Прощание с армией

Отзвучал звон бокалов с шампанским, и наступил 1995 год. Этот год мог принести большие изменения в мою жизнь, так как мне должно было исполниться 45 лет. Дело в том, что я был подполковником, а для офицера в этом звании предельный возраст пребывания на действительной военной службе описывается формулой 45+5. Это значит, что до 45 лет ты можешь служить спокойно, а чтобы продлить службу до 50 лет, нужен приказ Министра Обороны. Но приказ Министра возникает не на пустом месте. В воинской части, в которой ты служишь, должны быть подготовлены, подписаны и отправлены по команде соответствующие документы. В любом случае командир части в явной или неявной форме должен задать вопрос офицеру: «Хочешь ли ты служить дальше?» Если офицер подготовил себе хороший вариант продолжения карьеры на гражданке, то он давал на этот вопрос отрицательный ответ, и на этом все заканчивалось. У меня же в тот момент не было таких вариантов, поэтому я занял выжидательную позицию, в глубине души я надеялся, что мне еще дадут послужить, а если это не случится, то тогда и будем думать.

Не могу не отметить такой момент. В конце 1994 года по всем частям была разослана директива МО, в которой говорилось, что на 1995 год «плюсы» не работают. Все офицеры, подлежащие увольнению по возрасту, должны быть уволены, Уже на следующий, 1996 год эта директива Министра Обороны была отменена, и разрешили офицерам продлевать срок службы. Об этом я узнал через пару лет совершенно случайно, от сотрудника соседнего отдела нашего Управления Гордиенко Николая Степановича, которого я встретил в Щелково на автобусной остановке. Он был в военной форме, и, естественно, я задал ему вопрос: «А что, ты еще служишь?» В ответ он и выдал мне эту информацию. В отличие от меня он родился на год раньше, и поступил в военное училище на год раньше, его эта злосчастная директива не затронула. Можно было бы посетовать на несправедливость судьбы, но ладно, замнем.

Для любого офицера, прослужившего много лет в 30-м Институте, при увольнении возникала дилемма — искать новую работу на гражданке или остаться в Институте гражданским научным сотрудником. Второй вариант, как правило, выбирали начальники — это уровень начальника Управления, его зама, начальников отдела. У гражданского научного сотрудника работа спокойная, не надо мотаться по командировкам, да и производственная загрузка существенно меньше. Я знаю, что считать деньги в чужом кармане нехорошо, но тем не менее, с учетом надбавок за ученое звание и ученую степень реально можно было получать более 400 рублей в месяц, что в СССР было высокой зарплатой. В любом случае, человек, который оставался в Институте гражданским научным сотрудником, от зарплаты плюс пенсии имел больше, чем когда был офицером, от денежного довольствия. Если бы я принял внутреннее решение, что хочу остаться и дальше работать в Институте, то нужно было обратиться заблаговременно к начальнику отдела, чтобы он «выбил» под тебя клетку. А там уже как повезет, будет клетка (в штатном расписании) — останешься, не будет - ну извини. Это, так сказать, чисто меркантильные соображения, но кроме них были и моральные вопросы. За то время, что я прослужил в Институте, бывали такие ситуации, когда мне просто наплевали в душу. Случаи весьма любопытные, я надеюсь, что мне еще предоставится возможность изложить их в своих рассказах. Вот неоднократно обдумав все стороны вопроса, я пришел к твердому решению, что не буду даже пробовать остаться в Институте в статусе отставника. 45 лет — это еще не старость, и надо начать жизнь с чистого листа, или как любят говорить за границей, принять от жизни новый вызов. Да, где-то внутри был такой холодок: «Интересно, как оно там сложится, смогу ли я преодолеть все преграды?»

При этом я свое будущее не пустил на самотек. В 1994 году в нашем отделе появились первые два персональных компьютера, по современным меркам таких примитивных! У меня уже был определенный задел в компьютерных вопросах, я знал алгоритмический язык PL-1 и достаточно уверенно проводил расчеты на «больших» машинах — ЕС ЭВМ. Поскольку было понятно, что наступает эра персональных ЭВМ, то я решил связать свое будущее с ними, а для этого углубить свои знания в этой области. Я поехал в Москву, на Савеловский рынок, долго копался в компьютерной литературе и купил три книги — одну по «железу» и две по программному обеспечению.

Но судьба не дала мне возможности жить спокойно и методично повышать свою компьютерную грамотность. В самом конце 1994 года, как я уже написал выше,  в институт поступила директива из Генерального Штаба о том, что продление службы, вот эти пресловутые «+5» отменяются впредь до особого распоряжения. В переводе на обычный человеческий язык это означало, что нельзя посылать представления на продление — они даже рассматриваться не будут. Для меня лично это означало только одно — даже в самом благоприятном случае 31 декабря я должен последний раз выйти за ворота воинской части в офицерской форме. Исходя из этого, нужно было обдумать и найти решение двух вопросов. Во-первых, нужно было учесть все нюансы, чтобы получить льготы и преференции, полагающиеся при увольнении. В 1995 году еще были сильны правила и нормы, сформировавшиеся в Советской Армии за годы социализма, поэтому я не видел особых трудностей в реализации этого вопроса. Позднее, уже в гражданской жизни был у меня коллега, который увольнялся из армии в 2003 году. Тогда развал армии дошел до такой степени, что нужно было обращаться в суд, чтобы получить от Министерства Обороны то, что тебе положено по закону. Во-вторых, и это главное, нужно было определиться с тем, какой путь избрать в гражданской жизни. По первому вопросу в качестве примера расскажу, что существовал такой порядок, что за три года до увольнения можно было вместо вещевого довольствия в натуральном виде получить денежную компенсацию, для этого надо было всего лишь вовремя обратиться в вещевой отдел. А за три года накопилась неплохая сумма!

