О стихотворении М. Лермонтова Валерик

Стихотворение «Валерик» было написано в 1840 году и описывает кровопролитное сражение русской армии с чеченцами на реке «Валерик» 11 июля 1840 года. Батальная поэзия очень необычным образом совмещается в нем с любовным посланием. Стихотворение открывается обращением поэта к светской женщине, которую он любил на протяжении всей своей недолгой жизни, продолжается описанием будней войны, затем даются картины сражений. Первое сражение, описанное рассказчиком – «сшибка удалая», в которой «забавы много, толку мало» - противопоставляется другому, где «два часа в струях потока бой длился, резались жестоко», а заканчивается стихотворение в рамках избранной автором кольцевой композиции снова обращением к любимой женщине.

Поэт пишет той, которую он "много и долго, долго... любил", после расставания "в раскаянье бесплодном влачил... цепь тяжелых лет", и забыть которую ему "было невозможно". Он думает, что потерял уже право ей писать, и ей нет нужды знать, «где он, что он, в какой глуши», ведь:

«Душою мы друг другу чужды,
Да вряд ли есть родство души».

У читателя возникает ощущение, что строки эти имеют противоположный смысл, и обращены они к той, с которой, напротив, за годы установилась совершенно особенная связь на тонком уровне. Это за нее просит поэт в стихотворении "Молитва" ("Я, матерь Божия, ныне с молитвою..."). Эта женщина станет вскоре адресатом «Сна» («В полдневный жар в долине Дагестана») - она почувствует телепатически гибель автора, который «спал мертвым сном», а "кругом" "теснилися" "уступы скал":

«И снилась ей долина Дагестана;
Знакомый труп лежал в долине той;
В его груди, дымясь, чернела рана,
И кровь лилась хладеющей струей».

Она одна, «меж юных жен, увенчанных цветами», не примет участия в «веселом разговоре» о нем, предчувствуя недоброе.
   
Ей поэт решается поведать некоторые из своих заветных дум:

«Мой крест несу я без роптанья:
То иль другое наказанье?
Не все ль одно. Я жизнь постиг;
Судьбе, как турок иль татарин,
За все я ровно благодарен;
У Бога счастья не прошу
И молча зло переношу.
Быть может, небеса Востока
Меня с ученьем их пророка
Невольно сблизили…»

Вопрос о предопределенности судьбы человека возникает в нескольких произведениях Лермонтова. В «Герое нашего времени» эта тема раскрывается подробно и в диалогическом ключе («Фаталист», отчасти дуэль Печорина и Грушницкого), однако В. Белинский, прочитав роман, захотел предостеречь автора от приверженности этому "одному из самых мрачных заблуждений человеческого духа". Фаталистический мотив звучит и в "Валерике", но с меньшим надрывом, и здесь скорее предполагает умение с достоинством принимать то, что посылает судьба, терпение в испытаниях (Примечание 1). 

С сосредоточенным вниманием реалиста поэт рисует быт войны, картины бивуачной жизни – «труды, заботы ночь и днем». Он описывает как «кругом белеются палатки», «казачьи тощие лошадки стоят рядком, повеся нос», как «у медных пушек спит прислуга», «едва дымятся фитили». С интересом и уважением относится Лермонтов к горцам, к их культуре и религиозности:

«Мирной татарин свой намаз
Творит, не подымая глаз;
А вот кружком сидят другие.
Люблю я цвет их желтых лиц,
Подобный цвету ноговиц,
Их шапки, рукава худые,
Их темный и лукавый взор
И их гортанный разговор».

Но вдруг «прожужжала шальная пуля… славный звук», и «завязалась перестрелка». И здесь, в повествовании о «сшибке удалой», мы найдем еще одно описание той «нерусской храбрости», которой отличался Грушницкий в «Герое нашего времени» (Примечание 2). Вспомним это описание: «Грушницкий слывет отличным храбрецом; я его видел в деле; он махает шашкой, кричит и бросается вперед, зажмуря глаза. Это что-то не русская храбрость!..»

В «Валерике» такого стиля поведения в бою придерживается не русский офицер, коему это не подобает, а чеченец:

«А вот в чалме один мюрид
В черкеске красной ездит важно,
Конь светло-серый весь кипит,
Он машет, кличет - где отважный?
Кто выдет с ним на смертный бой!..»   
 
Далее автором явлен истинный образец «русской» храбрости – полное отсутствие аффектации, молчаливая сосредоточенность, быстрота реакции:

«Сейчас, смотрите: в шапке черной
Казак пустился гребенской;
Винтовку выхватил проворно,
Уж близко… выстрел… легкий дым…»

Эту истинно русскую храбрость проявляли во время сражения на реке Валерик, а также в экспедиции генерала Галафеева в Малую Чечню осенью того же, 1840 года сам поэт и многие его товарищи.

