Прозариум, часть первая. Сказкослагальня
Геннадий Михеев
СКАЗКОВОРОТ
книжка-матрешка
Так есть мгновенья, краткие мгновенья,
Когда, столпясь, все адские мученья
Слетаются на сердце и грызут!
Века печали стоят тех минут…
Михаил Лермонтов
У Эдика Дебрева был родственник, двоюродный брат Вова Громов. А, может, и есть: здесь все туманно. Поскольку Вова на десять лет старше, общего у Эдика с ним немного, практически же — наличествует полнейшее отчуждение. Плюс к тому еще ряд обстоятельств, о которых чуть ниже. Да и как сказать, «был, есть»... пропал без вести, исчез. У нас сие означает: авось жив, небось сгинул, судьбе не раз шепнем: «Накось, выкуси!» (она еще как выкусит и не подавится), а древо жизни все одно зеленеет — тем более что пропасть у нас можно и будучи в физическом поле видимости.
Вначале думали: дело черных риелторов. Вова после того как схоронили его маму, проживал в двушке сам по себе, то и дело попадая в определенные заведения закрытого типа, где пытаются вправить головные мозги. Може окрутили и закопали где-нибудь на особо охраняемой природной территории — это же Матушка-Россия, здесь все запросто. Но выяснилось: недвижимость ни на кого не переписана, все чисто и ладно. Вовина родная (и, соответственно, Эдикова двоюродная) сестра Наталья, кстати, старшая, предварительно обследовав все психиатрические и прочие закрытые заведения, а так же морги, включила механизм наследования. Эдику же было дозволено забрать все, что ему заблагорассудится, из имущества горемычного братика.
Эдик Вову знал скверно. Когда Эдик был еще подростком, он впервые в жизни попробовал спиртное на свадьбе двоюродного брата, отчего весь вечер идиотически смеялся, а потом страдал головой. Яркое, в общем, детское впечатление, а сияющий вид высоких, стройных, завидных молодоженов вселял веру в существование счастья на этой планете. Очень скоро брак распался, что нешуточно подкосило до того гладкую Вовину судьбу. До момента замужестволожства он числился талантливым и перспективным, даже в институт поступил, а после — стал... как бы выразиться-то... короче, кукуху снесло.
Выяснилось, что душевнобольным был и Вовин отец (у Наташи на удачу папа другой). Поскольку жилище Громовых в другом конце немаленького города, встречались редко, только на значимых родовых юбилеях. Перекидывались какими-то словами, и всегда Эдик чувствовал себя в присутствии Вовы весьма неуютно.
Однажды случился инцидент, окончательно поставивший препон в Эдиковых отношениях с братиком, который ничем не заслужил уважительного к себе обращения «Владимир». Вова принялся посредством телефона терроризировать Эдикову мать, кляня ее: почему де та не призналась, что она и есть его родная мама. А от своей мамочки родственник в грубой форме отрекся. Фантазия такая на человека нашла; Эдик же в ту пору был школьником и не знал, как отвадить неадеквата. Кончилось тем, что Вова отправился к каким-то дальним родственникам по отцовой линии в Саратов с целью открыть истину о своем «подлинном» происхождении. Парня сняли с поезда и отправили в долгое странствие по дурдомам.
Жизнь Вовы шла в параллельном мире. По всей видимости, мать (не Эдикова, конечно, а Вовина и Натальина) здорово избаловала младшее чадо; до конца его лелеяла и вскармливала как малое дитя, стоически терпя чадовы причуды. За что и пострадала, умерев от пятого инфаркта. Наталья упорно пыталась приживить заупыревшего Вову на своей даче, приспособленной для круглогодичного существования — тем самым она хотела вывести человека из депрессии и заставить пить положенные таблетки — но заканчивалось всегда очередной цыганочкой с выходом и санитарами.
Время от времени Вова Эдику звонил. Эдик поддакивал, а Вова нес всякую пургу, в основном — о книгах. Бзик у него такой был: библиомания. Да может это и хорошо, ибо собирательство литературы тоже своего рода сублимация. Но в данном случае книги что-то не помогли. В роду же сложился четкий стереотип: увлечение литературой влечет за собой клинические последствия. Однажды Эдик дома читал книгу по психологии, и это увидела его мать. Образования у нее немного, разницы между психологией и психиатрией она не наблюдала, а посему не то, чтобы перепугалась, а изобразила гримасу отчаянного фатализма. Эдик тоже одно время покупал книжки, и сей факт вполне закономерно определил к нему со стороны родни напряженное отношение, которое кратко можно выразить в формуле: «И этот — туда же». По счастью, Эдик занялся карьерой, отчего обрел репутацию самого удачливого представителя рода. Впрочем, и Эдика побаиваются тоже: книжки свое черное дело таки свершили.
Вовина пропажа подарила облегчение. Свою мать он во гроб вогнал, а теперь приступил к изживанию сестры, выедать мозг он умел изрядно. Эдик не знает всех тонкостей отношений в родственной семье, но многое говорило за то, что бремя больнотерпения полным весом навалилось на Наталью.
Короче, очутился Эдик в Вовиной берлоге. Сразу рванулся открывать окна, дабы проветрить помещение. Вова — курильщик вулканического типа; за несколько месяцев отсутствия хозяина табачный перегар не испарился. Каждая вещь провоняла табачищем — и в особенности книги, которые громоздились прямо на полу. Собственно, кроме них в двух комнатах ничего почти и не было, кухня же напоминала тараканобомжатник. Если здесь и делать ремонт — надо выскребывать даже штукатурку и все выбрасывать в сверхплотных полиэтиленовых мешках.
Литература в каземате скопилась совершенно разного толка: от Платона и Вольтера до Чейза и Акунина. Похоже, братик был всеяден. Отдельными стопами стояли фолианты художников, но попытка открыть первый же (Брейгель) привела к тому, что Эдик брезгливо отбросил фолиант. Оказывается, бумага — прекрасный сорбент для табачного дыма.
Эдик ниже среднего роста, Вова же — натуральный богатырь. Вот никакая зараза мужика не брала! Похоже, если Бог чем-то одаривает, приходиться мириться и с фактами отбирания иных качеств. Эдик, например, придерживается относительно здорового образа жизни, а болячки преследуют всю жизнь.
Ну, что отсюда можно взять... Эдик подошел к письменному столу, на нем тоже стопки книг. Припомнил: года два назад Вова звонил, спрашивал, куда можно бы книжки сдать. Как говорила сестра, у него вроде бы появилась какая-то женщина, приезжая с Украины, и все боялись, что окрутит, квартиру отымет и сгубит. Женщине жестко намекнули: Вова ущербен по психической линии, ежели что — все сделки будут аннулированы. Та чистосердечно божилась, что не в этом дело, просто, это возможность нахаляву пожить. Между тем Вова загулял на широкую свою ногу, а на инвалидскую пенсию широты не разножишь, вот и добрался до самого своего святого. А что Эдик мог посоветовать? Книги сейчас — макулатура, никакая сволочь задорого их не купит. Значит, не слил свою библиотеку брательник... А вот хохлушка таки слилась. Здесь теперь даже намека нет на присутствие женщины! Вот забавно... и как она все это вынесла? На всякий случай Натальин муж замочек-то поменял.
Настольные книги Эдик брезгливо составил на пол, даже не удосужившись глянуть, о чем они. Внутренность письменного стола — частная, можно сказать, интимная территория, посему Эдик действовал с ощущением воровства, заранее ожидая встретить какое-нибудь непотребство.
Поговаривали, Вова свою бывшую жену любил в прямом смысле безумно и исключительно — так бывает у всех абсолютных эгоистов. Злые языки верещали, что Вовина недолгая половиночка, которую Эдик запомнил Снежной Королевой в подвенечном платье, сама виновата, начав откровенно изменять уже в медовый месяц. Да и замуж она вышла уже беременной, нагуляв грех от любовника-начальника. Но это ж родовой скелет в шкафу, оправдывающий своего сукиного сына. Зато после Вова отомстил жестоко, превратившись в кошмар Снежной Королевы.
Эдик решительно отворил верхний ящик. И тут — как шилом в темя: «ЭДУАРДУ ПАВЛОВИЧУ ДЕБРЕВУ».
Листок, сложенный вчетверо. Начертано красным, жирно. Эдик раскрыл послание, нервически попытался въехать в смысл написанного синим, от руки. Эдик не знает Вовиного почерка, а здесь — четкие буковки, как на прописи первоклассника. Какие-то заумные слова: «эмпиреях... удосужится... нетривиальный». Интеллигенция хренова.
Нет, решил Эдик, лучше уж после прочту. Попытался обследовать другие ящики, но мысли в кучку не собирались, взор не в силах был сконцентрироваться не деталях. Решил выйти во двор, проветрить мозги. Оседлал скамейку на детской площадке, снова развернул листок. Наконец буквы стали обретать смысл:
«Здравствуй, брат. Наконец ты добрался, чему я рад. Не гадай, где я, не вернусь уж точно, а встретимся в иных эмпиреях...»
Стоп, сказал себе Эдик, а почему Наташа, ее муж, сын — не обследовали стол? Это ж улика, человек-то — пропал! Набрал номер двоюродной сестры.
- Да.
- Привет. - С Наташей у Эдика неплохие отношения, хотя и не дружеские.
- Ну, что...
- Вы вообще в письменный стол заглядывали?
- А что там?! - Эдик явно затревожил-заинтриговал Наталью.
- Так заглядывали...
- Конечно. Все осмотрели. И участковый даже лазил. Так что...
- Писем никаких не видели? Или записок...
- Более того. Не только в ящиках перерыли, но и книги перелистали.
- Ну, и...
- Что — ну?! Эдик, не крути, говори уж прямо: что нашел?!
- Ничего. Особенного ничего. - Эдик решил солгать. - Просто, перед тем как самому заглянуть, тебя хотел спросить.
- Что-то ты недоговариваешь.
- Ты — тоже. Все. Пока. До связи.
- Нет... ты... скажи. А?
- Наташ. Все нормально. А книги не возьму. Воняют. И никто не возьмет. Пусть твои мужики на помойку несут.
- Так и знала...
- Я тоже знал, что ты знаешь. Отбой!
Эдик заметил, наконец, что на него волчицами глазеют мамочки резвящихся детей: видимо, говорил он на повышенных тонах. Пришлось уйти со двора. Эдик остановился прямо на тротуаре и продолжил чтение:
«...в иных эмпиреях. Понятно, что близки мы не были. Да и незачем. Но так сложилось, что кроме тебя содержимое этой флешки никто не удосужится посмотреть...»
Какая еще флешка... никакой компьютерной техники у Вовы вроде бы водилось, человек завис в предыдущей эпохе. Уж не подложил ли кто-то эту писульку намеренно... участковый лазил, Наташины муж с сыном тоже — наверняка. Вот бы найти другие Вовины записи, чтоб сверить почерки... А вдруг пропавший тайком вернулся и сунул письмо, преследуя какую-то только его больному чайнику цель? Хорошо. Ну, что там еще:
«...не удосужится посмотреть... Когда я в последний раз проходил курс в Алексеевке, флешку мне передал один человек. Его звали Артур. Мы с ним много говорили, ибо наши кровати были рядом. Он очень, очень интересный. Артура куда-то увезли, а перед этим еще и пытали. Он, похоже, предполагал, заранее передал мне флешку и попросил спрятать. Говорил, там нечто, что перевернет реальность. Я не знаю, так ли это, но уж больно яркий и нестандартный он был человек, да к тому же сердечно просил сохранить, как он выразился, ради потомков. Я знаю: ты разберешься и сделаешь то, что надо.
Все мои книги теперь — твои. Да я и собирал-то их для тебя. Уверен, что ты благодаря им добьешься всего того, чего по ряду обстоятельств не достиг я.
Искренне любящий тебя твой брат Владимир Афанасьевич Громов».
Эдик, кажется, только сейчас узнал, что у брата было отчество. Возвращаться в квартиру было втройне тягостно, ибо от перегара — даже несмотря на то, что Эдик оставил окна открытыми — аж тошнило.
Вот она: синяя флешка без надписей. А вдруг некто решил наградить Эдика последним прощальным вирусом, фальсифицировав письмо от родственника? Когда шагал лестничными пролетами, некая сила подзуживала бросить флешку, которая так же попахивала табачищем, к чёрту в мусоропровод. Сдержало только воображение: пожалеешь, станешь искать таджика–дворника, потом еще копаться в отбросах...
О записке Эдик решил никому не говорить, тем более что по существу — о причине Вовиной пропажи — там ни слова. Хотя... ежели послание составлено — значит, исчезновение как минимум спланировано. Вспомнив, что забыл поискать образцы почерка брата, назад возвращаться не захотел.
Уже в автобусе Эдик мысленно представил себе Вовину тушу, болтающуюся в петле где-то в глубоком лесу. Несколько раз Эдик ездил навестить брата, когда тот совершал очередную ходку в дурдом. Это было давно, в последние годы он практику свиданий бросил, наплевав на тягомотные родственные обязанности. Дома Эдик прежде всего прогнал наследство в антивирусе, который, впрочем, не пикнул. На пространстве в один гигабайт размещался только один текстовой файл под именем «STRAZTSKHA». И снова чертёнок в голове: «Стереть, отформатировать...» Не стер. Перекинул на планшет, чтоб удобнее было, уютно устроился в кресле, начал вникать в текст...
ЖИТИЕ МЯТУЩЕГОСЯ
Прежде чем попытаться втянуть Вас, любезные читатели, в чарующий и пугающий мир, хочу придержать Вас на грешной нашей Земле и познакомить с одним человеком. Его жизнь напоминает мне порхание вкруг костра бабочки, думающей, что Огнь и есть Свет. И без заморочек: именно он является автором сказок, которые здесь будут приведены.
Есть люди, которые выше прочих на голову. Таких в обществе принято уважать. Встречаются и такие, кто выше среднеунылого аж на две головы. Этих в принципе побаиваются, но в общем и целом принимают такими, какие они есть. Гораздо реже вырастают на три головы выше. Вот они — явные уроды, которых то ли жалеют, то ли снисходительно терпят как тех же душевнобольных.
Точно так же и с теми, кто на одну-две-три головы ниже. Конечно же, я подразумеваю не только физические габариты. Если в духовном плане один отдельно взятый человек (или цивилизация) может вырасти либо деградировать несколько раз в своей жизни, биология ставит генетический препон, который не преодолеешь даже при посредстве гормонов роста. То есть, каждый из нас на протяжении осмысленного существования рискует вырасти и на три, и даже на четыре головы выше среднего. Имеется в виду конечно же нематериальное бытие. А уменьшаемся мы в этом же плане естественным путем — надо только оставить усилия.
Дылдам и глыбам труднее всего — потому что они добрые. Мелкотня же злая и... в смысле, едкая. Все диктаторы на голову, а то и на две ниже усредненного человека. Полагаю, недостаток роста они компенсируют какими-нибудь поступкамм, может быть даже великими. Среди громил плана физического не встречаются гиганты мысли; видимо, в крупных телах медленно расходятся нервные импульсы.
Я вот скажу еще за культуру. Антоним холодного — горячее, чистого — грязное, сильного — слабое. А что антоним слова «культура»? Конечно же, дикость (хотя, чаще говорят: «хаос»). Вот взять яблоки... вы любите яблоки так, как любила их Ева (не Браун, а та — библейская)? Полагаю, не все. Есть дикие яблони и окультуренные. То есть, в результате селекции выведены вкусные удобоваримые сорта. Селекционеры веками трудятся ради формирования товарных качеств, за что Господь дарует им долгую жизнь. Если яблоневый сад бросить — он дичает, да к тому же портится паразитами, то есть обретает хаотичные черты. То же самое и садом духовным: любая культура предполагает непредопределенные природными факторами усилия.
То есть, культура невозможна без неких искусственных условий, благодаря которым сорт яблони оставался бы популярен. В этом — суть искусства, причем — всякого. Ревнители культуры стараются хранить традиции, гении же — революционеры. Те из творцов, кто выше более чем на две головы (здесь я подразумеваю духовное измерение), превращаются в изгоев. Для успеха в настоящем надо быть приблизительно на полторы головы выше — тогда тебя не будут жестоко подрезать. Но это еще не гарантия.
Теперь еще выдумали генную инженерию — это когда в ген яблони можно вживить какую-нибудь полезность с непредсказуемыми последствиями. Получается, вся агрокультура не то, чтобы нафиг, а просто меняется сам принцип существования. Наступила иная реальность: в культурный феномен (теперь уже не в сорт яблонь, а в любой, например, сказку) дозволяется впендюрить любую хрень. В спорах с Платоном я настаивал на этом, он же считал, что дозволено — потому что ни одна скотина не вправе запретить экспериментировать с формой и содержанием. С одной стороны, это нарушение принципа искусственного отбора. Если взглянуть на вопрос с иного ракурса, мы получили новое измерение. В искусстве сей принцип получил название «постмодернизм», а ежели по сути — все дозволено потому что боги мертвы.
Есть и глобальная культура человечества, Вернадский именовал ее ноосферой, областью разума. Кто возделыватель? Полагаю, одновременно никто и все — а гипотезу Бога отрицаю, точнее, Бог в моем понимании — это наше коллективное бессознательное. Такова моя личная позиция, никому не намерен навязывать. Вот это вечное вольтеровское «так пойдемте же возделывать наш сад!» может произнести каждый из нас ; или промолчать, когда в очередной раз человечество, влекомое подленьким харизматиком, увлеклось какой-нибудь химерой и садоводство забросило. Такие периоды в нашей истории случались не раз. Но бывало, что сады превращали в калокагатичные лагеря особого режима, с повешением или сжиганием еретиков, обставленными как светлый праздник очищения. Тоталитарные режимы взращивают нетривиальные личности — сие касается в том числе и фанатиков свободы.
Так вот... культуру культивируют личности среднего роста — я имею в виду, в творческом измерении. Да, они гнобят тех, кто значительно выше. Но они еще и гасят карликов (духовных), склоняющих нас к одичанию. А в общем и целом наш мир и стоит-то на том, что одни тянут вверх, иные — наоборот, а подавляющая масса, стебаясь туда-сюда, хранит баланс. Это я сейчас пропел оду серости.
Когда ты аномалия физическая, всем видать. А нематериальная сторона — аспект субъективный. Кто сказал, что «Мастер и Маргарита» — творение гения? И ныне есть множество людей, искренне полагающих, что данный роман — заумная сказочная бурда, восхваляющего антихриста. И эти, простите, недоумки, совершают подвиги на полях сражений во имя Отечества, задерживают бандитов, летают в Космос, воюют за урожай ради нашего прокорма. Вместе с тем поклонники Булгакова косят от армии, не защищают обиженных, кидают в помойку хлеб.
Здесь совершенно разные плоскости бытия. Если мой Платон и является выдающимся человеком — только для узкого круга лиц, возможно, только лишь меня. Но для Вселенной неважно, один человек знает тебя как Автора или миллион: в глобальном масштабе эти величины все равно ничтожны. Должно пройти немало времени, прежде чем свершится справедливость, и Платоново имя либо взрастет в наших очах, либо так и останется пустотой...
...Вот йокарный ты философский бабай! — Эдик выругался вслух. В этот момент позвонила Наталья:
- Эдька, ты ведь что-то нашел?
- А ты? - Парировал Эдик нервический выпад двоюродной сестры.
- Так говори же...
- Что говорить?
- Колись — наверное, Вовин дневник. Или...
- Он вел дневник?
- Откуда мне... да путай меня своими вопросами. Ты что-то нашел.
- Да.
- Я знала... - Тяжкий вздох в трубку. Эдик держал паузу. - Ну, не издевайся. Итак...
- Короче, там была... порнушка. Я ее выкинул. Всё.
- Все?! А дневник... или записка.
- Не обнаружил. Пасиб, Натусь, за возможность, мне там больше ничего не нужно...
Нажав отбой, Эдик некоторое время зависал в паузе. После, попив чайку (ну, не пузырь же шампанского откупоривать) вернулся к чтиву.
...Платоша Потапов физического росту ниже среднего на голову, отчего, видимо, и злее устоявшейся в нашем обществе гадостнодобродетельной нормы. Родился и вырос он на пустынных холмах Средней Азии, и первая часть его взрослой жизни была аграрной. То был своеобразный советский рай, в котором все люди говорили на едином языке и строили нечто понятное для каждого бога и человека.
Люди на пустынных холмах выстроили преуспевающий совхоз. В «котле наций» культурный тон задавали сосланные поволжские немцы, которые подняли планку видимого порядка настолько, что все дворы утопали в цветах и никто не смел не то что сорить, а даже окурки наземь кидать, ибо это считалось верхом бескультурья и общественно порицалось. Так же в совхозе не воровали и не хапужничали, короче, жили праведно, да еще и возводили палаты каменны.
Платон — сын русского скотника с Брянщины и мордовской пензячки, передовой доярки. Крестьянская, короче, жилка. В поселке уважался всякий труд, никто черной костью не считался; больше платили не административно-хозяйственным служащим, а работягам. Платон, окончив в райцентре ПТУ, стал механизатором. Взрыхлял и боронил холмы он четыре посевных и три уборочных страды. Так бы и хлеборобничал, но однажды пришла на холмы некая сила, которая породила рознь между представителями племен, вспомнивших о национальной идентичности.
К тому времени Платон уже женился. Его первая жена — казашка; впрочем, сказочникам верить надо приблизительно как ежам. Во все времена обновление кровей идет на пользу обществу, сие был известно даже вавилонянам (тем самым, которые согласно сказкам хотели покорить небо при посредстве архитектуры). Дочь Платонова родилась как раз в эпоху, когда казахи заявили права на свою исключительность и принялись устанавливать новые порядки, забыв вдруг русский язык.
Платон уже тогда имел весьма странное для того (позитивного) общества увлечение: собирал фольклор народов. Он слушал сказки разных племен и никак не мог понять: почему, согласно всем без исключения традициям, когда герой сказки заходит в тупик, он обязательно прибегает к помощи волшебной силы? Ведь программа Коммунистической Партии говорит об ином: чудо — все, что мы творим своими руками. Разве не является совершенным чудом сама Жизнь? А Разум — не величайшее ли из чудес? Да и само преображение пустынных холмов — тоже волшебство. Кстати, свою казашку Платон нашел в библиотеке: она тоже одно время любила книжки читать. А дочку они назвали Весняной — потому что родилась весной. Боюсь, повзрослев, Весняна Платоновна не поблагодарила родителей за свои имя и отчество. Характер у Платона на самом деле взрывчатый. Однажды он окончательно разругался с родней жены, подрался с ее братом, а супружница на требование покинуть вместе с законным мужем помещение ответила категорическим предательством.
Нет... все не так, не так... мой рассказ более напоминает речь адвоката, ведь я все время пытаюсь отмазать, обелить Платона. Да, возможно нам всем предстоит Высший Суд (не путать с Верховным). Но там не будет прокуроров или защитников, ибо все наши ходы и без того записаны. Что ж… приступаю к очернению. Отправился Платон Потапов в неведомую Россию, в которой никогда ранее не бывал. В строительном управлении под Москвой, в городе Воскресенск требовались бульдозеристы. Работящий, непьющий, между прочим, парень у нас — золотник. На такого нашлась и подруга, тоже понаехавшая из далекого далека и трудившаяся маляром. Имя простое: Антонина, Тоня. Ее я видел, знал, а посему могу говорить с уверенностью: простая русская баба, о какой (в качестве супруги) мечтают даже олигархи. Когда расписались, выдали чете квартирку на первом этаже двухэтажного раритета, построенного еще пленными немцами. Как и положено, пошли детишки: девочка и мальчик, Маня и Ваня. Их я тоже знал, милые воспитанные малыши. То была эпоха конца советской власти; вместо комиссаров идеологию подхватили попы (ударение на последнем слоге), гопники и комсомольцы-предприниматели, а воздухе завитал ангелоподобный демон наживы.
На фоне обезумения общества в моем герое включился, я полагаю, психологический механизм противоречия. Платон взял — и поступил в институт, причем, не куда-нибудь, а на филфак. Пусть на вечернее отделение, но все же. Рабочую молодежь все еще примечали, работал социальный лифт, да к тому же, будучи начитанным, с хорошим аттестатом (забыл сказать, что в школе и ПТУ он учился неплохо) Платон хоть и с натяжкой, но вступительные экзамены сдал. Именно на институтской скамье мы с Платоном и познакомились. Не знаю, почему промеж нами возникла взаимная приязнь. Для всех это было удивительно: человек со стройки каждый будний день едет в Москву, грызет научный гранит, а домой возвращается уже за полночь, чтоб с утречка чапать к своему бульдозеру. Это же на уровне подвига, причем, Платона в среде студентов-вечерников уважали — даже за то, что он работяга.
Так прошли шесть лет. Как говорится, далее наши пути разбежались. Через пару годков Платон позвонил: Даша умерла. От туберкулеза. Дело в том, квартира была столь сырой, что не всякий организм вынесет. Муженек-то в перманентном драйве, а она всем этим дышит. Детей забрали бабушка с дедушкой — в Липецкую область. Платон жилье продал, а на капитал затеял свой бизнес, который прогорел. Теперь Платон — риелтор...
Я напрягся, когда узнал о его свежей стезе. Во-первых, по меньшей мере странная история. Хотя, ежели рассудить, куда возьмут бульдозериста с высшим гуманитарным образованием — в редакторы, учителя, спичрайтеры? И во-вторых: времена были темные, риелторы у нас сопрягались только с «черным», посему я банально испугался, что бывший однокурсник выполняет задание криминальной структуры, позарившейся на мое жилье. Так что встречи я избежал, отделался стандартным «да, да, ах, конечно...» Я ж тоже опыта жизни поднабрался. Что-то я теперь принялся оправдывать себя.
Через год новый звонок: женился, родился ребенок. Три года — уже основательный срок, чтоб человека вычеркнуть из круга. Ну, женился, с кем не бывает: некоторые женятся, а некоторые так. Ни слова о роде занятий и карьерных причудах. Так — бла-бла-бла о том-сем. Тем не менее, намек на встречу я снова замылил. Вы наверняка заметили, что инициатива исходила исключительно от Платоши. Это потому что я чуточку аутист и социопат, он же — очевидный экстраверт.
Опять пауза, теперь уже года на четыре. Снова звонок от Платона: разбежался, остались двое детей, но из риелторов ушел, теперь бульдозерист-механизатор трудится в крупной фирме по вопросу «купи-продай» в роли офисного планктона. Живет с хорошей женщиной, матерью-одиночкой, и все у них хорошо. Якобы — а что там на самом деле, хрен его знает. Я, например, никому не звоню и не доказываю, что у меня де все о'кей, тем более что у меня нет пятерых детей. Да никакой эмпатии к бывшему приятелю тоже не имеется, собственных болячек хватает. Я держа в уме его холеричный темперамент, снова нахожу способ отвертеться.
Уже ясно, что у человека земля из-под ног давно уплыла. Я ж не знаю, что с Платошей за все эти годы случилось на самом деле, а тот образ, который он пытается сотворить в моих глазах, может либо соответствовать оригиналу, либо вводить в заблуждение.
Еще через два года — звонок в дверь. В глазок вижу знакомую рельефную рожу Платона Потапова. Я затаился, не открываю, ибо и предположить не могу, чего теперь от этого деятеля ждать. Как бы это сказать... в народе по этому поводу говорят: открестился. Некоторое время наблюдаю поведение человека за дверью. Понимаю: мелко и подло, но ничего не могу с собою поделать, а кто считает меня малодушным хлюпиком, пусть первым бросит камень.
Различаю черты изможденности, затравленность в глазах. Терплю еще несколько «динь-динь»… упоротый, гад. Наконец молча сваливает. Теперь уже в окно вижу, как он некоторое время удрученно стоит на тротуаре, будто на что-то решается. Дернулся, наконец, рванул полугалопом в сторону остановки. Я облегченно вздыхаю.
Только утром, выйдя из квартиры натыкаюсь на конверт — толстый, крафтовый. Сначала потыкал шваброй — вдруг бомба или дерьмо? Потом, следуя всем мерам предосторожности, раскрыл. Там и обнаружились тексты, которые позже вдохновили меня на сочинение этой повести.
Дня через два звонит абсолютно бухой: «Помнишь наше прошлое, мы ведь остались теми же, можем все вернуть, встретиться, нам есть, о чем поговорить...» — о конверте же ни слова. «М-м-м, э-э-э, а-а-а...» — междометничаю я неопределенно, сам же размышляю: «Да никогда, ни при каких условиях! Кабельщик, блин...»
- Слушай, - спрашиваю, - а что сейчас с Маней и Ваней?
Мне действительно интересно, я ж их помню ангелочками.
- А-а-а... Дочка ; мама. Без мужа. А сын сидит. За убийство.
И оттенок в голосе пьяного очужденного человека какой-то, что ли, горделивый. Мог бы не уточнять, за что посадили сына. Снова замыливаю разговор и с облегчением бросаю трубку.
С той поры Платон Потапов себя не явит. Надеюсь, это уж навсегда. Но наше совместное духовное существование продолжается в литературном измерении. И может быть даже хорошо, что физические миры уже не пересекаются. Ознакамливаясь со сказками Платона, сначала чертыхался, даже имел желание выкинуть. Позже окстился.
Полагаю, либо тракторист–филолог Потапов в духовном плане был на три головы ниже среднеунылого, либо наоборот. Раньше я его текстов не видел, он вообще не говорил, что страдает сочинительством. Поскольку пишущими на нашем курсе были почти все, это литературное молчание воспринималось непостижимой тайной. Сейчас из наших не пишет почти никто — я подразумеваю, для себя, а не ради денег.
Я вот, что полагаю. Что бы ты ни делал — Господь все одно расположит все согласно своим понятиям. О, Господи, о чем это я... получается, я сейчас расписываюсь в своей приверженности буддистской философии у-вэй (ничего не надо делать, все само собою сложится). А это не так. Вот, придумал: делай что угодно твоей душе — все одно придешь к одному. Снова не то: тупой фатализм. А, может, так: просто всегда поступай по отношению к другим так, как ты хотел бы, чтобы... тьфу — опять пошлость.
Путаюсь, запинаюсь, а значит темой не владею. Мы ж и впрямь по молодости лет обсуждали с Платоном разные вопросы. Могу с точностью сказать: они и сейчас остаются для меня актуальными...
...Какой-то, рассудил Эдик, гейский душок. Автор, к слову, не сообщает о своем семейном положении, а неудачные браки бульдозериста — только подтверждение гипотезы. Этот стенает о Платоне (и непонятно, дороже ли истина), Вова в своей писульке упоминает какого-то Артура... Ладно. день был занятным, посмотрим, какова грядет ночь.
Таковая выдалась бессонной — следствие нервного перевозбуждения и перенасыщенности информацией. Поворочавшись часа с три, Эдик вернулся к чтению в надежде убаюкаться.
ПРИСКАЗКА. ЛОЖЬ С НАМЕКОМ
С развитием (разбуханием) цивилизации сказка в жизни общества играет всю большую роль. М-м-мда... чё-та начал как в казенном военно-полевом учебнике. Хотя, суть передана верно: нам сказка все интереснее, а реальность с ее перманентными войнами — теперь уже гибридными — сильно поддостала. Хочется уж жить как в сказке и плевать на всю эту правду-матку сами знаете, с чего.
Передовая ветвь развития сказочной культуры — кинематограф. Тот же Голливуд построен на экранизации сказок, симуляции особой реальности, в которой все понятно и четко. Даже в антиутопиях и фильмах-катастрофах в финальных кадрах всему приходит полный и окончательный хэппиэнд. Мы, смотря Кемероновского «Титаника», полагаем, что все так и было, хотя снята обычная бесчудесная сказка. Следующее Кемероновское творение, «Аватар», уже сказка чудесная.
Почему современный человек не может без сказки. Потому что он, то есть, простите, мы любим мечтать и верим в чудо. Нам хоть заряженная Чумаком водопроводная вода, хоть тунгусский метеоризм, хоть очередная вангующаяя скотина — один хрен. Даже святые совершали свои чудеса неохотно, ибо... да просто, пардон, быдлу только чуда и надо. Они, то бишь, пророки, как бы хотят напомнить нам о том, что все мы — создания Божьи. Так чьи мы на самом деле? Ах, если б знать...
Своеобразные сказки наяву — мир богемы. Фабрики грез изначально экранизировали сплошь истории аристократии, и, если даже Золушка попадала на сказочный бал, она там и оставалась; возвращаться к убогому очагу было как-то западло. Копни эту дольче виту — там же склоки, похмелье и буржуазная тоска, короче, убиение души. Но правдоглазоколизм далеко не для каждого, остальным же подавай золотой сон.
Блистательная кинематографическая сказка советского времени — «Ирония судьбы или с легким паром!». С одной стороны, внезапно возникшие чувства промеж врача и учительницы — дело обычное. Но здесь тоже не обошлось без чудес: бухого мужика сажают в самолет, ключ подходит сразу к двум дверям в разных городах, Ипполит признается, что заливная рыба — гадость. И мы верим: вот оно, совсем рядом, осталось только ухватить за какое-нибудь выпуклое место! Некоторые и впрямь хватают, отчего наше народонаселение покамест не тает. Все потому что Миром все же правит Любовь, а вовсе не корысть. Или я наивен и верю сказкам, а так думают лишь те, кто познал достаток?
Продолжу риторический вопросник. Вы полагаете, последний фильм Эльдара Александрович Рязанова, посвященный сказочнику Хансу Христиану Андерсену, снят с панталыку? Кстати, называется он: «Жизнь без любви». На самом деле сказочники — глубокие, склонные к меланхолии мизантропы. Они желают только покоя и свободы — но только себе, родному. А посему Платошу я причисляю к антисказочникам, ибо герр Потапов шибко подвержен был страстям.
Особая разновидность сказочной культуры — компьютерные игры. Человек входит в сказку в роли персонажа и начинает мочить, мочить и мочить. В виртуальности это покамест разрешено. Конечно же ты на стороне добра, а благое дело дозволяет косить налево и направо без разбору. Случается, слетает крыша и ты начинаешь путать виртуальность с реальностью. Но это только у склонных, остальным же сказочная война помогает погасить персональную агрессивность.
Да, в сказках мир упрощается, делясь на добрые и злые силы. Бывает, герои мечутся, но в итоге зло торжест.... тьфу — добро мочит, мочит и мочит противника. Хотя до полного завершения картины «приплыли» в стиле пиндосского хэппиэнда масс-культовые сказочники не доводят: прибыльные проекты нуждаются в продолжениях.
Литературно-синематографические сказочные глыбы — саги наподобие «Братства Кольца», «Звездных войн», «Гарри Поттера», «Игры престолов» и «Хроник Нарнии». Подчеркну: они предлагают нам войти в параллельные вымышленные миры, и в таковых многие находят отдохновение от реальности, которую, впрочем, реальной назвать можно лишь с натяжкой. На нечеткости границ подлинного и поддельного тоже научились спекулировать. Зато фанаты сказочных миров не становятся фанатиками какого-нибудь учения, утверждающего, что дебилы (евреи, коммунисты, неверные, педерасты — ненужное вычеркнуть) являются не людьми вовсе, а ошибками мироздания, биомусором, который следует душить, мочить и стрелять. Вы понимаете теперь, какая святая миссия у каких-то там сказок... Нет? Упрощу: через мир сказок мы сублимируем свой внутренний ад.
Диктаторы страсть любят сказочников, а сказочники любят иносказания. Это относительно безопасно. Шварц сочинил своего «Дракона» при Сталине, подразумевая Гитлера. Что имел в виду Чуковский со своим «Тараканищем»? А вот Отец Всех Народов взял — и пожалел сказочников. Наверное, потому что сказочники навроде шутов, умеющих тонко балансировать на границе иронии и сарказма. Грандиозная чудесная сказка и одновременно апология сатанизма— «Мастер и Маргарита». Мы уж и забыли, что загнанный Сталиным в себя Булгаков писал ее в стол. Но ведь он делал это для нас! Нет уже ни Сталина, ни Гитлера (хотя не факт, что все еще не вернутся), и «Дракон» читается по-иному: люди сами порождают своих Драконов — потому что это выгодно сразу нескольким слоям общества. И «Тараканище» — лишь детская философская страшилка о том, что даже самые страшные победимы, нужно только не бояться своего страха.
Сказки — занятные приложения к мифам. А последние — не просто средство управления обществом, но и мировоззрение, о чем говорил и Платон…
...Убаюкаться удалось, тому способствовали излишние теоретизмы. Это к вопросу о пользе рассуждений, которые в плане усмирения возбужденных нервов — чудное средство. На сем месте Эдик умиротворенно надавил на массу. В грезах пришли почти кислотные босхианские картины: Сталин, приставший к Гитлеру с бек сайда, тараканище размером с Московский Кремль, обнаженная Маргарита, витающая на метле над осажденной Троей...
Встал с совсем свежей головой, будто очистился. С удовольствием припомнил, что сегодня выходной. Вернулся к тексту. Решительно пролистав несколько теоретических страниц на тему морфологии сказки, наконец, набрел на повествование.
ЦАРЬ ГОРЫ
Есть у нас такой род людей, которых необразованные поэтические натуры именуют странниками, а просвещенное простонародье — нищебродами. Меняются эпохи, режимы, тренды (пардон, модные направления), а данные, с позволения сказать, индивидуумы все шастают по российским просторам, производя странный броуновский эффект.
Один из таких путников по имени-фамилии Слава Функель двигался на промежности Вологодской и Костромской областей в направлении Юго-Востока. Излюбленный азимут: русские в тех краях тщатся отыскать Китеж, Беловодье, Шамбалу и прочие вымышленные миры. Натыкаются же всегда на что-то иное.
Вологодская и Костромская губернии имеют прямое сношение только в двух местах — промеж Вохтогой и Шушкодомом, да от Пермоса до Пыщуга — все остальное сочленение представляет собой чахлые леса да топкие болота. Так устроено, что регионы у нас — как острова, затерянные в океане, отсюда, верно, и любящие блуждать, а это все ж лучше, чем блудить. Кого смущают то ли угро-финские, то ли ямало-ненецкие топонимы, знайте: Русь — извечный котел цивилизаций, в котором варятся не токмо щи.
Мы уж не будем уточнять, немец этот Функель, еврей, француз или какой-нибудь гипербореец. Сказано же: путник, феномен наших пугающих имперских пространств. Слава и сам не может себе втолковать, откуда в нем такая мания передвижения по горизонтали. За годы своих странствований парень явно претерпел психическую деформацию — это факт. Но и с дорожными демонами научился якшаться так, что маманегорюй, ведь известно, что путешествующие влекомы темными стихиями — и наоборот.
Шагает, тащится с сумой на плечах себе Функель — тут видит просвет среди осиновых зарослей. И кругом — тишина такого рода, который присущ геопатогенным зонам (а в таковых Функель бывал). Всякая же тварь земная по природе своей чует неладное. И пусть современные информационные технологии направлены на то, чтоб в нас сей дар приглушить, кто выскакивает из социума, быстро восстанавливает животные инстинкты самосохранения.
На Славу накатило какое-то непонятное возвышенное чувство. Такое страннолюбивый человек испытал впервые, это как первовкусие сливочного мороженого в раннем детстве. Мужик осознал, что именно сейчас, в настоящий момент путь пожизненный пройден ровно наполовину, впору остановиться и сделать великозначительную нетеатральную паузу. Каждый следующий шаг будет уже нарушением равновесной гармонии.
Немного впитав свежих ощущений, душа наказала дерзнуть. Функель решительно двинулся в сторону света. Еще немного почапав по трясине, наш снувальщик выбрел к подножию совершенно безлесой горы, на вершине которой угадывались строения. Сверившись с топографической картой, Функель разумел: таковой, как и всему женскому роду, верить нельзя. Все отечественные планы и схемы грешат ложью — потому что глухие места на Руси издавна утыкали ракетными шахтами с ядерными боезарядами, секретными химическими полигонами и тайными лабораториями в прочных бункерах. Когда Держава одержала сокрушительное поражение в борьбе с демонами свободы, все это хозяйство забросили и раздербанили. Так что наша страна теперь — кладбище амбиций, на котором взрастают комплексы.
Слава и раньше набредал на подобного рода памятники империи. Ничего хорошего там нет, одни только тленомерзостность идеалопредательствн. Но есть в каждом человеке одна черта, которую ученые именуют гедонистическим дифференциалом, а неученые — любопытством. Это когда колени и локти уже в кровь — а ты прешься на какую-нибудь скалу только лишь для того, чтобы оборзе… то есть, обозреть просторы и отштамповать: «Ляпота-а-а».
От себя замечу: путники — народ двухмерный. Они наслаждаются отпущенными степенями свободы, а все остальные — измерений во Вселенной ведь более двадцати одного — их напрягают. Посему каждый странник человеческого рода чувствует некомфортность на неровном рельефе.
Перед началом восхождения Слава, следуя страннической привычке, изучил диспозицию. Прежде всего проанализировал звуки: ничего техногенного, только шелест трав. Эх, подумал бродяга, жаль, я с собой не ношу дозиметра... Впрочем, и в этом ключе путник знает: от радиации сухость во рту со жжением да мурашки. А сейчас в Функеле преобладал трепет грядущего открытия. Может, полжизни только для этого места он и отирал свои берцы о твердые и мягкие места планеты.
Вознесся Слава почти мгновенно. На вершине холма он узрел несколько полуразвалившихся краснокирпичных строений. Ни у одного из них не было крыши. Идти мешали густые травы, а тропинки нигде не протоптаны. Наверное, лет пятьдесят духа человеческого здесь не водилось. Поскольку Слава принял решение здесь ночевать, времени дотемна оставались вагон и теега, чтобы обшастать объект. Вечер обещал быть ясным, а за таковым обычно следует студеная ночь, так что в первую руку следовало озаботиться о биваке.
Внутри всех второстепенных построек рос терн, не продраться. Центральное здание оказалось церковью, точнее, бывшей, конечно, культовой постройкой. На внутренних стенах угадывались лики святых, а особенно хорошо сохранилась фреска Страшного Суда. Время по понятному только ему одному резону по-особенному сберегает грешников. Жаль, подумалось Славе, заброшенные святые места всегда неспокойны. Уж лучше бы какой-нибудь осколок ГУЛАГа или леспромхоза.
Самым свободным от зарослей местом оказалась алтарная часть, которая к тому же имела неразломанный свод. Функель тщательней обследовал храмовое пространство. Железные решетки на окнах зачем-то искорежены, кругом разбросаны останки иконостаса, без икон. Знакомая примета оскверненных святынь — скабрезные надписи на стенах (сам бес подмывает людишек изобразить какую-нибудь гнусность). Здесь же — только истертые временем фрески. Страшный Суд сохранился потому что часть потолка над сюжетом не обвалилась и защищала живопись от небесных стихий. Похоже, кто-то яростно взламывал пол — каменные плиты выворочены и разбиты. Вспомнилось: в подпольях, в ризницах попы прятали ценности. И действительно: Слава усмотрел пролом. Но не торопился Функель исследовать открытие: приближались сумерки, тем паче желудок желал наполнения.
Сидя в апсиде и уминая тушенку, Слава задумался о доме. В смысле, о месте своей прописки, она все же есть. Вот интересно, усмехнуло странника: где-то там шумит унылый мегаполис и все такое, здесь же — параллельная реальность, осколок былой цивилизации, вечный покой. Представилось: случилась глобальная катастрофа, все живое передохло, и только один Функель спасся — потому что... да просто сберег случай. Господи, заключил Слава, как тихо и безмолвно. Здесь птицы не поют, деревья не растут, и только древние развалины врастают в землю тут. Это и есть счастье, когда здесь и сейчас на тебя опускается ощущение благодати. Может быть, монахи, основавшие эту обитель, искали как раз такого благолепия. Как там у поэта: «Теперь в пустыне я живу, томимый жаждой горней пищи».
Звездное небо, как и положено в условиях отсутствия паразитной засветки, предстало во всем великолепии, хотелось даже, не считая, что это сон, дотянуться ладонью до Млечного Пути и погладить. Луны не было, а были только свет костра и Вселенная. Слава вылез из останков храма, легко вздохнул... из-за тьмы казалось: он завис в космическом пространстве. Только странник — и бесконечные, непостижимые миры.
РАБ ДЫРЫ
Утро началось с добычи воды. Пришлось спуститься с горы, а в низинах между тем наморозилась ледяная корка. Разбив ее, Слава зачерпнул ярко-рыжей жижи, от которой аж заворотило. Пришлось набрать в котелок хрупкого, тающего в ладонях льда. Поднимаясь, Функель поскользнулся и чуть не скатился вниз. Но затормозил, правда, измазюкавшись. Чертыхаясь, собрал рассыпанные останки льда, старательно прокипятил и привычный заряжающий на весь день кофе пил уже без традиционного легкого кайфа.
Сгустилась облачность, причем, царил совершенный штиль. Слава взобрался на стену храма и обозрел горизонт. Кругом, до самого окоема — только однообразная зелень, даже не было видно, где граница Земли и неба. И, что особенно, совершенно неясно, где и какая сторона света. Вдруг Славу встрепенуло: он быстренько вернулся к своему хозяйству и вынул компас. Смутное подозрение подтвердилось: стрелка нервно крутилась, не собираясь останавливаться. Магнитная аномалия...
Господи, подумал человек, как же я теперь найду направление! Вовремя себя вернул в рассудок: храмы же строят алтарем на Восток. И все же беспокойство не оставляло. Одному далеко не всегда хорошо, особенно в ситуации смятения... А с чего, собственно, паниковать, аутотренил Слава, нормальная ситуация. Вот сейчас обследую подвал — соберусь и двину дальше на Юго-Восток. Авось выйду к вечеру к поселку, отоварюсь провизией, людей наконец увижу. Надеюсь, с поселением карта не солгала.