Но был один вопрос, более серьезный в финансовом плане. С формальной точки зрения, если выполнять букву закона, то на следующий день после твоего 45-летия мог быть подписан приказ Министра Обороны о твоем увольнении. В этом плане мне «не повезло» - я родился в январе. А, с другой стороны, чтобы получить прибавку, очередные 3% к пенсии, нужно было, чтобы тот самый приказ был подписан позднее дня моего зачисления на действительную военную службу, то есть после 16 августа. Конечно, я мог самостоятельно обратиться с этой просьбой в отдел кадров института, но совсем недавно начальник отдела кадров у нас сменился, и о новом начальнике ходили нехорошие слухи, что он большой формалист, и договориться с ним почти невозможно. Конечно, в этой ситуации я загрустил, но, как это иногда бывает в жизни, решение этого вопроса пришло оттуда, откуда я не мог и ожидать.

Иду я как-то по коридору, а навстречу мне — начальник нашего 3-го Управления полковник Гладилин Александр Андреевич. Он остановился,  поздоровался со мной за руку и говорит: «Мне доложили, что ты в этом году по плану подлежишь увольнению. В связи с этим, есть ли у тебя какие-нибудь просьбы или пожелания к командованию?» Я мгновенно сообразил, что вот он, самый подходящий случай и рассказал Гладилину о том, что у меня «ножницы» между днем рождения и днем призыва. Он сказал, что не видит в этом проблемы и обещал помочь. И он действительно помог, приказ Министра обороны пришел в институт даже с небольшим запасом, так что с учетом недели на сдачу дел и оформление обходного листа я был исключен из списков части 15 сентября и получил свои заветные 3%. И еще один показательный «разговор в коридоре» состоялся у меня с Гладилиным через пару месяцев. Он сообщил мне, чтобы я не волновался - мою просьбу он выполнил, и раньше сентября меня не уволят. Затем он спросил: «А вообще ты определился с планами на гражданскую жизнь, работу себе уже подыскал?» Я ответил, что я поисками работы еще не занимаюсь, так как сильно занят — в тот момент я был ответственным исполнителем одной серьезной НИР и именно в сентябре должен был выпустить итоговый отчет. Дальше был еще какой-то обмен репликами, я его точно не помню, да он и не важен в контексте моего повествования. Важную часть разговора я передам своими словами. Узнав, что я еще не нашел работу, он сказал, что один его знакомый ищет надежного, проверенного человека, и зарплату обещает 300 долларов в рублевом эквиваленте. Я без раздумий отказался, аргументировав тем, что буду искать работу с зарплатой в районе 450 американских президентов. Сейчас мне самому неудобно читать эти строки. Значит, тогда 450 долларов, это был предел моих мечтаний, я полагал, что на 450 д. плюс военная пенсия я смогу как сыр в масле кататься. Как же я был наивен! А с другой стороны, за прошедшие 40 лет из-за инфляции масштаб рублевых цен в стране настолько изменился, что сейчас на такие деньги в крупных городах (особенно в Москве) не прожить, - это будет уже за чертой бедности.

Вспомнил я и еще один «разговор в коридоре» с моим командиром. Дело в том, что пару лет назад наш отдел кадров проморгал и не оформил на меня представление к медали «За безупречную службу» I степени. Вот я и обратился к Гладилину с просьбой, нельзя ли это упущение исправить. Он ответил, что уже поздно, так как мое личное дело ушло в Главный Штаб ВВС, а без личного дела нельзя написать представление. За медалью посоветовал мне обращаться после увольнения в военкомат по месту жительства.

Вообще, могу сказать, что после 28 лет службы в армии Александр Андреевич Гладилин, - это мой командир, о котором у меня остались самые теплые воспоминания, без преувеличения, душевный человек. Хочу подчеркнуть, что в каком-то смысле он был уникальный командир. Но чтобы пояснить свою мысль, нужно рассказать о некоторых событиях подробно. 16 января 1986 года должен был состояться первый юбилей Института — 25 лет со дня основания. Естественно, по этому поводу Политотдел Института кинул клич в народные массы: «Подавайте ваши предложения по торжественной встрече нашего юбилея». Среди множества предложений было и такое — встретить Новый, 1986 год, самодеятельным капустником. Кто служил в армии, знает, что Политические органы и юмор — понятия, как бы несовместимые. Но в данном случае, хоть это может и показаться странным, но Политотдел это предложение одобрил, и работа закипела. Каждое из Управлений, а их было четыре, должно было подготовить самостоятельную программу примерно на 15 минут. Творческий коллектив нашего Управления решил поставить программу по мотивам сказки «Белоснежка и семь гномов». Я тоже участвовал в этом действе, мне досталась роль четвертого гнома. В роли художественного руководителя выступал младший научный сотрудник Валерий Тихвинский. Он появлялся на репетиции с кипой листов рукописного текста и раздавал нам наши роли. На какой-то из репетиций у меня возник резонный вопрос, а кто является автором сценария нашего капустника. Когда я задал этот вопрос Тихвинскому, он под каким-то предлогом отказался на него отвечать. Но этот вопрос никак не выходил у меня из головы. В один прекрасный день, случайно проходя по коридору, я увидел как Тихвинский с кипой этих листов постучавшись, заходит в кабинет Гладилина. Вот это поворот, на следующей репетиции я отвел Тихвинского в сторонку и задал прямой вопрос: «Автором сценария является Гладилин?» Он одернул меня и сказал всего одно слово: «Молчи». Так что у меня есть серьезные основания полагать, что автором сценария действительно был Гладилин. И где вы еще встречали, чтобы командир части, кандидат технических наук и полковник [!] в свободное от службы время писал сценарии для капустников? 

