Сила самовнушения

Рассказ очевидца


   - Хотите верьте, хотите нет, но такой случай был…
    Так начал свой рассказ Николай Иванович, коллега и сослуживец одного ученого, доктора технических наук, Леонида Петровича. Но у них был еще один близкий человек, друг детства, Григорий Семенович, тоже доктор, но медицинских наук, профессор, светило медицины.
      - И что же это за случай? – в нетерпении спросили мы.
      - Не спешите. Тут надо не сразу открывать карты. Начну с того, как все начиналось.
      Николай Иванович сделал паузу, как бы проверяя последовательность хода событий.
      - Так, вот. Мой друг Леонид Петрович, жил  в Москве и работал, точнее, преподавал теоретическую механику в Бауманке. Работал давно и успешно, считался непререкаемым авторитетом среди профессорского состава. А я тогда там же преподавал техническую кибернетику. И вдруг однажды я встречаю его крайне возбужденным.
     - Что с тобой? Что случилось? – спрашиваю несколько встревоженный его состоянием.
      - Все! Ухожу!
      Я рассмеялся:
     - Куда? В монастырь?
     - А хоть бы и в монастырь. Не могу больше смотреть на это и переносить эту беспринципность, эту подмену науки ее видимостью. Все для одного – лишь бы заметили, лишь бы отметили на ученом совете…- Он даже стал задыхаться, говоря все это.
       - Успокойся, - сказал я. – Ты все преувеличиваешь. Разве у тебя мало замечательных научных работ? Да и у других… Даже студенты…
       - Студенты! Как мы их учим? Сегодня один из них говорит мне после лекции:
      - Профессор, а чего вы так стараетесь? Ведь нам эта ваша теоретическая механика до…
      - Молчать! – закричал я на этого, с позволения сказать, студента, якобы будущего специалиста. А он, подлец, продолжает:
     - Да не лезьте вы из кожи. Я, к примеру, уже свое тут получил, дело осталось за дипломом. И я его получу. И уж на каком-никаком заводишке свое место мастера участка я займу. А мне больше и не надо. Пусть не очень денежно, но зато спокойно. И таких нас тут большинство. Уж я то знаю… Так что вы, профессор, просто как школьный учитель, который научил детей грамоте. Вот и вы не более учителя. И вот за это вам наше студенческое спасибо. И не более того. Берегите здоровье, профессор, это главней, чем все ваши ни кому не нужные научные труды.
     - И веришь, я не нашел что ответить этому хаму. И у меня в голове засела мысль: «А ведь этот хам во многом прав. Ну как мы преподаем, как и чему учим молодых, только начинающих жить, людей? И если вот такой студент обнаружился - все! Ты не имеешь права больше учить! Да, все! И я на этом ставлю точку и ухожу. Что буду делать? Пойду работать! На производство! Научусь слесарить или плотничать. Все равно.
       - Э-э, Леонид Петрович, эк, куда тебя понесло. Слесарить! Нет, брат, никуда ты от науки не уйдешь. Уж поверь мне. И у меня похожая история была. И я малость побесился, но заложенная в свое время суть взяла свое, и я, грубо говоря, не распыляюсь и иду своей дорогой уже к недалекой пенсии. И тебе советую немедленно успокоиться и не затягивать болезненный душевный процесс.
     На этом мы с Леонидом Петровичем распрощались. Но какое-то беспокойство за друга осталось, и на другой день я позвонил его жене Светлане Борисовне. И мое беспокойство подтвердилось: Леонид Петрович в институт не пошел, лежит на диване отрешенный, смотрит в потолок и почти даже не моргает, - с тревогой ответила Светлана Борисовна и спросила: «Что же делать?».
      - Пока оставить в покое, позвонить в институт и сказать, что он заболел.
      - Из института уж звонили, я и сказала, что Леонид Петрович прихворнул.
       - Вот что, Светлана Борисовна, если завтра у Леонида будет такое же состояние, надо пригласить психолога. Всего скорей у него нервный срыв, и ему нужна помощь специалиста. Тридцать     с лишним лет напряженной работы ума и нервов, видимо, не прошли бесследно. Такие люди, как он, работают не только на результат собственно знаний, но и на нравственный результат.
