Глава 27. Поехали!

Глава 27. «Поехали!»

Как и предполагалось, выходные для меня превратились в кошмар. И начался он, практически, с порога. Меня, едва ли его переступившего, не церемонясь, развернули, и пинком отправили к одноклассникам. Мои «бэшки» жили намного дальше, чем дворовой друг Димка Бакуновский, по совместительству ученик параллельного «а» класса. К нему я и сгонял, логично решив, что за первую неделю обучения сильного дисбаланса в параллельных классах быть не должно. Ну, и к моему счастию, за неделю в школе прошли мало, и Димка любезно предоставил мне свои тетрадки, с которых я банально всё списал. Хотя, не враг же я себе? Попытался вникнуть в суть изучаемого материала самостоятельно. По технарским наукам проблем не было. Алгебра, геометрия и прочие «метрии», с венцом своим - физикой, меня особо не волновали. А вот первые уроки по совершенно новому для меня предмету «Органическая химия» ввели в полный ступор и тихую истерию. Нелепые термины, наводящие на определенные сопутствующие мысли - «алканы», «алкены» и «алкины», - и это пока что только на «а», вызвали нестерпимые позывы захлопнуть учебник, да забросить его вглубь секретера до лучших времен. В остальном, пришлось поварить бестолковой, и ко второй половине воскресенья я был амнистирован семейством после предъявления доказательной базы в виде исписанных убористым почерком тетрадей под заголовками  «Классная работа» и «Домашняя работа» за всю неделю.
- И чтобы учебники на аэродром взял, а не так как на прошлой неделе – забыл! Специально, наверное?
Вечер воскресенья провел в своей дворовой компании. Бренчали на моей шестиструнке, собранной из двух поломанных гитар. Поэтому отчаянно не строившей: мензуры корпуса и грифа от разных гитар не совпадали. Но главная задача на том уровне освоения сего струнного инструмента была только отрабатывать технику аккордов, и переходы между ними. И текущее техническое состояние изделия вполне соответствовало поставленным целям.
Прохладным утром восьмого сентября я в очередной раз ожидал на остановке «им. Лядова», пардон, конечно же, «им. Зверькова», наш Урал с заметно поредевшим числом пассажиров. Как писал выше, наше молодежное авиационное звено уже понесло свои первые потери. Но судить их не будем – ибо бог им судья, каждый сам себе прокладывает жизненный маршрут. Согласен, написал очередную банальность, но вот как раз очень в тему кассетник Хорунжего играет «Лайф из лайф» от австрийского «Опуса». И, слушая Андрюхину «Электронику 301», задремал, и бесстыдно продрых до самого Моспино, где меня беспардонно растолкал Сергеныч:
- Сереня, не спи, замерзнешь!
Моспино. Населенный пункт тоже с историей, да еще и постарше Донецка возрастом будет. Ну, а знаменито оно тем, что во время Великой Отечественной любимый нашим телезрителем великий актер Владимир Этуш освобождал этот поселок от фашистов. В 1943 году лично сам командир взвода лейтенант Этуш уничтожил в Моспино тридцать немецких солдат и офицеров, и захватил ручной пулемет, за что получил орден Красной Звезды. Неплохо для комедийного Шпака и сказочного Карабаса Барабаса, не так ли? В какой-то местной школе даже организован музей, где Владимир Абрамович был частым гостем, вел переписку с учениками и подарил немало материала в качестве музейных экспонатов.
Поехав Моспино, наш «Урал» привычно свернул на указатель «Новый Свет», и через семь километров без остановки пересек КПП аэродрома, ворота которого гостеприимно были заранее распахнуты. Возле столовой его уже ждала наша поварская бригада с сорокалитровыми молочными бидонами, которые сейчас поедут в Старобешево на местную ферму. Говорят, что любой «объект жив, пока оттуда не ушла столовая».
Совершенно недавно узнал, что историческая значимость Старобешева на Паше Ангелиной не заканчивается. Оказывается, что, упоминаемая в «Слове о полку Игореве» битва русского князя Игоря с половцами, по мнению историков, как раз произошла на реке Каялы (тогдаташное  наименование Кальмиуса) при впадении в него справа речки Камышевахи. А это всего лишь южнее Старобешево на двенадцать километров. Кто интересовался историей, тот знает, что в этой битве приснопамятный князь был пленен половцами. Помните арию Игоря из оперы Бородина?
«О, дайте, дайте мне свободу,
Я мой позор сумею искупить.
Спасу я честь свою и славу,
Я Русь от недругов спасу!».
Ну, это как раз из той «той оперы», когда Игоря пленили.
Хотя, это только версия, путь даже наиболее правдоподобная на данный момент, по мнению историков, но и «последнего слова в этой истории пока еще не сказано». Был я на этом месте – хороший холм, есть, где железками помахать.
Кстати, да, я все-таки достал Лядова своим вопросом: есть ли какая-нибудь связь центра второй пилотажной зоны Горбачево-Михайловки с нынешним руководителем страны? На что Сергеныч искренне рассмеялся, сказав, что не я первый задаю этот, как бы выразиться помягче, дебильный вопрос. Ну, конечно же, нет! Все наименования местным населенным пунктам были присвоены задолго до его контрпродуктивного правления. Правительство Петра Первого щедро раздавало свободные земли, под так называемые, «ранговые дачи». Был такой от донского казачества войсковой старшина Горбачев Михаил, который принимал участие и отличился в боях во время петровских походов на Азов. Вот он и получил надел земли на восток от слияния рек Кальмиуса и Грузской, и, заодно, дворянство. А, все равно, прикольно звучит, особенно для тех, кто не в курсе!
- После завтрака в класс, расписать подготовку, ждать меня! – Лядов с неизменным своим штурманским портфелем быстро пошел в штаб, где Тютюнник организовывал очередную постановку задачи на полеты.
Ну, а у меня на всю неделю задача одна – упражнение десять. Но внимательно просмотрев свой график летного обучения, уже более чем на две трети закрашенного синим карандашом, узрел, что полетов по «десятке» в моем распоряжении осталось-то всего тридцатник, то бишь, на три летные смены. Ну, а дальше грядет одиннадцатое, планово переходящее в упражнение двенадцать. А это, блин, проверочные и последующие самостоятельные полеты! От этой мысли я, откровенно, похолодел с одновременным бросанием в жар: вот, он, тот всуе упоминаемый трындец, который подкрался незаметно…
- Все всю неделю летаем десятое упражнение, но…, - Лядов скосился в мою сторону, - если все будет нормально, Пожитков, готовься на пятницу. Здесь находимся до обеда, после обеда – на стоянку на тренаж. Вопросы?
На своей спине я почувствовал взгляды пацанов. Особенно, обжигающий от Ромки. Мы с ним до последнего делили лидерство по прохождению программы, но на самом завершающем этапе фаворитом Лядов, почему-то, определил меня. Хотя, в отличие от Грудинина, вылететь первым в группе для меня было непринципиальным вопросом. Лишь бы вообще вылететь, и неважно, каким по счету.
Я помню, что чувствовал всю эту неделю - включился какой-то режим переосмысления, а также засвербела непонятная, и досель невиданная тягучая волнительность. Короче говоря, я банально начал бояться. Бояться предстоящего шага в неизвестность - полета на допуск с начальством, и возможного позора, когда меня не выпустят самостоятельно, а нарежут «допы». Мое самолюбие, наверно, этого факта не переживет. Эх, хорошо, если бы меня запланировали с Владыкиным или с Самойловым! С ними я уже летал и, вроде, они обо мне остались неплохого мнения.
- Сереня, два по пять завтра, скорее всего столько же послезавтра, потом уточню. В четверг будет предварительная подготовка на пятницу и субботу, там на счет того с кем полетишь на допуск, определится. Скорее всего, с Тютюнником. Почему не с Владыкиным? Вероятно потому, что Михаил Аркадьевич на первые самостоятельные вылеты опять сядет на место руководителя полетов, как это было в прошлом году. Тебе-то какая разница? Еще вопросы? Что, Рома? Грудинин, если не будешь дурковать, вылетишь в субботу! Всем заниматься!
До обеда, обладая уже заранее расписанной подготовкой на два предстоящих летных дня, я озадачился тем, что собирал воедино разбежавшиеся мысли, и укрощал резко активизировавшиеся эмоции. В пятницу у меня самостоятельный вылет… И как всегда бывает перед экзаменами, психику упорно начало грызть ощущение, что я ничего не знаю, и ничего не умею. И, с этим грызущим подкорку сознания чувством, мне придется жить до пятницы. Я уже писал, что в том юном возрасте был через чур мнительным подростком, переживающим за любой пустяк. Причем, не всегда имея серьезного  весомого повода.
После обеда, на котором у меня, ожидаемо, не проявился должным делом аппетит - все еще в тех же мыслях и сомнениях, я повел свою группу на тренаж. Наш «106-ой», почему-то, был расчехлен только наполовину, и Виктора в привычной возне у самолета я не обнаружил. Зато около кривоносовского «67-го» толпился, чуть ли не весь аэродромно-технический люд, на фоне которого носился наш неугомонный и принципиальный аэроклубовский инженер Павел Геннадьевич, резким голосом раздающего указания. Вот под крылом «67-го» я и увидел нашего Витю с отверткой.
- Привет. Идите, до конца расчехлите наш борт, я скоро подойду. Занимайтесь по плану.
- Виктор Иванович, а что случилось?
- Что и должно было случиться при грубых посадках. Потек левый бак. Смотри, вон лужа на асфальте под левой консолью, видишь?
- И что теперь?
- Что, что… Бак дюралевый, надо варить аргоном, а у нас аргонной сварки нет. Да и специалистов по этой сварке тоже. Полеты для кривоносовцев под угрозой срыва, если Пал Геннадич не найдет, где бак заварить.
- Ну, это же не в первый раз здесь происходит? Вы же рассказывали…
- Конечно, не в первый. И, к сожалению, не в последний. Есть у него знакомый в какой-то автомастерской на Пролетарке. Он туда всегда обращается, и пока еще, вроде, не отказывали. Но, только, не бесплатное все это дело.
Я подошел к лежащему на тормозных колодках баку, торец которого разошелся по шву, образовав трещину в несколько миллиметров шириной. Причем, эта лопина шла сверху бака и доходила до его середины передней части. Ну, той, которая по полету.
-  Скорее всего, на грубой посадке, когда в баке появилось свободное место после выработки бензина, был гидроудар вверх и вперед. Вот шов и не выдержал.
Ну, в общем-то, все понятно. Возникла трещина, которая при полной заправке дала течь.
Вскоре кривоносовские пацаны погрузили в багажник «шестерки» Пал Геннадича дырявый бак, а Кривонос с топливозаправщика, который только что подъехал, заливал девяносто первым бензином две двадцатилитровые канистры. А вот она, кстати, и оплата! Канистры были погружены в салон автомобиля и накрыты чехлом.
