Душнило

Павел Николаевич Душнило родился в середине июля. День стоял очень жаркий, перед дождём скверно парило.

После хлёсткого шлепка акушера новорождённый Павлуша разразился первым криком. И тут же за окном хлынул сильный ливень. Врачи переглянулись, а младенец, сам того не ведая, навсегда впитал в свою человеческую суть всю духоту того летнего дня.

С детства у него были проблемы со здоровьем. Мать сокрушалась:

— Опять пузико крепит! — И бежала за водой и обмылком.

Но даже после щедрой клизмы Павлуша ревел и отказывался садиться на горшок. С малых лет Душнило обожал копить в себе дерьмо.

Вырос он неприятным человеком, завистливым и скользким. Сквозь огромные круглые очки с блестящим скотчем на дужке он смотрел на мир обиженно-хищным взглядом. Так обычно зыркают на пищащего комара, почёсывая вздувшийся укус. Но Душнило не хотел прихлопнуть врага, скорее, он вожделел его съесть.

Плюгавенький, с жиденькими волосами, он сразу получил во дворе кличку — задохлик. В школе же, несмотря на то что юный Пашка учился на зыбкие тройки и никогда не был зубрилой, одноклассники, недолго думая, обошлись дежурным — ботан.

Но самое унизительное клеймо поставили в институте: «Задрот!» — шлёпнулось вслед за крепким подзатыльником, когда Душнило отказался делиться конспектом. Пашке стало обидно, но не из-за удара или колких слов, а потому что сказанное — неправда. В действительности он ничего, кроме себя самого, не задрачивал и ничем не увлекался.

А уже на работе коллеги, не заморачиваясь, прозвали его просто «душнилой».

Друзей Павел Николаевич не сыскал. Он сильно хотел популярности, но всех до костей пробирала его унылость и озлобленность.

«Душнила, не нуди!» — отмахивались от него девушки.

«Я тебе сейчас в нос дам, задротище лысое, пошёл вон!» — грозились мужики в курилке и заливисто хохотали.

Павел Николаевич молча впитывал. Каждый вечер он возвращался в квартиру на окраине, доставшуюся от покойного отца, ложился спать, фантазируя, как выколет глаза обидчикам, а следующим утром, как на казнь, приходил в ненавистный офис, и все унижения повторялись снова.

Он жил, терпел и ненавидел.

Но жажда внимания никуда не пропала. Он начал писать стихи и прозаические зарисовки. Счёл это чем-то простым и не требующим особых навыков. Выложил труды в интернет, попросил честной оценки. Назвали графоманом.

Душнило обиделся. Создал несколько фейковых страничек и обрушился с разгромной критикой на остальных авторов. И тоже клеймил всех графоманами.

В первые дни это помогало. С души точно свалился тяжёлый камень. А затем Павел Николаевич ошибся и случайно обозвал молоденькую поэтессу со своей основной страницы. Тут же, как пуля в переносицу, со свистом прилетело убийственное «бездарь!»

Душнило громко всхлипнул, саданул кулаком себе по макушке и отскочил от компьютера. Целый вечер он не приближался к экрану, а наутро, проснувшись на мокрой смердящей подушке, вдруг осознал, что все вокруг него бездари.

— Как же я раньше не понял?! — обрадовался он.

Решительно стукнули влажные пальцы по липким клавишам, и дробью разлетелись по комментариям все обидные производные:

— Бездарь! — ехидно бубнил Душнило, печатая. — Бездарность! Бездарас! Бездофил! Бездосос! Бездак! Бездарище! Бездоплёт! Бездельник!.. — Он поморщился, глядя на последнее слово, но всё равно отправил, потому что отступать было некуда.

После удачной атаки, по обыкновению, всё нутро его замирало. Павел Николаевич сидел, боясь дышать, и ждал, когда же ему ответят.

