Веня

Наконец-то я решился написать о замечательном человеке, смелом, даже я бы сказал, отважном, но с не вполне счастливой научной судьбой, Вениамине Леонтьевиче Германе. По крайней мере, мне и моим тогдашним друзьям Марку Азбелю и Моне Канеру, Веня дал “путёвку в жизнь” - работу по специальности. Можно сказать, именно он, опираясь на поддержку Александра Яковлевича Усикова, преодолел многолетние антисемитские бюрократические препоны и приоткрыл нам калитку в науку. Друзья называли его Веня. Так и мы будем его называть, хотя, конечно, обращались мы к нему по имени-отчеству.
   После смерти Вождя всех народов, которая произошла на еврейский праздник Пурим, и  разнузданной антисемитской компании, завершавшейся «делом врачей», возникла какая-то узкая щель возможностей, нигде не афишируемых и проверяемых только опытным путём. Одну такую попытку совершила кафедра теоретической физики Харьковского университета, выдав в 1954 году трём выпускникам (Воронелю, Канеру и мне) направление в аспирантуру Академии Наук СССР в г. Москву. Но … без указания института и предоставления жилплощади. Видно, что шла какая-то закулисная борьба. Поэтому в ответ на запрос Президента АН академика Несмеянова прислать к нему на нас адресное направление, нам тут же поменяли назначение на школу в Тигровой Балке в Такжикистане. Саша Воронель ещё раньше уехал в Саранск, где у него сработала какая-то зацепка и он получил работу в Пединституте. Жизнь в голодном и безработном Саранске ярко описала его жена Неля. А мы вдвоём, отёрши ноги о пороги, не солоно хлебавши вернулись в Харьков, где нам грозило судебное преследование. Как с помощью ректора И.Н. Буланкина и моей мамы мы миновали его, описано в другом месте (см. Проза.ру). А пока что мы правдами-неправдами устроились работать в вечерних школах. В школе работал и Марк Азбель.

   И тут на сцене появляется Веня.

   Дело в том, что будущие академики А.Я.Усиков и Семен Яковлевич Брауде (а по-простому - Сэм) задумали отделиться от УФТИ с его ядерной программой, а для этого создать новый институт Радиофизики и Электроники. На роль главы теоротдела в новом институте и был приглашён В.Л.Герман.
   В это время в Харькове было только три теоретика, доктора физико-математических наук, и один из них — Веня. Он заведовал кафедрой механики в университете, той самой, которой в своё время заведовал великий Ляпунов. Я до сих пор помню захламленную комнату кафедры, с чучелом совы на шкафу и хлопотливой хозяйкой Жанной Ажажей. У Вени было несколько прекрасных работ. Одна из них — по Общей Теории Относительности, другая — по нелинейным электромагнитным волнам, и наконец, по спектрам морского волнения. У всех этих работ был один общий недостаток: они не были опубликованы (работа по ОТО — нигде, остальные опубликованы только в «закрытой» печати). К ним мы ещё вернёмся. У Вени была  изящная работа по кавитации, выполненная с Марком Азбелем, которого он и пригласил в новый теоротдел. А Марк порекомендовал нас с Моней. Правда, УФТИ спохватилось и забрало Марка к себе, возможно, при участии И.В.Курчатова, как утверждал позднее Марк, что вызвало большое огорчение Вени, о чём он однажды даже высказался вслух. Тем не менее, с точки зрения науки это было справедливо, так как Марк оказался вместе со своими учителями — Ильмехом и Мусиком. Ильмех — младший брат Жени Лифшица, соавтора Льва Ландау по курсу теоретической физики. Мусик — Моисей Исакович Каганов, ближайший сотрудник и друг Ильмеха. Вместе они создали современную теорию гальваномагнитных явлений и потом написали замечательную монографию об электронах в металлах (сокращенно - ЛАК). Мусик служил на флоте во время войны в береговой артиллерии. Об этом и многом другом он написал в воспоминаниях «Долгая жизнь». Их часть стояла на высоком берегу возле Туапсе. Внизу находился санаторий, который, конечно, в военные годы пустовал. Мусик рассказывал, что артиллеристы спускались в санаторий, ставили на место прочитанные книги и набирали новые. Именно благодаря книгам он и уцелел. Он щедро делился содержанием прочитанного и, в итоге, когда составлялся список для «командировки» (для десанта на Керчь) его оставили на берегу. Из командировки никто не вернулся. Мой отец, который в конце войны занимался восстановлением разрушенной металлургии Донбасса и Крыма, рассказывал, что стальные цистерны возле Керчи напоминали кружево. Моя жена Нина Никипелова много лет спустя удостоилась путёвки в тот самый санаторий, правда, в зимнее время. Но она успешно плавала, встречаясь на плаву с дельфинами. Как мал этот мир!
   С Веней я впервые встретился ещё будучи школьником. Он читал популярную лекцию об ОТО в одном из корпусов Политехнического института. Мне очень интересно было там побывать ещё и потому, что мой отец в своё время учился в Технологическом (а затем  Политехническом институте). Об этой лекции, к сожалению, у меня не сохранилось ни записей, ни воспоминаний. Наверное, я ничего не понял. Но до сих пор помню красный кирпичный корпус, в котором проходила лекция. Вообще-то я был внимательным слушателем. О другой популярной лекции (доцента Балтаги о комплексных числах) у меня долго хранилась целая тетрадка, которую я подарил внуку Балтаги Ване перед его отъездом в Израиль.
   Другим «коньком» Вени была магнитная гидродинамика. Он читал  о ней популярные лекции и специальный курс в университете, и вполне мог бы написать учебник. Когда с лекциями о Магнитной Гидродинамике к нам приезжали докладчики из Москвы или Ленинграда, они, как правило, начинали своё выступление со слов - «Вениамин Леонтьевич наверняка вам это рассказывал».
   Веня был физиком с широким кругозором. После сумбура первых лет образования он поступил в только организованный Харьковский университет, который блестяще окончил через два года. Он с успехом занимался оптикой, упругостью и пластичностью кристаллов, рассеянием волн вблизи от метастабильных фазовых переходов. Будучи аспирантом Ландау, в 40 -м году защитил кандидатскую диссертацию. Приведём ниже текст сохранившейся расписки, которую Ландау выдал Вене после сдачи теор минимума:
 