Так, командир отдельного Кавказского корпуса генерал от инфантерии Головин испрашивал награду Лермонтову за Валерикское дело в следующих выражениях: "Во время штурма неприятельских завалов на реке Валерике имел поручение наблюдать за действиями передовой штурмовой колонны и уведомлять начальника об ее успехах, что было сопряжено с величайшею для него опасностью... но офицер этот, несмотря ни на какие опасности, исполнял возложенное на него поручение с отличным мужеством и хладнокровием и с первыми рядами храбрейших ворвался в неприятельские завалы".

А генерал-лейтенант Галафеев в своем донесении удостоверял: "Распорядительность и мужество... Тенгинского пехотного полка поручика Лермонтова и... прапорщика Вонлярлярского, с коим они переносили все мои приказания войскам в самом пылу сражения в лесистом месте, заслуживают особого внимания, ибо каждый куст, каждое дерево грозили всякому внезапною смертью" (Примечание 3).

Описание кровопролитнейшего сражения на реке Валерик и занимает самую большую часть стихотворения. Особенность его состояла в том, что оно происходило непосредственно в реке, очень небольшой, больше напоминавшей собой ручей. От этого-то вода по прошествии некоторого времени буквально превратилась в кровь – вода реки, название которой и означает в переводе «речка смерти».

«И два часа в струях потока
Бой длился. Резались жестоко,
Как звери, молча, с грудью грудь,
Ручей телами запрудили.
Хотел воды я зачерпнуть...
И зной и битва утомили
Меня), но мутная волна
Была тепла, была красна".

Эта война, которая ведется вдали от дома, хотя и имеет определенные политические/геополитические цели, все-таки лишена пафоса защиты родины. Однако сколькие жизни – и русских, и чеченцев – были положены на «замирение Кавказа», на насильственное установление мира между народами Кавказа и Российской Империей. Нередко русские солдаты и офицеры вступали в сражения с горцами, будучи должным образом не подготовленными, зачастую военные операции были плохо спланированы, а в госпиталях не хватало медикаментов. «Наверху», в штабах не слишком заботились о сохранении жизней рядовых офицеров, тем более солдат – не это было приоритетом в николаевской России с типичными для нее злоупотреблениями – взяточничеством и казнокрадством; наконец, в армии процветала обыкновенная неорганизованность, расхлябанность.   

Но не только трагедия людей с той и с другой стороны, их гибель (не бессмысленная ли?) была предметом поэтических размышлений Лермонтова, но и конфликт человека и природы. Человеческая вражда, война противостоит величию природы, «вечно гордой и спокойной». Эту одну из важнейших мыслей автора верно почувствовал поэт Серебряного века Иннокентий Анненский и выразил эмоционально и образно: «Какое право вы имеете поить реку кровью, когда для нее тают чистые снега?» У самого же Лермонтова так много слышится в словах:

«Над допотопными лесами
Мелькали маяки кругом;
И дым их то вился столпом,
То расстилался облаками;
И оживилися леса;
Скликались дико голоса
Под их зелеными шатрами».

Удивительна сила этого эпитета – «допотопные» леса, древние, те, что были здесь прежде всех людей, были уже тогда, когда ни народы Кавказа, ни русские просто еще даже не существовали как культурно-исторические общности.


Стихотворение «Валерик» имеет не один, а несколько смысловых центров, и один из них – безусловно смерть капитана, которого провожала в последний путь группа бывалых офицеров. Эти офицеры, повидавшие много, тем не менее не могли сдержать чувств: «… слезы капали с ресниц, покрытых пылью…». В другом месте: «Стояли усачи седые… и тихо плакали…». Смерть этого капитана вызвала сильный эмоциональный отклик и у автора стихотворения: «… тоской томимый, / Им вслед смотрел я недвижимый».

Настолько сильный, что впоследствии рассказчик лишается всякой восприимчивости:

«Меж тем товарищей, друзей
Со вздохом возле называли;
Но не нашел в душе моей
Я сожаленья, ни печали».

Этот момент привлек внимание исследователей, заставил искать объяснение «равнодушию» автора к смерти «товарищей, друзей». С. Ломинадзе писал, что такая реакция является выражением тайного холода, скрытого в душе поэта («И царствует в душе какой-то холод тайный / Когда огонь кипит в крови»). Ему обоснованно возражали: реакция автора-рассказчика – естественное притупление чувств в результате всего пережитого - жестокости сражения, труда войны и физического изнеможения. Черновик Лермонтова красноречиво свидетельствует в пользу этого второго варианта:

«Я слушал очень равнодушно –
Хотелось спать и было душно».   

В этих вычеркнутых впоследствии строках ситуация максимально обытовляется, предвосхищается тот взгляд на войну, который получит развитие уже в XX веке. Так, солдаты и офицеры, прошедшие Великую Отечественную войну (1941-1945 гг.), говорили впоследствии, что вовсе не проблемы героизма и страха были для них главными на войне, а физиологические факторы – голод и потребность в сне.

Таким образом, в черновиках «Валерика», равно как в «Завещании», которое все состоит из прозаизмов, поэт опередил свою эпоху на целый век, только, вероятно, сам еще не мог этого понять и потому считал недостатками своего поэтического языка то, что на деле являлось слишком радикальным новаторством.
   
