Дрилл-комдив

; Знаешь, командир, ; сказал мне как-то Лёха, мой выпускник, ; а ведь мы звонили Ване! Заезжал ко мне Колян Демкин года три назад, мы с ним в училище корефанили. А у него был домашний номер Вани. Ваня сейчас в Белгороде живет, ты слышал? Ну, мы, поддав, и решили позвонить. Он трубку сам взял, обрадовался, что его выпускники звонят. Хорошо так поговорили. Ваня вежливый такой: «Здрявствуйте! Очень приятно!»

Копируя Ванину манеру разговаривать, Лёха оттягивал правую губу вниз и говорил как бы в сторону, узнаваемо коверкая слова.
; За тебя ему сказал. Он помнит тебя, да…

###

И я, конечно, хорошо помню командира дивизиона полковника Ваню, как, пожалуй, все выпускники нашего училища. Такого количества баек не было, наверное, больше ни о ком. Ваня – потому что Ванин. Впрочем, от выпускников 70-х дошёл слушок, что в девичестве он носил другую, гастрономическую фамилию. Вот интересно: комплексовал или острословы достали?

Сейчас те, кто Ванина знал, улыбнулись и хмыкнули. Сложно представить комплексующего Ваню, ещё сложнее представить такого героя, кто бы с Ваней шутки вздумал шутить, ибо силы он был необыкновенной. Легенд и былей на эту тему курсантская молва носила много. Рассказывали, что когда-то ему, тогда ещё взводному, выпускники устроили тёмную и он руками изнутри разорвал наброшенную плащ-палатку. Было несколько вариантов истории о том, как Ваня на спор рвал офицерскую портупею. Кто-то запомнил на всю жизнь, как он подтягивался на одной руке, не вынимая сигареты изо рта. Сам я не раз видел, как Ваня пальцами давил металлические пуговицы на курсантских кителях и продирал кресты на повязках дежурных.

Ну да, натурально, когда Ване казалось, что повязка дневального или дежурного по роте недостаточно чиста, он мог сорвать её, аккуратненько так, пальчиками надорвать материю, обтягивающую дерматиновую основу, и продрать на ней аккуратный крест.

Ваня не имел выдающихся габаритов, он был, может, чуть выше среднего роста, но очень крепкий, с большой головой и мощной шеей.

Необыкновенная физическая сила проявлялась и в его голосе. Когда на построении училища выходила из строя система трансляции, генерал поручал командовать Ване. И над всем плацем, от четвёртого курса до первого, раздавалось его мощное:
; Училищаааа, ррррявняйсь!
Причём не было ощущения надрыва, наоборот, казалось, что, как обычно, Ваня произносит слова, открывая рот только на одну сторону, чтобы не выдать полную мощь и не перепугать гражданских за забором.

; Идитя, сюда, трищ рядовой! А чито это у вас? – Ваня как-то брезгливо, двумя пальцами хватает за воротник чужого курсанта. «Чито» – именно так произносил Ваня, словно между «ч» и «т» была не то буква «и», не то мягкий знак.
Курсанта царапает унизительное обращение «рядовой», и залетевший, ерепенясь, отвечает излишне браво, дерзко, глядя в глаза:
; Кембрик, товарищ полковник!
Ваня одним лёгким движением вырывает подворотничок и протягивает его наглецу:
; Идите и засуньте его себе в …, придёте и доложите!
Причём многоточий, как вы понимаете, Ваня не ставил и эвфемизмами себя не утруждал.
Как правило, этого достаточно для отрезвления. Дерзкий взгляд курсанта притухает, плечи сжимаются, и весь вид теперь выражает покорность и виноватость.
И вот это Ване нравится. Кажется, он энергетически подпитывается такими моментами, так важно ему увидеть в распекаемом покорность, а ещё лучше страх. В этот момент Ваня теряет к залётчику интерес.

