Путешествие

     В сентябре 1833-го года отправился я в обратную дорогу из Москвы, где пришлось мне заниматься делами издательскими и финансовыми. Путешествие из одной нашей столицы в другую всегда есть занятие многодневное, утомительное и дорогое. Впрочем, справедливости ради надо заметить, что нынешнее состояние дороги после недавно произведённого ремонта, может не радовать разве что того, кто не знает её прежних качеств. Да и почтовые станции на московском тракте не в пример лучшего свойства нежели на других, и содержатся все они за казённый счёт, а значит лучше ограждают путника от разного произвола.
     Перед самым отъездом попросил я друга своего Соболевского дать мне в дорогу книгу для чтения. Он большой знаток по этой части и владелец богатой библиотеки, содержимым которой я так привык пользоваться. В этот раз я хотел, чтобы книга была непременно скучной и не требовала от читателя хоть сколько-нибудь ума. Книги умные я проглатываю очень быстро. Не возить же мне с собой целую библиотеку? В книгах же посредственных, я подолгу пережёвываю каждую фразу, пытаясь отыскать в ней хоть толику смысла, почасту откладываю, утомляясь чтением. Рассказал я ему о своих резонах и добавил:
     - Дай-ка ты мне, брат, что-нибудь из Лоуренса Стерна или Ричардсона...
     - Если я правильно понял тебя, Александр, тебе сейчас нужна книга наискучнейшая и, по возможности, не блещущая авторской остротой ума? Такая у меня есть. Уверяю, что ничего глупее ты никогда не читал, а кроме того, она на русском языке. Надо же тебе иногда и на родном почитать. Вот, держи...
     И он протянул мне томик «Путешествия из Петербурга в Москву» 1790-го года издания. Весь тираж её был уничтожен почти полностью и остались редкие экземпляры лишь в коллекциях настоящих библиофилов. Я поблагодарил Сергея и подумал, что время затраченное мною на сей опус, потерянным не будет, ведь о нём до сих пор ходит множество слухов и пересудов.
     Я так спешил скорее вернуться домой к своей любимой жене, которую не видел больше месяца, что проезжал за день по нескольку прогонов с одними короткими остановками на отдых. Но на четвёртый день я был совершенно измотан и ждал с нетерпением остановки в Тосне. Новёхонькая станция, построенная по проекту самого Руски с ухоженными каменными домами, в которых (как ни странно) совершенно нет клопов, просто просила меня принять её гостеприимство.
     Я сделал остановку в столь замечательном месте и, в очередной раз похвалил себя за то, что не стал скупиться и не воспользовался в этот раз дилижансом. После ужина я не пошёл сразу в свою комнату, а прогулявшись по опрятному вымощенному двору, заказал себе чаю с любимым вареньем из белого крыжовника и сел у окна при свете ещё ясного неба с книгою. Скрипнула тяжёлая дверь – кто-то вошёл. Взглянув, я обомлел, узнав своего друга.
     - Нащокин! – вырвалось у меня.
     - Пушкин! – услышал в ответ я его восторженный возглас.
     - Как ты здесь? – прокричали мы одновременно, бросаясь друг к другу и вместо ответа обнялись. Нелепо было бы и отвечать начать одномоментно. Он присел ко мне за столик, бросив мимолётный взгляд на захлопнутый впопыхах томик.
     - Радищева читаешь? Как он тебе?
     - Нелепейшая вещь. Набор пустых бессвязных полумыслей. Жалчайшее подражание Стерну.
     - А сколько толковали о ней в своё время...
     - Книга сия переполнена ненавистью. И не столько к угнетателям простого народу, как это принято считать, сколько ненавистью вообще ко всему русскому. Но не будем о ней. Ты откуда сейчас и куда?
     - Возвращаюсь в первопрестольную. А ты, конечно, из Москвы домой?
     - Да, я спешу к своей любимой. Переночую здесь, а завтра – домой почти без остановок. Оставайся и ты, мой милый Паша, наговоримся...
     - Нет, друг, спешу. В свою благословенную Москву. Зачем ты только переехал?
     - И я люблю Москву, Паша. Я там родился. И там я нашёл свою любовь. Но в ней мне ужасно скучно. Она так понятна мне. А Питер, – словно вечная загадка для меня.