...Из пролома веяло сквозняком. Ага: значит, есть вентиляция. Слава, включив фонарик, заполз в подполье. Луч света выхватил округлый кирпичный свод, а на стене — белая надпись: «КАТАРСИС БУДИТ, ЖДИ!» Сразу отлегло: ведь это писал человек, каламбурист с чувством черноватого юмора. Дальше — интереснее: на полу лежал закрытый чемодан. Ощутив приятность натуральной кожи, Функель даже его погладил. Взъелась разумная мысль: вдруг заминировано? Исследователь одернул свое альтер-эго: дружок, здесь не шпионский роман. Замки отомкнулись пулями. Приподняв крышку, Слава увидел... женское белье. Забавно. Одну вещицу Функель невольно даже понюхал. В нос вдарил запах тлена, Слава даже чихнул. Посветил на внутреннюю сторону крышки, в старину такие кейсы любили украшать вырезками из журналов. И правда: на крышку наклеены... виды города Ленинград, годов пятидесятых-шестидесятых прошлого века. Вот тебе и ризница.
Еще покопавшись в вещах, Слава выудил портсигар, кажется, мельхиоровый. На нем надпись: «Москва — порт пяти морей», а внутри что-то позвыкивало. Оказалось, несколько золотых женских украшений: перстенек и сережки. А все же сокровище! Портсигар перекочевал в карман. Слава внимательно посветил кругом в поисках еще каких-нибудь артефактов. Увидел два проема. И вдруг внутри что-то екнуло.
Оглянувшись, Слава не увидел просвета. Дыра, в которую от только втиснулся, исчезла! Ни грохота, ни шороха... просто прореха исчезла — и все. Беда заключалась еще в том, что Слава не запомнил ее хотя бы приблизительного месторасположения. Засуетившись и лихорадочно порыскав, он не нашел никаких примет выхода. Функель даже стукнул кулаком по стене, преисполненный злобы на самого себя.
Ну и дебил же ты, корил себя пленник, полная жопа нескольких побрякушек не стоит! И здесь, кажется, не сказка Шахрезады, чтоб приказать Сезаму открыться. Хотя... А вдруг — и от этой мысли холодно-запотело — какая-нибудь мразь вздумала поразвлечься с человеком?!
- Эй. - Робко произнес Слава вслух: - Я так не играю.
Тишина. Лишь легкое движение воздуха. Вентиляция есть – это уже дело. Насколько хватит заряда фонаря? Пока он горит, надо все обследовать. Искать, вынюхивать, бороться! Нырнув в один из проемов, увидел длинный коридор. Быстренько прочапав, уперся в обитую древним железом дверь. Попытки ее отворить не удались. Вернулся, сунулся в другой проем — и...
Слава попал в некое подобие опочивальни. Две кровати, на них навалены тряпки. Слева стеллажи, там тоже какие-то вещи. Справа — углубление, в котором уместились стол, стул и старомодный шкаф. А посередине помещения — плетеное кресло-качалка. Такое ощущение, что жилище наскоро оставили совсем-совсем недавно.
- Спасибо. - Обратился Слава неизвестно к кому: - Хотелось бы еще и выход найти.
Конечно же, в ответ – гнетущая тишина. Слава себе приказал: старик, это игра такая, квест… рыскай, шарь! Шкаф содержал множество хозяйственных предметов. Обнаружить удалось, кстати, свечи и спички. Функель, наладив освещение, устроился в кресло и попытался собрать мысли в кучку. Что ж ты, Вячеслав Карлович, наподобие лоха сходу принялся кого-то обвинять — да хотя бы самое себя. Нормальные герои не кто виноватых судят, а думают, что делать. Итак, версии:
1. Психическое помешательство. Для странника явление исключительное: бродяги в экстремальных ситуациях проявляют чудеса самообладания и рассудка — это от развитого инстинкта самосохранения.
2. Воздействие каких-нибудь физических сил. Возможно — вон компас-то как взбесился.
3. Кошмар. Ущипнув себя за несколько мест, Функель в реальность не вернулся.
4. Чьи-то происки. Надо попытаться задобрить и уговорить.
5. Просто стечение обстоятельств. Следует принять за рабочую версию.
- Да!!!
Слава вскочил и собрал с полок все, чем можно простукивать, копать, взламывать. Нашелся и топор — самое верное средство почти во всех ситуациях. Еще раз внимательно обошел замкнутое пространство. На самом деле, у нашего бедолаги легкая степень клаустрофобии; возможно, мания к странничеству — именно от этого. Покамест приступ паники не накатил — видимо, действовала адреналиновая защита (спасибо Матушке-Природе!) — стоит пошерстить. Сколько прослужит организм без еды и воды? Наверное, часов 200-300. А это уйма времени. Тьфу, блин, какие коварные мысли лезут! Итак...
Изучение подземелья ничего нового не дало: зал (с чемоданом), опочивальня, коридор с дверью. Походу Слава простукивал кирпичные стены — в надежде выявить полости. В одном месте отзвук действительно получился раскатистым. Но начал Функель все же с двери. Под железом скрывалось прочное дерево. Отверстия от замка не было, дверь чуток шаталась: вероятно, с той стороны она заперта на засов. Старания дали немного результата, удалось лишь немного разворотить железо и отколупнуть несколько щепок. Слава вернулся и принялся колотить стену. Не забыл вынуть портсигар, сходить и положить его на место, в чемодан — а вдруг и правда мистика?
Когда первый кирпич, подавшись, провалился в ту сторону, топор отпал от топорища. Слава включил в дело руки и ноги, до крови. Очень скоро образовался пролом, в который можно было пролезть. Вот здесь Функель бросил суетиться. Хватит — настебался. Вернулся, взял спички, запас свечей. Починил топор, взял тесак и зачем-то ложку.
За проломом наверх вела каменная лестница. К сожалению, ступенек через двадцать она терялась в беспорядочных валунах. Трогать их было опасно, видимо, вход в подземелье снаружи завален. На одной из ступенек лежал портфель. Слава машинально его взял и расстроенный вернулся в опочивальню. В портфеле лежали какие-то бумаги. Функель хотел их выкинуть и сложить рабочий инструмент — но тут он услышал шлепки капель воды. Включил фонарик и увидел, что в углу мокро. Подойдя туда, обнаружил дыру — ту самую, родную! Пробкой от шампанского Слава выскочил наружу, убедился, что он внутри развалин храма. Царила ночь, лил дождь. О, Господи, взмолился Функель, ты пощадил меня! Оказывается, наш путешественник промаялся в заточении целый день. Все вещи странника пребывали в алтарной части в целости и сохранности, к ним прибавился и добытый в нехорошем приключении портфель.
Первый позыв: бежать, бежать из этой аномальной зоны, куда угодно, только подальше! Но вскоре возобладали здравые мыси: куда — в ночь и стихию? Здесь по крайней мере сухо. Напившись и наевшись, Слава осторожно вернулся к дыре. Она была ровно такой же, как и сутки назад, разве только изнутри трепетал свет зажженных Функелем свечей.
Он, косясь на Страшный Суд, дал себе зарок: никогда, ни при каких обстоятельствах не соваться в неведомые дыры!
Ночью не спалось. Пришлось употребить НЗ, чекушку водки — только ради снятия напряжения. Почти что удалось: Функель таки забылся, теплый сухой спальный мешок, шум дождя, релаксирующее действие зелья... А грезилась чертовщина: мультяшные монстры, выскакивающие из тени, катящиеся по лестнице валуны, жуткие крики из-за дубовой двери. Нервное перенапряжение, Слава в полубреду шептал: «Это прошло, проехало, все минует...»
ПЛЕННИК ДОЖДЯ
Он больше походил на инкассаторскую сумку. Железный обод стягивал ни на что не похожий прорезиненный материал. По крайней мере, если б не этот допотопный портфель, Функель заключил бы, что все же имела место лишь дурная греза. Между тем снаружи моросил дождь того рода, что затягиваются дня на два-три.
Как преступник на место гнусного деяния, Слава вновь сходил к дыре и удостоверился в том, что она, паскуда, никуда не делась. Свечи, похоже, там, во чреве догорели, ибо во тьме уже ничего не брезжило. Функель наклонился и попытался посветить внутрь фонариком. Не удалось — аккурат села батарейка. Ну, и хорошо: может, тут устроена какая-нибудь диафрагма, которая — хрясь! — и отчубучит репу. Некоторое время Функель стоял, по коровьи глядя то на дыру, то на грешников Страшного Суда. Подмывало плюнуть в бездну, но это же чертенята подзуживают, которых надо мысленно смахивать. Слава вышел за периметр храма, смачно харкнул и деловито обратился к лесу:
- Тебя, друг мой, не втянешь в спор и не заластишь. – Функель и сам не понял, зачем такое сказанул.
А может, рассуждал он, это был лишь своего рода психоз? Ну, например, туча заволокла небо, дыры не стало видно, вот разум и заключил, что выход де пропал. Все это наложилось на пресловутое переживание середины жизни, нервное возбуждение, необычность фактуры. Человек ведь несовершенен, особенно в плане душевном. Захотелось крикнуть грешникам Страшного Суда: «Хрен вам, не дождетесь! Катарсиса захотелось...» Следом другое суждение: если это какая-то сверхъестественная сила, она ж и мысли читает...
Вот лестница... ну, там — внизу: наверняка это вход в подвал. Невзирая на влагу, Слава обошел храм и не нашел никаких признаков входа. Разве только на северной стене обнаружил нацарапанный глаз в треугольнике, а под ним две буквы: «БЖ». Пошел сушиться к огню, который, к слову подпитывался останками разгромленного алтаря. Да уж… вся эта страна – сплошное бэжэ. Да ладно... под землей расстояния воспринимаются по-иному. Может, вход в подземелье вообще в другом строении, да и нафига он вообще нужен. Славе засвербило начертать план. Он подкинул в костер святых дровишек, взял уголек и стал чертить схему на стене. Дыра, потом зал, слева коридор... будем считать, он метров пятьдесят-семьдесят. Опочивальня, ниша... похоже, они должны быть под алтарем. А что, если попробовать покопать отсюда?
«Да ты что! - Воскликнуло альтер-эго: - Подземелье у тебя колом в голове, что ли, встало? Жалко стало побрякушек в портсигаре имени пяти морей...» Да и впрямь, что это я... Слава вынес наружу котелок, поставил, чтобы набралась дождевая вода. Снова тормознул у дыры, вздохнул. Поднял осколок кирпича и ловко туда кинул... так и не дождавшись стука, кинулся к рюкзаку, чтобы проверить компас. Тот вернулся в рассудок: синяя стрелка указывала строго на Север, где... вот, ч-чорт! Алтарь храма тоже глядел на Север! Принципиальная ошибка строителей или снова наваждение? Славу немножечко повело, показалось, из-под ног уплывает земля. Нет, врешь — взял себя в руки, хотя пришлось по-зековски присесть, чтоб не закачаться. Снова вскочил, невзирая на высокую мокрую траву, побродил по горе — и везде синяя стрелка как и положено указывала все на тот же Север. Ну, и фигли... снова себя аутотренил Функель, есть много, друг Славик, на свете, что и не снилось вашим...
- Чё, мудецы, всё шутите! - Вырвалось сквозь зубы.
Лишь молчаливый болотистый лес кругом, шепот небесной влаги, омывающей Землю, мрачные краснокирпичные свидетели каких-то событий прошлого... Хорошо... Вот этот портфель: за каким-то членом его замуровали. Потом устроили так, что странник попал в дыру и выбрался именно с портфелем. Так может он и есть — ключ? Да и ладно! Слава упрятал компас и порешил более не волноваться вопросами азимута. Будем считать, верно все же поставлен храм.
Бумаги, которые Функель хотел было выбросить из портфеля, пронумерованы. Перебрав листы, Слава увидел, что они писаны и разными почерками, да к тому же всякими принадлежностями — шариковой ручкой, карандашом, кажется, пером — да еще и цвета варьировались от черного до зеленого. Листочки разных размеров, некоторые прям побурели, есть совершенно белые — все вперемешку. А вот нумерация — только красным цветом. Сбегав за водой, обстоятельно сварив кофе, Слава уютно устроился в спальнике, взял лист под номером 1 и принялся читать:
«...В той жизни я был фотохудожником, успешным и, полагаю, небесталанным. А теперь бы написал книгу: «Как удержаться от того, чтобы снять». Как много значений у слова «снимать»... Конечно, я имею в виду — нажать на кнопку, светописать. Хотя, и в иных смыслах снимать торопиться не надо — просто учись наслаждаться очередной картиной столь быстротекущей жизни. Да о чем это я, боги!!!
Она исчезла, пропала, растворилась. Четыре дня рысканья по окрестным болотам недали ни малейшей зацепки. Завтра ищу целый день — а потом не знаю, что делать. Нервы готовы взорваться. Главное, у меня ни малейшей версии. Я не уловил ни одного намека, мне казалось, промеж нами не трение, а притирки, а милые бранятся — только тешатся. Очередная шалость Холма? Раньше он не был столь жесток, не опускался до страдания других...
Итак, просто оставляю сие послание, чтоб ты, неведомый человек из будущего, знал. Мы хотели построить здесь свой мир. Искренне желали. Хотя бы какое-то время счастия нам было даровано. Некоторую часть дара мы приняли, но, кажется, я не смог воспользоваться подарком, за что гореть мне в геенне.
Я думал, без фотографии не могу. Оказалось, ну ее к чёрту. Мы вместе, вдвоем здесь учились чувственно созерцать окружающее, читать великолепную Книгу Природы, в каждой капле видя отражения Универсума. Ряд страниц мы действительно прочли. Ложем нам была земная благодать, а в грезах приходили сказочные видения. Божественное место! Хотя и далекое по смыслу от того, что мы в обычном мире привыкли считать Богом... Ну, а то, что очутились в сем месте, при Холме...
Олигарх захотел сделать ей подарок на День всех влюбленных, эдакую валентинку в форме фотосессии у модного мастера, то есть, меня. Ну, я и снял. А после – взял. Между нами сразу возникла химия. Я сходу вычислил: из провинциальных антитургеневских барышень, всеми правдами и кривдами становящимися вторыми-третьими половинками стареющих крутых. Сначала ведут себя яко крокодилы, умеющие двигаться только вперед (ну, или двигать передом), а после страдают от депрессий, пытаются скинуть навязанную обстоятельствами пошлую роль светских троглодитов.
Да и какой он к лешему олигарх. Бывший комсомольский бандюган, теперь — не то депутат хреносовета, не то чинуша на кормлении. Дети от первых браков уже в лондонах-парижах, отставные жены в говношоколаде, а он себе самому напел, что де за державу обидно и черная икра обрыдла. Опять же, влюбленный козлик — еще прикольно, а вот козел, полагающий, что к нему пришла та самая последняя типа настоящая — уже не прикалывает.
М-м-мда... если б все открутить назад — смог бы я так же повторить? В ней я увидел страдающую, искренне переживающую за потерю души девочку. У меня возникло страстное желание спасти ее, да и свою душу, конечно, тоже. И у меня тоже приближался коллапс личности, когда потеря смысла чревата драмою разложения. Наверное, это нас и объединило.
Здесь есть моя вина: кроме права быть Женщиной, я ничего ей не подарил. Надо было попытаться пробудить в ней какой-нибудь дар: поэзии, живописи, вышивки, лепки... все что надо — из-под земли достану! Если она вернется, клянусь Холмом, я восполню недостачу.
Хочу все же рассказать все с самого начала. Я ведь тоже когда-то покорил большой столичный город. Родиться и вырасти мне довелось на Урале, верхнего у течения реки Колвы. Не считаю, что в этой жизни мне совсем уж повезло, но далеко и не лузер. Семья моя...»
...- Вот урод! Житие мое!.. - Воскликнул Слава. И теперь уже про себя: оправдывается тут как будто в суде, а сам красуется яко павлин: я, я, я... головка от... небось натыркались до взаимоотвращения, накувыркались — и завяли помидоры. Старичок, на том свете твое последнее слово на хрен никому не нужно. Там и так все твои ходы записаны. Известный странник Алеша Пешков тоже несладко жил, даже стрелялся от депрессухи, а потом ничего — в люди выбился. Обобрали этого своего папика и решили до времени сховаться. А твоя эта фикса не вынесла твоего занудства и с ценными бумагами слиняла. Давай уж по существу, гавнюк.
Слава стал бегло перелистывать рукопись, ища то место, где автор от творческой автобиографии и саморефлексии перейдет к практическим вещам. Так... «искали приют спокойствия, трудов и вдохновенья»... «фотокамеру решительно выбросил...», «чудом ушли от погони...» — экшен, задери тебя леший — «совесть моя чиста...» — еще бы: ты ее давно уже прое... «Фун...» Что?!
«Функель». Слава вспотел. Нервически вчитался: «...шестерка Функель небось теперь губешки кусает. Сначала втерся в доверие, думал, собачатина, всегда будет четко следить. Теперь глодай кости, куцерявый. Я так его и не понял: вроде бы раньше Функель отшельником странствовал по Росс...»
Слава аж вытер рукавом со лба капли. Перелистнул одну бумагу назад, внизу нашел: «Над нами сызначалу был поставлен его шелудивый пес-секретарь. Этот мерзопакостный... - и начало следующей странички: - ...шестерка Фун...» Так, понятно... «Функель якобы нищебродом странствовал по России, так сказать, вольный путешественник. Любил он блеять о всяких ситуациях и конфузах, зубы заговаривал, короче. Пожалуй, что и заливал. Якобы накушался пространства и благопристоился. Обворожил своего олигарха, вылизал ему все места, за что дорос до позиции старшей шавки при дворе Его Козлиного Величества... Она не говорила, спала ли с этим белобрысым псиной до меня...»
У Славы в голове зачались вычисления: что он знал про своего отца? Был инженером, потом, когда НИИ накрылось, охранял стоянку. Там и помер, распив с приятелем какую-то отраву. Кажется, батя не путешествовал как его путевый сынишка. Наверное, речь все же идет о каком-то однофамильце. Забавно, что Слава — тоже блондин. Да мало ли в жизни засадных совпадений… хотя Функелей как раз в этой стране не так и много. Да, собственно тот неведомый Функель рукописи больше и не упоминался. Автор обливает грязью еще несколько человек из окружения олигарха: как будто пишет на небеса донос.
Некоторое время Слава попроветривался, стараясь не глядеть в ту сторону дыры. Ничего необычного, все так же моросит небесная хлябь да шелестят травы. По крайней мере странник уже чуточку видел себя хозяином места. Да, оно сыграло со Славой недобрую шутку, ну, а сейчас оставило в покое — получается, резон к тому есть. Вернувшись к чтению, снова пропустил очередные стенания на тему «вообще», наконец найдя хотя бы какое-то подобие конкретики, которая, кстати, звучала в унисон с ходом мыслей Функеля:
«...Здесь все устроено запросто. Главное только искренне захотеть чего-то — оно и приходит. Холм играет с нами в эти хотелки-вертелки, и, полагаю, это оттого что ему скучно без человеческих существ. Когда мы впервые здесь очутились, оба испытали какое-то, что ли, облегчение. Он, мне думается — тоже. Сие выражается даже в трепетании трав. Если ты, будущий открыватель моих писаний, еще не испытал такого, все у тебя еще впереди, верь. Хотя, согласись, что уже что-то было. И ты не бойся, положись на волю разума другого рода, который не хуже и не лучше человеческого — просто, другой.
Но вот... как быть с тем, что пропала она? Мы уже и свыклись с особенностями здешнего обитания, стали даже думать, что мы под опекой Холма. А, пожалуй, дисгармония между мной и ею действительно подспудно намечалась. Пока еще она проявлялась в малозаметных деталях — движениях рук, губ — но именно что проявлялась. Это уже и в воздухе витало, моральную усталость, которая накапливалась по законам сопромата, своими земными нервами почуял и Холм. Все от грехов наших, а святым я не был еще ни разу.
И каждому дается по истовости. Мы же не знали про Холм, так сложились очевидные обстоятельства. Внезапно пришлось сойти на полустанке и прибираться сквозь тайгу в отчаянии... Как говорят в народе, кривая вывела. Или Он притянул? Его детское коварство ты уже познал — я уверен. Можно предположить, что он жесток как гитлерюнгендовец, взрастивший и приручивший существо, а потом, чтобы доказать свою брутальную сущность, изощренно погубил...»
...Инструкции, где инструкции, корил автора рукописи Функель. Где кнопки, рычаги, магические заклинания, жесты, управляющие дырой и всей остальной лукоморской чертовщиной? А вот ты, Славик, и поймал себя на моменте истины! Слава созерцал картину Страшного Суда. Вот, был монастырь, святое место, вкруг которого бесы толпились. Нечисть поработила гору, монахов (или монашек) извела — и устроила здесь царство абсурда. Гора-то и впрямь лысая! Напиши, напиши по делу, чувырло, умолял Слава автора, давай, дружок, не подведи...
«...место — сказочное. Мы привыкли, если попадаешь в некое подобие мечты, говорить: как в сказке! Забывая при этом, что там змеи, колдуньи, закомплексованные бездари, да и вообще всякая витиеватая виевщина. Холм — горнее место, где, прости за пошлость, чудеса и леший бродит. Мы еще когда вдвоем были (а по сути-то — втроем!), сошлись во мнении, что наши человеческие сказки возникли не от болта, и из таких вот сказочных мест. Считается, жизнь богаче любой фантазии. Так же и с Холмом: Он круче любого фантазийного буйства — потому что настоящий. Мы с ней раньше в шутку предполагали, что и сами являемся фантазиями Холма. А теперь сия идея вовсе и не кажется юмором.
О, Господи… я представил себе: а вдруг она стала русалкой и сейчас на ветвях вон в том лесу сидит! Завтра надо почаще глядеть наверх. К тебе еще не приходили видения? Ты не испытывал катарсис? - (В этом месте Славу чуток затрясло) - О-о-о, тебя еще ждет все это, и я тебе по-хорошему завидую. Надеюсь, она ушла всего лишь потому, что не вынесла эмоционального напряжения счастья. Найду, мы вернемся — и отдохнем, отдохнем. Даже если она уже — русалка (тогда я стану каким-нибудь водяным). Итак: еще день ее ищу — а потом...»
Суп с ученым котом. Вот тебе и дело, леший тебя задери. У чувака так называемое экстатическое состояние, или, как говорят в народе, крышу снесло. Сие от того, рассуждал Слава, что у тебя дружок, просто мало опыта жизни наедине с самим собой, ты все привык среди людей рисоваться. Известно ведь, что самое страшное наказание для осужденных — камера-одиночка. Короче, симпатии к автору Слава уж точно не испытывал. Он себе вообразил измученную фитнесом и солярием дуру, которой холеный самец-производитель втирает про миры и поёбзию. И как эту пару лабутенов могло в такую жопобразию занесло?!
ПАСТЫРЬ
Дождь поутих уже к разгару следующего дня. Лес кругом запарил, что предвещало значительное улучшение погоды. За время своего гостевания на нехорошей (чего уж юлить: действительно дурной!) территории Слава попривык к лазейке и даже подспудно вынашивал план, например, затолкать в нее, гадину, деревяшек от иконостаса, чтоб она, сволочь поперхнулась.
Каким-то мемом в Функелевой головушке крутилась старинная мелодия, которую путешественник сдабривал словами: «На-а-а горе-е-е.... да-а-а в дыре-е-е, да то-о-о й на горе-е-е...» По крайней мере, Слава уже перенес свое приключение в область самоиронии — человеческая природа имеет прекрасную защиту, кстати, духовного толка. Вспоминался анекдот про жопу и глистов: «Это наша Родина, сынок...»
Чтение чередовалось с прогулками по останкам сооружений, по результатам которых странник делал поправки в начертанный на стене храма план подземелья. Вход так и не был найден, зато Слава обнаружил два вентиляционных отверстия, откуда тянуло запахом горелых свечей. На стене одного из полуразрушенных строений, функциональное назначение не угадывалось, обнаружилась полуистертая надпись, синей краской: «ПРОВЕРЕНО. БОГА НЕТ. УЧЕНЫЕ». Возвратившись под сень церкви, Функель на пожарный случай перекрестился.
По рукописи не угадать, в какую эпоху она создана. Да и кто подтвердит, что это не литературный опыт, а документальная запись, своеобразный чувственный мемуар? Безвестный автор самокрасуется, рисует свой положительный образ. А может все совсем иначе: грохнул девку, закопал и давай себе и будущим открывателям внушать, что де сам — белый и меховой.
А, кстати... Слава так и не смог вспомнить: вот те кирпичи, которые он выломал — там, под землей — это свежая кладка, или... Да просто лихорадочно простукивал стены, когда почуял полость — стал крушить. Ну и, борясь с паникой, забыл зафиксировать в памяти детали. Вот интересно: монастырь был мужской или женский? В народе всегда считалось, что два монастыря как инь и ян всегда соседствуют, а, случается, что и переплетаются; а из одного в другой якобы ведет традиционный подземный ход, который с женской стороны значительно длиннее. И кто измерял? Пошлятина фольклорная. Хотя, здоровое зерно здесь есть: не исключено, что где-то торчит альтернативная гора. Или наоборот – впадина.
Когда наконец сквозь облака стало угадываться Солнце, окончательно выяснилось: врет компас, а вовсе не строители храма. А это значит, почва под ногами утвердилась, можно включать разум. Аккурат почти закончилось и питание. Причем, исчезли несколько пачек лапши быстрого приготовления. Может быть, фастфуд сперли барабашки, пока Функель пропадал в подвале?
Каждый лишний грамм в поклаже странника, путешествующего на своих двоих — непозволительное излишество, ноги-то не казенные. Тем не менее, Слава упаковал рукопись в свою суму. Портфель он швырнул в дыру (снова не услышав звука падения). Спускаясь с горы, поскользнулся, покатился кубарем. Благо, внизу полого, ничего не повредил, а намокнуть все равно пришлось бы.
- Вот спасибочки! - Воскликнул Слава патетически. Теперь он уже был уверен, что это такой прощальный как бы божественный пинок. – Бывайте здоровы не кашляйте тут.
Странник двинул в своем Юго-Восточном направлении, гордо, не оглядываясь. На первом передыхе проверил компас: прибор вернулся к норме. Сознание — тоже; магическое притяжение жуткого места отпускало. Так вот, что такое пресловутая христианская прелесть, рассуждал Функель, это же как магнетизм, от которого сбиваются даже приборы.
Современный рациональный представитель цивилизации потребления задаст резонный вопрос: а вот этот Функель — он кто: дауншифтер, офисный планктон, ищущий в отпуске приключений, преданный партнером любовник, сбежавший с химии жулик, утомленный цивилизацией интеллектуал, просто псих... а, может, все сразу в одной фляге. Если такой вопрос возник, это значит, мы боимся сути. Просто странник — и все тут, плясать надо именно от этого. Раньше, ну, в глубокую старину, это хорошо понимали и путников жутко боялись, точнее, опасались таковых обидеть — ведь они могут и навредить. Теперь странников хотят построить и образумить, потому что вознила гипотеза об отсутствии Бога и бесов в природе. Сие означает: одни темные силы схлестнулись с другими, а поле битвы — наши хотелки...
...Когда местный пастух по имени Оскар увидел путника, вышедшего из леса, ни на йоту не удивился. Абориген гнал колхозное стадо, пятьдесят одну корову костромской породы, на скотобазу, и на самом деле наш путник сильно обрадовался, впервые за несколько дней увидемши живое человеческое существо. Последнее особых эмоций не выразило.
Столкнулись две параллельные цивилизации. Функель идет по персональному взбредоголовию, Оскар сознательно движется по кругу. Каждый Божий день пастырь гоняет отряд животных, считающихся на Юго-Востоке (по отношению к Руси) священными, и те охотно подчиняются.
У Функеля есть универсальное средство налаживания отношений с аборигенами: хорошие сигареты. Табак произвел действие: Оскар согласился впустить к себе Функеля переночевать, тем паче живет пастырь... то есть, пастух, конечно, в одиночку. Слава солгал, назвав вымышленную фамилию: Смирнов... в глубинке до сих пор сильна шпионофобия, Функели вызывают подозрение, кстати, обоснованное. А в остальном Слава не обманул: честно признался, что бредет по Руси в целях преодоления расстояний.
Въедливость нескольких пар напряженных глаз, когда шли по поселку после того как пастух сдал стадо дояркам, Функель на себе испытал по полной программе, но ответный дипломатический прием — идиотская улыбка — подействовал умиротворяюще. Функель приметил, что женщины с сожалением пялятся все-таки на Оскара. Поселок убогий, с убитыми колеями улицами, зато все палисадники в цветах, хотя и домики покорежены. Как раз у Оскара с эстетикой явные нелады: весь палисадник в луке, чесноке да укропе. Аскетические условия жизни и явная антисанитария Функеля не отворотили, он и сам вроде бы как не ангел. Энная сумма денег сразу ушла по назначению: Оскар моментально сгонял за пойлом, наверное, к соседям. Пить было противно, ибо спиртное оказалось отвратительной шнягой. Из закусок — картошка в мундире и зеленый лук прямо с огорода. Слава не сразу зашел на нужную тему, все больше выслушивал Оскаровы периферийные стенания за жизнь. На самом деле, промеж двумя мужчинами некоторое родство, ведь оба — холостяцкое отродье.
Пойло быстро развязало языки. Слава, прогнав ряд тем о международной обстановке и внутренних врагах доброго царя примитивными отговорками, задал таки основной вопрос:
- А что это у вас за гора такая в лесу?
- Горушка-то? - Оскар вопреки ожиданиям Функеля не встрепенулся. - Да просто проклятое место. А что... занесло?
Почему-то пастух посмотрел Славе прямо в глаза очень-очень пристально. До того по своей сельской застенчивости он на такое не решался.
- Было дело.
- О, б..я. И вярнулси?!
- Как видишь.
- Удивительно. Наши туда вообще не ходють.
- Боятся?
- А то.
- Чего же?
- Что-то ты недоговариваешь, вот чего. Я ж вижу.
- Да нет. - Слава решил солгать. - Забрался, посмотрел — дальше пошел. А что... нельзя было?
- Врешь.
Слава понял: алкоголь пронял аборигена. В этом «врешь» читался элемент агрессии.
- Да. Вру. - Снова сказал неправду Функель. - Не поднимался я на гору.
- И правильно.
- Ну, а если бы залез...
- Нормальным бы уже не вернулся. Плесни. - Слава налил. У странника опыт: есть такие индивидуумы, которым употреблять противопоказано. Оскар, заголосил тоном пономаря, сдабривая речь выразительными русскими ругательствами: - Наши …. туда не …. ходють. А чужаки …. навроде тебя ….. суются …. и...
Пауза. Оскар пьет — кадык играет. Слава гадает, как повернуть разговор в иное русло. За годы странствий Функель выработал три простых правила, благодаря которым можно избежать звездюлей. Первое: не пить нахаляву. Второе: не заглядываться на чужих телок. Третье: не вступать в религиозные дискуссии. Похоже, Горушка — вопрос местных верований. Они наложили на сей объект табу и методом отрицания ему поклоняются. Любопытно, конечно, разузнать подробности, но не из пьяных же уст.
По счастью в горницу ввалился человек. У нас же Бог троицу любит (в прописном и строчном смыслах). Лысый старик, напоминающий сатира, укорительно произнес:
- Тебя, Ося, от водокачки слышно. Чё орешь?
- Слава, Смирнов. - Привстав, представился Функель.
- Вижу. - Отрезал сатир.
- Дримидонтыч, садись. - Умиротворился Оскар. И хозяйским голосом, как будто Функель — жена, приказал: - Славик, плесни всем.
Странник уже понял, что спокою не будет. Мог бы переночевать и в палатке, но захотелось после случившегося живого человеческого разговора, а пастуху явно хочется побравировать, типа: вот, глянь, старикан: вы меня за дерьмо держите, а у меня чужак в шестерках.
Кратко произнеся невнятное «Нуштопфсем» дед хватанул, закашлялся и прослезился. Слава приметил, что у него руки все в тюремных наколках.
- Значит, о Горушке речь завели. - Занюхав рукавом заявил старик.
- Ну-у-у... не... - Функель хотел уйти от темы.
- А я вот, что скажу. Ты, Ося, своим сном разума родишь чудовищ. Обо всем надо понимать объ-ек-тив-но. - Дед говорил с видимой надменностью. - Так ты там был, что ль?
Это уже обращение к Славе. А путник от моральной и физической усталости не рад уже ничему.
- Ну-у-у... мимо проходил.
- И правильно. Хотя...
Повисла мучительная пауза. Похоже, перед тем как впереться к Оскару, сатир некоторое время подслушивал. Слава хотел уж было сказать: «Вы тут посидите, а я уж полежу...», но не тут-то было:
- Там монах один был. Давно. Он с чертом сдружился. И... ну, все тяжкие и прочее. В итоге братию проклял, а с нею и место. Вот.
- Дримидонтыч, не неси. - Оскар держал свою сторону: - Какой на хрен монах. После всего этого бардака там же еще люди жили. Атеисты и вообще.
- Да как будто я не знаю. А монашье проклятье — это ..... (сатир грязно выругался). Ты, Ося, еще сиську мамкину мял, когда я на Горушке-то гостевал. И с теми людьми, как ты говоришь, теистами, между прочим, общался.
- Дримидонтыч, факты. Факты — хде? Славик. Плесни всем.
Функель обрадовался, что вылил в стаканы последнее.
- Ну, - произнес сатир, - за души праведников.
Едва осушили, на столе возникла новая бутыль, полная. Славе стало дурно.
- Какие еще праведники? - Испросил Функель, совладав с приступом тошноты.
- Которые грехи того монаха отмаливали. С некоторыми я говорил. Вот. Если б ты на Горушку-то поднялся, тоже... того. И про факты, Ося. Я те лучше аргумент изложу в студию. Среди них был один такой, кто есть твой, между прочим, родной кровный отец... проезжий молодец.
- Ты звезди-звезди, Дримидонтыч, да не зазвизживайся.
- Мать-покойница от тебя скрывала. А я теперь не скрою.
- А я не верю. Не ве-рю.
- Р-р-ргебята, даайте фвыть дгуф-но. - Слава и сам почувствовал, насколько безобразно у него заплетается язык. - Ве-гю, не ве-гю. Станиф-лаф-ски-е-е-е...
- А я так соображаю, - Оскар вновь заголосил во всю глотку, - что там Пуп Земли. Потому там народ и пропадает...
Функель пытался въехать в смысл беседы на повышенных тонах двух аборигенов. Но уже уплывал в отруб, наблюдя, как внутреность избы вокруг него закружилась...
НЕ ОТПУСКАЕТ
Дотошный читатель спросит: «Слушай, пис-сатель: а как это твой Функель вообще без женщины обходится. Вроде молодой парень, не урод...» Вопрос поставлен неверно. Надо спросить: а как женщины обходятся без Функеля? Я вот покамест не женщина, а посему ответа у меня нет.
Продравши зенки, Слава еще некоторое время соображал, где он. Увидев под столом две пустые бутылки, что-то припомнил, но мысли путались с образами и никак не выстраивались в логичнй ряд. В горнице было светло и пусто, видимо, пастырь пошел гонять свое стадо. Спохватившись, Функель отыскал и обыскал свои вещи: документы, деньги — все в сохранности. Наскоро собравшись, рванул из дома, даже не закрыв дверь. Выбредя на сельпо, купил провизии, поллитру водяры и две крепкого пива. Узнал у пылающей презрительным взором продавщицы расписание автобуса до станции. Нехорошо, конечно, не попрощавшись с гостеприимцем, но транспорт ходит только утром и вечером.
Пока в стороночке лечился пивом, подгреб вчерашний сатир. Как его, то бишь... Спиридоныч, Змейгорыныч, Гандоныч... Слава и не запомнил. Вторую пива пришлось отдать старцу.
- Что? - Ехидно спросил старик, смачно отхлебнув. - Значит, побывал.
- Да как не побывать. - Чисто механически парировал Функель. Слава ж не помнит, о чем он вчера наплел.
- И правильно. И хорошо.
- Чего хорошего-то?
- Много знаешь.
- Вы, мне кажется, больше...
- Давно это было, врать не буду. - Сатир скорчил морду и стал похож на старичка-боровичка.
- А вчера — врали? - Слава в умишке собирал отрывки произнесенного дедом накануне.
- Это смотря про что.
- Например, монашеское проклятие.
- Да тут каждый дурак знает. Была святость — стала ....ятость. - Дед применил отвратительное ругательство.- Попал ты, с-ынок. Теперь не отвертисси.
- Ну, и как все это понять. - Слава даже сам удивился своему менторскому тону.
- Да как... - Старик жадно высосал из бутыли остаток пива, емкость чинно поставил на завалинку. - Он тебя пожалел. Вот.
- Холм?
- Всяк по-разному называет. У нас — Горушка.
- Тогда почему мужского рода.
- Ты о чем.
- Только что вы сказали, что якобы он меня пожалел. Он — это кто?
- Кой-кто в пальто.
- Погодите-ка. - Слава наконец понял, что сатир просто играет словесами, куражится. - Оскар говорил, что я, там побывав, якобы стал ненормальным. А вы, кажется, за объективность. Кому верить?
- Только себе.
- Ну, а что касается Оскарова отца.
- А-а-а... ну, ну, я позлить парнишку хотел. Кто его папа, и впрямь неизвестно, а мать уже не скажет.
- Так что же там за подвал, отец…
- С дверью-то такой, железом обитой?
- Знаете.
- Нет. Не в курсе. Бывай... сту-дент Славакапээсэс Смирнов.
Старик, сделав отмашку в стиле Ленина, пошел своим путем, надо сказать, синусоидой. А Функель сидел и злился. Мимо, поджав куцый хвост, светя безумными глазенками пробежал худой пес. Ладан от чёрта тикает, пронеслось в голове у странника. Хотя и внушал себе, что он навроде Юпитера неправ. Приглядевшись к интерфейсу поселка, Слава заключил: это он правильно делает, что валит отсюда на хрен. Здесь и цветы в палисадниках какие-то злые.
Народу в автобус типа ПАЗ набилось довольно. Все ехали молча и Славе казалось: внимание именно на него. По крайней мере, народ косился. Километров через пять техника зачавкала и заглохла.
- Все. - Заявил усатый, напоминающий Сталина водила (скорее всего косит под Отца Всех Народов, и на лобовом стекле иконка Иосифа Виссарионыча заместо оберега). - Приехали с орехами. Вываливайся...
Народ повыплюнулся, покорно и молчаливо побрел по бетонке назад. Слава замялся: согласно карте, до станции километров сорок. К вечеру добредет точно. Накатило такое чувство, то щас бы хватануть водки — и на крыльях алкоголя хотя бы на какое-то время отправиться в беспечный край. Вдруг Славу встрепенуло. Он порылся в своей суме — и не обнаружил... рукописи. А может хрен с ней, шептало альтер-эго, и все же странник решительно побрел назад, обгоняя возвращающихся в поселок аборигенов. Резко обернувшись, встретил пристальный взгляд шофера. На его вырубленном суровым резцом скульптора лице застыла гримаса скорби.
Ворвавшись в Оскаров дом, Фенкель застал там пастуха, который был увлечен ею — рукописью. Грубо вырвав бумаги из рук хозяина, Слава прорычал:
- Не твое.
- Но и не твое тоже. - Заметил пастырь, впрочем, он не сопротивлялся.
Слава деловито упаковал бумаги. Молча пошел к выходу.
- Если туда, - окликнул Оскар, - То скажи.
- Куда — туда? - Полуобернулся Славик.
- На кудыкину гору. Мы должны знать.
- Мы — государь всея Руси? - Слава вдруг прочувствовал всю свою неприязнь в этим пейзанам.
- Обчественность.
- Даже не надейся. Я домой. Кстати: спасибо за приют.
Слава было замялся, размышляя: оставить хозяину пачку хороших сигарет или чёрт с ним. Решил — пусть лучше чёрт. Оскар лязгнул остатками зубов, а потом сквозь них процедил:
- А докУмент, к слову у тебя есть? А то ходють…
- Вот тебе докУмент! – И Функель горделиво изобразил всем известную комбинацию из пальцев.
Слава чапал в сторону станции километров десять. Пройдя то место, где сломалось павловское чудо, отсутствию транспортного средства не удивился: Россия — она такая... баба по сути своей, хотя и с членом. А потом резко свернул налево, в лес. Причем, воровски огляделся, чтоб убедиться, что в зоне видимости никого нет. Главное, думал Слава, чтоб эта сраная «обчественность» ни о чем не догадалась, что-то они все подозрительно дотошные как вши портошные, докУментообормоты.
Шел и думал об авторе рукописи. Сведения Слава почерпнул отрывочные, но из них уже может сложиться пазл: чемодан с полусгнившим бельем, пропавшая «она», этот странный Оскар... почему я не спросил у него про мать? Может, она и впрямь, сбежав от фотографа, зависла в поселке, родила. А тот хрен с горы сгинул, замуровав портфель. Примерно такую картину рисует бритва Оккама. Тогда откуда в рукописи современные реалии: олигарх, гламур, фотосессия... Чушь: сознание хочет структурировать информацию, построить осмысленную гипотезу. Можно, конечно, вообразить, что пресловутый Холм может ворочать временем-пространством (магнетизм же ему подвластен). Или совсем уж детская гипотеза: Холм как сказочный дракон требует жертвоприношений, за что дарует этому краю относительное благополучие, урожайность и все такое, аборигенам же своих отправлять в пасть зверю из бездны как-то жалко. Вот и приманивают пришлых чужаков наподобие Функеля, расставляя хитроумные сети и подсылая Гандонычей. Другая версия, карлгуставюнговская: весь коллективный негатив селения скапливается в одном месте, тем самым образовался своеобразный злоотвод. Больной разум и не такого навыдумывает, но что главное: для них Горушка — реальность, с которой они вынуждены жить.
Функель, решительно преодолевая чащобы и болотины, прошагал в Северо-Западном направлении часа три, после чего его стал заедать один навязчивый образ. Странник представлял, что вот сейчас он наткнется на истлевшее тело сбежавшей с Холма-Горушки (ага, вот оно, русское янь и инь, гора в себе соединила все начала!) безымянной красавицы. Ну, глупо же в конце концов полагать, что Оскарова мать — она и есть. Уже и в каждом валежнике угадывались антропоморфные очертания, а это — знак нервного напряжения.
Успокоило следующее: еще не факт, что он выйдет к объекту, на карте не обозначенному. Да еще и день перевалил за половину, стоило сделать самое лучшее, что можно сотворить в такого рода ситуациях: паузу. Палатку Слава разбил в березняке, там, где продувает и поменьше комарья.
Вспомнил, что не купил батареек, за что себя обругал. Все делалось с бодуна, торопливо, а так, как говаривает абстрактный Капитан Очевидность, нельзя. Пока еще окончательно не стемнело, немного почитал рукопись, ловя себя на мысли, что не хотелось бы снова встретить слово «Функель». На сей раз уперся в политическую часть:
«...вы еще верите в эту вашу провонявшую спермой Немцова дерьмократию. Иные молятся на батюшку национального лидера, им было сначала так удобно, потом привычно, следом — страшно перейти на иную модель управления этими ужасающими пространствами с кочующими по ним народами...
…Все это — прямые продукты общества потребления. Вот взять творческих людей. Как теперь у них: заказ поступил – включил музу — ипанеслась. Ключевое слово здесь: заказ. Мальчиш-плохиш стал Хероем нашего времечка, Мальчиш-кибальчиш же — дебил и лошара…»
...Почерк тот же, удобочитаемый, как у первоклассника, без каллиграфических изысков. Понесся поток бессознания, приступ графомании. Взялся кому-то доказать истину в своем ее понимании. Ах, нет: буквы теперь гуляют, строчки хромают — похоже, автор лихорадочно торопится:
«...вы так и не поняли самого главного. Жизнь слишком коротка, чтобы проматывать ее в поисках социального устройства. Социум и сам разберется, как ему устраиваться и какой стиль управления стадом навязывать пастырю. Вот взять Оскара...»
...Опять двадцать пять! Да может пастух просто вложил несколько листочков ради прикола, пока Функель в сталиновозе пытался избавиться от кошмара. Слава проверил нумерацию: да нет — красные циферки на месте, порядок не нарушен. Ну, что там еще...
«...Оскар пастырь мудрый. Он изучил стадо и знает циклы. В стаде нет вожака, та или иная корова бредет впереди не потому что так хочет — а просто вытолкали. А глупые подхватывают: «Это наш лидер, боже, царицу храни!». Все и так знают, куда переть, ведь зимовать все одно придется в стойле. Но никто не хочет взгружать ответственность на себя.
Всех, кто оторвется от стада, пастырь жестоко наказует. И кстати: издревле скотоправители обладают магическим даром, причастны к тайным нитям. И помогает в этом та сила, которая исходит из Земли. Таковой где-то больше, а где-то и нехватка. Холм — место, где сила прет со страшной силой. Именно поэтому здесь столь...»
...Для гламурного фотографа чересчур много знаний о сельском хозяйстве и пастушьей магии (о таковой Слава наслышан). Ах, да: он же якобы с Урала, небось и с Хозяйкой Медной горы знался. Или... мозг Функеля пронзила неожиданная мысль: пластичный текст!
- Вот что, товарищ рукопись... - Обратился Функель к пачке бумаг вслух: - А не есть ли ты новейшее достижение литературы, когда содержание зависит от обстоятельств читателя, а?..
Перебрал уже прочтенное… да вроде бы все на месте, порядок слов тот же. Хотя…
ОДНО НАЧАЛО, ДВА КОНЦА
...Отворя глаза, Слава увидел... себя. Прям как в зеркале! Наконец вернувшись в реальность, понял: над ним нависает двойник — с такою же бородой, так же одетый, и... ну, слава те, Господи, только лишь похожий! Гримаса не та: с идиотическим оттенком. И как он расслабился, не почуял, как чужак пробрался в палатку...
- Здрасьте. - Произнесло отражение.
- И все равно как-то бесцеремонно. - Слава чуток оттолкнул незнакомца, чтоб выбраться из спальника.
- Артур. - Представился наглец, вытерпев агрессию.
- Слава. Но не Богу или капээсэс. - Действительно, рассудил Функель, он же меня еще не прибил.
- Да я просто случайно проходил мимо... - В голосе двойника звучала нотка обиды.
- Будьте столь любезны... освободите помещение. — На самом деле Функель хотел прежде всего проверить наличие документов и денег, но при двойнике стеснялся. Тот молча выполз. Слава с облегчением убедился: ничего покамест не пропало.
И вот двое (так и подмывает добавить: из ларца одинаковых с лица) восседают на поляне в позах наподобие лотоса и, уминая еду, приготовленную вскладчину, беседуют.