Конечно, за нарушения дисциплины, непорядок и недочёты курсанты могли получить и получали от большинства офицеров. Армейский порядок стоит на подчинении и достигается не только воспитанием, но и страхом. Но страх, который умел внушить Ваня, ; это было что-то!
Если в процессе разноса Ваня долго не получал необходимой ответной реакции, его голос становился громче, жестикуляция энергичнее. А уж если ему казалось, что он видит в глазах нагибаемого дерзость, Ваня просто свирепел, и какая-то тяжелая, тёмная волна накрывала не только проштрафившегося, но и всех рядом.
Ваня приближался к вздрючиваемому вплотную, едва не прижимался губами к лицу и, не прекращая говорить, начинал плющить на нём пуговицы.
В такие минуты окружающие опускали глаза и словно сжимались, чтоб только брызги Ваниного гнева не обожгли заодно и их.

Однажды пуговица не поддалась. Ваня в недоумении попробовал нажать сильнее и только потом сообразил, что пуговица была не пустотелая солдатская, а цельнолитая, офицерская.
Недоумение сменилось ненавистью. Оконфузившись, а от этого и вовсе психанув, он попытался хотя бы вырвать «красноармейчику» подворотничок. Однако ухватил не аккуратно, а дёрнул сильно, оторвав воротник кителя. И раздосадованно бросил:
; Идите отсюда! Приведите обмундирование в порядок!

А как-то, построив дивизион в любимое им каре, Ваня начал свою словесную экзекуцию, не подозвав предварительно нарушителя к себе. Почувствовав, что ему не хватает ожидаемой реакции репрессируемого, Ваня настолько рассвирепел, что в какой-то момент со словами «иде он, иде этот негодяй?» рванулся в сторону строя, где стоял бедолага.
Казалось, что сейчас он просто своими руками его разорвёт или удушит. В строю произошло какое-то резкое движение, а потом началась суета. Ваня первым увидел и понял, что произошло, и, развернувшись, удовлетворенно, едва ли не улыбаясь, вернулся в центр построения.
Курсант, натурально, упал в обморок.

Показательная история вышла однажды и со мной.
Это было зимой, уже на четвёртом курсе. На зарядку мы выходили в учебный городок, но занимались ею уже немногие и по желанию. А поскольку мы были без шинелей, то от холода мы прятались в здании техкафедры.
; Шухер: Ваня! ; крикнул кто-то, стоящий у окна.
Это смешно, но инстинкты сработали надёжнее мозга, и народ начал реально прятаться.
Например, желающих срочно посетить туалет оказалось столько, что не все смогли в него втиснуться. Разогнав этих, Ваня и комбат Бульбенко вылавливали курсантов четвёртого(!) курса из-под столов и кафедр в аудиториях.
Поддавшись всеобщему волнению, я оказался на чердаке, и не один. Нас было человек десять, не меньше. Кто-то закрыл дверь изнутри, и мы затаились. Но не тут-то было. Через несколько минут раздался стук и голос майора Бульбенко:
; Открывайте, товарищи курсанты!
Сразу, разумеется, открывать никто не стал, и, чем дольше в дверь стучали, тем меньше хотелось открывать. Наконец кто-то не выдержал и пошёл сдаваться.
Вот тут-то и нам бы уже покончить с этим, но… То ли взыграло желание лихость показать друг перед другом, то ли черт дёрнул, но три человека: я, Жека и Вовчик ; полезли на крышу.
Здание с историей, двухэтажное, причём этажи не теперешние ; высокие. Скаты кровли довольно крутые, снег, скользко. Чтобы нас не заметили снизу, мы сначала перебрались на сторону, выходящую на улицу, и спрыгнули на пристроенный ангар с техникой.
Пристрой был высотой метра, наверно, четыре, не меньше, в нём стояли кабины радиотехнической батареи. Здесь кровля была плоской, поэтому мы оказались по колено в снегу. Укрываемые с боков парапетом, мы осторожно, как нам казалось, пошли к торцевой стороне, размышляя, как будем спускаться дальше.
Не тут-то было. Видимо, нас услышали ещё на чердаке и внизу уже ждали.
; Трищи курсанты! – услышали мы голос комдива и мгновенно, не переглядываясь, упали в снег. И только потом, осознав всю безнадёжность и нелепость своего положения, поднялись и обречённо подошли к краю ангара, соображая, как будем спускаться.
; Ко мне! – не оставила нам времени на размышление команда Вани, и мы, снова синхронно, спрыгнули вниз, даже не попытавшись сначала зависнуть, чтобы уменьшить высоту падения. Удивительно, но никто ничего не подвернул, мы даже не ушиблись, а одёрнув кители, как положено, строевым, подошли и доложились.
Даже на Ваню это произвело впечатление, и он, довольно усмехнувшись, отвернулся от нас и пошёл, больше ничего не сказав и не определив нам никакого наказания.
Возможно, дело было в том, что мы с Жекой были сержанты и кандидаты на медаль. А может, Ваня просто был вполне удовлетворён нашей реакцией.

