Генезис зла. семейные хроники

ОЛЕГ КУРАТОВ






ГЕНЕЗИС ЗЛА
(Семейные хроники)





Аннотация
Время действия – начало XXI века. Россия. Пожилой учёный, завершив блестящую карьеру, уходит на  пенсию. У него появляется свободное время для размышлений о причинах давнего семейного краха, о неотвязном чувстве вины. Под воздействием  тягостных воспоминаний и пугающих догадок он решает изучить родословную давно  умершей супруги и для этого  отправляется на её родину, в глухие Верхневолжские края. Там его ожидают неожиданные открытия и новые душевные потрясения. Исследования  прошлого погружают его в мир семейных тайн и загадок наследственности. Итоги поисков обращаются в тревожный призыв об ответственном, гражданском отношении к высочайшим человеческим ценностям – институтам брака и семьи.








Теги
генеалогия инбридинг семья наследственность брак


©2024





;
1.МОНАСТЫРСКИЕ ЗАПИСИ

Историческая справка
1. До Революции 1917г в  России функции регистрации актов гражданского состояния (записи рождения, крещения, смерти и отпевания) выполняли церкви различных конфессий. Функции государственных регистраторов выполняли священники, поэтому крещение и отпевание относились к тогдашнему перечню актов гражданского состояния (отсюда упрощённая шуточная формула схемы записи всего жизненного пути человека: «родился — крестился — женился — аминь»). Некоторые священнослужители записывали также дополнительные подробности, например, имена восприемников и даже суммы, уплаченные им мирянами за исполнение церковных обрядов крещения и отпевания.
2. В  XVII веке в результате довольно резких реформ патриарха Никона произошёл раскол Русской Православной Церкви. Изменения в богослужебной литературе и обрядах приняли не все христиане. Последователи старой веры сегодня именуются старообрядцами или староверами. Староверы стали расселяться из центра и городов в менее доступные контролю властей части страны. Переселение на восток, в Поволжье, на равнины между Волгой и Уралом, на Урал и дальше в Сибирь приняло массовый характер. После раскола произошло разделение и среди самих старообрядцев. Часть из них продолжала совершать богослужения по древнему чину, принимая в свои ряды покаявшихся священников из Русской Православной Церкви нового обряда – они стали называться поповцами. Другие же считали, что институт священства лишился Божией благодати и наступили времена Антихриста. Они собирались в общины и молились самостоятельно, без священников. Отвергнувших священство старообрядцев стали называть «беспоповцами».    Беспоповцы стали самым радикальным ответвлением христианства. Именно в среде беспоповцев впоследствии и появляются самые радикальные  толки и секты. Со временем в рядах староверов-беспоповцев стало возникать идеологические разногласия. Наибольшее количество споров возникало, когда заходил вопрос о браке. Одни считали, что брак все еще спасителен для христианина, другие же были уверены, что настали последние времена и уже не время создавать семьи. В некоторых экстремальных сектах было принято общежитие и безбрачие. Это служило неоднократным поводом для обвинения таких сект в разврате и свальном грехе.
3.Политика официальных светских и церковных властей в отношении старообрядцев в XVII-XVIIIвв. была чрезвычайно жёсткой, но  постепенно смягчалась. Так, в мае 1883 г. появляется закон «О даровании раскольникам некоторых прав гражданских и по отправлению духовных треб», согласно которому приверженцам древнего православия дозволялось иметь паспорта, осуществлять торговлю и промыслы, заниматься иконописью, совершать богослужения и духовные требы, строить и ремонтировать часовни и молитвенные дома. В 1906 г. после выхода царского указа «Об укреплении начал веротерпимости», в большинстве старообрядческих приходов появились метрические книги, в которых записывалась информация о рождениях, смертях и бракосочетаниях.
4.18 декабря 1917 года СНК РСФСР принял декрет «О гражданском браке, о детях и о ведении книг актов состояния», которым предусматривалось обращение граждан в отдел записей браков и рождений при городской (районной, уездной или волостной земской) управе для регистрации брака, рождении ребёнка. Туда же следовало обращаться административным и судебным властям, а также гражданам, на попечении которых находился умерший, для составления акта о смерти лица. Эти отделы ЗАГС вели специальные книги записей рождений, браков и смертей.
Монахи
– Вот так и езжайте! – монах сложил  ладони и вытянул обе руки,  наподобие    пловца, прямо перед собой, – поворотов вправо будет много, но вам свернуть только сразу за халупой, она тоже будет справа.
– Спасибо, трогаем. Так не хотите доехать, сами же говорили, туда идёте?
– Спаси Господи, дойду. Езжайте с Богом, за халупой свернёте, там рядом.
Машина двинулась. За спиной две женщины, случайные спутницы,  попросившие подвести, зашуршали:
– Это он из-за нас не садится, –  праведный, женщин чурается. А жара-то какая…  В этой рясе солнце-то, небось,  так припекает!  И ермолку с головы не снимает, жару терпит. Это в наше-то время, когда все голышом почти, а здесь вообще никого не видно… Действительно, праведник!
– Это на нём не ряса, а, по-моему,  так называемый подрясник…
Под это шуршанье вспомнилось: точно такой же чудной жест указания пути (не одной рукой, а обеими, с ладонями, сложенными «лодочкой»), был у тёщи. Понятно, она же была из здешних. Выходит,  жест этот местный. Знак этот чем-то привлекает: он по-детски прост и наивен, даже трогателен. Интересно, есть  название этого жеста по здешней этимологии? Сюда бы отца, он бы стал копать, копать немедленно, целую лекцию прочёл бы. Говорят, по-настоящему крупный был семиотик. До сих пор больше половины его трудов не поняты, над ними всё ещё корпят знатоки по всему учёному миру. А так, спроси любого – слышали о таком-то? – никто ничего не скажет. Вот и  большевики  не разобрались, а раз так, лучше засадить,  от  греха подальше. А ещё лучше вообще… Так и вышло. И вот – никто ничего… Но все труды сохранились, все изданы были у супостатов, через универские связи с Тартусским. Он ведь с самим Лотманом сотрудничал.  Очень дружны были. Лотман-то уцелел. Поразительные картины прошлых поколений раскрываются, если проживёшь так долго. Если можно так выразиться, истинное понимание и самих людей, их отношений, и событий  наступает только далеко за полночь жизни. Но не у всех в этой полночи ещё горит свет.
Вот и халупа, – кирпичный остов  брошенного, полностью разорённого старого поста ГАИ. Оказывается, он же – автобусная остановка, на которую выходят мои пассажирки, им прямо. А вот  и поворот. Длинный отлогий подъём по лесной дороге. По мере подъёма из-за хребта гривы начинают, как в кино, открываться,  вырисовываясь сверху, здания Монастыря. Нет, это не радио  включилось. Это открывающийся вид включил во мне мелодию «Улетай на крыльях ветра» из «Князя Игоря». И эта музыка вновь и вновь звучала во мне все последующие дни.  Сначала ослепительно-белая колокольня, затем собор с голубыми, голубее небесного свода, куполами. Собор виден не весь, – его основание скрыто за  мощной крепостной стеной с дозорными башенками. За стеной виднеются также второй храм, поменьше, и другие здания, все каменные, капитальные. Частично стену огибает  речка. Какой блистательный, красочный, ясный вид! Получу ли я столь же ясные ответы на вопросы, заставившие отправиться в это путешествие?
Паркуюсь у главных ворот. Свод их поражает  толщиной стены. Навскидку не меньше шести метров. Как только вступишь в этот проход с палящего солнца, тут же ощущаешь вековую  прохладу и полумрак. Время сразу застывает: так здесь было всегда. Даже чудится запах вечности, особый, внушающий почтение. Вот этот же бородатый дежурный монах, выглядывающий изнутри стены, из сторожки в её толще, так же подозрительно всматривался в лицо незнакомца и сто, и двести лет назад. Выслушал меня, сказал подождать, – сходит за батюшкой.
Батюшка появляется не скоро: то ли долго искали, то ли быстрее ходить уже не может. Похоже, моего возраста. Он слегка кланяется:
– Вы по письму своему? Да, получили. Гостиница наша тут, в селе, рядом. Если согласитесь остановиться в простой деревенской избе, добро пожаловать, живите. Другого жилья для гостей у монастыря нет. Вы на машине? Тогда поехали смотреть, там и по делам вашим поговорим.
Село вплотную примыкает к северным стенам Монастыря. Через пару минут мы уже поднимаемся на крыльцо обычного деревянного дома. В сенях две двери. Батюшка поясняет:
– В этой у нас что-то вроде общежития для новеньких послушников и трудников, а эта – для гостей вроде вас. Сейчас таких вы один. Добро пожаловать сюда.
В комнате две кровати с застланными постелями, стол, две табуретки, антикварный умывальник. На  вопросительный взгляд батюшки я удовлетворённо киваю. Мы представляемся друг другу. Оказались одногодками. На мой вопрос о его имени-отчестве он просто отвечает: отец Пётр. Отец Пётр ещё раз подтверждает получение моего письма и сообщает: о себе ему рассказывать просто, – он  сызмальства связал свою жизнь с монастырём и отлучался отсюда  только единожды, на время службы в армии, в далёкие шестидесятые годы. Состоит помощником эконома при Архимандрите. И без обиняков поднимает на меня свои белесые, безмятежные глаза:
– А вы?
– И у меня просто, – до шестидесяти с лишним работал в науке, промышленности. Бывший учёный-математик, на пенсии. На старость лет копаюсь в генеалогии своего рода. Вот решил прояснить кое-что в родословной жены, давно почившей. Как я сообщил в письме, она из этих мест. Буду искать оставшихся в живых родственников на селе. Но, кроме того, специалисты подсказали, по клировым и другим ведомостям можно кое-что выяснить. Надеюсь на вашу помощь и там, и там. Это удача, что меня встретили именно вы, коренной местный житель! Сегодня обустроюсь, и начну вас атаковать просьбами. Очень прошу вас помочь мне в поисках! И ещё: каюсь, человек я просто по жизни, по работе своей,  неверующий, хотя, конечно,  отношу себя к православным. К христианству  отношусь с глубочайшим уважением, но церкви касался только изредка, при жизни супруги. С церковным этикетом  знаком поверхностно, так что простите, если что не так скажу или сделаю.
Отец Пётр пораздумал, помедлил:
– На всё это по нашим правилам потребуется благословение начальства. Вы пока располагайтесь, а я  доложу о вашем прибытии и похлопочу о том, чтобы начальство вас приняло, выслушало и соблаговолило помочь в той части ваших поисков, что касается Монастыря. А вам пока хорошо бы встретиться с местными властями, контора их тоже рядом. И с райцентром, и с местностью ознакомиться, узнаете заодно, где магазин и всё такое. А теперь позвольте раскланяться, завтра  же дам знать обо всём.
Вечерний обход села. Контора сельсовета закрыта. Магазин работает, всё необходимое есть. Жара спала, вокруг безмятежная тишина. Сами собой всплывают из памяти и расцветают забытые обрывки восторженных, нежных стихов о природе  XIX века. Интересно, восторгаются ли природой современные поэты? По-видимому да, но теперь это скорее всего  экологи, пляжники,  гольфисты. А что, аквапарки, автострады, транспортные развязки,  аэропорты – нынче это тоже природа? Стоп, запахло Маяковским.  Поселение явно древнее, – когда строились, понятия об улицах, судя по всему, не было. Дома и приусадебные участки ориентированы самым загадочным образом. Много брошенных домов, но и обитаемых немало. Совсем рядом чистейшая речка,  вдалеке видится большой монастырский пруд. После города  сущий рай. Случилось завести первые знакомства. Правда, в поисках моих они не помогут: это жители районного центра, задёшево купившие для летнего сезона покинутые дома. Остались ли так необходимые мне старожилы? В своей комнате нашёл электроплитку, чайник и котелок, так что вечерний чай обеспечен.