- И молитесь, чтобы мы за сегодня успели! – быстро запрыгнул в «шестерку» Пал Геннадьевич, и дал по газам. Справа от него сидел щуплый Дима - техник Кривоноса.
У Кривоноса, как и у всех летных групп, конечно же, был не один самолет, за группой закрепленный. Но, как и любая техника второго эшелона, он стоял на консервации, и, чтобы его реанимировать, потребуется провести ряд работ и пару облетов. А время сейчас дорого, особенно тогда, когда уже начался учебный год, и нас были вынуждены выдернуть из-за школьных парт.
После того, как инженер на своем автомобиле отъехал со стоянки, мы пошли дорасчехлять свой самолет, да проходить тренаж. Что давно стало сознательной обыденностью, не требующей никакого внешнего понукания со стороны Лядова. Я решил еще больше времени проводить в кабине, и спросил разрешения у Виктора подставить под носовую стойку тормозную колодку – для имитации посадочного угла. Конечно же, лояльный к любому правильному кипешу Виктор Иванович возражений не имел.
Погода пока благоприятствует, причем, кстати, и по ветру тоже. Хотя я был бы очень не прочь против несильного правого боковика, который здорово помогает на взлете и при заходе на посадку. В первом случае существенно компенсирует разворачивающие и кренящие моменты, а во втором – отворачивает нос вправо, позволяя комфортно зреть вперед по направлению посадки. Правда, нужно только не забыть развернуть самолет по оси посадочной полосы перед самым касанием. Ну, это уже несущественные детали: для нас допускалось садиться с углом сноса, и на это пока что пока смотрели сквозь пальцы.
Ближе к ужину на стоянку пожаловал Лядов со своей книжкой летчика-инструктора, в которой на предварительных подготовках он каждый раз для нас расписывал вопросы контроля готовности. Еще месяц назад мы много бы отдали, чтобы узнать их заранее, а сейчас это стало тривиальным событием, и нисколько нас не волновало. Да и Сергеныч давно уже прекратил мучить нас натужными контролями готовности, и даже с учетом того, что мы с Грудининым в течение этой недели должны будем вылететь самостоятельно.
Лядов лениво задавал вопросы, на полуслове прерывал, ставил оценку и обращался к следующему. В таком умиротворенном режиме мы дожили до ужина.
- В столовую. Сереня, задержись на секундочку.
Пацаны, прихватив свои шлемофоны, молча, и оглядываясь на меня, двинули со стоянки.
- Чего притих? Волнуешься? Все у тебя получится. Я знаю. С завтрашнего дня меня в кабине не будет. Я буду присутствовать там формально. Как «мешок». Считай, что твои самостоятельные полеты начинаются с завтрашней смены. Иди, догоняй своих.
Вечер уже был прохладный, на турниках болтались мало – мерзли руки, поэтому, основательно утеплившись, просто сидели на скамейках спортгородка, да слушали кассетник Хорунжего, который, кстати, ему подарили на день рождения – в минувшее воскресение ему стукнуло шестнадцать. Хороший подарок, всем нам на зависть, и  дорогой - почти зарплата инженера в то время. И до сих пор в ушах звучит популярная песня тех времен в исполнении Кальянова:
«Четвертые сутки из штурманской рубки
За далью туманной не видно земли.
А море к нам тянет гудящие руки,
А ваши грустящие руки вдали…»
Ну, вот, не знаю, почему эта совсем нешедевральная песня на долгие годы так врезалась в память. Впрочем, как и все то, чем я жил в то время.
После ужина банда батьки Кривоноса во главе со своим инструктором резвой рысью двинула на стоянку, и за полчаса до отбоя она, весело гомонящая, прибыла в свое расположение отбиваться. Они успешно установили заваренный бак, заправили его под заглушку, да в течение длительного времени шатали самолет, проверяя отремонтированный шов на герметичность, периодически проходя по нему промокашкой от тетради. Она оставалась сухой. Полеты для них завтра уже не под угрозой срыва. Всемогущий Пал Геннадич в очередной раз успешно решил вопрос с лопнувшим баком. Впрочем, как и с любой другой проблемой, возникающей на поприще материально-технического обеспечения полетов.
Погода радовала. В меру тепло, полный штиль и прозрачная атмосфера позволяла разглядеть до мельчайших подробностей наш главный ориентир – градирни Старобешевской ГЭС.
- Видимость такая, - ухмыльнулся сидящий в задней кабине Лядов, - что видно собственный хвост на горизонте. Давай, Сереня, рассказывай и показывай полет по кругу. Помни о том, что я вчера тебе сказал – с сегодняшнего дня меня в задней кабине нет.
Я сегодня, по уже прочно устаканившемуся  распорядку нашей группы, лечу с разлета. Вторым после Димки Ярошенко с Кривоносом, который, по всей видимости, в своей группе также лидирует по программе. И вот привычно заняв место на линии предварительного старта справа и сзади от борта с номером «67», которому вчера ремонтировали топливный бак, слышу очередное и уже привычное самойловское:
- 9 сентября 1986 года московское время восемь часов начало полетов первой смены. 441-ый, взлетайте, штиль! 413-ый, разрешил на исполнительный!
Я украдкой посмотрел на Лядова в зеркало заднего вида, на что сразу же услышал:
- Чего уставился? Меня в задней кабине нет!
Ну, ладно, Сергей Геннадьевич, давайте попробуем летать, когда вас «в задней кабине нет».
- 413-ый к взлету готов!
- 413-ый, взлетайте, штиль!
Сегодня старт привычный, восточный. Лядову хорошо, у него полетные очки с фиолетовыми светофильтрами, которые он не преминул сразу же напялить на глаза. А вот я в очередной раз, щурясь сквозь ресницы, выполнил, можно сказать, «полуслепой» взлет. И так, с полуприкрытыми глазами, топал до первого разворота, пока уже более низкое осеннее солнце не стало жарить левый борт. Как-то я его пытал, почему нам не выдали такие же фильдеперсовые очки, которые, кстати, в природе имеют типовое обозначение «ПО-1»? Ну, понятное дело, ПО - «полетные очки». А вот почему «1»? Ну, по-видимому, не было смысла изобретать «ПО-2». Ну да, спросить-то я спросил, на что сразу же получил – «мал ишшо». Однако, видя мои жалостливые глаза, пообещал подарить такие же, если я поступлю в летное училище. Обещание, кстати, сдержал, когда я завалился к нему домой в форме в первом курсантском отпуске. Правда, они мне тогда не пригодились, так как в училище летали в защитных шлемах со штатными светофильтрами. И у меня их сразу же выклянчил Андрюха Белый, которому предстоял еще один год летной работы в родном моспинском небе. Пришлось отдать.
Осенью летать мне понравилось. И нравилось летать осенью всю мою дальнейшую летную жизнь. Какое-то умиротворение: в воздухе спокойно, внизу красиво, нет изнуряющей жары. Нравилось, по крайней мере, на таких вот спокойных полетах, когда нет учений. А они, эти учения, как правило, всегда проводились осенью. Осенью в войсках проходили итоговые проверки с полным набором зачетов, смотров и, этих самых, летно-тактических учений. Так что, в полной мере наслаждаться одними из самых благоприятных полетных месяцев в году приходилось крайне редко. Лядов сказал, что нам даже в чем-то повезло, что вылетать будем осенью, а не в июле - если бы начали летать с первых дней лета. Да уж, я помню эти сумасшедшие летные смены с внезапно разваливающейся погодой, да с болтанкой, и боковиками по пределу. А и иногда еще и зашкаливающими. Наверно, все-таки есть некий философский смысл в поговорке, что «все, что не делается – к лучшему».
Ну, а я опять с выпушенным шасси подхожу к третьему развороту, держа, как положено по инструкции, экипаж Ярошенко-Кривоноса внутри круга, то бишь, с правой стороны капота, как вдруг слышу Сергеныча в эфире:
- Природный - старт, 410-му?
- 410-ый, я, Природный – старт, на приеме?
 - 413-ому помогите на посадке!
- Вас понял, поможем.
 О, а это уже серьезно! Значит, Лядов шутки не шутил! Значит, мы продолжаем играть в игру, когда его в задней кабине «де-юре» нет! Ну, а «де-факто», и это гарантировано, он мне влепит потом на земле, да под самую заглушку. И вот теперь я понял, о чем Лядов после предполетных указаний разговаривал с руководителем сегодняшних полетов Самойловым!
Никогда не любил полный штиль. Это ошибочное мнение, что отсутствие ветра создает благоприятные условия на взлете и, тем паче, на посадке. А причина проста – настоящих штилевых условий в году по статистике бывает не более двух-трех процентов от общего количества дней. Во все остальные дни ветер разной силы постоянно присутствует, что вызывает определенное привыкание. А тут, раз, и крайне редкий полный штиль, и надо психику под штилевые условия перестраивать. Летать в штиль  – это выполнять подход на строго заданной по инструкции скорости, но как я раньше писал - начинающие летчики поневоле создают для себя запас по скорости. И, привыкнув летать с небольшим запасом по скорости, который, как мы знаем, «в попу не давит», психологически очень сложно заставить себя заходить на посадку на скорости ниже привычной. А придется, иначе высока вероятность возникновения всяких нехороших посадочных отклонений.
Вот сегодня как раз один из этих «двух-трех процентных» дней. Но, понимая это с одной стороны, и немного мандражируя с другой, все-таки решил со скоростью пока не играть. И, как обычно, с десятикилометровым запасом по указателю начал строить свой первый на сегодня заход, с фиктивно присутствующим (или отсутствующим, как правильно?) Лядовым в задней кабине. Который, наверняка, уже раскрыл свой блокнот-кондуит и приготовил ручку, чтобы фиксировать мои достижения. Или антидостижения. Уж, как получится. И вот в эфир пошла первая команда Самойлова:
- 413-ый, выше глиссады! Проверь скорость, снижайся в точку!
Вот он и вылез, куда ни надо, этот самый «запас по скорости». Самолет банально «вспухает», и его надо задавливать в точку. Что приводит к еще большему росту скорости перед выравниванием, с вполне вероятным последующим взмыванием. Зная технику исправления ошибок на посадке, я слегка придавил ручку управления, прибрав обороты, но, явно, недостаточно – скоростенка погаснуть не успела.
- Задержи! Не взмывай! Добирай!
Очередной не очень красивый  плюх с недобором без скорости после взмывания, изрядно перелетевши посадочное «Т». Ничего необычного – обычная (звучит, как каламбур!) курсантская посадка. Лядов в задней кабине не издает ни звука. Впрочем, и, слава богу, как я давно этого ждал! Ставлю щитки на уборку, далее - конвейер.
