Сказание пятнадцатое

 Всю свою жизнь Мэджис приходил к таким народам, которые готовы были его принять. А этот — народ долины Белой крепости — был последней его надеждой. Что такое болезнь — это не зараза и не холод, это готовность заболеть. Здесь люди забыли что-то главное и потому поддались, а раз поддались — он воцарился. Долину Белой крепости Мэджис оставил напоследок потому, что был уверен в ней: если в других не получится, долина Белой крепости всё равно останется за ним. Теперь Мэджис ждал. О том, что в сюда идут эльфы он узнал заранее, но недостаточно рано для того, чтобы что-то изменить.

О том, как ведёт себя человек, когда он ожидает казни — написано много романов. О том, что думает человек перед решающим сражением, тоже немало писано. Но человеку, по умыслу, не дано знать свою судьбу. Ему не известен даже завтрашний день, не то что время смерти. Он не может знать, какой бой будет решающим, какая казнь состоится не сорванная побегом и не остановленная помилованием.

Однако, Мельтиаф Мэджис был уже не совсем человек и что его ждёт теперь — он знал. Он знал, что это конец и менять что-либо — поздно. Не убежать, не отложить, не перенести. Этого не знал даже Арвис, но маг знал.

Его чёрные воины приходили к нему с докладами и донесениями о том, что происходит в Белой крепости, но Мэджис, прозванный здесь Нэйаре Киром, только отмахивался от них. Это было уже не важно. Он всё знал, но всё-таки, по-человечески, не мог в это поверить. Неужели то, что он создавал своим трудом, все его знания и опыт, всё, что он собрал за долгое время, будет разрушено вместе с ним.

«Оно и так уже разрушено, — подумал Мэджис. — Кругом — одни бреши!» Долина Белой крепости и Чёрная крепость были последним его укрытием, где он надеялся отсидеться, накопить силы, по-стариковски поправить здоровье Мэджис улыбнулся. Всю жизнь он носил обманчивый образ старца. Он так привык к нему, что забыл, был ли когда-нибудь молодым.

Один из его учеников носил не менее обманчивый образ юности, которая длилась, без малого, сто лет. Он назывался Весарлан и жил в Радужном дворце. Над его домом всегда стояло подобие радуги, которая, на деле охраняла его. Дворец-радуга, хозяин вечно молод, статен и красив лицом. Несмотря на мудрость своего имени, а полностью оно звучало: Даг-Амир Becapлан, так вот, этот неглупый вечный юноша с дуру сцепился с Сивисмаром. Понадеялся, что он умнее бывшего тролля. Да, умнее. Но он не учёл, что Сивисмар уже не один, что на его стороне — Свет. И этот вечно-юный глупец надеялся победить!

Он собрал подобие Короны Горных Королей, Но чтобы она содержала в себе всю прошлую силу, её пришлось сделать немереных размеров. У Весарлана силы и знаний было куда меньше, чем у властителя мрака. Корона весила, как хороший телёнок. Воистину, такое сооружении мог выдержать на голове только Сивисмар.

Весарлан не рассчитал, что ему предстоит бороться уже не с Сивисмаром, а со Светом. И он проиграл. Угасла радуга над утончённо-роскошным дворцом и Даг-Амира Весарлана больше нет.

Почему маг вспомнил всё это именно теперь? Потому, что ему предстоит повторить то же самое? Да, его ученик Весарлан оказался глуп. А он, Мэджис, умён? Он просмотрел этого эльфийского мальчишку, выскочку без роду, без племени. Хотя нет, и род, и племя у него были и Мельтиаф Мэджис даже рассчитывал, что род Кан, и Абарис, и всё подобное, сыграет на него. Но оказалось наоборот.

Да, халатность, собственная небрежность тому виной. Он упустил мальчишку. Надо было вовремя обратить на него внимание, ещё тогда, в Айреда-Ир, когда он не попал под влияние толпы, не обманулся, не пошёл за ним.. А потом? Потом этот ребёнок оказался настолько решителен и нагл, что отсёк Мэджису руку. Но маг и тогда рассмотрел это как неудачу, как несчастный случай. А потом, с Инкатом опять не придал особого внимания. Приписал всё тому, что это Инкат сам вышел из повиновения, а Арвис так, сбоку. Но если бы не Арвис, Инкат бы не взбунтовался.

«В Шургаме я его и вовсе прозевал, — перебирал в памяти маг. — Он мог бы стать моим! Ну в крайнем случае — ничьим, то есть мёртвым. А теперь уже поздно. Но самое глупое — что я повторил ошибку Весарлана. Этого Кана нужно было не игнорировать и даже не побеждать. Его надо было сразу убить! Теперь поздно. Он пришёл, чтобы убить меня. И это будет».

Черная крепость дёргалась, как больной в лихорадке: не зная защищаться ли, бежать или сдаваться. Но маг не удостоил своих командиров даже слова. Они перестали для него существовать. Теперь существовал только он и Арвис. Только они в вдвоём, да и то ненадолго.

* * *

Горы кругом. Арвису сейчас пришло в голову, что большинство событий, самых важных в его жизни, происходило в горах. Разных: горы вокруг замка Сарсилла, горы Айреда-Ир, в горах он нашёл Гета. Горы были у старого Дома Лау. Зааран-Тир — сама скала. Скалы и теперь. «Черные» это только название. На самом деле они обыкновенные, серые и им всё равно, что на них сидит какой-то колдун. Добро — зло. Белое — чёрное. Жизнь — смерть.

На этом вертится любой сюжет, если книга не совсем уж тупая. А если она претендует на большее, она будет говорить, что «белое» и «чёрное» — лишь символы. Что в мире не бывает только белого и чёрного, а сплошь полутона. Что жизнь может быть злом... «...и выкидыш счастливее его...», а смерть может быть благом.

Попалась мне как-то на глаза детская песенка о том, что добрый должен непременно победить злого. А победа его заключается в том, «Чтобы добрый чтобы злого стать хорошим убедил». Вот так: убедил стать хорошим, а вовсе не убил. Победа — это не чья-то смерть, в частности, твоего врага. Победа — это победа, а смерть — это смерть, то есть, разрушение. Но если без смерти врага не победить никак? — всё равно. Победа не может быть сопряжена со смертью. Они несовместимы. Если она совмещены, значит, это не настоящая победа.

* * *

Был полдень. Войско эльфов достигло Долины Белой крепости и встало лагерем. Мэджис взял осёдланную лошадь — первую попавшуюся, которая стояла у коновязи и выехал из бокового хода. Он поскакал в горы, серые и безликие, которым было всё равно, кто по ним скачет. Он знал, что Арвис поймёт и поедет за ним. И Арвис поехал. Один. Вслед ему направились было другие воины, но он остановил их. Это была его битва.

Горы, которые не слышали песен об эльфах, несли на себе колдуна. И лошадь несла его и не пыталась сбросить или сопротивляться ему. Это была обыкновенная лошадь, неопределённой тёмной масти. Маг остановил её за одним из поворотов дороги. Арвис выехал следом.

Мэджис ждал. Мчаться дальше не было смысла — от грядущего не уйдёшь. Не нужно искать места для поединка: место не имело значения. Арвис уже победил, хотя он ещё не знал того. Осталось только последнее слово Мельтиафа Мэджиса, его последнее деяние, а для него не важно было место.

— Ты победил, — произнёс маг. Не устало и не обречённо — он констатировал факт, словно речь шла не о жизни, а о игре, в которой он проиграл партию. — Ты победил, но не радуйся. За всё нужно платить. И за победу то же. Я всё-таки маг и цена победы надо мною будет велика.

Арвис стоял на месте. Лошадь переступала с ноги на ногу, махала хвостом, но Арвис не двигался дальше. Он предполагал, он знал в Мэджисе большую силу, настолько большую, что никогда не пытался с ним состязаться. Он только противился в меру своих сил, желая вполне конкретного: свободы Геро и Айреды-Ир, свободы Инката, своей свободы. Он понимал, что маленькую, ограниченную часть у Мэджиса отнять можно, хотя и трудно. Но сам Мэджис — сила весьма огромная. Теперь же Арвис встал против всего Мэджиса. Встал, не представляя исхода. Но получается всегда не так, как ожидаешь. Услышав ту короткую, но странную речь, Арвис дрогнул. Он всегда опасался мага, но теперь непонятные слова пробудили не просто тревогу — как эхо ещё несуществующего крика, зазияло в его душе ощущение бездонной пустоты.

— Прими же последний удар обречённого!

Маг спрыгнул с лошади, с серой лошади, которой было всё равно, и, не успев коснуться земли, стал весь охвачен пламенем. Нет, то было не пламя, то был сам Мэджис. Он пронёсся над головой Арвиса, не тронув его и теперь пронизал воздух в направлении лагеря эльфов. На мгновение Арвису показалось, что Мэджис обрушится и попалит либо Белую крепость, либо их лагерь. Но он мгновенно почувствовал, что это не так, что маг жаждет конкретного. Арвис повернул коня и помчался обратно, но ему было уже не успеть. Сгусток пламени, шар огня, последний вздох колдовства мага ударился в вершину одной из скал. В одну из ни чем не примечательных серых скал, которой было всё равно, где стоять и стоять ли вообще. Примечательно эта скала была только одним: под ней стоял Бина. В отдалении от всех, один.