В американских фильмах об армии есть такой персонаж: сержант, постоянно орущий на солдат, унижающий их и даже издевающийся над новобранцами. Действительно, в лагерях подготовки армии США есть такая должность «drill-sergeant». Эти сержанты реально орут, и в жизни ; куда страшнее, громче и свирепее, чем в кино.
Крик ; это часть психологической подготовки. Он должен вывести новобранца из зоны комфорта и научить его думать и действовать в состоянии стресса. Это способ подготовить к суровостям военной службы и отсеять психически слабых людей, тех, которых дриллы достанут, чтобы держать их подальше от оружия. Потому что даже тактически и физически подготовленный боец в первом реальном бою может запаниковать и впасть в шоковый ступор.
Солдаты это терпят, зная, что в частях, где они будут служить постоянно, так на них орать не будут. Но мы-то были не тупые новобранцы. Мы были курсанты, будущие офицеры. Я до сих пор не верю, что с нами по-другому было нельзя. Однако Ваня оставался «дрилл-комдивом» до самого выпуска.
Уже на четвёртом курсе какой-то шутник спародировал Ванин рык в коридоре общежития. Курсантов, балдевших после подъёма в койках, подбросило как на пружинах.

Большой проблемой нашей армии было то, что практическим психологическим приёмам работы с личным составом и воздействия на него, нас не учили. Совсем. Партийно-политическая работа, которую мы как бы изучали, была профанацией и очковтирательством.
Поэтому едва ли не единственный опыт, который мы могли перенять и перенимали, ; это методы комдива Ванина. Теперь многие вспоминают, что эти методы работали и помогали молодым офицерам поставить себя в войсках. Именно за это, в первую очередь, многие наши выпускники до сих пор Ване искренне благодарны и отзываются о нём, например, так: «Полковник Ванин ; настоящий командир. Нам тогда дай волю ; и училище выпустило бы хрен знает кого, а не лейтенантов».
В воспоминаниях очень многих сослуживцев и выпускников Ваня остался «жёстким, но справедливым», «владеющим армейской психологией», «не высокомерным», «умеющим принимать сторону провинившегося подчинённого». Он «всё показывал и доказывал силой личного примера. Просто так он никого не обижал и не был злопамятным».

Но вот ещё воспоминание: «Он мог унизить курсанта, но, благодаря какому-то внутреннему чутью, не переходил ту грань, которая могла взорвать униженного».
Что здесь главное: то, что «не переходил грань» или всё же что «мог унизить»? Каждый это определяет для себя сам.

Реалии, увы, таковы, что тактичность и интеллигентность, не самые распространённые качества в армии. Но грубость и бесцеремонность полковника Ванина, на мой взгляд, были просто выдающимися.
Помню, как, отказывая в увольнении курсанту, у которого жена лежала на сохранении, Ваня громогласно рассуждал перед строем:
; Ну и чито там сохранять? Если не получается, надо вычистить это всё, убрать!
При этом он ещё и жестами показывал, как он себе это представляет.

Ещё помню, как после совместного рейда с участковым были выявлены несколько съёмных «хат», где курсанты хранили «гражданку», в которую переодевались в увольнениях и самоходах, что было, разумеется, строжайше запрещено. Каким-то образом установили, кому именно принадлежала эта одежда.
Ваня вызвал курсантов из строя, отчитал, как он умел, а затем ухватил шмотки из стоящей рядом сумки и протянул ближайшему курсанту со словами:
; Забирайте это всё и сдайте каптёру.
Курсант собрался было подхватить свои вещи, но Ваня на мгновение раньше выронил их прямо в лужицу под ногами.
Даже не представляю, кто ещё из командиров дивизионов сделал бы так же. Отругать и наказать, даже строго наказать ; да. Но трогать курсантские шмотки руками…

И одна из, видимо, любимых и неоднократно повторённых, а потому запомнившихся курсантам фраз:
; Вырастили вас родители, как бурьян, и нам отдали: «Нате!»
Это о наших мамах и отцах.

