Глава 3

Нину из секретаря-оператора перевели на животноводческую ферму. Сама она не просилась и хоть это не поле, но и не контора, где ей до чёртиков всё надоело!
На ферме, с непривычки, было тяжело, но интересно! – Это моё. Подумала она и вставала с петухами, и работала до вечерней зори с закатом. Попробовала однажды сесть за учебники, да ничего не лезло в голову, не застревало в памяти. Работа на ферме полностью отвлекало от учёбы, даже похождения в клуб и тот забыла. Отработав год, понимала – надо учиться и с трудом села за учебники, но мысли о бурёнках не давали сосредоточиться, то и дело откладывала книги и спешила на ферму к милой скотинушке. Женщины её прогоняли – иди учись, нам специалисты нужны свои, местные. И она уходила и дома зубрила, листая книги и старые конспекты, что-то запоминала, что-то записывала, а намаявшись от усердия, откладывала зубрёшку в сторону – пусть будет-как будет и, спешила на ферму, а за тем и в город для сдачи экзаменов. И вот стоит у списков, сдавших экзамен и не находит себя. Шла сверяться и уже знала, что опять неуд. Так оно и вышло, ещё тогда при решении задачи, понимала, что решение не верное, посидеть бы подумать, да перерешить, а времени оставалось мало и она сдала как есть и вот результат. Что уж теперь, надо ехать домой к пятнистым, лобастым бурёнкам, или переложить документы на заочное отделение, да ещё попасть на последний поток – говорят там легче, бывает недобор… Она стояла в нерешительности и не знала какое принять решение… А, вокруг стоял гул абитуриентов, радостных и возбуждённых, озабоченных и не очень. «Нет надо основательно подготовиться и тогда брать олимп.» - Так утвердилась в правильном решении Нина, правда только уже на будущий год. В толпе абитуриентов, раздался звонкий голос, молодой женщины, она приподнялась на носках, в руках со списком, через головы, призывала абитуриентов к тишине и когда смолкли голоса объявила:
-  Сдавших экзамены, не зависимо от факультета, прошу следовать за мной!
И быстро пошла по живому расступившемуся коридору. Нина была поражена её совершенством форм – длинный, с желтизной, волос был собран в большой, плотный узел, красиво подвязанный вишнёвым бантом, слегка курносый носик, сочные губки и глаза, синь бездонного неба в обрамлении густых длинных ресниц. Строгий приталенный костюм плотно облегал фигуру. Она прошла мимо, опалив Нину, волнующим ароматом духов. Среди новоиспечённых студентов, эта молодая женщина выглядела почти ровесницей, девушкам студенткам. И только уверенность и властный голос, выделял её от остальных, выдавая за одного из руководителей ВУЗа. Нина вздохнула – сегодня она могла бы быть среди этих счастливчиков, толпой повалившей за ней. Откуда ей было знать, что эта чарующая женщина, была любовницей Вадима, её Нининого принца из детской сказки, что в настоящий момент она ждала его появления в институте. А, пока, проводив женщину взглядом, Нина направилась к выходу. Мимо, по широкому маршу, поднимались и опускались студенты, то накатываясь волной создавая давку, то отступали, чтобы нахлынуть вновь. Занятая своими мыслями, она спешила, не обращая внимания на окружающих. Будь она повнимательнее, то в толпе увидела бы поднимавшегося на встречу Вадима и может быть её судьба сложилась иначе, но она даже не обратила внимание, что плечи их соприкоснулись и, разошлись, пройдя мимо.
Узнал бы её Вадим случись всё иначе? Наверно нет, он помнил её маленькой десятилетней девчушкой, а здесь, сейчас, прошла красивая, стройная, юная, девушка. А Нина, узнала бы? Скорее – да! По сколько Вадим почти не изменился и лишь тонкая седина по вискам, украшала его русую голову. Но встречи не произошло и, они расходились не чувствуя друг друга. Уже в общежитии, собираясь в обратную дорогу, Нина ощутила какую-то не объяснимую тревогу и эта тревога, волнующе не отпускала её из сознания, в котором мелькали какие-то лица и, всё чаще высвечивалась какая-то седина… Она сдавила виски и присела на кровать, боль в висках не отпускала, не открывая полной картины, до самого дома. А, дома встретила мать и все душевные тревоги отошли на задний план. Мать поняла сразу, что дочь провалилась опять, вздохнула, но в душе была рада, дочь опять дома. Да и как не радоваться, единственная помощница, да ещё какая! Где та старшая – Ирка, где она? Уехала в неведомые края, изредка присылая скупые весточки, о чём думает, когда успокоится? – Неизвестно! Нина домоседка, не потерять бы…
-  Может хватит испытывать судьбу? – Спрашивает Валентина Семёновна.
