Край

Край


От автора.
Я, конечно, Вам ничего запретить не могу, но крайне не советую вникать в эту историю, если Вы не читали «Человек Гэ». В том великом произведении кроется ключ ко многим разгадкам, там спрятан шифр к изначальным апокрифическим идеям, целиком и полностью раскрыты личности великих исторических персонажей, с которых всё и началось. Вы будете в полнейшем смятении, если начнёте изучать данное произведение, не ознакомившись с предысторией. «Человек Гэ» может Вам помочь узнать, как создаются миры и смыслы, аннигилируется сущность и поддаются корректировке законы времени. Ай, да шучу я – там все бухали, а я был простывши.

1

Нога в грубом армейском сапоге толкнула плот.
- По-о-о-ошёл!
Стоящие на нём люди попа;дали, и плот медленно-медленно попятился от берега. Тот же человек взял в руки длинный шест и ещё раз оттолкнул кое-как связанные брёвна. В дни Хвостоноса все воды стремятся к Краю: ни пловцы, ни лодки не в силах совладать со стремлением вод от берега, поэтому всех отступников и буйных сумасшедших отправляли на утлых плотах именно в такие дни. Невиновных небеса должны помиловать и вернуть на берег. Но такого пока ещё не было. Нет, бывало даже плоты или их остатки возвращались, но без пассажиров, ибо между Большим отливом и Большим приливом проходит шестьдесят дней. Кучка изгоняемых (или, как говорят местные священники, «очищаемых водою») деревенских, прижимаясь друг к другу, наблюдала за тем, как отдаляется их родной берег, как расстроенные, заплаканные и все такие родные лица становятся нечёткими, как солдаты погнали людей на работы. Занимался рассвет.
- Мы умрём? – спросил, подрагивая, молодой худощавый паренёк, с головой, увенчанной чёрными кудрями. Его схватили сонного, шедшего из отхожего места в одних коротких штанах, засмотревшегося на небо в Запретную ночь Хвостоноса.
- А то как же? – ответил мужчина с разбитым лицом, у которого хватило глупости начать спорить с солдатами, - разве кто-то хоть раз вернулся, Дига?
2

- Дед! Дед! Вставай! Кто это?!
- А?
- Вон – по дороге идут!
- Ы?
- Да проснись же ты наконец! Глянь! Кто это?!
По дороге шло громадное существо, похожее на гориллу. Точнее разглядеть в колышущемся мире Андрей не мог. Вторая фигура напоминала пожилую женщину.
- Охохохец ужо мне! – подпрыгнул дед, - вот так беда!
- Что это за чудище, дед? – паниковал Суходыров.
- Жена моя, - ответил дед, содрогаясь.
- А что за старуха с ней? – попытался пошутить санитар, чтоб хоть как-то подавить панику.
- А я знаю? Баба какая-то, ведьма явно.
Суходыров мелко затрясся. Он не один год отработал в мрачном дурдоме с опасными больными, до этого принял участие в войне – его психика была закалена, и бояться он совершенно не привык, а тут…
- Дед, что делать-то?
- Молись! Что тут ещё сделаешь?! И уши! Уши заткни! Сейчас эта ведьма заклинания на нас накладывать будет!
Тут же дверь распахнулась, и вошло огромное гориллоподобное существо. Безо всякого выражения оно уставилось на Суходырова. Тут же просочилась старуха. Старуха обладала мощными бровями, упорно наползающими на глаза, а плотно сжатые губы довершали облик перманентно яростной ведьмы. Её взгляд пригвоздил Суходырова к стене. Краем глаза он видел, как дед пополз под кровать.
Старуха открыла редкозубый рот, а Суходыров воткнул в уши толстые пальцы. Он не решался закрыть глаза, а потому видел, как из злобного рта вылетали мелкие слюни, как шлёпают друг о друга морщинистые губы, как изгибается в дикой пляске язык в провале рта. Он так боялся, что в уши всё же проникнут слова заклинания, что начал громко произносить молитву.
- Отче наш, иже еси на небеси, да прибудет, эт самое… да святится имя твоё, ё-моё, да прибудет царствие твоё… и моё, наверное… Боже, останови эту ведьму! Я больше людей обижать не буду, Боже, клянусь я, я… Ну, я буду хорошим! Пусть она заткнётся!
Бабкины брови опустились ещё ниже и сошлись, превратившись в одну мохнатую седую гусеницу на морщинистом, словно кора дуба, лбу, губы её стали шлёпаться ещё яростнее друг о друга, руки начали жестикулировать. Бабка сделала шаг, Суходыров яростнее замолился.
- … и даже пить больше никогда не буду, Господи!
Бабка сделала ещё два шага.
- И, и, и вообще! – захлебнулась молитва непонятно.
Бабка подошла вплотную и положила свои руки на руки Суходырова, силясь оторвать их от ушей; горилла выдвинулась ей на помощь. Суходыров ощутил, как позорная влага побежала по его ногам, прежде чем он потерял сознание.
- Это чего это он? – спросила бабка.
- А, малахольный просто, шуток не понимает, – сказал дед, вылезая из-под кровати, а точнее – из-под застеленного нароста с каким-то углублением.
- Нет, я же ж только спросила, не донимал ли ты его своими шутками?
- Да ты рожу-то свою видала? Это ж страх!
- Ай, на свою посмотри!
Бабка достала откуда-то из глубин многочисленных юбок зеркальце и уставилась в него. Дед подошёл сзади, и уставился тоже. Он обнял бабку, и они поцеловали аккуратно друг друга, не отводя взгляд от отражения, и рассмеялись.
Суходыров открыл глаза. Рубашка осталась на нём. Больше ничего.
Он сел на полу, прислонившись к стене. Рядом виднелось влажное пятно – след отмытой позорной лужи. Дед и бабка сидели за столом, попивая что-то горячее и поедая что-то вкусно пахнущее, шушукаясь и хихикая. Андрей тихонько встал, прикрывая срам. Его немного мутило: несчастная голова, уже который раз за эти сутки, ударилась о твёрдую поверхность, вырастив большую шишку.
- А, очнулся! – приветливо сказал дед, - садись с нами обедать. По-прежнему прикрывая срам, Суходыров аккуратно приблизился к столу.
- Где мои штаны?
- А вона, - ответила бабка, махнув в сторону окна.
Андрей повернулся, и увидел за чуть мутным окошком-глазом гориллу, стирающую в корыте штаны Суходырова. Широкие семейники в ромашку уже сушились на верёвке, протянутой от одного огромного дерева к другому такому же.
- Вот это задница! – восхищённо сказала бабка, и Суходыров резко развернулся. – Ты старого придурка особо не слушай, он у нас любит посмеяться, - продолжила бабка, в то время, как дел пил травяной чай так, словно речь идёт не о нём. Жилище едва заметно качнулось.
- Слушайте, скажите – где я? – спросил Суходыров у бабки, - ещё вчера я жил на другой планете…
- Бывает, - ответила бабка, особо не заинтересовавшись, - кушать-то будешь?
- Дайте ответ сперва.
- Вот ты сам посуди, - сказала рассудительно бабка, - ежели б я у тебя оказалась дома, и спросила, мол, где это я? Что за планета такая? Ты бы мне смог объяснить? Поняла бы, куда меня занесло, ежели я окромя ближайших двух деревень ничего в жизни не видела? Али ты про свой мир всё так хорошо знаешь, что объяснил бы мне, где я, и где мой дом?
- Своей бабе зад показывай, охальник старый! – завизжала какая-то женщина. Суходыров резко развернулся: за окном стояли крестьянки с серпами в руках, изумлённо пялясь на Суходырова, точнее на видимую им часть.  – Ой, я думала, это дед совсем с ума соскользнул, - сказала крестьянка, стоявшая ближе всех. Женщины, коих было пятеро, захохотали. Одни были в просторных мятых рубахах и просторных ситцевых юбках преимущественно серого цвета, другие – в простеньких блеклых сарафанах. Головы их были покрыты платками, на плечах покоились длинные толстые косы с цветными лентами. Обуты они были в какую-то плетёную обувь, весьма схожую с лаптями. Из-под лаптей виднелись подобия портянок, но намотанные почти до самых колен и обвязанные цветными ленточками. Бабы были некрасивы: лица их носили отпечатки ни то болезни, ни то ожогов. У трёх – пальцы были черны, но не от земли, и словно бы немного скрючены.
- Нет, какая ж всё-таки задница! – снова подивилась бабка, а Суходыров отскочил от окна и развернулся к старикам.
- Куда эта ваша ползуница движется?!
- За такую задницу у нас тута любая баба кому хошь глаза выцарапает, - не унималась бабка, - эх, была б я помоложе…
Тут дед взял со стола ложку и саданул по лбу жене. Та стала тереть ушиб, а дед продолжил уплетать какую-то выпечку, запивая чаем.
Ползуница тем временем, прошлась вдоль опушки леса, развернулась и пошла обратно. За окном снова послышался женский смех и шутки про завидного жениха.
- Гуляет, - ответил дед на уже позабытый Суходыровым вопрос. – Садись обедать.
На обед Суходырову досталась варёная рыба и что-то очень похожее на картофельное пюре. Далее был чай (или что-то близкое к этому) на душистом разнотравье. Андрей ел с жадностью – он привык поглощать еду в огромных количествах; санитары в его больнице всегда имели практически неограниченный допуск к кухонным благам лечебного заведения. Помимо этого, еда была действительно вкусной: стоило Андрею закрыть глаза, как ему казалось, что он снова в своём детстве, у бабушки в деревне, где всё пропитано совсем не теми запахами, которыми он привык дышать в Ленинграде. И даже стариками пахло так же.
- Жри, жри, тушкан, небось давно не ел нормальной еды. У нас туточки не дихлофосят удобреньями, - сказала бабка.
Суходыров довольно ухмыльнулся, радостно кивая. У бабки лишь в силу возраста и почти полного отсутствия зубов была злобная рожа, однако она была, видимо, добрейшей души человек, и Суходыров даже смеялся мысленно, оценивая давешнюю первоклассную шутку старика, который отсел и что-то мастерил, орудуя кривой иголкой.
Зачерпнув ложкой ещё пюре, попутно зацепив разваренную рыбу без костей, он стал жевать и жмуриться от удовольствия: вкуснейшая, экологически чистая пища, чай на живой воде, девственный воздух. Бабка к тому же поставила на стол бутыль, в мутноватом содержимом которого сомневаться просто не приходилось.
Дед, с головой ушедший в работу, молчал и, видимо, даже ничего не слышал. Бабка же рассказывала о богатстве местных лесов, о том, как в этом году невероятно много ягод и зверя, и жаль, что дед уже не тот, и что Андрюша им поможет с охотой. А за окном темнело уже, а брага приятно царствовала в теле и мыслях, а бабка своим неспешным говором вещала про лес полный чудес и взбивала перину… Суходыров и не помнил, как добрался до постели, явно не заботясь о прикрытии срама, и как заснул он не помнил тоже.
И снилась ему ведьма, алчным взором на него смотрящая, облизывающая губы своим седым языком и подступающая к нему к нагому. Он хотел было убежать, но понял, что держит его железной хваткой горилла. А бабка подступала к нему, раздеваясь, скидывая юбку за юбкой, кофту за кофтой, дойдя до грязных подштанников и несвежей майки. «У нас тут не дихлофосят - слышалось ему в голове, - ну, разве что чуть-чуть». И бабка поднимала свои руки и прыскала на волосатые подмышки дихлофосом.
Проснулся Суходыров весь в поту. Живая ползуница активно отдавала тепло своего тела. Свежий кислород, отфильтрованный живым организмом, поступал внутрь через различные мелкие отверстия, которыми дышала ползуница, выдыхая углерод. Но Суходыров задыхался от ночного кошмара: перед глазами стояла голая бабка с вонючим инсектицидом в руке. Он сел на постели. Где он? Что это происходит? Как вообще такое может быть?
Голова его гудела от мыслей и от нескольких весомых ударов, полученных за последние сутки. Он вспоминал ужасное явление бабки и гориллы, злую шутку старика, он думал о том, что сидит внутри живого существа. Он приложил ухо к стене: там пульсировала жизнь. Не так явно, как у человека или какого-нибудь традиционного домашнего питомца, но всё же пульсировала. А ещё где-то тут во тьме, должно быть, спит эта огромная обезьяна. Или не спит? Смотрит на него внимательно своим первобытным взглядом и думает свою животную мысль, в которой нет места ни жалости, ни угрызению совести. Хотя… портки она ведь стирала. Унизило ли это её? Злится ли она? Вчерашнюю еду он плохо помнил, но сознавал, что ел похожее там, дома, но всё же тут чуть иное всё, неземное. Ну, да… Правильно бабка сказала – не дихлофосят тут. Отсюда давно забытый вкус натуральной еды. Мда… Не дихлофосят! Забавно бабка выразилась, надо ж!
- Погодика, - сказало в его голове, - погоди… что-то тут не так. Нет, понятно, тут всё не так, но что-то ещё, не такое странное, как всё, но всё же…
Суходыров подпрыгнул: не дихлофосят!!! Слово-то какое! Из его детства! С его Земли! Сердце зашлось в истерике: «где тут бабка?» - колотило оно бешеной азбукой Морзе. Надо срочно найти бабку. Не дихлофосят! Это ж надо! Как вчера-то не сообразил?
Андрей начал в кромешной тьме ощупывать пространство.
- Бабуся! – зашипел он в темноте, - бабуся!
Слева доносился мощный храп, а где-то чуть впереди – слабое посапывание. Туда-то Суходыров и отправился. Ждать до утра – было немыслимым делом: кто знает, может, нужно торопиться, и тогда есть шанс вернуться домой.
Слепо выставив перед собой руки, он аккуратно подошёл к источнику звука. Оставалось только удостовериться, что это не горилла. Суходыров аккуратно начал пальпацию тела. Ага – ткань есть, шерсти нет.
- Бабуся! Бабусечка! – снова зашипел Суходыров, положив руку на тепло человеческого тела.
- Ы? – закопошилось во тьме, - а? Придурковатый вопросительный звук подсказал Суходырову об ошибке, но не успел он и слова сказать, как получил удар в пах, а затем уже по лицу.
- Сукин ты котяра! – завопил дед, - блудануть решил апосля чарочки? Маруся! Маруся!
Ночной кошмар – волосатые крепкие лапы, держащие мёртвой хваткой, вдруг сбылся. Его сдавило, выгнав воздух из лёгких. Шерсть касалась его лица, а под нею ощущалось горячее, могучее тело.
- Швыряй его за дверь, Маруся! Пригрели озорника!
Задыхающегося Суходырова потащило по тьме, потом показалось мельком ночное небо, а затем Андрей врезался головой в дерево. Он сполз на землю и обхватил голову руками: звон и грохот стояли в ней. Ему было дурно и больно. Санитар лёг на землю и стал стонать, не мешая слёзам боли стекать на землю. Из-за облака показалась первая луна, затем мелькнула чуть в стороне другая. И снова тьма. И во тьме этой пошёл лёгкий дождь. Первый неземной дождь в жизни Суходырова.
3

Всем хватило места лечь, а потому все и лежали на спине раскрыв рты, ловя долгожданную влагу. Наплевав на брезгливость, все, у кого была обувь, поставили её так, чтобы ещё хоть немного поймать капель слабого дождя.
Бабка, обвинённая в колдовстве, пахла всё ужаснее. Она жила в деревне Диги Тихая всего несколько недель, не имея имени. Звали её по-разному – Бабка, Морща;, Бровь, Ведьма (всё это за глаза). Никто и никогда не рассказывал, что обращался к ней за ведьминскими услугами, никто и никогда не видел ничего колдовского в её делах, но в том, что она ведьма – не сомневался никто. Как её арестовали – никто не видел, солдаты просто вынесли её тело и бросили на плот. Теперь бабка лежала густыми бровями и крупными бородавками кверху, и все, кроме Диги, которому было не до того, мечтали о том, чтобы старуха оказалась за бортом.
Зеленоглазая шестнадцатилетняя Ласа с волнующими формами и прекрасным лицом беззвучно плакала. Быть может, плакала не только она – кто разберёт в такую погоду и во тьме? Ночной пресный дождь и мелкие солёные утренние брызги сделали её одежду полупрозрачной и плотно облегающей грудь. Но сегодня её тело не было никому интересно. Ласа несколько месяцев кряду молилась о том, чтобы стать неприметной для мужских глаз. Видимо, Хвостонос её услышал.
Азара – пожилая женщина лет тридцати пяти с уставшим лицом мечтала о смерти и старухи, и Ласы. О смерти Ласы мечтали все женщины в Тихой, особенно замужние и некрасивые. Солдатский сапог, оттолкнувший плот, был сапогом мужа Азары. Женщина за многие годы так и не принесла детей Тодду, местный священник, осмотревший бесстыдно Азару, постановил, что та является вместилищем нечистых сил. На деле только он и сама Азара знали, что одного осмотра священнику показалось мало, отчего та заплакала и ударила слугу божьего коленом в пах, а затем и в нос. То, что Ласу тоже посадили на плот, для Тодда стало неприятным открытием.
Дига, на котором кроме коротких штанов не было ничего, весь день страдал от лучей солнца, а теперь больше всех нуждался в воде, но обуви у него не было. Он открыл рот и подставил ладони «лодочкой». Лёжа с закрытыми глазами в полудремотном состоянии, ему мнилось, будто он чувствует, как ветхий плот уносит всё дальше и дальше от жизни к самому Краю. Ладони его разъезжались, и вода раз за разом утекала. Тогда Дига выходил из забытья, снова ставил ладони лодочкой, мечтая сделать глоток, но снова засыпал.
Однажды он случайно видел карту пилигрима. Она оканчивалась их деревней, далее шло обозначение воды, на которой штриховка становилась тем гуще, чем была далее от берега, а заканчивалось всё чёрным пятном – Краем. Пилигрим рисовал карту для священников. Говорят, его повесили в этом году.
- Раз уж сегодня мне так плохо, то что будет завтра, если не будет хорошего дождя?
- Завтра ты умрёшь, стало быть. А если не заткнёшься, сдёргоумка пресноплюевый, то умрёшь сегодня, - ответил человек с разбитым лицом. Это был Смол, страдавший припадками ярости. Хороший строитель, но плохой собеседник. Впрочем, деревенские о нём вряд ли будут жалеть – мельницу он построить успел, а обзавестись супругой – нет. Бабы в деревне были на вес золота: на беду, рождались такие красавицы, что приезжий священник каждый год хотя бы одну сажал на плот, признавая красавицу ведьмой после длинной ночной беседы с глазу на глаз.
Впрочем, красивая девушка могла и не попасть на плот, если правильно проходила, так сказать, собеседование. Тогда довольный священник объявлял девушку ещё способной сражаться со своим ведьмовским началом и увозил её на духовное излечение. Уезжающие со священником девушки должны были отмолить свой грех в Закрытом храме, и через десять лет могли вернуться – чистые пред Хвостоносом, обученные различному труду, тихие и покладистые. Но священник был новым, традиция – тоже, ещё не прошло и пяти лет, ещё ни одна девушка не вернулась.
Но священника в деревне крепко уважали: он был огромен, могуч, щека носила отметку вражеского клинка, а грешников он определял одним лишь своим тяжёлым взглядом. Солдаты подчинялись ему, как военному, крестьяне – как старейшине, а сами старейшины, коих в деревне было семеро – как правителю. Как относился сам правитель к священнику – деревенские не знали, но, видимо, как к равному.
Дига снова и снова вспоминал карту, оканчивавшуюся чёрным пятном. Он был уверен, что плот их движется в сторону этого пятна, что тьма будет становиться всё чернее, что мир заканчивается, как та карта пилигрима. Заканчивается, и всё тут. И тьма накатывала, и лодочка ладоней распадалась.
4

Суходыров просидел до утра под деревом, прижав колени к груди, чтобы прикрыть своим коротким костюмом санитара голые ноги. С рассветом робкий дождь прекратился, и Андрей отправился в неведомом ему направлении. Голожопя среди трав и редких деревьев, он постоянно озирался, опасаясь всего: он помнил острые орудия труда, очень похожие на серпы и косы, в руках крестьянок, отчего постоянно хотелось прикрывать руками самое дорогое. Помнил он и о том, что деревья могут бегать и драться.
Изредка попадались в траве круглые оранжевые ягоды. На вкус они были очень даже ничего, но насытиться ими было совершенно невозможно, скорее – наоборот. Несколько раз ему казалось, что из-за деревьев доносится свирепый рык, но всякий раз оказывалось, что это урчит его живот. Уж чего-чего, а пожрать Андрей любил!
В какой-то момент Суходыров поймал себя на мысли, что зрение его постепенно улучшается: или это явление – особенность этого мира, или шла адаптация организма.
На ходу он проклинал себя, что не следил за передвижениями ползуницы, что ничему толковому в жизни не учился. Ему были знакомы основные приёмы выживания в дикой природе, но это если говорить о средней полосе России, а не о другой планете, и о двух-трёх неделях, а не о... А на сколько он тут?
Воевал Андрей в одной из Ближневосточных стран Земли по большей части в городских условиях, так что не был киношным спецназовцем, да и вообще спецназовцем не был. Но также не был он и изнеженным жителем мегаполиса. А на гражданку он ушёл просто по окончанию контракта: не стал продлевать его, доверившись предчувствию, которое шептало «хватит».
Далеко ли уползло жилище придурковатых стариков от того места, где Маруся стирала его портки? В ту ли сторону он идёт или вообще в обратную?
Через полчаса ходьбы местность начала приобретать холмистый характер, и Суходыров вспомнил, что крестьянок он видел на фоне холмов с синеватым оттенком. Взбираясь по зелёным склонам, а спускаясь по синим, Андрей сделал вывод, что движется в верном направлении.
На одном из холмов росло дерево, похожее на дуб, с плодами, похожими на мелкие яблоки. Опасливо подойдя к нему, Суходыров убедился, что дерево надёжно сидит в почве и не собирается ни бегать, ни драться.
Обойдя исполина пару раз вокруг, выбирая удобное место, а также осматривая с холма округу, Суходыров решился на восхождение. Будучи довольно крепким мужиком, Суходыров имел одну особенность, а именно довольно тяжёлый вес, отчего взбирался он неторопливо, но уверенно.
Добравшись до ближайших доступных плодов, санитар осторожно надкусил первый – в рот хлынула кисловатая влага – мечта человека, испытывающего жажду и умеренный голод. Отжав сильными ручищами сок из двух плодов, Андрей воспрянул духом.
Обжираясь мелкими, кислыми плодами, Суходыров продвигался всё выше и выше. Плоды не переживали падения с высоты, отсутствие ёмкости заставляло объедаться про запас. Выше по дереву плодов было значительно больше. Яблоки (как их окрестил Суходыров) были явно неспелыми: птицы и черви ими пока ещё брезговали. Усевшись поудобнее, Андрей начал есть, обливаясь соком и даже наслаждаясь жизнью. Явное расстройство желудка ещё впереди, а утоление жажды – вот оно!
Отработав немало лет среди психов, сам Суходыров никогда не задумывался о том, вменяем ли он сам. На жизнь он смотрел весьма просто, почти как очень умная собака: выполнял простейшие указания и не витал в мечтах. Теперь он ел неизвестные ему плоды на неведомом ему дереве в непонятном мире, где озёра могут кипеть, жилища - ползать, растения - бегать, а гориллы – быть Марусями, стирающими штаны. Ел и думал лишь о том, что неплохо бы дойти до людей, а перед этим – неплохо бы найти штаны. Где-то там, видимо, полощутся на ветерке его широкие семейные трусы и брюки от костюма санитара.
С высокого дерева, стоявшего на холме, хорошо были видны окрестности. Чёткость зрения у Андрея значительно выросла, и он созерцал природу. Сине-зелёные холмы, почти обычные деревья. Отовсюду слышалось птичье пение, и оно не сильно отличалось от пения земных пташек. Изредка мимо пролетали пернатые – нечто среднее между сорокой и вороной, нечто среднее между воробьём и снегирём. В этом месте разительной разницы с привычным миром не наблюдалось, что успокаивало. Воздух, перенасыщенный кислородом, и сочные плоды пьянили санитара. Он, сидя голой задницей на обширной ветке и прислонившись к мощному стволу, осоловело обводил взглядом мир, когда увидел на горизонте движение.
На таком расстоянии картинка всё ещё была нечёткой, словно изображение было под слоем колышущейся чуть мутной воды. Суходыров не был до конца уверен, что это люди: зачастую, выискивая желаемое, оно мерещится всюду, а потому, сыто икая, просто наблюдал.
Едва заметное движение продолжалось, но никто не приближался, никто не удалялся. Вероятно, люди (или не люди?) занимались своими делами на определённом месте.
Спуск на землю не был безупречным: его итогом были исцарапанные ягодицы, а ткань на рубашке была порвана от задницы и выше на несколько сантиметров, делая образ могучего санитара ещё более пикантным.
Андрей направился в сторону предполагаемых людей. Солнце припекало.
5

Солнце припекало всё сильнее. Все, кроме старухи, были в воде, держась за хлипкий плот с одной стороны. Горячая ли вода, холодная ли? – Этого Дига понять не мог: его лихорадило. Смол тщетно смотрел вдаль одним глазом. Второй глаз заплыл и показывал только разноцветные вспышки. Азара и Ласа, которых друг от друга отделяли мужчины, созерцали плот и шевелили губами. Они, не сговариваясь, читали одну и ту же молитву.
Задремавший было Дига ощутил ногой твёрдую поверхность. Он не заметил, как они успели приблизиться к острову. Остров был чудесен: берега, покрытые сочной травой, были заняты животными. Две женщины в тени раскидистых деревьев доили коров. За их спиной с небольшой скалы срывался вниз водопад. Он огляделся – за плот держался только он, все товарищи, видимо, раньше него отправились на остров. Дига разжал пальцы и побрёл по горло в воде к близкому острову. От счастья перехватило дыхание, и он никак не мог сделать вдох от радостного возбуждения, он захлебывался от эмоций.
Остров исчез. Всё исчезло. Его лёгкие взорвались, его глаза взорвались, его сердце взорвалось. Лицо его врезалось в брёвна.
- Эк, ты! Кричал Смол, вытаскивая Дигу за волосы, - топиться удумал, выпороток? Мало на тебе грехов? Дигу рвало водой, всё жгло внутри, он извивался и корчился. Понемногу придя в себя, Дига начал творить молитву. Он готовился к смерти. Не дочитав священные слова, он снова уснул. Ему снилось, что палач льёт кипящую смолу ему в рот, а он всё чувствовал, но всё никак не умирал.
- Не жилец, - сказал со вздохом Смол.
- Не жилец, - согласилась Азара.
Трое людей снова были по горло в воде, старуха по-прежнему смердела на солнце, Дига лежал рядом.
5

Суходыров лежал в траве и наблюдал, как работают женщины. Они срезали серпами верхушки каких-то растений, отдалённо напоминающих кукурузу, и бросали в кузова за спиной. Суходыров подполз к краю этого злакового поля, наклонил стебель и с трудом оторвал кусок початка. Очевидно, среза;ть эту макушку гораздо проще, иначе початок сильно повреждается: в руке Андрея было немало кашицы. Впрочем, сочное месиво оказалось съедобным, хоть и вяжущим рот.
Суходыров обглодал ещё пару початков прямо со стеблей, соблазнившись мясистостью. Однако, воды хотелось как-то больше. Он снова лёг в траву и продолжил наблюдение.
Четыре женщины работали споро, о чём-то весело щебетали и время от времени затягивали песни. Слова не все были знакомы, и не все можно было разобрать, но сильные женские голоса разносили чарующие звуки. Женщины собирали урожай, двигаясь по полю, как ткацкие челноки, постепенно приближаясь к Суходырову. Песни о далёком родимом крае, об оставленных родных, затянутых уже совсем близко от санитара, вызвали в его довольно чёрством сердце лёгкую боль.
Это были не те бабы, которых санитар видел из окна ползуницы: эти были словно иного сорта. Руки их были здоровы, одежда – новее, да и пейзаж был совсем иным: тут на горизонте виднелась река, а лес был далековато, холмы же остались где-то позади, уступив место огромной глади поля.
Женщины были уже в считанных метрах от Суходырова, они поющими маятниками ходили влево-право, постепенно продвигаясь в сторону Андрея. Конечно, Андрей не боялся женщин. Он любил их примерно в той же степени, что и водку. Однако радостно выскакивать из укрытия и бежать обниматься с носительницами почти родного языка он не планировал. Где-то в сознании гнездилась здравая мысль, что в голом виде он не обладает необоримой притягательностью. Надо тихонько обойти их и двигаться дальше в поисках портков или иной уместной одежды.
 - Проклятые старики! – время от времени бубнил себе под нос он, возвращаясь вновь и вновь мыслями к прошедшей ночи. Насекомые досаждали, неприятно ползая по голой заднице. Левая рука затекла, правой он вяло смахивал уже в который раз мелких букашек с мягкого места. Ладно, надо отползать!
Суходыров приподнялся на локтях, но затекшая левая рука совершенно не реагировала на команды мозга: санитара накренило влево.
- Ну, надо ж… - буркнул он, перевернулся на спину и начал разминать правой рукой липкую от початка левую руку. Чувствительность не возвращалась.
- А, чёрт, - снова выругался он. Массаж руки продолжался, однако что-то неладное происходило с санитаром. Движения были не согласованными. Вскоре стало ясно, что пальцы правой руки тоже немеют.
- Да что за? – уже громче выругался Суходыров. Однако теперь стало ясно, что предыдущая ругань была больше в его голове, нежели в реально произнесённых словах: язык тоже онемел, и получилось «аыуоа» или как-то так.
Онемение продолжало распространяться в сторону желудка. Суходыров запаниковал и вскочил. Надо попить! Плевать на женщин, лишь бы скорее попить! У них должна быть с собой вода! Там, на выкошенном участке!
- Ыыыыыыаааааааа! – возопил Суходыров, уничтожив грустные женские напевы. Он нёсся к их вещам в надежде найти воду.
Раздались женские визги, резко контрастирующие с только что затихшей песней.
- Есть у вас вода? – заорал им Суходыров.
- Еуаоа? – услышали женщины из распахнутого рта, с которого капали слюни.
Суходыров яростно издавал совершенно дурацкие звуки и метался по выкошенному участку. Наконец, он заприметил вещи за спинами женщин вблизи снопа соломы и ломанулся с ним. Это были корзинки, накрытые тканью. Под одной из тряпок вырисовывалась форма кувшинчика. Андрей встал на колени и попытался достать воду. Однако левая рука уже висела плетью, правая никак не могла ухватить ткань. Он наклонился, чтобы стащить её зубами, и сделал движение вверх. Корзина опрокинулась, вода вытекла на сухую землю.
- У-у-у-у-у-а-а-а! - зарыдал было санитар, вторя женскому визгу, однако в этот момент его ударили по голове.