Скала вся разом пошла сеткой мелких трещин. Она даже не обрушилась, она осела грудой щебня, покрыв маленького оруженосца многими тоннами.

— Бина!!!

От этого крика пробудились равнодушные скалы. Огромный крик они разбили на бесчисленное множество осколков, которые и по сей день носятся в этих горах, налетая на одинокого путника и несутся дальше не зная ни отдыха, ни пристанища.

— Бина!

Но на этот крик не кому было ответить. Нагромождение камней, которое только что было скалой — немо и глухо.

Все окончилось одной битвой — даже не битвой — одним ударом, одним криком, одной победой, одной потерей. Мгновение — и оно перевернуло всё. Маг рассчитал верно: цена его жизни была неподъёмна для Арвиса. Что из того, что Мэджиса не существует больше? Что с того, что Чёрная крепость сдалась без боя. Победа? Её нет. Есть только зияющая бездна пустоты. Не стало Бины. Этот скромный юноша, занимал, оказывается, так много места, что в оставшуюся от него пустоту провалилось всё, что было вокруг.

Торжество это или траур — Арвис так и не понял. Не надо ни того, ни другого. Он уводит своих воинов на Север. Туда, где стоит Зааран-Тир. Туда, где правит Лаулиссиан. Несколько дней прошли со времени победы над Чёрной крепостью, но Арвис не видел их. Он не видел ни дня, ни ночи, ни солнца, ни луны. Глаза его были застланы печалью. Жертв мало. Всего лишь один эльфийский воин. Да и то не воин — оруженосец. Но кто сказал такое нелепое, невозможное сочетание слов: «Жертв мало»? Самое невероятное сочетание слов на свете. Жертв не может быть мало. Одна жизнь — это слишком много. Это угаснувший мир, это вселенная, которая перестала существовать. Сколько бы вселенных не зародилось вновь, они будут иные, потому что каждая из них — неповторима. А этой не будет никогда.

«Жертв мало» — погиб всего лишь один мир. Всего лишь часть мира отнята у каждого, кто знал милого мальчика с тихой улыбкой.

Само трудное — не возроптать. Apвис так не хотел брать Бину с собой! Он хотел оставить его в Зааран-Тире вместо себя. Но Лаулиссиан настоял. Зачем? «Албин не даст твоему сердцу ожесточиться». Да, это так. Но теперь сердце Арвиса разрывается. Оно не в состоянии вместить того, что пало на него.

Самое трудное — не допустить в сердце ропот.

— Мы едем обратно! — это были первые слова, которые сказал Арвис после того, как очнулся. Правильно. Раненный зверь бежит в логово. Застигнутый бедой человек спешит домой. Самое трудное — не возроптать. Принять всё, что случилось. Но что делать, когда нет сил принять?.. Нет сил поднять голову навстречу солнцу, нет сил встретиться взглядом с близкими. Но с одним взглядом ему пришлось встретиться. Это была Гармэт. Она встречала его на пороге Зааран-Тира. Она спустилась в мёртвую долину и сухие камни осветились сиянием жизни, потому, что на руках её был ребёнок. Сын Арвиса, который родился в день его сражения с Мэджисом, в день гибели Бины.

Арвис принял его на руки и спросил Гармэт:

— Как ты назвала его?

— Назови его ты.

— Хорошо. Я назову его — Дар Потерявшему.

* * *

Человек не знает, что такое смерть, потому, что когда он узнаёт это, он перестаёт быть человеком. Маленький ребёнок боится смерти подсознательно. А когда ребёнок вырастает, он, стыдясь уличения в детских страхах, начинает демонстративно не замечать, презирать, смеяться над смертью, иногда имея при этом некоторое удовлетворение в своей жажде самоутверждения. И только став взрослым и изведав некоторую посланную ему часть жизни, он начинает догадываться о том, что такое смерть. Словно в темноте прикоснулся к чему-то вскользь, неловко, быстро, лишь на мгновение, но сразу ощутил, что это есть нечто гигантское и холодное, простирающееся до неизмеримых просторов.

Смерть та, которая рядом с тобой, та, которая близко от тебя, смерть близкого — ты мало думаешь о вечности и атомах. Главное — это потеря, потеря навсегда. Не думаешь о том, как ему должно быть плохо, потому, что считается, что ему должно быть — никак, а думаешь, как плохо тебе без него. Это твоя потеря: ты потерял друга. А он — весь мир. Навсегда.

* * *

Шли дни, но Арвис уже не походил на прежнего Арвиса. Он никогда не упоминал о Бине и ничего о нём не рассказывал. Он нёс службу, как и прежде. Он почти не покидал Зааран-Тира и даже в Доме Лаулиссиана бывал редко, разве тот сам его вызывал. Он молчал бы месяцами, если бы служба не требовала от него произносить слова.

Он оставил свои книги и мало виделся с Гармэт и маленьким сыном. Что же он делал, когда никто не беспокоил и его? — Ничего. Он молча сидел в Главном зале, на своём троне, возле которого, с правой стороны когда-то стоял Бина.

«Альбин был дан мне... И теперь взят... Как я могу роптать на то?» — Ты говоришь словами, но сердце твоё не может примириться.

Арвис не слышал, как к нему подошёл Гелерэйн.

— Утешься, мы скоро уйдём за океан. Там забываются печали и утешаются скорбящие сердца. Это благословенная земля.

Но Арвис не дослушал.

— Как я могу стремиться туда? Как я могу любить то, чего не знаю? Мне трудно всё это представить. Я не хочу никуда уплывать. Я останусь здесь, где погиб мой сын.

— Ты говоришь так потому, что не представляешь, что такое Благословенная земля.

— Да, я не представляю и потому не могу любить её.

На это Гелерэйн ничего не ответил, а только таинственно улыбнулся.

* * *

Но Бине не пришло время умирать. У тех воинов, что видели как обрушилась скала, не было и тени сомнения в том, что названный сын Арвиса погиб. Однако, Бина был жив.

Он очнулся. И первое что почувствовал — чрезвычойное неудобство своего положения. Он открыл глаза — но зрение отказывалось ему служить — кругом была абсолютная темнота. С таким же успехом можно было глаза и вовсе не открывать. Однако, изменить своё положение требовалось: лежать было совершенно невозможно. Да он и не лежал вовсе, а как-то скрючившись упирался плечом и головой во что-то твёрдое. Голова его находилась, скорее всего, ниже, чем ноги. Всё тело болело: спина, руки, ноги — особенно, но больше всего — голова.

Бина пошевелился, пытаясь всего лишь найти более приемлемое положение, но это зыбкое узилище было разрушено, Бина потерял опору и полетел вниз.

От ужаса дыхание его перехватило — он даже не крикнул. Мгновение — удар, боль, холод и чёрные невидимые недра воды заглотили его.

Произошло же вот что. Рушась, скала, которую опрокинул Мэджис, разверзла под собой глубокую трещину. В неё Бина и провалился прежде, чем всё накрыл камнепад. Трещина была узкая и извилистая, благодаря чему Бина падал не так стремительно. Его тело цеплялось, застревало среди уступов. Вместе с ним падали мелкие камушки, комья земли. Бину изрядно побило и он почти сразу потерял сознание, но сколько-нибудь серьёзных повреждений у него не было. Наконец, он застрял в более узком месте расщелины и пролежал там несколько часов, пока не очнулся. После первого же движения он выскользнул из камней и упал в подземную реку.

Вода была холодная, а течение быстрое. Бина вынырнул на поверхность, но держаться на поверхности было весьма и весьма затруднительно: кольчуга тянула на дно. Надо было избавиться от металлической рубашки. Но легче принять решение, чем его осуществить. Бина был слеп в кромешной тьме подземелья, не имел опоры и болтался в холодной воде, силясь удержаться и не последовать устремлению кольчуги. Наверное, также ощущает себя кутёнок, которого кинули топиться: он слеп и беспомощен. Темнота — как мешок на голове. Ни проблеска на воде, лишь негромкий ропот там, где течение встречалось с камнями. Кольчуга медленно, но верно тянула на дно. Бина сделал рывок из воды и... врезался во что-то ужасно твёрдое. Пересилив боль, он схватился за это "что-то" руками. Оно оказалось камнем, торчащем из воды. Бина зацепился за него и стал карабкаться, цепляясь пальцами, коленями... Камешек оказался маленьким и острым, как многое из того с чем столкнулся Бина в последнее время. На нём едва помещались ступни сапог, да и то норовили соскользнуть обратно в воду. Бина вцепился в единственную точку опоры посреди журчания и темноты. Боясь потерять и её он озирался по сторонам, пытаясь сообразить, что делать дальше. На мешок темноты на имел ни единой прорехи, а обитающие кругом звуки говорили только об одном: вокруг река, везде река, царит река...