     - В Москве свобода, Александр. А в Петербурге – жандармы всюду. На каждом перекрёстке, в каждой подворотне. Они даже будто у тебя в душе. И лишь в Москве – ты совершенно вольный человек.
     - Да, в Москве свобода. Всем напоказ сорить деньгами, да пошло одеваться. Там хорошо. В Москве я отдыхаю. А Петербург влечёт меня как Рок.
     - Проклятое место. Мне хочется бежать оттуда поскорей.
     - Так и должно быть. Ты же истинный москвич.
     - Когда-то к Государю нашему Петру Алексеевичу приводили знающих людей. Из тех, особо чутких, что могут распознавать места силы, чтобы там ставить монастыри или, напротив, гиблые места, которые нужно обходить стороной и жилья там строить нельзя.  Десять из десяти ведунов сказали, что не должно быть в этом месте не только стольного города, но и никакого  другого тоже. Но Меньшиков, сказывают,  тоже привёл одного знахаря. И тот с уверенностью заявил при всех, что город здесь поставленный, славнейшим будет. А потом ещё очертил на карте территорию, коей хватило бы на сто подобных городов, и прибавил: «Вот за эти границы только не выходи, в них град сей счастлив буде». А царь-то и обрадовался: мне, дескать, этой землицы лет на триста вперёд хватит, чтобы Питербурх мой умножать. Словно сам он собирался всё это время заниматься строительством. А кудесник тот не добрым видно был. Я каждый раз, оказываясь там, словно под гнетущий купол попадаю.
     - А мне там хорошо. Как будто какой-то неведомый восторг меня пьянит.
     - Что ж, брат, вот уж и лошадей мне поменяли. Поеду дальше. Передай поклон мой Наталье Николавне.
     Мы вышли вместе с ним на двор и он, уже садясь в коляску, сказал, обнимая меня:
     - Ты помнишь наши вечные разговоры в Англицком клубе? Мне кажется, что тема путешествия ещё не исчерпала себя в публицистике. Почему бы тебе не изложить свои идеи в форме путевых заметок о поездке из Москвы в Петербург?
     На этом он уехал. А я остался в тяжёлом раздумье: чем же так влечёт меня  этот город и почему тяжёлые предчувствия не покидают меня?


     Я стоял перед дверью в офис небольшой консалтинговой фирмы в бизнес-центре «Сенатор» недалеко от площади Восстания.  На красивой табличке вместо названия организации было написано: «Доктор геолого-минералогических наук, профессор Кафельников В.Н.». Я негромко постучал.
     - Войдите. – услышал я приглушённо-рычащий бас.
     Когда я вошёл, внушительных размеров совершенно седой человек посмотрел на меня поверх очков и произнёс:
     - А, это ты...
     Он сказал это так, словно мы с ним давно знакомы. А между тем, я видел его впервые. Вчера, и минуты не проговорив по телефону, напросился на консультацию. Странный тип. От таких обычно мало проку как от советчиков. Кабинет был просторней, чем я ожидал. Все стены были увешаны разнообразными картами. Вдоль них стояли шкафы с папками документов. Стулья были загромождены высокими стопками бумаг, а на полу разнообразные проекты лежали в подписанных коробках. Чертежи и схемы,  стоящими торчком тубами, заполняли остатки пространства между шкафами и простенками и нависали со шкафов, скрученными в рулоны, вроде снежных навесов.
     - Говори, чего пришёл. - отрезал он строго и, увидев мой недоумённый взгляд, добавил: – Тебе сколько лет?
     - Сорок – признался я смущенно.
     - Вот, видишь, ты ещё не родился, а я уже был профессором гидрогеологии. Ты хоть знаешь, что такое профессор?
     - Ну, да. Это что-то вроде должности почётной...
     - Нет. Это звание. Как генерал. Только в науке. Излагай, времени мало. Мои консультации очень дорого стоят. Впрочем, первое знакомство для тебя бесплатно.
