Минские перекрёстки. Главы V - VI

Глава 5
Толпа зевак перегородила весь двор и путь к машинам: кто-то специально, чтобы им по народной традиции «заплатили» за дорогу, а кто-то из чистого любопытства. Преодолев все препятствия и рассевшись наконец по машинам, мы отправились в загс. Процедура росписи повторилась настолько в точности, как у Жени с Александром и Леры с Павлом, что даже не вызвала у меня волнение. Женщина, перевязанная ленточкой, с большой завивочной прической отчеканила текст о «ячейке общества» и «в горе и радости», после чего в специальной комнатке все распили принесенное шампанское и сфотографировались на память. Автографы, оставленные в книге записей гражданского состояния, да свидетельство о браке — вот и все, что спустя несколько минут напоминало о совершенном важном событии в нашей жизни. Потом в течение почти двух часов, как и положено в таких случаях, мы катались по городу, возлагая цветы к городским памятникам, в частности — к буквально только что открывшейся стеле «Город-герой Минск». Главное же веселье продолжилось в ресторане «Радуга», расположенном в одной из башен «ворот Минска» на вокзале. Бесконечные тосты и вставания при этом новобрачных, беспрерывное нахождение под прицелом пристальных взглядов доконали и меня, и моего молодого мужа. К концу вечера уже не хотелось ничего, кроме одного — д-о-м-о-й!
Наконец спустя некоторое время дорогие гости потихонечку стали расходиться. Оставив родителям заботы о размещении иногородних на ночлег, мы отправились домой на такси в сопровождении Георгия и Галки. Я носилась по комнатам в свадебном платье, без фаты и обуви, не зная и не понимая, что должна делать дальше: уходила невестой, а вернулась — женой. Однако усталость сказалась, и молодая чета просто улеглась спать. Какая там первая брачная ночь! Спали мертвецким сном до самого утра, не слыша вообще ничего, что происходило за дверями нашей комнаты.
Рано утром мама всему семейству скомандовала общий подъем, и мы, быстренько стряхнув остатки ночи с помятых физиономий, стали готовиться к «продолжению банкета». Для второго дня свадьбы у меня было приготовлено симпатичное платье, специально сшитое под заказ знакомой портнихой из единственной ткани, которую удалось достать. Приличное платьишко, вот только цвета оригинального, что не ускользнуло от пристального внимания моего нового родственника — брата мужа.
Все было готово к приему гостей. Я наводила последний лоск. Дима успокоился и в присутствии Георгия как будто даже выглядел старше. Мы все время подтрунивали друг над другом обращениями: «жена, послушай…» или «муж, скажи…». Казалось, что нашему счастью нет границ. Ну что еще нужно, ведь любимый человек рядом, будущее советской молодой семьи, как и любой другой, расписано по полочкам и ничто не предвещает печалей.
Выйдя из комнаты, я направилась в кухню, однако, ступив пару шагов, поняла, что на меня смотрят. Но кто? В суете при таком количестве начавших собираться гостей автора этого взгляда определить было сложно. Однако какое-то знакомое со вчерашнего дня чувство подсказало, что это Георгий! Через минуту он оказался рядом и, пройдясь по мне глазами сверху донизу, произнес:
— Здорово выглядишь, Кирочка. И макияж, и прическа, а туфли какие красивые! Но… — понизив голос, Георгий перешел на шепот, — почему платье такое темное? Мне кажется, что для такого случая темно-серый цвет как-то не к месту? Или… это намек?
Его улыбка была настолько обаятельной и открытой, что сторонний человек ни за что в жизни не догадался бы о том, что в этот момент новоиспеченный родственник жене своего брата говорит откровенные гадости. Честно говоря, я даже не задумалась о цвете, когда шила платье, во всем был виноват тотальный дефицит. И не придавала значения. Никто не замечал и ничего не сказал, кроме брата мужа. В первую минуту от неожиданности я растерялась, так как просто не была готова: вот уже второй день все говорили мне только приятные слова и поздравляли с замужеством. Ситуацию спас Дима. Подойдя и обняв меня, он сообщил:
— Кир, мама сказала, чтобы все садились за стол.
— Да, наверное, так будет больше места в комнате, если все рассядутся, — подхватил Георгий.
Дальше все покатилось как по накатанной: тосты, приятные слова, поздравления…

Вот так Дмитрий стал моим мужем, а я — замужней женщиной и невесткой абсолютно незнакомых мне людей, которых я пока еще в глаза не видела.
Георгий уехал на следующий день, сделав свадебный подарок молодой семье — золотой перстень на… Димином пальце.


Жизнь потекла привычной струйкой, состоящей из мелких песчинок рутинной обыденности. Потихонечку мои пообвыклись с присутствием в доме нового члена семьи, и все вроде бы было нормально.
Дима учился в институте и, поскольку был старостой группы, пропадал там днем и ночью. Я работала и тоже училась. Было непросто совмещать работу с учебой, тем более что читать приходилось запоем такое количество литературы, что только перечень названий произведений и то могли запомнить не все, не говоря уже о том, чтобы прочитать и удержать в памяти сюжеты самих романов и повестей. К тому же очень скоро после свадьбы я поняла, что жду ребенка.
Дмитрий не был готов к рутинному быту семейной жизни: ему совсем не хотелось заниматься какой-нибудь уборкой комнаты, да и ублажением моих «беременных капризов» -- тоже, как выяснилось. А вот отметить с одногруппниками чей-нибудь день рождения или попить пивка в компании друзей – совсем наоборот. Я успокаивала себя тем, что он не успел как следует «нагуляться на свободе после армии» и потому ведет себя так. Но мама и папа, на глазах которых разворачивалась наша семейная жизнь, не поддерживали эту точку зрения, а ведь, как известно, капля камень точит. Еще я стала замечать, что мой любимый Димка все чаще и чаще начал возвращаться домой поздно. И не совсем трезвый. Вечерние ожидания потихоньку превращались для меня в каторгу, усугубляемую моими же родными людьми: вместо моральной поддержки и попыток хоть как-то успокоить меня, беременную, и родители, и Галка давили на психику, непременно отмечая поздние приходы домой моего мужа, его жестокость и кобелиность. Совсем не такой я представляла себе семейную жизнь с любимым мужем.
Будни способны превратить самые красивые отношения в нечто приевшееся. Каждый мой день был похож на вчерашний: учеба, работа, бытовые дела и … ежевечернее ожидание Димы. Мне стало совсем худо: сказывался токсикоз, мутило по утрам и вечерам — жизнь превратилась в сущий ад. Девчонки старались поддержать морально, но встречались теперь мы очень редко.
Женя собиралась в дорогу, к месту постоянной службы Сашки, активно закупая мебель и прочие хозяйственные вещички. Преодолевая препоны тотального дефицита, она постоянно кому-то звонила и о чем-то договаривалась — короче, ей было не до меня. Томочка отдалялась от нас, замужних, подыскав себе более подходящую компанию в лице незамужних однокурсниц. Я была рада за нее, ведь после гибели Валерки всем казалось, что и она уйдет вслед за ним. И только Лера с Павлом скакали козами по дискотекам и вечеринкам. Подруга категорически не разделяла наше с Женькой желание рожать, считая, что детей заводить еще очень рано и надо пожить для себя, а Павел во всем ее поддерживал. Они жили настоящей студенческой и беззаботной жизнью, не особенно утруждая себя проблемами быта, свалив это дело на плечи родителей подруги, в квартире которых и обосновались.
Очень скоро Женя и Саша уехали на постоянное место службы — в степной гарнизон, расположенный в Астраханской области, где им предоставили собственное жилье - двухкомнатную квартиру в доме по соседству с родителями Александра. Женьке предстояло построить новую жизнь на новом месте с новыми и совершенно чужими ей людьми. На вокзале, провожая молодое семейство, мы договорились, что будем регулярно переписываться и по возможности созваниваться. Однако все понимали: это будет абсолютно другое общение... В общем, как-то быстро всё изменилось в моей жизни и сомкнулось кольцом вокруг собственной «коммунальной» семьи – с двумя хозяинами и тремя хозяйками в 35 квадратных метрах хрущевки с проходным залом и 4-метровой кухней. Мы жили одним большим семейством, где ни у меня, ни у моего мужа не было возможности осознать, что у нас теперь уже отдельная семья, которая должна строить собственную жизнь самостоятельно. Прописную истину "Каждая новая семья должна жить отдельно" и тогда никто не отменял. Но у нас с Димкой на съемную квартиру попросту не было средств. Никаких. Мы сидели на шее у моих родителей.

Со временем Дима все чаще и чаще застревал в общаге своих однокурсников. Видимо, ему не очень хотелось возвращаться в «коммуну», да еще к беременной и большею частью плохо себя чувствующей жене. Я же злилась на него за невнимательность и одинокие вечера, рыдала, обижалась. В голову лезли самые дикие и недопустимые мысли. В наших отношениях стала расти трещина.

