Еще одно слово о Феодосии Печерском

ПРЕДИСЛОВИЕ

Личность Феодосия Печерского с момента написания о нем «Жития» монахом Киево-Печерской обители Нестором в конце 80-х годов XI века постоянно будоражит умы отечественных историков и писателей.
О нем с разными интонациями и акцентами о его духовной деятельности писали В.Н. Татищев, Н.М. Карамзин, Н.И. Костомаров, С.М. Соловьев, Д.И. Иловайский, В.О. Ключевский, А.А. Шахматов, А.Д. Нечволодов – самые известные отечественные историки XVII–XIX веков. Кто-то, как, например, Костомаров, Иловайский и Нечволодов, – широко и объемно, кто-то – кратко, освещая лишь отдельные моменты.
Не обошли преподобного Феодосия своим вниманием советские историки Б.А. Рыбаков, М.Д. Приселков, В.Н. Демин, Л.Н. Гумилев и некоторые другие, участвующие в коллективных написаниях и изданиях учебных пособий по истории отечества. В годы советской власти в стране, в отличие от предыдущих периодов, большего поощрения удостаивались коллективные работы. Возможно, в ущерб персональным трудам… Впрочем, советская писательница В.Ф. Панова, несмотря на атеистическую политику государства, сочла возможным посвятить преподобному целую художественную повесть.
В постперестроечное время, а точнее, в 2006 году, вышла в свет многостраничная «История России с древнейших времен до начала XXI века», созданная авторским коллективом Института Российской истории РАН под редакцией А.Н. Сахарова, в то время члена-корреспондента РАН.  Кроме А.Н. Сахарова, авторами этого научного издания стали доктора исторических наук Л.Е. Морозова, М.А. Рахматуллин, А.Н. Боханов и В.А. Шестаков. И в этом издании несколько абзацев (на 81-й странице) посвящены жизни и деятельности преподобного Феодосия Печерского. (Автор данного раздела А.Н. Сахаров.)
Не трудно заметить, что личность Феодосия Печерского волновала многие поколения отечественных историков и писателей.
Но не реже известных русских и советских историков к личности Феодосия Печерского, на взгляд автора этого очерка, обращались курские авторы – краеведы, ученые, литературоведы, публицисты и поэты. Оно и понятно: преподобный – первый земляк курян, известный по имени и по делам. Мало того, с его именем связано первое письменное упоминание о городе Курске, а следовательно, и бытийный возраст города.
Как сообщают курские исследователи, в курских рукописных источниках («Курский летописец») упоминание о Феодосии Печерском относится к середине 1660-х годов. К сожалению, автор этого историко-краеведческого труда остался неизвестным. Позже, уже в конце XVIII века к личности знаменитого земляка обращались первые курские краеведы И.Ф. Башилов и С.И. Ларионов – авторы персональных трудов «Описание Курского наместничества…».
В начале ХХ века о Феодосии Печерском писали А.А. Танков, И.А. Купчинский, а в годы советской власти – В.И. Самсонов, Ю.А. Липкинг, И.З. Баскевич, Г.Н. Анпилогов и В.И. Склярук.
В перестроечное и постперестроечное время к имени Феодосия Печерского обращались не только краеведы, но и ученые – В.В. Енуков, С.П. Щавелев, А.И. Раздорский, З.Д. Ильина, А.П. Ашихмин и некоторые другие – ибо личность эта и знаменита, и загадочна одновременно.
Кроме того, в свих работах о древнем городе Курске и его первом упоминании в летописях историки В.В. Енуков и А.И. Раздорский называют Ю.А. Артамонова, П.С. Казанского,  митрополита Евгения (Болховитинова), А.Ю. Карпова, А.М. Кубарева, А.Г. Кузьмина, Е.Е. Голубинского, В.А. Чаговца, А.К. Зайцева, Т.И. Вержбицкого, А.М. Головащенко, П.В Голубовского, В.Г. Ляскоронского, Г.И. Булгакова, митрополита Макария (Булгакова), проведших большую исследовательскую работу по уточнении биографии Феодосия Печерского. А в монографии С.П. Щавелева «Феодосий Печерский – курянин» называются такие исследователи жизни и деятельности преподобного, как Д.И. Абрамович, О.М. Анисимова, А.В. Астрединов, Г.П. Бельченко, М.А. Викторова, И.П. Еремин, Л.А. Ольшанская, О.В. Творогов, И. Чеканов, В.А. Яковлев и некоторые другие.
Дело в том, что первый биограф преподобного, Нестор-летописец, так привел отдельные факты из жизни Феодосия Печерского, что споры у курских авторов, пытающихся добраться до истины, не затихают и по сей день. Да и позднейшие «правщики» тоже изрядно постарались.
Впрочем, лучезарный свет этой личности не потускнел и  не померк уже тысячу лет, не померкнет он и многие другие тысячелетия, пока будет существовать «шестая часть земли с названьем кратким Русь», как некогда сказал великий русский поэт С.А. Есенин.   