-  Какую судьбу, ты о чём мама?
-  Да институт твой!
Нина обняла мать, ответила:
-  Нет мам, я его добью, вот увидишь!
Валентина Семёновна вздохнула, с надеждой тихо произнесла:
-  За муж бы тебе… Мы бы с отцом вам хозяйство с домом передали, а сами с внуками…
-  С-чего это ты вдруг такую тему завела? – Улыбнулась Нина.
-  Ну как же время, а ты институт…
-  Мам, даже если я выйду за муж, так все-равно к мужу уйду.
-  А, ты не ходи, здесь живи.
Нина рассмеялась, спросила:
-  А, так разве бывает?
-  Всяко бывает и так тоже. – И тут же спросила, - а Мишка тебе пишет?
Нина удивлённо посмотрела на мать, ответила:
-  Нет.
-  А, ты ему?..
-  А, куда? – В свою очередь улыбаясь ответила Нина, - на деревню дедушки?
-  Спросила бы у соседей.
-  Ещё чего?
-  Ну как же, вроде миловались…
-  Миловались-целовались, всё это ерунда! Как детские шалости и не серьёзно. – И вдруг опять сдавила виски какая-то неосознанная тревога и боль. Массируя виски Нина задумчиво произнесла:
-  Если я выйду за муж, то только после института, а пока, эта тема для меня закрыта.
-  Старой девой хочешь жить, тяжело это дочка, тяжело.
Нина промолчала, а мать больше не приставала – взрослая, пусть решает сама. А Нина подумала, что действительно, как год уже минул, а от Мишки ни письма, ни весточки в строку… Тревога и боль в висках отпускала, и нахлынула мысль со словами Мишки – «Не жди.» - Может поэтому не пишет? – И решилась сходить к соседям. От этих мыслей и решения, душевная тревога и боль отступили. Нина решительно вышла на улицу. На огороде, среди грядок картофеля, копошилась Анна Ивановна, Мишина мать.
-  Тёть Нюра, здравствуйте! – Поздоровалась Нина, входя в калитку.
-  Аеньки?! – Отозвалась Анна Ивановна, выпрямляясь и рукой хватаясь за поясницу, - это ты, что ль Нин?..
-  Я, Тёть Нюр.
Женщина пошла на встречу, приговаривая:
-  Здравствуй-здравствуй! Проходи в дом.
-  Я не на долго, может на лавочке?
-  Можно и на лавочке, - согласилась Анна Ивановна, присаживаясь с Ниной на край скамьи, - а то бы в хате, чайком по потчивала.
-  Спасибо тёть Нюр, я только-что из-за стола.
Вытирая руки о подол длинного платья, Анна Ивановна по интересовалась:
-  Давно вернулась?
-  Вчера днём.
-  Сдала?
-  Завалила.
-  Опять?! Что так? Мишка сказывал ты хорошо училась.
-  Значит не хорошо. – И не смело спросила, - вы простите меня, я зашла узнать, как Миша служит и, пишет ли чего?
-  А, что ему… - Анна Ивановна отмахнулась рукой, - служит не тужит, домой не рвётся, единственным сыном зовётся. Вырастили на свою голову, сами гнёмся в две спины, скрипим, лучше б девку родила! – Она вздохнула, сокрушённо продолжая, - пишет в армии останусь, какую-то школу прапорщиков закончил… - и взглянула на Нину, спросила:
-  А, ты чего, аль не пишет тебе?..
-  Нет, не пишет.
-  Вот охламон! – Она всплеснула руками, - а я всё думаю, старая, чего весь энтот год тобой интересуется, в каждом письме о тебе спрашивает – как, да, что? А, мне и невдомёк у тебя спросить.
