Хронист вечного поиска

Сначала это был набросок рецензии на книгу Сергея Маркова "Летопись", но по ходу его набрасывания были прочитаны некоторые материалы о жизни этого писателя и исследователя, а рецензия выходила несколько развёрнутой. Решено было сделать что-то вроде эссе. Полузабытый сегодня Марков был крайне сложен как человек и я не уверен, что могу безоговорочно сказать о нём: он мне симпатичен. Однако некоторые векторы его писательства и исследовательских поисков не могут не внушать уважения. Кроме того, в этом тексте обсуждается, преимущественно, одна конкретная книга Маркова и, конечно, не самая существенная в его разнонаправленном творчестве.
   

Местечко на берегу Северной Двины, в котором я родился, пристроилось между Великим Устюгом и Сольвычегодском. Сюда, в чудскую тайгу, когда-то впервые добрались ушкуи новгородцев, сюда заплывали викингские драккары, и отсюда начинали писаться не одна даже, а несколько страниц отечественного раздела книги Великих географических открытий – плавания поморских кочей и бригантин в полярных широтах, походы северных землепроходцев в Сибирь, на Чукотку и Камчатку, на Дальний Восток и в Русскую Америку (в своём стихотворении “Землепроходцы” автор обсуждаемой книги назвал этих людей “покорителями мечты”; я добавлю к этому, что в их мечтаниях, объективно пополнявших географическое знание, хватало и кондотьерства).

Когда моему отцу вручали лейтенантские погоны, он не думал, конечно, что получает с ними и гарантию кочевнического детства своим будущим сыновьям (сам я появился на свет ещё только через год). К десятому своему дню рождения я побывал почти во всех крупных сибирских и дальневосточных городах, жил в Маньчжурии, а в школу пошёл в столице одной из прибалтийских республик (хотя могло быть и по-другому: кандидатура отца всерьёз рассматривалась для перевода в одну из стран Африканского Рога). В этом возрасте, уже считая за норму периодическое перемещение из одной части света в другую, я осознал в себе страсть к чтению, и в репертуар его сразу стали входить пиратско-приключенческие романы и книги о путешествиях.

Возможно, этот сеанс любительского психосамоанализа никак не объясняет моей любви к историкогеографической литературе, но мне нравится думать, что всё таки объясняет, главное же – такое вступление соответствует духу книги. Сергей Марков – историкогеограф и этнограф, но ещё больше он поэт и прозаик. Профессионального образования ни в исторической, ни в географической науках он не получил, но его квалификацию признавали, к примеру, академики Окладников (он ставил Маркова на один уровень с гигантами Возрождения; им написано небольшое напутствие для читателя “Летописи”), Щербаков и Тарле (последний сказал Маркову: “Вы – историк в той же мере, в какой и поэт”).

Что представляет собой “Летопись”? В доцифровые времена у некоторых пишущих людей имелась привычка к ведению картотек. В них, по некой авторской системе, собирались карточки, где сжато были записаны малоизвестные факты и их цепочки, редкоупотребляемые слова, даты, топонимы, фамилии, историография и библиография, реквизиты архивных документов, собственные мысли и любые другие данные, которые могли бы понадобиться в будущем для осуществления творческих задумок.

У Маркова такая картотека имелась. Существенную часть общей марковской картотеки составлял её автономный Тихоокеанский раздел, который составлялся на основе разных источников и редкой литературы, например, по документам Российско-Американской компании (такая существовала с 1799 г. и до момента продажи Аляски российской короной в 1867 г.; её архив, во времена, когда к архивам относились как к дремучим рудиментам, чудесным образом попал в руки Маркова, первому из исследователей).