- Я тоже перепугался, что ты — это я. - Признается Артур. - Наваждений было столько, что мало не показалось.
- Ты там был? - Слава с ходу приступил к сути.
- На холме-то... - Двойник все понял с лету. - Значит, и ты — тоже...
- И силу подземелья испытал?
- Какое еще... Наоборот.
- Ты что — имеешь в виду поднебесье?
- Ну, почти. Разве ты не поднимался в башню?
- Что за башня...
- Которая рядышком с храмом, конечно.
- Подробнее...
- Такая, со спиральной лестницей внутри. А, может, мы на разных горах побывали...
- Так. Давай обменяемся подробностями...
Сравнительные описания Горушки приблизительно сошлись, да и на карте оба ткнули пальцами в одну и ту же точку; только в Славином случае фигурировала дыра, а вот Артура поджидала башня. Слава рассказал все как было, упустив, разве, некоторые, по его мнению, незначительные полуинтимные детали. И даже показал рукопись. Артур, не проявив значительного интереса к содержимому бумаг, достал из своей сумы... тот самый портсигар, с надписью «Москва — порт пяти морей». В коробочке лежала старая черно-белая фотокарточка с обшарпанными краями. На ней — женщина и мужчина. Счастливые, улыбающиеся, на заднем плане — вагон-теплушка. Женские украшения? Двойник с искренним видом заявил, что ничего кроме карточки в портсигаре не было. Ну, что ж... Функель тоже не всю подноготную выдал на-гора.
Из уст Артура его история звучала так. Поднявшись внутри башни по винтовой лестнице, он очутился в просторном помещении, набитом всяким старинным хламом. Пока странник копался в антиквариате, исчез лаз, по которому он забрался в комнату. И ни единого окошка! Только кирпичные стены — и внушительная, наглухо запертая дверь...
...Вот, чертовщина... описание двери из Артуровых уст с точностью соответствовало той дубовой, обитой железом двери в подземелье, которую Слава так и не смог взломать. В своем докладе Слава про дверь промолчал. Возможно, это всего лишь совпадение...
- Подожди-ка... и там не было засова?
- Может и был. Только не с моей стороны.
- Ломать не пробовал...
- А то... но раньше умели делать на века. Вот если бы взрывчаткой...
...Артур продолжил свой рассказ. Когда выяснилось, что дверь непробиваема, он запаниковал, ибо страдает клаустрофобией — тем более что батарейки в фонарике стали садиться. Принялся простукивать стены и пол в надежде найти полость. Помогли разные металлические предметы, найденные среди барахла. Выстучав гулкое место, стал ломать кирпичи, при этом до крови изодрав руки. Сунувшись в пролом, увидел каменную лестницу, ведущую вниз, но радость оказалась преждевременной: через десяток метров путь преградил завал из внушительных валунов. Удрученно вернувшись в комнату, Артур узрел тот самый лаз, через который он попал в каменный мешок — и пулей вылетел на свободу. Портсигар — единственное вещественное доказательство того, что все случившееся не было наваждением.
- А там, за проломом, на лестнице... - Вкрадчиво вопросил Слава. - Ничего не было?
- Да саквояж какой-то.
- Наподобие инкассаторского?
- Знаешь, брат... мне не до того было, чтоб запоминать.
- Понятно.
- Что...
- Что ничего непонятно.
- Да здесь на самом деле и понимать-то нечего. Дурное место.
- А вот я сомневаюсь
- В чем.
- Понимаете, кол-лега... - Слава придал своему голосу оттенок значимости. - Мне думается, некие высшие силы придумали пятачок, на котором человек чувствует себя... что ли, жалкой козявкой. Или подопытной крыской.
- Ну, если вам, кол-лега, угодно думать, что боги, или еще какие-то надчеловеческие сущности, испытывают людей в специально построенных присутственных местах... - Артур, лукаво улыбнувшись, почесал затылок. - Больше им делать нечего как развлекаться с людишками.
- Но ведь — развлекаются.
- По этой причине надо валить подальше и вычеркнуть приключение из анналов памяти.
- Хорошо.
- Чего ж хорошего?
- Что ты валишь.
- А ты...
- Я то... - Слава не хотел распространяться о своих планах, тем паче он и сам еще окончательно в таковых не укрепился. И солгал: - Пойду на Тотьму. У меня там интерес.
- Шел товарищ в Тотьму лесом за каким-то... Слушай: ты не ходил бы на Горушку.
- Уже сходил, чего уж.
- И хватит, и достаточно.
- Знаю, знаю...
В отношениях двойников обнажилась нервно натянутая струна. С какого такого бодуна незнакомец, да еще из той же касты, тщится отговаривать.
- Не смею больше докучать. - То ли извинился, то ли пожалел Артур.
- Аналогично.
Двойник встал, шустренько собрался и рванул в направлении на Юго-Восток. Шагов через восемь обернулся:
- Удачи, коллега!
- Да и вам, коллега, тем же самым и по тому же лесу.
Когда двойник растворился в зеленке, Слава вслух — но негромко — произнес:
- А на подослали ли тебя, товарищ путеноид, чтоб меня отворотить? Горушка, говоришь...
На поверку обнаружилось, что пропала баночка любимого кофе, так что легкий кайф обломался. Наверное, спер пастырь — с этого станется…
...Кривая таки вывела. Взобравшись на кручу, Слава увидел знакомые очертания полуразвалившегося храма, кирпичи которого в лучах заходящего Солнца казались кровавыми. В первую руку конечно полез проверить, есть ли дыра. А нетути — снова изыдила. Вокруг царило тихое умиротворение, и все же не покидало ощущение: что-то иначе. Оглядевшись, обнаружил: вместо останков фрески на тему Страшного Суда — едва различимая картина с какими-то ослами. Функель предположил: скорее всего, бегство в Египет. Только человеческие фигуры кто-то старательно затер.
- Конечно. - Отчетливо и громко произнес Слава. - Если в одну реку дважды не войдешь, то и на одну гору тоже не подымешься дважды.
Раньше Функель не имел обычая разговаривать сам с собой. Костер на всякий случай развел не из останков иконостаса, а набрал, спустившись с холма, валежника. Мир поглотила ночь, на сей раз студеная и звездная.
Впитав в себя Великолепие Вселенной, Слава с любовию откупорил приобретенный в поселке пузырь водки, достал рукопись и принялся вчитываться. А почерк между тем совсем другой: буковки — словно декоративные рыбки в аквариуме шмотыляют...
ИВАШКА
В деревеньке одной жил человек, который родился немощным, отчего тридцать лет и три года на печи провалялся как идол неприкаянный. Звали того человека Ивашкой. Пока пролежни он пролеживал, деревенька нарушилась и все в ней вымерли, включая Ивашкиных родителей, которые чадушко свое болезное баловали, а теперь уже и не побалуешься.
Ивашка уже сам приготовился отправиться в мир иной, который, может, даже лучше, да тут через останки деревеньки проходил путешественник возраста весьма почтенного и облика внушительного. Почуял гость дух русский и в Ивашкину избу ввалился:
- Чего это ты тут, парень, дурнем валяешься? Аль не охота тебе хозяйство тянуть?
- Болею я, вот ведь как. Да уж недолго осталось мне на этой земле страдать. Иди уж себе своим направлением, а подать мне тебе нечего.
- Понятно. - Сказал путник. - Белый свет тебе видно не мил. Чем болеешь-то...
- Немощью, батюшка.
- И это — всё?
- Да что еще-то.
- Неужто тебе и жить неохота...
- А какая жизнь... пролежание одно.
- А ты погоди-ка. Есть у меня средство одно верное. Постой, щас занесу.
Вышел странник ненадолго. Вернулся в избу, спустил Ивашку на пол, палку дает — и торжественно произносит:
- То посох волшебный. Встань, обопрись — и иди!
Попробовал Ивашка — в горизонталь грохнулся. Ноет:
- Затащи ты меня взад на печь, я там сдохну...
- Ах, запамятовал: тебе следует посох сей волшебный погладить и произнесть: «О, духи предков, дайте мне силы!»
Попробовал такое сделать Ивашка — действительно получилось два шага сделать! Правда, посля отдышаться остановился.
- Ну, вот, - заявляет странник, - а ты говоришь: сдохнуть. Тебе еще, парень, прыгать и прыгать, пока допрыгаешься.
- Вот спасибочки тебе, батюшка! Даже и не знаю, чем тебя отблагодарить.
- Погоди, может в будущем и мне поможешь. Я б на твоем месте отправился погулять по Руси, сил и умишка поднабраться, да еще и мышцу накачать.
- Так возьми меня с собой, отче!
- Ты что... тебе месяца два надо, чтоб хотя б научиться землю топтать. Я столько ждать не буду, жизнь короче, чем мы думаем, туда, - проходимец указал то ли вверх, то ли вниз, - завсегда успеется. А мир — и это тебе предстоит открыть — теснее, чем нам зачастую видится. Бывай!
- Ну, а как же — посох волшебный: ценность ведь.
- Для тебя — да. Посох — моя хитрая выдумка. Я у тебя во дворе черенок от лопаты подобрал, вот и весь фокус. Это метода такая научная: фантонная плацеба называется. Она помогла тебе обрести себя. И еще. По миру пойдешь, не забывай деревеньку родную и отеческие гробы. Черенок все же береги: в нем все же сила какая-то есть. Так-то вот, Ваня!
- Откуда вы имя мое знаете, батюшка?
- У тебя на бороде написано...
- А вас-то как звать? Должон же я ваше доброе имя поминать.
- Да просто Странник. С прописной буквы. Это, к слову, высшее человеческое сословие, и скоро ты и это споймешь...
Начались дни набора силы. Чтоб скучно не было, Ивашка дрозда поймал, в клетку посадил и языку человеческому обучил. Едва дрозд выучился слова выговаривать — на волю проситься принялся:
- Отпусти ты меня, Ивашка любезный, я тебе за то три совета подарю, самую квинтэссенцию премудрости птичьей.
Поразмыслил парень: скоро мне в дорогу отправляться, куды ж я его, заразу, в путь неблизкий потащу...
- Вываливай пернатую мудрость, хотя у нас здесь уже не страна советов.
- А как не отпустишь?
- А как не скажешь?
- Хорошо, слушай, дак. Первый: никогда не гонись за тем, что не споймаешь. Второй: никогда не жалей о том, что прошло-миновало. Третий: не верь россказням.
- Какие-то простые у вас, птиц, мудрости.
- Да и жизнь у нас тоже несложная, разве только мигрировать любим, да и то не все.
- Ну, гуляй тогда.
Выпустил дрозда Ивашка. Смотрит на то, как птица в небеса взмыла и думает о том, что неплохо крылья все же иметь. Дрозд меж тем к земле спустился и картавит:
- Эх ты... одно слово: Ивашка. Выпустил ты меня, а не знал, что внутри тушки моейной брульянт запрятан размером с яйцо штраусиное. Стал бы ты богатым человеком на всей планете, но — не судьба.
- А лети-ка ты сюда, - захотел Ивашка исправиться и вновь споймать дрозда, - я тебя напоследок напою-накормлю.
- Хоть я птица, да не дура. А вообще пошутил я. А ты не внял птичьим премудростям. Успел уже попытаться споймать неуловимое, пожалеть о потерянном и поверить россказням. Яйцо штраусиное больше моего тельца, вот.
- Да по правде, я и не знаю, какие у штрауса яйца. А насчет неуловимого — зря, ты ж не мститель.
- И все одно спасибо. Я имею в виду, что языку человечьему меня выучил. Теперь я в пернатом миру в большом авторитете буду.
Итак, почуяв в себе силу долгой ходьбы, отправился Ивашка в далекий путь. Цели конкретной у него не было, а просто, как Странник велел, сил и умишка поднабраться вознамерился.
Идет себе: видит на отроге вереницу людей. Неужто, прикинул Ивашка, то странническое сословие? Ближе подобрался, видит, что каждый из этих чудаков крест на себе несет.
- А куда, здрасьте-пожалуйста, изволите вы идти, господа-товарищи хорошие? - Осмелился спросить Ивашка.
- К благодати, куда еще, - ответил крайний, - все к ней хотят. А ты присоединяйся к нам, тоже спасешься.
Почему бы и нет? Срубили Ивашке крест, в середину строя поставили — дальше потащились. Ивашка слабый еще, крест ему тяжеленный показался, даже черенок не помогает. Отстал он якобы по нужде и часть креста отпилил. Тут крестоносцы к пропасти подошли, за которой — скала. Каждый свой крест поперек пропасти положил и спокойно перешел. У Ивашки же не получается: его крест подрезан.
- Дурак ты! - Укоряют крестоносцы с той стороны: - Для ради облегчения благодатью поплатился!
Говоря по совести, Ивашка толком и не знает, что такое благодать и как с нею бороться. В тот момент скала на той стороне покосилась и стала рушиться в пропасть. Оказалось, то был большой камень, ожидающий, когда наконец на него перевес взойдет. Может, оно и называется благодатью, но счастливцы визжали шибко даже отчаянно.
Лег Ивашка отдохнуть — тяжелая для него работа была даже подпиленный крест переть — и во сне ему вот, что пригрезилось. Дюже обиделся парень на свою судьбинушку и пошел он напрямки к Богу. Докладает Всевышнему: так мол, и так, сначала по дурости на печи провалялся, а теперь вот не знает, что и делать. Наверное шибко крест тяжелый Господь ему прописал — нет ли чего у Вседержителя полегче.
- Как нет? - Отвечает Создатель: - Пошли, пороемся в моем арсенале...
Заходят на склад — а там!.. И длинные кресты, и широкие, и железные, и мальтийские, и красные, и стразами навороченные! Присмотрел Ивашка ма-а-ахонькай такой крестик из березовых чурок, говорит:
- Свет небесный, можно я вот этот возьму...
- Чудак ты человек! - Потешается Демиург: – Так это ж твой родной крест и есть!
Проснувшись, Ивашка крест свой оставил и дальше пошел как раньше, налегке. Но спросонья недоглядел, оступился и полетел с обрыва вниз. Летит и думает: настигла и меня благодать... не хотелось мужику туда покамест, он изловчился — и уцепил куст терновый, растущий прям на стене каменной. Куст подался, но не обломился. Недолго висел Ивашка за куст держась, руки уж неспособны к цепкости. Лишь черенок волшебный в тартарары свалился. Взмолился парень:
- Господь-Вседержитель, спаси меня или сохрани!
Может, то фантазия была, или призрак, или чистая правда, но слышит Ивашка:
- На что мне тебя спасать, ежели ты в меня все равно не веришь...
- Коли спасешь — поверю! Вот те истинный... - Хотел Ивашка перекреститься, а вспомнил, что руки кустом заняты... - Да я уже верю, чесслово.
- Все вы люди, когда петух жареный клюнет, верите, а когда отляжет — меня забываете.
- А я не забуду. Правда! - Чувствует Ивашка, что пальцы-то слабнут.
- Да ты отпусти ручищи. Положись на волю мою.
- Ну-у-у... а может так, спасешь, Господи. А?
- Так не бывает. Или ты веришь, или нет. Отпускай, чтоб тебя!
Да ни черта, пронеслось в Ивашкиной голове, русские не сдаются! Собрал он силенки останние, подтянулся — и за щели цепляясь из пропасти выбрался! Глядит: сидит на ветке знакомый дрозд, бывший пленник:
- Ты что тут делаешь? - Спросил мужик у птицы.
- Так... мимо пролетал. Услышал твой глас — присел.
- А слышал ли ты того, с кем я говорил?
- Полагаю, сам с собою. Ну, бывай. Не забывай только три пернатых премудрости...
И улетел дрозд. А парень пошел. Только вспомнилось Ивашке, что Бог-то — картавил.
На несытое чрево далеко не ушагаешь. Притащился Ивашка в зажиточное селение, где напросился у одного барина поработать на его ниве за рубль в день и прокорм. Мотыжит, лопатит, а к обеду еще один батрак заявляется. Ближе к вечеру — еще один. Едва солнышко закатилось, барин выдает каждому из троих по рублю.
- Да как же так? - Возмущается Ивашка: - Я с рассвету до закату спину гнул, а эти... вон, третий-то ваще и двух часов не мотыжил! Где тут справедливость...
- Уговор дороже денег. - Отвечает барчук. - Тут тебе не царствие небесное. В иных случаях последние будут первыми и наоборот. Аль тебе не невдомек?
Ивашка уже понял, что мир несправедлив. Поработав с недельку, он подкрепился, заработал семь рублев — дальше возжелал итить. А хозяин не отпускает: хоть и с гонором мужичок, да сполнительный. И барин Ивашку интригою взял. Дело в том, что по весне он с местным божком договорился, что ему, то есть, не божку, а барину, дозволено будет погодою управлять. Несколько дней осталось до сбора урожая, недолго осталось.
Чудно это все Ивашке, но он уж разумел: в этом мире возможно всё. Ладно: согласился. Барчук же рассказал, что по своей воле назначал солнечные дни и дождливые. Отменный теперь урожай собраться должон!
Итак, пожали первую полосу, обмолачивать стали... Бог ты мой: колосья пустые! Ивашка спрашивает:
- Хозяин, а назначал ли ты ветер?
- Какой ветер...
Объясняет Иван:
- Такой. Без ветру пыльца не разлетится и нива неоплодотворенную останется.
В первый раз Ивашка услышал, что не он, по дурости тридцать с гаком лет на печи пролежавший, — дурак, а другой, причем — барин. Утром Ивашка собрался итить дальше, правда, не зная, в какие края, но еще вечером в пределах бариновых владений появилась согбенная человеческая фигурка. Сильно побитый жизнью калика тащился пошатываясь, но вот покачнулся — и упал. Боятся работники к падшему подойти: а вдруг какой прокаженный? И только Ивашка рискнул: приблизился, склонился, прислушался: вроде как дышит. Приподнял человека, да это и нетрудно, весом он не больше лопаты. Посадил на камень, слышит, тот едва сквозь зубы цедит:
- Исты, исты...
Понял Ивашка: достал припасенный ломоть хлеба и человеку скормил. Тот чуток воспарял, лохмотья оправил, ноет:
- Пи-и-иты...
Сбегал Ивашка за квасом, споил несчастному. Тот вздохнул и вроде бы как чуток оклемался. Взглянул Ивашка в лицо страдальца — изумился: то был Странник, разве что сильно потревоженный временем. Пред Ивашкой сидел полутруп, одной ногой стоящий в иных эмпиреях. Да он и не узнавал Ивашку, видно, весь его взор был всецело устремлен из этого мира.
- А черенок твой, отче, я спотерял.
- Черенок-то... - Видно, в голове у старца происходила попытка вспоминания. - Да уж все едино...
Отнес Ивашка Странника в свой куток, в койку уложил.
- Отдохну... теперь я уж точно отдохну... - Хрипит старец.
- Ты полежи, батюшка. Все пройдет.
- Ничего просто так не проходит. Кажный достоин своей кончины. Ты вот, что, парень. - Странник заговорил неожиданно твердо: - Возвращайся в свою деревеньку, хозяйством обзаводись, семьей, добром. Могилы предков не забывай. Так спасешь Русь нашу...
- Да ну ее к лешему, Русь, деревню, могилы, - вырвалось у Ивашки, я странствовать полюбил.
- А все-таки ты, Ванька, дурак... - Прошептал старец. И на этих словах преставился.
- Не, погуляю ишшо. - Заявил Иван, опуская веки почившего в бозе. Оно конечно, понятно, что в борьбе пространства и времени побеждает последнее. Но представляется мне, существуют и более высокие измерения...
СОСУД
В одной деревне жил провидец, весьма популярный среди населения. Звали его запросто: Праведник. Он был христьянский мудрец, но своеобычный. Дело в том, что старец не жаловал попов и это было взаимно. Скорее всего, здесь дело в конкуренции, а может, дедуля просто колдун.
А в городе обитал человек, желавший попасть в рай. По мнению этого гражданина, которого коллеги звали погонялом Пупырь, для райского посмертного существования надобно не грешить и сеять разумное и доброе. Слова — отменная мишура, но по жизни выходит так, что нету поводов. Остается разве стать праведником и поселиться в глуши, но для данной местности ниша была занята.
Время от времени Пупырь езживал к Праведнику за советом, а тот таковые давал охотно. Но, возвратившись в город, Пупырь вновь бросался во все тяжкие и ему становилось стыдно. Приехав в очередной раз, Пупырь Праведника так и спросил:
- Скажи-ка, отче. Вот ты даешь мне добрые советы — мол, не укради, не лги, не убий, не прелюбодействуй. А мне все как мертвому припарки. Ведь бесполезно все — так?
- Не так, конечно. - Ответствовал мудрец.
- Не уверен.
- Знаю. А вот дай-ка сюда, радость моя, - Праведник имеет привычку к клиентам обращаться именно так: «радость моя», - вон тот горшочек...
Тяжеленький сосуд, а нем — медовуха. Старец просит:
- Возьми теперь кринку енту... - И подает пустой сосуд. - Перелей.
- Что...
- Из пустого в порожнее. Шучу. Медовуху из горшка в кринку перелей. - Субстанция тягучая, долго перетекает. Пока Пупырь старается, Праведник щебечет: - Так всякая суть у нас передается. Не без труда. Оно конечно, не все в миру медом намазано, но как видишь, бывает. Готово? Отлично. Назад переливай...
Когда Пупырь окончил, Праведник приказывает:
- Кринку понюхай. Чем пахнет?
Гость нерешительно шнобель в отверстие вставил, вдохнул...
- Ну-у-у... медом, наверное.
- Все верно. Да: опустела твоя криночка, но запашок-то остался. А ежели, положим, уксус в твоей кринке побывал, или касторка, или пряный селедочный посол— туда медовухи не нальешь. Понятно?
Пупырь понял, конечно. Но сама аллегория его шибко поразила, да непонятно, чем. Едет взад и краешком глаза на кринку посматривает, ему таковую Праведник на память презентовал. Даже остановился пару раз и еще раз принюхался. Это что же получается: в персональном Пупырском сосуде столько всего разного перебывало! Даже самую сладкую медовуху туда налей — от амбре она в горькую отраву превратится. Нет: чего-тот старик не договорил.
Праведник не такой и дурак; к нему разные бандюганы заезживают — и все привозят денег и яств. Все они совестью измученные и в рай хотят. Именно потому, кстати, многие русские святые обители на разбойничьи средства подняты. Даже отъявленные злодеи — и те яко чада малые, утешения желают.
Трудно сказать, куда собранное добро уходит. Грамотный наставник никогда не сообщит тому, кто в рот смотрит, настоящую голую правду — потому что таковая горька. На старости лет он полюбил озадачивать прихожан, а это — слабость.
Всякий праведник (не с прописной буквы, а вообще) прежде всего — образ. А за фасадом уж может находиться внутренняя красота или безобразие. Наш Праведник долго существует не сам по себе а как своеобразная икона. Но иконы (образа) не говорят, они внемлют. Едва сказанешь — рискуешь нарваться на размышления, которые суть есть почва для сумлений. В том-то и допущенная ошибка Праведника, что он изобрел метафору, предполагающую трактовки. Пример с пустым и медовым сосудами он почерпнул из одной священной книжки, автор которой сочинял сказки для ослепленных верою. Там еще говорилось, что добрая хозяйка никогда не положит перец в горшок из-под меда.
Пупырь рос в сельской местности, в натуральной колхозной природе, среди простых христьянских людей. Пойдя служить Отечеству в армию, угодил в горячую точку, где Пупырю приказывали убивать, исходя из того, что ежели не ты — то тебя. Уйдя на дембель, Пупырь увидел картину маслом разорения аграрного сектора, а в городе его встретила братва. На всё можно оправдаться: «Не я такой, а жизнь-поганка!», но только не перед личной совестью. Пупырю уже было привычно существовать по принципу «ежели не я — то они», да к тому же он был удачлив. И только какое-то тонкое нытье внутри сердца толкнуло к общению с Праведником.
Пупырю еще довелось сходить в ходку на зону — за то, что выполнил нужное дело. Там наш страдалец увидел все существо человеческое, как говорится, с изнанки. И уж о каких здесь может идти речь перце, касторке, ежели в Пупырский сосуд столь многократно успели нагадить! Авторитеты всех кровей внушали нашему неприкайнику, что, мол, всё путем и мир устроен именно так — то есть, согласно понятиям диких прерий. Пупырь верил. Да и попробовал бы усомниться.
Ну, хорошо... то есть, плохо, конечно. Влить медовуху в чистый горшок — не вопрос. Посля сосуд и не такое вынесет. Ага... значит, то самое чувство, которое вынуждает искать правды, было заронено еще в детстве. Сей момент уже как-то успокоил Пупыря, он даже расслабился и мыслями перенесся в лучшее из прошедшего.
Благостное расположение духа длилось недолго. Захотемши для вдохновения нюхнуть медовушный аромат, Пупырь уловил в запахе что-то знакомое и крайне отвратное. Сколько бугай не силился, никак не мог вспомнить, чем все это попахивает.
А вдруг эта самая медовуха перебывала в сосудах с какой-нибудь гадостью и теперь несет в себе привкус отравы? Или хуже того: некто нарочно подмешал в напиток тлетворный ингредиент, дабы элементарно навредить.
По большому счету, Пупырю нас... то есть, все равно. В конце концов, это он докопался до Праведника с вопросом о неизбежности греха, а не наоборот. Может, старик нарочно такой крендель выкинул, чтоб на примере пояснить: все это — лишь маета или томление духа. Никто не безгрешен, а по счетам расплачиваться придется полюбэ.
В своем особняке Пупырь принялся ставить опыты. Для начала он попытался отмыть кринку чистой водой, из фильтра. И — о, ужас! — медовый аромат ослабел, а непонятно-противный — наоборот. Отлично. В смысле, хреново. Пупырь рискнул воздействовать специальной жироутоляющей жидкостью. Сначала отмытая кринка воняла фэрью. Тщательно отмыв предмет, Пупырь удостоверился, что запах наконец пропал. На радостях хватанул вискаря, потом еще хряпнул, и зарядил вдобавок... алкоголь меж тем в умеренных количествах обостряет чувства. Уже на расстоянии Пупырь почуял отчетливое амбре. Мёдом кринка не пахла вовсе!
В злобе страдалец закинул посудину в посудомоечную машину — и врубил самый жесткий режим. Пока техника бурчала, уговорил всю бутылку. Как известно, в неумеренных дозах зелье притупляет чувство, так что никаких обаятельных явлений больше не светило. Пупырь забылся в беспокойной дреме.
Во сне осенило: это вонь силоса! Да-да: именно такой запашище расточает перегнившая зеленка. У-у-у, старец... В своем деревенском детстве Пупырь, который был еще не Пупырем, а Мишкой Поспеловым, жутко этот силосный угар не любил. Очнулся еще затемно. Пошел на кухню проведать сосуд. Вот бы щас медовухи, похмелиться, крутилось в одурманенной голове. Но лечиться пришлось все тем же обрыдшим виски...
...Аква вита подействовала. Пупырь четко осознал: какие на хрен сосуды! Дело ведь в самой душе человеческой, которая рвется и мечется. Итак: отмыть. Пойти в монастырь? Однако Праведник не раз говорил, что в них днем монашут — ночью ералашут. Какие еще в этом мире душемоечные машины имеются? Армия, каторга, банда — все это пройдено и понято: там только зло преумножается, да из человека делают чурку. Бросить все, отпустить бороду — и пойти бродягою по Руси? Сейчас не времена любимого Пупырем поэта Есенина: в дурку угодишь.
Пупырь живет один как перст божий. Это осознанный выбор: ты не отяготил себя семейными кандалами, а значит, хоть в этом — чист. Что делали Пупыревы коллеги в прошлые времена... Силился, тужился Пупырь головным мозгом, припомнить не получалось. А ведь когда-то в школе он по истории отличную оценку имел. Неужто я первый такой уникум, удивлялся себе Пупырь, который захотел очистить свой сосуд и обрести Царствие Небесное?!
Вот такой он был человек: с повышенной саморефлексией. Рассмотрев свое ёрническое небритое рыло в зеркале, Пупырь вслух заключил:
- Да. Не выйдет из меня хероя.
- Выйдет, выйдет. - Ответило отражение. - Главное — ты найди корень зла.
Понятно, что близилась белочка: отражение походило на упыря.
- Как? - Спросил Пупырь, при этом отчетливо осознавая всю глупость ситуации.
- Не прикидывайся идиетом, Миш. Сам все прекрасно знаешь...
...Именно в это время Праведник вешал лапшу очередному заплутавшему в лабиринтах собственной души переросшему русскому мальчику:
- Тебе только кажется, радость моя, что все так беспросветно. У всякого человека на этой земле есть такие деяния, которые тебя спасут. Вот жил на свете злой человек. Помер и попал в ад. Варится он с грешниками в котле, но ангел его не забыл: прилетел — и протягивает луковичку: «Хватайся, дуралей!» Оказалось, за всю жизнь у того несчастного только один лишь эпизод был в позитив: подал он нищему луковичку. Ты напрягись и вспомни: у тебя таких эпизодов больше одного ведь было!
Ясно, что пример старец почерпнул у сочинителя Достоевского, осмелившегося заглянуть в бездну. Про то, что там у Федора Михалыча с луковичкой произошло на самом деле, Праведник мудро умолчал. Тем самым клиент вооружился мыслею о том, что надо бы пойти луковичек пораздавать.
Меж тем Пупырь наш созрел. В голове егойной выстроилась странная фантазия, а все продукты мыследейства, ежели положить руку на сердце, есть отражение внутренней сущности человека. Пупырь возжелал стать мучеником. А пострадать следует так: пойти — и разорить гнездо какого-нибудь зла. Вооружение, боеприпасы, взрывчатка — все у Пупыря заранее припасено было, ну, так — на всякий пожарный случай. Здесь главное: выявить зло очевидное, которому всякая тварь погибели желает. И Михаил Поспелов сотворил то, о чем я не вправе здесь сообщить в силу того, что меня обвинят в разжигании межконфессиональной, межэтнической, межклассовой или иной розни. Мало никому не показалось.
...Когда спецназовцы среди развалин отыскали тело злодея, оно сжимало ручищами маленькую криночку. Отвратительная харя меж тем изображала блаженную улыбку.
- И что ж вы все у меня такие доверчивые, - вздыхал в своей деревне Праведник, - вам палец покажи — вы уж маму родную продать готовы...
На самом деле, когда старик передавал Пупырю кринку, он был уверен в том, что сосуд совершенно чист. Это келейница схулиганичала, подсунув пакость.
Отсюда мораль, выраженная еще век назад вождем мирового пролетариата: всякое сравнение хромает.
ДУРОЧКА
В одном древнем и славном городишке заправлял младой красавец по прозвищу Князь. В юности Князь промышлял рэкетом, шпану по дворам организовывал, а вот — подишь ты — в люди выбился. Наверное в нем сильны волевые качества, а с дефицитом правящих кадров нашем царстве–государстве сами знаете какие дела.
Князя любили и даже уважали (потому как боялись), отчего в городишке царил миропорядок. Но не всем по душе спокой: в лесах глухих скрывались банды несогласных с волею Княжьей, которые наносили мирянам урон. Одна из таких шаек, ведомая разбойником по кличке Аспид, осмелилась напасть на замок Князя, подловив момент, когда младой правитель дозором объезжал свои владенья. Перебили охрану и взяли в заложники Княжью маму, выпытывая у нее, где богатства семейные.
По счастью домучить не успели, ибо Князь вернулся и вступил в бой с Аспидовым отребьем. Конечно, победил, но пред погибелью Аспид распылил какой-то порошок, отчего все Княжье тело струпьями пошло. Маме же — хоть бы хны: новым цветом пышно цветет.
И у тех врачей лечится младой Князь, и у иных, а заболевание чтой-то не проходит. Даже немецкого прохвесора из-за бугра выписывали, который много научных слов наговорил, да ни хрена доброго не сделал, только в запой ушел. Совсем было закручинился Князь, но рассказали ему, что де по краям княжества есть такие деревни, в которых лекари народные издревле обитали да исцеления творили. Оно конечно, знахарство и ворожба преследуются, но вдруг не всех у нас еще поистребили.
В одной такой деревне жители говорят:
- Княже всемилостивый, мы и сами постарались у себя чернокнижье извести! Ни одного такого нехорошего явления у нас уж нет и в помине — и то слава Богу.
И в другой деревне докладают:
- Ваше высокородие, были у нас знахари да ворожеи, но кого в расход, а кто и так убег. Живем теперь — горем мыкаемся, чему и рады-с.
А вид деревень жалок, видно, дело всенародного благоденствия до них еще не вполне дошло. В третьей, совсем уж зачуханной веси Князю жалобятся:
- Там, на самом краю, в переулочке живет у нас одна дура, котору у нас все так и зовут: Дурочка. Мы так и не поняли: не то она колдунья, не то ведунья. Да мы ее и не трогаем... блажная она какая-то.
Подъезжает кортеж ко вросшей в землю избушке сосновой щепой крытой — приказывает Князь вывести Дурочку наружу. Вывели... стоит пред красавцем-молодцом страхуёвина, только взглянешь — скулу сводит.
- Тебя что: и впрямь Дурочкой звать?
- А тебя? - Не боясь вопрошает лахудра.
- Я — Князь. Нешто не узнаешь. Про меня местное телевидение показывает, районные газеты пишут.
- Ну, тогда я — дурочка и есть. Газет не смотрю, телевизоров не читаю. Ну, показывай, не тяни.
- Не понял...
- Беду свою покажи, непонятно, что ль.
- Ну, не здесь же...
- В избу не поведу, там нехорошо. В лесочке и справимся...
Среди берез уродина внимательно изучила струпья и заявляет:
- Вылечу. Только в отместку ты замуж меня возьмешь.
- Ты что?! Одурела?..
- Ну, тогда прощевай, Князюш. Извини за то, что к тебе пристала.
Младой князь уж через все огни, воды и трубы проскакал, политику знает. Пошел на хитрую попятную:
- Ну, ладно. Так и быть. Только ты уж исцели для начала-то
- Лады. Ты посиди, погоди в своем хамере, я скоро...
Как вы понимаете, с начальства у нас взятки гладки, они что угодно ляпнуть могут, а совесть не обременена потому как оной нетути и в помине. Через полчаса Дурочка выносит горшок и велит Князю вновь в березнячок тет на тет итить. Там смазала струпья-то, горшок разбила, слова какие-то прошептала и к пациенту обращается:
- Катись домой, там для порядку воды святой выпей на ночь, к утру и пройдет. Коли ты человек честный, жду свадебный поезд.
Так Князь и поступил. И впрямь с вечеру забылся, а на рассвете увидел, что струпья исчезли и лишь одна струпинка осталась с паху, видно, Дурочкина мазь ее не достала.
Ага, думает Князь, и все-таки она дура! Могла бы меня какой-нибудь своей водой приворожить, так нет — святую посоветовала, из храма Божьего. А в жены я себе лучше Мисс Вселенную возьму или в крайнем случае Красу России.
Мать тоже не нарадуется исцелению сынулиному. Но недолгой радость была: оставшаяся струпинка не зажила, а наоборот плодиться и размножаться принялась — вновь все княжье тело заполонила, родительница же с гипертоническим кризом слегла.
Вот стерва, рассудил князь, и все же она ведьма. Он про Дурочку, конечно, а не про мать. Летит кортеж в ту Богом забитую (именно что забитую) деревню. Вытаскивают молодцы Дурочку из избы на свет Божий, Князь же говорит:
- Ах ты такая-то растакая так тебя перетак! Сгубить меня задумала, дура деревенская?
- А хто замуж взять обещал. - Спокойно выражается страхуёвина.
- Ух ты... да чтоб тебя... - Князь и не знает, что высказать. Но вспомнил: - Неси свою эту чёртову мазь, чтоб тебя.
- Слышала я, в кругах ваших гутарить принято: пацан сказал — пацан сделал. Так что же с замужеством...
- Ты серьезно?
- А ты?
Меж тем Князь прямь чует как струпья егойные растут. Вот, попал, думает, ну да ладно: женюсь — а посля в монастырь по нашему обычаю спишу.
- Твоя взяла. Лечи...
- Иди в лесок и жди. Снадобье еще сготовить надоть...
Надо сказать, в деревеньке той Богом забитой Дурочку не любили. Крестьяне считали ту сиротку обычной дурой, а тем, что Князя на нее натравили — так это избавиться хотели, не любят у нас на Руси непонятное и стрёмное. Провожали Дурочку — от счастия плакали. Но через какое-то время деревенька совсем уж загнулась и сгинула, потому как забыли миряне, что одна дурочка или один дурак все селение спасают.
Отмыли, приодели Дурочку... взглянул Князь: да не такая уж она и лахудра, по крайней мере ничего уже не сводит. Только уж шибко мать Княжья на невестку взбеленилась, проходу не дает, все пилит да поддевает. Меж тем свадьбу таки сыграли, правда, негромкую, без приглашения соседних князей. Мать подначивает сына: пора уж избавляться от позора, с монастырем все договорено. Тот же боится пока: неизвестно, какое она еще проклятие наведет сия коварная ведьма.
В замке роскошном Дурочка расцветает, преображается, чуть не павушкой стала — а вы говорите, златая клетка портит. К своему суженому она обращается: «мой Князь», тот же по привычке зовет супругу «моей Дурочкой».
Но тут — война. Подступил к городку страшный враг бусурманский. С той стороны реки сбираются полчища несметные, костры жгут да гигикают. Богатеи, почуяв неладное, вместе с добром из городка уж сбежали, свои дружины прихватив. Возобладали в защитниках пораженческие настроения, готовы с потрохами отдаться. Одна только Дурочка не унывает, к мужу с такой речью обращается:
- Не печалься, мой Князь, с нами Бог, а, значит, правда. Поди в самый старый и намоленный храм, Богородице нашей местной помолись и свечки наши венчальные пред образом поставь...
Князь знает, что на Бога хоть и надейся, сам же не плошай, но уж вариантов нет, отчаяние охватывает городок. Пошел в церкву и всё как Дурочка велела сделал. Едва вышел на воздух, смотрит: над городком туча свинцовая нависла, аж темень кругом. Ну, думает, опять ведьма подставила! Меж тем из тучи стали бить громы и молнии и повалил град — но не по городку, а по той стороне реки. Много бусурман побило, а кто выжил — бежал прочь в свою орду, заклявшись при этом на Русь с войною ходить. Побило и банды местные, окрестные — наверное, поделом.
В народе ропщут: то наша местная Богородица своим покровом наш городок покрыла и нас всех защитила! Не стал Князь распространяться, кто ему такую методу подсказал — уж очень не хотелось авторитет терять — но отношения с супругой у него все же наладились. И только мать не унимается: все хочет и хочет сжить со свету ненавистную невестку — даже несмотря на то, что Дурочка исцелила ее отварами от давления артериального.
Жили Князь и Дурочка счастливо, хотя и недолго. Так получилось, что Княгиня (в народе Дурочку все ж прозвали Княгиней и любили ее за скромность и доброту) простудилась и померла от воспаления легких. Некому из здешних лекарей было распознать коварную хворь, или они не хотели то делать по наущению Княжьей матери. А через два дня преставился и Князь, причем, непонятно от какой болезни, хотя сам утверждал, что от душевной тоски.
Двое похорон прошли в один день, вот только мать повелела сына погрести в великолепном склепе на самом видном месте старого кладбища, а Дурочку закопать на окраине городка возле свалки. Самодурка — что с нее взять?
Наутро обнаруживается: гроб с телом покойной Дурочки в склепе стоит, аккурат возле саркофага Княжьего. Исполнительная власть прикинула: кто-то из тайных споклонников Дурочкиных непотребство учинил. Хорошо по городку пошмонали, выловили двоих, кто в фулигантстве признался, и в Сибирь на каторгу по этапу пустили. Дурочкин гроб на прежнем месте закопали, а для верности спудом прикрыли.
Городок стал потихоньку уж забывать о колдовских чудесах, да не тут-то было. Один местный идиёт стал возле кладбища каждодневно голосить, что де чудо-чудное сотворилося и Князь наш-батюшка со своей любезной супругою вновь соединился. Начальство у нас идиётам не верит, а народ — верит. Поскольку роптание врастало, решено было провести ксгумации. Вначале подняли спуд на краю свалки, глядит комиссия: а гроб — пустой! Отправились в склеп, а тут — на тебе! В саркофаге лежит скелет Князя и тело нетленное Дурочки. Рядышком, солдатиками!
Вот это фокус. Тут все спецслужбы особый тотальный досмотр населения учинили. Двенадцать душ сознались в злодеянии — и всех в Сибирь на каторгу. Дурочку же вновь на свалке закопали и бетоном залили.
Нетрудно уж догадаться, что приключилось вскоре, поутру. Молва разделилась надвое: одни говорят, то дело божественное, другие — наоборот. Версию человеческого фактора исключили, ибо в Сибирь под сурдинку по этапу угнали уже всю местную оппозицию. На всякий случай сделали так: склеп замуровали и постановили вовеки веков непонятное явление не трогать.
Теперь в нашем городке новый правитель. Его так все и обзывают: Князь Вторый. Человек он хороший, добрый. Но — не орёл. Банды же новые народились, по лесам гуляют, террор наводят — но сносный. Мытари, чинуши да полицаи сильнее народу докучают. Поговаривают, мать Князя Первого жива по сию пору. Дряхлая ворчливая старуха ночами по нашему городку снуется и честных людей проклятьями пужает.
ПОПАЛИЛИСЬ
На одном далё-ё-ёком приходе служили отец Иерей и отец Протодиакон. Так получилась, что оба остались вдовцами, а дети разъехались по бескрайним просторам страны нашей в поисках лучшей доли. И отец Иерей с отцом Протодиаконом запили.
По молодости своих лет священнослужители были ходоками еще теми, теперь же вынуждены были перейти в разряд бухлаков. Сначала выпивали чисто для сугреву души посля службы, как говорится, причащались. Но жидкость коварна... дай только волю волчку — он так раскрутится, что хоть святых выноси да ризы складывай.
В общем, допились отец Иерей с отцом Протодиаконом до того, что пропили богослужебные книги, а потом и прочие священные принаддежности — разве только один жизнью потрепанный Псалтырь остался, да и то потому только, что он даром никому не нужон. Службы в святом храме кончились. Местный народишко не дурак, он знает, что батюшки русской болезнью страдают, а таковых у нас принято жалеть. Прихожане думают: почудят и окстятся. И все же народ — дурак.
Вот сидят клирики и думою страдают: ежели до начальства дойдет — точно в Сибирь отправят. Оно конечно, там тоже русская земля, но есть ведь и другие концы. И тут отца Иерея осенило:
- Слушай, отец Протодиакон! А давай-ка я, что ли, ясновидящим заделаюсь.
- Если ты и видишь что ясно, отец Иерей, - разумно отвечает отец Протодиакон, - так разве что чёртиков. Да и богохульство это, чернокнижие и ворожба одна.
- Да нет, я серьезно! За то нам денег давать будут. И мы назад выкупим все богослужебные дела.
- За что? Уточни.
- Я все продумал: ты будешь воровать и прятать, а я — угадывать. Вот.
- Да и то ладно. Все одно нам уже в аду гореть, чего уж там...
Аккурат через местечко проходил табор развеселых цыган. Проникнув в ромальский стан, отец Продиакон похитил вороного коня и в условленном месте припрятал. Цыгане — народ сердечный и верующий. Пришли они в храм Божий помолиться и свечку поставить, на пороге отец Иерей и заявляет:
- Знаю печаль вашу, люди вольные. Коня вороного отыскать можно, угадать попробую — но токмо ежели вы сто тыщ на украшение дома Божьего не пожалеете.
- Нет. - Отвечают цыгане: - Ты, батюшка, вначале достояние наше найди, а потом мы и пожертвуем.
- Бывайте тогда, ромалэ. Коли ловэ нане, то и конэ нанэ.
- Ладно. Бери уж, нам не жалко...
- Тогда потерпите, горячие головы, разгадку вашу мне надо в одной святой черной книге поикать...
Отец Иерей взял помятый Псалтырь и пошел в темное место, читать. В этом фокусе главное дело — хорошу паузу взять. Выйдя, указал в точности, где отец Конокрад... то есть, Протодиакон, конечно, спрятал уворованное. Цыгане рады до усе... то есть, до услады, даже праздник в своем таборе устроили. Пригласили Иерея с Протодиаконом, вот уж гульнули.
В другой раз отец Протодиакон украл у одного сапожника мерки и в соседнем огороде закопал. Всем известно, что мерки для сапожников — самое святое, вот мастер и пошел до батюшки горем разбитый. Отец Иерей так же над своим фолиантом поколдовал — и место угадал верное. В третий раз отец Протодьякон уворовал в сельсовете список избирателей, а отец Иерей все ту же потрепанную книгу в черной обложке читать принялся, и нашел в ней, что списки запрятаны у бабы Феклы на чердаке (святые отцы у ней самогон закупали).
С той поры и понесся по краю слух о том, что есть на далё-ё-ёком приходе такой батька, который дар особливый приобрел, раскрывает эпизоды воровства похлеще Пинкертона. Впрочем, и воровство участилось тоже.
Не все злодейство творилось сей бородатой парочкой. В таких случаях отец Иерей возмущался:
- Что это это ты пришел ко мне с такой дурацкой мелочью! Буду я тут еще кажную курицу искать...
Отец Иерей с отцом Протодиаконом зажили. Выкупили богослужебные предметы, службы возобновили. Впрочем, возобновились и возлияния — правда теперь уже бухали по-божески, культурно — княками да висками, а то ведь было дело, до Трояра снизошли.
Дело докатилось и до полиции. Если быть точнее, у местного полицейского начальника сперли сейф с коллекцией часов швейцарских — кажные чуть не по сто тыщ. То было дело не отца Протодиакона, и, когда подручный полицмейстера приехал в храм просить попа поворожить, тот явно смутился. Но ничего уж тут не поделаешь, имидж уже не пропьешь: взяли отца Иерея под ручки пухлые — и повезли в замок начальника. Главный полицай приказывает (просить он не умеет):
- Батюшка родный, больше ничего у меня на свете дороже нету, ей-богу, так что ты уж посмотри в своей книге черной, даю тебе времени до третьих петухов. Не угадаешь — пеняй на себя, снайдешь — дам тебе в гонорар самые дорогие швейцарские часики.