- 413-ый, конвейер разрешил, штиль!
Самолет привычно рванул вправо, но сразу же уткнулся в вовремя отклоненную педаль. А вот взлет с конвейера при штиле очень даже ничего! Время до отрыва существенно увеличивается, что «можно спокойно в носу поковыряться», как любил говорить Сергеныч.
«Надо учесть это во втором заходе и постараться установить скорость поменьше», - сделал я логичный вывод, и опять, удерживая впереди летящего Ярошенко внутри круга, стал строить очередной маршрут по коробочке, через эфир попутно изучая воздушную обстановку. Только что сел Гайдуков с Костомановым, и им дали конвейер. А, вот, на исполнительный запросился Владыкин. Он, кстати, добирает крайние полеты на себя, чтобы в период массовых самостоятельных вылетов своих подопечных, традиционно усесться в кресло руководителя. Ничего не поделаешь, он командир самолетного звена, и полностью отвечает за летную подготовку подчиненных.
Нет, пока у меня не получается делать все так же чисто, как это умеет Лядов: у него самолет на любом этапе полета идет четко, словно по рельсам. По крайней мере, у меня еще, например, не выходит сразу вписаться в посадочный курс после четвертого разворота, так как редко угадываю с правильным местом ввода в него. И еще не совсем четко вижу траекторию разворота. Хотя, надо отдать должное, в пределах положительных нормативов все же укладываюсь. Поэтому, особых разносов в отношении себя не ощущаю. Но, опять вынужден цитировать несгибаемую и железную позицию Лядова: «нормативы – это отклонения от заданного режима на оценку. Только слабаки летают с отклонениями, и, следовательно, только слабаки летают по нормативам». 
Не совсем с ним согласен, так как дальнейшая жизнь показала, что во многих случаях результаты напрямую зависят от состояния авиационной техники и ее бортовых систем. Например, системы управления вооружением при решении задач бомбёрного дела. То бишь, бомбометания свободнопадающими авиационными бомбами. Точность боевого применения обуславливается различными техническими нюансами этой самой системы управления вооружением, и дающих, в определенной степени, погрешности. Которые каждый раз могут проявить себя с различными знаками: точностью измерения высоты, путевой скорости и угла сноса. Вот как раз по этим измеренным параметрам бортовая система управления вооружением вычисляет все эти «относы», «отставания», «азимутальные поправки». И в каждую из этих величин уже изначально заложена конструктивная ошибка. Далее – еще хуже. Из-за многоканальности измерений суммарная ошибка прицельной системы будет только накапливаться. Технически все эти безобразия называются «конструктивно-производственными недостатками». К тому же, авиабомбы не имеют строгой идентичной баллистики. Это всего лишь грубая болванка из чугуния с приваренным стабилизатором. Вот почему для учета этого безобразия конструкторам-инженерам пришлось вычислить субъективную ошибку, которую дает система управления вооружением вкупе с баллистическим непостоянством авиабомб. И обозвали они ее «средним радиальным отклонением», или сокращенно СРО. Именно это СРО и стало нормативом бомбометания на оценку «отлично». Ну, допустим, пусть это СРО будет равным пятидесяти пяти метрам. То есть, если экипаж будет класть бомбу в круг от центра мишени, диаметром менее либо равным пятидесяти пяти метров, то он будет считаться молодцом, отличником, и даже достоин пирожка с полки. Ну, а далее идут оценки на «хорошо» - в пределах двух СРО, «удовлетворительно» - в пределах трех. И завершают эту нормативную линейку позорное «бомбометание за пределами мишени» и, вплоть до «внеполигонного бомбометания», за которое, кстати, можно и надолго присесть.  Но, вот, иногда возникала интереснейшая ситуация, когда экипаж точным попаданием сносил реперный столб центра мишени, то в шутливой форме говорили, что экипаж допустил ошибку при прицеливании на эти самые технически обоснованные пятьдесят пять метров. И повезло ему в только том, что удачно сложились знаки - все плюсы и минусы.
Ну, да ладно, мы опять отвлеклись, сделав несколько длинных шагов в будущее.
И вот во втором заходе я установил скорость несколько ниже, чем в предыдущем, с учетом все еще имевших место штилевых условий. Но видимо, как обычно, переучел, в результате чего в эфире проскрипело:
- 413-ый, на оборотах, далеко снижаешься!
Команда «далеко снижаешься», означает то, что идешь ниже глиссады. И для ее исправления необходимо уменьшить угол снижения, и увеличить обороты, чтобы исключить падение скорости. А вот после - либо подходить к полосе на низкой глиссаде, либо «дать коксу» движку, немного пройти в горизонте до выхода на нормальный угол снижения. Ну, и, как правило, последствия низкой глиссады – это высокое выравнивание. Что, собственно, и произошло сейчас:
- Задержи! Добирай!
Перелетели «Т» метров на 20, но, зато в коем веке, сел с нормальным посадочным углом.
- Конвейер разрешил, штиль!
Конечно, по логике вещей, надо установить что-то среднее между двумя этими предыдущими заходами. Спросить бы совета у Лядова, да не буду, его, вроде как бы нет в задней кабине. И вот, в очередной раз, заняв посадочный курс, параллельно слушая то, что подсказывает Самойлов Димке Ярошенко, я после выпуска посадочных щитков установил скорость сто пятьдесят пять – среднее значение между первым и вторым заходом.
Самойлов молчит. Либо он наблюдает за взлетающим с конвейера Ярошенко, либо у меня, наконец-то, получилась глиссада более-менее в рамках приличия. Выравниваю, выдерживая направление педалями, постепенно возвращая их и ручку в нейтральное положение, добираю. Опять небольшой плюх, опять мало добрал, и сел метров за десять до «Т». В принципе, я так всегда сажусь. Что там Сергеныч говорил о стабильности? Ну, конечно же, «стабильность – признак мастерства»! И мои посадки с малым посадочным углом – тоже определенного рода стабильность.
Остальные два захода прошли также без подсказок Самойлова, и после крайней, пятой, наконец-то, в задней кабине «ожил» Сергеныч:
- Две крайние посадки были более-менее нормальными. А все предыдущие – так себе…
О-па, а на борту, оказывается, есть Лядов! А я и забыл! (щютка, конечно, забудешь такое…).
- Давай на предварительный и слушай. Что не зацикливаешься на одной ошибке и постоянно щупаешь глиссаду – абсолютно правильно. Три крайних захода, можно сказать, были почти идеальными. Но, Сережа, заставляй себя добирать, заставляй себя добирать, сколько это может продолжаться? Хотя бы так, как на крайних посадках! Безопасная посадка – это еще не все! И ты, ко всему прочему, уже давно прошел этот уровень, когда посадка должна была быть по принципу «лишь бы не убился». Посадка должна быть еще и красивой. Посадка – это лицо летчика. А твое лицо летчика пока еще чумазое. Понял меня? Надо больше стараться! Готовься к следующему вылету. Все продумай и учти то, что ветер к обеду будет усиливаться, правда, пока непонятно, с какой стороны.
 - Сергей Геннадьевич, а в следующем вылете вас в кабине опять не будет? – немного ехидно спросил я Сергеныча.
- Ес-с-с-тес-с-твенно! Чего спрашиваешь? Сереня, всё, летаешь самостоятельно! Мы же обо всем вчера договорились? Те замечания, которые я тебе сейчас озвучил, я мог бы увидеть и с земли. Считай, что так оно и было.
Вторая пятерка кругов прошла под заметно усилившийся ветерок, причем с неудобной левой стороны. И мне на заходе пришлось применять левое скольжение, из-за чего на всех пяти заходах здорово попотел. Но постарался хорошо: подсказок со стороны Самойлова не было, хотя сами посадки были с небольшими отскоками от грунта, что, в принципе, являлось нормой для посадки с углом сноса. Лядов весь полет молчал, но на земле устроил разнос «за грязное выдерживание режима», мол, «раньше чище пилотировал, раздолбай ты этакий! Под конец совсем расслабился!».
Смену отлетали без особых напрягов, в полном объеме и в спокойном режиме. Радиообмен «лился чистой и прозрачной рекой». Шероховатости на посадках постепенно сглаживались и, что самое удивительное, у многих начало вырабатываться что-то вроде почерка. Например, у меня – посадка с малым углом. Не очень удачный пример, но, тем не менее, это был уже мой почерк. Хреновый, но мой. А почерк, кстати, как это доподлинно известно, можно успешно корректировать чистописанием. Ну, или в нашем случае, по определению десятого упражнения  – «шлифованием».
Кто не успел посетить столовую – рысью туда полетели, ибо Светлана Николаевна этого преступления никогда не простит, даже с учетом того, что полеты уже закончились. Остальные потянулись в классы на дополнительную подготовку к завтрашней смене. Лядов со своим потрепанным штурманским портфелем сразу рванул в кабинет Тютюнника, где инструкторский летный состав традиционно собирался для созидания новой плановой таблицы.
Сергеныч  появился через час:
- Быстро записываем план. Пожитков – с разлета пять кругов, далее еще пять через два тридцать. Записал? Это еще не все, бери опять карандаш, - видя, что я его отложил в сторону, нарисовав привычные «два по пять», - через пять с половиной часов еще пять кругов. Вот теперь все. Грудинин…
Ни чё себе, у меня завтра пятнашка полетов выходит! Вот это да! А это значит то, что реально в пятницу меня планируют на самостоятельный вылет! И эти дополнительные пять кругов были списаны со счета Грудинина, который сейчас обижено сопит у меня за спиной, рисуя в своей тетрадке на завтра всего пять аэродромных «коробочек». И, видимо, про себя от души меня материт. Увы, я не виноват, Ромка! Почему-то в какой-то момент, Лядов решил впереди паровоза толкать меня. А, вот, когда этот момент наступил – ты должен сам у себя спросить. Так что, без обид, Рома…
Остаток дня я прокручивал перед глазами заснятый собственным подсознанием сегодняшние образы полетов, детально продумывая все свои ошибки и те моменты, когда мне с ВСКП подсказывал Самойлов. Но формальное отсутствие в задней кабине Лядова все еще не принесло мне уверенности в точно таком же беззаботном восприятии реального одиночества в кабине, во время грядущего самостоятельного вылета, так как свою нестабильную психику я еще не научился обманывать. Хотя, неожиданно в виде наития, прилетело воспоминание о прыжках с парашютом. Страшно было? Конечно, особенно, во второй раз! Конечности тряслись, пока навьючивались парашютами, да шли к Ан-2! Но, вот, как только закрывалась дверь салона, взрывался взлетным режимом движок, и самолет начинал разбег – чудесным образом страх куда-то улетучился. Совсем! Путь назад был отрезан, и моя психика полностью восприняла тот факт, что теперь из самолета можно выйти, только выпрыгнув с парашютом. Может, и при самостоятельных полетах будет то же самое? Я немного приободрился.