Утро 26 апреля 1986 года было для меня обычным и ничего не предвещавшим, пока я не добралась до собственного рабочего кабинета в Расчетном центре Госснаба БССР, куда не так давно устроилась работать оператором ЭВМ. Зайдя в кабинет, я сразу заметила что-то странное: коллеги шептались и были чем-то не на шутку испуганы:
— Что случилось.
— А ты еще не слышала? Ты ж беременная! — вытаращила на меня глаза Валя, одна из коллег.
Я испугалась еще больше и присела на стул.
— Передали по радио, что сегодня ночью рванула атомная станция в Чернобыле и по всей Белоруссии страшная радиация! — просветила подруга.
— Чернобыль? А где это? Там была какая-то станция? — я искренне недоумевала. — И что?! Это очень опасно?!
— Не знаю я, — отмахнулась Валентина, — но говорят, что да, — девушка отвернулась и быстро пошла на свое рабочее место.
Появившаяся в дверном проеме Анна Витальевна, начальник отдела, решила навести порядок в коллективе:
— Давайте работать, девочки. Если бы это было так страшно, уже давно предупредили бы. Не придумывайте лишнее. Работайте!
Начался самый обычный рабочий день, а вечером за мной приехал Дима. Возвращаясь домой, мы еще немного прогулялись по улице, чтобы я могла подышать воздухом. Никто из нас и предположить не мог, что накануне произошла одна из самых масштабных техногенных катастроф в мире! И что последствия ее будут такими страшными и длительными для многих и многих тысяч людей, мы не могли увидеть тогда в самом страшном сне. Лишь спустя 2 дня потихонечку стала всплывать правда, передаваемая из уст в уста. А власть имущие тщательно все скрывали: их целью было сохранить спокойствие и предотвратить панику. Простые люди еще целых два дня после взрыва преспокойно отдыхали на зараженной территории, которая стала смертельно опасной, выезжали на природу. Теплыми весенними днями подолгу находились на улице дети, впитывая огромные дозы радиации. Истинная картина слегка приоткрылась только 28 апреля, когда была объявлена полная эвакуация из загрязненных территорий. Автобусы колонной вывозили население Чернобыля, Припяти, близлежащих деревень и поселков. Было очень жалко людей, в спешке бросавших свои дома и все нажитое. Абсолютно всё! С собой им разрешали брать только удостоверения личности и еду на пару дней. Территорию радиусом в 30 км от АЭС наконец объявили "зоной отчуждения", непригодной для жизни человека, а воду, скот и растительность оттуда — опасными для здоровья. Во многих городах Белоруссии новые микрорайоны целиком отдавались переселенцам-чернобыльцам. Их так и заселяли в новенькие дома — деревнями-улицами-районами. Слава Богу, мы были далеко, как нам тогда казалось, от "зоны" и продолжали жить своей привычной жизнью. Ну разве что на всякий случай без лишней необходимости старались не выходить на улицу, во всем надеясь и уповая на Всевышнего. Потихонечку все стали привыкать к мысли, что кругом нас повышенный уровень радиации. Так пролетело лето и наступила осень. Подошло время родов, и мне стало тяжело двигаться. Я считала дни, когда наконец смогу обуться или просто согнуться самостоятельно.
На ближайший понедельник был назначен визит к врачу. Я очень надеялась: хотя бы в этот раз, накануне родов, Дима не оставит меня одну и мы сходим к доктору вместе. Я всегда завидовала другим ожидающим ребенка женщинам, когда в поликлинику вместе с ними приходили заботливые мужья. Мой же неизменно находил отговорки. Вот и в этот раз он ответил:
— Кирюш, ну не могу я с тобой…. Ты же и сама сходишь, правда? Потихонечку, не торопись. А мне надо бежать в библиотеку, еще конспектировать столько! Ты не представляешь!
Я кивнула, а в душе окончательно проросла обида. В этот вечер Дима тоже пришел «под пивом» и очень поздно, в то время как визит к врачу закончился получением направления на госпитализацию. Доктор настояла на том, чтобы я легла в отделение для рожениц-сердечниц заранее: до кучи ко всему у меня диагностировали порок сердца. Неопасный, бессимптомный, но все-таки... Уже следующим утром, собрав необходимые вещи и документы, я отправилась в больницу. Но в этот раз, слава Богу, в сопровождении мужа. В огромной палате, куда меня определили, помещалось восемь кроватей. Все женщины, по причине того, что домашнюю одежду надевать запрещалось, были облачены в казенные, поношенные и застиранные халаты, с оторванными хлястиками и продетыми в дырки вместо них завязками из марли... В завершение картины на всех нас были надеты такие же страшные ночнушки, не державшиеся на плечах из-за огромных и часто порванных горловин... В общем, восемь пузатых "красавиц". Все, как и я, лежали в ожидании родов. Многие перехаживали и, чтоб наконец-то разродиться, периодически двигали кровати, приседали и поднимали тяжести. Коротая время, девки травили байки, развлекая и поддерживая себя и других. Но самым забавным было другое — как солдаты по команде, практически каждый день кто-то из нас уходил "в бой". Послеродовые палаты, как и комнаты для малюток, находились на одном этаже с нами, поэтому не составляло никакого труда навестить "отстрелявшихся", что мы с удовольствием и делали.
За окном вовсю хозяйничала осень. Краски кленовых веток, стучавших в мое окно, скрашивали серость и убогость больничного интерьера, но ожидание и тревога за Димку, приходившего ко мне ежедневно подшофе, портили настроение и не давали спокойно спать по ночам.
Всё чаще меня стали посещать мысли о том, что вся любовь Димы и его жаркое желание жениться исходили только от одного — ему нужно было где-то пристроиться, где-то жить, где-то иметь дом, и, если бы в России у родителей все было в порядке, он бы вернулся домой, а не остался бы в Минске. Я гнала от себя эти мысли и очень хотела верить словам любви моего мужа, однако поведение Димы противоречило им.
В этот день в сопровождении Павла он тоже пришел нетрезвым, немного потоптался под окном, передал фрукты и отправился домой. Хотя домой ли, я не могла знать точно. Телефонный автомат в больнице был один-единственный и находился на первом этаже, поэтому звонить мы ходили в самых редких случаях, и то, если в кармане находилась необходимая для звонка двухкопеечная монетка.
Уже традиционно перед сном, наговорившись вволю и перемыв косточки медперсоналу, мы наконец угомонились и стали потихонечку засыпать, как вдруг я почувствовала, что что-то произошло: подо мной образовалась огромная лужа, вода полилась на пол. Я замерла от ужаса, лежала молча, не шевелясь и еще не понимая, что происходит и что в таких случаях вообще нужно делать. А вот соседка по палате, услышав мою капель, тихонечко встала, посмотрела на пол и произнесла:
— Поздравляю, подруга. Твоя очередь. Вставай потихоньку, я медсестру позову.
Утром, в шесть тридцать, я родила сына, крепкого и красивого малыша. Счастливее того момента в моей жизни не было ни до, ни после. Лежа в коридоре на каталке с ледяной грелкой на животе, я утирала слезы счастья, катившиеся по щекам. Все позади... моя малюточка со мной! И это самое главное! Мальчика принесли уже на первое кормление, и я успокоилась окончательно, ведь это означало, что с ним действительно все хорошо.

***
— Знаешь, Кирочка, Лерка очень изменилась, но об этом позже. Зато в последнее время я все чаще стала задумываться, не наврала ли она тогда, — прервала мой экскурс в прошлое Женя. Горькая усмешка коснулась моих губ. Звучала тихая музыка, Женя придвинула стул поближе и налила в бокалы вина:
— Расскажи мне все, ладно?
Столько лет прошло. Наверное, вот оно — время и Женьке узнать "нашу историю". И я снова окунулась в прошлое.
 

