Одержимость

Отслойка, тончайшая пленка, недавно сдирала такую, крепко спаянную с сырой, чуть парной печенью, чувствуя, как к горлу подкатывает хищническое – всосаться, оторвать кусок, не дожидаясь окончания готовки. Почему нет, когда хочется да? Однако же упрямство пальцев одержало победу и куски, вот откуда пошло это выражение «печеночные сгустки», улеглись в стеклянную миску, сдобренные крупными кристаллами розовой соли, порохом черного перца, хотя лучше бы пустить в ход перемолотые чёрные горошины, схожие с иссушенными глазами мертвых птиц.

Плёночный флешбэк вынес на берег мою немую тень, путанно выросшую не то из тесной ночной комнаты, где под газетными вырезками, постерами рок-звезд, фото из журналов, - словом, то был самый настоящий пэчворк скучно пережитого пубертатного бунта, - штудировались учебники, не то…  Пожалуй, раннего слепка не найти, стало быть, «Одержимость» зарождалась уже позднее. И ей не суждено было познать финал. Лишь наброски некой героини в неизменно алом одеянии со шлейфом и темницы, сырые погреба, запахи Средневековья, чьё-то безумие, и неизбежное наказание – псевдолитературная лихорадка юношеского максимализма, помноженная на острое желание исторгнуть нечто привлекающее внимание, оправданный эскапизм внутри чрезмерно бытовой конструкции, где всё подчинено строгим правилам, чуть что и тебя накроет инквизиция в лице матери, а император, он же отец, настолько безволен и обезглавлен при жизни, что остается надеяться – если выживешь, всем воздашь по заслугам. Печальный итог – строгость, алчность и цепкий контроль в трёх случаях из трёх привели к деменции. Снимите маску жалости и сострадания, господа. Я отведу вас туда, где всё заранее предрешено, и где всякая жизнь – контракт. Личностный гнозис позволяет не сомневаться в правильности сделанного однажды выбора. Не знай я, что предстоит пережить, как и чем всё закончится, я никогда бы не продлила это, не побоюсь, величайшее сотрудничество. Богатство моей изобилующей разного рода поступками биографии – ничто иное, как то самое пресловутое – дадут столько, сколько сможешь вынести. Очевидно, в каком-то очередной операции по исследованию собственной души, этого сверхчувствительного механизма, внутреннего навигатора, как назвала его моя трикстер, я пошла на всё более сложные апгрейды. И теперь понимаю, что мои родственники, сами того не подозревая (смотри, что подписываешь, там внизу мелким шрифтом особенно), заключили сделки по потери памяти.

Как знать, быть может, в новом контракте мне таки удастся написать что-то более стоящее, нежели все эти жалкие потуги и замашки. А может всё это непрекращающееся, вечное баловство с пером и бумагой – ничто иное, как желание моей души вечной игры или заигрывания, легкого флирта с пламенными близнецами. Поговаривают, что их истинное предназначение – раздражать и стимулировать у своего отражения силу трения, высекая огонь творчества. Очевидно, на эту часть контракта что-то нечаянно пролили, раз я не могу вспомнить нюансы дословно.

Поэтому вернёмся к говяжьей печени, меж кусками которой плоскими гусеницами легли отрезки лука. Жар духовки с конвекцией доведён до исторического максимума – даже вялившиеся помидоры обдувал не столь страстно горячий ветер. Несколько минут спустя печеночная плоть покроется сладкой корочкой и будет лопаться во рту. Сочная кашица возбудит воспоминания из детства и рассказы одной назойливой женщины о том, что, отведав печени на открытом огне, вы уже не сможете препарировать и готовить её как-то иначе.

Видимо, так и работают контракты. Однажды испытав на своей бренно-согбенной шкуре радости и наслаждения, самые изысканные удовольствия, ты вряд ли согласишься на что-то унылое, безжизненное, постное или твёрдое, как подошва почившего ботинка.

Господа, предвкушаю неизбежно прекрасный финал с избранием одержимости, как потрясающего аспекта будущих приключений, пребывая в настоящем, где стало так много воздушного горения. И мне очень нравится кольцевать свои тексты, как признак нескончаемого вращения болезненной белизны и кромешного нигредо.