В волейбол играть прекратили. В уличном душе уже было холодно мыться, да и заболеть под занавес наших мытарств не хотел никто. Сидели на спортгородке, немного подтягивались на перекладине, скрипели брусьями, травили анекдоты. Кассетник Хорунжего в полном объеме исполнял свою досуговую роль, не смотря на то, что в нашем распоряжении было всего пара кассет. Интересно то, что этих скудных запасов для полного счастья нам тогда вполне хватало.
Появились первые звезды, и мы пошли отбиваться – темнеть стало заметно раньше. Не мудрено, светлое время суток стремительно сокращалось, так как приближался день осеннего равноденствия – 20 сентября. Двенадцать часов ночи и двенадцать часов дня, из которых шесть мы отдаем полетам. Ну, а если учесть еще и предполетную с послеполетной подготовкой, то, получается, все девять. И вот только три часа светлого времени остается на прочую жизнь.
Обиженный Ромка со мной со вчерашнего вечера так и не разговаривает. Видимо, считает меня виноватым в том, что Лядов погнал меня впереди всех, а не его. Да еще и отдав мне его место в плановой таблице. Ну же, Рома, ты же сам обозначил свою позицию, что летаешь только до первого самостоятельного? И сразу же возвращаешься в школу, чтобы не отстать от учебной программы? А вот я буду здесь до самого конца сборов! Причем, в здравом уме иду на эту жертву, принося ущерб учебе из-за длительного отречения от школьного процесса. Это и есть мотивация, о которой так хорошо мне когда-то рассказывал Сергеныч. Или, по-другому,  приоритет целей. А у меня цель одна – дойти до конца сборов, вылетев самостоятельно, и по-максимуму зацепить то, что еще перепадет по программе. Может, даже еще схожу в зону. Тем более, я был абсолютно уверен, что, пожертвовав одним месяцем учебы на фоне вполне успешного девятилетнего школьного стажа, ничего страшного с моей успеваемостью не произойдет. А вот Ромка, видимо, в себе сомневается, да и вкупе со своими родителями, подливших масла в огонь. Короче говоря,  он эту мотивацию несколько утратил. По крайней мере, в глазах Лядова. Вот поэтому я, а не он, буду вылетать первым.
Разведки погоды опять не было. Без воздушной разведки погоды стали стабильно летать чуть ли не с середины августа. Да, собственно говоря, при наших аэродромных полетах в радиусе шести километров от «точки», она и особо не нужна. Достаточно выйти на поле, да посмотреть на трубы Старобешевской ГЭС. Ну, и еще заручится благоприятным прогнозом от метеослужбы «Электрички». Этого более чем достаточно.
Сегодня я опять открываю полеты, лечу первым с разлета. Справа и сзади меня на исполнительном и предварительном стартах заняли свои места остальные три наших борта, пригибая потоком от вращающихся винтов уже изрядно пожелтевшую траву.
- 10 сентября 1986 года московское время восемь часов начало полетов первой смены. 413-ый, ветер слева под тридцать до пяти метров, взлетайте!
Сегодня Лядов опять будет молчать. Все пятнадцать кругов, но тщательно что-то записывая в свой блокнот. Конечно, на земле он это на меня все выплеснет, в очередной раз жесткой щеткой пройдется по моим ошибкам и недостаткам. И, конечно же, опять прицепится к малым углам на посадке. А я буду в сотый раз все это слушать, по крупицам собирая то, что принято называть «опыт». Хотя, какой там опыт накопишь за два неполных месяца полетов? Так, мелочь какую-то…
- 413-ый, задержи, высоко! Добирай!
Ну, вот, опять высоко выровнял! Но, судя по тому, что почти не перелетел, не так уж и высоко. Самойлов, исполняя просьбу Лядова, продолжал дистанционно помогать мне на посадке, загоняя ее в выверенный профиль. Благодаря чему у меня этот самый сложный элемент полета стал получаться более-менее приемлемым. А посадочный угол в вполне сносных рамках, что даже Сергеныч неохотно признал:
- Если покажешь такое качество Тютюннику, считай, что допуск у тебя в кармане.
Вот таким макаром я пережил эти сегодняшние круги. Сегодня я начал полеты, сегодня я их и закончил, сев крайним, и выслушав традиционное - «тринадцать часов пятьдесят пять минут, все самолеты на земле, конец полетам первой смены». И на списание в небо ушли очередные две красные ракеты.
Запустился Ан-2 с бортовым номером «02», не так давно породнившийся со мной во время мирового чемпионата по парашютизму. В его кабине в гарнитуре маячила знакомая голова Вано Ван Ваныча: на сегодня и завтра запланированы прыжки. Ну, а у нас завтра предварительная подготовка на пятницу и субботу. И, если ничего не изменится, завтра я должен самостоятельно сделать «колеса в воздух». В моем графике летного обучения не закрашенным синим осталось всего пять клеток по упражнению десять, и три по одиннадцатому.  А это уже не то, чтобы финишная прямая, это уже самая что ни на есть финишная ленточка. И завтра для меня настанет момент истины. И будет понятно: нужно или не нужно было мне тратить крайнее лето детства на эти полеты. Да, мысли грустные! Ну, а куда без них перед такими жизненными метаморфозами?
- Всем хорошо отдохнуть. Сереня, выше нос! Рома, все будет нормально! Оба Валеры, готовьтесь на следующий вторник. Да, Прокопчук, ты не ослышался, на следующий вторник, или есть возражения? Тогда говори сразу!
Утреннюю физическую зарядку раскручивал Тертычный. Такой же, как Лядов, «великий любитель спорта». И утренний моцион вылился в банальное перемещение на спортгородок, где мы улеглись на лавки досыпать свои прерванные сны. Зарядки по утрам стали проводится все реже, здесь сказались полеты в приоритетную первую смену. Да и всеобщая послабуха в том числе, которая всегда наступает под занавес любых напряженных процессов. Увы, наши сборы подходили к своему логическому завершению. И только Кривонос упрямо гонял нас вокруг аэродрома, хотя и он уже особо не настаивал, если кто-то вместо кросса (например, я) оставался поболтаться на спортгородошной перекладине.
После завтрака, безо всяких напоминаний, мы разошлись по своим классам расписывать в тетрадях подготовку на две предстоящих смены. «Ну что, Сереня, распишем упражнение одиннадцать и сокровенное двенадцатое?». Быстро по памяти записав до оскомины приевшееся упражнение десять, я открыл КУЛП, который после завтрака мне лично вручил Сергеныч. Итак, рисуем: «Упражнение № 11. Вывозные полеты для определения готовности к самостоятельному вылету». Количество – 3. Цель – определение готовности курсанта к первому самостоятельному полету».
Вот так, «готовность к самостоятельному вылету»… А, как бы я сам себе ответил, готов ли я к самостоятельному вылету? Сложный вопрос. Ладно, пишем дальше: «Полеты по кругу выполнять со старшим начальником, которому предоставлено право выпуска курсанта в первый самостоятельный полет». Ну, и завершается это упражнение следующим утверждением: «Если обучаемый не готов к самостоятельному полету, ему назначаются дополнительные вывозные полеты, после которых проводится повторная проверка готовности к самостоятельному полету. Проверка производится тем же начальником, который проверял обучаемого в первый раз. В результате выполнения упражнения обучаемый должен выполнить все элементы полета по кругу на оценку не ниже «хорошо», своевременно замечать и грамотно исправлять отклонения в полете».
Тэк-с, с этим понятно. Теперь распишем то, что долгие месяцы на недосягаемом расстоянии маячило расплывчатым пятном, миллиметровыми шажками упорно приближаясь - упражнение № 12. И называется оно «контрольные и самостоятельные полеты по кругу». Контрольных полетов – 6, самостоятельных – 10. Кстати, интересно то, что в этом упражнении определение «вывозные полеты» сменилось на «контрольные». А как иначе? Вывозная программа завершилась. Теперь, после получения соответствующего допуска, полеты с инструктором, или с любым проверяющим, будут только контрольными. То есть, по определению, тебя будут не «возить», а «контролировать». Вот такая вот авиационная игра слов.
Что там дальше? Ага, «курсант, не вылетевший самостоятельно по истечении семи дней со дня проверки, повторно проверяется авиационным начальником, имеющим право на допуск к самостоятельным полетам. Первые 8-10 самостоятельных полетов курсанты выполняют с предварительными контрольными полетами в каждый летный день. Готовность к выполнению самостоятельных полетов без предварительного контрольного полета оценивается индивидуально для каждого курсанта. Кроме того, с курсантами выполняются контрольные полеты при перерывах в самостоятельных полетах более трех дней. Взлеты с конвейера разрешается выполнять после 15 самостоятельных полетов». Значит, взлета с конвейера в самостоятельных полетах нам не видать – по нашему графику нам нарезано всего-то десять кругов. И все эти самостоятельные круги будем летать с обруливанием по аэродрому. Ну, методистам, корпевшим над нашей программой летного обучения, виднее.
Вот так, нехитро рассуждая, я гнал все эти мучавшие меня крайние несколько дней беспокойные мысли. Мысли, связанные с предстоящим первым самостоятельным полетом. Пока в класс с плановой не завалился Сергеныч.
- Подготовку расписали? Что, не знаете, что летаете? Ну, вы даете! Когда уже научитесь соображать? Чистик, сколько у тебя полетов по десятому осталось?
- Тридцать!
- Ну, так что ты летаешь, горе мое? Тяжело сообразить? Грудинин, готовишься на субботу, как и планировали. Чего пригорюнился? Одиннадцатое и двенадцатое расписал? Нет? Мне что, идти плановую вытирать? Десять минут! Через десять минут мне показываешь тетрадку с этими упражнениями! Пожитков?
- Расписал.
-  Одиннадцатое и двенадцатое?
- Да.