***
С момента отъезда Жени прошло достаточно много времени. Там она родила прекрасную девочку, как две капли воды похожую на Сашку, работала в военной части и даже получила звание прапорщика! Но из ее писем было ясно, что семейного счастья не было. Раз в год они приезжали в Минск, и каждый раз мы обязательно встречались. Все вместе, вшестером, семейными парами. На вечеринках традиционно было весело и шумно. Но в каждой семье уже появились свои проблемы. Саша с Женей были очень разными, с различными интересами и взглядами на жизнь, и это не могло не сказываться буквально на всем. Машенька росла в среде постоянных скандалов и нервотрепок, от души сдобренных вмешательством родителей Александра...
Лерка с Павлом пока не обзавелись детьми, вели вполне себе праздный образ жизни, по-прежнему частенько пропадали в ресторанах и кафешках, а еще... у каждого из них уже была своя отдельная личная жизнь... У нашей Лерки даже появились поклонники, к которым она сбегала с работы и появлялась домой только за полночь. Павел тоже не отставал: за прошедшие годы он не раз попадал на деньги то в боулинге, то казино, причем нередко не один, а вместе с моим мужем. В итоге я вынуждена была брать кровно заработанные нелегким трудом деньги у моих родителей (своих-то не было), и так по большому счету содержавших и меня, и мою семью, чтобы вызволить из кабалы двух, как мне казалось, уже взрослых мужчин. Да-да, мой Димка активно спивался, но я совсем не знала, что с этим делать, была большей частью занята ребенком и учебой.
За это время я наконец познакомилась с матерью Димки. Когда моему сыну исполнилось 9 месяцев, вставшая на ноги после инсульта женщина приехала сама, чтобы увидеть сына, внука и меня. Она сразу показалась мне человеком с какими-то странными разговорами и манерами. Свекровь, пытавшаяся объяснить мне, какая замечательная у ее гениального отпрыска генетическая наследственность и что такого мужа надо ценить по достоинству, не могла найти нужных слов не только для меня, но и для собственного сына. Все три дня ее пребывания в нашем доме я почему-то не могла избавиться от чувства, что, глядя на меня, она видела кого-то другого. Суровая же реальность в моем лице причиняла ей только боль. В общем, родительское благословение с обеих сторон на мой брак с Димой оказалось с горчинкой. Нормальную семью построить у нас так и не получилось. Дима бросил институт, вконец рассорившись с кем-то из преподавателей и забрав документы. И снова на 3-м курсе, как тогда, в Москве. Мой отец пристроил зятя на железную дорогу обычным дорожным рабочим. А кем еще-то без образования и опыта? Затем он перешел на стройку, опять же рабочим. Но работать физически представитель "белой кости", как он себя мнил, не хотел, да и не мог: его ущемленное самолюбие и вдребезги разбившиеся мечты стать как минимум главой крупного предприятия, на худой конец большой партийной шишкой не давали покоя. Частенько он говорил: "Я гегемон" или "Это гегемону не по карману". Парень со светлой головой и хорошими способностями, поступивший и отучившийся по три курса в двух институтах Москвы и Минска, утонув в собственном высокомерии, в итоге так и остался со школьным аттестатом, не имея на руках даже корочки ПТУ! Дима не обращал на мои слова внимания, иногда даже казалось, что не замечал меня вообще. Его как будто подменили. Надежды на светлое будущее для него были разрушены вместе с разрушением некогда великой страны. Он не мог найти себе применения, что для его мужского честолюбия и гордости оказалось непосильным испытанием. Теперь рядом со мной теперь находился совершенно чужой человек, живший собственной автономной жизнью. Мой муж стал неуправляем, никого не хотел слушать, кроме собственного брата. Ну а что тот мог ему посоветовать, мне было известно еще со дня свадьбы. Я ревновала и плакала каждый день, но как могла скрывала происходящее от своей семьи и ровным счетом не понимала в свои двадцать с небольшим, что теперь делать. Я не видела выхода из ситуации и чувствовала себя совершенно бессильной перед обстоятельствами, в которых жила не первый год и все еще дышала, хотя порой мне казалось, что воздух возле меня неожиданно закончился и я задыхаюсь. Потом кто-то открывал клапан, и я снова существовала — растоптанная, униженная, в моральной изоляции, без малейшей поддержки со стороны. От родных я слышала только одно: "Тебе говорили", "Он не создан для семьи", "Разводись, вырастим ребенка и без него". Теперь я думаю, что в более зрелом возрасте я бы все это уже не вынесла, мне просто не хватило бы сил. Говорят, пока не достигнешь дна, чтобы оттолкнуться и взлететь, надо терпеть. И я терпела, а еще — вопреки всему мне удалось закончить свой филфак и получить диплом БГУ им. Ленина. Я работала заведующей библиотекой одного из лучших институтов Академии наук, который занимался изучением искусства, фольклора и этнографии, среди интересных и интеллигентных людей, общение с которыми согревало мою уже истерзанную 22-летнюю душу, и растила любимого сына. Теперь я понимаю, что только это, только это спасло меня тогда от смертного греха уйти на тот свет по собственной воле. А ведь мысли такие были. Уже были! Я твердо стояла на дне и никак не могла от него оттолкнуться.

На дворе семимильными шагами шествовала перестройка. Социально-экономические реформы били наотмашь по жизни простых людей, населявших огромную и, казалось бы, абсолютно несокрушимую страну под названием СССР — Союз Советских Социалистических Республик. Тотальный дефицит задушил торговлю. Ни еду, ни одежду — вообще ничего простому человеку купить было невозможно. Магазинные прилавки смотрели на входящих покупателей совершенно пустыми глазницами, будто удивляясь всему происходящему вместе с ними. Чтобы хоть чем-нибудь занять торговые места, продавцы расставляли на витринах трехлитровые банки с соками и консервами, чередуя их с искусственными цветами. Ну, а если и случалось, что где-то "выбрасывали" что-то кроме этого, то люди буквально давились в очередях, чтобы вырвать пусть даже совсем не подходящую по размеру и не нужную никому в семье вещь, чтобы потом ее перепродать и выручить деньги. Про еду и говорить не приходилось, потому что на многие продукты были введены выдаваемые домоуправлением специальные карточки-талоны, количество которых было строго ограничено из расчета на каждого члена семьи. И это было только начало жуткого и голодного времени 90-х. Времени озлобленности и разочарований. Времени длиннющих очередей и обмана. Времени "купи-продай-обменяй-достань-укради"...

Однажды одна из моих знакомых подсказала идею, как можно одеть ребенка и еще немножко заработать. Предложение было примитивно простым и спекулятивным: надо было ночью занять очередь около детского магазина "Буратино", находившегося неподалеку от дома, — на случай, если что-то "выбросят", а потом, купив дефицит, перепродать его около другого. Но подороже. Так мы и делали. Иногда мне удавалось немного заработать, а иногда — просто купить более-менее подходящую одежку для своего ребенка. Но стыдно было всегда! Стоять около магазина и перепродавать товар таким же людям, как сама, казалось сплошным кошмаром, но что делать-то? Другого выхода не было. Димка ничего в дом не приносил: он что пропивал, а что прогуливал... Думая о том, за кого же я все-таки выскочила замуж, у меня чернела душа. А что ж теперь? Меня ведь действительно предупреждали.
В это время многие знакомые стали открывать "кооперативы", т.е. частные предприятия, чаще всего занимавшиеся торговлей диковинных тогда товаров наподобие "Сникерсов" и "Марсов", либо подпольно производившие в подвалах самопальную одежду и продававшие втридорога ее же, только с наклеенными фирменными лейблами. И получалось хорошо зарабатывать! Это был первый, самый-самый первый опыт работы негосударственных, т.е. частных, предприятий в стране — огромной Стране Советов, которая строила коммунизм и где до его окончательной победы, как нам говорили по телику, оставалось совсем чуть-чуть. Для нас, обычных людей, выросших за железным занавесом и подготовленных для жизни при социализме-коммунизме, для нас, кому государство уверенно обещало бесплатное жилье и обеспеченную заплату, для нас, совершенно не приученных и не умеющих зарабатывать деньги, все происходящее в реальности казалось невероятным! Иногда у меня возникало чувство, будто я еще не проснулась и вижу какой-то фантастический сон. Люди пребывали в растерянности, многие теряли работу, потому что госпредприятия закрывались, а где найти себе применение и, главное - как это сделать - нас не учили! Судьба выбросила наше поколение в капитализм, исковерканный незрелыми, неумелыми умами.
Дима тоже тогда решил открыть собственный кооператив, проконсультировавшись у брата, жившего в Латвии, уже отделившейся на тот момент от СССР, где уже пару лет как активно развивалось совершенно незнакомое для советских людей явление — частная коммерция. Однако заниматься организационной работой сам не торопился, давая поручения то мне, то Павлу. Разрываясь между ребенком, своей работой, непростым хозяйством без всяких там стиралок-автоматов и прочих современных чудес техники, я умудрялась находить время для сбора справок, ходила на консультации, стояла в очередях в исполкомах. Нас мурыжили, все что-то проверяли, выясняли, но в итоге кооператив под названием "Лайма" был успешно зарегистрирован. Его директором, конечно же, стал Дима, а бухгалтером — Лерка. Вид деятельности — знакомство одиноких сердец. Ни много ни мало. Я и Павел превратились в обычных сотрудников "подай-принеси" по случаю. Приходившие на абонентский ящик письма Дима приносил домой, я их сортировала, а потом анкеты отправлялись на обработку ЭВМ в Ригу. Иногда писем было очень много, и все почему-то из мест не столь отдаленных. Видимо, больше всего одиноких сердец, жаждущих семейного счастья, скапливалось в те непростые времена именно там. По понятным причинам женщины знакомиться с таким контингентом не хотели — возникали проблемы. Но получать пусть и не очень большие доходы это Димке не мешало. Он воспрянул духом, распрямил спину, стал увереннее смотреть в будущее. Но выпивать так и не перестал, теперь уже убегая из дома под новым, но успевшим мне опостылеть предлогом "по делам".
В августе 1991 года я смогла отвезти своего 5-летнего Матвея на оздоровление в санаторий "Ислочь", находившийся рядышком с Минском. Бесспорно, оставлять одного молодого, к тому же не очень ответственного мужа на такой длительный период было опасно, и я это хорошо понимала, но здоровье ребенка было для меня значительно важнее. Матвею там очень понравилось. Стараясь не думать о последствиях Чернобыльской катастрофы, мы с удовольствием отдыхали на природе, бродили по хорошо просматриваемому на несколько десятков метров сосновому бору, собирали еще оставшуюся местами чернику и купались в прозрачной воде местной речушки, из которой рыбаки умудрялись вылавливать даже форель. И именно тогда, в санатории, у меня появились первые после замужества поклонники, то и дело норовившие пригласить меня в какое-либо уединенное место. Но все это вызывало у меня только улыбку, потому что изменять мужу я тогда не могла и не хотела совсем. А вот Димка приезжал к нам только по воскресеньям, и то всего на пару часиков, объясняя это "кучей неотложных дел". Я старалась не думать о плохом и все еще доверяла ему. Причем здесь, вдалеке от дома, без давления родителей и сестры, делать это было значительно проще.
Наш отдых подходил к концу, когда однажды, выходя из своего номера, я случайно услышала разговор соседей, долетевшие обрывки которого показались мне полнейшим бредом: "Горбачева "сбросили", "Горбачев сидит где-то запертый", "В стране -- переворот!" Я не поверила своим ушам и решила включить свое маленькое портативное радио, чтобы опровергнуть или подтвердить "утку". Пока сын резвился на природе, около меня собралась целая толпа отдыхающих, чтобы послушать новости. Вот из них-то мы и узнали про ГКЧП, Форос, Бориса Ельцина и про то, что в стране произошел Августовский путч, а на московских улицах — танки... Несколько дней не только мы, отдыхающие в сосновом бору, вдали от города, но и вся огромная наша страна жили в ожидании ответов на вопросы: Что теперь будет? Кто будет руководить нашей страной и что станет с Советским Союзом? Было страшно и не понятно, как жить дальше... Один страх.
Но через пару дней все эти политические перипетии, происходившие в далекой Москве и еще более далеком Крыму, померкли в тени моих личных переживаний, потому что в очередное воскресенье, накануне окончания смены, к нам в санаторий неожиданно приехал Павел, растерянный и не на шутку встревоженный неожиданной командировкой своей жены: он вполне серьезно подозревал, что Валерия уехала вовсе не по работе... По стечению обстоятельств в эти же дни Дима тоже был у брата в Риге. Я знала об этом, а потому совершенно не беспокоилась. Если бы не подозрения Павла. Когда мы с сыном были уже дома, Лера - из командировки, Димка - от брата вернулись тоже. В один и тот же день.
— У вас что, крыша поехала? У обоих сразу? — возмутился Димка в ответ на мои вопросы. — Хочешь, позвони брату и спроси все. Я ездил к нему по делам, при чем здесь вообще Лера?!
— Я не хочу говорить с твоим Георгием и заранее знаю, что он мне скажет. Он всегда был и будет на твоей стороне, он всегда прикроет тебя, что бы ни было. Если тебе нужна Лера, уходи, — рыдая произнесла я, глядя в глаза мужа, все более и более отчетливо понимая, что Павел был прав в своих подозрениях. Боль в душе была такой силы, что становилось трудно дышать. Кроме того, я хорошо знала, что родители за стенкой все слышат, а это значит, что мне предстоит объяснение еще и с ними, так как накануне они настаивали:
— Разводись! Он кобель и всегда был таким. Тебе говорили. Дима не муж тебе и не отец ребенку, он думает только о себе. Разве у вас семья? А Матвея вырастим сами.
Скандалы повторялись все чаще и чаще, я совсем перестала доверять мужу. Такая совместная жизнь никому из нас уже была не нужна, но что было делать, ведь Диме уходить было некуда. Совсем. А тем временем Матвей практически не видел отца, превратившегося для ребенка в приходящего по вечерам дядю, по большей части пьяного. Приходившего, чтобы переночевать, а потом снова уйти "по делам". Так прошел еще один год. Дима стал жаловаться на здоровье, его беспокоил желудок, но менять что-то в своих привычках и образе жизни наотрез отказывался. Иногда ему становилось настолько плохо, что я порывалась вызывать скорую, однако он всегда протестовал и ни в какую не соглашался лечиться, продолжая глотать пиво по 2-3 литра в день!
Устав от одиночества и ежедневных диких душевных мук, не находя поддержки абсолютно ни в ком из родных и понимая, что долго я так больше не выдержу, в один прекрасный день я все-таки собралась с духом и подала документы на развод.

