Золото, часть вторая, гл. первая

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая
Ноябрь 1988 года
      
     В сенях помыли руки, причем Наумову пришлось мыть в отдельном тазу и утирать отдельно поданной холстиной,  прошли в горницу.
     В горнице было чисто и уютно, а ароматы таежных трав, пучки которых были развешаны вдоль стен, источали приятные медовые ароматы. Натопленная печь, стоявшая посреди сруба, дышала запахом свежеиспеченного хлеба, и от этого умопомрачительного запаха рот Наумова рот наполнился вязкой слюной.
     Помолившись на образа, уселись за стол, накрытый чистой, выбеленной холстиной.
     - Дарья, Анфиска! – позвал старый Лаптев, и из-за занавеси, прикрывавшей девичью половину, выпорхнули две юные девицы. – Ступайте в ледник, несите пельмени с третьего полка.
     Девицы накинули на плечи шубки и исчезли за толстой, обитой войлоком дверью.
     - Таких пельменей вы не едали! – сказал Лаптев. – Это уж точно! Забелинский секрет, так и быть, вам выдам. Для этих пельменей в равных долях берется мясо пяти видов – марала, дикого кабана, косули, сохатого и  дикого барана. Замешивается с диким луком,  пряными травами и двумя яйцами белого гуся. Эх, как их умела готовить моя покойная супруга Анастасия… Я, бывало, по двадцать штук съедал!
     Девушки возвратились в горницу – каждая несла по большой корзине пельменей, укрытых холстиной, и по большому кувшину. Пельмени тут же отправились в чугунные горшки, стоявшие на припечке, кувшины поставлены на стол, на котором тут же появились блюда с квашеной капустой, балыками хариуса и тайменя, кетовой икрой и еще парующими кусками хлеба.
     - Угощайтесь, чем Бог послал, пока пельмени поспеют! – Лаптев перекрестил бороду и взял рукой горсть капусты.
     Вилок на столе не было, и Наумову пришлось последовать примеру хозяина. Он понемногу попробовал все яства, выставленные на стол, и поразился, насколько вкусной может оказаться простая пища…
     Лука пришел к столу, когда девицы уже подавали пельмени.
     Он кивнул деду и коротко сказал: «Отвел!»
      Для пельменей Наумову подали отдельную миску и ложку, остальные ели из одного блюда. Пельмени оказались не просто вкусными… Наумов запивал их кедровым молоком, которое попробовал впервые в жизни, и думал, что ни в одном ресторане северной столицы, да и в Москве тоже, таких пельменей не подадут, и ест он их, возможно, в первый и последний раз. И пожалел об этом.
     - М-да-а, - протянул он, насытившись. – Тайга действительно дает человеку все необходимое, если человек живет в ладу с тайгой…
     - Так есть! – кивнул белой головой старый Лаптев. – Тайга – наш дом, и это - то место, где стоит жить. Жить в свободе и свободным. Многие из наших единоверцев сдались, не выдержали постоянных скитаний с места на место в поисках безлюдных углов. Ушли в поселки и деревни. Что ж, это был их выбор, и не нам их судить. Но мы всегда будем оставаться в тайге, ибо только здесь понимаешь, как коротка и дорога жизнь, и не стоит разменивать ее на деньги, золото и прочие «прелести» другого мира. Ибо нет там, в том мире того покоя, который дает тайга. Там люди тратят свою жизнь на то, чтобы учиться – в школе, потом в институте, либо в военном училище, либо еще где... Они изучают массу бесполезных предметов, которые потом, в дальнейшей жизни им никогда не пригодятся. И вся эта учеба для того, чтобы после окончания учебного заведения заработать деньги. Они трудятся в поте лица всю свою жизнь, откладывая копейки и рубли. Потом они тратят эти деньги на то, чтобы купить себе что-то, и часто это что-то оказывается лишним. Не нужным. Когда-то, очень давно я гостил у своего товарища – ротмистра Верховского. Так вот, у его супруги было сто восемьдесят пар обуви, чем она немало гордилась. Полтора десятка шуб… Ожерелье, которое она одевала на свою лебединую шею пару раз в году, стоило в то время, как стоила деревня с жителями в Подмосковье… Это была богатая семья, и жили они, прожигая наследство, доставшееся от покойных