Ранним утром следующего дня обнаружил в комнате юного посланника с  приятной вестью: батюшка ждёт к девяти часам на входе в Монастырь. Юноша-послушник, чего-то стесняясь, разместил на столе пару увесистых треугольных пирогов («Это из монастырской пекарни!») и большую бутыль с водой («Вода родниковая, освящённая!»). Сказав «Спаси Господи!», с явным облегчением ушёл.  Встречу с о.Петром я начал с благодарности за заботу, за вкусные пироги и ещё более вкусную воду. Он ответил своим «Спаси Господи!» и сказал:
– Через полчаса вас примет Благочинный. Его преподобие у нас, слава Богу, человек скромный, к нему можно обращаться либо «отец Благочинный», либо просто «отец Павел». Будьте возможно более откровенны, чтобы помощь его была наибольшей.  А до этого я проведу вас по храму. Что ж, с Богом!
Его преподобие Благочинный Монастыря о.Павел принял нас в маленькой, уютной приёмной библиотеки, обставленной старинной мебелью. Сухой, высокий, с изящной, классически круглой головой. Он – один из блюстителей этого особого, застывшего, таинственного мира. Здесь куда-то исчезают, казалось бы, эпохальные сдвиги нынешнего 2014 года, все эти социально-политические потрясения, падения и взлёты валют, олимпиады, санкции, крымско-украинские события, импортозамещение, и прочее, прочее. Всё очень просто: перед вами дышащая полным покоем обстановка и как бы вписанные в неё два безмятежных, бесстрастных старца. Я начал с повторения благодарностей за приём, но о.Павел движением руки остановил меня:
– Это наша обязанность. Пожалуйста, расскажите подробнее о ваших целях и нуждах, а мы решим, как оказать вам посильную помощь. Сразу признаюсь, что мы не чуждаемся современных средств информации, поэтому интернет помог нам составить общее представление о вас, о вашей верной и плодотворной службе Отечеству до ухода на заслуженный отдых. К нам же вас привели мотивы чисто личного характера, не так ли?
Куда уж более личного! Яростный, полный злобы и безысходности вопль в какой уже раз уносит меня на сорок лет назад. Весь её облик с головы до ног всегда был для меня идеалом совершенства.  Одно только лицо её было для меня магической мелодией, которую можно слушать бесконечно. Очертания его отличались резким, почти грубым строением, отражающим скрытую силу её личности. Иному человеку этот женский лик мог показаться архаично-варварским, всплывшим из глубины веков. Другому, наоборот, – идеалом грядущего, ещё не достигнутого представления о женской красоте. Увы! В минуты ссор,  страдания и гнева это лицо превращалось в настоящую Голову Медузы Горгоны:
– Ненавижу их, не-на-вижу, замолчи! Молчи, и помни – или я, или они!
 Как неуместен этот чудовищный образ в исполненной смирения  монастырской библиотеке! Как несовместим  её дикий вопль  с этой благодушной, тихой беседой!
Что ответить на  вопрос Благочинного? Наверное, такие страсти недоступны этим людям, просто чужды  им, многоопытным именно в людских отношениях. Хотя… в тихом омуте…В любой глуши люди остаются людьми, и  ничто человеческое им также  не чуждо, как и везде. Но, во-первых, я никому никогда об этом не рассказывал; во-вторых, надо быть осмотрительнее, – не раскрывать же своё самое личное первым встречным, как бы надёжно они ни выглядели.
– Да, глубоко личные. Я увлёкся генеалогией и хочу воспроизвести родовое древо нашей семьи. Моя  покойная жена была родом из здешних мест, более того, прямо из этого села, как указано в документах. Хочу узнать подробнее: может, живы  родственники её родителей, или однокашники, просто знакомые. В общем, собрать побольше материалов, а в зимний сезон обработать.
– И сколько времени планируете у нас провести?
– Не знаю, как пойдут дела. Я на пенсии, во времени не ограничен. 
– Так. Так-так. А повторно не женились? А детки?
– Формально больше не женился.  Сын один, сейчас холостяк.
О.Пётр мельком глянул на Благочинного, и тот, также чутко отреагировав на  тон моего ответа, перешёл к истории Монастыря. Похоже на привычное краткое резюме опытного экскурсовода. Первые поселения на этом месте были скитами беглых староверов-беспоповцев с никоновских времён, откуда и появилось название села Скитово. Река, в те времена более полноводная, способствовала оживлённому развитию торговли. По мере консолидации государевой и церковной властей наиболее истовые староверы были постепенно вытеснены в глухие разрозненные скиты. В конце XVII века был  освящён первый храм, послуживший зачатком нынешнего Монастыря. Уже сотни лет Монастырь окормляет всех православных, живущих в селе и за его пределами, живёт с ними единодушной общиной во славу Господа. Свою краткую речь  он закончил словами: 
– На Божьей помощи, на вере, на послушании, на труде стоим и боремся за достойное выживание в наши беспокойные времена. Наша Святая Церковь всегда поддерживала и поощряла родословные исследования. Согласно  правилам, я доложу Его Высокопреподобию  Архимандриту Антонию о просьбе допустить вас   к работе с  клировыми ведомостями. Надеюсь  на то его благословение. Кстати, все метрические ведомости со дня основания Монастыря сохранены и находятся в этой библиотеке, так что глубина проникновения в прошлое зависит от радения и терпения искателя. Со своей стороны пожелаем вам успехов в вашем благородном деле и будем надеяться на  такой же благодатный отклик, если случится наше обращение за помощью. А мы с отцом Петром займёмся хозяйственными хлопотами, время летит, вот уж и Успенский Пост на подходе.
Так созрел  подходящий момент заявить о моей готовности к посильному содействию в решении сугубо мирских, хозяйственных проблем. Едва я заговорил об этом щекотливом вопросе, как Благочинный  смутился, замахал руками и,  обронив в сторону о.Петра «С ним! Это с ним!», попрощался и удалился.
О.Пётр покорно попросил разъяснить мои намерения. Я призвал его проявить свойственные нам, бывалым людям, откровенность и прямоту и заверил, что при подготовке к своему путешествию в первую очередь позаботился об оказании посильной материальной помощи Монастырю. Попросил его конкретно разъяснить, например, упомянутые Благочинным хозяйственные хлопоты по подготовке к Успенскому Посту. О. Пётр радушно и деловито отвечал:
– Сейчас как раз время закупок постного продовольствия. Успенский Пост строг. Ничего скоромного не разрешает. Елей, растительное масло то есть, только для тяжёлых работ, и то по благословению самого Архимандрита. Как раз сейчас готовлю списки для оптовых закупок в райцентре. Надо с разными поставщиками договориться о ценах, объёмах, сроках и вовремя успеть сюда доставить, на наши склады.
– А можно эти списки посмотреть?
О.Пётр сходил за списками. Мука, макароны, перловка, гречка, овсянка, пшёнка, манка, рис, фасоль, соль, сахар, приправы, специи… Указаны объёмы, цены. Спросив разрешения, выписываю на отдельном листке свой выбор, – то, что сам знаю и люблю готовить дома. Добавляю  подсолнечное масло, проставляю количества, рубли.
– Вот это я готов оплатить.
О.Пётр читает, несколько раз поднимает на меня глаза и, наконец, крякает:
– Так ведь это всё более  тонны, на целый фургон наш потянет! Не разоритесь? Давайте вдвое срежем, и того будет сверхдостаточно?
– Нет.  Это то, что я могу себе позволить, больше не потяну. Именно столько  запланировано, у меня личные расходы только по плану – школа жизни. Так что закончим об этом. Если вам удобно, могу рассчитаться прямо сейчас.
Он  недоумённо застывает, раздумывает, просит подождать и торопливо уходит. Вернувшись, предлагает следующий план:
– Держали совет с казначеем и келарем. Предлагаем сделать вот что. Поскольку вам для своих дел всё равно придётся бывать в райцентре, мы назавтра подготовим всё для этих ваших закупок и после обеда выедем туда. Вы на своей машине, а мы на своей. Посадим к вам расторопного нашего монаха, он вам всё в городе покажет, расскажет, если что надо– узнает. А мы тем временем загрузимся, вы подъедете и лично рассчитаетесь, чтобы всё было, как сейчас говорят, прозрачно. Согласны? Слава Богу! А сейчас пожалуйте на обед в нашу трапезную, Благочинный заранее благословил.
После обеда в трапезной прогуливаюсь по селу. Дела продвигаются более чем успешно. Вчера только приехал, а уже устроен, получил допуск  в библиотеку, решил деликатный взаимовыгодный вопрос о пожертвовании. Всё же, кажется, главный успех – это о.Пётр. Чувствуется, что он обладает сразу двумя важнейшими для меня достоинствами – он по-настоящему свой человек  и в Монастыре, и в селе. Всей жизнью, всеми корнями врос и туда, и сюда. И в то же время толков и отзывчив. Пожалуй, можно не сомневаться, что  мои поиски в библиотеке не займут много времени. А вот выявление сведущих среди мирян, налаживание контактов с ними, без его участия просто невозможно.  Похоже, настоящий самородок: не получивший никакого формального образования зрелый, бывалый человек. Вот тебе и монах! А деловитость и дисциплина их монашеского корпуса на высоте! Без благословения ни шагу. Так бы чётко текущие дела в наших светских учреждениях решались. И при всём благодушии своего не упустят, твёрдая хватка настоящих, спорых радетелей.
Все эти размышления нет-нет, да и столкнутся с чем-то тревожным, чуждым окружающей красоте и спокойствию. Ага, это чёрное эхо всплывшего воспоминания при мирной беседе в монастырской библиотеке. Библиотека. Мы впервые увидели друг друга в питерской Салтыковке, в самом начале давнишних семидесятых. И для меня, математика, заведомого материалиста, эта встреча стала роковой. Оказались за одним столиком в буфете.  В душе моей тотчас же расплавился сургуч влечения, и по нему  хлёстко, холодной печатью,  шлёпнула  медаль её необычного, загадочного лица, всего её облика, запаха. Выпили по своей чашке кофе и разошлись. А через пять минут я снова увидел её в зале, за стойкой. Это был перст судьбы. Ещё через пять минут, изумляясь себе, предложил ей встретиться.