Глава 6
На сообщение о том, что я отнесла документы в суд и теперь нам надо ждать вызовы на заседание о разводе, Дима не отреагировал никак, приняв, видимо, мои слова за шутку, потому что спокойно продолжал вести свой привычный образ жизни, отдельный от нас с сыном, по-прежнему пропадая неведомо где и приходя домой только на ночь.
Как-то вечером, когда дома были я, Матвей и мама, в гости неожиданно пришла папина сестра — тетя Надя. Она нечасто бывала у нас, однако у родителей с ней были прочные отношения. Женщина, выросшая в крестьянской семье из белорусской глубинки, не отличалась особой корректностью и тактом, запросто могла загнуть смачным пятиэтажным матом, вспомнив все генеалогическое древо, и, в отличие от моих родителей, старавшихся говорить грамотно и чисто, до сих пор продолжала разговаривать на "трасянке" — смеси белорусского и русского языков. Поболтав за чаем о житейских новостях и как-то задумчиво посмотрев в окно, тетя Надя протяжненько, как-то заговорщески заговорила:
— Кира, а дзе шчас твой Дима, поздна ж ужэ?
— Занят по работе, — спокойно ответила я.
— Да...? — с откровенной ехидцей заявила родственница, потом чуть помедлила и будто выстрелила в мое сердце:
— Я щас у аутобусе ехала и смотрю, а перад мной на сядзенни сидит у абнимку парачка. И яна так положила ему на плячо голову и что-то мурлыча и мурлыча. Потом гляжу, цалуюцца и никога не баяцца. А я гляжу-гляжу и думаю: нешта знакомае. Прыглядзелася. Ё-маё, так гэта ж, думаю, Кирава подружка Лерка!
Я перестала дышать. Это заметила испуганная мама, но промолчала, продолжая слушать рассказ незваной гостьи.
Тетка же, не останавливаясь, тараторила:
— Ну, думаю, а ён тады хто? На яе мужыка не похож. Высокий нейкий. А яе ж мужык маленький, я ж на свадьбе тваей бачыла их. И што вы думаете, патом прысматрэлася и разглядзела.... Гэта Дима твой, Кира!
Уже будто откуда-то издалека я услышала обрывок фразы:
— Кира, ты слышишь мяне ци не? Ён табе изменяет с твоей же подругой! А ты сядзиш тут с дзяцёнкам и веришь его сказкам про работу.
— Надя, ты ошиблась. Дима не может… и Лера — подруга Кире! — призвала к здравому рассудку мама. Но тетя Надя будто и не слышала ее, решив, что справедливость должна быть восстановлена во что бы то ни стало и я должна узнать всю правду:
— Ну, гэта ж надо, а! Паразитка какая эта Лерка! Она еще на свадьбе вашей к нему вешалася на шею, я ж видела. Лисой крутилася то вакруг свайго мужыка, то твайго Диму обхаживала, як тольки ты куды адвернешься. Вот вторая твоя подруга, как ее зовут-то?
— Женя, — подсказала мама.
— Ну да, вот она так нормальная такая девочка и приветливая, а гэта ж...! Шкура на ей гарыть! Сразу видно, что гуляе ад мужыка.
Тетя Надя еще что-то говорила и говорила, но я уже не слышала. Окончательно перестав дышать, я ушла в комнату к сыну. Слезы застилали глаза, а в голове ритмично выстукивало: "Разводиться!", "Павел был прав!"
Матвей обхватил меня своими ручонками и прижался к груди:
— Мама, не плачь. "Ну, погоди!" идет. Смотри.
— Конечно, сынок, конечно, — прошептала я, вытирая невольно капающие слезы.
Спустя полчаса тетя Надя ушла, пришли домой Галка и папа, а еще через час — мой подвыпивший муженёк. Я не стала устраивать скандал, не встретила его, как обычно, и спать легла в зале, забрав с собой сына. Первый раз за годы нашей странной семейной жизни в эту ночь Дима спал в нашей комнате один.