       - Что же дальше было? – с нетерпением спросили мы Николая Ивановича.
       - Дальше… Дальше у Леонида Петровича был психолог и определил, что это действительно нервный срыв, дал Светлане Борисовне несколько советов, как с ним общаться, и даже выписал успокоительные лекарства.
      Леонид Петрович после этого встал, стал приходить в себя, даже сходил в институт и переоформился в научного консультанта.
       Казалось, дело пошло на полное морально-психологическое выздоровление. Но однажды ночью он громко позвал жену. Светлана Борисовна, как она потом рассказывала, опрометью бросилась к его дивану (который стал теперь его ночным и дневным ложе).
      - Что случилось? Тебе приснился плохой сон?
      - Какой сон! Мне наяву плохо. Что-то в груди… Принеси тонометр.
       Давление у Леонида Петровича было немного повышенное, но пульс зашкаливал – 130 ударов.
       Ничего, - стала успокаивать мужа Светлана Борисовна. – Я тебе сейчас дам таблетку и все пойдет…
      - Что пройдет?! – вдруг вскипел Леонид Петрович. – Ты что не видишь, что мне давно уже плохо! И пилюли твои только усугубляют мою болезнь!
      - Какую болезнь? О чем ты говоришь! Никакой болезни у тебя нет. Это ты на себя напустил Бог знает что. Ты много работал, устал, но это не причина впадать в хандру.
      Леонид Петрович, по словам жены, как будто понял смысл ее слов и притих. Но как потом выяснилось, до утра не сомкнул глаз. А утром позвал жену, но уже тихо, как бы даже ласково, сказал:
      - Вызывай сына из Свердловска.    
      - Зачем? Ты что? Он же недавно приезжал в отпуск. Кто его отпустит? Он ответственный работник.
      - Все мы ответственно-безответственные. Вызывай, а то не успеет.
      - Куда не успеет?
      - Ты что не видишь, что я скоро умру. Хочу с ним попрощаться. И дочь… Ну, эта в Москве, в любое время прибежит.
      - Я тебя не понимаю, Леонид. Ты что, умирать собрался?
      - Собрался… Как будто я хочу смерти. Но она уже во мне. Ты что, в самом деле ничего не видишь?
      - Не вижу. Точнее вижу, что просто напускаешь на себя…
      - Ладно, - сказал Леонид Петрович, - думай что хочешь, а похороните меня без лишней пышности. Пусть будут только близкие. Да, а могилку закажи на двоих. Ведь и ты не вечна.
        Светлана Борисовна от безысходности заплакала. Она ведь уж не раз вызывала и терапевта, и онколога, и психолога. Брали анализы и ничего критического не находили. Леонид Петрович жаловался на шум в ушах, на колики в левой стороне груди. Ему говорили, что шум в ушах – да, сосуды, но с этим живут до ста лет, а колики – это неприятные хондрозные проявления. Тогда он ссылался на спазмы в животе и требовал сказать правду: рак у него или инфаркт? Врачи, улыбались, уверяли, что ничего подобного они не обнаружили и уходили. Леонида Петровича их ответ не успокаивал, и не на шутку встревоженная Светлана Борисовна стала замечать, как муж буквально тает на глазах.
       В отчаянии Светлана Борисовна позвонила мне и попросила вечером приехать к ним. Я так и сделал. Конечно, и до этого я много раз бывал у них, успокаивал его как мог, рассказывал о новостях на работе и в мире. Он слушал, но не слышал, потому как взгляд его был отрешенным, как будто говорил: «Да отстань ты со своими дурацкими новостями».
       - Ты понимаешь, - сказала Светлана Борисовна, - он внушил себе, что неизлечимо болен и ничего другого слышать не хочет. Я уж и сама иногда верю в это. Надо что-то делать. Я предлагала ему лечь в лучшую клиническую больницу на полное обследование,  так он закричал на меня: «Что вы все не даете мне спокойно умереть!». Может его насильно увезти? Вызвать скорую, да и увезти?
        - Нет, - подумав, возразил я. – Он еще больше обозлится.
        - Да,это верно. Но что же делать?
        - Слушай! – осенило меня.- А с Лившицем он не созванивался?
