Шанс

Учился я неплохо, у всех преподавателей был на хорошем счету. Во взводном журнале напротив моей фамилии стояло сразу несколько пометок: член Партии (кандидат тогда ещё), сержант, и (жёлтый квадратик) кандидат на медаль. Да, был такой порядок, в нашем ракетном училище, а думаю, что и во всех училищах Министерства обороны, не ради меня его придумали. Военные преподаватели не могли не «набрасывать баллы» за эти пометочки, да и большинство преподов с гражданских кафедр принимали их во внимание.

А Горячева могла себе позволить «иметь их ввиду», более того, они, похоже, её только раздражали. Возможно, именно из-за этих пометок я ей и не нравился, что меня удивляло и обижало даже. Я-то к ней всегда относился с уважением.

Начальник кафедры Физики и Высшей Математики доцент Горячева была женщиной уже не молодой, но весьма бодрой, решительной и твёрдой. Знаете, как хирург в «Покровских воротах»: «Резать, к чёртовой матери, не дожидаясь перитонита!», даром, что без папироски.

Так, к сожалению, иногда бывает. Случилось какое-нибудь недоразумение и у хорошего человека сложилось о тебе плохое мнение. И ничего тут не поделаешь. Не бить же себя в грудь, доказывая, что ты хороший. Остается ждать случая, который все про тебя прояснит.

Первый раз мы с Горячевой схлеснулись на зимней сессии. «Пятерку» она мне тогда, в конце концов, поставила, изрядно помучив, но предупредила, что летом не будет столь снисходительна. А летняя оценка шла уже в диплом, непосредственно влияя на его цвет.

И вот экзамен, я сажусь за стол, всматриваюсь в билет и начинаю волноваться, да что там волноваться, паниковать начинаю. Дело в том, что первым вопросом мне досталась тема, которую мы проскочили ознакомительно, в учебнике нашем всего пара абзацев с одной формулой. Я знаю и формулу эту и суть вопроса, но как это растянуть на солидный ответ, не понимаю. Как это вообще могло стать первым, читай главным, вопросом билета? И сомнения закрадываются: вдруг я что-то упустил, вдруг на лекции давали больше, а я, например, в наряде был? У сержантов, к слову сказать, нарядов больше было, чем у большинства курсантов, за исключением систематических залётчиков.

Горячева видимо по моему лицу поняла, что у меня проблема и посматривала на меня над очками с ехидцей. Встретившись с ней взглядом, я прочитал: «- Попался, дружок. Я же говорила!»

Взводный тоже почувствовал, что есть проблема и озадачился. Процент медалистов и краснодипломников в подразделении - важный показатель и для него, и для комбата с комдивом, да и просто капитан Баранкин человеком был участливым. Он, проходя мимо, глянул на номер билета, а через некоторое время, беззаботно присел на мой стол после чего возле меня обнаружилась чья-то шпарагалка. Я даже заглядывать в неё не стал. Разбирать тайком чужую микропись для неподготовленного человека дело безнадёжное. Да и вряд-ли там было что-то, чего я и сам не знал. Но эта движуха не прошла для Горячевой незаметно. Взводному она сделала замечание, а на меня смотрела теперь уже и вовсе с азартом охотника, дожидающегося, когда кабанчик подойдет поближе.

Отчаяние уже успело смениться апатией. Я сделал необходимые пометки в черновике, решил задачу и, обреченно ожидал, когда освободится одно из трёх мест на доске, для подготовки к ответу. Случай, похоже, готовился не опровергнуть, а наоборот, подтвердить самые худшие предположения Горячевой на мой счёт.

Как вдруг.

Да, к счастью, в жизни регулярно встречаются эти «как вдруг». Важно почувствовать, что это подстроил именно твой ангел-хранитель, не сплоховать и ухватиться за свой шанс.
А шанс мой выглядел очень просто и буднично. В кабинет вошла преподаватель Людмила Владимировна Моргун и сообщила, что Горячеву вызывает к телефону начальник училища. Горячева оставила Моргун вместо себя и быстро направилась в преподавательскую. Ей надо было пройти по коридору до центрального холла, потом подняться по большой лестнице на второй этаж, потом по коридору второго, потом разговор, потом ещё назад. Словом какое-то, очень не продолжительное, но время у меня было.

- Кто готов отвечать? – обратилась Моргун к курсантам, готовящимся у доски.
- Я готов – подскочил с места я.
- Но вы же ничего еще не написали на доске?
- А что тут писать, Людмила Владимировна? Всё самое простое мне досталось, даже обидно! – пытался шутить я, уже подходя со своим черновиком к преподавательскому столу.

Надо сказать, что у меня были основания надеяться на благожелательность Людмилы Владимировны. Познакомились мы с ней ещё в Архонке, на полигоне, где в полевых условиях, абитура сдавала вступительные экзамены.

Моргун принимала математику устно, а на этот экзамен я заходил не весело, потому что на предыдущем, математике письменно, у меня случился инцидент.

Присматривающий за порядком офицер выгнал меня из летней столовой, где мы писали экзамен, за неоднократное нарушение дисциплины. Дело в том, что я быстро решил свой вариант, и это не осталось незамеченным моими соседями. Я дал списать, а потом, руководствуясь с детства впитанными принципами взаимовыручки, решил и два других варианта. Теперь, кстати, телевизор воспитывает совсем другое, теперь внушают, что для победы любая подлость хороша.

