Штаны

      Помнится, доктора Ватсона ужасно раздражала дразнилка Ш. Холмса: «Это элементарно, Ватсон!», после которой, собственно, и шла необходимая информация. В интересующем нас случае, поясняя непонятное Джону слово, Шерлок разъяснил: «Штаны – это предмет мужского гардероба!».  Этой нехитрой детали мужской (вначале) одежды и посвящён мой рассказ.

      Впервые я обратил внимание на этот предмет в тот детский момент, когда я уже был, по возрасту, исключён из списка воспитанников детского сада и ожидал с нетерпением начала обучения в школе. Таких, временно беспризорных по причине занятости родителей на работе, которая продолжалась в то военное время порой сутками,  детей было достаточно много, и  мудрое городское руководство на летнее время организовало для них  некое учреждение, которое называлось «Площадка». Утром туда приводили детей, оставляли на попечение воспитателя, кормили скудным обедом, и вечером, порой довольно поздно, возвращали матерям. Туда меня до осени и определили.
      По случаю поступления в школу мне сшили новые штанишки, с короткими гачами и двумя лямочками. Поскольку старая одёжка, как я понимаю сейчас, окончательно развалилась, первого сентября обновка не дождалась, и в новые штаны меня нарядили в первый же день посещения Площадки, наказав беречь их и не пачкать. Нас, безнадзорной детворы, набралось человек тридцать. «Воспитателей» было двое – для мальчиковой группы и для девчачьей, так что ни воспитанием, ни надзором в коллективе «не пахло», дай Бог уследить за безопасностью детей, которые сами придумывали себе игры, поводы для соперничества, а также для драк или рёва (мальчики) и плача (девочки).
Обитали мы в пустом, по случаю летних каникул, классе старой школы, расположенной в бывшем барском доме. В подвале его обитал знаменитый «Фёдоровский» Геологический музей, а с торца к зданию примыкал сквер, в котором, по случаю шибко северного расположения посёлка (тогда ещё не города), росли старые кедры. Фруктовые деревья  в той местности не выживали, а в ягодных – нужды не было: Тайга за порогом: ягоды греби горстями. В сквер, нас и выпускали «на прогулку», если не было дождя, непредсказуемого для сурового континентального климата: летом - жара, зимой – снег и мороз, а дождь – в любой момент. Там мы и обитали б;льшую часть дня. Окружавший сквер забор существенно облегчал воспитателям их благородную работу.
В тот день нас опять с утра выпустили в сквер, где и предоставили самим себе. Девчонки принялись за свои цветочки-веночки,  жучков и травки, а мальчишки, с гиком, – за  казаков-разбойников, мену цветными камнями, коих на Урале пруд-пруди, и сообщением тут же сочинённых «новостей», ужастиков и планов испытания ими легковерных девчонок. Всё это порядком надоело, и я решил залезть на дерево. На старые кедры даже глядеть было страшно, но молодые деревца смотрелись призывно. Выбрав одно, ветки которого начинались не так высоко, я и полез, обхватив ствол ногами, и подтягиваясь на руках. Добравшись до веток и устроившись поудобней на их нижней мутовке, я издал победный клич. Лучше бы  я его не издавал: вся мальчишеская рать встретила его торжественным воплем и ринулась на штурм кедровой молоди. Страшно подумать, что стало бы с деревьями, если бы этот штурм удался, но не тут-то было! Гладкие снизу стволы противника не поддались слабым ручонкам нападавших, вскоре осознавших своё бессилие и вернувшихся к обычным забавам. Но не таков был Мишка Соколовский! Он выбрал, скорее интуитивно, чем по расчёту, моё дерево и, пыхтя, уже мог достать до веток, на которых я умостился, и которые нас двоих выдержать явно бы не смогли. Я-то, ощущая их упругость, уже смог это оценить, а Мишка, да ещё в азарте, - нет, и продолжал лезть нахрапом, уже тесня меня с занятой позиции. Я понял, что надо отступать, и попытался начать спуск. Но не тут-то было: спуск был возможен только через Мишку, поверх него, цепляясь за его одежду, что я и сделал.
Страшное дело – месть! Особенно - месть, настоянная не зависти. Я явно не был лидером в коллективе, не был сытым и холёным дитятей (важная особенность военного детства), не был хвастуном и задирой, меня не брали  на первые роли в новогоднем карнавале, но Мишка мне люто завидовал, и не упускал случая подкузьмить меня при случае. Не знаю, сознательно или случайно, но когда я проползал по его телу вниз, он как-то дёрнулся, выгнув нижнюю часть спины, и я полетел вниз. Метров с двух. Упал удачно, в возникшей на Мишку злости не заметив боли от ушибов и, главное, нанесённого мне материального ущерба. А он был страшен и не восполним. Мои новые штанишки, моя обнова к школе, была разорвана, да так искусно, что с первого взгляд было ясно, что починить их невозможно. По левой стороне шёл сплошной разрыв от пояса донизу, а спереди поперёк отходили две прорехи одна – от лампаса до лампаса – чуть ниже пояса, другая несколько ниже, так, что правая гача повисла кольцом на моей ноге. Дальше я ничего не помню. Тёмная мгла ожидаемой расплаты и реальной потери залила мозг…
Расплаты не случилось. Затюканная заботами о пропитании, поисках новой работы (из детского сада она уволилась – таково было условие моего пребывания в нём) и жилья поближе к школе, отсутствием писем с фронта от старшего сына,  мама, как рассказала потом сестра, только тяжело вздохнула, прикорнула полежать, а потом снова впряглась в лямку, которая называлась «выживание».
А штанишки, вернее – тряпки из них, послужили ещё нам некоторое время, а потом были выкинуты на помойку.