Игнор был сравним с щепой под ногтем. Душнило не мог ни спать, ни есть, пока не увидит заветного уведомления, а затем, когда оно наконец прилетало, он выдыхал с облегчением и победно строчил: «Ага! Задел тебя! Задел! Крепко я тебя задел, раз ты мне ответил! Графоман! Задел графомана! Бездарь! Зацепил бездаря!»

И в эйфории запускал правую руку в поношенные треники, отыскивал средь жёсткой щетины финальное удовольствие и вскоре горячо истекал прямо на кресле. На мгновение становилось дурно и горько до кома в горле, но Душнило твёрдо знал, что спустя несколько минут всё пройдёт; тогда он снова вмажет по кнопкам, и весь Интернет содрогнётся.

***

Ранней осенью Павел Николаевич написал маме письмо. Схватившись за утреннее вдохновение, он в красках изложил всю правду о своей нелёгкой жизни, обрисовал прекрасный вид из кухонного окна, чудесную природу и мелодичные песни крохотных птиц. Днём побежал в отделение почты, упаковал листы в конверт с маркой, запечатал его и бросил в ящик.

Спустя неделю отпросился у начальника, собрал чемодан и первой электричкой помчался в родное село.

Мать приняла холодно, приезд сына её очень расстроил. Старушке не понравились его сломанные очки и слабенькая горбатая спина с выпирающей холкой.

Душнило поник, однако ещё не утратил надежду на хороший отзыв о творчестве. Ужимками и намёками он выведал, где мать хранит его письмо. Та удивилась и, нахмурившись, кивнула на дверцу под раковиной.

Павел Николаевич кинулся туда и замер, ошеломлённый. Его рукописи мать положила рядом с мусорным ведром. Сверху на листах сушилась губка для мытья посуды.

— Мама… — протянул Душнило. — Зачем же ты так?

— Ну а как ещё мне быть! — всплеснула руками старушка. — Она же дерево испортит, а гарнитур новый совсем! Надо обязательно подстилать. А читать глупости всякие мне некогда. У меня ноги болят! Ты бы лучше очки новые купил, а не вот этой вот ерундой занимался!

Душнило еле сдержал горячие слёзы. Он пару минут простоял возле раковины, потом распрощался с мамой и быстро ушёл.

Топая на станцию, он всё оборачивался, смотрел, не идёт ли мать следом, но её не было.

Вернувшись в город, Павел Николаевич сел за компьютер. Ещё в пути он придумал свежие «бездабол» и «бездаглот», но внезапно под своей зарисовкой, как на штырь, напоролся на чьё-то острое: «написано плоско!»

Боль засела в груди. От досады сделалось тошно. Душнило грыз жёлтые ногти, до крови прикусывал сухие губы и тяжело дышал, раздумывая, как быть, пока вдруг в памяти не всплыла мокрая губка. Душнило улыбнулся и впитал: «Все пишут плоско!»

Он и сам не до конца сообразил, что значит «плоско». Но всё равно строчил это под каждым рассказом или аудиокнигой.

«Разберусь! — думал он. — Если мне обидно, то и других зацепит!»

После визита к маме Павел Николаевич обозлился ещё пуще. Он сидел на всех известных литературных площадках и брызгался желчью.

Страшные истории он читал и слушал, включая на фоне музыку из «Усатого няня», а потом, хихикая, комментировал: «Плоско! Не страшно! Поржал! Уснул!» Под объёмными работами обходился стандартным: «Такое себе. Рассказик типа «в тёмной-тёмной комнате», только детей пугать, бросил на половине…» Под небольшими же сухо рецензировал: «Рассказ из серии «догадайтесь сами», благо короткий, а то было бы жаль потраченного времени…»

Если автор разжёвывал каждый твист, то получал от Душнило гневное: «Концовка слита!» Если оставлял часть сюжета в тайне — «Муть! Ничего не понятно! Ботва! Плоско!»

Однажды его покоробило от хорошего слога:

«Ощущение, будто школьник писал!» — злобно настучал Павел Николаевич.

