Сказание восьмое

 Гет неожиданно забеспокоился. Он помыкался из угла в угол, с трудом разворачиваясь в проходе кузницы. Потом остановился и, будто прислушиваясь к чему-то, произнёс себе под нос:

— Я уйду! — и глянул на Лита: как тот среагирует. Тот оторвался от внимательного изучения ключа, с которого намеревался изготовить копию, и посмотрел на Гета исподлобья.

— Куда?

— К Арвису!

— Тебя Арвис здесь посадил. Вот сиди и жди его тут!

Лит вновь вернулся к замысловатым узорам ключа.

— Нет, я уйду! Вдруг там что-нибудь случилось?

— Ничего там не случилось! — Лит начинал помаленьку раздражаться на «капризы» Гета. — Что там может случиться? Арвис сам приедет. Подожди. Вон, горн совсем остыл!

— Выпусти меня! Там что-то случилось!

— Ну откуда ты знаешь, что там что-то случилось?

— Знаю!..

— Не дури!

— Выпусти меня!

— И не подумаю. Тебе Арвис что сказал?

— Если ты не выпустишь меня!.. Я.. Я весь город сожгу!

Лит усмехнулся.

— Если ты сожжёшь весь город, у тебя не будет сил выползти отсюда. Сиди уж!

Гет отвернулся и лёг у горна. Но пламя раздувать не стал. Лит, конечно, уверял себя, что Гет говорит глупости, но и в его сердце зашевелилось беспокойство. Он отложил ключ и поднялся.

— Ладно, посиди здесь, я спрошу у государя.

Но Алдари ни о чём подобном и слышать не хотел.

— Что это ещё за штучки? Прогуляться ему, видите ли захотелось! Пусть сидит и дует в горн! Мало ли что ещё придется расплавить! Даром, что ли он мой хлеб ест!

Это была клевета. Арвис каждый раз сам привозил еду для Гета. Он покупал её у горцев на деньги клада. Однако, Лит не взялся возражать государю и вернулся в кузницу.

— Алдари тебя не отпускает, — сообщил он Гету.

— Тогда я сам уйду! — Это было сказано так убеждённо, что Лит не решился встать у него на дороге.

Гет вышел из кузницы, распугал выбежавших было гномов, несколькими ударами сломал запор на воротах и улетел, не оглянувшись на обломки ворот и на перепуганных гномьих стражников. И синее небо исполненное светом, приняло в себя тёмную тварь, как бы ни уродовала она сияющую лазурь своим силуэтом.

— Я же говорил, что он когда-нибудь взбесится! — вскричал Алдари, когда ему доложили о происшедшем. Хотя, по правде говоря, Алдари никогда об этом не говорил. — Дракон есть дракон! Вот и оказывай после этого услуги эльфам!

* * *

Где находится Арвис Гет не знал. Тревога дрожала в нём. Как туго натянутая струна, что отвечает такой же струне, настроенной в лад с ней: ударили по одной струне, а в унисон с ней зазвенела другая. Боль одной из них — звучала болью другой. Гет чувствовал это натяжение и боль, но понять не мог откуда. И где Арвис.

Он отправился в Дом Лау — единственное место, где он надеялся отыскать ответ. Он встретился с дозорными на опушке Очарованного леса и своими вопросами посеял тревогу в них. Арвис действительно не явился в Дом Лау к намеченному сроку, но эльфы решили, что он отправился к Гету. Теперь, узнав, что это не так, Лау послал несколько воинов на его поиски. Эльфы поверили Гету. А может быть у и них тоже была своя струна, которая зазвучала: «Беда... Беда...» Они ведь всё-таки эльфы.

Кони, не привыкшие к присутствию такой огромной твари, храпели и шарахались. Гету было велено идти в отдалении. Гелерэйн отстал от других и подождал Гета. Его конь, прошедший не одну битву, драконов не боялся, Гелерэйн — именитый воин, знатный эльф, не брезгующий заниматься такими вещами, как охрана дорог или поиск пропавших мальчишек. Для воина цель — в служении и великий эльф не станет препираться или считать предстоящую задачу слишком незначительной.

— Свернём на другую дорогу, — сказал он. И очарованная глушь постелила под ноги его коня совсем неприметную тропинку.

К полудню они достигли того места, где стоял Минас Кан. Но гордую цитадель узнать можно было с трудом. Старые стены запорошены чёрным снегом — копотью. Её смоет первый же дождь. Но дождь не вернёт жизни Кан — крепость умерла. Она — как разорённое гнездо. Как расколотая выеденная скорлупа. Каменный кулак мёртвой руки. Он не укрыл своих хозяев. Мост бессильно вывалился с оборванных цепей, ворота выломаны.

Гет рванулся вперёд.

— Погоди! — осадил его Гелерэйн.

— Я что, оскверню своим присутствием эти руины? — возмутился Гет.

— Нет. Перепугаешь тех, кто остался жив.

Гелерэйн был уверен, что кто-то должен остаться. Конь его вскарабкался по обугленным брёвнам и ступил в мёртвый зев ворот. Общую картину смерти и пустоты завершил одинокий карк откуда-то сверху.

Из живых в крепости оказался Акст — бессменный, как бессмертный страж Минас Кана. Что бы ни случилось — он всегда там. Но нет. Он был конечно же смертен, как и все люди. В последнем бою он был серьёзно ранен и оглушен. Орки сочли его мёртвым и бросили. Теперь он рассказывал Гелерэйну о всём, что случилось, об осаде и поражении, о гибели Тел-Абариса. Он ничего не скрывал и о его брате. В живых осталось лишь несколько человек. Среди них был оруженосец Арвиса Инкат, который чуть не задохнулся от дыма упов в подвал. Вскоре, пошатываясь, во дворе замка появился и сам Инкат. Куда исчез Арвис никто не видел и не знал. Дверь, за которой он был заперт, была сорвана с петель, комната разграблена и пуста.

Гелерэйн торопился. Он решился преследовать орков. Со времени осады прошло больше суток, но оставались их следы. Инкат умолял эльфа взять его с собой, но Гелерэйн отказался — тот был ещё слишком слаб. Тогда Инкат согнул подкову в доказательство своей силы. Но эльф был непреклонен, да и лошадей, кроме его собственного боевого коня, больше не было.

Гелерэйн выехал, торопясь. Инкат выбежал за ним и тут увидел Гета. Забыв свою ревность и брезгливость к этой твари он бросился к дракону отчаянно прося взять собой. Гет был малый необидчивый, он согласился и взял.

Лес, хотя и очарованный, всё так же послушно стелил тропу под ноги коню. Тропу, что протоптали тёмные ступни. Гелерэйн молчал. Он не сказал ни слова о своих надеждах и ожиданиях. Он спешил по следам орков.

Те, судя по всему, чрезвычайно торопились. Эльф отставал от них на целые сутки, но он рассчитывал на быстроту хода лошади — орки бежали пешком, притом хаотично. Погоня имела шанс нагнать их. Гет всё время порывался полететь. Но взлетев над лесом он терял следы и снова опускался.

На ночь не останавливался никто, ни Гелерэйн, ни Гет, ни орки. Наконец поутру их догнали. Разрозненный остаток той толпы, что штурмовала Минас Кан, пришла в неописуемый ужас при виде эльфа и дракона одновременно. Гелерэйн и Гет долго гонялись за ними, как за тараканами, а орки метались короткими перебежками и прятались, подобно оным же насекомым. Ни Арвиса, ни каких-либо других пленников среди них не было. Из тех, кто были пойманы живыми, все единодушно указывали на страну мрака: туда улетели драконы, туда ушло их начальство и туда же отправили пленника. То, что пленник был — никто не отрицал.

Гет бросил Гелерэйна и Инката и рванулся перелететь через горный кряж, что опоясывал страну мрака.

Это ничего не принесло. Он летал долго и едва не заблудился в пасмурной мгле. Он вернулся обратно ни с чем. Гелерэйн, Гет и Инкат были вынуждены вернуться.

Печальную весть привезли они в Дом Лау. Гет остался на пустоши, а Инката пригласили к королю.

Чёрный Инкат, бывший Чёрный Инкат впервые вступил в благословенный Дом. Он шёл не с трепетом, а с требованием. Он шёл получить помощь от эльфов. Помощь в поиске своего господина. Каждое мгновение промедления было для него отвратительно. Войдя к королю, он встал возле дверей, всем видом показывая, что готов на поиски немедленно. Увы! Совет у Лаулиссиана не принёс того, что ожидал Инкат. Одному Лаулиссиану не взять штурмом крепость тёмного властелина. На гномов рассчитывать нечего. Другие Дома Эльфов тоже не поддержат.

— Но у нас есть Гет!

— Что из того? В крепости Шургам драконов около десятка, а у нас — только один. Да, однажды они струсили при виде гибели своего предводителя, но вряд ли они растеряются во второй раз. Нам не известно даже, жив ли Арвис. Никто не видел его ни живым, ни мёртвым. Нельзя отдать жизнь многих за жизнь одного.

Совет был распущен. Инкат был в злобе, Гет — в отчаянии.

* * *

— Идиоты! Кого вы мне притащили?!! Я же сказал: эльфа из замка Кан! — бесновался комендант чёрной крепости. — Там же всего один эльф! Его невозможно перепутать!

— Это — эльф? Эльф! Из замка? Из замка! — гнул своё начальник орков.

— Но это не тот!

— Как — не тот? А! Ну да! Был там ещё один, но его уже драконы сожрали, когда мы ворвались. Вот, одни доспехи остались.

Орк с грохотом вытряхнул на пол доспехи из мешка. Это были те самые доспехи знаменитого чёрного металла. Комендант пошевелил их ногой.

— Ну, конечно! Это был он! Идиоты!! Собаки!! Тупицы!! Вас никуда нельзя послать! Вы всё испортите! Зачем вы его убили?!

Орк не отвечал. Помаленьку он начинал заводиться.

— Успокойся, комендант! — раздался мягкий голос. Комендант оглянулся. На пороге стоял однорукий старик. Внешность его была настолько благообразна, что казалось, он впитал в себя всю мудрость и всю добродетель мира. Но во взгляде его было столько же мягкости, сколько в лезвии бритвы.