Закрыли отца Иерея в комнате при свечах, он книгу свою читает и думает: ну, все... наигрался в прорицательство, наванговал, а, впрочем, сколь веревочка не вейся — ответ держать придется, ни на этом свете, так на ином. Но хвост держит стоймя, ведь русские запросто так не сдаются.
Меж тем сейф с часиками похитили трое привратников: бес их попутал. Сидят мужики и дрожат: вот поп-поганец, щас попалит нас тут нам и кирдык! Один из троицы говорит:
- А пойду-ка я послушаю, что там отец святой наворожил, чтоб ему, лешему, пусто было...
Подкрался к двери, слушает. Меж тем прокукарекал первый петух, отец Иерей и восклицает:
- А вот и первый!
В ужасе привратник бегёт к своим:
- О, господи, он меня разгадал, скотина, чё делать, чё делать...
- Через плечо. - Отвечает второй: - Ты, чуня, просто запаниковал. Пойду-ка я того колдуна послушаю...
Подкрался другой ко двери, и в этот момент второй петух на дворе закукарекал. Отец Иерей ворчит:
- А вот и второй, голубчик! Да куда бы ты и делся, з-зараза!
В смятении привратник бежит к своим:
- Ёкарный ты бабай, и меня вычислил, сволочь.
И в истерике зарыдал. Третий привратник оказался не робкого десятка:
- Что ж вы, уроды эдакие, попа какого-то припужались. Щас пойду, и сам разберусь в сём феномене...
Только подходит — третий петух кукарекает. Отец Иерей отчаянно орет:
- А вот и третий подоспел! Не сносить теперь головы.
Конечно отец Иерей себя жалеет, меж тем скочет третий привратник к своим, жалобится:
- И впрямь чернокнижник! Давай грохнем попика, небось тем и спасемся.
Подошли к комнате, дверь раскрыли — а там отец Иерей в проеме Ильей-громовержцем стоит и спокойно так произносит:
- А-а-а, сами пришли, гаврики, а я уж намылился к вам итить...
Отец Иерей уже готов был ко всему, а загнанное в угол существо и впрямь страшное. Привратники пали ниц пред священником и давай причитать:
- Виноватые, виноватые мы, батюшка-свет, а все ты нас попутал! – Ребятки уверились, что отец Иерей — засланец нечистой силы. - Все отдадим, не нужны нам эти побрякушки треклятые, милость нужна...
Не сразу дошел до отца Иерея смысл происходящего. А, когда наконец допетрил, что щастье свалилось, выведал, где бугаи сейф запрятали и все как надо полицмейстеру доложил.
Начальнику правоохранительному неохота с любимыми часиками расставаться, тем паче они с бруликами. Богатые — они все прижимистые. На торжественном банкете по случаю раскрытия злодейства он решил попу дополнительное испытание учинить. Дает ему блюдо крышкой закрытое и говорит:
- Отец-батюшка, коли ты такой прорицательный, угадай: что за блюдо под спудом запрятано.
Отец Иерей уже выпимши, повеселел — возьми да и брякни:
- Ну и свинью же ты мне подсунул, гражданин начальник!
Крышку открыли — а там и вправду голова свиная. Скрепя сердце, полицай уже готов расстаться с любимой игрушкой, но отец Иерей провозглашает:
- К чему мне твои ходики, дорогой ты мой блюститель! Ты лучше денежек дай сколь не жаль на приукрашение дома Божьего.
Полицейский начальник, кряхтя, все же отвалил денег, при этом намекнув, чтоб святые отцы на смели никому вякать про швейцарское богатство русского офицера. Вернулись отцы домой, и решили на радость наклюкаться. А, когда волчок раскрутился, отец Иерей и говорит:
- Отец Протодиакон, а, может хватит нам глупостями заниматься, давай к чёрту сожжем эту книгу и к праведной жизни вернемся.
- Да и то правда. - Отвечает отец Протодиакон. - Душа уж от этого кривлянья измучилась.
Вышли, костер развели, Псалтырь-спасительницу в огнь кинули — но не тут-то было: пламя на церковь перекинулось — все дотла сгорело. А черную священную книгу древняя богиня Агни не тронула, верно испугалась ее таинственных чар. Вот ведь что слово Божье делает!
И пошли отцы-расстриги по Руси-матушке странниками. Поговаривают, узнают их то в каликах перехожих, то в бомжах у Трех Вокзалов, то в разбойниках с не слишком большой дорожки, то в неистовых исламских проповедниках. Вот как-то так. А кстати... не знамо ли вам, откуда есмь произошло русское простонародное слово «попа»?
ЧУДО-ДЕВИЦА
Могло то случиться при фараонах, фанфаронах, лохотронах или мудозвонах, а возьмем-ка наши прекрасные времена, коие по благословению свыше вмещают в себя все и сразу. Жил на свете один олигарх из кагэбистов, человек широкой души, холодного сердца и светлой головы. Был у него сынок любезный, которого за глаза звали Васей-прынцем, ибо тот все же наследовал благосостояние народа (волею судьбы ставшее собственностью вышеозначенного перца), а это не всякому по душе.
Оставшись вдовцом, олигарх-батюшка тужил недолго, ибо в особняке скоро появилась младая гламурная девка Оля, ровесница Васина. На свадебку батька приказал лучшим немецким корабелам смастерить в подарок дражайшей яхту элитную, котору назвали запросто: «Княгиня Ольга». Весь державный истеблишмент дивился красоте — не олигарши, конечно, а яхты, девок и у них самих хватает. Были и такие, кто завидовал, но некоторые и не завидовали, ибо у них там на Олимпе забава такая — плавсредствами меряться.
Княгиня Ольга (не яхта, а мачеха) сходу невзлюбила Васю-прынца, хотя могла бы и взлюбить, и всячески парня шпыняла. Да и было за что: как и вся златая молодежь, Вася подолгу слонялся без дела, маясь от незнания куда приложить молодецкие силы. Да как приложишь, когда у тебя все уже есть кроме разве мотивации на праведную и полезную обчеству жизнь. Ольга была не такова, ибо сама, будучи родом с периферии, пробивала себе дорогу всеми частями тела и счастье выгрызала востренькими зубками да ладно отточенными коготками.
А тут и еще привалило: Олигарх наш Богу душу отдал, о чем и мечтают все младые супружницы, вступившие в неравный, но сулящий выгоду брак. Да все бы ничего, но тут впору зачинать спор о наследстве. Ольга — бабенка сильная, ей и полцарства мало, а подавай всё. Вот и задумала злодейка смести с пути пасынка, тем более что для обчества от такого вахлака пользы всё одно ноль (что правда). А для осуществления злодейских замыслов сговорилась бабенка с начальником охраны, с которым, к слову, снюхалась давно.
В конце своей славной жизни, пред бесславной кончиной олигарх в своем кабинете завел зоопарк. В клетках сидели ворон да кролик, а в сосуде карась плавал. Досуга у старика хватало, вот он и выучил представителей фауны по-человечьи говорить. Ну, вы знаете, что все престарелые из сильных мира сего склоняются к странностям. Когда Вася взошел в кабинет, существа взмолились:
- Васек, дружок, отпусти ты нас, любезный, на волю! В златых клетках хорошо, а свобода лучше...
Что ж не отпустить. Выпустил Вася ворона на Воронцово поле, кролика в Битцевский лес, а карася... нет — не в Москву-реку, а в озеро Святое, там вода все же чище. Те поблагодарили парня и обещали при случае послужить.
Меж тем чрез Рублевку проходил седой старик, милостыню просил. Мачеха не дала, обложила словами грязными, а Вася — вынес. Старец и говорит:
- Добрый ты мальчик, вот только скажу тебе, что злая мачеха вознамерилась подло тебя подставить. Сегодня ночью к вам ворвутся спецназовцы, которы при обыске у тебя обнаружат наркотики, оружие и план захвата Кремля. Пора тебе улепетывать.
- О, как. - Удивился Василий.
- Это плохая новость. Но есть и хорошая. Во граде Северной Пальмире дожидается судьба твоя, чудо-девица Светлана. Добейся ее, и будет вам щастье.
- А с какого бодуна я должен вам верить, дяденька?
- Хочешь — верь, хочешь — наплюй. Вот тебе колечко чудесное. Как на пальчик безымянной своей судьбе оденешь — она твоя. Адресок все же сообщу: третья улица Строителей, дом двадцать пять, квартирка двенадцать. - Сказанул старик. И растворился в воздухе.
То был добрый престарелый волшебник Гарик Потёр, из туманной Британии за ворожбу в пользу Евросоюза изгнанный.
Сначала Вася хотел не верить. Но ближе к ночи призадумался: а что он потеряет? Ведь прикольно же. А, впрочем, думает, дождусь до утра — там мудрёнее будет.
Хорошо, что не успел задрыхнуть: в полночь к особняку нагрянули несметные полчища спецназовцев и мачеха повела силовиков в Васину опочивальню. Парень едва успел сигануть в окно и вдариться бега. Конечно, за ним погоня. Несется наш бедолага, до Воронцова поля добежал, а там государевы люди уж его настигают. Всё, думает Вася, кабздец... Тут ворон отцов появляется:
- Не падай духом, бр-р-рателло, ща мы их всех пор-р-раскидем.
Налетела хренова туча воронья — и давай молодцам Хичкока показывать! И мало, надо сказать, не показалось. Добежал Вася-прынц до Битцевского лесу. Казалось, бы, вот оно, спасение, да не тут-то было: недотюканные вороньем вновь настигли беглеца, окружили — и давай зеленку сплошняком прочесывать. Вновь пригорюнился наш Василий: не миновать видно казни. В сей момент возник кролик батюшкин — и шепелявит:
- Не шшы, Вашилий, прорвемшя! Иди за мной, наша лешная братва тебя шпашот...
И открыл Васе тайный подземный ход, в который парень едва протиснулся. Тут же из дебрей повылазили твари всякие, битцевские маньяки, защитники природы — да и наваляли спецназовцам по самое это самое.
Ну, что же: по крайней мере избавленье от догонял — факт добрый. Но ведь окромя кольца, подаренного стремным старикашкой, у Василия ничего и нету. Ох уж, эти агличане, не могут без магических штучек! Ну, да ладно, у русского человека одна ведь только отрада: баня. Пошел наш герой туда, напарился, с какой-то компанией снюхался, те его по русскому обычаю накачали и бухим в «Красную стрелу» посадили, снабдив в дорогу денежными средствами и наврав проводнице, что Вася — ВИП-персона, олигархов сын преследуемый злою мачехой, и его надо срочно в Северную Пальмиру живым доставить. Собутыльники и не знали, что несут чистую правду, а проводница любила сказки.
В то же самое время мачеха со своим охранником-ёлдырем задумывают новые мерзопакости. Есть у органов и в бане свои осведомители, которы и донесли, что Васю нашего в культурну столицу пьяным запендюрили. Хотели самолетом раньше в Питер успеть, да на борту еще один бухой искатель счастья дебош поднял, так что, когда горькая парочка прилетела на Московский вокзал Северной Пальмиры, «Красная стрела» всех пассажиров уже выплюнула, а проводница отправилась отдыхать. Связавшись с местной тамбовской братвой и наобещав чотким пацанам, что за живого или мертвого роковая красавица Ольга отвалит кучу бабла, злодеи стали гадать, где мог беглец раствориться.
Меж тем такси привезло Васю на третью улицу Строителей. Дом двадцать пятый оказался двухэтажным ветхим бараком с разбитыми фонарями. Постучавшись в двенадцатую квартиру, прынц ожидал радостной встречи. Убитую дверь раскрыл небритый мужичара с голым расписанным под хохлому торсом. Он вопросил:
- Чё надо?
- Ну, эта... Светлану. - Замялся наш герой.
- А ты — хто?
- Ну, эта... - Хмель из Василия еще не выветрился и язык довольно заплетался... - Вася.
- Понятно. Так гуляй, Вася, жуй опилки. - И решительно выкинул Василия из подъезда в дворовую, присыпанную гнилыми опилками грязь.
Здесь, вот, какое дело. Таксист был из Средней Азии, по-русски говоря, чуркой, руководствовался джипиэс и отвез Васю в далекий поселок, где тоже есть третья Строителей. Но это еще не все. По ошибочному адресу действительно обитала Света. Она сожительствовала с тем грубым расписным мужиком, столь бесцеремонно обошедшимся с прынцем. Света Спросонья спросила:
- Кого сюда занесло?
- Да какого-то очередного .......ка. - Буркнул расписной и тут же с видом самодовольства задрых.
Света проникнулась женским состраданием, выглянула в окно и спросила во тьму:
- Вы кого-то ищите?
- Судьбу. - Признался молодой человек.
- А-а-а... ясно. Так вам не сюда...
Света привыкла. На самом деле по этому адресу многие таковую разыскивают. Расписной — из тех же, как с зоны откинулся, так и направился на третью Строителей. Были и до него соискатели, но их тошнило от реальности. А расписного не стошнило.
Света все как есть Васе и рассказала: в Питере и пригородах четыре третьих Строителей, так что шансы у парня еще есть. А для верности кинула карту Северной Пальмиры, что б тот с пути не сбился. Вася себе и побрел. А невдомек искателю, что может престарелый Гарик именно эту Свету в виду и имел. Ну, какова вероятность того, что по трем другим адресам проживает женщина по имени Света? А скоро и узнаем.
Меж тем мачеха с хахалем своим все просчитали и отдали нанятым тамбовским бандитам приказ засады выставить возле всех адресов. Головорезы ножи вострые наточили, стволы длинные зарядили — ждут заказную жертву. Злодейская парочка следуя обычаю никому не доверять — даже в культурных столицах — поехала проверить наемников на одном из постов. А тут...
Здесь мы во временном исчислении отступим взад. По одному из адресочков и впрямь жила чудо-девица по имени Света — не та, в бараке, а другая. Мама у ней умерла, а отец, полковник спецслужб, завел себе жену новую, ровесницу дочке. Полковник все по секретным командировкам, а мачеха Свету со свету сживает — места себе нет находит в мечте погубить падчерицу во имя наследства. Аккурат поссорились женщины — мачеха в сердцах Свету из дому выгнала, пожелав ей сгинуть. И побрела чудо-девица куда глаза глядят.
Оля осталась в машине, хахаль ступил во двор, а тамбовские подумали, что это заказанный чувак и попытались его живым захватить. Тот достал ствол и оказал жестокое сопротивление. Ольга, услышав стрельбу, выскочила из тачки, но была подранета, подельника ж ейного насмерть убили.
А Вася бредет себе в предвкушении счастия своего и в ус не дует. Тут навстречу ему, прямо на мосту — краля красы прям ненаглядной. Чуть не остолбенел наш прынц, но вовремя очнулся, развернул свою траекторию на сто восемьдесят и увязался за младой гражданкой. Света, подумав, что ее преследует одержимый, шажочки-то ускорила.
У девки ножки длинные, а у парня — не очень, но все же он догнал и говорит:
- Вы, сударыня, вовсе все неправильно поняли, я насчет просто познакомиться. - Машинально достал колечко волшебное и протягивает: - Желаю, что б вы сию вещицу на пальчик примерили.
Вот ведь они, мужики, какие: в гонке за счастьем способны на спонтанные поступки только ради одной прихоти.
- Похмелиться что ль надо? - Света подумала, парень семейную ценность пропивает, аль на дозу наркоты выменивает. - Дайте-ка посмотрю...
И стала крутить колечко, нехитрой вещицей любоваться. Тут наскочила подранетая Ольга, вступила в схватку с красавицей — и давай девки колбаситься. А кольцо-то чудесное — хлюп! — и в Неве затонуло...
Вдруг из пучины вод появляется знакомый батькин карась, колечко в губах трепетно держит. Отдала рыба штуковину и говорит:
- Вот ведь случай! Переплыл я из озера Святого тайными подземными реками сюды, хотел уж дальше, на Канары путь–дорожку держать — тут колечко пред носом упало. Дай, думаю, посмотрю, кто обронил, а это ты, свет-Василий!
Девица-краса, на чудеса такие глядя, прониклась и на Васю загляделась. Зачалась взаимная любовь — без всякой такой магии, хотя и с химией.
- Да ну его на фиг, это чародейство! - Воскликнул Василий. - Не столь мы темные и доверчивые, чтоб на темные силы надеяться. Оно спасибо, конечно, тому старичку, но мы своим умом заживем.
Обнялись крепко Вася-прынц с чудо-девицею и зажили долго и щастливо. А Ольгу простили и в больницу отправили — потому что положительные герои великодушны. Мачеха согласилась на половину состояния, с тем и успокоилась, заведя себе дурного альфонса, который быстренько ободрал несчастную как липку и на яхте «Княгиня Ольга» уплыл к чёртовой бабушке (ту он тоже пожелал обдурить).
Когда полковник, вернувшийся из загранкомандировки, узнал, что пассия егойная выгнала дочку из дому, сам стерву прогнал и приступил к поискам любимого чада. Нашел с трудом и тут же младых благословил. А скоро познакомился с несчастной Ольгой, которую осчастливил узами и даже человека из ней сделал, выучив стремиться к святым целям. Вдвоем они уехали в дикую Африку, нести свет просвещения и культуры, где их скушало племя людоедов. Вот он, прекрасный уход, достойный самого капитана Джеймса Кука!
Вася, став полноценным хозяином половины отцовой империи, все раздал на благотворительность, себе оставив разве особнячок, парк элитных машин и акции наиболее прибыльных компаний. Само собою, по Светиному наущению. Работать прынц так и не научился, но, когда ты в довольстве и достатке, рыпаться не надо — пущай дураки пашут. Да и чудо-девица от безделья скоро стала гламурною лахудрой, что, впрочем, несмертельно. Колечко волшебное супруги повесили в рамке под стеклом над камином и вечерами любуются.
От ить как Гарик Потёр все тонко ращщитал, даром што агличанин!
ЙОГИН-СТАРИК
Одна молодая женщина запуталась в личной жизни, а звали ее Аннушкой. Под старым обрыдшим мужем тошно ей стало, вот и влюбилась без памяти в молодца-красавца. А тот оказался редкой скотиной, ибо вертел барышней как хотел исключительно ради амурного подвига. Помучившись моралью, Аннушка решила расстаться с опостылевшей жизнью.
Для последнего прыжка была выбрана станция метро «Площадь Революции» — там интимный полумрак и статуи бронзовые, которые Аннушка с детства любила счастья ради тереть. Женщина для такого ответственного дела прихорошилась, оделась во все лучшее, сочинила трогательное письмо и засосала для храбрости бутылку мартини. На прощание потерев любимого петушка по загривку, пошла в самое начало платформы.
Решиться просто — трудно осуществить. Только с третьего состава Аннушка сделала рывок, но в последний момент увидела дверцу, которую раньше не замечала, причем та была приоткрыта. Дамское любопытство взяло: дай думает, разузнаю, что там, а потом уж из этого мира уйду.
Аннушка ловко юркнула в проем и очутилась в узкой паттерне. Там, вдали брезжил голубоватый свет и пахло чем-то приятным, мучительно знакомым еще со младенчества. Пройдя довольно долго, барышня оказалась в мрачноватом лесу, в котором пищали птицы и визжало зверье. Кругом росли превеликие грибы, о под ногами шебуршали муравьиные тракты. Вот чудо так чудо, так и шла бы себе по эдакому великолепию! Захотелось Аннушке поесть — тут куст малиновый. Пожелалось водички испить — родник со студеной водой.
Подняла женщина глаза — стоит пред ней молодец. Испугалась, хотел вскочить и побежать, а парень, оскалив зубищи, говорит:
- Не бойся меня, незнакомка, я не кусаюсь, а скажи-ка ты мне лучше, что это за место волшебное.
А откуда Аннушке знать, она же не местная, ей и самой бы разобраться в этой странности. Стремительным взглядом изучила встречного: человек как человек, не красавец, небритый, нос картошкой, ямочки на щеках, а росту ниже среднего. Не в ее вкусе. Поведал мужчина такую историю. Сам он — младший сын правителя одной страны, звать его Майк. Прослышал он, что есть другое государство, жители которого все поголовно вымерли. Поскольку в его стране майорат, то есть, наследование по старшинству, Майку в карьерном плане ничего не светило. Вот он и решил уйти на правление в новое место. Отец был против, ибо младшего сына держал за запасного наследника на случай вероятной утраты старшего. Но Майк все одно ушел, причем даже без слуг, на прощание накрепко поссорившись с родственниками.
Одержимый идеей обрести царство мертвых, Майк утомился и закемарил, а проснулся в этом вот лесу и теперь не знает, куда теперь двигаться.
- А ты сама случайно не нава? - Осторожно осведомился Майк.
- Нет, я Анна. - Призналась Аннушка.
- Ну, с слава Богу. Хотя, жалко. Была бы навою, может, и знала бы, где мертвое царство.
Хотя Аннушке молодец не приглянулся, она согласилась с Майком путь держать напару. Долго ли, коротко ли шли, а выбрели на полянку всю в папоротнике, посередь которой на сваях стоит ветхая избушка без окон и дверей.
- Что-то мне это напоминает... - Выразилась Аннушка.
- Охотничий лабаз? - Предположил Майк.
- Да не. Ну, ка, избушка... поворотись к лесу задом, к нам передом!
Не шевелится деревянная конструкция. Майк смотрел на женщину, будто она дура, как видно, в его стране совсем другие сказки. Предложил зайти с другого конца. А там и впрямь дверь. Отворили, к свету привыкли: в лодке-долбленке тело лежит! Кажись, дедушка иссохшийся с длиннющей белой бородою. Вдруг покойник открыл глазищи и зашевелился — о, ужас! Если бы не Майк, Аннушка тотчас завизжала б и у бежала. Дед же голос подаёт:
- О, дух человеческий. Давно такого не чуял...
- Вы кто, дедуль? - Спросил мужчина.
- Нет, вы сначала скажите: кто вы и куда путь держите.
Майк поведал старцу примерно то, что и Аннушке, та же чуток приврала, вычтя историю про свое недавнее намерение проститься с жизнью. Дед и говорит:
- А я — Йогин-старик. Разве не слыхали?
Ни он, ни она не слышали.
- Бавает. - Продолжил дед, выкарабшись из лодки и стряхнув с себя пыль. - Ваше желание отыскать царство мертвых приветствую, потому как бояться надо живых, а не покойников. Но не понимаю. Молодые ишшо, успеете. Вы точно намерены туды итить?
- Точнее не бывает! - Нагло — причем, за двоих — отрезал Майк.
- Ну, тады... ой, забыл: просто так ничего не дается. Вы должны мне, старику, службу сослужить.
- Надеюсь, она пристойная. - Строго спросила Аннушка.
- В каком-то смысле — да. - Старик почесал свою плешь. - Сходили б вы в одну страну, принесли мне молока змеиного.
- Да разве такое бывает.
- Там бывает всё. Страна та называется Дураковая, она недалече...
И дал Йогин-старик инструкции. В стране Дураков растет дерево со златыми ветвями. Вкруг него неустанно бродит стражник, оберегая священное растение от посягательств. Но злата старцу не надо. Ветвь древа нужна для того, чтобы пробудить тотемное животное дураков Бледного Медведя. Зверюга спит на норе, вот в ней змея-молочница и обитает. Надо Медведю нос веткой почесать, он и очнется. А змея сама даст. В смысле, молоко от себя подоить.
Сложное однако задание, такое и в кислотном бреду не всегда вообразится. Но все же мужчина с женщиной решились отправиться в путь, причем, не спросив даже, зачем молоко змеиное старцу нужно.
На первом же привале Аня всмотрелась в простецкое лицо резко надавившего на массу Майка. «Вот, блин, - внезапно осенило Аннушку, - да ты, Анька, с детского сада мечтала о прынце! Да, этот экземпляр в общем-то не так прекрасен, но с лица ведь мартини не пить. Если он, конечно, не соврамши о своем происхождении...»
Напарник внезапно раскрыл зенки и спросил:
- Аннушка... на што нам все это надо?
- Что — все... - Заострожничала женщина.
Майк ничего не сказал. Он опять дрых как полковая лошадь, вероятно, просветление подействовало на него лишь краткий момент.
Страна Дураков оказалась очень похожа на нашу, разве только в ней большинство — дураки, а умные считаются уродами. Как раз последние и вывели исполнителей воли Йогина-старика к священному древу, научили, как усыпить бдительность стражника, разбудить ветвью зверюгу, а змея и сама подоить дала. Разве только поторопиться надо было, пока Бледный Медведь окончательно не очухается. Это в сказке все шибко сказывается, на деле же ушло у наших добытчиков двадцать девять полных треволнений дней.
Испив молока змеиного до дна, старик крякнул и заявил:
- Да. Именно то что надо. Молодцы.
- Значит, наша работа сделана. - Обрадовался Майк. - Посылай уж нас...
- Понимаете ли, друзья... - Йогин-старик замялся, как видно, силясь подобрать слова. - Молоко — хоть змеиное, хоть какое — мне вовсе не нужно было. Моя основная работа — отсекать привязанности. Чтобы душе человеческой не было мучительно больно. А тут получилось, я сам способствовал упрочению привязанностей промеж вами. Да попутали вы меня! Ко мне обычно поодиночке и приходят, а вы завалились вдвоем. Вот теперь и не знаю...
- Обманули, значит? Не знаете, где та страна.
- Ах, если бы так. Печаль-то в том, что слишком хорошо даже знаю. Только... там вы — и ты, и ты... - Йогин водил костлявой дланью. - Никогда уже не встретитесь. Я просто надеялся, вы в стране Дураков навсегда останетесь. Уж лучше там, чем среди мертвых.
- Нет, дедуль. - Майк сердился. - Я упоротый. Сказал — значит отрезал.
И Йогин-старик рассказал: на самом деле мужчина и женщина уже пришли в царство мертвых. Только здесь, у Йогина-старика, как бы чистилище, где человека отмывают от его прошлого. В общем, едва они с полянки ступят в чащобу — это уже и будет вожделенная страна.
Недолго думая, мужчина с женщиной собрались и приготовились шагнуть из избушки в неизведанное.
- А где же тогда бабушка Яга? - Осмелилась задать напоследок Аннушка детский вопрос.
- Сказок наслушалась. В ......де . - Оказалось, и такие ветхие персонажи устный русский язык знают.
Двое ушли не прощаясь. Аннушку осенило: а ведь дед нарочно их сдерживал, пытался отвести от беды. А может уговорить еще прынца отказаться от авантюры, найти выход, вернуться чрез тайную дверь на станцию метро «Площадь Революции», подняться кверху, показать напарнику Никольскую, Лубянку, Мясницкую...
Но было поздно. Аннушку вдарила громадная махина и прям расплющила. А дальше наступила пустота. Оказалось, все приключение уместилось в один нелепый прыжок. Зря прихорашивалась, лучшее одевала да петушка бронзового по холке гладила: все это оказалось лишним.
Отсюда мораль, хотя, если ты, читатель, приметил, морализаторством я не страдаю. Оно конечно прикольно уместить прекрасную сказку в краткий миг — поэтично и даже философично. Но наше существование так почему-то устроено, что чудесное мгновение неостановимо.
СЕКРЕТ КОЛОКОЛЬНЫЙ
Затерянная в бескрайней ночи,
она молила о свете лампы,
о стенах дома вокруг нее,
о плотно запертой двери.
Одна посреди безликой Вселенной,
звала ребенка, которого целовала перед
сном и который был для нее
средоточием этой Вселенной.
Антуан де Сент-Экзюпери
Была деревня и в ней жили колокололитейные мастера. То есть они по традициям, передававшимся из поколения в поколение, отливали предметы, издававшие при ударе по ним пронзительный звук. Здесь же, в тайных местах добывали свинец, медь, серебро и глину, столь ценные для вытворения отменных звучных и гулких колоколов. Глина — самое важное, ибо даже Господь Бог создал человека вовсе не из свинца. Ну, это если верить священным книгам. Глиняная форма треснет — все содержание выльется наружу, образовав уродливый котях. Мы часто об этом забываем. То есть, о том, что форма весьма значима — как для высокохудожественных творений, так и для всего прочего.
Сменялись эпохи и власти, но в этих глухих и до определенного времени благословенных краях страны Расея нравы и порядки менялись слабо, а по большому счету оставались незыблемы как... а, впрочем, это все пафос. Да, число церквей и потаенных монастырей, которые еще нуждались в разговоре с Богом посредством колокольного звона, снижалось, но скукоживалась и колокололитейная деревня, причем все шло как-то пропорционально. Да к тому же колокололитейщики умели и другое: охотились, рыбачили, скотолож… пардон, скотоводствовали, любили, плодились, огородничали и хлебопашествовали. Да к тому же радовались каждому новому дню просто так, без поводов. В общем, жили естеством, а руководствовались неписаными законами, не заморачиваясь сменяющимися вместе с верховной властию правоустанавливающими актами и прочими, прости Господи, конституциями. А горды были тем, что знали секрет колокольный: умели творить формы, не склонные к растрескиванию, и варить сплавы, придающие изделию отменнозвонкие свойства.
Особо у них получались вечевые колокола. Правда в них-то как раз страна Расея уже лет четыреста как не нуждается. Впрочем, это еще не конец истории государства Расейскаго и что-то несомненно нас еще ждет впереди. Однажды на колокололитейную деревню напала моровая язва. Перемерли все, кроме десятилетнего мальчика. Будем звать его просто мальчиком. Кой-чему родственники его обучить успели, а именно — добывать пропитание и поддерживать кров. Единственное чему не научили мальчика, — секрету колокольному. Отец, редкий жила, все говорил: "Рано тебе, сопляку". Вот и договорился, зар-раза. То есть, как раз отца зараза и взяла. Но мальчик, уж коли Гоподь оставил жизнь, решил в будущем врать и утверждать, что теперь только ему одному колокольный секрет известен. Вдруг, поскольку промысел жил веками, все хитрости колокололития сохранились в кровях? А что — чем чёрт не шутит? Пока, конечно, Бог спит.
А Богу мальчик верил, он даже помнит несколько молитв, которые заставила вызубрить мать. Молился без икон — потому как был уверен, что Бог не имеет облика, ибо Он есть высшая сущность из других измерений. Вероятно, зерно истины в заблуждении мальчика есть. Потому что важно не то, каким мы себе представляем ту силу, что над нами, а усилие, с которым мы способны хотя бы во что-то верить.
У мальчика деревне есть все, даже коза, дающая вкусное и полезное молоко. Ее зовут Дульсинея. Я не знаю, откуда столь странное имя, наверное, чем-то навеяло. Отношения между мальчиком и Дульсинеей непростые. У обоих — характеры, которые все что-то не сходятся. Коза несколько раз кусала мальчика, а тот в сердцах пинал ее ногою. Разбегались, бычились, но рано или поздно сходились. Человечек и домашнее животное терпят друг друга потому что мальчик любит молокопродукты, а Дульсинея своим козьим мозгом осознает, что только мальчик в состоянии обеспечить ей зимовку.
В общем и целом жить можно. Человек ведь такое существо, которое ко всему привыкает и приспосабливается ко всякой напасти. Тому доказательство — неоднократные робинзонады, красочно описанные сочинителями разных стран. Именно исходя из вышеуказанного свойства человечество стало доминирующим видом на планете Земля. Не было только у мальчика друга. Да и вообще никого не было из человеческого окружения, что не настраивает на благостный ряд. Это мы, современные люди, погрязшие во френдингах и лайкингах социальных неводов, мечтаем хотя бы на сутки отключиться от всей этой ярмарки тщеславия. Когда остаешься один и надолго, возрадуешься даже сволочи.
Раньше у мальчика был... ну, друг не друг, а невесть откуда взявшийся плюшевый цветок, который, едва мальчик к нему притрагивался, произносил: "Я люблю тебя. Я люблю тебя". Больше цветок ничего говорить не умел, но этого было достаточно, ибо цветок умел замечательно слушать. Мальчик делился с другом своими фантазиями, что значительно облегчало жизнь.
Но однажды цветок замолчал. На прикосновения, нажатия и даже удары он перестал отвечать привычным "Я люблю тебя". Мальчик заключил, что цветок помер и закопал его в землю. Могилку он не забывал время от времени поливать водой, в надежде, что из праха что-нибудь да произрастет. Но ничего не всходило, что сильно расстраивало мальчика. Печальной осенью он осознал, что из праха ничего не возрождается, для этого потребны семена. Но он тешил себя надеждою, что волшебное событие может случиться в иных мирах. На сем и успокоился, рассудив, что все там будем.
Очередной весною, засеяв в огороде и в поле семена съедобных растений, мальчик засобирался в дальний путь. Ему мучительно захотелось узнать окружающую действительность. А Дульсинею мальчик отпустил пастись просто так. Авось Бог не выдаст, волк не съест. Трава есть, характер тоже. Мальчик уходил не навсегда, а всего лишь на... ну, это как получится. Затоскует — научится под мальчиковую дудку плясать. Он даже с козой не попрощался. Услышав с холма жалостливое "бэ-э-э-э...", оглянулся на родную деревню и строго произнес:
- Докусалась. Бывает зверь жесток, но и ему знакома жалость.
Мальчик и сам не понял, в чему это он. Внутри него вскипало какое-то необычайно приятное предчувствие: он познает неизведанное!
Мальчик не был в курсе, что моровая язва прокатилась по всему краю и деревни опустели. Но в некоторых селениях остались таки по человечку. Замысел неясен, но в чем-то красив. Ну, наверное, на развод, хотя нам постичь не дано, в чем суть божественных (или уж не знаю чьих) игр. Подозреваю, даже если наступит конец света (апокалипсис, армагеддон, гламур, разрыв матрицы или не знаю что еще), все равно некоторое количество особей вида «гомо сапиенс» не вымрет, что оставляет нам тонкий лучик надежды. Будучи уверенным в том, что молитва всегда защитит, мальчик не боялся. А, может, в этой парадигме есть своя правда: по крайней мере, покамест в жизни мальчика невзгод не случалось. Если не считать смерть всех родственников и утрату единственного друга, умеющего любить и прощать.
Мальчик даже не шагал, а летел, вовсе не обращая внимания на сонмы гнуса, атакующие из сочной травы. Впереди ждала неизвестность, и почему-то мальчик знал об успехе своего предприятия. В смысле, в том, что друг обязательно найдется, и ему неважно будет, знает мальчик секрет колокольный или врет.
Первая встреченная мальчиком деревня оказалась пустынна. Жутко было смотреть на догнивающие избы. Едва только цивилизация оставляет селение, на весь всей своей массой набрасывается безжалостный Тлен. Видимо, с людьми уходит и Бог — единственная сила, способная противостоять энтропии. Мальчик шел среди жутковатых развалин и ему вспомнилось: "...смотрел задумавшись и я, привычным взглядом озирая зловещий праздник бытия, смятенный вид родного края..." Мальчик не знал, откуда у него это всплыло. Может, это одна из колыбельных песен ушедшей в Вечность матери. Фантазии, которые мальчик когда-то излагал еще живому говорящему цветку, перемешались с обрывками воспоминаний, а потому с достоверностью судить о чем-либо мальчик не может. В этом он на самом деле сродни всем нам.
Мальчик духовным усилием (а витальной энергии в нем немало) подавлял точащего изнутри червячка: "А вдруг ты остался один во всей бескрайней Вселенной?.." Да вообще весь мир есть лишь твои воля и представление. Гипотетически оно может и так, но есть вероятность, что и мальчик, и коза Дульсинея, и вообще все сущее является фантазией, например, плюшевого цветка, спящего в земле вечным сном. А посему, убеждал себя мальчик, всякие такие идеи бессмысленны, делать надо что должно и пусть будет что будет.
То же самое и со второй деревней: все вымерло и отдалось во власть стихий в лице осадков и насекомых-древоточцев. Только ветер изредка покачивал треснутый пожарный колокол, висящий над бездною, отчего получался противный дрязг. Надписи с металлоизделия уже истерлись, и это говорило о том, что творению не один век от роду. Много, наверное, пережил кусок металла, имеющий облик надломленного цветка. Не надо ведь забывать, что форму эту подсмотрел святой нищий Джованни Франческо ди Пьетро Бернандоне из Ассизи, прилегший отдыхать в сени полевых цветов.
А в третьей деревне жил Царь. Ну, так себя называл сей заносчивый мужчина, одетый в некое подобие сутаны. В одной руке он держал ржавый шар, в другой — корягу.
Царь мечтал о подданных. Мальчик мечтал встретить друга. И очень обрадовался встрече с живым человеком.
- А я секрет колокольный знаю. - Искренне признался мальчик без всяких церемоний.
- О, как, - высокопарно отвечал дурак, - мне как раз нужны те, кто хоть что-то знает. Особенно мальчики.
- Хорошо. А я ищу друга. И не важно, знающий они или как.
- Не-е-е... "или как" не надо. Впрочем, в определенном смысле ты прав, ибо в старину говорилось, что во многих знаниях немало печали. Кстати, я Царь.
- Имя?
- Что...
- Такое имя у тебя?
- Статус. Очень ответственная, должнлсть, промежду прочим. А на таком поприще мне необходимы подданные.
- Странное название. Это которые поддаются?
- И это тоже. Слу-у-ушай! Иди ко мне в подданные. Мы с тобою неплохо заживем напару-то.
- Нет. - Уверенно ответил мальчик.
- Почему? - Царь прямо расстроился.
- Стремный ты какой-то. Считаешь, что кто-то кому-то должен поддаваться.
- Ты просто еще слишком молод и мало знаешь жизнь. В жизни всегда есть выше- и нижестоящие. Ну, табель о рангах, я начальник — ты ду... то есть, царь выше всех по статусу. Ты вообще играл когда-нибудь в "царя горы"?
- Мы больше в войнушку играли.
- Ага! Вот я тебя и поймал, приятель. Как на войне без командиров и верховных главнокомандующих?
- А у нас не было. И статусу тоже что-то не водилось. Каждый сам себе воин.
- Это потому что у вас все понарошку было.
- А у тебя?
- То есть...
- Ты в Царя играешь тоже ведь понарошку. Вот я бы стал твоим другом, если б мы менялись. День Царь ты, день — я.
- Так невозможно. Потому что Царь — ставленник Божий. Помазаник. И все по-сурьезному, без игр. Вот.
- Ты видел Бога?!
- Ну, не так, чтобы очень... хотя, нет: просто, я богоизбранный.
- По, моему, ты дурак.
- Это что за оскорбления?! - Царь замахнулся корягой. Но тут же остыл, почесал оной свой лысый череп, с которого соскользнула хитро обрезанная консервная банка — и бухнулась наземь. Пока мужчина ползал, пытаясь ухватить скользкий причиндал, мальчик заявил:
- Устами ребенка глаголет истина, если что. Разве умный может представить, что есть избранные Богом, а есть неизбранные?..
- Понятно. - Царь приладил таки пойманную банку на лысину, гордо поднял подбородок. - Ты историю в школе не учил. Так было всегда в истории человечества. Начиная с египетских фараонов. И кстати: ты знаешь секрет колокольный, а я знаю секрет царствования. Каждого Бог избрал на свое.
- Я и тебя могу научить лить колокола.
- А я могу назначить тебя своим преемником.
- Богоизбранным?
- Конечно. Все монархи богоизбранные.
- Вот здесь и я тебя и поймал. Если тебя Бог избрал на царство, из этого не следует, что Он изберет и меня. А все эти назначения — вопиющая глупость.
- Тот, кого избрал Всевышний, может говорить от его имени.
- Как пророк?
- Нет. Как самодержец.
- Само чего?
- Державу, чего. Вот этот шар, - Царь вытянул вперед руку со ржавой железякой, - есть символ того, что мне дадены бразды. О.
- Ну и держи себе. Мне чего-то не хочется.
- А если я тебя назначу министром колоколоьного дела? Между прочим, это должность.
- А разве нельзя просто так отливать колокола? Ну, без этой... табельоранге?
- Никак. Должен быть главный колокольчик... кокольник... или как его еще там, лешего.
- Колокололитейщик. Нет, в нашем деле все равны.
- Слу-у-ушай... а давай ты будешь моим… шутом!
- Чем?
- Это очень важная должность. Шут — единственный человек при дворе, имеющий право назвать царя дураком.
- Разве излагать мысли — должность?
- Как ты еще неопытен, отрок. Всяк, кто не скрывает своих подлинных мыслей, жестоко страдает. Их даже порою казнят.
- За мысли?
- Нет, конечно. За слова и дела. Ты можешь думать что душе угодно, а вот говорить надо то, что от тебя хотят услышать, а делать подобающее.
- Разве я хотел услышать, что мне надо у тебя занять должность?
- Это потому что ты еще не осознал: какую-то позицию в иерархии все равно занимать придется. Не сейчас, так когда вырастешь.
- Ну, хорошо... если в этом вашем взрослом мире убивают за слова, случается такое, что убивают за то, что ты — царь?
- Мир сложен, мальчик. В нем могут убить даже ни зА что ни прО что. Правда царей-то как раз убивают за то, что они на вершине социальной пирамиды.
- Знаешь что... не нравится мне у тебя. Одна сплошная иерархия. Да еще и какая-то сусальная пирамида. Продолжай тут царить со своим этим статусом...
Мальчик сначала был рад, встретив живую человеческую душу, но быстро разочаровался. Человек оказался слишком морочливым. Пусть сначала собой научится управлять, а после лезет в бригадиры. Мальчик знает, что и в колокололитейном деле тоже есть руководители процесса, а Царю он солгал, что все равны. Маленький урок мальчик извлек: взрослым и впрямь надо говорить не всю правду. А колокололитейного бригадира, если уж по совести, избирает вовсе не Бог, а бригада — как самого опытного и способного.
Пройдя еще одну мертвую деревню, мальчик уткнулся в весь, которую населял творческий человек. Писатель. Вообще-то раньше, в лучшие времена, писатель был скотником, то есть, убирал за стадом продукты жизнедеятельности. Теперь же, когда в деревне не стало ни скота, ни скотов, работник животноводства принялся сочинять. На самом деле это гораздо безвреднее, нежели, например, разбойничать, но это смотря с какого ракурса узреть.
Сейчас у писателя в работе эпическая сага о судьбе края, некогда процветавщего, а теперь погрязшего в мерзости запустения. Посредством художественного слова писатель тщится докопаться до истинных причин упадка культуры и цивилизации вообще. Моровая язва — лишь краткий эпизод падения человечества, но и через него можно прийти к глобальным выводам о зыбкости бытия. На сей счет бывший скотовод имеет некоторые посильные соображения. Например, что во всем виноваты жиды и жидовствующие, в свое время погубившие самого Сына Божия, а теперь желающие свести на нет всех остальных. Многие из нас зачастую ищут во всех событиях заговор, а переубедить таких гораздо сложнее, нежели нейтрализовать. В общем, писатель имеет убеждения. С одной стороны, это не так и плохо. С другой, от убежденности до упоротости порою меньше вершка.
Одна только беда: у писателя нет читателей. Что, вообще говоря, является общей проблемой всех честных литераторов, не заигрывающих с публикой ради медных труб и гонораров в виде горсти серебряников. Даже если писатель утверждает, что для него не важно мнение какой-то там толпы, он или лукавит, или кокетничает. Творческому человеку до зуда хочется, чтоб перед ним расстилали цветочную дорожку или по крайней мере брали автографы.
- Дружок, - спросил писатель у мальчика с ходу, - узнал теперь, что такое мания грандиозо?
Писатель в результате мысленных упражнений развил в себе проницательность и знал: мальчик никак не мог пройти мимо Царя.
- Маня что? - Переспросил мальчик.
- Неважно. Хотя иронию ценю. Но только не сарказм! А я — представитель литературного цеха. Создаю произведения. Могу устроить творческую встречу.
- С кем?
- Со мной, конечно.
- А зачем?
- Я расскажу о тайнах писательского труда. Поделюсь секретами литературных приемов. Поведаю о том, где черпаю вдохновение.
- Пэйсательского?
- Ты не шути так. Пэйсатели — из тех. А я писатель. От сохи.
- Просто не расслышал, извини. А что такое вдухновение?
- ВдОх-новение. Вдыхание новизны. Это когда... как бы сказать точнее… овладевает муза. Она водит твоей рукой и ты строчишь, строчишь...
- Муза... сокращенно от музыки?
- Ну-у-у... не совсем. Хотя что-то похожее. Впрочем, неважно. К тебе тоже когда-нибудь ночью придет.
- Уж лучше бы не приходила.
- Не отвертишься, ведь ты будущий мужчина... кстати. Впрочем... ну, да ладно, тебе пока рано.
- А про секреты я и сам могу. Ведь я секрет колокольный знаю.
- О-о-о! Так тоже не обделен! А давай ты станешь моим учеником?
- И чему ты будешь учить?
- Я научу тебя писАть.
- По правде говоря, я и читать-то особо не умею. Родители померли, так и не успев грамоте научить.
- Грамота не так важна. Я вот и трех классов не окончил. Семья бедная, надо было работать. А я мечтал поехать в Москву, поступить в литературный институт имени Горького, вступить в это… союз писателей. А пришлось ворочать... ну, в общем, неважно. Так куются литературные таланты — в сермяге.
- Так много незнакомых слов. Счастливый, ты знаешь всякое такое и у тебя были родители. А вот мои померли, а отец, жила... Вот если б ты меня грамоте обучил, я б с тобой подружился.
- Лгать не буду, мальчик. Я и сам в этой самой грамоте не силен. Все надеялся, у меня будут редакторА и корректорА. Но были лишь хвосты и рога.
- А для чего ты строчишь?
- Хороший вопрос. Будем считать, творческая встреча началась. Во-первых, не строчу, а пишу. Во-вторых же... вот, для чего по-твоему колокола льют?
- Не льют, а отливают.
- Отливают... как-то нелитературно звучит. А, впрочем, неважно. Так для чего...
- Конечно же, для того, чтобы Бог нас разглядел. Ну, и чтоб люди радовались, услышав малиновый звон.
- Вот именно! А писатели сочиняют для того, чтобы люди услышали Бога. Один знаменитый литератор — ну, его уже нет в живых, застрелился — говаривал: "Никогда не спрашивай по ком звонит колокол, ибо он звонит по тебе". Красиво! Это он про нас, писателей написал. Так вот. Писатели звонят в свои колокола чтобы достучаться до человеческих сердец. Сердца откликнутся и люди посмотрят на себя критически. Я вот тоже стараюсь дозвониться. Но нет что-то сердец.
