Обездвиженье

Не сразу, но их стали предсказывать. Вначале появлялся звук, который бил по ушам, словно разрывающий барабанные перепонки вой сирены. Затем следовала небольшая вспышка — и это было сигналом, что портал пространства кем-то преодолен. Мы знали, кто приходил в этот мир. Было всего пять секунд, чтобы принять решение, и не важно, ты в машине, в квартире или сидишь на скамейке. Я замерла, стараясь не только не двигаться, но и не шевелиться.
Все, кто находился на этой улице, тоже замерли. Город, обычно шумный и оживлённый, моментально превращался в застывшую картину. Люди окаменевали, как мраморные статуи, их лица искажались немым страхом. Машины застывали на перекрёстках, водители и пассажиры не решались даже моргнуть. Витрины магазинов отражали обездвиженные фигуры, а светофоры продолжали мигать, будто тщетно пытались нарушить эту неестественную тишину.
Обычно всё происходило в пасмурный день. Небо в такие моменты нависало низко и тяжело, словно придавливало город к земле. Серые тучи медленно ползли, рваные и влажные, воздух становился густым, пропитанным запахом пыли и сырости. Свет тускнел, краски мира выцветали, и казалось, что сам город затаивал дыхание вместе с нами. Даже ветер стихал, будто боялся выдать себя лишним движением. Эта погода казалась идеальной для тех, кто приходил, словно их родной мир был таким же холодным, сумрачным и лишённым солнца.
Они были гигантскими осьминогами с окраской от глубокого синего до густого фиолетового. Их массивные тела парили в воздухе, не подчиняясь никаким известным законам, а кожа переливалась под серым небом, отражая мрачные оттенки асфальта и бетона. Щупальца медленно извивались, то вытягиваясь, то сжимаясь, будто они ощупывали само пространство в поисках добычи.
Спруты перемещались бесшумно, и от этого становилось ещё страшнее. Они видели только движение — возможно, в их мире жизнь не знала покоя и неподвижности, и потому они охотились так легко и безошибочно. Огромные глаза, похожие на чёрные бездонные омуты, внимательно скользили по улицам, заглядывали в окна домов, задерживались на перекрёстках. В этих глазах не было ни любопытства, ни злобы — лишь холодный, чуждый разум, ищущий малейший дрожащий жест, единственную ошибку, которая означала смерть.
Но они были на Земле, и никто не мог понять, как они попадали в наш мир и как уходили обратно. Не существовало ни порталов, ни разломов, которые можно было бы зафиксировать приборами, — только звук, вспышка и внезапное присутствие. Лишь одно было известно наверняка: это неразумные существа. Они не реагировали на речь, световые сигналы или приманки, не меняли поведения и не проявляли ни страха, ни интереса — только охотничий инстинкт.
Ни разу не удалось захватить их, убить или хотя бы ранить. В них стреляли из пулемётов, били ракетами, жгли огнемётами. Пули уходили в их плоть, словно в густую воду, взрывы разрывали кожу, оставляя рваные края, но уже через секунды раны затягивались, смыкались, будто ничего и не было. Плоть собиралась обратно, пульсировала и снова становилась гладкой. Те же солдаты, кто оказывался слишком близко, исчезали почти мгновенно: щупальца обхватывали их, сдавливали, ломая кости, и утаскивали к центральной массе тела. Там раскрывалось нечто вроде влажного, темного провала — желудка, куда людей засасывало целиком, вместе с криками, оружием и надеждой.
Спруты никогда не касались земли. Они парили примерно в двадцати сантиметрах над поверхностью, словно их отталкивала сама планета. Иногда щупальца скользили так близко к асфальту, что казалось — ещё мгновение, и они заденут его, но этого не происходило. Худые люди имели крошечный шанс на спасение: если тело было достаточно узким, щупальца могли пройти мимо, не задев. Второй шанс был куда надёжнее — не двигаться вовсе.
Максимально спруты находились у нас около пяти минут. Учёные предполагали, что земная атмосфера была для них токсичной: слишком плотной, слишком сухой или бедной теми газами, к которым они привыкли. Их кожа начинала тускнеть, движения становились более рваными, а щупальца — медленнее, будто они теряли силу. Поэтому спустя пять минут они исчезали так же внезапно, как и появлялись. Нужно было выдержать именно эти пять минут — не больше и не меньше.
Я стояла и смотрела, как спрут медленно плыл надо мной. Его тело напоминало огромный пульсирующий купол, поверхность которого слегка вздрагивала, словно под кожей что-то перекатывалось. Цвет переливался от темно-синего к фиолетовому, иногда вспыхивая холодным металлическим блеском. Щупальца свисали вниз, длинные и сильные, с едва заметными присосками, которые раскрывались и закрывались, будто пробуя воздух на вкус. Он был так близко, что я чувствовала странный холод, исходящий от него, и лёгкое давление, словно само пространство вокруг сжималось.
Каждый мускул моего тела был напряжён до предела, я даже перестала дышать. Казалось, что каждый удар моего сердца может выдать меня.
И тут один старик не выдержал. Он был невысокий, ссутулившийся, в потёртом пальто и старой шапке, сползшей на глаза. Его руки дрожали, колени подогнулись, и он медленно осел на асфальт, не в силах удержать равновесие. Этого движения оказалось достаточно.
Спрут тут же устремился к нему. Щупальца метнулись резко, без прежней вялой плавности, и обвили старика за доли секунды. Он закричал — хрипло, отчаянно, срывая голос. Но никто не двинулся с места. Люди стояли, опустив глаза, с застывшими лицами, потому что все знали: он обречён, а попытка помочь означала бы лишь новые жертвы. Спруты реагировали на движение мгновенно и безошибочно.
Щупальца сжались, старика медленно подняли в воздух. Его крики постепенно стихли, превратившись в булькающий звук, и затем исчезли совсем. Тело исчезло в тёмной глубине хищника, и спустя мгновение спрут дрогнул, будто насытился, а затем растворился в воздухе, оставив после себя только тяжёлую тишину и пустое место на улице.
Я вздохнула и, дрожа, упала на асфальт. Ноги больше не держали, тело отказывалось слушаться, будто напряжение последних минут выжгло из меня все силы. Рядом кто-то плакал навзрыд, кто-то тихо всхлипывал, закрыв лицо руками, осознавая, что смерть только что прошла мимо. Шёл дождь, холодный и мелкий, и капли катились по моему лицу, смешиваясь со слезами, смывая пыль и страх, но не облегчение.
Город медленно оживал. Машины осторожно трогались с мест, люди начинали двигаться, говорить, кричать, обнимать друг друга. Где-то завыла сирена скорой, где-то хлопнула дверь, и эти обычные звуки казались оглушительными после мёртвой тишины. Но жизнь, вернувшаяся на улицы, была иной — надломленной, пропитанной горечью и постоянным ожиданием.
Мы знали: это не конец. Никаких сигналов, никакого предупреждения, кроме того самого звука, у нас не было. Они могли прийти снова — через час, через день, через год. И каждый раз всё будет повторяться: сирена, вспышка, пять секунд на решение и пять минут, которые кажутся вечностью.
Я поднялась с асфальта и посмотрела на серое небо. Дождь продолжал идти, скрывая следы произошедшего, словно мир пытался притвориться, что ничего не случилось. Но мы помнили. Мы всегда будем помнить. В этом новом мире больше не было героев и спасителей — только люди, застывающие на месте, надеясь, что их сердце будет биться достаточно тихо.
Единственное, что нам оставалось, — замереть и верить, что в следующий раз чудо снова выберет нас.
(10 мая 2024 года, Винтертур)