- Тогда записывай свой план на завтра, 12 сентября. Через тридцать минут со мной пять кругов по десятому. Через час три круга по одиннадцатому с Тютюнником. И возьми, наконец, ты, чертов красный карандаш, да нарисуй себе через час двадцать эти долгожданные два круга по двенадцатому! – пафосно-торжественно, и несколько театрально возопил Сергеныч. - Напоминаю, круги с обруливанием! Нарисовал? А теперь слушай. Все слушайте. С Тютюнником летать даже лучше, чем с Владыкиным. Он на многое глаза закрывает. Кроме качества взлета и посадки. Сереня. Не тушеваться, есть у тебя такое свойство из категории «не очень». Летать, как со мной, на прошлой смене все полеты летал сам, можешь не сомневаться. Кое-где, конечно, шероховатости присутствуют, особенно, там, где твоя основная проблема - малый посадочный угол. Но лучше завтра не перестарайся, углы не тяни, летай так, как привык. А то захочешь чем-то удивить начальника, и, как всегда, ничего хорошего из попыток прыгнуть выше головы, не получается. Посадки у тебя безопасные, устойчивые, можно сказать, с уже устаканившимся профилем. Морально к самостоятельному полету готовься следующим образом: просто забей себе в голову, что самостоятельные полеты от вывозных ничем не отличаются. Не думай о том, что меня в самолете нет. А для этого как можно интенсивней работай в кабине, более тщательно контролируй и выдерживай режим, дотошно слушай эфир, крути башкой в два раза чаще, чем обычно. В общем, делай все, чтобы на всякие ненужные мысли не отвлекаться. Думай и о том, что это даже очень гут, что меня в задней кабине нет - меньше драть буду. А, может, и совсем не буду, если покажешь качественные взлеты и посадки. Можешь даже по СПУ как попало и грязно меня обозвать, и даже наорать  разрешаю на любимого летчика-инструктора в СПУ, да только, смотри, кнопки не перепутай! А то уже были такие случаи… Улыбаешься? Это есть карашо! Ну, так что, морально готов лететь самостоятельно, а, Сереня? Скажи лучше сейчас. Хотя, ничего страшного, если завтра посчитаешь себя неготовым. А тебя Тютюнник об этом обязательно спросит, когда будет подписывать летную книжку. Ну, нарежем тебе еще пару десятков кругов. Ну, вылетишь потом, попозжее, делов-то, ага? Готов? Тогда я Тютюннику докладываю.
- Сергей Геннадьевич? - поднял руку Грудинин.
- Их бин! Что хотел, Ромалэ?
- А завтра только Пожитков самостоятельно вылетает?
- Нет, конечно. Завтра из каждой группы вылетает по одному человеку. Ты, давай, не дуйся, готовься на субботу! Вопросы контроля готовности будут следующие…
Лядов быстро зачитал вопросы из своей тетрадки подготовки к полетам летчика-инструктора с уже проставленными оценками (теоретическая халява прочно вошла в нашу группу!), расписался в наших  тетрадях и отправил на стоянку.
- Сереня, Рома, весь тренаж отрабатывать взгляд на посадке и приседать до посинения! Всех остальных это тоже касается! Вперед!
Виктор с крыла снял нижние панели и осматривал баки. На всякий случай, как я понял, под впечатлением проблем, которые в начале недели выпали на группу Кривоноса. А они нам сейчас, ох, как не нужны, эти проблемы с лопнувшими баками!
- Все нормально. Парни, возьмите отвертки, помогите быстрее прикрутить обшивку.
Весь тренаж до самого ужина мы с Грудининым приседали на крыле – я на левом, он на правом. Валерки, понимая, что эти «приседания» на крыле пока более нужны нам с Ромкой, оккупировали две стремянки, и на них занимались тем же. Неожиданно появившийся на стоянке Лядов, видя, что эти процедуры находятся в самом разгаре, удовлетворенно хмыкнув, и, приобняв за плечи Виктора, за каким-то лядом (почти каламбур получился!) пошел с ним в вагончик инженера. За каким - я догадался сразу, так как недавно Виктор говорил о каких-то «двенадцатимесячных регламентных работах». Но, слава богу, они будут где-то в октябре, так что эти сборы мы спокойно долетаем на своей матчасти.
Через десять минут они вернулись, и у Виктора в руках была кипа бумаг, которые он, на стоящей рядом с нашим самолетом мойке, начал заполнять.
- Орлы мои, на секундочку подойдите. Погоду завтра обещают, но прогнозируется усиление ветра как раз к твоему самостоятельному вылету, Сереня. На посадочном, если будет боковик, борись с ним скольжением или подбором угла сноса, на свое усмотрение. Если будет, ну очень сильный боковой ветер, старт подвернут, так что, по этому поводу особо не переживай. Но и надо понимать, что идеальных условий для самостоятельных вылетов специально ждать или создавать не будут, время этого уже не позволяет. Так что, настраиваться на выполнение плана любой разумной ценой. На крайний случай, самостоятельно слетаешь с «мешком», хоть и не хотелось бы этого. Завтра сразу после предполетных указаний я представляю тебя начальнику аэроклуба. Ну, а для остальных – всё по плану, никаких особенностей. Заканчиваем тренаж и топаем на ужин.
Мы помогли Виктору зачехлить «106-ой», да еще заранее зарядили воздушную систему, чтобы завтра не отвлекаться на это. Наш пока еще относительно новый самолет хорошо держал в себе все виды давлений, так что, за ночь воздух не стравится более чем на пару тройку атмосфер.
После ужина решил немного отвлечься от навязчивых  мыслей, касаемых завтрашних полетов, и я раскрыл на первой странице привезенный учебник по Новейшей истории СССР за десятый класс. Желания погрузиться в сию науку хватило только на то, чтобы просмотреть картинки в начале книги, да прочитать начало восемнадцатого параграфа  третьей главы (первые семнадцать параграфов мы прошли в девятом классе): «Образование двух очагов войн. Борьба СССР за мир и коллективную безопасность». Сразу потянуло в сон, так что я, чертыхнувшись, с треском захлопнул учебник и выругал себя, мол, на хрена это, вообще, надо было тащить сюда, на аэродром?! Но, ведь, блин же, семейство настояло…
Дело в том, что с историей у меня в девятом классе были полные нелады, почему этот учебник я сюда и привез. Не алгебру, не физику, а именно, историю. И проблемы в прошлом учебном году с этим предметом были не потому, что у меня мозгов не хватало на изучение того, что, по определению самих же историков, «пишут победители», а потому, что я вступил в длительный конфликт с соответствующей училкой. У которой, кстати, была школьная кличка «Тришка». Но каким образом к учителю истории прилипло имя литературного недоросля мужеского рода Тришки, прославившегося своим кафтаном, никто не знал. Сие прозвище появилось за много поколений учеников до нас. Весь девятый класс я с ней мучился, не знаю, чем заслужив подобное реноме с ее стороны. В общем, с трудом исправлял тройки на четверки, чтобы не портить будущий аттестат, да и не иметь проблем с родней. Ведь основное условие обучению меня в аэроклубе была, именно, успеваемость. Оценки типа «трояка» в нашей семье не котировались.
Ну, к примеру, чтобы не быть голословным, один из небольших моментов моей войны с историчкой:
- Пожитков, садись, подучи! Два!
- За что, Марья Ивановна?
Кстати, ее реально так звали!
- За незнание истории, за что еще?
И это после того, как она добрую половину урока гоняла меня по каким-то датам, именам партийных работников, да многочисленных наркомов, с завидным постоянством репрессируемых и реабилитируемых. Это, наверно, только конченый адепт истории смог бы запомнить. Ну и, да, у меня никогда не было предрасположенности к гуманитарным наукам. Я по жизни – технарь, а для летчика это самое главное, так что…
- Дети, кто создал скульптуру «Рабочий и Колхозница»? Отвечай, Пожитков, исправляй свою двойку.
- Пушкин, - зло буркнул я.
- За незнание истории Пожиткову ставлю два! Вторую за сегодня!
В общем, мне все это дело пришлось долго и нудно исправлять, быть постоянным добровольцем в написании всяческих рефератов, лишь бы в табеле успеваемости по истории нарисовалась хоть бы какая-нибудь худосочная «четверка». Иначе, мое небо навсегда было бы родней закрыто, и все обучение в аэроклубе пошло бы насмарку. Вот такая вот история была со мной в девятом классе по истории (опять каламбурчик случился!).
Но в десятом, выпускном классе, мы с ней помирились. Возможно, на почве того, что я собирался поступать в летное училище, а у нее сын был военным, строевым офицером. А, возможно и потому, что, скорее всего и было истиной, наш директор Вера Матвеевна дала ей указание не портить мне жизнь. Ну, и на фоне того, что мне эту историю придется еще целый курс изучать в военном училище. Ну а в военном училище истории выучат, там не забалуешь.
В общем, я без обид, Марь Иванна!
Короче говоря, «исторический» учебник я зашвырнул тумбочку и пошел на спортгородок слушать мафон Хорунжего, да подтягиваться «в лесенку» с костомановцами. Перед сном лихорадочно прокручивал полет, представляя в задней кабине Тютюнника. Получалось плохо, и меня опять, как перед той первой проверкой с Владыкиным, вырубил Морфей, не дав дойти даже до траверза круга. За что ему отдельная строгая благодарность. Ну что ж, будем летать на старых дрожжах, этих проверок в моей жизни, наверно, будет уйма, и перед каждой не напереживаешься. Здоровья не хватит.
- Не боись, Сереня, Тютюнник на счет тебя настроен позитивно! – эти слова, помню, Сергеныч когда-то сказал Ленке Сологуб. И она тогда, после двух лет безуспешных попыток, наконец-то, вылетела самостоятельно. Будем надеяться, что это какое-то магическое заклинание, которым владеет Лядов.
Разведки погоды, ожидаемо, опять не было. А вот предполетные указания прошли в формате небольшого импровизированного митинга, на котором Тютюнник поздравил нас с достижением кульминации наших летних сборов. Поблагодарил за упорство и труд, и пожелал всем удачи в предстоящих первых самостоятельных шагах в большом авиационном небе родной Донетчины. Особенно тем, кто вылетает сегодня первыми:
- На вас будут равняться остальные курсанты, которые вылетят самостоятельно завтра, или на следующей неделе! Их настрой будет зависеть от успеха ваших сегодняшних первых самостоятельных полетов. По самолетам!
После предполетных Сергеныч подвел меня к Тютюннику. Да к нему целая очередь образовалась!
- Николай Иванович! Представляю курсанта Пожиткова на допуск к самостоятельному вылету.
- Очень хорошо. Когда и на чем мы с тобой летим?
- На «106-ом». Через час…, - промямлил я.
- Жди в кабине. Сергей Геннадьевич, самолет будет на заправке?
- Так точно. Это будет третий вылет с разлета.
Тютюнник, надев свой шлемофон, кстати, обычный, черный, и даже без очков, какие были у Лядова, быстро пошел в сторону якорной стоянки. Где его в самолете с бортовым номером «67» ждал красный, напряженный, застегнутый на все молнии, и уже привязанный к кабине Димка Ярошенко. И его инструктор Кривонос возле самолета, тут же засуетившегося, видя приближающуюся фигуру начальника аэроклуба. Потом Лядов мне скажет, что советом инструкторской стаи они решили предоставить такую вот профессиональную преференцию молодому летчику, всего только два месяца назад полетевшего в свой первый полет в качестве инструктора. А именно - право выпустить своего курсанта ПЕРВЫМ! Это, кстати, тот же пьедестал, за который в авиации всегда будет идти нешуточная шуточная (ну, вот, опять!) борьба.