– Зачем? Я не хожу на танцы, в кино тоже.
– Однако в библиотеке бываете?
– Я здесь  на практике.
Оказалось, что она училась в библиотечном институте своего  областного центра и проходила практику в Салтыковке. С этого дня мы стали неразлучны. Через год она окончила институт, и мы поженились. Она переехала ко мне, в Питер. Как пОшло, как обидно-невыразительно всё это звучит: познакомились, полюбили, враз поженились. Какая жалкая безответственность! Какая постыдная беспечность! Какая глупость, наконец! Любовь с первого взгляда – это не для брака. Это для внебрачного секса – для преходящих сладострастных встреч. И вот, чуть ли не полвека спустя, я копаюсь в терриконах наших отношений, чередующих единодушие, несовместимость, восторг и  ненависть. Необходимо во всём разобраться, чётко определить корни зла. Эту цель своего прибытия в Скитово я в тысячный раз повторил уже в постели.
Весь следующий день мы с о.Петром и его командой провели в райцентре. Как и планировалось, я под руководством шустрого монаха-гида Сергия объехал и посетил все достопримечательности городка: столь важное для меня Отделение ЗАГСА, церкви, два музея, рынок, торговую площадь. Затем, точно в назначенные время и место, оплатил уже погруженную   продукцию, и наш маленький мирный конвой из монастырского фургона и двух легковушек благополучно прибыл в Монастырь. Там меня ожидали новые приятные знаки благодарности: о.Пётр торжественно от имени Архимандрита выразил  признательность за пожертвования и объявил, что отныне я переселён на новое местожительство. Вещи мои уже перемещены, и мне остаётся только проехать туда, дорогу он покажет. Не проехав и километра от монастырских стен, мы оказались в настоящем раю. На берегу обширного водоёма расположился красивый рубленый  дом. Препроводив в «покои», о.Пётр неспешно осыпал меня целым градом ответных шагов монастырского гостеприимства. Дом этот предназначен для встречи и отдыха особо почётных гостей, расположен на монастырских землях, пребывание в нём гарантирует полную безопасность и покой. Водоём – это монастырский пруд, в котором разводится промысловая рыба. При желании мне можно в минуты отдыха порыбачить, необходимые снасти имеются. Питание моё обеспечено: на известное место в трапезной будут ежедневно накрывать завтрак, обед и ужин по монастырскому меню. Свои походы в Монастырь и село я могу осуществлять пешком или на машине, как мне заблагорассудится. Если возникнут вопросы по моей машине, в монастырском  гараже  будет оказана профессиональная помощь. И главное: о.Пётр благословлён Архимандритом на оказание помощи в моих родословных поисках и в библиотеке, и на селе! Благодарную отраду, охватившую меня, можно сравнить только со  счастливыми моментами успехов в самые лучшие годы жизни – в работе! Радость заставила рискнуть и с понятной опаской  предложить о.Петру по-русски отметить моё новоселье. И одушевление ещё более возросло, когда в ответ он  развёл руками, покаянно поник и почти пропел:
– Чтож, грешен я, брат мой, грешен… По завершению благих дел допустимо. Вот только где мы сейчас возьмём?
Я бросился к своим поклажам и извлёк заветные обязательные припасы. Надо сказать, что обыкновенный русский человек, – тот, которого Гоголь так чётко определил как «господин средней руки» (а именно к таким я отношу себя), – не может ни в каком случае оказаться без хотя бы малой фляжки с известным напитком. По роду работы мне довелось побывать во многих местах родины и в самых различных ситуациях. И сборы в любое служебное путешествие начинались с проверки обязательных вещей: 1) документы 2)часы 3) деньги 4)карманная фляжка. Эти правила я продолжаю соблюдать и теперь, пребывая на пенсии, в гораздо более редких и менее ответственных поездках. Мы славно провели остаток дня, увенчанный ответными заботами Монастыря. Я вкратце поведал о целях своего приезда, и он, так же мельком, заметил:
– А! Оказывается, вы интересуетесь моими дальними родственниками.
Проводил о.Петра до самых ворот Монастыря и вернулся обратно, в свою новую сказочную обитель.  Темнело. Осмотрел подробнее местность и дом. Фасад уютной верандой обращён к пруду, здесь же комфортный причал с двумя надувными лодками и с удобным купальным трапом. С противоположной фасаду стороны небольшая пристройка, –  вполне современная кухня. Внутри дома общий холл, из него входы в две спальни со всеми удобствами. На прикроватной тумбочке Библия. Всё вполне тянет на четыре звезды. Тишина и покой. Не удержавшись, не торопясь, пользуясь полным безлюдьем, выкупался голышом. Вода целебная, матерински нежная, с тончайшими торфяными оттенками аромата, цвета и привкуса. Нигде не встретить такой, кроме наших костромских, нижегородских и вятских  земель! Душа и тело  сладостно отдавались сну и  радости удачи. Вспомнились слова американского философа  Олкотта: пока человек способен получать удовольствие от себя и своих целей, он не будет чувствовать себя старым, сколько бы лет ему ни было. А мне всего-то семьдесят! И главное – подготовка к поискам завершена, завтра начнётся работа!
Многим жизнь «предков», начиная с деда и бабушки, представляется в виде тусклого тумана чёрно-белых фотографий и завалявшихся по дальним углам скучных, неразборчивых бумаг и «корочек». Для тех же, кто увлекается генеалогией, сами по себе поиски родословных сведений в разного рода архивах и путём опроса очевидцев и носителей преданий похожи на детективные расследования. Ответы на вопросы «когда?», «почему?», «зачем?», «как?» утоплены в море противоречивых свидетельств, слухов, записей, иногда досадно  неполных и неясных. Встречаются  записи, связанные с дознанием, тайной слежкой, подглядыванием и подслушиванием. Зачастую всплывают ошибочные мнения, догадки, противоположные версии, волнующие разочарования. Всё это отдаляет столь желанный  хеппи-энд или в корне его меняет. Хотя поиски  и происходят в виртуальном пространстве, всё же добросовестные исследователи испытывают реальные душевные потрясения, словно сами участвуют в блестящей театральной постановке.
 Первое рабочее утро в монастырской библиотеке. Чистота, чудовищный порядок, строгая тишина, суровый библиотекарь. Ошеломляющий перечень материалов для поисков: ландратские книги и ревизские сказки, часто хранившиеся в монастырях,  метрические и клировые ведомости, исповедальные росписи, и это ещё не полный список… Браки, рождения, крещения, смерти, род занятий – всё это и многое другое до наступления советской власти регистрировалось церковью в различных метрических книгах с церковно-славянским написанием и дореформенной орфографией. Просто прочесть и понять эти записи светски образованному внецерковному человеку практически невозможно. И вновь выручает о.Пётр: оказывается,  за долгую жизнь в Монастыре он хорошо освоил этот язык. Понимает, читает и может даже писать на нём.
Как и всегда на работе, начинает стремительно лететь время. Знакомство с библиотекарем, кажется, только что состоялось, а мы втроём уже отобедали  в трапезной и возвратились. Строгий библиотекарь подводит итоги встречи:
– Значит, так: мы должны искать все возможные данные о вашей тёще по первому браку, местной урождённой Смирновой Наталье Сергеевне, 1920г. рождения, её браке (или браках) и её детях. Это как бы стержень, вокруг которого появятся другие персоналии.  Вначале нам предстоит определить как глубину взгляда   в прошлое, так и ширину обхвата родового древа. То есть оценить объём работ. Вы согласны?
И после моего согласия  продолжает:
– Вот с нами работает раб божий иеромонах Пётр, который не только хорошо знал эту женщину, но и приходится ей дальним родственником.
При этих словах о.Пётр  смиренно кивнул и тихонько мне подмигнул. Мне стало ясно, что монахи старательно подготовили решение о порядке работ со мной с минимальными для Монастыря затратами времени. Так оно и вышло. Оптимизация, я категорически за.  Библиотекарь продолжал:
– Его знание метрических книг и вдобавок – воочию всех мирян нашего села будет большим подспорьем в ваших изысканиях. Мы предлагаем сначала завершить  подробные поиски сведений о  её самых близких родственных связях, а затем уж решать о продолжении. Другими словами,  первым и, возможно, достаточным шагом,  будет сбор записей о её родителях, братьях,  сёстрах и супругах. Потом соберёмся и решим о направлениях дальнейших поисков. Чтобы картина была полноценной, осмелюсь посоветовать… Не стоит излагать пространные обоснования программы действий. В результате этой встречи было решено идти параллельными путями: о.Пётр начнёт изучать записи в библиотеке, а я по его же наводкам буду собирать у мирян устные летописи (воспоминания, легенды, сплетни) о родственниках моей усопшей супруги. В конце дня о.Пётр вручил мне заранее заготовленный список нескольких местных жителей, знавших лично этих персон. Они заведомо предупреждены о моих визитах и не будут настораживаться при встрече. Такая предусмотрительность и оперативность  ещё более подняла моё уважение к батюшке и вообще к монастырской школе организации работ.
 Снова ночные  купания в волшебных ароматах  воздуха и воды, снова восторженное любование ночным пейзажем. Из недр сознания каждый вечер сама собой всплывает  мелодия Лунной Серенады Миллера.