Сколько можно сидеть скрючившись на каменном пяточке стуча зубами от холода? Бина попытался собраться с мыслями, но у него мало что получилось. Над всем довлели только холод и боль. Что делать... В гудящей голове проносились только панические обрывки. Незримая река господствовала со всех сторон. Она наполняла всё подземелье. Может, у неё есть берег? Может и есть. Но попробуй заставь себя двинуться навстречу темноте, навстречу непонятному, когда глаза отказываются помогать.

Бина соскальзывал, но цеплялся за маленький островок с трудом удерживаясь на трещинах и буграх.

Где он: под землёй? Под горой? Под водой...

Найдут ли его? — Вряд ли. Надо выбираться самому. А для этого нужно превозмочь разбивающую его голову боль и холод подземной воды и плыть дальше. Где-то же есть у подземной реки выход! Куда-то же она впадает!

Бина опустил одну ногу, но тут же снова подобрал её. Довериться чёрной, слепой, холодной реке? Нет! Но по-иному не получится. Наверх не забраться, против течения не пойдёшь. А главное — никак не докричишься, до Арвиса и других, что он жив! Что он здесь! Что ему нужна помощь!..

Значит, только вперёд и вниз. Но сначала ещё одно дело: кольчуга. Про неё Бина чуть не забыл. Увы, но верный друг стал врагом, надёжная защита — опасностью. Бина стащил с себя небольшую, но достаточно тяжёлую броню и теперь держал её в одной руке, не решаясь расстаться. Кто знает, что ждёт впереди. Но тащить её с собой не было никакой возможности. Бина разжал пальцы и кольчуга с тихим всплеском отправилась на дно. Из оружия у него оставался только нож, что висел на поясе. Лук сломался еще в расщелине.

Всё. Теперь надо двигаться дальше. Бина разжал руки и соскользнул в воду. Он плыл второй раз в жизни. Первый раз был давным-давно, когда он бежал за войском Вильяра по следам и вдруг встретил реку. Тогда он испугался, расстроился, чуть не утонул, но всё-таки проплыл те необходимые метры, чтобы бежать дальше. Когда это было? Очень давно. В какой-то другой, не настоящей жизни...

Берег реки оказался довольно близко. Отвесной стеной он уходил вверх. Бина шарил по нему руками, надеясь нащупать хоть какой-нибудь уступ, чтобы выбраться из воды, но всё было безуспешно. Камень оказался гладкий и непреклонный. Ощупав так несколько десятков метров, Бина оставил это занятие и поплыл дальше.

Если бы на месте Бины оказался кто-нибудь другой, например Арвис в юношеском возрасте, то ему обязательно пришла бы в голову мысль о тем, что так должны чувствовать себя жертвы драконов, проглоченные целиком: темнота, неизвестность и только утробное урчание воды вокруг. Но Бина не думал ни о каких желудках. Он передвигался по чреву горы и думал только о том, что может произойти в следующую минуту. Помочь ему могло только осязание, хотя порой Бина желал, чтобы его было меньше — когда он с размаху врезался в подводный камень или отвесный берег. Надо быть осторожным. Но как можно осторожничать ещё больше когда и так плывёшь на ощупь.

Иногда он отдыхал: на одном из таких камней. Но долго сидеть в промокшей одежде было холодно и он снова плыл дальше. На удивление, это было совсем не трудно. Бина даже сам не задумывался, как ему это удавалось, ведь под ногами не земля и не дно, а только вода. Но это получалось само собой. Вода ли помогала ему или не пришло время умирать...

Сколько продолжался его путь — трудно сказать. Долгие часы, долгая вода, острые камни, короткий отдых. Может, он попал и иной мир, без солнца, без света. Может эта чернота бесконечна. Бина силился разглядеть хоть что-то. От напряжения и впрямь начинало порой что-то мерещиться, но это был обман. Бина никак не мог отделаться от глупого желания открыть глаза как можно шире. Разевай — не разевай веки — чернота оставалась прежней. В ней невозможно понять пространства: много ли его вокруг или только тоннель-труба вокруг тебя. Всё пространство было искажено темнотой. Это было извращение видимого мира, какое-то небытиё света. Единственный ориентир — вялое течение реки. Единственное ощущение — пребывание в ней, в холоде, в страхе. Да, страх был и от него не уйти. Но Бина не давал себе рассеиваться на это чувство. Зачем воображать себе опасности впереди или за спиной. Надо выбираться из этой тьмы, пока ещё хватает сил. А об опасности будем думать, когда она предстанет или нагонит. «Может, это уже не мир? — думал он. — Не настоящий мир? И я не живу больше?» Но существовал холод, существовала боль, существовало движение вперёд. И ещё существовала надежда.

Наверное, прошли часы. А может быть дни. Хотя Бине порой казалось, что прошли годы. Он так устал, что работал руками машинально, ничего не соображая и даже бредовые мысли не шатались больше по его голове. Наверное, все мысли тоже утомились. И вот тут Бине показалось, что в окружающей темноте наступило какое-то изменение. Нет, кругом было так же темно, но там, где должны, теоретически, быть берега, была просто чернота, а впереди, куда уходило пространство, чернота была «бархатная». Сначала Бина отказался в это верить и даже глаза закрыл, чтобы не обманываться. Но долго не выдержал. А когда открыл их, то уверился, что на этот раз всё действительно так: в черноте присутствовала какая-то разница. Бина собрал все силы и поплыл быстрее и силы откуда-то взялись и их даже оказалось много. Ещё через некоторое время глаза стали различать контуры скал камней. Сердце колотилось, а руки не слушались здравого смысла и гребли всё быстрее. Через несколько плавных поворотов Бина увидел тусклый свет.

Свет! Хотя и не дневной, не солнечный, а красноватый, как от огня или от факелов, но это был свет!

Левый берег спускался к воде не обрывом, а песчаным пляжем и именно со стороны этого пляжа исходил свет. Бина поплыл к нему, судорожными рывками, жаждая только ощутить твердь под ногами и хоть какой-то свет, пусть даже факелов. Он обессиленый и радостный выбрался на берег. И сразу попал в руки гномов.

* * *

О гномах в своё время писано многими и много. Сказано, в давние времена: что ни гора, то поселение гномов. А что ни поселение — то свой король. Но теперь прошло слишком много событий и, к сожалению, большинство из них — кровопролитные. Гномы — а они и без того существа скрытные, мрачные и осторожные — стали ещё более осмотрительны и не общительны с другими народами. А порой избегали и своих сородичей тоже.

Те гномы, к которым попал Бина, жили на берегу подземной реки с давних времён. Это были совсем не те гномы, среди которых жил Лит. И даже не те, к которым посылал за помощью государь Алдари, когда на его народ напали орки. Это было совсем дальнее поселение. о котором мало кто знал. А из тех, кто знал, большинство либо позабыло, либо считало их давно сгинувшими. Это гномы не имели дружбы ни с кем. Торговлю, без которой — увы! — не могли существовать, сели настолько скрытно, что об этом знали только несколько таинственных посредников, более — никто. Благодаря этому им удалось сохранить независимость и затворническое государство процветало.

С Биной долго не разбирались. Его связали и отправили на рудник. Там и вовсе заковали в цепи. С ним почти никто не разговаривал и обошлись сразу как с пленником, если не сказать — с рабом. Слушать его никто не собирался. Было ясно: он эльф и этим сказано всё. Он не должен выйти из подземелья, не должен попасть к своим, не должен рассказать о государстве гномов-отшельников.

Вот так! Неужели он столько проплыл по холодной тьме только лишь для того, чтобы быть прикованным на подземных каменоломнях? Всё происшедшее было до того кошмарно, что первое время Бина никак не мог поверить в то, что он останется на руднике и не пойдёт дальше, не отыщет Арвиса, не вернётся к своим, в Зааран-Тир — крепость Утренней Зари. Сердцем он был там! Но тело его было приковано к скале каменоломни и это было величайшее недоразумение! Раз он жив, значит, он должен идти! Но гномы не слушали ничего. Угрюмый народ. Невысокий, коренастый и очень уверенный в себе. Бина пытался найти слова, чтобы убедить их, объяснить, чтобы они поняли. Но они как раз не понимали. Иногда Бине казалось, что они вообще не знают единого языка. Но это было не так. Когда требовалось указать на работу, гномы справлялись с языком прекрасно.

Полностью осознать своё теперешнее положение Бина смог только через неделю — не раньше. Он перестал кидаться к каждому надсмотрщику и замолчал. Он рассеянно долбил камень и думал. На думы времени было более чем достаточно — целые дни и ночи. Думай, сколько тебе будет угодно. Думай корми тоску или скрепи зубами от отчаяния. Можно втихаря пилить цепь или рыть подкоп, а можно сочинять такие слова, которые тронули бы равнодушных стражей. Разве они — камни? Разве они не понимают, что такое плен?! Понимают. И оставляют его прикованным. Потому, что не могут отпустить его и безопасность своего поселения им «ближе к телу», чем скорбь юного эльфа.