— Это как раз тот эльф, который нужен, — продолжал однорукий старик. — Он тоже из рода тёмных эльфов и, думаю, он будет на нашей стороне. С ним будет приятно поработать. Мы так часто встречались и нам есть о чём поговорить. Правда, Арвис? Ты мне расскажешь о том, как поживает Инкат, или о том, куда эльфы дели мой посох, или о том, как можно выйти живым из горящего леса. Расскажешь мне, как дела в Ксадонии и счастлива ли принцесса Геро в своём браке? — старик тихонько рассмеялся, но у Арвиса похолодело внутри от его смеха.

Перед ним стоял Мельтиаф Мэджис, прозванный Доргнанеллом.

* * *

У Виктора Гюго в «Отверженных» есть такое странное рассуждение о монастырях, где на протяжении всей седьмой книги он их ругает, ругает, доказывает, что они являются, в данный момент, устаревшим явлением, тормозящим прогресс, бесполезным отвлечением от общественного работ работоспособного населения, а в последних строках вдруг водружает на всё это рассуждение: «Быть может, нет деяния выше того, что творят эти души. Быть может, нет труда более полезного». А вся остальная деятельность человечества лишь суета сует...

Что делают они на самом деле? — Молятся за весь мир, просят за него, умоляют. И не их ли молитвами до сих пор он существует — суетящийся, спешащий, прогрессирующий.

...Если тебе нужно переставить чашку с чаем, ты протягиваешь руку и ставишь чашку туда, куда тебе нужно. Было бы весьма глупо, если бы ты сел возле чашки и стал усиленно возносить молитвы о том, чтобы Высшие Силы перенесли её. Думаю никому в голову не придёт, что второй способ перемещения чашки лучше первого.

В наших повседневных умозаключениях трудно бывает оторваться от повседневных чашек. Но вся жизнь не состоит только лишь из переноса посуды. Однако, даже если взять за пример чашку, можно сказать так:

Ты — лежишь парализованный (не дай Бог, конечно!) И хочешь пить. Но не можешь, физически не можешь, подойти к этой чашке и взять её. И что же? Ты зовёшь кого-то, кто может это сделать, другого человека, который более дееспособен, чем ты и просишь его. Именно просишь, потому, что угрозами тут вряд ли чего-нибудь добьёшься: ты немощен, а он — мощен. Вот и просит немощное создание того, кто мощен здесь.

— Я не могу спасти своего друга, но можешь ты!

* * *

Дантар... Было бы неправдой сказать, что он не верил в существующий миропорядок. Нет, он...

Он не умел прощать и потому не верил, что и сам может быть прощён за прошлые свои грехи. Он не верил, что кто-то прислушается к его просьбе и потому не просил и не умел просить. Казалось бы, так просто — попросить за друга. Но для кого-то этот дар — просить — даётся сам собой, а для кого-то это неразрешимая задача.

А Дантар... Его руки, его оружие и голова было единственное, чем он располагал и в действенность чего верил. Зачем просить кого-то принести чашку, когда это можно сделать самому. Он не понимал, что сейчас ничего не может сделать. Не понимал своей немощности.

Не стоит его в этом обвинять: мы и сами не понимаем порой подобных вещей.

Он не хотел просить. Он хотел пойти и сделать всё сам: пойти и освободить Арвиса. Но и от эльфов он ждал того же — чтобы они взяли штурмом Шургам, чтобы они совершили что-то мудрое и великое. Ведь Арвис — один из них. Светловолосый витязь, почти мальчишка. Тот, который сказал Дантару однажды в конюшне: «Прости, я не хотел тебя обидеть!..» Не может быть, чтобы эльфы забыли о нём! Но они сидят сложа руки. И не просто сидят — ещё хуже — живут как прежде, словно ничего не произошло. Дантар не понимал, почему и осуждал их за то, что они не такие, какими бы он хотел их видеть.

Но, может быть, они как раз и делали то единственное и самое важное из того, что можно было сделать в данный момент.

* * *

Дантар подседлал лошадь, отпросился у Сивисмара, но в дверях конюшни его встретил Гелерэйн.

— Куда ты?

— Мне надо, — угрюмо буркнул ксадонец.

— Зачем ты едешь?

Сто раз Дантар приезжал и уезжал и никто не обращал на него внимания. А тут вот тебе на: прицепился! Конечно, неуважительно так думать про великого эльфа, но Дантар был зол и раздражён: «Сами ничего не делают и мне хотят помешать!» Но эльф стоял в дверях.

— Ехать в Шургам — безумство, — ответил он на всё, что было теперь в голове Дантара.

— Ну надо же хоть что-то делать!!! — это был вызов.

Он просвистел сквозь зубы, он пламенел во взгляде: «Надо же хоть что-то делать, а вы не делаете ничего! Пусть я погибну, но докажу вам, что вы не правы!»

Взяв его за плечи, эльф мягко втолкнул ксадонца обратно в конюшню.

— Мы не можем идти войной на Шургам. И за жизнь одного отдать жизнь многих. И твою в том числе.

— Но нужно же хоть что-то делать! — уже взревел оруженосец Сивисмара.

— Проси! Проси за него. Твой голос не останется не услышан, как не остаётся неуслышанным голос каждого.

— Просите вы, если хотите, а я пойду!

— Дантар! Упрямство — не лучшая помощь. Скорее, наоборот. Неужели ты думаешь, что сможешь что-то сделать один среди драконов и орков.

— Может быть, я смогу хоть что-то!

— Что-то... Я не хочу отговаривать тебя, словно маленького мальчика, который надумал пойти туда, где ждёт его смерть или ещё худшее...

Дантар сам, как конь, раздувал ноздри. Он не собирался понимать того, что ему говорит эльф.

— Инкат вернулся, — тихо произнёс эльф.

— Что?

Дантар не видел связи, причём тут Инкат. Но что-то тревожное кольнуло его при этих словах. Он перестал ломиться на выход.

— Инкат вернулся из Шургама, — продолжил Гелерэйн. — Я не хотел говорить, но пришлось. Теперь с ним творится такое, что смерть была бы лучшим выходом для него. Словами этого не опишешь. Сегодня мы с Сивисмаром едем в Минас Кан. Поехали с нами: увидеть всё своими глазами.

Черный Кан ещё не починил обвалившихся стен. Чинить было некому. И мост всё так же бессильно вывалившись, как мёртвая челюсть, лежал обгорелыми брёвнами на конце эстакады. Но ворота уже закрывались и открывал их приехавшим всё тот же Акст.

Дантар осматривал обгоревшие руины настороженно.

Первый раз ему доводилось быть здесь. Что-то таил в себе этот жуткий остов замка: чей-то ужас, чью-то смерть.

* * *

Инкат лежал, отвернувшись к стене. Он не пошевелился, когда вошли эльфы и Дантар. Гелерэйн что-то спрашивал у Акста. Тот что-то отвечал ему, но Дантар не слышал ничего. Он внимательно смотрел на лежащую неподвижно фигуру. Дантар чувствовал, не умом, не глазами, не даже нюхом, а чем-то внутренним: животом, утробой, что с оруженосцем Арвиса произошло что-то страшное. Но что именно — понять не мог. Присутствие непонятного ужаса или благоговения к непостижимому мешало подойти ближе к Инкату.

— Он умер? — спросил, наконец Дантар, не отрывая взгляда от неподвижной фигуры.

— Нет, — тихо ответил Гелерэйн. — Он борется.

— С кем?

— С тёмным властелином, что держит руках его сердце.

«Инкат жив!» — Дантар осторожно подошел к нему попытался через спину заглянуть тому в лицо. Но Инкат повернул голову и метнул на Дантара такой исполненный ненависти взгляд, что ксадонец отпрянул.

Когда они покинули Минас Кан, Гелерэйн рассказал, что случилось с Инкатом. Он хотел найти Арвиса. Живого или мёртвого — всё равно. Он не надеялся ни на чью помощь, никого не слушал и решил искать самостоятельно. Он бывал в стране мрака и рассчитывал теперь на свой опыт. Но Арвиса он не нашёл, зато попался сам. Его узнали и отправили к Доргнанеллу и тот сделал самое худшее, что только мог. Он не простил Инкату того, что тот сумел выйти из-под его власти. Доргнанелл снова отнял у него сердце и вложил ему в грудь камень. А потом отправил его обратно через горы, считая, что тот раб его, как прежде. Инкат ушёл. Соглядатаи тёмного властелина сообщили, что он вернулся в Минас Кан. Доргнанелл ждал, что Инкат подчинит крепость, наберёт войско и снова станет Черным владетелем. Но время шло, а никаких подобных известий из Минас Кана не поступало. Инкат действительно пришёл в крепость. Лицо его было черно, а вид страшен. Он никому не сказал ни слова, а лишь зашел в ближайшую комнату и повалился на ложе, с которого уже почти не поднимался, ибо все силы его уходили на то, чтобы не поддаться на влечение своего каменного сердца.

Кое о чём Акст догадался. Остальное Гелерэйн понял сам, увидев на груди у Инката мёртвую рану с посиневшими краями.

Стало меньше на одного человека из тех, кто готов был шагнуть за Арвисом в страну мрака — не раздумывая, не рассчитывая, за тем, что считал своим долгом. Стало меньше на одного такого человека.

Дантар молчал. Он не сказал ни Сивисмару, ни Гелерэйн ни слова из того, о чём думал и вернулся за ними в Дом Лау.

Вскоре ещё одна плохая новость пришла из Минас Кана: Гет вернулся пешком. Он был ранен. Несколько раз ему удавалось пересечь границу страны мрака не вызывая подозрений у сторожевых. Но наконец, кто-то узнал в нём «перебежчика» из-за которого погиб Галтаган. Гету удалось вырваться из-под обстрела и ускользнуть от драконов, что погнались за ним, но теперь одно крыло его было сломано, а стражи чёрной крепости предупреждены.

Вот и второе существо, что забывало себя в Арвисе, опустилось на стену Минас Кана сложив сломанные крылья.

Молчала крепость Минас Кан. Молчала до поры страна мрака. Дантар молчал. Он не находил в себе сил идти искать Арвиса и самое ужасное — он не мог просить, как говорил ему Гелерэйн. Молчание слов, помыслов и дел навалилось на него. Оно звалось теперь отчаянием.

Время отчаяния, время молчания. Отчаяние — это змий, что съедает веру. Вместе с верой он пожирает и часть нас. Душа уже не цела, если познала отчаяние. В ней уже не хватает некоторой части. И может ли она исцелиться если по ней хотя бы раз пронёсся этот чёрный змий.