родителей. Им не жаль было тратить эти деньги, поскольку они не были заработаны ими. Эти деньги были заработаны трудом крестьян, трудившихся на полях, принадлежавших семейству Верховских, рабочих, работавших на его верфях. А вот они – крестьяне, рабочие, лесорубы – они трудятся, зарабатывают деньги и точно также расплачиваются ими в магазинах, на базарах… Но они не понимают, что расплачиваются они не деньгами. Нет! Расплачиваются они годами своей жизни, которые потратили на зарабатывание денег. А мы здесь счастливы от того, что нам не нужны деньги, мы довольствуемся малым – только тем, что нам необходимо для жизни. Когда-то я набрел в тайге на золотую жилу, но тогда я уже знал, что за золото убивают, ничтоже сумлящеся. Что золото – это зло. И я зарыл жилу, потратив на это два дня. И лишь, когда началась война с Германией, я раскопал ее и, набрав полный вещмешок золота, отнес в поселок на нужды Красной армии. Через несколько дней пришли четверо, чтобы отнять у меня золото. Они по какой-то причине решили, что у меня много золота, и я должен отдать его им. И они убили ни за что, ни про что моего духовного отца Василия. Он всегда боялся людей, особенно вооруженных, и, завидев четверых мужиков в форме, да еще и с оружьем в руках, быстрым шагом пошел к избе. Бегать он тогда уже не мог – стар был и хворал легкими. Мог бы – побежал! И они его убили выстрелом в спину…
     Наумов и Найденов переглянулись… Они оба одновременно вспомнили черепа у реки.
     - И что... эти четверо в форме... Они ушли? - почему-то, запинаясь, спросил Наумов.
     - Так, гости дорогие! – Лаптев заметил их взгляды, мельком брошенные друг на друга. – Сейчас я послушаю рассказ Марка Вениаминовича о Санкт-Петербурге, а потом, Димитрий, у меня будет разговор к тебе!
     Наумов, немало удивленный тем, что старик с первого раза запомнил его имя, долго рассказывал и отвечал на вопросы Лаптева о нынешнем Ленинграде, иногда попадая впросак, потому что не знал старых названий улиц, районов, мостов, ресторанов. А старик просто забрасывал его вопросами, и видно было, как дороги ему рассказы геолога.
     Они просидел за полночь, до той поры, пока Наумов уже откровенно не стал клевать носом. Лишь тогда старик отвел его на лавку, подав  подушку и одеяло, вытканное из тонкой шерсти.
     Всю ночь Наумову снился Ленинград, родные улицы и переулки, по которым он ходил, расспрашивая прохожих, как ему пройти к Телецкому озеру…
     Ранним утром Наумов вышел на двор и увидел проводника, хлопотавшего у оленей.
     - Не прост старик Лаптев, ох, не прост! – сказал Наумов, кивком головы поприветствовав Найденова. – Он ведь родом из Санкт-Петербурга?
     - То мне не ведомо, откуда он родом, - сказал Найденов. – Но еще мальчишкой я слышал рассказы старших о том, что семейство Лаптевых будет кочевать с места на место, но никогда никакой власти подчиняться не станет. И их семейство почиталось всеми остальными нашими родами. Породниться с ними считалось весьма достойным для наших сынов и дочерей. И в наше время их заимки разбросаны по тайге, но даже я не знаю, где они, сколько их, и как их найти. А Серьга Лаптев, хотя и был сыном Василия, но среди Лаптевых всегда почитался старшим, и его слово было законом. Одно время Серьга Лаптев, ему тогда было лет тридцать, жил на заимке Забелиных – он взял в жены Анастасию Забелину, а мое семейство проживало на хуторе Найденовом в десяти верстах от них. И я родился в один год с их младшим сыном Глебом. В те времена мы частенько общались – десяток верст не расстояние для таежников…
     - Это в каком же году было? – удивился Наумов.
     - В 1921-м! – ответил проводник.
     - Так значит… Дмитрий Никифорович, вам что - шестьдесят семь лет?!
     - Так есть, Марк Вениаминович. Шестьдесят семь в феврале стукнуло.
     - Но если Сергею Лаптеву в то время уже было лет тридцать, то сколько же ему сейчас?!
     - Про то лучше его самого спросить. Но думаю, лет под сто ему…
     - И такая память и ясный ум… Поистине удивительный старик!