Бина понимал, что ничем их не убедит. Разве поверят они на; слово, что он будет молчать, что он выбросит из своей памяти дорогу к ним? Нет, нужно быть благодарным, что они вообще в живых его оставили. Могли бы убить. А жизнь всегда лучше смерти, даже если это жизнь в цепях. Потому как в жизни, любой, ещё может быть хоть какая-нибудь надежда, перемена. А в смерти нет никакой. «Я мог бы утонуть, быть задавленным в расщелине, быть казненным у гномов. Но я жив и нужно быть благодарным за это».

В сущности, ничего чудовищного не происходило — он работает на своих хозяев и ничего сверхъестественного от него не требуют. Только одно беспокоило Бину и не унималось никакими расчётами: он не мог сообщить о себе Арвису. Ведь Арвис считает его погибшим и должно быть, грустит. Только бы одну фразу передать: «Не скорби, я жив». И этого было бы достаточно. И вовсе не за тем, чтобы Арвис пришёл и освободил его из плена, Нет, Бина не хотел никаких новых сражений, не хотел риска ничьей жизни, а тем более жизни Арвиса. Он готов был терпеть свой плен, долбить руду на руднике, но эти слова Арвису были ему необходимы. Он хотел докричаться до того, кого совсем недавно назвал своим отцом: «Не скоби, всё будет хорошо. Плен кончится когда-нибудь, как кончается всё: и хорошее, и плохое. И мы снова будем вместе. Я вернусь, когда-нибудь. Не печалься!» Но его слова оставались при нём.

Плен. Пока плен. Пока Бина ничего не мог изменить и оставалось только ждать. Жизнь — всегда надежда. Плен гномов это всё-таки лучше, чем плен горы, плен реки, плен смерти. Вот только вместо солнца — факелы, да на ногах тяжёлая цепь, которая не даёт ему последовать туда, куда зовёт сердце.

* * *

На руднике было много разного народа. В основном, тоже пленники, всё равно, что рабы. Бина усмотрел даже двух орков, но, к счастью, его приковали в стороне от них. Кроме Бины эльфов на руднике, как и во всём подземном государстве, не было и ему определили место возле людей. Иногда он думал, что было бы, если он не вышел на песчаный пляж возле подземного города, а поплыл дальше. Но вряд ли из этого что-нибудь получилось. Гномы слишком хорошо стерегут реку — их единственную дорогу во внешний мир. Стража реки, привыкшая видеть в темноте и слышать в бормотании воды любой новый звук, непременно заметила бы, что кто-то плывёт мимо них. Но если бы всё-таки его не заметили? Бина был голоден, выбился из сил борясь с рекой, холодом и темнотой, которая как специально норовила поставить на его пути глыбу поострее... Не нужно ругать себя за излишнюю доверчивость, нужно принять с благодарностью то, что случилось. И Бина был бы благодарен, если бы можно было передать одно только слово Арвису, хоть шёпотом.

Бину приковали возле немолодого бородатого человека. На ночь их не расковывали. Хотя в подземелье трудно определить, когда день, когда ночь. Отдыхали прямо на руднике. Надо отдать должное гномам: через силу работать никто не заставлял, а кормили даже хорошо. К гномам не так часто попадали пленники и они их берегли. Только разговаривать между собой рудокопам не разрешалось — гномы боялись бунта. Пленники, правда, всё равно успевали переброситься парой фраз. Постепенно Бина узнал, что сосед его прежде был охотником. Услышав о якобы несметном богатстве гномов, позарился на их добро, но вместо желанного богатства обрёл только плен и рудник. Сколько времени он здесь — даже счёт потерял, наверное, очень давно. Ещё об одном говорил сосед Бины: далеко, внизу по реке, есть выход. Но попасть туда очень трудно. Мало того, что нужно избавиться от оков и обмануть стражу, а потом преодолеть долгий путь к реке, это ещё не всё. Внизу, на реке есть водопад. Попасть в него — неминуемая гибель — внизу поджидают острые камни. А возле самого водопада живёт чудовище. Гномы его боятся и потому к водопаду не ходят. Чудовище не покидает своего омута возле водопада. Скорее всего, это дракон. Но почему он живёт возле подземной реки — непонятно.

— Как раз возле водопада и логова чудовища и есть другой выход. О нём говорил один из пленников, который был приковал на твоём месте, — рассказывал Бине его бородатый сосед. — Ему удалось бежать с рудника. Но что с ним дальше — неизвестно. Может разбился о камни водопада или сожрало чудовище. Может, ему удалось выбраться отсюда. Одно знаю точно: гномы его не поймали! Если бы поймали — непременно назад бы привели на рудник. В назидание.

— Что за разговоры! — крикнул охранник и пленники снова принялись стучать по камням.

* * *

Значит, бежать всё-таки можно. Хотя и трудно. Есть путь, но верный ли он? Трудность... опасность... Нет, не только это. Что-то ещё мешало Бине принять такое решение.

Можно втихаря подпилить оковы, а потом выбраться к реке. Но когда Бина смотрел на свои цепи, ему казалось, что он не в праве прикоснуться к ним с таким умыслом. Через что-то нужно было переступить, прежде, чем посягнуть на целостность цепи. Бина точно не знал, что это такое. Но он считал, что если ему довелось стать пленником и попасть сюда, он должен здесь работать. Удирать было бы нечестно. Удирать — значит, обмануть гномов. А Арвис сказал: «Никогда не лги, даже если тебе это кажется необходимым». Но не только эти слова оставляли Бину прикованным на месте. Когда он представлял, что убежал от гномов и вернулся к эльфам, ему становилось как-то не по себе, словно позади был нечестный поступок. Мир покидал его душу. Получалось так: либо нечестный побег, либо честный плен. Бина раздумывал, вздыхал и оставался на месте.

— Нет, я не могу бежать, — сказал он своему удивлённому соседу.

— Да ты совсем дурак! Если бы я умел плавать так, как ты, я бы и дня здесь не остался! — возмутился тот.

— Нет, я не могу, — повторил Бина. — Я должен остаться здесь, раз судьба меня сюда привела.

— Мало ли что привела! А если бы она привела тебя в Мордор?!

Бина вздрогнул.

— Нет, там бы я не остался! Там — совсем другое дело! Там рудники... и не рудники вовсе, а штольни...

— Ты-то откуда знаешь? — усмехнувшись спросил сосед.

Бина не ответил. Действительно, рудник гномов совсем не походил на то, что обычно сооружал у себя тёмный властелин. Во-первых, гномы — не орки, а повелитель мрака, не Государь-под-горой. Там, во тьме и ужасе невозможно жить, невозможно даже существовать. Там штольни были не работой, а наказанием провинившихся, порою казнью, долгой и мучительной.

Здесь — совсем не то. Здесь такая же работа, как и везде. Вот только выйти отсюда нельзя, да нельзя сообщить Арвису, что Бина жив... Гномам нужны были не издевательства, а руда. А для этого — рабочие руки. От рудокопа только тогда можно требовать хорошей работы, когда он сыт, отдохнул, когда у него есть подобающие инструменты и одежда. Пленники, в этом отношении, ни на что пожаловаться не могли: их хорошо кормили, по всему видно, ценили, как работников, берегли. Был случай однажды: надсмотрщику не понравилось, что Бина отдыхает. «Чего он спит? Он же эльф, а эльфы не спят вообще. Пуст работает!» Но подошёл старший и прочёл нравоучение: «Если он эльф, это ещё не значит, что он может работать сутки напролёт, без отдыха! Ты сам-то себе это представляешь?» Надсмотрщик отстал. «Ладно, пусть дрыхнет!»

Да, пожаловаться пленник мог только на отсутствие свободы. Но что-то говорило Бине: «Терпи!» И он терпел и ждал, когда плен кончится, ибо надеялся, что плен его не бесконечен. И сколько в таком ожидании прошло времени Бина не знал. Как и его бородатый сосед, он быстро потерял счёт дням, неделям, месяцам.

День — ночь.

Свет масляной лампады вместо дня, а запертая в каменных стенах темнота вместо ночи. Здесь не бывает дождя или стужи, не бывает лета и зимы. Своеобразное существование в маленьком мирке гномов, который заменяет настоящий мир.

Цепь — река — свобода — цепь. Мысли следовали по этому кругу, но всё время возвращались на исходную точку. Цепь. Не только железная, но ещё какая-то держала его. Честь. Очень похожее слово и похожий символ. Связан честью — ввязан цепью.

«Обязанность пленника — сбежать» — эти слова были произнесены когда-то. Но на них тут же следовал вопрос: а как сказать об узах любви, семьи, родства?