Тут же его вежливо спросили, как можно исправить текст. Но Душнило не ведал пощады:

«Я не обязан тебе ничего объяснять! Ещё время тратить на бездарей, никакого удовольствия…»

Но он лукавил. Иногда, лёжа в ванной с телефоном, Душнило всё-таки расписывал три-четыре абзаца критики, лепил улыбающиеся смайлики и придирался к мелочам. Любил ссылаться на классическое произведение, которое он прочитал на сайте с краткими пересказами тем же вечером. Ещё, бывало, пробовал стравливать двух авторов: восхвалял одного и принижал другого:

«А вот Семён Оладьев-Запеканкин сочиняет куда лучше! Тебе бы поучиться!»

Под конец, сгорая от нетерпения, он нажимал «отправить» и, подрагивая, изливался всеми жидкостями сразу.

Затем Павел Николаевич смывал с себя позор и зловоние, высмаркивался и ещё долго сидел под душем, ждал, пока остановятся слёзы.

Вскоре он и сам искренне уверовал в то, что пишет. Душнило убеждал других комментаторов, что от ужасов и триллеров он до колик в животе смеётся, от драмы его тошнит, фантастика вызывает зевоту, а от сатиры хочется пробить голову ладонью.

Он утирал пот с лысины и шёл в бой:

«Почему в ваших страшных рассказах главные герои боятся монстра? Они что, слюнтяи?!»

«Почему в вашей драме персонаж находит себе трудности?! Совсем фантазии нет?!»

«Плоско! Бездово! Бездень!»

«Вашей фантастике я не верю!»

Клюнувших сразу подсекал и переходил на «ты»:

«Что, задел тебя?! Да?! Задел тебя? Конечно! Крепко зацепил, а?! Ты же ответил! Ответил!»

Если у героя произведения был мягкий характер, Душнило заключал: «Нытик! У этого автора одни розовые сопли!»

О храбрых персонажах он писал: «Таких приторных смельчаков не бывает, автор держит нас за идиотов! Он и людей-то не видел! Бездарько!»

Вопрос смелости и трусости засел в голове у Душнило зудящей язвочкой.

Обо всех же остальных характерах Павел Николаевич отчитывался кратко: «Плоские! Блёклые! Не за что зацепиться!»

Душнило отправлял новый отзыв и ждал реакции. День ото дня он жил, выпрашивая к себе внимание, и в каждой малюсенькой его капельке жадно плескался, как в целом океане.

«Я чёрствый и бесстрашный! Не пронять! Не напугать!» — гордился он и хохотал до кашля.

***

Как-то в дождливый октябрьский полдень, сидя за клавиатурой, точно за пультом управления своими губительными ракетами критики, Душнило засмотрелся на кружащиеся за окном листья.

Он сразу вспомнил детство, осень в деревне и бабушку. Осознал на мгновение, что жизнь тянется уже так долго, и с каждым новым днём он уходит всё дальше от той беспечной поры, где не было печали и обиды, плоских рассказов и графоманов с бездарями. Старушка вела его за руку по двору, под ногами шуршала листва, а из-под лавки тихонько мяукала смешная кошка Маркиза. Он ещё не выродился в неудачливого поэта и бесталанного прозаика, не превратился в омерзительного лентяя в рваных семейниках на скрипучем кресле с поломанным газлифтом, не обозлился на весь мир и знать не знал о своём проклятии.

Внезапно чёрствость оказалась под угрозой. Душнило зажмурился.

— Я чёрствый и бесстрашный! — бубнил он, как мантру. — Не пронять…

И вдруг в небе полыхнула сизая молния. Оглушительный раскат грома ударил Душнило по ушам.

Бесстрашный Павел Николаевич обмочился, рухнул на пол и умер.

Обрюзгшее тело расплылось по ковру зловонной лужей, а душа выскочила в форточку и лопнула. Тысячи невидимых осколков устремились в разные стороны, неся в себе частичку гаденькой сути.

Дело Павла Николаевича Душнило живёт и по сей день.