     т.Герман сдал мне весь теор минимум для теоретиков. 9/VI 36. Л.Ландау

  Научные исследования Веня продолжил и в эвакуации, где находился вместе с университетом. В годы эвакуации Харьковского университета на базе кафедры физики под его руководством была образована кафедра теоретической физики. После возвращения из эвакуации в 1944 г. он был назначен доцентом, а уже через год – профессором кафедры физики. Работы Германа по теории пластичности составили предмет его докторской диссертации, которую он защитил в 1945 г.  в Киеве. В 1949 г. он был избран на должность заведующего кафедрой теоретической механики ХГУ, которую возглавлял до 1964 г, сочетая это с работой в УФТИ, а затем в ИРЭ АН УССР.

   Веня был популярной личностью в студенческой и около студенческой среде, о чём свидетельствуют многочисленные анекдоты. Например, «Уж полдень близится, а Германа всё нет» - с явным намёком на опоздание Вени к началу лекции. Ходили рассказы о собственном автомобиле Вени, который мы уже не застали. Будто бы вся харьковская милиция отслеживала его путь, передавая из рук в руки и нещадно штрафуя профессора.
   Но подлинным центром Вениной вселенной была его дочка Аночка. Она доставляла папе немало хлопот, пока, наконец, не вышла замуж за талантливого биолога Игоря Тодорова.
   Веня, как руководитель отдела, предоставлял нам полную свободу действий. У нас регулярно работал семинар, на котором мы выступали по очереди, но чаще всех выступал сам Веня. Лектор он был очень опытный. Это была  хорошая школа, и мы многому научились. Вскоре к нам пришёл ещё один новый сотрудник Павел Викторович Блиох. В начале он поразил меня своими золотыми зубами и смуглостью, схожей на цыгана. Он был очень умный человек и прекрасный докладчик и рассказчик, и вскоре мы подружились.
   Первое время мы числились сотрудниками УФТИ и помещались на «старой площадке» в тупике Юмовской улицы. Со стороны параллельной ей Лермонтовской примыкал жилой комплекс УФТИ, куда первое время был вход тоже по пропускам. Там же жил и Веня, и мы часто бывали у него дома по поводу и без повода.
   Старая площадка была для меня очень знакомым местом. В 44-м  и 45-м  годах там помещалась детская площадка, своего рода дневной пионерлагерь, куда мне посчастливилось попасть (см. Месяц в Раю, Проза.ру): 1956 год. “Двери УФТИ: первое впечатление – знакомые по университету вздрагивают, увидев нас “внутри”. Здравствуй, уфтинский сад! В 1944 году на территории разбитого УФТИ там помещалась Детская площадка. Вдоль забора с Институтом Огнеупоров помнится незарытая траншея и простреленная каска. Мастерские были забиты обломками стекла и металла. Но – цвели розы, серебрился лох, пышно раскинулся грецкий орех.” В 44 -м- даже ворот у входа на Площадку не было. В 45 -м были не только ворота, но и милиционер. который пропускал только детей. В 56 -м мы помещались на Старой площадке временно, до обзаведения собственным помещением. И пропускная система уже была настоящая.
   Вскоре к нам присоединился Володя Малеев, с которым мы выполнили работу по генератору электромагнитных волн с наклонным к замедляющей системе электронным пучком - клинотрону. Мы выкинули из теории всё лишнее, оставив только поверхностную волну. Этого оказалось достаточно, чтобы получить клинотронный эффект. Впоследствии Малеев построил аналогичную теорию магнетрона с поверхностной волной и под руководством Вени защитил кандидатскую диссертацию. Веня поддерживал эти работы. Впоследствии В.Я. Малеев весьма успешно занялся биофизикой.
   Я, по предложению И.М.Халатникова (по прозвищу Халат), с которым познакомился ещё в Москве во время попыток устроиться по назначению, рассмотрел задачу об устойчивости ударной волны, которая стала темой моей диссертации. У неё были два руководителя: Халат и Веня. Любопытно, что эту статью цитируют время от времени до сих пор!