Верь! Никому не даётся больше, чем он сможет вынести. Терпи и верь!

* * *

В стране мрака не существует рассвета. Там вечная ночь. Ночь, даже если солнце стоит над головой.

Арвис потерял счёт времени. Дни ли проходили или годы. А может быть это была только одна бесконечно растянутая ночь. Что конкретно хотел от него Мэджис, он так и не сказал. Ничего хорошего — это понятно. Но несмотря на своё жуткое обещание, он так и не говорил с ним. Наверное, тактика была такова: сначала дать попробовать всё и только потом разговаривать. Наверное он хотел сделать с Арвисом то, что в нашем современном мире принято называть словом: «сломать».

Что же оставалось Арвису? — Терпеть. И не сопротивляться. Сопротивление — есть борьба, а борьба тут немыслима — будешь именно сломан. Оставалось только терпеть. Если хватит веры в то, что никогда не пошлются тебе испытания сверх того, что ты можешь вынести.

Арвис часто вспоминал Сивисмара и его битву с Варреном, которая и заключалась в отсутствии битвы. Нет, обстоятельства слишком разные, но несмотря на это, в его памяти часто возникал образ, которого он на самом деле не видел: Сивисмара, стоящего в молчании перед Варреном. «Я понимал: если отвечу хоть слово — я проиграл, так как это будет началом поединка» — это говорил сам Сивисмар, потом, в доме Лау, в покоях у Гелерэйна, удобно расположившись у камина, когда всё было уже позади.

Странное сравнение, но теперь Арвис чувствовал, что нужно тоже быть как-то вне того, что делает с ним Мэджис руками своих слуг. Не вступать с ним в противодействие. Только так он не переломится: тем, что не встанет против, не примет его условия, хотя бы и с отрицательным знаком. Это значит, не противиться и не соглашаться, а быть вне.

Вне... Но это легко сказать. Как это сделать, когда кругом горячие стены Шургама. Они вытягивались коридором или проваливались омутами штолен. Знаменитых штолен Шургама, из которых никто не выходит прежним.

Боль и тяжесть. Пекло разогретых жаром стен и... то состояние, когда уже не понимаешь, живёшь ты ещё или умер, или находишься в переходной стадии. Когда нет сил жить и уже согласен на смерть, но даже об этом — о смерти — не в состоянии думать, потому, что мысли уже умерли, раньше тебя.

Он не умирал, а просыпался от обморока. Снова всплывал сознанием в жару и боль тёмных штолен... И вновь забывался и не мог понять, прошли ли в том вязком забытьи годы или месяцы, а может мгновения. Или вся жизнь? Но жизнь в кирпичном пекле была бесконечной, не имеющей ни времени, ни пространства, кроме пространства раскалённых болью стен и свисающего потолка.

Будет ли этому конец? Неужели всё светлое в жизни уже кончилось и осталось только это переходящее в смерть состояние. Неужели не поможет никто?!

Арвис понимал, когда его ум был в состоянии понимать, что Лау не сможет разгромить Шургам и вызволить его. Но как хотелось, чтобы произошло чудо! Хотелось, чтобы Тел-Абарис был не прав и те мудрые и великие побороли бы тьму и вознесли его к Свету! А то что же получается — торжествуют слова брата: «Ты думаешь, если с тобою случиться беда, Лау всё бросит и помчится тебя выручать? Больно надо Высоким заботиться о каких-то там тёмных эльфах!»

Нет, Тел-Абарис был неправ и король не забудет своего витязя. Значит нужно только ждать. Ждать! Но сколько же можно ждать? Я быстрее дождусь смерти! Лау! Я стражду! Услыши и помоги!

Помоги! Ведь ты Высокий народ, несущий Духовный Свет!

Лау! Я не выдержу! У меня не хватит сил терпеть и тогда я поверю в то, что сказал Тел-Абарис и сделаю то, к чему он призывал: «Каны должны сами позаботиться о себе».

Лау! Я снова стану тёмным эльфом, как и весь мой рад. Спаси меня!

* * *

Малые орки штолен — народ тупой и грубый. Они перестарались и довели Арвиса до такого состояния, что когда один из надзирателей урук-хаев глянул на него — он даже перепугался: «Вот-вот сдохнет! Что я скажу наместнику?! А уж Доргнанелл точно кишки выпустит! Или живьем с малыми орками в штольне засыпет. Такое уж бывало!» Надо было срочно что-то делать, но соваться к начальству орк боялся.

— Ну-ка отнесите его на вершину башни! — крикнул он двум оркам, что были неподалёку. — Может продышится — очнётся!

Те подхватили безжизненное тело Арвиса и потащили к лестнице.

— Стой! — заорал им орк. — Ещё увидит кто. Вот!

Он бросил на Арвиса сверху свой плащ. «Главное, — решил про себя урук-хай. — Привести его мало-мальски в себя и сдать напарнику. А там, пусть сам перед начальством отчитывается за эту падаль!»

— Только заприте двери, а то ещё сбежит!

Пленник был не в состоянии поднять головы, не то что бы бежать. Урук-хай приказал запереть двери совсем по другой причине: чтобы кто-нибудь из слуг наместника случайно не зашёл и не увидел в каком состоянии пленник.

...В стране мрака не существует рассвета, там постоянная ночь. Ночь, даже если солнце стоит над головой...

* * *

Каждый раз Гет возвращался именно в Минас Кан. Он не задумывался, что это за крепость. Отсюда в последний раз ушёл Арвис. Теперь здесь лежал Инкат. Хотя особой дружбы между Инкатом и Гетом не было, Гет чтил его, как слугу Арвиса.

Крепость была хорошим укрытием, если нельзя вернуться к гномам или в Дом Лау. Гета мало заботили люди крепости. Их было не больше десятка. Он не разговаривал с ними. Когда он возвращался из своих поисков, он опускался на стену и отдыхал. Вниз он сходил только за тем, чтобы попить воды из колодца.

Акст, озабоченный тем, чтобы дракон вдруг не поужинал кем-нибудь из оставшихся в живых воинов, несколько раз предлагал Гету еду. Но тот не мог есть от тоски. Один раз он только взял хлеб и Акст решил, что Гет, вероятно, охотится по дороге.

Теперь Гет сидел в замке со сломанным крылом. Как он добрался до крепости, он вообще не помнил. Наверное, сначала в крыле была только трещина, иначе бы он вовсе не долетел. Он «доломал» крыло потом, когда забился в расщелину, спасаясь от других драконов. Там, втискиваясь в узкий каменный разлом, он неловко упёрся больным крылом. В горячке, под шквалом огня, он этого не заметил, но потом, когда чёрные гады улетели и он выбрался из прокопчёной щели, Гет с ужасом обнаружил, что крыло больше не действует.

Пока он скрываясь, бежал к замку боль не показалась сильной. Она пришла потом, когда он добрался до Минас Кана, напился и отдохнул. Крыло отекло, словно накаченное водой. Малейшее шевеление приносило такую дикую боль, что теперь он старался даже не вздыхать резко, не то что двинуть им. Гет лежал посреди двора, не имея ни сил, ни желания подниматься на стену пешком. Он пытался сообразить, что ему теперь делать. Но единственное, до чего он додумался: без посторонней помощи ему не обойтись. Само крыло не срастётся. Идти за помощью к эльфам он не хотел. Он вообще видеть их не желал после того, как они «бросили» Арвиса на произвол судьбы. «Если они для Арвиса ничего не сделали, мне-то разве захотят помочь?!» У гномов теперь тоже делать нечего, они-то точно не простят, что он выломал ворота и удрал. Чего доброго, считают его теперь первым врагом. Лит бы понял. Но до Лита попробуй докричись! Не успеет он и рта раскрыть, как охранники изрешетят его копьями не разбираясь. Гномы и так его боялись, а теперь, после выломанных ворот, тем более. Но даже если решиться пойти к ним — это так далеко пешком и так больно.

По двору замка проходил Акст. Его серая фигура всегда на виду — днём ли, ночью, или под дождём. Сначала он, с оставшимися в живых, хоронил погибших, потом разбирал обвалы коридоров, вытаскивал куски обугленных балок, камни. На то, чтобы восстановить замок сил не хватало, но Акст делал, что мог. А раз он не хотел сидеть на пепелище и посыпать тем же пеплом голову, значит, он верил. Хотя бы в то, что Кан ещё может восстать.

— Слушай, ты! — получилось грубо, но имени Акста Гет не знал. Акст оглянулся. Для него было новостью, что Гет умеет разговаривать.

— Ты можешь что-нибудь сделать вот сюда? — Гет кивнул мордой на больное крыло. Акст поразмыслил на безопасном расстоянии. Потом решился подойти.

— Можно попробовать, — произнёс он, разглядывая крыло. Он взялся помочь дракону, презрев собственный инстинкт самосохранения.

Сначала Акст хотел сделать лубки из дерева. Но Гет увидел их и сказал:

— Нет, это не подойдёт! Мне нужно из железа, чтобы я смог летать.

— Ты собрался лететь с таким крылом? — Акст был настроен скептически.

— А ты сделай, чтоб держалось, и я полечу.

— Нельзя! Так быстро кость не срастётся!

— Надо.

— Но тут никакие лубки не выдержат! — возразил Акст, прикинув силу Гета.

— А ты сделай, чтоб выдержали. Я подожду.

Через несколько дней то, что намудрил Акст было готово. Своё сооружение Акст рушил вклепать прямо в кость. Но он боялся, как бы Гет не откусил ему голову во время этой экзекуции и попросил, чтобы он просунул крыло в окно кузницы, а сам бы оставался снаружи. Гет понял.

— Дурак ты! — сказал он. — Если бы я хотел, я бы и так тебя достал, через окно. Не бойся! Не трону. Мне крыло нужно.

* * *

«Проси! — сказал Гелерэйн Дантару. — Проси за него. Мы не можем ничего сделать своими руками и оружием. Мы можем только просить».

Только Тот, к Кому были эти просьбы знает, сколько их было и от чьих сердец они исходили. И вот теперь...

Случайность? Нет, не случайность. Случаем могли бы назвать это только слуги тёмного властелина.

Утром на рассвете, со вклёпанным в сломанную кость стальным штырём, Гет снова поднялся над грядой гор, закрывающей вход в страну мрака. У него не было никаких планов. Боль его драконьей души была сильнее, чем боль крыла. Она не давала сидеть на месте. Гет не знал, где искать.