Тот, кто служил в то время, помнит, что уже начались задержки с выплатой денежного довольствия и военнослужащим и гражданским сотрудникам. До перестройки у нас была финансовая стабильность, мы знали, что в любую погоду 13 числа каждого месяца нам выплатят причитающееся. И вы, и ваша жена могли планировать все семейные расходы. А теперь стала такая ситуация, что 13 числа начфин поехал в банк, а там ему говорят: «Денег нет, приезжайте завтра». А могла быть и немного другая ситуация, что не дают заказанную сумму целиком, а допустим, одну треть от нее, а остальное, опять-таки, завтра. Начфин возвращается и делает объявление, что сегодня дадим деньги только первому Управлению. Кроме этого, начала раскручиваться инфляция, цены поползли вверх. Офицерского довольствия стало не хватать на содержание семьи. В некоторых отделах офицеры договаривались со своими начальниками, чтобы те закрывали глаза на подработку. Могу привести конкретный пример, у меня был хороший знакомый в плановом отделе, Александр Суворов. Он ночами где-то дежурил, утром появлялся в отделе, докладывал начальнику, что он жив-здоров и шел домой отсыпаться. Но мне такой вариант был недоступен, во-первых, у меня была персональная работа, которую нельзя было переложить на кого-то, во-вторых, скажу откровенно, мой начальник был не из смелых людей и никогда не пошел бы на это.

Хочу упомянуть еще об одной стороне нашей тогдашней жизни. Как ни странно, вышел приказ Министра Обороны о том, что в год, предшествующий увольнению, офицер мог в рабочее время посещать различные курсы, предназначенные для его адаптации к гражданской жизни. Там офицера готовили к жизни в условиях не социалистической плановой экономики, а нарождающейся в стране рыночной капиталистической экономики. Эти курсы были и у нас в Щелково, они оказались очень полезны для тех, кто хотел попробовать свои силы в каком-нибудь мелком бизнесе, например организовать кооператив. Но самое интересное я прочитал в местной газете «Щелковчанка», оказывается эти курсы, которые для слушателей были бесплатные,  финансировались Военно-Воздушными Силами ее Высочества королевы Великобритании! Вот это была помощь, откуда ее совсем нельзя было ожидать. Курсы проводились в помещении одного Щелковского бывшего техникума, который уже успели переименовать в колледж, так что даже в Москву ездить не надо было. Я бы с удовольствием отучился на этих курсах. Они были бы мне полезны даже в том случае, если я после увольнения из армии и не пошел в мелкий бизнес. Но я был так загружен по работе, что ни о каких курсах и речи не могло быть.

Еще на год увольнения стояла одна задача, техническая, но ее тоже надо было спланировать и осуществить. Я имею в виду, что нужно было сходить в очередной отпуск за 1995 год, и сходить так, чтобы это не помешало моим обязанностям ответственного исполнителя по выпуску итогового отчета по НИР. Этот пункт программы я успешно выполнил и съездил с супругой в военный санаторий.

И, конечно, нельзя не затронуть такой момент, как «фуршет» в отделе по поводу моего увольнения. 1995-й год, без преувеличения, голодное время, именно по этому я взял слово фуршет в кавычки. Собрались 15 сентября, в последний день моего пребывания на военной службе, в обеденное время в комнате, которую занимала наша лаборатория. Сдвинули вместе три письменных стола, накрыли их лентами распечаток ЭВМ, которых у нас было в избытке, они у нас были вместо скатерти. Я заранее договорился с буфетчицей, под заказ в столовой военторга сделали штук 40 пирожных эклер, но это были не такие эклеры, которые каждый из вас ел в своей жизни — они были очень маленькие, взрослому человеку два раза укусить. Моя супруга, Ира, работала вместе со мной в одном отделе, мы принесли из дома купленную по случаю бутылку коньяка, пачку дефицитного чая «Три слона» и сахар. Вот, собственно, и все убранство нашего стола. Были выступления, говорили мне напутственные слова, желали успехов в гражданской жизни. Подарили мне по случаю увольнения очень популярную тогда всеволновую активную телевизионную антенну — четыре вибратора в форме буквы «х» и решетчатый рефлектор, я сам попросил заранее об этом подарке. Посидели мы обеденный перерыв, потом все быстро убрали, столы расставили по местам, а я достал из сейфа рабочую папку с отчетом и пошел по начальникам дальше - подписывать отчет.