Скотник–литератор тяжко вздохнул и красными глазами обозрел окрестности.
- Сердца есть всегда. Ты просто оказался в неудачное для тебя время в неудачном месте. Такое бывает.
- Что ты говоришь! Творец всегда творит, в какой бы ж... то есть, в какой бы ситуации он не оказался. Он как зеркало, показывающее людям их достоинства и пороки.
- Вот я и говорю: нет здесь никого, кто мог бы в тебя всмотреться. Ну, если ты, конечно, представил, что ты — зеркало...
- Ты узко мыслишь дитя. Писатель отправляет послания на много поколений вперед. И он бьет во все колокола — чтобы, значит, самовыразиться.
- Та неправ. - Раздумчиво произнес мальчик.
- Это с чего это ты?
- Звонарей полно. Всяк горазд звонить. Особливо на Пасху, в праздник весеннего пробуждения всего светлого. А колоколитейных мастеров, знающих секрет колокольный, почти не осталось. Ты никогда не задумывался: кто тот мастер, который отлил? Ну, в смысле, колокола твоей души.
- Я как-то больше думаю о судьбах всего человечества. Ищу сермяжную правду.
- Странный ты. Правды искать не надо, ее даже идиоты знают. А надо почитать мастера, который вложил в тебя секрет.
- Простоты.
- Ты о чем?
- Да так… о своем, сокровенном. О простоте нашего бытия, которая проглядывает сквозь сложности понимания.
- Мне кажется, вы, взрослые, специально придумываете лабиринты и заморочки, чтобы не видеть правды.
- Ты говоришь о бытовой правде. А писатель сообщает правду художественную. Сочиняет вымысел, над которым и плачут, и смеются. Моя сверхзадача — использовать свой колок... тьфу - то есть, талант. Так значит, моим почитателем ты не будешь, что ль...
- Почему. Ты умрешь. Случайно найдут твои рукописи, восхитятся, издадут. Ты получишь посмертную славу. Хотя бы из любопытства твои сказки прочитаю и я. К тому времени я наверняка научусь читать.
- Я не пишу сказок. Я сурьезный литератор.
- Жаль. Я сказки люблю. С приключениями.
- Не. Я так мелко не плаваю. Не хватало мне еще стать сказочником.
- Вот если бы ты умел сочинять сказки, я может у тебя и остался бы. А так - прощай...
И мальчик, насвистывая, двинулся дальше.
- Эй, пацан! - Окликнул его писатель. - Не свисти, денег не будет.
Как много незнакомых слов, подумал мальчик. Без этих самых бенек жил и все было не так и плохо. А придут беньки — неизвестно что принесут...
И мальчик ничего не ответил писателю.
- Вот, хорошо! - Удовлетворенно произнес тот. - Состоялась моя творческая встреча с моим будущим читателем. Лиха беда начало!
В следующей деревне обитал алкоголик. Ему повезло, ибо вымершие его земляки некогда промышляли винокурением, и после них осталось зелье. Остатки жизни алкоголик посвятил уничтожению стратегических запасов. Впрочем, таковому занятию он отдавался и до напасти, изничтожившей односельчан. Отсюда вывод: алкашей никакая зараза не берет.
- Здравствуй! - Радостно воскликнул мальчик, завидев алкоголика.
Тот приподнял голову, попытался проморгаться, скуксился, неопределенно произнес:
- О! Белочка.
- Я не белочка. Я мальчик.
- И мальчики кр-р-рававые в глазах...
- Где кровь?
- А?
- Очнись, дядя.
- Подожди, видение... - Алкоголик налил стакан. Опрокинул в глотку, при этом донеслись утробные звуки. Улыбнулся как младенец, протер заплывшую физиономию, сфокусировал взгляд на пришельце. - Ага. Ты - реальность. Угадал?
- По- честному, не знаю.
- Значит, не уверен.
- А ты?
- А я — пью.
- Почему? - Пытливо испросил мальчик.
- Я пь-и-ию потому что мне стыдно за нашу с-т-тр-р-ану.
- А почему тебе за страну стыдно?
- Потому что в ней пь-и-ют. И вообще - за дер-р-ржаву обидно.
- Замкнутый круг.
- Петля Меблиуса. И разве ты не знаешь, что истина в вине?
- Чьей вине?
- Не чьей, а в каком. Аква вита, вода жизни. Омар Хайям это очень даже хорошо понимал.
- Но ты же не всегда пил.
- Когда-то я был учителем. Географии. А потом пришлось пропить глобус.
- Чего?
- Глобус не бывает "чего". Это модель нашей планеты.
- Понятно. Ты значит планету пропил.
Алкоголик налил чуть больше половины стакана. Заглотнул. Крякнул. Глаза его просветлились. Теперь уже он закусил. Луковицей. Затянул:
- А-а е-если б было море во-о-одки, стал бы я-я-я под... Стоп! Какую планету? Глобус — не планета. Это модель.
- А что такое модель?
- Ну-у-у... как бы типа то что есть на самом деле. Только ненастоящее.
- Так ты своим ученикам объяснял?
- Я рассказывал ученикам об устройстве нашей планеты. О том, какие чудеса бывают на Земле, какие народы на ней обитают, о морях, реках, горах, землетрясениях и прочих катаклизмах.
- Как интересно! И ты все это знаешь?!
- Забыл. Давно это было.
- Я понял, ты — модель человека.
- Почему...
- Потому что ты ненастоящий. Ты типа человек.
- Я — типа? - Возмутился алкоголик. И гомерически рассмеялся. Когда истерика прошла, он ударил себя в грудь и гордо произнес: - Глупь несуразная. Да перед тобой самый человечный из всех людей.
- Из всех?
- Конечно! Вся мировая литература воспевала алкоголь в разных формах. Даже Иисус наш Христос на свадьбе в Кане Галилейской превратил воду в вино. Заметь: не вино в воду, а наоборот! А ты говоришь: модель. Как учитель географии в отставке ответственно заявляю: мировая экономика держалась и все еще держится на торговле всякой дурью. И даже более того: все революции начинались после того как правящий режим вводил сухой закон. Вот.
Мальчик не стал доносить алкоголику о том, что де ему известен секрет колокольный. Наверняка данному, с позволения сказать, человеку эта тема неинтересна.
- С тобой неинтересно дружить.
- Как? Ты меня не уваж-жаешь?
- За что? У тебя все крутится вокруг вина. Для тебя вино — религия. А ведь ты был учителем.
- Стечение обстоятельств. Влюбился в свою ученицу. И она в меня. Люди не поняли. Прокляли, нас навеки разлучили. В общем, нет повести печальнее на свете. Так я з-запил. Вот.
- И ты не боролся за свою любовь?
- С кем? Против лома человеческой морали приема не существует. Впрочем, теперь уже неважно. Ее нет, а я — з-здесь.
- Но твоя возлюбленная смотрит сейчас на нас с небес и все видит. Разве ты хочешь, чтобы она видела тебя таким? Да и все твои ученики — тоже.
- Ты ув-верен?
- Точно знаю: за всеми нашими поступками внимательно следит Бог. И каждому воздает по вере его.
- Ты не по годам умен, мальчик. Ну, если все так... скажи: что делать?
- А ты сам спроси у Бога. Когда перестанешь видеть белочек.
- А если такое не случится никогда?
- Если, если... Бывших учителей не бывает. Мне тут один сказал, что все таланты — от Бога. Если ты, учитель, не знаешь, что делать, откуда мне-то знать.
- И все-таки ты — бе-е-елочка.
- Так перестань меня видеть! Прощай...
В центре следующей деревни возвышалась гора железок. Возле нее согнувшись что-то царапал, то и дело обмусоливая химический карандаш, маленький человек. Его язык был устрашающе синим.
- Приветствую! - Произнес мальчик.
Человек не отреагировал. От перевернул лист, что-то пересчитал, тыкая воздух карандашом, и снова принялся чиркать знаки.
- Здравствуй! - Снова воскликнул мальчик. Правда его передернуло: неужто снова овладетый Музой?!
- Не мешай! - Буркнул худой. - У меня бизнес-проект.
- Без нас — что?
- Биз-нес. Я деловой человек. Дело делаю.
- Здорово! Полезное?
- Вот, муха. - Деловой человек отвечал, не отрываясь от своего дела. - Иди куда шел.
- Прямо вот так?
- А как еще... гуляй.
Мальчик пошел, но через несколько шагов остановился и оглянулся. Сгорбленный человечек по сравнению с кучей железок казался муравьем.
- А я секрет колокольный знаю! - Внезапно озарившись, воскликнул мальчик. - Из некоторых металлов можно отливать колокола.
- Худой встрепенулся. Напрягся. Повернувшись к страннику, вопросил:
- А кто отливать будет?
- Если мы подружимся, то — мы.
- М-м-м...
- Я знаю, знаю как. И глину подходящую отыщу, и произведу правильный замес.
- Не врешь?
- А зачем.
- Надо бы нам составить договор.
- О чем?
- О совместном ведении бизнеса. Чтоб, значит, мы, партнеры, не кинули друг друга.
- Куда?
- Никуда. Просто теперь кругом одно кидалово. Ах, да: нам еще и бизнес-проект сладить надоть.
- Без него отливать нельзя?
- А смысл? Кому ты все это продашь...
- А просто так дать? Без про даже.
- Откуда ты, наивное дитя?
- Из деревни колокололитейщиков.
- Где питаются духом святым.
- В том числе и им.
- Еще расскажи, что у ваших литейщиков крылья росли. У тебя нет крыльев случайно? А нут-ка поворотись ко мне задом...
- Не буду. Крылья птичья привилегия. А у человека — мысли. Колокола — дело ясное. А в чем этот твой биз-нас?
- Когда вся эта катавасия пройдет, народонаселение пойдет в рост. Людям надо будет что-то строить. И тот металл, который я по деревням собираю, будет расти в цене. И да. Твой это колокольный секрет — ноу-хау. Его можно задорого продать. Интеллектуальная собственность.
- Про дать, про дать... пожалуй, ты и маму родную про дашь.
- Слушай, пацан. Достал уже. У меня стартап, а тут ты. Если не хочешь создавать совместное предприятие, шагай себе мимо.
- Кассы.
- Что?
- Да ничего. Желаю тебе...
- Себе пожелай. Сметки и всего такого. Да иди уж... пустобрех...
Мальчик покидал деревню со сквалыгой с чувством досады, будто оплеванный. Или просто коса нашла на камень? Конечно, деловой человек прав: дело надо делать, а не языком чесать. Только одно "но": человек оказался не в том месте не в то время. Эту гору железа надо ведь куда-то сбыть. Ежели край и впрямь опустел, кто купит? А возрождения края дядька может и не дождаться. Да, колокололитейные мастера работали небесплатно. Но никогда — ни от родного отца, ни от других колокололитейщиков — мальчик не слышал слов о выгоде. Может, взрослые скрывали от детей, что они такие же алчные, как и этот деловой человек? Но если так, лучше бы тогда и не родится вовсе. Печален мир, в котором все только и думают о том, чтобы урвать.
Через три безлюдные деревни мальчик пришел в селение, в котором человек, одетый наподобие волшебника (почему-то по мальчиковому представлению все волшебники — как добрые так и не очень — должны ходить в строгих костюмах), наводил своеобразный порядок. Этот худой высокий мужчина расхаживал по деревенской улице и мел ее березовым веником. Вздымалась пыль, костюм метельщика имел цвет дороги, а сам этот человек выглядел отрешенно.
Хотя дома сплошь покосились и просели, дворы выглядели ухоженными, там даже были скощены травы, а из земли ершилась веселенькая отава. Общее впечатление: наводится марафет на мертвеца. Уж мертвецов-то мальчик в свое время увидел вдосталь. Поэтому в чем-то он взрослее взрослого.
Все-таки вид этой деревни порождал светлые чувства. "Какое милое место! - Подумал мальчик, - Даже если этот человек не волшебник, он без сомнения великий дворник".
- Бог в помощь! - Воскликнул мальчик, подойдя к метельщику.
А волшебный дворник все мел, будто мальчика нет. Неужели он сошел с ума, встревожился наш путник. Тот, предыдущий, сдвинулся на коммерции, этот — на порядке. Пьяница сдвинулся на почве вина, писатель — на литературе, а у Царя так вообще мания грандиозо. Где-то мальчик слышал (очень-очень давно), что существуют сумасшедшие дома. Что это такое, он толком не знает, а посему вполне резонно предположить, что мальчик нагадано попал в сумасшедший дом. Ну, или край безрассудных.
- Ау! - Еще раз окликнул мальчик метельщика. - Ты меня слы-ы-ышишь?!
Дворник остановился с высоты своего роста стал пристально вглядываться мальчику в лицо. Столь пронзительно, что мальчик на несколько мгновений пожалел, что оставил родную деревню колокололитейщиков.
Дворник не отвечал. Даже непонятно было, доходит ли до него смысл сказанного. А, может, глухонемой?
- Бога нет. - Спокойно и неожиданно произнес дворник.
- Смелое утверждение. - Парировал мальчик. Он чуточку обрадовался тому, что метельщик высказал хотя бы что-то внятное. Пусть и противное мальчиковым представлениям о мироздании.
Долговязый отвернулся и принялся снова вздымать пыль березовым веником. Мальчику показалось, что подметание дороги все же не совсем осмысленное занятие. Такое впечатление, что человек работает просто ради движения. Он же не знает, что многие так делают и в т.н. «цивилизованном» мире — это называется «фитнес». Понаблюдав с расстояния, на котором пыль не лезет в глаза, за неспешными манипуляциями метельщика, он вновь обратился к долговязому:
- А я секрет колокольный знаю.
Тот снова остановился. После длительной паузы, опять изучив мальчика, изрек:
- А я знаю тайну миропорядка.
- Интересно. И в чем она.
- Ни в чем.
- Разве бывает тайна, которая ни в чем?
- Еще как бывает.
- Не понимаю тебя.
- Понимать не надо.
- А что надо?
- Знать.
- Разве можно не понимая знать?
- Ты знаешь, как устроен мир?
- Вовсе нет.
- Но ты с этим живешь. Значит, знаешь, зачем.
- Живу потому что просто живется.
- Вот видишь. Ты знаешь, что надо жить, хотя не понимаешь, для чего.
- Так Богу угодно. А ты даже в Бога не веришь.
- Я верю в себя.
- И ты себя ни разу не обманывал?
- Такого не было.
- Твоя деревня подвластна Тлену. Видишь: дома разваливаются.
- И что?
- Тогда зачем ты тогда здесь все метешь? Ведь рано или поздно тебе придется прибирать пустырь.
- Чтобы мести.
- Масло масляное.
- Да. А живем мы для того чтобы жить. Сам же сказал.
- И говорим для того чтобы говорить.
- Именно. Лучше мести, чем метаться.
Долговязый снова принялся махать метлой. Мальчик еще раз попытался привлечь внимание метельщика, но на сей раз тот не отвлекся на болтовню. Печален был образ метущего человека. Но, видимо, мятущийся и впрямь более жалок.
С таким человеком, размышлял мальчик, и в самом деле можно было бы подружиться. Да, он не в себе, одержим подметанием пыли. Немногословен, едок. Зато с ним замечательно было бы молчать. Каждый занят своим, и вроде бы двое рядом. Может, деловой человек и прав: пустобрехать скверно. Только с его без-нас-проектами как-то неуютно. А с дворником все же комфортно — даже несмотря на то, что он тоже своего рода деловой человек. Путь даже и не верит в Бога.
Да, рассудил мальчик, это человек как минимум самодостаточен. Ему ничего не надо, ибо он все нашел. Одна несуразица: не станет дворника, деревня метельщика станет такою же, как все. Она и так уже жертва Тлена, но хотя бы отличается макияжем. Вот если бы в этой деревне появились еще и плотник, печник, булочник, молочник, лекарь, сказочник и прочие Мастера — вот это было бы селение! А так — сплошная сумятица.
На окраине следующей деревни промеж двух сосен раскачивался гамак. В нем возлежал толстый человек. Ну, очень толстый, прямо гора сала. Сосны почтенно прогибались в такт качанию. Приблизившись, мальчик увидел, что толстяк дремлет. Жирные губы извергали утробный звук. Мальчик, в котором, как и во всяком ребенке, живет бесеныш, сорвал травинку и пощекотал волосатый нос.
Толстяк чихнул. Мальчик разливисто засмеялся. Взрослый открыл глаза, выпучил их наподобие рыбы и спросил:
- Ангел?
- Пока еще нет. - Честно ответил мальчик.
- А я - мыслитель. Когито эрго сум.
- Трудное у тебя имя.
- Ха! - Толстяк с немалым усилием, кряхтя принялся выбираться из гамака. Мальчику показалось, прошла вечность, прежде чем очередной странный тип принял вертикальное положение. Гипотеза о мире, который населяют лишь ненормальные — хотя слово "гипотеза" мальчику еще не было знакомо — нашла очередное подтверждение. - У-ф-ф... А похож на ангела. Смеешься ты звонко. Давно не видел детей. Думал, вас уже и не существует.
- Я тоже долго не видел взрослых. А теперь вот довелось.
- Все относительно. Люди до конца своих дней остаются детьми. То есть, наивно верят в чудо.
- Ты мыслишь об этом?
- Да обо всем. Потому что разум — единственное, что отличает нас от животных.
- А вера?
- Бог зверей — голод. Он ими управляет и заставляет свершать поступки. Вера в Бога Голода у животных очень даже сильна. Поскольку Голод действует и на нас, людей, следовательно, мы тоже отчасти звери. Но наш Бог так же порождает в нас несколько иные психические процессы. Ибо имя нашего Бога — Духовный Голод. "Не сытое чрево обещаю вам, но вечный Голод Духа". Читал ведь.
"Пустобрех. - Подумал мальчик. Да к тому же, как и все жирдяи, вечно страдающий от голода".
- Я читать пока что не умею. - Ответил мальчик. - Не у кого было научиться.
- А вот это хорошо. Потому что книги на самом деле мешают самостоятельно мыслить.
- Разве ты книг не читал?
- В том-то и дело что да.
- Да – да или да – нет?
- Чаще всего просто смотрел в книгу чтоб только разглядеть эту… свою мыслеформу.
- А я слышал, книги — кладезь знаний.
- Дружок... все что надо знать о жизни, ты уже знаешь. Когда станешь читать, ты начнешь забывать. И чужие идеи выдавят твои собственные мысли. По сути, они убьют в тебе личность.
- Значит, у тебя своих мыслей уже и не осталось.
- Это беда.
- И ты существуешь за счет чужих мыслей.
- Именно так, мальчик. Та философия "у-вэй", которую я исповедую, придумана вовсе не мною.
- А что такое — философия у... как ты сказал... бей?
- Та задал два вопроса. Философия — любовь к размышлениям. "У-вэй" — идеология сказки. Что бы ты не делал, все выйдет как задумал сказочник.
- Разве мы герои сказки?
- Нет. Мы — персонажи сказки, одни из.
- Твое "у-вэй" — тоже выдумка сказочника?
- Прелесть нашего мира в том, что никто не знает достоверно, кто он, зачем это ему и чем все закончится. Интрига.
- Надо же... одно время я думал, что и я, и все сущее — лишь фантазии цветка, который меня любил.
- У тебя поэтический дар, мальчик. Тебе надо сочинять.
- Пообщавшись с писателем, я твердо решил: сочинять не буду никогда.
- Каждый из нас что-нибудь себе да воображает.
- Но ведь и колокольный секрет не моя выдумка. А вдруг мы созданы не для того, чтобы выдумывать, а ради сохранения...
- Ты уверен, что секрет колокольный не твоя выдумка?
Мальчик замялся. Он ведь не настолько наивен, чтобы признаваться во всем.
- Вот именно, - продолжил толстяк, - да - по большому счету ни что не ново под Луной, но всякий раз мы придумываем полутона. Изобретаем нюансы. Один мыслитель жил в бочке на берегу моря, другой обитал в золотом дворце. Я вот подвисаю между соснами. А по большому счету мы все трое придерживаемся одних и тех же принципов. Ничего не надо делать, все само собою образуется.
- Тебе не кажется, что все образуется несколько иначе, если ты все-таки что-то будешь делать?
- На самом деле я кое-что делаю. Под моим весом прогибаются вот эти две сосны. Я влияю на мир даже при минимальном воздействии.
- Значит, твоя философия неправильная.
- И в чем же...
- Потому что ты хотя бы что-то делаешь просто потому что существуешь.
- Именно что существую. Вот сбросить бы мне лет эдак тридцать и килограммов хотя бы восемьдесят! Я бы тогда может и пошел бы с тобой. Но, видишь ли, бытие определяет сознание.
- Ты занимаешься одним, а мечтаешь о другом.
- Угадал.
- Значит, твоя философия у-бей...
- У-вэй.
- Да, прости. Так вот, твоя эта философия лишь средство самоуспокоиться.
- Скорее всего ты прав.
- Смею предположить, такова любая философия.
- Ты все время бьешь в яблочко.
- А ты не думал, что просто надо поменьше кушать и побольше двигаться?
- Скорее всего, я тебя не удивлю, сказав, что и это — тоже философия.
"Да, - подумал мальчик, - именно такая философия у соседа толстяка, метельщика".
- Неужели нельзя жить просто так, без всяких таких философий?
- Ты подумал, "когитотэрготсум" — мое имя. Это на самом деле мое кредо: я мыслю, значит я существую. Мальчик! А давай здесь жить вместе! В моей деревне обитали купцы, после них осталось столько провизии, что нам на сто жизней хватит! Будем праздно философствовать, вести диалоги в платоническом стиле.
- Ни в плутоническом, ни в каком другом ничего вести не хочу. Мне бы хотелось с кем-нибудь дружить.
- Разве диалоги не дружба?
- Нет. Это словоблудие.
- Как знаешь, как знаешь... а ведь две головы - лучше чем одна.
Толстяк бухнулся в гамак. Сосны подались. Одна из них треснула и повалилась — по счастью, мимо людей. Мыслитель нехорошо выругался.
- Вот все твое у-вэй. - С укоризной произнес мальчик.
- Ты ж-жестокий. - Прокряхтел толстяк, с трудом подымая свое бренное туловище. - У меня может травма.
- Это точно. - Бросил мальчик на прощанье. Он действительно не испытывал к этому человеку ни малейшего чувства жалости.
С немалым волнением мальчик ступал в село. Что это именно село, путник осознал, увидев церковь. Впервые в своей жизни мальчик созерцал настоящий храм. Да, торчащее на горушке строение значительно обветшало, несколько покосилось, но у него была колокольня. А колокольня — это дом для колоколов.
Взойдя на верхотуру, мальчик с сожалением обнаружил, что колоколов нет. Лишь только один язык величественно валяется на полу. По языку видно, что он принадлежал колоколу пудов на сто. И лишь только унылый ветер гулял под сводами.
Оглядев окрестности, мальчик не заметил в селе людей. Зато хорошо была видна долина реки, вдоль которой тянулась вдаль цепочка деревень — тех самых, по которым маленький странник недавно прошел. Велика ты, Матушка-Расея!
Мальчик, легко вздохнув, спустился на грешную землю. В сам храм заходить что-то не захотелось; мешала почтительная боязливость. Он побрел одичавшей улицей, ища, где бы можно переночевать. Столь насыщенный день близился к завершению, да уже и слипались глаза.
- Стоять! Руки вверх! - Услышал вдруг мальчик резкий окрик.
Он выполнил приказ. Из-за перекошенного угла сарая вышла женщина. Воинственен был ее вид: огненно-красные волосы, кожаные штаны, патронташ через плечо, на поясе висит большой нож, в руках — громадное ружье. А взгляд, как у дикого кабана. И все-таки это была женщина.
Подошла чуть не вплотную, мальчик даже чуял ее терпкий запах, напоминающий давно ушедшее. Строго спросила:
- Ты кто?
- Мальчик. Я секрет колокольный знаю.
- Вижу, что не девочка. Хотя... Но ведь у тебя должно быть имя.
- Было когда-то. Бориска. Но прошло столько времени, что я стал и забывать.
- Откуда ты?
- Из деревни колокололитейщиков. Все померли, один я остался.
- Куда же ты идешь, малыш?
- Друга ищу.
- Какого такого друга. Тута приятелей нигде нет.
- Любого.
- Нашел где искать. А я — Ева Вторая. Последний воин Расеи.
- Ты воюешь?
- Я защищаю.
- Что?
- Я же сказала: наш край.
- От кого?
- Разве ты не знаешь, что было нашествие, чудак? Всех поубивали. Микробами. Почти всех. Когда вымрут остатки, они и придут.
- Кто — они?
- Кто-кто. Агрессоры. Завоеватели. Цээр-у, снюхавшиеся с пришельцами. Они специально в своих секретных лабораториях нарастили ентих мокробов, чтоб на нашу Расею проклятие наслать. А потом придут и завладеют нашими недрами.
- И ты будешь с ними воевать?
- А то.
- Я тоже когда-то играл в войнушку. Когда было с кем. Но это была игра. И очень давно. А у тебя, кажется, не игра.
- Уж не до игр, когда народонаселение истреблено. Одни только мы остались. Последние из... этих... магикян. А что такое этот твой секрет колокольный?
- Я умею отливать колокола. Кстати, правильные колокола способны отгонять всю нечистую силу. За счет вибрации, это научный факт.
- И пришельцев?
- Даже микробов.
- Если это так, твое селение защищено.
- Все хуже. Сработал закон сапожников без сапог. В нашей колокололитейной деревне в трудную годину колоколов не оказалось. Все отливали по заказам. И кстати: куда делись колокола с колокольни в твоем селе?
- О-о-о... все случилось в эпоху, когда меня еще не было. Расея вновь воевала — у нас же воинственная страна — колокола сбросили и перелили на пушки.
- Надо же! Значит, где-то есть пушколитейная деревня.
- Скорее, была.
Мальчик вспомнил ржавый шар в руке Царя. Похоже, это пушечное ядро. Воительница вдруг, переменивши тон, разоткровенничалась:
- А меня были дети. Две девочки и два мальчика. Священник говорил, их забрал Господь и там им хорошо. Но я не верила.
- Разве этому можно не верить...
- Это нас успокаивало. Потом у священника тоже умерли дети и он горевал. Когда помер и батюшка, некому стало нас утешать.
- Я уже сегодня слышал, что Бога нет. От одного хорошего человека. Правда он сумасшедший.
- Да. Я знаю. В некоторых деревнях еще остаются двинувшиеся рассудком. Но им недолго осталось.
- Ты горюешь по своим детям.
- А как иначе. Они же плоть от плоти моей. Кровинушки.
- А я по своим родителям не горюю. Потому что папка... впрочем, это неважно.
- Наш храм назывался "Умягчение злых сердец". В честь образа Богородицы, которому молились о победе добра над гневом. Тот образ до сих пор в храме. Я пробовала молиться, но оказалось, молитв не знаю. Вот.
- А я знаю.
- Хочешь, нашу Богородицу покажу? Ты там молитвы почитаешь. Может Матерь Небесная потому и не умягчает мое сердце, что никто не молится.
- Я тебя научу молитвам. Только давай завтра. Я так устал.
- Хорошо. Отдохни, малыш...
Мальчик пристроился на лавке, положив голову на ляжку воительницы. Та, поглаживая ребенка шершавой ладонью по голове, затянула печальную песню.
Мальчик уже стал было окунаться в сладкий сон, но вдруг ему вспомнилась коза Дульсинея, оставленная на самопрокорм. Уж не прокормились ли ей волки? Он представил себе косточки, разбросанные по поляне. Вздрогнул. И провалился в пустоту…
Ах, да! Забыл сказать. Одну из граней секрета колокольного знаю и я. Вся соль в дерьме. Это не шутка. В глину для прочности колокольной формы надо добавлять помет домашних животных, предпочтительно козьи горошки. Навоз не только предотвращает растрескивание, но и передает металлу колокола некую таинственную энергию.
Животное поедает растения, тянущее соки из Земли-Матушки. Перемещаясь по желудочно-кишечному тракту дерьмомасса насыщается особенной витальностью от живого организма. Современная наука еще не открыла данный вид энергии, а посему пока еще действует принцип веры.
Мальчик видел, как колокололитейные мастера любовно собирают козьи катушки. Пацанчик мотал на свой пока еще не выросший ус. Так что ребенок не лгал, рассказывая о том, что дескать известен ему секрет колокольный.
А посему обращаюсь и к колокололитейным мастерам, и к литераторам, да и ко всем творческим людям: не брезгуйте дерьмом! Аминь. И старинная русская поговорка о том, что де сначала надо разобраться в дерьме (ну, понять, почему корова лепешкой а коза горошком), и только потом уже решаться лезть в высшие эмпиреи, все еще актуальна.
БОТАН
В одном царстве-государстве жил человек. Длиннющий-худющий что оглобля, чуть ветер подует — он и качается. А штоб поменьше падать, любил на корячках ползать, отчего пригляделся к былинкам земным, а еще увлекся мирмекологией, то есть жизнью муравьев. Умел человек всякое обстоятельства в пользу ума своего применять; но не всегда созерцание пользительно для общественной надобы.
В народе мужичонку прозвали сообразно: Ботаном. Хотя и сторонились — так, просто от греха. Фольклоное мышление — оно такое: все непонятные типы — потенциальные тихие омуты. Зато мальчишки потешаются: «Бо-тан, Бо-тан, ты пошей себе кафтан! Богомолом ползешь — и соплю най-дешь!» А он не обижается, все долговязые — добродеи. Это потому, наверное, что нервные импульсы пока до мозгового центра зла дойдут, уже и потеряют ударную силу.
Разумел Ботан по-своему: у былинок есть неброская лепота, у муравьев — миропорядок, а у людей покамест далеко не все совершенно. Отсюда вывод: человечеству есть, куда двигаться, а идеалы под ногами толкутся. Разве только мы засматриваемся совсем не на то, что содержит Истину.
Случился раз у Ботана момент душевной слабости: измучившись никчемностью, пошел он топиться. Едва допыркался до воды, все лягушки-то в болотину попрыгали. Нет, думает Ботан, коли меня эти создания Божии боятся, значит, я не самый последний на этой планете! Вот взять муравьев или былинки: те молча свое дело делают, ни от кого не шарахаясь. Значит, стоит ихние обычаи перенять и человечеству мудрость великую передать.
Долговязый судил так: мы, то есть, гомо сапиенс, потеряли страсть к миропорядку, это и есть наша трагедия. Надо у всякой твари земной учиться чему-то доброму, а не воображать себя царем-батюшкой матушки-природы. И вообразил себя Ботан героем мира человеческого, борющимся со всякой вылазкой недобрых сил. Для чего начитался советской фантастики, где правильные герои мочили героев неправильных, утверждая светлые коммунистические идеалы, на еще насмотрелся блокбастеров голливудских, в которых суперчеловекопауки творят всякое добро во благо суперчеловекопаучьей справедливости и ценностей демократических.
От миросозерцания долгого, бывает, что и мозга за мозгу заходит. А, впрочем, это как правило. Рано или поздно такие как Ботан вскакивают с колен — нужны только соответствующие медицинские показания — и начинаются какие-нибудь безобразия. Вот и с Ботаном такое случилось. То есть пограничное состояние переросло в клинический случай. И однажды Ботан, сконокрадствовав доходяжного колхозного мерина Роспердяя, отправился в священный поход. Егойная фантазия — я конечно имею в виду не мерина (хотя и его в каком-то смысле тоже), а человека-оглоблю — заключалась в том, что де миссия Ботана — пострадать за человечество. Ну, наша цивилизация такое уже проходила — я имею в виду Данко. С одной стороны, имело место преступление: кража колхозного имущества. С другой — поступок настоящего героя и в определенном смысле рыцаря.
Так и со всеми революционерами, религиозными фанатиками и святыми: они ратуют за добро, но заканчивается завсегда экспроприацией, а затем и большой кровью. Виноваты в сущности и не личности даже, а серая масса, которая про былинок и насекомых не понимает, но хорошо знает, что такое дыба, плаха, эшафот и гильиотина. Народу больно нравится казнить, и даже неважно, во имя чего — вон, в той же Гишпании аутодафе обставлялись так, что даже карнавал бразильский позавидует. Ну, а что демонов и прочих драконов Эдема только выпусти — они и сами себе сечу найдут... а без этого дела не существовало бы мировой культуры.
Вот едет себе Ботан на Распердяе степью холмистой — и видит: трое одного бьют. Побиваемый катается по траве будто мячик — потому что он маленький и кругленький — бивцы же приговаривают: «Должок платежом красен, задОлжил деньгами — отдаешь звездюлями!»
Спешился Ботан и вопрошает:
- Пошто человека забижаете?
- Иди уж себе, верста коломенская! Не лезь не в свое дело.
- Остановитесь. - Заявляет Ботан. - Нет такого закона — человека по земле ногами катать.
- Дак мы и тебе докажем, что законы естественные вернее писаных.
- Нет. Не докажете. Даже у муравьев...
- Все. Достал, зануда. Щас как...
И что-то нашло на Ботана, какая-то, что ли, энергия героико-эпическая обуяла. Взял Ботан булыжник дорожный — и киданул. Оказалось, рука длинная что праща работает: камень попал в одного из троицы. Кровь у мужика потекла из темечка, упал человек как бы замертво. Двое оставшихся поперли на Ботана, приготовясь отвесить изрядную меру. Наш же герой, повинуясь инстинкту самосохранения, второй камень взял, размахнул — и второго пришиб. Третий не стал свирепствовать и разумно убег восвояси.
- Что ж ты делаешь, глупый человек? - Вопрошает, от пыли отряхиваясь, толстяк. - Умчишься ты на коне своем лихом, а они оклемаются — и вдесятеро тумаков по мою пропащую душу надают.
При слове «лихой» мерин воспарял. На самом деле Распердяй на колхозном дворе заживо гнил, а в степь широкую-просторную выгнась, почуяла животина стезю. Час от часу на воздухе вольном и травах сочных Распердяй силы набирался.
- Правду утвердил. - Ответил Ботан.
- Ну, задолжал я средств денежных тем мужикам. Побили бы и простили. А теперячи не простят, вот и вся правда твоя.
- И хорошо. Коль ты ломоть оторванный, пошли вместе всякие подвиги творить. Как звать-то тебя?
- Обзывают меня Прыща. Да я привык.
- И что?
- Пусть обзывают.
- Я про подвиги.
- О, Господи...
Рассудил Прыща: до времени покантуется в компании этого долговязого дуралея, авось те трое и остынут. И согласился. Сперли Ботан с Прыщей на одной ферме ослика глупомозглого. И, кстати, снова оглобля не сообразил, что воровством добра не плодишь — я ж говорю: мозгу свинтило. Вот и получилась веселая бригада: оглобля на мерине да колобок на осле, которого толстяк обозвал Тараном.
Едет странная, но забавная парочка степью ковыльной, да и спорит, что дороже: свобода или колбаса. У каждого свои доводы и аргументы, меж тем обоим невдомек, что два понятия несоизмеримы. За свободу не колбасой плотят, а жизнями. За колбасу же расплачиваются деньгами — ежели конечно не воры. А вот настоящая свобода — та, которая воля вольная — добывается разве что в борьбе. Но люди чаще воюют все же за колбасу.
А у мерина с ослом своя дискуссия, на языке копытном. Таран иакает:
- Што воля, што неволя... все одно.
- О-о-о, не-е-ет! - Отрицает Распердяй. - Надо только ощутить сам момент. Воля — настоящий пир духа. Ради этого и жить-то стоит.
- И, конешно, еще и под уздцы...
- А мне просто интересно, что этот мой чудак на букву эм учудит. Интрига, так сказать.
- А ежели он тебя на колбасу?
- В колхозе вероятность повыше будет.
- Ну, коли работать исправно, еще не факт. Ты, лошадиная твоя душа, не совсем видно понял: для нас, копытных, воли нет, а есть покой и счастье.
- Ты, ушастый, припомни своих предков, которые гуляли себе по степям и седоков не знали.
- А ты, выпуклоглазый, не забудь, что на воле этой твоей тебя кто-то подковывать должен...
В тот момент пролетал трактом богатый экипаж с вооруженной охраною. Сидит там девка крупная, дородная. Только одного зыра хватило Ботану, чтоб в матрону влюбиться: очень уж важная персона напомнила оглобле матку муравьиную, а мир дружных насекомых Ботан за идеал держит.
- Вот моя Дульсинэя! - Воскликнул Ботан.
Меж тем девку звать не Дульсинэей, а похоже: Дуся. И она — наилюбимейшая дочь правителя здешнего края. Давно ее папа выдать замуж хочет, да никто из принцев не зарится. Вид уж больно величественный.
Один из охранников, присвистнув, стегнул Распердяя — да так, что тот в канаву устебал и Ботана уронил. И умчался эскорт в даль светлую.
- М-м-мда... - Раздумчиво произнес Прыща, наблюдая восстающего из грязи напарника. - Сон глупости рождает красавиц.
- Ничего. - Ответил Ботан, отряхаясь от грязи: - Главное ведь — совесть на замарать.
По поводу совести. Что отжали лошадь с ослом — ладно. Но вот все остальное — совершенная нравственная деформация. Принялись Ботан с Прыщей по местным дорогам шерстить, ратуя за справедливость мироустройства, при этом не брезгуя насильственным отъемом разных материальностей. Отымали, конечно, у тех, кто по ихнему сугубому убеждению имеет шибко много — то есть, у богатеньких и здоровых — отдавали же нищим и убогим. Но не всё, далеко не всё, ибо кушать хочется ежедневно даже святым. Тем более — кто проведет грань промеж зажиточных и убыточных? Здесь же не бухгалтерия. Но так у всех народных героев: они думают о высочайших материях и явлениях, а вовсе не о критериях достатка, отчего и размножается несправедливость вкруг всех праведников.
Меж тем слава о Ботане-правдозаступнике и его сподвижнике впереди наших героев идет, да еще и сплетнями погоняет. Оказалось, и Прыща кой-что могёт, а именно кричать благим матом столь пронзительно, что сам Соловей-разбойник от завидок бы удавился. В каждом ведь человеке есть какой-то дар, вот только неизвестно, Божий ли. А народ у нас в чудеса привыкший верить: появилась банда заступников, значит, они богосданные. Такая же, кстати, история давным-давно случилась с одним молодым человекам из городка Назарет после того как он наткнулся на бригаду рыбаков. По счастью, Ботан покамест ни на кого не наткнулся кроме разве Прыщи, а то бы тоже закончилось Варфоломеевской ночкой.
Лишь поверхностно врубился Прыща в Ботаново мироучение — ну, про муравиьшек там, былинки и цветочки (среди которых, к слову, тоже встречается хищники и паразиты) — зато неплохо подогревал древнюю игру «дурак и резонер», слуги такое развлечение уважают. Да пусть себе детё великоростное тешится! Надо бы только выбрать момент, чтоб вовремя соскочить, но... как бы это и сказать-то... короче, пришлась по нутру Прыще такая жизнь. А вот его ослу — не очень. В то время как Распердяй крепчал, Таран — хирел. Ослу привычнее существовать с уверенностью в завтрашнем дне — что завтра будет так же серово, как сегодня и вчера — а тут каждый день на хвост приключение. Да еще при очередном добродеянии его седок увесистый столь истошно визжит, что аж уши загибаются. Задумал и Таран скорейший побег.
Дошло до местного правителя сведенье о двух благородных разбойниках, имеющих магическую силу и авторитет в среде народонаселения; хочет он взять себе отчаянную парочку на службу. Дело в том, что в другом конце той земли завелась банда жестокая и коварная: вот те-то грабят без идей и филантропии. Атаман ее по имени Опта характерен жескотокстию неимоверной, хотя и ложкой меда в изрядной бочке дегтя является то, что много средств изувер жертвует церквам да монастырям, а одну пустынь даже основал: в ней подвизаются все злодеи, порешившие по выслуге лет оставить привычный промысел, грехи замолить и тем самым спастись. Неизвестно, спасутся ли, но уж просветятся — это точно, да так, что будут всех еретиков в ямы бросать и к правильному богославию принуждать. Я к тому сие говорю, хотя это к нашему делу не относится, что это только в сказках бывают черные злодеи и белые праведники, черные монахи и белые попы; в реалиях все сложнее.
Оптину банду искоренить хотели многие: военные отряды пытались истребить, и народные ополчения хотели задавить, и бабские чары старались разложить. Ничего не получается: люди Опты что казаки вольные — за кизячий дым и лихой задор способны маму родную не пожалеть.
Итак, выискали посланцы Ботана и его сподвижника Прыщу, предлагают: побеждает рыцарь незаконное вооруженное формирование — получает должность при дворе: главнокомандующего внутренними войсками.
- Хорошо, - отвечает оглобля, - можно и попробовать. Я войска внутренние построю по принципу муравьев-воинов: будут они у меня благопристойный порядок блюсти. Но этого мало: хочу еще в местной гимназии кафедру — чтоб курс вести согласно моейному учению.
Летит депеша правителю. Тот рассуждает: Ботан — дурак стоеросовый, это согласно оперативным сведениям. Конечно Опта этих двух тупиц погубит, так что двумя смутьянами на моей земле меньше станет. А ежели случится чудо и победит Ботан, еще неизвестно, дам ли ему должность. И уж никаких лекций не будет — это точно... не хватало еще мозги молодежи засирать. Так что надо итить на компромисс.
Приехав в город на аудиенцию к правителю, в первую руку Ботан увидал Дусю — и конечно снова обомлел. И даже неважно, чья она дочь, тут дело во флюидах. Дуся, глянув на рыцаря печального образа, свое смекнула: «Урод, конечно... но замуж совсем невтерпеж. Это хорошо, хорошо, что он на меня восхищенно глядит. Я такого уж построю...»
Едва отправились в поход на край земли, Таран решил, что непременно сбежит в эту ночь, о чем даже Распердяю не заикнулся. Точно такая же идея возникла и в голове Прыщи; чуял толстяк недалекий предел авантюры.
Молва о рыцаре на белом коне (ах, забыл уточнить, что Распердяй — белый) докатилась и до края земли. Известно, что такое испорченный телефон, так вот, сарафанное радио испорченней вчетверо. До Опты дошли сведения, что де Ботан-богатырь ростом с церетелевского Петра, конь егойный поболе бронтозавра будет, а слуга как заорет — аж в Америке торнадо подымаются. Но не испужался Опта, а приказал своим степным волкам с тылу зайти и героя внезапом поразить.
И вот ночью, под светом разве звезд, ибо Луна коварно скрылась за окоем, сорвались, сконсолидировавшись, Прыща да Таран. Рванули беглецы что есть мочи (конечно, я говорю о мочи Тарана), а чтоб нервы успокоить, колобок криком своим истошным повизгивает. Всем известно, каковы глаза у страха, но вы даже представить себе не можете, что это может значить во тьме ночной степи. Услышав топот тараний да свист соловьеразбойничий, оптинские бойцы переполонились: "О, Господи, великанище план наш разгадал, щас всех нас спогубит!" И побежали прочь. В панике не приметили, что впереди обрыв, все в тартарары попадали и насмерть разбились. Как говорится, взяли противника на Тарана, сами того не предугадав.
Прыща с Тараном тоже перепужались воплей по дурости погибающих оптинских разбойников и взад вернулись, ибо дальше бежать было боязно. Поняв, что проиграл, Опта сам вышел в полон сдаваться. Поскольку наши герои дрыхли, пришлось их растолкать. Вот ведь, рассудил главарь, каковы изверги: дрыхучими прикинулись, хотят меня на арапа взять… Опта заключил: если уж и дано с жизнью расстаться, уж лучше по-человечьи, через казнь, а того ужаса, что Ботан-рыцарь сеет, стоит избежать.
Итак, вернулся Ботан с добычею, и под звуки маршей правитель поставил долговязого командовать внутренними войсками. Обещал и кафедру дать, но это просто время тянул. Прыщу произвели в подполковники и назначили командиром роты разведчиков внутренних войск. Да еще и звание Героя той земли дали — за смелую ночную атаку. Колобку опять забавно стало, куда вся эта авантюра зайдет, так что линять он покамест погодил. А вот Таран под шумок таки утек. И след его мы теряем.
Опту правитель действительно помиловал, то есть, четвертование заменил на темницу. А немногим погодя заслал в особую ссылку: дал отряд головорезов и велел покорять северные, населенные самоедами земли. Злодейские кадры разумным правителям нужны, всю Сибирь в старые добрые времена такие вот Опты покорили.
Промеж Тарана и дамой его сердца Дусей завязались тонкие отношения. Правителева дочка жеманится, но морально уже готова отдаться в принципе. Все думает: «Уж погладь ты меня хотя б за какие места!», а оглобля знай грузит ее на свиданьях мудростью былинок и муравьев, и как-то странно оглядывает дородное тело. Правитель и рад бы дать благословенье на свадьбу, да по обычаю тех мест брачные сочетанья возможны только внутри сословия. Вот, если бы возвеличить Ботана до ранга принца...
А тут на радость — свежая напасть той земли. А именно, в Востока пришла орда несметная басурман, которая продвигается к столице, селения разоряет, золото и баб себе берет, а все остальное изничтожает. Дает правитель указ: Ботан-богатырь во главе внутреннего войска выдвигается на Восток и вступает в поединок с ордынцами. В случае успеха получает он в награду одну десятую часть земли, а с нею и чин принца. Опять сильно не уверен правитель в успехе кампании, но чем чёрт не шутит. А на всякий пожарный случай приготовился к сепаратным переговорам об условиях сдачи земли супостатам поганым взамен своей неприкосновенности.
Орду вел хан Трахтамыш. Ему хотелось в Европу, но на пути стояла несколько малозначимых земель, одна из которых — та, о которой ведется наш рассказ. У Трахтамыша много жен, злата, булатов, коней и баранов. Но не хватает этого... как его... ах, да: культур-мультура. Вот и вздумал хан туда с мечом прийти и поднахвататься. Орда — варвары. Земля, на которую он сейчас пришел — обиталище скифов. И кажись нашел булат на камень. Забыл уточнить, извиняйте: и Ботан, и Прыща, и Опта, и даже Дуся — все суть есть скифы. Правда, сами они о том не догадываются.
