Пространство Лаптева

    У этого стройного беловолосого человека не было возраста – во всяком случае, так мне показалось, когда я впервые его увидел.
Профессор пришел в нашу 131-ю школу на встречу с будущими физиками и математиками. Нам было по 16-17 лет, и образ ученого мы представляли себе, руководствуясь  книгой Д. Гранина  «Иду на Грозу» да зарубежными бестселлерами М. Уилсона «Брат мой – враг мой» и «Живи с молнией». Это были романтические повествования о молодых исследователях, простых таких ребятах, ищущих свой путь в науке. В шестидесятые признаком хорошего тона считался непременный портрет бородатого Хемингуэя на стене. А кое у кого над письменным столом висело и фото Эйнштейна, то самое, с высунутым языком. Оба кумира эпохи физиков-лириков носили демократический свитер, что, казалось, приближало их к простым смертным.
 
    Во внешности профессора Лаптева было что-то явно аристократическое. При этом в общении он оказался на удивление прост, я бы  сказал, элегантно прост. Профессор рассказывал о Лобачевском,  об университете,  о новом в науке так, что верилось – вот он, этот удивительный мир,  рядом – только руку протяни.
Запомнились, врезались в память его улыбка и какой-то особенный внутренний свет в глазах. Он чуть-чуть улыбался, беседуя, отвечая на вопросы или задавая их.  Чувствовалось, это не просто дань вежливости, благожелательная снисходительность.  Возможно, ему, словно Будде, открывался потаенный смысл бытия во всех его проявлениях – в науке, природе и в человеческом общении?

    Об этом я задумался впоследствии, а тогда, стоя  в толпе однокашников, окруживших Бориса Лукича, ощущал – да это человек из какого-то иного пространства!

     А еще он был похож на капитана дальнего плавания, прошедшего все широты в поисках terra incognita.  Этому впечатлению, может быть, содействовала и его фамилия, созвучная имени далекого северного моря.

    Так вышло, что  мое личное общение с Борисом Лукичом сложилось через годы после той встречи в школе. Я стал оперным певцом, участвовал и в концертах, конечно. И часто, глядя со сцены в зал, выделял среди множества разных лиц его лицо – особое, внимающее…

    Выдающийся ученый был тонким меломаном. Это неудивительно – ведь музыка строится на математических принципах, а геометрия, пожалуй, самая красивая из наук.  Удивительно другое – Лаптев не просто слушал, а со-творил,  помогая и обнадеживая самим фактом своего присутствия. Вообще, если Лаптев посещал симфонический или камерный концерт, это было своеобразным знаком того, что концерт достойный – видимо, срабатывала интуиция ученого.

     Мне, к сожалению, не довелось ч а с т о  общаться с Борисом Лукичом, но, порою, и короткий разговор дорогого стоит, иногда отзвук двух-трех фраз сопровождает тебя всю жизнь.
 
     Незнаком я и с научными трудами профессора, да они, скорее всего, находятся и вне сферы моего понимания. Но в одном я убежден – мне удалось побывать в пространстве, им созданном.

     Я бы назвал его «Пространство Лаптева».
Там небесные тела движутся по поэтическим орбитам, а геометрические фигуры сплетаются в музыкальную гармонию, там нет границы между красотой и рациональностью, нет разницы между вечностью и любовью. И это пространство Лаптев оставил нам. Навсегда.

                2005 г.