2.ОЧЕВИДЦЫ.
Согласно последним данным интернета, население села Скитова на 2014 год около 1100 человек. В батюшкином списке значились три человека:
Смирнова Нина Ивановна, 80 лет – Заслуженная Учительница РФ, на пенсии, единственный человек, общавшийся вживую с моей тёщей и её первым  мужем, единственный живой свидетель их семейной драмы.
Смирнова Ирина Константиновна, 59 лет. Племянница тёщи. Когда тёща умерла, Ирине минуло 30 лет.
Монах о.Виктор, 50 лет. Его отец 1934г рождения мальчиком  почти три года учился игре на  скрипке у отца моей жены, Василия Андреевича Осипова.

Нина Ивановна Смирнова
С каким гостинцем лучше всего посетить незнакомого и так нужного пожилого человека? Конечно же, с отборным чаем в добротной жестяной коробке. Её я купил ещё в Питере, а немного сладостей в придачу добавил в местном магазине. Несмотря на замеченную ранее загадочность  размещения участков, вскоре я оказался у её дома, довольно большого и немного покосившегося. На стук в дверь притопали две девчушки, обе маленькие, весёлые, до восторга веснущатые. Уже более десятка лет, как пришло это откровение: истинное счастье становится доступным только в старости, – когда человек просто видит  младенцев. Интересно, почему они постоянно оглядываются, когда их несут или ведут? Ангелы с веснушками верещали где-то в глубине, пришлось идти в темноте на их голоса, и по мере продвижения обращало на себя внимание обилие каких-то уж очень маленьких комнатёнок. В одной из таких клетей я едва разглядел кресло с укутанной в нём по самое горло Ниной Ивановной Смирновой. Просто невероятно, как быстро мы познакомились, нашли общий язык, как сразу, без обиняков, без утайки распахнули свои сердца. Несомненно, это была счастливая встреча родственных душ, и такое счастье выпадает всего один-два раза в жизни. Оно не зависит от возраста, рода занятий и статуса счастливцев, оно зависит только от того,  захочет ли этого судьба. Незабываемая, любимая Нина Ивановна. Седые волосы, согбенная фигура, больные ноги и юное сердце.
На этой первой встрече мы проговорили подряд битых  четыре часа  в совершенно «не моей» обстановке, в полутьме и спёртом воздухе старого дома, тонувшего в охватившем село пекле. Не прошло и  часа, как мы перешли «на ты», как каждый из нас пытался перебить другого, чтобы быстрее поведать о себе, своих  заветных восторгах и  горестях, которых никому, никому кроме нас двоих, не дано знать. По нам и под нами ползали, и, казалось, летали по каморке  быстро осмелевшие, вездесущие в этом сжатом пространстве и радующиеся сладостям дети, лепетавшие о своём, недоступном нам важном и весёлом.  Удивительно, но я говорил не меньше, чем она. Её свободно льющаяся речь сразу околдовала безупречной правильностью, сквозь которую ритмично мерцали местный диалект и распахнутая прямота.  Эти несколько часов первой взволнованной встречи заложили основу следующих, ненасытно желанных встреч. И я уже не помнил, на какой из   встреч ею были сказаны те или иные слова, рассеивающие загадочный туман прошлого. Но навсегда сохраню в своей памяти, как она, размахивая  высвобожденными из-под пледов руками, восторженно подтверждала, спрашивала и объясняла:
– Теперь, когда прошло столько времени, когда все участники этой истории умерли, и о них никто  не помнит и не знает, я  должна  рассказать всю правду. И вот появился ты, как раз под руку, я тебе обо всём и поведаю…
– Да, да, это и есть тот самый дом, куда  этих двух молодых, бедовых, родных моих дурёх и их  малахольных малявок тогда поселили всем скопом!...
– А тебя не корёжит, что я, Заслуженная Учительница, употребляю такие словечки? Нет? Слава Богу, так и надо!...
– «Красивая, красивая!» – да, может, по всяким там пропорциям и размерам она была идеальной куклой, но никто не знал ничего про её душу…
– Я всю жизнь очень много читала, в те годы все читали запоем…
– Я всё про неё да про неё, а начать-то мне надо было со своей молодой беды. Беда была в том, что я ещё в пятнадцать лет влюбилась…
– Выходит, жена твоя всё взяла от матери? Как же вы, такие разные, жили и любились?
– Побывала я замужем, побывала, да бросила. Нет, своих детей у меня не было, не могла себе позволить нарушить завет мамы…
И ещё я запомнил навсегда, какой безобразный стыд хлынул в наши с ней души в конце её рассказа о страшной драме:
– Сначала мы услышали их пыхтенье, а потом  уж увидели…
– И вот ведь какой бесстыжей оказалась: считай, двадцать лет смогла глядеть мне в глаза! Воистину ссы ей в глаза, а она – божья роса!...
– Следствием по этому делу занимался районный отдел милиции, а потом и область подключили, но так ничего и не нашли. Сначала для допросов приезжали сюда, потом вызывали в район…
И не только эти разгадки утоляли, просветляли меня. Сами встречи стали  просветлением, похожим на исповедь. Я обнаружил, что не знал многого о самом себе, пока сам же ей этого не поведал, – вот как глубоко это было во мне закопано. Много, очень много было сказано нами о себе и близких. Впечатления от узнанного в откровенных беседах привели меня к состоянию катарсиса. Но об этом потом.
Наши беседы целыми днями летели одна за другой, творя настоящие чудеса: монастырская кухня стала ещё вкуснее, вода в пруде ещё волшебнее. Окрестные ландшафты своим очарованием сулили удачу. Радостные мелодии воодушевляли днём и успокаивали ночами. Все эти  прелести создавали чарующий фон для успешного продвижения всех направлений  поисков. И везде ощущалась незримая, неусыпная поддержка со стороны о.Петра. За мгновенно промелькнувшую неделю встреч с Ниной Ивановной мы встретились с ним всего трижды (от ежедневных встреч он  уклонился, дав понять, что по монастырским обычаям его распорядок дня находится под зорким наблюдением вышестоящего начальства). Надо также добавить, что для окончательной отработки документальных данных нам с о.Петром пришлось несколько раз посетить  ЗАГС и Архив в райцентре. Во всех учреждениях его хорошо знали и встречали с глубоким уважением. 
 На последней встрече он сообщил об успешном завершении сбора документальных данных о, как он выразился, «первом и втором коленах», то есть о годах рождения,  смерти и роде занятий тёщи, двух её мужей и детей.
 Теперь нужно было сопоставить их с моими находками: с устными свидетельствами, легендами и слухами об этих же людях. Для этого мне предстояло встретиться с другими живыми очевидцами из списка, ранее переданного о.Пётром. Кроме того, следовало оценить скудные, собранные по крупицам  воспоминания  других старожилами села.

Ирина Константиновна Смирнова.
В числе детей, приведенных в Скитово двумя Мариями, был мальчик Константин, младший брат  Натальи Сергеевны Смирновой. Со временем  он обучился на тракториста, в сорок первом призван на фронт, был дважды ранен, шофёром дошёл до Берлина. В 1946г вернулся на свою малую родину,  умер 70-и лет (1992). После себя оставил дочь Ирину Константиновну, которой на момент моих поисков исполнилось 59 лет. Последние тридцать лет она работает бессменной заведующей местным медпунктом. Как племянница, Ирина была одной из немногих близких тёщё людей и, возможно, в какой-то мере заменяла ей далёкую дочь (когда тёща умерла, Ирине минуло 30 лет). Наша встреча началась в помещении медпункта, а закончилась  у неё дома. В обозначенный о.Петром час я постучал в двери медпункта, и меня встретила его хозяйка, – крупная, но складная женщина с добрым русским лицом. После знакомства она, немного смущаясь, предложила провести нашу беседу не в казённой обстановке, а у неё дома, где уже поджидал её супруг, также скитовский старожил. Я с удовольствием согласился, и спустя четверть часа мы  уже втроём сидели за  накрытым столом. Муж Ирины Михаил рассказал, что всю жизнь служил в органах Пожарной Охраны сначала села, затем района и области и вышел в отставку майором МЧС, как он выразился, «точно в Миллениум». После  знакомства и моего рассказа о целях приезда в Скитово он по-военному отдал приказ жене, во-первых, не медлить с угощением гостя, а во-вторых, чётко и ясно отвечать на все вопросы, которые во время застолья последуют. При этом, обратившись ко мне, попросил разрешения поправлять её с мужской откровенностью, поскольку де как старожил  надеется, что его знания о жизни Скитова тоже могут пригодиться. К моей радости гостеприимству и радушию супругов сопутствовало глубокое, сердечное откровение. Говоря о судьбе и характере Натальи Сергеевны, они проявили  тактичную сдержанность в оценке черт её характера и её поведения. В их словах  улавливалось даже  обращённое ко мне деликатно выраженное участие, близкое к состраданию. После моего общения с Ниной Ивановной я был к этому готов. Из того, что они рассказали, кое-что я уже знал, но мне хотелось знать ещё больше, поэтому я их не прерывал. Наша встреча затянулась до глубокого вечера. Добравшись до своей сказочной обители, я попытался записать свои впечатления, но вскоре понял: слова этих добрых людей навсегда будут храниться в моей памяти.
Михаил: – Я ведь тоже  в здешней школе учился. Внешность у неё была нормальная,  но какая-то неприятная. Времени прошло много, но некоторых учителей вспоминаю как родных. А у этой не было огонька, что ли; так, какое-то брезгливое безразличие и к нам, ученикам, и к тому, чему учила.
Ирина: – Да, это у тёти Наты все замечали. Она была аккуратной, исполнительной, особо её эта исполнительность подстёгивала, чтобы никто не смог к ней придраться. Как будто она боялась, чтобы с ней не начали разбираться, копаться  в причинах того, что не участвует в общественной работе, не ведёт никакие кружки, не ходит на школьные вечера. Церковь посещала, но на исповедь не ходила никогда.
Невольно вспомнились похожие слова Нины Ивановны:
– «Красивая, красивая!» – да, может, по всяким там пропорциям и размерам она была идеальной куклой, но никто не знал ничего про её душу. Одна я чуяла: она из всех нас, простых девчонок нашего табора, эту красоту собрала, вытянула и одела на себя, а взамен отдала всё без остатка доброе, что было в неё заложено. Господи, как я её ненавидела! Из-за ревности к Василию и за холодность и чёрствость! Ведь она никогда ни с кем не пела вечерами, не бывала на танцах, не ходила ни на школьные вечера, ни на деревенские вечеринки! И  подруг у неё не было совершенно.
Ирина.– А вы про её сына от второго мужа всё знаете? Мы ведь с ним одногодки. Его как звали  в детстве Владиком, так до самой смерти Владиком  и остался. С виду был красавец парень, а балбес-балбесом, обормот обормотом. Техникум в райцентре кое-как одолел, потом в армию, а после армии сразу же начал куролесить. Пьянки-гулянки, мелкое хулиганство – так и покатился. Потом на время как бы одумался, женился, родил сына, но держался недолго. Снова загулял уже до самой смерти. Постоянно болтался в райцентре с такими же котами-бичами возле окраинных пивных. Гроши свои они добывали мелкими халтурами на подхвате или копали могилы на тамошнем кладбище. Урвёт поживу, напьётся, и начинает митинговать о том, что нет в мире правды. Он в этой компании за образованного принимался. Тётя Ната всё время жаловалась, что вымогает и ворует у неё деньги. Несколько раз при мне в глаза дурой её называл, да ещё похуже. А умер как настоящий бомж – нашли его на зимней дороге замерзшим с перепоя, когда ему исполнилось всего 35 лет.
Михаил: – Ты про заветы её матери не рассказала.
Ирина: –  Да, да. Всё о завете обеих матерей тётя Ната рассказала мне во время сильной истерики, до которой её довёл сынок Владик. Но для того, чтобы всё понятно было, надо рассказать об её учёбе. Она хоть и считается местной, но в детстве в Скитово жила только лет до  восьми примерно. Потом мать устроила её в районный детский дом, тогда государство сиротами занималось круто. Готовили кого нужно было, – обучили до седьмого класса и сразу  направили в районный зоотехникум. После техникума начала работу в ветеринарной бригаде, ездили по деревням, лечили колхозный скот. И в этой бригаде вроде бы появился у неё жених. Узнав об этом, обе матери её, обе Марии, вдруг приехали к ней в райцентр вдвоём и сказали:
– Тебе исполнилось 19 лет. Вот ты стала на ноги и созрела как женщина, как мать. Знай, что у тебя от нас дурная наследственность. Если будешь замуж выходить, не рожай, родишь блаженных детей, всю жизнь с ними будешь мучиться. Предупреди будущего  мужа, что дети у вас могут быть только приёмными. Он может не согласиться, тогда  замуж не выходи и терпи.
 Она испугалась и на предложение жениха ответила отказом. Из-за этой размолвки ушла из ветеринарной бригады и поступила на ускоренные педагогические курсы в облцентре.  Окончила курсы, когда уже шла война, в 42 году. Тогда и вернулась в  Скитово учительствовать, и сразу начался у них роман с тогдашним директором школы, сильно раненым и контуженным в боях под Москвой. Мать, конечно, всё узнала, и обе Марии снова пришли к ней, но ещё с каким-то старичком, будто бы сбежавшим из той же секты. Этот  отрёкшийся от секты староверец настойчиво подтвердил их завет:  не рожать детей-юродивых, а уйти от греха в далёкий Богородицкий Федоровский женский монастырь под Солигаличем, община которого тайно действовала даже в те антирелигиозные запретные годы. А она не послушалась и родила от директора вашу дочь, а от второго мужа Владика. И перед смертью отчаянно каялась, что не покорилась завету родных матерей. Но такую откровенность она себе позволила только со мной, а из-за своей скрытности от  посмертной исповеди и соборования отказалась.
Особо отмечу, что Ирина наотрез отказалась говорить что-либо о пропаже  первого мужа Натальи Сергеевны.
Монах отец  Виктор
Встреча с о.Виктором состоялась после обеда в трапезной. Он оказался тем монахом, который указал мне дорогу в Монастырь в самом начале моего визита. Так же  кратко и чётко поведал он мне о своём отце, проявившем ещё во младенчестве музыкальные способности. По его словам, директор школы Осипов, сам большой меломан, заметил мальчика и упорно занимался с ним «за так» (безвозмездно) почти целых три года, пока на ушёл на фронт. Эти занятия помогли отцу получить в дальнейшем музыкальное образование, и он всю жизнь вспоминал своего первого музыкального учителя с бесконечной благодарностью. Особо интересно было услышать, что в своих рассказах об уроках отец подчёркивал повышенную чувствительность учителя, Так, при ошибках и неудачах ученика он был бесконечно терпелив, а  при особо тонких и удачно исполненных вариациях он мог даже радостно прослезиться.  Заметим, что такая эмоциональность обнаружилась у Василия Андреевича ещё до того, как он попал на фронт. Можно представить, как отразились на его психике смертельные подмосковные бои и полученные им жуткие ранения.