Нет, обязанность пленника — понять! И когда ты поймёшь, ты будешь свободен, физически или духовно, но ты не будешь пленником. Теперь осталось только узнать, что же такое нужно понять, чтобы избавиться от плена.

Кто ты? И что есть жизнь? Что есть свобода и что есть цепь? Теперь, при свете ли лампад, или во тьме, лишённой их, под звук удара кирки, своей или других Бина думал. Его называют теперь эльфом. Никто из видевших его не усомнился в этом. Никто не догадывается, кем он был до того дня, когда он побежал за эльфами Вильяра, за Арвисом. Эльфы — совершенные создания, исполненные гармонии и мудрости, но не только за совершенными созданиями шёл Бина. Они несли нечто, недоступное для него и именно за этим он шёл. А эльфы были лишь отражение, внешнее проявление того, Главного Света. Да, Света! И теперь, в узилище, в цепях, надо было понять, до самой последней жалобной мысли и поверить, что он этим Светом не оставлен и не забыт. Что даже здесь, в подземелье, в каменной тьме, он сияет в нём, как и в каждом из тех, кто вокруг.

* * *

Эльфам не свойственны болезни, но это не значит, что эльфам не свойственна печаль. Но печален или нет Главный Сраж, Зааран-Тир — крепость воскресающей зари — по-прежнему охранял своих хозяев, охранял Дом Лау.

Из последнего похода в Дом Лау вернулось ещё несколько человек. Это был Факел, с ним же приехали Соро и Ивия. Кто есть такой Факел и почему всё произошло именно так, в двух строках не скажешь. Надеюсь, идёт вслед за мной летописец, который сможет рассказать эту историю.

Ну а в том, что ушёл за эльфами Соро никто не нашёл ничего удивительного. Да, он верно служил Белой крепости, но исполнив свою службу он пошёл туда, куда теперь не мог не пойти. Никто из родичей его не спросил, куда он идёт. Никто из эльфов не усомнился, зачем он идёт. Он ушёл за ними потому, что там увидел своё место.

Хамел же остался. Его место было среди людей. Недоверчивые голоса, что обвиняли его в подпадении под власть колдуна, умолкли. Видимо, всё-таки он смог доказать им то, что хотел. Его не радовало расставание с Соро — единственным другом в чёрные дни, без которого он просто пропал бы. Но Хамел видел, что Соро не может не уйти с эльфами и также видел, что сам он не уйдёт никуда и останется здесь.

Ивия была дочерью Факела. Ещё в лагере, под стенами Белой крепости витязь Фарьян подал ей руку, помогая спуститься с лошади. Она приняла его услугу и с того момента он не оставлял её весь обратный путь. Ивия ни у кого ничего не спрашивала и поехала не только за отцом, но и за Фарьяном. Неутомимый охотник излечил свои душевные раны в Зааран-Тире назвав её женой.

Обо всём этом можно было бы сложить песни, а я пишу скупо, словно экономлю бумагу. Но мой герой — Арвис, что стоит над крепостью Утренней Зари. Он стоит и молчит и смотрит на ущелье, где зарыт Гет, на этот раз уже по-настоящему, смотрит на скалы, что скрывают новый Дом Лау, смотрит на то место, справа от его трона, где раньше всегда стоял Бина.

* * *

В один из тех дней, свет которых обозначали только масляные светильники, Бину отковали от стены рудника и куда-то повели. Ничего хорошего от такой перемены Бина не ждал и был прав. Его отвели к государю гномов (не больше, не меньше!), который предложил Бине провести в Дом Лау некое посольство. Оказалось, что гномий государь всё знал о Бине и потому Бину никто ни о чем не спрашивал.

— Да-да! Жить под землёй, это не значит ничего не знать.

Государю было известно, что Бина попал в подземную реку, провалившись в расщелину. Знал, что там, наверху была битва между Белой и Чёрной крепостями. Что на стороне Белой крепости сражался Сивисмар-Серебряная Рука, а Бина — воин его дружины. И теперь государь хотел идти к Лаулиссиану.

Всё. На этом логика речи государя кончалась и дальше Бина ничего не понимал. Государь почему-то хотел идти окольно, не той дорогой, которая хотя и не провозглашается повсеместно, но вполне открыта и приводит в Зааран-Тир. Но, Государь гномов отвергал её. Чего же он хотел от Бины? Информации о какой-то другой дороге. Какой — он не говорил прямо, а предоставлял своему собеседнику, вернее пленнику, понимать и истолковывать всё самому. Но Бина не собирался ничего домысливать.

— Зачем? — спросил он. — Дорога в Дом Лау открыта для друзей.

Что сейчас скажет государь: согласится и откажется от услуг Бины или признает, что посольство будет вовсе не мирным и что проникнуть нужно не открыто, а тайно. Или разозлится на непонятливость своего собеседника, на нежелание быть понятливым. Но гном был всё ещё спокоен.

— Ну, ты понимаешь о чём я говорю? — почти утверждал гном.

— Нет, — честно сознался Бина.

— Ты знаешь, как пройти мимо дракона, — опять утверждал государь.

— Зачем?

— Но ведь вас же он не ест.

— Так что вы хотите от меня?

— Чтобы ты провёл моё посольство в стороне от дракона!

Бина понимал, к чему поворачивает свою речь государь, но всё ещё надеялся: вдруг он ошибся и государь совсем не это хотел сказать.

— Зачем? — переспросил он. — Вы напрасно беспокоитесь: добрым гостям или посланникам ничего не грозит.

— Да, но я не могу рисковать! — воскликнул государь, начиная терять терпение. Он был невысок ростом — Бине по плечо, но очень энергичен и все свои фразы сопровождал яростными жестами, то разрубая нечто воображаемое ребром ладони, то расплющивая это нечто кулаком.

— Я не могу ничем рисковать! Мне нужно, чтобы все гномы прошли! Все!

— Зачем? — страшный и откровенный вопрос. Бина даже внутренне сжался с ужасом представляя, какой ответ может сейчас получить.

— Я не хочу, чтобы мои посланники попали в зубы к дракону! — государь дал опять окольный ответ, зато прямо признался, что несмотря на свою осведомлённость, он не знает о гибели Гета.

— Людям, что идут с благими намерениями, нечего боятся.

— Гномам! — поправил его государь,

— Я думаю, и гномам боятся нечего,

— Я не спрашиваю о твоих «думаньях»! Я прошу тебя провести моих гномов в Дом Лау мимо дракона. Пока — прошу! — подчеркнул государь.

«А потом?» — хотел спросить Бина, но решил не злить государя. Государь требовал ответ. Сейчас. Можно было, конечно, отговорится резиновым «подумаю», но надолго ли его хватит. Бина с тоской припомнил, что всего полчаса назад он молотил себе заступом среди каменей и размышлял совсем о других проблемах. Тогда он хотел, чтобы о нём вспомнили, но теперь, стоя перед государем гномов, он сильно желал, чтобы о нём позабыли, во всяком случае, сами гномы.

— Гномы — злопамятный народ, это правильно говорят, — произнёс государь со слабой улыбкой. — Но и добро они тоже долго помнят. Не думай, что ты останешься без награды. Я не обижу тебя.

Слова о награде принесли ещё больше беспокойства. Государь позвал слуг.

— Я дарю тебе эту золотую цепь.

Государь взял цепь, что висела на подлокотнике. Видимо, она действительно была золотая.

— Но пока ты не доказал свою дружбу на деле, она будет украшать не твою грудь, а твои ноги.

Слуги немедля перековали Бину. Логика у государя была и впрямь, странная. Цепь была тоньше прежних кандалов, но зато и короче. Экономная.

Бина смотрел на согнутые спины гномов, что возились с драгоценными кандалами и думал... Нет, ничего особенного он не думал. Просто плен его у гномов сразу перестал быть честным. Совсем недавно совесть не позволяла ему уйти, теперь она не позволяла ему остаться. Тот же внутренний голос, который совсем недавно говорил ему: «Терпи!», теперь приказывал: «Беги!» Ах, если бы можно было улететь, уплыть, провалиться под землю! Но он и так был под землёй.

* * *

Причиной такового поведения государя гномов было то, что рудник их подземного государства начал истощаться. Мастера уже давно изрыли ходами все окрестные горы, но с каждым годом, каждым месяцем и днём становилось всё более понятно, что жить здесь становится совсем не; на что. Как ни милы им чертоги у подземной реки, но придётся искать чего-то нового, идти осваивать другие горы.

Государь давно уже знал о диких безымянных горах, в которых доселе никто не жил. Но пока он раздумывал, накапливая силы для ответственного решения, его опередил Лаулиссиан и занял сердце этих гор.

Что хотел государь гномов: напасть ли неожиданно на Дом Лау или найти какой-нибудь выход или обход — такими мыслями он с Биной не делился. Он предоставил ему роль проводника чужого войска в его собственный Дом. Это было совершенно невозможно. Бина не мог себе представить ничего такого, чтобы заставило его это сделать и не хотел подстёгивать изобретательность государя гномов.