Так вот, суета вокруг меня стала причиной того, что после нескольких замечаний я оказался на улице и, сидя на траве, уныло размышлял о своей дальнейшей жизни. Как буду добираться теперь домой, что скажу родителям, куда подамся дальше, один? Да, один, а Серёга, мой одноклассник, за компанию с которым я оказался так далеко от дома, остался там, под шиферным навесом столовой, опоясанным вместо стен дощатым, десятки раз перекрашенным заборчиком. Он сидел не на траве футбольного поля, а на одной из длинных деревянных скамеек, за деревянным же столом и переписывал уже, наверно, в чистовик.
Видимо столько тоски было в моём взгляде, что гонитель мой сжалился и, поинтересовавшись, написал ли я в черновике хоть что-нибудь, он разрешил мне его сдать. Полковник оставался уверенным, что это я списывал. И тут недоразумение вышло.

Так что, не имея понятия, как оценят мою письменную работу, на устный экзамен я шёл без особенных надежд. Зато совершенно спокойно зашёл в первой пятерке, взял билет но, не успев даже заглянуть в него, услышал:
- Будете отвечать без подготовки?

Моргун, а это была она, вопросительно смотрела на меня. Я не успел ни удивиться, ни подумать, как произнес решительное «Да».
Начал отвечать я несколько сумбурно, что естественно, но Людмила Владимировна не пыталась меня подловить, скорее наоборот, помогала. Задачу даже и решать не пришлось, Моргун просто выяснила, как я собираюсь это делать. В общем, я ответил быстро и «на расслабоне». Мне поставили «пять» и объявили свободным, но я, хоть и догадывался уже, не удержался не спросить:
- А почему вы предложили отвечать без подготовки?
- А вы, сколько вариантов позавчера решили?
- Три.
Моргун согласно кивнула.
- Я проверяла ваш черновик. И я даже точно могу сказать, сколько человек у вас успели списать.

Людмила Владимировна улыбнулась, я улыбнулся ей в ответ и с тех пор, здороваясь, мы всегда улыбались друг другу.

А пересекались мы на занятиях регулярно. Кроме того, Моргун неоднократно забирала меня и Женьку Густова с самохи и даже с занятий. Мы решали контрольные, которые присылали на кафедру «сверху», для облегчения работы преподавателям.

И вот круг замкнулся, и я снова, как два года назад, склоняюсь над преподавательским столом и накоротке рассказываю, что первый вопрос вообще мне простой достался – всего одна формула – вот она. А второй по сложнее, но и тут все просто. Это так, а это этак, вот определения, и формулы все на месте. Задача – в два действия, вот решение и ответ. И сразу, чётко:
- Сержант Погосов доклад закончил!
Да, в армии именно так, доклад.

Людмила Владимировна даже сначала чуть опешила от такого напора, но не прерывала меня до самого конца, только утвердительными кивками подтверждая окончание каждой моей законченной фразы. Похоже, она и понятия не имела о планах Горячевой на мой счёт.

Пять минут и я, на дрожащих от осознания того, что сейчас произошло, ногах, выхожу в коридор.

Кафедра Физики и Высшей Математики размещалась в старом, не сказать старинном двухэтажном здании. Толстенные кирпичные стены, хранившие прохладу и в самую жару, пятиметровые потолки, множащие эхо в длинном сквозном коридоре, двери в кабинеты и всего два окна в торцах.

Я, вдруг обмякший, медленно выхожу из коридорного сумрака в просторный холл. Слева – высокая и тяжёлая (почему-то хочется сказать – дубовая) дверь с массивными медными ручками. Справа – широкая лестница с белой каменной балюстрадой, растекающаяся в пролёте на два рукава.
Мне налево. Справа сверху я угадываю движение. Не оглядываясь, быстро толкаю дверь и вылетаю в неё, подкинутый, словно пинком, криком:
- Погосов, назад!

Я не остановился и не вернулся, более того, я ну очень быстрым шагом скрылся за угол здания, словно и правда думал, что будет погоня.

Что было дальше я знаю с чужих слов. Горячева, покрасневшая от возмущения, ворвалась в кабинет со словами:
- Почему вы отпустили Погосова?
-Так он сдал, я и отпустила.
- Что вы ему поставили?
- Отлично.
- Ну, он же не знал! Я же видела, что не знал!
Горячева с надеждой схватила журнал. Но и в журнале, и в ведомости, и в зачётке оценка была уже проставлена. Капитан Баранкин этот момент проконтролировал чётко.

К чести Горячевой надо сказать, что зло она ни на ком срывать не стала и средний балл взвода не упал ниже обыкновенного.

В тот день мне предстояла еще одна встреча с ней. Так уж было заведено, что после экзамена взводный представлял личный состав преподавателю для оглашения оценок, подведения итогов и каких-то напутственных или ругательных слов.

Горячева прошлась по алфавитному списку, кого похвалила, кому сказала, сколько балов накинула «по доброте своей», а кого и пригласила на пересдачу. На своём привычном, алфавитном месте моя фамилия не прозвучала. Это было почему-то неприятно и даже тревожно. И только в самом конце, Горячева все же обратилась ко мне с одной, незаконченной фразой:
- Ну а вы, Погосов, - она помолчала, подбирая слова, - вы поняли…

Позже, неоднократно пересказывая эту историю в разных компаниях, я выставлял себя ушлым и находчивым, однако, в душе долгое время оставалось неприятное послевкусие.

В самом деле, вроде ничего подлого и недостойного я не совершил, просто воспользовался выпавшим шансом. Не думаю, что Горячева долго помнила эту историю. Но я её не забыл, а печаль от того, что в её глазах я так и остался хитрым и бессовестным пройдохой, становится почему-то, с годами всё острее.