de omnibus dubitandum 32. 58

ЧАСТЬ ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ (1665-1667)

Глава 32.58. ЛУЧШЕ НАМ ДЕВИЦ СВОИХ В ВОДУ ПЕРЕСАЖАТЬ, ЧЕМ НА СМОТРЫ В ВЕРХ…

22 апреля 1670 (1665 – Л.С.) года*

*) С 1492 года, в Московской Руси впервые начали отпраздновать Новый год в сентябре. До этого праздник отмечали 1 марта, а перенесён он был Иваном III…

    Двадцать второго апреля найдены были «воровские подметные письма». В тот же день пущен был в ход весь сыскной аппарат Тайного приказа, а двадцать третьего числа с соизволения Алексея Иван Шихирев попал в застенок после того, как был сделан обыск в жилище его и там нашли какие-то подозрительные травы и коренья сушеные. Выплыло наружу все хвастовство, все разговоры неосторожного провинциала и с рейтаром Александром, и с докторами царскими, и с протопопом Благовещенским.
Но на допросе Шихирев упорно отрицал свое участие в составлении писем. Тогда его подвергли пытке. Правда, не самой тяжкой. Надо было только достигнуть удаления его с красавицей-племянницей. А для этого было все почти готово. Все-таки беднягу подняли на дыбу, поджаривали пятки огнем, дали тридцать ударов батогом.
Сознался в своих хвастливых, облыжных речах Шихирев.

    — Сознайся, на ково зелье в дому держал? Не против государя ли удумал што? Околдовати его, взял бы девицу твою за себя…

    Так допытывались бояре.

    Но бедняга и на пытке одно твердил:

    — Травы мои не для ведовства толчены и схоронены. Дала мне их знахарка на Вологде. Уразные те травы. От ран помогают. А у меня раны застарелые. В бою их получил, за землю, за государя кровь проливая… В вине да в пиве их сам выпивал, хвори своей уразной ради.

    Дали исследовать траву. Оказалась просто зверобоем сушеным. И отпустили Шихирева. Приказали ему поскорей с племянницей ко дворам вернуться, Москву лихом не поминать. Уехали они, и скоро забыли их на Москве. Своя тут волна за волной набегала, поднималась и падала.

    В течение всего мая царь все новых и новых невест смотрел, которых свозили в престольный град.

    Наталья Нарышкина вернулась из кремлевских теремов к Матвееву. По-прежнему навещает Алексей своего любимца. Даже здесь, раза два девицы, отобранные царем, собирались. И царь незаметно, из соседнего покоя наблюдал, как держат себя девушки не в удручающей атмосфере царских теремов, а на свободе, в частном доме, где легче проявляются и светлые и темные стороны души, не стесняемые дворцовым этикетом, не запуганные вечным надзором и сыском теремов (см. фото).

    — Чудит наш царь… Ишь, жену выбирает — ровно камень многоценный ищет в песке… Роется, возится, найти не может…

    Так толковали бояре, очень недовольные затяжкой в этом деле.

    Особенно злился Хитрово. Но сделать ничего нельзя было.

    У бояр, была возможность помешать Алексею, жениться на ком-либо.

    Но они, не могли заставить его жениться на своей избраннице. У них не было средств заставить его скорее сделать выбор…

    Он чувствовал, что бояре, заинтересованные в его женитьбе, из себя выходят, бесятся, но должны терпеть, молчать. И это доставляло огромное наслаждение Алексею.

    Только время от времени он повторял Матвееву наедине:

    — Гляди, Наташу мне поберегай, Артамон…

    Чтобы довести комедию до конца, Хитрово и дьяк Тайного приказа Государева Федор Михайлов послали оба «воровских» письма во все Приказы, сложив их таким образом, что, от одного письма видна была надпись, две строки всего: «Достойно есть поднести царю или ближнему из людей царских, не смотря…».

    От другого письма видна была лишь подпись: «Артемошка».

    Каждому предъявляли, спрашивали, не он ли писал? Не знает ли такого почерка? И все дьяки, все подьячие и писцы давали на бумаге показание. Стали сличать почерки, но, похожего, совершенно, не нашли.

    Тогда послан был приказ: всему служилому сословию Москвы явиться двадцать шестого апреля к Постельному крыльцу.

    День выпал праздничный. Занятий в Приказах не было. Столько приказных собралось, что весь двор и площадь перед крыльцом запрудили. И молодые и старые. Длинной вереницей проходили в течение долгих часов все эти люди мимо стола, где лежали оба письма под присмотром бояр и дьяков из Тайного приказа.

    Тысячи голов наклонялись над двумя кусками бумаги, вглядываясь в загадочные буквы. И, конечно, никто ничего не мог сказать, хотя перед осмотром и был прочитан строгий приказ государев, суливший великие милости лицу, которое откроет составителя писем, и грозивший пытками, всякими карами, если кто скроет что-либо, ему об этих доносах известное…

    Много волокиты, досады и хлопот принял служилый московский люд от этих розысков. Отцы и родичи некоторых девиц, привезенных на смотры, которых тоже тягали на допрос, уже без стеснения ворчать стали.

    — Лучше бы нам девиц своих в воду пересажать, чем на смотры в верх [В царский терем] привозить, — так сказал сгоряча однодворец, некий Петр Кокорев.
Это донесли царю. Заплатил пеню Кокорев и с того же Постельного крыльца его «речи, слова непристойные» были объявлены, опорочены.

    На все соглашался Алексей, что предлагал Хитрово и другие бояре. Ни с чем не спорил. Но сам ни звуком не давал знать, как он решит, как поступит.

    И бояре стали уставать от этого гибкого, уклончивого, но тем более несокрушимого сопротивления, какого и не ждали встретить со стороны недалекого, всегда податливого боярской воле царя Алексея.

    Все эти поиски, конечно, фантазиями романовских фальсификаторов и их верных последователей, современных, дипломированных, продажных горе-историков, в основно еврейской национальности, до сей поры туманят наши головы... А на самом деле в одном из домов на царском подворье  уже вовсю бегал четырехлетний Феодор Алексеевич…