7

Диге было плохо: кожа его пылала, его мутило, тело пульсировало болью, а внутри поселилась пустыня. Он размышлял, что жизнь – это когда тебе очень-очень плохо. Очень страшно, что суждено умереть без священника, - думал он. Правда, эти мысли терялись среди тысяч других – невнятных и бредовых. Его то ли рвало пару раз, то ли это были только позывы – он толком не знал. Глаза он открывать не желал, он лишь хотел и боялся умереть.
- Эй, - сказал знакомый голос, - здравствуй что ли?
Дига разомкнул веки. Над ним стоял брат. Старший брат, обожаемый отцом и всей Тихой. Весельчак и балагур, певец от Неба, кулачный боец от Хвостоноса. Последний раз Дига его видел восемь лет назад: тогда горло брата было перерублено солдатским палашом. Он лежал в огромной луже крови, и Дига впервые в жизни увидел застывший ужас на лице этого родного, вечно весёлого человека.
- Рося? – Дига приподнялся на локте.
- Да, брат! Чего приуныл? Унылых Небо не любит и Хвостонос не катает в своих цветных космах!
- Брат, я очень хочу пить. Очень-очень. – Дига огляделся: вокруг была пустыня, а на небе пылали сразу два солнца. – Брат, ты счастлив?
- Да, Дига. Но когда мне было очень плохо, я всё равно веселился.
- Я очень по тебе скучал, брат. Теперь ты не покинешь меня?
- Покину, брат. Ты же хочешь пить? Пойду за водичкой сгоняю, потерпи.
Рося развернулся и зашагал. От каждого его неспешного шага пустыня качалась, и Дига снова лёг и закрыл глаза, чтобы не так мутило.
Вонючая старуха вдруг встала. Все эти два дня она лежала практически неподвижно, хотя все остальные, спасаясь от жары, время от времени опускались в воду, держась за плот. Под видом охлаждения ещё и нужду справляли, т.к. отплывать от плота специально для этого ни у кого сил уже попросту не было. Теперь уже и по нужде никого не тянуло – было нечем. А вот бабка всё это время лежала, как перед отходной молитвой. И смердела она примерно, как труп со стажем. Хотя, казалось, посади её к мертвецам, так те обязательно отодвинулись бы.
Итак, старуха встала и начала разминаться. Наклон вниз (ноги прямые, ладони коснулись плота), наклон влево, наклон вправо. Затем повтор. Затем приседания, после - отжимания. Плот заходил ходуном. Старуха потянулась, сделала пару невероятных махов ногами в разные стороны и начала раздеваться. Многочисленные слои одежды опадали возле головы беспамятного Диги. Туда же полетели мелкие кулёчки, сделанные из чьих-то совершенно прозрачных кишок. Лицо Диги сморщилось, глаза вылезли из орбит, он резко сел, ловя ртом воздух. Старуха разделась до исподнего, невероятным образом избавившись от обширных своих телёс, и нырнула рыбкой в воду. Такого исподнего никто и никогда не видывал: груди прикрывало что-то фиолетовое, маленькое, облегающее, срамное место – такое же изделие, с золотыми письменами и рунами на заднице.
Ласа, Смол и Азара, поражённо взиравшие на это, проводили старушечье тело взглядом и быстро полезли из воды. Плот опасно накренился, Дига чуть не покатился навстречу троим паникёрам. Смол, сообразив, переплыл на другую сторону и вылез противовесом двум женщинам.
- Небеса благодатные, это что?! – истеричным шёпотом вопросила Азара. Старуха, исчезнувшая под водой, всё не появлялась. Смол присел на карачки и таращился в воду. Он никак не мог решить – отталкивать ведьму, когда та будет забираться на плот, или это себе дороже выйдет.
Старуха вынырнула у него за спиной и вмиг забралась на плот.
- Болезные, позвольте узнать: наш лайнер олинклюзив и вот-вот стюарды пригласят к столу?
Все молча смотрели на бабку. Кроме, конечно, Диги: тот снова лежал в забытьи.
- Ага, я так понимаю, что нет. Так какого Хвостоноса мы тут расселися?!
Тишина. Ни один разумный человек не станет якшаться с ведьмой. То, что было старой и жирной, превратилось в худую и не такую уж старую.
- А-а-а-а - это? – ответила ведьма на незаданный никем вопрос и указала себе на лицо, - бородавки и прочий грим смыла, седая краска сама слезла. Ни хрена она не водостойкая, тем более в морской воде, врали... Но от солнца, похоже, грим чутка помог.
Бабка (или как её теперь называть?) склонилась над своими кулёчками и заворчала.
- Ай, треснули… жаль… И ректальные, конечно, пропали и воняют… И это на выброс…
За борт летели всякие непонятности явно колдовской природы. Вонь сразу исчезла.
- Теперь болезный… Ага… - Старуха выудила из прозрачных кишок невероятно прозрачную стекляшку крайне малых размеров. У стекляшки не было горлышка, жидкость внутри могла оказаться только при помощи магии. Синим цветом поверх стекла были нанесены мелкие надписи. Также старуха достала ещё одну колдовскую штуковину: она была белой, с черными полосочками и знаками. Размеров она была небольших – можно было спрятать в ладони, однако ведьма вдруг приделала к этой штуке жало невероятного насекомого. Ведьма чем-то поскребла стеклянную колбочку и отломала от неё суженный кончик. Затем сунула жало в жидкость и потянула за хвост белой штуки с полосочками и знаками. Хвост вытягивался, вытягивался… Никаких звуков не было, хотя Смол ожидал, что это белое запищит от боли. Но нет: белая штука всасывала жидкость из колбочки, пока не высосала всю.
Колбочка полетела в море. Стару… точнее, женщина, дала два несильных щелбана по белой штуке и нажала на хвост. В небо выстрелил едва заметный фонтанчик.
- Эй, здоровяк, ну-ка переверни хлопца задом кверху.
Смол нерешительно подошёл и перевернул Дигу. Плот снова заходил ходуном.
- Отойди теперь – тень бросаешь. Теперь ты, красавица. Ай, да не ты, молодуха! Ты отвернися, рано тебе! А ты спусти с него портки и смажь ему задницу вот этим. Ай, да не внутри! Ай, да не всю! Дай, сама.
Ведьма воткнула жало Диге в задницу и нажала на хвост белой штуки. Жидкость исчезла. Это невероятно, но она исчезла в заднице! Ведьма вынула жало и помассировала белой мохнатой штучкой то место, где только что было жало. Ни крови, ни других следов не осталось.
- Натяни ему портки. Ага. – Жаль, солнцезащитного крема нет, да? Теперь вода…
Ведьма собрала все прозрачные кишки, переложила их содержимое в одну кишку.
- Обувку твою я забираю, - сказала она Смолу.
- Слышь, старая, я… - начал было тот, но ведьма оборвала его.
- Цыц! Хочешь сдохнуть? Ежели нет – будем из твоих сапогов воду делать. С сапогами ничего не станется, не боись. Зато с твоими топтунками – станется, - добавила ведьма, и взяла обувь Ласы. Если обувь Смола представляла собою огромные сапоги с широченными лихими голенищами, за которые мастер нередко складывал инструменты, то обувь Ласы походила на детские галоши.
Ведьма забубнила: так, целлофан сюды, ага, не пить же прямо из вонючих в самом деле… И сюда… Чай, не на свадьбе, чтобы из невестиной туфельки хлебать… Так, черевички в сапожищи теперь… Ага…
Смол, Ласа и Азара видели, как прозрачные кишки, оказавшиеся мешочками размером с кисет, были уложены в сапоги. Затем огромными сапогами ведьма зачерпнула воду, опустила в них крошечную обувь Ласы, с также заправленными прозрачными мешочками. Затем каждый сапог был укрыт прозрачным мешочком. Ведьма сняла с шеи Диги верёвочку с двумя мутными камушками и по одному положила в эти углубления прозрачных мешочков.
- Два дистиллятора готовы! – торжественно и пугающе произнесла колдовские слова ведьма, - много не наколдуем, но выбирать не приходится: наше дело не окочуриться раньше времени, - добавила она, повернувшись к напуганной публике. - Особенно пацанчику нужно помочь, а то вот-вот кирдык ему.
Публика безмолвствовала. Большой и крепкий Смол смотрел настороженно, а Ласа и Азара – откровенно испуганно.
- Давайте теперь парус делать что ли? Я в этом деле – дилетант. Средь вас морячков нет случайно? – колдунья обвела взглядом растерянную троицу, - молчат, проклятые… мда… Ладно, здоровяк, давай, отламывай две жерди с краёв – будем мачту ставить. Ну и массовый стриптиз устроить придётся. Раздевайтесь!
- Ты, старуха, ничего… этого… - начал было Смол, не в силах совладать с испугом и очередным приступом злости.
- Ну-ка – цыц!!! Сдохнешь! Нашли время о сраме думать! Ручищами своими платья бабам до колен укоротишь! Свою одежду всю на парус пустишь! Тут с парнишки только взять нечего… без последнего исподнего он и до утра не дотянет, боюсь.
Через пару часов стояло карикатурное подобие мачты. Бедная Азара при помощи колдовского жала и странной ведьминой нити кое-как скрепила разномастные ткани одежды. Всё это уродство покрывал материал, которому ни Смол, ни женщины не могли дать название. Прозрачная полоска бежала через всю конструкцию, ныряя в одни прорехи швов и выныривая из других. В тени паруса лежал беспамятный Дига.
- Всю жизнь ненавидела полиэтилен, - веселилась зловещая ведьма, - а тут чё-то решила упереть из супермаркета на дачу почти целый рулон пакетиков.
По меркам Ласы и Азары – колдунья была голая. По меркам Смол – тем более. Здоровяк всё это время смотрел на странную пассажирку с опаской, но…
- Здоровяк, а давай-ка ты в воду залезешь, а? Рожа разбита, пить нечего, может, скоро помрём тут все, а ты стоишь и здоровьем своим хвастаешь – даже портки это не скрывают.
Ласа и Азара прыснули со смеху. Это был первый смех за всё это время.

8

Суходырову приснилась его работа. Он сидел в палате, а Витя Зимбабвийский его кормил с ложечки. Главный ужас ситуации был в том, что Вите Зимбабвийскому жена за четыре года совместной жизни несколько раз дала сковородой по голове, после чего тот превратился в овощ, не способный есть самостоятельно.
Андрей в испуге открыл глаза. Он действительно был овощем. Шевелились только глаза, но смотреть было особо некуда: он видел только кусок скошенного участка, краешек материи, который он сорвал с кувшина и ползающую букашку.
- Господи, - начал он свою безмолвную неуклюжую молитву, - не дай мне стать паралитиком. Пусть мой мозг переживёт эти удары без последствий. Я перестану грешить, Господи. Излечи меня, я никогда-никогда больше не буду грешить.
Где-то внутри своей сущности он вопил, взывал о помощи Бога, но внешне…
Чьи-то руки взяли его подмышки и посадили.
- Ы-ы-ы-ы, - снова попробовал он говорить, но всё, чего добился – это густая слюна, свисшая с уголка рта на подбородок.
- Кто-нибудь знает этого урода, бабы? - спросил мужской голос.
- Нет! – хором ответили те.
В лицо Суходырову заглянул бородатый мужчина. И взгляд его был недобрым. Ох, недобрым!
- Так, бабы, поищите в вяжити его вещи. Не голый же он сюда пришёл.
Санитар видел, как женщины отправились в заросли початков, а бородач встал перед Андреем.
- И откуда ты взялся, вражина?
- Ы-ы-ы.
- Тьфу! – Плюнул ему в лицо бородач, - без исподнего, без бороды и жрёшь вяжить. Прошлой ночью на небо смотрел? Дурак! – сделал умозаключение мужик.
- Ничего не нашли, - сказал женский голос. Андрей не мог посмотреть в ту сторону.
- Всё ясно. К воеводе его. Похоже, ещё один ослушник, которому пора на воду. Подхвостник! Постерегите дурака тут, я за мужиками, потом к воеводе.
- К какому воеводе? – спросила одна из баб.
- Ах ты ж… - досадливо сказал бородач, - я и забыл, что помещик нонеча уехамши… Тогда к приказчику.
Мужчина удалился, а бабы сели неподалёку, стали что-то кушать, шушукаться и хихикать.
- Гляди, какой завидный жених, - говорила одна, и тут же раздавался взрыв смеха. – Уд не ерпыловый, да скоблёный, как у младенца!
- Так то-то и оно: женилку только жена видеть должна, а сиволап этот всем показывает. – Снова взрыв девичьего смеха.
- А мне мама говорила, что ослепнуть можно, если уд увидеть до свадьбы… - Бабы уже катались от смеха по земле. – А сама гляжу на балахвоста, очей не отвесть.
- Экая глазопялка безсоромная! – бабы утирали слёзы смеха, а они всё лились и лились.
А Суходырову было не смешно: не стыд его мучал, но жажда.
- Ы! – сказал он громко.
- Ты, - перевела одна из девушек, - тебя выбрал. – Снова хохот.
- Ох, хорошо смеяться над мужиком, если он вяжити обожрался!
- Особенно, если аж два початка!
- Он и третий чутка обглодал.
- Ага, а теперь лежит, свой початок солнцу показывает, чтоб дозрел! – И снова хохот. Кто-то уже стонет, кто-то икает от смеха, кто-то в изнеможении стенает «не могу больше».
- Не могу больше, - подумал Андрей. У него все внутренности онемели, но горло пылало и требовало воды. - Вяжить, - какое подходящее название, - продолжал думать он, - всё тело будто связано верёвками и жутко онемело.
По выходным на суточных дежурствах на протяжении почти двух лет Андрей с коллегами играли в индейцев, швыряя друг в друга дротики. Вместо дротиков использовали шприцы с миорелаксантами или с тем, с чем придётся. Чаще всего дротики попадали в пациентов, но и самим санитарам нередко прилетало, отчего тела их обмякали и подвергались глумлению коллег. Так что Андрей не боялся этого состояния. Но он хотел пить.
- Женишься на нашей Леюшке? А то баба быстро оба раза овдовела, по таким вот початкам всё вздыхает? – Взрыв хохота.
- А-а-а-а-а! – взревел санитар.
- Да! – одновременно несколько голосов перевели ответ, отчего хохот разразился воистину неимоверный. Но продолжался он недолго.
Завывание могучего санитара становилось всё страшнее, он начал мелко трястись, постепенно набирая амплитуду. Через считанные секунды он уже не трясся, а раскачивался на спине, медленно при этом продвигаясь в сторону весёлых работниц. В какой-то момент он умудрился перевернуться, чтобы продолжить ползти. Теперь яростно рычал, как рычат раненные звери, несогласные умирать, и полз, полз, полз. Голову было трудно поднять, поэтому по роже Суходырова скребли короткие ости от скошенных злаковых. Ему вдруг вспомнилось, что бабушка называла их «стерня», и снова подумал, как же уместно подобрано название: рожа, наверное, уже была наполовину стёрта об эти жёсткие травяные пенёчки.
Пожалуй, никогда в жизни Андрея три метра пути не были такими сложными: он двигался с руками, висящими плетьми. Но он дополз. Более того, всё тело начало покалывать, как после длительного онемения: верный признак того, что скоро оно снова станет послушным.
А пока он плечом опрокинул кувшин, который грохнулся на лицо, и который подарил так долго желанную влагу. Почти вся вода излилась мимо, но Суходыров таки умудрился сделать несколько глотков. Затем, кряхтя и постанывая, он встал на колени, аккуратно пошевелил руками и только потом осторожно взял кувшин, поднял его и вылил остатки воды в рот, плохо координируя движения. Затем салфетку, на которую вылилась вода, он выжал себе в рот.
Бабы, отбежавшие в сторонку, сбились в кучку с испуганными лицами, прижимаясь друг к другу.
- Е тут оот ии асёок? – Где тут город или посёлок? – спросил Суходыров. Голый по пояс (но снизу, а не сверху), упёрший руки в бока, он смотрелся по-настоящему грозно. Местные девки были все довольно некрупными, телосложением больше похожие на земных девочек-подростков. Но несмотря на тот ужас, который он вызывал своей крупной фигурой, ответом ему была тишина: крестьянки просто не поняли вопрос. Где-то почти на горизонте показалось движение. Видимо, возвращался мужик с подмогой, ждать которую Андрею резона не было: он был слаб и безоружен.
Схватив один серп и брошенный бабами недоеденный каравай, он заковылял в сторону, постепенно ускоряя шаг. Уже через десять минут Суходыров перешёл на бег, направляясь в сторону едва виднеющегося леса.

9

- М-да, не густо! – сказала ведьма, - воды за шесть часов наколдовали на три небольших глотка… Может, я чего не так делаю, конечно, так как подобное видела только на каком-то видео…
Ай, да чего я Вам объясняю? – махнула она рукой. – Меня Фаиной зовут. Можно Фаня. И знаете… мне опостылело самой с собой разговаривать, - добавила она в ответ на молчание.
Так, - тут же продолжила она, - воду из одного сапога отдаём беспамятному, а из второго – делим промеж собой.
Все остальные пассажиры плота молчали: все побаивались ведьму, но основной причиной был упадок сил. Колдунья каждому влила воды из невероятного прозрачного кулёчка, и каждому казалось, что ему досталось меньше остальных.
- Приподними пареньку голову, - велела она Азаре. Все с завистью смотрели, как вода льётся в чужой рот. – Как его хоть зовут?
- Дига.
- А тебя и остальных?
- Я – Азара, та – Ласа, а это – Смол.
- Я так понимаю, меня решили казнить за колдовство, а вас за что?
-  Священник объявил меня нечистой. Я детей мужу не принесла, - сказала Азара.
- Меня объявили ведьмой, в которой ещё не проснулись силы, - ответила Ласа, - глаза у меня зелёные. И всё остальное у меня – ведьмовское.
- А ты, здоровяк? Чего из тебя тянуть надо?
- В меня бес вселяется, как выпью. И наутро. И просто так иногда. И двух солдат чуть не убил.
- Ага… буйный… - сказала ведьма Фаина. – А этого за что?
- Да в дни Хвостоноса на небо полюбил любоваться.
- И что?
- Да как – «что?», - удивилась Азара. – Всем известно: в хвосте-то все безумства и живут, с хвоста-то сквозь глаза они и попадают в головы. Кто смотрел на Хвостоноса, тот и родителей ночью режет, и детишек душит, и смехом сатанинским заходится, и голышом бегает, боженьку нашего гневя. От таких подхвостников добра не жди.
- Вот так да! – восторженно сказала Фаина, - любого можно объявить неугодным и в море отправить умирать. Или мы не умереть должны, а причалить куда-то?
- Угу, - буркнул Смол, - причалить. К Краю.
- К чему? – переспросила Фаина.
- К Краю же!
- Это что?
- Да откуда ты взялась?! Край – это Край. Всё.
- Ну, хорошо, хорошо. А сойти мы там сможем на берег?
- Да ты дура?! – взорвался Смол, - там Край! Какие берега?! Край там!
Смол осёкся, все притихли. Ведьма, казалось, не обратила внимание на оскорбление и думала. Багровое небо возвестила о малом послаблении пыткой жаром. Спутники Фаины посетовали, что ни тучек, ни облаков, подняли глаза к небу, сделали быстренько круговые движения перед лицами, что-то шепнув, и улеглись спать на животы.
А Фаина всё размышляла, сидя под чёрным небом, а когда очнулась от дум, увидела в небе комету с шикарным длинным хвостом. Две почти полные луны и россыпь фантастических звёзд очаровали её, несмотря на отчаянное положение.
- Если они это зовут Хвостоносом, то не удивительно, что такую красоту обожествили, - подумала Фаина, засыпая, - и живёт ли кто на той, сине-зелёной луне?

10

Суходыров ворвался в лес, уже не ощущая проблем с контролем тела. Удивительно, но сегодняшние события его не выбили из колеи, а напротив: он вдруг собрался, словно на военном задании. Андрей обернулся: три фигуры направлялись в его сторону. Бег тут явно был не в почёте, раз его не нагнали ещё на полпути к лесу. Однако, радоваться было рано: четвёртая фигура неслась на лошади. Суходыров разглядел топор на поясе бородача. Андрей начал отступать вглубь леса, осторожно ступая босыми ногами и озираясь.
Бородач вошёл в лес с топором в руке, беспрестанно яростно бормоча.
- Я те устрою праздник удотряса! Я те, бзыре, сейчас рубану чё лишнее! Доченьке моей очи портить будет какой-то подхвостник! Я тя выродка мигом у…
Ничто не меняет так резко мнение о жизни, как близость смерти. Вот и сейчас бородач прекратил изливать желчь и стал смирным и покорным. Вряд ли он сам бы резко осознал деструктивность своей помыслов, устыдился злых мыслей, мысленно простил бы блаженного хулигана и прилёг у дерева любоваться лесом. Но сейчас серп неожиданно коснулся его шеи, которая удобно легла в смертоносную выемку, и бородач враз стал дружелюбным, всё простившим и послушным.
- Молчать. Топор на землю. И… (тут Суходыров задумался над формулировкой, так как был взращён в сурово-брутальной среде, но всё же сказал то, чего никогда не планировал говорить ни одному мужчине в жизни) сымай портки. И всё остальное скидывай, или убью. Своим передай: баб пугать не хотел, по незнанию сожрал пару початков и превратился в какое-то безвольное говно.
Процесс раздевания был затруднён серпом. Вопрос санитар решил довольно кардинально: коротко ткнул бородача в шею и едва успел отставить сельхозорудие, как мужик мешком рухнул на мягкую почву леса.
Суходыров быстро раздел мужика, который хоть и оказался крепко сбитым, но до габаритов санитара сильно не дотягивал. Исподнее у мужика было до колен, имело множество завязок, было просторным, крепким и грязным. Им-то Суходыров и связал мужику руки за спиной, серпом отрезав кусок и на кляп. Рубашку санитара Андрей оставил на себе.
Оставшиеся трое мужиков, видимо, были уверены в бородаче и просто ждали его на опушке. И только после долгих окриков вошли в лес. Но Суходыров уже был далеко.

11

Первой землю увидела Азара. Она не была уверена, что он ей не мерещится, так как уже два раза уверяла, что впереди суша, но всякий раз это была игра света помноженная не сильнейшее желание сойти на берег.
- Остров, - бесцветно сказала она.
- А и правда – сказала Фаина, но тоже не стала плясать от счастья. Усталость настигла и её, и остальных. Кроме Диги: его состояние назвать «усталостью» - было бы издевательством. Дига был при смерти.
Смол немного развернул парус, и плот медленно-медленно стал приближаться к острову. В том, что это остров, сомнений не было никаких: издали были видны его границы. Островок был довольно зелёным, примерно в центре его была возвышенность. Плот двигался так медленно, что солнце успело совершить четверть своего дневного пути до того, как брёвна ткнулись в берег. Берег был песчано-землянистым, уже у самой воды росли то ли кусты, то ли чахлые деревья. Смол первым соскочил на берег и отправился вглубь.
- Эй, Смол! – завопила Фаина, - ты ошалел? Парнишку нам что ли нести? И плот?
Смол со злым лицом взвалил на плечо Дигу и отнёс на несколько метров от воды. Затем с усилиями вытащил из воды плот. Будь в его организме лишняя влага, он бы вспотел.
Фаина нацепила на ближайшие густые кусты прозрачные кишки и завязала отверстие: ещё в детстве она видела по телевизору, что так добывают воду даже в пустыне. Весь остров был в этих кустах, больших деревьев не было.
- Из какого зверя ты это сделала? – спросила Азара. От плохого самочувствия страх её притупился, и она заговорила, просто чтобы что-то сказать. Ей казалось, что равнодушие, которое её накрывает, предвестник смерти. Она несколько раз видела умирающих людей – все они не отличались бурными эмоциями.
- Что? А, это… Это не зверь. И делала не я. Это целлофан. Или нет… Полиэтилен. Знаешь, я не сильно в этом разбираюсь.
- Целый что? Поле этих чего?
- Это просто пакеты. Не думай об этом. Не магия это, не зверь. Важно одно: эти пакеты не должны порваться, а рвутся они легко. Кроме этих пакетов нам неоткуда пока что брать воду.
Смол вернулся через час.
- Малый остров, - скупо сказал он и лёг совершенно обессиленный рядом с женщинами и Дигой.
- На холм поднимался, - подумала Фаина. Она тоже была совершенно измотана. Наступала ночь, и пакеты не имело смысла держать на сборе влаги далее. В них образовалась вода на один глоток, который Фаина истратила на Дигу.
Азара с ненавистью посмотрела на это действие.
- Парнишка совсем-совсем плох, как бы ни отошёл завтра – ответила Фаина на незаданный вопрос.
- Тем более! Нужно о живых заботиться, а не о полутрупах.
- Полутруп – тоже человек! И пока я в состоянии, я буду беречь каждую жизнь тут!
Спали на плоту ввиду сырости острова. Фаине приснилось, что она снова маленькая, снова болеет и лежит без сил, а мама за ней ухаживает, рассказывает удивительно волшебные сказки, а звёздочки на потолке от ночника придавали ощущениям космическую глубину и уют. Она проснулась на минутку, посмотрела на фантастическое небо, прижалась к кому-то из своих спутников и снова погрузилась в сон.
А Ласе снились кошмары: под лавкой, в тёмном углу избы стенала недотыкомка. А за стенкой что-то бормотал отец. Она, совсем маленькая, лет семи, сперва хотела бежать к нему, прижаться, утешиться, найти защиту у этого седобородого богатыря. Нужно только успеть добежать до двери быстрее, чем мерзкое создание успеет схватить её за ножку. Позвать отца она не могла: она чуяла, что недотыкомка может разозлиться из-за шума, а отец может и не прийти, будучи пьяным и не сообразительным. Его бормотания за стеной становились громче и злее, затем он кряхтя встал с кровати и зашаркал в комнату Ласы. И тут она вспомнила, что отец недавно умер. Он начал скрестись в дверь, словно не понимая, что её нужно потянуть на себя, а сердце Ласы стало биться в невыносимом ритме, за которым неизменно следует инфаркт.
Ласа проснулась от ужаса и несколько секунд не могла выйти из оцепенения: стоны и бормотание перенеслись за ней из сна, и это было страшно. Потом, после ста бешенных ударов сердца в голове прояснилось, и Ласа поняла, что это стонет Дига и бормочет молитву.
Ласа встала. Она сорвала лопух, росший подле, и пошла в траву, которая царствовала между берегом и лесом. Травой она обтирала утренние травы, лопух быстро намок. Тогда она сорвала второй и стала из свёрнутого первого лопуха аккуратно сцеживать воду во второй. Огромный лопух быстро заполнялся водой: три полновесных глотка можно было сделать уже через 20 минут. Их Ласа и отдала Диге. Парнишка сделал глотки, не приходя в сознание.
Ласа продолжила сбор влаги и через 15 минут сама смогла сделать три глотка. Солнце появилось на горизонте, и Ласа стала двигаться быстрее. Вскоре к ней присоединилась Азара, которая угостила Смола тремя глотками. После этого Азара разбудила Фаину.
- Эй, роса.
- И?
- Собирай!
- Как?!
- Вот моркотница! Ой… простите… Вот так.
Фаина набрала тоже три глотка, но почти за час. Она хотела отдать их Диге, но Ласа сказала:
- Он уже пил, теперь не умрёт. Пей сама. Нам без тебя – смерть.
Фаина выпила и спросила вдруг:
- Слушайте, а что-нибудь тут можно есть, а? Я про выживание в природе знаю мало.
- Рогоз будем жрать, - недобро ответил Смол, - и лопух. Ещё пару дней назад он мог добыть огонь в лесу, но сейчас на сыром острове, не имея сил, он в себе сильно сомневался. – Сырого много не съедим, правда: желудки нам этого не простят.
- Рогоз? Это что? – спросила Фаина.
- Да… колдунья, а мир не знает. Привыкли жить тем, что приносят в дар? – спросила Азара.
- Там, откуда я прибыла, нет природы.
- А что есть? – спросила удивлённо Ласа.
- Там всюду люди. Люди, большие дома;, ещё люди, ещё дома; и ещё раз люди.
- И что же делает такая уйма людей? Они там ходят промеж изб и жрут друг друга? Ты или лжёшь, или смеёшься над нами, - продолжала показывать характер Азара. – Всем людям нужен лес – в нём зверь, топливо, материал, ягода-грибы; реки или озёра – есть рыбу, пить воду; поля – растить хлеб, вяжить, плоды всякие съедобные. И я сейчас назвала только то, что назовёт любое малое дитя.
- Мне проще лгать, чем пытаться вам продолжать говорить правду.
Дига вдруг сел и мутным взглядом обвёл действительность. Он представлял собой один большой ожог: был бордовым повсеместно настолько, что на него было больно смотреть. Он посидел, чуть покачиваясь, словно после жуткой попойки и снова лёг.
- Ладно, - произнёс Смол, - идём рвать рогоз. Там, чуть дальше болотисто, должны отыскать хоть немного.
Рогозом оказалось то, что Фаина всегда считала камышом.
- Или тут другие названия, или Смол путает, - думала Фаина. – Или я никогда не знала настоящих названий на Земле? И как вообще получается так, что я где-то за секстиллион световых лет от Земли, а тут и люди, и речь понятная?
Но от подобных размышлений у неё всегда начинала болеть голова: одно дело смотреть дурацкие фильмы, совершенно другое – самой оказаться на неведомой планете. Пришлось сосредоточиться на рогозе.
- Почти весь рогоз старый, - сокрушался Смол, - такой только запекать, иначе желудок не примет. У лопуха тоже корень недобрый. Но костёр… тут всё сырое, ни бересты, ни чаги.
- Да… Я-то всё ждала увидеть остров с пальмами на берегу, с джунглями в глубине, а тут – болото в море. Бред какой-то, - буркнула Фаина. – Но давайте выкапывать рогоз весь, авось добудем огонь.
Небольшая часть стебля рогоза была сочной и съедобной. Вкусной, питательной и легко усваиваемой её назвать трудно. Корень же был больше - с палец и годился для запекания. Корень лопуха был большим и не казался Фаине съедобным.
- Это еда неудачников и детей, - сказал Смол, - но кто бы знал, как я буду счастлив, если удастся это запечь.
- Неужели ты неспособен добыть огонь?
- В лесу – запросто. А тут ни деревьев нужных, ни чаги. Кусты какие-то одни и сырость. Удача, что вообще рогоз с лопухом есть. Думаю, большая земля неподалёку: не мог такой остров появиться среди моря. Видимо, ни то в конце Большого прилива, ни то в конце Большого отлива тут открываются низменные земли. Хотя, Край близко, мало ли что тут бывает.
Смол увидел небольшой валун, покрытый мхом. Аккуратно он оторвал мохнатый слой, запрокинул голову и отжал зелёную массу: в рот отправился тонкий короткий ручеёк пресной воды. Смол аккуратно положил дёрн на место.
- Ладно, продолжай выкапывать, я попробую сама огонь наколдовать, - сказала Фаина, повторив несколько раз трюк Смола и набрав немного воды с собой в пакетик – для спутников.
Фаина вернулась к Диге, который сам был, как огонь. Она однажды видела ролик, как делали линзы из подручных средств, но сама до сих пор не нуждалась в подобных знаниях, а теперь и не верила в их правдивость.
Она отломала длинные ветки кустов, каждая примерно по полтора метра. Воткнула их в податливую влажную землю так, чтобы они торчали на одинаковую длину. Затем после коротких сомнений один полиэтиленовый пакет был распят на этих четырёх жердях так, чтобы его поверхность превратилась в ровную натянутую плёнку. Сверху Фаина аккуратно налила морской воды. Под тяжестью воды плёнка немного просела, и женщина с трепетом увидела, что действительно получилась настоящая огромная лупа. Почти под центром сооружения появился расплывчатый кружок – концентрированный солнечный свет.
Фаина глянула наверх: ещё немного и солнце окажется в зените. Она положила под линзу немного наломанных веток и побежала искать хоть сколько-нибудь сухих дров.
Урожай вышел откровенно небогатым: на островке можно было найти солому, тонкие почти сухие ветки, но не более того. Она принесла небольшую охапку к своему устройству, под которым уже слабо дымилось, и ушла искать по берегу. И не ошиблась.
Именно на берегу она набрала богатый урожай из… остатков плота. Или, скорее, плотов. Видимо, они были не первыми, кого принесли сюда эти средства избавления от неугодных.
Больше всего сейчас Фаина боялась увидеть тела или скелеты умерших страдальцев, но всё же продолжала путь вдоль воды, обходя осточертевшие кусты, за каждым из которых ожидала увидеть жуткую картину. И увидела.
Это было в небольшой бухточке. Видимо, эта часть острова в наибольшей степени принимала на себя воды, бегущие во время Большого отлива. Многочисленные скелеты и полуобглоданные трупы усеивали берег, виднелись в воде и в кустах.
Фаина развернулась и бежала. Она паниковала.
Как часто в этом мире людей вот так сажают на плоты?