Отец Пётр
С о.Петром мы встречаемся на первых же страницах этих записок.  В основе его неоценимой помощи лежали его добрая христианская воля, природный ум, глубокие знания жителей Скитова. Бесценные для меня документально подтверждённые сведения о персонажах были добыты благодаря его кропотливому труду в монастырской библиотеке и районных архивах.
 Из биографических данных о.Петра  известно, что он родился в Скитове в 1944г., в одном из многочисленных ответвлений Смирновского рода, основанного двумя Мариями. Образование получил в местной школе и главным образом в Монастыре, к которому приник сызмальства. В 1962-1965гг служил в Группе Советских войск в Германии, затем возвратился на родину и постригся в монахи. В дальнейшем никуда за границы района более не выезжал.

3. Итоги.
. И вот настало время, когда все сведения были собраны, упорядочены и сопоставлены. Поиски позволили понять, как на самом деле переплелись судьбы  людей и дать  объяснения их поведению и поступкам.

Из  истории скитовского рода Смирновых
Происхождение скитовского рода Смирновых относится к  началу XX века. Более чем в двадцати верстах полного бездорожья от Скитова находилось  безымянное поселение – хутор из трёх домов. На хуторе обитала  секта беглых беспоповцев.  По скитовским слухам  в секте этой процветал срамной свальный грех. Ещё до революции в секту начали проникать призывы  официального православия раскаяться и вернуться в лоно Единой Церкви. Духовная атмосфера  в секте бродила. Новая советская власть заняла жёсткую позицию в отношении религии, а тем более в преследовании разного рода сектантов. Посему духовное руководство секты  решило совершить исход в ещё более медвежьи углы, в глубину бескрайних  болот. Согласно устным легендам и монастырским записям, две молодые женщины, отказавшиеся от исхода, летом 1924г привели   в Скитово с хутора своих пятерых  детей возрастом  четырёх-шести лет. Казалось невероятным, что всем им  удалось уцелеть при переходе через болотное глухолесье. Обе они, «испитые и страждущие раскаянием и состраданием к худосочным младенцам» были, судя по всему, настолько изнурены и покорны, что с радостью согласились на все условия покаяния, замаливания грехов и любые отработки. Исполнение Декрета Совнаркома о ЗАГСах, так же как и бешеная антирелигиозная борьба,  в селе ещё не развернулись. Решили записать всех в монастырские метрические книги под одной, общей, фамилией Смирновы.    Новая советская власть поселила всех в один из брошенных обветшалых домов. После общего крещения женщин записали как вдов, а детей как  сирот. Местом рождения сирот определили считать Скитово.  Все сведения  об именах, возрастах,  семейной принадлежности записывали со слов повинившихся страдалиц. При опросе было отмечено их не совсем нормальное поведение  (путали с фамилиями, именами отцов и даже с принадлежностью детей), отчего обеих чуть было не отнесли к «блаженным». Не вполне натуральными были также повадки детей. Однако порешили, что ненормальность эта была временным следствием тягот и потрясений при походе. Так, наряду с другими, одна из этих   младенцев, моя будущая тёща,  стала советской гражданкой  Смирновой Натальей Сергеевной 1920г рождения. Другая Смирнова, Нина Ивановна, была рождена одной из двух Марий через десять лет.
Вот как эту историю живописует Нина Ивановна:
– Да, да, это и есть тот самый дом, куда  этих двух, самих-то ещё девчонок бедовых, родных моих дурёх и их  малахольных малявок тогда поселили всем скопом! Две Марии, одна из них – Мария-мама твоей тёщи, а другая, ещё моложе, – моя будущая мама, и тоже Мария! В те времена даже из райцентра в Скитово можно было добраться только пердячим паром, а уж из такой глуши, как этот хутор, просто немыслимо! И любая из Марий была мамой любого из этих пяти шибздиков. И обе продолжали быть мамами для новых детей, таких, как я, ведь тогда меня ещё не было! Появились новые мужья, а за ними и детки, и все  они здесь обосновались, прижились единой семьёй, со временем подлатали в доме «кое-что и как-нито», и многие из нас прикипели к этому дому на всю жизнь. Эта  семья росла, кто уезжал, кто оставался, и я из таких.
Нина Ивановна окончила школу, затем областной педагогический институт, вернулась в Скитово и проработала в местной школе сорок семь лет. Всю свою жизнь она прожила в одном и том же, том самом доме. О своей личной жизни она рассказывала:
– Я всю жизнь очень много читала, в те годы все читали запоем и можно сказать всё подряд. А я любила только нашу классику, и больше всего Гоголя и Лескова, и перечитываю их с наслаждением до сих пор.
– Побывала я замужем, побывала, да бросила. Нет, своих детей у меня не было, не могла себе позволить нарушить завет мамы: она меня заклинала не рожать, боялась за дурную наследственность. Ведь у них там, в секте, откуда они с детьми вырвались, было много нехорошего. Если начистоту, я и сама в себе, нет-нет, да и чуяла какую-нито дурь, но у меня она была дурью в другую сторону – в сторону добра, а не зла. А у тёщи твоей наоборот: она была больна злом.  Её же обе наши матери предупреждали, я это точно знаю. А она не послушалась. Что батюшка Пётр её отпевал, знаешь? Он ведь тоже из нашего рода, и тоже, как я, болен добром. Я  твою жену видела, когда она на похороны матери приезжала, вместе были на отпевании и поминках. Запомнила хорошо, потому что копией матери была.

Василий Андреевич Осипов
Он родился в 1913г в семье зажиточного валяльщика валенок. Эта профессия в местных краях была, можно сказать, почётной и уважаемой, так как требовала и больших физических усилий, и смекалки в коммерческих делах. Были в селе и другие валяльщики, но старожил Осипов сумел развернуть своё дело так, что считался первым и главным. Его сыновья-погодки Василий и Григорий хотя и были с детства основными работниками-валяльщиками, но после окончания школы выбрали другие жизненные пути. Василий проявил гуманитарные наклонности, а Григорий – технические. Оба получили  образование в областном центре, и оба в 1934г были призваны в РККА. Василий служил в 77-м кавалерийском полку отдельной 6-ой кавалерийской бригады, где получил звание лейтенанта. В 1939г демобилизован и назначен  директором скитовской школы. Тем временем отслужившему в Воздушном флоте Григорию районное руководство поручило радио и электрификацию села и прилежащих поселений. Оба энергичных молодых человека стали ответственными, видными фигурами на селе. Григорий, хотя и был на год моложе, женился раньше брата. Оба были призваны сразу же после фашистского нападения в сорок первом. Как хорошо подготовленный офицер, Василий после краткой переподготовки был брошен на передовую, в преисподнюю  подмосковных боёв. И вскоре, уже в  сорок втором, вернулся в Скитово изувеченным ранениями и тяжёлой контузией инвалидом. На впервые видевших его людей он производил впечатление широко распространённого тогда понятия «психический». Кроме страданий от безобразного синюшного шрама на затылке, у него случались периодические, непроизвольные судороги лица. Сознание его  застыло на ощущении своей второсортности, на  отчаянной горечи  нового инвалидного статуса. Однако  встречи с любимыми родителям, родным домом,  родными местами воскресили в нём природную крестьянскую стойкость. Трудолюбие, высокая ответственность и добросовестность побудили его  добиваться признания своей дееспособности. Власти решили, что для педагогической работы  Василий годится, и он летом сорок второго года снова стал  директором школы. С энтузиазмом достигнутого реванша он беззаветно отдался нескончаемым   хозяйственным, кадровым и педагогическим делам, от добычи дров для школьных печей до освоения последних методичек по разным дисциплинам. Он вернулся к полноценной работе и ощутил возрождение духовных и физических сил. Он снова начал играть на любимой скрипке. И этим же летом судьба  послала ему любовь. В тесном кабинетике школьного директора перед ним предстала Наталья Сергеевна Смирнова, выпускница областного пединститута, с направлением на работу в его школу. Подняв глаза и увидев цветущую двадцатидвухлетнюю девушку, он ощутил себя Чудовищем из сказки «Аленький цветочек»; ему страстно захотелось так же скрыться и не показываться ей на глаза, пока не произойдёт чудо. А она, хотя и испугалась  сурового облика раненого фронтовика, преодолела смятение и непроизвольно послала ему сигнал уважительного сострадания. С этого дня Василий Андреевич при каждой встрече  с трепетом ощущал, как душу его обволакивают звуки его любимой мелодии чардаша Монти.  Его бережные ухаживания продолжались, и к концу сорок третьего они поженились. В сорок седьмом у них родилась дочка, моя будущая жена. В этом же году домой вернулся демобилизованный брат Григорий. Все три семьи Осиповых  (отец и мать, два сына с жёнами и детками) жили в одном  старом родовом доме. Этот большой дом стоит в селе до сих пор, сейчас в нём живут потомки Григория. Все жители Скитова относились к Осиповым с глубоким уважением. С их негласного одобрения Василий направлял различные общественные мероприятия, а Григорий  занимался вопросами технического обновления. Кроме того, будучи общительным человеком, Григорий добровольно занимался спортом с ребятишками, называвшими его дядей Гришей. Ничто не могло предсказать трагедии, разразившейся в этой работящей, благополучной семье.
В один из летних дней 1951 года всё село было  взбудоражено слухом о странном побеге Василия Андреевича. Ватага малых ребятишек, игравших на дороге к Монастырю, была напугана яростным видом директора, издающего  всхлипы и мычание, и  то ли бежавшего, то ли припрыгивающего в сторону от села. Дети бросились по домам рассказывать о происшедшем, и через каких-то полчаса по селу поползли слухи о сумасшествии и побеге директора школы. Уже к вечеру наиболее пытливые селяне собрались возле дома Осиповых и стали вызывать хозяев с вопросами: всё ли в порядке? К ним вышли сначала Григорий, за ним Наталья, потом оба престарелых родителя. Они подтвердили, что Василий ушёл по делам ещё днём и до сих пор не возвратился. Решили ждать до утра.  И рано утром были организованы поиски по ближайшим гиблым местам: у омутов,  у болотных пучин, в руинах монастырских строений. Через день Григорий поехал в райцентр с заявлением об исчезновении брата. Начались следственные действия по розыску пропавшего. Долго ли они продолжались, неизвестно, но через год было вынесено официальное решение об их прекращении, по слухам,  в связи с установленной психической болезнью Василия и вероятным его самоубийством в болотах.  Директор школы Осипов Василий Андреевич  исчез навсегда.