«Неужели гномы думают одолеть Дом Лаулиссиана своим войском? Маловероятно! Хотя кто знает...» Бина не имел представления о численности этого государства гномов. Быть может, оно громадно, ведь Бине его не показывали. Или у них есть какое-нибудь особое оружие, раз государь так уверен в себе. Но сейчас речь не об этом. Сейчас речь о том, что делать Бине. Наверное, он зря не послушал соседа и не сбежал раньше. Не может быть, чтобы государь надеялся купить его золотой цепью и посулами будущих наград. Бина не хотел плохо думать о гномах, но не хотел и испытывать их терпение. Государь знает, что Бина не согласится, а значит, сделает всё, чтобы его заставить. А чтобы пленник не перепилил лёгкую теперь цепь и не сбежал, скорее всего запрет его где-нибудь.

Бину вывели из дворца и повели куда-то по длинным галереям. Нет, не на рудник. Как он и думал, куда-то дальше. В одном из переходов блеснула чёрная гладь воды с красными блёстками от факелов. Раньше, чем в голове сформировалось решение о побеге, раньше, чем выстроилась в мыслях цепочка расчётов, руки его уже толкнули идущего впереди охранника, а ноги сделали несколько точных скачков, как раз на длину цепочки. Бина сам не понял каким чудом он оторвался от гномов и сиганул в чёрную гладь. Он не думал о том, что внизу пляж и глубины может быть недостаточно и можно разбиться. Нет, как только увидел реку, он всем своим существом ощутил великое стремление вперёд.

Что происходило там, за спиной: крики, панику гномов, парочку летящих вслед стрел — Бина не видел. Его надёжно спрятала глубина. Он проплыл под водой как можно дольше. Скованные ноги никак не могли приспособиться к путам, но он всё-таки выровнялся и поплыл. Река стала быстрее и бодрее. Видимо берега надвинулись на нее теснее и ей пришлось бежать, пришпоренной с обеих сторон. Обо всём этом можно было только догадываться. Берег гномов и его красноватые сумерки быстро исчезли за поворотом и темнота опять оделась мешком на голову. Цепь на ногах мешала страшно, хотя ей нужно было отдать должное: с предыдущими кандалами Бина вряд ли далеко уплыл. Впереди слышался гул. Подплыть к берегу или хоть как-то направить своё движение было невозможно, оставалось только предаться реке. Ещё у самого берега гномов Бина чувствовал присутствие какого-то постороннего звука, шумового фона. Когда он первый раз услышал о водопаде от бородатого охотника, он сразу предположил, что этот гул есть эхо дальнего водопада. Теперь он был уверен в этом. Гул был далёк и поначалу сложно было определить, в какой стороне его источник, но теперь далёкий рёв быстро нарастал. Судя по бурлению вокруг, течение стало стремительным. Даже если бы Бина очень захотел выбраться на берег — он не смог бы. Все усилия уходили на то, чтобы не погружаться в поток вопреки постоянно присутствующему желанию золотой цепи оказаться именно на дне. Не погружаться — не совсем точное слово. Вернее было сказать: периодически всплывать среди невидимых бурунов и волн и нестись, нестись с этим потоком вперёд, навстречу непонятно чему, захлебываясь и пытаясь хоть что-то соображать, тогда как соображать было совершенно невозможно. Где-то в глубине груди сконцентрировался ужас сознания того, что стихия сильнее тебя. Настолько сильнее, насколько ветер может быть сильнее песчинки, насколько море — сильнее щепочки, брошенной в него. Стихия всегда сильнее, но она может быть умиротворённо-равнодушная, позволяющая по себе перебираться. Теперь же она была оголтело-бегущая к своей цели и ей было всё равно, что под ногами у неё путается, пропадает живое существо...

Судя по рёву водопад был совсем близко. Что делать? Сжаться в комок и прыгать вместе с водой, надеясь, что упадёшь не на камни, а в воду. Но есть ли там, внизу, выход из пещеры? Пленник на руднике говорил, что выход здесь, выше водопада. Значит, надо остановиться.

Течение бороло его. Поток тащил добычу вперёд, туда, откуда слышался рёв. Бина решил прыгать. Куда-нибудь да вытекает эта река! В этот миг ладони его коснулись чего-то мягкого и тёплого. Бина, ничего не успев разобрать вцепился в это тёплое руками со всей силы, думая только о там, чтобы могучее течение не оторвало его и не унесло дальше.

То, за что схватился Бина, поднялось вверх и вырвало Бину из воды. Бина чуть не сорвался. Он вцепился крепче и тут струя горячего воздуха ударила ему в лицо. Мягкое в его руках задёргалось и завибрировало издавая басовитое фырканье. Тут Бина понял, что он уцепился за ноздри чудовища, что торчали из воды!

Пугаться было некогда. Благо, Бине приходилось достаточно летать на Гете в былые времена и он знал, что самое безопасное место у таких гигантов — загривок. Туда оно не достанет ни зубами, ни лапами. А пока Бина висит прямо перед его пастью. Всё это пронеслось в голове мгновенно. Бина подтянулся на руках, хотел закинуть ногу... Но цепь! Он опять забыл, что ноги его спутаны. Два судорожных рывка — и ему удалось заползти на голову чудовища, а оттуда перебраться ему на шею. Цепь мешала, но Бина оседлал загривок, обхватив монстра руками и коленями, насколько мог.

Чудовище, на счастье, оказалось медлительным. Или сонным. Оно пофырчало, а потом оглушительно чихнуло. Бина чуть не слетел с его шеи, но успел ухватиться за толстые складки кожи у головы. Эхо исполинского чиха пронеслось по пещере, перекрыв гул водопада. Чудовище ещё некоторое время постояло, продолжая фыркать, пока, наконец, не поняло, что на носу у него больше ничего не висит, зато что-то прибавилось на загривке.

Оно несколько раз мотнуло головой, клацнуло в воздухе зубами, но достать Бину не могло. Потом оно встряхнулось, как лошадь под всадником — но Бина и тут удержался. Чудовище попробовало достать его лапой — тоже безуспешно. На счастье Бины эта гигантская тварь была не только медлительна, но и неповоротлива или всё ещё не проснулась. Река бурлила где-то в его лапах. До потолка пещеры ещё достаточно пространства. Но временное пристанище на загривке предстояло покинуть. В конце концов монстр проснётся окончательно и найдёт способ избавиться от «всадника». Бина старательно озирался в темноте, пытаясь найти, куда бы перепрыгнуть. И вдруг он увидел впереди, прямо перед собой, мерцающий огонёк. Он ещё не успел понять, что это, как чудовище под ним направилось прямо на этот огонёк. Проехав половину реки (а чудовище свободно переходило ее вброд), Бина понял, что этот огонёк — звезда ночного неба. Её было видно сквозь трещину, что выходила на поверхность горы.

Конечно, чудовище шло вовсе не на свет звезды. Бина не знал особенностей пещеры. Там, где начиналась расщелина, над водой висел острый обломок скалы, о который чудовище любило почесать спину. И сейчас оно шло чтобы почесаться и избавиться от щекотавшего предмета на загривке.

Света от кусочка ночного неба было достаточно, чтобы Бина разглядел стену пещеры и расщелину в ней. Он спрыгнул раньше, чем чудовище стало осуществлять свои намерения. И когда оно, сладко сопя, скребло свою шкуру, Бина был уже далеко. Он полз по расщелине вверх, цепляясь за уступы скалы, еле видные в свете звёзд.

Свобода! Невероятная, желанная, сказочная! А плен — он ещё не совсем позади, но он становится всё дальше с каждым шагом и с каждым мгновением, с каждым глотком вольного воздуха, который тёк в расщелину, навстречу беглецу. Ещё может быть погоня, ещё может быть куча случайностей и долгая дорога впереди. Быть может, его побег окончится неудачно, но всё равно, то, что было доселе — кончилось и возврата быть не может. Что бы не произошло, оно будет иным, ибо то, в чём он должен был пребывать — в плену и терпении, сдвинулось и двигалось теперь дальше. И Бина тоже двигался, полз, цеплялся за камни вперёд и вверх. Расщелина узка. Передвигаться приходилось ползком, с трудом протискиваясь. Бина упорно проползал, цепляясь за всё своей золотой цепью. Он выбирался там, где казалось бы по всем физическим законам пролезть было невозможно, но ведь он уходил из плена. И эта расщелина тоже путь к его отцу, к эльфам.

Поверхность горы была ветрена, прохладна и огромна. Бине захотелось обнять скалу в благодарность за то, что она его выпустила. Над головой было огромное звёздное небо, а под ногами огромная скала. Ночь была ясна и чиста. И это был настоящий открытый мир с настоящим небом и настоящим ветром. И звёзды — истоки легенд и легенды истоков — были прямо над головой. Бина так ошалел от ощущения свободы, мира и пространства, что у него закружилась голова и он вынужден был сесть на землю. Но это длилось недолго. Дом. Его звал к себе Дом Эльфов. Бина встал. Где, в какой стороне был Дом Лау, он прекрасно знал. Он чувствовал его, как перелётная птица чувствует свою родину через моря и степи. Она летит туда и ни одна буря не может остановить её.