Уникальность собранных Марковым сведений была многим известна. Станислав Золотцев – знакомец и исследователь марковского творчества – утверждает, что почти сразу после ВОВ, Сталин лично поинтересовался у поэта-историкогеографа правда ли, что у него имеется картотека, в которой зафиксированы данные о землепроходцах 17–19 вв. и их деяниях на Аляске и в Северной Калифорнии, а также о том, может ли он на её основе написать книгу, по прочтении которой было бы ясно, что русские были пионерами в освоении этих территорий? Пионерами были, конечно, их первожители – тлинкиты и другие североамериканские палеоиндейцы, но в историографии того периода, действительно, землепроходцы присутствовали крайне мало.

И Марков за две недели написал довольно объёмную книгу – “Летопись Аляски”! Уже отзвучала Фултонская речь Черчилля и просьба Сталина, конечно, была одной из реакций на неё. Здесь интересно другое: Марков никогда не был безоговорочным соглашателем с властью, попадал в клещи госбезопасности, его пытали, но среди чекистов находились и такие, кто, понимая мощь его таланта, облегчал ему жизнь.

Марков вообще – крайне сложная личность с трагическими виражами и какими-то фантасмагориями в судьбе. По моему мнению, слишком много значения придавал он конструктам этничности и этноса (вот от чего “лечит” профессиональное историческое образование, хотя далеко и не всех). В ситуации с “Летописью Аляски” внешние обстоятельства сложились так, что его скрупулёзная, почти фанатичная, работа по собиранию данных о землепроходцах стала выгодна во внешнеполитических игрищах. Просто так звёзды сложились (пусть это будут навигационные звёзды)! Впрочем, никаких особых прерогатив "заказанная" Сталиным книга Маркову не дала, ни в бытовом, ни в финансовом отношении дела его не поправились, и многое им писалось по-прежнему "в стол".

Обсуждаемая книга – “Летопись” – сведённые под одну обложку перепечатки коротких заметок Маркова, в которые он превращал свои карточки и которые публиковались в течение ряда послевоенных лет в журнале “Вокруг света”. И снова звёзды сложились (мне кажется, что Марков не был здесь конъюнктурщиком): началась ждановщина и повышенный интерес писателя именно к пионерству соотечественников идеально с ней резонировал. Я предполагаю, хотя и рискую ошибиться, что какая-то часть его картотеки, обнародованная в "Летописи", нигде не печаталась до выхода книги.

Итак, Марков – энциклопедист и его энциклопедизм обусловлен гармоничной разногранностью многих его героев. С Античности до 1940-х гг. за ойкуменическими пределами, в малоисследованных и совсем неисследованных окраинах мира и науки, персонажи "Летописи" ищут знание, иногда наживу и славу себе и владыке-самодержцу, а иногда и блага для всего человечества. Это путешественники, землесведыватели (те самые землепроходцы с берегов Северной Двины), естествоиспытатели, моряки-кругосветчики, исследователи высоких широт, тропических морей Океании, азиатских горных стран и пустынь, учёные всех специальностей (но только не кабинетные!), декабристы и петрашевцы.

Хотя действуют они между островами-призраками (и романтически-безобидными, и коварно отнимающими жизни их искателей), тайными обществами, необитаемыми землями и целыми архипелагами людей первобытных формаций, казематами монастырей или крепостей и утраченными библиотеками, клиперами и аэростатами, сами заметки довольно сухи и передают лишь фактику. Однако, в этом большая ценность книги: Марков, как разведчик-целеуказатель нагромождает перед читателем груду сюжетов для дипломов, диссертаций, лонгридов, сценариев и оперетт! Садись, зарывайся в источники и литературу, проверяй и перепроверяй, будь упрям и стоек, и что-то получится! Мне грезятся даже некоторые названия:

"Декабристы и петрашевцы как этнографы и музейщики" (статья по историческому музееведению);

"Сентябрь с Анной в заливе Счастья" (приключенческая повесть);

"Каникулы нежности на архипелаге Довольных людей" (роман, наверное, а может быть пьеса или поэма).