Сухая россыпь мертвых скал кишела орками. Где Арвис: может быть под землёй, заперт глубоко так, что не увидишь и не достанешь. А может быть совсем в другой стороне этой чёрной страны...

Попутный ветер поддержал больное крыло и Гет повернул к крепости. Он кружил над ней много раз, но кроме орков ничего не видел, Гет сделал круг над одной из башен. Торчащие на башне охранники уставились на него. Надо полагать, им уже сообщили о драконе-перебежчике. Орки зашевелились на стенах, но стрелять побоялись — дракон есть дракон. Несколько стражей побежало вниз.

Вероятно докладывать начальству. «Надо уходить, — подумал Гет, — пока они не позвали других драконов. Но в следующей момент что-то странное, что лежало на верхней площадке башни, привлекло его внимание. Теперь он уже не мог оторвать взгляда от этой груды «чего-то». Гет быстро опустился на площадку, подхватил это нечто, лежащее на грязном тряпье и взмыл ввысь.

Боль в крыле взревела в полный голос. Гет разъярился на боль и ярость придала ему силы. Удрать! Теперь скорое удрать! Пока нет погони. Удрать, не успев разобрать, что именно он унёс с собой.

Охранники взбесились, точно муравьи у которых кто-то пнул муравейник. Они мельтешили без порядка и толка, выбрасывая струйки копий и стрел. Но Гет был уже высоко. Орчий муравейник отдалялся медленно, но верно.

До Минас Кана лететь далеко. А со сломанным крылом — невозможно. Сначала Гет хотел подняться на высоту — так лететь казалось быстрее. Но потом не выдержал и опустился вниз: попутный ранее ветер сделался противником. Ближе к земле ветер не так своевольничал и Гет полетел над самой поверхностью: «Если придётся падать — то невысоко!..» Но нужно было не падать, нужно было лететь. Лететь до последнего. Гет понимал, что если он опустится на землю, ему уже не заставить себя подняться. А добраться до Минас Кана нужно было во что бы то ни стало и как можно быстрее. И Гет так сжал зубы, что сломал один из них.

Деревья ползли навстречу невообразимо медленно, а сломанное крыло, как свинцом, было накачано болью. Под определённым углом взмаха его пронизывала горячая игла от плеча, да самого кончика перепонки. Гет шипел сквозь зубы, но крыло держало несмотря ни на что. «Молодец, мастер! — отдал должное Гет. — Теперь главное — добраться!» Если бы Гет мог, он стал бы считать взмахи собственных крыльев. Говорят, так легче. Но Гет не умел считать. «Всё! Упаду! — думал он. — Вот долечу до того дуба и упаду!..» Он долетал до дуба, но с отупелым удивлением понимал, что у него ещё остались силы и он сможет пролететь чуть-чуть дальше...

«Нет, у той реки точно упаду!» Шло время, Гет скрипел зубами и со всей силы отжимал от себя воздух поломанным крылом. Холодный ветер не гасил огня в крыле... Где же речка, у которой Гет намеревался рухнуть: её нет ни впереди, ни справа, ни слева... Должно быть, он давно миновал её, сам не заметив, как. Минас Кан показался миражом. Внезапно Гет увидел выступившую из леса башню, но Кан, как мираж, не хотел приближаться несмотря на все усилия.

Взмах — пламя боли метнулось по крылу. Взмах — ну почему эта дурацкая башня всё ещё далеко?!! Взмах — Она издевается! Я же сейчас упаду!.. Или уже падаю! Взмах...

Башня погружается в закатные тени. Её макушка окрашена оранжевым отсветом зарева. Нет, это был последний взмах!.. Я больше не могу!! Ну разве что ещё раз...

Он не упал. Он осторожно опустился на стену и положил перед собой то, ради чего он претерпел ужасный труд, то, что он принёс. А вдруг это просто кучка мусора, которую глупые орки вытащили на смотровую площадку башни. Всю дорогу Гет об этом просто не думал. У него была цель — долететь, не упасть и не попасться погоне. С таким крылом второй раз не подняться... Гет почувствовал, что в голове у него мутится.

В груде ветоши ничего нельзя было разобрать. Он осторожно стянул грязный плащ, что покрывал всё это рваньё и со страхом взглянул на открывшуюся ему картину. На куче грязного тряпья лежала высушенная ужасами и муками фигурка, измазанная в грязи и запёкшейся крови.

— Сюда! — закричал Гет во всё горло. Но по лестнице уже бежал Акст.

— Он умер!.. Умер... — кричал Гет то ли спрашивая, то ли утверждая в отчаянии. Акст приник ухом к груди своего господина.

— Он жив, — пробормотал телохранитель. — Пока жив. Но сколько ещё он проживёт — не знаю.

Акст выпрямился и обернулся к Гету.

— Лети к эльфам.

Гет был ошарашен этим приказам.

— Ты один знаешь дорогу, — продолжил Акст. — Помощи людей тут недостаточно. Приведи эльфов!

Гет прыгнул со стены и полетел. Он больше не считал деревьев и не приценивался, под каким камнем упадёт. Он не думал ни о взмахах, ни о крыле. Перед его глазами стояла одна картина: лицо, милое лицо, которое невозможно было узнать. Руки, красивые и сильные когда-то, ласковые и добрые, те, что нанесли смертельный удар Галтагану и которые так весело шлёпали его, Гета, по носу — они как высохшие виноградные лозы лежали бессильно упавшими на тряпьё. И может быть совсем скоро они превратятся в белые кости... Нет! Об этом Гет не мог думать. Он взмыл вверх, раздирая себе болью крыло. «Нет! Только не это! Может быть, уже поздно. Может быть, он уже опоздал...»

Ночное небо неслось навстречу, пока, наконец мягкое матовое сияние над тем местом, где был Дом Лау не возвестило Гету, что он у цели. Гет опустился на пограничную пустошь и столб пламени поднялся над его головой. «Сюда! Сюда!» — он кричал это или думал. Но пламя было ярче голоса. Четверо всадников — ближайший дозор подскакали к Гету.

— Скорее! Я нашёл Арвиса! Он умирает! Помогите! Он умирает!..

Никто не просил его разъяснить его сбивчивые крики. Всадники развернулись и ускакали, а Гет остался один. Он то ходил кругами, вытаптывая жёсткую августовскую траву, то метался заслышав малейший шорох: не едут ли эльфы, то кусал землю в собственном бессилии. «Ну где эти кудесники? Почему они так медлят?!»

В ночи сверкнула белая лошадь и белое одеяние всадницы. То была Нинэвэн — прекрасная дева, целительница и врачевательница Дома Лау.

— И только... — прошептал Гет. Он ожидал увидеть Гелерэйна, Лаулиссиана и всю королевскую рать. А тут всего-то...

Гет вздохнул разочарованно. Заслышав исполинский вздох лошадь Нинэвэн наконец поняла: перед ней дракон! Надо отдать должное всаднице — лошадь совершила такой прыжок, словно собиралась выскочить из седла, но Нинэвэн удержалась. Всё последующее время лошадь провела преимущественно на двух ногах, а всадница безрезультатно пыталась повернуть её обратно. Что же, это была промашка мудрых. Лошадь Нинэвэн не была боевым конём и не была приучена небояться тварей тьмы. Гет отошёл в сторону, но это ничего не изменило. Лошадь взвивалась на дыбы и отказывалась идти вперёд.

— Вам лучше ехать одной, без меня, — произнёс Гет ещё менее удовлетворительно.

— Я не знаю дороги, — ответила дева бесстрастно, без тени оправдания себе.

— Мой господин умрёт, пока вы спорите с лошадью! — прорычал Гет. Лошадь от его голоса заплясала на месте, наскочила задом на цепкий куст и запуталась в нём ногами. Перепугавшись, что кто-то держит её за ноги, она совершила безудержный рывок, и, едва не уронив всадницу, вырвалась из куста, оставив там части своего хвоста и шерсти. Дева, не выказав ни страха, ни раздражения сидела на отдувавшейся после диких прыжков лошади.

— Вы смогли бы отвезти меня туда? — произнесла она.

От такого предложения Гет чуть не сел на собственный хвост.

— Конечно!.. — только и вымолвил он.

Дева отпустила с готовностью удравшую лошадь, а сама подошла к Гету.

Гету казалось, что у него не останется сил на обратную дорогу. Но вот теперь он несёт на себе ту, что послали эльфы, прекрасную деву, которая непременно поможет, не иначе. Поможет, потому, что ничего другого больше не остаётся. Поможет, потому, что кроме как на неё не на кого надеяться. И он донесёт её, чего бы ему это не стоило. Донесёт, даже если умрёт сам!

Гет указал на вход в цитадель и Нинэвэн прошла вперёд. Акст всё это время был возле Арвиса. Он промыл раны и смазал их маслом. Теперь, стоя на коленях у изголовья, Акст пытался напоить Арвиса. Это было трудно: Арвис был без сознания.

Внезапно вся комната башни засияла светом.

— Ты что! С ума сошёл? — воскликнул Акст и осёкся. Сначала ему показалось, что это Гет полыхнул пламенем.

Но, свет был не оранжевым, а серебристым, мягким. Акст оглянулся и обомлел. Прекраснее самого прекрасного, что только видел он на свете, дева эльфов стояла посреди комнаты.

Не обращая внимания на Акста, она склонилась над Арвисом. Высохшие лепестки его век дрогнули, чёрные растрескавшиеся губы слегка шевельнулись. Он был жив. Все ещё жив.

* * *

«Мёртвый мальчик на дельфине». Что заставило Лоренцо Лоренцетто изобразить в своём произведении по сути дела, труп? Чтобы мы любовались прекрасными формами детского тела, отданного теперь во власть морского чудовища и играющего ими. Чтобы поражались контрасту гладкой матовой кожи и грубой чешуи? Боль, страдание, смерть, отсутствие жизни — как это может быть прекрасным? Мёртвое прекрасным быть не может. Прекрасным может быть разве что тот дельфин, который жив, но никак не труп мальчика, хотя бы при жизни он сиял красотой. Но зрители любуются формами мёртвого тела, а живой дельфин является лишь контрастом, оттеняющим его и просто подставкой.