И вот на стоянке, свиснув поступающим в цилиндры воздухом, запустился «67-ой» с Ярошенко. И за ним последовательно остальные наши три борта. Вскоре Ярошенко с Тютюнником заняли исполнительный.
«12 сентября 1986 года московское время восемь часов, 441-ый, взлетайте», - повторил я про себя до подкорки мозга заученную фразу. В небо ушли две зеленые ракеты.
Итак, мы начинаем…
В нашей группе сегодня с разлета летит Грудинин, отрабатывая, как он до сих пор считает, украденные мною у него пять кругов. И вот я с «мартышкой» с номером «106», как следующий летящий, потрусил на импровизированный, выложенный на земле парашютными файлами, круг полета, развернув ее синей стороной к ВСКП. Кресло, в котором, опять занял самый опытный руководитель полетов нашей организации - Владыкин. Может, мне сегодня повезет, и тот же Ромка развернет «мартышку» к взору Владыкина уже красной стороной, после того, как я запущу движок перед первым своим самостоятельным полетом.
Нет смысла озвучивать очевидное, что взгляды всех, в данный момент присутствующих на летном поле, были обращены на борт «67», в котором Ярошенко демонстрировал Тютюннику то, чему сумел научиться за почти два месяца полетов. Но, также было понятно и то, что на посадке ему помогал прилипший к «соске» Владыкин. И Димка, исполняя его команды, то ручку задерживал, то интенсивно добирал, каждый раз не попадая в посадочное «Т». Ничего сверхъестественного - банальные курсантские посадки. А может, в управление еще вмешивался и Тютюнник, что также не исключено. Иногда и проверяющие помогают, даже в таких вот ответственных полетах, и в этом тоже ничего зазорного нет. Обычное дело. И вот он, решающий момент в жизни Димки Ярошенко – вылезет ли Тютюнник из задней кабины с парашютом, или оставит его в чашке кресла? Как я уже раньше писал - это было своеобразным индикатором получения допуска к самостоятельному полету.
И вот Тютюнник разбросал кабинные лямки по бортам, не спеша снял шлемофон, перекинулся парой фраз с Кривоносом (мы напряглись). И встал с кресла с надетым парашютом, перешагнул с ним на крыло! Он снял его на крыле! Парашют извлечен из задней кабины! Димка летит самостоятельно!!!
Ну, а пунцовый Ярошенко сидел в передней кабине, боясь пошевелиться. Интересно, какие у него сейчас в башке мысли? Тютюнник что-то ему сказал, что-то спросил. Наверно то, о чем накануне говорил Лядов – о его собственной оценке готовности лететь самостоятельно.
Пока мы это дело переваривали, парашют Тютюнника был снят с крыла, техник Кривоноса быстро подготовил заднюю кабину, закрыл фонарь, для надежности постучав по обечайке кулаком. Через минуту из динамика ВСКП мы услышали взволнованный голос: «441-му, запуск!». Еще мгновенье - и горячий движок утробно заревел. Ярошенко несколько медленно порулил на исполнительный – видно было, что он тянет время и пытается настроиться на предстоящий полет в новом качестве. Возбужденный и всклокоченный Кривонос, совершая спурт с предварительного старта к ВСКП, уже запрыгнул на ступеньки, и стал жадно вслушиваться в динамик радиостанции.
Взлетел Димка нормально, не завалив направление, и не подрывая самолет. Что иногда случается при разбеге в штилевых условиях, когда кажется, что самолет слишком долго не может оторваться от земли. В это время на посадку, отматывая свой четвертый круг, заходил Грудинин с Лядовым. Так что, первую посадку нашего первенца я посмотреть успею, а потом галопом полечу встречать наш «106-ой».
Кривонос, заметно нервничая, непрерывно наблюдал за Ярошенко весь его шестиминутный полет по кругу, что-то в усы, бормоча. И лично доложил Владыкину, что «441-ый шасси выпустил», отодвинув от ТЗК Ляховецкого, в это время штатно исполнявшего обязанности наблюдающего за своим собратом по группе. Кстати, довольно-таки серьезный момент, и немало было случаев, особенно на поприще первых самостоятельных полетов, когда от крайнего душевного напряжения данная манипуляция с взлетно-посадочными устройствами, попросту, забывалась.
И вот он, четвертый разворот. Впереди самое сложное и интересное. Особенно для нас, для молодняка, только-только встающего на крыло – заход на посадку и, собственно, сама посадка. Владыкин смотрит в бинокль и сидит с микрофоном наготове, чтобы в любой момент мгновенно выйти в эфир. Тютюнник, нацепив солнцезащитные «капельки», также неотрывно смотрит на посадочный курс, что-то говоря Самойлову. Даже наши поварешки, раздавая на «квадрате» стартовый завтрак, на какое-то время прекратили это занятие. Похоже, сейчас весь аэродром таращился в сторону четвертого разворота, и искренне сопереживал.
- Не дергайся, не дергайся, хорошо идешь! – негромко рядом комментировал Тертычный. – Ну, вот, ну зачем ты вверх полез!
И сразу же голосом Владыкина заговорил динамик ВСКП:
- 441-ый, выше глиссады! Снижайся в точку, проверь скорость!
Это значит, что Дима, все-таки, не учел штилевые условия, шел по глиссаде на повышенной скорости, в результате чего самолет начал «вспухать» с выходом выше установленного угла снижения.
Но надо отдать Ярохе должное – отреагировал правильно, слегка придавив своего Яшку и, по немного опустившемуся хвосту, было видно, что обороты он тоже послушно прибрал. Но все равно подходил несколько выше положенного, на что в эфир мгновенно полетело:
- Снижайся в точку! Задержи! Малый газ! Добирай! Сидишь! Направление!
Наш народец в порывах чувств засвистел, заорал «ура!» и «первый пошел!». А Димка, освобождая полосу, забыл убрать посадочные щитки, так с ними и зарулил на предварительный старт. Кто был свободен, понеслись к «67-му», не смотря на то, что движок все еще продолжал работать, а Димка ждал решения руководителя на выполнение следующего  полета. Народ искренне радовался. Думаю, у многих на душе отлегло – успех был налицо. И для нас он был абсолютно реальным.
Кривонос, пообщавшись с Владыкиным на ВСКП, бегом домчался до своего самолета. Что-то проорал в ухо Димки и, похлопав по коже шлемофона, спрыгнул с крыла. Ярошенко закрыл фонарь, убрал щитки и уже намного увереннее вновь порулил на исполнительный старт.
Шоу маст гоу он!
Я в это время встречал Грудинина с Лядовым, только что заруливших на линию предварительного старта. Сергеныч что-то говорил Ромке, пока я уже с надетым шлемофоном привязывался к кабине. Получив очередной послеполетный втык, Ромка с переданной ему мной «мартышкой» двинул к ВСКП, а Сергеныч так и остался сидеть в самолете, в излюбленной манере сдвинув шлемофон на затылок.
- Сереня, готов? Между прочим, это твои крайние вывозные полеты! Что, не проникся еще? Ну, и ладно. Запрашивай, запускай. Условия прежние, меня в самолете нет.
К моему вылету ветер начал усиливаться, но пока был еще слаб, хотя с прогревом однозначно будет разгоняться - для осеннего сентября это явление также еще характерно. И, скорее всего, судя по флюгарке ВСКП, будет с неудобной левой стороны. Значит, на посадочном опять придется бороться с боковиком левым скольжением.
Я уже не буду описывать процесс прогона этих своих крайних вывозных полетов. Они прошли по уже давно накатанной колее, а качество исполнения которых Сергеныч давно и беспристрастно охарактеризовал, как «грязновато, но устойчиво». И, вот, ровно через тридцать минут мы зарулили на заправочную, где в заднюю кабину ко мне сейчас усядется Тютюнник. Кстати, пока мы носились по кругам, он успел выпустить тертычниковского Синицына – в полете мы слушали, как ему на посадке подсказывал Владыкин, а Сергеныч с траверза круга, прилипнув к правому борту, пытался что-то там разглядеть. Конвейер по выпуску желторотиков продолжать работать. Синицын из первой четверки был уже вторым. Следующим должен быть я.
- Сергей Геннадьевич, курсант готов? – в задней кабине кряхтел и гремел лямками Тютюнник.
- Как штык, Николай Иванович!
- Хорошо. Запускай, не жди, пока я привяжусь, - это он уже мне.
Сергеныч подмигнул мне и, похлопав по плечу, спрыгнул с крыла. Мы сейчас запустимся, а он вместе со всеми пойдет на ВСКП слушать эфирный динамик. И сейчас, и когда я полечу самостоятельно. Это участь инструктора. Он, слово отец, всегда сопереживающий за первые шаги своего отпрыска.
- Смотри, ветер слева усиливается, причем с неудобной левой стороны, так что почетче с направлением. Давай, рули сразу на исполнительный, - искаженный через схемы СПУ немного резанул ухо непривычный голос Тютюнника. – Но взлет пока не запрашивай, посмотрим, как сядет Синицын.
Синицын, кстати, выполнял уже вторую посадку, замочил «козла», отскочив от грунта не меньше, чем на метр, под мгновенно зашелестевшее в эфире владыкинское «Задержи! Добирай!».
Ну, и я в этот раз расстарался, тщательно выдерживая режимы, скрупулезно «собирая стрелки в кучу». Помня указания Лядова - летать, как умеешь, а не пытаться удивить начальство, все три захода боролся с левым боковиком соответствующим левым скольжением. Не скажу, чтобы идеально все получалось, но, по крайней мере, все три захода Владыкин мне ни разу подсказал. Впрочем, с боковым ветром идеально летать получится, разве ж только, у Лядова, ну а для нас, неразумных и желторотых, боковой ветер пока еще долго будет вызывать определенные сложности, причем, на всех, без исключения, этапах полета.
 В общем, по моему тогдатошнему мнению, я слетал нормально, и Тютюнник, пока мы рулили, сказал то, что я неоднократно слышал от Лядова:
- Чего так слабо добираешь на посадке? Посадочный угол должен быть больше.
- Так боковой ветер же, сильно добирать нельзя! – неосторожно и очень опрометчиво решил оправдаться я. Точно также, как всегда пытался оправдать свои ошибки перед Сергенычем.