Конец мая — моя любимая пора года. Желтые головки одуванчиков будто капельки солнца, рассыпанные по ярко-зеленым клумбам, украшали городские пейзажи, дополняя своей красотой только-только готовящиеся распуститься ароматные гроздья сирени. Мать-природа скрашивала, как могла, поселившийся в моей душе мрак... За это время я сильно похудела и почти превратилась в робота. Казалось, что сил больше нет ни на кого и ни на что. Однако наступало утро, и я, как заведенная, отводила сына в садик и машинально тянулась на работу.
Полученные по почте извещения на развод я положила на видное место, но они так и пролежали нетронутыми и, скорее всего, не прочитанными Димой. Его почти никогда не было дома, мы не общались.
В этот день на работе, как всегда, весь отдел собрался вокруг стола в обеденный перерыв, чтобы отведать очередной странный блин, испеченный нашей заведующей отделом и названный ею почему-то пирогом. Все весело щебетали, на разные лады «расхваливая» это чудо кулинарии и соблюдая своеобразный ритуал поддержания снисходительного отношения руководительницы к своим подчиненным. Девчонки втихаря похихикивали, но никто не отказывался и жевал угощение, запивая его чайком и нагло льстя начальнице. Все активно нарезали бутерброды и травили анекдоты, когда раздался звонок кабинетного телефона. Одна из сотрудниц сняла трубку и позвала меня. В комнате стоял многоголосый хохот, поэтому я не сразу расслышала доносившийся издалека рассерженный голос моей сестры, оставшейся за няньку с приболевшим Матвеем. Все еще смеясь от души над какой-то шуткой сотрудницы, я никак не могла понять, что случилось.
— Ты меня слышишь или нет?! — орала Галка. — Они закрылись в комнате и даже Матвея не впускают! Малой ревёт и просится в свою комнату, а я ничего не могу сделать. Приезжай немедленно, а то мама вышвырнет его вместе с этой проституткой из квартиры к чёртовой матери! Ты представляешь, что будет, если папа это увидит?! Поубивает всех нафиг!
До меня потихоньку стал доходить смысл сказанного сестрой.
— Лера с Димой в комнате? — постаралась как можно тише переспросить я, все еще не веря в реальность происходящего, да еще так, чтобы никто из сотрудниц, стоявших буквально рядышком, не смог подслушать разговор.
— Твою мать! — выругалась Галка. — Я тебе десять минут кричу об этом! Эта проститутка не хочет уходить ни в какую. Мама, когда пришла на обед, сразу стала просить ее уйти. Но та ж несет какую-то ахинею, мол, Дима ей деньги должен. И пока тот долг не отдаст, никуда не уйдет. Приезжай и разбирайся со своими мужем и с этой бл@дью сама. Тут у всех уже мозги кипят, а что делать не понятно.
Я положила трубку и пулей выскочила в туалет. Сдерживать слезы уже не было сил. Вслед за мной в туалетную комнату ворвалась Лада. По тому, как изменилось мое лицо во время телефонного разговора, она поняла, что произошло что-то страшное, и поспешила на помощь. Женщина работала в соседнем отделе, но на обед мы всегда ходили вместе и уже успели сблизиться так, что вполне могли доверять друг другу. Худенькая, красивая и на вид такая беззащитная, совсем еще молодая, но уже нахлебавшаяся житейских бед женщина растила сына одна, успев похоронить красавца мужа-офицера, погибшего в Афганистане. Он был оттуда родом. Они познакомились, когда парень учился в нашем военном училище, и поженились. Потом уехали в Кабул. А еще спустя год Лада потеряла мужа и вынуждена была бежать под обстрелами из разрушенной страны с маленьким ребенком на руках к родителям в Минск.
— Что?! Что случилось? — бросилась ко мне перепуганная Лада.
Взглянув в ее глаза, я поняла, что больше молчать не могу и надо выговориться, рассказать все, что происходит. Она уже знала, что в моей семье не все хорошо и что мы разводимся. Я объяснила, а мудрая женщина посоветовала:
— Ты знаешь, тебе сейчас лучше домой не ходить, да и вообще вернуться туда как можно позже. Надо успокоиться. С сыном посидит сестра, а тебе там появляться не стоит. Наделаешь еще беды.
Выслушав ее, я согласилась, потому что чувствовала одновременно и обиду, и разочарование, и гнев! И именно гнев превосходил всё остальное. Впервые за годы замужества я испытала это чувство — и мне самой стало страшно. Если б я сейчас увидела Лерку, я бы ее просто задушила, не говоря уже о Диме. Сесть в тюрьму из-за этих подонков, оставив ребенка сиротой?! Нет уж.
Весь остаток дня Лада не отходила от меня, мы делали вид, что работаем, но на самом деле, просто перебирали бумаги. А по окончании рабочего дня пошли гулять по проспекту и, когда солнце закатилось за горизонт, пешком дошли до моего дома. Убедившись, что я успокоилась и не натворю ничего страшного, Лада наконец отпустила меня. По сей день я благодарна ей за это!
Вернувшись домой, я узнала, что разговор с моим отцом у Димы уже состоялся, в итоге которого мой муж должен освободить квартиру в течение 24-х часов. Эту ночь я вместе с сыном снова провела в зале. А утром Дима собрал вещи и ушел. Навсегда.

Ни на первое заседание суда, ни на второе мой муж так и не пришел. Нас развели без него, в дополнение впаяв Димке штраф за неуважение к суду. А через некоторое время я узнала, что он заболел: серьезно воспалилась поджелудочная. Еще чуть позже в Минск приехала его мать и забрала своего непутевого сына к себе, в российскую глубинку. Навсегда. Она даже внука не захотела увидеть, не позвонила и ни слова не сказала мне, будто молчанием обвиняя в случившемся.
Так, не успев толком-то и начаться, закончилась моя семейная жизнь. Если ее вообще можно было назвать семейной. Много лет после этих событий я мучительно искала ответы на вопросы: почему? Неужели и вправду Димка никогда не любил меня? Когда у нас что-то пошло не так? Неужели скалы дурацкого советского быта в окружении моих родных, развал СССР и в самом деле разбили наш красивый, но хрупкий семейный кораблик?
Но и это было еще не всё. Женя приняла сторону Лерки, насочинявшей невесть чего и впарившей ей это как истину. И Женя поверила ее подлой лжи. Бедная моя Женя. Она и в самом страшном сне не могла представить, что Лера, та самая, некогда нами любимая Лера могла спокойно спать с мужем ближайшей подруги, обманывать и меня, и Павла, и при этом нагло смотреть нам всем в глаза. Но Женя поверила. Поверила ей, не мне.

Я осталась одна, преданная всеми, кому доверяла и любила. С этой самой минуты мы больше не общались ни с Лерой, ни с Женей, ни с Сашей, ни с Павлом — ни с кем, кто составлял круг моего общения много-много лет подряд. За моей спиной остались сожженные мосты и пустыня из пепла. В голодные годы развала СССР, годы разрухи и страшнейшего дефицита, годы становления нового и никому пока еще не понятного будущего какой-то новой страны с новым названием "Беларусь" я осталась с первоклассником сыном на руках. Без своего жилья и с абсолютно копеечной зарплатой в институте Академии наук — размером всего в десять долларов. Да-да, именно так. Но надо было как-то жить и растить сына. И я впряглась в эту гонку на выживание, хватаясь за любую возможность заработать хоть какую-то копеечку, хоть чуть-чуть. Однако и тут чаще всего случался облом. Все предложения о работе почему-то обязательно подразумевали у соискательницы определенный объем талии и груди. При разговоре по телефону мало кто даже спрашивал про образование и навыки. Я мыкалась, звонила, искала, но все было безрезультатно. Денег не было ни на одежду, ни на обувь. Да что там? Вопрос вообще вставал так: или заплатить за коммуналку, или купить продукты ребенку. И было большой роскошью сделать одно и другое сразу, поэтому про бренды да тренды, моду, стиль и прочее мне, молодой, 27-летней девушке, думать не приходилось вообще, от слова «совсем». Я ходила в драных старых дерматиновых сапогах, которые зияли дырками над отклеившейся подошвой, пропускали воду и вынуждали меня надевать сначала старые клеенчатые пакеты а-ля носки, чтобы ноги не так сильно промокали в наших бесконечных лужах. Слава богу, что мои мамочка и папочка тогда были рядом и помогали нам с сыном не помереть с голодухи, подбрасывая то немногое, чем могли поделиться с огорода и своего стола.