Ещё одну историю услышал совсем недавно. В компании зашёл разговор о моих литературных опытах. Я упомянул о том, что сейчас пытаюсь написать о Ване, фигуре очень колоритной, но, мягко говоря, неоднозначной. Что моё мнение о нём не совпадает со многими высказываниями и воспоминаниями в соцсетях.
И меня вдруг неожиданно, но очень горячо поддержала Нина, жена моего одноклассника, Серёги Рыбина, с которым мы вместе закончили училище. Я удивился:
; А ты Ваню откуда знаешь? Серёга рассказывал?
; Я вашего Ванина видела один раз, но запомнила на всю жизнь. Это было накануне выпуска. Мы стояли возле вашей проходной. Мама Серёжина, твои родители, я, с животом вот таким. Надо же было на восьмом месяце на выпускной к вам попереться! Сергей к нам вышел, а тебя что-то ещё не было. Или это было уже прямо в день выпуска?
Нина говорила сбивчиво, но уверенно.
; И мимо нас ваш Ваня проходил. Остановился и начал Серёгу за что-то отчитывать. Я, конечно, не помню, за что, но помню, как это было неприятно. Вот главное ; зачем? Выпуск уже, праздник. Ну, надо тебе ; отзови, выскажи ему. Нет, надо при всех. Видел же, что родители рядом, что я беременная. Свекровь моя аж в лице изменилась. Я сейчас вспомнила, и опять передёргивает всю. Вот скажи, зачем? Власть свою показать или что? Не понимаю.

Казалось бы, ну солдафон, ну грубоват и нетактичен, бывает, зато искренен и прям. Однако, общаясь с начальством, Ваня умел меняться. Отношение к армейской иерархии у полковника Ванина было настолько прямолинейно, что со стороны казалось пародийным. Многое становилось понятно, если хотя бы пару раз увидеть, как он разговаривал с начальником училища.
Генерал Донской был небольшого роста и сухощав, но Ваня никогда не смотрел на него сверху. Рядом с генералом Ваня умел становиться ниже. Он как-то весь скрючивался, сжимался и даже подгибал колени. Не умея найти уважительный, но сохраняющий собственное достоинство тон, Ваня говорил заискивающе, почти сюсюкая, как обыкновенно говорят с детьми.
Как-то мы занимались благоустройством буковой аллеи напротив КПП. Донской, который держал под личным контролем вопросы строительства и благоустройства и находил время вникнуть во всякую мелочь, с этим связанную, подошёл к нашему взводу и начал объяснять, как надо разравнивать землю на газоне. При этом он слегка наклонялся, наглядно показывая вытянутой рукой, в какую сторону должен быть уклон.
Когда Донской закончил, то же самое, громко, чтобы он слышал, нам повторил Ваня. При этом указывая уклон, Ваня даже присаживался на корточки. Мы ещё поржали, что сейчас придёт комбат Бульбенко и покажет это же, но уже лёжа на животе.
Бульбенко, разумеется, хорошо понимал, какого отношения к себе Ваня ждал от подчинённых.
Не могу сказать, что Ваня, благодаря своим качествам, добивался в своих подразделениях какой-то выдающейся дисциплины, но его карьере они очевидно помогли. Ванин дослужился до звания, обычно не достижимого для обладателя «бычьего глаза».
«Бычий глаз» ; так за характерные форму и цвет называли значок об окончании среднего училища. Потолок для такого образования ; майорские погоны, а тем, кто хотел расти дальше, надо было учиться в академии и получать «ромбики» высшего.