Нина смутилась, но вместе с этим было приятно, что весь этот год, Мишка, интересовался её жизнью, а значит был в курсе всех её начинаний, маленьких побед и больших поражений. Анна Ивановна вдруг встрепенулась, произнесла:
-  У нас и фотокарточка его есть, показать?
Нина кивнула, завороженная своими мыслями, а Анна Ивановна торопливо ушла в дом, а Нина, ожидая, вспомнила школьные годы с Мишкой, о его не смелом ухаживании, о первом, втором и третьем поцелуе и тут же удивилась – а, ведь я так и нискем, больше не целовалась, надо же, даже не заметила. Вышла Анна Ивановна, отрывая Нину от мыслей, присаживаясь рядом, передала ей фото – на Нину смотрел Мишка тот и не тот. В строгой, красивой форме десантника с аксельбантами, в голубом берете из-под широкого ворота, красовался угол тельника и значки во всю широкую грудь. В уголках шикарных усов, застыла лёгкая улыбка, лицо загоревшее, мужественное. Нина в восторге подумала: «Какой интересный! Изменился то как! Совсем другой парень. Нет, очаровательный, молодой мужчина! Вот тебе и армия, изменила человека до неузнаваемости!» - Нина поблагодарила, с сожалением возвращая фото.
-  Оставь себе, - отстраняя её руку, ответила Анна Ивановна, - у нас ещё есть.
-  Ну, что вы… - Не уверенно возразила Нина.
-  Бери-бери! Приедет подпишет.
-  Ой, спасибо! – Снова поблагодарила Нина и радостно спросила, - так я пойду!..
-  Иди-иди дочка! Заходи, не стесняйся.
-  До свидания! И Нина быстро вышла со двора.
***
 Сразу после Нового Года пришло письмо от Мишки, первое письмо, Нина даже невольно отпрянула, с тревогой взглянув на почтальона, осторожно приняла конверт. Она вернулась в дом, закрылась в своей комнате, села на диван и с волнением вскрыла конверт, быстро пробежала глазами первые строчки, остановилась, переведя дух как от быстрого бега и, снова принялась за чтение, Мишка писал: «Здравствуй Нина! Пишу, что на ходу, да ещё при свете фонарика. У нас глубокая ночь, а сержант из фельдсвязи уже приближается, собирает последние письма родным, кто решился писать, торопятся. Сейчас будет погрузка и мы уйдём в ночь. У вас уже лежит зима, а здесь тепло и нет снега, даже как-то грустно… Всё, уже нет времени, он рядом торопит, прости, что ворвался к тебе с письмом, мамка отругала, а теперь не знаю, может зря пишу, но как бы там ни было, ни поминай лихом Мишку Урюпина-Клыкова, а пока прощай!..» Нина отстранилась от письма, в недоумении подумала – о чём это он?.. Чувствуя в его строках какую-то недоговорённость. Откуда ей было знать, что в эту ночь Мишка писал свои не досказанные строки о начале великой трагедии нерушимой державы, ввязавшуюся в работу позорной, кровавой бойни… Она далека была от этой мысли.
А, через полчаса Мишкин полк, десантировался на Афганскую землю. Больше писем от него не было. Два месяца Нина жила в неведении и на праздник Советской армии, зашла к Урюпиным-Клыковым и робко поинтересовалась:
-  Тёть Нюр, Дядя Вася, весточка от Миши есть?.. Что пишет?
Родители Миши угрюмо молчали. Нина не выдержала,  с раздражением, спросила:
-  Ну чего молчите-то?!
-  Ты, девка, со своими надоями совсем от жизни отбилась, - хмуро отозвался Мишкин отец, - газет, что ли не читаешь, радио не слушаешь?
-  Причём здесь это?
-  А, при том, что война идёт в Афганистане!
-  Ну и, что?
-  А Мишка наш там. – Заплакала, отвечая Анна Ивановна, в подол платья.
-  Как?!
-  Вот так, дочка! Теперь жди, либо грудь в крестах, либо в цинковом гробу…
-  Тьфу на тебя бешенный! – Запричитала мать, - что наговариваешь на сына-то?!