Так что — история окончена, и можно опускать занавес? Отнюдь нет, это была присказка, сказка будет впереди. Начало лета 1995 года, я сижу за своим письменным столом. Передо мной лежит секретная рабочая тетрадь, я пытаюсь излагать на бумаге свои мысли. Внезапно раздается телефонная трель. Снимаю трубку: «Слушаю, Арбичев». В трубке грубый и даже немного раздраженный голос: «Начмед. Ты в госпиталь ложиться будешь?» Я по характеру человек несколько медлительный, на задаваемые вопросы отвечать не спешу, сначала надо подумать. Но здесь я мгновенно, таким же грубоватым тоном отвечаю: «Буду!» В ответ такое же лаконичное: «Жди», - и трубка брошена. Здесь надо дать пояснения, иначе подтекст этого блиц-разговора будет непонятен читателю. Сотрудникам нашего Института крупно повезло с медицинским обеспечением. В то время, как гарнизонная поликлиника обеспечивала сотни военнослужащих крупного гарнизона, у нас была собственная неплохая поликлиника с профильными специалистами, рентгеновским кабинетом, аптекой с бесплатными лекарствами. Ее работа была налажена, один или два раза в год проводилась диспансеризация всего офицерского состава.

Казалось бы — живи и радуйся. Но, как и многие другие вещи в СССР, диспансеризация во многом проводилась формально. У меня нет какой-то статистики, я могу говорить только за себя. Моя работа в Институте была сопряжена с постоянным стрессом. Я почти всегда был ответственным исполнителем в какой-то НИР, а иногда и сразу в нескольких. Эта должность подразумевала ответственность за выдачу отчета в срок, и часто написание и оформление отчета проходили в условиях цейтнота. Естественно, во время диспансеризации я жаловался своему терапевту на плохое самочувствие. В ответ я слышал только смешки, дескать кардиограмма у тебя хорошая, так что на самочувствие грех жаловаться. Чтобы как-то отреагировать на мои жалобы, она просто выписывала пузырек корвалола и считала вопрос закрытым. Как следствие такого подхода мы имели за 23 года службы в статусе офицера такое положение, что я ни разу не направлялся в военный госпиталь на углубленное обследование. Так что решение, принятое мной во время телефонного разговора с начмедом, на первый взгляд, явно спонтанное, на самом деле являлось резонным и обоснованным.

Проходит пару дней, снова в телефоне раздается тот же голос с тем же выражением: «Начмед. Зайди за направлением». Убираю в сейф рабочую папку, надеваю фуражку — поликлиника находится в другом корпусе, через дорогу. Пришел в кабинет к начмеду, поздоровался. Он протянул мне заполненный бланк: «Завтра до обеда должен быть в госпитале». Я поблагодарил его, взял бланк и вышел в коридор. Там стал внимательно читать направление. И здесь меня ожидало жестокое разочарование — это было направление в гарнизонный госпиталь в Монино! Я-то надеялся, что меня направят в ЦНИАГ — Центральный Авиационный госпиталь в Москве. Но моей надежде на углубленное обследование здоровья не суждено было осуществиться. Госпиталь в Монино — пара отделений, маленькое здание довоенной постройки, минимум врачей, отсутствие современного медицинского оборудования. Начмед ловко обвел меня вокруг пальца. Но дело сделано, мне пришлось смириться с тем, что придется ехать в Монино.

После окончания рабочего дня я вернулся домой. Остаток дня мы с женой провели в хлопотах, собрали большую дорожную сумку разных вещей, чтобы пребывание в госпитале было более-менее комфортным. Наутро я двинулся в дорогу. Когда я прибыл на станцию Щелково, в голове было легкое ощущение какой-то необычности. Ведь обычно я уезжал из Щелково в сторону Москвы, а сегодня надо было идти на другую платформу и ехать в противоположную сторону. Сел в электричку и минут через 20 был в Монино. Найти госпиталь мне было не сложно, хоть я в нем ни разу до этого не был, но в Монино я ориентировался неплохо. Оформление прошло быстро, и вот я уже в палате. Палата на 4 койко-места, длинная и узкая, как пенал. Мне досталась койка слева у входа в палату. Это хорошо, решил я, по крайней мере, я не попаду под сквозняк из окна, как тогда в Ахтубинске. Из всех обитателей палаты я был единственный действующий офицер, остальные трое были военные пенсионеры, естественно, гораздо старше меня по возрасту. Компания подобралась интеллигентная, ваш покорный слуга — научный сотрудник, мои соседи — профессорско-преподавательский состав Академии Гагарина, в палате можно было проводить научные семинары. Хочу привести пример, что я извлек пользу из этого общения, даже в каких-то житейских мелочах. Я обратил внимание на то, что мой сосед на койке напротив меня бреется станком, я же к своим 45 годам брился только электробритвой. Улучив момент, я поинтересовался у соседа, почему он бреется станком. Он дал мне развернутый ответ, разложил по полочкам, почему станок удобнее электробритвы. Я обдумал на досуге его аргументацию и решил, что надо попробовать тоже бриться станком. Попробовал, мне понравилось, и в результате я по сегодняшний день бреюсь станком.