     Я терпеть не могу когда кто-то нескромно объявляет для себя завышенную цену. То ли дело заявить: «У меня самая низкая цена при высоком качестве!». Вот это умно. Так нет же. В объявлении нередко можно встретить: «Продаётся дом. В самом зачуханном месте. Ни дорог, ни электричек поблизости нет. Крыша сгнила. Крыльцо провалилось. Дорого». На что они рассчитывают? Но я приступил к делу:
     - Я хочу добывать воду.
     - Похвально. А зачем?
     - Это очень прибыльно.
     - С чего ты это взял?
     - Это же и так понятно...  Один литр бензина стоит где-то пол евро. Пол литра – четверть. А пол литровая бутылка простой воды в дьюти-фри в Пулково – три евро. Пиво «Хайнекен» – два, а какая-нибудь «Бонаква» – три. И с каждым годом она дорожает. Ведь так?
     - Чудак ты. На сорок не тянешь. Ну, ладно. Чтобы этим заниматься, мозги иметь не помешает. Но ведь и кроме них ещё много чего нужно.
     - А у меня и есть не так уж мало. За плечами десять лет опыта продаж безалкогольных напитков. Обширная клиентская база. Финансов накопил каких-никаких, договорился с банком о кредите. И, главное – я уже купил производственную площадку.
     - Да, ну? Вот это уже разговор серьёзный. И что же это за площадка?
     - Четыре тысячи квадратных метров помещений на двух гектарах собственной земли. Я думаю, этого должно хватить и для водоподготовки, и для нескольких линий розлива. Да и для склада с гаражом останется.
     - Да я не об этом. Где она находится?
     - Сто километров от Питера по Московскому шоссе. Деревня Померанье.
     - А воду ты там же собираешься добывать?
     - Конечно. Зачем же тратить деньги на перевозку с места на место?
     - А с чего ты взял, что она там есть?
     - Там раньше был завод по производству сувениров из керамики. Они потребляли очень много воды. У них была своя скважина и даже водонапорная башня.
     - Как, говоришь, деревня твоя называется? – он подошёл к карте области.
     - Померанье. В Тосненском районе. Прямо у Московского шоссе.
     Он воткнул в нужное место на карте кнопку с красной шапочкой и сказал:
     - Плохо дело. Нет тут воды.
     - Как это нет?
     - А так...– колпачком авторучки он стал чертить на карте воображаемые изолинии – Ломоносовский горизонт расположен вот здесь. До тебя он не доходит. А у тебя мы копнём метров на пятнадцать, воды вроде много, но она мутная, грязная и с неприятным запахом. Для производства пойдёт, даже руки можно ей помыть. Только не перед едой. Очистить её до питьевого состояния не получится. А от запаха никакой обратный осмос не спасёт. Правда, если пробуриться метров на сто двадцать или чуть больше, мы упрёмся в Девонский горизонт. Он вот так проходит... – он продолжил чертить линии на карте – но вода там солоноватая, жёсткая, с большим содержанием железа. А оно тебе надо? Её не дёшево будет очистить.
     - Но ведь любая вода, которую мы покупаем,  проходит много степеней очистки. А я-то почему не должен этим заниматься?
     - Ты пил когда-нибудь воду «Святой родник»?
     - Конечно. Это же очень известная марка.
     - Больше не пей. Никогда. Я консультировал этого парня лет двадцать назад. Толковый. В отличие от тебя. Он арендовал помещение где-то на окраине города. Воду брал из батареи заводского отопления в цеху...
     - А это ещё зачем? Ведь там наверняка было холодное водоснабжение?
     - Затем, что у ГУП ТЭКа вода для отопления стоит намного дешевле, чем вода у «Водоканала».  Я тоже сначала удивился, спросил: – «Ну и много ты сэкономишь? Так ты заплатишь шестьдесят копеек за тысячу литров, а так – двенадцать. Разве оно того стоит? А он мне отвечает: – «А зачем мне переплачивать сорок восемь копеек с тонны, если и ту, и другую воду мне надо будет разложить на атомы до состояния «аш два о», а потом по одной и той же технологии сделать пригодной для питья?». Так вот, с ним ты никогда не сможешь конкурировать на равных. Ему не нужна лицензия на добычу воды и нет затрат на её подъем. Да и таких транспортных расходов как у тебя тоже нет. А что вода у него не природная, так что? Любая фильтрованная вода – мёртвая. Дистиллированная вода – формально идеально чистая. А выпей её литров пять, и твоя родня станет клиентами бюро ритуальных услуг. Стопроцентно. А эта, хоть пользы организму не приносит, однако и вреда тоже никакого.