Вывел Ботан внутреннее войско в лог широкий, лагерь приказал разбить. Сам же чуть повыше свой штаб расположил, на кургане посередь лога. Приятно военачальнику глядеть, как люди его что муравьишки кругом деловито снуют. Прыщу как командира разведки отправили на дозор. А какой из толстяка разведчик? Хотя в некоторый вкус командования подразделением колобок все же вошел. Ну, и подумал жирдяй, что он и впрямь Герой той земли и разведчик не хуже Штырлица. А это значит, тоже мозга за мозгу зашла.
Меж тем ордынцы Трахтамышевы, будучи знатоками степной стратегии, уже все повыведали и лагерь потихонечку окружают — чтоб на рассвете всех аборигенов врасплох застать и перебить. Разведку уже всю поистребили, словили и Прыщу да горло перерезали. Кажись вовремя Таран-то свалил. Отсюда мораль: не стремись входить во вкус и мозгам расходиться не дозволяй.
Что нам, скифам, завсегда помогает? Погода! Хотя, иногда и вредит. Заполночь разразился страшенный ливень. Все до нитки вымокли, и, когда дождина прошел, велел Ботан разжечь костры и скорее одежду высушить. Собрали по степи колючек — плохо горят, мокрые. Тогда принялись в кострища порох подкидывать. А к тому времени — рассвет. Наблюдают басурмане с высот такую картину: в логу сидят голые люди — что-то в огонь кидают, и это что-то яркими искрами стреляет. Ну, думают: наверно камлают. Доложили Трахтамышу: тот напрягся, не любит он шаманство.
На рассвете из земли теплая испарина пошла, а вместе с нею — гнус. Ветру нету, весь дым к небосводу уходит, гнусу — раздолье. Терпели, терпели люди, а первым не вынес Ботан. Он же худющий, гнус кожицу до костей прокусывает. Выхватил оглобля головешку горящую — и побег. А вместе с ним и все внутреннее войско с головешками поскакало, включая и нижнюю часть кавалерии. Это как массовый психоз. Смешались люди, кони... впереди же с головешкой Ботан скочет, а рядышком тоже взбесившийся от гнуса Распердяй.
Со многими войсками воевали басурмане, а с голыми людьми, да еще с головешками и бешеными лошадьми, еще нет. Вот тут Трахтамыш и рассудил: уж коли аборигены этой земли голышом в атаку ходят, лучше в эту землю не суваться. И приказал орде своей отступить.
Снова Ботан возвращается триумфатором, гарцует на белом коне, а вокруг все цветы да почести. Не хотел правитель освобожденной земли, а пришлось Ботана удовлетворять. Свадьбы была скромная, но все перепились. Больно было смотреть людям на жениха-оглоблю да невесту-увальнюху. Жутко было думать, что по смерти нынешнего правителя править будут эти. Но так и случилось. Правитель захирел да внезапно помер. Такое бывает, особенно в высших эшелонах. Ходили слухи про отравление, якобы учинила его любящая дочка, но это все злые наговоры. Просто папаня впал в депрессию и запросто стух.
Помните, я намекнул на бригаду рыбаков? Так вот: будучи в уважительном статусе, Ботан заимел много апологетов, которые сначала собрались в общество почитания былинок и муравьев, а потом рассредоточились в агрессивные банды, терроризирующие местное население на предмет почитания законов природы. За неверие в мирмекологию могли и на дыбу. Появились и зачатки религии, названной вовсе не ботанизмом, а дусекратией — ведь Дуся Великая знаменовала муравьиную матку — ту самую, вкруг которой вся жизнь в человейнике кипит. В конце концов Ботан потерял доминирующую роль, ибо для всякой порядочной матроны большее число партнеров — благо. Наш оглобля был выброшен на свалку истории и забыт. Но и это еще не все: появились и другие матки, претендующие на роль Дуси Великой. И начался новый исторический период той земли: Война Маток.
Вот, собственно, и вся взаправда. Как один умник сказал, теперь сказки уже не те.
ЧЕЛОВЕКОПЕС
Жили-были в одном селе бедняк да богатей. Бедняк ютится за плетнем дырявым, богатей — за забором бетонным. Любил богатей с псом своим породы бойцовой по селу променад трусцой делать: он желал быть не только богатым, но и здоровым. И как-то бедняк, сильно с бодуна, навстречу поутру брел, похмелиться желал. Пес бойцовый больно не любил перегар — набросился на бедняка с лаем истошным. Бедняк в сердцах оружие пролетариата булыжник схватил — и прибил благородную псину.
Дело до суда дошло. А с богатым судиться — что с сильным драться, тем паче у богатея адвокаты грамотные, а у бедняка одна дурость праведная. Прокурор просил три года условно, но у богатея своя мысль. Уж очень он к псу своему бойцовому привязан был. И присудили бедняку особую кару: должен он каждую ночь восемь часов богатею служить... цепною собакою. Хотел богатей вообще в рабство собачье бедняка заполонить, но более восьми часов в сутки законодательство батрачить не позволяет, ведь у нас права человека и все такое (но не все работодатели о сем знают). Зато по судебному установлению бедняк по ночам права не имел на голос человеческий, а только лаять должон в служебном порядке. И дополнительное наказание, так сказать, в виде изощрения: в присутствии богатея и днем бедняк никакого права на голос человеческий не имеет, а только гавкать да скулить обязан. Вот, какие судьи у нас бывают — за мзду мамку родную угнобят.
Конечно, прежде всего богач хотел бедняка прилюдно унизить. А для того, чтоб было наказанному постыднее, богач приказал в заборе бетонном окошко прорубить со стеклом бронебойным. Все село в очередь к тому окошку выстраивалось, чтоб, значит, на торжество правосудия глянуть.
Надо сказать, бедняка того на селе не любили: с детства рос обалдуем и скотиною, учиться не хотел, зато по садам лазил и плоды крестьянского труда мародерствовал. Было время, бедняк и в художественной самодеятельности выступал, и надежды подавал, но зловредные привычки завсегда верх берут. Так что общество в целом оказалось на стороне богатея, человека на самом деле работящего и трезвого. Был бы человекопес толковым, может, в люди бы выбился, стал бы музыку сочинять или, что ли, картины маслом писать. Но все иначе срослось.
Ночью бедняк на дворе богатея собакою служит, днем обиду вином горьким топит. Это ж надо такое издевательство форменное! Даже в тюрьме — и то права с понятиями сходятся. На самом деле, полагаю, в том селе фашизм случился: посчитали некоторые, что двуногое существо недостойно звания человеческого. Сегодня тунеядца на цепь посадили, завтра — педараста какого-нибудь, а послезавтра глядь — и еврея. Как говорится, дай только волю народу — он и не попросит броду. Одно слово: сброд.
Месяц проходит — селянам история приелась: никто уж не ходит пялиться на человекопса. Наш же бедняк злодейство задумал: связался с бандой разбойников и обещал в усадьбу богатееву впустить, когда тот в отлучке будет. Окрылились жулики, ждут подходящей ночи, чтоб, значит, добычу забрать.
И она не преминула настать. Отворил ворота бедняк, супостаты и проникли. Тащат воры добро — и мужик себе лает, причем со всей мочи, на все село слышно. Селяне еще тогда подумали: ну вот, крышу снесло у пьянчужки нашего, слава Всевышнему! Вынесли воры все — и широкою, вольную дорогой лихою пропали в ночи. Бедняка же на прощанье по холке потрепали и удачи пожелали.
Возвращается богатей поутру... Господи Боже ты мой! Полное разоренье в палатах наведено. Хотел потерпевший человекопса прибить на хрен, но вспомнил, что у нас есть правосудие. К тому времени старый судья исдох: на охоте по случаю прокурор служителя Закона застрелил. А новый судья, женщина молодая и с апломбом, попалась принципиальная, системой еще не испытанная. И учинила она на суде форменный допрос:
- А скажите-ка, уважаемый потерпевший, лаяла ли ночью собачка ваша?
- Откель мне знать, - отвечает богач, - коли меня дома не было?
- Тогда давайте свидетелей спросим...
Полсела показало: гавкал человекопес всю ночь как проклятый.
- Но надо было еще орать, что грабят, мол!
- А как же сей гражданин орать мог, - отвечает судья, - коли вот установление, в котором человеческим языком черным по белому записано: не может он по-людски по ночам, а только гавкать обязан.
- Так пусть здесь словами расскажет, как все дело было!
- Так тоже невозможно, гражданин потерпевший. Срок апелляции по тому суду истек, а там четко указано: не может ответчик при вас словами. Дура лекс — сет лекс.
Вот, дура, злится про себя богатей. Но соглашается на то, что бедняк при отсутствии присутствия богача человеческие показания даст. Вышел богатей из зала, а бедняк принялся пургу всякую нести. Что якобы богатей сам, наверное, грабителей нанял, чтоб страховку получить, человекопес всю ночь пролаял, пытаясь остановить жуликов, но никакая сволочь не услышала и не спохватилась. Хотел человеческим голосом на помощь позвать, на вспомнил епитимью, судом наложенную.
Заходит богатей в зал... дали ему почитать показания человекопса — так у богатея аж шары на лоб:
- Брешет, брешет он все, скотина, ваша честь!
- Что он такое брешет? - Спокойно говорит судья. - Что не мог человеческим голосом на помощь звать? Что вы можете по существу-то сказать, истец...
Богач заскулил.
- Хорошо. Давайте выслушаем ответчика.
Бедняк тявкнул. Спохватилась судья, что не может бедняк при богатее говорить, велит последнему выйти. Бедняк и докладывает:
- Службу я вынес, товарищ судья. А за остальное можете карать.
Тамбовский волк тебе товарищ, привычно хотела парировать женщина, но, видимо, испытывая некоторую симпатию к маргинальному элементу, ласково произнесла:
- Никто вас карать не собирается, друг мой, у нас здесь не ку-клукс-клан.
И присудила: в иске отказать, хотя превращение человека в человекопса уже не отменишь.
- Вот, с-сука! - Воскликнул богатей, услышав судебное решение.
За что и пострадал: выписали потерпевшему штраф за оскорбление Суда.
Не смирился богатей, а даже завелся: повез бедняка в областной город, в суд инстанции повыше. Вот тут и напоролся наш крутой. Тамошний судия, изучив дело по существу, пришел к выводу, что суд районный нарушил ряд актов законных, принудив человека лаять. Тот судья, которого прокурор шлепнул, превысил полномочия. Оказалось, нет на Руси-матушке закона такого озверять даже бичей, а есть Конституция, в которой как топором вырублено: никто права такого не имеет лишать свободы другого. Да и установление лаять есть попрание смысла здравого — то ж не бедлам лондонский. Судья областной напрочь запретил богатею заставлять бедняка гавкать. Богач совсем уж обозлился, судью собакой последней обозвал, штраф изрядный заплатил — и вместе с бедняком во град Москву отправился, в суд Верховный. Мужик было противился, но адвокаты богатеевы настояли, что пока суд Верховный отмену унижения бедняка не подтвердил, оно в силе остается.
Едут богач с бедняком лесом глухим — тут рев раздается. Бедняк заранее договорился с бандитами, чтоб те попужали.
- Что? Почему... - Испужался богач здорово.
- А то, - говорит бедняк, - что это леший с лешатами. Окружили нас, застремали, и лишь собака лаем отогнать сможет.
- Так лай же, ч-чёрт!
- Не-е-е. Мне гавкать судья запретил напрочь. Иди ты к лешему.
- Не хочу. Ну, дружок, погавкай... а?
- Такого желания не имею. Сам бреши.
Что делать... пришлось богатею гавкать. Лесная нечисть воет — богатей заливается. Так полночи и пролаял. К рассвету вой затих, а бедняк смеется.
- Ты што, пес поганый, - возмутился богач, - провести меня вздумал?!
- Это точно. - Признается бедняк.
- Так я тебя в суд, на дыбу, в мешок каменный!!!
- Валяй. - Отвечает бедняк. - В суде я и расскажу, как ты всю ночь пролаял.
- Гнида ты.
- Сам такой. Ну, что... поехали в суд, что ли.
- Постой. Ладно. Дам я тебе часы золотые швейцарские. Только ты не говори никому, что я лаял.
- Идет. Помолчу, так и быть.
- Ах, ты...
С тем и разошлись. Богатей вновь себе добра нажил, а бедняк все бухал да пировал, пока не пропил — сначала часы швейцарские, а после и жизнь свою собачью.
РОССИЯ ТАМ, ГДЕ БЕРЕЗЫ
Спросите любого носителя краткоствольного огнестрельного оружия: трудно ли жить без пистолета? Сто процентов ответ будет однозначным: трудно жить без пулемета! И к чему это я...
В одном селе жил мужик-недотепа, закоренелый холостяк и природный тунеядец. Звали того мужика Степой, что очень хорошо рифмуется с одним из вышеназванных слов. Степа был поэтом. Но стихов не сочинял (лениво), а просто созерцал сущее и под ритм своей жизни её, родную, прожигал что есть мочи. Да вы таких знаете — среди ваших соседей их хватает. Даже иногда задумаешься: на что Господь Бог создает очевидных нулей, ежели от них ни толку, не проку, а все не в лад и невпопад? Мне вот замысел непонятен, хотя, видимо, зерно во всем этом есть — иначе подобного рода персонажи не становились бы позитивными героями русских народных сказок.
Однажды, в разгар суровой зимы Степа обнаружил, что ему нечем топить печку. Что ж — вздохнул и поперся в лес. Выбрал чахлую такую березку, ржавым топоришком замахнулся — и слышит:
- Свет мой Степушка, не губи ты меня, младую, оставь в покое! Я тебе за то желание исполню.
Сначала Степа сверился, не есть ли то признаки белочки. Да нет: ввиду отсутствия присутствия денежных средств вроде бы не на что было ему бухать. Осторожно так вопрошает:
- Чье желание?
- Твое, Степушка, чье же еще, сердешный. - Отвечает березка.
- А откель ты меня знаешь, растение?
- Как же мне тебя не знать, ежели ты так любишь нами, природы твореньями, взор тешить. Мы, коренастые создания, тоже тобою порою любуемся и верим в то, что среди человечества не все еще сволочи.
Оно и правда. Степа любитель любоваться красотами. В нем проснулось какое-то внутреннее ликование:
- О, как, значить... любое желание?
- Да... да, Степушка, да что б мне не стоять на сем месте!
- Тады вот, что. Сделай меня на селе начальником.
- Лехко!
Возвратился Степа в свою лачугу — ему уж приказ несут о назначении Степана Макарова (такая у него фамилия) главою сельского поселения. Правда, односельчане выглядят как-то недоуменно. «Вот тебе и березка!» - возрадовался Степан и приказал себе телегу дров привезть.
Ну, что же... Стал Степа рулить селом, всех строить — особливо тех, кто его в прежнее время за человека не считал и дармоедом обзывал. Пришлось побороть саботажников, осадил гонористых, но жизнь в селе сильно не просела, ибо Степа воровать не умел. Вроде и начальник Макаров, а достатка в доме все же нет. Пошел тогда Степа к знакомой березке, топором удачи вооружившись. Как и положено испужал деревце и потребовал личного обогащения в обмен за пощаду. Вздохнула березка и говорит:
- Будет, тебе, Степушка, достаток. Лехко!
Возвращается Макаров домой — ему уж взятки несут. На мзду удалось Степе свой домишко в хоромы преобразить, барахлом обзавестись. Однако все не то: пусто как-то. Схватив своего друга ржавого, пошел Степа в березняк:
- Вот, что, палка пророчистая! Сделай-ка ты мне жену, да чтоб красавица была первостатейная, фигура как гитара, днем как служанка, ночью как .....! - И размахнулся.
- Не губи ты меня, молодец... - Взмолилась березка. - Всё будет как ты желаешь, Степушка, легко!
Возвращается Степан в свои хоромы, у входа и впрямь красавица неписаная стоит. Говорит, что мечтала о столь завидной партии, и наконец нашла своего героя. И зажили. Все Степу устраивает, разве супружница подпиливает на предмет того, что такому перспективному мужичку не место в каком-то зачуханном селе, по карьерной лестнице расти надо. Да и односельчане ропщут: с тех пор как Степан взятки стал брать, все обеднели.
Конечно, за повышением Степа направился к своей заложнице. Та безропотно выполнила настойчивую просьбу своего мучителя, который в тот же день получил назначение на должность районного головы. Когда Степан район до ручки довел, помчался требовать должность губернатора. Березка выполнила — у неё же рук нету, чтоб придушить изувера — в результате губерния скатилась в разряд депрессивных. Степан ведь не догадался окромя должности еще и управленческий дар испросить.
Прошло где-то полгода. Обрюзгший, с брюшком и одышкою Степан Емельянович Макаров прибыл в родное село. Без топора. Но с американской бензопилою. Миновав поселение, которое на своего выходца зуб точило, проехал к «своей» березке:
- Вот, что, кудрявая... Жить хочешь — сделай меня перзиден... то есть, президентом страны.
Березка не отвечала. Только когда злодей завел инструмент и стал крошить безвинную бересту, деревце аж затрепетало. Вырубив орудие, Степан Емельянович услышал:
- Топорик-то — где?
- Не пристало мне, претенденту на престол, со ржавыми железяками вкруг тебя плясать. Ну?
- Баранки гну. Ты точно уверен, что способен цельным государством рулить?
- Тебя не спросил. - Степа приготовился врубить бензопилу.
- Стой, стой! Не надо. Быть тебе президентом. Лехко!
И впрямь, едва Макаров вернулся в свою резиденцию, партия власти его выдвинула кандидатом на высшую должность. К тому времени Степа совсем уж обнаглел. Только за ночь с проституткой он готов был подарить ночной бабочке цельный кадиллак, а свою красавицу-жену он уж ни во что не ставил.
Еще через год страна дошла до ручки. Подданные и рады были видеть другого правителя, да предыдущие президенты напрочь отбили у народонаселения способность самовыражаться — вплоть до полной атрофии гражданского общества.
Нет, чтобы попросить у деревца волшебного процветания страны, губернии, района, села — так наш счастливчик только о режиме личной власти и думал. М-м-мда... вот ведь какая порода.
И все бы ничего, да высшее лицо где-то чрез год прибывает в до боли знакомую березовую рощицу — теперь уж на вертолете, с лазерным резаком. Находит мученицу и нагло ей заявляет:
- Вот что, коряга. Жить хочешь — сделай меня полновластным владыкою этой грёбаной планеты.
- Уверены ли вы, господин? - Скромно спросила красавица.
- Молчать, смирно! Делай, што говорю.
- Пеняйте на себя, владыка. Лехко!
И превратила березка мужичка в обыкновенного муравьишку. И это вовсе не месть: человечество по сравнению с муравьиным сословием правит на Земле лишь краткий миг, что прекрасно знают растения.
Мы не знаем, хорошо ли стало Степке в новой роли, потому как муравьи по-человечески балакать неспособны, зато денно и нощно трудятся. Может его вообще сожрал какой-нибудь удод.
- Вот есть у тебя пистолет, - загадочно проговорила березка, - не грезь пулеметом, довольствуйся малым...
СПРУТ
Один город во самой глубине Руси полонила банда. Столб черный посередь главной площади поставили и заявили: «Наши вы теперячи рабы во веки веков, аминь!» Данью всех обложили, рэкетирствуют нещадно и беспределы всякие творят.
Атамана той банды звали Спрут. Кличка то, фамилия или чин такой, никто не знает. Лагерь бандитский за городом на высокой горе. В народе шепотом говорили: «Засел горбатый на горЕ нам на гОре». Спрут — кряжистый горбун наподобие сатира. А в главари он пробился благодаря личным качествам: коварству и руководящей жилке. Вслух боялись злословить потому как у Спрута в городе много агентов тайных. Да и многим была удобна шайка, потому как кормились эти коллаборационисты стукачеством да наушничеством. К тому же кадры бандитские подкреплялись за счет горожан — есть же такие, кому по душе вольное злодейское житие, а работать — например, за сохою землю взрывать — что-то не очень и охота. Горожане ни за что ни про что пропадают, в особенности девушки из тех, кто в соку. Слова правдивого о Спруте и его щупальцах сказать боятся, да и вообще миром овладел террор. Уже и теоретики появились, которые доказывают: если вас е... ну, то есть как хотят так вами и крутят, следует расслабиться, получать удовольствие и верить в силу идеи непротивления злу насилием.
И как-то приказал Спрут взять в полон дочь городского Головы, прекрасную Елену. Заперли красавицу в тереме на вершине скалы и сказали: «Пока не согласисси за атамана нашего добровольно выйти — век тебе тут гнить». Спрут желает, чтоб все по-честноку было, стерпимо-слюбимо. Тем паче в тереме все обставлено по первому классу, практически золотая клетка. Приходит в светлицу Спрут чуть не каждый Божий день — с дарами, яствами — и всякий раз вылетает как петух ошпаренный, с ошметками на горбу. Но атаман дядька упорный, знает, что рано или поздно добьется своего, ведь сердца красавиц к переменам склонные. Если уж совсем правду сказать, стареть стал главарь, в сантименты вдарился, а это губит всех вождей и диктаторов.
Снюхалась Елена с крыской одной, прикормила, а обозвала Крохоткой. И крыска та повадилась в город малявы таскать. Так что Ленин папа по крайней мере знал, что дочь покамест не пропала пропадом.
И как-то во время очередного неудачного визита спросила Елена вскользь у злодея: есть ли на свете человек такой, которого Спрут опасается? И сознался атаман: живет в городе парень один, Вася-качок. Всем он хорош, да вот дурак. Вот коли ума сыскал бы — нашел бы управу на банду Спрутову. Но где такому обалдую умишка добыть...
Пишет Елена маляву, в зубки Крохотке сует — та и несет весточку Голове городскому. Прочел Голова послание и приказал Васю-качка сыскать. Чиновники нашли парня в подвале каменном, в атлетическом клубе самодеятельном. Там много таких, крепких да маслатых, и все, кажется, интеллектом не блещут. Железо звенит, богатыри стонут, дух русский в спертом воздухе витает... Вскричал первый зам Головы:
- Который из вас Вася-качок!?
Вася аккурат штангу тягал, а, испугамшись, на стопу свою сорок девятого размеру обронил. Говорит Вася:
- Пошто страху нагоняете, уважаемый? Я наверное из-за вас травму спортивную получил.
Объяснил зам ситуацию. Ну, что Вася-качок город от разбойников Спрутовых спасти должен, да и Елену прекрасную ослобонить.
- Не буду я этого делать. - Ломается Вася. - У меня режим и все такое. Да и вообще я умом не вышел, идиот, можно сказать, ибо в вашу эту политику не лезу. Сами там разберитесь в верхах.
Посмотрели чиновники на богатырей с лицами имбецильными, головами покачали и молчаливо удалились. Доложили они Голове ситуацию. И тот придумал такой прием: приходят как-то к подвалу качковому триста детишек малых. Встали и молчат. Сам Голова к богатырям заходит и приглашает на свет Божий выйти. Вышли бугаи, смотрят на малышню, а понять не могут.
- Перед вами сироты малые. - Поясняет Голова. - Их родители, сестры, тети — пропали. И вы знаете, кто всех забрал-загубил. Подумайте: ведь мы до того допрыгались, что даже боимся произносить имя супостата...
- Ладно. - Говорит Вася-качок: - Но што ж я без ума сделаю...
Меж тем Голова получил новую весточку от Крохотки… то есть, от дочки, конечно. Елена прекрасная смогла еще кой-чего у Спрута выведать. Оказывается, ум Васин украла Баба Яга, живущая по ту сторону разбойничьей горы. Та похвалилась о том на пьянке, которую Спрут устроил по поводу большой добычи и всю нечисть к себе зазвал.
Другой богатырь бы сказал: «Что я со своего подвига иметь буду? Заспасибо на масло не положишь». Вася другого покрою: истомился он без ума, достало железки тягать. Говорит Вася:
- Хорошо. За ум я и на подвиги готов.
В те времена Баба Яга не была еще столь страшной и скрюченной, я была она женщиной-ягодкой — только колдуньей, имеющей сношения с загробным миром. Того Васю она еще ребеночком приметила, ума и лишила. Почему — чуть позже мы от ней самой разузнаем.
Идет Вася-качок лесом, гору разбойничью огибает, встречается ему горбун. Вася ума лишен, не догадывается, что это и есть сам Спрут, тот же спрашивает:
- Куда путь держишь, добрый молодец?
- Да вот, за гору. - Чистосердечно отвечает Вася. - Хочу у Бабы Яги выведать, куды она ум мой запропастила.
- Так ты разве плохо без ума живешь? На што он тебе теперь...
- Хочу, добрый человек, с умом злодея одного загубить. Чтоб не шалил. Ну, и девчонку одну ослобонить.
- Ты вот, что, крепчавый... – Спрут на самом деле, расплылся в удовольствии — никто еще не обзывал его «добрым человеком»: - А коли тебе тот злодей предложит соединиться: его ум — твоя сила. Вы ж тогда не только городом владеть будете, а цельной губернией.
- На што мне губерния...
- Ну, знаешь... сходи на гору, спроси у самого. Он дядька с умом.
- Не. Я свой хочу.
- Ну, ладно, иди себе... красавчик...
- И тебе не хворать!
И пошел Вася дальше. А Спрут, сплюнув, прошипел:
- Да ты, кажется, молодчик, и не такой дурак вовсе...
Выбрел Вася к избушке Бабяговой, кричит:
- А нут-ка, изба: повернись к лесу задом, ко мне передом!
- Это ты в кому, мужчинка, обращаешься? - Спрашивает Яга, из чащобы выйдя, при этом Баба кралю из себя строит.
- Да вот, к домику этому, пардон мадам.
- А-а-а... та то в сказках избушки на курьих ногах. Моя же — на сваях лиственных.
- О! Так это ваше что ль жилище?
- А то. - Зажеманилась колдунья, разрумянилась.
- Миль пардон, Яга-душенька, по вашу я, значит, личность. Отдайте мне, мерси боку, ум мой. - Вася и сам не знает, с чего это он по-французски заговорил.
- Шарман. А выполни-то мы у меня, дружок, мужскую службу. Печку переложи, дымить стала.
- За ум?
- Уи.
- А чего ж не уи. А ля гер ком а ля гер...
Заходит в избушку — а печь в ней на полгорницы. Другая половина — сплошь колдовское гнездо с травами приворотными на стенах да с зельями магическими в горшках. Что же: разобрал он печь по кирпичику, а как сложить, не знает. Вася только железки тягать мастак, а по другим рукомеслам — дундук. В то время Яга на парня мяснистого странно как-то глядит, с туманом во взоре.
Нет уж, думает себе Вася-качок, лучше хоть как-нибудь печку сложу, чем с Бабою Ягою сношаться... И сложил он печь. Глины добыл знатной, намешал с солью и дерьмом конским. А как растопил, не задымила, печка, жаром дышит, зноем исходит.
- Принимайте работу, мадам-хозяйка!
Посмотрела Яга, принюхалась и говорит:
- Ладно.
- Да што ладно? Вы бы что ли, тужур-бонжур, умишко-то мой вернули... а?
- Да ты и не заметил, дружок. Ум твой в печи лежал. Сам себе ты его на место и водрузил.
Причувствовался Вася к себя: кажись и впрямь с умом он теперь! По крайней мере, ветру в башке уже не ощущается.
- Аревуар. А на что вам мой ум был?
- Старая история. Родители твои покойные уж очень друг дружку кохали, прям как голубки парувались. Мне завидно стало, и я наказала их тем, что у чада ихнего — у тебя, то есть — умишко и умыкнула. Мечтали они, чтоб стал ты прохфессором, а ты рос дуб дубом. Вот печаль их и съела. Все думают: от ума горе, а по жизни выходит — горе от обезумения...
...Меж тем прекрасная Елена включила свое тысячелетиями испытанное оружие: способность лишать рассудка мужчин. Среди банды Спрутовой нашлись такие, кто глаз на красавицу положил. И стали самцы промеж собою соперничать, токовища устраивать, до разлада и драчки дошло, короче, полный шерше ля фам. Очень плохое дело, когда в мужском коллективе женщина: к примеру, моряки это слишком знают, а что уж тут говорить о разбойниках. Спрут уж не в силах предотвратить разложение коллективово, думает: то ли погубить Елену, то ли взад отпустить, а может и насильно на себе оженить. Короче, красота — страшная силища...
...Прощается Вася-качок с Бабой Ягою. Та напоследок шепчет томно:
- Да ты хотя б поцелуй меня напоследок, молодец-красавец...
- Можно, напоследок — не грех.
И слился Вася-качок с Бабою Ягой во французском поцелуе...
Попрощавшись с Ягой, двинулся Вася на гору разбойничью. К тому времени подтянулись из города его друзья-качки. Вида все внушительного, с дубинами, кастетами да нунчаками. Навстречу им с горы бандиты спускаются — тоже облика свирепого, да еще и с арсеналом. Чует вся тварь земная, небесная и водная: битва грядет — и разбежались-разлетелись-расплылись по дуплам да норам. Во главе двух войск — командиры. Спрут уже знает, что Вася ум себе вернул, отчего нервничает.
Узнал Вася-качок в Спруте того горбуна, что предлагал ему соединить ум Спрутов с силою Васиной. Не удивился, ибо теперь умным стал, только мысль шальная пролетела: а ведь два ума лучше одного! Тем более что силу можно соединить еще и с коварством... Но погасил Вася в себе искушение, к атаману подходит и говорит:
- Уходи отсель со своею бандою восвояси, а прекрасную Елену взад вертай.
- Какой ты бойкий. - Отвечает Спрут. - Смотри, от благородства не лопни.
- Так не уйдешь, значит...
- Нет. Это мой город.
- И мой — тоже. Давай сферы влияния делить.
Как вы поняли, битва плавно перетекла в стрелку. По достижении условия впрягся Вася-качок в соху — и давай межу буронить. Тащит, тащит, аж вал земляной вздымается. А рядом горбун прыткает, направления сверяет. Дотащил Вася соху до болота, Спрут и говорит:
- Вася, давай болото обойдем... зыбко!
- Не, не зыбко! - Отвечает богатырь. - Поперли дальше, р-р-русские не сворачивают!
Надо же, думает Спрут, кажись Баба Яга наколола парня, никакого ума ему не отдала...
Поперли в болото. И тут Вася как схватит горбуна — и мордою его в тину. Так и утопил. Увидали то разбойники Спрутовы и разбежались кто куда.
Героем возвращается богатырь в город. Цветами его встречают, а женщины чепчики в воздух бросают, да и еще кое-что.
- Василий! - Торжественно заявляет голова городской. - Ты такой молодец, прям как огурец. Бери в награду самое мое дорогое: дочурку ненаглядную.
Елена что-то скуксилась, хотя и промолчала. И только свою Крохотку поглаживает. Крыса то ж льнет ко всем местам красавицы.
- Не. - Отвечает Вася-качок. - Мне рано еще. Тем паче не люблю я амбрэ грызунов хвостатых. Я лучше поступлю в какой-нибудь университет, всякому уму упражнение надобно.
И город зажил без Спрутова ига. Но черный столб с площади горожане почему-то не убрали. Вчерась были Спрутовы, сегодня — Васины, а завтра еще неизвестно какие. По крайней мере, и теперь кто-то все ходит по ларькам да рэкет собирает.
ОТКУДА ЧЕРТИ БЕРУТСЯ
Жили-были старик со старухою. Не у самого Синего моря, но на краю села в полуразвалившейся халупке. Поскольку всю свою жизнь отдали трудам праведным в колгоспе, пензия у них была кот наслюнькал, а гробовых накоплений не собралось.
Это плохо, ибо, когда старуха умерла, старику и похоронить-то ее не на что. Но ведь по христианским обычаям человека погрести надоть, и ничего, что земля от холода застуденела. Пошел старик в церкву. А батюшка там правильный, знающий цену всякому труду. Старика в селе не уважали потому как тот какой-то непробивной и безынициативный. Сам заслужил столь незавидной участи благодаря своему норову.
Давай священник вдовца отчитывать, мораль втирать: надо, мол, было вкалывать, пахать и всё прочее — теперь же пострадай. Как будто бы старик не пахал... но только не на себя, а ради процветания Державы, которой по большому счету начхать на доживающих пенсионеров с высокой колокольни. На самом деле батюшка не такой вовсе и зверь, просто проучить захотелось старого, ведь тот не причащается, не исповедуется, даже по воскресеньям в церкву не ходит. Небось еще без молитвы и поста живет, а тут петух жареный клюнул — приперся. Назавтра священник и похоронил бы старуху хотя бы по низшему разряду, а сейчас ему захотелось старого вразумить.
А у деда своя наука. Ну, коли так, думает, похороню жену не по чину, запросто так. Ему же обидно, старик ведь тоже человек: горе случилось — а тут поп со своими нотациями. Разве вы вот не бывали в таком положении? Взял он лопату, кирку — и побрел на кладбище могилку копать. Землица-то застуденела, трудно работать, но вот, когда мерзлоту пробил и в мягкость вглубился, кирка брякнула обо что-то твердое. Ну, сначала думает: в гроб попал. Разгреб: а там ребро кованное. Еще чуток покопался — и вынул тяжеленький такой сундучок. Расколупал, приоткрыл и обомлел: да там цельные россыпи златых монет — богатство несметное!
Вот подфартило так подфартило. В первую руку старик первостатейного священника со всем клиром из города выписал, чтоб, значит, старуху по высшему классу отпеть да похоронить. За всё — про всё заплатил-то счастливец всего одну золотую. Дальше подправил лачугу — и давай жить-поживать, не на полную катушку, но достойно.
А местный батюшка тому не рад, и особливо факту, что старик треклятый в церкву не зашел и хотя бы одну златую монету пожертвовал на святое дело. Как был нехристем — так и остался, только теперь еще и при богатстве.
Старик меж тем наладил хозяйство, прикупил лошаденку и сбрую, стал землю орать, христианствовать, в общем. А батюшка не может найти покою, мается как прям Бетховен какой-то (не пес, а композитор). Ведь погост, рассуждает он, есть церковное ведомство, значит, дед-пердед покусился на чужое добро. На эдакие златые можно весь храм на славу обделать, да еще и выезд знатный прикупить.
Но как отнять незаконно присвоенный клад? Думал, гадал батюшка, ночей не спал — и однако допетрил. В хозяйстве у батюшки есть немало скотины, водится и отменный черный козел. Приказывает он (не козел, а священник) матушке зарезать животное и аккуратно освежевать. Раздевшись наголо, снятую шкуру батюшка на себя натянул и распорядился на себе зашить. Шкура мягкая еще, тугая, натягивать пришлось на пузо со значительным усилием. Матушка крепкая попалась, с Божьей помощью справилась.
И в этом образе, едва стемнело, поперся батюшка к дому ненавистного старика. В окно стучит — и блеет:
- Эй, челове-е-ек! Пошто ты взял то, что тебе не принадлежи-и-ит.
Старик за день в поле натрудился, уж отдыхать прилег и не вполне расслышал:
- Что принадлежит? Не понял...
- Клад ты взял не сво-о-ой, а заговоре-е-енный мною. Это не твое злато, а имущество загробного ми-и-ира.
- А ты вообще кто? - Вполне резонно спросил дед.
- Огонь зажги — да посмотри, дубина!
Выглянул старик в окно и остолбенел: Бог ты мой, черт с рогами да копытами! Перекрестился, трижды чрез плечо плюнул — видение не исчезает. Вроде как не пил, тем паче до чертиков...
- Ну, што, дурак, разглядел?! - Злорадствует священник.
- Вот, ч-чёрт! - Выругался старик: - И какой же честью обязан...
- Такой. Вертай взад что тебе не принадлежит.
Старик недолго думая весь сундучок от греха и вернул, доложив при этом, что израсходовал на разные нужды всего-то пять золотых.
- То-то мне! - Погрозил священник. - Не смей, смерд, покушаться на богатства нашего мира.
Несется с сундуком батюшка домой на всех парах, копытами стуча. Вот теперь-то он заживет. И ведь как ладно все выдумал, просчитав, что не верящий Богу — чёрту поверит. Домой приносится приказывает матушке распороть шкуру скорее, чтоб воздухом вздохнуть и насладиться добычею. Меж тем козлиная кожа ссохлась, плотно обтянула дородное туловище — аж прилипла. Куда матушка не ткнет ножом-то — все в тело батюшкино утыкается. Всю ночь промыкались — вбестолку. Точнее, бес только. Меж тем от тепла домашнего шкура козлиная еще больше подсела и прям насмерть срослась с батюшкиным существом...
Примерно так на этом Свете одним чёртом больше стало. Сие мрачное воинство хоть и не столь велико, как хотелось бы (определенным силам), зато свежие поступления не иссякают — сами теперь знаете, от каких таких причин.
ЛИХО ТРЕХГЛАЗОЕ
Жил парень Вова и лиха не знал. Близкие, а, впрочем, и дальние ему говорили: «Ах ты Вова, живешь себе в удовольствие — и лиха не знаешь!» Так оно и было: парень и впрямь просто рад был каждому новому дню, даже не задумываясь о завтрашнем, а что уж там говорить о послезавтре. Да все бы ничего, так и дожил бы до своей бесславной кончины, но есть, видно, на небосводе такие силы, которые вертят судьбами до чудного.
Проснувшись однажды утром, Вова подумал: чего это меня все упрекают в том, что я не знаю лиха. А пойду-ка я что ли таковое где-нибудь — да поищу. Это мы знаем, не стоит искать на свою задницу всякого такого, Вова же того не ведал. Щас узнаем, отведал ли.
Этот столько с первого взгляда кажется, что Русь наша — спокойная держава. На самом деле по телу страны как, пардон, мундавошки, снуют всякие странные чудаки. Ради чего они сие делают — не совсем ясно, но телу щекотно. Но мы-то уж точно ведаем: паразитов у нас хватает от того, что Россия наша — немытая, и лесу покамест достает. Ой... что-то я не про то.
В общем, пройдя совсем немного Вова натолкнулся на парня Мишу, который так же брел неведомо даже самому себе куда. Идея отыскать лихо показалась Мише интересной. А потом двое встретили еще одного нищеброда, Диму, который так же согласился поискать лиха, ведь троицу сами знаете кто обожает.
Хотя, сейчас узнаете, что не знаете. Вечером налетели ветры злые, нагоняя мрачные тучи, разразились гром с молнией и прочая кутерьма, и трое нашли убежище в пещере, удачно попавшейся на пути. Когда привыкли к полумраку, увидели, что пещера-то обитаемая: там и стол, и шкафы, и очаг, и даже посуда. Сначала подумали: попали к какому-нибудь отшельнику, у нас ведь на Руси пустынножителей тоже хватает, от грехов этого мира спасающихся. Но то был не монах.
Из проема вылезло чудище невиданное: три ноги, три руки, три глаза, брюшко как у паука и всклокоченная бородища.
- Вы кто, простите за любопытство? - Спрашивают лихоманы.
- Это я должен вас, сладенькие мои, - вот это «сладенькие» пуще всего напрягло, - спросить, я хозяин, моя печора!
- Я Вова, бродяга.
- Я Миша, путяга.
- Я Дима, сутяга.
- А я — Лихо.
- Шутите, дяденька.
- Я не дяденька. И не тетенька. Я оно — лихо. - (Вот и здрасьте, думает Вова, за что боролись - на то и... а, впрочем, скоро я его узнаю и успокоюсь) - Вы попали, ребятки. Вот уж не ожидало, что ко мне завтрак, обед и ужин одним скопом придут.
Схватило Лихо всех троих, затолкало в грот — и неподъемным валуном вход заслонило. В темноте Миша с Димой мозг Вове выносят: шли мы себе и лиха не знали, а ты, падла, нас, дурачков легкомысленных, подбил! У Вовы свои аргументы: может поодиночке лихо себе каждый из нас бы нашел, а втроем мы втрое умнее. Могёт, ишшо выкарабкаемся.
Дима нашел у себя в кармане ножик и сказал:
- Живым не дамся, тока мы должны кучкою быть, ежели что — вы уж меня поддержите...
Ночь не спалось. Пленники поговорили о том, о сем, вспомнили лучшее, а худшие перспективы не задевали. Пробовали наощупь свою западню обыскать, нашли лишь голые стены.
Утром валун от входа отвалился, Лихо просунулось — Дима подскочил и по роже поганой полоснул. Попал в левый глаз — тот вытек — Лихо же своими тремя ручищами схватило все троих за горла, потрясло до беспамятства, а когда очнулся Вова во тьме, окликнул, есть ли тут кто, голос и отвечает:
- Вдвоем мы тут остались, попутчик хренов, Диму гадское Лихо забрало и наверное сожрало.
Вову стало колотить от ужаса, кажись, стала развиваться клаустрофобия: значит, людоедище вчерась не пошутило про завтрак, обед и ужин.
- Но я, - хорохорится Миша, - просто так живым не дамся. Нашел я тут каменюку вострую и уж дам как дам! Мы просто несинхронно сработали, а надо иначе: ты поддайся, на себя внимание отвлеки, я же подкрадусь сзади - и! - Для убедительности Миша постучал каменюкою по стене.
В условиях сенсорной депривации туго: время течет неизвестно как, и даже непонятно, сколь осталось до погибели. Долго ли, коротко ли — валун отодвинулся и в каземат заструился зловещий свет. Лихо вползать не торопится, заявляет:
- Без шуток тут у меня! Этот ваш сладенький меня уж глаза лишил — и плохо сделал. Я глаз за глаз брать не буду, у меня свои счеты.
В проем сначала просунулась сковородка, таким способом Лихо свою харю прикрывало. «Ну, - шепчет Миша, - подставляйся...» Вова приметил, что в свете луча лежит ножик, Димой оброненный. Легко сказать: «подставляйся»! Но Вова все ж сделал шаг, а также попробовал заговорить гаду зубы:
- Уважаемое Лихо! Отпустили бы вы нас, мы далеко не сладенькие, снаружи костисто, снутри говнисто. Мы горькие, чесслово!
- Раньше я вас, людишек не любило, - пробормотало лихо, - за то, что все вы подлые лгунишки, но научилось готовить. А насколь вы вкусные, щас узнаю...
И полезло. Едва протиснулась башка, подкравшийся сбоку Миша ловко наскочил — и давай по ней каменюкой долбить, при этом крича почему-то:
- Володи-и-ими-и-ир, ряту-у-уй!
Вова и опешил. Это ж надо представить, сколь у человека ярости. Мише удалось выбить правый глаз лихой силы, но монстр успел протиснуть одну из трех своих рук — да и уволок отважника.
И остался Вова один, а это уже не ужас, а ужас-ужас-ужас. Ножик он тем не менее отыскал и стал думать: как достойно погибель принять. Тут шорох раздался, будто кто-то совсем рядышком возится.
- Хто тут? - Спросил Вова в темноту.
- Хто тут? - послышался зеркальный ответ. Но на эхо непохоже.
- Я Вова. - Признался Вова.
- А я — не Вова. Я Лёва. Ты как сюды попал?
- По дурости.
- Да и я — тоже.
- То есть, лиха искал?
- Ну не м.....к же я. Искал счастья, да вот напоролся...
Лёва рассказал свою историю. Забрел в пещерку непогоду переждать — а там Лихо. Вот, бросило в темницу, обещало сожрать. Но Лихо не то, которому попались Вова, Миша да Дима: у того тоже три ноги и три руки, глаз же — один, а пещерка его с другой стороны горы. Пока Миша отважно боролся с чудовищем, Лихо одноглазое бросило Лёву в каземат на временное сохранение, другой лаз тоже валуном прикрыл, а Вова и не заметил. Бывает же.
- И что делать будем, Лёва?
- А у тебя, Вова, идеи есть?
Кроме Диминого ножика у Вовы не было ничего. Правда и Лёва нащупал ту каменюку, с которой Миша атаковал. Но, покумекав, ребятки решили: одно Лихо — плохо, два Лиха — еще неизвестно. Умные всегда стараются две силы стравить, это еще древние китайцы отобразили в поэме про обезьяну, наблюдающую поединок тигров.
Решение не приходило, зато поторопилось действие. Валуны с двух сторон отодвинулись — стали в дырки оба Лиха лезть. И в этот момент Вову осенило: обнял он Леву — стал с ним по полу валяться. Лихо первое Лиху второму и говорит:
- Ты маво только не трогай, потому как он мой.
- А ты тогда моего не бери. - Отвечает Лихо второе.
Меж тем люди в пыли валяются, да еще и вопят:
- Я первый!
- Нет, я первый!
И чего — первый? Лиха напряглись. Меж тем ужин друг дружку не на шутку мутузит и оба вопят:
- Моя очередь первым идти!
- Нет, моя-я-я!
- А, пожалуй, что первый — мой. - Заявило Вовино Лихо.
- Да нет же. - Перечит Лихо другое. - Я раньше тебя двух глаз лишилося, ишшо в прошлом веку. Первый — мой.
Стали Лиха препираться, но скоро и они перешли в состояние рукопашной драки. В сей момент люди расцепились, наскочили каждый на свое лихо и — один ножиком, другой каменюкой вострой — глаза супостатам. Смелость от отчаяния взялась. А пока гады извивались, парни и выскочили из каземата.
Бежали, бежали по лесу, пока совсем из сил не выбились. Повалились в траву, отдышаться не успели, Вова и говорит.
- Узнал теперь, почем фунт лиха.
- Вот ведь как получается... - Рассудил Лёва. - Хоть лиха ищи, хоть счастья — все одно беды не миновать.
- Ну, это как повезет. - Ответствовал Вова. - Да это еще и как выкрутишься.
И пошел наш лиха познавший Владимир дальше, но это было только начало его непростой биографии, а что с ним случилось далее, мы позже узнаем.
АДСКАЯ МУЗЫКА
Иосиф всю сознательную жизнь свою служил в военных оркестрах всех трех друзей Матушки-России: армии, флоте и воздушно-космической группировке. Где только не помотало скрипача-виртуоза! Известно ведь, что нам, российским миротворцам, нужен Мир, желательно — весь. Вкус хлеба в горячих точках, все прелести болезни легионеров, помпезные концерты на развалинах взятых городов, траурные марши у гробов погибших товарищей... чего только не довелось испытать Иосифу!