Тем временем, деятельность по изучению моего организма разворачивалась ни шатко, ни валко. В госпитале никто никуда не торопился, если какое-то обследование не успели сделать сегодня, не беда — сделаем завтра. Со стороны посмотреть, какое-то сонное царство. И вот обитаю я в госпитале в таком режиме, как на курорте, и приходит такой момент, когда мне надо делать ЭКГ под физической нагрузкой, или по научному тредмил-тест. И тут выясняется (для меня), что в Монинском госпитале нет соответствующего оборудования. Не беда, можно свозить пациента в другой госпиталь, где такое оборудование есть. Но я второй раз жестоко ошибся, в этом госпитале не было даже санитарной машины! Главная медсестра позвонила в Чкаловский госпиталь и договорилась о проведении процедуры. В назначенный день мне выдали мою военную форму и сказали, мол езжай своим ходом, на электричке. При этом вручили большой наглухо заклееный пакет из краповой бумаги. В нем лежала моя история болезни, не дай бог, я в нее загляну и что-то прочитаю. Прямо государственная тайна. Местонахождение госпиталя на Чкаловской мне было хорошо, даже слишком хорошо, известно, поскольку я годами ходил мимо его здания на обед в кафе «Восток». Пришел в госпиталь, нашел нужное помещение, очереди не было, здесь меня уже ждали. Постучался, зашел внутрь. То, что я там увидел, вызвало у меня, как радиоинженера, неподдельный интерес, даже изумление. Представьте себе, большая комната, целая зала, а в ее центре находится клетка из мелкоячеистой металлической сетки. По научному такое сооружение называется экранированная комната. Я сразу догадался, зачем она здесь нужна. Напротив госпиталя через дорогу находилась мощная широковещательная радиостанция. В госпитале от ее излучения шла такая сильная наводка, что не мог правильно работать ни один кардиограф. Вот для защиты от наводок и построили экранированную комнату.

Я вручил медсестре запечатанный пакет, прямо как Джеймс Бонд. Она взрезала пакет, достала историю болезни и внимательно с ней ознакомилась. Затем началось само действо. По ее команде я разделся до пояса (в армии это называется с голым торсом) и зашел внутрь клетки. Надо сказать, что за всю мою предшествующую жизнь я ни разу не проходил подобную процедуру, поэтому мне все было в новинку. Те, кто посещает фитнес, меня сразу поймут. По внешнему виду это сооружение сильно смахивало на велотренажер. Я снял обувь и оседлал железного коня. У меня на груди установили датчики, и обследование началось. Надо крутить педали с определенным усилием, чтобы стрелка на приборе, напоминающем автомобильный спидометр, указывала на определенное деление на шкале. В это время из самописца вылезает лента с твоей кардиограммой. Эта процедура повторяется несколько раз с все большей нагрузкой. Во время заключительного прогона педали приходится крутить изо всех сил, и дышишь как паровоз. Наконец, процедура окончена, от тебя отсоединяют провода и дают разрешение покинуть экранированную комнату. Но полученные данные еще нужно обработать. Я одеваюсь, привожу себя в приличный вид и выхожу в коридор. После определенного ожидания, которое под конец становится томительным, из кабинета выходит медсестра и с непроницаемым лицом вручает мне снова запечатанный пакет. Вот так вот, что у меня там нашли, мне знать не положено. Проделываю тот же путь, только в обратном направлении, и примерно через час прибываю в Монинский госпиталь.

После того, как я отдал пакет лечащему врачу, моя жизнь в госпитале продолжилась прежним порядком, были еще какие-то обследования. Через пару дней в неурочное время (то есть, не время планового врачебного обхода) в палату заглядывает моя лечащий врач и просит меня выйти в коридор. Я думал, что она пригласит меня в ординаторскую для какого-то разговора, но она отвела меня в закуток в коридоре, где практически никто не ходил. Нетрудно было догадаться, что ей нужно было поговорить со мной строго конфиденциально, без свидетелей. Говорила она более тихим голосом, чем разговаривала со мной обычно, и вообще, ее выражение лица и поведение создавало некую нервозность, ощущение необычности и значительности происходящего. Начала она с уведомления меня, что все результаты обследований ею обработаны, и в черновике заключение военно-врачебной комиссии подготовлено. Вот она и пригласила меня на разговор, чтобы ознакомить с предполагаемым заключением. Начала она ознакомление с окончательного диагноза, который начинался словами: «Ишемическая болезнь сердца». Если эта фраза не то, чтобы была знакома мне, но хотя бы была на слуху, то дальнейшие три строчки медицинских терминов мне абсолютно ни о чем не говорили. Они просто давили на психику своей массой. Следующий пункт заключения гласил: «Заболевание получено при прохождении военной службы». Здесь как-бы Капитан Очевидность — а где еще я мог получить это заболевание после 28 лет нахождения в армии?

На этом месте я должен сделать лирическое отступление. К своему стыду должен признаться, что прослужив в армии 28 лет, я был совершенно безграмотным в вопросах военной медицины. Когда мне позвонил начмед и спросил, буду ли я ложиться в госпиталь, я в самом общем виде думал, что как-то проверят мое здоровье, и совершенно не представлял того, что эта проверка закончится составлением документа, имеющего серьезное юридическое значение для моего увольнения с действительной военной службы в запас, да и для моей последующей гражданской жизни.