     - Но ведь все делают водоподготовку. Значит полезной воды не существует?
     - Это как сказать... Воду «Семь ключей» знаешь?
     - Конечно! Кто же её не пробовал?
     - Пей смело. Я проектировал ему производство. Этому парню просто повезло. Он купил на аукционе в начале нулевых большущую воинскую часть под Выборгом. Купил за сущие гроши. Тогда всем казалось, что у минобороны непомерно много лишнего имущества и что с годами потребность в вооружённых силах будет только уменьшаться. Пока не отомрёт совсем. Так вот, в этой воинской части была очень мощная артезианская скважина. Гдовский горизонт! В его лучшем варианте. Вода вкуснейшая, чистейшая, живая. Любая «очистка» её может только ухудшить. На вкус ты её не отличишь от других. Только такой специалист как я может увидеть разницу. Даже химанализ не покажет принципиального отличия. Но это живая вода! После неё даже раны и ожоги быстрее заживают.
     Он проговорил без умолку ещё около часа на темы не имеющие прямого отношения к цели моего визита и не было похоже, что он так уж высоко ценит собственное время. А мне, тем временем, нужно было не опоздать на поезд. Хорошо ещё, что до Московского вокзала было рукой подать.
     - Извините, Виктор Николаевич, у меня скоро поезд. В Москву уезжаю сегодня.
     - А что ты там забыл? – его почти детская прямота и нахальство меня уже не раздражали.
     - Невеста у меня там живёт. Я часто езжу к ней на выходные. Надо же нам когда-то видеться?
     - Пустое дело. Вырванные из жизни годы. Ты что, не мог здесь девушку себе сыскать? Москва, понятное дело, всегда считалась ярмаркой невест. Но не для питерцев. Другие они. И мы на них уж больно не похожи. Ты вот советские времена не помнишь... Маленький был. Тогда мало было личного автотранспорта. Пробок не было на дорогах, зато в автобус или троллейбус сесть, это был целый квест. Кто помоложе и посильней, у того и было преимущество. Такой вот социалистический культ мускулистого тела. Но это не значит, что остальные сдавались без боя. Давки  и толкотня были ужасные. И только в Ленинграде было по-другому. Задолго до прихода автобуса у остановки образовывалась очередь. И каждый подошедший тихонечко пристраивался в хвост. Садились все спокойно и с достоинством. Кто не поместился,– оставался вначале очереди на следующий автобус. Такого больше ты нигде бы не встретил. Разве что в Таллине ещё. А знаешь почему?
     Вопрос был риторический. Он понимал, что я не знаю на него ответ и продолжил:
     - Под нашим городом расположена громадных размеров родоновая аномалия. Места концентрации радиоактивного родона в приповерхностных грунтах  на планете не редкость. В таких местах даже специальные лечебницы строят. В микродозах родон может оказывать на организм оздоравливающее действие. Но в больших концентрациях он вреден.  Разрушает нервную систему и даже может привести к смерти. Но таких гигантских аномалий в мире больше нет. Только на севере Эстонии и на юге Финляндии. И то они разбросаны группами незначительных пятен. А у нас... – он снова подошёл к карте и обвёл колпачком ручки зону вполне накрывающую кольцевую автодорогу. – Хорошо ещё, что концентрация в этой зоне умеренная. Она не разрушает, а только деформирует, изменяет нервную систему живущих здесь людей. И как деформирует! Человек становится неспешно-обстоятельным, мечтательно-задумчивым и творчески-возвышенным. Не все, конечно, но общем и целом. И финны с эстонцами немного похожи на нас. Не зря говорят: – если ты финн и обогнал кого-то на трассе, то это был эстонец. Я не психолог и не врач. Никто пока не проводил исследований, посвящённых постоянному, длительному отравлению родоном. Интуитивно понятно, что действие это отражается на всех по-разному. Я видел много людей, которым в нашем городе очень плохо. Просто худо, без видимой причины. Но много и таких, кто испытывает ощущение близкое к эйфории. Не имея возможности объяснить это состояние иначе, чем восторг от красоты города, они так и воспринимают его как простую влюблённость в нашу Северную Венецию. Родоновое отравление вызывает привыкание. Все петербуржцы закоренелые патриоты своего города и не всегда понятна граница между этими двумя видами зависимости. Я давно заметил, что когда спрашиваешь у иногороднего абитуриента, почему ты приехал поступать именно в Питер? Он как правило отвечает: – «Я всегда мечтал жить в большом городе. Но из них всех меня манит лишь этот. Других вариантов я даже не рассматривал». Другие, кто едет учиться или работать в Москву, то же самое говорят про златоглавую. Может и там есть какая-то не открытая ещё аномалия?