   К сожалению, не всё складывалось, как хотелось. Сэм обзавёлся собственным теоретиком, хорошо нам известным по студенческим годам. В те годы для измерений морского волнения организовывались экспедиции. И вот как-то в нашу комнату вошёл Веня. На нём, как говорится, лица не было. Он был так возбуждён, что не сдержался присутствовавших меня и Малеева. «Ну, хорошо, если бы я был какой-нибудь фашист» - восклицал он. Оказывается в Первый отдел Института пришло письмо, где было указано на неточность в расчётах Вени по спектрам волнения. Осцилляции, измеренные и пересчитанные, оказались несколько меньше, чем Веня предсказывал. Но текст в письме был явно гипертрофирован. Так как речь шла о правительственной теме, то могли последовать крупные неприятности. К счастью, гоголевский сюжет с унтер-офицерской вдовой не состоялся, и бумаге дальнейший ход не дали. Молодым амбициозным теоретикам поручили выполнить вычисления заново, и, как комментировал позднее их результаты А.В.Мень, там, где в первоначальных формулах стояла одна треть, в новой теории был множитель 1, делённый на пи. До прямых конфронтаций на Советах дело не доходило, но во что это могло превратиться становилось ясно из дискуссий на докладах Сергея Тиктина. Тиктин пытался разрабатывать идею «вапотрона», мощного (лампового) генератора, охлаждаемого за счёт испарения, а не просто нагрева обтекающей лампу воды. Сама физическая идея была мне понятна: чтобы перевести воду в пар требуется в пять раз больше тепла, чем просто нагреть её до кипения. Идея испарительного охлаждения успешно разрабатывалась инженером Сергеем Андоньевым применительно к металлургии в «Гипростали, где работал мой отец. Но за предметом спора между Сэмом и докладчиком ни я, никто из присутствующих на Совете уследить не могли.
   Работу по ударным электромагнитным волнам Веня, наверное, пойдя по линии наименьшего сопротивления, опубликовал в институтском сборнике. И, как это часто бывает, на этом успокоился. Примерно в то же время аналогичную работу опубликовали горьковские физики А.В.Гапонов и М.А. Миллер. Они открыли этой работой широкое поле нелинейных исследований, послужившей созданием успешно работающей и по сей день школы. (См. мои стихи на сайте Института Прикладной Физики).
   Свою работу по поляризации электромагнитного излучения в гравитационных полях (в рамках ОТО) Веня докладывал на семинаре Виталия Лазаревича Гинзбурга. Работа понравилась, и ВЛ предложил опубликовать её в Эйнштейновском сборнике, который он редактировал. Но для этого нужно было представить окончательный текст не позже, чем через неделю. Веня не успел. Тогда он обратился к академику В.А.Фоку, который периодически бывал в Харькове, сотрудничая с УФТИ. Фоку работа понравилась, и он согласился представить её в Доклады Академии Наук. Остановка была за Вениным окончательным текстом. ПРОШЕЛ ГОД. В очередном выпуске Докладов появилась представленная Фоком статья свердловского теоретика Г.В.Скроцкого, посвященная поляризации излучения в ОТО. Для Вени это было тяжёлым ударом. «Как же так, ведь он мне обещал», - время от времени восклицал он. Но винить было некого, кроме самого себя.  Нивелируя разницу в масштабах работы, можно вспомнить, как Рентген заперся на две недели у себя в кабинете, куда ему передавали только еду, когда писал окончательный текст статьи по Х-лучам. Так же и Эйнштейн полностью уединился при написании текста работы по ОТО. «Служенье муз не терпит суеты».
   Веню было бесконечно жаль. Совершенно непонятно, кстати, почему он не привлекал в качестве «негров» своих сотрудников для пересчётов или проверок. Я уверен, что никто бы ему не отказал. То ли Веня был слишком деликатен, то ли не доверял никому из своего окружения.
   Нешуточные неприятности проявились, когда благодаря очередному «мудрому» решению было запрещено совместительство в ВУЗах и НИИ. Веня, после недолгих колебаний, выбрал университетскую кафедру. Вместо него во главе теоротдела стал Паша Блиох. Для нас особых изменений это не принесло. Более существенным оказалось то, что Институту было выделено отдельное помещение вдали от Старой Площадки, и видеться с Веней мы стали значительно реже. Через несколько лет мудрое решение было отменено, но последствия оказались катастрофическими. Вене был создан независимый отдел, куда с «бору по сосенке» собрали сотрудников. Но переживания не прошли даром. Веня тяжело заболел. У него обнаружилась множественная язва желудка и он вскоре скончался.
   Надеюсь, эта краткая заметка послужит его памяти.