Атланта. Глава 6. 3

«В жизни порой наступают черные дни.
С кем вы посмотрите в их бездну?
С тем, кому доверяете?
Будет ли он благоразумен?
Сможет ли любовь этого человека вывести вас к свету,
или вы собьетесь с пути в темноте?
Сделает ли он правильный выбор?
А, может, это будет незнакомец, новичок?
В жизни порой бывают черные дни.
Когда это происходит, вам есть на кого опереться.
Поможет ли он встать, когда вы оступились и падаете?
Воодушевит ли настолько, что страхи покажутся глупостью?» ©


Усадьба Рудаковских, расположенная в Атланте, оказалась приземистым домом, сложенным из песчаника. Со всех сторон к нему лепились бесчисленные пристройки, так что со стороны он напоминал чем-то «муравейник».

Второй этаж был разнесен в щепы артиллерией Шермана, а поскольку все деньги семейства были потрачены на свадьбу, то с его восстановлением пришлось пока повременить и довольствоваться одним этажом.

Рядом находился погреб, к которому вела широкая лестница, придававшая жилищу еще более нелепый вид. Правда впечатление это несколько сглаживали посаженные рядом два старых дуба, осенявших строение своей листвой, и пыльная, усыпанная крупными белыми цветами магнолия у крыльца.

Привыкшая ни в чем себе не отказывать во время проживания под одной крышей со сводным братом, Валерия была неприятно удивлена, столкнувшись с прижимистостью мужа и ограничениями, ставшие с той поры их верными спутниками.

Мириться с подобного рода порядками она не собиралась, но не имея ни малейшего желания ругаться с матерью из-за привычек своей жены, во всех спорах Рудаковский принимал точку зрения только первой, игнорируя мнение супруги.

По крайней мере, сам он обещал, что будет поступать так до тех пор, пока они живут в доме, принадлежащем родителям, а стоит им обзавестись собственным жильем, как порядки в нем тотчас поменяются. Выслушивая доводы мужа, Чехова лишь качала головой в ответ, не шибко веря его обещаниям.

Вот уже полгода как она не могла позволить себе приобрести новое платье, не говоря уже о развлечениях; и ради этого она выходила замуж?

Променять условия относительного достатка на условия крайней нужды, которую она испытывала теперь в браке с Рудаковским?!

Понимание, что эту лямку безысходности ей придется тянуть до конца своих дней, ещё больше ожесточало Валерию, и притупив в ней прежнюю чувствительность, превратило её со временем в настоящую мегеру, которую стал бояться собственный муж.

Замужество вообще показалось ей странным и непонятным событием. Привыкшая жить под опекой Олега Викторовича, а потом под «крылом» сводного брата и его матери, она так и не смогла освоить свою роль в новом статусе.

Поначалу Валерии было трудно свыкнуться с мыслью, что ее дом находится здесь, а не под крышей жилища Степанюги.

Нынешнее жилье супруга напоминало ей «тюрьму» и, переехав из шикарных покоев в какой-то «барак», Валерия ощущала себя щепкой, попавшей во время рубки леса в непроглядный мрак болота.

В глубине души она возможно была рада вернуться к прежнему своему образу жизни, где присутствовал вероломный «братец», но свадьба произошла, и пути назад больше не было. И когда она это наконец поняла, волна тоски по прошлому захлестнула ее с новой силой.

Чересчур поглощенного устройством семейного быта, Рудаковскому и в голову не приходило, что его жена могла скучать по недавней своей жизни.

Ему казалось, что Чехова вполне довольна их браком. К тому же его мужское достоинство не позволяло парню думать о том, что она вышла за него замуж из холодного расчета, не питая к нему никаких чувств.

Куда приятнее было тешить себя иллюзиями, что Чехова влюбилась в него настолько сильно, что была готова воспользоваться любой возможностью, лишь бы не ускользнуть от опекунства со стороны сводного брата, которого он всегда считал редкостным мерзавцем.

Сдержав свое слово, Глеб так и не явился на свадьбу. Впрочем, с той поры Чехова его больше не видела. Он исчез из её жизни настолько стремительно, будто они никогда не было знакомы.

И если раньше она не придавала особого значения присутствию этой особы в своей жизни, то со временем, пытаясь свыкнуться с новым статусом, она начала замечать, как не хватало ей скабрезных, с примесью черного юмора, шуточек сводного брата. Причем юмором как таковым, назвать это было сложно.

Замечания Глеба скорее походили на иронию, высмеивающую недостатки человеческой природы и, привыкнув со временем именно к таким «анекдотам», остальные шутки она перестала воспринимать.

И как не пытался развеселить её муж, по десятому кругу рассказывая ей тривиальные анекдоты, привыкшая к юмору сводного брата, вместо того, чтобы натянуто улыбнуться или хотя бы сделать вид, что ей смешно, Чехова с рассеянным видом продолжала ковырять на тарелке еду, как всегда раздумывая о чем-то своем.

Прежде ей в голову не могло прийти, что она могла в нем нуждаться, и только сейчас понимание этой мысли пронзало ее до глубины души.

Без него жизнь потеряла некую насыщенность и остроту, став пресной. Валерии не хватало традиционных перебранок с Глебом во время завтраков и ужинов, и хотя последнее слово всегда оставалось за ней, (точнее сам Глеб, снисходительно относясь к её упертому характеру, переводил все в шутку), спустя время он как ни в чем не бывало подходил к ней мириться, общаясь так, будто между ними и не было никакого конфликта, и ей все привиделось.

А стоило ей поругаться с Рудаковским, как обидевшись на жену, он мог сутками не разговаривать с ней, корча из себя оскорбленную до глубины души личность, и как не пыталась Чехова его растормошить, тот не шел на контакт, отплачивая ей той же монетой.

Будучи по натуре доброй, Валерия относилась к людям с удивительно эгоистическим подходом, и там, где её личный интерес не учитывался, она не желала тратить даже крупицы собственного времени, чтобы им помочь.

Слишком сосредоточенная на себе, и своих потребностях, все, что могло помешать её собственным планам, она тут же вычеркивала из своей памяти, привыкнув помыкать людьми, ежели те готовы были прогибаться под её мнение.

Подобную традицию она хотела сохранить и в собственном браке, однако стоило ей столкнуться с непререкаемым авторитетом свекрови, не гнушавшейся вмешиваться в жизнь молодоженов, спустя время Чехова была вынуждена признать, что её собственная власть над мужем оказалась настолько ничтожной, что тягаться с женщиной, вырастившей её слабохарактерного сына, и контролировавшей теперь каждый его шаг, оказалось делом непростым.

Будучи защищена деньгами сводного брата, и тем комфортом, который он для неё создавал, чтобы она ни в чем не нуждалась, не имея понятия, чего ему это стоило, Валерия никогда не обращала внимание на жизнь остальной части населения, прозябавшей за чертой бедности. А теперь, когда она сама оказалась на грани бедности, то впервые за все это время задумалась о шаткости собственного положения.

Однако как ни старалась Чехова создать на новом месте ощущение «дома», к понятию уюта в прямом смысле этого слова, приблизиться ей не удалось.

Не было рядом человека, который вдохновил бы её на это, а Рудаковскому, слишком занятого походами по друзьям, похоже, было вовсе наплевать, где жить — в хлеву или приличном доме, лишь бы в поясницу «не дуло».

Однако жил он не на необитаемом острове, посещая немало домов, поэтому мог при желании хоть немного приблизиться к тому, чтобы воссоздать нечто подобное и в своем жилье, но у него ничего не получалось. Не было на то ни времени, ни желания. И вообще, парень был убежден, что это должен был делать за него кто-то другой, но не он сам.

Он ожидал от жены заботы, но становиться мужу второй «мамочкой» для ублажения его инфантильного эго, Чехова, оставаясь сама в некотором роде ещё «ребенком», не собиралась. И видя теперь друг в друге источник неоправданных надежд, они стали сознательно избегать встреч, ища утешение на стороне: Рудаковский пропадал в кругу друзей и знакомых, а Чехова все больше отдавала предпочтение уединению с романами бульварного содержания.

Из них двоих она оказалась наиболее независимой. Рудаковский воспользоваться предоставленной свободой был неспособен, хотя и казался прямым её воплощением. Валерии же никогда не было скучно, и способов убить свободное время за праздным времяпровождением она не искала.

Дорожа своим одиночеством, особенно обострившимися за время брака, Чехова легко переносила отсутствие компании и, наслаждаясь моментами свободы, посещала знакомых лишь тогда, когда считала это необходимым.
Особенно зачастила она с визитами к своим ближайшим соседям — Толику и Олькович, которая вот-вот должна была родить, где играя с дочерью Смертина, любила представлять, что это её с Гордеевым дочь.

Взяв малышку на колени, ей доставляло удовольствие расплетать её льняного цвета косички и укладывать волосы, как она хотела и, любуясь светло-зелеными глазами девочки, Чехова ловила себя на мысли, что была бы тоже не прочь ощутить радость материнской любви. Правда, едва вечером у неё зашел с мужем разговор на эту тему, она категорическим тоном заявила, что не хочет иметь детей вообще.

«Это потому что ты не хочешь детей конкретно от меня» — сокрушался Рудаковский, тоже задумываясь о перспективе оставить после себя потомство. Но Валерия была против.

«Но для чего мы тогда сочетались браком? — с недоумением вопрошал муж. — Разве не для этого?»

«Не для этого, Вов! Не для этого!» — раздраженным заявляла она, прикладывая ладони к вискам.

«А для чего тогда?»

Чехова продолжала хранить молчание. Она сама не знала, что ей стоило ответить на этот вопрос.

В ту ночь ей пришлось довольствоваться не только поцелуями мужа. Стоило ей лечь в постель, как Рудаковский тут же очутился в комнате, смущенный как никогда в своей жизни.

До женитьбы он не спал с женщинами, никогда не придавая слишком много значения плотским утехам. Он не домогался других девушек, и не в пример остальным, навязываться с этим собственной жене, раз она его не хотела, не мог.
Тем не менее как не пытался он к ней подступиться, намекая на зачатие наследника, разделять с ним постель ради продолжения его рода Валерия не собиралась. И стоило ей в ту ночь оказаться в постели с посторонним человека, именуемым её «мужем», как она почувствовала непреодолимое желание оказаться где-нибудь подальше от него.

Быстро раздевшись, Рудаковский потушил лампу, и почти не приласкав испуганную жену, попытался ею овладеть. Чеховой было очень страшно, и она попросила не трогать её, но тянуть с этим супруг больше не мог. «Акт любви» длился несколько минут, и за это время ничего, кроме боли, Чехова так и не почувствовала.

Приятные ощущения жены не входили в часть исполнения супружеского долга. На следующий день она была грустна, а под её глазами залегли заметные тени. Только теперь до неё дошло, на что она себя обрекла, выйдя замуж за нелюбимого человека. Чего нельзя было сказать о Рудаковском.

Вкусив физической стороны любви, он стал более уверенным в себе, хотя в эмоциональном плане оставался все таким же недоумком как и прежде. Боготворя жену, он до сих пор не мог понять, как ТАКАЯ девушка согласилась стать его спутницей жизни.

На самом деле для Чеховой было почти подвигом — задвигая на задний план образ нетленного Гордеева, изображать любовь к человеку, которого она не любила.

Действительно, для демонстрации страсти в постели с Рудаковским был необходим талант, ведь от этого зависела её дальнейшая судьба. И когда они в очередной раз занимались любовью, точнее занимался муж, ей оставалось просто ждать, когда достигнув какого-то непонятного для неё пика, тот оставит её наконец в покое и предастся по привычке сну.

Только единожды, вообразив себе, какие ощущения могли бы доставить ей ласки Глеба, а не Рудаковского, она впервые за несколько месяцев брака пережила состояние, близкое к экстатическому, но не сам экстаз.

Интересно, как бы сложилась её жизнь, если бы она так и не вышла замуж за Рудаковского?! Одолеваемая этими мыслями, Валерия едва сдерживала слезы.

Плакать было бесполезно, а самое главное ни к чему, ведь если муж услышит её тихие всхлипывания, то обязательно начнет расспрашивать, что случилось, а она была не в силах ему ничего объяснить.

Тщетно пыталась она выкинуть из головы мысли о другой жизни, засыпая рядом с похрапывающим мужем. А Рудаковский, хоть и мало что понимал в женщинах, был не совсем слепым, замечая, что его жена выглядела несчастной.

Проснувшись однажды ночью, и услышав её сдавленные рыдания в подушку, он спросил, что произошло, но не желая делиться с ним своими переживаниями, в ответ Чехова лишь отмахивалась от него с просьбой оставить её в покое.

Так и не удовлетворив своего любопытства, он начал задумываться о том, правильно ли поступил, поймав в свои сети столь «гордую птицу» как Валерия Чехова, когда его вполне могла устроить и «обыкновенная курица» вроде Шостко.

И если раньше Чехова ещё как-то могла смириться со своим замужеством, то когда её начали одолевать мысли о Гордееве, брак с Рудаковским показался ей поистине «каторгой». Днем он почти не появлялся в ее мыслях, зато по ночам…

Решив, что она до сих пор думает о своем сводном брате, Рудаковский обижался на жену и, поднимаясь с постели, несмотря на все её протесты, торопливо одевался и уходил куда-то на ночь глядя, возвращаясь лишь ближе к утру.

Рудаковский безумно ревновал её к Лобову, но устраивать сцен мужу, опровергая его доводы, Валерия не собиралась. Она не хотела, чтобы он заподозрил её ещё в фантазировании о Гордееве.

Со временем её душу начала все больше сковывать какая-то непостижимая апатия, но обратиться к кому-то за помощью, чтобы поговорить по душам и выплеснуть свою боль, она не могла.

У Новиковых началась своя жизнь, Шостко превратилась в её заклятого врага, а Олькович, чье свободное время уходило на воспитание дочери Смертина и собственного сына, который ни капли не походил на Толика, было не до жизненных неурядиц подруги.

Даже сам Глеб, привыкший решать за неё все проблемы, жил теперь своей жизнью, и судьба любимой «сестренки» его как будто больше не интересовала.

Словом, такой несчастной Валерия не чувствовала себя никогда. И потому, перебирая в памяти знакомые лица, она пришла к выводу, что не нуждалась и в поддержке сводного брата ровно до сегодняшнего дня, когда сидела за обеденным столом напротив пьяного, и отупевшего мужа, постепенно превращающегося на её глазах в животное.

Глава 6.4

http://proza.ru/2024/07/13/790