12

Суходыров устроился на ночлег на опушке. Глубоко углубляться в неизведанный лес он опасался, а теплая ночь и добытая одежда позволяли спать под открытым небом.
Ему посчастливилось пожевать злаков: выйдя из леса после ограбления бородача, он оказался на засеянном поле, где и поживился наливающимися колосками, благо с серпом было нетрудно их собирать. Несколько раз он заходил в лес и ел землянику, а крупные синие ягоды пробовать испугался.
Теперь, при помощи всё того же серпа, он смастерил себе постель и смотрел на неродное небо. Богатое звёздами оно сегодня баловало только одной сине-зелёной луной и бледным полумесяцем, зато в черноте зависла огромная хвостатая комета. Пышный хвост красиво разметался на просторах космоса, и зрелище это чаровало и усыпляло уставшего Андрея.
Богатый кислородом воздух чуть пьянил, порождая приятные мысли: радовало наличие одежды и обуви. Обувь тому бородачу явно была б великовата, если б не несколько слоёв портянки. Грубые кожаные сапоги валялись рядом, как и топор. Рядом же покоился и недоеденный каравай: Суходыров решил экономить еду.
Утром он съел небольшой кусочек хлеба и отправился куда-то дальше вдоль леса, изредка заходя в него, чтобы поесть ягод: помимо земляники он стал встречать и малину. Также наткнулся на родник: вода, от которой взвыли зубы, оказалась весьма кстати, так как уже припекало. Тропинка между лесом и полем была полузаросшей, люди не встречались.
Ближе к вечеру впереди показалось поселение, лес, тянувшийся по левую руку, сменился полем, засеянным рожью, которую Суходыров пожирал на ходу. Тропинка неожиданно вышла на дорогу – первую дорогу, увиденную Андреем в этом мире.
Дорога представляла собой некое пространство более или менее свободное от травы. Шириной она была примерно пять метров и прямо вела к виднеющемуся поселению, а налево – в неведомую даль. Суходырова тянуло к поселению, но у неведомой дали была одна особенность: из неё ехал в сторону Андрея человек на телеге, влекомой понурой лошадью. Санитар решил дождаться человека, но тот словно издевался: ехал всё медленнее и медленнее, пока не остановился в метрах в ста.
Этот странный мир жил со своим странным населением по своим странным правилам. Быть может, люди в этой местности – враги друг другу. Быть может, просто пугливы. Быть может, правила приличия требуют подойти самому. И Суходыров подошёл.
Человек в телеге спал и был явно пьян. К сожалению, перегар одинаково пах на обеих планетах.
Суходыров сел в телегу и колыхнул вожжами: «н-н-н-о-о.о!». Лошадь уныло поплелась вперёд, а человек поднял мутные на нового пассажира телеги и сказал «э, я у-у-у-у, как… это!» и снова уронил голову на грудь. Суходыров усмехнулся: давно ли сам разговаривал ещё хуже?
И снова вспомнилось детство и бабушкина деревня: он однажды так же ехал в телеге со сломанной ногой к фельдшеру в другую деревню, а дед его ругал за неуклюжесть и пил самогон так, что в итоге Андрею пришлось править самому, а дед спал.
- Стефаич опять ли? – вдруг гаркнул мужской голос, - поди, опять в мути;, как говно на пути? – Очередной бородач, выскочивший из сараюшки, по-хозяйски запрыгнул на телегу и стал ворошить сено. Через считанные секунды его рука достала большущую бутылку с мутным напитком. – Ага, муть родная (отхлебнул) – ай, мать честная! А ты – кто? – ткнул он наглым взглядом в Андрея.
- Я, мил человек, бреду, куда глаза глядят.
- О, как сказал! – восхитился наглый бородач, - глядуны-то твои экось как подвели, а! Не в град, не в посад, а криво наугад! А тут не херово, не здоро;во, тут Можелёво! Тут всем горя нету, коль есть сила иль монеты! А вот у тебя, видать, только сил и не отнять. Да?
- Сила есть, - согласился Суходыров. Он залюбовался попрыгучим наглым бородачём. Тот за время беседы трижды уже спрыгнул и запрыгнул на телегу, дважды приложился к бутылке и после каждого своего стишка трескал себя то по пятке, то по затылку, то по груди.
- Ты гостить аль пути мостить? Кутить аль себя женить? – хлопнул себя по груди мужик.
- Чтоб кутить – нужна деньжонка, а на мне, вишь – одежонка? – и Андрей указал на чужую потасканную рубаху.
- Ай, хохмырь! – продолжал радоваться попрыгун, - тогда тебе туды идтить (он ткнул пальцем в длинное бревенчатое строение со скошенной крышей) – месить, носить, копать, мостить.
- Дорожное строительство?
- Да, стелим для подводы – кормить воеводу, чтоб даже не промок, увозя от нас оброк.
- И велик ли оброк?
- С лентяя – нож в бок, с батрака – полмедяка, три – с путников на конях и поклон - с тех, кто к нам в лаптях.
Андрей невольно глянул на свои крепкие сапоги и сравнил их с лохматыми лаптями недоделанного скомороха.
- Дык весь мой набор: сапоги, серп да топор. Грязь месить, жать да рубить. – Андрей поймал убогий стиль рифмы и уже опасался, что дурацкая манера речи к нему пристанет навсегда.
- Дуй в барак, коль не дурак, - весело сказал мужик. – Но! – шлёпнул он кобылу, и та снова заковыляла по дороге, - а мой оброк – мути глоток, - заключил он и отправился обратно в сараюшку. Впрочем, в бутылке он уносил этой мути с плавающими в ней орешками явно больше, чем на глоток.
А Суходыров зашагал к бараку. Поселение обретало облик широко раскинутой деревни: маленькие, словно вкопанные в землю крепко сбитые избы с малюсенькими окнами и небольшими входными дверями, жители, поголовно занятые трудом и огромное поле, засеянное злаками.
Дома не имели огорода, нигде не было видно плодовых деревьев, ягодных кустов, не виднелись кусты картофеля. Вдали паслось стадо коров – голов девять-десять и две лошади. Вся деревня насчитывала пару десятков домов с крышами из тёса или соломы, без печных труб и каких-либо признаков художественных изысков. Мужики в грубой, грязной и зачастую рваной одежде ходили босиком, в онучах или лаптях. Женщины по манере одеваться были такими же, как те, которым Суходыров показывал то голую задницу, то объект нескончаемых девичьих шуток. Всё те же просторные рубахи, широкие юбки, блеклые сарафаны. Но эти были ещё проще, а точнее - беднее. Многие, как и мужики, были босыми или в лаптях, поверх портянок до лодыжек. Все в косынках, с длинными косами до попы, с вплетёнными тонкими цветными ленточками.
Совсем малые дети возле некоторых изб ползали по грязи, будучи привязанными одной ногой к вкопанной жерди. Подростков нигде не было видно. Деревня производила на Суходырова тяжёлое впечатление: единственный весёлый человек остался в сараюшке, да и того ум Андрея вычеркнул из списка адекватных людей.
В бараке царил мрак и шум: разной степени бородатости мужики жадно жрали из деревянной посуды какое-то неаппетитное варево. Со стороны это походило на соревнование по скорости заглатывания, и приз, судя по всему, был нереально крупным. Суходыров увидел, как мужики яростно вылизывают посуду, словно оголодавшие псы, встают из-за длинного стола и выходят из барака, чтобы тут же упасть на ближайший свободный стог сена и моментально уснуть.
Ни один из работяг не обратил внимания на Суходырова: лицо каждого выражало дикую усталость и безразличие ко всему вокруг. Санитар провожал каждого выходящего взглядом, отмечая жилистость тела вкупе с сильной худобой. Барак покинули двадцать два бородача.
- Едят только работники, - неласково сказала входящая баба, - вон отседова.
- Я наниматься, - дружелюбно ответил Андрей, хотя тон женщины его сильно покоробил.
- В овине глянь, там тиун. Пошёл прочь!
- Простите, а что…
- Да ты баламошка?! Или муж ты мне – разговаривать чтобы?! Пойди прочь, пока братья не свидели!
Суходыров вышел из мрачного, дурно пахнущего барака. Все двадцать два бородача спали без памяти, соревнуясь теперь в храпе; спросить, что такое овин и тиун было не у кого.
Ближайшие здания все были непонятными. Где жилой дом, где баня, где веранда, где гриль-домик – Андрей понять не мог: всё в его глазах было сараями.
Один из домов был выше остальных раза в два, дверной проём был непропорционально крупным, дверь – не заперта. Оттуда доносились ругань и вопли. Идти туда, где происходит что-то нелицеприятное, Андрею сильно не хотелось, но деваться было просто некуда.
Ближе к зданию становилось понятно: кто-то кого-то избивает. Суходыров заглянул в дверной проём и увидел, как невысокий (опять же густобородый) мужчина стегает тонким прутом худого молодого парня, привязанного к толстой балке, упирающейся в потолок. Парень был совершенно гол, а багровые полосы начинали сливаться в одно жуткое пятно. Местами кожа начинала лопаться, выпуская на волю тёмную кровь.
Андрей снял с пояса топор, который изрядно ему мешал, и обвязанный портянкой серп, который мешал не меньше. Ему не хотелось с оружием приближаться к чужому конфликту, а потому сложил своё богатство у порога.
Крепыш отбросил кнут к уже лежащему на полу и взял из корыта с водой ещё один. Лицо его было искажено яростью, на лбу проступил пот.
- Э… здравы будьте, братья по вере, - криво сформулировал приветствие Андрей, не имея понятия о местной вере. – Я наниматься пришёл.
Бородач развернулся. Морщинистый лоб, лёгкая плешь в седеющих волосах, бурная растительность на лице – чуть ли не до глаз и также с проседью, кривые жёлтые зубы с пробелами и маленькие злые глаза.
- Ага, крепкий с виду ещё. Кругляк таскать будешь на первых порах, потом, как ослабнешь, поглядим куда тебя определить.
- Какова же оплата за сей труд?
- Чего?! Ты откуда такой родился? Воеводин сын али кого повыше? Дали пожрать – радуйся, не дали – значит плохо работал. Всё.
- Не густо. А избу предоставляете?
Бородач аж выронил прут и басисто захохотал. Даже окровавленный паренёк, висящий бес сил, перестал выть и обернулся. На грязном его лице Суходыров увидел белые борозды, пропаханные слезами. Парень давно бы упал, но верёвке мешала опуститься поперечная перекладине, потому несчастный стоял на полусогнутых мелко трясясь.
- Хошь – в бараке ночуй, хошь – на сене, хошь – в канаве, а сил не будет – прям на кругляке своём отдыхай.
- А за что, мил человек, ты парня убиваешь?
- А… - махнул рукой садист, - негораздок местный, инструмент нам вёз. Путь сократить решил через мёртвое поле. Почти всё добро и ухнуло, благо лошадь разлямзил. Вот, тюрю да камышовый тёр теперь жрать батракам. И главное – топор! Один теперь остался на всю ораву, еле дело спорится.
- А коли топор добуду новый – какова будет мне работа и оплата?
- То-о-п-о-о-ор?! – изумлённо протянул злобный бородач, - коли добудешь оный, будешь рубить кругляк за одного, а есть за двоих.
- И помощника получу.
- И помощника можно! – весело засмеялся изувер! И вдруг снова озлобился.
- А теперь – ай-да с мужиками работать или завтра сено жрать будешь!
- Да ты не горячись, - спокойно ответил Суходыров, - я-то добуду топор, будь спокоен. А ты мне – обещанное. А в помощники – вот этого доходягу возьму.
- Слово тиуна, - подумав мгновение, ответил садист. – Но хвостодурень бестолков и слаб. Кормить не буду.
- Будешь. Голодный помощник – мне не помощник.
- Да ты коробейник, а не работяга.
- По рукам?
- А по рукам!
Андрей пожал сильную руку тиуна-живодёра и направился к выходу. Тот же поднял из корыта очередной прут.
- Эй, ты что? – обернувшись спросил Суходыров.
- Пока нет топора – договор не в силе.
Через секунду Андрей показал топор.
- Мне завтра нужен будет помощник. Без еды – работник не работник. Корми нас обоих. Я сегодня же готов приступить к делу, а доходяга мне нужен будет утром.
Тиун дёрнул за узел, верёвка расползлась, и парнишка рухнул на землю, по-прежнему трясясь и слабо подвывая. Он подполз к корыту с прутьями и стал жадно пить, голова его погрузилась в воду и…
- Эй, пацан, - настороженно позвал Суходыров. Но парень не вынимал голову и словно бы расслабился.
- Да чтоб тебя! – вскрикнул Суходыров, подскочил и поднял бессознательное тело. Он вынес паренька на улицу и встретил ту злобную бабу, которая выгнала его из барака.
- Слышь, где он живёт? – спросил Суходыров той интонацией, которая не подразумевает неуместных комментариев.
- Э… вон в той, - указала грязным пальцем девица и зарыдала. Андрей не стал вникать в причины бабьих слёз и помчал к избе.
Стучать было не с руки, поэтому Суходыров просто толкнул очень низкую дверь плечом и заорал во мрак:
- Есть кто дома?
Андрей продолжил движение вперёд и едва не расшиб многострадальную голову о низкий потолок. Ругнувшись, он сделал ещё пару шагов и слева увидел такую же низкую дверь, которую также толкнул, не раздумывая, и снова позвал хозяев.
Но глаза быстро адаптировались ко мраку и показали, что в малюсенькой избушке кричать незачем. За тесными сенями, в которых на стенах висели корзины, коромысло, пучки чего-то сушащегося - была всего одна комната. Изрядную часть этой комнатушки занимала печь с каким-то обрубком вместо дымохода. Вдоль стены стоял длинный широкий стол и такая же длинная лавка подле него. Макушка Суходырова коснулась потолка, который, однако, через два шага вперёд оказался на деле просто как бы широкой полкой, которая шла периметру почти всей избы. «Место для сна» - сообразил санитар, вспоминая мультики и картинки из детских книжек. Две мощные подпорки упирались в крышу и обозначали середину избы, чуть вытянутой в длину. Свет в избу попадал из двух малюсеньких окошек, находившихся на стене противоположной от печки. Видно было, что окошки легко закрывались створками: стоило только вынуть небольшие жерди из-под них.
Верхняя часть внутреннего пространства была совершенно чёрной. Всё здесь люто пахло сажей, хоть печь и была холодна. Мрак и теснота поражали.
Андрей сообразил, что он так и стоит с голым телом в руках только после того, как следом за ним вбежала та самая противная баба. Она всё так же рыдала, её колотило.
- Милоша, Милошенька, братец!
- Куда его можно положить?
- Дык как же… на стол. Куда ещё?
- Постели;.
Девица подняла с пола какой-то сомнительный тюфяк с торчащей из него соломой.
- А чего помягче есть?
Девка на миг перестала реветь, задумчиво пошмыгала носом и нерешительно сняла с печи другой тюфяк – без признаков соломы и кинула поверх первого.
Андрей опустил на подстилку мальчика спиной кверху.
- Бражка есть? Али чего покрепче?
- А?
- Хмельное что-нибудь есть?
- Коли было б, разве ж мужики б не выпили?
- Беги к тому мужику, который всё стихами разговаривает, пусть даст немного.
Девка вернулась через несколько минут – запыхавшаяся и обессиленная. Она принесла мутноватую дрянь всё в той же огромной бутыле, но жидкости уже было на самом донышке, на котором покоились какие-то орешки. В руке у неё также был пучок подорожников.
Андрей неловко начал промывать раны странной бурдой.
- Ты что? – удивилась девка, - там же вот… орешки эти… как их…  дурманки плавают. Ты ему в рот лучше накапай. Ага, хватит. Я его вяжетью натру, а то он не сдюжит боли ночью.
Вместе они покрыли раны подорожниками, и девка примотала их к спине льняной полоской.
- Брат что ли твой?
- Да, - сказала баба и снова зарыдала. – Брат, самый любимый братишка!
- А сколько у тебя братьев?
- Братьев-то ещё трое и сестра одна, я старшая. Два брата ещё были, но померли. Зимой-то многие мрут.
- Ого! Огромная семья!
- Ой ли?
- Нет разве?
- У всех детей много. Но считать нужно работяг. Ребёнок – что? Ест, плачет, время крадёт, помер. Человеком, стало быть, не стал. Человек – это вон (кивнула на печь) и вон (кивнула на угол, где стоял чурбан с заготовками кожи и шилом) – дед да отец. Человек – рожает детей и трудится. Всё остальное – какой же человек?
- Погоди, погоди… отец и дед – это человеки? А мать?
- Ну, мать тоже вроде как человек… но баба же. Бабу чуть сильней ударь – и нет человека. Не человек это, а так… довесок. Баба мяса не добудет, дом не справит и не поправит, поле не вспашет. Баба не защитит от врага, не повалит лес. А мужик… Мужик только вынашивать не способный. Всё иное сделает, коль прижмёт.
Девка уставилась на брата глазами, покрытыми солёной дрожащей жидкостью.
- Милоша ещё не человек… а люблю – не могу… Ласковый, как кутёнок. Вечерком придёт, обнимет и шепчет «Неюшка, сестрёнушка моя любимая! Погоди с водой! Дед с отцом уснут – сам принесу, помогу чем можно». А сам на ногах еле стоит. Тиун их дужо пользует. У него, бывает, все мужики повалятся и спят, а Милоша бежит мне помочь.
Милоша спал на столе. Время от времени он морщился во сне и всхлипывал. Суходыров смотрел на это ребристое тело подростка и думал, что в таком же возрасте он не надрывался на работах, а катался на велосипеде, купался в речке и ощущал себя несчастным по невероятно незначимым поводам. Его братья не умирали от голода. Да и брат был всего один – младший. Андрей был на пятнадцать лет старше и ненавидел маленького говнюка, пока тот не превратился в амбала и не научился драться.
Девка поставила подле брата крынку с водой и маленьким кусочком хлеба, обёрнутым в тряпицу.
- Мне на работы пора. И муть вернуть надо, чай не вода – реками не течёт.
Она ушла, а Андрей ещё постоял несколько минут. Он разглядывал сумрачную избу и думал о том, что люди, живущие в ней, и сами должны быть все мрачными. Привыкая к нехватке света, еды, каторжному труду и даже смерти слабых членов семьи, люди наверняка черствели, как солдаты, среди которых несколько лет довелось побывать и Суходырову.
Он воткнул серп в стену тёмных сеней и вышел из гнетущей атмосферы на чистый воздух, которому ещё, судя по всему, оставаться несколько столетий неиспорченным человеком. Погода на летнем излёте стояла благостная, безветренная и дарила Андрею какие-то надежды. Но по мере приближения к бараку весь позитив из него потихоньку улетучивался: пасторальные деревенские пейзажи, состоящие из крепких низких домов, недалёкой речушки и стогов сена, обрастали такими подробностями, как измождённые батраки, лежавшие то тут, то там на сене или нескошенной траве, худые грязные дети, идущие из леса с огромными корзинами и заплечными коробами, недоброжелательные старухи и угрюмые уставшие старики, бредущие с одних работ на другие. Как подозревал Суходыров, никто из этих людей не приходил домой, чтобы посмотреть телек или посидеть в интернете.
Ранее встреченные бабы, собиравшие вяжить и зло обсмеявшие его за голый вид, пели и общались, работая и не снижая темпа. Ни в одной из них он не видел доброты, только силу. Судя по всему, эта деревня была беднее мест, откуда были те бабы. Одежда тех была целее и чище, а у их мужиков были крепкие лошадки. У одного – даже топор, который, судя по всему, в этой деревне является настоящим богатством. И если люди тех мест так нелюбезны, то каковы же жители этой деревни? Вероятно, единственный весёлый человек тут – стихоплёт-дурачок, живущий в каком-то косом сарае при въезде в деревню. Как он там её назвал? Можелёво?
Андрей подошёл к бараку, когда из него вышел тиун.
- Эй, пентюхи, встали!
Сонные рожи с соломинками и остатками пищи в бородах потянулись к тиуну. Многие поднимали к небу голову и, поднеся ладонь к лицу, делали мелкое круговое движение, что-то шепча.
- Так, у нас пополнение, - начал тиун своим злым голосом, словно охранного пса научили говорить, - это… Как там тебя?
- Андрей.
- Так прям и зовут непонятно? Ну, да добро… Это – Дрей! Будет рубить, к нему пойдут четверо… Так, ты, вот ты и вот ты.
Так начался первый рабочий день Суходырова на этой планете.

13

Фаина добежала до места стоянки с сильно замутнённым рассудком. Она не заметила, что в её руках так и остались обломки плота. Она выронила их около дымящихся веток, которые высушила и уже яростно жгла огромная лупа. Фаина села и зарыдала.
Перед её глазами плыли скелеты и трупы с ошмётками плоти. Мужчины, женщины, дети… Да, на медицинской практике она принимала участие во вскрытиях, но тогда она, двадцатилетняя девчонка, была почти бесконечно далека от понимания того, что вот-вот ляжет рядом с этими трупами. А теперь осознание того, что через несколько дней, может, через пару недель, она вот так же превратится в корм, а затем и в оскалившийся скелет вызвало панику, дикий ужас, какой обуял бы ребёнка, увидевшего, как из-под его кровати ночью действительно выползает чудище.
Она рыдала от лютого кошмара, который остался там, позади, в этой бухте, наполненной смертью, когда вдруг на плечо ей опустилась рука. Фаина завопила от ужаса и даже немного обмочилась, но не смогла даже рвануться.
- Будем жить, не плачь – просипел севший Дига. Его покачивало, с худого тела клочьями слезала обгоревшая кожа, и сам он сильно напоминал мертвеца с мутным взглядом и непослушным телом. Фаина сразу успокоилась. И потеряла сознание.
- Наше чудище воскресло? – спросила Азара. Она принесла кучку корешков.
- Да, -  вяло ответил Дига, - рыдала.
- Да я про тебя, хвостодурень!
- Где мы?
- Мы там, где пьют росу и жрут траву, - зло ответила Азара Диге.
- Это как так?! – спросила Ласа, пришедшая с такой горстью корешков. Она уставилась на конструкцию, установленную Фаиной. – Проклятое колдовство!
- Это проклятое колдовство нам давало воду. Теперь огонь, вот, - сказал подошедший Смол. Он ссыпал корешки в общую кучку и несмело сунул кулак под лупу. – Ай! – отдёрнул он руку через несколько секунд. – А что с колдуньей? – спросил он, почёсывая место ожога.
- Прибежала оттуда, - Дига указал пальцем, - плакала, тряслась и вот.
- И вот, - задумчиво повторил Смол. Он рассматривал брёвна, брошенные Фаиной и хмурился. Затем глянул на плот, на котором их сюда принесло. Плот был цел, что явно успокоило этого угрюмого, сильного мужчину.
Смол подошёл к дымящему хворосту, аккуратно вынул несколько шестов из земли и слил воду с плёнки. Затем раздул огонь и поставил хворост шалашиком. Вокруг него сложил принесённые Фаиной брёвнышки колодцем вокруг костра. Никто этого не заметил, но Смолу было страшно, очень страшно разбирать лупу. Какой дурак не будет бояться колдовских вещей?
- Оттуда, говоришь? – спросил он у Диги и отправился в сторону бухточки. Вернулся он вскоре мрачнее прежнего с большущей охапкой дров.
- Откуда там дрова взялись? – спросила Ласа.
- Оттуда, - буркнул Смол.
- Я ещё принесу, - встала девушка.
- Сиди тут! – резко крикнул Смол. – Неча тебе там делать! Наломай большую охапку прутьев длинных. Крапиву коль найдёшь – тоже неси, как можно больше. Азара, ты колдовские кишки сымай с веток, воду с них выдаивай, как ведьма делала. Потом иди копай червей на возвышенность.
- А ты чем займёшься, - спросила Азара ехидно.
- Я найду чем заняться! Пошли обе! Быстро!
Когда они удалились, Смол встал и ушёл за новой порцией останков плотов. Бо;льшая их часть лежала в воде или просто была сырой, как и всё на этом островке, поэтому Смол и укладывал их колодцем вокруг сильно дымящего от сырого хвороста костра – для просушки. Дига сидел под высокими тенистыми кустами. Голова его была полна тумана и вопросов, Фаина лежала ничком.
Фаина очнулась и перевернулась на спину. Она смотрела на проплывающие облака и бессвязные мысли роились в её голове.
- Совсем как земле. Плывут, плывут. Пушистые. Как вата. Вата…
Мысли Фаины полетели в недалёкое прошлое. Четыре месяца назад в Ленинградской области (сколько миллиардов световых лет отсюда до того места?) закрылась больница. Ошарашенный персонал, живший откровенно нищей жизнью, устраивался куда мог и кем мог. Фаина, уставшая от такой жизни, решила податься в деревню. По федерально-целевой программе «земский врач» можно было получить жильё и подъёмные. Она планировала отработать пять лет, затем заняться частной практикой, излечивая и людей, и скот. Решено, сделано.
Через неделю Фаина уже перешагнула порог фельдшерско-акушерского пункта, в котором она стала почти самым главным сотрудником. Главнее неё был только чёрный кот совершенно бандитского вида, который приходил зализывать раны, отогреваться или в надежде получить валерьянку.
В ожидании обещанного миллиона рублей, Фаина зажила в одной из трёх комнат этого учреждения, принимая редких посетителей в двух других. Она почувствовала себя счастливым человеком в этой уютной избушке, заметённой снегами и далёкой от бесконечных идиотских проверок. Но, к сожалению, близкой к алкашам, которым не давала покоя мысль о медицинском спирте.
Выбежав на лыжах на ложный вызов, Фаина вернулась уже к разгромленному, пылающему пункту, откуда смогла вынести только документы и небольшую коробку с лекарствами. Что теперь с ней будет?
Через знакомых Фаина узнала, что хоть сегодня можно устроиться санитаркой в клинику для душевнобольных. И в тот же день устроилась – ночевать-то негде.
Там санитары крутили глобус, тыркали не глядя пальцем и давали клички больным.
- О, теперь ты Лихт Энштейн! – хохотали они над очередным бедолагой. По вечерам они пили казённый спирт, а по выходным делали из шприцев дротики, набирая в них сильные лекарства и швыряли друг в друга, чаще попадая в больных. Опасаясь здоровых санитаров больше, чем больных пациентов, Фаина делала обходы, держа все лекарства при себе. Отработать она успела только три недели.
В новогодние праздники, когда санитары уж совсем ушли в отрыв, когда Фаина согласилась на подработку ведьмой в детских спектаклях в ближайшем доме культуры, когда врачи как обычно куда-то исчезали, а свежие сумасшедшие откуда-то появлялись – появилась возможность взять дополнительные смены с двойной оплатой. На беднягу рухнула огромная нагрузка, и Фаина совершала обходы, не смывая грим. Пьяные санитары с ужасом наблюдали, как какая-то баба-яга, бубня проклятия, обходит больных.
- Господи, - бормотала она, подготавливая шприц для Шнурова, - забери меня отсюда.
- А куда бы ты хотела, красотка? – развязно спросил пьяный пациент, привязанный к койке с недавнего времени.
- В деревню, Серёж, в деревню. Где спирт не пьют, а врачей уважают.
- Могу устроить! Знаю такую деревню. Изба там свободная есть, я в ней вчера…
- Хорошо, Сергунь, хорошо. Добрый ты. Жаль, дурак только. Выпить только не дурак. И где берёшь только?
- А хочешь – условимся? Если через час ты там не окажешься, я больше никогда-никогда не буду пьяным.
- А иди-ка ты, фантазёр. Устала я от вас от всех тут.
- Ну почему ты мне не веришь?
- Верю, верю.
- Ну почему? Ну почему?! – начал расходиться Шнуров, трепыхаясь в ремнях и изгибаясь на своём ложе.
- Тише, тише, - стала она поглаживать его по голове, - успокойся.
- Нет! Нет! – уже кричал Шнуров, не веришь! Никто не верит! Мужики, скажите ей!
Но Вадима и Никифора уже не было в больнице, в палате лежали новые шизофреники, которые, впрочем, тут же стали подтверждать каждое слово Шнурова.
- Ай, да заткнитесь, идиоты! – опомнился он, - А ты знаешь, куда делся этот санитар здоровенный, Суходыров который? – снова обратился он к Фаине.
- Ай, Серёж, знаю… Позавчера ему два дротика в зад угодили, вчера он весь день пузыри пускал изо рта, плакал и хихикал в ординаторской, а сегодня, стало быть, пьёт. Всё, как всегда примерно.
- Да не, я про брата его старшего.
- Ничего никогда не слышала про брата его.
- Мужики, скажите ей, скажите! Скажите! Ну скажите!
Двое на соседних койках недовольно стали ворочаться. Один из них, как слышала Фаина, мог впасть в буйство, поэтому она зашептала на ухо Шнурову:
- Тише, тише. Я верю, верю. Всё хорошо.
Она положила свою голову ему на грудь и продолжила нашёптывания и поглаживания, отчего Шнуров начал утихать, утихать, утихать… Но Фаина уснула первой со своим пакетом с лекарствами на коленях. А проснулась она…
Грохот ссыпаемых дров вернул её в реальность из путешествия по прошлому.
Она села, промаргиваясь и силясь понять, в каком из миров проснулась. Затем увидела своего недоброго спутника и заговорила, чтобы поскорее вернуться в реальность.
- Видел, сколько там погибших?
- Видел, - привычно коротко и угрюмо ответил Смол.
- Что ты об этом думаешь? Мы тоже так закончим?
- Они почти все уже мертвецами приплывали сюда на плотах. В дни летние Большого отлива солнце злое. Без воды четыре дня мало кто протянет. И то – четыре дня это с парусом. Многие из них могли парус сделать? Скорее, никто. А ты ещё и воду нам добыла, и дождь однажды был. Но кто-то на острове бывал и живым – немного следов есть, есть несколько скелетов у горы.
- Значит, те, кто добрались до этого острова живыми, всё равно умерли?
- Да. Но Большому отливу быть ещё дней семь. Остров растёт с обратной стороны, земля из-под воды обнажается по воле Хвостоноса. Может, по мели дальше уйдём.
- К Краю?! – изумился Дига.
- А тебе не всё едино, баламошка? С Краю ты сверзнешься, али тут душу выпустишь? Пойдём по отливу, глядишь до Края ещё какие острова будут.
- Так… Кажется, я понимаю, о каком таком Крае вы говорите. Не будет никакого Края.
- Это почему? – изумился Дига.
- Это потому, что нет ни конца, ни края глупостям человеческим, ни… ни землям Хвостоноса, - отрезала Фаина.

14

Четверо мужчин, пошатываясь, вразвалку шли чуть поодаль от всей бригады. Суходыров шёл рядом и пытался завести с ними беседу.
- Мужики, тяжко, а?
- А, э! – сказал ближайший и самый старший по виду, и на этом был весь его ответ. Седая его борода была по грудь, несимметрична и клочковата – словно за неё постоянно таскали и не раз вырывали клочья. Впрочем, наверняка так оно и было. Все остальные промолчали.
- Не сильно-то вы разговорчивы. Нам вместе трудиться, я хочу понимать, каких сложностей ожидать.
- А тут одна сложность. Сложно до ночи продержаться, - подал голос другой. Его борода также была седой и какой-то чахлой, как и весь её владелец.
- Буду смотреть на месте, - решил Андрей.
Брели по широкой тропе, которая уходила в сторону, противоположную той, откуда сюда попал Суходыров. Он уже успел увидеть, как два огромных вола катят тяжеленую бочку, тем самым трамбуя грунт. Ему показалось, что это напрасное издевательство на животными. Хотя в отличии от людей, волы выглядели сытыми и здоровыми.
По обеим сторонам дороги шло засеянное злаками поле, а впереди, километрах в двух, виднелся лес. Справа виднелись небольшие голые коричневые холмы, которые резко контрастировали со всем остальным пейзажем, в котором превалировал зелёный цвет.
Засеянные поля закончились, широкая тропа начала плавно забирать вправо. Холмы справа стали повыше, каменистее. Затем холмы стали уменьшаться, пока не перешли снова в поле с травами. Шагали уже больше часа. Андрей всё глубже погружался в свои мысли на тему «сколько миллиардов световых лет до дома или любые расстояния тут не канают?», когда вдруг он споткнулся и рухнул.
Он встал и уставился на тропу. Тропа теперь представляла собою путь, утыканный кольями, выступающими из земли на длину ладони. Он чудом не напоролся ни на один из них.
- С почином, слепоход! – сказал кто-то зло и весело, бригада засмеялась. В двух шагах отсюда дорога была усеяна досками и тянулась куда-то вдаль, скрываясь за холмами.
- Мужики, а куда идёт дорога-то?
- Да к воеводе-душегубу, куда ещё? – сказал старик из его бригады, - айда рубить.
И начался ад.
На всех мужиков было четыре инструмента: один топор Андрея, два тесла и ещё один топор. Теслом делали выемки в очень толстых досках. Доски укладывали на брёвна, как шпалы на рельсы, плотно подгоняя друг к другу. Брёвна удерживали колышки, вбитые в землю.
Рубить деревья оказалось гораздо сложнее, чем Суходыров представлял: от него требовали сумасшедший темп. Деревья росли разномастные, и счастье, когда попадалось дерево, похожее на высокую сосну: такую Андрей рубил за 10-20 ударов (чем всё равно вызывал раздражение у своей бригады). Затем нужно было обрубить немногочисленные ветки, которые отрастали ближе к верхушке. Затем ствол четверо мужиков относили к дороге и клали на место «шпалы». Но когда нужно было повалить толстое дерево, название которому Суходыров придумать не успел, а у мужиков он старался лишнего не спрашивать, тогда уже требовались колоссальные усилия.
- У-у-у, - гудели разочаровано мужики, глядя на потуги Андрея.
- Э-э-х, - вздыхали они, когда Андрей, намахавшись топором, опускал руки и тяжело дышал. – Эдак нам всем всыпят, не спи, баляба.
- Может, покажете, как надо? – спрашивал Суходыров, но мужики все отшатывались:
- Твой топор – руби!
Когда толстое дерево наконец валилось, нужно было избавить его от многочисленных толстых и корявых веток, затем расколоть дерево вдоль на несколько досок. Для этого Суходыров делал топором наметки. Туда мужики вставляли деревянный клин и деревянными молотками гнали клин по длине ствола.
В какой-то момент руки у Андрея повисли плетьми. Болело абсолютно всё, а время отдыха так и не наступало. Он вытер пот, щипавший глаза, о левое и правое плечи и огляделся. В соседней бригаде парень лихо рубил дерево теслом, держа его как несколько укороченную тяпку. По сути, тесло было топором с поперечным лезвием и наверняка его действительно использовали в качестве мотыги. Сосна упала, и парень так же лихо обрубил сучья. Другой мужик ещё более лихо рубил деревья топором.
Вместе с шумом падающего дерева послышался крик тиуна, объявлявшего конец рабочего дня. Мужики попадали, кто где, а Андрей осознал, что он не только давно хочет пить, но и безумно голоден. Он смотрел на этот тощий люд и думал о невероятной выносливости этих мужиков: они отработали от зари до обеда, работали быстрее него, ужасно питались последние дни, месяцы, а может, и всю свою жизнь, но безумно устал он, а не они. Мужики понуро побрели обратно к бараку, а к упавшему на траву Андрею подошёл тиун.
- Хорош млеть. Работал никудышно.
- Я первый раз.
- Я видел. Хорошо хоть топор тем концом держал. И где твой помощник?
- Как бы не помер парень после твоих батогов (Суходыров вспомнил слово, но не был уверен в правильности его применения) к утру.
Тиун равнодушно пожал плечами:
- Парни ещё есть, а инструмента – нет.
- Кузнецов что ли нет?
- Кузнеца-то найдём, да из дерева он не умеет. Хватит язык чесать – вали есть, завтра на работы.
В бараке хозяйничала сестра Ми;лоша – Нея. Мужики уже если из кривых деревянных плошек. Нет, не ели, а жрали, словно пародируя собак: рыча, отвратительно чавкая, вылизывая тарелки. Разбитый усталостью и чувством лёгкого позора Андрей взял одну из плошек, стоявшую в стопе таких же посудин, налил в неё из кувшина воды, выпил, а затем зачерпнул ею из котла.
Каша была невкусная, несытная, какая-то грязная что ли. Суходыров загонял её в рот куском хлеба, который ему подала Нея. Вторую порцию себе никто не брал, мужики наливали себе из какого-то кривого сосуда вонючий серый кисель, а потом бросали грязную посуду в плетёную корзину, стоявшую в углу, и уходили спать. Молодые зарывались во дворе в сено, старики в вонючем бараке лезли на полати, которые до этого не замечал Андрей, мужики средних лет тут же ложились на лавки или на подобие матрасов, набитых сеном. Суходыров плеснул себе отвратительный с виду и по запаху кисель. Он смотрел на эту бурду цвета воды у взбаламученной речки в суглинистой местности, вникал в выражение «кисельные берега» и водил глазами, выбирая место для сна.
- Не дури. Спать в доме будешь у нас, - сказала вдруг Нея, - помою посуду и отведу тебя. Она, как рюкзак, закинула за спину корзину лямками и пошла к реке. Чуя, что засыпает, Андрей вышел из барака и пошёл за ней следом, чтобы не отключиться. Он еле поспевал за девкой, а ведь та несла явно немалый вес: в корзине было два десятка плошек, большой глиняный горшок, а в руках она тащила котёл, который выглядел весьма внушительно.
- Давай, хоть котёл возьму, - предложил Андрей. Баба удивлённо посмотрела на него и отдала посудину, о чём Суходыров тут же пожалел. Он и так и сяк пытался перехватить ёмкость, но всё равно было неудобно и тяжело. Сопя и про себя проклиная всё на свете, он еле дошёл до реки и рухнул подле Неи. Та лихо натирала посуду песком и ополаскивала. Скудная на жиры пища отмывалась относительно легко.
- Это как же я у вас гостить буду, а? – спросил Андрей, - звал меня кто-то?
- Нахлебником не будешь, - коротко ответила девка.
В дом входили уже под багровеющим небом. Вся Неина семья была в доме. Дед возлежал на печи, как в сказках детства Суходырова, мать сидела под пятном света, падавшим из двух малюсеньких прорезей в стене. Она лихо работала на примитивном ткацком станке, время от времени толкая люльку, подвешенную к потолку. Голозадый пацанёнок лет трёх-четырёх ползал по полу. Время от времени он вставал, как пьяный шатался без цели или пытался поймать курицу, которая явно уже страдала сильнейшим неврозом от излишнего внимания к себе. Один угрюмый подросток достал из-под печи иссушенное кривое полено, которое расщеплял теперь голыми руками и полученную лучину вставлял в зазоры длинной и широкой палки. Палка, в свою очередь, была прикреплена к краю корытца с водой. Второй парень, чуть постарше, чинил какой-то инструмент. Андрей мысленно назвал его «бороной», но не был уверен в правильности догадки. Девушка примерно того же возраста сидела в огромной куче крапивы, зачем-то сдирая лоскуты с её стволов. Подле неё образовалась уже немалая кучка. В углу избы мужчина возился с шкурками, подле него на полу лежала готовая рукавица. Милоша лежал на тюфяке голой спиной кверху. Раны его были замазаны чем-то кашеобразным и зелёным.
- Мир дому сему, - сказал Суходыров, видя, что на него никто не взглянул, а Нея молчит и не представляет его семье.
- И тебе мир, пришлый, - сказал дед с печи. Он спрыгнул на пол, держа в руке заготовку лаптя. Дед был худощав и подвижен. Скудная борода и чуть плешивая голова немного подрагивали, но в остальном признаков возраста не наблюдалось.
- Откель жених? – спросил он Нею, осматривая Суходырова, как вещь на базаре. – А крепок!
- Встречай, дед, спасителя внука твоего. – Сказала Нея.
- Звать как? – спросил дед, глядя на Нею, а та опустила взгляд.
- Андрей, - ответил за неё Суходыров.
- Что за имя такое? – удивился старик.
- В далёких землях это значит «храбрый».
- В каких таких землях? – насторожился дед.
- В очень и очень далёких, старче.
- А по-нашенски когда выучился?
- Толком ещё не выучился, но в тех далёких землях я не бывал. Оттуда только имя.
- Голоден?
- Я всегда голоден.
- Мужчина! – усмехнулся дед. – Но сегодня уже есть не будем, да и ты, вижу, спать хочешь боле, чем есть. Вон те место у печи, - дед указал на длинный мешок, набитый чем-то мягким.
- Премного благодарен, - сказал Суходыров и повалился на спальное место. Уже в полузабытьи он ощутил, что ему под голову сунули что-то мягкое.