И зря, Тютюнник - это не «родной и любимый инструктор», максимальное наказание которого – мытье сортиров. Он – проверяющий. Причем, еще и старший авиационный начальник всей нашей группировки. С огромными полномочиями карать и миловать. И, принимая решения о допуске к самостоятельной работе, он берет на себя немалый груз ответственности. Поэтому, начальство надо слушать, а высказывать свое мнение, или видение определенных процессов только тогда, когда тебе это позволят. И уж, тем более, не оправдываться. Или точнее, если говорить дворовым языком – не отмазываться. Вот за такую вольность сразу же и отгреб:
- Это что за оправдания такие?! Надо летать, как положено, а не придумывать разные причины! Ишь, ты, умник, какой! Боковой ветер ему мешает! Вот хрен тебя сегодня выпущу самостоятельно! Будешь еще неделю летать дополнительные вывозные полеты! А если и потом не научишься нормально садиться – вообще отстраню от летной работы! Оправдывается он… Давай, рули быстрее!
Ё-моё!!! Недаром говорят, что «язык мой – враг мой»! Вроде все было нормально, и дернул же меня черт ляпнуть лишнего! Ну, на хрена, а?!! Сидел бы молча, слушал, да крутил бы себе в кармане дулю, как учил Лядов! Эх, Сереня, ну ты и дебил…
Вжав голову в плечи, я зарулил на предварительный старт, где меня ждала вся наша группа во главе с Сергенычем. В крайнем смятении думал о предстоящем позоре, который неминуемо покроет меня после того, как Тютюнник оставит в задней кабине свой парашют, и скажет, что-то вроде: «Сергей Геннадьевич! Ну, и кого ты мне подсунул? Летать не умеет! Язык – как помело! Он же у тебя дундук полный, и никуда сегодня самостоятельно не полетит! Еще сто вывозных полетов!».
Скрипнули тормоза, и самолет остановился. Я сдвинул фонарь назад, и на немой взгляд Лядова обреченно пожал плечами, а сам лихорадочно вслушивался в то, что происходит в задней кабине. Тютюнник, хорошо было слышно, расстегнул кабинные лямки, встал и переступил борт. Сердце чуть не выпрыгнуло из груди, когда я услышал ЛЯЗГ РАСБРАСЫВАЕМЫХ ПО КРЫЛУ ЛЯМОК ПАРАШЮТА!!! ТЮТЮННИК ВЫЛЕЗ ИЗ КАБИНЫ С ПАРАШЮТОМ!!! Меня выпускают!!! И мои ноги мгновенно ослабли, которые я опять забыл снять с педалей. А живот опять предательски скрутило и страсть как захотелось в туалет. Сложное и противоречивое чувство: с одной стороны понимаешь, что самостоятельно полетишь, а с другой, блин, как это страшно! Ведь придется же лететь! Одному!!! Что там Лядов вчера говорил? Можно отказаться?
- Как контингент, Николай Иванович?
- Да, нормально все, языкастый, правда, излишне. На посадочном, мне понравилось, грамотно с боковиком борется - скольжением. Предыдущие курсанты такого не показали – были не обучены. Корячились до самой посадки, пытаясь подобрать левый угол сноса. Так и летели всю дорогу по синусоиде до самого касания. И так ничего не видят, да еще и капотом себе весь обзор перекрывали. Особенно тот, второй, как его, Синицын, сильно дергался. Сергей Геннадьевич, твоими стараниями?
- Что вы, Николай Иванович! Самый настоящий вундеркинд!
- Остришь? Ну да, каков вопрос, таков и ответ. Теперь понятно, в кого твой курсант такой языкастый. Давай его летную книжку.
А у меня в голове продолжала саботировать навязчивая мысль: «откажись лететь, следующий раз слетаешь! Ничего позорного в этом нет, Лядов же вчера сказал! Давай, откажись! Ну, что ты тупишь?! Да и в туалет очень охота!».
- Пожитков, готов? – задал традиционный вопрос Тютюнник, ставя свою подпись в моей летной книжке, которую на крыле на разделе допусков для него раскрыл Сергеныч.
«Ну, давай, ну скажи, что не готов!» - продолжал изнутри выедать мозг червь сомнений. - «Да, говори, ты, уже, не тупи!!! Ё-моё, как же страшно, блин!».
- Готов! – неожиданно пулей вылетело из меня, мгновенно отбросив все эти скабрезные мысли, только что так плотно оккупировавшие мое сознание.
- Хорошо. На посадке будь повнимательнее. Высоко не выравнивай - боковичок свежеет. Обороты на малый газ убирай чуть пониже, чем обычно, скорость сейчас будет интенсивнее падать. И про направление при боковом ветре не забывай, видел, как на пробеге после касания влево бросило? Во-о-от… Поэтому, сел, и сразу незначительно правую ножку вперед. И не жди, пока начнет тащить влево, сразу подтормаживай. Все. Работай.
Лядов, подождав, пока Тютюнник отойдет подальше, забрался на крыло:
- Видел посадки. Нормальные. Что тебе Тютюнник сказал такого, что на тебе лица не было? И с чего ты, вдруг стал «излишне языкастым»?
Вкратце рассказал. Лядов засмеялся:
- Перед начальством нельзя оправдываться! Их можно только с почтением слушать, свернув фигу в кармане, я же тебе об этом говорил! Ну, очень оно, это начальство, любит, когда его почитают, да в рот заглядывают. Но, конечно, не всегда это правильно. Ладно, еще научишься жизни. Теперь по полету. Как сказал Тютюнник - ветерок свежеет, скоростенку на посадочном чуть больше держи, и обороты на выравнивании убирай медленнее, чем обычно. Иначе сразу же упадешь. Лучше перелети, ничего страшного в этом не будет. Ферштейн? Сейчас не спеши, посиди пару минут, выдохни, соберись с мыслями. И запрашивай запуск, когда поймешь, что готов. Но долго не сиди, вон, племя младое за твоей спиной копытом бьет. Эй, а ну не подходите к нему! – Сергеныч категорически пресек попытку пацанов подлезть ко мне с другого борта. – Оставьте его, я сказал! Потом будете приставать со своими расспросами!
В задней кабине Виктор закончил греметь лямками:
- Геннадич, ремни завязаны, кран шасси и щитков установил в нейтральное положение, триммер полностью выкрутил на кабрирование. Самолет к полету готов. Сергей, удачи!
Оказывается, что при полете одного человека из-за смещения центра тяжести самолета вперед значительно увеличивается запас устойчивости по перегрузке. И чтобы создать более-менее приемлемые условия пилотирования по каналу тангажа, необходимо полностью выкрутить триммер на кабрирование. Не знал до сегодня…
- Сереня, после первой посадки, если меня здесь не будет, сразу рули на исполнительный. Если я буду здесь стоять, остановись и открой фонарь, переговорим.
Неожиданно я понял, что в своих страхах окончательно перегорел. Как и перед прыжком с парашютом после закрытия двери салона и начала разбега – то, что так будет, собственно, накануне и предполагал.
Лядов спрыгнул с крыла.
- От винта! – не стал я высиживать рекомендованные Сергенычем пару минут.
- Есть от винта!
Горячий движок схватил мгновенно. Я посмотрел по бортам и увидел пацанов, причем, и с других групп тоже, а также подмигнувшего мне Тертычного, и с неизменной сигаретой в улыбающихся зубах Костоманова, показывающего большой палец. Лядов завершил этот негласный ритуал проводов в полет, махнув рукой по направлению взлета. Виктор погладил обшивку крыла стронувшегося с места самолета.
Да, блин, да не уже ли я дошел…
- 413-ому, взлет!
- 413-ый, взлет разрешаю, слева под шестьдесят до восьми метров!
«Поехали!» - почему-то именно это гагаринское слово тогда промелькнуло в голове. До сих пор это помню. Наверно, и он подобные чувства испытывал в то далекое 12 апреля 1961 года.
В очередной раз убеждаюсь в правоте Тютюнника, который когда-то сказал,  что «вы просто еще не знаете своих возможностей и способностей. Начнете летать – в этом еще не раз убедитесь». И еще был абсолютно прав Тертычный в своем утверждении, что один самостоятельный полет заменяет десяток с инструктором. Как только были отпущены тормоза, все сомнения и страхи остались там, где сейчас на траве возле белого флажка лежал парашют Тютюнника, стоял Лядов, да Ромка с «мартышкой» 106-го, обращенной уже красной стороной к руководителю полетов, сопровождая меня, начал движение по импровизированному кругу полетов.
Отсутствие Лядова в задней кабине я, все-таки, проверил, обозвав его через СПУ «старым аэродромным козлом» (в первом самостоятельном все так делают, поверьте!), предварительно убедившись в правильно нажатой кнопке. И задняя кабина молчала, лишь в наушниках шлемофона негромко шуршала несущая частота. И вот, в очередной раз, набрав триста метров – высоту полета по кругу, был поражен тем, как исключительно четко у меня стало получаться выдерживать режимы, вести осмотрительность и, главное, абсолютно не беспокоило отсутствие инструктора в задней кабине! Невероятно! Радость переполняла, от того, что все эти животные страхи куда-то смылись! Наверно, встречным потоком! И через несколько минут, борясь на посадочном курсе с боковиком своим отработанным методом – скольжением, практически идеально довел свой «106-ой» до точки начала выравнивания, плавно убирая обороты и крен, а левой педалью уже не нужное скольжение, выдерживая направление посадки. В результате чего нос самолета развернулся влево на величину угла сноса. Так и уселся с этим углом сноса, что, ожидаемо, закончилось незначительным отскоком от планеты. Сунул правую ногу, исправляя бросок самолета влево, но уже на устойчивом пробеге. Шипеньем запульсировали тормоза. Скорость медленно уменьшалась, и, наконец, самолет остановился метров за двадцать до дальнего ограничителя. Я выключил секундомер бортовых часов. Шкала «время полета» показала 5 минут 53 секунды. Это было время моего первого самостоятельного полета!
«ЕСТЬ!!! Я СЕЛ!!!».
После поймал себя на мысли о том, что сейчас на посадке смотрел не как положено, влево, а инстинктивно вправо, ибо кинематически образовавшийся левый угол сноса через лобастый капот очень здорово мешал видеть землю и контролировать направление. Оказывается, так тоже можно. Лядов потом скажет, что это нормально, и так бывает часто.
Трясясь на кочках рулящего и гремящего дюралью самолета, понял, что не слышал подсказок Владыкина. Их не было! А, по словам Лядова, отсутствие подсказок со стороны руководителя полетов – это очень хорошее мерило качества.
Вне себя от восторга (очень сложно описать то, что я тогда, почти сорок лет назад испытывал, но такие мощные эмоции меня в течение всей моей дальнейшей летной жизни больше никогда не посещали!), я стремился как можно быстрее преодолеть рулежную дистанцию до исполнительного старта, чтобы вновь взлететь. Взлететь во второй свой самостоятельный полет, закрепив успех первого.
Лядова на предварительном старте не было. Он стоял у ВСКП, и махал мне рукой по направлению взлета. Видимо, никаких нюансов, которые следовало бы обговорить, не возникло.
- 413-ому, на исполнительный!