Но вернемся к разговору с лечащим врачом. Она открыла книгу на той странице, где у нее лежала закладка. Эта страница была сильно потрепана, видно было, что ее каждый день мусолили пальцем. Как оказалось, это был приказ Министра Обороны СССР, который определял всю деятельность военно-врачебных комиссий в Советской Армии. Она стала тыкать пальцем в какой-то пункт приказа и объяснять мне, что с моим заболеванием я попадаю в следующую категорию: « Не годен к военной службе в мирное время, годен ограниченно к военной службе в особый период». Далее она сказала еще одну фразу, которую я не могу воспроизвести дословно, но смысл был примерно такой: «Я конечно понимаю, что для вас предпочтительным было бы попасть в другую категорию, согласно которой вы не годны к военной службе при любых условиях, но по приказу я это написать не могу». Она сказала эту фразу многозначительным тоном, замолчала и с немым вопросом в глазах уставилась на меня. Я написал выше, что с юридической точки зрения я приехал в госпиталь абсолютно неподготовленным, а тут мне говорят нечто совершенно неожиданное для меня и через пару секунд требуют от меня какого-то судьбоносного решения. Я совсем растерялся и только промямлил тихим голосом: «Ну я не знаю, как положено по приказу, так и пишите». Она сразу изменилась в лице, мне показалось, что она потеряла ко мне всякий интерес, захлопнула приказ, дала мне понять, что аудиенция окончена, и улетела в ординаторскую.

Сейчас, так сказать, с высоты своего жизненного опыта я понимаю, что незначительные отличия в построении казенных фраз на самом деле имели для моей последующей гражданской жизни большое значение. Я должен был находиться в запасе с момента увольнения с действительной военной службы и до того момента, когда мне исполнилось бы 60 лет, а это не много и не мало, а целых пятнадцать лет жизни. С полученной формулировкой «годен ограниченно» в военное время меня могли призвать только в какую-нибудь нестроевую часть, например на авиаремонтный завод, где я в цеху ремонтировал бы боевые самолеты. И второй нюанс состоит в том, что меня не могли призвать на сборы запасников, на которых тоже мало хорошего. Не надо думать, что повторный призыв на действительную военную службу из запаса является чем-то маловероятным, о чем не стоит и упоминать. Мой отец был уволен в запас в 1946 году, а в 1952 году его снова призвали, и он отслужил еще 4 года. Даже неправильно так говорить, это не он отслужил, это мы все — отец, мать и я, народившийся уже к тому времени, отслужили 4 года «на точке», где даже промышленного электроснабжения не было. Недалеко от дома тарахтел движок, лампочка в комнате моргала, а в 23 часа движок вообще выключали, и хорошо, если в комнату светила луна, можно было что-то разглядеть. Эти четыре года определили мой характер и пробелы в моем развитии как личности, но это тема для отдельного рассказа.

На следующий день меня выписали. Часть документов мне снова выдали в запечатанном конверте, как позднее я узнал, менее ценные, а другую часть отправили по почте (фельдсвязью). Мысленно я попрощался с Монинским военным госпиталем и пожелал себе никогда больше сюда не попадать, Я переоделся в военную форму, собрал все свои вещи в объемную сумку и пошел на станцию. Здесь мне немного не повезло, для подавляющего большинства электричек станция Монино является конечной. Состав приходит из Москвы, «отдыхает» минут 25, и только потом отправляется в обратный путь. Так вот, электричка только что пришла, я зашел в пустой вагон и с сожалением о потерянном времени стал ждать отправления. Здесь произошел некий инцидент, который не имеет непосредственного отношения к теме моего рассказа, но это тоже кусочек моей жизни, так почему бы об этом не поведать? В те годы недалеко от Монино располагалось то, что на литературном языке называется цыганский табор. Поэтому их бригады частенько «работали» в электричках, курсирующих с Ярославского вокзала. Сижу я в вагоне, через несколько минут ко мне присоединились еще пару человек. Мы сидим в разных концах пустого вагона, каждый как-то убивает время. И в этот момент в вагон входят три цыганки, они мгновенно цепким взглядом осмотрели «поле боя», переглянулись между собой, и каждая направилась к своей жертве. Одна из них села напротив меня и завела свою шарманку: «Дорогой, позолоти ручку, а я тебе всю жизнь расскажу».

Надо сказать, что с молодости я был человеком достаточно доверчивым, поэтому пару раз попадал в ситуации, когда меня разводили на деньги. Но, с другой стороны, память у меня была хорошая, и мне совсем не хотелось еще раз наступать на те же грабли. Когда-то я читал рекомендации, как надо себя вести, если пристает цыганка. Главное — не вступать ни в какие разговоры. Цыганка может оказаться хитрее и психологически переиграть вас. Поэтому я натянул на лицо маску сфинкса и уставился на нее немигающим взглядом — глаза в глаза. Через некоторое время я понял, что она не ожидала такого развития событий. Как она ни пыталась ко мне подступиться, какие хитроумные фразы ни говорила — результат был нулевой. Когда она убедилась, что ей в моем случае ничего не светит, она психанула, разразилась проклятиями, вскочила и убежала в другой вагон. Хочу высказать в заключение одну мысль - зря цыганка со мной связалась. Я не претендую на лавры Кашпировского, но какие-то таланты воздействия на людей у меня, определенно, есть. Помнится такой случай, я вышел из дома в крайне злом, даже можно сказать, взбешенном состоянии. Передо мной в нескольких шагах по тротуару в ту же сторону шла женщина. Будучи в таком настроении, я без всякой задней мысли стал сверлить взглядом ее пятку. И под моим взглядом у нее подвернулась нога!