Наталья Сергеевна Смирнова.
Детство и юность моей тёщи достаточно чётко изложены в рассказах  племянницы Ирины. Все, кто знал  Наталью, подчёркивали две, казалось бы, несовместимые её черты: внешняя красота и отстранённость, даже угрюмость. Это не помешало ей проработать до пенсии учительницей в скитовской школе. Меньше чем через два года после исчезновения её первого мужа В.А.Осипова она вышла замуж повторно (1953). В этом браке у неё родился сын (1955) – бездельник и алкоголик Владик, доставивший ей на всю оставшуюся жизнь  множество невзгод. Повторно овдовела в 1967г. В 1970г приезжала в Питер на свадьбу дочери (моей жены), призвав нас-молодожёнов в приватной беседе если и заводить детей, то только приёмных. Объяснила этот завет тем, что такой же наказ получила от своей матери, и, не послушавшись, была наказана рождением ненормального Владика. Продолжала работать в скитовской школе до выхода на пенсию (1975г). На протяжении всей жизни отличалась замкнутым характером, подозрительностью и угрюмым безразличием к  интересам окружающих. Умерла в 1981г.


Как случился побег.
Для рассказа об этом драматическом эпизоде я должен вновь обратиться к воспоминаниям Нины Ивановны Смирновой, мудрого человека, чудесной женщины, сохранившей до преклонных лет свою первую любовь и, как она выразилась, свои прекрасные первобытные чувства – ревность и ненависть. 
– Я всё про неё да про неё, а начать-то мне надо было со своей молодой беды. Беда была в том, что я ещё в пятнадцать лет влюбилась в её мужа, Василия Андреевича Осипова, вернувшегося в сорок втором с фронта инвалидом. Все знали, что кроме ран на теле, главной причиной непригодности к службе была серьёзная контузия. У него как-то красиво застыла шея, голова была высоко поднята, а на затылке был большой косой шрам, покрытый коростой. Изредка во время уроков с ним случались припадки: лицо его непроизвольно обретало гневную, бешеную гримасу, а всё тело начинала бить дрожь. Но он был мягким, слишком мягким и добрым человеком, чтобы его бояться даже в таком состоянии. Его жалели, его уважали за то, что он отмечен высокими боевыми наградами, увлекается стихами, музыкой. Любимым его  инструментом была скрипка.
Весь мир знает об этом синдроме, – яркой вспышке влюблённости ученицы во взрослого учителя.  У меня истоком этой любви послужили бабьи пересуды в нашем таборе о целых поездах с мертвецами, о страшных взрывах немецких бомб и снарядов в наших окопах и блиндажах, о горах оторванных рук, ног и голов. Молитвы, плачи и истерики, обращённые к мужикам, прежде сильным и здоровым, а ставшим «психическими», в моём сознании преломились в восторженное сострадание к моему директору. И это сострадание требовало жертвы утоления. Моя девчачья любовь была первобытна, ведь в те времена мы были воедино слиты с окружающей, дикой тогда природой, и плотские порывы не уступали по силе и праву духовным. Тем летом мне исполнилось семнадцать, и я совсем одурела от созревшего вожделения, от бесовщины этой. Руки, ноги  мои  округлились, бёдра и грудь налились сладко-жгучим зудом, в голове роились  тайные бесстыжие мысли. От этой горячки многое и со многими сверстниками себе позволила, но окончательную невинность не потеряла, втайне хранила для него. Ито, обнимаясь с одним,  другим и с третьим, всё равно воображала только одно: это он меня ласкает, Василий Андреевич, мой Раненый  Директор. Я вонзалась в него глазами на уроках, ходила на все школьные вечера, где он играл нам на своей заветной скрипке, подслушивала даже его скрипичные уроки одному мальчику. Я стала выслеживать его,  стремясь всё время попадаться ему на глаза и забыться с ним, отделаться от наваждения. В селе, где все знают друг друга, это нелегко, но я совсем потеряла рассудок. А он при встречах  ласково, по-отечески меня приветствовал. По-моему, он всё-таки догадывался.
Она вытянула одну руку прямо перед собой, а другую в сторону:
– Наконец, всё случилось так, как должно было случиться. В какой уже раз  я засела в кустах, чтобы  попасться ему навстречу, когда  пойдёт домой. Школа наша  как раз напротив их дома, так что мне видно было и школу, и дом. Всё до сих пор как стояло, так и стоит, отсюда пойдёшь как раз мимо, посмотришь. Вдруг я увидела, как она вышла из дома и пошла вглубь двора. Там был большой сарай, туда сваливали  сено, чтобы потом поднять его выше на зиму. Подошла к воротам сарая, оглянулась и скрылась. Минуту спустя той же дорогой быстро прошёл дядя Гриша. А ещё через минуту мой директор вышел из школы и направился  совсем в другую сторону. Я выскочила из кустов и ощутила, что так же лихо моё сердце сейчас выскочит из меня. Стесняясь, сама вся дрожа, я подала знак молчания,  и он испуганно застыл, словно угадал что-то поганое, мерзкое. Я снова  дала знать, что идти надо тихо, схватила его за рукав  и подвела  к приоткрытым воротам сарая. Сначала мы услышали их пыхтенье, а потом  уж увидели, как она раскорячила под дядей Гришей свои окорока. И тут мой директор весь затрясся, истошно завизжал и кинулся бежать! Я тоже в ужасе порскнула, как пуля, в ближайший прогон. И вышло чудо: лежали они так, что нас обоих увидела только она. Как только они услышали этот бешеный визг, и дядя Гриша очухался и обернулся, никого в воротах не было. И он всю жизнь думал, что его брат  застукал их один, что никаких свидетелей не было, потому что Василий пропал навсегда. Ему она обо мне не сказала, а  меня на всю жизнь возненавидела. Я ведь после школы окончила областной пединститут, вернулась в Скитово и вместе с ней в нашей школе работала. И вот ведь какой бесстыжей оказалась: считай, двадцать лет смогла глядеть мне в глаза! Воистину, ссы ей в глаза, а она – божья роса! Ведь без зазрения совести так и продолжала работать в школе, быстренько вышла второй раз замуж и ещё одного тронутого родила! Уж ты прости, что я твою жену тоже тронутой считаю, ведь по твоим рассказам так оно и было! Давай скажем прямо: твою жену зачали психически больной отец и мать с дурной наследственностью. Но мой опыт подсказывает мне, – очень многие, если не все, имеют дурные наследственные отклонения. Люди, поражённые этой дурью, не какие-то психи, ущербность которых видна каждому. Это обыкновенные «люди как все», только с преувеличенными недостатками или добродетелями.
– Следствием по этому делу занимался районный отдел милиции, а потом и область подключили, но так ничего и не нашли. Сначала для допросов приезжали сюда, потом вызывали в район. Григорий и Наталья, конечно, забоялись позора и договорились молчать о своей связи, тем более о роковой  случке в тот день. И то верно, – если бы они всё рассказали, это только добавило бы горя и им самим, и родителям, и памяти Василия. Было бы ещё хуже. Допрашивали не только родных, но и всех – учителей, соседей, знакомых. Одну меня не допросили, – ну, кто мог догадаться о том, что какая-то посторонняя девчонка всё видела? А я молчала из-за  стыда и страха. Ещё отчаянная ненависть к Наталье за измену моему любимому Раненому Директору помогла. Единственными свидетелями побега Василия Андреевича были малолетние ребятишки, гонявшие чижика на монастырской дороге. Все они в один голос заявили, что директор с каким-то страшным мычанием, с выпученными глазами проскакал мимо в сторону тракта. Среди этих мальчишек был тогда ещё семилетний о.Пётр, его это испугало и запомнилось. Можешь его спросить, он расскажет, как обмер со страху.
– Теперь, когда прошло столько времени, когда все участники этой истории умерли, и о них никто  не помнит и не знает, я  должна  рассказать всю правду. И вот появился ты, как раз под руку, я тебе обо всём и поведаю. Было ли моё молчание преступлением, я не знаю. Но то, что я скрывала, преступлением не назовёшь. Какое же это преступление? Не было, не было никакого преступления! Это была просто семейная неверность, обыкновенная измена жены мужу, а мужа жене, таких измен издавна кругом хоть пруд пруди!
Эти слова прозвучали в одной из последних бесед с Ниной Ивановной. Я был восхищён мудростью этой женщины, – со спокойным и кротким благородством она провозгласила своё кредо:
– Как бы там ни было, а мы с твоей тёщей всё-таки сёстры из одного нездорового рода. И выбрали разные пути: она решила родить и продолжила зло. А я отказалась от своих, но воспитала сотни чужих – но таких моих! – здоровых детей, и уменьшила число ущербных. Если уж искать преступление, то оно было в том, что она не послушала завета Марий-матерей и решилась  родить. Но она как женщина имела на это право – право на надежду. И никто и ничто, кроме собственной совести,  не запрещало ей это право использовать. Получается, что это было преступление, в котором никто не виноват.

НИКТО НЕ ВИНОВАТ. НИКТО НЕ ВИНОВАТ?
Поиски закончены, настало время уезжать. Уже сделаны визиты благодарности к Благочинному и библиотекарю. Завтра последний день, предстоит прощание с Ниной Ивановной и о.Петром. А сегодняшним вечером  я тревожно топчусь возле своего приюта  по берегу пруда и  прислушиваюсь: не придёт ли, наконец, гроза? И это не столько ожидание прохлады, сколько  надежда на сброс нараставшего в процессе поисков нервного беспокойства. Удивительно, как точно, настороженно и ревниво местная погода следила за ходом поисков! По мере того, как крепчал их градус, пекло, стоявшее при моём приезде, продолжало разгораться, подстрекая и без того озверевших слепней. Такое впечатление, что мы шли шаг в шаг.  Чем  яснее и понятнее  проявлялись ответы на вопросы  виртуальных раскопок, тем пеклее и слепнее солнце палило днём, тем  глубже  вязли звёзды в скитовском ночном небе. Мечталось, – как только наступит конец драматичному накалу родовых загадок, сразу же разразится над Скитовым вожделенная живительная гроза. И эта желанная гроза смоет заодно и давние опасения, жалившие совесть задолго до поисков.
Что же я скажу Нине Ивановне? Она чувствует, что я нуждаюсь в чём-то подобном исповеди, она поможет мне  раскрыться не столько перед ней, сколько перед собой, но нужно ли для этого рассказать о нашем браке с самого начала? О том, как мы встретились и возомнили, что это – пресловутая любовь  с первого взгляда? Как безоблачны были первые  медовые времена? Как расцветающая любовь удесятеряла достижения на работе? Как этот любовный карточный домик сначала косился, а потом превратился в средоточие зла? Но к чему этот всемирный плач!? Может быть, понятнее будет извлечь из тайников памяти  откровенные эпизоды, – вехи прозрения?
Раздумывая об этом, я с головой погружался в воспоминания.