15

Пятеро сидели у костра под темнеющим небом. В кучке угля готовились корешки, пахло печёной картошкой. На нескольких больших лопухах лежал комок червей. Их брали, двумя пальцами сжимали и проводили по длине, выжимая землю. Выжатых, извивающихся червяков перекладывали в другие лопухи, которые затем заворачивали и клали на угли на пару минут. Через десять минут все захрустели корявыми кусочками мяса. Фаина пересилила себя далеко не сразу, долго внушая себе, что это вопрос жизни и смерти.
Затем настал черёд корешков. Запах печёного картофеля оказался не обманчивым: коренья были почти вкусными и действительно напоминали что-то среднее по вкусу между запечённым картофелем и морковью. После каждому досталось по три полновесных глотка воды из пакетов, которые весь день провисели на кустах. Фаина на удивление ощутила что-то вроде насыщения.
Смол заставил Ласу очищать стволы крапивы от кожицы. Фаина к ней присоединилась, но делала это во много раз медленнее. Сам Смол очищал ветки кустов от листьев и раскладывал их по нескольким кучкам, распределяя по длине. Дига поел и уснул, Азара – тоже. Когда Смол закончил с ветками, он присоединился к женщинам. Через полчаса вся крапива была ободрана, и все пятеро спали на плоту.
Утром женщины встали засветло, чтобы собрать росу. В этот раз воды набрали с запасом, а Фаина на ветки развесила больше пакетов, выложив из них лекарства. Проснувшийся Смол принёс ещё дров из зловещей бухты. Фаина сделала укол Диге и легла отдыхать: сил было у всех мало. Ласа несмело подняла шприц и начала изучать его.
Азара выкопала ямку и насыпала в неё золу. В сапоге Смола принесла воду, всё перемешала и опустила туда лоскуты от крапивы, свернутые в три рогалика. Четвёртый пучок опускать не стала, а распушила его и положила сушиться на плот. Через час стала мять и теребить этот пучок, чтобы затем отдать Смолу.
Смол взял длинный прут, скрутил его большим обручем и связал высушенным пучком, полученным от Азары. Также изготовил обруч поменьше и обруч малый. К большому обручу, бывшему не менее метра в диаметре, на равных расстояниях прикрепил 4 длинных прута. Обруч среднего размера прикрепил по центру прутов, обруч малый – почти у самых кончиков. К удивлению Фаины, высушенные лоскуты с крапивы были похожи на паклю, а тонкие пучки, скрученные шнурочками – были довольно прочными.
Конструкция из трёх обручей и длинных прямых прутиков представляла собою вытянутый на два метра конус. Затем Смол ещё добавил прутьев по длине, теперь их было не четыре, а двенадцать. Теперь Смол терпеливо вплетал прутики по всей длине конструкции, плотно пригоняя один к другому, как при плетении корзины.
- Вершу плету, - сказал Смол в ответ на взгляд Фаины.
- Ясно, - ответила та, ничего не прояснив на самом деле.
Дига встал и зомбической походкой куда-то побрёл. Фаина поначалу решила, что тому нужно в отхожее место, но Дига направился к воде. Фаина, убедившись, что тот идёт не к месту скопления мертвецов, пошла следом. Дига ступал по щиколотку в воде, время от времени наклоняясь и доставая моллюсков. Фаина шла следом в воде по колено и доставала ракушек чаще и крупнее, складывая в подобие детской переноски, которую скрутила из своей одежды. Время от времени Дига ссыпал ей свой улов, и они продолжали путь.
- Дига, ты как? – спросила Фаина после часа ходьбы, глядя на облезлую, малинового цвета спину парнишки.
- Спасибо ведьмовским твоим навыкам, - ответил тот, - живой. Надо двигаться, иначе захирею. Солнце скоро снова злым станет, придётся в тень лечь.
- А тебя за что на плот посадили?
- Любовался.
- Кем?
- Небом любовался. Знаешь… Там, на небе, чудеса, красиво очень. Хвостонос свои владения обходит. Отец говорил, что раньше запрета смотреть на него не было, храмовники его ввели лет пятнадцать назад. А сейчас говорят, что это всегда было греховно и гневило Хвостоноса.
- Людей кидают в море за любование небом?!
- Говорят, Хвостоносу не любо, когда на него смотрят.
- Ай, говорить можно, что угодно. Поверь – Хвостоносу вашему всё равно. Хоть задницу ему показывайте.
Дига испугано посмотрел на ведьму и огляделся, забыв, что крамольные речи тут подслушивать точно некому. Какое-то время шли молча, пока Дига не спросил:
- А ты на чём попалась?
Ведьма вздохнула. Как объяснить человеку, что её сюда каким-то образом перенёс пьяный псих и бросил в пустующем доме?
- Я одного вашего лечить взялась от похмелья. Как ему легче стало – так меня и повязали.
- О! – вскрикнул Дига и вытащил из воды краба. – Вот так удача! Гляди – упитанный какой! – он положил добычу в переноску Фаине, - такие мясцом любят лакомиться. О, ещё один! Ты посмотри – и ещё!
Фаина затряслась. Она и не заметила, как они обошли весь остров и теперь подошли к кошмарной бухте.
- Дига, - сказала она сдавлено, - Дига…
Но Дига брёл, не слыша и продолжая разговаривать об удаче, о скором плотном обеде и о том, что вот-вот всё наладится. Его маршрут повторял неровности маленького острова, и Дига быстро исчез за одним выступом и теперь шёл по мутной бухте.
- Ну и запах, - удивился он, думая, что Фаина следует рядом. – О, смотри – скелет! – сказал он, тыча пальцем в берег, - кто-то ж тут когда-то бы…
Он не договорил. То, что он принял за брёвна – оказалось раздутыми трупами. Ещё и ещё тут были скелеты. На берегу, в воде, на дне. Теперь он понял, что шагает по мёртвой плоти и костям. Дига оцепенел. Дети, женщины, мужчины, старики – все скалились, смотрели вздутыми или объеденными лицами на небо. И на самого Дигу. Всё тут кишело рыбой и крабами, а на берегу вяло пировали отвратительного вида птицы. Они уставились на парня и захохотали хриплым идиотическим смехом.
Теряя добычу, Дига помчал обратно, боясь задумываться о том, обо что он спотыкается и что за ошмётки плавают вокруг.
За поворотом он увидел бьющуюся в истерике ведьму. На лице её отразился ужас, когда она увидела лицо Диги. Оба видели вокруг только ужас и смерть. Они быстро зашагали по воде, не смея выходить на берег около этого жуткого могильника, не пытаясь друг друга и себя успокоить. Им пришлось обойти три четверти острова, чтобы вернуться в лагерь. Солнце начинало обжигать незажившую голую спину парня.
А в лагере было спокойно. Смол продолжал плести вершу, теперь она была похожа на макет космической ракеты. Мужчина уже заплетал концы конструкции, глядя на свой труд одним здоровым глазом. Азара плела такую же штуку, но раза в три меньше. Она не так споро работала руками, но была спокойна и размерена в движениях. Ласа плела какой-то длинный шнурок из крапивной кожицы. Рядом дымились угли и снова пахло печёной картошкой. В эту умиротворяющую картину вдруг резко добавились искажённые ужасом лица. Впрочем, Фаина немного поплакала и затихла на плоту, который подтащил кто-то поближе к костру, а Дига помрачнел и замкнулся, сидя рядом с Фаиной и глядя на костёр.
Лютое солнце снова поднялось над миром, выжившая пятёрка как могла пряталась в скудной тени кустов, пыталась дремать. Время от времени коротко переговаривались о грядущем, пока каждый не нашёл успокоения в коротком сне. Фаине приснился пьяный Шнуров: она схватила из костра горящее полено и ударила его: «Что ты сделал, гад?». Шнуров упал замертво.
- Ну и дура, - сказал Смол, - порвала свой обратный билет.
Фаина вздрогнула, перевернулась, уткнулась в чей-то бок и уснула уже без снов.

16

Пробуждение было пыткой. Безумно хотелось поспать ещё хотя бы часов сто.
- Да вставай же ты, боров, - яростно шептала Нея в Суходырово ухо, - тиун не любит опоздавших!
Андрей, покряхтывая, сел и протёр глаза. Всё семейство уже проснулось. Дед сидел во главе стола, остальные – как попало. Милош тоже уже мог сидеть, время от времени кривясь от боли. Они косились на Суходырова, и тот понял, что нужно поспешить.
Крякнув, он сел за стол, и тут же была подана еда: мать Неи просто достала из печи тёплый горшок с остатками вчерашней еды. Всё было перемешано: каша, кисель, крошеный хлеб.
Всё вокруг зачавкало и захлюпало. Так жрали в клинике, где работал Суходыров. Пациентам порою давали откровенные помои, но и их, и нормальную еду большинство пациентов жрало, словно свиньи. Санитара передёрнуло, но голод…
Вместо чая был подан горьковатый отвар, который пили наскоро, молча. Весь завтрак проходил в молчании мужчин и перешёптывании женщин, которые их обслуживали.
- Кто на серп? – подал впервые голос отец Неи.
- Я, папенька, - ответила Нея.
- Отдали за серп? – спросил он у жены.
- Ещё день остался, Мирлюб.
Так Суходыров узнал, что за пользование чужим серпом нужно отработать семь дней на воеводу, в чьей собственности было несколько деревень, в том числе и эта – Можелёво.
- Я дам вам серп, - сказал Андрей.
В избе наступила тишина, и все уставились на гостя.
- А и свезло нам с бычком! – обрадовался дед, - плесните красавцу киселя!
И в плошку Суходырова попала новая порция вонючего серого месива.
Суходыров сходил в сени и вытащил воткнутый в стену серп.
- Сила Хвостоносова! – выпучила глаза Рушанка, мать Неи.
Мирлюб недоверчиво взял в руки серп и также изумился, удостоверившись в его настоящности.
- Живи у нас, сколько надо, - сказал он санитару.
Зевая и кряхтя, Суходыров вышел из избы. Ему до этого казалось, что сутки на этой планете идут чуть дольше. Но сегодняшняя ночь промелькнула так быстро, что те ощущения он отнёс к ложным.
Где-то кричали петухи, блеяли козы. Навстречу попадались дети, ведущие коров в поле, хлопали двери изб, из которых выходили мужчины, и, глядя в небо, делали круговое движение левой ладонью у лица.
Лёгкое ощущение приближающейся осени висело в воздухе. Андрея удивляло, что вокруг были почти сплошь босые люди, и что они не мёрзли.
Суходыров отметил, что часть изб немного врыта в землю, часть – просто стоит на земле, а несколько изб, видимо, на небольших сваях. Такие избы имели крыльцо и выглядели побогаче. Совсем уж нищие избы вместо двери имели какую-то приставку, закрывающую чересчур уж низкий и узкий вход. В целом всё вокруг было свидетельством если не нищеты, то бедности: от худых людей во рванье вместо одежды до избушек, больше похожих на времянки, построенные любителем на скорую руку.
Многие избы имели пристройку в тыловой части для справления нужды, в которую можно было попасть только с улицы. Там же хранилась часть утвари и дров.
Беззубые, грязные уже с утра люди плелись на работу. Плёлся и Андрей, словно неся тяжести на избитом теле. А впереди был недовольный тиун и работа, работа, работа…
Он валил деревья и валился сам, держался до обеда, наскоро ел, спал два часа без картин и сюжетов, а затем поддерживал себя матюками и молитвами, пытаясь выстоять до конца дня. И выстоял. Ему было стыдно быть слабее и медленнее этих худых людей. И если сегодня он не был быстр, то радовался тому, что просто выстоял. Как он добрался до избы – не помнил.
Третий день был самым жутким. Мощные руки санитара бесполезно повисли после первого же дерева. Благодарное семейство кормило Суходырова до отвала (хоть и какими-то однообразными помоями), однако тело требовало отдыха. Мужики из его бригады начали потихоньку уважать своего рубщика за молчаливое терпение и решились-таки в этот раз его время от времени сменять. Кроме того, в помощь, хоть и пока очень малую, прибыл Милош. Молодой организм лихо справился с неприятностями. Парнишка таскал посильную ношу, а кроме того поделился со всеми относительно вкусным хлебом и козьим молоком. Бригада немного воспрянула.
А на следующий день был выходной. Суходырова разбудили аж через пару часов после восхода. И то – чтобы накормить.
Он сидел за столом заторможенный и ел очередную бурду. Он хотел лечь и сдохнуть, но большое крестьянское семейство гремело посудой и голосами. Бабы громко пели, метя полы, расставляя и собирая посуду, старик громко спорил с сыном, сын орал в ответ, а заодно на детей, а те - боролись друг с другом, обзывая друг друга и хохоча. Милош с печи подбадривал обоих, одна из девочек то плакала, заливаясь, то не менее заливисто хохотала над одной ей понятными вещами.
-  Оберегай вас Хвостонос, - поблагодарил санитар за еду и снова лёг. Он не надеялся уснуть в этом гвалте, но хотел дать стенающему телу роздыха. И таки умудрился уснуть на целый час.
Когда проснулся, в доме была только девушка, которая до этого обдирала крапиву. Теперь она сидела под пятном света от окна и плела из этой шкурки нить. Это была кропотливая, замысловатая работа, которую женские пальчики выполняли в высоком ритме. Серо-зелёная нить наматывалась на подобие катушки и уже, похоже, измерялась десятками метров.
- Где все? – спросил Суходыров.
- Кто где. На работах.
- Сегодня же выходной.
- Что? – не поняла девушка.
- Сегодня ведь день отдыха.
- Так отдохнули уж. Пора и в труд.
- Батя где?
- С матерью жать пошли.
Суходыров смутно сознавал, что «жать» - это что-то делать со злаковыми, но не был уверен, что именно.
- Покажь, где это. Пойду хоть помогу.
Жатва оказалась чудовищным мероприятием: мужчина и женщина, согнувшись, косили рожь… серпами. Огромное по понятиям Андрея поле нужно было скосить этими заточенными закорючками. Он взял у женщины, которая шла со скоростью мужа, серп и попытался повторять движения мужчины.
Мирлюб, уже весь мокрый от пота, шедший поначалу параллельно с Андреем, а до этого – с женой, начал быстро уходить вперёд. Доходя до конца поля, он терпеливо ждал Суходырова, который моментально стал совершенно мокрым, а спина кричала о пощаде. Но нужно было разворачиваться и делать обратную ходку, скашивая очередную полоску. В конце второй полоски Суходыров рухнул, Рушанка забрала серп и продолжила свой согбенный труд.
Откуда-то пришла Нея и корявыми деревянными граблями стала сгребать срезанные колосья и мастерить из них снопы, перевязывая их крапивной верёвкой. Суходыров попробовал ей помогать и смастерил несколько корявых уродцев, рассердив и одновременно рассмешив Нею.
Суходыров, поражённый своей слабостью и неловкостью, подавленный и отчаявшийся пошёл куда подальше. Ему было стыдно и тягостно. Бредя мимо других крестьян, он видел, как многие скашивали свои огромные участки одним серпом, сменяя друг друга. Андрей останавливался и прикидывал, сколько времени им понадобится на уборку всего урожая. Выходило никак не менее трёх-четырёх дней адового труда.
В какой-то момент санитар развернулся и пошёл обратно помогать своим благодетелям. Мирлюб и Рушанка снова шли бок о бок, как механическая газонокосилка, срубая пучки одинакового размера. Один из их сыновей принёс квас и горячий хлеб. Андрей наскоро поел и дождался, когда муж с женой дойдут до конца борозды.
- Отдохни и ты, Одрий, - сказал Мирлюб. Почему-то «Андрей» он не мог то ли запомнить, то ли произнести.
- Ну нет! – упрямо заявил санитар и пошёл косить. В этот раз ему не на кого было ориентироваться, не за кем гнаться. Ему было психологически проще и даже веселее. Он видел, как Мирлюб и Рушанка упали на скошенные, ещё не оснопованные колосья, и уснули. Легла и Нея, и брат её, имя которого Андрей или не запомнил, или так и не узнал. А Суходыров косил. Медленно, но верно. И даже постепенно ускоряясь, отмечая, что спина привыкает к своему положению.
А утром Суходыров снова пошёл рубить. Мощный санитар вдруг осознал, что он сбросил несколько килограмм, что ему легче работается и что жизнь – не такая уж скверная штука. Его бригада одобрительно бурчала весь день, а вечером тиун одобрительно похлопал Андрея по спине. Тот поморщился от боли и от лёгкого раздражения: он знал, что кого-то из работяг Тиун высек по полной программе, хотя Андрею было понятно, что все мужики вкалывают добросовестно.
Вечером он пришёл в избу, в которой была только одна дочерей, которая суетливо готовила еду, да самый младший сын, который обкакался и весь перемазался своими фекалиями.
- Где же все? – удивлённо спросил он.
- Так время жатвы.
- Так вечер ведь.
- Надо торопиться, кажон дён будут так.
- Глянь, парень весь в…
- Некогда.
Сдерживая рвотные позывы, Суходыров отвязал парня, который был привязан к центральной опоре избы за ногу, и понёс его на Зелёную реку, где отмыл и оставил бегать подле себя. Тот, спотыкаясь и пошатываясь, бродил, изучая мир, что-то калякая на своём детском наречии, а Андрей думал. Он размышлял о том, что дорога строится очень медленно и с невероятными усилиями. Что дорога-то нужна только воеводе: его сборщикам будет проще сюда приезжать в любое время года и неожиданно, дабы крестьяне не успели ничего спрятать. Он теперь знал, что четверть урожая крестьяне обязаны отдать воеводе, а также выделить куриц, мяса, сыра и всё того же зерна представителям духовенства, которые определяют размер подати на глаз.
Вечером, когда вся семья была в сборе, Суходыров начал расспросы. Он узнал, что есть деревни, как эта, которые принадлежат воеводам. Как правило, у таких выше поборы. Есть деревни, которые принадлежат духовенству – те страдают не только от высоких податей, но и от необходимости проведения многочисленных обрядов, из-за которых крестьянам и отдохнуть совсем некогда. Там обряды могут приводить даже к нехватке урожая: вместо работ в поле, например, могут заставить молиться или работать при храме несколько дней, в то время, как каждый уборочный день – на вес золота. Но церковь в накладе не остаётся: в неурожайные года она просто берёт себе больше с крестьян, обещая тем взамен молитвы за их вероятное упокоение от голода, а значит, и райскую жизнь.
А есть деревни, которые принадлежат помещикам. Помещиком можно было стать по рождению, можно было купить деревню и тем самым превратиться в помещика, а можно было получить её (или их) от князя за заслуги. По сути, все владельцы деревень были и полноценными обладателями её жителей. Они могли вмешиваться и в личную жизнь крестьян, решая, кто на ком женится, могли телесно наказывать, а могли даровать и вольную, с которой, как правило, крестьяне отправлялись жить в город, реже – начинали вести своё обособленное хозяйство.
Так вот, чаще всего именно среди помещиков встречались люди ни то прогрессивных взглядов, ни то более деловых, ни то более сердечных: их крестьяне, как правило, жили чуть привольнее и чуть богаче тех, кто существовал под гнётом воевод или духовенства. Именно у представителей помещичьей деревни Суходыров умыкнул серп и топор, которые тут, в воеводином Можелёво, были символом если не богатства, то благополучия. Тут большинство жителей деревни брало подобный инструмент напрокат у представителей зажиточных сословий, попадая в настоящую кабалу из-за этого. Своего полноценного кузнеца в деревне не было: кузница простаивала месяцами, и лишь один из жителей время от времени разводил огонь в горне, чтобы починить инструмент. Кузнецы же жили обычно на окраинах городов или в больших посёлках.
К тиунам на тяжёлые работы попадали беглые или вконец обнищавшие крестьяне и бывшие преступники, которых не пускали в города десять лет после каторги или тюрьмы. Суходыров мог выручить за свой топор парочку хороших лошадей и денег на пару месяцев жизни, знай он ему цену. А серп стоил немногим меньше. Так что он, не зная того, прослыл дураком на всю округу. И если крестьянская семья платила добротой и едой этому чудаку, то тиун фактически не только обогатился на топор, но и получил весьма неплохого работника.
- А картошку вы не выращиваете?
Вся семья стала переглядываться. – А это что? – подал голос дед, покашляв. Тут вообще многие кашляли, особенно старики. Суходыров подозревал, что это из-за вечной копоти в избах.
- Картошка… ну клубень такой… На камень похож, вроде тех, которые у реки тут валяются.
- Кто ж камни ест? – удивилась Рушанка.
И так и эдак пробовал описать картошку и блюда из неё Андрей, но это привело его только к выводу, что картошку или что-то подобное тут никогда не видели.
- Так… - думал он, - старик со старухой, знающие дихлофос, знают и картошку… Надо бы их отыскать. А ведь ещё есть дикие яблони или как они тут называются – тоже бы окультурить надо.
- Слушайте… Я был где-то там, - Суходыров махнул рукой в сторону выезда из деревни, - там лес есть. Там ещё деревья… они… как бы бегают, - закончил он неуверенно.
- Ты был в Блуждающем лесу?! – удивился Мирлюб, а старик аж встал с места. Все пооткрывали рты, кроме маленького мальчика, который сосредоточенно ковырял нос с и так вечно открытым ртом.
- Э… довелось.
- Тень Хвостоносова! – воскликнул Мирлюб, - зачем же ты туда ходил?!
- Так я… Я туда не ходил, я оттуда вышел.
Тут уж все повскакивали со своих мест и отошли от Андрея. Кроме мальчика, который достал из носа содержимое, сосредоточенно его изучил и вытер о ногу Суходырова.
- Так ты пришлый?!
- Э… Кто?
- Ну, пришлый! Ты пришлый, да?
- Я не знаю, что это значит!
- Оттуда приходят только странные люди в странных одеждах и ведут странные речи. Обычно их или сразу казнят, или сажают на плот с хвостодурнями. Вода – очищает.
- Ты веришь в эту чушь? – спросила Рушанка.
- Ай, молчи, женщина! – взбеленился Мирлюб, - молва ходит. Я раньше не верил, но ты же сама слышишь – он из блуждающего леса!
- Но одет-то он нормально! Не плачет, не воет. И он в Можелёво! Когда-нибудь сюда приходили пришлые, а?
Мужик сконфузился. – Так ты не пришлый, а?
- Мирлюб, послушай, - сказал Суходыров, - я вам не враг. Я вам серп пода…
- Нет, вы послушайте! Он признаёт же, признаёт! – выпучил глаза Мирлюб.
Старик, всё это время кашлявший, совладал с собой и вытер выступившие слёзы.
- Сын, помолчи. А ты, Одрий, скажи: зачем ты явился и откуда?
Мирлюб снял со стены серп, дети переместились ближе к сеням. Дед тоже уже держал в руке шило, а Рушанка неловко держала в руках полено. Андрей встал и занял стойку.
- Папа, а ведь он Милошу спас! – вдруг выскочила Нея, - и хлеб даром не ел, и серп действительно подарил.
- Пришлый? – ещё раз спросил Мирлюб.
- Пришлый, - покаялся Суходыров, - но я не враг вам.
Доедали ужин долго, как никогда: всё беседовали, беседовали. Дед и двое внуков днём наловили рыбу, которую намешали в традиционную бурду. Блюдо в этот раз показалось Андрею интереснее и сытнее. За столом оставались сидеть далеко за полночь – невиданное дело для крестьянской семьи. Андрей долго объяснял, что он не демон и не из долины демонов, и не из подземелья демонов, и не из болот демонов.
- Поймите, - пятидесятый раз доказывал он перепуганной семье, - я такой же человек. Я не знаю, как я попал в этот лес. Но я знаю, как сделать вашу жизнь лучше. Как собирать урожай быстрее, как выращивать… э… ещё что-нибудь, кроме овса и ржи.
- Ячмень? – спрашивал старик.
- Просо? – спрашивал Мирлюб.
Сыновья и дочки по крестьянской традиции молчали, но поглядывали на Андрея украдкой и со страхом.
- Нет же! – снова и снова отвечал Андрей. У него появилось твёрдое намеренье найти стариков, у которых наверняка в огороде помимо картошки росло что-нибудь ещё.
- От тиуна нельзя уйти, пока он не отпустит или пока дорогу не закончите, - молвил дед. – Подписался – делай, не делаешь – отвечай. Таков уклад, ничего не попишешь. Уйдёшь самовольно – отвечать нам. Жил ведь у нас? Жил! Если не всех, то Милоша точно уморят. Инструмент-то не выкуплен и не отработан. – Дед отвесил внуку подзатыльник.
- М-да… - ответил Суходыров, - тогда останусь пока. С тиуном точно не выйдет договориться. Достроим дорогу – пойду искать стариков.
- Кто такие? – спросил Мирлюб.
- Да так… встретил их там, у леса.
- Ужель у леса кто избы ставит?!
- Ну… не совсем изба у них… Про ползуницу слышал?
- Матерь Хвостоносова! – Рушанка положила по-бабьи руки на щёки.
- Это ж сказки, - сказал уверенно Мирлюб.
- Угу, - согласился Суходыров, - да только я гостил в такой ползунице. И видел, как озеро у леса закипает. И… - он хотел рассказать про Марусю, но просто махнул рукой.
Все пошли спать. Мужчины по обыкновению легли раньше, а женщины ещё какое-то время гремели посудой, которая вся мылась в одной кадке с холодной водой и обтиралась сеном.
Пробуждение было традиционно тяжёлым и безрадостным. Андрей зевал за столом, Милоша тоже клевал носом. На завтрак был в этот раз снова кисель, но густой, как холодец. Его ели с хлебом руками из общего блюда, в сонной голове Суходырова тогда закрались сомнения в том, что это безопасно.
Брели на работы молча. Парень – почёсывая заживающую спину, а Суходыров размышляя о том, что он – не единственный пришлый, и что обычно пришлые долго не живут. От этих мыслей и усталости он был хмур и раздражён. Он ещё не знал, что сегодня ему не суждено доработать до конца дня, но некая уверенность в грядущих резких переменах в нём уже выросла и буйно расцвела.