Отдельная группа в персонажной галерее “Летописи” – “забытые” люди. Это забытые арабские географы и путешественники со всеми, известными им, но ушедшими с исторической арены народами, забытые первопроходцы, историографы, учёные и авторы некогда фантастически популярных трактатов и повестей. Переоткрывая имена забытых искателей, Марков уделяет внимание и тем, кто занимался тем же самым до него: коллегам-историкогеографам, этнографам, историкам науки и техники.

Немало здесь и известных писателей, есть Гоголь, Карамзин, Грибоедов, Гончаров, Белинский, Шевченко, Чернышевский, Короленко, Толстой, Тургенев: первый, например, глубоко интересуется исследованиями природы и жителей Алеутских островов и Аляски, а последний организует крауд-сбор для помощи Миклухо-Маклаю в его научных изысканиях.

Все персонажи “Летописи” подцвечены таким образом, что ярко просматриваются разные их грани: заговорщики декабря 1825 г., имея опыт морских походов, собирают на каторге гербарии, коллекции насекомых и минералов, ведут астрономические и метеорологические наблюдения, но также и переводят художественную литературу, сами пишут стихи и картины. “Летопись” – книга популярная и если бы заметки сопровождались какой-то информацией о том, где искать документы по которым они писаны, можно было бы назвать её источниковедчески-историографическим научпопом, и любопытно, что в выпущенной на одиннадцать лет позже Институтом истории естествознания и техники АН СССР прекрасной монографии “Декабристы-естествоиспытатели” (В. М. Пасецкий, Е. К. Пасецкая-Креминская) некоторые герои Маркова не упоминаются.

Безусловно, воодушевляют эти короткие марковские миниатюры (как бы сверхсжатые повести и романы) о тех неунывающих и непокорившихся, которые даже там, где должен бы царить дух покойницкой, штурмуют важнейшие научные проблемы своего времени, конспектируют и реферируют книги о путешествиях, работы по астрономии, климатологии, агрономии, пишут к ним обширные комментарии, да дерзость ещё имеют разрабатывать оригинальные проекты экономического освоения Сибири и Русской Америки, улучшения флотской техники и внедрения сельхоз-новшеств.

Не по книгам знал автор “Летописи” о том, как эфемерна писательская (учёная) жизнь, если ты живёшь в России ХХ в. (пожалуй, если ты просто живёшь в конкретно-исторической России): с рукописями (или просто мысленно, "в голове")  ему доводилось работать в юртах, ярангах, гостиницах, тюрьмах и каморках ссыльного поселенца, в казармах и госпиталях (и однажды даже на гауптвахте). Он ценил возможность делать дело, к которому осознал тягу ещё в детстве, и редко в жизни имел для этого покой.

Упомянув о фантасмагориях в судьбе писателя, расскажу о двух интересных эпизодах (я буду опираться на документальный роман о Маркове “Искатель живой воды” С. Золотцева, в котором, на мой вкус, хватает стенаний о “России, которую мы потеряли”, но который даёт всё же немало для понимания марковского мировидения).

Будучи выслан в 1932 г. в архангельское Поморье за “политику”, Марков исследует быт северян, утюжит с моряками-поморами акваторию Ледовитого океана и однажды узнаёт от одного из них о месте гибели и захоронении двух полярников. Марков не только на какой-то “посудине” добрался до этого места, вывез оттуда обветшалый норвежский флаг, но и написал об этом в газете. Двое погибших оказались соратниками Амундсена (Золотцев утверждает, что один из них был сыном норвежского короля Хокона VII). Вскоре ссыльному Маркову монарший посланник из Скандинавии привозит в награду Королевский крест Норвегии!

