Альтруистка Часть 1 Глава 4

Оля, хоть и не подавала виду, долгое время находилась под впечатлением услышанного от отца. Как это там было? «Если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет… то останется одно; а если умрет… то принесет много…» Эти слова беспрестанно крутились у неё в голове, и она снова и снова возвращалась к их обдумыванию. Интересно, кто это сказал? Оле непременно захотелось узнать, кто автор этих строк, которые как нельзя лучше и точнее отвечали её внутреннему состоянию. Надо же, как трудно ей было придать форму своим переживаниям и облечь в слова неуловимые, тающие тона своих чувств - а вот этому мыслителю удалось отыскать такое мощное сравнение с маленьким зерном…

После смены в больнице наступает вечер, неся в себе усталость, от которой испытываешь непередаваемое удовольствие. День прожит не зря, всё это время ты был кому-то полезен. Дыхание замедляется, но дышится легче, чем в дневной беготне и суете. Треволнения улеглись, кровь может пульсировать спокойно по расслабленным венам, грудь - медленно сокращаться и вздыматься, неспешно совершая свой цикл. Вдох-выдох. Никакая внезапная новость или необходимость бежать с этажа на этаж не сможет застать тебя врасплох. Блаженство…

Олимпиада расстегнула ворот льняной сорочки, отметив, как неприятно льнет к пальцам потная кожа на груди. Эти весенние дни выдались жаркими и, помноженные на трудовые подвиги, стали настоящим испытанием для организма. Оля стянула с головы косынку и засучила по локоть рукава, взяла таз, наполнила его прохладной водой и стала обтирать лицо и открытые участки тела сначала спиртовым раствором, а затем смоченной в воде марлей.

Процесс обеззараживания проходил весь персонал после окончания смены. Оля, не имея медицинского образования, аккуратно прислушивалась к требованиям врачей и строго исполняла все предписания. Ей нравилась аскеза в профессии врача, и она, хотя и была простой помощницей, всеми силами старалась соответствовать возложенной на неё миссии.

С улицы донеслись молодые голоса; весёлые, смешливые, они так и тянули к ним присоединиться, но только не Олю. Не теперь: теперь она очень устала и пойдёт домой, чтобы там, спрятавшись за непрозрачными белоснежными шторами, побыть наедине с собой, обдумать события дня или просто вознаградить себя порцией хорошего чтения. Именно поэтому Оля позже всех пришла в комнату для персонала, где можно было умыться и переодеться.

Неожиданно туда вошёл Филипп, внеся коробку с бинтами и ванночку с чистым инвентарем, прикрытую плотной салфеткой, от которой приятно пахло хлором.

- Не решила пойти с нами?

- Нет, спасибо.

- Почему?

- Устала. Вернусь домой - и сразу лягу спать.

Её извинение выглядело не слишком правдоподобно, но Оля не хотела признаваться, что, даже будучи на пределе своих сил, она вернётся домой и, поужинав стаканом воды, с жадностью развернёт на коленях французский альманах по медицине, который одолжил ей старый знакомый - китаец из букинистической лавки. Ей хотелось знать больше, чем знали другие, - те молодые люди, которые, как и она, пришли в качестве добровольцев в Кантонский госпиталь. Олю охватывало какое-то грандиозное чувство, восторг, когда она могла продемонстрировать остальным что-то сверх того, что от неё ожидали.

Филипп, расставляя по полочкам инвентарь и что-то неспешно рассказывая, бросал на Олю мимолётные взгляды. Они познакомились сегодня, она была на два года младше его, но при своём невысоком росте и миниатюрном телосложении поражала неутомимостью и крайней работоспособностью. Она всегда была под рукой у персонала больницы, удивительным образом сочетая в себе умение молниеносно прийти на помощь, при этом не мешая и не навязываясь. Со сверстниками говорила мало и как бы нехотя, словно бы любые праздные разговоры, - которые в великом множестве ведутся среди молодёжи, - отвлекали её от того, ради чего она была здесь. Многим она показалась холодной выскочкой, и с ней пресекали доверительное общение.

Филипп вдруг почувствовал, как что-то зацепило его и упрямо влечёт к этой девушке. Он старался смотреть ей в лицо, как и положено при доброжелательной беседе, но вдруг поймал себя на том, что видит Олю какими-то кусочками, и эти картины начинают будоражить его воображение, брать за живое и не отпускать. Он видел, как приоткрылись её коралловые губы, когда она что-то в очередной раз ответила ему. От его пылкого взора не ускользнуло, как вздымается тоненькая ключичная косточка, выглядывая из-под грубоватой льняной сорочки серого цвета. Наконец, эти загорелые руки, оголенные до локтя…

Неужели он никогда не видел голых запястий у прекрасного пола? Видел. Возможно, не столько, сколько его приятели, похваляющиеся многочисленными победами над девичьими сердцами, - но видел же! А, может, весь секрет в том, что он видел, но не смотрел? Его отличала природная целомудренность, которую сам Филипп почитал за застенчивость. Но вот настал, похоже, тот день, когда Филиппу не захотелось больше стесняться; он открыл, что смотреть на очертания Олиных губ, тонких рук и суетящихся пальчиков, - доставляет ему не меньшее удовольствие, чем прошвырнуться с приятелями по улицам, пострелять из рогатки или пойти на рыбалку. И даже большее.

