ДОЛЯ, часть 2... прощай сын и брат... , глава 2. 4

                II.4
Цинтенгоф, май 1916
   Станция в Парнове встретила Алексея суетой и неустроенностью. С тремя битком набитыми чемоданами и огромным заплечным мешком он чувствовал себя провинциальным коробейником на Московском вокзале. Носильщиков не видно, да и откуда? Спросить что-либо у суетящихся с погрузкой рядовых невозможно:
   – Погодь, ваш благородь, – отозвался один солдатик, натужившись и загружая в вагон огромный бидон.
   Подпоручик Иванов только рукой махнул, мол, работай, мне не к спеху. Он надеялся, что его, посланная из Петрограда, телеграмма всё же успела попасть в штаб, и кто-нибудь его да встретит.
   Алексей чувствовал себя ужасно. Он мешал всем, переминаясь рядом с чемоданами посреди перрона. Его попутчики быстро разошлись, кто в здание вокзала, а кто-то, спрыгнув с перрона, направился куда-то прямо через пути. А он всё стоял и стоял, прекрасно осознавая, что один три чемодана он просто не сдвинет с места. Ему б какую тележку, хоть самую примитивную!
   Перрон, как островок, оказался зажат между двумя поездами. На одной его стороне шла погрузка раненых. Почти все тяжёлые. Бескровные белые лица, прикрытые глаза, белые рубахи и бинты, неестественно вытянутые поверх казённых одеял почти неживые руки придавали им облик святых мучеников. В санитарный поезд загружали споро. Но раненых всё подносили и подносили, и большая часть перрона была заставлена носилками. От бетонного покрытия людей отделял только брезент. Некоторые выглядели очень плохо, но за общим нескончаемым шумом не было слышно ни одного стона. Фельдшеры носились вдоль поезда, стараясь распределить всех по вагонам. От крика голоса их осипли, еле звучали, и казалось, что подчинённые понимают их только по губам, как глухонемые.
   С другой стороны перрона шла не менее активная разгрузка громоздких ящиков с проштампованными буквами и цифрами. Ящики тоже укладывали на перрон. Этот поезд был значительно длиннее, чем санитарный. В голове поезда виднелись подводы, на которые эти ящики – всего по два – загружали и отвозили. На этой стороне перрона разгрузка шла неспешно. Но тоже сопровождалась крепкими выражениями, видно, груз был слишком тяжёл. Работающие солдаты были незнакомы, значит, не из его полка.
Алексей очень надеялся, что рано или поздно на перроне покажется кто-то из офицеров, и он постарается договориться, чтобы его с треклятыми чемоданами подбросили как можно ближе к расположению части. А там что-нибудь ещё придумает. Главное – сойти, наконец, с этого места... Он уже собрался обратиться к ближайшему солдатику и отправить его на поиски старшего офицера, но тут подоспела подмога.
   С неожиданной стороны, совсем не со станции, а откуда-то из-под вагонов вынырнули трое сияющих улыбками солдат его сапёрной команды.
Козырнув по-уставному и громко гаркнув: «Здравия желаем, господин подпоручик!» – так что на доли секунды перекрыли весь станционный гам, они подхватили чемоданы и повели Иванова в противоположную от вокзала сторону. Куда-то в поле, как ему казалось.
   – Господин подполковник по случаю вашего возвращения, ваше благородие, автомобиль приказал за вами отправить. Он вон там, в сторонке дожидается. К станции не подобраться, несколько составов одновременно пришли.
Метрах в двадцати от вокзала уже можно было разговаривать нормальными голосами, без крика.
   – Мы местечко нашли непыльное, да бегом сюда. На вокзале покрутились, не нашли вас, там всё ранеными забито, – ребята, взвалив чемоданы на плечи, быстрым шагом передвигались к блестящему начищенными боками открытому автомобилю, на фоне уже яркой весенней травы он смотрелся неестественной рекламной картинкой. – Мы туда-сюда, нет вас! Хорошо, станционный какой-то указал на платформу. Говорит, стоит там офицер, явно дожидается кого-то. Ну, мы и в обход, толкаться с ранеными в дверях не хотелось.
   – Что, бои? Потерь много? В газетах ничего особо не писали, – Алексей, уже немного запыхавшись, старался не отставать.