Второй занятный эпизод связан также с периодом поморского “сидения” и с архивом Российско-Американской компании. Жена Маркова в предисловии к “Летописи Аляски” сообщает, что этот случайно найденный архив, не зная как с ним поступить, писателю прислали в Архангельск из Вологды. Золотцев пишет, что отчаянный искатель ценных документов сам ездил за архивом в Вологду, а также негласно ездил туда же и для другой исследовательской архивной работы, и будто бы, пользуясь покровительством крупного чина ОГПУ, но всё ещё в статусе ссыльнопоселенца, обнаружил жандармско-полицейские бумаги, в которых кто-то из тогдашних крупнейших государственных деятелей проходил в качестве агента. Правда, кто же именно сотрудничал с царскими жандармами понять у Золотцева не удаётся (и нужно помнить здесь, что под конец Перестройки и позднее на эту тему немало появлялось фальсификаций и мифологем).

Поскольку собранные в “Летопись” заметки писались до начала 1950-х гг., неясно насколько критически воспринял Марков историю с “находкой” писателем-маринистом Константином Бадигиным т. н. “Хождения Ивана Новгородца” и к попыткам последнего “отодвинуть” начало плаваний поморов через Карские ворота и к Новой Земле, чуть ли не в ХII и уж точно в ХV век. Стоит ещё раз вздохнуть о том, что архивных реквизитов к своим заметкам-миниатюрам Марков не приводил и глубокая критика источников могла бы сегодня, возможно, часть их содержания сильно скорректировать. Ещё здесь небезынтересно подумать о том, как вообще возможно разграничить в себе писателя (того, кто пишет как могло бы быть) и историка (того, кто пишет как было)?

Пожалуй, нужно указать на такой недостаток “Летописи”, как очень малое присутствие в ней женщин. Лишь лёгкие их тени изредка здесь мелькают (исключение – полминиатюры о французской королеве Анне, дочери Ярослава Мудрого, и заметка о парижской коммунарке и писательнице-анархистке Луизе Мишель). Думается, что и в рассказ о географе Черском изящно встроились бы строчки о чудесной самоучке Мавре Черской (между прочим, закончившей после гибели мужа программу его исследований), и в заметки о путешественниках Потанине, Федченко, Русанове можно было бы рассказать о полноправном участии в экспедициях (иногда первопроходческих) их жён. Так было бы честно, ведь борьба за участие женщин в географических изысканиях – отдельный увлекательный сюжет в истории науки и, например, штатный врач и геолог экспедиции Русанова Жюльетта Жан-Сессин (она же его жена) разделила все трудности полярных скитаний и сгинула в Арктике с командой “Геркулеса”...

Итак, всё интересно было Маркову, но чтобы не растратиться на дилетантский благолепет, он старался ограничить себя областью исторической географии, в которой черпал сюжеты и как поэт, и как прозаик, и как исследователь. В его искательстве всё со всем рифмовалось, взаимообогощалось и взиморезонировало.

Мысленно начав свою заметку на берегу Северной Двины, закончу тем, что в реальности пишу эту её часть на берегу реки Вологды. В трёх километрах выше по течению, стоит древний монастырь (и тоже ведь напрямую связан он с сюжетом новгородской и ростовской колонизации Русского Севера!), а в нём могила поэта Константина Батюшкова. Совсем юный Сергей Марков бывал с бабушкой у этой могилы (перед Первой мировой войной они жили в Вологодской губернии). В моём восприятии они чем-то похожи: мечтавший об Италии, безумный учитель Пушкина, пусть не оставивший научных трактатов, но зато участливый деятель знаменитой преддекабристской “Учёной республики”, и тот, что возвращал имена забытых искателей, сам плодовитый искатель (и щедрый даритель) драгоценных фактов, сюжетов и образов, поэт-историкогеограф.

Марков чувствовал, что едва ли не каждый из персонажей “Летописи” – это и он сам, и нет большой разницы между открывателем неизвестных островов и архивным исследователем, нашедшим неизвестные важные следы прошлого, ведь как писал Натан Эйдельман, разыскивая старинные документы, историки осваивают малоизученные или совсем неведомые “страны” в ландшафте прошлого.