Уйдя в отставку, военный скрипач осознал, что ни кола у него, ни двора. Толком и податься-то некуда, никто его не ждет. Одна у музыканта женщина: Музыка, которой служил воин смычка и скрипки беззаветно. Да и в подружках лишь клееный-переклеенный струмент. Ну, и побрел человек по русским селениям, хлеб насущный днесь добывая своею страстью, да людей радуя несомненным искусством музыкальной игры.
По происхождению скрипач Иосиф — иудей, но по внутреннему душевному состоянию — чистокровный русский бродяга. Имя же солдату дадено было в честь Отца Всех Народов, о чем и свидетельствовала татуировка на самом сердце: суровый профиль Вождя. Да-а-а... непонятно: за что Господь наделил евреев способностью к музыке? Уж не за то ли, что они Христа распяли... а, может, то был вовсе не Господь? Я имею в виду, тот, кто иудеев талантами наделил.
Раз утомившись в пути и очутившись в сумрачном лесу, прилег Иосиф отдохнуть под могучим дубом — да и закемарил с приятной мыслею о том, что именно благодаря крепким дубам наша обороноспособность не падает. Очнулся в полумраке: ни дерева, ни леса, ни звезд, а только пустыня кругом. Ну, думает солдат: дубу дал. Хорошо, что во сне: Господь к себе так излюбленных сынов прибирает. Вот только скрипка при скрипаче осталася. Что же: встал и пошел — а куда деваться? Шагает — кругом ни зги, рельеф вот только разухабистый. Поднявшись на взгорок, он разглядел (глаза ко тьме привыкли) бредущего человека. И возрадовался: живая душа! Окликнул. Тот остановился. Вприпрыжку Иосиф добежал до первого встречного и его поприветствовал. Это был сморщенный старичок с носом пятачком в странном широком берете.
На самом деле то был не человек, а чёрт. Не знал Иосиф, что под дубом священным был портал в самый что ни на есть ад. Черти — известные шутники, они любят с людьми поразвлечься. Лукавый солгал, конечно, сообщив, что де скрипач попал в самый что ни на есть рай. Да то и нетрудно, ибо геенна огненная — тот отдел сей организации, в котором страдают абсолютные неисправимые негодяи — находится вдалеке от того места, в котором очутился Иосиф, здесь же по большому счету царят тишь да гладь. Насчет благодати не знаю.
Чёрт представился местным пастырем (пастухом, то бишь) Ерёмой, отогнавшим стадо на зимовку, теперь же просто отводящем душу на пустоте. Здесь чёрт не совсем солгамши, ибо он и впрямь недавно отгонял толпу грешников, пересогрешивших и за то отправленных в более оживленное место.
Вы наверное заметили, что Вселенная неоднородна. Вот так же и в аду, который такая же часть Вселенной, что и Земля, и рай, и наши сны. В аду на самом деле, как и во всяком безумии, есть своя система: геенна огненная — многолюдный центр, напоминающий человеческий мегаполис. Для менее согрешивших предназначены поселения поспокойнее. А мелкие пакостники и страдавшие при жизни всякой фигней обретаются на периферии.
Вероятно, а раю все с точностью наоборот, но это еще не факт. Есть еще и чистилище, но таковой областью является линия соприкосновения владений высших и низших сил. Наш скрипач очутился на приграничной территории, но это был все же ад.
Разговорились о том-сем. Чёрт оказался прелестным собеседником с хоризмою, да, наверное, они все там такие.
- А что, - говорит чёрт, - пойдем, я тебе покажу мое поселение, с народом местным познакомлю.
- А чего не познакомиться. - Ответил солдат.
- Ты что умеешь, служивый?
- Играть умею.
- Если в карты, то плохо. Тут много таких... кутил-картежников-шулеров. А может ты, не дай Господь, футболист?
- Нет. Музыку играю.
- А вот это, дружок, хорошо. Музыки тут еще у нас не хватало.
Чёрт Ерёма навешал Иосифу лапши по самое небалуйся, причем, из чистой любви к искусству обольщения. Дело в том, что на самом деле отставной военный музыкант не помер вовсе, а только прикоснулся к иной реальности, отчего и не потерял способности воспринимать все живо. Чёрт травил местные анекдоты, лукаво представляя свой этот ад раем. Иосиф смеялся, сопоставляя Ерёмины рассказы со своими воспоминаниями о пережитых земных войнах. Короче, поговорили по душам.
Иногда Библия — фантастика, иногда документальная проза. За тысячелетие у нас так все напуталось, что и не отличишь правды от вымысла. Так вот: ежели верить священной книжке богоизбранного народа, ад — такое место, в котором умершие грешники остаются такими же, как и на земле и так же разделяются на народы. Только вот почему-то адское правило отменяет деление на касты, классы, партии или сословия. В этом смысле все равны — потому как за катафалками сейфы не возят. В аду от каждого получают по вере его и способностям, а дают ему по его потребностям и грехам. Это согласно книжке. На самом деле все сложнее и многообразнее — так же как и у нас, на этом свете живущих.
Фигурально говоря, ад — это коммунизьм, светлая мечта человечества. Многие неспособны отличить ада от рая, ведь зрение наше ко тьме привыкает, а от света глаза болят. Надеюсь, теперь вы понимаете, почему все эксперименты по построению справедливого будущего заканчиваются реальным адом. А все опыты создания общества разделения вовсе приводят к адскому раю, ведь разделяют и властвуют лишь темные силища. Вот и Иосиф наш тащится за лукавым чёртом, лапшу с ушей счищает, а толком и не ведает, куда его занесло.
Приходят двое в поселение чёртово, там он за старосту. Городок как городок, ни мал ни велик, домишки сгрудились вкруг источника, хотя на оазис не похоже. Зелени нет, разве только посередь, на майдане высохшее дерево. Иосиф смотрит на случайных прохожих: люди как люди, разве что натужено улыбаются привидя чёрта, на скрипача же ноль внимания. Ерёма говорит:
- Сегодня праздник у нас, редкий, кстати. А не смог бы ты, солдатик, сыграть нам музыку вечерком?
Вечерком? В этом мире, кажись, всегда поздний вечер, даже Иосиф сие приметил. А чего бы не сыграть — искусство музыки для того и даровано, чтоб людей благословлять воображаемым полетом по небу. И все же солдат вопрошает:
- А скажи-ка мне, пастырь... неужто у вас своих артистов нету?
- Да понимаешь ли, приятель... у нас в а... а-а-а... сием краю музыканты, художники, сочинители, лицедеи, ваятели — не задерживаются. Всех почему-то тянет в центральную часть, так сказать, столицу. У них там наверно медом намазано...
Как видно, отношение к творческим людям — чёртов идефикс. Но Ерёма умен: он не распространяется о том, что партия, вчерась отправленная в геенну огненную, состояла из тех, кто шибко от других отличается и считает себя умнее всех. Нельзя, чтобы в подотчетном хозяйстве появлялись яркие личности! Это адское правило касается не только ада. Да к тому же у чёрта планы, отчеты, обязательства — короче, та же чертовщина, что и в нашем бюрократическом обществе.
Но чёрт на сей раз шибко переусердствовал. Всегда надо кого-нибудь на развод оставлять, иначе и праздник будет сплошной мукою. Да-да: и в аду случаются праздники. Как правило (еврейская книжка о том упоминает) в такие дни в отдельные адские места проникает луч Божественного света, даря надежду раскаявшимся. Именно такое дело в ближайшее время в поселке и ожидалось, отчего и грешники были улыбчивы. Дело в том, что местные обитатели верят легенде о дарении прощения наиболее отличившимся в невысовывании и соблюдавшим режим.
Скрипач должен был играть в качестве разогрева пред основной частью мероприятия. Но в последний момент Иосиф обнаружил, что у него пропал смычок. По всей видимости, в этой местности водились воры. «Вот, ч-чёрт!» - Воскликнул скрипач. Ерёма встрепенулся, пробормотал: «Ну, почему они не обращаются в такие минуты ко Господу?»
Иосиф — музыкант от Бога, он и не в такие попадал передряги. И солдат зарядил на своем струменте пиццикато, то бишь, щипками. Он наверчивал Шуберта как чистый бриллиант — а потом еще «Прощание славянки», следом — «Семь сорок», да еще — «Польку» Штрауса... В молодости у нашего музыканта были перспективы играть в Большом симфоническом оркестре на позиции второй скрипки, но так получилось, что то и дело говорили пушки. Мы мирные люди, но наша страна воюющая. А, впрочем, жизнь прожить — не партитуру перелистать: Иосиф на своем веку тоже имел аплодисменты и выходы на бис.
Если сказать, что здешняя публика была в восхищении — значит ничего не сказать. Обитатели поселка сияли яко лампады, музыка действительно преобразила ад в рай! В то время чёрт Ерема сидел глубоко задумамшись. Только что он отправил партию творческой интеллигенции в Центр — туда, где жарко. А тут — гений. Даже на Земле гениев гнобят и как клопов давят, в аду же все суровее.
По счастью, в сей этот момент вверху разверзся мрак — и в прореху пробился лучик света. Толпа, заведенная игрою Иосифа, пришла в экстаз. Это прямо как в Скрябинской «Поэме огня». Раздался трубный глас:
- А чё тут делает живой — а-а-а?
- Случайно занесло, вашевысокосвятейшество! – Суетливо доложил Ерёма. Он явно безбожно врал: - Занесла вот нечистая...
- У-у-у, чертеняка. Смотри тут у меня. - Голосина звучал, как будто кто-то в рупор вещает. - Такой скрипач нам не нужен. От винта!
Скрипач почувствовал, как его утягивает неведомая силища. К Иосифу подскочил седой старик, блистающий воспаленными глазами, который скороговоркою прямо в ухо прохрипел:
- Село Разуево, третий дом с Востока, под калиткой. Там клад зарыт, я не хотел, чтоб детям досталось...
Это все, что успел сообщить старец, ибо его грубо оттащили. Ерёма быстренько сунул в ладонь Иосифу что-то неприятно холодное:
- Сувенирчик те на память, солдат. Что б ты нас там вспоминал.
И отбежал, затерявшись в толпе. Скрипач посмотрел даденое: то был древний динарий, такие подделки он встречал на восточных базарах.
Когда Иосифа подымало, последнее, что он в преисподнем мире успел увидеть — это Ерёму со звериным оскалом, размахивающим украденным смычком. И вдруг — вж-ж-жух! — Иосиф стремительно вознесся...
...Скрипач очнулся под дубом. Вокруг шумел сумрачный лес. Здесь же, рядом лежали скрипка и украденный лукавым смычок. Ну, слава те, Господи, возрадовался музыкант, всего лишь идиотский сон. Разжав ладонь, отставной солдат услышал металлический звяк: об корень дуба вдарился Ерёмин динарий. Вот те и сон.
Скрипач так и не понял, где он побывал. Чудное место (с ударением на последнем слоги), ни на что из ранее слышанного либо читанного не походило. Иосиф, когда чёрт ему лапши навешал, что де он попал в рай, Ерёме поверил лишь отчасти, потому как опыт жизни подсказывал: ни в этом, ни в ином мире ни при каких обстоятельствах — а уж тем более чудесных — доверять никому нельзя. Просто, считай, случилось забавное приключение — на том и спасибочки судьбе.
...Выйдя и лесу, Иосиф увидел пастушка лет, наверное, восьми, пытающегося управлять чахлым стадом.
- Что это за селение, мальчик? - Спросил солдат.
- Разуево... - С видом неудовольствия ответил пацан.
Иосифу тут же вспомнился старик. Вот те и совпадение! Третий дом от Востока оказался самым основательным в селе. Там шумело веселье: пировал сын того старика из вещего полусна-полуяви, он пропивал последнее добро. Похоронив отца, непутевый сынишка так и не нашел наследства — с отчаяния и загулял по полной программе. С ним было все местное отребье, грешники да мерзавцы, знающие: доведут до ручки этого идиёта — возьмутся за другого.
Односельчане, уже вконец измученные шумными землячками, только и мечтали о том, чтобы нашелся такой герой, который решился бы этих иродов рода человеческого запереть в этом гнезде разврата да, что ли, сжечь. Да: грех на душу. Но как праведным людям полегчает!
Иосиф стоял пред калиткою и молчал. Его заметили супостаты. Вышел раскуражившейся хозяин и проворчал:
- Ты что, еврейчик, лыбисси?
Иосиф и впрямь глупо улыбался.
- Радуюсь чужой радости.
- Знаю я ваше племя. О, да ты скрипач.
- Так точно, мил человек.
- Почему в солдатской форме? Небось, спер где... - Сын грешного отца вел себя как хозяин этой жизни.
- Нет. Солдатского я сословия.
- Тогда — приказ. Повесели нас музыкою, боец.
- Рад стараться...
Иосиф и впрямь хотел поиграть. Не пиццикато — а смычком. Увидев в доме свиные рыла, солдат почувствовал тошноту. Но сдержался, вынес. Почему-то откашлялся — и залудил. Отрывок из пятой симфонии Людвига ван Бетховена. Но — о, кошмар! — скрипка зачала издавать просто душераздирающие, нечеловеческие звуки. Отребье схватилось за уши и стало корчиться в конвульсиях. За минуту все они сошли с ума и разбежались кто куда. Больше в селе Разуеве их никто никогда не видел.
Иосиф покопал под калиткой и обнаружил там бочонок, полный золота. «На что оно мне - рассудил солдат, - жить поживать да добро проживать я все одно не умею. Иудей так, пожалуй и не подумал бы, но ведь у музыканта русская душа. И раздал скрипач денежные средства честному народу. Динарий Ерёмин отставной солдат тут же закопал и дальше по миру пошел. Теперь он знал подлинную силу своего искусства. Народ села Разуева подарок Иосифа быстренько пропил и стал рассуждать: на кого б нам теперь еще разозлиться?
ДАРЬЮШКА
Жил в одном поселке лесопромышленник Херов (ударение на втором слоге), некрупный, но крепкий и деловитый. Случилось у него горе: умерла супруга любезная. Осталась дочь, Дарьюшка, одна в жизни радость. Херов все на делянках пропадает да на нижних складах и пилорамах руковОдит, а, чтоб Дарьюшка под приглядом была, взял себе из соседнего поселка новую жену, Катерину.
Она моложе прежней, и у той тоже дочь, Изольда. Ну, думает Херов, теперь в доме лад будет. Так все вдовцы полагают, хотя сказки этому не учат. Катерина же свои порядки завела, при которых Изольда — прынцесса, Дарьюшка же Херова — прислужница. Херов все дни на работе, ведать не знает, что под крышей дома на самом деле творится, Дарьюшка боится стукнуть отцу, ибо мачеха в страхе держит, загнобить грозит. А приедет тятенька ночевать — все как бы мирно, спокойно, одна лепота.
Старая как мир история о своей рубашке, которая всегда ближе к телу. У Катерины тоже как бы правда: в жизни она натерпелась от всяких мерзавцев, вот и выбрала слабое звено, чтоб зло выместить. Дарья и полы драит, и белье стирает да гладит, и посуду намывает. Все модные прикиды покупаются Изольде, Дарьюшка лишь донашивает. То же касается и высокотехнологичной электроники.
И вот однажды Херовой дочке перепал старый айфон, ибо Изольде купили гаджет самой наипоследней модели. Пошла Дарьюшка к колодцу, вещь от Изольдиных слюней оттереть. Трет и любуется, впервые у ней такая штуковина. А тут — бзык! — айфон и выскользнул. Ручки-то натруженные, да и волнуется от радости нечаянной. И надо же такому случиться, что полетела штучка заморская аккурат в дыру, и в воду — бульк! Колодец глубокий, в шестнадцать колец, не увидать...
Пригорюнилась Дарьюшка, пошла и доложила все мачехе начистоту. Та и наорала по своему обычаю:
- Ах ты, уродина несуразная, сволочь недобитая, ступай — и как хочешь доставай!
На самом деле мачехе гаджет не жалко было, он бы в помойку улетел. Но хотелось поизмываться над падчерицей, Катерина и сама не понимает, с чего это в ней такой бес. Наверное, Фрейда не читала или школьную программу по художественной литературе мимо ушей пропустила.
Пошла Дарьюшка колодцу — и молча туда скаканула. Жизнь обрыдла, не видит девица светлого будущего для личности своей несчастной. Летит она, летит, вся ее жизнь короткая некультяпистая уж раз семь в головушке прокрутилась, а контакта с водой все нет и нет. Только темень, да созвездия с галактиками в глазах мелькают...
...И тут падение замедлилось, опустилась девушка на зеленую травку. Вокруг луга да холмы, свет неземной и птички поют. Ну, рассудила Дарьюшка, попала я в рай — слава те Господи, отмучилась. Но то не рай был, а страна Виртуалия, мир особенный и чудной, доступный далеко не всякому. Пошла Дарьюшка наугад, видит: куст, обросший крапивою. Тот взмолился:
- Дитя человеческое, вызволи ты меня из полона, я тебе потом пригожусь! Совсем меня сорняк извел-измучил, загнусь ненароком...
Что же... взялась Дарьюшка и всю крапиву повырвала с корешками. Ручки до волдырей обожгла, но с задачей справилась на ура. Куст и говорит:
- Иди с Богом, красавица, а посля я тебе сгожусь.
- Куда здесь идти-то...
- А куды глаза глядят, кривая небось и выведет.
Пошла Дарьюшка как куст велел. Смотрит: козлик на холму пасется. Скрюченный какой-то, больной наверное. Взмолился козлик:
- Сделай доброе дело, дитя человеческое, подои ты меня. Совсем уж изболелся без дойки-то.
Отвечает Дарьюшка:
- Как же я подою-то, ты ж не коза.
- Был бы козой, все проще б получилось. А тут вот какое дело...
Сжалилась Дарьюшка, подоила козла. Тот довольный, облегченный, распрямленный и произносит:
- Добра ты девица, а сослужу тебе, когда понадобится, службу. Ступай себе с Богом.
- Так куда идти-то...
- Сердца своего слушайся, шагай себе куда оно велит. Авось куда надо и придешь.
Вы не заметили, что мы, русские, чтой-то часто авосю доверяемся? Шагает себе Дарьюшка дальше, видит: орел на земле лежит. Еле шевелится, хрипит, но покамест живой. Взмолилась птица:
- Накорми ты меня, дитя человеческое, пищей кровавою. А то ведь издохну, ан не хотелось бы...
- Да где ж я тебе кровавую пищу найду, чудо пернатое...
- А ты-то на что, красавица...
И дала Дарьюшка поклевать орлу своих мягких тканей. Насытилась птица, воспаряла, заявляет:
- Спасла ты мою жизнь, любезная. За доброту твою, самоотверженность кроткую, когда время придет, сослужу тебе службу верную. Ступай себе дальше с Богом.
- Я ж не знаю, куда...
- Недалече тебе осталось. За тремя холмами, за тремя логами найдешь что нужно.
И впрямь, пройдя три лога и три холма, увидала Дарьюшка терем расписной. Подошла, в дверь постучала, представилась. Не отвечает никто. Толкнула дверь-то — она и открылась. Зашла в горницу, видит: старик со старухою на печи лежат не живы не мертвы и бессильно стонут. А на полках — богатства несметные. Отмыла, отпоила Дарьюшка стариков, на ноги поставила. Те и говорят:
- Поживи ты с нами годок, девица, поухаживай за нами, мы уж в долгу не останемся.
Не годок пожила Дарьюшка в тереме расписном, а год с неделей. Старик со старухой румяненькими стали, живенькими такими. Уж не хотелось им с такой внучкой расставаться, но в стране Виртуалии в отличие от нашего мира что сказано — то сделано. Отпустили они красавицу на Землю грешную, в дорогу богатствами снабдили. И да: за год с неделею Дарюшка из угловатого подростка превратилась в супермодель наподобие куклы Барби, разве только живую, и с душой.
Рассказали старики обратную дорогу, только предупредили: по стране Виртуалии бродит банда из трех монстров, одичавших вконец покемонов. Но не слишком стоит Дарьюшке злодеев опасаться, ибо доброму человеку сам Бог не указ.
И впрямь: покемоны, почуяв дух русский, повыбрались из своих нор и за девицей в погоню ударились. Та побежала, но ноша тяжка, монстры настигают... вдруг с небес орел стрелой свалился, одного покемона повалил — и давай ему глазищи выклевывать. Лежит покемон убитый, и говорит орлу Дарьюшка:
- Спасибо тебе, птица небесная, но что с двумя другими...
- Моя миссия, - отвечает орел, - одного монстра изничтожить, ты ж продолжай путь свой праведный.
Бежит Дарьюшка дальше, вновь настигают ее покемоны, но тут из-за холма козел выскакивает, рогами одного протыкает — и давай его крутить, кишки выворачивать. И этот злодей повержен. Говорит козлу Дарьюшка:
- Спасибо тебе, зверь травоядный, но ведь третий еще есть...
- Моя работа, - козел отвечает, - второго гада забодать. Та ж продолжай свой путь праведный.
Бежит Дарьюшка дальше, уж сил нету, а тут куст знакомый:
- Спрячься, девица, во мне, гадина не найдет тебя...
Залезла Дарья в куст, дух переводит. Монстр покрутился, покрутился, сплюнул — и ушел, произнеся:
- Уж я отмщу за братьев своих...
...Когда Херов увидел расцветшую дочь свою, чуть удар не хватил мужика от счастья. Устроил он пир горой на весь поселок. Меж тем Катерина шипит:
- Ненастоящая она, дело тут нечисто... Вот от кого у ней такие богатства несметные? Может она вообще... русалка.
- Циц! - Оборвал ее муж. - Дело не в том, настоящая или какая. Бог взял — Бог отдал. А ты не веришь, в том твоя и беда.
Дарьюшку заочно уж и похоронили, рядом с могилой ее матери крест именной поставили. А тут — нечаянная радость. Весь поселок глядит на Дарьюшку не налюбуется, вот ведь красота какая сила.
У Дарьюшки уж и женихи завидные подобрались, да и вообще свет от нее исходит. Изольда меж тем все в гаджеты свои тырится, отчего все дурнее становится. Что характерно, когда Дарьюшка в колодец сиганула, она страшнее Изольды была, ведь вся утружОнная, теперь же — наоборот. И это не чудо, а объективная реальность, данная нам в ощущеньях.
Херов опять весь в заботах лесопромышленного бизнеса, а Дарьюшка наша под Катеринину пяту вновь подпадает. Мачеха все выпытала у падчерицы свей, да та по простоте душевной особо ничего и не скрывала. Снабдила Катерина Изольду свою инструкциями да экипировала не хуже ниньзи. К колодцу подвела — и подталкивает:
- Иди, радость моя — и счастье свое добудь!
Бывает же такое, что мать родная ради счастья кровинушки своей готова ее в черт знамо куда бросить.
- Не хочу я, ма! - Отнекивается Изольда. - Мне и туточки неплохо. А богатства несметные мы лучше у Дашки отымем.
Призадумалась Катерина. Да ненадолго. Дарья дура, мало взяла, а надо нахапать больше. И, применив приемчик самбо, дочь родную в колодец-то запрокинула...
...и в этот момент Дарьюшка проснулась. Оказывается, столь уработалась девчушка, умаялась, наволновалась, что возле колодца ее и вырубило. Глядит: айфон под ножками в грязи валяется. Слышен мачехин крик:
- Дашка! Ты где запропастилась, тварь, сюды иди!
И что надумала падчерица: подняла она гаджет — и в самом деле в колодец бросила. Тут же глазки сомкнула, в полудрему окунулась, и виртуальная реальность представляется девушке как будто кино...
...Благим матом кричит Изольда, мать родную проклинает. Летит, а вокруг темень. И только внизу свет брезжит, но непонятно совсем; не то привередница падает, не то взлетает. Бухнулась об твердь копчиком вдарилась, завизжала. Огляделась: кругом пустыня, а под ногами пауки со скорпионами ползают. Помянула мать и сестру сводную всем на чем свет стоит, отряхнулась, пошла. Если это та самая Виртуалия, что-то она больше на ад похожа. Кстати: ад — это то же самое, что и сад, только без первой буквы.
Через короткое время окликает ее кто-то жалостливым голосом. Оглянулась: куст иссохший. Просит растение:
- Дитя человеческое, одолел песок меня напрочь, отгреби ты его от меня, не дай сгинуть...
- Молчи, отросток жалкий. Говори лучше, где терем расписной, а не скажешь — вообще заломаю.
Пришлось кусту дорогу указать, жить-то охота. Получив информацию, Изольда достала из амуниции хорошо заточенную саперную лопатку и куст посекла. Не смогла досечь до конца, колючки мешались, но урон нанесла непоправимый. Идет девица дальше, за следующим барханом видит скрюченного козла. Взблеял рогатый:
- Сделай доброе дело, дитя человеческое, подои...
- Ты чё, охренел, каз-зел! Не дала договорить экспедиционерша. - А ну, говори, где терем расписной, не то зарежу!
И достает из амуниции вострый нож. Пришлось козлу раскалываться. Выудив сведения, Изольда козла попыталась добить. Поранила, но животное увернулась, ушло.
Еще за двумя барханами видит путешественница полумертвую птицу. Орел взмолился:
- Дитя человеческое, утоли мой голод пищей кровавой, не дай исдохнуть.
- Да и накормила бы. - Неожиданно ласково ответила Изольда. - Да козел ушел, скотина. Ты вот скажи, где терем расписной, тогда и добуду тебе хавки.
Пришлось пернатому всю правду докладывать. После чего Изольда ногой морду орлову в песок втюхнула — и к цели своей пошла. Это она тактику сменила, стала более коварной. Орел живучим оказался, голову приподнял и проговорил:
- Такая далеко пойдет...
Меж тем солнце совсем припекает. Но девке оно нипочем, ибо при ней и запас воды, и даже зонтик. Катерина хорошо позаботилась о дочке родной.
Еще за тремя барханами видит Изольда оазис, а посреди его тот самый расписной терем. Дверь в него отважная дивчина ногой распахнула, и сразу видит несметные богатства на полках. Стала ими сумки клетчатые набивать. Тут голос с печи:
- Дитя человеческое, помираем мы. - Конечно, это старик со старухою. - Спомоги ты нам, каликам увечным...
- Сдохните! - Коротко отрезала Изольда.
Набрала добра сколь унесть может. Вышла из терема, спохватилась: а как же я из Виртуалии теперь домой помогу? Кажется, матушка того не сказала. Хотела в терем вернуться — стариков попытать. Но не успела: напал на Изольду покемон недобитый, давай над девкой измываться, за двух своих братьев мстить. Терзает злодей уродский, а наблюдают сие с вершины бархана куст, козел да орел. Но в этот момент кто-то трясет Дарьюшку за плечо, разбудить хочет. Девушка сопротивляется, хочется ей, чтоб сказочное кино до конца прокрутилось и точка в истории поставлена была. Но далеко не все сказки заканчиваются чистой победой душою чистых дурочек над прагматичными тварями.
СОЛДАТ
Жил был солдат Миша. Хороший был вояка, справный, противника уничижал нещадно, территорию зачищал, слабых и убогих защищал. Был Миша родом из глухой деревни, лесом воспитанный, молоком да водою ключевой впитанный, сказками бабушкиными убаюканный. Послужной список что надо: довелось Мише повоевать в Чечне, Кавказ усмирять; потом нанялся на Донбасс, людей русских от волынян да галичан отбивать. Ну, а в последнее время занесло нашего Мишу в далекую арабскую страну Сирию, где солдат помогал ослобонять неведомо государство от исламистов безумных.
Извоевался Миша, исстрелялся, и отпускают вояку домой. Но тут весточка пришла: родная глухая деревня нарушилась, а вся родня повымерла. Да и зачем возвращаться, коли за годы воинской доблестной службы всему штатскому солдатик разучился, а способен он лишь к ратному делу... Можно наняться во французский иносраный легион (или не знаю, как эту цивильную банду еще звать), или стать солдатом удачи — воевать за деньги и без принципа. Но столько уж страданий Миша насмотрелся, что душа поизносилась. Хочется чего-то такого... да и сам он не поймет, чего.
И тут Миша совершил очевидную глупость: оставил воинскую часть с оружием, по-русски говоря, дезертировал. Пошел Миша странами арабскими куда очи потухшие глядят. Долго брел он, выбрел на оазис красы неземной. Кругом пустыня барханная, а тут все благоухает и птицы райские поют. Сначала подумал: и впрямь рая сподобился, после пригляделся — часовые вышке по периметру стоят.
Подошел солдат, оружие сложил, представился. За время войны Сирийской язык пустынь он чуток выучил. Часовой солдат доложил своему сержанту, сержант — майору, майор — генералу, тот — местному шейху. И удосужился шейх устроить солдату аудиенцию.
При встрече, на коврах персидских с наложницами милыми, забитыми, но ласковыми, выяснилось: учился шейх в юности в России на агронома и очень много положительных впечатлений о далекой северной стране сохранил. И даже по-русски что-то помнит. Правда, тогда страна была империей, звавшейся СССР, влиятельной и уважаемой. А теперь — неизвестно что. Благодаря приобретенным на Севере знаниям шейх смог обустроить свой оазис, практически превратить его именно что в рай. Теперь шейхово племя живет в благоденствии, разве только покой обчества по периметру приходится оберегать, ибо на лакомый кусочек зарятся другие племена. Времена теперь неспокойные, да говорят, новая империя силу набрала: сеет рознь промеж народами Востока, бередит межрелигиозную ненависть, хочет пригрести к своим ручищам нефтяные разработки и умы. Поскольку у шейха своя вышка нефтедобытная есть, очень он беспокоится грядущими перспективами.
Кстати, шейх поинтересовался: как сейчас в Союзе с агротехническими знаниями? А что Миша скажет: он по другому профилю. Свое крестьянское прошлое он похерил напрочь, зато выучился хорошо сражаться и невзгоды терпеть.
Шейх сжалился над русским солдатом Мишей и нанял его сторожить оливковый сад. Там все по уму: к каждому деревцу подведены трубки, по которым вода питательная из артезианских скважин поступает. Но вот беда: повадилась туда темная сила и деревья ломает. Никто так и понять не может, откуда она, треклятая, возникает и куда исчезает.
Как принято, дали Мише три месяца испытательного сроку. Месяц он дежурит, два — все проходит в штатном режиме. А по истечении третьего месяца приходит солдат сад осматривать и видит: половина оливковых деревьев поломана. Ну, думает Миша, в Чечне меня пуля миновала, на Донбассе пронесло, в Сирии арабская богоматерь миловала, а здесь теперь плахи не миновать.
Пригорюнился солдат — пожить еще все же охота. А то все в войнах да конфликтах, хочется и для себя чего-то доброго, ладного. Прислонился Миша к стволу оливы, осел наземь, стал думу печальную в мозгу головном перекатывать. Тут слышат шум... глаза открыл — то дрон налетел небывалой величины. Стал беспилотный аппарат деревья крошить. Изловчился солдат — и, минуя пропеллеры, за стропила уцепился. В этот момент дрон ввысь взвился... Смотрит Миша: оазис прекрасный все меньше и меньше в размерах становится. Опомнился парень, что калаша своего внизу оставил, но уж не спрыгнешь: вЫсоко. Да к тому ж может, шейх и любит русский дух, но по менталитету он все же восточный деспот, возьмет — и головушку буйну снесет на хрен. Дрон же на высоте где-то с километр подъем прекратил — и пошел на бреющем параллельно скудной земле в сторону рассвета. Внизу все пустыня, лишь изредка верблюжьи караваны ползут да разбитая боевая техника из песков поблескивает. Много лет в этом краю заморском война идет, все разорено да заброшено. Похоже, Шайтан здесь порезвился, как говорится, от души. Вот странно… раньше народы тутошние вроде в мире сосуществовали, пусть и худом, но с притерками. А пришли ценности демократические из-за окияна — настал кирдычно-каючный хаос. Вот так же и на Украине.
С час, наверное, дрон пробреял — чихать стал, видно, топливо в механизме кончилось. Чует солдат: аппарат наземь спускается. Вот ведь умная машина, железо, а о сохранности печется! Почти без удара дрон в расщелину свалился, ну, разве только чуток пассажир бока намял. И заглохла машина, лежит бездыханная. Изучил дрона солдат: надписи на стропилах имеются, но на языке Мише незнакомом. Это точно не здешняя вязь, ее вояка чуток изучил. Местность вокруг — коричневые скалы. Ни воды, ни провизии, ни оружия, один только авось в подмогу. На всякий пожарный Миша камнем сшиб один из винтов, военный человек все сущее способен использовать в качестве оборонительного средства. Вооружившись, опасливо двинулся по каньону.
Глушь кругом, аж в ушах свист: то называется мертвенной тишиной, на Руси такой не бывает. Устал идти, ведь по камнищам то вверх, то вниз карабкаться приходится. Тем паче тьма наступает, которая в здешних краях делает это торопливо. Лег, любуется на проявляющиеся в небесах звезды. Среди галактик по небу то и дело НЛО шныряют разноцветные. Да, подумал Миша, даже там теперь неспокойно... и с этой мыслею уснул.
Снится солдату его оставленная часть, которую бешеные исламисты окружили и бомбят из всех видов вооружения. И все это наш странник наблюдает как бы с высоты птичьего полета, на дроне сидючи, и почему-то как дурак лыбится. Опомнился: как же так я оставил своих собратьев, корит себя парень, ведь теперь каждый штык наперечет... Сдезертирствовал, остался теперь без Родины, ума и чести! И тут командир снизу кричит: «Жульенов, мать твою так! - (такая у Миши фимилья) - Ты почему пост оставил, раскудрит тя в лопатку?!»
Проснулся Миша в холодном поту. Прокричал в пустоту:
- Скотина ты, Жульенов!
И лишь только небо молчало в ответ. Еще до рассвета солдат отправился в дальнейший путь по каньону. Едва Солнце коснулось верхушек скал, вышел путник к городу пещерному. А у ворот часовой стоит. Взял Миша наизготовку дронов винт, ближе подходит, а тот недвижим яко столб соляной. Пригляделся: Господи-боже, да это ж камень! Стал Миша обследовать пещеры, и кругом ему встречаются окаменевшие солдаты, вельможи, да и простой люд. Зашел в самую большую из пещер — а там...
Стол там стоит, яствами да винами уставленный. Эх, сказал себе Миша, была — не была, пусть даже казнят, хоть от пуза нажрусь! Наелся-напился солдат, хотел было отвалиться — тут шум. И входит красавица в шелках, а позади нее свита. Говорит женщина на чистокровном русском языке:
- Я местная шахиня. А ты, по физиономии смотрю, вроде как мой земляк.
У Миши и впрямь морда русского Вани.
- Неужто вы из Руси-матушки, любезная? - Учтивничает Миша.
- Было дело... А как же ты попал сюда, служивый? - Вопрошает шахиня.
Миша и рассказал: про рай рукотворный советский, про шейха, про сад оливковый и дрон. А про дезертирство свое умолчал.
- А-а-а... - Заявила красавица. - Знаю, знаю. То злодеи из Пиндостана лютуют. Хотят у нас на Востоке подобие ада создать, вот и вредят.
И свою историю поведала красавица. Вышла замуж за ассирийца, с которым познакомилась на курорте турецком. Он царство сулил, а оказалось, муж — шах этого пещерного города. Дыра дырой, да к тому же в такой глуши. Давным-давно, еще при македонском царе Александре, город процветал, здесь был центр астрологии, алхимии, метафизики, а так же других заумных наук. Мужа убили в очередной междоусобной войне, пришлось стать шахиней Василисе (так красавицу звать). Пришла одна беда — раздвигай но... то есть, отворяй ворота. Напасти на город пещерный стали сыпаться одна за другой яко из рога изобилия. Вот верно, судит Миша.
Так вот, продолжает шахиня. К пещерному городу однажды нечистая сила подступила. Сначала держали оборону, но лукавые наслали на жителей вирус неведомый, от которого каменеют. Почти все окаменели, разве только Василиса с небольшой свитой каким-то чудом иммунитет обрели. Теперь вот ждут новой напасти. Хотели и Мишу пулей снайперской взять, ибо вначале посчитали: он тоже шайтанов засланец. Но сердце красавицы подсказало: надо погодить.
- А вот тебе, - торжественно заявляет Василиса, - священная книга ассирийского народа. Иди в храм пещерный и читай ее. Просто читай три ночи кряду. Искушения, страсти тебя одолевать будут — читай до третьих петухов. Три ночи продержишься — город священный ассирийский спасешь, и тогда замуж за тебя выйду.
- Ну, что ж, - отвечает Миша, - читать — невеликая наука.
Но врет солдат. На самом деле не большой он любитель читать. Непривыкший Миша к наукам, а от одного только книжного запаха мужика воротит. Раскрыл фолиант — там тарабарщина. Но что делать: взялся за гуж — не говори, что не муж.
В первую ночь стали одолевать Мишу погибшие в боях страшных товарищи: «Сдайся силе непреклонной, брось читать...» Потом командиры упрекать принялись за дезертирство. Следом мать родная укоряет за предательство Родины. Но терпит, терпит вояка, знай себе дундит. Так до третьих петухов и устоял.
Утром на свет Божий из темной пещеры выбрался — тут и стол накрыт. Утробу набил, напился вина хмельного и провалился в небытие. Очнулся: Василиса со свитою стоят, готовы вновь в храм пещерный препроводить. И все молча, без никаких слов.
Вторую ночь налетели дроны несметные: кружатся, страху нагнетают. Возник шейх, корит: «Что ж ты, солдат русский, допустил нарушения сада оливкового, да потом и убег? Проклятия мерзкого ты достоин, неверный!» Понимает Миша: наваждение это все. И не бросает читать, крепится. Так до третьих петухов и дотерпел. Снова, выбравшись, напился-наелся и вырубился напрочь. Проснувшись, увидел Василису со свитой, которые готовы его опять в храм пещерный затолкать. Смалодушничал Миша: хотел сбежать хотя б куда... чует, что третья ночь последней будет в его жизни непутевой. Но крепко его евнухи за локти держат, не дают увернуться и слинять. И все молчком, молчком. Только затылком солдат чуял тяжелый взгляд красавицы, когда во мрак заходил.
Перед началом чтения Миша вспомнил старые предрассудки: очертил себя кругом, трижды перекрестился и плюнул через левое плечо. И началось. Ведьмы, вурдалаки, черти с ладаном да ангелы падшие из углов выныривают и как бы атакуют, издавая при этом неприличные звуки. Но Миша читает, не сдается, лишь краешком глаз сечет все это безобразие. За ними появились злобные духи всех евразийских злодеев: Тимура, Малюты Скуратова, Лаврентии Берия, Усамы Бен Ладена, Брейвика... Набрасываются, зубами вострыми скрипят, но терпит, терпит Миша танец смерти. А после принялись налетать бабы голые, и каждая прелестями соблазняет. Да еще и ласкают парня нашего за все места... вот это искушение! Отмахнулся солдат от страшной красоты и пуще прежнего долдонит. Тут слышит: «Самого, самого зовите!» Да, думает солдат, сейчас сам сатана придет — и будет мне капец...
И появляется тот, на которого Миша даже краешком глаза глянуть боится. Это же самое страшное, когда неизвестно что. Это Нечто будто обволакивает, хочет в себя затянуть. Чует Миша: там, куда засос творится, вечная комната с тараканами. Еще пуще читает солдат тарабарщину, не сдается. И тут — петухи третьи! Как раз последняя страница священной книги закончилась. Луч света проник в храм пещерный — и все страхи земные развеялись, только легкая розовая дымка осталась.
Выходит Миша наружу: а там толпы ликующего народу. Впереди всех Василиса стоит по параду одетая. Заявляет шахиня:
- Мишка, Мишка, где твоя улыбка? Спас ты народ наш, все окаменевшие к жизни вернулись! Теперь я твоя во веки веков, а ты — шах великий, вот. Добра наживать нам не надо, у нас и так все уже есть, а вот счастья человеческого не мешало бы...
И стали Миша с Василисой править во славу Божию — неважно, Аллахом Его звать, Святой Троицей, Атманом или Яхве. И пошли у них детки. Жаль только, выросли все обалдуями, гламурными светскими львицами, да тормозными мажорами. Но это уже совсем другая история.
ГРЕХОМУДРИЯ
Давай–ка, дружок, поговорим о причинах происхождения грехов и целесообразности таковых. Согласись: без грехов, неясного томления грядущей измены, сладких мгновений, всяческих кар, искуплений — невозможна была бы вся мировая культура, которая и началась–то с грехопадения. Казалось бы, нет такой науки, которая изучает природу греха и внутреннее устройство такового. Но такая наука есть: это художественная литература, а инженеры человеческих душ (я подразумеваю не чертей, а писателей) шурупят по самое небалуйся, открывая порой неимоверные глубины сумрачных бездн.
Расскажу еще об одном городе, который погубило человечество. То есть, погубили некие силы, человечество лишь создало повод, а, впрочем, не суть важно. Жаль, что каратели превратили в ничто Грехомудрскую библиотеку, мне приходится домысливать, но, надеюсь, фрагменты правды можно еще сыскать в других книгохранилищах планеты — нашлись бы только искатели.
Как известно, грех произошел из рая. То есть, это райское изобретение. Это теперь сие слово (не «изобретение», а «грех») несет слащаво–негативный оттенок, основатели же Грехомудрии в имя своего поселения влагали несколько иной подтекст. Там даже были такие деятели, которые грех боготворили и совершенно искренне считали, что не кается лишь тот, кто не грешит.
Да и какие там грехи — грешки. Уж до всех тяжких, как в той же Римской империи времени упадка, не опускались. Разве самопиар и похвальба в социальных сетях, непрерывное селфилюбование, бесконечный троллинг — это грехи? Или участие в ток–шоу, где промывают косточки всяким уродам, душевное порно реалти–разборок, поиски сомнительных средств забыться в увеселениях… в конце концов каждый вправе прожигать свою жизнь соответствии с личными представлениями, ведь это его жизнь, а не чья–то еще.
Конечно, искусство греха — это что–то. Ну, там, дома терпимости, мегахрамы торговли, кальянные, рюмочные, фаст–фуд, галереи современного искусства — в общем, все, чем напичканы крупные поселения человечества. Грехомудрия не хуже и не лучше, просто, наверное, не оказалась у Бога за пазухой.
Помните парня Вову, который познал лихо? Парень странствовал, искал, страдал и в конечном итоге осел в этой самой Грехомудрии. Он женился на грехомудрянке, она ему родила детей, в общем, все чин по чину. Постепенно Вова превратился в дядю Вову, отрастая брюшком. Он видел, что горожане лиха не знают, да и страму не имут, но до времени закрывал на это глаза, сам же старался вести себя подобающе, в том же целомудренном ключе натаскивал и своих домочадцев.
Но по мере старения дядя Вова становился нетерпим и ворчлив. Несколько раз он нарывался на грубости, поучая грехомудрян правильными словами, а пришло все к тому, что дядю Вову перестали воспринимать всерьёз. Его стеснялись и жена его, и его дочери Даша и Маша. Да и как подчеркивать свою близость с человеком, который наподобие шута обличает жизнь и прогресс технологии развлечений? Наверное, и дядя Вова был в чем–то неправ, посчитав, что он святее Папы Римского. Это же только не шибко разумный человек способен полагать, что он де живет как слеза Мичурина, а вокруг сплошь уроды. Но это ж Дядьвовины личные счета — там, на небе все наши ходы записаны, чего нам–то судить.
Дошло до того, что грехомудры откровенно потешались над чудаком, который вечерами любил сидеть в тени у городских ворот и с осуждением смотреть на проходящих, отпуская едкие замечания. А в общем–то горожане уже привыкли к играющему в благочестивость городскому сумасшедшему, как к цепной собаке, и в общем–то жалели его ни в чем не виноватых дочерей. Никто еще не знал, что к ним близится не какое–там карикатурное лихо, а самое что ни на есть лихище.
И вот однажды, уже в сумерках к воротам подошли двое симпатишных юношей в длинных белых одеждах. Дядя Вова вообразил: а вдруг эти странники — сами ангелы, которых Господь послал на Землю с целью узнать, много ли здесь праведников, чтобы помиловать человеческое поселение. Дядя Вова пригласил молодых людей в свой дом и приказал дочерям омыть гостям ноги и накормить. Появление прекрасных чужаков не осталось в Грехомудрии незамеченным. Как вы, наверное, уже догадались, в этом городе были и люди радуги, которые клали глаз на всё, что движется. Сии веселые граждане собрались у Дядивовиного дома и стали требовать познакомиться со смазливыми юношами. И дядя Вова, и его жена, и дочери перепугались, а гости вели себя совершенно спокойно, как будто бы так оно и надо. Между тем, толпа, вооруженная факелами и цепями, уже ломилась в дверь.
И в этот момент дядя Вова вспомнил древние обычаи, согласно которым гость в доме — Бог в доме. Он решился вместо красавчиков предложить возбужденной толпе… своих дочерей. Вот как–то не уверен, что последние оценили жертвенность поступка. Тем не менее, дядя Вова вышел наружу и громогласно сообщил о своем подарке. Грехомудры на какое–то время зависли. Надо сказать, сие была лишь часть этого в общем–то типичного города, да к тому же они все–таки что–то перед этим покурили. Короче, идея им по вкусу не пришлась, люди радуги даже почли сие за оскорбление.
Отвлекусь: зачем вообще было искушать и без того искушенных? Да разве это Божье дело — провокации? Вот не уверен, что прям все жители Грехомудрии были столь ужасны, хотя есть в истории примеры, когда сила толпы превращает в быдло даже праведников. Но ведь как бывает: даже один урод портит образ селения. И моей жизни бывало так, что я сталкивался с агрессивными дебилами, мне потом говорили: «Не сокрушайтесь, таковых у нас мало, в основной массе народишко у нас добропорядочный…», но я уже знал, что в этом городе живут дебилы. И сказали грехомудры:
– Мы знали, что ты — ….., но не до такой же степени! Долгое время мы терпели твое шутовство, теперь же, когда ты вдруг жертвуешь самым дорогим, мы поняли, что ты не ……. даже, а настоящий ……!!! В таком случае мы с тобой, вредный старикашка поступим даже хуже, чем с теми двумя красавчиками, вот только их достанем…
И толпа, оттеснив дядю Вову, вновь стала ломать дверь. Зря это они. Юноши сами отворили вход, подхватили старика, которого уже почти затоптали, а всех жаждущих страннического тела поразили слепотой. Теперь для людей радуги ночь стала вечной, не надо было, наверное, курить всякую гадость.