Детство с его нехитрыми предпочтениями начало ускользать, рассеиваться, уступая место другим, волнующим своей новизной желаниям. Филипп пока ещё не подпускал эти желания на близкое расстояние, но его капитуляция перед ними была лишь вопросом времени.

- Ну что, вы идёте? - спросил Михаил, бочком протиснувшись в дверь.

Миша и Фил были давними друзьями и компаньонами во всех затеях. Миша, со свойственной ему аккуратностью и скрупулезностью, конечно, помнил, при каких обстоятельствах они познакомились, а вот Фил забыл. Вот бывает такое, - как провал в памяти, - но Миша не напоминал, отчего казалось, что они знают друг друга с пелёнок, хотя встретились они вообщем-то не очень давно, когда семья Угрюмовых обосновалась в Кантоне. Мишин отец-священник был направлен в Китай вместе с русской православной миссией. Над Филиппом Горюном и Михаилом Угрюмовым по-доброму шутили, намекая на созвучность их фамилий и называя эту парочку не иначе, как «суровыми нордами».

Пойти освежиться холодным лимонадом после жаркого трудового дня было идеей Михаила. Он пригласил всю молодёжь, подрабатывающую в госпитале, сказав, что  сегодня они уж точно это заслужили.

- Мы пойдём с удовольствием, если ты угощаешь! - последовал смешливый ответ.

- Хорошо, - пожал плечами Михаил, про себя прикидывая, сколько юаней накануне оставалось у него в кошельке.

- Ничего себе! С каких это пор русская православная миссия такая богатая? - пошутил кто-то.

Михаил пропустил шутку мимо ушей, лишь улыбнувшись в ответ, то ли своему собеседнику, то ли собственным мыслям. У него в голове тут же завертелась любопытная игра слов: «Конечно, православная миссия - БОГатая, даже если денег вечно не хватает»…

- Можно я позову новенькую? - подсел к Михаилу Фил и по-дружески подтолкнул того локтем в бок.

- Олимпиаду? Конечно, зови! - просиял Михаил.

И вот теперь Филипп, направляясь в смежное помещение, чтобы умыться, бросил оттуда Михаилу:

- Прости, друг! Наверное, сегодня не получится. В другой раз…

Олимпиада даже не заметила, как исчез Михаил; она вообще обращала мало внимания на мальчишек, они казались ей какой-то одной безликой массой, вечно нестриженой, долговязой и занудной. Которая интересуется только тем, чтобы прошвырнуться с приятелями по улицам, пострелять из рогатки или пойти на рыбалку. И вот теперь, когда, закончив все дела и напоследок обведя вокруг себя удовлетворённым взглядом, Оля направилась домой, как будто мощная невидимая рука, поймав её за шиворот, заставила остановиться в дверном проёме.

В прямоугольнике, который вдруг показался Оле самой лучшей, самой совершенной формой, стояла, высвеченная  лучами вечернего солнца, обнаженная до пояса фигура вчерашнего мальчишки, которая теперь, сама того не осознавая, стала распускаться особой красотой, приобретая мужские очертания. Филипп стоял к Олимпиаде спиной, склонившись над тазом с прохладной водой. Неизвестно, намеренно ли захотел он сделать её свидетельницей своего омовения, или же, напротив, думая, что Оля уже ушла, тихонько проскользнув мимо двери, дал себе полную свободу освежить уставшее тело. Какое это было наслаждение - почувствовать прикосновение прохладной влаги к утомлённой коже, поплескаться пусть и в маленьком тазике, поежиться, покрыться гусиной кожицей, которую затем растереть грубым льняным полотенцем!

Оля стояла поражённая, невольно рассматривая сокращение каждой мышцы, зрачками ловя каждый перелив света и тени на белоснежной спине Филиппа. Это зрелище напомнило ей игру жемчужных мамин бусин, которые та в полумраке медленно тянула из своей чёрной палехской шкатулки - дорогой сердцу сувенир о России. Движение бусин, постепенное подсвечивание каждой из них, одна за другой, превращение маленького серого камушка в великолепный перламутровый шарик, завораживало Олю, которая в остальное время была абсолютно равнодушна к драгоценностям. Непонятно почему в её памяти сейчас всплыло такое воспоминание - возможно, что по остроте переживания, по глубине и интимности эти две картины оказались схожи и дарили какую-то завораживающую усладу для глаз.