   – У нас нет, мы пока всё в резерве. Иногда отдельные команды формируют да с господами прапорщиками отправляют куда-то. На их место каждый день новые прибывают, – рядовой Юрьев умудрялся на ходу, чуть отвернув голову в сторону прибывшего командира, докладывать о последних полковых новостях. – За две недели, что вы дома гостили, у нас, почитай, все прапорщики сменились. Из старых никого уж нет. Нас, сапёров, пока не трогают, может, вас ждали, теперь назначат куда-нибудь.
   Они достигли автомобиля и стали закреплять чемоданы. Один пришлось втиснуть на пол, и теперь усесться на заднем сидении можно было только поджав ноги.
Алексей устроился впереди, рядом с местом шофёра, поставив заплечный мешок на колени, и, придав голосу строгость, спросил:
   – А как занятия? Вы каждый день занимались, как я велел?
   – А как же, ваше благородие! – весело отрапортовал Сёмушкин, усаживаясь на место шофёра. До войны он работал мастером в автосалоне в Риге, и шофёр господина полковника полностью доверял ему свою «драгоценность». – Господин капитан Йогансен лично каждое утро до обеда строем гонял, чтоб нам скучно не было. После обеда он, слава Богу, отдыхать изволил, и мы, грешным делом, тоже на стремились на муштру...
   – Как строем? – возмутился Алексей, всем корпусом разворачиваясь к своим солдатам. – Вы что же, совсем нашим делом не занимались?!
   – Никак нет, Алексей Петрович, занимались. Как раз после обеда, – на заднем сидении Юрьев, сняв фуражку, утирал лоб и бритую голову огромным клетчатым платком.
   Рядом с ним пытался устроить свои длинные ноги рядовой Родимов, бывший студент питерского Горного института. Из-за студенческих волнений он в конце 1915 года был отчислен с третьего курса и тут же мобилизован в действующую армию. Как правило, с такой специальностью направляли сначала на курсы прапорщиков. Так от него было бы больше пользы. Но Родимова, видимо, посчитали неблагонадёжным, и потому он нёс службу рядовым. В Тихвинский полк он попал совершенно случайно, перепутав расположение частей. Подполковник Марков быстро сориентировался, оценив, что такой кадр будет полезен в созданной сапёрной команде, и направил бывшего студента к подпоручику Иванову, решив, как всегда просто и элегантно, бумажные и организационные вопросы. Алексею иногда казалось, что для подполковника совсем нет ничего невозможного...
   Кое как устроившись поверх чемодана, Родимов доложил:
   – Вы не беспокойтесь, Алексей Петрович, – Родимов считал Иванова ровней, как никак оба студенты-технари, и потому иногда соскакивал на простое, мирное обращение, как к собеседнику, – мы серьёзно занимались после обеда. Новую мину английскую нам подкинули. Всю разобрали, изучали, господин подпоручик, – добавил он, вспомнив уставное обращение.
   Всё время поездки до расположения части, подпрыгивая на неровностях грунтовой дороги и потом на булыжниках городской улицы, они увлечённо обсуждали достоинства и недостатки большой мины под кодовым названием «Н3».

   Гостинцев, к счастью, хватило всем. Алексей распорядился, чтобы все три чемодана сразу же несли в «офицерскую». А сам, испросив у дежурного, где можно застать подполковника Маркова, отправился докладывать о благополучном прибытии из отпуска, передать письма от жены и собранную ею посылку, которую подпоручик Иванов бережно вёз в заплечном мешке всю дорогу.
   К его возвращению в общую комнату капитан Йогансен, на правах старшего, вскрыл уже один чемодан и радостно демонстрировал всем собравшимся драгоценные фляжки с коньяком, громко зачитывая название и год. Каждая фляжка встречалась шумными аплодисментами и шутливыми возгласами.
   – Вот он, герой нашего сегодняшнего дня! – воскликнул капитан, пожимая Иванову руку. – Вы посмотрите, сколько радости, не щадя себя, привёз он из родных пенатов! И выпивка, и закуска, просто ресторанные разносолы! Свежие газеты, господа, я вас поздравляю! Целый чемодан чая! И кофий, господа, нам привезли кофий! Уважили, друг мой, уважили!
   – Извините, господин капитан, если что не так, чем, как говорится, богаты! – не менее радостно восклицал Алексей, здороваясь и пожимая руки знакомым и частью уже незнакомым, новым, офицерам его полка. – В Петрограде теперь не очень разгуляешься, все работают для фронта. Да и нет у меня особого опыта в коньяках...
   – Опыта нет, зато вкус есть, – настроение у капитана было самое что ни на есть приподнятое.