Спустя некоторое время на работе все-таки прознали про мой развод. И тут понеслось! Теперь мне кажется, что тогда в институте не оставалось ни одного мужика, который хотя бы один раз не заходил ко мне в кабинет с предложением попить винца в его творческой мастерской или съездить к нему на дачу. Все они были искусствоведами, художниками, скульпторами и т.д. — творческими людьми. А сколько яблок в их садах сгнило от того, что я не поехала их «собирать»! Ситуацию осложняло еще и то, что я на тот момент возглавляла библиотеку института и находилась в ней одна, что само по себе развязывало горе-ухажерам не только языки, но и руки. Я так уставала от этих великовозрастных ухажеров, что иногда наворачивались слезы, а в голову лезла мысль: "Я что, похожа на проститутку или у меня на лбу написано: «Не проходите мимо»?" Отказать мужику всегда надо уметь, особенно если он профессор, академик или вообще замдиректора института. И сделать это надо было так, чтобы не вылететь потом с работы. А у меня до этого и опыта-то общения с мужским полом такого возраста не было: я, кроме Димки, никого знать не хотела, считай, со школьной скамьи. Теперь смешно, а тогда реально ревела втихаря. Как-то в библиотеку зашел Генка Никитин — аспирант нашей начальницы, который тоже поглядывал в мою сторону, но пока ни на что не решался. Парень был старше меня на восемь лет и, как говорила наша начальница, "глубоко и безнадежно женат". Плюс имел двое маленьких детей. Он-то и столкнулся в дверях с двумя моими горе-посетителями — кандидатами в кавалеры, когда я вытирала в очередной раз навернувшиеся слезы. Заметив это, Генка спросил:
— Кто обидел?
— Мужики надоели! Как им отказывать? Я не умею. И никуда ни с кем не пойду! С уязвленным самолюбием наговорят черти чего директору института — и меня уволят. Что я буду тогда делать?
Генка расхохотался:
— А ты на двери библиотеки табличку повесь с графиком посещения мужчин. Так они хоть по очереди приходить станут, а не табунами. Пошли чай-кофе пить. Тебя к светлы-очи начальство требует.
С Генкой мы подружились, а со временем у нас даже образовался теплый коллективчик из молодых сотрудников института. Частенько мы вместе пили чай, обсуждали новости и вообще поддерживали друг друга в трудные времена, которые, казалось, не закончатся никогда. Курс доллара скакал, увеличиваясь иногда за сутки в два-три раза, за счет чего процветали валютчики, продукты дорожали с космической скоростью, магазинные прилавки зияли пустотами. Денег хронически не хватало ни на что! Вот мы с Генкой и придумали челночить, как поступали тогда многие. От безысходности. Мне нужно было сделать визу, оформить все документы и, самое главное, купить товар, который успешно продавался бы в Польше. А на него тоже нужны были деньги, которые как-то удавалось наскрести с огромным трудом по всем карманам родных. Поездки были сложными: мы мерзли в автобусах, стояли по несколько суток на границе и страшно боялись бандитов, грабивших целые автобусы. А еще жили в гостиницах Польши. Именно эта соседняя страна стала первой в моей жизни "заграницей".
Тогда так жили многие, кто хотел выжить и накормить свои семьи. Однако я никак не могла отделаться от чувства унижения, преследовавшего меня всегда, когда надменные поляки, проходя по импровизированным торговым рядам, смотрели свысока, решая, купить ли товар...
От Димы не было слышно ничего. Вообще. Он уехал и будто растворился. Ни денег сыну, ни звонка от его родителей с вопросом, живы ли мы тут вообще. Ни-че-го! Постепенно я встала-таки с колен и немного воспряла духом. У меня появились новые знакомые, коллеги, друзья и Лада — женщина, с которой мы стали хорошими приятельницами на многие-многие годы. Конечно, в моей жизни появлялись и мужчины. Дружба с Генкой стала еще крепче. Я понимала, что его тянуло ко мне магнитом, он ловил любой момент, чтобы оказаться рядом, чему способствовало общее место работы и общие интересы. Этот парень мне нравился, с ним было тепло и уютно, интересно и весело. Но про его уход из семьи речь даже не заходила, а посему — с моей стороны могла быть только дружба.
В это время я получила маленькую двенадцатиметровую комнатку в общежитии от Академии наук и переселилась туда с сыном, который заканчивал уже второй класс. Далась она мне страшно сложно, так как минчанам место в общаге не полагалось по законодательству, и никто не собирался мне ничего предоставлять. Это был бой! Мой первый реальный бой с академическим профкомом за свое место под солнцем. И его я выиграла. Мне дали комнату без балкона, страшненькую, с тараканами... будто проверяя — выдержишь? Но моему счастью не было предела. Ведь это было отдельное жилье. Мое, где я могла жить так, как я хотела, а не по расписанию и правилам моих родителей. Я с диким энтузиазмом схватилась за ремонт и сама, своими руками, с помощью Лады отремонтировала комнату, сделав из нее, как мне казалось тогда, конфетку. Свои двенадцать метров я умудрилась зонировать при помощи шкафа так, что получились сразу и кухня, и спальня, и учебный кабинет для сына. На рынке по дешевке я купила бэушную посуду и недостающие предметы интерьера. Генка помог перевезти от родителей мой небогатый скарб — и комнатка превратилась в уютненькое малюсенькое гнездышко, где я смогла наконец-таки отогреться душой и телом и где почти ничего не напоминало о прошлой страшной жизни со сплошными предательствами и изменами. В этой же общаге жили многие знакомые с работы. Вместе мы отмечали дни рождения, Новый год и другие праздники, бегали друг к дружке за солью и разными мелочами, да и так просто забегали на минуточку. За несколько лет я обросла огромным количеством новых друзей и знакомых. Теперь мой мир составляли сын, любимая работа, интеллигентные коллеги, новые друзья и общага. И я была счастлива, несмотря на нищету в стране и мою собственную.
Жизнь в 90-е годы была очень тяжелой, иногда просто невыносимой, потому что страна катилась в пропасть, а мы, ее жители, понятия не имели, вылезем ли когда-нибудь из этой экономической пропасти, сможем ли когда-то вдоволь есть и хоть мало-мальски одевать себя и своих детей. На прилавках магазинов среди консервов часто можно было видеть трусы и майки, зажигалки и всякую прочую ерунду, чтобы полки не пустовали. Пришла мода на соевые продукты, вроде как ими можно было заменить мясо. Купить настоящее я не могла не только потому, что его не было в продаже, но чаще всего по причине элементарного отсутствия денег. Вместе с Ладой мы приспособились выкручиваться так: на обед в ссобойках у нас чаще всего были ломтики черного хлеба, в лучшем случае с какими-нибудь морковными котлетками и неизменные бульонные кубики Галины Бланки. Чайком запивали это счастье и были рады. А уж если в «курином» магазине, располагавшемся недалеко от института, выбрасывали сосиски или вареную колбасу, мы, прознав об этом великом событии, летели туда, отстаивали дурные очереди и, купив вожделенный килограмм, были рады, что будет чем покормить сыновей. С высоты нынешних лет я бы назвала этот период не чем иным, как голодомором. Особенно сложно было одиночкам, таким как я. Все-таки в семьях, где были мужчины, выжить тогда было полегче, кто бы и что бы мне теперь ни говорил. Страшное время, беспросветное и, казалось, бесперспективное. Я была привязана к Академии наук из-за общежития, сменить работу в корне не могла, чтобы не потерять жилье, но все время пыталась найти какие-то подработки. Слава Богу, что рядом часто оказывались люди, способные что-то посоветовать, подсказать. Так, в один прекрасный день моя начальница предложила мне вести рубрику по народному календарю на нашем белорусском радио в передаче «Для верующих и неверующих». Мне, как филологу, это было несложно. Я готовила материалы на белорусском языке, сидя в архивах и библиотеке Академии наук. И у меня неплохо получалось. Потом я ехала на радио, где записывала свои выступления. Передачи с моим участием выходили в эфир по субботам, их многие слышали, и я была довольна: какая-никакая, а все-таки подработочка, причем без всякого намека на интим. А когда у нас в отделе появились персональные компьютеры, иногда кто-нибудь из научных сотрудников института стал просить что-то напечатать на них или перевести статью на белорусский язык – и я с удовольствием бралась за работу. Надо сказать, что мы тогда были практически самыми первыми пользователями персональных компьютеров не только в нашем институте, но и во всей Академии наук. Первые компьютеры поставили в нашем отделе благодаря организаторским способностям нашей руководительницы, а еще ее умению договариваться с арендаторами – частными фирмами, которые тогда активно располагались в государственных организациях и обустраивали там свои многочисленные офисы. До отдельных офисных центров было еще очень далеко. В общем, вот так у нас появились первые компьютеры ЕС-1841 и ЕС-1842, в которых стоял текстовый редактор «Лексикон» — такой себе прапрадед нынешнего Ворда. А я стала одной из самых первых, кто научился работать с ним и записывать тексты на дискеты. Это и помогало мне периодически получать от своих же коллег небольшие подработки. В общем, я перебивалась как могла, чтобы выжить самой и прокормить-одеть сына. Между тем от бывшего мужа по-прежнему не было слышно ничего. Пропал из нашей жизни, будто его и не было никогда.
Очередная весна входила в силу, стояли комфортные, теплые дни. Мой папа старался успеть подготовить к посадке картофеля садовый участок размером в добрых 18 соток, купленный в Колодищах еще 10 лет назад. Там он мечтал построить двухэтажный коттедж, и делал это практически в одиночку. Он лелеял надежду, что когда-нибудь мы все переедем туда жить, будем наслаждаться природой и собственными овощами, выращенными на огороде. Я же тихо, но люто ненавидела и этот участок, куда без собственной машины добираться было сущей пыткой, и огород, который все время зарастал травой, и эти огурцы-помидоры-картошку, которые надо было тащить на собственном горбу три километра до автобуса. А потом — умудриться влезть в этот автобус, который все время набивался людьми под завязку. Вот так и ехали мы до города, если влезали, с чьими-то локтями во рту, с тяжеленными сумками-мешками в руках и измученным ребенком рядом. Ужас, одним словом. Но папа был счастлив и пытался осчастливить нас, как мог. Дом стоял под крышей, были вставлены окна, двери, но более ничего сделать было невозможно: кредитные деньги закончились, продолжать строительство и внутреннее благоустройство было уже не за что. А вот огород мои родители возделывали старательно и ежегодно. 1999 год не стал исключением. Папа уехал накануне выходных на участок, чтобы разгрузить целый тракторный прицеп купленного специально под картофель навоза, а мама с сестрой должны были приехать туда же в субботу и начать посадку. Я же в этот раз осталась дома следить за бабушкой – маминой мамой, к этому времени плохо понимающей уже, что вокруг нее происходит, и приехала в квартиру родителей вместе с сыном. Мы тихо обедали, когда неожиданно в дверь позвонили. Я открыла и по лицам родственников – моей тети, маминой сестры, и мужа моей двоюродной сестры, непонятно откуда взявшихся, – поняла, что произошло что-то ужасное. Но что?! Они прошли в комнату молча и продолжили смотреть на меня сочувствующим взглядом. Я и смогла-то только выдавить что-то типа:
— Что случилось? – а, чуть помолчав, догадалась и продолжила: — Кто?
— Папа, Кирюша… Видимо, еще вчера вечером.
Я отказывалась верить в то, что она говорит. У меня приключился провал в сознании: вроде бы двигалась, но ничего не понимала. Зачем-то я пошла в ванную комнату и окунула голову под струю воды. Выйдя, вытерла голову и села на диван, продолжая молчать. Сын испугался, стал тормошить меня, но я будто окаменела. Я не могла поверить в то, что моего отца больше нет, а в голове как часы отстукивала одна и та же фраза, сказанная отцом мне напоследок, когда мы еще в предыдущие выходные уезжали из Колодищей. Папа стоял на пороге дома и, помня мои слова в последнем споре о том, что дом лучше бы продать, произнес: «Ладно, дочушка, делай что хочешь. Можешь продавать. Завещание написано, ты знаешь, где оно». Он стоял на пороге дома, а мы с Матвеем уже отошли довольно далеко и лишь в ответ помахали ему рукой. Откуда он мог знать? Почему он это сказал? Как он мог чувствовать, что это наша последняя встреча? Ужаса придавало еще и то, что я сама непонятно почему без малого год назад заставила его пойти в нотариальную контору, чтобы он оформил это злосчастное завещание. Получается, что я тоже заранее что-то знала? Нет-нет, тогда я просто испугалась, что, выписавшись из родительской квартиры и прописавшись в общаге, я лишаю наследства не только себя, но и сына. Получалось же, что и дом, и квартира достанутся тогда Галке, как старшей дочери, прописанной в квартире… Я очнулась и первое, о чем спросила, так это откуда о смерти знает тетя и почему именно они вдвоем приехали сообщить мне эту страшную новость. Шок продолжился: оказалось, каким-то чудом именно сегодня к нам на участок съехались мамины сестры со своими семьями, причем не договариваясь, почти в одно и то же время. И все вместе нашли папу… мертвым. Он, видимо, вчера еще почувствовал себя плохо из-за очень большой физической перегрузки, лег отдохнуть с включенным светом, да так больше и не проснулся. Сердечная недостаточность. Сердце остановилось во сне.
Отца похоронили на Колодищанском кладбище, о чем он тоже говорил еще очень-очень давно. И тоже непонятно, как он мог тогда знать, что уйдет раньше всех.
Полгода или больше, не знаю, я плакала каждый день, просто плакала и плакала. Это была первая смерть родного человека в моей жизни, и я чувствовала, что вместе с папой на тот свет ушел кусочек меня самой. Мы с мамой и сестрой не понимали, как жить дальше, что делать с недостроенным домом, на который и документов-то толком не было. Море вопросов – и ни одного ответа. В семье остались одни женщины и мальчик-подросток. Мои мысли о защите кандидатской диссертации пришлось забыть, надо было выживать дальше, растить сына, смотреть за мамой, попавшей в больницу в предынфарктном состоянии, и престарелой бабушкой. Сестра не очень-то хотела заниматься этими вопросами. Жизнь превратилась в одну черную ночь.
Но тьма не бывает вечной, а самый темный час всегда наступает перед рассветом. Так и случилось: спустя какое-то время мне все-таки удалось продать земельный участок с тем самым недостроенным домом, где навсегда ушел от нас мой отец. Однако прежде чем состоялось это приятное событие, мне предстояло пройти несколько кругов ада.
Ни ездить в Колодищи, ни работать там в огороде никто из нас уже не хотел. Да и сам дом в таком состоянии, без обогрева и ухода, очень скоро развалился бы, – думали мы. Поэтому встал вопрос о продаже. Но участок был не приватизирован и пока еще принадлежал Тракторному заводу, где отец его получал более 10 лет назад. Надо было как-то приватизировать, собрать кучу документов и получить на то согласие мамы и сестры, а еще заплатить за приватизацию энную сумму. Я бегала, собирала бумажки, ставила печати и снова бегала, собирала бумажки и ставила печати… Сестра посопротивлялась немного, но под аргументом того, что ей останется квартира родителей, сдалась, подписав согласие на передачу участка мне. Получив на руки заветные документы о приватизации, я начала искать покупателей через объявления в газетах, несколько раз приезжала за город показывать дом и участок.
И однажды мне повезло: наконец нашелся тот самый мой покупатель, и я продала дом. Вырученная сумма была очень небольшой. Однако с учетом того, что в те времена вообще никто ничего продать не мог, частные дома не пользовались спросом, а у людей не было денег, моя продажа была похожа на настоящее чудо. На работе один сотрудник, прознав о моей победе, даже назвал меня еврейкой – мол, только еврею удалось бы продать строение в таком виде и в такие времена.
Какую-то сумму я все-таки отдала сестре и маме, а остальные практически «похоронила» в банковской ячейке, запретив себе прикасаться к ним даже под страхом смерти.