        - Да вот до этой ситуации, месяца два назад.
        А Лившиц Григорий Семенович наш однокашник по двору, вместе озорничали в детстве и подростковом возрасте. Потом, после школы мы с Леонидом поступили и закончили Бауманку, а он поступил во 2-й медицинский, закончил его с отличием и уехал по направлению в Ленинград. Теперь заведует кафедрой в военно-морской медицинской академии. Разумеется, профессор, доктор медицинских наук.
       - Так, у меня блокнот с телефонными номерами дома. Диктуй его номер.
       - Ой, правильно! Ой как правильно ты придумал… Вот.
     И Светлана Борисовна продиктовала мне номер Лившица.
     На звонок ответила жена Григория Семеновича Валентина. Мы были на ты, и я после дежурных вопросов о здоровье, о детях, попросил к телефону Григория Семеновича. Он был дома, и я не стал рассусоливать.
       - Гриша, ты срочно нужен в Москве. Ты срочно нужен Леньке Большакову.   
       - А в чем дело?
       - Не спрашивай. Когда сможешь приехать?
        После некоторой паузы он ответил, что не раньше, чем через три-четыре дня.
       - Хорошо. С вокзала прямо к Большаковым.
       - Да в чем дело-то?
     Но я уже положил трубку. Я просто боялся, что Лившиц может причину вызова принять несерьезно и не приехать. Со Светланой Борисовной мы решили, что Лившиц, конечно, ничего нового не найдет, но доверия у Леонида к нему, наверное, будет больше. А это большой психологический фактор.
     Светлана Борисовна сказала мужу, по нашему уговору, что Гриша Лившиц едет в Москву в командировку и что он спрашивает, можно ли ему остановиться у нас, а не в гостинице. И вы бы видели, как оживился Леонид Петрович.
      - Немедленно звони ему, чтобы и не думал про гостиницу, чтобы сразу к нам.
       Он даже встал со своего дивана и попил чаю вместе с женой.
      - Мне бы только дожить до него. А сыну звонила?
      - Звонила, - ответила Светлана Борисовна. – Сказал, что скоро приедет.
      Разумеется, до поры сыну она не звонила, хотя несколько раз в отчаянии порывалась это сделать.
      Большаковы и я стали готовиться к приезду Лившица. Накануне отъезда из Ленинграда он позвонил мне, что выезжает во столько-то вечером и будет в Москве во столько-то утром. Я сказал, что встречу его на вокзале и дорогой изложу ситуацию с Леонидом Петровичем.
      - Ну, ладно, - сказал он. – Хотя лучше бы ты рассказал сейчас, тогда за ночь я мог все проанализировать.
      - Нет, лучше все расскажу по приезде. А ночью отдыхай. В поезде под стук колес хорошо спится. По себе знаю.
       На том и договорились.
       Утром я не без волнения, все-таки давно не виделись, встречал общего нашего с Леонидом Петровичем друга. Через каких-то тридцать-сорок минут мы опять будем вместе.
       В портфеле моем ждала своего часа бутылка «Наполеона», которую я приобрел в недавней зарубежной поездке, и коробка конфет «Птичье молоко». По приходу состава я не стал ждать Лившица на перроне, а буквально продрался сквозь встречный поток в вагон. Мы схватились тискать друг друга в объятиях, мешая выходящим. Но, наконец, и мы, успокоясь, вышли. Лившиц у вокзала купил роскошный букет для Светланы Борисовны, а для Леонида и для меня он припас изящные ленинградские сувениры. Мы взяли такси и скоро позвонили в квартиру Большаковых. Разумеется, дорогой я доложил Лившицу ситуацию с Леонидом Петровичем. Не буду рассказывать сцену встречи, ибо у меня снова могут увлажниться глаза.
       Но вот, наконец, все успокоились, на столе появился чайный прибор – само по себе произведение искусства, конфеты, печенье и прочие вкусности. Посреди стола возвышался благоухающий букет цветов.
       - Обед будет ровно в полдень, - сказала Светлана Борисовна.
       Леонид Петрович выглядел хоть и бледным и даже несколько усталым, но оживленным и просветленным.