Жена
 Мне было двадцать шесть, а ей двадцать три, когда заиграли фанфары в одном из ленинградских дворцов  бракосочетаний. Всё прошло по  формальным советским стандартам: поздравления, подписи, шампанское, свадебный банкет… Было даже свадебное путешествие, совпавшее по начальному маршруту с путём возвращения тёщи. Тогда, закрывшись в купе, мы выслушали её предостережение относительно зачатия. И легкомысленно сочли его плодом дремучих поверий и предрассудков. Нам было некогда, мы отдавались любовным радостям, и будущее представлялось только в блестящем свете. Постепенно этот свет начина тускнеть.
У меня, выпускника ЛГУ с красным дипломом, к тому времени уже образовался серьёзный карьерный багаж, – несколько удачных докладов на международных математических симпозиумах, регулярные публикации в известных журналах, руководство группой молодых сотрудников в академическом НИИ. Заработки мои не ограничивались институтским окладом; мне удалось ещё в студенческие годы подключиться к солидным хоздоговорам по прикладным исследованиям в военных сферах. С самого начала я понял: работа – это для мужчины всё. Если ты предан ей, сами собой придут все блага, не только духовные, но и  материальные: деньги, награды, преференции и залог дальнейших успехов – обширные связи. Поэтому меня вначале удивило её отношение к работе не как к источнику вдохновения, а как к нелёгкой общественной обязанности. Она просила  найти работу библиотекаря в «любом тихом предприятии», и я устроил её на эту должность в соседнем с нашим домом техникуме. Она искренне обрадовалась и назвала это место исполнением мечты.
 Так впервые я почувствовал её  замкнутость и нелюдимость. Эти черты скоро  подтвердились её наклонностью  избегать участия как в  официальных торжествах, так и в дружеских вечеринках. Она оказалась заядлой домоседкой.  Молодые, свободные, по тем временам вполне обеспеченные, мы упивались радостями любви. Её телесная стать и вдруг открывшееся неустанное влечение отвлекали мой рассудок от трезвых оценок, от настороженности. Но даже в самом заветном общении начали прорастать ростки зла. Соитие для неё было подобием исступлённой мольбы, она была  готова к нему независимо от того, дружны ли мы в данный момент или в размолвке.  Стоило только дать ей знать о желании, как она, словно шаман, почуявший сошедшее озарение,  жадно сдавалась, впадая в сладкий транс наступления физической близости. И хотя мы оба участвовали в этом действе, я начал остро ощущать, что она воспринимает меня всего лишь как инструмент для её сугубо  личного, одинокого наслаждения. Следующее, не менее горькое разочарование, даже потрясение, случилось после наступления беременности. Сопутствующие недомогания она переносила с нервной злостью, и её общее отношение к вынашиванию сказалось в  язвительной фразе:
– Эти выделения так противно пахнут! Неужели от него, маленького, будет так же вонять? Тогда я не то что кормить молоком, а и на руки его не возьму! Зря я маму не послушалась!
Несмотря на растущее беспокойство (мало ли причуд у впервые беременных?) я продолжал обожать её, был готов к любым чудачествам и прихотям. На работе меня относили к разряду ведущих, даже лидеров. Но никто  даже из близких   не догадывался, что в течение первых медовых лет в нашей семье, в её дуальном ядре, я просто состоял при  своей жене. Душевное клеймо от  печати  пресловутой любви с первого взгляда было ещё в силе. Я страстно любил её стать, любил захватывающую тайну её вечного либидо, вначале любил даже несвойственные мне чудачества. Так, она была крайне недоверчивой, не заводила себе подружек. Её не интересовали ни те, с кем она училась в школе, институте, ни те, с кем работала. Круг женщин, с которыми она общалась, состоял исключительно из жён моих друзей. Наш дом и наши воспоминания были полны лишь моими друзьями и их жёнами. Эти жёны так и не смогли привлечь её к чисто женским занятиям (к дачным заботам, к вязанию,  вышивке, кулинарии, модным изыскам – не успев начать, всё бросала). Шкафы и комоды оказывались забитыми принадлежностями парфюма, нетронутыми мотками ниток, шерсти, спицами и крючками. Обычно у каждой хозяйки есть своё, особое, «фирменное» блюдо, – у неё такого не было. Обо всём этом я спрашивал, она безразлично пожимала плечами, и на этом всё заканчивалось. Зло продолжало сочиться.
За первое десятилетие брака я постоянно ощущал, как всё сильнее и сильнее она обращалась в себя. В быту по-прежнему проявляла казённую аккуратность, невозмутимость, повышенную брезгливость и безразличие ко всему. Носила личину бесстрастной особы и не пыталась доминировать над сыном и над кем бы то ни было, кроме меня. Наедине же устраивала  безотчётно-злобные скандалы, основанные на какой-то особой ревности. Горькое непонимание и  боль мне причиняла её необъяснимая, ядовитая  ревность к моим успехам  в служебной карьере. До сих пор не понимаю, как и почему жена может завидовать карьерным успехам мужа? Не менее странную ревность она проявила к двум маленьким девочкам, внучкам нашего соседа по даче. Эти малышки, услышав как-то раз от меня интересную сказку, с детской непосредственностью повадились к нам каждый вечер «на сказку к дяде». Для меня  каждый такой визит был маленьким праздником. И вдруг я увидел, как она  сурово выпроваживает их из дома без особых объяснений. Девочки заплакали. Я возмутился. Она пришла в неистовство, и её лицо превратилось в настоящую Голову Медузы Горгоны:
– Как ты смеешь при мне любить чужих детей? Что они для тебя  такого  сделали, чтобы ты их вместо родителей развлекал? Не смей больше любить никого, кроме меня!  Ненавижу их, не-на-вижу, замолчи!  Молчи, и помни – или я, или они!
Как можно ненавидеть невинных ангелов? Что за глупость такое или-или? Подобные необъяснимые припадки стали повторяться. Но ещё  мучительнее было нечто, характерное для семейной жизни: природные ритмы и вековые чугунные лекала брачных уз неумолимо принуждают супругов к новым объятиям, к уступкам, примирениям. Её вовсе не тяготило  врождённое вечное влечение, а я всё ещё не мог отрешиться от колдовства её стати.  По её настоянию мы предпринимали самые тщательные меры по контрацепции, но через три года после рождения сына настала вторая беременность. О рождении ребёнка она даже говорить не хотела, – просто потребовала найти надёжную клинику для аборта. Так случилась потеря надежды на столь желанную мною дочь.  Ещё через три года ситуация повторилась, и она, уже самостоятельно выбрав клинику, пошла на   ранний аборт.
В 1981 году в Скитово умерла её мать. На   похороны она ездила одна, я не смог по работе. Вернувшись, рассказала мне о  своём сводном брате, продолжавшем пьянствовать и бузить. По-видимому,  встреча с Владиком заставила её окончательно поверить в правоту материнского наказа о воздержании от рождения. Разнервничавшись, она проговорилась:
– Не зря я делала аборты! А то возились бы с целой командой то  тихоней, как наш сын, то психов, как Владик!
Действительно, как непредсказуемы последствия наследственности! Это вам не  квантовая механика, – здесь Господь Бог наверняка играет в кости! На  ветвях одного и того же  древа рода Смирновых созрели противоположно разные плоды: Нина Ивановна и моя тёща, о.Пётр и Владик… Кем будет, когда вырастет, мой сын – тихоня, как за глаза называла его родная мать? Кем были бы наши дети, не будь этих абортов?
Её отношение к сыну довольно точно отразились в этом словечке. Оно было и снисходительным, и подозрительным, ожидающим подтверждения тяжкого прогноза. Во всяком случае, безрассудной материнской любовью его не назовёшь. Без колебаний она лечила его при простудах капаньем в нос жгучего лукового сока, скрутив его руки над головой и удерживая бьющееся тельце красивым круглым коленом.  Закапает, переждёт его слёзный вой, а потом нагрубит:
– Не ори! Здоровее будешь. Лучше бы ел по-людски. Посмотри, как другие мальчики кушают, не то, что ты со своим дёрганьем от каждого глотка! Расскажи-ка лучше, как ты папочке плакался, что я к тебе ночью на белой простыне прилетаю?
Это о  снах,  мучивших его в раннем детстве то ли от луковых лечений, то ли от подобных её забот. Ему по ночам мерещилась  мать, влетающая в окно с жутко неподвижным лицом, вся завёрнутая в белую простынь. Она заламывает ему руки за голову и со злобной, застывшей гримасой вперяется в его глаза.  Каждое утро после такого сна он боялся встретиться с ней взглядами. Сны с луковыми пытками и зловещими белыми прилётами продолжались у него  до совершеннолетия.
Напряжение в отношениях росло. Семейные дрязги толкали меня к ещё большему утолению работой. Я превращался в трудоголика, способного растворить в труде и достижениях любой семейный кризис,  вплоть до развода. Но был сын. Она, у которой кроме меня и сына ничего  в жизни не было, наполнялась злобным отчаянием. Её грубость обращалась не только ко мне, но и к сыну. Однажды она возмутилась после очередной домашней вечеринки:
– Ты видел, как он нацепил на свою вилку сразу буженину, потом селёдку, сыр, шпрот, и ещё что-то, и всем этим забил себе рот? Где же  наше воспитание? Стыдно перед гостями!
Через год после смерти матери она вновь забеременела, но  узнал я об этом от врачей. Меня срочно вызвали из дальней и долгой командировки (она выбрала  подходящий момент для аборта). После операции она была выписана из клиники здоровой, но через несколько дней почувствовала себя плохо. Её вернули. Обнаружился сепсис. Несмотря на усилия лучших специалистов, она умерла. Ей было тридцать восемь лет.
Перед смертью, вся в  слезах, она сказала: ты не думай, я всё  поняла. Но с собой справиться уже не могу. Я виновата  и перед тобой, и  перед сыном, ведь я вас совсем не любила. Тебя за то, что ты хороший, а его за то, что он весь в меня, хоть и мужик. Мне очень тяжело было с вами.