   В эту войну традиционную «чарку» солдатам не выдавали. В офицерских магазинах алкоголя тоже было не достать. Существовало строгое распоряжение «о безалкогольных условиях ведения кампании». Но такие «посылки из дома» нарекания не вызывали...
   – Если позволите, господа, несколько пачек чая в роты передадим, пусть ребята нормального чайку попьют, – громко возвестил Иванов.
   – Вы у нас сегодня кудесник, вам и дарами одаривать, – поддержал его поручик Устюжкин, впрочем, при всеобщем одобрении.
   Алексей подозвал трёх своих солдат, Сёмушкина, Юрьева и Родионова. Разместив чемоданы на широком длинном столе, они так и остались в «офицерской», жались в уголке возле двери. Подпоручик Иванов не дал им дальнейших распоряжений, а от господина капитана, увлечённого изучением гостинцев, команды быть свободными не последовало.
   Вместе с поручиком Устюжкиным Алексей нагрузил их, в подставленные руки, чаем, махоркой и несколькими журналами. В руки Юрьеву, как наиболее бойкому, всунул, к тому же, и свой мешок, со словами: «Там для команды, а пару белья да книги потом ко мне снесёшь», – и выпроводил вон.
   Привычные занятия в этот день прекратились естественным образом. Всё оставшееся до обеда время Алексей отвечал на нетерпеливые вопросы сослуживцев. Им интересна была каждая деталька мирной жизни. Обед с участием почти всех, за исключением дежурных, офицеров части прошёл в том же духе. Перед вечерней молитвой Родионов доложил, что «солдатики очень просят господина подпоручика рассказать о поездке в отпуск». Испросив разрешения у подполковника Маркова, Алексей в сопровождении своих солдат из команды пошёл «докладываться».
   Немалая аудитория встретила его не только уставным приветствием, но и одобрительным галдежом, благодарными выкриками. Вечер был погожий. Все устроились, кто как смог, на улице, на воле. Для Алексея притащили крепкий стол. И он, взобравшись на возвышение, на манер настоящего лектора, рассказывал, как выглядит сейчас город, как ведут себя люди, что нового, про пасхальную службу, вспомнив довоенную...
   Как заправский фантазёр, вспомнив все афиши, мимо которых проезжал или проходил, он рассказывал про цирковое представление и фильмы, которых так и не увидел. Но не мог же он поведать тоскующим о мирной жизни солдатам, что все две недели молоденький офицерик заготавливал дрова, мыл полы, ходил за больной роднёй, встречал врачей, бегал по аптекам и госпиталям, договаривался с банком. Что он ни единого раза не зашёл в кафе и не съел ни одного эклера, о котором с таким вкусом только что рассказал...
   – А барышни, как там столичные барышни? – крикнул какой-то солдатик из заднего ряда под общий хохот.
   – А вот с барышнями нынче плохо, – честно признался Алексей, – мало барышень на Невском гуляет, все служат. Даже сестра вот моя в медицинские сёстры пошла...
Позднее, вечером того же длинного и напряжённого дня, Алексей решил пройтись по берегу реки. Отдышаться от дымного воздуха «офицерской», проветрить голову после коньяка. Пить по-крупному он всё ещё не научился. Минут через десять к нему присоединился поручик Устюжкин. Они медленно шли по берегу, не опасаясь оступиться, было ещё довольно светло.
   – Что у нас тут происходит, Андрей Андреевич? – спросил Алексей.
   – Плохо, Алексей Петрович, – безразличным голосом ответил поручик. – Союзники увязли под Верденом и, кажется, намертво. Вы уезжали, у нас было тихо, на Кавказе только «гудели». А теперь и здесь затевается, только так небрежно, не скрываясь... Видели, сколько у нас новых лиц? – Устюжкин принял утверждающий кивок Алексея за ответ. – Почти все поручики из всё той же Гатчинской школы и все бывшие рядовые после ранений. Здесь расслабились. Мы ж который месяц как на курорте. Только землю копаем да строем ходим. Отдельные команды, правда, стали в Парнов отсылать на погрузку-разгрузку. А там масса раненых, почти без присмотра – зрелище, не повышающее боеспособность. Странная у нас какая-то война, топчемся на месте, а потери такие, будто полмира завоевали. Иван Яковлевич недавно сообщил, что скоро и нас в окопы. Будем отвлекать на себя немцев, только чтоб французиков спасти. Вот только полк доукомплектуют. И как мы воевать будем? Полк, что слоёный пирог. Старшие офицеры только в японскую воевали, мы с вами вообще пороху не нюхали. Нижние чины все после ранений и в бой идти не горят желанием. Говорят, что за одного битого двух небитых дают, да только кажется мне, что не в нашем случае. Ещё и прокламации эти, чёрт бы их побрал!