17

- Думаю, завтра можно будет выступать, - сказал Смол. Трое его спутников посмотрели туда, куда указывал хмурый мужчина и увидели темные точки вдали.
- Земля выступает из-под воды. Будем передвигаться с остановками.
Все согласно кивнули и побрели к месту стоянки, где снова запекались корни лопуха и рогоза. Но питание уже не первый день было гораздо более разнообразным: в виршу и в сети, сплетённые из крапивы, удалось поймать немного рыбы. Вирша представляла собой конус примерно метровой длины с небольшим отверстием на конце, вставленный в конус, длиной примерно 2,5 метра. Рыба шла в эту ловушку неохотно, так как вирша годилась для речной ловли в узких местах. Сеть тоже приносила крайне скудный урожай, так как была совсем небольшой и требовала сноровки и уйму физических усилий.
Больше всего рыбы наловила Ласа, смастерившая крючок из шприца. Все молча ругали себя за недогадливость: вирша и сеть отняли много сил и времени. Но решено было их завтра взять с собой.
Дига выглядел значительно бодрее, а лицо Смола медленно, но верно приходило в норму. Все согласились с идеей Смола не задерживаться на острове, так как Большой отлив вот-вот должен был прекратиться.
Если с пропитанием вопрос стоял уже не так остро, то с водой особого прогресса не было. Запеченная рыба радовала глаз и желудок, но вызывала жажду, а вода по-прежнему распределялась между всеми считанными глотками. Да, теперь на утренний сбор росы ходили все, напиваясь вдоволь, но уже к обеду организм требовал ещё. А воду ведь ещё копили в дальнейший поход, наполняя ею пакетики.
В последнюю ночёвку все традиционно легли спать на живот, кроме Фаины. Та засыпала, любуясь пышным хвостом кометы и тремя лунами. Она вдруг поняла, что эта планета больше её родной Земли: наверняка влияние сразу трёх спутников должно компенсироваться большей массой этой планеты. Да и горизонт явно расположен дальше. Ей почему-то стало приятно думать о том, что вот есть такая большая и ещё чистая планета. С этими мыслями она забылась без снов.
Смолу же снился отец. Мощный старик со слегка кудрявой бородой. Его жёны умирали очень быстро, едва успевая родить ему одного-двух детей. Видный мужчина не долго ходил одиноким вдовцом, быстро женясь и второй, и третий раз. Так выходило не потому, что он не любил своих жён, а потому, что он любил своих детей – им нужна была мать.
Первая жена умерла, рожая третьего ребёнка. Ребёнок не выжил. Вторая жена умерла зимой, провалившись под лёд. Бабы вытащили её при помощи коромысла, однако через несколько дней она скончалась в горячечном бреду, оставив мужу на память невероятно красивую дочь. Третья жена успела родить двоих крепких мальчиков – один их них Смол. За 5 лет замужней жизни она ни разу не болела, пока однажды не прихватило живот. Женщина угасла за две недели.
Отец Смола - Угад не был бедным человеком: построив свою водяную мельницу, он стал неплохо зарабатывать, перемалывая зёрна в муку. Водяная мельница оказалась эффективнее двух ветряных, имевшихся в соседних посёлках, Угад мог позволить себе брать за свои услуги меньше денег. Ведь его мельница обладала сразу двумя парами жерновов.
Сыновья от первого брака освоили кузнечное дело и набрели на замечательные болота, богатые рудой. Именно подросток Смол однажды подал идею, а Угад смог её реализовать: использовать водяное колесо для кузницы. Оказалось, что действительно оно способно работать мехами в разы эффективнее человека. Точно также колесо приспособили для работы огромным молотом.
Посёлок молниеносно превратился в центр кузнечного дела и процветал почти три года. Всего одна кузница, работавшая на энергии воды, давала работу почти двум десяткам жителей помимо семьи Угада. Почти каждая семья смогла в первые же месяцы открытия кузницы приобрести себе хотя бы по одному серпу, что значительно подстегнуло сельское хозяйство в округе. У жителей появились топоры и даже у некоторых - металлические плуги. 
Угад с сыновьями, имея значительные заказы от представителей воинства, получали огромные по их меркам заказы на изготовление и починку оружия и элементов сбруи. Каждый знал, что лошадь можно и нужно подковать именно в угадовой кузнице, которая постоянно развивалась и принимала новых и новых работников.
И всё было очень даже хорошо в растущей семье Угада, пока в посёлок не нагрянул священнослужитель, которому понадобилось не только бесплатно получить множество металлических изделий во славу Хвостоноса, но и красавицу Лиену. Угад уже давно выбрал жениха прекрасной Лиене, но, видите ли, красота и сине-зелёные глаза подарили священнику сомнения – не ведьминское ли начало в девушке?
О том, что святоша ей сказал и попытался сделать, Лиена поведала отцу криком из избы, в которой с нею заперся седой развратник. Отец убил троих, а его дети-кузнецы – ещё четверых солдат, сопровождавших священника, прежде чем были зверски изрублены многочисленной свитой. Как представителей рода демонского также убили и жён, и детей кузнецов. Лиена тоже была убита, но после долгих-долгих забав священника и солдат. Смол же с ещё одним братом в это время добывали руду на болоте. Для чего к ним на рудник явились солдаты, они поняли слишком поздно: Ярык был пронзён копьём, когда подошёл узнать, зачем пожаловали гости, а Смол… Смол ушёл болотами и почти месяц скитался среди топей, прежде чем вернулся в посёлок, в котором от славного кузнечного прошлого остались одни каменные жернова и слухи о демонах-кузнецах.
Постоянно раскалённые угли, тлевшие теперь в Смоле, разгорались время от времени бесконтрольно. Уже шесть лет ему снились убиенные родственники и их живые убийцы. Одних он раз за разом убивал или пытался убить, а других раз за разом пытался спасти. Эти угли ярости жгли не только душу, но и тело Смола: двадцатипятилетний мужчина выглядел на сорок лет. И чувствовал себя на пятьдесят. Смол жил и очень боялся умереть до того, как однажды найдёт того священника. Вот и сегодня Смол забивал своими кулачищами священника насмерть.
Вставали ещё до рассвета, доедали рыбу и быстро собирали росу, которую тут же выпивали. Запасы воды были уже готовы и распределены по пакетикам. Еды взяли совсем символически: по паре кусочков запечённой рыбы на каждого. Плот отчалил, обогнул остров так, чтобы не проходить бухту смерти, и медленно двинулся туда, где вчера днём виднелись признаки суши.
Путники снова были раздеты, чтобы у плота появился комичный и одновременно уродливый парус. Немалую часть плота теперь занимала вирша, в которую поместили запасы воды и еды. Через час-полтора стало ясно, что чёрные точки – это выглянувшие из воды острова, которые явно исчезают под толщей воды с приливами. Делать на таких островах было совершенно нечего, кроме как собирать рачков и прочую съедобную мелочь, которую всё равно нельзя было ни приготовить на месте, ни хранить в пути.
За первой группой островов на горизонте виднелась другая, а затем и третья, которую достигли уже вечером. Плот с трудом вытащили на одном из таких островов. Был он не больше ста метров в диаметре и состоял из цельного куска камня, покрытого мёртвыми кораллами. Всё на этом твёрдом пятачке было острым, скользким и неровным, гулять было опасно и неразумно, поэтому путники просто уснули на плоту. Фаина, снова лежавшая на спине, смотрела в небо. Комета покидала эту систему, всё больше показывая пышный хвост. Это было невероятно красиво, но одновременно и пугало: женщина допускала, что интенсивность отливов резко снизится с отлётом этого самого пресловутого Хвостоноса. Хотя, скорее всего, влияли на это дело, в основном, три луны.
Азаре снился муж. Тодд смеялся во сне зло и заливисто, а отвратительный священник её раздел и бесстыдно рассматривал. Потом начал раздеваться сам и блеющим голосом приговаривать: «Сейчас будем демонов изгонять». Азара пыталась куда-то бежать, плача, но тело в пространство двигалось, словно в густой патоке. Чем больше усилий она прилагала, тем медленнее становились движения. Мерзкие руки схватили её сзади, и… Азара встрепенулась и резко села. Сердце бешено колошматило в рёбра, словно желая выскочить и утопиться в этом проклятом море, руки немного тряслись.
Азара увидела, что Фаина тоже не спит, а лежит на спине и задумчиво смотрит в небо.
- Ты с ума сошла? – прошептала в ужасе Азара.
- А? – не поняла Фаина.
- Нельзя! Нельзя смотреть на Хвостоноса, глуподырая!
- Ай, - отмахнулась Фаина устало, - это вы с ума посходили тут. То нельзя, это нельзя. Там ведьма, сям ведьма… В шею гнать таких священников. Одним им, похоже, всё можно. Спи давай.
Фаина закрыла глаза. Она и сама не знала, как сейчас её слова удивительно метко попали в сердце Азары, которая мельком глянула в небо и снова легла на живот. Но ещё долго перед её взором стоял прекрасный хвост этого жестокого бога. Хотя… Фаине же он ничего не делает? И про священников… До чего же Фаина точно выразилась!
Утром глазастая Ласа забралась на вершину камня и увидела на самом горизонте очередные точки на водной глади. В этот раз их было много.
Наскоро позавтракали остатками рыбы и оттолкнули плот. Силы на передвижения не тратились никакие: вода несла плот в верном направлении, а ветер был крайне слабым, так что от паруса толку не было. Сказать по правде, от такого паруса и при ветре толку было мало.
Путники разобрали парус и надели одежду, из которой он был сооружён: небо стало абсолютно ясным, очередные солнечные ожоги никто не хотел получать. Дига, путешествовавший в одних портках, тащил с собой охапку крапивы и травы, которой накрывался днём и дремал. Кроме того, ему всегда предоставляли место, на которое падала тень от вирши.
Запасов воды было ещё достаточно, поэтому о ней особо не беспокоились, а вот вопрос с провиантом вызывал лёгкую тревогу. Что там на следующих островах? Изгнанники время от времени гадали об этом вслух и вяло перебрасывались рассказами о своей жизни. Хотя Дига, Ласа и Азара жили в одной деревне и многое друг о друге знали и так. Женщины о поступках священника говорить стыдились, рассказывая лишь малую толику правды, и то говоря как бы не о себе, а об одной знакомой, которая рассказывала, что её подругу – и всё в таком духе. Но сознание их медленно менялось под воздействием таких бесед, люди приходили к мнению, что священники – просто извращенцы и хапуги. Фаина всё время задавала провокационные вопросы, которые приводили к ответам, ранее немыслимым: священники – лгуны и прохиндеи. Убеждать спутников в том, что и Хвостонос – никакой не бог Фаина не спешила – всё будет постепенно.
Смол в беседах практически не участвовал: раскрывать душу было не в его натуре, а его мнение о священниках давно сформировалось. И пусть он хотел убить лишь конкретных людей, он допускал, что где один негодяй, там могут быть и другие. Церковные одеяния автоматически делали таких людей непререкаемыми авторитетами в глазах людей, но только не Смола.
Время от времени кто-то вставал на плоту и смотрел на приближающиеся острова. Или плот плыл мучительно медленно, или острова были очень уж далеко или, скорее, всё вместе. Появились сомнения, что плот доползёт до суши засветло.
Всё также под видом охлаждения путники залезали в воду для справления естественных нужд. Иногда – чтобы действительно немного остудиться.
Фаина в очередной раз выбралась из воды и распласталась на опостылевших брёвнах. Она как-то вдруг неожиданно осознала, что сильно устала. Лёгкие покачивания плота вернули её в призрачное прошлое, когда весь мир также покачивало, как этот плот.
Фаина подняла чугунную голову. Её мутило, мир плыл перед глазами, всё покачивалось и было нечётким.
- Новый год прошёл на ура? – подумала женщина, попытавшись встать, но сразу передумав. Она не очень уважала алкоголь и не могла понять, как она умудрилась так упиться, чтобы отрубиться на какой-то лужайке.
Лужайке?! – влетела в голову истеричная мысль. Фаина вскочила и, чтобы не упасть, схватилась за ствол дерева. Дереву это очень не понравилось: оно крутанулось, какая-то толстая ветка ударила несчастную по спине, отчего та упала на карачки и увидела… как дерево отошло на несколько метров. Фаина, всё так же стоя на четвереньках повернула голову вправо и увидела, как по тропинке развязно покачиваясь удаляется Шнуров. Она беспомощно закричала «а-а-а-а», не в силах что-то формулировать.
- Деревня – там! – Радостно крикнул Шнуров, - догоняй!
Но ни о каких догонялках речи не могло идти: Фаину вырвало. Она упала на левый бок и отключилась. В один из приходов в себя она видела, как деревья, словно испуганное стадо, куда-то побежали, и Фаина осталась на большой поляне. Она перевернулась на спину. В глазах троилось и колыхалось, а цвета явно искажались: на небе было три луны, одна из которых была сине-зелёной. Несчастная закрыла глаза.
- Нужно время, чтобы прийти в себя, - подумала она и впала в забытье. Она смутно помнила, как юркий старик в припрыжку прошёл рядом к озеру, которое вдруг закипело, а затем так же прошёл обратно, радостно напевая:
Отхлебну ухи с ковша,
Великий Хвостонос!
Отвали-ка, вша с ерша,
Не суй свой мерзкий нос!
Странная песенка удалилась, Фаина закрыла глаза и долго лежала, ожидая, когда уляжется лютая тошнота, и уснула.
Утром она со стоном оторвала себя от земли. Во рту было погано, отчего она снова подумала о новогоднем застолье, которое пошло не по плану. Однако, летняя поляна говорила о том, что ни одна лютая пьянка, начавшаяся вчера зимой в Питере, не может окончиться сегодня летом непонятно где. Это даже звучит бредово.
Фаина подползла к озеру и начала пить. Вода была чистой и тёплой. Ей вдруг вспомнилось, что это озеро кипело ночью, а какой-то старик выловил из него здоровенную рыбину.
Женщина встала. Странно… вчера тут вроде вокруг был сплошь густой лес, а теперь большая поляна… Она помнила движения деревьев, но списывала это только на своё состояние. Не могут же деревья бегать!
А Шнуров? Куда он пошёл? Да, была тропинка, по которой он удалялся. Фаина смутно помнила, как он махал ей, стоя между двух массивных деревьев. Но теперь-то деревьев не было, а тропинок было сразу несколько. Дедок, кажется, тоже приходил и уходил той тропой. Но какой – той? Фаина выбрала путь наугад. Давно, ой давно она так не ошибалась!
Она брела, покачиваясь, желая и боясь встретить людей. О вероятной встрече с иными обитателями леса она старалась не думать. Лес становился редким, полянки встречались всё чаще. Однажды ей показалось, что вдалеке пробежала огромная картофелина. Но так как ничего подобного быть не может, а зрение её явно подводило, то Фаина здраво рассудила, что ей просто мерещится всякая ерунда. Окружающая действительность немного плыла, всё, что было далее сотни метров наблюдалось, словно через толщу воды.
Фаина к вечеру выбилась из сил. Где-то далеко-далеко послышался собачий лай. Фаина забралась на дерево, которое и не думало бегать, и увидела в наступающих сумерках деревушку с дымящими крышами изб. Она припустила туда, но тьма опускалась слишком быстро. Женщина несколько раз упала и чуть не оставила клок волос на каком-то сучке, прежде чем решила заночевать в лесу. Она прислонилась спиной к исполинскому дереву, обняла ноги и отключилась моментально, во сне упав на бок, но не проснувшись от этого.
А утром Фаина вышла из леса к угрюмой деревне. Жители, выглядевшие как питерские бомжи, уже во всю работали: кто-то ковырялся в полях, кто-то брёл в сторону леса с топором, кто-то копошился около дома среди грядок. По дороге бежала босая и чумазая девочка лет пяти-шести.
- Девочка, что это за деревня? – остановила её Фаина. Девочка остановилась, посмотрела с открытым ртом на женщину в гриме и только потом пронзительно завизжала, развернулась и помчала обратно. Странно отреагировала и женщина. Выглядела она как актриса фильма про русских крестьянок, а на вопрос Фаины вместо ответа стала совершать какие-то круговые движения ладонью перед лицом, бормотать что-то похожее на молитву. Потом сплюнула и поспешно удалилась.
Фаина постучалась в ближайшую избу. Изба была странной: без окон и трубы, а дым валил прямо из-под крыши, словно внутри был пожар. Тогда Фаина ещё не знала, что так или примерно так выглядят все избы в этих краях.
Дверь открыла старуха.
- Ведьма али знахарка? – сказала она, шамкая губами.
- Э… врач, – ответила Фаина.
- Ну-ну, - буркнула старуха, - ведьма и есть, а не грач. Но куды деваться? Проходи.
Фаина прошла в каком-то лёгком оцепенении и огляделась. Изба походила на постройку из этнического музея-деревни. Всё было невозможно старинным, грубым, скудным и грязным. Или это новодел под старину?
- Вон, вишь? – махнула старуха на лежавшего на полу мужчину, - кажись, помирает. Спаси! Хоть колдовством свои, но спаси! Все грехи на себя возьму, клянусь Хвостоносом!
Мужчина валялся на тюфяке с сенном, неплотно набитом и широко растёкшимся по полу. Хотя нет: как такового пола в избе не было, а была просто утоптанная земля, покрытая глиной и сеном. Мужика слегка трясло. Рядом стоящее кожаное ведро содержало рвотные массы. Единственная комната избы состояла из мрака и мерзких запахов, которые не торопились покинуть дом через малюсенькое отверстие в стене под потолком. Фаине почти визуально виделась драка вони сажи и зловония больного немытого тела. Разнять их пытался чад от разогретых помоев из печи.
Тело стонало и издавало отвратные звуки полного спектра, свойственные тяжелейшему отравлению. Фаина была уверена, что это банальная реакция на длительное употребление самого низкокачественного алкоголя, но старуха произнесла:
- В соседней деревне помёрло много, в нашей – уже восемь, два из них - мои. Не дай остаться без семени! Спаси последнего сына!
Фаина обмерла. Сходу понять, отчего мрут люди – не так-то просто.
- Врачи-то – что говорят?
- Какие такие рвачи-грачи? – прокаркала старуха, - ты лечить-то будешь? Чую же, что умеешь!
- Где можно руки помыть? – спросила Фаина. В её голове был дикий сумбур, но завалить старуху вопросами она решила попозже. Сперва надо попробовать спасти мужчину.
- Как – где? – не поняла старуха, - вон, в ушате.
- Э… а туалет где?
- Кто? – не поняла старуха.
- Ну… пописать, покакать, - выдавила из себя Фаина.
- Ты нормальная? – изумилась хозяйка, - в отхожем, как у всех.
Не сопроводи старуха свои слова тыканьем пальца в нужном направлении, Фаина задала бы ещё как минимум один вопрос, который, очевидно, показался бы идиотским пожилой хозяйке. Но естественные нужды терзают даже врачей.
Несостоявшаяся земская врачиха выскочила из избы и вошла в низкую пристройку. Назвать Фаину совсем уж брезгливой было нельзя, но не приспичь её так сильно, она удрала бы из этой жуткой клоаки моментально.
В полумраке на стене висели пучки пряных трав. На этом все плюсы заканчивались, тем более, что победить царивший тут смрад явно не было суждено даже мощнейшим средствам современной парфюмерии. Небольшие отверстия в стене не столько служили вентиляцией для доступа свежего воздуха, сколько являлись воздушными воротами для сотен мух. Туалетной бумаги не наблюдалось. Никакой бумаги. Ни газет, ни отрывного календаря. Только солома. Которой, к своему ужасу, Фаина в итоге и воспользовалась. К не меньшему ужасу она поняла, что воды тут нет. Ни страшненького крана, ни ржавого рукомойника.
- Руки где помыть? – уже довольно недобро спросила Фаина старуху.
- Да вроде ж чистые? – не поняла старуха.
- Где руки можно помыть?! – рявкнула вчерашний земский врач. – Кроме как в ушате!
- Ай, Хвостогоре, - засуетилась старуха, - я мигом, я мигом!
Бабка схватила ведро, в которое ходил мужчина, и выбежала с ним из избы. Фаина отправилась следом, чтобы увидеть жуткое: старуха выплеснула поганое ведро в нескольких метрах от дома, на грядку с капустой и быстро заковыляла к реке, откуда зачерпнула воду, сделала пару ополаскивательных движений, выплеснула остатки дерьма и набрала воды. С этою «чистой» водой она поковыляла обратно.
- Ты куды? – удивилась она мимо прошедшей Фаине, которая легла у воды и стала яростно полоскать руки, прежде внимательно осмотрев и обнюхав воду, которая, хоть не быстрое, но уверенное течение всё же имело. После этого она ещё обтёрла руки спиртом.
- У вас тут нет водопровода что ли?
- Кого?
- Больница или хотя бы поликлиника далеко?
- Кто?
- Участкового терапевта, говорю, нет у вас тут? Фельдшера?
- Кого?
- Тьфу! – не выдержала Фаина, - холера!
- Кто? – снова не поняла старуха, - что? Какой калера?
- Эх, бабуля! Что же вы тут натворили! Сектанты вы отшельники сраные! Давно вы так живёте-то?
- Как?
- Да без благ цивилизации, мать! Посмотрите: грязь! Не жизнь, а грязь!
- Где? – не прекращала недоумевать старуха.
- Ай, ты ж господи! Есть телефон?
- А?
- Мать, ты серьёзно? Не знаешь, что такое телефон?
- Э… нет.
- В каком же веке вы тут живёте?!
- Веке?
- Только не говорите, что веков не знаете!
- Ведь у каждого свой век? – с сомнением то ли утвердила, то ли спросила старуха.
- Время, бабуся, время! В какое время вы живёте?
- А! Дык ясно же – время Хвостоноса, шестой приход второго оборота. Конец червена, начало заре;ва. Точный день не скажу, мне ни к чему, я не слежу. Ты сама здорова ль? А, ты пришлая! – выпучила глаза старуха, - а-яй-яй! Выпало ж на мою долю!
Фаина обомлела. Она обратила взор к небу. Да, на небе была всего одна луна. Но кто-то её раскрасил, кажется. Впрочем, дальнее зрение до сих пор работало неисправно: всё немного плыло и размывалось.
Старуха продолжала причитать про беду, пришедшую в её дом, бубнила о пришлых и испугано косила на Фаину. Причитания вдруг закончила вопросом:
- Ты лечить-то умеешь?
- Да, - рассеянно ответила та, почёсывая ненастоящую огромную седую бровь.
Фаина велела вывести мужчину на улицу и намыть избу «так, чтобы мухи её облетали». Погружение в деятельность отвлекало от с ума сводящих мыслей, поэтому врач попыталась полностью сосредоточиться на одной проблеме: борьбе с холерой.
Быть может, это и не холера, но точно что-то связанное с полнейшим игнорированием элементарной гигиены. Следовательно, необходимо начать с очищения. Бабка чистила дом, а Фаина – желудок Повенку. Фаина дважды переспросила больного и дважды получила ответ: да-да, Повенком зовут. Третий раз аналогично ответила бабка «Повенок и есть».
В доме нашлась ёмкость, в которой бабка по настоянию Фаины вскипятила воду. Фаина сама намыла какие-то плошки, обработала спиртом и только потом разлила по ним кипяченую воду и велела вскипятить ещё.
- Теперь только такую воду пить будете, иначе умрёте.
С собой у вчерашней сотрудницы психбольницы было не так много подходящих препаратов. От холеры конкретно – не было ничего. Пришлось вколоть антибиотик и дать средство от поноса. После этого Повенку велено было ходить по нужде далеко от дома, после чего тщательно мыть руки.
Уже ближе к вечеру Фаина выяснила, что у старухи есть щелок для стирки. Им она и велела мыть руки, и сама также мыла. Щелок оказался настолько густым, что его приходилось тщательно смывать в речке. Фаина заставила перемыть избу со щёлоком, из-за чего уже уставшая старуха взорвалась было, но была урезонена ответом:
- Хотите без семени остаться?
Фаина также велела заночевать больному на улице, но тот ответил категорическим отказом, который яростно поддержала старуха:
- Тут уж лучше сдохнуть, чем хвостодурнем стать!
- Кем-кем?
- Куча ты медвежья! Хвостонос владения начал обходить!
- Э…
- Вот те и «Э»! – передразнила бабка. – А ещё соседи донесут, тогда всё твоё лекарство – в дыру отхожую!
Фаина в очередной раз влила в больного изрядную порцию воды и заставила проглотить несколько таблеток активированного угля.
- Пока есть разрешаю только сухари, - сказала она Повенку и взобралась на соломенную крышу – отдохнуть под лучами идущего на закат солнца, пока старуха домывает избу. Из довольно неприятного сна её выдернула хозяйка, которая умудрилась влезть на крышу и теперь с перекошенным от ярости лицом брызгала слюной на Фаину:
- Бестолочь пустодубая! Ночь скоро! Слазь немедля!
Сонная и измотанная Фаина, как в бреду, спустилась и уснула на какой-то жёсткой лавке, положив голову на мешок с сеном и пряными травами. Ночью она проснулась лишь однажды и сказала Повенку, что если он ещё хоть раз сходит по большому в ведро, да ещё и рядом с ней – она собственноручно превратит его в мертвеца. К её удивлению, взрослый мужчина пришёл в неподдельный ужас и метнулся в отхожую с поганым ведром, несмотря на боязнь выходить из дома ночью. Правда, потом он постучал в стену, и мать, кряхтя и бормоча, слезла с печи без трубы. Мужчина вернулся, опираясь на плечо старухи, и без сил рухнул на свой тюфяк. Фаина ощутила себя жестокой и эгоистичной, но всё равно почти сразу провалилась в сон: её мучила слабость.
Фаина проснулась, когда бабка громыхнула об стол горшком с кашей, который на ночь был оставлен в остывающей печи. Каша была приятно тёплой, но памятуя об уровне гигиены в этом доме, Фаина еле заставила себя поесть, успокоив свои сомнения мыслями о термообработке. Ещё до того, как старуха успела плеснуть кашу в плошку, Фаина велела ей помыть руки щёлоком. Посуду Фаина помыла ещё вчера, но снова обработала спиртом.
Жидкая, но при этом из цельного зерна овса каша помойного вида была без соли и сахара, слегка разбавлена горохом. В ней обнаружилась половинка пареной репы и кусочки хлеба. Только очень голодная собака согласилась бы это есть. Фаина – согласилась.
Вместо чая был подан вонючий серый кисель, от которого Фаина сперва наотрез отказалась, но видя, как им наслаждается хозяйка, сделала таки один глоток. Желудок на удивление хорошо принял мерзкую на вид жижу.
Повенку же достались сухари и два глотка киселя, после чего бедняга снова лёг и уснул, а в отхожее место потом ходил дважды, но зато самостоятельно. Фаина заставила его помыть руки с щёлоком и принять активированный уголь. В этот раз Повенок посмотрел, чем его пичкают, с большим сомнением закинул это в рот, запил и проспал до самого ужина, во время которого заявил, что ему гораздо лучше. Ему досталась ложка традиционных помоев и сухарь.
- Фруктами его пока не кормите, - сказала Фаина, - мяса отварного можно, немного риса, овощи на пару – ну, там брокколи всякие…
- Ты здорова ль? – спросила хозяйка.
На вопросы Фаины о том, в какой стороне находятся Москва и Питер старуха ответить не смогла. Оказалось, что она никогда не покидала Прилесье – так называлась эта деревня.
- Ты это… не говори никому, что из леса пришла, - сказала хозяйка, но Фаина своё «угу» выдала из-под тяжёлого пресса своих мечущихся мыслей, не вникая, с чем она соглашается.
Днём Фаина осмотрела поселение. Все молодые женщины и дети шарахались от неё, старухи совершали круговые движения у лица и бормотали молитвы. Никто не отвечал на вопросы. Молодые мужчины были заняты работой и выглядели недобро, поэтому к ним Фаина подходить опасалась. Кто знает, что у этих сектантов на уме?
В разговор с ней не побоялся вступить лишь один старик – он был слеп и сидел на лавке у своей избы.
- Дедушка, доброго дня! Как поживаете?
- А слава Хвостоносу – хорошо, хорошо, - проскрипел тот.
- А не подскажете, в какой стороне ближайший город?
- Ближайший-то? А в четырёх днях, детонька. Вон, за деревней дорога. День пути до Можелёво, а оттуда в три дня доберешься до города.
- А что за город?
- Этот… как его… Черновск.
- А вокзал там есть?
- Кто?
- Ну, электрички или автобусы до нормального города?
- Э?
- Спасибо, дедушка, - вздохнула обречённо Фаина. Она отошла к сараю с дровами, села на лавку и задумалась. Впору начать принимать те сильные успокоительные, что она таскала с собой: Шнуров действительно перенёс её каким-то образом далеко-далеко. Настолько далеко, что в здешнем небе за день не показалось ни одного самолёта в небе. А главное: к сине-зелёной луне подбирались с разных сторон ещё две белых.
Фаина засунула под язык феназепам, чтобы панические мысли не мешали думать. Она смотрела на убогую деревню, в которой дома стояли без огородов и заборов, тесно друг к другу. Из-за их корявости и слегка лохматых соломенных деревня была похожа на сборище бомжей. А более них самих на бомжей были похожи жители деревни. И не просто бомжи, а душевнобольные бомжи. Зачем им печи без трубы? Ведь дышат сажей и угаром! А грязь? А где огороды?
Пока Фаина сидела на лавке, несколько раз из домов выходили болезненного вида люди и справляли большую и малую нужду в считанных метрах от дома. Было ясно, что они больны тем же, что и Повенок. А ещё было ясно, что при такой тесноте домов и полном игнорировании простейших правил санитарии, деревня должна или однажды выгореть полностью, или её жители должны умереть вот от такого или подобного недуга.
Она вернулась к старухе и Повенку. Мужчина выглядел лучше и жевал сухарь во дворе, а старуха рядом засыпала пепел в большой глиняный горшок, куда потом плеснула воды.
- Щелок готовлю, - отчиталась она Фаине, - теперь он тратится быстро.
- Вы молодец, - вздохнула врач, - но, если в Прилесье остальные не отмоют свои избы, не будут кипятить воду, есть из чистой посуды и мыть руки – все умрут.
Тем же вечером в одной из хат раздался дикий вой: у женщины умер муж. До этого у неё же умерло двое детей, но малых и старых тут так не оплакивали. А смерть взрослого мужчины в семье – это почти наверняка смерть всему дому.
Фаина приняла вторую таблетку феназепама и велела старухе сказать жителям, что завтра она всех обойдёт и будет лечить. И если хоть одна изба окажется немытой – она их превратит во что-нибудь противное.
Через неделю эпидемия в деревне прошла. Простейшие лекарства удивительно эффективно воздействовали на организмы, прежде не сталкивающиеся с фармакологией, а ещё через два дня жители пришли убивать ведьму, но ту успела предупредить старуха и отправила её в Тихую, где пустовала изба. Нет, изба не совсем пустовала: её держали для Шнурова, который время от времени приходил из Блуждающего леса и пел лютую похабщину, снабжая местных новыми словами. Он лихо пилил трёхструнный гудок, горланил и пил. После чего, шатаясь, уходил в дом, из которого уже не выходил. Пару раз жители входили в дом, но находили его пустым.
Фаина прожила там несколько недель, ни с кем почти не общаясь, леча за еду людей в тайне и ожидая Шнурова. Она кое-как поправляла грим, но не догадывалась скрыть ровные белые зубы, которые наловчилась чистить углём.
Когда в деревню заявился священник со свитой, никто не поведал ему о ведьме. Лишь когда было оглашено, что Ласа подлежит очищению водой, прибежал отец и слёзно уговаривал отпустить его девочку. Уж чего он ни говорил, чего ни обещал… Он тогда не знал, что священник уже пытался продать Ласе жизнь в обмен на ласку, но девушка выбрала смерть. Тогда он и сообщил о ведьме в деревне, надеясь, что Ласе не хватит места на плоту.
Когда к дому явился целый отряд, Фаина приняла то, что давала буйным пациентам. Но переборщила с дозой. Именно поэтому её ни живую, ни мёртвую поместили на плот, места на котором хватило всем.

