Фантастика

        С Чмоней, как и со своей "мамой" Дуськой БДСМ-щицей, я чувствую себя Фридой Кало. Чувствую ярость женщины, инвалидностью судьбы намертво прикованной растяжками к одной точке. Находясь в которой всё, что ты можешь, только лишь выражать на полотне ярость, драму и обречённость безучастно наблюдать предательство. Муж талантливый развратный старик урод, от которого она зависела ввиду своей физической инвалидности и социальной изоляции, сношал и рисовал на своих полотнах голой любимую сестру Фриды. Любимая сестра после того, как её бросил муж, не нашла ничего лучшего, кроме как отобрать крохи романтических отношений у сестры-инвалидки. Муж и сестра два ничтожества, от которых Фриде не то, что не сбежать и не выгнать их из своей жизни, но ещё и зависеть от их физической помощи. Лежать на растяжках, прикованной к кровати, и знать, что твой старый урод бл@ядун сношает в другой комнате через стенку ту, в которой ты души не чаяла и она отвечает ему стонами. Двойное предательство. Предательство в квадрате, учитывая глумление над беспомощностью человека, обречённого нуждаться в уходе, всё видеть и осознавать.

        Когда я вижу влюблённые, полные томления, долгие взгляды на меня незнакомых мужчин, которым просто постоять со мной рядом за счастье, я чувствую себя Анаис Нин. Их вовлечённость в мою жизнь, глубина погружения и сопричастность вдохновляют меня. Кто-то из них живёт моей жизнью: не заводит женщину, иногда снимая напряжение с проститутками. Вместе со мной худеет и полнеет, курит и бросает курить, перестаёт и начинает выражаться нецензурно, ходит в церковь и разочаровывается в церковниках. "Я знаю, что ты не одна. Я согласен, если ты хотя бы иногда будешь со мной разговаривать. Я знаю, знаю. Просто, как друзья. Не бросай меня совсем". Трусишки Пьеро знают, кто меня "пасёт", поэтому страдают на расстоянии, поджимая яйца от страха на столько, что не прекращая страдать, не решаются за всю жизнь рискнуть отправить мне даже анонимную открытку к Дню Рождения.

         Посттравматический синдром вдавливает меня в кресло, в которое по выходным я вростаю. Мне бы рядом такого человека, как я, который заговорит зубы, станцует и споёт, будет кувыркаться и стоять на голове, чтобы только я не ушла в глубокий внутренний мир. Но, мой Котик отчасти ленится вкладываться, отчасти боится чередоваться в роли ведущего и не рискует связываться со мной в моём плохом настроении. Хотя, когда в плохом настроении он, я лезу на амбразуру под град пуль, чтобы не дать ему замкнуться в себе. Вместо того, чтобы вытягивать меня из трясины болота уныния, Котик чаще всего погружается в него вместе со мной. Так что уныние для меня непозволительная роскошь. Я не могу себе его позволить, потому что знаю, что главная Я.
         Как жить в таком пи@здеце, осознавая и понимая всё без анастезии? Как фотограф Ли Миллер, которая увлеклась кулинарией, чтобы справиться с посттравматическим синдромом после увиденного во Второй Мировой войне. У меня, правда, нет денег и времени на мои простые увлечения, потому что благодаря Чмоне я должна в нищете вопреки и несмотря зарабатывать на жизнь и бороться за возможность заработать свои копейки. В таком забитом затравленном положении не до развлечений. Диапазон возможности моих развлечений такой, как у человека в камере-одиночке или в советское время "на химии" (так называлось отбывание тюремного срока, когда человек под присмотром органов работал на вредном производстве и жил в общежитии: работа-общежитие, общежитие-работа). Мне никто не подарит абонемент в спортклуб и на танцы, как Чмониным юлям-светам-лизам-соням-колям-юрам. Так что чтение Чмониной писанины единственное из, доступных мне, бесплатных развлечений "на химии".Чему я предаюсь с озлобленной обречённостью человека, приговорённого к пожизненному заключению.