Как-то ко мне зашла соседка по общаге, работавшая в другом институте, и сообщила, что планирует уехать к родителям в отпуск, попросила меня подменить ее на подработке. Это была простая работа – уборка арендной квартиры, где жили сотрудники израильского посольства. Ни много ни мало. Платили за эту работу моей знакомой (кандидату наук, кстати) неплохо, причем в долларах. Конечно, я согласилась ее подменить на месяц. Деньги мне были очень нужны. Однако, прежде чем меня допустили к месту работы, пришлось пройти проверку и собеседование в самом посольстве, и я с этим справилась, начала работать. Квартира находилась в центре города, большая, трехкомнатная, и работы было много.
Однажды, в разгар этой самой уборки, в дверь позвонили. Я посмотрела в глазок и увидела какого-то незнакомого мужчину лет сорока. Дверь открывать я не собиралась: я на работе, квартира посольства, не дай Бог что. Звонок повторился, незнакомец был очень настойчив. Наконец поняв, что я не собираюсь открывать дверь, он громко и убедительно стал объяснять, что является реальным хозяином квартиры, пришел починить дверцу в кухонном гарнитуре, а я должна впустить его в квартиру. Однако я попросила его связаться с посольством, мол, пусть мне оттуда позвонят и скажут, что делать. Так и поступили. Познакомились. Мужчину звали Никита, ему было 42 года, офицер в отставке. Когда я закончила свою работу, а он – свою, новый знакомый предложил подвезти меня домой. По дороге мы немного поговорили, и я почувствовала, что он проявляет ко мне какой-то особенный, мужской интерес. Когда мужчине нравится женщина, она всегда это чувствует каким-то особенным органом, вербально, что ли. Это чувство читается во всем: в глазах, жестах, интонациях, неуместных шутках, поступках – в общем, во всем, даже в воздухе. Я не стала исключением, но категорически не хотела принимать ухаживания нового кавалера, познакомилась с которым со шваброй в руках, драя чужие унитазы и одетая пока еще в траурные одежды. Настроение мое было далеким от романтических, да и вообще все странно как-то и необычно получилось. К тому же я не хотела иметь отношения с женатыми мужчинами. Ничем хорошим, думала я, это не закончится.
Мы распрощались около общежития, и я была уверена, что никогда больше не увижу Никиту, хотя номер своего пейджера (прародителя мобильников, устройства для получения сообщений) ему все-таки дала на всякий случай, пока планировала работать у израильтян. Прошла неделя-другая, ничего не происходило, а я исправно два раза в неделю драила квартиру посольства и еще одной дамы, которая также попросила меня помогать ей по дому, но уже на постоянной основе. Так пролетело лето, а в августе нашу семью постигло еще одно страшное горе: не стало моей любимой бабушки. Странно, но и ее похороны чудным образом пришлось организовывать мне. Всем моим теткам и их мужьям было не до того.
Когда я пережила и эту потерю, не то чтобы мне стало легче, нет. Просто сердце перестало отзываться на удары, оно будто укуталось за это время в образовавшуюся мозоль.
Наступила осень, и я почти забыла о Никите. Но однажды на мой пейджер пришло короткое сообщение: «Кирочка, я очень хочу тебя видеть. Мы можем увидеться? Буду ждать тебя завтра около Макдональдса на Бангалор в 18-00».
Вот же настойчивый какой, подумала я и в первую секунду решила точно никуда с ним не ходить, но, немного погодя все-таки передумала: раз я не могу ему написать-позвонить, чтобы отказаться, схожу ненадолго, просто поговорить. Никита не был в моем вкусе, главное — невысокого роста, с пузиком, говорит как-то уж слишком слащаво: «Кирочка», «мои доченьки», «твой сынишка». Я не привыкла слышать от мужчин уменьшительно-ласкательные слова и воспринимала их как заискивание и что-то искусственное, ненатуральное и даже противное.
В условленное время я приехала к Макдональдсу и, как только вышла из троллейбуса, увидела на стоянке машину Никиты и его самого с огромным букетом белых роз. Ох, уж эти белые розы – цветы моей юности; цветы, которые дарил мне Дима много лет назад; цветы, о которых пел Александр Серов на нашей свадьбе…
Никита, широко улыбаясь и глядя внимательно на меня, медленно двинулся навстречу, потом подарил букет и отвез в китайский ресторан «Жемчужина».
Ни в зале, ни в фойе, как ни странно, не было ни одного посетителя, а весь обслуживающий персонал — только в нашем распоряжении. Кавалер гулял на широкую ногу. А меня, нищую, это смущало, голову сверлила мысль о недоедавшем сыне и убогой общаге. Однако надо отдать должное Никите: его обходительность, галантность и огромное внимание к тому, что я рассказывала о себе, сделали свое дело — мое сердце стало медленно таять. Мне было тридцать три, к этому возрасту я научилась понимать мужчин и четко отличать их интерес к мне как к личности и женщине от примитивного зова плоти. Формула проста как топор: «Если мужчина пристально интересуется моей жизнью, моими проблемами, задает вопросы и, главное – внимательно слушает ответы, а не рассказывает весь вечер о себе любимом, значит, женщина действительно ему интересна». Именно так и вел себя Никита. К тому же он неустанно твердил, что готовится к разводу с женой.