На следующий день, придя на службу, я сразу отправился в нашу поликлинику и вручил начмеду запечатанный конверт. Он распечатал его, внимательно посмотрел документы и сказал мне: «Свободен». Теперь нужно было дождаться, когда придет вторая порция документов по почте. Когда документы пришли и попали в соответствующий отдел управления Института, для меня выяснилась одна совершенно неожиданная информация. Но сначала я хочу провести одно сравнение. Допустим, вы работаете сантехником в УК, целые дни ходите по квартирам, чините унитазы, после работы выпиваете свою законную бутылочку пива. С другой стороны, существует Нобелевский комитет, у них есть положение о присуждении Нобелевских премий по физике. Естественно, жизнь простого сантехника никак и никогда не пересекается с упомянутым выше документом. Так о чем это я? Где-то в начале 90-х впервые вышел Закон об армии. Конечно, официальное название у него было другое, более длинное, но между собой мы, офицеры, его называли именно так. Когда в военторговском книжном магазине появилась брошюра с текстом этого закона, я ее сразу купил. Не скажу, что я ее внимательно прочитал от корки до корки, но просмотрел, чтобы иметь общее представление о содержании.

В процессе знакомства с документом я увидел такой пункт, в котором говорилось, что при увольнении с военной службы военнослужащему за утерянное здоровье полагается Единовременное пособие. За болезни по списку №1 полагается 60 месячных окладов, за болезни по списку №2 — 20 месячных окладов. Поскольку за время службы я из горящего самолета не выпрыгивал, максимум, какие проблемы были у меня со здоровьем - я мог выпить стакан кефира из холодильника и получить на 3 дня освобождение от служебных обязанностей, то я считал, что положение о Единовременном пособии не имеет ко мне совершенно никакого отношения. Каково же было мое изумление, когда я узнал, что по результатам прохождения Военно-врачебной комиссии мне полагается Единовременное пособие в размере 20 окладов! В середине 90-х, когда была галопирующая инфляция, неплохая такая сумма денежных знаков очень помогла нашей семье продержаться на поверхности.

Все знают фразу о том, что бог троицу любит. Вот и у меня состоялся третий звонок и, соответственно, разговор с начмедом. В свойственном ему грубом стиле он сказал, что ему некогда, и я сам должен отвезти свои документы в Москву на утверждение. А я не сопротивлялся — лето, хорошая погода — почему бы и не прокатиться на электричке до Москвы. Сходил я в нашу поликлинику, начмед выдал мне документы, сказал адрес, куда надо подъехать, фамилию и телефон начальника, которому надо передать документы. Эта поездка кроме самого задания, которое надо было выполнить, также навеяла мне воспоминания о первых годах моего пребывания в 30-м Институте. Дело в том, что в тот период у нас еще не было собственной поликлиники, и мы были приписаны к Центральной поликлинике ВВС. Я пару раз посещал это заведение. И вот оказалось, что сейчас я еду именно в то здание, где находилась Центральная поликлиника ВВС. Пропуск мне, естественно, начмед заказать поленился. Я зашел в фойе, нашел местный телефон, набрал нужный номер, представился и назвал цель моего прибытия. Оставалось только стоять около телефона и ждать, когда ко мне выйдут. Короче говоря, вся процедура, пока ко мне вышли, пока подписали документы и вынесли их мне, заняла больше часа. Все это время я шагал из угла в угол, как тигр в клетке, в предбаннике, в котором на стене висел местный телефон. Наконец, мои мучения кончились, и мне вынесли такой желанный документ, полностью оформленный. Интересно, какой у меня от волнения был пульс, пока я ждал свой документ. Ура! Можно было идти переулками в сторону метро «Фрунзенская» и возвращаться домой с чувством выполненного долга. На следующий день, придя на службу, я отправился в финансовый отдел и вручил документы его начальнику. Настроение у меня было радостное — неужели закончились мои хождения по мукам?

В год моего увольнения из армии произошел еще один эпизод, который в какой-то степени характеризует отношения между сослуживцами в 30-м Институте. В это время начальником отдела у меня был некто по фамилии Селезнев. Я не хочу писать о нем ничего ни хорошего, ни плохого, просто хочу поскорее забыть о том, что на моем жизненном пути повстречался этот человек. Вызывает он как-то меня к себе в кабинет и ставит задачу, поскольку он сильно занят, самому на себя написать представление. Значит надо идти в отдел кадров, просить личное дело и образец для подражания. В принципе, если в части нормальные отношения между сослуживцами, то в таком написании представления нет ничего предосудительного. Да, по разным военным уставам так делать не полагается, но жизнь есть жизнь, и так часто делается. Мою задачу осложняло то, что у нас в части недавно сменился начальник отдела кадров. Прежнего начальника по фамилии Лабутин проводили на пенсию, а назначенному на его место еще нужно было завоевать авторитет на этой ох, непростой, должности. Когда я шел в сторону его кабинета, у меня было неспокойно на душе, с этим начальником я еще ни разу не сталкивался. Когда я зашел в кабинет и изложил цель своего визита, он на секунду замолчал, а его эмоциональное состояние выдали напрягшиеся желваки на скулах.