Вместе с тем, есть еще одна перспектива, с которой можно посмотреть на «загадку» этих строк об отсутствии сожаления и печали в те минуты, в которые человек ожидает от себя именно этих чувств. Лермонтов по своему поэтическому и личностному складу всегда ощущал отдельную человеческую индивидуальность острее и явственнее, чем некую группу людей или же общество в целом. Вспомним его слова в «Предисловии» к «Герою нашего времени»: «История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она — следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она писана без тщеславного желания возбудить участие или удивление». Вот и в «Валерике» автор-рассказчик так глубоко вчувствовался в эту сцену умирания капитана, в состояние умирающего, в эмоции окружавших его, что на долю других погибших товарищей, называемых холодно, протокольно, списком, у него уже в данную минуту не осталось сострадания.

Эта особенность человеческого восприятия трагической участи других людей была осмыслена уже в нашем, XX веке. Что такое сто, тысяча или несколько тысяч погибших? Чтобы понять это, нужно представить, что это – один человек, только повторенный сто или тысячу раз.

А до тех пор, пока люди не сумеют понять этого достаточно глубоко, войны будут продолжаться, и мы обречены снова и снова задаваться вопросом:

«… жалкий человек,
Чего он хочет!.. небо ясно,
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он - зачем?»

Замечательный комментарий к этим строкам поэта дал писатель и публицист Владимир Бондаренко. Он отмечал, что ответов на этот вопрос давалось множество – от нарочито простых до, казалось бы, очень взвешенных, сложных, даже слишком умных, но одного действенного ответа нет и по сей день.

За продолжительным описанием военных действий читатель может успеть забыть, что стихотворение является вместе с тем любовным посланием. Но «не забудет» об этом сам поэт, для которого оно – быть может, прежде всего любовное послание. И в финале он, «старый солдат» (двадцати пяти лет, на момент написания «Валерика»), обращается к любимой женщине будто бы с укором, а на самом деле со снисходительностью горького опыта:

«В забавах света вам смешны
Тревоги дикие войны;
Свой ум вы не привыкли мучить
Тяжелой думой о конце;
На вашем молодом лице
Следов заботы и печали
Не отыскать, и вы едва ли
Вблизи когда-нибудь видали,
Как умирают. Дай вам бог
И не видать…»

Здесь – то же стремление оберечь любимое существо, как в «Молитве», где поэт вручает любимую «теплой заступнице мира холодного», просит «окружить счастием душу достойную», «дать ей сопутников, полных внимания» и др. Так стихотворение, которое со стороны может выглядеть даже как репортаж поэта-журналиста, преследующего цель обратить внимание властей на жестокость этой затяжной войны, на ее огромные человеческие и моральные потери, для самого автора имеет прежде всего личный смысл. И «история души человеческой» остается для него все-таки важнее истории целых народов – русского и народов Кавказа. 





Примечание 1. То, о чем писал И. Анненский: «И чувство свободы, и сама гордая мысль учили, что человек должен быть равнодушен там, где он не может быть сильным... Не было другого поэта… для которого достоинство и независимость  человека были бы не только этической, но и эстетической потребностью,  неотделимым от него символом его духовного бытия».

Примечание 2. Выдающийся советский лермонтовед Мануйлов считал, что "нерусская храбрость" Грушницкого есть подражание не то немцам, не то полякам, которых было в те времена немало в русской армии. Автор находит это заключение переусложненным и попросту неверным. Наше глубокое убеждение в том, что "нерусская храбрость", которую доводилось Лермонтову наблюдать у некоторых русских офицеров, - не что иное, как подражание боевому поведению горцев. Также русские военные, подолгу жившие на Кавказе, нередко начинали перенимать и национальный костюм народов Кавказа, разные подробности чужого жизненного уклада, в связи с чем получали условное наименование "кавказцев". Этот тип описан у Лермонтова в лице Максима Максимыча в "Герое нашего времени", а также в очерке "Кавказец".   

Примечание 3. Вонлярлярский Василий Александрович (1814-52) - русский писатель, сотрудник Отечественных записок (1851-52); однокурсник Лермонтова по Школе юнкеров, принадлежал к ближайшему окружению поэта.





Литература

1. Белинский В. Г. М. Ю. Лермонтов: статьи и рецензии. 1941.
2. Бондаренко В. Лермонтов. Мистический гений. 2013.
3. Дурылин С. Лермонтов. 1944.
4. Лермонтов М. Собрание сочинений в 4 томах. Т. 1. Стихотворения. Издательство Пушкинского дома. 2014.
5. Лермонтов М. Собрание сочинений в 4 томах. Т. 4. Проза. Письма. Издательство Пушкинского дома. 2014.
6. Лермонтов. Pro et contra. Антология. Т. 1. 2002.
7. Лермонтов. Исследования и материалы. 1979.
8. Лермонтовская энциклопедия. Издательство Пушкинского дома. 1981.