      Минут тридцать-сорок шел обычный треп давно не встречавшихся друзей. А потом мы со Светланой Борисовной переглянулись и будто бы незаметно удалились. Через какое-то время Лившиц позвал нас и попросил Светлану Борисовну показать ему результаты всех анализов и предписаний врачей, в том числе и психолога. Бегло осмотрев их, Лившиц спросил, где ему уединиться для более полного и подробного их изучения.
      В уединении он был не более двадцати минут и позвал нас на кухню.
      - Ничего такого, чтобы я назвал опасным, у Леонида нет. Холестерин и гемоглобин несколько повышены, но не критически. Скорее всего, у него расстройство психо-эмоционального состояния. Мы со Светланой Борисовной как могли рассказали, с чего все началось, упирая на его почти внезапно появившееся недовольство собой, учебно-воспитательной работой в институте, и всей мировой системой. Последнее особенно нас настораживало. На этой почве, - говорили мы, - у него началась хандра, а потом эта непонятная болезнь. Или состояние. Мы уж не знаем, на что и думать. Главное, он часто говорит о смерти, и никакие разубеждения на него не действуют.
     Выслушав нас, Лившиц, подумав, сказал:
      - Вот что. Я сегодня и завтра понаблюдаю его, а ты Светочка, пригласи того психолога, который смотрел Леонида. Хочу с ним пообщаться. Надо обязательно найти повод для выхода Леонида из депрессии. Полагаю, что это не что иное, как глубокая психологическая депрессия.
     - А тебе он жаловался на свое состояние, пока нас не было?
     - Да, жаловался. И уверял, что скоро умрет. Я спросил «Почему?». «Чувствую», - ответил он. Мол, сил нет, внутри пусто, словно я без внутренностей.
     - Ты в чем-то разочарован? – спросил я.
     - Во всем, - ответил он.
     - Тошнота? Рвота?
     - Как-то было. Вырвало так, что думал все… Да оно так и есть – все.
     - Ну, ну, решение о твоем здоровье теперь приму я.
     - И что скажешь? Рак?
     - Эк, куда хватил. Не спеши выносить себе приговор. Если хочешь, я приглашу моего хорошего знакомого, тоже профессора. И проведем что-то вроде консилиума.
     - Нет, нет. Я тебе полностью доверяю. Только об одном прошу - не скрывать от меня даже самый страшный диагноз.
     - Да, да, конечно, но ты, я вижу, устал. Отдохни до обеда. А я тут пока покумекаю. Ты знаешь, в моей практике, кажется, был похожий случай. И мне удалось нейтрализовать.
     - Что, рак?
     -  Не совсем, но близко.
     - Очень прошу тебя, нейтрализуй и мой случай. А то я с ума сойду от неизвестности.
     - Разумеется, я приложу весь свой опыт.
     - Когда у тебя кончается командировка?
     - Послезавтра.
     - Это хорошо, есть еще время поговорить.
     Когда мы зашли к ним, было видно, как устал Леонид Петрович. До обеда, который предвещал быть роскошным, оставалось три часа, и мы не беспокоили Леонида. Он хорошо, спокойно поспал. Чувствовалось благотворное присутствие Григория Семеновича.
      Обед прошел как бы по-семейному. Обменивались житейскими обстоятельствами, затронули внутреннюю и внешнюю политику. И специально избегали профессиональных проблем.
     - Обед был прекрасен, вино тоже, - сказал Лившиц, вставая. – Вы меня простите, но я должен отлучиться по делам службы. А вам, Леонид и Светочка, я посоветовал бы прогуляться. У вас тут такой роскошный сквер. Когда я был у вас последний раз, такого уголка природы тут не было.
     - Был, но в состоянии запустения. Теперь вот и мы не налюбуемся, - сказала Светлана Борисовна.
      Мы с Лившицем ушли. Я в свою Бауманку, он в свою альма-матер, повидаться со знакомыми коллегами. Договорились, что я приду завтра к вечеру, на прощальный ужин. Но я не мог не спросить Лившица о том, что он определил – болен ли Леонид, и если да, то что это за болезнь.
     - Думаю, что это тяжелый синдром депрессии. В какой-то момент он стал внушать себе, что он неизлечимо болен. А раз неизлечимо, значит рак. Нет еще болей? Значит, будут, и он их ждет.