Но Арвис не был мёртв. Хотя сползшая с подушки рука его повторяла положение руки мальчика на дельфине. Он был жив и изуродован страданиями, болью, страхом и таким долгим отсутствием Света и Жизни вокруг себя. Но несмотря ни на что, существо эльфа в нём было прекрасно.

Жизнь всё равно сияла сквозь страдания. Осознание покоя и окончания всех терзаний разгладило заострившиеся черты его. Арвис жив, спасён. Он снова с эльфами и Свет с ним, Нинэвэн достала травы, цветы и минералы, что принесла с собой, попросила воды и огня. Несколько слуг убежали по её поручениям, Акст отошёл в сторону, наблюдая за тем, что происходит и ожидая, не понадобится ли его помощь. Нечто дивное происходило в этой комнате. Ибо там, где есть дивный народ не может не быть дива. А двое — это же всё равно что народ эльфов. Пусть один изранен и нуждается в исцелении, но другой исполнен совершенства, покоя и внутренней силы. И раненый встанет, в этом нет сомнения, свет и сила вернутся к упавшему.

— Кто это? — шёпотом спросил Акст у Гета, осторожно кивая в сторону Нинэвэн.

— Её прислали помочь Арвису, — ответил тот тоже шёпотом.

— Откуда?

— Из Дома короля Лаулиссиана, Дома Светлых эльфов, — пояснил Гет.

— Светлых эльфов... — только и проговорил Акст. Он с сокрушением подумал о том, как мог господин его, Тел-Абарис, сам будучи эльфом, не отдать всего себя на служение этому благословенному Дому, прекрасному народу, совершенству всего созданного, гармонии радости и света — Высоким эльфам.

Так получилось, что первое, что увидел Арвис, открыв глаза, было лицо Нинэвэн. Спокойное и бесстрастное, несущее отблеск Благословенного Света. Боли Арвис не чувствовал. Он закрыл глаза, потому, что решил, что умер и находится где-нибудь в чертогах Мандоса. Закрыв глаза, он погрузился в сон. Когда же он снова открыл их, он увидел морду Гета и понял, что ещё жив, так как Гет никак не мог оказаться у Мандоса.

Арвис ничего не спрашивал. Он только наслаждался покоем и окончанием страданий и отдыхал от боли. Откинулся тонкий полог и в комнату вошла Нинэвэн. «Значит, это был не сон, — осознал Арвис. — И я у эльфов. Но почему тут Гет?» Всё было непонятно, но даже помыслить и разобраться в этом не было сил. Тело казалось самому ему каким-то воздушным и невесомым от слабости, но каждый член его — неимоверно тяжёлым. Так, что даже перекатиться с боку на бок требовало больших усилий. Одно только счастье сияло вокруг: он жив и он среди эльфов. И больше нет ни тьмы, ни боли.

Прекрасная дева склонилась над ним, держа сосуд. «Кто ты?» — хотел спросить у неё Арвис, но язык совсем не слушался. В сосуде было что-то горячее и душистое. Когда оно попало на язык, Арвис ощутил пряный сладковатый вкус. Он выпил и забылся так и не дождавшись ни ответа прекрасной девы, ни своего вопроса к ней.

* * *

— Нет Гелерэйн! при всём моём уважении к тебе, я не поеду в Минас Кан.

— Ты отказываешься, Фарьян?

— Ну, если король прикажет, я вынужден буду подчиниться. Но пусть лучше пошлёт кого-нибудь другого. Пусть Сивисмар поедет!

— Сивисмар неделю назад уехал в крепость Ривфа.

— Ах да, я забыл! Ну что же, больше послать некого?

— Почему ты не хочешь ехать? Отвезёшь Нинэвэн травы, которые она просила — и всё.

— Если ей очень нужно, пусть приедет сама.

— Фарьян! Ты ли это говоришь?! Заставлять Нинэвэн ездить туда-сюда, бросив Арвиса?

— Но почему именно я должен ехать?

— А почему не ты?

— Я терпеть не могу Кан! И вообще этих тёмных эльфов!

— Ты зря говоришь так. Арвис — твой соратник. Он эльф и брат тебе.

— Тёмные эльфы никогда не были мне братьями! — вскричал пылкий Фарьян. — Каны вообще не настоящие эльфы. Они постоянно воровали себе жён у людей!

— Нет, Фарьян, ты не прав. Род Кан действительно малочисленный и слабый. Но всё равно они настоящие эльфы.

— Пусть так. Но я всё равно не верю Арвису!

— Что?

— Его постоянно тянет ко всякой нечисти: то дракон, то оруженосец — бывший слуга Доргнанелла. И вообще, эти постоянные визиты к Тел-Абарису! Ты уверен, что Арвис против своего желания попал в Шургам? Вы с королём слишком доверчивы.

— Ты говоришь бред! — гневно вскричал Гелерэйн. — Разве ты не видел, каким он вернулся из Шургама?

— Даже если бы видел, что с того? Можно изобразить что угодно. Может он специально принял такой вид, чтобы выглядеть жертвой тёмного властелина и мы бы поверили ему!

Гелерэйн помолчал, потом изрёк:

— Поедешь со мной в Минас Кан. Может быть, твои глаза скажут тебе хоть что-нибудь, раз сердце твоё молчит.

Обтрёпанный Минас Кан. Дракон, который готов ходить на цыпочках, чтобы не нарушать тишину. Спокойное лицо Нинэвэн, а главное, дух милосердия и заботы о страждущем и тихой радости, что все беды уже позади — немного смягчило Фарьяна. Но вид измождённого эльфа, то есть Арвиса, пробудил в нём больше презрения, чем жалости. «Если теперь такие эльфы, то эльфийский род вырождается!» — по думал он, хотя Гелерэйну ничего не сказал.

* * *

Но Арвис был настоящим эльфом. В этом Гелерэйн был прав. А эльфам не свойственны болезни и Арвис быстро поправлялся. Телом. Но душой оставался печален. Он стал молчалив, как-то несвойственно себе самому, спокоен и тих. В Дом Лау он приезжал несколько раз, но не оставался там подолгу. Он не чувствовал в себе силы быть воином, как раньше, а сидеть в бездействии и вызывать жалость к себе ему не хотелось. Он восстановил Минас Кан. К счастью, старая цитадель оказалась настолько прочной, что штурм и пожар не причинили ей больших разрушений. Старые слуги теперь служили новому господину рода Кан. Баргилина, жена, вернее, вдова Тел-Абариса, не возвращалась более в замок. Быть может, как Тел-Абарие и опасался, она решила сбежать от него и укрыться у матери. А может, узнав об осаде Минас Кана и гибели своего мужа, решила не видеть вовсе мрачных стен замка, где жизнь её весельем не отличалась.

Большого войска для охраны замка теперь не требовалось: на стене, над воротами, бессменно сидел Гет. Казалось бы всё хорошо. Но тело исцелить легче, чем душу. Изъязвлено не только тело, но вместе с ним и душа.

Вся юношеская восторженность Арвиса сгорела в пламени Шургама. То, что было — исчезло. Того, каким он был прежде, уже не существовало. Законно было бы сказать: «Теперь он стал другим». Но он ещё не стал. В том-то и дело. Арвису казалось, что он похож на часы, у которых вдруг сорвали маятник: весь механизм бестолково завертелся, стрелки понеслись по циферблату, как бешеные и этот пульсирующий хаос будет продолжаться до тех пор, пока не кончится завод или умелая рука не водворит маятник на место.

Но где та рука, что уравновесит душу Арвиса?

Он чувствовал себя будто виноватым за что-то, но не мог увидеть за собой вины. Виноватым за болезнь? Виноватым за диссонанс в душе? Он не хотел в таком состоянии входить в Дом Лау. Хотя он был там несколько раз, но видел, что не может присоединиться к гармонии Эльфийского Дома. Он ощущал себя исторгнутым и не мог войти обратно. Почему?

На самой глубине всех мыслей пробивалось на свет сознание несправедливости всего, что произошло с ним. (И это вместо благодарности за спасение!) Неотвязчиво в голову ему лез тот факт, что спасли его вовсе не эльфы, а та самая нечистая тварь, которой и ступать-то на землю Лау запрещено. А эльфы — Высокие эльфы — остались в стороне!

Всё это не так. И Арвис убеждал себя, что нити всех судеб направлены к Единому и помощь была дана через Гета потому, что так было удобнее. И дана была по пламенным просьбам эльфов, его братьев. Умом он это сознавал, но обида была живучей. Он не мог исцелиться — вернуть целостность своей душе. И это мешало войти в Дом Лау, как прежде.

О прошлом остался только плач.

Эльфы — песня моя.

Эльфы — глаза, как море. Безбрежное море. Они бездонны так же, как и оно и могут вместить в себя столько, что не представить смертному.

* * *

Дом Лау был прекрасным. Он и не мог быть иным, ведь это — Дом Эльфов. Он такой же, как прежде, но чуть иной будто бы сам живёт своей жизнью, без Арвиса. Там всё изменилось неуловимо, чуть-чуть. Словно Дом продолжил свой путь куда-то без Арвиса, а Арвис отстал и теперь не мог его догнать и оставался снаружи. Он уже не мог, как прежде, незаметно для себя и окружающих влиться в то общество, что наполняло и составляло Дом. Арвис везде казался себе некстати. Он потерял своё, хоть маленькое и незначительное, но своё место в этом Доме.

Во встречном взгляде он находил снисхождение или соболезнование, иногда доброжелательность. Но всегда за всем этим чувствовалась лёгкое отчуждение. Арвис ещё отчетливее понял, что не надо было покидать этого Дома, хоть на сколько-нибудь, что эта разлука с Домом Лау не прошла без следа прежде всего для него самого. Он знал теперь, очень ясно, что нельзя отсюда уходить, но окончательно войти в него у Арвиса больше не получалось. Он не мог ринуться и отдать всего себя без оглядки, потому что невольно оглядывался в мыслях своих на Минас Кан и на дракона на стене замка и не мог отцепиться от этого Минас Кана, хотя и не любил его. И так, запутавшись, стоял он недалеко от порога Дома Лау не имея сил подойти к королю и к сидящим возле него эльфам и присоединиться к ним, и не отпуская себя уйти из Дома Лау совсем и отчаяться.

И тут рядом с Арвисом оказался Фарьян. Что-то сказал, Арвис ответил. Какой-то пустяк, но с него завязался разговор, странный диалог, когда Фарьян настойчиво спрашивал и требовал ответа, словно вёл допрос, а Арвис отговаривался, надеясь, что каждая сказанная им фраза будет последней, разъяснит что-то Фарьяну и тот отстанет.