Когда зарделась заря, странники стали торопить дядю Вову, чтоб тот, взяв жену и дочерей, как можно скорее оставлял Грехомудрию, ибо грядет одержание. В сей момент старик стал упрашивать гостей пощадить грехомудров. Хотя он не знал, что такое одержание, ему было не по себе. Тогда красавчики схватили дядю Вову и его родных, насильно вынеся их за пределы города. Они указали дяде Вове на гору и распорядились немедля бежать в ее сторону, при этом ни в коем случае не оглядываясь назад.
И семейство ринулось куда послали. Почти уже у самой горы не удержалась от любопытства лишь Дядивовина жена. Ни он, ни дочери так и не узнали, что случилось с пропавшей, ибо они страшились смотреть назад, но у них родилось предание о том, что женщина от ужаса–ужаса–ужаса окаменела. Жена дяди Вовы была коренной грехомудрянкой, ей просто хотелось попрощаться с родным селением, вот и поплатилась за сентиментальность. А в результате от исчезнувшей в одержании Грехомудрии остался лишь каменный столб, про которой туристам говорят, что он и есть — Дядивовина жена.
Меж тем жизнь на Земле продолжалась. Дядя Вова с дочерьми поселились на той стороне горы, чтобы не видеть никогда даже пустыни, образовавшейся на месте проклятого города. Старика точила мысль: а не согрешил ли он, пустив красавчиков в свой дом, в результате чего он лишился жены? Да и ангелами ли были те двое странников в белых одеждах… И еще одно коварное рассуждение: согласно поверью, один праведник способен целое селение спасти, а значит дядя Вова никакой ни фига не праведник.
Шли годы. Дядя Вова с дочерьми жили себе отшельниками и тихо вели хозяйство. Иногда они подымались на гору, созерцали марсианский пейзаж, и лишь ночами, по другую сторону от сгинувшей Грехомудрии сияли огни неведомого города.
Меж тем Маша и Даша выжили из возраста невест и с печалью наблюдали признаки наступавшей старости. Да, Грехомудрия погрязла в грешках, но там водились женихи. Здесь же, на горе ползали лишь ядовитые змеи. Примерно те же идеи одолевали и дядю Вову. Да разве это счастье без материнства… не подарить ли дочерям семя, дабы продолжился род... Конечно, подразумевается страшный грех, но ведь, кажется, дядя Вова уже небезгрешен.
Ситуацию поторопили дочери. Рассудив, что грех таковым может быть лишь при условии осознания такового, они решили подпоить батюшку и тем самым зачать. Так они, помолившись, и сделали. Только не учли сестры, что пьяный мужик — не мужик. Еще не настало утро, Маша с Дашей выступили в поход в сторону света далекого неведомого города. Дядя Вова, продрав зенки и никого не увидев, рассудил: Бог дал, Бог взял, за что боролся на то и напоролся: взялся всех учить уму разуму, сам же хотел пожертвовать дочерьми. Получается, жертва принята.
Когда сестры добрались наконец до вожделенного города, они были уже совсем странны и непривлекательны. Тем не менее, Мария и Дарья нашли возможность зачать и родить. Жили трудно, детишек поднимали с трудом, но они не роптали, а радовались каждому новому дню. Город назывался Садомазогоморрой и мало чем отличался от исчезнувшей Грехомудрии. Здесь так же предавались всевозможным развлечениям, опускаясь до грешков, но карающая длань почему-то Садомазогоморру не трогала.
Да: род человеческий погряз в грехах и чрез грех продолжается. Но что же делать. Об этом размышлял дедушка Вова, сидючи на вершине своей горы и улыбаясь звездному небу. Да, он потерял всех, познал лихо, узнал, что такое ужас–ужас–ужас. Зато в отместку он обрел Космос.
СВЕРХЯЙЦО
Всякая сказка — почти святая ложь, потому что она урок добрым молодцам. Ежели ты злой и больной на голову негодяй, сказка тебе не помощница, хотя шанс все же дает. Вы наверняка знаете таких деятелей, которые и тексты-то читают лишь до первой обнаруженной ошибки или даже блохи, чтоб воскликнуть: "Опять двойка, садись, пэйсатель и торчи в этом своем..." В подобных, прости Господи, людях сидит демон правильности, который и создан-то лишь для препятствия прогрессу и полету фантазии. Ежели он победит окончательно, человечество так и зависнет на планете, названной нами Землею, и мы сгинем вместе с ней и дельфинами. Я это сейчас сказанул про демона, а не о прогрессе.
Впрочем... о чем это я? Коли дать волю фантазерами и попирателям устоев, прогресс — в особенности вертикальный — тоже занесет нас туда, куда всегда и уносит. И это уже не сказочный сюжет. Посему ретрограды, образованные дураки и реакционеры — неотъемлемая часть социума, неустанно нам напоминающая о сверчках и шестках.
Но моя сказка не о сверчках, а о яйце. Согласно некоторым мифологиям а тако же байкам, прибауткам и тостам, коие паразитируют на эпосе, яйцо — первооснова мира. Кто-то хихикнул, поэтому повторю: не яйца или яички, а именно — яйцо.
Яйца увязывают с курицей и любят оспаривать первенство первых со вторыми. Кто склонен к подобного рода софизмам, знайте: в вас заронен вирус злого больноголового негодяйства. А ведь яйца имеются у черепах, змей, пауков, динозавров и прочих земных гадов. И даже у сверчков. Пардон, то есть вышеозначенные существа (и создания Божии!) яйца откладывают. Мы же, грешные, ограничиваемся разве что яйцеклетками, откладываем же книги, кинофильмы, радиопередачи и другие носители знаний. Некоторые приносят плоды, но в основном все поедается в согласии с пищевой пирамидой: такова природа сущего.
Итак, жили-были старик со старухою. Имелась у них курочка рябая такая. Шу-у-устрая. Известное дело: без петуха курица несет пустышки, яйца без зародыша, что, впрочем, опровергает одна священная книга, созданная в послепотопные времена на Ближнем Востоке. Но на то и наука, чтобы открывать завидущие глазища на тайны происхождения мифов.
Трудно сказать, почему рябая курочка являлась стариковской фавориткой. Так скорее всего предначертано. Свою курочку старики любили и подкармливали лакомствами. Пожалуй, избаловали птицу. С древних времен повелось, что подобные знаки внимания люди оказывают тем, кого готовят на заклание. Без священных жертв урожай худой, но, кажется, старик со старухою об этом не думали. Просто наверное привязались к рябой привереднице.
Смотрят однажды поутру старики, а сенцах — золотое яйцо. Чуть не ослепли от чарующего блеска. До того рябая курочка несла обычные яйца, а тут — на тебе. И ходит вся такая расфуфыренная, чует свою богоизбранность. Старик со старухою перво-наперво подумали: грибок какой в курочке завелся или еще какая зараза. А не то лакомствами перекормили, или болезнь наподобие золотухи. Следом — другая мысль, шаловливая: а не пошутила ли другая половина, раскрасив яйцо? Давно старики живут, где-то приблизительно сто миллиардов оборотов планеты Земля вокруг Солнечного светила, уж разучились тонус поднимать иррациональными поступками. Ну, разве иногда дед напьется хмельного или на старуху найдет проруха.
Даже в долгой совместной жизни доверяя неплохо и проверять. Трут, моют яйцо, краска не стирается, только все яснее золотое блещет. А курочка рядышком дефилирует, лапки выше зада вскидывает, всем свои обликом как бы говоря: "Вот ведь я какая особенная, не зря вы мою тушку лелеяли!"
Ушли старик со старухою, яйцо золотое на столе оставили, принялись строить разные догадки. А может и вправду следует допустить Божественное Провидение? Пока гипотезы выдвигали, мышка из подполы выскочила. Побежала по столу, хвостиком — ж-ж-жах! Яйцо на глазах у стариков покатилось до края, будто призадумалось пред пропастью, юркнуло — и-и-и.... короче, вдребезги. А мышь, плутовка, была такова.
Содержимое того яйца растеклось по полу: белок-белком.
Печалятся старик со старухою. Хотя толком так и не успели привязаться в неожиданному подарку рябой курочки. Пернатая же вдруг и говорит:
- Не убивайтесь, старые. Я ж типа как Нео, особенная. Еще вам снесу яйцо. Может даже платиновое.
Но сколь не тужилась рябая, ни черта у нее не получалось: сплошь все белые яйца. А потом курица издохла. Немного времени прошло, и в доме появилась новая фаворитка, теперь уже не рябая, а пестрая, пока еще не оборзевшая до богоизбранности.
Теперь — к сути. В том золотом яйце вовсе не игла содержалась, в которой жизнь Кощея Бессмертного (и даже Толстяка Смертного). Внутри того яйца спала наша Вселенная. Ежели Вы думаете, Вселенная одна, это не так. Точнее, для нас она и впрямь единственная, но все относительно. С позиции старика со старухою яйца нести можно бесконечно, куриц для сего действа достаточно. Нужно разве приголубить одну, прикармливать лакомствами, говорить ей добрые слова. Даже при таких условиях вероятность рождения золотого яйца ничтожна. И все же она есть.
Так вот... если бы не мышь-выскочка, не случилось бы Большого Взрыва и не развилась бы наша Вселенная. Вы думаете, зря пиндосское искусство превозносит мышь, слагает о данном существе комиксы и заснимает мультики? Это у нас, русичей положительные персонажи заяц да Чебурашка (кстати, оба — нечистые животные, их нельзя употреблять в пищу, а вот курятину мы жрем). В англо-саксонской культуре все несколько прозаичнее: мышь побеждает не только кота, но даже человека.
Но кто есть те самые старик со старухою? О-о-о, они даже больше чем прародители Всего Сущего. Они та самая сила, которая лежит в основе Мироздания. Китайцы из зовут Инь и Ян, латиняне — Альфой и Омегой, греки — Диалектикой, а русские — Духом Святым.
Понятно, отчего старик со старухою осерчали: у них же тоже есть эстетическое чувство. Для них ценна сама красота Золотого Космического Яйца, а внутренность по большому счету одна и та же: элементарные частицы. Большой Взрыв, катастрофа космического масштаба для старых людей — всего лишь расстройство. Они, может, и не знают, что в результате инцидента родилась наша Вселенная, и, как следствие, мы.
Мораль же сей сказки такова. Некоторые из нас, кто раз или два снес золотое яйцо — в фигуральном, конечно, смысле, например, написал прекрасную книгу, чарующую песню, потрясное живописное полотно — думают, что теперь он будет нести сплошь золотые яйца. Так склонны думать и яйцепоклонники. Сложившееся окружение будет искренне заблуждаться, думая, что твое новое яйцо — тоже шедевр. Люди слепы, они склонны верить в то, что им говорят (вначале же было слово, а вовсе не беспристрастный взгляд). Им скажешь, что черный квадрат — это Космос, они и верят. Только младенцы знают, что Космос - это не квадрат, не треугольник и даже не круг. Космос - это твоя мама, а так же все вокруг, впитываемое с материнским молоком. Только с приходом опыта жизни истину мы забываем.
Каждый художник подобен курочке, несущей яйца, в которых спит потенциальная Вселенная. Надобна только мышь, которая породит Большой Взрыв. И еще не факт, что в новой Вселенной родится Разум.
...Когда последняя страница была дочитана до конца, выяснилось: водяра уговорена, а в голове какое-то упокоение. Между тем, ночь еще полнится мглою, а вот дрова — йок. Дабы не остаться в темноте, Слава начал поддерживать огонь рукописью. При каждом акте предания в жертву богине Агни очередного листочка странник приговаривал:
- Так значит, ты утверждаешь, что рукописи не горят?.. Не горят, говоришь… Это тебе за «шестерку Функеля», друж-жок!
Что возьмешь с бухого человека. Когда догорел последний листок, слава умиротворенно заснул.
Очнулся странник уже когда Солнце уверенно лучилось в оконные глазницы. Пели птицы — как будто чары снялись. Всем Функелевым существом овладело странное чувство очищения. Правда, голова побаливала, а похмелиться нечем. Странник не удивился, обнаружив, что дыра обнажилась вновь.
- Думаешь, полезу. - Слава говорил тоном ментора: - А я уже там у тебя всё нашел. Всё!
Функель картинно, как будто он неприступная красавица, развернулся и стал горделиво удаляться прочь. Да и в конце концов, когда ничего не ясно — все ясно.
СМЕРТУШКА
...И снова этот утопающий в цветах поселок пустопорожней волости. На выгоне Слава увидел кавалькаду из людей, человек, наверное, двести. После сосредоточенного уединения — людское море. Человекообразные брели понуро, будто на убой; изначально Функель хотел даже скрыться в зеленке, представив, что поселок захватил карательный отряд, теперь ведущий народонаселение на заклание. Через несколько мгновений вернулся в реальность, обругав себя за малодушие.
Слава встал в позу воителя и принялся изучать толпу. Аборигены оглядывались на странника растерянно и отрешенно. В самом конце вереницы Функель узнал неказистую фигурку пастыря. Оскар шагал размеренно, с видимым достоинством. Слава подошел к знакомцу молча, постарался пристроиться нога в ногу. Жиденькая Оскаровская бороденка внушала отвращение.
- О, домой, говоришь, уе… ; Оскар произнес эту фразу с торжеством, смакуя скабрезность.
- То есть…
- Звяздел, что на Горушку — ни ногой.
Слава решил ничего не отвечать. К чему доказывать, что теперь уж и точно ни ногой, ни рукой, ни тем более задницей. Некоторое время влачились молча, наконец пастух с нескрываемой гордостью сообщил:
- Дримидонтыча схоронили. Царствия ему... - Какого царствия, не уточнил. Из Оскарова зевала разило свежим спиртовым духом.
- Бывает. - Грубо ответил Слава.
- А ты опять выкрутился. Везунчик фортуны.
- Слушай, приятель...
- Да вряд ли я тебе приятель.
- Неважно. Тут давеча на меня похожий не проходил?
- Было дело. Даже заночевал у меня. По пьяни бумаги оставил, а утром забрал.
- Давно?
- Дня три как.
- Тьфу, чёрт. Так то ж я и был.
- Откель мне знать, ты — или чёрт.
- Имя «Артур» тебе ни о чем не говорит?
- Конан Дойль? Мы тоже не лаптем доширак хлебаем, начитанные.
- Порой даже кажется: слишком. - Слава не стал опускаться до того, чтобы в отместку просклонять имя «Оскар». Кажется, странник чуток помудрел.
- Вы, городские, стремныя. У нас положено осведомляться, отчего покойник-то помер...
- От смерти, от чего еще.
- А я дак скажу. Посля того как ты ему на остановке чтой-то наговорил, он домой вернулся, предсмертную записку написал и пропал. А вчерась из омута всплыл.
- Тяжелый случай. Только я ничего ему такого не говорил.
- Это, кореш, уже не важно. Сами уж пред Господом разберетесь.
- Я тебе не кореш, друг. Ну, а записка-то — о чем?
- А я тебе не друг, приятель.
- Не крути. Сказав «а», говори «я». Так что там.
- Да так...
- А, может, не так? - Слава знает, что в маленьком поселении ничего не утаишь.
- Ну-у-у... написал, что, дескать, праведники Горушки к себе призвали. А умереть якобы не страшно... страшно умирать.
- Здрасьте. Самоубийц праведники не жалуют.
- А хто те сказал, что Дримидонтыч — самоубивец?
- А разве ж убиенные посмертные записки сочиняют... - Да нет, рассудил Функель, просто пастырь прикалывается от поддатости настроения. Не наблюдается в нем что-то глубокой скорби по ушедшему. И, что удивительно, в Славе тоже не было ни соринки жалости по этому Гандонычу.
Двое мужчин столь увлеклись словесным боданием, что и не заметили, как поравнялись с некоей пейзанкой, одетой в обтягивающие джинсы и ковбойскую рубашку. Из-под черного платка вырывались рыжие локоны:
- Ося, - запросто вопросила женщина, - уже налюлюкался?
- Святое дело. - Пастырь ответил с показной горделивостью.
- О, странничек. - Барышня стрельнула своими зелеными глазищами в Славины очи, отчего в обветренных щеках Функеля колко зардело.
Женщины и мужчины бывают с формами и наоборот. Формы мужчины — пузо. Формы женщины — все остальное. Встречная как раз и отличалась «всем остальным». По виду она лет, наверное, на десять старше Функеля, бальзаковский возраст. Излучая витальную энергию, женщина ускорила шаг. С тылу формы заиграли по-особому.
- Что за чудо? - Спросил он у пастыря.
- Оля. - Оскар сделал паузу и почти прошептал: - Ведьма.
- В каком смысле.
- Тише... – Пастырь приложил грязный палец к сокрым губищам. – Во всех.
- А чего не сжигаете? - Слава все же понизил свой голос.
- Боязно.
- Она с Горушкой как-то связана?
- Да, как сказать...
- Прямо.
- Ну-у-у... леший ее знает.
Так, прикинул Функель. Специально замедлилась, что б на крючок меня захватить, теперь подсекает...
- У нее кто-нибудь есть?
- Были. Всех сгубила.
- Черная вдова?
- Не-е-е... рыжая бестия.
- Почему ни ты, ни сатир...
- Какой еще сортир...
- Неважно. Почему тогда-то о ней не сказал.
- Кому-то говорил, кому-то молчал. Вас уж столько здесь мелькало.
Слава решительно прибавил шаг, чтоб догнать местную достопримечательность. «Есть контакт...» - Кажется, услышал Функель вдогонку из пастыревых уст. Но ему уже было начхать на ровесника-бобыля.
- Вячеслав Смирнов. - Представился Функель, догнав женщину.
- Вижу. - Понанесла якобы ведьма, снова стрельнув зеленью глаз.
Некоторое время прошагали молча. Косясь, Слава наблюдал джокондовкую улыбку на чувственных устах. Молчанку первым не вынес мужчина:
- Какая-то вы... недеревенская.
- Я жила в городе. Но не захотела стать просвещенным быдлом.
- В этом вопросе, Ольга, я вас очень даже понимаю.
- Завидую.
- Чему...
- А вот я себя понимаю не вполне.
- Это норма. - Слава ехидно ухмыльнулся. - У меня тот же случай. Чтоб себя разглядеть по-настоящему, надобно волшебное зеркало.
- Нет. - В голосе женщины играли оттенки теплоты. - Не зеркало, а зеркальная душа...
Еще минута — и оба перешли на «ты». Как там в песне поется: что-то главное пропало? Да нет: просто, возникли приязненные отношения и зародилась иллюзия, что знаешь человека давно. Уже вошли в совершенно пустынный, будто вымерший поселок. Поскольку женщина не говорила «отставить» или «фу», Слава тащился за нею наподобие приблудного пса.
Ольгин дом буквально утопал в пышных осенних цветах. Крепкий, столетний пятистенок с охлупнем поверху, ставни глухой резьбы, карниз, пилястры. Хорошо такой домик в деревне иметь. В горнице с намытым добела полом Слава увидел девочку лет, наверное, шести, такую же огненнокудрую. Она сидела за столом и строго, сосредоточенно наблюдала за игрою огня свечи, совершенно не обращая внимания на гостя. Признаков колдунского обиталища — ну, там, древних книг, банок со снадобьями, засушенных трав, змей или лягушек — не наблюдалась. В Красном углу занавешенная полочка. Печь разрисована цветами и птичками. Пока хозяйка копалась в сенцах, Слава обратился к ребенку:
- Я дядя Слава. А как зовут тебя?
- Никак. – Грубо отписклявила малышка. Дунула на свечу, стала, отошла к окну, менее тонким голоском добавила: - Не вздумай к мамке приставать. Убью.
- И не подумаю. - Ответил Функель, придав своему голосу ернический оттенок. По комнате разнесся запах восковой гари.
- Я смотрю, вы уже познакомились. - Сказала зашедшая в горницу Ольга. Она была одета иначе: в желтое платье; открытые волосы аккуратно собраны и заколоты. Слава обратил внимание на то, что мама глядит на дочь укоризненно.
- Вполне. - Не стал распространять подробности странник.
- Настя у меня с характером.
- Да ты, кажется, тоже...
- Ночевать будешь в бане. Там все есть. Заодно и попаришься, сегодня ведь суббота. Я уже затопила.
Слава осознал: он же действительно вечность не мылся! Вот бы еще и обмундирование застирать...
- На конфеты твоей красавице. - Слава положил на стол три сторублевых бумажки.
Хозяйка не стала противиться, но и с деньгами не сделала ничего. Зато на тот же стол легли тарелки с маслом, салом, ароматный домашний хлеб, варенье, блюдца-чашки.
- Хорошо у вас здесь. - Признался Функель.
- Обычно. - Парировала Ольга.
И Слава завис. Он не знал, о чем говорить дальше. Слышно было, как тикает будильник. Ребенок смотрел в окно, мама водила пальцем по скатерти; Функель заметил, что ногти у хозяйки обкусаны. Спросить о Горушке, о том, имеет ли Ольга какие-то с ней сношения? Узнать напрямую, не ворожея ли она? Выяснить подробности о том, почему в городе не прижилась? Ну, нет… На самом деле в таких мимолетных встречах вся прелесть аккурат в том, что никакого тебе бэкграунда, вся жизнь людей оставлена за скобками, «вчера» и «завтра» не существуют, есть только «сегодня» и «сейчас». Даже с теми, кто тебе симпатичен, надо еще учиться молчать. Функель сделал вид, что сосредоточился на чае, стараясь чинно и умеренно уминать мягкий хлеб с салом.
- А у меня есть спектра, смотри! - Девочка, подойдя к столу, протянула куклу — бледную, с фиолетовыми волосами.
- Симпатяга. - Сказал Слава. А что он еще мог сказать...
- Она призрак.
- Бывает.
- Сейчас мода на монстров хай. - Пояснила мама.
- Понимаю. - Облегченно сказал Функель. Настя разрядила ситуацию.
Поговорили о детских увлечениях, о том, что маленькие детки – совсем еще невеликие бедки. И все же Функелю удалось повернуть разговор в то самое русло:
- У меня такое ощущение, что на Горушке обитают монстры хаи для... взрослых.
- Если б все было так... - Ольга легко вдохнула шикарной грудью. – Скорее, можно предположить, что там селятся все наши страхи.
- Значит, ты там все же была.
- Любопытно же.
- Исходя из того, какую пургу несли Ося, старик... царствие ему… получается, именно от этого ты здесь тоже — .... - Слава хотел произнести слово «изгой», но заменил его на эвфемизм: - С измененным сознанием.
Ольга направила свой взор в бесконечнось, ее лицо исказила странная улыбка. Через паузу она тихо произнесла:
- Горушка на самом деле пускает только тех, кто уже внутренне меняется. Кто верит в волшебную силу... сказки.
Функель не стал распространяться о том, что давеча всю эту волшебную силу предал
божеству Огня. Бродяга, стараясь выглядеть многозначительным, изрек:
- Сказки — создания человеческие.
- С тою же уверенностью можно сказать, - голосом Пифии произнесла женщина, - что люди — производные сказок.
- Кажется, это называется диалектикой.
- Сейчас я тебе на эту тему кое-что дам...
Ольга покопалась в изящном комоде, достала какие-то бумажки и протянула Функелю:
- Читай и делай выводы! - Славу аж передернуло: опять рукопись! Прежде всего, пригляделся к почерку. О, Боже!!! Те же аквариумные рыбки, которыми были написаны уничтоженные Функелем сказки... – Постигай. А я пойду… поколдую.
За мамой выпорхнула и ее уменьшенная копия. Слава, устроившись на лавке, сосредоточился на тексте.
ЗЕМЛЯ ПРАВЕДНОГО
Имени от него не осталось. А, впрочем, так ли важно земное прозвание.
Никто уж и не помнит, когда это было. В те времена на Горушке рос сосновый бор, который у местного народа меря считался священным. Люди не знали, что они язычники и поклонялись стихиям, которые и считались богами. Да и Горушка в ту пору называлась «Кереметь», а люди восходили на нее лишь по большим праздникам — чтобы торжественно принести в жертву животных и зерно. Бытовало поверие, что, если боги останутся недовольными, нашлют на таежный край неурожай, смуту и мор.
И вот однажды на Керемети поселился отшельник. Никто не знал, откуда он пришел, как его зовут и зачем он приперся в чуждые для себя земли. Это конечно пугало. Прежде всего думали: колдун выбрался из недр Земли как дурное предзнаменование.
Неведомое бородатое существо построило на Керемети землянку, поставило большой столб с набитым поперек бревном, и стало оглашать окрестности заунывным пением. Посовещавшись, шаманы порешили отправить на холм переговорщиков. Осторожничали, конечно, ибо в мерьских сказаниях бородачи обладают магической силой. Те вернулись к вечеру крайне озадаченные. Колдун на чистом угорском языке заявил им, что де пришел низвергнуть мерьских богов и утвердить культ трех новых божеств: каких-то отца, сына и святого духа. Столб с дубиной поперек есть символ его мрачной религии.
Среди мери зачались душевные волнения. Уж очень все похоже на предания, завещанные пращурами, согласно которым перед Концом Мира на мерьскую землю придет злой дух, всех богов загонит в Преисподнюю, и воцарится хаос. Мнения разделились. Шаманы считали, что мерьскому народу от греха надо уходить дальше в леса. Вожди же настояли: стоит пойти на Кереметь и прогнать пришельца.
В поход отправились самые отважные воины, знающие: если кампания провалится, вместо почетного права сгореть на погребальном костре они вынуждены будут позорно гнить поедаемые червями. Все по счастью удалось. Незваный гость был изгнан из священной рощи, его землянку сровняли с землей, а столб сожгли. Ну, а в назидание бородатому бестии еще и накостыляли. Сопротивления не встретили, а убивать не стали, ибо каждый боялся стать отмщенным со стороны темных сил. И это была роковая ошибка.
Колдун вернулся на Кереметь уже через три дня. Видимо, магия помогла ему залечить раны. Первым делом бородач водрузил новый столб. И во второй раз отважные воины поступили с пришельцем точно так же. Они считали свой народ гуманным, а потому убивать до смерти снова не стали, хотя и отбили кроткому наглецу все места.
Целый лунный круг отшельник не появлялся в мерьской земле. И все облегченно вздохнули: или сдох, или понял, что не стоит соваться куда не звали. Но в самом начале нового лунного круга с горы послышалось уже знакомое заунывное пение. Дозор показал: вернулся, з-зараза! На сей раз вожди решили убивать до смерти, с тем согласились и шаманы. Ради спасения мерьского народа можно и с принципами поступиться. Большой отряд был готов принести колдуна в жертву богам — он ведь сам напросился.
Аккурат отшельник строил новую землянку и нанес свежих бревен, добытых из священной рощи. Это было кстати: в ней можно было устроить жертвенник. Обступили воины чужака и собрались прикончить. В этот момент колдун воспарил и засиял неземным светом. Некоторые воины, покидав копья и луки, бросились врассыпную. Некоторые, сложив оружие, пали ниц.
И заговорил пришелец на чистом угорском языке:
- Не меч и не мир я принес на вашу землю, но мечту о мире. Я хочу научить вас жизни праведной, чтоб всем вместе нам войти в Царствие Небесное... - Ну, и все такое — о правильной религии и вере истинной и непорочной, в основе которой лежит Любовь ко всему сущему, о страданиях бога-сына, заповедях, молитве и посте.
Павшие ниц стали апологетами учения Праведного. Панически бежавшие — озверели.
И стал Праведный (так его меря обзывать и стали) проповедовать новое учение, причем, делал это хитро. Он рассказывал поднимающимся на Кереметь о том, что де Иисус Христос, Николай Угодник, Георгий Победоносец, Параскева Пятница и прочие святые — новые боги, поселившиеся на Горушке (Кереметь получила новое имя именно с подачи Праведного). Старые боги устарели, так как в жертву теперь приносить следует не животных и зерно, а всю свою жизнь, следуя заветам бога-сына. Так же надо пить кровь Христову и есть тело Христово — дабы быть причастным. А еще Праведный умно назначил каждому новому святому полевать какой-то стихией или явлением. Теперь меря знали: дождь идет — Пресвятая Дева плачет, гром гремит — Илья Пророк на колеснице по небу мчится, вдарил мороз — пора играть свадьбу, чтоб, значит, получить благословение Свыше. Были назначены святые, отвечающие за телесные и душевные болезни. К той или иной иконке приложишься — будет тебе исцеление от недуга, а к ворожеям ходить — грех. Сжигать тела умерших — тоже грех; положено класть тело в землю. Да, оно сгниет, но только так, по прошествии времени, откопав, можно узнать, был ли преставившийся святым.
Шаманы тщились доказать, что пришельца в воздух подняла шайтанская сила — только дураки верят чудесам и красивым словам, а не делам и предзнаменованиям. Но, поскольку дела действительно были (Праведный исцелял заклинаниями, которые обзывал молитвой), языческим авторитетам верили все слабее и слабее, а вкупе и старым богам.
Итак, на Горушке закипела монашеская жизнь. Еще при жизни Праведного холм очистили от деревьев, зато построены были храм и келии. Самых продвинутых из сподвижников Праведный постригал в монахи. Когда их число достигло двенадцати, а благословения на пострижение просили многие и многие, Праведный призадумался. Ведь у Христа было двенадцать апостолов. Большее число — нарушение отпущенного свыше штатного расписания. И однажды Праведный ушел.
Старец с келейником поселились в стороне от Горушки, в совершенной болотной глуши. Снаряженных бить челом Праведный не то, чтобы отсылал... он просто не давал благословения на развитие пустыни, сам же просил у Господа лишь отшельнической схимонашеской кончины.
На Горушке меж тем созрела смута. Монахи и послушники спорили: то ли бросать все к лешему, то ли послушаться старца, а, может, идти бить челом в далекую Московию, к предстоятелям. Ситуацией воспользовались шаманы. В мерьском народе, точнее, в бабской его половине росло недовольство: мужики, ища отдушины в религии, отказываются от исполнения мужеских обязанностей, что ставит под вопрос само существование племени. Якобы старые боги тем самым мстят мерянам за предательство веры предков и поругание священной рощи.
Некоторая часть вождей пошла на поводу у шаманов. И однажды напившиеся для храбрости грибного отвару воины обступили Горушку-Кереметь со злобными намерениями. Язычники размахивали копьями и зажженными факелами. Подвизающиеся на Горушке приготовились встретить мученическую погибель.
В этот момент из лесу выбрел Праведный. Старец пал на колени и стал истово молиться. И случилось чудо из чудес: с небес спустилась сама Богородица, своим покровом она накрыла Горушку, и невидимую стену воины сколь не тщились преодолеть, ничего у них не получалось. А вскоре всех нападавших неведома сила безжалостно пораскидала по болотинам. Позже умники доказывали: якобы то был обычный смерч. Но в истории человечества умники завсегда все поганят, посему им лучше не доверять.
Праведный в своем скиту прожил сто два года и мирно скончался в окружении сподвижников. Его торжественно погребли под спудом на Горушке. Факт, что на благословения преумножение обители старец так и не дал.
И все же монастырь развивался, ибо народонаселение по привычке носило на горушку жертвенные подношения. Ну, так — на всякий нехороший случай. Высшие силы, так рассуждали аборигены, соперничают, воюют и притесняют друг дружку, неизвестно еще, чья в итоге возьмет а священное место как было, так и будет.
Когда в Московии мордвин Никон затеял церковную реформу, монахи Горушки таковую не приняли и стали раскольниками. Дошло до того, что в святое место послали царское войско — принуждать монахов к угодной вере. Далее сведения разнятся. Одно предание гласит, что де вся братия затворилась в деревянном храме и там предалась огню. Но есть и сказание о том, что де монахи ушли на Юго-Восток искать Беловодье. Трудно сказать, что правда. Полустолетием ранее Великого Раскола братия успешно противостояла банде поляков. Позже святые люди отразили нападение мятежного отряда, гулявшего по Северам после разгрома бунта Стеньки Разина. Могли побить и царских прихвостней, но почему-то того не сделали.
Как бы то ни было, новонабранная братия никонианского толка монашескую жизнь наладить так и не смогла. Трижды епархия меняла состав по причине того, что иноки пускались во все тяжкие до положения риз. Все без толку: не налаживалось — даже несмотря на то, что отстроены были на Горушке кирпичные храм и келии. Да как могло быть иначе, ежели сюда ссылали неугодных и обиженных? В итоге и без того заштатный монастырь был окончательно расформирован. И даже более того: из-за перипетий потеряно было даже место упокоения Праведного.
Палка о двух концах. Пока на эту землю не пришли христиане, меря не ведали, что в Мире есть воровство, пьянство и мат. Когда они приняли таки новую религию, все эти три зла стали чувствовать себя в мерьском народе как хозяева. Не думаю, что в том виноваты Праведный и другие святые люди. Просто, вместе с монахами таежные земли колонизировали и несвятые, обычные человеки, а таковые завсегда задают тон.
И да: приняв новые ценности, народ мерьский влился в братскую семью русских, в результате чего были утрачены язык, и традиции, и мифология. Однако, кое-то можно еще выискать в сказках...
- ...Вот те и крайняя сказка... - Раздумчиво изрек Слава.
- При чем здесь... - Вопросила Ольга.
- Да так как-то... неважно.
- Нет: скажи.
- Нашел на Горушке какие-то сказки. - Все-таки признался странник.
- А-а-а... ну, это бывает. Там чего только не случается. Но тебя волнует еще кое-что.
- Меня волнует все. – Здесь Функель не приукрасил.
- Особенно же — тайна дубовой двери.
Слава не удивился прозорливости женщины. Он уже понял, что здесь не надо бояться, верить, просить и удивляться. Он вспомнил:
- Старик говорил про монашеское проклятие.
- Какой старик...
- Которого вы сегодня закопали.
- А-а-а... Дормидонтыч умел из себя строить... демонолога.
- Да вы здесь все умеете.
Жизнь — она научит. А что касается проклятия — там сложнее. Кстати, баня уже истоплена. По нашим обычаям, первым парится мужчина...
СКАЗКА ИЗНУТРИ
- Эй, Смирнов... - Какой Смирнов... Функель, разлепив глаза, в лунном свете увидел женское лицо и не сразу осознал, кто он и где. Ах, да: баня, цветочный поселок в глуши, Россия, планета Земля. Луна, лучащаяся сквозь окошко, резко очерчивала контуры, деля все сущее на черное и белое. Кажется, сегодня перепал секс... - Так и будешь залеживаться...
Ольга одета в подобие накидки Зорро, вот, подумал Слава, сейчас обнажит свое пышное тело, а у него ничего не получится.
- Прямо здесь? - Спросил он запросто, по-солдатски.
- Ты что, не понял, боец? - Иронично ответила Ольга. - Нам пора со двора...
Вот, б...., пронеслось в голове у Функеля. Как в гоголевском хорроре "Вий" зараз оседлает — и понеслось. Надо было внять Оскару...
- Ну, ты даешь.
- Нет, это ты давай, концентрируйся. Нам до рассвета успеть надо...
- До третьих петухов?
- Не паясничай, шевелись...
Нет, не оседлала. Просто вышли за околицу — и прямиком на… Луну. То есть, в ее сторону. Ольга неслась впереди, Слава подобно сомнамбуле тащился сзади. И все молча, молча... Видно, женщина знает тайные тропы, очень скоро они оказались у подножия Горушки. Луна освещала громоздящиеся наверху развалины. Нет – что-то не так…
- Подожди-ка... да вот же та самая башня, о которой говорил Артур! Слава углядел в контровом свете странной формы зиккурат, возвышающийся над останками храма.
- Какой еще Артур...
- Да ладно. На в этом суть...
- Нет. Скажи про Артура. Ты его знал?
- Практически нет. Случайная встреча в лесу.
- А-а-а... Хорошо, хорошо...
Ольга раздвинула густую траву, и обнажилась... та самая дверь! Деревянная, обитая железом. Снаружи на двери выпирал засов. Слава предположил:
- ...И мы попадаем либо в подземелье, либо в башню.
Ольга, ухмыльнувшись, выдвинула затвор, Слава же прикинул: уж не к темнице ли мы Пандоры пришли... Женщина приказала: - Толкай.
- А почему не тяни?
- Да все равно не за что.
И впрямь: ручки-то нет. Дверь подалась с немалым трудом, отчаянно скрипя; пришлось не только давить, но и бить плечом — без мужских усилий не получилось бы. Разверзлась мрачная пасть. Здесь, на поверхности, хотя бы лунно, а там — кромешная тьма, из которой сейчас возьмет — да и выскочит какая-нибудь напасть.
- Но у нас же нет света...
- Вот незадача... - Издевательским тоном произнесла Ольга.
- Я так понимаю, предусмотрела.
- Это так просто. Ты же знаешь, откуда берется тот же Благодатный Огонь.
- Нет.
- От чуда, откуда еще…
- И какие наши действия?
- Все вы, мужики... Ладно. Я первая. Так повелось: если женщина не съедаема дикими зверьми, за ней идет сильная половина...
И Ольга юркнула в проем. Функель заступорил: что же, прикинул он, если она не стала меня седлать, то просто хотела, чтоб я отворил дверь. Если так, моя миссия исполнена. Вот щас дверь захлопну, на засов — и досвидос. А что, было бы прикольно. Нет... жалко ее маленькую рыжую копию, которая еще и обещала убить. Хотя Функель — натура странническая, любящая кочевать никого не любя, он тоже имеет понятие о милосердии. И ведь не зовет... Просто сделать ноги? Неожиданно для самого себя, Слава быстренько перекрестился — и нырнул в темноту как в полынью...
...И тут же — свет. Яркий, аж до боли.
- Вот видишь, бояться надо вовсе не тьмы, а света...
Когда зрение адаптировалось, Слава разглядел Ольгу. Она скинула свой черный плащ, оставшись в стнем платье. Огненные волосы расплескались прям как у настоящей ведьмы. Свет исходил ото всюду, даже из-под ног. А уж не баба ли она Яга, подумал Функель...
- И это все? - Спросил странник: - Практически, пустота.
- Но из пустоты родится все сущее.
- А, может, давай, без пафоса?
- Ладно. Идем.
Ощущения неприятны: ты шагаешь внутри облака, ноги отталкиваются непонятно от чего, короче, сенсорная депривация. Может быть, ведьма со странником никуда и не двигаются вовсе, а бултыхаются в одной точке. По крайней мере, здесь есть гравитация — спасибо и на том. Вокруг стали проглядываться абстрактные очертания, цветовые пятна, геометрические фигуры, в которых можно было угадать все. Кандинское пространство... Вскоре контуры приобрели четкие образы. Функель понял: они шагают по лесу — разве только, без таежного шума и комаров-мошек с пауками. Слава привык ходить с ношей, не обращая особого внимания на всю лесную благодать, налегке же Функелем овладело кайфовое чувство.
- Я так понимаю, - высказал предположение странник, - здесь чудеса, леший бродит и все такое.
- Почти. - Ольгин голос звучал умиротворительно: - Мы действительно там, где рождаются сказки. Только...
Женщина не успела договорить. Из куста выделилось зеленое сучковатое существо — и поперло на нашу парочку. Слава выскочил перед Ольгой и приготовился обороняться... безобразное, источающее хвойный запах чудо-юдо все приближалось.
- А ну стоять, в лоб получишь! - Воскликнул Функель.
- Погоди горячиться. - Успокоительно проговорила Ольга.
Лесной кустомонстр протащился мимо, обдав ветерком.
- Ага, - высказал догадку странник, - значит, если я сейчас скажу: русалка на ветвях сидит, то... оп-ля!
- А вот то.
Слава картинно развел руками, глянул окрест себя... Выдержал паузу... кругом молчит однообразный лес.
- Ну и где?
- Расширь кругозор, странник. - Подняв голову, Функель увидел... жирную розовую прыщавую задницу.
- Тьфу, страм какой-то...
- А ты что хотел увидеть: щучий хвост? И разве ты не знаешь, что навы — заложные покойники?
- То есть, в этом мире материализуются слова? Ольга… ведь бла-бла — всего лишь сотрясение воздуха.
- Если зримую форму обретут наши мысли, хорошо не будет никому.
- Подожди-ка... вот ты сейчас про покойников сказала... и где они. А?
- Я ж не сказочница.
- Здрасьте. А я...
- Просто, до сей минуты ты этого не знал...
Ольга, подобно Овидию, увлекла Славу дальше. Среди деревьев наметился просвет. Функель и не предполагал, что казавшийся светлым лес на самом деле столь темен. Скоро очутились на опушке, за которой простиралась дышащая ароматными травами упирающаяся в горизонт степь.
- Ворон к ворону летит, - заунывно завел Слава, - ворон ворону кричит...
- А вот здесь стоп. Хватит. - Отрезала Ольга.
Дослышалось далекое карканье.
- Вот как... и почему? - В шутовском стиле спросил Функель.
- Даже у сказок есть ограничения.
- Типа, что ли, табу?
- Во-первых, ты, Смирнов, все время компилируешь. Иначе говоря, воруешь — и почему-то у Пушкина.
- Даже Шекспир, говорят, воровал.
- Он сочинял исторические пьесы.
- Одна из них, «Буря», уж точно — сказка. - Подул ветер, по степи покатились «перекати-поле»... наверное, не стоило произносить слова «буря». Функель патетически изрек: - И кругом настал тихий, совершенный покой...
Да, прикинул странник, хреново существовать в мире, где слова обращаются в реальность. Слава, поаккуратнее язык юзай, ну, хотя бы не произноси имена существительные. Ольга ничего не ответила, а повела Славу дальше, к окоёму.
- А во-вторых?
- Что...
- Ты говорила: «во-первых».
- Ах... забыла. Сказки создают сказочники. И таких, как ты, очень-очень мало. То есть, тех, кто творит нечто, считающееся народным, передающееся из уст в уста.
- Та про анекдоты? - А ведь те сказки, которые я спалил, вспомнил Слава, они же сплошь кампилляции...
- Анекдотами занимаются юмористы и сатирики. У них другая муза.
- С какого это бодуна я вдруг стал народным сказителем. Я ж ни черта не сказанул.
- А с того, что тебя впустили в этот мир. Автора тех сказок, о которых ты сейчас подумал, так и оставили за дверью.
- Полагаю — у него не было тебя.
- Нам не дано предугадать, как слово отзовется. И да: сегодня этим даром наделен ты, завтра он перейдет еще к какой-нибудь... Цени момент.
- Да. Надо поймать и законсервировать.
- Шути, шути. Только не шутуй.
- Скажу без шутки юмора. Этот ваш мир не просто коварен — он страшен.
- Почему...
- Страна перманентной сказки — это праздник, который всегда с тобой. Жить в празднике — значит существовать праздно. Праздность — путь в преисподнюю, то есть, в ад.
- Разве это поле похоже на то, что ты сейчас произнес...
- Погоди-ка... я сказал: ад. И где он...
Внезапно степь оборвалась. За обрывом нависала синяя водная гладь, испещренная барашками волн.
- Все просто. Ад выдумали мы, люди. Он в нас — так же, как и рай, и любовь, и ненависть, и война с миром.
- Что же тогда может жить без нас?
- Разум. И фантазии.
- А за ним, - припомнил Функель старую песню, - диковинные страны. Но никто не видел этих...
- Опять чужое. Ежели буки ведаешь — твори добро.
- Хочешь сказать, я сейчас могу уже приступать к строительству. Для кого...
- Так это же, странник, самое существенное: ты не только сам наваяешь все, что захочешь, но и впустишь в свой мир других.
- А может, просто спустимся вниз и примемся собирать самые симпатишные камушки...
- Каждому — своя прыть. Камни же можно набрать где угодно.
- И возникло близ нас собрание симпатишных камней!
...Прошло время, но ничего не возникло.
- Заело, наверное... - Съерничал Функель.
- Посмотри налево-то... - Действительно: поодаль бликовали надгробия заброшенного кладбища. - Язык, Смирнов, — инструмент тонкий. Чтобы передать смысл словосочетаниями, умение надобно. А достигается — упражнением.
- Таковым достигается все.
- Кроме таланта. Странник! - Объявила Ольга торжественно: - Теперь можешь смело безумствовать, творить, пробовать. Создай свою Вселенную. Моя же миссия исполнена.
И рыжая бестия растворилась в эфире.
- Вот б....! - Воскликнул Функель...
...Слава внезапно открыл глаза. Сквозь нейлон палатки сочился призрачный свет. Привычный шум русского леса казался таким домашним...
А была ли Горушка? Ольга, пастух, сатир, авторы сожженной рукописи, двойник... не гости ли они из царства Морфея... Теперь не осталось ничего кроме растерзанных чувств. Кто там назвал сон маленькой смертью?..
Функель не спешил вылезать из своего хрупкого убежища в окружающую действительность. Он включил разум и теребил мыслишку: ну куда он, бродяга, тащится со своей этой сумой на плечах? Не ищет ли он свою Ольгу, которая откроет дверь и введет в словоотзывчивый мир...
«Стоп!» - Сказал себе Слава. Он залез в суму и выудил оттуда… ту самую чекушку водки, которую уговорил на Горушке после вызволения из дыры. Непочатую! Сразу отлегло. Но ненадолго: в суме замялся листочек, развернув который, странник узнал теперь уже ненавистный ученический почерк: «…шестерка Функель небось теперь губешки кусает…» В сердцах странник снова выругался:
- Вот б….!
Теперь уже, кажется, наяву...
...Дебрев, дочитав, вышел из дома и направился к ближайшему водоему. Это какой-то вирус сознания, заключил Эдик, психолингвистическое программирование. Раньше я не знал, что тексты могут быть реально вредными, развращающими умы. Небось, брат Вова проникся, отрастил себе бороду — и тоже бродягой пошел по Руси. Ну и хрен с ним — все одно бесполезный член общества, трутень.
Сказок вам надобно... учитесь довольствоваться правдою жизни, судари и сударыни! Эдик размахнулся, чтобы закинуть флешку в пучину вод...
© Copyright: Геннадий Михеев, 2024
Свидетельство о публикации №224071000648
Свидетельство о публикации №224071000648
Рецензии