Я оттаяла и со временем потихонечку стала думать о нем иначе. Мы встречались почти каждый день: мужчина то забирал меня с работы, то встречал нас с Матвеем с курсов английского языка, то просто заезжал в гости. Так прошло еще несколько месяцев. Никита помог провести мне отдельный телефон прямо в комнату (о чудо!) — стало проще общаться, потом оплатил ограду, которую мы установили на кладбище вокруг папиной могилы. Я никогда ни о чем его не просила, язык не поворачивался, хотя четко понимала разницу между тем, как живут его дети, и тем, как вынужден жить мой сыночек, забытый не только родным отцом, но и бабушкой с дедушкой с той стороны. И это непременно портило мое настроение, я часто плакала: почему у других детей есть отцы, которые о них заботятся, а у моего сына – нет? Почему? За что? Я страдала, но сделать ничего не могла. От Димы по-прежнему не было слышно ни-че-го, будто его никогда и не было в нашей жизни.
Накануне осенних школьных каникул Никита пригласил меня в путешествие, купив для нас путевку на двоих в Чехию. Автобусный тур был недельный, и я как раз могла отвезти сына к маме, чтобы немного отдохнуть и переключиться со своих бесконечных проблем на что-то интересное и красивое, тем более в компании человека, который к этому времени стал для меня близким. Да, так бывает. Никита таки добился от меня взаимности.
В день отъезда мы поехали отгонять его машину в гараж, находившийся в одном из гаражных комплексов за кольцевой. Гараж был основательный, кирпичный, построенный на совесть, ухоженный. Никита открыл гаражные двери, я вышла из машины и тихо топталась неподалеку, ожидая, когда он закончит свои дела. Но Никита неожиданно позвал меня внутрь, видимо, желая похвастаться, как он там все красиво обустроил.
Надо сказать, что я впервые оказалась в гараже, у нас никогда не было своей машины, и я понятия не имела о том, как он устроен и что там внутри бывает. А уж о том, что в них бывают ямы, над которыми и ставится-то машина, я даже не подозревала. На мою беду, эта самая яма у него была накрыта большими картонными упаковочными листами из-под холодильников. Что ж мне кругами-то ходить? На зов Никиты я, гордо подняв голову, пошла ровно по центру коробок, по центру ямы, рухнув с трехметровой высоты на лежавшие на дне кирпичи...
Раздался громкий крик Никиты, а я, сидя на кирпичах и зажимая хлеставшую из пальца на руке кровь, пыталась его успокоить:
— Ничего страшного, Никита. Все в порядке. Кровь только вот.
Никита, белый как молоко, лихорадочно поставил лестницу и вытащил меня наверх. Мы перебинтовали палец, немного успокоились, и я поняла, что со мной ничего страшного не случилось: спасло длинное кожаное пальто с толстой подкладкой, смягчив основной удар, пришедшийся как раз на мою пятую точку.
В романтическое путешествие я отправилась с перевязанным пальцем и черной от синяков задницей — в самый раз для любовных утех с кавалером.
Это была моя первая развлекательная поездка за рубеж, без огроменных торб, ночевок в автобусе и замерзаний на рынках Польши. Это было путешествие налегке, с экскурсиями и ужинами в ресторанах, проживанием в хороших гостиницах и вечерними прогулками по Праге и Карловым Варам. Впервые в моей нищей жизни забрезжил светлый лучик надежды на то, что когда-нибудь все будет иначе и я наконец обрету надежное мужское плечо рядом.

***
В один из весенних дней, уже в конце рабочего дня, раздался телефонный звонок. Никита сообщил, что приехал к институту и ждет меня у выхода.
Встретившись, мы отправились поужинать в ближайшее кафе «Фламинго», при этом я сразу заметила, что мужчина немного нервничает.
Расположившись за столиком, мы пытались о чем-то говорить, но разговор почему-то не клеился, в воздухе будто бы висела какая-то напряженность. И только когда нам принесли салаты, он решился-таки начать разговор, а я, отложив вилку с ножом в сторону, напряглась, приготовившись слушать.
— Знаешь, Кирочка, — начал Никита, — кое-что произошло… и это встало преградой между нами.
— Что случилось, — перепугалась я.
Никита попытался перехватить мой взгляд, но посмотреть мне в глаза так и не смог:
— И этот разговор даётся мне тяжело, ну… — он запнулся, но, собравшись с духом, продолжил:
— Я не смогу оставить свою жену, я не смогу уйти из семьи. И нашим планам не суждено сбыться. Нам придется расстаться. Моя жена заболела, у нее обнаружили опухоль в голове. Ей плохо. Очень. И я должен быть рядом с ней.
Он опустил глаза и накрыл мою руку своей ладонью.
Хоть в зале и играла тихая фоновая музыка, я не слышала ничего, кроме последних слов этого человека, который сидел напротив меня и который с каждой секундой становился от меня все дальше и дальше, мгновенно превращаясь в незнакомца. А он продолжал:
— Мне настолько тяжело сейчас, что в это воскресенье я даже был в церкви, покаялся и принял причастие… Я дал слово Господу, что буду верен своей жене, с которой, ты знаешь, мы повенчаны.
Я не поверила ему. Сидела и думала: «Кто это только что сказал? Это Никита? Никита, который сам меня добивался, уговаривал, преследовал звонками и таки добился взаимности? Это он? А я ведь действительно не хотела этих отношений, в первую встречу он мне не понравился. И не только своей слащавостью, меня вообще в нем что-то настораживало… Зачем все это было начинать и уговаривать меня? Зачем он сбил меня с толку?» В общем, я ему не поверила совсем, решив, что он просто нашел повод расстаться, поэтому, очнувшись от шоковой пелены, я не стала ждать, пока он рассчитается с официантом за несъеденный ужин. Никита просил подождать, останавливал, уговаривал, но я уже не хотела ни видеть его самого, ни слышать его мягкий голос, в одну секунду ставший для меня жутко противным. В одно мгновение для меня перестал существовать и этот человек, и его просьбы — все, что с ним было связано. Да, к этому времени я научилась быть резкой: у меня были хорошие учителя…
Я прошла в гардероб, забрала свои вещи и поспешила вон и из этого кафе, и из жизни бывшего «будущего мужа». Хорошо зная этот район, я специально пошла во внутренний дворик так, чтобы Никита не смог догнать меня на машине. Моё состояние было похоже на то, когда я узнала об измене Дмитрия. Глухое чувство разочарования не только в этом человеке и не только в Дмитрии. Мне казалось, что теперь я разочарована во всех мужчинах планеты. Тихие слёзы на щеках смешивались с каплями вдруг заморосившего дождя.
Я очень долго шла пешком, специально не садясь в троллейбус, чтобы немножко остыть и привести свои мысли в порядок. В голове же возникли и навязчиво крутились слова из романса, который пела героиня фильма «Ирония судьбы, или С лёгким паром»: "Благословляю вас. Благословляю вас. На все четыре стороны…"
Когда я наконец оказалась дома, почему-то ни слёз, ни горечи уже не осталось. В этот момент я поставила неписанную точку на отношениях с мужчинами в моей жизни. Мне казалось, что больше я не взгляну ни на одного из них, мне больше не хотелось никого, ничего и никогда.
А Никита пытался звонить, но говорить с ним я не хотела. На определителе номера, я видела, что звонил именно он, но трубку не брала. У меня будто кнопку нажали и выключили напрочь доверие к мужчинам.
И лишь спустя несколько месяцев я все-таки ответила на его звонок. Никита еще раз рассказал мне о болезни его жены и о том, как проходит ее лечение.
И потом еще долгое время он звонил мне, я по-прежнему слышала в его голосе тёплые нотки, но меня это уже не интересовало. Никак. Что называется, перегорело.


   Простояв в исполкомовской очереди на жильё полновесных 13 лет, я в очередной раз явилась туда на ежегодную сверку, где мне наконец-то сообщили, что я имею право не только на жилищный кредит, но и на безвозмездную субсидию, которую выдавали только молодым семьям, коей я и являлась, хоть и без мужа. Аллилуйя! Также мне рассказали, что строительная компания МАПИД строит дом в Малиновке, где есть еще свободные квартиры. Моему счастью не было предела! Наконец-то у меня будет своя квартира! Наконец-то!
   Я быстренько заключила договор на долевое строительство, а потом бегала по городу, собирая различные справки. И начала готовиться к переезду в собственное жильё. Денег, вырученных от продажи дома в Колодищах, еле-еле хватило на астрономически большой первый взнос, пришлось оформлять кредит на 20 лет. Но я ж оптимистка, поэтому решила — как-нибудь выплачу, с Божьей помощью.
   Переехать мне помогли «несостоявшиеся кавалеры» из института — мои глубокоуважаемые сотрудники института. Мужчины, искренне желавшие помочь мне, с удовольствием откликнулись на мою просьбу, нашли грузовую машину, собрались в назначенный июньский день и очень оперативно перевезли наши скромные пожитки в новенькую квартирку. Сказать, что я была счастлива — не сказать ни-че-го. Это была эйфория — итог всех моих мучений, страданий и вера в то, что дальше у нас с сыном всё будет хорошо.

В нашей жизни начинался совершенно новый период жизни, жизни в собственном жилье и в новом — уже XXI веке.

Продолжение следует.