18

Суходыров и Милош добрели до барака где снова позавтракали. Андрей уже соображал, что тут еда – не для удовольствия, а для энергии. Он смотрел на своих жрущих коллег и, несмотря на то, что они чавкали, ели руками, толкали еду в редкозубые и гнилозубые рты, пачкая неопрятные бороды, жалел их. У этих мужиков не было светлого прошлого, равно как и светлого будущего. Работа у тиуна – это, как правило, конечный пункт безрадостной, тяжёлой жизни. При таких нагрузках можно забыть о здоровье. А когда кончится работа, тогда кончится и еда. Тогда нужно или быстро найти другого тиуна или податься в преступники. Другие варианты – это лишь редкая-редкая удача.
Суходыров валил деревья, как машина: чёткими движениями, без видимой усталости. Он рубил, не думая о том, что делает, а думая о том, что следует делать. А следует, решил он, достроить эту чёртову дорогу, найти тех стариков и вытрясти из них информацию о том, как можно отсюда свалить. И, прежде чем рвать когти, обеспечить семью Милоша более широким набором продуктов.
Андрей опасался одного: что этот мелкий бес тиун будет вставлять палки в колёса. Например, направит на следующие работы, разделит с Милошем или придумает ещё что-то.
Из глубоких размышлений его выдернули вопли: пьяный тиун с искривлённым от злости лицом стегал работника из другой бригады. Это был почти старик – длинный, худой, как шест. Но теперь он свернулся эмбрионом и страшно кричал от каждого удара плетью. Кто-то крикнул тиуну «остановись» и получил за это хлёсткий удар по лицу, от которого лопнула кожа. Тиун продолжил бить лежащего, когда вдруг его защитник с залитым кровью лицом и обезумевшими глазами налетел на тиуна с кулаками.
Тиун, будучи гораздо крепче, выдержал несколько ударов по лицу и корпусу, выронив плеть, чтобы освободить руки, затем пошёл в атаку. Он молотил мужчину по телу, но никак не мог пробить защиту лица. Тот ойкал и охал от ударов, медленно отступая. Всё это должно было закончиться либо падением неудачливого защитника, либо попаданием крепкого тиунового кулака по лицу. А далее – жесточайшее избиение, возможно, до смерти. Но тут избитый долговязый встал, поднял хлыст и сильно и крайне удачно ударил тиуна по шее.
Звук от удара был звонким, удар – страшным. Многие, наблюдавшие за дракой, невольно потёрли свои шеи. Конец хлыста обвился вокруг шеи, и старик дёрнул на себя. Тиун рухнул, прижимая руки к кадыку. Из-под его пальцев сочилась кровь, пасть распахнулась, он силился сделать вдох и пучил глаза. А потом тиун отключился.
- Уходим, - сказал один из трудяг. Двое участников драки и трое наблюдателей взяли свои вещи и направились к бараку, откуда вскоре ушли в неизвестном направлении с немногочисленными пожитками.
Оставшиеся мужики стали спорить о дальнейших действиях. Из их дискуссии Суходыров понял следующее: все ушедшие – то ли родственники, то ли на каторге были вместе, то ли просто много лет в одной команде, поэтому их коллективный поступок понятен. Но что делать оставшимся?
Раз в месяц к тиуну приезжают люди от воеводы с продовольствием для работяг и жаждой показать свою власть. За пару дней их пребывания в Можелёво, как правило, больше всего бед и происходило: кого-то обязательно пороли, хотя мужики всё лето работали исправно. А что же будет теперь, когда инструмент утоплен в чёртовом месте, тиун лежит ни жив, ни мёртв, а часть крепких работников убежала?
- И ушли ведь не просто так! Топор свой забрали. Двумя теслами и одним топором много не сделаешь.
- Э, они ещё и пайку, небось, прихватят!
- Точно! Ай-да к бараку!
И вся трудовая братия убыла, кроме одного мужика из бригады Суходырова и Милоша.
- А ты что ж?
- Не гоже бросать человека так, - кивнул мужик на тиуна. Его звали Заре;ц, и был он крепок, хоть и выглядел на пятьдесят лет при своих двадцати двух.
Они положили тиуна на две широкие доски и понесли к бараку, много раз делая привал. Милош ушёл вперёд – помогать родителям. Андрей в очередной раз подумал, что в этом мире детства практически нет.
- Есть тут знахари? – спросил Андрей у Неи, растеряно крутившейся у барака. Она успела приготовить обед, но не смела находиться среди мужиков.
- Да откуда ж? – ответила она. – Эй, вы его на бок положите!
Андрей положил грозного надзирателя на бок, прислонив к стогу сена и увидел, как у того изо рта проступила кровь.
- Блин… - растеряно буркнул он и потрогал шею. Пульс был.
Тиуну наложили подорожников и кое-как перемотали шею. Почти все в душе надеялись, что он помрёт, ненавидя его за чрезмерную жестокость. При этом все боялись за своё будущее.
Несколько мужиков вышли из барака, посмотрели на своего мучителя.
- Не, не жилец, - сказал один, остальные согласно кивнули. Другой плюнул тиуну в лицо.
- Эй, Андрей, пойдём с нами?
- Куда? – спросил Суходыров.
- На закат. Говорят, там есть свободные земли. Если в пути не словят – будем жить сами по себе. Ты мужик хороший.
- Удачи вам, мужики! Берегите себя! Я в другую сторону.
- Это куда ж?
- Думаю сунуться в Блуждающий лес.
- Ха-ха, шути-шути! Понимаем – девку ты себе нашёл, что надо, остаёшься, значит.
Андрей посмотрел на чумазую Нею, которая смущённо улыбнулась, показав отсутствие одного зуба среди серых других, и внутренне содрогнулся, в то время, как девушка слегка покраснела. Ни одна женщина в этой деревне у него не вызывала желания: дурно пахнущие, грязные, вшивые и в обносках деревенские бабы, измордованные тяжёлым трудом и скудным питанием, походили на тех беженок, которых он видел на войне. Они вызывали жалость и отторжение – и только.
Почти все мужики приняли решение уйти. Остальные пошли искать работу у местных: в страдную пору рук вечно не хватало. Кто-то отправился в соседние деревни:
- Говорят, там много помёрло народу, особенно мужиков. Хлеба стоят не убраны, есть даже пустующие избы. Авось, не пропадём, авось не заарестуют потом воеводины псы.
Суходыров вернулся в дом: хотелось в дали от чужих глаз принять решение. В доме был только дед, которому нездоровилось. Он лежал на печи лицом к стене и кашлял, покряхтывая. Мысли санитара из-за этого покатились не в ту сторону, и он снова стал думать не о себе, а о том, что в домах должны быть печи с трубами, а бани должны стоять отдельно. Да и одна комната на всех – это полная ерунда. А отсутствие огородов, санитарии, более широкого спектра овощей, мельницы и многого другого – это не дело. Избы должны стоять подальше друг от друга, ведь вся деревня сгорит, если что. И странное дело: он не думал о том, что надо вернуться в свой мир. К брату, к красивым чистым бабам, комфорту, который раньше не ценил.
Размышляя о том, сколько всего нужно тут сделать, Андрей вдруг ощутил такую усталость, словно он всё это уже делает – всё одновременно и в одиночку. Он уснул под стариковский кашель, от которого ему снился человек с перерезанным горлом. Андрей помнил его – это был первый человек, которого он убил ножом. Человек этот стоял над Андреем и хотел наклониться и загрызть его, но от наклонов голова его отваливалась раз за разом. Потом упавшая голова решила укусить его за ногу. Андрей проснулся от того, что малыш грызёт его грязный большой палец на ноге. Он ругнулся, ребёнка кто-то убрал, и снова пришёл сон. Невнятный, беспокойный и долгий.
Проснулся он впервые раньше всех. Спали даже женщины, которые должны были готовить еду к пробуждению семьи. Он тихонько вышел из избы под звёздное небо, на котором уже едва виден был улетающий Хвостонос.
Спотыкаясь во тьме и чертыхаясь, Суходыров вышел на дорогу. Он отметил, что деревня ночью не издаёт ни звука. В деревнях на Земле иногда перегавкиваются собаки, на рассвете кричат петухи. В Можелёво же была только одна охотничья собака, с которой старый Лима неделями пропадал в лесу. Чем уж он там бил дичь Андрей не знал, но не похоже было, что семья Лимы объедается мясом и ходит в мехах. Впрочем, у них был самый большой дом, у которого даже крыльцо имелось.
Суходыров присел на лавку у чужой избы, чтобы подождать, когда хоть немного посветлее станет. Ему отчаянно хотелось курить, поэтому он, отвлекаясь, погружался в незамысловатую философию. Он думал о великом разнообразии местных имён, которое объяснял себе тем, что фамилий у местных жителей не было. Зато кличек – хоть отбавляй. Приютившая его семья теперь вся была Серпами: весть о том, что им подарили это орудие труда, сильно поразила местных жителей. А мужик, например, который встретил Андрея в этой деревне незамысловатыми своими стишками, был Дурашкой. Он жил один в кривом строении – ни то сарае, ни то землянке. Жена его рожала исключительно дочерей, которые теперь были разобраны мужиками из соседних деревень. Жена умерла, рожая пятую девку, отчего Дурашка и стал ненормально весёлым и нетребовательным к жизни.
Путь стал проглядываться, и Андрей пошёл проведать тиуна. Если тиуна выходить, думал он, то в награду можно истребовать избавить Милошу от отработки. Потом, после окончания сборов урожая, с этим Милошей можно будет попробовать отыскать стариков. В страдную пору лишать семьи работника – просто немыслимо. А если тиун помрёт, то нужно одному уходить на поиски. Неплохо бы у стариков добыть на разведение всяких овощей, а в идеале бы ещё и узнать, можно ли отсюда как-то попасть домой и обратно. Тогда можно стать настоящим богачём и влиятельнейшим жителем этого мира.
Тиун был мёртв. Похоже, он умер ещё вечером: окоченение и серость уже захватили этого вчера ещё злобного человека.
- М-да… надо уходить, - сказал вслух Андрей, и тут же ощутил, как прихватило желудок. Убежав в кусты, он думал о том, как все жителе почти постоянно мучаются животами, а выражение «присядем на дорожку» тут имело совсем иное значение. Некоторые дома имели отхожие места в виде пристройки, в которой вместо туалетной бумаги был мох, лопухи, сено. Они были сразу на несколько, так сказать, посадочных мест, и нередко несколько членов семьи встречались там и подолгу общались, справляя большую нужду. Это было слишком даже для неизнеженного санитара, предпочитавшего добегать до ближайших зарослей или до высокой травы.
Двигаясь обратно в дом, Андрей думал ещё и о том, что совершенно ненормально жить почти совсем без скотины в деревне. Отсутствие скота в должном количестве объяснялось трудностями с заготовкой сена на зиму (серпом трудно столько накосить), а также тем, что со скота также нужно было платить налог. Сами люди жили в откровенно плохих домах, так что постройка лишних конюшен и коровников – была слишком уж большим начинанием для такой небольшой и депрессивной деревни, как Можелёво. На всю деревню было две лошади: одна у огромной семьи Стефаича, которого Суходыров встретил, впервые подходя к деревне, вторая – у тиуна, который не был жителем деревни, но за деньги давал пользоваться. Лошадь ему предоставил воевода на время, сам тиун на коня копил бы ещё долго – уж очень дорого. Два вола, которые укатывали катком дорогу, были наняты из далекой деревни и были нарасхват по всей округе. Эта парочка питалась, пожалуй, лучше людей.
В избе уже суетились женщины, накрывая на стол, покряхтывая вставали мужики. Младший ещё спал, а дети постарше протирали глаза. Сегодня семья в полном составе шла на полевые работы, Андрей – с ними.
- Как страда закончится, я уйду, - сказал Суходыров, поедая помои. Нея вздрогнула и вскинула на него глаза. – Тиун помер, Милоше не нужно будет ходить на работы – отпустите его со мной?
- До блуждающего леса?! – изумился Мирлюб. Дед тоже что-то хотел сказать, но закашлял так, что минут десять не мог остановиться.
- До лесу нельзя! – сказал Мирлюб, сведя брови, - и потом… этот тиун помер – пришлют другого. Не будет Милоши – с нас спросят, коли узнают, что это он инструмент утопил.
- Хорошо, хорошо, - успокаивающе сказал Андрей, - до самого леса не надо. Пусть проводит. Я заплутал, сам не найду.
- Это можно.
- А где ты утопил-то всё добро? – спросил Суходыров у парня.
- В Чёртовых топях, - ответил Милоша, яростно жуя.
- Это далеко?
- Не… Это за холмами, которые ты видишь по пути на работы.
- А, это те – серые?
- Угу. Вёз инструмент и питание, решил срезать по краю топей, чтобы в один день успеть. Воевода тогда людей не хотел посылать -  в соседних деревнях хворали сильно и мёрли. Вот меня и отправили. Ночевать под небом страшно, да и ночи Хвостоносовы стояли – вот и срезал… Хорошо хоть конь цел остался, так бы тиун меня убил, не сумняшась.
- И как только догадался сунуться в Чёртовы топи, баляба? – буркнула Рушанка, - поганок наевшись и то до такого не додумаешься.
Братья захихикали, а Милоша взорвался:
- А ночевать под Хвостоносом посреди пути – кто догадается?! Тиунов конь волков учуял, нервничал и почти не слушал меня, я и поехал через вонючие озёра – и конь, и волки друг друга не чуют, и я мог успеть затемно всё привезти! Но там всё изменилось! Где была дорога – оказалось… Оказалось, там не проехать… Я думал, там твёрдо, а оно… оно вон как…
Всё ещё кашляющий день отвесил парню подзатыльник и надрывно произнёс:
- Хвостодурень! – и снова зашёлся в кашле, утирая слёзы.
- Всё, довольно! – сказал Мирлюб, - идём в поле, парни. Бабы сегодня – на лён.
- Я к вам позже приду, - сказал Андрей.
- А тебя никто не неволит.
Суходыров вернулся к бараку, где уже стояли несколько мужиков и почёсывали затылки.
- Отлетел, - сказал один из них Андрею.
- Ага, - согласился он. – Как хоронить тут принято?
- Да как и везде.
- А-а-а-а, - ответил Суходыров, - ну-ну, давайте, а я вернусь скоро и помогу, если надо.
- Да как не надо? Надо, надо, - согласились мужики. – До заката ещё время есть.
Андрей отправился к холмам.
- Если удастся достать хотя бы часть утонувших инструментов – эта деревня преобразится, - думал он, не решив ещё, как быть, когда сюда заявятся хозяева этого добра.
Холмы очень неспешно приближались, а зелёные травы сходили на нет, пока и вовсе не перешли в безжизненную почву. По ней да в награбленных сапогах зашагалось веселее, и через два часа земля стала бугриться волнами, а гребни расти и расти. Дошёл.
Сами холмы были голыми, серо-коричневыми, местами – чёрными. Между холмами извивалась дорога, многожды разветвляясь. Суходыров подумал, что вот-вот заблудится. Осеннее солнце начало припекать, словно в Питере в июле.
Питер… Работа, брат, коллеги, водка, бабы… - всё осталось там, вся беззаботная жизнь без настоящей каторги и вероятности быть убитым на месте среди бела дня по закону. А тамошняя короткая жара, даже нет – духота с запахом плавящего асфальта и доступным пивом!
Суходыров шёл щурясь и опустив взгляд под ноги от слепящего солнца на запах асфальта. Где-то там впереди, похоже, мужики укладывают дорогу, а значит пешком или на попутке можно рвануть до города или обратиться за помощью к полиции. Господи, наконец-то сейчас весь этот бред закончится!
Когда холмы вдруг закончились, перед ним предстало довольно обширное плато. Эдакое огромное серое пятно с чёрными кляксами, хаотично красовавшимися на нём. Никаких мужиков и дорожной техники, конечно, не было. А вот асфальт был.
- Твою мать… - ошалело произнёс Суходыров. Он двигался вперёд аккуратно, вдыхая тяжёлый и приятный ему запах тёплого асфальта. – Суки… Тиун – сука! Правильно, что сдох!
Почти всё плато занимало огромное асфальтовое озеро. Суходыров шёл по его краю, оставляя глубокие следы в вязкой субстанции. Ближе к центру вязкость чёрного вещества постепенно падала. Андрей не знал точно, как называется это вещество, но точно знал, что из этой штуки, смешанной с песком и гравием, можно выложить широкую дорогу, которая наверняка будет способна опоясать хоть всю эту планету. Вероятно, даже дважды, трижды, четырежды… Где-то в центре озера булькнуло.
Дожди не впитывались, конечно, в эту субстанцию, образовывая на поверхности озера свои собственные озерки. Андрей подумал, что раз телега с инструментом утонула, то и ему опасно бродить тут. И всё же он шёл. Тут, на краю этого озера, время от времени выступали валуны – это немного успокаивало: значит вряд ли тут сразу же большая глубина, да и в случае проваливания можно дотянуться до камня рукой. А вот и телега.
Телега торчала из Чёртового озера под острым углом. Виднелся только самый её конец с частью одного колеса. Здесь действительно был менее густой участок и наверняка одно или два колеса неожиданно провалились. Но ведь у страха – глаза велики, тем более, что взять с пацана, воспитанного в суеверии и ехавшего здесь вечером?
Суходыров подошёл к телеге, обнажился до пояса, бросив одежду и топор на ближайший валун и лёг животом на чёрную пахучую поверхность, зацепившись носками сапогов за торчащий край телеги.
С усилием он утопил свою руку в этом битумном болоте, погрузив её по локоть. Потом глубже. Ничего. С ещё большим трудом погрузил рядом. Пусто. Потом ещё в нескольких сантиметрах.
Он повторил эту операцию несколько десятков раз, пока не нащупал что-то твёрдое. Вытаскивать предмет оказалось очень и очень непросто. Он рычал и вытягивал на несколько сантиметров, а потом делал паузу, отдыхая и чувствуя, как предмет и руку с ним медленно-медленно тянет обратно. И снова тянул. И снова пауза. И снова рывок. В руке оказался серп.
Медленно, тягуче с серпа и руки стекала плотное чёрное вещество. Суходыров швырнул находку подальше на глинистый берег. Он продолжал попытки выловить ещё что-нибудь полезное, пока не увидел, что остатки телеги уже исчезли с поверхности, а сам он лежит на этом Чёртовом болоте, медленно следуя за телегой. Его обуяла паника, и он пополз задом вперёд, всё сильнее измазываясь чёрным пахучим веществом.
Весь чёрный и пахучий он брёл обратно. Усталость и бешенство поровну смешались в нём: сколько напрасных сил! Сколько измученных людей! Сколько погубленного леса! А ведь дорогу уже крестьяне стали растаскивать на хозяйственные нужды и растопку! Они же все-все живут только сегодняшним днём! Живут, не зная – будет ли завтра день, и будет ли завтра пища. И пусть послезавтра приедет тиун и спросит с каждого за воровство дороги, кого-то публично до полусмерти засекут, а кого-то – насмерть. Но это будет потом, а сейчас им хочется есть.
Он думал о том, что теперь у него ещё больше возможностей изменить жизнь этой деревни, а быть может, и всей округи. Питание разнообразней, гигиена на другом уровне, нормальные печи с трубами, дома с деревянными полами и погребами, огороды и добыча руды. А асфальт сделает эти края воистину богатыми: деревня будет им торговать и станет местом схождения путей. Да много всего можно изменить ещё! И Суходыров вернулся в деревню, где всё было уже не так. Ой как не так!
Недалеко от барака была вырыта неглубокая могила, а поверх неё из досок, утащенных со строящейся дороги, был сложен высокий погребальный костёр, к вершине которого вело подобие ступеней. На нём лежал тиун, покрытый парчой. Поверх стояли деревянные плошки, видимо, с едой. Человек пятнадцать из деревенских и несколько работяг, строивших дорогу, плотной толпой стояли неподалёку. Все они смотрели на мужчину, сидевшего на коне.
- Кто ещё отведёт очи или скажет слово – будет так же наказан! – продолжал всадник речь, неведомо сколько длившуюся. Голос его был мощным и густым. А ещё в нём звенели нотки жестокости.
Андрей аккуратно прокрался к стогу сена. Теперь он был позади и чуть левее грозного всадника. Толпа, испуганно смотрящая на вещающего мужчину, не заметила передвижения Суходырова. Теперь бывшему санитару всё было слышно, но выглядывать из-за стога он не рисковал.
- Все, кто растаскивал воеводино дерево – положит его обратно! Всем понятно?
- Понятно! – нестройно загудели мужики.
Суходыров бросил взгляд на деревню: многие постройки уже были подлатаны свежим деревом, возле многих домов лежали доски с дороги. Чтобы самим крестьянам добыть такой материал, понадобился бы инструмент и не один день работы. Но в страду в лес ходить некому и некогда.
- Кто придумал дорогу на костёр разбирать? – пророкотал он.
Толпа молчала.
- Одрий это, - кто-то неуверенно сказал приглушённо, видимо, из-за плотного ряда спин.
- Точно! – поддержали того несколько голосов.
- Ай, спасибо, - буркнул Андрей.
- Выйдь сюда, Одрий! – скомандовал всадник. Ответом была тишина.
- Так ить… нет его.
- И где этот хвостодурень?
- Кажись, в Чёртовы топи ушёл. Обещал вернуться.
- Староста, ко мне подойди. Остальные кладут доски обратно на дорогу. Так, чего стоим?! Бегом!
Народ, забубнив, зашагал мимо стога сена. Около десятка спин, покачиваясь, двигались к избам. Суходыров обмер: если сейчас кто-то обернётся и укажет на него – будет худо. Но мужики шли понуро, тихо меж собою переговариваясь и не оглядываясь. Среди этих фигур Андрей не видел ни Милоша, ни братьев его, ни Мирлюба, ни деда Бегорада.
- Старик, готовь оброк. Сегодня мне не до шуток. Если чего утаишь – вмиг твоя голова ворота воеводы украсит.
- Так, а вы трое – глухие?
- Никак нет, господин. Мы из бригады тиуна. – Андрей узнал голос Зареца из его бригады. – Все разбежались, но мы решили, что так не гоже.
- Честные значит?
- Стараемся! – ответили мужики.
- А что дорога?
- А строить и строить.
- Так что же не строите, раз честные такие? Али праздник какой сегодня?
- Дык, господин, инструмента нет.
- Как - нет? Отправляли ж вам.
- Парнишка утопил в Чёртовых топях. Сам едва жив остался, лошадку спас.
- Весь инструмент?!
- Господин, он от волков…
- Я спрашиваю – весь инструмент?!
- Весь, господин. Только один топор да два тесла остались, но они от наёмных. Потом Одрий прибился со своим топором.
- Эй, староста, стой! Живо мне этого… как его, баламоху?
- Милош, Мирлюбов сын.
- Живо ко мне Милоша этого!
Старик понуро, как предыдущие мужики, побрёл в сторону полей искать парня.
Андрей услышал топот конских копыт и аккуратно на секунду выглянул из-за стога: второй всадник вплотную подъехал к первому.
- Ну?
- И половины не построили. А где построили – оттуда растащили много.
- Эти негораздки инструмент и провизию потеряли, а тиуна убили. Милоша и Одрия – потяти на сходе, Размола и Хошу – изымати и к тиуну прострети. Давай, с братом за ними, не могли они далеко уйти.
Два всадника с переброшенными за спину длинными прямыми мечами и колчанами стрел ускакали на закат, а их командир отправился к хатам деревенских. Суходырову пришлось переметнуться на другую сторону стога. Пульс его чуть ускорился, но санитар собрался. Нет, не так: санитара больше не было. Был сержант Суходыров – добродушный раздолбай - в спокойное время и собранный, но взрывной – в бою. Теперь ему нужно было сделать выбор, где спрятаться: в овине, где тиун порол Милоша, или в бараке, где обедали и спали работники в непогоду. Выбор пал на овин: в барак могли согнать много народу.
Андрей опрометью, пока рядом никто не появился, бросился в овин, где укрылся среди многочисленных пуков сена. Сено было повсюду: оно свисало с потолочных балок, оно лежало на полке, оно стояло небольшими снопами на полу. Забившись в самую глубь дальнего угла, сержант Суходыров затаился.
Видно было плохо, поэтому больше по шуму ему стало ясно, что в овин втащили Милоша. По возне, ругани, хныканью и характерным звукам Суходыров понял, что парня снова привязывают к столбу. Уж очень это было удобным местом для экзекуции. Уже знакомый голос всадника вопросил:
- Как хочешь умереть: быстро или в муках? Молчать будешь или скажешь, где Одрий?
- Одрий… - парень обрывал свою речь от боли: ему связывали руки, его подвешивали, его грубо пихали во всё ещё больную спину, - Одрий ушёл в Чёртовы топи, - сказал парень между волнами насилия над своим телом.
- И когда вернётся? – спросил безжалостный всадник.
- И… когда… вер…нётся, - процедил парень, явно плотно сжимая зубы, - он тебя убьёт.
- Это ж каким надо быть хвостодурнем, чтобы на такое надеяться? И это ж каким надо быть хвостодурнем, чтобы так поступить? – зло начал смеяться мучитель, отводя руку для удара хлыстом, когда вдруг смех его замер, как только взметнувшийся вверх кадык подпёр снизу серп, упёршийся в горло.
- Сколько вас прибыло в деревню? – спросил Андрей. Тихо, но без нотки доброты.
- Т-т-трое… - тихо прошептал посланник воеводы.
- Милош, что такое «Потяти на сходе»?
- Да вот, - Милош выразительно глянул на свои связанные руки и голый торс, - запороть до смерти.
- А что такое «Изымати и к тиуну прострети»?
- Поймать и положить около тиуна.
- Я так и думал, - ответил Суходыров и перерезал горло грозному служаке.

19

Плот, казалось, совсем замер. Дига и Смол опустились в воду и начали работать ногами, благо до ближайшего острова оставалось метров четыреста. Однако это расстояние всё равно оказалось чудовищным для уставших мужчин. Азара же с Ласой спали на плоту, причём не отдавая себе отчёта в том, что прижались друг к другу, так как вдруг стало холодать. Фаина же, оставив одежду и кульки с лекарствами, поплыла к берегу. Она решила выбрать место для стоянки до того, как совсем стемнеет.
Остров оказался гораздо больше предыдущих. На нём можно было встретить довольно крупные деревья, фауна и флора были представлены широко – это было видно по следам, слышно по разноголосью птиц.
Фаина к своей несказанной радости обнаружила весьма крупную землянику на ближайшей лужайке, буквально метрах в тридцати от кромки воды. Почти вся ягода была переспелой, но Фаина кидала в рот всё подряд, не имея воли остановиться. Она много раз сказала себе «это последняя», но снова и снова делала шаг и наклонялась за очередной ягодкой, не замечая, что полянка уже почти закончилась и начинается лес. Очередной ягодный куст был в нескольких метрах – весь в тёмной ягоде, а за ним – ещё и ещё. Фаина рванула к нему, обещая себе поесть ещё чуть-чуть, а потом насобирать спутникам.
Она успела подумать, что очень странно умудриться упасть на совершенно ровном месте, прежде чем само это падение прекратилось бесконечно сильной болью на глубине около двух с половиной метров. Уже лёжа на левом боку, она увидела, что её правое плечо насажено на тонкий кол, который, проткнув бицепс, торчал примерно на полметра. И это было больно. Но вот по-настоящему больно было левой ноге: другой кол разорвал всю икру, а третий проткнул бедро. А ещё больно было голове и ушам. Фаина подумала, что около неё произошёл какой-то взрыв, от которого заложило уши и тряхнуло мозг. Она так и не успела осознать, что это её крик.
Крик был чудовищным. От него четыре тела спутников Фаины захлестнул адреналин, заставив кого-то сжаться, кого-то подпрыгнуть. Измождённые мужчины уже брели по горло в воде, когда раздался этот вопль. Сидящая Ласа ничком упала на плот, а Азара, встававшая в этот момент, нелепо свалилась в воду. Мужчины попытались ускориться, но кроме дополнительных брызг ничего не добились.
- Вытаскивайте плот! – скомандовал Смол женщинам, когда глубина уже была по пояс, а до берега оставались считанные десятки метров. Он кивком скомандовал Диге следовать за ним. Быстрым шагом они двинулись на остров, выйдя на который, стали звать Фаину. Оба, не сговариваясь, подняли с берега по удобному увесистому камню, приготовившись забить насмерть ими того, кто напал на их спутницу.
Фаина не отзывалась, и хоть уже смеркалось, Диге и Смолу удалось отыскать её быстро: на границе лужайки они увидели чёрное пятно провала. Подойдя к краю ямы, мужчины обнаружили довольно жуткое зрелище. Фаина, судя по судорожному дыханию, была ещё жива, но кровь из разорванной ноги и проткнутой руки текла настоящим ручейком.
- Не спасти, - прошептал Смол.
Поражённый зрелищем Дига смог только кивнуть и громко сглотнуть. Но оба они даже не думали теряться.
- Давай, - сказал коротко Смол, ложась на живот и вытягивая руки. Диге пояснения были не нужны.
- Эй, бабы, быстро сюда!
Азара и Ласа успели прибежать прежде, чем Дига аккуратно спустился в ловчью яму, держась за руки Смола. Дига тут же стал выкорчёвывать колья и подавать их Смолу, который уже раздавал женщинам команды:
- Всю одежду, верёвки – быстро сюда! Азара – ищи травы, какие знаешь. Ласа - тащи снадобья ведьмовские, потом тоже ищи тра;вы.
Дига подал очередной кол Смолу и уставился на два оставшихся. Один – проткнул руку, второй – ногу Фаине.
- Ну? – спросил Смол.
Вопрос был понятен Диге, но как поступить – он не знал. Аккуратно вытащить колья из земли и поднять Фаину вместе с ними? Но аккуратно их не вытащить, а при подъёме они будут цепляться за стенки, делая раны ещё ужаснее. Снять Фаину с кольев? Но ручейки крови превратятся в реки!
Вдруг в тесную яму спрыгнула Азара. Она с какой-то злобной силой перемотала руку и ногу чуть выше раны.
- Быстро, пока она не очнулась! – скомандовала женщина и зажала кол руками.
Дига потянул насаженную руку вверх, и сразу хлынула кровь, которую Азара тут же заткнула тканью, туго её обмотав.
- Быстро, теперь ногу!
Операция повторилась с той лишь разницей, что там рана была обширнее, а кровотечение – обильнее.
Как вытаскивать обмякшее тело из такой ямы – никто не подумал заранее. Дига сам не понял, как он взял подмышки и поднял над головой на вытянутых женщину, которая весила, примерно, как он. Смол, всё так же лежащий животом на краю ямы, перехватил Фаину, а Дига поднимал её за ноги. Затем парень присел, и Азара встала ему на плечи. Дига поднялся, Азара выбралась из ямы. Сам Дига выбрался, воткнув в стенки ловчей ямы два кровавых кола.
Дига как-то отрешённо смотрел на возню его спутников вокруг колдуньи. Ласа, успевшая принести множество прозрачных кишек с водой и какие-то травы, щедро поливала раны, обматывая их широкими листьями, поверх которых завязывалась крапивная верёвка и лоскуты одежды Фаины.
- Теперь вот кровогубка. Ага, ага, прижимай скорее, так… - слышалось бормотание в наступающих сумерках. – Смол, огонь сможешь развести? Отлично, тогда зайцегубку заварить бы как-нибудь.
Дига через силу поднялся и начал собирать горючий материал. Он двигался в каком-то киселе из своих мыслей и физической усталости. Он приносил дрова, скидывал, бросал мельком взгляд на лежавшую ведьму, казавшуюся теперь совершенно беззащитной. А ведь она спасла его. Да и всех она спасла, по правде говоря. Все те останки на первом острове – это люди, погибшие, прежде всего, от жажды. Ведьма же наколдовала им воды прямо из воздуха. А его, Дигу, кусало какое-то специальное существо своим жалом, чтобы он не умер ещё на плоту. Кстати, может, пусть оно и Фаину укусит?
Дига метнулся к плоту, который женщины так и не смогли нормально затащить на берег. Он, зарычав, вытянул его полностью из воды, а затем схватил ведьмины вещи и поспешил с ними обратно.
Смол тем временем отыскал неподалёку сухое поваленное дерево. Оно удачно треснуло так, что мужчина расколол его, получив пару метров ровной поверхности. Из отколотого куска дерева одним мощным ударом ноги он получил ещё два ровных куска примерно по метру. Из крапивной пакли, которую женщины насушили ранее на веревки, он скрутил вытянутый комочек, немного посыпал земляной пылью лежащее дерево, положил на раскаточную поверхность крапивную скрутку и прижал вторым куском дерева. Покатав туда-сюда плоскую деревяшку, он уплотнил паклю, превратившуюся в подобие гусеничной куколки, а затем прижал её и резко несколько раз прокатил деревяшку по этому сухому комочку. Он делал резкое движение деревяшкой, быстро хватал комочек пакли, клал его на место и снова прокатывал деревяшкой. Через считанные секунды крапивная пакля задымилась, а через несколько минут у Смола уже был разгорающийся костерок.
- Как, говоришь, она меня жалила? – спросил Дига Ласу.
- Ну, она приживила вот этому насекомому жало, насекомое выпило нектар из такой вот штуки, а потом ужалило тебя.
- Куда ужалило?
- В… ну…
- В жопу, - подсказала подошедшая Азара.
- То есть как? – опешил Дига.
- А так. Намазала тебе задницу крепкой-крепкой брагой и ужалила. Насекомое весь яд в тебя пустило, я видела.
Дига растеряно смотрел на женщин, невольно почёсывая примерное место укуса.
- Э… надо, чтобы и её укусило, а то помрёт так, - выдавил он из себя. – Азара… - начал он.
- Даже не думай!
- Но ты видела, как надо!
После короткого пререкания, Дига и Азара достали насекомое и пузырёк с жидкостью
- Снимай с него шкуру.
Дига освободил шприц от упаковки и сообразил, как приделать к нему жало.
- Теперь надо отломать вот этот кончик, сунуть внутрь жало. Насекомое его должно выпить. Потом помажем ей задницу и укусим.
Дига, чтобы освободить руки, воткнул шприц иголкой в землю. Рядом запылал костёр, стало чуть светлее, но путникам стало казаться, что они все уже стали колдунами и совершают жуткий и опасный обряд.
Дига попытался сломать колбочку, но она не поддавалась. Он засунул её в рот, намереваясь откусить.
- В жопу себе засунь, а не в рот, - простонала Фаина, - грязный шприц туда же протолкни, бестолочь.
Ласа, выкопавшая ямку для заваривания в ней зайцегубки, коротко хихикнула, не отрываясь от работы: нужно было обложить ямку камешками и наполнить её водой.
- Ты чем меня хотел ширнуть, олух? Покажи. Ага, спасибо, дорогой! Клозапин сейчас мне – самое то. – Ведьма начала извергать поток незнакомых слов, выуживая из прозрачных кишек новую жалящую тварь и пузырьки с таинственной жидкостью. Голос её постепенно слабел, Фаина торопилась, как могла.
- Азара, смотри: также достанешь завтра шприц и именно вот эти ампулы. Ага, все три в один шприц. Бля, не могу одной рукой. Давай, тяни за хвост аккуратно. Теперь нажимай, чтобы немного выплюнуло. Спиртом немного протри тут. Ага. Молодец, теперь аккуратно втыкаешь в мягкое и нажимаешь сюда. Ага, умница, - закончила Фаина урок совсем слабым голосом. На лбу её были крупные капли пота, тело чуть дёрнулось и обмякло.
- Умерла? – спросила растерянная Ласа.
- Спит, - ответила Азара и вытащила иглу из плеча Фаины.
- Смол, как думаешь, она выживет? – спросила Азара. Смол промолчал.
- Смол…
- Он спит, - сказала Ласа, которой видно было лицо этого угрюмого мужчины с её точки. Смол уснул сидя у костра, положив лицо на колени.
- Не свалился бы в костёр, - шепнула Азара и аккуратно положила мужчину. Дига тоже спал. Они оба вымотались ещё в воде, и теперь их сон был предельно крепок и близок к летаргическому.
Женщины подкинули дров и легли по обе стороны от Фаины, аккуратно прижавшись к ней, чтобы та не крутилась во сне. Заваривание зайцегубки Ласа отложила на утро, здраво помыслив, что морская вода не годится, а другую ещё нужно добыть.
Рано утром состоялся традиционный уже сбор воды с травы. Пакеты развесили по кустам и веткам деревьев, но через пару часов уже сняли, так как Ласа обнаружила озеро. Остров был очень большим – это Дига определил, забравшись на высокое дерево на холме. Но всё же это был остров: далеко на горизонте виднелась земля. И было похоже, что там уже вовсе не остров.
На рассвете стало видно, что ведьма совершенно бледна. Даже не так: она была белая. Не белым на ней были только её бесстыдные кусочки ткани, прикрывавшие срам и повязки на ранах, на которых зловеще расплылись багровые пятна.
Путники разбрелись по округе, жадно пожирая ягоды. Ласа попутно собирала лечебные травы, которые залила водой. Несколько раскалённых камней были опущены в ямку с водой. Вода закипела, в воздухе запахло душистыми травами.
Время от времени Фаина приходила в себя, получала свою горсточку ягод и глоток отвара на листе лопуха. Её бледность сменилась сильным жаром, она часто стонала и бормотала незнакомые слова.
Уже к вечеру Ласа добыла пару десятков крупных рыбин на крючок от первого шприца, а Смол изготовил из двух кусков крупных сухих деревьев глубокие ёмкости для приготовления пищи. Он несколько часов выжигал в трухлявой древесине углубления, после чего туда набросали выпотрошенную рыбу, корни лопухов и ароматные травки. Варилось всё это также при помощи опущенных в суп раскалённых камней. Варево получилось почти чёрным от обугленных внутренностей посуды. По той же причине еда была солоноватой и казалась невероятно вкусной. В ведьму удалось совсем немного влить ароматного наваристого бульона. Азара сделала ей укус страшным ведьмовским насекомым, и путники снова повалились спать.
- Хвостонос улетел, - пробормотала Ласа, глядя в ночное небо, богатое сегодня не светилами, а облаками.
- Скоро Большой прилив, - заметил Смол, - нужно торопиться двигаться дальше. Скоро уже будет холодать, острова так не кормят, как большая земля.
Ему никто не ответил. Мысль о том, что нужно сделать ещё один переход, да ещё и раненой ведьмой – тяготила всех и отнимала последние силы.
Ночью Фаина металась в бреду. Она ударила спящую Азару, та села, еле разомкнув глаза.
- Позвони моей маме!
- Что сделать маме?
- Позвони. У меня в сотовом её номер забит. Скажи, пусть прилетает, что мне плохо.
- У тебя мама может летать?
- Прилетит. Лететь быстрее, чем по железной дороге будет.
- А ты говорила, что не ведьма…
Проснулся Дига. Он потрогал лоб раненой, поцокал языком, влил ей Ласин отвар и снова уснул. Азара тоже уснула. Ей снилась мрачная дорога. Дорога была полностью железной, чёрной. Азара шла по ней, еле отрывая ноги, а за ней брели страшные кривые люди, хрипя и завывая «позвони маме». Азара пыталась от них уйти, но её постепенно нагоняли. Сойти с дороги почему-то не получалось. Азара увидела впереди колокольчик и поняла, что в него нужно звонить и бежать к маме.
- Мама! – закричала ведьма, гнавшаяся за Азарой. Азара обернулась и увидела, как по небу летит страшная женщина. Летит прямо на неё, страшно хрипя. Она врезалась в тело Азары, разорвав его. Женщина проснулась и даже вскрикнула, думая, что умирает. Но это спящая Фаина снова ударила её рукой. Азара скинула с себя ведьмину руку, встала и подошла к Смолу. Приткнувшись к сильному мужчине, она почувствовала себя спокойнее и уснула, рассчитывая не просыпаться до рассвета.
Ночью раздался вопль. Все, кроме Фаины вскочили на ноги:
- А?
- А, что?
- Фаина. Это кричала она.
- Да вот же она.
- Ничего не понимаю.
- Дига, ты первый сторожишь. Разбудишь меня, как невмоготу станет.
- Хорошо, ответил парень.
Все повалились спать и уснули почти мгновенно, несмотря на потрясение: усталость взяла своё, а потрясений и так хватало. Вместе со всеми спал и Дига.