Сын
Потрясение, вызванное смертью матери, привело его к дальнейшему усилению подозрительности и недоверчивости к окружающему миру, и прежде всего ко мне. Раньше он доверял мне свои опасения, вызванные ребяческими угрозами одноклассников, несправедливостью учителей, грубостью  материнских «народных лечений». Иногда он доверял взять с собой в очередную командировку любимую игрушку Миньку, чтобы показать ему с самолёта весь мир, и я трепетно исполнял эти просьбы под смешки спутников. Теперь же, когда я всё глубже погружался в работу, а за ним присматривали  домработницы,  прежнее доверие исчезло. Он стал ещё подозрительнее. Обнаружилось, что в моё отсутствие он втихомолку  копается в моих и документах, бумагах, шкатулках.
Пережить беду и мне, и ему помогали мои друзья, постоянные гости нашего дома ещё со студенческих времён. Сложилось так, что среди них была моя однокурсница Елена, оставшаяся одинокой в связи с категорическим диагнозом природного бесплодия. В заботах о сыне мы сблизились и через два года после смерти жены вступили в гражданский брак (от регистрации она отказалась). Это был год её и моего сорокалетия (1984). Ещё через год Елена оставила работу и посвятила всю себя мне и сыну. Она, воплощённая доброта и деликатность, стала для него невидимой опорой, – так птица ничего не знает о воздухе, сквозь который летит. Иногда он делился с ней своими мнениями. Так, однажды он с укором высказал ей своё мнение обо мне:
– Отец у меня вроде бы идеалист – трудоголик и передовик на  работе,   плюс книги,  музыка, живопись. А с другой стороны – ловкий проныра, везде у него свои.
Елена, склонная к психоанализу, заключила:  в этой оценке содержалось его подсознательное осуждение своей замкнутости и одинокости.
В школе он был середнячком по учёбе и полностью игнорировал кружки, спортивные и танцевальные секции, общественную работу. С отвращением относился к труду на даче, к будничным домашним делам. Школьные годы летели, назревали   проблемы выбора жизненного пути: кем стать? куда поступать? Ни я, ни Елена так и не смогли получить от него определённых ответов. Наши  предложения встречали один ответ: не знаю, подумаю. В мае, накануне выпускных экзаменов, так и не получив ответа, мы настойчиво предложили ему заняться универсальным образованием, – изучать иностранные языки. Он подумал и выбрал английский.
Специальность «Английский и немецкий язык» он получил  через мои контакты с завкафедрой ИНЯЗ Ленинградского областного пединститута. Ни в последних классах школы, ни во студенчестве у него так и не появились друзья или любовные привязанности. Наследственность передала ему материнскую подозрительность, неспособность к  компромиссам, отсутствие уживчивости и чувства такта. Удивительно, как точно может передаваться характер! По завершении высшего образования подошли сроки призыва. Елена просила задействовать мои связи и «спасти» его от службы в армии. Но я, в надежде на армейское мужское становление, использовал их для определения его в элитные погранвойска Северо-Западного Погранокруга.  Горько вспоминать, что служба его в армии сопровождалась моей помощью офицерам, непосредственным его начальникам, по трудоустройству их жён в престижные питерские НИИ.   В дальнейшем все мои попытки подобрать ему старт для нормальной карьеры  кончались неудачами. Мне не один раз приходилось испытывать стыд перед коллегами, взявшими его на работу по моей протекции. Особенно неловко было перед  известным космонавтом-учёным, основавшем НИИ, знакомым по работе. Он принял сына в качестве своего личного помощника  сразу после службы в армии, а через год вынужден был от него отказаться и выразить мне своё сочувствие. Такая же ситуация повторилась ещё несколько раз: ведь он был единственным сыном, и я продолжал  попытки обеспечить ему перспективную работу. Содействовать его карьерному старт-апу помогали  по моим просьбам влиятельные люди:  всемогущий генерал МВД, руководитель крупнейшего банка, крутой бизнесмен. Все эти попытки закончились крахом. Работая на многих разных местах, он подолгу не задерживался и  занимал только низшие должности. Тем не менее я не оставлял надежды на его возмужание и самоутверждение. Ладно, надеялся я, возможно, он добьётся не первых,  а хотя бы вторых ролей на очередном рабочем месте.  Для поддержки  его духа я безоговорочно  брал на себя все текущие расходы: свадьбы со свадебными путешествиями, жильё, хозяйство, имущество – всё шло за мой счёт. Женился он дважды, оба брака закончились разводом.  С единственным сыном и бывшими жёнами не общается. Ему не было и сорока лет, когда я, наконец, из родительского сострадания пристроил его на фальшивую (подставную) должность в фирме задолжавшего мне друга, где он до сих пор получает «родительскую добавку» – позорное дармовое кормление. Он давно живёт бобылём в купленной и полностью обставленной мною  квартире. Другая подаренная мною квартира осталась за второй  бывшей женой с ребёнком. Я выполнил свой родительский долг
Будучи на моём иждивении всю жизнь, от пелёнок до зрелости, он испытывает ко мне вместо благодарности унаследованную от жены уродливую зависть. Видя, что моих друзей-стариков в отличие от меня материально обеспечивают их дети, а он так и останется моим вечным иждивенцем и должником, уязвлённо страдает и ненавидит меня ещё больше. Зло, переданное ему в  родовой эстафете, разрослось до опасной степени. И вот уже на  пятом десятке лет мой единственный сын   продолжает принимать как должное мои отеческие лепты. – оплату круизов и путешествий, праздничных столов и мелких текущих подачек. Как при всём этом ему лезет кусок в рот – одному Богу понятно. Для самообмана, для оправдания-успокоения, мне можно было бы найти выход в спасительной мысли о неверности жены, но безусловное, очевидное внешнее сходство исключает эту уловку. Приходится признать, – он не был полезен ни себе, ни семьям, ни обществу. При любом упоминании  о моём сыне в памяти всплывают горькие слова Шекспира: «Больней, чем быть укушенным змеёй, иметь неблагодарного ребёнка».
Гроза
Неожиданно мои размышления прервали два мальчугана, лихо подкатившие на велосипедах. Голые по пояс, с выгоревшими до белизны чёлками, они наперебой передали предупреждение от пославшего их о.Петра: надвигается страшная гроза, мне следует укрыться в доме и ни в коем, ни в коем случае не купаться, потому что молнии здесь бьют в воду!  На вопрос, что же это за молнии такие водяные, ребята ответили:
– У нас это все знают, это такой пруд, он молнии притягивает! Вон там кресты монастырские  – видите, как высоко? А никогда туда не ударит, всё в пруд колотит,  бывает даже, что рыбу глушит! Батюшка просил обязательно в доме спрятаться, через час-два начнётся!
…Снова какая-то магия. Ведь я только что думал о грозе, даже призывал её, надеясь, что новая тревога уйдёт. Природа откликнулась:  ослепительно-белые облака вздыбились, пропустили под себя чёрные тучи,  поверхность пруда начала рябить хмурыми морщинами. В какие-то полчаса вечерний небосвод  обратился в буйство рерихского «Небесного боя». И чем сильнее набухал небосвод чёрной влагой, тем ярче оживали картины, открывшиеся в ходе поисков. Они объединились в единое целое и увлекли меня в  магическое отдаление, из которого я видел ВСЁ СРАЗУ:  как в глухое село приходит маленький табор полудиких людей, как гадко происходит вороватая измена, как  обезумевший человек мчится с диким воем по пыльной дороге, как красивое лицо жены превращается в звериную маску, как презрительно хмыкает сын на мои призывы одуматься, как сияют человеческим обаянием лица Нины и Петра, больных добром.
Ещё до извержения ливня первый удар с бешеной вспышкой хлестанул  молнией по воде и с пушечным грохотом отбросил меня вглубь веранды. За ним последовало восхитительное представление природы, – исступленная смесь ярких  вспышек, громовых взрывов, диких завываний ветра и бурления ливневых потоков. Во всю мощь развернулась так ожидаемая очистительная гроза. Но вместо желанной разрядки в  душу продолжало проползать ещё большее смятение. Постыдно-правдивые мысли, заснувшие на время путешествия, погрузили рассудок в  смуту прежних угрызений совести.  Так питающему надежды на хорошие результаты диагностики сообщают: у вас подозревается рак.
Беспорядочный гул бури как будто подчинился другой, более мощной, мистической силе, стал более стройным, более  зловещим. Прислушавшись, я  похолодел: это была великая музыка «Полёта  Валькирий» Вагнера, – воплощение возмездия и  покаяния. Под звуки грозной бури  чёрные вихри Валькирий ворвались в моё сознание. Каждым аккордом их нашествие обнажало тайные угрызения моей совести.
– Да, теперь всё окончательно ясно и понятно, – вещала эта гневная мелодия, – жена твоя унаследовала от своей матери психические отклонения, а та – от своей. Это передалось и твоему сыну. Но разве ты не подозревал этого ещё до приезда сюда? Разве в своё время тебя не предупредили? Ты что, надеялся на русский авось? Догадывался, и приехал только для того, чтобы утвердиться в подробностях? Раскопал, доказал, убедился. Тогда в чём же дело? А в том дело, что ты раскопал, окончательно осознал  свою вину, – взяв её в жёны, ты совершил безнравственный, бескультурный поступок. Предлагая ей свою руку, ты следовал невежественным шаблонам  отношений полов и сопливых  сказок про любовь. Ты беззаботно обрек на страдания больную женщину и вместе с ней продлил  зло в этом мире. Здесь, в глуши, ты нашёл благородных людей, совесть которых заставила принести в жертву собственную судьбу. Вспомни отречение от родов Нины Ивановны! Вспомни, как о.Пётр говорил о том же:
– Оказалось, мы с вашей усопшей супругой дальние родственники. Да-да, я из этого же Смирновского рода и сам, может быть, неполноценен. Вы ничего такого  во мне не замечаете? Потому и пребываю в монашестве, – заводить детей для меня было бы страшным грехом!
 Покаяние, сошедшее в образе вторжения Валькирий, не оставляло меня. всю ночь. Как это часто бывает во время нервного срыва, под вихри грозы и рефрены Валькирий на всю ночь закружилась, завертелась карусель  упрёков, уязвлений, протестов и оправданий.
–  Пусть я всё понял и признался в своей вине. Что же теперь?
– Одного признания вины мало. Но я не могу ничего изменить!
–  Семья не состоялась. Я  пребываю в вечном  чувстве вины.
– У меня давно уже никого нет! Остался  только один больной сын – жвачное животное с высшим образованием, злорадно паразитирующее на моих средствах! И бессовестным родил его я сам, зачав  в больной женщине.
 – Самое страшное – я ничего не могу исправить!

ЭПИЛОГ
 Одни и те же мысли и образы с бесконечными повторами возвращались и уходили, чтобы вернуться и ужалить вновь. Стремясь освободиться от этого наваждения, я бросился на волю, надеясь освежиться дождём, и вдруг… попал в безмолвный рассвет. Здесь буря давно закончилась. Нежное солнышко ещё только пробивалось сквозь радушный туман, напитанный росистыми ароматами. И вместе с этим ликующим очищением природы ко мне пришло избавление. Внезапно я понял, что должен сделать, – предостеречь всех молодых от неосторожных, спонтанных решений. Я должен обратиться к ним, написать обо всём! Пусть я технарь и далёк от литературы, но я постараюсь насторожить их правдивым рассказом о своём  реальном жизненном опыте и его печальных результатах. Я должен воззвать их к разуму и достоинству! Я скажу им: вы должны осознать, что семья, в конечном, глубинном смысле – это человеческая, разумная реализация основного природного инстинкта. Вы же не дикие звери, наткнувшиеся в дебрях друг на друга по запаху течки! Перед решением проверьте себя: это любовь или просто перезревший позыв плотского вожделения? Вы представляете  HOMO SAPIENS, ЧЕЛОВЕКА РАЗУМНОГО, так будьте мудры и бдительны при создании семьи! Вы можете на всю жизнь  лишиться одной из благодатных чувственных сфер разумного человека – богатейшего  духовного мира семьи, получив взамен мерзкие дрязги, разочарования и разводы. Вдумайтесь: у вас могут появиться дети, которые могут ненавидеть вас за свою неполноценность. Они будут мстительно, злорадно ухмыляться, когда старость стреножит вас до такой степени, что вы не сможете самостоятельно пить, есть и ходить. Все ваши вложения в этих детей – и духовные, и материальные – они воспримут как должную, но недостаточную компенсацию вашей вины. Они не придут к вам на помощь и будут с врождённой злобой ждать вашего конца. Если ошибётесь, вы можете остаться без внуков или правнуков и даже прервать развитие вашего рода! Не спешите: познакомьтесь поближе с родителями вашей избранницы (избранника), с другими членами семьи. А ещё лучше – вместе обратитесь к медикам за подтверждением вашей биологической совместимости. Да, порой  невероятно  трудно обратиться к здравому смыслу – жёсткому, волевому фильтру архаичных чувств,– и противопоставить его сильнейшему, древнему инстинкту продолжения  рода. Но вы решаете судьбы своего будущего и будущего ваших потомков!;
ОГЛАВЛЕНИЕ

1.МОНАСТЫРСКИЕ ЗАПИСИ
Историческая справка
Монахи
2. ОЧЕВИДЦЫ
 Нина Ивановна Смирнова
 Отец Пётр
Ирина Константиновна
 Отец Виктор
3.ИТОГИ
 Из истории рода скитовских Смирновых
 Василий Андреевич Осипов
Наталья Сергеевна Смирнова
Как случился побег
4.НИКТО НЕ ВИНОВАТ. НИКТО НЕ ВИНОВАТ?
Жена
Сын
Гроза
5.ЭПИЛОГ