Ваня, конечно, не мог не знать, как к нему относятся курсанты, и, возможно, поэтому была у него привычка приводить в дивизион встреченных выпускников, которые регулярно оказывались на КПП родного училища.
Представив строю офицера, Ваня в двух словах положительно характеризовал гостя и непременно обращался к нему с вопросом:
; Вот, трищ майор, отдельные курсанты у нас жалуются, что очень строгий полковник Ванин. Что требует много, наказывает часто. Чито вы им скажете?
И гость в ответ:
; Нет, товарищи курсанты, вы неправы! Благодаря строгости командиров, благодаря лично товарищу полковнику, мы людьми стали и служим успешно!
И дальше, обращаясь к Ване:
; Наоборот, ещё мало вы нас гоняли, товарищ полковник, больше надо было!
И довольный Ваня гордо смотрит на строй: вот, мол, для вас стараюсь, а вы, неблагодарные, стараний моих не цените!
Я искренне не понимал этих офицеров. Мне казалось, что потом, после выпуска, я смогу дать понять ему, что уж меня-то звать хвалить себя перед курсантами не стоит.
Как же я себя переоценивал…

Я был офицером наведения, когда командир дивизиона, капитан Москаленко приказал мне после дежурства ехать в Киев, в штаб армии. Туда для набора взводных прибыл полковник Ванин, и мне надо пройти собеседование.
; Товарищ капитан, может, я лучше высплюсь? Да и не хочу я в училище!
Несмотря на то что лично ко мне у Вани никогда особых претензий не было, даже наоборот, мне не очень хотелось с ним разговаривать. Я вдруг понял, что мне трудно будет отказывать ему в глаза.
; Да ладно, съезди, раз вызывают. А в училище я тебя не отдам. Ты этот вызов даже не увидишь, – Москаленко хитро улыбнулся.
Я, конечно, знал, что капитан был племянником командующего нашей армией, и поэтому легко ему поверил.
Так получилось, что Ванина в штабе я не застал, но меня соединили с ним по телефону.
И я оказался таким же, как те офицеры, которых приводил Ваня. Я говорил ему какие-то лестные слова и неубедительно рассказывал, что мне нравится служить на моём нынешнем месте. Вот что он мог мне сделать? Да ничего! А поди ж ты…
Вместо решительного «нет», я пообещал подумать. На том разговор и закончился.
Дома Москаленко ещё раз заверил меня, что никуда не отпустит, и я окончательно выбросил эту историю из головы.
Однако на ноябрьские, когда зачитывали праздничный приказ, вместо назначения на новую должность, которую мне обещали, я услышал:
; А вы, товарищ гвардии лейтенант, поедете служить в Орджоникидзе!
Я с недоумением посмотрел на Москаленко, но он развёл руками:
; Извини, перевод в училище оформляется приказом Министра обороны.
Так я снова попал в подчинение полковнику Ванину.

Ванина требовательность в полной мере распространялась и на подчинённых офицеров. На службу он приходил зачастую раньше дежурных офицеров, был внимателен и придирчив ко всем армейским мелочам, мимо его взгляда не могло пройти ни одно нарушение. Разумеется, того же он справедливо требовал и от своих комбатов и взводных, на которых умел давить почти так же, как и на курсантов. В выражениях не стеснялся и исключений не делал. Я слышал, как он орал на собственного замполита, целого подполковника! А уж мы, взводные, и вовсе были в постоянной готовности получить, и даже перед строем.
Конечно, используя такую страшилку, как дрилл-комдив, взводным легче было работать с личным составом. Намного проще сказать курсантам, что придёт командир дивизиона и всех высушит, нежели добиваться чего-либо своей властью и своим личным авторитетом.
Ванин любил собрать офицеров после отправки курсантов на самоподготовку, прокачать за грехи и поставить задачи. После этого он отправлял вздрюченных взводных к личному составу. Я старался в этот день с курсантами не общаться. Мне было стыдно выплёскивать на них полученный негатив.
Впрочем, через три года я смог открыто возразить полковнику Ванину. Над курсантским строем тогда прошёл одобрительный гул. Но тогда это было уже нетрудно. Училище расформировывали, и после выпуска я ждал приказа об увольнении.
###

; За тебя ему сказал. Он помнит тебя, да…
Лёха, крепкий, тёртый и хваткий, почти пятидесятилетний мужик, задумался и добавил:
; Голос, командир, у Вани, конечно, уже не тот. Но вот разговариваем с ним, а до сих пор как-то страшновато…