20

Андрей вышел из овина и огляделся: деревня опустела. Мужики потащили дерево обратно на строительство дороги, старики – заперлись в домах, судорожно пряча всё, что с них можно взять в качестве оброка и наказания, а бабы и дети трудились на полях, осознав, что ранее собранное могут увезти люди воеводы. Он вернулся в овин и через пару секунд выволок тело. Грубо волоча мёртвого посланника воеводы за ноги, он оставлял багровый след: из жуткой раны на шее всё ещё струилась кровь. С немалым усилием подняв тело воина, Суходыров поднялся по специально подготовленным ступеням и положил труп рядом с мёртвым тиуном. Дрова для погребального костра были сложены безо всякой экономии: высота сооружения была больше двух метров, а на его вершине могло одновременно стоять с десяток мужчин.
- Метнись за огоньком, Милош.
Перепуганного парня как ветром сдуло. Вернулся он быстро, таща угли на широкой доске. Вдвоём они распределили угли по конструкции, в которой были и пучки сена, и жирные мазки смолы. Пламя взвилось высоко-высоко, мгновенно раздавая широкому пространству сильный жар. Отошедший подальше Андрей заворожённо смотрел, как пламя бешено плясало на конструкции, а два тела время от времени немного меняли свои положения, исполняя угрюмый, скупой танец прощания. Суходыров ещё долго не замечал, как вокруг костра собралась молчащая толпа мужчин, вернувшихся за следующей порцией ворованного дерева, и стариков, выползших из своих убогих домов.
Погребальный помост начал обрушаться в могилу, вырытую под ним, зрители стали расходиться, делая круговые движения ладонью у лица.



- Милош, мне нужно, чтобы ты указал дорогу к блуждающему лесу.
- Мы на границе смутных земель. Там (парень ткнул пальцем на север) – ещё несколько деревень. С них даже налоги не пытаются брать, только если совсем какой дурак от Воеводы на пост заступит. Но с тех деревень и брать-то почти нечего: людей совсем мало, а вот неприятностей хватает. Где-то за деревнями – блуждающий лес. Оттуда иногда приходят такие, как ты. Редко, но приходят. Обычно, они приносят с собою смерть, если сами быстро не помирают.
- И часто приходят?
- Не знаю. У нас из деревни братья Ристатий и Комоний туда ушли. Изгнали их за злодеяние. Так в Прилесье, деревне, значит, соседней, их приняли за пришлых. Комония казнили люто на месте, а Ристатий израненный вернулся, да и помер тут через две ночи.
- Значит, пришлых убивают часто, но оказывается, не все они пришлые?
- Точно. Убьют пришлого, а в соседней деревне бабу али мужика найтить не могут.
- Мне бы только до соседней деревни добраться. Оттуда я уже постараюсь сам найти дорогу. Мне бежать пришлось, понимаешь? Я… - Суходыров обдумал, как рассказать с наименьшим позором свою историю, - я заснул в поле, а бабы урожай собирали, подумали, что я их насильничать хочу. Мужиков позвали, - Суходыров указал на топор, - пришлось побегать.
- Урожай? В это время только вяжить могут убирать.
- Во-во, она самая и была. Я её поел немного, и…
- Поел вяжить?! – Милош взорвался хохотом.
- Да я ж не знал, я…
- И… как? – сквозь смех смог выдавить парень, утирая слёзы.
- Да как говно растёкся, ска…
- По…годи… - кое-как сказал Милош, катаясь по земле.
- …зать ничего не мог, мычал.
- Аха-ха, - умирал на земле парень.
- Всё онемело, руки не слушаются. А я ж ещё и штаны перед этим потерял, а там бабы с серпами, и они…
- Аха-ха-ха-ха – молотил парень руками и ногами по земле, а разошедшиеся было зрители стали возвращаться.
- Ни срам прикрыть не могу, ни слова сказать. А мне надо попить да спросить, как до ближайшего города добраться, - продолжал Суходыров, - а там уже мужики на меня войной идут. Слушай, на кой вообще эту вяжить выращивают?
- Скот… Аха-ха-ха… лечить и… аха-ха-ха-ха… дичь брать… крупную.
Суходыров замолчал: толпа деревенских снова собралась и внимательно слушала. Старики неодобрительно качали головами.
- Люди явь покидают, а вы шумите да смеётесь, ащеулы хвостоглупые - бурчали старики.
- С такими кровососами вы и сами явь скоро покинете, - бросил Андрей, указывая на догорающее пламя, поднял Милоша и потащил его к дому, а тот всё никак не мог успокоиться, отчего шагал, согнувшись до земли, и икал.
В доме творилось странное: дед танцевал. Пляска была странной, неуклюжей, какой-то злой.
- Серп закопал, - пояснил дед, - воеводины псы всё заберут, что отыщут. Утаптываю вот.
- Где Мирлюб? – спросил Андрей.
- А с бабами и сыновьями в поле: только мы и не тащили дерево с дороги домой, у нас же топор твой есть.
За ужином Андрей веско сказал:
- Послезавтра я ухожу. Завтра сборы. Серп и топор – теперь ваши, эта зима должна стать хорошей. Кстати, холодно тут зимой?
- А по воле Хвостоноса, - ответил дед.
- Хвостоноса, - задумчиво повторил Суходыров. – А не слишком ли злой этот ваш Хвостонос? То – нельзя, - это – нельзя.
Все лица вдруг помрачнели, даже стали злыми.
- Ты… это… Бога нашего не тронь, - сказал дед тихо, но угрожающе, - Он нас всех сюда принёс на своём хвосте в незапамятные времена. А ты и такие как ты – цепляетесь за его хвост в своих чёрных чертогах да летите сюда беды нам учинять! – дед говорил всё громче, переходя на крик. – Вот и ты – горя предвестник! Скоро за воеводиного человека сюда придут! И вовсе не песни нам петь! Отымут всё, деревню бы ещё не пожгли!
- А самим не надоело жить, как псам с прижатыми хвостами?! – встал Суходыров, уперев ручищи в стол, отчего мышцы натянули грубую рубаху, - живёте впроголодь, в непосильной работе. Тебе лет-то сколько, дед?
- Да уже пять десятков, считай! С лишним!
- Да я немного тебя младше! Мне сорок два, дед!
В дом вошёл староста и ещё несколько мужиков. В руках у них были верёвки и дубины. Но нападать на Андрея пока никто не спешил, все слушали.
- У меня отец старше тебя! – продолжал Суходыров, - а он женился недавно третий раз! И детей ещё собирается завести! Да ты посмотри вокруг, дед! Что это за люди! – Андрей обвёл рукой толпу, стоявшую у стенки, - худые, зубов половины нет! – Он оскалился, показывая свои крепкие зубы, которые на загорелом лице казались белоснежными.
- Ну, ты…
- Я не закончил! – рявкнул Андрей. – Вас порют, как нерадивый скот! Кто такой тиун был, чтобы бить людей, а? Как вы смеете отдавать своих детей на истязание?! А бабы… я слышал, что священники себе баб забирают. Думаете, Хвостоноса славить они там будут?! Да подстилками они там будут, очнитесь!
- Пришлых вы боитесь? – продолжал он, сами никогда не видели, а боитесь? Ну вот я – пришлый! Все эти дни с вами за столом сидел, работал наравне, инструменты подарил. Что во мне такого страшного? Страшно, что Милошу не дал убить? Дважды!
Мужики, узнавшие, что Суходыров – пришлый, совершали круговые движения у лица, бормотали молитвы и промеж собою. Они совещались, когда вдруг Андрей глянул на них и рыкнул:
- Кто попытается напасть – разорву! Всем остальным – буду другом.
- И вообще, - продолжил он, снова обращаясь к семье за столом, - я ухожу. Мне нужно в Блуждающий лес. Я хочу домой. А если домой вернуться нельзя, я вернусь сюда или обоснуюсь в любой иной деревне. Но тогда деревня начнёт жить иначе! Люди будут кушать хорошо, жить дольше, а грабить нас – никому не позволю. Всем ясно?
Семья и незваные мужики закивали. Дед, пожевав губами, желая что-то сказать, снова закашлял.
Суходыров вышел из дома и пошёл в овин. Там, в темноте вечера и в глубине сена лежал меч убитого им воина, а также лук, тетива к нему и стрелы. Устроив себе лежанку из сухих пахучих трав и устроившись поудобнее, Андрей положил меч рядом, а руку на его холодную сталь. Его волновало это оружие: он совершенно не знал, как им управляться, но понимал: один удачный удар – и человека больше нет. На лук он не надеялся вообще: весь опыт его стрельбы ограничивался тремя пущенными стрелами в парке аттракционов. Ещё он думал о возрасте деда и всех жителей этого странного мира. Интересно, сколько у них длится год? Может, старик в действительности древний по земным меркам? Но это вряд ли. При такой жизни не может человек долго протянуть.
Андрей думал ещё о многом: о Блуждающем лесе, об этой комете, что якобы принесла людей в этот мир. Он уснул, надеясь увидеть во сне свой красочный полёт на этом космическом теле, но ему приснилось, как он идёт в магазин за водкой, которую нужно распить с коллегами и братом в сумасшедшем доме.
В это время Нея плакала, а Мирлюб говорил ей:
- Только попробуй! Прокляну, убью и снова прокляну, анчутку божеглупую!
Проснулся Суходыров от чувства тревоги. Такое же точно возникало пару раз у него там, на войне. Оба раза оно спасало ему и не только ему жизнь. Тихо выбравшись из укрытия и неловко перехватив меч, он выглянул наружу. Стояла беззвёздная ночь, наполненная одной лишь тишиной и предчувствием.
Спотыкаясь в темноте, он вышел на дорогу и увидел два огонька, приближавшихся к деревне. Сомневаться в том, что это и кто это – не приходилось.
Андрей вернулся в овин. Он был спокоен и собран: с факелами сюда никто не сунется, а без них в постройке не видно ни зги.
Раздался рёв: один из всадников дунул в рог, закреплённый на небольшом столбе около барака. В него трубили при пожарах, а потому для жителей деревянно-соломенной деревни этот звук был самым страшным на свете. Из изб стали выскакивать мужики и бабы, старики и дети. У кого-то в руках были вёдра, у кого-то – младенцы. Поднялся страшный гвалт, разносился детский плач, друг у друга спрашивали, что горит.
Наконец, стали загораться факелы, шум толпы стал стихать, малых детей дети постарше унесли в избы.
- Белосвет! Белосвет! – послышалось от всадников. Они звали своего предводителя, ещё не ведая, что только что проехали мимо его пепла. Толпа утихла, никто не решался ничего сказать. Всадники стали кликать старосту, а тот, видимо, им всё рассказал, т.к. оба вытащили мечи и, высоко подняв факелы, неспешно направились к бараку.
Андрей аккуратно выглядывал из овина и думал, как бы лучше попытаться напасть на этих воинов. Но глаза его видели, что парни на лошадях – вовсе не беспечные и слабые придурки. Это были серьёзные, аккуратные и крепкие ребята, которые к тому же его ждут и ищут.
Всадники уже подъехали к бараку, и Суходырову стало видно, что позади каждой лошади семенит по беглому работнику, очевидно привязанными к сёдлам лошадей.
Один всадник спешился и куда-то ушёл. Второй оставался верхом и явно был в напряжении. Один из пленников, видимо, что-то говорил: воин пресёк это дело мощным ударом сапога по голове. Суходыров покрепче сжал меч и подобрался, готовясь налететь на изувера.
- Одрий! – прошепело в метре от Суходырова, отчего тот подскочил, едва не рубанув по источнику звука.
- Твою мать! – выругался на Нею он, - тебе чего?
- Одрий, беги! Беги, умоляю тебя!
- Чего это ты?
- Убьют тебя. Беги! Там лодка Всемиславина есть на Зелёной реке, уходи на ней! Пешком нельзя – всяко догонят. Ну же!
- А где там лодка-то?
- Я покажу, побежали.
- Ты пока иди к реке, где два дерева обнялись. Я догоню. Не надо нам вместе шастать.
- Поспеши! Отец меня убьёт, коль поймает!
Нея ушла, а Суходыров снова подобрался. Он увидел, как всадник снова за что-то пинает пленника, тот падает, но мучитель подтягивает его за верёвку и снова пинает, громко ругаясь. Меч всадник убрал в ножны, держа правой рукой верёвку и уже нанося удары факелом, отчего летели искры, а пламя почти погасло.
Андрей, стараясь не шуметь, пошёл к месту экзекуции, не сводя взгляда со спины агрессивного всадника. Неловко размахнувшись, он саданул мечом по спине. Он был уверен, что этим ударом нанесёт страшную, смертельную рану чуть выше пояса воина. Но стёганная одежда противника оказалась не так проста: меч как-то увяз в ней, едва углубившись в плоть.
Всадник заорал от боли, ударив Андрея ногой в лицо. Он лягнул не глядя, но крайне удачно: Суходыров рухнул на землю и несколько секунд лежал в нокауте, но не выронив оружие. Правая часть рожи онемела от удара, Андрей не ощущал, как из уголка рта бежит кровь. А вот ярость он ещё как ощущал. Всадник перестал кричать от боли и теперь рычал от бешенства. Он уже вынимал меч из ножен, отбросив факел, когда Суходыров к нему подскочил. Неизвестно, как сложился бы бой, если бы избитый пленник не схватил всадника за руку. Андрей снова ударил в бок, но там оказалась рука воина, которая зажимала рану: отрубленная кисть пролетела над головой лошади и упала куда-то во тьму. Суходыров едва удержал равновесие и тут же решил ударить в третий раз в бок воина, однако лошадь резко прыгнула вперёд и вправо. Всадник рухнул, удерживаемый озверевшим пленником, но и пленник упал, увлекаемый лошадью.
Суходыров махнул мечом, намереваясь отрубить голову, но попал по лицу врага, отчего то превратилось во что-то кровавое и неистово кричащее. Суходыров снова ударил по извивающему телу, а потом ещё и ещё. Затем он рубанул по верёвке рядом стоящего пленника. Та перерубилась с первого удара. Новоявленный рубака шагнул во тьму, собираясь также перерубить верёвку второго пленника, как его правое предплечье чиркнула стрела.
Андрей побежал. Он не придумал ничего лучше: откуда враг пускает стрелы – было непонятно. Суходыров мчал со всех ног, петляя, но держа направление в сторону Зелёной реки. Один раз стрела пролетела где-то чуть выше правого плеча – больше никаких признаков погони не было.
Что-то вроде ели и что-то вроде клёна росли на берегу. Деревья, видимо, по воле живших лет 40-50 лет назад людей, обвили друг друга и срослись намертво. Было похоже всё это на историю, где он - обладатель скромных листьев и изящных веток, вдруг прильнул и удерживает её – колючую, пышную, пахучую красавицу.
Нея вышла откуда-то из тьмы: в свете одной из трёх лун, выглянувших вдруг из-за слоя облаков, она показалась ему мёртвой. Мертвячка вдруг помахала почти белым платком и пошла к реке. Андрей нагнал её.
- Где? – спросил он коротко, так как на беседу не хватало дыхания.
- Лодка-то? Вон – в тростнике, вытаскивай на воду.
Зайдя почти по пояс в воду, Суходыров продрался через тростник к лодке, бросил в неё меч и потащил её на открытую воду. На берегу показались огни: несколько человек шли с факелами. Неужели местные уже определились и идут убивать его, пришлого?
Он запрыгнул в лодку, когда вдруг понял, что Нея идёт по воде к нему.
- А ты-то куда?!
- Я с тобой!
- Куда со мной, дура?! Убьют же, если поймают!
- А меня убьют, даже если останусь. Я с тобой. Я ушла из дома. Я с тобой, я…
Из горла девушки выглянула стрела, глаза её округлились, отражая луну, руки беспокойно потянулись к шее, и она рухнула на борт.
- Бл… - выругался Суходыров и быстро втянул девушку на борт. – Держись, держись! – зашипел он, - не умирай, не спи, зажми горло! - Он яростно заработал веслом, стоя во весь рост, - сейчас отплывём подальше, я тебя забинтую, всё будет хорошо!
Месяц снова скрылся, ни зги стало не видно. Или течение было против него, или люди с факелами быстро приближались, или Андрей в панике как-то не так грёб, или ему только казалось, что лодка так и болтается у берега. В темноте раздавался звук, который показался бы забавным, если б не было известно: это умирает Нея. Там было бульканье и мычание.
Когда в его правое плечо воткнулась стрела, он продолжал грести и повторять «сейчас, потерпи». Когда в весло на уровне лица воткнулась вторая стрела, Суходыров присел и положил его в лодку. Андрей устал.
Он нашарил в темноте голову Неи, пальцы побежали к шее. Девушку трясло, руками она давила на рану на входе и выходе стрелы.
- Дай я, - сказал Андрей, но Нея не отнимала руки.
- Дай я. Мне надо тебе помочь!
Он смог отвести её ладонь от выходного отверстия и ощутил, как в его руку выстрелила тёплая и липкая жидкость: кровь буквально хлестала с каждым ударом сердца.
Понимая, что, вероятно, причиняет адскую боль девушке, он начал пытаться снять наконечник, который всё не поддавался. Тогда санитар отломал часть с оперением. Он быстро стянул с себя рубашку, оторвал рукав и только затем вытащил стрелу из шеи Неи, которая, видимо, потеряла сознание. Он туго замотал её тонкую шею, перевернул девушку лицом кверху, положил её голову себе на колени. Он держал руки на входном и выходном отверстиях, бормотал утешения то ли ей, то ли себе и тихо и беспомощно молился, не веря во спасение.
Начало светать, девушка снова начала мычать и слабо подрагивать. Андрей вышел из короткого забытья и снова забормотал утешения и просьбы к Богу. Когда стало светло настолько, что можно было видеть лицо раненой, Андрей увидел слёзы и страдание на её бледном лице. Она вдруг вцепилась в его левое предплечье и заплаканные, слепые глаза забегали, видя, наверное, одну лишь пелену, голова начала мотаться, а рот разбрызгивать кровь.
- Я тут, я с тобой, - заговорил Андрей, но девушка дёрнулась и руки её опали. Нея умерла. Умерла нецелованной, то ли сбежавшей, то ли изгнанной, не узнавшей весёлых дней, свободных от тяжкого труда. Умерла по его, Суходыровой вине.
Андрей заплакал, как ребёнок, уткнувшись в грудь несчастной, а теперь и мёртвой Неи. Аккуратно положив лёгкое тело на дно лодки и закрыв ей глаза, он встал и огляделся в поисках суши. Суши не было.
Он сел и осмотрел свою окровавленную руку, которая начинала крепко побаливать. Стрела воткнулась плохо: наконечник не вышел наружу, но по выступающей коже было видно, что он совсем-совсем неглубоко. Андрей резко ударил стрелой о борт лодки, натянув пальцами кожу на месте выхода, наконечник проткнул её и словно бы брезгливо сплюнул кровь. Суходыров завопил от боли, затопал ногой, заморгал от слёз. Но не давая себе времени на лишние страдания, он при помощи левой руки и зубов сломал заднюю часть стрелы, чем вызвал новую волну боли и крика, и тут же вытащил стрелу. При помощи ноги и левой руки он оторвал второй рукав и неуклюже перевязал рану, рыча и тяня концы рукава зубами и левой рукой.
Он распластался рядом с мёртвой Неей, положив голову на её ноги, и впал в оцепенение. Ему казалось, что он с отцом выбрался в поход, где-то повредил руку, а теперь отец везёт его на лодке к врачу. Вёсла странно скрипят, словно стонут. Андрей время от времени понимал, что это он стонет, но снова и снова возвращался в сладкое забытьё.
Солнце обошло небо, среди неведомых созвездий и планет прокатились три луны по своим сложным траекториям, меняя форму и оттенки, снова взошло солнце.
Как после похмелья вкупе с гриппом, Андрей сел, ощутив слабость и головокружение. Он ещё раз осмотрел горизонты, затем осторожно встал, держась за весло, но всё равно не увидел признаков суши.
- Прости меня, - сказал он вслух, но уже без слёз, а только лишь с ощущением бескрайней усталости, - прости меня, Неюшка. Он аккуратно, морщась от боли в руке, положил окоченевшее тело за борт. Нея медленно опустилась в прозрачную пучину, принимая стоячее положение, словно желала последний раз встать на ноги хотя бы там, на морском дне, пусть всего лишь на миг.
Лодка плыла много дней – Андрей их не считал, путался. Он ел и пил то, что Нея принесла в лодку. Наверняка ей пришлось сделать несколько ходок: одной только воды оказалось несколько глиняных бутылей, которые не легки сами по себе. Тут же были сухари, часть из которых пропала из-за попавшей на них морской воды. Были лепёшки, сушёная рыба, яблоки, которые Андрею однажды уже довелось отведать, мелкая репа и орехи.
Примерно через неделю Андрей уже сильно жалел, что не экономил продукты, особенно воду, отчего вторая неделя у него проходила в режиме экономии. Да и как тут экономить воду, когда от раны поднялась температура? Но однажды он заночевал на малом островке, который мысленно назвал «Счастливым»: пошёл дождь, заполнивший многочисленные ямки. Суходырову удалось не только пополнить запасы, но и напиться вдоволь, отчего живот превратился в огромный аквариум.
Мимо острова проплыло какое-то бревно, и Суходыров понял, что течение довольно сильно. Он набрал мха, пропитал его водой и отчалил, рассчитывая и дальше стараться спать или хотя бы дремать в лодке, экономя тем самым еду и силы.
Следующий остров попался через пару дней. Их Суходыров провёл не без пользы для тела: старался аккуратно грести, не сильно нагружая раненую руку, которая на удивление заживала без особых проблем. Выжав в рот мох, санитар подложил его под повязку, и это, видимо, несколько помогло.
Остров оказался довольно большим: первые пару дней Андрей даже думал, что это материк, но дважды выходил к морю, куда бы ни двигался. Остров можно было назвать прекрасным: нетронутый лес, обилие незнакомых птиц, признаки мелкого зверья, а главное – в самом центре холоднющее озерцо с чистейшей родниковой водой.
Совершенно измотанный, с незажившей ещё рукой, Андрей решил остаться тут на несколько дней. Его преследовали усталость и тоска по удаляющейся надежде вернуться домой.
В первый день он доел последнюю лепешку, уже покрывшуюся плесенью, которую пришлось общипать, и уснул на тёплом песке у моря. Климат, как отметил Суходыров, заметно изменился за дни путешествия: из конца лета-начала осени он переместился куда-то южнее, если, конечно, на этой планете есть такое понятие.
- Сраный Шнуров, сраные старики со своей сраной ползуницей, - ворчал вчерашний санитар, - долбаные придурки, - добавлял он, сам чётко не осознавая, кого он включает в этот список. – Я вам ещё всем… Я ещё… - он начинал произносить только часть своих мыслей, медленно переходя из мира яви в загадочный и уютный мир снов.
Однако ночное пробуждение не было приятным: кусались какие-то ещё насекомые, в лесу кто-то громко шубуршал, из воды кто-то выполз и прошлёпал в кусты, что-то гнусаво бубня. Какая-то птица (Андрей думал, что это птица) истошно заорала: видимо, её жрали. Суходыров нашарил палку, сел и часа два готовился дать отпор любому врагу, пока не уснул сидя. А над головой всё ещё висела комета, великий Хвостонос, улетающий куда-то в глубины космоса.
Утром он решил создавать себе жилище.
- Буду… - сказал он вслух и задумался. Он хотел назвать зверя, на которого будет похож, если выроет себе большую нору, но ничего не сообразил и сказал:
- Буду рыть.
На идею рыть натолкнули несколько факторов: отсутствие топора, наличие холма у озера и какое-то растение, похожее на лопату. Заросли этого растения были похожи на кривой забор из бабушкиного огорода. Но если вытащить из земли «доску», то в руках оказывалась лопата: таков был причудливый корень, который был не только плоским и широким, но и твёрдым, как сам ствол.
Нора вырывалась очень легко: холм словно приглашал в своё миролюбивое чрево человека, суля ему безопасность и комфорт. Андрей тут же наткнулся на добрый десяток яиц. Гадать, кому они принадлежать не пришлось – крупные ящерицы несколько раз прошмыгнули около ног копателя. Яйца были отложены в сторонку и не выходили из мыслей Андрея, заставляя рыть землю быстрее, чтобы потом подкрепиться и отдохнуть.
Буквально за два часа была вырыта целая пещера высотою больше метра и длинною около двух метров. Сидя в одном исподнем, Суходыров утирал пот и с сомнением глядел на найденные яйца: можно ли их есть сырыми? Махнув рукой, он высосал первое, с облегчением не обнаружив в нём зародыша. Не то, чтобы вкусная, но явно питательная густая жидкость опустилась в его живот. Он довольно причмокнул, вслух похвалил ящерицу-мать, крякнул, матюгнулся. За первым яйцом последовало ещё несколько, остальные Андрей приберёг на вечер. Строительство жилья продолжилось.
Он сделал резкий поворот направо и выкопал ещё метра два с половиной, расковыривая почву растительной лопатой и вытаскивая её вручную. В конце «второй комнаты» он вырыл полуметровое углубление вглубь и вниз, рассчитывая устроить там камин. В потолок над камином он воткнул черенок своей лопаты и стал делать продух. Узкий ход в потолке уходил метра на полтора вверх, но так и не достигал поверхности.
Яростно матюгаясь, Суходыров вылез из норы и стал делать дыру сверху. Ход сверху никак не желал встречаться с ходом снизу. Андрей не менее пятнадцати раз залезал в нору, ища признаки бурения сверху и в отчаянии делая новые дыры в потолке, надеясь, что какие-нибудь ходы всё же совпадут. Так оно и вышло. Суходыров даже улыбнулся, глядя из норы на малюсенькую точку неба в потолке, отчего на его чумазой роже блеснули белые зубы.
У подножия холма, на краю озерца, он замесил глину, которую ещё часа полтора-два таскал, облепляя то, что он мысленно называл камином. Затем он сбегал к морю и отмылся там, не желая лишний раз осквернять озерцо – источник пресной воды. Впрочем, всё равно он затем окунулся в холоднющую ключевую воду, чтобы смыть соль. Он вылез, доел яйца, натаскал «лопат» в комнату с камином, прилёг на них на минутку, чтобы понять насколько удобно на них лежать, и отключился на несколько часов, чтобы проснуться в кромешной тьме и снова слушать, как кто-то ползает по лесу, шмыгает к питьевому источнику, истошно вопит и, кажется, что-то бубнит, шлёпая со стороны моря к озеру и обратно. И когда сон начал побеждать тревожность, когда сладостное онемение расползлось по телу, Андрею послышались родные матершинные слова. Он встрепенулся, но, открыв глаза, понял, что он один, на одиноком острове, в чужом мире, где кроме него никто таких слов, скорее всего, никогда не скажет. И долго потом, очень долго, сон не шёл в его тело, так жаждущее этого сна.
Утром, совершенно разбитый от ночной вахты и голодный, Суходыров долго разминался, густо хрустя позвоночником: от предутренней прохлады слегка разнылась спина, делая движения довольно болезненными. Сегодня он поставил перед собой задачу добыть огня.
О добыче огня он знал только из приключенческой литературы и мультиков. Суходыров взял тряпицу, в которую раньше были завёрнуты лепёшки, отпорол полоску ткани мечом, едва не отрубив себе пальцы. Она была использована в качестве тетивы: Андрей примотал её концы к изогнутой ветке. Отыскав тонкий сухой ствол, он заострил его мечом и обернул вокруг тетивы. Теперь можно было «луком» водить вперёд-назад, а прижатая рукой к сухому пню «стрела» делала вращательные движения.
На ветвях кустарника он обнаружил какую-то мочалку. Изучив её, он пришёл к выводу, что это давно заброшенное гнездо маленькой птички, сделанное из сена, мха и пуха. Этот сухой пушистый комок был приспособлен под растопку. Добывание огня началось.
Мозоль на левой руке от прижимания заточенной палочки образовалась практически мгновенно, пришлось найти плоский камень и прижимать им. Яростно водя луком туда-сюда, как бешенный скрипач смычком, Суходыров смог добыть потоки пота со лба и дымок, который моментально исчез. Раненая рука при этом возопила о пощаде, но Андрей её не слушал. Отдышавшись, он сделал новый рывок, который принёс гораздо больше дыма, но огня так и не было видно.
Уставший и злой беглец ушёл бродить по пляжу, скрипя зубами от боли в руке. Увидев, что по песку бегают крабы, он наловил пару дюжин и складировал их в лодке. Затем сходил к озерцу, напился, заполз в нору и прислушался к незнакомому пению диковинных и невидимых птиц. Как отключился на несколько часов, он не заметил.
Проснулся он на раненом плече от пульсирующей боли. И проснулся каким-то уставшим, почти больным. С полчаса отдохнув, баюкая руку, голодный и злой Суходыров вернулся к пню и уже в сумерках сделал ещё одну бешеную попытку добычи огня. Из трещины сухого пня повалил дым: казалось, он появился от искр боли из глаз. Суходыров стал аккуратно дуть и через считанные секунды растопка вспыхнула и вход тут же пошли заготовленные дрова.
- Сука! – выдохнул он, упав счастливым на спину и наслаждаясь треском огня. Под спиной он ощутил камень, которым прижимал вращающуюся палочку. Суходыров сел, поднял камень и отбросил его вдаль: камень во что-то врезался и выдал целый сноп искр. - Сука! – повторил он со смесью злости и изумления.
 Затем он нашёл силы сходить до лодки и забрать оттуда крабов, пока тьма окончательно не накрыла остров.
Суходыров также развёл огонь в приготовленной специально для этого ямке во второй комнате его резиденции.
Затем вернулся к костру, наскоро запёк крабов над углями и впервые за долгое время получил невероятное удовольствие от еды.
Ночью немного похолодало, и Суходыров очередной раз порадовался своему домику. Тяга над камином работала замечательно: дым засасывало в потолочную дыру, а огонь даже немного гудел, когда Андрей подбрасывал дров.
За пределами норы поднялся ветерок: Андрей лежал ногами к огню, высунув голову во вторую комнату, изредка ощущая свежие дуновения и поглядывая на уличный костёр, который почти догорел и теперь багровым пятном мигала с каждым дуновением ветра пятно углей. Андрей не беспокоился, что утратит огонь: толстый кусок дерева должен тлеть до самого утра и дольше. А если хлынет дождь – угли всё равно останутся в норе. А если и там зачахнут, он добудет огонь из камней, надо только разобраться, каким о какой бить, но это – уже завтра, а пока – спать…
И снова забурлила ночная жизнь острова. Теперь понятно было, что какая-то птица или просыпается ночью, или прилетает сюда после заката и орёт так, словно её жрут заживо. Хорошо, что вопли повторялись раз в час и не дольше минуты. И если заползти поглубже, поближе к камину, что наружные звуки значительно заглушаются.
Кто-то приходил, приползал, прилетал и припрыгивал на водопой. Андрей подозревал, что основная масса живности не издаёт звуков и он слышит лишь небольшую часть желающих попить пресной водички. И снова кто-то словно бормоча пришлёпывал, пил и также бубня уходил. Суходыров подозревал, что какая-то тварь вынуждена жить в солёном море, а в ночи, мучимая жаждой, как после водки, чапала через пляж и заросли к озерцу, матюкаясь на проказни Творца, придумавшего такую шутку.
- Сука! – прошипел кто-то во тьме. Андрей встрепенулся и долго ещё прислушивался, прежде чем не осознал абсурдность самой возможности услышать подобное. Это просто мерещится то, чего хотелось бы услышать, а эффект усилен дремотным состоянием, при котором порою люди путают нереальное с реальным.
А утром он увидел следы. Это были внушительные отметины на глинистом берегу озера: сапожище Андрея был лишь малость длиннее их, но неведомые следы были шире и глубже. Не эта ли тварь ходит и бубнит тут ночами?
Суходыров пошёл по следу. Следы вели к тому же холму, в котором он вырыл себе жилище. Более того: зверь подходил к норе Андрея, но затем пошёл далее и метрах в сорока расковырял холм так, что образовалась нора, превосходящая суходыровскую по высоте и глубине. Сердце островитянина заплясало в тревожном танце; хоть он и видел, что следы снова уходили в сторону моря, исследовать нору он не стал, не будучи уверенным, что зверь не там. Он только видел, что в этой норе тоже есть поворот направо, но какого он размера – выяснять было страшновато.
Суходыров вернулся ко вчерашнему костру, подкинул дров в угли, которые дожили до утра и отправился на берег. А берег кишел крабами, причём, довольно крупными. Рискуя остаться без пальцев, Андрей наловил с дюжину агрессивных и упитанных, накидав их в лодку. В воде, у самого берега он обнаружил то ли устриц, то ли моллюсков – он в этом был не силён, и на пробу прихватил несколько крупных. А потом почти весь день посвятил рытью ямы, но задача оказалась нетривиальной даже для его сильного тела.
К вечеру глубина ямы была примерно по пояс, а силы и запас матных снов были примерно на нуле. Плоские корни растительных лопат мочалились от твёрдой почвы, приходилось выдёргивать из земли новые. Снова вкусный ужин крабами и креветками, разведение огня, но уже у входа в свою нору да побольше, чтобы никакой зверь не сунулся. И сон такой крепости, что это больше походило на потерю сознания.
Утро началось с обхода окрестностей: Суходыров ступал аккуратно, держа в руках меч и факел, сделанный из палки и обмотанной коры на её конце. Добавились ли новые следы – он доподлинно определить не мог, но какое-то чувство говорило ему, что зверь снова ходил тем же маршрутом.
Осторожно подойдя к большой звериной норе, Андрей долго стоял у входа, прислушиваясь и суя вглубь факел. Решившись, он сделал несколько шагов и заглянул в ответвление, вырытое зверем. Комната была просторна и пуста.
Со свирепо колотящимся в рёбра сердцем, Андрей выбежал наружу, озираясь. Что это сейчас он видел?! Как это может быть?!
Андрею стало теперь совершенно очевидно, что решение копать яму было правильным, но нужно поторопиться. Однако быстро дело не делалось. Прежде всего, пришлось организовать около ямы костёр: страх перед зверем был велик. А ну как подойдёт, пока он там копает и не видит ничего по сторонам? Попробуй быстро убеги из ямы! Затем Андрей снова приготовил себе крабов и моллюсков, а также обнаружил очередную кладку яиц. Метнувшаяся было в траву ящерица также была поймана и приготовлена в золе: никакие источники калорий лишними не будут.
Андрей торопился, ел жадно, как дорвавшийся до еды волк. Он радовался, что вся еда готовилась предельно просто и за считанные минуты: выкопать яму нужно быстро. Но быстро не получилось: каторжная работа длилась до вечера, но глубина ямы, которую после увиденной звериной норы решено было расширить, оказалась Суходырову по грудь. Больше сил не было, а продолжать работы ещё один день не то что не было сил, а не хватало смелости: зверюга пугала единственного островитянина.
Кольями послужили всё те же растущие на острове лопаты: их черенки были крепки, легко затачивались трофейным клинком и относительно легко втыкались в упрямое дно ямы благодаря плоскому, как железная часть, лопаты. Убийственный капкан, зловеще ощетинившийся, был почти завершён. Набросав лапника, нарезав дёрна с травой и кустиками земляники, а также положив поверх приготовленного краба, Андрей отступил на пару шагов и с удовлетворением отметил, что маскировка удалась. Оставалось надеяться на то, что зверюга ест ягоды или мясо, а также достаточно тяжела (хотя тут сомнений и не было), чтобы провалиться, но недостаточно большая, чтобы не поместиться в капкан. А ещё на то, что колья способы пробить твари шкуру.
Снова перед входом в жилище у Андрея запылал костёр, который, по идее, должен пугать любого зверя, а ещё появились всё те же колья, которые перекрыли вход, а также лежали наготове в норе на случай атаки (или, скорее, защиты). Андрей лежал в первой комнате, обогреваемой пламенем у входа, сжимал копьё и отрешённо думал об абстрактном.
Теперь сразу два потрескивания огня - у входа и в камине баюкали человека и заглушали звуки снаружи. Впрочем, и без этого Андрей спал тем сном, который наступал у тех санитаров, в которых попадал дротик со снотворным. Андрей спал, и ему действительно снились коллеги и пациенты, безумная игра в дротики и огромный крот, который лапами-ковшами выразительно проводил себе по шее. Крот этот стоял где-то на улице, смотрел, облизываясь, на Андрея и начинал копать. Стена сыпалась, сыпалась на невероятного крота, и какой-то особо большой кусок бетона с арматурой рухнул на голову зверюге.
- Б…! – выругался крот.
Суходыров проснулся посреди ночи: крот прокопал ход прямо к жилищу Андрея и теперь одним яростным глазом смотрел из-под земли. Оцепенение длилось несколько долгих секунд и прошло: Суходыров понял с облегчением, что это костёр у входа превратился в угли.
Он аккуратно просунул наружу руку между кольев и положил на угли дрова, сваленные у входа. Вскоре снова затанцевал успокоительный огонь, а Андрей забрался во вторую комнатку и там тоже подкормил огонь, добавив немного хвойных веток для аромата, которые особо приятно потрескивали и притягивали гипнотические воспоминания про бабушкину дачу, где была большая чугунная печь и огромная кровать с периной.
- Б…! – снова послышалось за пределами норы. Грубое русское, человеческое слово произнёс кто-то, кто быть человеком просто не мог.
- Интересно как, - подумал Андрей, - я ещё не уснул, а звуки из сна уже приходят в мой ум. Впрочем, чему удивляться, если я попал сюда через сон сумасшедшего алкоголика?
Утром Суходыров сходил к норе зверя, также соорудив факел в надежде на то, что все животные боятся огня и прихватив меч. Увиденное потрясло его до глубины души: теперь вторая комната была выстелена растениями-лопатами точно так же, как у Суходырова, была даже ниша для камина и в ней были свалены дрова.
Андрея трясло. Он вышел из логова и долго и внимательно разглядывал окрестности. Где-то здесь есть крупная зверюга. Совершенно непохоже, что это морское животное: он не мог представить себе ситуацию, в которой морское животное роет большущую открытую нору на суше. А животное, которое его обустраивает, словно человек, ум вообще отказывался даже пытаться представить.
Андрей вернулся к костру и своей норе, близость которых успокаивала. Быстро накидав дров, которых пока в округе хватало, он задумался. Сейчас, когда сердце подуспокоилось, он дал себе единственное возможное объяснение увиденному: зверь просто выбрал то же растение для настила, что и сам Суходыров, так как это оптимальный материал: растительные «лопаты» легко вытаскиваются из земли и, если их класть «валетом», то они плотно пригоняются друг к другу. А камин – это просто место для детёныша или для чего-то такого. Не для огня же, в самом деле. Ведь неподалёку от входа в нору зверя свалены же куски дерева, но костёр из них никто не разводил. Животное просто таскает материал для… чего-то.
Он сидел у костра, ощупывая и разминая заживающую руку. Потом был снова завтрак из тех же продуктов, что и в прошлые дни. Только в этот раз захотелось побольше земляники, которая была невероятно вкусна, пусть и переспела капельку. Сегодня в планах Суходырова был только отдых и наблюдение. Он положил у озера недоеденного краба, моллюска, яйцо ящерицы. Кто станет это жрать? Он не отходил от норы далее ста метров: попить из озера, справить нужду, размяться – и снова залечь в норе. Тело требовало покоя. А после обеда пришёл крот.
Но прежде пришла идея. Суходыров очень сомневался, что зверь упадёт в яму в ближайшее время. Да, наличие странного существа на острове – это причина быстренько с него свалить, но отсутствие на горизонте земли и незажившая рука – причины тут задержаться.
На строительстве дороги мужики рассказывали, что пролёт Хвостоноса всегда сопровождается Большим отливом. Суходыров подозревал, что по окончании этого отлива лодка уже не будет так легко двигаться тем же курсом, если вообще будет. Может, пойдёт вправо, может, влево. Но вот курс менять не хотелось: предыдущие острова были по одному курсу, каждый последующий остров – крупнее предыдущего. Да и потом: через сколько вода начнёт двигаться обратно? Почему-то Андрей не озаботился добычей такой информации. Вряд ли ему будут рады люди и погода, если его принесёт обратно. Хотя, кто ж знал, что придётся заделаться мореплавателем, да ещё и так резко, одному и в вёсельной лодке.
Так вот, пришла идея сделать какую-нибудь ловушку у входа в нору, выкопанную зверюгой. Устранение врага, или как минимум конкурента и добыча мяса – это не так уж плохо. Спать спокойно, зная, что в сотне шагов, в этом же холме, возможно, затаилась какая-то тварь, просто не получается.
Какую ловушку можно поставить на большого зверя? Он никогда и на маленьких-то не ставил, хотя из фильмов или каких-нибудь обучающих видео смутно представлял себе эту конструкцию.
В голове нарисовалось такое решение: вход в нору следует перекрыть деревом прямо посередине, да так, чтобы откинуть его можно было только, например, влево. Каким-то образом это должно привести к тому, что сверху на зверя упадёт что-то острое и тяжёлое. Камень ли, острый деревянный кусок – не важно.
На практике удачная картинка из головы никаких не желала воплощаться: найти подходящее поваленное дерево оказалось непросто. Большинство таких деревьев были неподъёмны из-за веса или веток с корнями. В поисках подходящего материала он всё дальше и дальше уходил в лес, пока наконец не отыскал подходящий ствол: высокое дерево, похожее на сосну, сломалось примерно посередине.
Около полутора часов ушло на очищение от ветвей по максимуму: на тонком стволе остались короткие обрубки. Тащить примерно четырёхметровый ствол оказалось очень даже не просто, благо лес не был очень уж густым. До входа в нору могучий Суходыров дошёл совершенно измотанным, мокрым и исцарапанным. Кое-как поставив ствол напротив входа, он лёг на стенающую от усталости спину. Больше вставать вообще не хотелось, но мысль о том, что зверь может подойти в любой момент его взбодрила.
На добычу второй части убойной конструкции ушло всего полчаса: возле первого найденного дерева он сразу заприметил удачно сломанный ствол второго такого же представителя хвойных. Ствол был треснут наискосок, отчего уже сам по себе был довольно острым. Его также пришлось избавлять от веток настолько, насколько это было возможно, благо многие из них были тонки и ломались руками. На выходе Суходыров получил примерно два метра увесистой заострённой древесины. Впрочем, при помощи меча удалось достичь ещё бо;льшей остроты.
Толстенное копье было водружено на вершину холма. Оно упиралось в стоящий на земле ствол. По задумке Андрея, зверюга должна была откинуть ствол, чтобы попасть в нору, отчего острая часть конструкция рухнула бы на неведомую тварь. Да - это дерево, а не копьё, да - падать ему под углом, но эти нюансы должны нивелироваться тяжестью, помноженной на четыре метра высоты.
Искать баланс пришлось долго: верхний ствол не должен завалить нижний, но при этом должна быть гарантия, что он рухнет сразу, как сдвинется этот нижний ствол. Суходырову пришлось раз двадцать сбегать вверх-низ в поисках этого баланса, создать условия, чтобы нижний ствол животное откинуло влево, подложить под верхний ствол всякие брёвна, ветки и камни, дабы он зловеще накренился вниз, но не падал.
До полусмерти уставший Суходыров спускался вниз, когда конструкция обрушилась сама собой, едва не задавив его. Едва успевший отскочить в сторону островитянин упал и покатился, коллекционируя новые ссадины. Совершенно обезумев от бешенства и отчаянья, он схватил из кучки, напоминавшей заготовку большого костра, большую палку и набросился на звериную пещерку.
- На тебе, сука! На! На! На, сраный крот! – заорал он в ярости. Обрушив вход, он швырнул палку обратно в кучу, натасканную зверем и обессиленно поплёлся в свою нору, покряхтывая и бормоча ругательства. До заката было ещё несколько часов и хотелось кушать, но ещё сильнее – просто упасть около камина и отключиться. Хрен с ним, с обедом. Но пришёл крот.
Андрей добавил единственное оставшееся заготовленное полено в кучу дымящихся углей и полез к себе спать. Огонь, наверное, в камине совсем зачах, но до ночи Суходыров собирался ещё выползти и решить вопрос с обоими источниками пламени. Как всегда, разувшись и раздевшись до исподнего, он устроился на лежанке во второй комнате, высунув лицо в первую. От усталости уже давно всё вокруг казалось полуявью, а теперь и вовсе мир стал заполняться потусторонними образами и мыслями: вот перед входом выросло дерево. Оно выросло не из земли, а из неба и теперь, вращаясь туда-сюда, углублялось в почву, что-то бормоча гнусаво. Толстая змея странно, боком сползла по стволу и, качнувшись, повисла в воздухе, оказавшись на деле чёрным блестящим хоботом. Две волосатые лапищи обняли дерево и замерли. Было похоже, что это у ствола были руки, которые он положил себе на грудь.
- На тебе, сука! На! - вдруг заорало дерево и рухнуло. Андрей дёрнулся и врезался головой в потолок, с которого свисали корни. Только теперь он понял, что не спит, что не снится ему странный сон. Это крот. Это крот (так мысленно Суходыров называл зверюгу), который оказался вовсе не кротом, но и не вымышленным кошмаром. Хотя даже после пробуждающего удара Андрею казалось, что его нору просто заливает кошмарным сном, что он просто в нём барахтается и вот-вот всплывёт на поверхности и очнётся.
Зверюга откинула дерево и продолжило гнусаво орать:
- На! На! На, сраный крот! Вход обрушился: Андрей видел, как огромная лапища ковырнула потолок и стену, отчего первая комната стала рушиться, осыпаться.
Слышно было, как зверюга, покряхтывая и ругаясь, пошло прочь.
Долго ещё Суходыров лежал в абсолютной тьме, не смея даже пошевелиться, чтобы избавиться от земли в волосах и ушах. Что это было? Инопланетное мыслящее существо? Мстительное разумное животное? Местный злой бог?
Очевидно было, что оно могло убить Суходырова в два счёта, сумей оно дотянуться. Но оно даже и не пыталось этого сделать. Существо словно просто наказало, проучило его. Оно видело и слышало Суходырова, процитировало и показало, что именно ему не понравилось. Оно наплевало на костёр, ни капли не испугавшись его пламени. И главное: оно ушло. Может, оно видит то, что движется, а потому его не тронуло? Да не, ерунда… оно слишком мыслящее, чтобы иметь такие проблемы.
Такой сонм мыслей вертелся в помутнённом от страха разуме вчерашнего санитара. После пары часов размышлений Суходыров пришёл к выводу, что нужно-таки выбираться из ловушки. Он начал раскапывать проход, взяв из лежанки одну растительную лопату. Землю приходилось откидывать на свою постель, но это сейчас не так уж сильно заботило. Мысль о том, что он сам теперь превратился в крота заставила его невесело хихикнуть, и вдруг через толщу земли Суходыров услышал жуткий вопль. Это был чудовищный, продирающий до костей вопль, заставивший сжаться, замереть. Зверюга кого-то поймала? Но кого? Кто мог так кричать? На этом, пусть и довольно большом острове не водилось никого такого… Впрочем, чудище же откуда-то взялось, может, и ещё кто-то прячется в лесу или выползает из воды.
Обессиленный Андрей так и уснул весь в земле и кошмарах. Он спал весь остаток ночи и половину следующего дня, не ощущая времени и считая, что прошло несколько часов, а проснулся в прохладе и нехватке воздуха. Открыв глаза, он видел только черноту и ощутил тесноту. Ему казалось, что он похоронен заживо, что вот-вот задохнётся, что надо спешить выбраться. Он сгребал землю охапками на себя, всё более и более заваливая вторую комнату, отчего стало так тесно, что Суходыров начинал паниковать и двигаться хаотичнее в этой кромешной тьме. Когда показалось, что сплошная стена перед ним закачалась, он стал толкать вперёд и услышал, как комья почвы покатились вниз по холму. В лицо хлынул поток прохладного воздуха, Андрей глубоко задышал.
Глаза и ушли были забиты землёй, которую хотелось немедленно оттуда изъять. Почти наощупь он добрался до озера, несколько раз едва не проткнув чем-то ноги. Купание в холоднющей воде не было приятным, но никак не удавалось сократить время процедуры: добывать землю оказалось не так просто.
Вышел из воды Андрей синюшного цвета, дрожащий и молящийся об остатках углей, которые действительно удалось обнаружить: они доживали последние минуты и жалостно требовали подпитки.
Холодно! Как же холодно после такого купания вечером без костра, еды и одежды, которая осталась где-то там, в слое земли. Где-то в лодке были тряпки и мешки, в которые Нея уложила снедь и пожитки. Нужно укутаться хотя бы в них ночью, но сейчас нужно развести костёр.
На разведение действительно согревающего огня ушло пару часов: ходить за дровами босиком было непросто, воровать дрова у зверюги желания не было никакого. Немного отогревшись, Суходыров дважды отправлялся на раскопки и смог обнаружить только рубаху. Стёганку, которую он ту не носил, но клал под голову, штаны, сапоги и меч придётся откапывать при свете солнца. Сейчас же следует сходить к лодке, в которой помимо тряпок были две пары лаптей: на большую и малую ступни.
Андрей наскоро соорудил факел, но плохо закреплённая кора, накрученная на палку, зашипела и погасла, когда Суходыров споткнулся и рухнул. Идти во тьме босиком – не самое безопасное занятие. Шипя от боли, ойкая и матюгаясь, он дошёл до пляжа не за привычные десять минут, а минут за сорок. На пляже было немного светлей: кусочки двух бледных лун и несколько крупных звёзд были хоть слабыми, но всё же помощниками этому крепкому человеку, который, правда, полночи пробыл перепуганным кротом.
Лодка лежала на песке на своём месте, однако не на своём месте было море: оно отступило примерно на метр, чего ранее, кажется, не случалось. Суходыров нашарил во тьме мешки, тряпицы и лапти, укутался и лёг. Идти обратно было в тягость, под найденными тканями было теплее, да и на пляже казалось в целом теплее.
- Может, действительно, просто свалить отсюда? Дай Бог, попадётся остров поспокойнее, или принесёт обратно на материк. До материка, правда, далеко, ох, далеко! Сначала нужны припасы… А страшно тут. Даже жутко!
В воде что-то заплескалось, и явно не рыба. Суходыров приподнялся и стал всматриваться. Проклятые облака сегодня были совершенно некстати и, казалось, издевались над человеком.
Однако некие очертания Андрей увидел, но вот поверить в увиденное удалось не сразу: из воды показался перископ, следом появился корпус, следом лапы. Существо удавалось разглядеть благодаря отблескам лун: на лоснящемся теле они играли и переливались. Существо снова бубнило, и что особенно пугало: можно было разобрать отдельные слова.
- Толкай… ага… ещё… - произносилось это довольно гнусаво, но, что поражало, было ясно: зверюга пыталась имитировать женские и мужские тембры.
Перископ вдруг опустился и превратился в хобот. Зверь отряхнулся и встал на задние лапы, оказавшись похожим очертаниями на кунгуру.
- Бинты… прижми… - стало слышно из-под хобота, и чёрное тело, по мере стекания воды, стало сливаться с тьмой, удаляясь в лес. Уже откуда-то из чащи существо издало тот жуткий крик, который раздался несколько часов назад. Ясно было, что это имитация первого вопля, но схожесть была бы абсолютной, если б не лёгкая гнусавость.
Поражённый Андрей ещё долго сидел в лодке, вглядываюсь в ту часть тьмы, куда удалился зверь. Затем он покрутил головой и увидел ещё нечто невозможное: огонь. В нескольких сотнях метров определённо плясали огоньки пламени! Люди? Неужели на острове люди? Ах, не один ли из них упал в Суходырову яму?! Андрей вылез из лодки и быстро зашагал на огонёк.