У Нины от услышанного перехватило дыхание. Да она слышала краем уха, что говорили люди, а также по телевизору слушала в новостях, слова диктора, что Советские войска вошли на территорию Афганистана, по просьбе Афганского правительства, так там всё спокойно – какая война?.. Какие цинковые гробы?!
Отец Мишки закурил и смял спичечный коробок.
-До коли, - с раздражением произнёс он, - до коли врать нам перестанут?! Что мы враги сами себе? Не давно в городу был, хороший человек сказывал, знающий! Ежели, говорит, сейчас не уберёмся, потом кровью захаркаем и, я ему верю, потому как самому довелось, по сей день колчаногий.
Нину, внутренне знобило и, она стремительно, со слезами на глазах, выскочила на улицу – господи, Миша! – Только теперь осознав, что не равнодушна к этому человеку.
***
Шли дни, недели, проходили месяцы, а от Мишки ни одного письма и домой не писал. Сейчас Нина была в сомнении и сожалела о том, что обошлась слишком круто с Мишкой – дура не тронутая, кому, что доказывала? Миша, бедненький, где ты сейчас, что с тобой? – На работе и дома всё валилось из рук…
Сошла зима, весна раскрылась белым цветением и сразу же шагнуло знойное лето, в запахе фруктового аромата, а следом не заметно – осень, в слезах промозглой стыни, а Мишки нет. Седьмого ноября 1980 года, когда люди просыпались в праздничном настроении, собираясь к сельсовету на митинг, а за тем, как водится, предвкушая весёлое застолье, к дому Урюпиных-Клыковых, подкатило такси. Нина стояла у стола, проглаживала юбку и через окно увидела, удивляясь, такому раннему и дорогому транспорту – интересно, это кто же такой щедрый?.. Двери раскрылись и из кабины, быстро выскочил военный, а следом шофёр и сердце у Нины гулко ворохнулось и, замерло… Офицер открыл заднюю дверцу волги и почти на половину влез во внутрь салона, а шофёр вытащил из багажника инвалидную коляску. Не ожидая ничего хорошего Нину прошиб озноб. А, между тем, офицер вытащил на руках, в серой шинели, обрубок человеческого тела, с живой головой Мишки и усадил в коляску. Из дома Урюпиных-Клыковых, выскочили родители – заголосили, поднимая народ. Люди стали выбегать из соседних дворов, спешили к быстро растувшей толпе. В доме у Нины гудел сепаратор, заглушал уличный шум и Нина перекрывая его гул, в изнеможении, опускаясь на кровать, закричала:
-  Мама!!! – Она так отчаянно позвала, что оба родителя сунулись в проём её двери.
-  Что?! – В один голос испуганно спросили они. Не имея сил ответить, она рукой показала на окно, выдохнув из себя:
-  Там!..
Родители Нины посмотрели в окно и тут же выбежали на улицу. Народ наплывал, молча обступая Мишку, Анна Ивановна, упав на колени перед сыном, жалобно скулила, уткнувшись головой ему в грудь и жадно ощупывала то, что от-него осталось… Офицёр, молодой старший лейтенант, приложив руку к фуражке, в полголоса докладывал Мишкиному отцу:
-  Гвардии прапорщик, Урюпин-Клыков Михаил Васильевич, воин интернационалист, прибыл домой, по случаю тяжёлого ранения и выполненного долга перед отечеством! Встречай отец героя! – Он отступил в сторону на шаг, освобождая ему место к сыну.
Мишка улыбнулся отцу и весело произнёс:
-  С праздником, батя!
-  Сынок!.. – Он обхватил Мишку, задохнувшись в рыдании, поцеловал Мишку.
Мишка, от радостной встречи, прослезился, единственной рукой смахнул слёзы, улыбнулся толпе односельчан, бодро проговорил:
-  Чего заугрюмили, мужики? Живой я, живой! Поднесли бы мне и моему командиру с дороги! Праздник как-никак.
Кто-то досадно крякнул, кто-то закурил, кто-то в сердцах матюкнулся, женщины заголосили, кто-то зло сплюнул – эх как его посекло!..
Кто-то выкрикнул:
-  Ну чего орать-то?! Живой и ладно! В дом его надо, на почётное, красное место героя!