Вообще, с новыми штанами мне не везло. В тяжёлое послевоенное время туго было не только с продуктами, но и с одёжкой: латаной-перелатаной, главное, чтобы она была чистой – уж за этим-то мама следила строго. Одно время, помню, я ходил в школу в рейтузах сестры, выросшей из них, которые были снизу обрезаны чуть выше колен и искусно заштопаны в протёртых местах. Поначалу стыдно было – до слёз, а потом привык.
И вот, не помню – откуда, у меня появились новые брюки: слегка коричневые, гачи – до пола и, главное, с двумя карманами по бокам! Карманы – это не только кладовые мальчишеских сокровищ, но и атрибут поведенческой стратегии их владельца: туда можно было спрятать озябшие руки, сунув в них кисти дать понять визави свою независимость и даже тайком показать недругу фигу без опасности ответной агрессии. Гордясь обновой, я фертом зашёл в класс так, чтобы все увидели мою обнову…
В то время уже были известны чернильницы-невыливайки, и  некоторые одноклассники даже пользовались ими, большинство же учеников в то, небогатое на писчии аксессуары время, обходились невысокими пузырьками,  которые и выставлялись на уроках на партах перед собой. Чёрт дёрнул сидящую передо мной егозу Людку что-то спросить у меня, она резко повернулась, локтем толкнула неустойчивую бутылочку, и чернила обильной струйкой потекли по наклонной столешнице прямо на мои новые брюки. Это не чернила текли, это рушился мой новый образ, мои виды на повышение статуса среди одноклассников и надежды на привлечение внимания одноклассниц.
Я выскочил из-за парты, отчего струйка чернил поползла вниз по штанине ещё быстрее, образуя на полу приличную кляксу. Мысли о путях спасения завихрились в моей голове, и мгновенно созрело решение – замыть чернильное пятно на брючине водой. Я бегом устремился к туалету. Там, не жалея воды, я несколько минут пытался смыть чернильный след, но он только расплывался всё шире. Внезапно мой взгляд упал на оставленное уборщицами в углу ведро с тряпкой и веником в нём. Я возликовал, вспомнив, что однажды подслушал разговор двух техничек (так тогда называли уборщиц), в котором одна из них выговаривала другой, что полы надо мыть с хлоркой: «Хлор всю грязь выедает!». Я знал, где они хранят банку с хлором (в том же туалете, в углу шкафчика), быстро отыскал эту банку, набрал полную горсть порошка и, надеясь на чудо, щедро втёр эту массу в мокрый материал брюк. И чудо свершилось! Через несколько минут пятно исчезло, на мокром месте материал несколько посветлел, я вновь промыл пострадавшее место водой и, когда чернь исчезла, гордо вернулся в класс в мокрых штанах, но  лишь с просвечивающим белёсым пятном под мокрым местом.
Рано музыка играла! По мере высыхания пятно становилось все белёсее, а материя, по мере высыхания, стала расползаться и растворяться. К концу уроков я получил прозвище «Однобрюк» и домой пошагал в брюках-инвалидах угнетённый и несчастный.
Семилетку я заканчивал в «выходных» брюках, построенных из списанных школьных штор, а вне школы ходил в штанах, неведомо где добытых мамой, построенных из неизносимого материала, который мама именовала не иначе, как «Чёртова кожа». Самым неожиданным его отличием было то, что при намокании он переставал сгибаться, вся конструкция становилась жесткой, брюки можно было поставить вертикально – и они стояли! В них я и отбыл в славный город Ленинград, поступив в один из тамошних техникумов. Приютила меня семья тётки, маминой сестры. Важно, что у тётки был муж и сын, старше меня на два года, так что вопрос штанов с повестки был снят: было с кого донашивать!

                28.02.2024