21

 Проснулись все одновременно, кроме Фаины: это взвизгнула Ласа. Мужчины вскочили на ноги: Дига, Смол и Андрей.
- Спокойно, мужики! – сказал Суходыров, - я полночи с вами тут просидел, у костра грелся.
«Ты кто таков», «Мы где?» и прочие подобные вопросы посыпались на Андрея.
- Твоя ловчая? – спросил Смол, указывая на раны Фаины.
- Каюсь – моя! Эк её! – покачал головой санитар, - молодцы, что перебинтовали грамотно и, смотрю, укол поставили? Обезболку вкатили с противовоспалительным? Кто-то из вас – медик? - мужики и Ласа с Азарой смотрели на Суходырова без понимания во взгляде, - а антибиотиков нет с собой?
Осознав, что диалог превратился в монолог, Суходыров замолчал и уставился на новых островитян. А потом дикая, но неверная догадка ворвалась в его голову:
- Так вы наши?! Охереть! А я, блин, туплю! Зырю на шприц с ампулами и туплю! Сука, как же я вам рад! А вы что – тоже из моей дурки, да? Новые сотрудники, да? А то я тут уже давно чалюсь, не в курсе, что там со штатом сейчас! Тоже через нашу знаменитость, Серёгу Шнурова, попали сюда?
Собеседники превратились в глухонемых. И Суходыров тоже примолк. По неявным признакам он почуял, что перед ним – местные жители. Азара – не старая женщина, но без одного зуба, отсутствие которого она даже не думала скрывать. Смол – кряжистый, видно, что крепкий мужик, но, как и все местные, не такой крупный, как Андрей, с особым говором и словами типа «ловчая», «таков». Непонятно было насчёт Диги и Ласы, которые молчали и носили местную одежду, ведь её носил и сам Суходыров, а сейчас и вовсе низ тела он обернул тряпицей. В местном происхождении его могли убедить до конца имена этих людей, но пока никто друг другу не представился. А вот кто однозначно не вписывался в эту компанию, так это лежащая без сознания Фаина в своём синтетическом купальнике, плохо прикрытым накиданной сверху в качестве одеяла одеждой.
Андрей поспешно склонился над ней, что вызвало неодобрение у её настороженных спутников. «Эй», начатое Смолом, Суходыров пресёк выставленной ладонью, мол, не мешай.
Фаина была бела. Белизна была практически абсолютной. Такую белизну Суходыров видел пару раз у медленно истекающих кровью людей. Один из них умер: его перевязали, но на этом спасение прекратили, так как он был врагом. Второго спасали несколько дней, вливая в него через капельницу различные растворы, которых здесь нет и не будет еще, наверное, тысячу лет. Сердце женщины усиленно билось, возмущаясь тому, что в него попадает мало крови.
- Ей нужно много пить.
- Ласа, пошли со мной росу собирать, - поспешно сказала Азара.
- Не надо росу, тут озеро есть, я сейчас покажу. Только это… Ходить тут женщинам без сопровождения не надо.
- Медведь? На него ловчая? – спросил Смол.
- Да если бы… Что за зверь – я и не скажу… Это надо видеть, но, лучше бы не видеть. Как-то так. Но пока о главном. Нужно бы ей ягод примешивать в воду, бульон мясной. Крабов тут много, птица есть всякая, правда, бить мне её не доводилось пока.
- Значит так, - весомо сказал Смол, показывая, что главный тут всё-таки он, - бабы идут за водой с… как тебя звать?
- Андрей.
- Это что за имя чудно;е такое? Хотя, пустое. Бабы идут с Одрием, а…
- Погоди… А тебя как зовут?
- Я – Смол, а это… - он представил своих спутников.
- Смол, тебе лучше пойти со мной, я не смогу женщин обратно проводить, у меня там срочное дело как раз у озера. Кувшин для воды можно взять в лодке, вон она, там – Суходыров махнул в сторону лодки, едва заметной на фоне землянисто-песчаного пляжа.
- Тогда Азара – с нами, Ласа собирает ягоды, Дига ловит крабов и собирает дрова, потом Ласа готовит бульон, раз для этого всё готово у неё со вчера. Пошли, - махнул он Азаре.
По дороге все отошли друг от друга для справления естественных нужд, опасаясь при этом отходить друг от друга далеко, памятуя о звере. Суходыров выглядел несколько комично: в тряпке, словно в короткой юбке, в нижней рубахе и в лаптях. И не будь он таким бугаём со следами ран различной степени свежести, Азара непременно хихикнула бы. Однако она, да и Смол тоже видели в Андрее матёрого убийцу.
Когда дошли до пруда, Смол отвёл Андрея в сторону.
- Слушай… ты, я вижу, тоже пришлый. Как думаешь, ведьма выживет?
- Ведьма?
- Ну… у неё колдовское жало, и кишки прозрачные, и зелья…
- А! Не, брат, не ведьма она. Она, скорее помощник лекаря, судя по всему. И вряд ли выживет.
- Одрий, надо чтобы выжила. Она нас всех спасла. Помоги.
- Смол, я простой мужик. Я, так сказать, помощник помощника лекаря. И немного солдат, но очень плохой солдат: здешнее оружие совсем не похоже на наше, я им пользоваться не умею.
- Но, Одрий, я… - начал было Смол, как раздались истошные вопли.
- Азара, за нами! – скомандовал Смол и побежал обратной дорогой, не оглядываясь. Азара с кувшином бросилась следом, но не бегом, а быстрым шагом. Андрей же ломанулся в обратную сторону – раскапывать нору, ежесекундно рискуя порезаться о заваленный землёю меч. За считанные минуты он откопал сапоги, одежду и меч, о который всё-таки порезался. Он снял тряпку-юбку, схватил в левую руку вещи, в правую – меч и помчал к людям. Увиденное ему не понравилось.
В его капкане стоял Дига. Провалился он едва ли удачнее Фаины: один кол вспорол ему левую ногу от колена до ягодицы, второй – пропорол бок. Он каким-то чудом стоял на ногах, рычал и скулил от боли.
Суходыров и Смол вытащили Дигу, который потерял в процессе сознание. Азара бросилась перебинтовывать его тем, отчего скривился Суходыров: в ход пошло самое различное и довольно грязное тряпьё.
- Не стойте! Нужны травы! Кровотворка и зайцегубка!
- Это что? – спросил Андрей.
- Да вот такие! – показала Ласа.
- Много надо-то?
- Много! Очень много! Раны длинные!
Смол уже ринулся в лес, Азара обоим беспамятным вливала в рот воду, Ласа взялась разогревать в ранее подготовленной ямке завар из зайцегубки.
- Как он умудрился упасть во второй раз в тот же капкан?! – спросил подбежавший Суходыров.
- Ты лучше скажи, почему ты выкопал две ямы и не сказал! – зло ответил Смол.
- Что??? Какие ещё две?!
- Эту и вторую, глубокая которая.
- Ты сдурел?! Какая ещё глубокая? Я эту-то еле выкопал! Я бы сдох копать вторую, тем более глубже первой!
- Натворил – не трусь ответ держать! И скажи мне, что теперь с Дигой станет?
- Да я не… Парню – хана, - сказал Суходыров Смолу, который, хоть и ругался, ловко выщипывал нужные растения, разделяя их на два пучка.
- Хана? – не понял Смол.
- Да. Стопудово, – увидев непонимание во взгляде сурового мужика, он добавил, - парню не выжить. Это у бабы шансы небольшие, а у парня их нет.
- Верно говоришь?
- Поверь мне. Может, час, может, день парень помучается. Может, даже три дня, но тогда муки будут страшнее ещё.
- Ведьма… Фаина то есть, сказала, что нужно бороться до конца за каждую жизнь. Поэтому мы до сих пор живы. Кто знает, быть может, когда я умру, великий Хвостонос, летящий при помощи лёгкости душ, скажет: «…а ты, парень, извини, но на твоей душе такая тяжесть грехов, что с тобою мне лететь будет не легче». И маяться моей душе тут. А оно мне надо?
Андрей, впервые столкнувшийся с не запретительной, не обрядовой, а некоей положительной религиозностью, верой в нечто действительно светлое, ничего не ответил, а продолжил помогать собирать травы. Не так ловко и не так точно (в его пучки затёсывались похожие, но бесполезные, если не ядовитые травы), но упрямо и с примесью бледной надежды.
Собирали долго. И если у Смола темп не сбавлялся, то у Суходырова задор постепенно снова стал угасать, и без того слабое духоподъёмное настроение сошло на нет, и он, кряхтя, выпрямился, держа в руках два жалких пучка. Выпрямился и Смол с двумя внушительными охапками, и оба заторопились к Диге и женщинам.
Женщины сидели почти такие же бледные, как Фаина. Дрожа, обнявшись и не смея даже пикнуть. Рядом стоял зверь. Он склонился над Фаиной, показывая и женщинам, и Смолу с Суходыровым свою горбатую лоснящуюся чёрную спину. Меч, брошенный Андреем, лежал подле Диги: никакой возможности взять его, не попавшись на глаза зверюги, не было.
- А-а-а-а-а!!! – заорал, как безумный, Смол и швырнул камень. Камень врезался в эту чёрную спину, отчего по ней прошла волна, и отскочил.
- А-а-а-а-а!!! – заорала точно так же зверюга, только чуть гнусавее, разворачиваясь и всасывая хоботом тот самый камень. Морда с едва заметными чёрными глазами и вытянутым, почти как у муравьеда, ртом, смешно надулась на одну секунду, и из выпрямившегося хобота с хлопком вылетел камень прямо в спину Смолу, собравшемуся отбежать к лодке. Мужчина рухнул и задёргался, пытаясь набрать воздух для вдоха, но поражённые лёгкие отказывались работать ещё целую минуту.
Зверюга опять развернулась спиной и склонилась над Фаиной. Обмерший Суходыров успел заметить, что женщина лежит целая: неведомая тварь её не ела. Как ни было жутко, но он решил обойти тварь по очень большому радиусу, чтобы посмотреть, что же она делает. Быть может, Смол снова швырнёт камень, тварь снова развернётся, а Андрей успеет подбежать к Диге и схватить меч.
Обходил он медленно, очень медленно, дойдя до самой кромки отступившего моря, время от времени бросая взгляд на Смола, который уже силился подняться. Проделав полпути и увидев чудище анфас, Суходыров не поверил своим глазам: чудище каким-то образом сняла или разрезала повязки и теперь водила длинным слюнявым языком по ранам Фаины. Легко перевернув хоботом женщину, зверюга облизала раны с обратной стороны и перешла на задних лапах к Диге. Андрею пришлось сделать ещё несколько шагов, чтобы продолжить наблюдение. Чудище, как умная овчарка, склонила на бок морду и обнюхала хоботом перебинтованные ногу и бок. Затем выпрямила переднюю лапу, непропорционально короткую и тонкую к задним, разжала кулак и облизала довольно внушительный коготь, которым аккуратно, словно хирург, вспорола бинты.
Теперь язык бегал вдоль Дигиных ран, и Суходыров видел, как с него капает белая густая слизь. Смол встал и пошатываясь сделал шаг к камню. Андрей выставил в его сторону ладонь, призывая остановиться. Закончив облизывать раны, зверюга втянула язык и пошла к воде в сторону Суходырова. Тот обмер.
- Азара, смотри, - бубнило существо голосом, похожим на Ласин, - не знаю, - отвечало чудище самой себе голосом Азары, добавляя в обе фразы лёгкой гнусавости. – Тихо, не шевелись, - продолжил голос Азары из-под хобота, когда зверюга проходила в метре от Суходырова, не обращая на него никакого внимания. Тварь вошла в воду с поднятым хоботом. Вскоре только он и был виден, удаляясь всё далее, пока не потерялся где-то в лёгких волнах.
Только после этого Суходыров подошёл к Диге. Раны на нём были покрыты пахучим составом. Андрей аккуратно потрогал – вязкое. Он подошёл к Фаине и так же осмотрел её. Раны, освобождённые от бинтов, также были покрыты составом, но на женщине он уже был почти твёрдым.
- Это ты на эту зверюгу ловчии выкопал? - спросил подошедший Смол, которого мучила отдышка.
- Одну.
- Что?
- Одну только выкопал. Зверюга любит повторять. Кричит так, как кричала птица, разговаривает так, как разговаривали мы, кинешь в неё камень – кинет в ответ, выкопаешь яму – выкопает рядом такую же яму. Только больше, ведь она сама больше. Хорошо, что не всё она повторяет в точности. Смотри: она раны чем-то замазала. Пахнет снадобьями, кровь не сочится и застывает так, что края стягиваются.
- Ты что же – думаешь, это зверь-знахарь?
- Я не знаю, что это за зверюга. Ты вообще про таких раньше слышал?
- Никогда.
- В любом случае, эту дрянь с ран уже не убрать, всё застыло. Остаётся надеяться на лучшее. Пойдём крабов ловить, жрать хочется.

22

Две новые норы рядом выкопали за один день. Женщины и мужчины ночевали теперь раздельно, но в более тёплых условиях. Меню у Суходырова стало несколько разнообразнее: на смену отходящей землянике пришла какая-то кисловатая мелкая ягода жёлтого цвета, корни лопуха, рыба и какая-то жирная птица, чьи истошные вопли изредка оглашали окрестности по ночам. Несколько раз на острове показывалась зверюга: она за ночи вырыла две норы по соседству и натаскала дров для костра. Чего она не могла повторить, так это добычу огня. Впрочем, возможно, её разум просто никак не воспринимал пламя.
Море отступило ещё на пару метров, по ночам стало ещё чуть прохладнее. Женщины вязали одежду из крапивы, в которой, впрочем, Суходыров пока не нуждался. Раненые пролежали в полузабытьи пару несколько дней, клейкое вещество постепенно всё более стягивалось и одновременно впитывалось, Дига и Фаина немного порозовели.
Суходыров пару раз натыкался на Смола и Азару, укрывшихся от сторонних глаз. Быть может, женское тело, а может многие факторы в совокупности, свели на нет неконтролируемые приступы ярости сурового мельника. Может, они просто притаились до поры до времени, но в любом случае, мужчина стал несколько мягче.
Днём в нору заползла Ласа и растолкала задремавшего Андрей.
- А? – спросил он осоловело.
- Фаина, - ответила девушка коротко.
Тот поспешил в соседнюю нору, почему-то ожидая увидеть дурное, однако напоролся на ползущую на карачках Фаину. Она еле тащила ослабевшее тело наружу. Суходыров отпрянул, давая ей путь. Выбравшись на воздух, она слабо, но удивлённо спросила:
- Алексей? Откуда ты тут?
- Я не Алексей.
Та вгляделась:
- Ох… действительно… Просто похож на несколько на нашего этого… как его… А, Суходырова. Вот вылитый Лёша Суходыров, только чуть старее.

23


И в эти края, как оказалась, приходит осень. С запозданием, но приходит. Люди успели обзавестись какой-никакой одеждой из крапивы, подлатали плот и установили на лодку мачту с парусом. Лодка тянула плот, люди с припасами покидали остров и странного зверя: Большой отлив нёс их прежним курсом, а в небе снова появился великий Хвостонос. Люди, готовясь к длительному пути, рассчитали запас еды на 12 дней, но уже на второе утро на горизонте показался остров, а ещё через пару часов Фаина посмотрела на Андрей, Андрей посмотрел на Фаину и оба сказали (правда, немного разными словами):
- Не может быть!
Их спутники не сказали ничего. Они не могли понять увиденное, облечь его в слова. Они просто смотрели испуганно, даже с ужасом.
- Если сейчас на посадку пойдёт самолёт, я, пожалуй, не удивлюсь, - сказала Фаина.
- Ага, - ошарашенно выдал Суходыров.
Впереди виднелся причал, у причала стояли два рыболовецких судна, а вдали – крыши города. Города, которого не могло быть ни на Земле, ни на этой планете. Но он был.
- Мы не хотим повернуть обратно? – испуганно спросил Смол, - Края, может, и не существует, как вы говорите, но чертог демонов я вижу своими глазами.
- Да? А я вижу…
Впрочем, отсюда уже начинается следующая книга.