Оля не понимала, что за странное щемящее тепло рождалось в самой сердцевине её маленького тела, в районе пупка, и спиралью расходилось в разные стороны, размывая неприступную Олю-недотрогу, которая и не смотрела в сторону мальчишек, считая их слишком грубыми и недалёкими. Испугавшись нового переживания, Оля бесшумно повернулась на своих маленьких каблучках и на цыпочках вышла из здания больницы.

На эспланаде уже никого не было, молодёжь удалилась веселиться, а вместе с ней удалился и весь шум-гам, уступив место приятной тишине, которая баюкала изнурённую зноем листву.

Олимпиада напоследок обернулась и окинула взглядом Кантонский госпиталь, - как делала всякий раз, когда прощалась с ним до следующей смены. Она уже успела полюбить это строгое здание, своими фасадами создающее ощущение полной защищённости и уверенности, - настолько монументальными и мощными вырастали они перед зрителем. Впечатление неприступной крепости скрашивали разбитые по периметру сады, зелёные насаждения украшали также крышу основного корпуса, где можно было прогуливаться и отдыхать в беседке, возведённой в стилизованном китайском стиле, с шатровой крышей.

Помпезные главные входы были украшены белоснежными колоннами, поддерживающими просторные балконы, с которых открывался прелестный вид на город. Балконы и балкончики были забраны  белыми рядами пузатых балясин. Большие застекленные окна и двери позволяли солнцу и воздуху проникать в помещение, тем самым создавая благоприятный климат для пациентов. С внутренней стороны створки были снабжены занавесками, от запаха которых Оля всегда приходила в восторг, как и от запаха чистой медицинской формы, фартуков и полотенец.

Но особенно нравилось Оле каменные наличники на окнах первого этажа. Неизвестно, о чём думал архитектор при создании своего проекта, но Оле эти окна неизменно напоминали элементы древнерусского терема. Округлые с небольшим защипом наверху, они повторяли форму православного купола-луковки. Чем вдохновлялся их зодчий? Возможно, как и у Оли, у него была какая-то таинственная связь с Россией?

Маменька, по-женски наставляя Олю, говорила, что оголять торс для мужчины - вульгарно. «Видно, он действительно думал, что я уже ушла. Какой стыд! Получается, что я за ним подглядела?!» С мыслями о Филиппе Оля, сама того не осознавая, не расставалась всю дорогу домой. «Хотя… стыдно ли мне на самом деле?» Оля с удивлением обнаружила, что ни капельки ей не стыдно и что она снова и снова возвращается к воспоминаниям о Филиппе с каким-то жгучим наслаждением. Интересно, какое впечатление у Филиппа сложилось о ней, интересна ли она ему, ведь именно он первым подошёл к ней знакомиться?

Оля вернулась домой задумчивая и загадочная, поужинала, как обычно, в рассеянном состоянии. Так как это было привычное её поведение за столом, никто не заметил ничего подозрительного. Потом, как и собиралась, села читать альманах, в котором ровным счётом ничего не поняла, перечитывая одну и ту же строку по десять раз. Как ни заставляла себя Оля, не могла сосредоточиться на смысле прочитанного, мысли постоянно сбивались в сторону.

Вдруг она услышала глухой стук в окно (её комната находилась на первом этаже их небольшого дома), - как будто кто-то легонько ударил пальцами в стекло или по железному отливу. Оля отбросила альманах в сторону и поспешила к окну со свойственным её возрасту бесстрашием. За окном никого не оказалось: может, кто-то решил похулиганить и, постучав, сразу убежал. Может, прячется теперь в кустах или присел под окном, вне зоны видимости Оли. Досадная гримаска набежала на лицо девушки, но тут же растаяла, потому что с той стороны на окне лежал букет великолепных пионов, четыре розовых и один снежно-белый, с редкими розовыми прожилками в самой сердцевинке. Оля открыла ставню и трепетно взяла букет в руки, - неземное благоухание в секунду окутало девушку, заполнив ноздри и отозвавшись сладостью на языке. Прижимая букет к груди, Оля выглянула в окно, - никого! Ну и ладно: она всё равно догадалась, от кого эти цветы. Надо же, оставив друзей, он последовал сюда, чтобы узнать, где она живет, совсем как герои старых баллад, распеваемых трубадурами... Оля почувствовала, как в сердце её кольнула раскалённая иголочка, отчего-то захотелось танцевать, и девушка, вальсируя, прошлась по комнате. Это был первый букет в жизни Оли, и пионы, которые раньше казались ей обыкновенными цветами, отныне стали самыми любимыми.


http://proza.ru/2024/07/14/974