— Где ты живёшь сейчас? В Минас Кане? Ну и зачем ты там живешь? Что ты там найдёшь? Нужно жить здесь, если ты решил быть со Светлыми эльфами, — тон Фарьяна был какой-то пренебрежительный, словно его раздражало, что Арвис не поступает так, как он, Фарьян, считает правильным.

— Фарьян, мне нужно отдохнуть. У меня совсем нет сил, — оправдывался Арвис. Он всё ещё надеялся, что Фарьян поймёт и сам отстанет. В течении всего разговора Арвису не раз приходило в голову, что нужно его прекратить и не отвечать на вопросы Фарьяна, всё равно это ни к чему хорошему не приведёт. Но Арвису казалось как-то невежливо замолчать или просто отойти в сторону. И он продолжал отвечать, «как дурак».

— Ты думаешь, ты накопишь силы в своём Минас Кане? — всё так же пренебрежительно ухмыльнулся Фарьян. — Кто там с тобою в замке: люди — бывшие слуги твоего братца?

— Ты напрасно говоришь о них плохо. Это обычные люди.

— Лучше попроси у короля службу в какой-нибудь пограничной крепости, если тебе невмоготу расстаться со своим ненаглядным драконом. Какая тебе разница: что ты в Кане сидишь, что в другой крепости.

— Нет, какой бы лёгкой служба ни казалась, это всё-таки служба. Её нельзя нести кое-как. А так, как нужно я пока не могу.

Фарьян фыркнул.

— Наверное пребывание в Шургаме лишило тебя последнего разума! — Фарьян говорил уже зло.

— Фарьян, ну что ты прицепился ко мне?

— Нечего. Извини! — Фарьян будто выплюнул сквозь зубы своё «извини». — Просто хотел сказать тебе, что ты дурак!

Арвис отошёл в сторону. «Ерунда, конечно», — подумал он. Но эта ерунда окончательно выбила его из колеи. Ему очень захотелось уйти из Дома Лау прямо сейчас. Пока ещё никто, кроме Фарьяна, не обратил на него внимания. Уйти не на совсем, а только на сегодня.

«Ну не хочется мне находится тут и всё! Глупо, конечно, уходить из-за Фарьяна, но оставаться здесь просто сил нет! Как странно, — подумал Арвис. — Даже на то, чтобы просто остаться, тоже нужны силы...»

Арвис издали поклонился королю и вышел.

Куда идти? — да куда угодно! А ещё лучше — лететь!

* * *

Холодный свежий ветер бил в лицо. Хорошо, когда у тебя есть дракон и ты можешь полететь на нём куда глаза глядят. Какая-то маленькая частичка души Арвиса ещё пищала о том, что нельзя уходить из Дома Лау, нельзя! Тем более, из-за Фарьяна. Арвис был согласен — нельзя, но летел вперёд. Летел навстречу ветру и наслаждался его свежестью и холодом. Он упивался свободой в пространстве. Свободой от Фарьяна, и от Дома Лау, и от самого себя, своего разлада, тикающего хаоса, сорванного маятника. Иллюзия свободы пленила, как дурман. Так хотелось вырваться от того, что тяготило, что ему было всё равно: разбиться или улететь за три девять земель,

Гет выбрал себе дорогу высоко-высоко. Там без устали дуют ветра и живут облака. Он летел так высоко, что даже зоркие глаза эльфа с трудом могли разглядеть то, что осталось внизу, да он и не разглядывал. Гет летел куда придётся, куда глаза глядят, а Арвис не останавливал. Пускай будет, что будет! Ни направления, ни времени не существовало для них. Гет, окрылённый сознанием того, что Арвис с ним (бесценный Арвис!) и он тоже хочет мчаться вдаль и упиваться движением и полётом, не останавливался за день ни разу. Он был в таком состоянии, что если бы был лошадью, то непременно загнал бы сам себя. Но дракон более прочное создание и они долетели до заката и до незнакомого города.

Несомненно, городов было много, когда Гет проносился над ними по дороге облаков, но Арвис просто не смотрел на них. А этот увидел. Он примостился на краю долины и казался с высоты нагромождение детских кубиков. Арвис опустил Гета в стороне, в лесу. Если бы Гет знал, что за этим последует! Он бы ни за что не остановился и пролетел мимо. А последовало по-истине ужасное: Арвис собрался идти в незнакомый город. И один! Без него, без Гета! Верный Гет был ошеломлён. Он не желал расставаться с Арвисом — тот и так в последнее время не баловал его вниманием. Гет просто не мог отпустит Арвиса одного. Слишком близко было воспоминание о собственном воющем одиночестве, об ужасной потере своего хозяина, о бесконечных кружениях над страной мрака в поисках... следов или останков.

— Нет! Нет!

— Гет, я не могу врываться в незнакомый город на драконе. Я же не завоеватель.

— Ну если не можешь, так полетели отсюда! Зачем тебе этот город?

— Мне интересно.

— Это опасно!

— Не беспокойся. Со мной ничего не случится. Вот увидишь!

— Нет, ты не можешь так уйти — у тебя ведь даже нет оружия!

Это было правдой: благословлённые мечи остались в Минас Кане. Для визита в Дом Лау оружие ни к чему, а специально возвращаться за ним в Минас Кан перед тем, как полететь куда глаза глядят — нелепо.

— Успокойся. Я не собираюсь с ними драться. Просто посмотрю, что это за город и кто в нём живёт.

— А если они сами захотят драться с тобой?

— Тогда всё равно двух мечей будет мало.

— !!! — Гет издал вопль, выражающий всё его возмущение по поводу беспечности Арвиса.

— Вот что. Сиди здесь в лесу и жди. У меня есть Белый рог. — Трубя в этот рог Арвис звал Гета. — Если что-нибудь случится, я тебя позову. Хорошо?

Но Гету было не хорошо.

— Ты должен слушаться, — Арвис серьёзно посмотрел Гету в морду. Тот опустил голову и уткнул нос в землю.

Он обиделся. Он знал, что всё равно будет так, как решит Арвис, хотя бы он, Гет, считал это в корне не правильным. Но что тут скажешь?!!

— И вот ещё что, — весело добавил Арвис напоследок. — Не слоняйся, пожалуйста, под городскими стенами. А то все собаки и лошади города перемрут от разрыва сердца, учуяв твой запах.

Гет даже не улыбнулся. Арвис пошлёпал его по макушке ладонью, повернулся и пошёл. Гет сунулся было следом, но тут же был остановлен:

— Всё! Дальше не ходи.

Прошагав по лесной дороге с полчаса, Арвис услышал позади себя храпение, топот и окрики возницы:

— Тише! Тише! Ну что ты, глупая, напугалась? Волки что ли?

Арвиса обогнала шарахающая от каждого куста лошадь. Возница с трудом сдерживал её.

— Садитесь, мэер! А то не успеете то захода солнца. Ворота на ночь закроют.

Арвис, не раздумывая, запрыгнул в повозку, что напугало лошадь ещё больше — от драконьего духа не так-то просто было отделаться. Теперь лошадь понеслась так, что висевший на вожжах возница совсем не мог её сдержать. Пару раз он покосился на «мэера», но спрашивать, кто он такой — побоялся: мало ли что тот может ответить. Только подумал в раскаянии: «И кого это я взялся подвезти на свою голову?!»

Ошалевшая лошадь влетела в ворота в тот самый момент когда их собрались закрывать. Арвис спрыгнул с повозки. Возница умчался сию секунду не дожидаясь благодарности. Арвис огляделся. Первое, что бросалась в глаза — знаки траура повсюду: на тех же воротах, которые только что миновал Арвис, на домах...

Только в третьей корчме к нему, как иноземцу отнеслись более благодушно и он смог услышать о том, что произошло.

— Старая история! — пробубнил корчмарь. — Это все из-за принцессы.

— Из-за принцессы?

— Ну да. Траур тут — сколько себя помню. В это лето, говорят, восемьдесят первый год пошёл.

— Восемьдесят один год вы чтите память принцессы?

— Почему — память? Она до сих пор жива.

— Жива? — переспросил Арвис и подумал: что же могло случиться с этой старухой во дни её юности, восемьдесят один год назад?

— Я могу рассказать, если вам интересно. Старая байка! Теперь наверное никого в живых нет, кто видел принцессу до её заклятия. Только сам король, да сама принцесса. Король у нас — бодрый старик. Даром ему сто семнадцать лет. Говорят, он ждёт избавления и всё ещё верит в него. Хотя, на что тут надеяться — непонятно. Уже столько лет прошло! Кто родился в тот день — уже лежит в могиле, прожив целую жизнь. Только король всё ждёт, и всё ещё жив. И не отдаёт власти! — он повернулся к Арвису. — У нас, мэер, такой закон: король должен сам возложить свою корону на голову преемника или наследника. Иначе коронование считается недействительным. Но король упорствует. Кроме принцессы у него нет детей. И если умрёт он, вместе с ним умрёт и династия. Ему всё равно придётся отдать корону кому-то из приближённых, иначе после его смерти развернётся такая драка за престол — о-го-го! Прямого-то наследника нет и все, кто хоть каким-то боком относится к предкам короля, ломануться во дворец отстаивать свои права. Старик не может этого не понимать. Он не настолько упрям. Думаю, он всё же возложит корону хоть на князя Северного Генчура или на своего троюродного...

— Так что же произошло с принцессой? — перебил политические прогнозы корчмаря Арвис. Корчмарь махнул рукой, то ли не желая говорить, то ли сам не зная ответа на этот вопрос.

— Говорят, какой-то колдун на неё чары напустил.

— И что же?

— Ну и она стала... такая! Ну, такая... Как бы так сказать... — корчмарь терялся в поисках более деликатного слова для описания состояния царственного отпрыска.

— Кто её околдовал? — спросил Арвис с трепетом ожидая услышать упоминание о «вездесущем» Мэджисе.

— Да я не помню! Меня-то тогда ещё на свете не было. Старик мой говорил, что какой-то... как его?. Зар-Сил?.. — неуверенно составил буквы корчмарь.

— Сарсилл? — переспросил Арвис.

— Да, наверное так.

— Он же умер давно!

— Чего не знаю, того не знаю. Но чары существуют исправно!