   Устюжкин в сердцах бросил окурок, слегка подпалив пальцы.
   – Что за прокламации? – из вежливости поинтересовался Алексей. Он прекрасно знал, о чём идёт речь. На любой станции тебе невзначай подсунут этакую бумажку, то завернут в неё что-нибудь не пачкающееся, то на столбе болтается, то даже поперёк расписания наклеена. И всё с призывами. Ещё год назад призывали к суду над изменниками и только «к прекращению империалистической войны», а сейчас короткие рубленые фразы: «Долой самодержавие!», «Да здравствует революция!».
Не ответив Иванову, поручик продолжил:
   – Представляете, на станции в корреспонденции подпихнули брошюру «О войне». Я её решил солдатам почитать на досуге, как обычно, не полистал даже. Так написана Плехановым оказалась! Там, конечно, довольно умеренно всё изложено, но нагоняй от полковника был. Полчаса перед ним навытяжку стоял, разглагольствования его слушал. Нет, вы не поймите меня неправильно, Алексей Петрович, – чуть помолчав, продолжил Устюжкин. – Я человек очень прогрессивных взглядов. Но нельзя же революцию затевать, когда война идёт, когда столько смертей и в тылу бардак полный! Это безнравственно!
   – Я в революциях, вообще-то, не очень разбираюсь, Андрей Андреевич, – проговорил Иванов, – но из истории французской знаю, что это очень гибельно для всех. Франция, вон, так и страдает. Всякие проходимцы ею пользуются. И по мне, если война – так иди и воюй, как честный человек, а не можешь – не лезь...
Стемнело, с реки существенно потянуло холодом, пора было возвращаться.
   – А в Питере как? – коротко спросил Устюжкин.
   – Плохо, ещё хуже, чем здесь, очень напряжённо. И, по-моему, уже никому до этого дела нет.

   Через два дня на укомплектование полка прибыли две маршевые роты сибиряков, почти пятьсот человек и два новых офицера. Началась обычная армейская жизнь, перемежаемая праздничными и будничными событиями, – церковный парад по случаю дня Коронования Их Императорских величий, приезд князя Долгорукова...
   Штаб и часть полка перебазировали к маяку в местечко Салисмюнд, а затем парадным маршем вслед за штабом направились и остальные. Смысла в этих длительных переходах Алексей не видел, но Ставке виднее. Как шутил подполковник Марков: «Видно, инспекция показала, что уж больно-то хороши окопы в Гайнаше, надо и в другом месте устроить». Уже на новом месте отпраздновали годовщину полка.
   А ещё через несколько дней полк в полном составе походным порядком выступил в Ригу, где, как говорится в полковом журнале, «был погружен в поезд и тремя эшелонами препровождён к новому месту назначения». Через шесть дней они пересекли австрийскую границу. Йогансен, заражая всех окружающих своим бравым настроением, шутил: «Засиделись мы, ребятки, засиделись, решил нас Главнокомандующий немножко покатать перед боем». В том, что в самое ближайшее время полк должен вступить в боевые действия, ни у кого сомнений не возникало.
   Выгружаться пришлось на маленьком полустанке и ночевать посреди поля. Несколько жарких дней, сгорая на солнце и сбивая ноги, шли походным маршем через опустевшие деревни. Спали у костров, не устанавливая палатки.
   – Не понимаю я, господин подпоручик, – хриплым из-за пересохшего горла голосом задумчиво спрашивал рядовой Родимов, – по какой причине нас так гоняют по полям? Мы должны перед боем сильно устать?
   Алексей не знал, как ответить на этот вопрос, который можно было прочитать во взгляде почти каждого солдата. И только прапорщики, получившие ранения в боях, бывшие рядовые, никаких вопросов не задавали. Как сказал один из них, лучше бегать живым по полям, чем сидеть в окопах под немецким обстрелом. Что плохого? Пока ходишь себе туда-сюда, глядишь, война и закончится. Алексея страшно злили такие рассуждения.
   Капитан Йогансен, возвращаясь из штаба, определял время утреннего подъёма, порядок и направление движения. Никаких иных вводных не сообщал. Никто из младших офицеров не решался подступиться к нему за разъяснениями. По всему было видно, что он и сам толком не представлял, с какой целью совершаются все эти манёвры.
   Полк добрался, наконец, на свои новые позиции только первого июля.