     - Открытая, говорите? А кто же открыл эту нашу родоновую зону? Что-то я нигде про это не слышал и не читал.
     - И никогда не прочитаешь. Когда мы сделали это открытие, нам перекрыли возможность любых публикаций на эту тему. Надеюсь, ты понимаешь почему?
     Я понимал, хотя в голове не укладывалось. В поезде будет время всё обдумать.
     - Простите, я чертовски опаздываю. Придётся уже бегом бежать.
     Я протянул ему ладонь для прощального рукопожатия, но он крепко стиснул мою руку и не отпускал:
     - Да, погоди ты! Меня только что осенило. Если вместо твоей законсервированной скважины в Померанье пробурить современную, но глубиной пятьсот-шестьсот метров, то там будет целое море первоклассной минеральной воды. Она по качеству не уступит «Боржоми». Но ты ведь понимаешь, что это совсем другой продукт и у него другой рынок? Это будет технически непросто и финансово очень дорого. Но оно будет стоить того!
     «Обдумаю в поезде и это» – мелькнуло в голове, когда я прыгал по лестнице через две ступеньки. Времени ждать лифт уже просто не было.

     Моей Наташке скоро тридцать шесть. Уже лет пять мы с ней живём в гражданском браке. Семейный союз выходного дня, так сказать. Я все ещё не потерял надежду создать с ней нормальную семью и поэтому до сих пор называю её своей невестой. У нас так много общих интересов. Мы понимаем друг друга с полуслова, а иногда совсем без слов. И оба мы хотели бы не расставаться ни на день. Для этого препятствий почти нет. Кроме одного. Она до мозга костей москвичка и не мыслит своего существования где бы то ни было, кроме своего города. А я – петербуржец. В Москве меня раздражает всё, вообще всё, кроме моей Наташки. Увезти бы её оттуда, вот тогда и наступила бы в моей жизни гармония.
     Она встречает меня у вагона на Ленинградском, я жду её у поезда на Московском. Когда мы вместе едем в отпуск заграницу, стараемся лететь через Москву. Есть в этом и своя маленькая прелесть – мы постоянно существуем в состоянии дефицита друг друга. Тоскуем и скучаем. Вечное ожидание встречи и щемящая тоска от невозможности насытиться общением. А нам так много есть о чём поговорить! Мы оба любим Пушкина. Читаем вслух поочерёдно его дневники и письма. И часто спорим, обсуждая их. Но наши споры никогда не приводят нас к ссорам.
     Вот и сегодня, мы выкроили пару часов, чтобы прямо с вокзала отправиться в парк прогуляться и, с наслажденьем мазохистов, оттягивать сладкий миг, когда окажемся в постели в долгожданных объятиях друг друга. Но что такое два часа, когда мы сутками могли бы читать наизусть любимые отрывки из «Евгения Онегина» длиною в сотни строк каждый?
    -  «Москва... Как много в этом звуке для сердца русского слилось! Как много в нём отозвалось!» – декламировала девушка и, взволнованная собственным чтением, произнесла: - Только истинный, рафинированный москвич мог найти такие слова! Да что там! Из всех на свете москвичей никто не смог бы сказать лучше.
     - Странно... Ты говоришь, что Пушкин - рафинированный москвич. А нас учили ещё в школе, что он насквозь пропитан духом Петербурга. Все самые значимые его произведения посвящены именно этому городу.