     Как и договорились, я пришел на другой день к ужину. Лившиц, имитируя командировку, тоже где-то пропадал. Ужин был снова по-семейному. К тому же я приехал, по настоянию Светланы Борисовны, с женой. Все сошлись на том, что надо бы почаще вот так собираться.
     Перед уходом я спросил Лившица, что намерен сказать Леониду. Лившиц уверенно ответил:
     - Пришлю очень эффективное лекарство. Проверенное в моей практике именно на одном таком больном.
      На вопрос что это за лекарство, ответил: «Там увидите».
     - Светлане ты сказал?
     - Сказал, но не сказал, какое именно.
     - Что ж, будем ждать твое лекарство и надеяться на выздоровление нашего с тобой друга.
     Мы со Светланой Борисовной провожали Лившица с вокзала, и на прощание он сказал.
     - Главное, не мешайте ему приходить в себя. Ну, то есть, не пытайтесь ему навязывать того, что он не хочет. Выздоровление, думаю, займет месяца три-четыре. Лекарство пришлю с нарочным. Из нашей академии часто в Москву ездят.
     Проводив Лившица, мы со Светланой Борисовной молча шли к такси. Потом она проникновенно сказала:
     - Дай бы Бог…
     Лекарство Лившиц прислал почти незамедлительно – не прошло и недели после его отъезда. Светлана Борисовна, радостно взволнованная, позвонила мне:
     - Ты знаешь, Гриша прислал лекарство. Два больших медицинских флакона и рекомендация: употреблять по две столовые ложки утром натощак. С завтрашнего утра начну давать.
     - Отлично, - обрадовался я. – Думаю, все будет хорошо. Лившиц знает, как лечить.
     Итак, началось лечение. После первого приема Светлана Борисовна спросила мужа:
     - Что, очень горькое?
     - Да нет, - ответил он. – Даже чуть с кислинкой, будто с лимоном.
     - Ну и славно.
     Двух флаконов хватило на полтора месяца. В течение этого времени то Лившиц, то Светлана Борисовна звонили друг другу. После первого месяца Светлана Борисовна воодушевленно сообщала о заметных успехах лечения:
     - Ты знаешь, Гриша, Леня стал значительно свежей. Почти не проявляет нудных сетований на несовершенство всего мира вообще и близкой нам среды в частности. Если можно, пришли еще этого чудодейственного лекарства. И сообщи, сколько мы тебе должны за него. Не стесняйся назвать цену.
     Лившиц вскоре прислал еще два флакона. Лечение шло поразительно эффективно. На четвертом месяце Леонид Петрович не только не хандрил, а уже покрикивал на жену за какую-нибудь нерасторопность. Он вернулся в институт, правда, в качестве консультанта кафедры кибернетики. Словом, все шло хорошо.
     По истечении четвертого месяца Лившиц сам захотел убедиться в результате лечения столь эффективным лекарством.
     Встреча друзей на этот раз была столь бурной, что чуть ли не задушили друг друга в объятиях.
   
     Господи, зачем он только приехал. И уж если приехал и убедился в нужном результате, то хоть бы не говорил роковой правды. Кто его тянул за язык.
     Словом, этот врач от Бога, профессор самого престижного медицинского учреждения, оказался слабым на язык и на хранение тайны.
     Перед отъездом в Ленинград, он возьми да и выдай, предвкушая, видимо, восторженное изумление.
     - Леня, а ты знаешь, что за лекарство я тебе присылал?
     - Думаю, пока еще редкое. Но на моем опыте ты окончательно убедился в его эффективности.
     - Да, ты прав. Пословица «клин клином вышибают» сработала на сто процентов.
     - Что ты имеешь в виду?
     - А то, дорогой мой друг, что это лекарство – не более, чем невская водица. То есть, обыкновенная вода из Невы…
     - Шутишь?
     - Нисколько. Ты внушил себе Бог знает что о своем здоровье, а с помощью невской воды я тебе внушил обратное…
     Не успел Лившиц выйти из квартиры, как Леонид Петрович снова лег на свой диван,  и больше с него не вставал. Через полгода он умер.
     Вот вам и сила внушения, а особенно самовнушения.