Бина поднялся. Он тоже, как перелётная птица, не мог оставаться на месте. Однако, он вынужден был снова сесть. Прежде, чем продолжать свой путь, нужно было избавиться от подарка гномов. Он подобрал подходящий камень, нашёл другой и положив на него золотые путы принялся монотонно колотить по одному звену.

Роскошная ночная темнота начала блёкнуть. Наступал рассвет. Бина казался сам себе единственным живым существом на многие-многие мили кругом. Гномы остались в какой-то другой жизни, откуда сюда, к нему, хода нет. Да и кто тут может ещё быть, в великом царстве одиночества и свободы?

Бина был слишком занят цепью и увидел незнакомца только тогда, когда тот подошёл совсем близко. Бина опустил камень и оглянулся.

— Ты бежал от гномов? — мрачно спросил подошедший.

— Откуда ты знаешь?

— По твоим кандалам. Больше ни один властитель в округе не заковывает своих рабов в золото. Ты, должно быть, знатный пленник: гномы просто так золотом не разбрасываются.

Бина ничего не ответил. Он рассматривал говорившего. С вида — обыкновенный человек: рубашка грубой шерсти, на поясе нож и фляга. Плечи покрывает плащ из овечьих шкур. Такая же шапка из овчины. Лицо заросло бородой. Обычный пастух из тех, что проводит по полгода в горах со своими овцами. Друг он или враг? Или тот, кому до тебя нет дела? Но нет, если бы не было дела — не подошёл бы.

— Пойдём со мной! — сказал горец.

— Зачем?

— Я дам тебе еды и одежды в обмен на твою цепь.

— Хорошо, — согласился Бина. Трудно понять, стоит ли доверять пастуху, но другого предложения не было. Всё равно пришлось бы покупать где-нибудь еду в обмен на обломки цепи.

Они шли недалеко. Бина был прав в своих догадках: на соседнем склоне паслась отара овец, а чуть поодаль кособочилась пастушья хижина. Там горец быстро и ловко расковал Бину, забрал цепь и принёс такой же, как у него плащ из овечьих шкур, но сильно поношенный — на плечах плащ облез, а полы его стояли дыбом, как кровельное железо, от того, что постоянно намокали в росе, а потом высыхали на солнце. Пастух принёс старые сапоги и еду: вяленой баранины и овечьего сыра, который, как кекс изюмом, был нафарширован мухами.

— И это всё? — не удержался от восклицания Бина. Всё предложенное не стоило даже одного колечка цепи.

— А тебе мало? — закричал вдруг пастух. — Да ты должен благодарить меня за то, что я не выдал тебя обратно гномам! Судя по твоей цепочке, тобою дорожили и не поскупились бы на награду мне!

Бина прикинул: он один и без оружия, а у пастуха здоровый кинжал, да возле отары — два волкодава. Нет, цепь не стоит того, чтобы за неё сражаться! Пусть этот «залог дружбы» гномьего государя остаётся у пастуха, коль тот так охочь до золота. Бина подобрал пастушьи «подарки» и молча ушёл.

На самом деле, горец бы никогда не рискнул выдать гномам такого пленника. Кто знает, что за пленник такой знатный, а вдруг гномы захотят «убрать свидетеля», то есть, пастуха. «А потом, может они никакой награды не дадут, да ещё и цепочку золотую отберут. Народ-то не больно щедрый. Уж лучше — синица в руках, а синичка-то, вдобавок, золота!» — думал пастух, рассматривая цепь гномов.

* * *

В мире свободы начиналась весна. Бина увидел её когда спустился с горы. Весна воды и света. Светлая, трогательная и нежная, она встречала Бину новым началом жизни. Новым и извечным.

Солнце и мягкая земля, забывшая, что такое пыль, ручьи под ногами и опять солнце, уже отраженное в ручьях. Бина бежал. Или шёл. Он не замечал своих шагов. Он погружался в этот весенний мир свободы, вливался в дорогу к Дому Лау. Места были совсем незнакомые, видимо, подземная река далеко унесла его от поля сражения возле Белой крепости. Бина не вспоминал более ни о скаредном пастухе, ни о подземелье гномов, он весь жил настоящей минутой, радостью, дорогой, движением вперёд. Он бежал или шёл или летел... А может он стоял на месте и навстречу ему двигался, плыл Дом Лау в чистом и свободном мире.

Весенний день растаял и снова возникла ночь, всё покрывающая и прекрасная. Как и много лет назад, Бина снова шёл за эльфами, шёл к эльфам и жизнь его была доро;гой, доро;гой к ним.

Вся наша жизнь не есть ли дорога — путь от нашего начала до самой смерти. Но успеем ли мы за жизнь дойти туда, куда должно? Успеем ли, как Бина?

Однако, направление Бина знал, а дорогу — нет. Временами ему попадались путанные звериные тропы, временами и таковых не было. Но он шёл, как мог: напролом или ползком. Он не считал ни дни, ни мили. Дом Лау звал. Дни и ночи светил для него эльфийский маяк. Сколько же времени он потратил на свой путь? Месяц? Или больше? Соро и Хамел прошли его за осень, зиму и весну. Но они не знали, что ищут, петляли и переспрашивали. А Бина, чем ближе он подходил к Дому Лау, тем сильнее чувствовал его приближение. И тем скорее ему хотелось достигнуть его, увидеть своего названного отца. Чем ближе он подходил к Дому Лау, тем быстрее он шёл и совсем не оставлял себе времени на отдых.

Сыр и мясо, которые он взял у пастуха, кончились давным-давно, а весенний лес был прозрачен и пуст — до времени плодов было ещё далеко. Однажды Бина задержался у ручья и пробовал поймать рыбу. Но поймав всего лишь одну, отказался от этой затеи — слишком много времени она отнимала. Бина спешил. Он ждал слишком долго и теперь не хотел терять ни минуты.

Так шёл он непонятно на чём и непонятно чем. Хотя нет, как раз это понятно — он шёл стремлением быть с эльфами, быть со своим названным отцом. Но время было неумолимо, и солнце было неумолимо, и земля была неумолима, и однажды Бина упал.

А когда он пришёл в себя, он понял, что у него не хватит сил дойти до Зааран-Тира. Он поднялся и сел, попил из какой-то лужи, которая была рядом. Надо было что-то придумать, иначе он не дойдёт. Но что придумаешь среди редеющего вокруг осинового леска? За всё время пути Бине не встретилось не то что города, даже селения или просто хижины. Может быть, жильё где-то было неподалёку, но у Бины не было времени его искать. И вот сейчас, здесь, среди свободы и весны, ему не откуда ждать помощи.

Он встал и пошёл вперёд. «Я всё равно дойду», — подумал он. Жидкий осинничек расступился и Бина вышел на берег реки, высокий и обрывистый. Замутнённая весенняя речка бежала где-то далеко внизу, но Бина не смотрел на неё. С высокого берега он увидел сизую зубчатую стену гор. Это были те самые горы! Те, что скрывали в своём сердце новый Дом Лау. Бина сразу их узнал!

Он возликовал и сразу забыл о еде и отдыхе. Дом Эльфов — он уже виден, осталось только дойти! Бина съехал по мокрому глинистому берегу в реку, перешёл её вброд и не оглядываясь, не думая ни о чём кроме Безымянных гор, снова шёл вперёд, или бежал, или летел, или само пространство — подчиняясь его устремлению неслось навстречу...

Вечером того же дня он был у подножия диких гор, а за ночь поднялся довольно высоко. Но на рассвете он упал во второй раз.

Очнулся он только тогда, когда весеннее солнце было высоко над головой. Плоский камень, на котором лежал Бина, был нагрет солнцем. Было тепло и сильно хотелось пить...

И тут он увидел её.

Он сразу её узнал. Как тогда, давным-давно, когда Бина был отроком, когда он заблудился здесь же, в горах Зааран-Тира. Она стояла в нескольких шагах от него. Она молчала и смотрела на Бину светлым взглядом, который не выражал ни осуждения, ни сострадания. В руках у неё был сосуд, как тогда, у зарослей кустарника, во время летнего полдня.

Бина не мог отвести глаз от её красоты. Он ни минуты не сомневался, что это не бред, хотя и не знал, кто она. Он ощутил себя только тогда, когда понял, что уже не лежит на камне, а стоит перед ней.

— Дай его мне... Прошу тебя! — слова с трудом протискивались сквозь пересохшее горло. Бина опустился на колено. В просьбе или в бессилии...

Дева приблизилась и протянула ему кувшин не сказав ни слова. Бина взял его и так же, как и тогда, пропустил тот момент, когда она ушла. Или исчезла.