- 413-ый, исполнительный разрешил!
Слетав единственный самостоятельный круг, я уже почувствовал досель неизведанное, наверное, своеобразное «чувство крови», которое возникает у молодых хищников, впервые вышедших на охоту, и вкусивших добычу. Это сложно описать словами. Это та ситуация, которую нужно пережить самому.
Второй полет прошел намного увереннее, чем предыдущий, на адреналине, мощными порциями закачиваемого в мою кровеносную систему. Моя вторая самостоятельная посадка опять прошла при полном отсутствии подсказок со стороны  руководителя полетов, и с глубоким чувством достойно исполненного долга, я порулил на заправку, где Виктор уже ждал меня рядом с чадящим топливозаправщиком - полеты для остальных наших парней продолжаются. Ромка до конца добивает десятое упражнение, и завтра с Тютюнником полетит на допуск. Оба Валерки сегодня отлетывают по пятнадцать кругов и через две смены также полетят свои первые самостоятельные круги.
На земле пацаны стащили меня с крыла, не дав толком расписаться в журнале подготовки самолета, который улыбающийся Виктор мне с ручкой тут же подсунул, да начали подбрасывать вверх. Вот сейчас было страшно, ведь уронят, черти худосочные, телосложением они вовсе не блистали!
- Сергей, иди, доложи Лядову, - пожимая руку вслед за Тертычным и Кривоносом, сказал вместе с ними подошедший Костоманов. – Давай… Он ждет.
Лядов, опершись на флагшток, смотрел на меня, бегущего к нему, и мочалил травинку. Он был абсолютно серьезен, и когда я к нему приблизился, выплюнул ее, встал ровно, принимая мой восторженный доклад:
- Товарищ летчик-инструктор, курсант Пожитков выполнил два самостоятельных полета! Разрешите получить замечания!
- Поздравляю. Нашего полку прибыло, – с самым серьезным видом произнес Сергеныч, крепко пожимая мне руку. А потом широко улыбнулся, хлопнув по плечу:
- Плевое дело, не так ли, Сережа? Раз – и в дамках! А ты переживал!
Конечно, это была не только моя победа, но и его, и я это уже тогда четко понимал, несмотря на свой юный возраст. И знал, что Лядову было намного страшнее здесь, на земле, чем мне, там, в кабине. Как правильно отражено в одной очень хорошей и знаменитой в круге авиаторов песне Павла Сурмача:
«…Фонарь закроет техник перед взлетом,
Протрет чуть запыленное стекло.
И от стоянки с дружеской заботой
До полосы проводит за крыло.
Инструктор не докурит папиросу,
Комэск не отведет от неба глаз:
Сегодня чьи-то первые полеты
Им пережить придется еще раз…»
Замечательные и очень понятные слова. Для тех, кто это испытал на своей собственной шкуре.
- Молодец. Хорошо слетал. Пошли, доложим начальнику аэроклуба и руководителю полетов. А потом можешь идти отдыхать.
Мы с ним обошли и Владыкина, и Самойлова, и Тютюнника, который только что выпустил костомановского Супруна. Все они горячо и искренне поздравляли меня, желали дальнейших успехов, и в один голос вторили «чтобы все это было не зря, что надо идти дальше». А Самойлов произнес слова, которые я заполнил на всю жизнь: «Есть такие люди, которые, хоть раз подержавшись за ручку управления самолетом, больше никогда ее не отпустят. Мне кажется, Пожитков, что ты как раз относишься к такой категории».
Остаток смены я просидел на «квадрате». Пытался утихомирить не на шутку разыгравшееся буйство чувств и мыслей. И с иронией вспоминая то, как, недалече, чем неполных два месяца назад, я в том своем первом полете не смог удержать даже в течение нескольких секунд режим простейшего горизонтального полета. Тогда, когда Лядов впервые передал мне управление. И вот я уже летаю самостоятельно. И между этими событиями была не просто пропасть. Между ними была полноценная бездна. Или океан с его противоположными берегами-материками. Я понимал, что с сегодняшнего дня для меня начался новый этап жизни. Непонятный, непредсказуемый, но мой, и, видимо, до конца.
Зарулил костомановский Костя Супрун – сегодняшний четвертый именинник. Наша небольшая, но сплоченная семья из курсантов и инструкторов поспешила его встретить, поздравить, да подбросить пару раз в воздух. И я, конечно же, был в их числе.
Полеты в этот знаменательный день завершились под общее ликование. Плановая таблица и задачи, поставленные на полеты, были выполнены полностью. После проведения обязательной послеполетной подготовки на якорной стоянке ожидаемо было объявлено построение. Тютюнник вывел нас из строя и объявил благодарность за качественную подготовку и выполнение первых самостоятельных полетов, обратив внимание на то, что не решаемых задач не существует, все зависит только от нас самих. Примером чего, мы, сегодняшние изменники, собственно говоря, и явились.
12 сентября 1986 года с тех пор будет идти со мной всю мою жизнь в числе главных событий. Наряду с днем рождения.
Лядов вечером показал мне мою летную книжку, где в разделе допусков появилась еще одна запись проверки техники пилотирования - расписанный полет по кругу с оценкой каждого элемента. И с резолюцией: «Общая оценка – отлично. Разрешаю самостоятельные (тренировочные) полеты по кругу на самолете Як-52. Начальник Донецкого авиационно-спортивного клуба __________ Н.И. Тютюнник».
Далее обычным образом была проведена дополнительная подготовка к завтрашним полетам, на которых была спланирована очередная четверка вылетающих самостоятельно курсантов, в том числе и наш Ромка. Я же завтра с самого разлета лечу с Лядовым два контрольных круга с конвейера, а затем два самостоятельных с обруливанием. Далее Грудинин с Сергенычем добивают оставшуюся пятерку кругов по десятому упражнению, и в заднюю кабину к Ромке сразу же усаживается Тютюнник. А потом до конца смены оба Валерки отлетывают еще по десять оставшихся кругов, полностью добивая свои шлифовочные, после чего они будут готовы к проверке на допуск в первую же смену будущей недели.
Я же на следующей неделе рассчитываю отлетать все свои тренировочные  круги, и, вот вопрос, запустят ли меня после них в зоны? Ведь наземная подготовка перед полетами в зону уже расписана, и даже сданы зачеты! Ну ладно, доживем-посмотрим.
Вечером нас ждал праздничный ужин. Руководство аэроклуба никогда не обделяла вниманием наши маленькие победы. На столах красовались киевские торты – по одному на группу, да еще мы с Синицыным притащили в столовую из багажника самойловской «Волги» очередной ящик лимонада. Нисколько не сомневаюсь, что и наши инструктора это дело тоже отметят. Особенно, такой же, как и мы, именинник Кривонос. Без фанатизма, конечно, ведь завтра полеты.
И вот она пришла, завершающая эту сумасшедшую неделю, суббота. Сегодня отъезд на выходные! И подробнейшие доклады об успехах семейству, особенно, друзьям, которых, к сожалению, не пригласил на первый свой самостоятельный вылет, так как узнал о планах на счет себя только в минувший понедельник. А Валерка Бельдяга бы приехал. Он все бы сделал, чтобы приехать. А может, оно и правильно, что никого здесь не было? А то бы сглазили еще ненароком! Фортуна, особенно авиационная, ну очень капризная барышня.
Субботние полеты прошли в обычном режиме, за исключением того, что очередная четверка вылетела самостоятельно. Ветер всю смену был умеренным и строго встречным, что несколько облегчало задачу для летающих самостоятельно. Я с разлета слетал два контрольных с Сергенычем, потом, не покидая кабины, еще два своих тренировочных. Вчерашние сомнения и страхи испарились окончательно, и меня удивляло то, что они, вообще, когда-то были. Желание летать стало настолько сильным, что я с легкостью пожертвовал бы всеми воскресеньями - лишь бы только лишний раз подняться в небо, закрепляя уже формирующийся настоящий летный навык. Который, если верить психологии летного обучения, как раз начинает проявляться только после первых самостоятельных полетов.
Ромка проверку с Тютюнником слетал достойно. Также как и два последующих самостоятельных полета, в течение которых я, как бы отдавая долг, сопровождал его с красной «мартышкой» «106-го». Счастливого Грудинина и, слава богу, на меня больше не дующегося, мы искренне поздравили. Немного пошвыряли в небо, и, нежно поставив на ноги, пожелали, «чтобы он так же бережно сажал самолет». Он - молодец, и уже я тогда был уверен, что его ждет большое летное будущее.
Сан Иваныч решил всех удивить и вторым из своей группы самостоятельно запустил нашу «спортсменку, комсомолку и просто красавицу» Ленку Ковальскую. Когда она заруливала, мы все рванули к ее самолету в тщетной надежде юное девичье тело также побросать в воздух. Однако строгий моралист и, по совместительству ее инструктор Тертычный, разогнал «стадо молодых кобелей» шуточными пинками с подзатыльниками, тем самым сие безобразие радикальным методом предотвратив. Разочаровавшись и надувшись, мы ограничились банальным вручением традиционного огромного букета полевых аэродромных цветов.
Перед погрузкой в «Урал» в курилке Лядов рассказал нам, что в авиации существует очень старая традиция «вылетной сигареты». Вылетная сигарета, традиционно выкуривалась вылетевшим впервые самостоятельно как в жизни, так и на новом типе самолета. Вылетными сигаретами также угощают товарищей, техников, группу руководства и, конечно же, инструктора с выпускающим, который, как правило, был из вышестоящего начальства. Вылетную сигарету обязан выкурить даже некурящий виновник торжества.
- Ну, а вы пока молодые ишшо, так что, если кого увижу с сигаретой, сначала сдам Кривоносу, чтобы он погонял по аэродрому, а потом отправлю мыть сортир. Ферштейн?
Так вот откуда взялись эти слова в той знаменитой песне Павла Сурмача!
«…Над стартом заклубились вылетные,
Всё стихло в ожидании команд.
Еще одна затяжка, и на вылет,
Так дай же накуриться, лейтенант…».
Трясясь в «Урале» по дороге домой, я все размышлял о глобальных переменах, произошедших в моей жизни на этой неделе. Именно, о «переменах», и именно «глобальных», так как это по-другому не назовешь. А что произошло? Да только то, что, будучи шестнадцатилетним подростком, еще не имея в силу своего юного возраста возможности сдать на автомобильные права, я вылетел самостоятельно на настоящем спортивном самолете. На самолете! Настоящем! Спортивном! (Всю дорогу смаковал!) И не просто вылетел, а еще и закрепил свой успех четырьмя тренировочными кругами. И еще я осознал то, что за два крайних летных дня уже половина нашего звена получила допуски к самостоятельной работе. Как быстро все произошло!

 
 
Продолжение http://proza.ru/2024/08/20/1126