«Идите, я разберусь», - только и сказал он, и я пошел назад к себе в отдел. Я могу только догадываться, о чем разговаривал по телефону начальник отдела кадров с Селезневым. Но, тем не менее...  Через какое-то время у нас в отделе был, выражаясь современным сленгом, корпоратив. Когда мы уже заканчивали третью бутылку беленькой, Селезнев наклонился к моему уху и обиженным тоном стал объяснять, какой я нехороший человек, редиска, и как я его подставил тогда перед новым начальником отдела кадров. Я ни в коем разе не собирался его подставлять. Странный человек, этот Селезнев. Он что, думал, что я сяду в позу йога, открою верхнюю чакру, и текст представления сам снизойдет на меня свыше, только успевай записывать? Я описывал в одном из своих рассказов, как тогда в Кремово начальник строевого отдела Слава Финкельштейн сам позвал меня в свой кабинет, дал мне личное дело, рабочую тетрадь и сказал: «Пиши, только сильно не увлекайся». Можно сказать, что в случае с Селезневым каждый получил свое - то, что заслужил.

Пожалуй, это все, что я хотел рассказать о событийной стороне своего увольнения с действительной военной службы. Оценивая сейчас те события, могу сказать, что произошло это достаточно спокойно, без особой нервотрепки для меня. Даже учитывая, что финансовая система государства начала давать сбои, тем не менее, я получил свое Единовременное пособие по болезни без задержки.

P.S. Как всегда, мне не удается обойтись без постскриптума. Невозможно заставить свой мозг не думать. Не получается беспристрастно описывать какие-то события, сохранившиеся в твоей памяти. И вот к каким выводам я пришел, анализируя события тех лет. Я хочу задать читателю этого рассказа риторический вопрос, который совершенно не требует каких-то медицинских знаний, а подразумевает только капельку здравого смысла. Может быть так, что человек служил в армии 28 лет, и у него было идеальное здоровье, такое, что хоть в космос посылай, а в один прекрасный день он переступил порог военного госпиталя, и оказалось, что он «не годен к военной службе в мирное время...»? И это при том, что в его жизни не было каких-то экстремальных ситуаций, как я написал выше, он не катапультировался из горящего самолета. Думаю, что ответ напрашивается сам собой — такого не может быть. Тогда в чем причина? Мне неудобно это говорить, но я пришел к выводу, что причина в общем низком уровне медицинского обслуживания в нашей части. О себе говорить не буду, здесь всегда можно обвинить меня в предвзятости. Опишу другой случай, который лично ко мне не имеет никакого отношения. В нашем управлении служил начальник отдела полковник доктор технических наук Юрьев Артур Николаевич. Известный в научном сообществе человек, автор множества научных трудов и нескольких монографий. Все идет, казалось бы, хорошо, но в один нехороший день его госпитализируют по скорой, и через несколько дней он умирает — онкология. Этот случай в Институте имел большой резонанс, часто подобные случаи с жаром обсуждают в курилке. Так вот, не помню его фамилию, один товарищ в курилке сказал: «Она (он имел в виду терапевта Валентину Алексеевну) Юрьева упустила». А для чего тогда проводились все эти диспансеризации — для галочки?

Я прекрасно знаю крылатую фразу: «История не знает сослагательного наклонения». Но это не значит, что изучая прошлое, в данном случае, прошлое конкретного человека, мы не имеем права устанавливать зависимости одних событий от других событий, пытаться увидеть взаимосвязи между действиями, которые, на первый взгляд, не очевидны. Меня уволили из армии в возрасте 45 лет. Я задаю самому себе вопрос, при тех же самых исходных данных мог бы я уволиться раньше? Для сведения — важный рубеж для офицера наступает, когда он отслужил 25 лет, как у нас принято говорить, календарных. Например, он и его жена получают право обслуживаться в медицинских учреждениях Министерства обороны. Для меня этот рубеж наступил в 1992 году. Мог я уволиться тогда, в 1992 году? Не факт, что у меня получилось, но попробовать-то я мог?

Для этого надо было проявить инициативу. В армии предусмотрена официальная форма общения между подчиненным и начальником — рапорт. Чисто теоретически я себе это событие представляю так. 25 лет пребывания в армии у меня исполнилось 16 августа 1992 года. Заветный рапорт нужно было написать накануне и прийти с ним на службу. Как только закончилось традиционное утреннее построение, нужно было постучаться в кабинет начальника отдела, войти и положить на стол перед ним рапорт. Есть определенные требования по форме, и даже по стилю изложения к подобным документам. Я себе представляю его примерно так:
-начальнику 303 отдела,
-рапорт,
-прошу вашего ходатайства перед вышестоящим командованием о направлении меня в военный госпиталь для прохождения военно-врачебной комиссии на предмет определения пригодности к дальнейшему прохождению военной службы,
-подпись.
Скорее всего, то, что у меня нашли в 1995 году, нашли бы и в 1992, и я на три года раньше стал бы гражданским человеком. Да, здесь есть один негативный момент, выслуга была бы на 3 года меньше, соответственно пенсию я получал бы сейчас на пару тысяч рублей меньше. Но оно того стоило!

При желании автор перед своим произведением помещает эпиграф. С эпиграфом не получилось, так хочу закончить рассказ цитатой из песни любимой и уважаемой мной Эдиты Пьехи:

«С нами в юности спорить напрасно,
Все нам кажется просто и ясно.
На сомненья мы время не тратим
И за это так дорого платим».

10 июля 2024 года