— Как пройти во дворец? — серьёзно спросил Арвис.

— Да вы что, мэер! Вы же ничего ещё не знаете! Слушайте! — Корчмарь собрался продолжить свой рассказ дальше и обстоятельнее. — Король давным-давно издал указ: кто освободит принцессу от чар, тому он её отдаст в жёны и передаст свою власть и корону. Представляете, после такого заявления целые толпы женихов ринулись во дворец. Однако, всё не так-то просто. Принцесса выглядит очень...очень... Ну, в общем, царственной особе так выглядеть не подобает. И это было бы ужасно, если бы все эти несостоявшиеся женихи разнесли во все стороны весть о том, как выглядит принцесса. Это оскорбительно для короля!.. и для всего нашего народа!.. Я его понимаю. И король издал второй указ, по которому каждый, кто возьмётся излечить принцессу и ничего не сможет сделать, будет обезглавлен! — корчмарь покосился на Арвиса. — Думаете, жестоко? А что делать?

Арвис пожал плечами.

— Женихов сразу поубавилось, — продолжал корчмарь. — Но охотники до трона и до руки принцессы всё же находились. И что правда, то правда: каждый, кто входил во дворец — от туда не возвращался.

Корчмарь снова помолчал и снова покосился на Арвиса.

— Правда есть такой слух, что король вовсе не такой кровожадный. То есть, король, действительно не жесток, безо всяких слухов, а слух другой: что он не казнит тех, кто ничем не смог помочь принцессе, а тайной дорогой высылает их из страны, под страхом смерти запрещая возвращаться. Не знаю, может это только слух, но незадачливых женихов, действительно, больше никто не видел. — И корчмарь победоносно посмотрел на Арвиса.

— И это всё?

— А вам что, мало? — изумился корчмарь.

Арвис улыбнулся.

— И всё-таки, покажи мне дорогу во дворец.

— Вы решили идти? Учтите: сплетни о том, что женихов не казнят, а изгоняют это всего лишь сплетни! Может, их всё-таки казнят!

Но Арвис только головой покачал. Он наскреб по карманам мелочь, чтобы заплатить за стакан вина, который был обязательным приложением к рассказу корчмаря, и вышел на вечернюю мостовую.

Здравый смысл с удовольствием подсказал бы, что лучше искать не дворец, а ночлег. А к королю отправиться завтра утром. Но Арвис был не склонен его слушать.

Мостовая под лунным светом чиста и аккуратна. Люди любят свой город. Так же, как и короля, и свою несчастную принцессу. Иначе бы нашли способ свергнуть его или заставить поменять своё решение. Каждому народу дан тот правитель, который ему нужен.

Что же, однако, Арвис скажет во дворце? — Очередной освободитель явился! А что у него спросят? Назваться эльфом из Дома Лау, назвать своё имя — Арвис Кан? Нет, всё не так! Говорить всё это не хотелось. Во-первых, сейчас, после Шургама он мало походил на эльфа. Во всяком случае, на такого эльфа, какого обычно представляют себе люди: высокого, статного, превосходящего их во всём — легендарное существо. Нет... Рост и внешность никуда не делись, но нечто в его облике притупилось, потерялось. Он опустил голову и поник плечами. Нет, он мало походил на эльфа — существо-легенду, а потом, вправе ли он сейчас считать себя эльфом Дома Лау? Он был там раньше, но теперь... А ещё меньше ему хотелось произносить вслух своё имя — Арвис Кан.

Всё вместе не вязалось: эльф — не эльф, воин — не воин. Витязем Дома Лау в полной мере он назвать себя не мог, а Каном мог, но не хотел.

— Ладно, пускай получится, как получится!

Получилось весьма странно.

Арвис уверенно постучал в ворота дворца, вызвал начальника стражи и заявил, что ему необходимо видеть короля. Начальник стражи воззрился на незнакомого витязя и, посмотрев так на него не очень долго, произнес негромко и неуверенно:

— Идите за мной.

И даже имени не спросил. Бывают в жизни такие моменты, когда не требуются ни уставы, ни обычаи. Когда то великое, что движется на тебя не нуждается в логике и законах. Лучше посторониться и пропустить, ибо чему суждено, то всё разно свершится с твоей ли помощью или перешагнув через тебя? Откуда старший воин охраны понял это — он и сам бы не смог объяснить.

Король ждал несмотря на поздний час. Он не отложил визит на утро, он ждал именно сейчас. Это был высокий, абсолютно прямой старик, с волосами цвета благородного серебра. Он смотрел на Арвиса требовательно и строго.

— Что ты хочешь сказать мне? — голос короля был твёрд и уверен, как его взгляд.

— Я хочу видеть принцессу.

— Ты хочешь сказать, что можешь помочь ей?

— Я сделаю всё, что с могу.

— Этого слишком мало. Я должен быть уверен, что ты сможешь помочь ей. Иначе я не позволю тебе видеть её!

Старик был непреклонен. Да, такой человек мог прогневать Сарсилла, тем более, восемьдесят один год назад.

— Я не могу обещать того, чего не знаю. Я должен видеть принцессу, чтобы знать.

— Ещё не хватало, чтобы ты смотрел на неё просто так! Здесь не зверинец!! — голос, раздавшийся в стасемнадцатилетней груди был громок и грозен.

— Но я не уйду, не увидев её! — голос Арвиса был звонок, он прорезал налёт печали и накипь боли Шургама и зазвучал громко и уверенно, как серебряная струна.

Король отступил. Но не уступал.

— Раньше таких, как ты, приходило много, но все они были подобны пустому колоколу, который имеет в себе только железный язык для звона — больше ничего! Я не верю больше никому!

— Неправда, король! Если бы ты не верил — ты бы давно сложил с себя корону. Ты ждёшь избавления. Как и сама принцесса!

Король с годами потерял способность краснеть. Иначе яркая краска его лица показала бы степень гнева на такую дерзость.

— Ты нагл!

— Я прав!

— Ты будешь казнён, если ничего не сможешь сделать!

Арвис опустил голову.

— Я уповаю на ваше милосердие. И справедливость.

— Хорошо! Полчаса. Нет! Это слишком много для моей дочери. Ей будет слишком тяжело. Четверть часа!

— Нет, король! Я пробуду у принцессы столько, сколько будет нужно.

* * *

Принцесса была заперта на ключ. Две маленькие смежные комнаты составляли её покои. Окна — за тяжёлыми портьерами. Служанка недовольно ворчит: «Опять пришли мучить несчастную! — Уж сколько лет! Пора бы оставить в покое!» — и уж совсем про себя, но у Арвиса хороший слух: «Женишки! Всем трона хочется!»

Принцесса выглядела, как умалишённая, как зверь. Маленькая, сморщенная, очень истощённая. Одеянием ей служили лохмотья и длинные спутанные волосы. Она сидела на своём ложе и только посверкивала злобным взглядом на вошедших. Кого-то она напомнила Арвису. Тех созданий, что — были в штольнях? Орка?

Арвис сел в угол и стал тихо наблюдать за всем происходящим. Наконец, проворчавшись, с ним заговорила служанка. Ей ведь тоже скучно целыми днями сидеть наедине этим зверёнышем, да что там зверёныш! Ещё хуже. Собака или кошка — те хоть ласкаются, понимают, что от них хотят. А эта несчастная совсем ничего не мыслит. Даже кормить приходится насильно — сама не ест. Кричит, вырывается, еду выплёвывает. Много так не накормишь. Потому и такая худая. Одежду любую срывает...

И служанка неожиданно горько расплакалась, уронив на колени свои сильные руки, которыми она много лет насильно кормила принцессу. Арвис отвёл её в смежную комнату — обычную комнату женщины-прислуги, а сам вернулся обратно, в тишину ночи, в полумрак покоев, туда, где восемьдесят один год продолжается беда.

Судя по блеску глаз, принцесса не спит. Да и спит ли она когда-нибудь, если почти не ест? Условие освобождения от чар — как в сказке: поцеловать принцессу. Но и тут не всё просто. Из многочисленных претерпевших попытки расколдовать принцессу, некоторые пересиливали себя и целовали это создание, но... Но всё оставалось по-прежнему. Создание внушало омерзение и ничего больше. Пожалуй, ещё ужас от того, что таким может быть человек.

Всё сотворено благим. И эльфы, и люди, и прочие создания. Зло ничто не может сотворить — даже самого маленького карлика. Зло может только извратить то, что уже было создано раньше. Из самых первых, из перворожденных эльфов, из тех, кто заблудился в изначальной ночи без солнца и луны, властитель мрака выбрал себе жертв, которых вверг в узилища и долгими истязаниями и ужасами спустил их до состояния орков. Вот какими могут быть те, кто могли бы быть эльфами. Это видят все. Правда, не все это знают.

И эта девушка, когда-то, восемьдесят один год назад, жила совсем не так и совсем не для того, чтобы следующие восемьдесят лет просидеть, как зверь, на своем ложе, никуда не сходя и потеряв человеческий облик. Время и жизнь для неё остановились, и существование её, в полной мере, жизнью не являлось.

То, что видят все и чем смущаются — не лицо её вовсе. Напрасно смущаются. Они видят лишь чары, действие чар. Сама принцесса — лица её не видно, лицо её подавлено тёмным, пришедшем извне, посланным чьей-то злой волей. Но как же страдает то, настоящее лицо принцессы! Как страдает она сама, потому, что является вместилищем тьмы столько лет! Ее страдания, должно быть, неописуемы. Арвис был внутри Шургама, а тут — Шургам внутри неё. Мука, длящаяся более восьмидесяти лет. И неизвестно, сколько ещё продлится. Ни сна ни отдыха, ни минуты покоя за все десятилетия. Лишь постоянное ношение в себе страшной частицы тьмы. Как истерзана душа её!

Только Свету дано победить тьму. Человек ли то или эльф бессильны.

Арвис подошёл к принцессе. Она смотрела в темноте настороженно, но не двигалась с места.

«Зачем я пришёл сюда, ворвался в чужой дом? — подумалось Арвису. — Разве я могу здесь что-нибудь сделать? Там, на берегу у Дома Лау, с Сивисмаром было совсем другое. У него было такое стремление к Свету, что ему ничто не могло противостоять! Нет, дело даже не в Сивисмаре. Он один со своим стремлением ничего не сделал бы, если бы не пришёл на помощь Гелерэйн. Никто, кроме Великого эльфа не смог бы этого сделать. Но и это не все. Один Гелерэйн тоже ничего не сделал бы, если бы не было на то произволения Высших Сил. И дело тут не в мудрости или опыте. Но если так, то может быть, Владыко, по нескончаемой милости своей помилует и это несчастное создание?!»