В кувшине был мёд. Как и тогда. А за поворотом тропы просачивалась сквозь трещину скалы тонкая жилка воды.

* * *

Арвис не считал времени с того дня, как пропал Бина, хотя всегда точно знал, сколько его прошло. Он решил не думать об этом, но получалось так, что он помнил об этом всегда. Есть такое глупое словосочетание: «пытаться не поддаваться». Нет, оно тут совсем не подходит. Арвис пытался научиться жить с этим, но никак не мог. Время не желало быть лекарством.

То, что случилось — было слишком несправедливым. Он всё мог принять и вытерпеть: даже свой плен в Шургаме, даже гибель Инката. Но это — не мог. Он понимал, что это ропот. Умом понимал, но сердце не хотело смириться на этот раз. Нет, Арвис не вознёс проклятий и не ушёл от эльфов разуверившись в справедливости Света или в его всемогуществе. Арвис просто замолчал, словно сложил крылья или закрыл веки, хотя и оставил глаза открытыми. Он весь ушёл в свой ропот, несмотря на то, что прекрасно понимал, что туда уходить нельзя. Ум и сердце его разделились и он никак не мог привести их в согласие. Это испытание оказалось самым трудным, самым невозможным. Бина — не просто друг и не просто сын. Это необыкновенное создание. Множество чудес было кругом: Сивисмар сумел найти путь между двумя дорогами, которые никогда не пересекаются. Дах-Ат и Инкат вышли из-под властной руки того, кто держал их всю жизнь. Но Бина — был исключителен. И жизнь его была тоже исключительна, полная невозможных вещей и чудес, хотя он их не искал, а необыкновенное давалось ему само.

Нет! Для Бины невозможна была такая гибель! А получается, что Мэджис оказался сильнее Всемогущего Света! — И опять терзания: кто же не прав — я, Свет, а может, все остальные? Может быть, все они, весь Дом Лау находится в великом заблуждении и сам не ведает того? Но нет! Свет! Он торжествует! Но как же он торжествует если Бина погиб?! И снова несогласие рвало душу в разные стороны. Противление, хотя не в действии, не в слове, а только в душе — настоящее противление. Арвис ощущал себя поперёк всему миру. А Бина — он был образец смирения, он покорялся любому решению, что уготовано было ему свыше. Вот где был учитель! А Арвис — нерадивый ученик.

«Смирение — пища души, терпение — её дом. Когда душе не хватает пищи, она выходит их дома» — сказано в «Добротолюбии». Возможно, это так. Наверняка так! Но смирение можно ли воспитать, привить, увеличить в себе? Для этого нужны какие-то упражнения? Что, нужно не есть, не пить и ходить босиком? И тогда сразу станешь смиренным-присмиренным, а вовсе не гордящимся своими достижениями в неядении и ходьбе босиком?

Нет, нужна не диета, а какой-то особый взгляд на жизнь, особое восприятие мира. У Бины оно было. Однажды, кто-то из товарищей Арвиса сказал про Бину: «Он любит тебя потому, что ты ласков с ним и никогда не наказываешь его. А попробуй-ка накажи его и тогда увидишь, крепка ли его любовь». «Так его не за что наказывать!» — возразил Арвис. «За вину наказание справедливое — обижаться нечего, — ответил эльф. — А ты попробуй, ударь просто так, без вины».

Слова эти никак не шли из головы. Арвис порой задумывался, как Бина воспримет такую несправедливость. И вот однажды, это было незадолго до того, как в Зааран-Тир пришли Соро и Хамел, Арвис ни с того, ни с сего ударил Бину, да так сильно, что тот не устоял на ногах и отлетел в сторону. Некоторое время Бина оставался на коленях, поникнув головой, потом подошёл и опустился в ногах Арвиса, моля о прощении.

— Прости меня, Бина, — ответствовал ему Арвис. — Так надо было. Но скажи мне, о чём ты думал, когда стоял на коленях?

Бина вздохнул.

— Я вспомнил не меньше десяти проступков своих, за которые достоин куда большего наказания! Прости меня, отец!

Теперь Арвис вспоминал всё это. Да... учитель. А Арвис — нерадивый ученик. Наверное, такому существу не место было на земле, среди того, что творится кругом.

«И не моё место рядом с ним... Поэтому он ушёл. Но как же мне тяжело оставаться без него!» Арвис закрыл глаза. Звёздная ночь склонилась над Зааран-Тиром. Арвис оставался на троне Главного Стража крепости. Когда-то у правой руки его всегда стоял Бина. Вот уже год возле правой руки его никого нет.

* * *

Ночь. Можно дружить с ночью, как впрочем и с утром, и с днём... Можно любить даже мёртвые злые горы, потому, что они — часть великого мира, огромного и прекрасного. Бина любил ту крутую тропу, по которой спускался к Зааран-Тиру и ночное небо над головой. «Утренний Страж» — строгая скала, что возвышается над головами своих не менее суровых сестёр. Но внутри у неё — живая душа — Дом эльфов, именуемый Зааран-Тиром, младший брат Дома Лау.

Бина не чувствовал ни камней на тропе, ни своих усталых ног. Он только чувствовал, что приближается к этому Дому. От дозорных воинов он узнал самое главное — что Арвис жив и что он сейчас в крепости. Бина просил пропустить его, но никто и не собирался его задерживать.

Он вошёл в Зааран-Тир и поднялся в главный зал. Высокий каменный свод и огромные окна, открытые ветрам и небу. Сейчас они были наполнены чистыми весенними звёздами. Арвис — на троне. Один и никого вокруг. Он разговаривает только со своими воспоминаниями. В зале нет ни факелов, ни свечей — в нём достаточно света от звёзд. Бина вышел из темноты дверного проёма и подошёл к своему названному отцу. Арвис повернул голову, но более не пошевелился. Не мигая смотрел он на Бину и, казалось, даже не дышал. Бине показался странен его взгляд, но тут он понял, что Арвис принимает его за грёзу и боится пошевелиться, чтобы видение не рассеялось. Повзрослевший, ставший выше ростом Бина был смугл, в какой-то ободранной одежде... Видение было удивительно, но это был именно Бина. И вдруг видение протянуло ладонь и взяло Арвиса за руку. Как только тепло ладони коснулось его руки, Арвис вскочил. Мгновенно по лицу его пробежала тень великой муки, но тут же растаяла. Оставался только восторг этой минуты и великое раскаяние за своё малодушие.

Свет! Всемогущий и побеждающий! Пусть торжествует Свет!

* * *

Кому суждено было достичь — тот достиг. Кто не достиг — тот не достигает, если ему дать ещё годы и даже века.

Эльфы уходят. Лаулиссиан, хотя и не имел известий о Бине, провидел его возвращение. Казалось, Дом Лау ждал только его. И теперь, дождавшись, все они покидают землю, чтобы уйти в Благословенный край. Хотя, нет, не все. Гелерэйн остаётся и возвращается к Эльвейду в Доулэн. Впереди его и Сивисмара ждали многие великие и славные дела. Но Дом Лаулиссиана во главе со своим королём, уходил.

Уходили воины Дома Лау, уходили прекрасные девы, слуги и оруженосцы. Но Альбину, хотя тот был уже взрослым никто не благословил меча и не назвал его воином. Не потому, что он был не достоин. Напротив. Лаулиссиан хотел видеть его в Благословенном краю в числе тех, кто никогда не возлагал руку на рукоять меча. «Мы — воины, — сказал он. — Но это — необходимость. Теперь мы уходим туда, где нет нужды в оружии, имея при себе меч только испытываешь судьбу и напоминаешь о проклятии начала веков».

Это всё о Бине — Альбине, «Несущем Свет». И это всё об Арвисе.

Эльфы уходили. Уплывали их прекрасные корабли, что сливаются с облаками на горизонте... Не жаль ли строения того Дома, что был создан в мёртвых горах и был там — как сердце в скалистой груди. К нему были помыслы и желания, от него исходили Свет и мудрость для тех, кто был им рад, кто жаждал их. Теперь сердце остановится, замрёт цветущая долина, охраняя последние следы пребывания Высокого народа. Но жизнь не замрёт. Она станет другой — не лучше и не хуже, просто иной. А дворцы и крепости оставлять не трудно — впереди несравнимо больше. Впереди — Благословенная земля.

...Да, времена те миновали
Уплыли эльфы навсегда
И скрылись где-то в дальней дали
Их корабли и их года
Напрасно ждать их возвращенья
Обратный путь для них закрыт
И вся земля, и это время
Отныне нам принадлежит.

Когда-нибудь, за ними следом
И мы найдём тот путь в дали
Нам предстоит, всю жизнь изведав,
Свои построить корабли.
За мира видимого гранью
Мы вновь друг друга обретём
И, сохранив в душе преданья,
Рукою об руку пойдём.

(Из стихотворения Гуминенко М.В.
«Да, было так под небом синим...»)

1993 — 1999 г.

Впервые произведение было опубликовано: