Поэма юности

                Основателям и ветеранам «Подводного
                клуба МЭИ»  посвящаю.

                Давайте познакомимся

Я давно хотел написать о днях своей студенческой юности, но собрался только сейчас. Многих, дорогих для меня людей, уже нет в живых, но память о них и  их заслугах жива и, хотя  запоздало, считаю нужным и полезным вспомнить о них в этом автобиографическом эпосе, в котором они деятельно участвовали как пионеры описываемых событий. Три «генеральных» линии переплетаются в моём повествовании: освоение «автостопа», прикладная (подводная археология) деятельность одного из первых клубов аквалангистов и, конечно, лирические перипетии самого автора.
Прежде всего надо рассказать, как я «влип» в эти события. В весенний семестр второго курса я «завалил» математику. Подготовлен был хорошо, билет достался со знакомым материалом и я, при ответе, решил блеснуть, упомянув фразу лектора во время чтения нам этого материала. Этим лектором и был мой экзаменатор, сказав, что ничего подобного он не говорил. Я был парень вспыльчивый, его заявление так меня обидело, что я выдернул из-за пояса конспект и сунул его, раскрытого на соответствующей странице, где была дата и его подлинные слова, ему под нос. Надо сказать, что в те годы кафедра математики МЭИ была профессионально очень сильна, что, судя по практическим успехам институтских учёных, вполне заслуженно. Это привело к некоторому снобизму самих математиков, их некоей, типа кастовости, обособленности и соответствующему поведению. Не сумев скрыть досады от публичного уличения во лжи, доцент, недолго думая, обвинил меня в списывании и выгнал из аудитории. Через неделю я спокойно пересдал предмет, получив четвёрку, хотя по негласным традициям той же математической кафедры при пересдаче её предмета ставить оценку выше тройки не рекомендовалось.
Вроде бы дело кончилось благополучно, но поездка на лето к родным сгорела, вопрос о назначении стипендии откладывался на осень, и надо было думать, как просуществовать оставшиеся летние месяцы, то есть – искать работу. Обоснованно решив, что искать её надо по специальности, я вскоре набрёл на контору завода «Котлоочистка», где меня мгновенно и с великим удовольствием и приняли в бригаду котлочистов. Работа оказалась полезной для моего самообразования, но адски трудной: в тесном замкнутом пространстве, при высокой температуре, в загазованной и запылённой среде, причём - в респираторе. Сеанс длился 15-20 минут, потом приползал сменщик, и так всю восьмичасовую смену. О вредности такой работы говорит хотя бы то, что, пытаясь заиметь хоть какой-то побочный доход, мы с приятелем-смещиком два или три раза ходили сдавать кровь, но нас всякий раз заворачивали по её, крови, профнепригодности.
Ночевал я в общежитии, на подменном коечном фонде, на первом этаже, и полноценного отдыха не получалось. В полночь входные двери общежития запирались, а в Москве бушевал Фестиваль молодёжи, гуляли далеко за полночь, и опоздавшие гуляки до двух-трёх часов стучали в окно, прося впустить их в корпус мимо комендантского поста. К несчастью, именно под этим окном стояла моя кровать.
Со Славиком (Брониславом) Корелиным я познакомился в первый же день учёбы в институте – нас поселили в одной комнате общежития. И хотя первые два курса мы учились в разных группах, мы подружились. По своему спортивному призванию он был гимнаст, и в это фестивальное лето был мобилизован для участия в праздничных выступлениях, проводя большую часть времени в специализированных тренировках. Причём на полном пансионе, да ещё и спортивную форму гимнастам обещали оставить. Не то, чтобы я завидовал его более весёлым каникулам, но какая-то досада всё же появилась, особенно когда позже я узнал, что мог записаться, как многие однокурсники, в гимнастическую массовку или другие, как мы теперь называем – волонтёрские, службы. Разместили волонтёров в военных казармах, где Славка и подружился с соседями, студентами с радиотехнического факультета, определёнными в группу костюмированного лодочного представления.
День открытия фестиваля пришёлся на воскресенье. Телевидение тогда было малодоступно, а посмотреть вблизи такое редкое событие хотелось. Я решил посмотреть на парадное автошествие на трассе, выбрав почему-то в качестве наблюдательной точки станцию «Проспект Мира». Уже на подходе к ней я понял всю трудность, почти безнадёжность, этой задачи. Толпы народа уже плотно стояли на тротуарах, протискиваться в первые ряды было неприлично, пришлось на ходу изыскивать другие варианты, да не одному, а вместе с группой других «неудачников», опоздавших к «раздаче мест». Пошли в обход, натыкаясь постоянно на плотные заслоны милиции. Лезли через заборы и всякие дыры в них, приближаясь к станции метро с тыла. Так проникли на территорию малого Ботанического сада, закрытого в тот день для посетителей, и, преодолев очередной забор, оказались у задней стены многоэтажного здания, в котором и размещалась станция метро. Во дворе было пустынно и тихо, страсти назревали за подворотнями, а нас манила наружная пожарная лестница, уходившая по стене куда-то в поднебесье. Начиналась она не от самой земли, но препятствием это для нас не было. Через несколько минут все мы были на крыше, увы – не первыми, но расположились вполне комфортно: обзор был обширен. И только рёв радиодинамика прямо за спиной отравлял ожидаемое удовольствие, которое мы и получили, от всей души крича приветствия проходящим внизу машинам с делегациями гостей фестиваля.
Но машины проехали, мы спустились с крыши по той же ветхой лестнице, молясь внутренне, чтоб она не оборвалась раньше времени. Народ уже разошёлся, распалась и наша случайная компания, и оказался я в пустоте огромного одиночества, в котором именно до меня никому не было дела. Это так ошеломило, что я некоторое время не мог сдвинуться с места, а когда чуть опомнился – пошагал, куда глаза глядят.
Не знаю, кто или что руководило моим сознанием, но привели меня ноги на горбатый Волконский переулок, растянувшись поперёк которого возвращалась домой компания молодёжи, тоже, по-видимому, после смотрин фестивального карнавала. Среди двух-трёх суворовцев и пары гражданских парней шла девушка, которую я сразу узнал и сорвавшимся голосом окликнул. Она обернулась, сначала не узнавая меня, а потом так радостно бросилась мне навстречу, что не понять, что я встретил свою судьбу  - было невозможно. Это была Таня.
В своей студенческой группе Славка прилепился к двум скромным девчонкам, державшимся особняком, опекая их от посторонней назойливости и помогая им в кое-каких учебных делах. Это были Белла и Таня. Конечно, и я, как Славкин друг, был с ними знаком. Не близко, что называется «шапочно». Чуть ближе стали после одного случая. Тане трудно давалось черчение, она дотянула со сдачей эпюр до критического момента, который наступал завтра. Выручил, как всегда, Славка, пообещавший ей нарисовать все задания и утром вручить ей «готовый продукт». Каково же было огорчение и разочарование Татьяны, когда утром на филодроме (место институтских пересиделок) она увидела Славку с загипсованной рукой: накануне на тренировке он неудачно приземлился, соскакивая с колец. Ещё больше она запаниковала, когда он сообщил ей, что всё будет в порядке, он поручил дело Булату, а тот не подведёт, и с минуты на минуту будет здесь. Таня так запаниковала, что хотела убежать, но было поздно: я уже спешил к ним с рулоном чертежей в руках. Разглядев её смущение, я и сам смутился почему-то, и только Славик, рыжий Корхляйн, как я называл его в критические минуты, казалось, радовался наблюдаемой мизансценой. С этой минуты мы с Таней стали чуть ближе друг другу, но не более того.
Наша фестивальная встреча сильно обрадовала Таню, как она потом призналась. Она чувствовала себя не в своей тарелке в среди друзей своего двоюродного брата, окончивших в том году курс Ташкентского суворовского училища и разъезжавшихся через Москву к местам дальнейшей учёбы и службы. Ни по возрасту, ни по интересам, ни, даже замечу, по интеллекту. Компания весело приняла меня в свою среду, а я и не сопротивлялся. Шумно и весело отобедали у Таниных родственников, а вечером я вызвался проводить её до недалёкого Каретного переулка, где она должна была принять ключи от съезжающих из её комнаты квартирантов.
Был тихий вечер, город устал от толкотни празденств и умиротворённо отходил ко сну. Мы молча шли, взявшись за руки,  и странно говорили: полуфразами,  их смысл становился ясен мгновенно. Завтра нам предстояла первая разлука: мне - на работу, а Таню тётка увозила на дачу, снятую в Подмосковье, в угодьях института, где она работала. Но мы знали, что будет
Прекрасный день, когда мы снова встретимся - первое сентября, день начала учёбы в институте.
Вот я и познакомил вас, уважаемые читатели, с главными героями своей повести.

                Создание команды

Отшумели праздничные торжества, Москва приходила в себя, считала полученные выгоды и раны, прикидывая, как дальше жить.
Подполковник Кочерга, руководитель институтской организации ДОСААФ, принимал в своём кабинетике представителей студенческих команд, обеспечивающих антураж фестиваля, и награждал их, чем мог: грамотами и отрезами недоиспользованного декоративного ситца с узором из фестивальной и спортивной символики. Всех своих дофестивальных обещаний он выполнить не мог, в доказательство нараспашку держал открытым пустой сейф, и был этим очень недоволен, поскольку обычно своё офицерское слово держал. Тут-то и раздался спасительный звонок, позволивший хоть в какой-то малой мере «сохранить лицо»: Москва организовала для представителей столичных ВУЗов, «способствующих успешному проведению фестиваля» лодочный переход Москва-Калинин и в трое суток предлагала представить кандидатов и необходимые документы на них в соответствующие компетентные организации.
Не буду писать о других, думаю, проблемы у всех были примерно одинаковы. Участники специализированных групп уже разбрелись: часть разъехалась на каникулы, часть пропала просто куда-то, те, кто мог бы войти команду, не все подходили по заинтересованности, анкете, имевшимся навыкам или просто по физической хилости. Но Кочерге повезло: Юра Филиппов, старший группы, обеспечивающий от МЭИ красочную часть речного «парада», был ещё в городе и был срочно, нарочным, вызван на ковёр и озадачен, чем был порядком огорчён, так как каникулярные планы его летели к чертям. Но он был человек дела, за которое и принялся.
Команда должна была состоять из десяти человек: три смены гребцов по три человека и Старш;й, капитан, Кэп – на морском сленге.  Это прозвище, вскоре приклеилось к Юре, вполне заслуженно, на многие годы. Кроме Кэпа налицо были ещё два «ветерана» речного парада  Эдик Бабаев и Юра Старостин  - деятельные участники последующих событий, четверо их сокурсников, чьи фамилии за давностью времён из памяти стёрлись, и Корелин, живший с ними на фестивале в одной комнате, и тут же, поручившись, предложивший в компанию меня. Десятым был кандидат- инкогнито, которого мы никак не могли подобрать, записав, наконец, в заявочные документы кого-то случайного.
Когда Славка предложил мне участие в этом походе, я согласился сразу. Работа на моём объекте закончилась, бригада числилась в резерве, то есть на минимальной зарплате, а перед новым семестром всё-таки надо было ещё если и не отдохнуть, то хотя бы выхаркать из лёгких ту золу, что накопилась за прошедшие трудовые будни. Я позвонил мастеру и, не успев оформить увольнение, умчался в Химки, где уже формировался караван.
Наша афёра с инкогнито «проканала», при отходе от пирса нас в шлюпе (Ял-6) было десятеро: на кормовой банке восседала одна из провожающих Кэпа подруг, высаженная сразу после выхода из зоны видимости. Перипетии этого похода требуют отдельного описания, может быть я и успею это сделать когда-нибудь. Для нынешнего сюжета важно, что после возвращения из него мы не потеряли из виду друг друга, ощущая много лет спустя, что именно тогда если не как костяк, то хотя бы как «хрящик», сложился зародыш нашей команды.
Народная мудрость гласит: «Коготок увяз – всей птичке пропасть!»: любые действие или поступок всегда влекут за собой какие-то последствия. Так и упомянутый поход аукнулся нам поздней осенью, когда в спортивных верхах было решено провести отложенное с хлопотного лета первенство России по морскому многоборью, куда входили и гонки на ялах. Кочерга вызвал Кэпа на ковёр и, ссылаясь на полученный нами  опыт, поручил обеспечить участие МЭИ в этих соревнованиях, назначенных в Химках. Кэпу ничего не оставалось, как взять под козырёк и спешно разыскивать своих матросов. Гонялись в трёх гонках. Тоже стоило бы их описать, что и сделаю, если соберусь. Заняли в результате четвёртое место, дающее право на какие–то преференции (хотя такого слова тогда и не знали), но когда квалификационная комиссия просмотрела предисторию нашей водноспортивной карьеры, то возмутилась неофитами и награды нам зажали (а, может, они до нас и не дошли). Но компания наша ещё укрепилась и притёрлась друг к другу, а у Кочерги появилась своя «затычка» к любой неожиданной «бочке-заявке», его «пожарная команда».
 А тут повеяли и новые ветры: Кусто изобрёл акваланг, и сотни  изобретателей занялись изготовлением этих аппаратов, сообразуясь с местными и личными материальными и финансовыми возможностями. По лабораториям МЭИ шлялись фанатики, выпрашивая кусок толстого плекса на стекло водолазной маски, полудюймовые трубки для шнорхеля, выспрашивая, где бы достать вакуумную резину для самой маски. В перерывах между лекциями по углам филодрома и бесконечных институтских коридоров шушукались конструкторы ружей для подводной охоты собственных конструкций, споря о преимуществах резинового или пружинного спуска.
А в комитет ДОСААФ (Добровольного общества содействия армии, авиации и флоту, кто не знает) явился похожий на О. Бендера человечек, оказавшийся студентом АВТФ, заявивший, что его дядя, профессор Блаватский, уже несколько лет пытается организовать подводные исследования в интересах археологии и готов посотрудничать в этом вопросе с МЭИ, где обучается его племянник Анатолий. Предложение упало на благодатную почву. Комитет, состоящий из преподавателей военных кафедр, чуждых режиму бюрократических проволочек, принял соответствующее решение, и история подводного спорта и его прикладного применения в МЭИ получила своё начало.
К лету следующего года МЭИ должен был подготовить группу водолазов, а Профессор Института Истории Мировой Культуры Академии наук СССР В.Д. Блаватский, тем же летом, должен был организовать в своей экспедиции их профессиональное использование с целью подтверждения своей научной гипотезы. И дело закрутилось, естественно, с привлечением «пожарной команды» Кочерги, пополненной энтузиастами – друзьями и единомышленниками Анатолия Блаватского.
Всю зиму мы проходили профессиональную подготовку на Тушинском водохранилище, в Центральном Морском клубе ДОСААФ, под руководством Старшего инструктора Легководолазного дела Нила Тимофеюка, ветерана легендарного ЭПРОНА. Готовились, преодолевая естественные (транспортные – далеко ехать, финансовые – деньги на проезд, временные – согласование с расписанием институтских занятий) и искусственные (инструктора не очень верили в наши планы) препоны. «Немногие вернулись с поля», но те, кто дошёл до конца, навек вошли в хронику истории МЭИ. В мае 1958 г. мы получили «корочки» профессиональных лёгких водолазов.
 Опускались («ходили») мы под воду в неуклюжих кислородных аппаратах ИПСА (Индивидуальный подводный спасательный аппарат) – акваланги видели только на зарубежных иллюстрациях. И тут надо отдать должное Толе Блаватскому, оказавшемуся великолепным организатором (увы, впоследствии даже пострадавшим за эти свои навыки). Он оперативно «навел мосты» с Орехово-Зуевским заводом кислородно-дыхательной аппаратуры, который к весне сделал для нас необходимые редукторы и сами лёгочные автоматы, а сам Анатолий с невероятными усилиями добыл через военных снабженцев несколько баллонов необходимых габаритов, рассчитанных на высокие давления и, при том - «подъёмными» в комплекте из двух штук для среднего человека. Даже сегодня, спустя шестьдесят лет, я удивляюсь этому его коммерческому подвигу. Его, Анатолия Блаватского, заслуги в описываемых мною обстоятельствах, неизбежно сделали его Командором нашей затеи. Таким я его и запомнил на всю жизнь. В итоге, к лету 1958 г. мы имели пару-тройку комплектов отечественных аквалангов, а  ИИМК, через АН СССР, добился для экспедиции В.Д. Блаватского от Минморфлота выделения на лето необходимого плавсредства с экипажем, в качестве которого оказался морской транспорт ВТР-26. Другими словами, обе стороны были готовы к действию. Встреча сторон и окончательное утверждение водолазного состава экспедиции была назначена в Керчи, 1 августа.
Конечно, в это время и другие разновидности подводного плавания развивались бурно. Кроме стихийного, бытового «захвата территории» всё более значимыми становились его виды, имеющие спортивные перспективы, да так, что в том же 1958 году Спорткомитет СССР решил под Ялтой провести первый чемпионат СССР по подводным видам спорта. Спортсмены МЭИ к тому времени имели уже немало значимых достижений, потому были приглашены, а наличие в МЭИ подготовленных лёгких водолазов позволяло привлечь их к страховочным действиям, на что мы, конечно, были согласны.
Чемпионат должен был пройти в конце июля, что никак не мешало нашим подводно-археологическим планам, да к тому же оставляло нам начало июля для «свободного» отдыха после напряжённой ученой работы.
 Мои отношения с Таней  к тому времени перешли в восторженно-романтическую стадию, мы рядом сидели на лекциях, после которых я провожал её от Красноказарменной до Самотёки, до дому, естественно, пешком, помогал готовить учебные задачи. Предстоящая разлука не то, что тревожила, но огорчала. Я уезжал, надеясь стать членом экспедиции, а её опять увозила в Подмосковье тётка, где по месту её работы снимала для себя, дочери и Тани-племянницы дачку.