-  И, то верно. Айда мужики, подхватили!
***
Целую неделю Нина не могла переступить порог Урюпиных-Клыковых. У неё под сердцем застыл страх обморозив душу.
«Что ему сказать? – Думала она, - как он встретит? Так ли, как лона проводила?..» - А идти надо по любому, а идти страшно. Там, в доме Урюпиных-Клыковых, каждый день, с утра и до позднего вечера, гудела пьяное застолье. Родители Нины тоже побывали там и вернувшись с угрюмой тоской, посмотрели на дочь. Жалко им было покалеченного парня, а Нину жалели ещё больше, вздыхали ничего не говорили, не советовали, молчали. Молчала и Нина. Мать не выдержала долгого молчания, подсела к дочери, сочувственно спросила:
-  Что надумала, доченька?..
Нина подняла глаза полные слёз, спросила:
-  А, ты бы как поступила, мама?
-  Здесь я тебе не советчица, горюшко ты моё!.. Мне и тебя жаль и его… Ты хоть любишь Мишу?
Нина пожала плечами, тихо ответила:
-  Вроде да, я сама не знаю…
-  Из жалости выйти за муж, можно ошибиться и, если даже всё будет, с его стороны гладко, тебе всё равно будет тяжело… - Она погладила её по распущенным волосам, - думай.
Так уж наделила природа женщину, способную глубже воспринимать чужое горе, это материнская нежность, заложенная в генах женщины, переполняют состраданием их сердца: к убитым, покалеченным и сейчас Нина не думала, что будет потом, она жалела этого человека, который был ей не безразличен и, в ней сейчас плескалась та ласка, та нежность, способная обогреть его и себя, наверно она так любила.
В последний день недели Нина решилась и переступила порог Мишкиного дома. Мишка сидел за столом, перед полным стаканом водки, он кинул, из-под, бровей взгляд на Нину и тут же воскликнул:
-  А, соседка! Проходи гостья дорогая!.. – И единственной рукой, через стол напротив, показал на стул. – Он не назвал её имени, а действительно пригласил по-соседски, как бы этим подводя черту перед прошлым и настоящим.
Нина, не смело кивнула и робко присела на предложенный стул, улыбнулась, посмотрев на Мишкиных родителей, а за тем и на его самого, с тревожной болью на его глубокий шрам, от уха по щеке до рта. Шрам был розовый, ещё покрытый тонкой кожицей, он знал об этом и отворачивал лицо, с обезображенной щекой, в тень. Без левой руки, без обеих ног выше коленей, сидел прикрытый пледом и выжидательно смотрел на Нину. Василий Егорович, нещадно чадя сигаретой, наполнял Нинин стакан, мутным самогоном
-  Выпей за нашего чада, не побрезгуй, - сказал он, подвигая стакан к краю стола.
А, мать, Анна Ивановна, так и замерла у печи. Нина приняла стакан, рука её подрагивала и, она никак не могла справиться с волнением, посмотрела на Мишиных родителей.
-  Ну чего глядишь как мёртвая? – При-щурясь от дыма, спросил отец Миши, - пей, или не рада?.. – Он знал всё, что ему надо было знать в отношении сына и Нины, и лучшей невестки не желал видеть у себя дома – своя, хозяйственная, на глазах выросшая, да вот беда, кому теперь нужен инвалид?..
-  Рада. – Ответила с дрожью в голосе Нина и открыто посмотрела на Мишку, - с возвращением… - И потянулась стаканом к Мишкиному стакану со слезами на глазах.
-  Ну-ну, - небрежно улыбнулся Мишка, блестя из под усов такой знакомой фиксой, - хватит слёз, я всю неделю купаюсь в них, отсырел уж.
У Нины из груди вырвался стон.
-  Не могу, не могу больше! – Вскрикнула она выронив стакан, выскочила из-за стола и бросилась к Мишке, по бабьи запричитала:
-  Не отдам больше! Никому не отдам! Хватит! Мой и только мой!
Мишка здоровой рукой обнял её за талию, молчал… Родители смотрели как убивается Нина, переглянулись, счастливо улыбались, а Василий Егорович, удовлетворённо заключил:
-  Ну раз такое дело, слышь мать, сватов засылать надо!