И Арвис прошептал:

— Нет у меня ни прав, ни заслуг, чтобы рассчитывать на помощь Твою. Но если просить о помощи, то кого, как ни Свет! Кто может помочь тут: и человек и эльф — лишь слабые младенцы и ничтожна сила их. Только к Свету могу воззвать я, ибо кроме Света никто не может победить мрак. Ты можешь всё, а я — ничто. Обрати силу свою в милость и помилуй страждущую. Пусть уйдёт недуг и освободит создание, претерпевшее столько мучений!

Никто не смог увидеть сквозь искажённый облик ту, настоящую принцессу. Ту, какой она была создана и какой была до нашествия тёмной силы. Но Арвис смог увидеть и преклониться перед той, невинно мучимой, перед той, которую не видит никто, и, увидев, он поцеловал именно ту.

Старый король тоже не спал в эту ночь. И когда раздался тот неистовый крик, он первым ворвался в покои принцессы. За ним, с факелами и мечами вбежали ещё несколько человек. Остальные слуги, что прибежали на крик, не поместились в покоях. Они толпились в коридоре, заглядывая через дверь.

Принцесса металась по ложу и кричала, словно обожженная болью.

— Что ты с ней сделал? — вскричал король. И голос его был уже не грозен, то был дрожащий голос старца, близкого к могиле. Голос, что срывался от боли его дочери. Тут принцесса вскрикнула в последний раз, вздрогнула и упала на ложе.

— Она умерла! — воскликнул король. Он подался к дочери, но остановился боясь приблизиться к скрюченному телу.

— Нет, — ответил Арвис. — Она не умерла.

Он был уверен. Он подошёл к принцессе, подобрал размётанное покрывало и накрыл им девушку. Он взял её за тонкую, высохшую руку. Она безжизненно повисла в его ладони. Арвис убрал с лица девушки спутавшиеся волосы и позвал:

— Очнись! Очнись, слышишь! Тебя ждут.

Принцесса пошевелилась, потом вздохнула и посмотрела. Именно посмотрела! Это был осмысленный взгляд разумного существа. Она обвела глазами всех присутствующих, потом посмотрела на Арвиса, что стоял у её изголовья и едва слышно произнесла: «Где я?»

Король сделал несколько шагов к дочери. Старые ноги его подкосились и он опустился на колени возле ложа!

Глаза его блестели, а губы тряслись. Он не мог поверить, так быстро поверить в то, чего ждал восемьдесят один год. Боясь обознаться, он не верил своим глазам и продолжал всматриваться. Боясь ослышаться, он не верил своим ушам и продолжал вслушиваться в слабый голос дочери.

— Кто вы?.. — с трудом произнесла принцесса. Губы её были обкусаны до крови, а язык был всегда пересохшим от жажды.

— Ты не узнаёшь меня? Девочка моя! Конечно, прошло столько лет?..

Принцесса напряжённо всматривалась в лицо, которое показалось бы родным, если бы знакомые черты не были так состарены временем.

— Вы?.. — неуверенно произнесла она и протянула руку, желая осязанием подтвердить свою догадку. Но не успела она коснуться пальцами лица своего старого отца, как, увидев свою руку, с удивлением уставилась на высохшую, потемневшую ладонь. Потом, с изумлением перевела взгляд на себя и увидев тощий силуэт под покрывалом, с лёгким вскриком поспешила спрятаться в глубине ложа, под пологом.

— Уйдите все! — приказал Арвис. — Дайте принцессе отдохнуть.

Потом повернулся к обомлевшей служанке: «Накормите принцессу и пусть как следует выспится».

Потрясённые придворные вышли. Король стоял на коленях до тех пор, пока кто-то из вельмож не увёл его под руку. Оглянувшись несколько раз на дочь, он вышел вслед за всеми. Последним покинул покои Арвис. Старый король был в таком состоянии, что ему самому требовался отдых не меньше, чем принцессе.

А Арвис? Радость от того, что он увидел великую милость и великую силу Света — та радость мирно угнездилась в его груди. Он придремал немножко, потом поел, что принесли и, с утра пораньше, вознамерился покинуть дворец.

Ни придворным, ни охране это не понравилось. Будить старого короля они не осмелились, а потому решили оставить Арвиса до времени, когда король проснётся и сам распорядится о его судьбе. Но так как по-хорошему Арвис оставаться не захотел, его схватили и заперли.

Король по пробуждении сначала потребовал отчёта у своего советника за последнюю ночь. Старик опасался, что чудо ему только приснилось. Но когда он выслушал и заключительные слова о том, что иноземного витязя заперли на замок, он сделался недоволен и счастлив одновременно. Но прежде, чем идти к Арвису, он снова пошёл в покои принцессы и там, стоя на цыпочках, долгое время созерцал из-за полога свою величайшую драгоценность, свою осуществившуюся мечту. Вернувшись к себе он велел привести Арвиса.

— Прости мой дорогой друг! Слуги так грубо обошлись с тобой! Я надеюсь, ты забудешь эту маленькую обиду. Теперь ты будешь королём этой страны, ты будешь моим наследником!

Арвис улыбнулся.

— Простите, король, это не возможно! Я не могу принять ни вашего венца, ни руки принцессы.

— Почему? — король был изумлён.

— Я служу другому королю и не хочу оставлять эту службу. Я только хотел помочь принцессе. В мои намерения не входило становиться правителем этой страны.

Король улыбнулся и не поверил. Он не хотел и не мог поверить в то, что говорит этот витязь без меча.

Арвис понимал, что всё это очень не хорошо с его стороны. Но он также понимал, что иначе поступить не может. А значит, чем скорее он уйдёт, тем лучше. Он поклонился и вышел. Но король тоже не мог согласиться с весьма неразумным, на его взгляд, решением.

— Догоните его! — крикнул он слугам. Но Арвис уже разобрался в планировке дворца и догнать его было не так то просто. Тем более, что он бежал не к выходу, как ожидали, а куда-то дальше и выше по лестницам и этажам. Так он выбежал к самой высокой башне во дворце. Слуги бежали следом не понимая куда, но не отставая.

Арвис вбежал по лестнице на самый верх. Башню венчала крытая смотровая площадка. Арвис открыл окно и выбрался наружу. Тут слуги встали в нерешительности. Повторить такой трюк на большой высоте никто не осмеливался.

— Господин!.. Мэер!.. Спускайтесь вниз!

Но Арвис и не думал. Он достал свой Белый рог и протрубил длинную незнакомую мелодию. Ещё не замерли последние звуки, как стоящие в башне слуги увидели, что из-за леса поднялась и летит в направлении дворца гигантская птица. Она быстро приближалась, а по приближении приобрела ужасные формы дракона.

Теперь дракон стал виден и в городе. И хотя никто раньше не видел подобных тварей, все единодушно определили его принадлежность и среагировали подобающим образом: кто-то завопил и кинулся ничком на землю, кто-то прятался в дома и подвалы, но кое-кто схватил копья и стал натягивать боевые луки.

— Не стреляйте! Это мой дракон, — крикнул Арвис сверху. — Прощайте!

Дракон сделал низкий круг над самой башней. Арвис схватился за ошейник-ожерелье на его шее и вскочил на него. Дракон быстро поднялся и улетел, оставив изумлённых людей под ярким светом солнца, которое больше не скрывали траурные покрывала.

* * *

Дом Лау.

Никакая корона не могла заменить Арвису счастья служить Высокому народу. То, что видел он прошлой ночью, то, к чему прикоснулся в слове, в просьбе, в мольбе — переменило всё вокруг. Переменило и его самого. Исчезло безумство сорванного маятника. И вообще эти дурацкие часы исчезли и Арвис не вспоминал больше о них.

Исцелилась принцесса, исцелился и он сам.

Нет ничего прекраснее Света! Сила его велика, а милость — безгранична. «Как можно не почитать его и не служить тем, кто несёт на себе отблески этого Вечного Света! Что за помрачение нашло на меня, — думал Арвис. — Может быть то была тень страны мрака, которая застилала глаза, как траур. Но теперь она растаяла. Скорее, скорее вернуться в Дом Лау, к Высокому народу эльфов».

Арвис возвращался. На душе его было легко и свободно. Всё тёмное, что давило на него, исчезло, осталось где-то, Арвис даже не заметил, где. Снова всё казалось прекрасным: небо, солнце, ветер и Дом Лау впереди.

Он вспомнил о Фарьяне и теперь понять не мог, за что он так рассердился на него. Фарьян — отважный воин, доблестный слуга своего короля. У него можно только поучиться смелости и прямодушию.

Прочь все сомнения! Вперёд к эльфам!

* * *

Появление Арвиса было неожиданно и, может быть, не совсем вовремя. Но у Арвиса был такой восторженный вид, что его пропустили к Лаулиссиану: «Наверное, что-то важное случилось».

— Мой король! Прости меня! — воскликнул Арвис, бросаясь к его ногам. Король мягко улыбнулся и кивнул ему: «Говори».

— Я хочу принести тебе присягу!

— Ты уже присягал мне.

— Нет! Я присягал тебе только как воин — Арвис, мальчишка, которого ты подобрал из милости. Арвис, не знающий ни роду ни племени своего. Теперь я хочу присягнуть тебе от имени всего рода Кан. Теперь — я глава этого рода, хотя и единственный его представитель. И я хочу, что бы род отныне и всегда служил Дому Лау. Пусть мой род с этого дня не будет носить имя изгоев, тёмных эльфов. Пусть все эльфы рода Кан будут называться только твоими верными слугами. Я хочу, чтобы каждый, кто упомянет имя Кан, добавлял бы не «Тёмный эльф», а «Тот, что служит Дому Лау».

— Будь по-твоему, — ответствовал король. — Но помни, это ко многому обязывает. Ты — ручаешься за всех своих потомков. Теперь если кто-нибудь из Канов покинет своего короля, из-за твоей клятвы он будет считаться предателем. Он вернётся под Рок Канов.

— Пусть будет так! — воскликнул Арвис.

К Девятому сказанию: http://proza.ru/2024/07/11/1274