     - Да, но ни одно из них не написано непосредственно там. Ни «Медный всадник», ни «Пиковая дама», ни даже «Евгений Онегин». Тебе о чём-то это говорит? А хочешь, чтобы у тебя совсем уж не осталось никаких сомнений, проведём простой тест? – ей не нужно было дожидаться моего ответа, мы и так понимали друг друга – Как по одной невольно произнесённой фразе, москвича можно безошибочно отличить от петербуржца?
     - Ну, это же понятно. По разнице в лексиконе: бордюр-поребрик, подъезд-парадная... Да мало ли таких пар ещё можно назвать?
     - А вот и не только.  Помимо лексических, много отличий и в произношении. Например, у вас произносится «булочная», а настоящий москвич скажет «булошная». У вас скажут «скучно», а у нас - «скушно». И это практически на подсознательном уровне. Как в фильме про Штирлица, помнишь? Радистка Кэт, когда рожала в Берлине, кричала «Мама!» на чистом рязанском диалекте. Так и спалилась. А теперь, – внимание! Кто же Пушкин? – и она процитировала строки из письма Татьяны к Онегину: – «Но, говорят, вы нелюдим; В глуши, в деревне всё вам скучно, А мы... ничем мы не блестим, Хоть вам и рады простодушно»... Обрати внимание, автор пишет «скучно» потому, что не может написать не правильно. Но мысленно он произносит «скушно».  Иначе человек, такой чуткий к рифме, он никогда не зарифмовал бы эту строку со словом «простодушно».
     Возразить мне было нечего. Пример предельно убедительный. Я испытал разочарование. Двойное. Досадным пульсом в голове стучала мысль: «Зачем он переехал в город на Неве? Ему там было очень плохо». Я вспомнил многие из его писем, но я не мог найти настоящую причину переезда. То, что ему скучно в Москве, больше похоже на отговорку. Как и то, что он бежит от «надзора» тёщи и других родственников. Вот, если бы не было этого переезда, ведь тогда точно всё было бы по-другому...
     Наташка вывела меня из состояния минутной задумчивости:
     - Недавно ты рассказывал мне, что купил заброшенный заводик в деревне Померанье? А ты помнишь, что там было раньше?
     - Так и был завод по производству сувениров из керамики.
     - Ну, а до этого?
     - От старожилов я слышал, будто когда-то на этом месте был цех по производству метлахской плитки – филиал огромного завода в Никольском.
     - Нет, ещё, ещё раньше. Изначально.
     - Думаю, что ничего.
     - А вот и нет. Я провела маленькое расследование и узнала, что изначально это была почтовая станция, комплекс красивых каменных зданий, построенный ровно двести лет назад по типовому проекту знаменитого архитектора Луиджи Руска. Таких «близнецов» было более десятка, но ни один из них не сохранился, если не считать Тосны. Так кажется она называлась. Даже там, где сейчас музей «Дом станционного смотрителя» в Выре – это была всего лишь заурядная станция-клоповник. А эти были последним словом имперского подхода к организации почтового дела. Такая красота европам даже и не снилась.
     - Прости, но этого не может быть. Во-первых, я знаю там каждый кирпич. Там есть большое двухэтажное здание постройки шестидесятых годов прошлого века. Есть множество строений, возведённых чуточку раньше. Больше ничего. И во-вторых, если бы там был хоть осколок этой исторической жемчужины, то у меня в документах о собственности неминуемо стояло бы обременение и отметка о том, что это объект культурного наследия. Но этого нет.
     - А я уверена, что это так. Пообещай мне, что ты возьмёшь меня туда. Мне это очень важно. Ты ведь понимаешь, что со дня её постройки, кто бы ни ехал из Петербурга в Москву и обратно, не мог миновать эту станцию без остановки. На каждой из них как минимум меняли лошадей, отдыхали от тряски, обедали и даже оставались на ночлег. А это значит, что здесь бывали все – и императоры, и наши прославленные полководцы, учёные, художники, писатели. Здесь были все – и Лермонтов, и Тютчев. Да всех не перечислить. Но главное – здесь Пушкин был. И не однажды. Ты представляешь?
     Вечером она показала мне распечатанные чертежи, скачанного где-то этого самого типового проекта. Когда поздно ночью она спала у меня на правом плече и тихо сопела мне в шею, я все ещё не мог уснуть. У меня перед глазами стояла план-схема территории станции. На первый взгляд, она как будто не имеет ничего общего с моим заброшенным заводом. Два узких длинных здания добротных конюшен по бокам, короткими торцами смотрят на Московский тракт, а между ними – прямоугольник здания гостиницы. Между гостиницей и конюшнями два въезда на территорию просторного двора, оформленные в виде классических полукруглых арок с воротами. Красиво задумано – одни ворота для въезда, другие для выезда. В глубине двора посередине – просторный дом почтового комиссара или как его называли неформально – станционного смотрителя. Вся территория огорожена кирпичным забором словно маленькая крепость. Крепость. Когда человек засыпает, его сознание-крепость освобождается от мощных стен. Недаром многие открытия были сделаны во сне. Периодическая система... Я уже совсем засыпал, когда вдруг понял, что забор-то этот существует до сих пор. Местами он лежит обвалившись, а местами совпадает с задней стеной позднее построенных строений. Двух въездов со стороны шоссе также нет. Они заложены. Осталась лишь сплошная стена, на которой отчётливо читаются полукруглые арки. Эта стена во всю длину завода вдоль дороги является стеной анфилады цехов, но два классических коротких портика по углам и один длинный посередине отчётливо «ложатся» в идею этого чертежа. Просто цеха построили так,  что прочные стены из качественного кирпича оказались «проглоченными» достроенными к ним конструкциями. Не пощадила советская промышленность и дом почт-комиссара. На его месте теперь стоит коробка двухэтажки из когда-то белого силикатного кирпича. Не осталось и следа от мощения двора крепчайшими окатышами из чёрного габбро-диабаза. Зато остался образ. Образ...

     Прислушавшись к совету друга, я написал своё «Путешествие из Москвы в Петербург». Я знал, что его не опубликуют ни при моей жизни, ни при жизни нынешнего государя. Поэтому я достаточно прямо изложил в нём свои мысли, используя форму путешествия лишь как способ изложения материала.
     С момента нашей встречи с Павлом прошло три года. И не единожды ещё за это время проделывал я путь в белокаменную и обратно. Многое изменилось. Однако, не в лучшую для меня сторону. Все думают, что Пушкин исписался. Измельчал, как смыливается кусочек мыла. Откуда знать им, что мой большой доброжелатель просто наложил запрет на публикацию всех лучших моих вещей?
     Какая мелочная месть! За что? За то, что я не стал его ручным придворным попугаем? Как ласков он был тогда со мной в Москве! Как он искал моей поддержки, намекал, что хочет, чтобы я стал его послушным холуём.  И отказался от идей масонства. Какой изощрённый и коварный нрав. Он словно насаждает атмосферу насмешек надо мной. Да, Бог ему судья...
     Но вот друзья, мои друзья! Они меня жалеют в письмах друг к другу. "Как Пушкин стал жалок, всегда подавлен, хмур". Нельзя же хохотать, когда тебе и вовсе не до смеха? Мой недруг - вот он, напротив, весел и красив. Он дерзок, но подчёркнуто приветлив. Всех обаял. Никто не видит яда, которым заражает он всё пространство вокруг себя. Мои друзья мне говорят, что я всё сам придумал. Но я-то знаю, к чему всё идёт... Моя жена, моя прекрасная Наталья, даже она не видит тех сетей, что сплетены вокруг меня. Ведь честь её – моя же честь. Уехать бы в Москву, но невозможно оставить поле битвы за врагом.
     В последний мой приезд в Москву я снова остановился у своего друга в его доме в Гагаринском. Он принял меня как всегда радушно, благодарил, что я дал ему прочесть свою рукопись «Путешествия» и сказал:

     - Вот книга, которую всем надлежало бы знать!  Но, Александр, довольно путешествий. Вернись в Москву. Ты нужен здесь. И здесь тебя все любят.
Ну, обещай же!
     - Да, я обещаю, Паша. При первой же возможности вернусь...