ГЛАВА 1

Память о прекрасных делах доставляет удовольствие, а память о полученной пользе либо совсем нет, либо меньше.
Аристотель


Об авторе «Жития» Феодосия Печерского

Прежде чем приступать к сути очерка, посвященного жизни и деятельности знаменитого земляка курян Феодосия Печерского, необходимо сказать несколько слов об авторе его «Жития» Несторе-летописце. А то, что монах Киево-Печерского монастыря Нестор (1056– ок. 1114) был автором первой биографии Феодосия, сомнений нет. Он сам пишет об этом в первых строках своего повествования: «Благодарю тебя, владыка мой, господи Иисусе Христе, что сподобил меня, недостойного, поведать о твоих святых подвижниках; сначала написал я о житии и о погублении и чудесах святых и блаженных мучениках твоих Борисе и Глебе; побудил я себя взяться и за другое повествование, которое превыше сил моих и не достоин я его, ибо невежда я и недалек умом, не обучен к тому же я никакому искусству, но вспомнил я, господи, слов твое, вещающее: «Если имеете веру с горчичное зерно и скажете горе: сойди с места и низвергнись в море, тотчас же повинуется вам». Вспомнил я об этом, грешный Нестор, и, укрепив себя верой и надеясь, что все возможно, если есть на то божья воля, приступил я к повествованию о жизни преподобного Феодосия, бывшего игумена этого монастыря святой владычицы нашей богородицы, которого чтим и поминаем в день представления его».
О том, что Нестор – автор «Жития» Феодосия Печерского, – без каких-либо оговорок и условностей сообщается во всех энциклопедических изданиях, начиная от «Русского биографического словаря» Ф.А. Брокгауза,  И.А. Ефрона и заканчивая  таким современными изданиями, как  популярная иллюстрированная энциклопедия «Русская культура» (2008). В этом же ряду «Большая Советская энциклопедия» (1972), «Советский энциклопедический словарь», «Историческая энциклопедия»,  «Большая историческая энциклопедия» (2006),  «Российская история» из серии «Современная иллюстрированная энциклопедия» (2008), «Большая Российская энциклопедия». 
Кстати, в «Советском энциклопедическом словаре» Нестор назван не просо «древнерусским писателем и летописцем конца XI – начала XII века, но и «одним из крупнейших историков средневековья». И это весьма существенное замечание для рассматриваемой темы очерка и его содержания.
О Несторе – авторе «Жития» преподобного Феодосия Печерского – без тени сомнения писали и многие известные отечественные ученые, и литературоведы, занимающиеся данной проблемой. В их числе такие знаменитости, как Василий Никитич Татищев (1686–1750), Андрей Николаевич Муравьев (1806–1874), Дмитрий Иванович Иловайский (1832–1920), Василий Осипович Ключевский (1841–1911), Александр Дмитриевич Нечволодов (1864–1938), Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890–1939), Сергей Федорович Платонов (1860–1933), Андрей Николаевич  Сахаров (1930–2019).
А ученик академика Алексея Александровича Шахматова (1864–1920), доктор исторических наук Михаил Дмитриевич Приселков (1881–1941), в 1923 году в советском Петрограде написал и издал научный трактат «Нестор-летописец», в котором постарался проследить как жизненный, так духовный и творческий путь летописца. Ему же принадлежит и «История русского летописания XI–XV веков», изданная в Ленинграде в 1930 году, где также несколько страниц посвящены Нестору-летописцу. Да и доктор философских наук Валерий Николаевич Демин (1942–2006) придерживается того же мнения, посвятив Нестору целую главу «Минувшее проходит предо мною…» с подзаголовком «Эпоха Нестора Летописца» в книге «Русь Летописная» (2002).
Придя к выводу, что «Житие» Феодосия Печерского принадлежит перу монаха Киево-Печерского монастыря, иногда именуемого еще и Феодосьевским (в Патерике Печерском), по-видимому, стоит ответить и на вопрос, когда оно было написано. Вопрос не праздный и не сиюминутный, а существенный и важный, ибо заключает в себе не только дату написания, но и исторический фон жизни древнерусского государства со светлым, солнечным названием Русь, и возраст самого автора.
И здесь необходимо заметь, что никакого государств с названием Киевская Русь, чем грешат многие школьные и вузовские учебники, никогда не было, ни в иларионовские, ни в феодосьевские, ни в несторовские времена, ни в какие другие. Это – придумка, манипуляция терминами отечественных историков XIX века, которые, чтобы облегчить себе работу в периодизации развития русского государства, вот и придумали: Киевская Русь, Владимирская Русь, Московская Русь и прочие. Русская земля и Русь (иногда Святая Русь) имели место, а Киевская Русь нет, хотя, конечно, Киев и Киевское княжество существовали и киевского князя величали великим.
В энциклопедических изданиях, например, в «Русском биографическом словаре» Брокгауза и Ефрона, иногда указывается конкретная дата написания «Жития» преподобного Феодосия – 1088 год, в других – «конец 1080-х» или же «начало 1090-х» годов. Так, в «Большой исторической энциклопедии», изданной в 2006 году авторским коллективом МГУ под общей редакцией кандидата исторических наук, доцента С.В. Новикова, довольно расплывчато сказано: «О жизни Нестора известно немногое. Мы даже не знаем, из какой семьи он происходил. <…> В восьмидесятые годы XI века Нестор уже был возведен в сан дьякона. Вскоре после этого он написал свое первое произведение «Житие Бориса и Глеба». Оно вошло в так называемый Успенский сборник и распространилось по всей Руси. В 1091 году Нестору вместе с двумя монахами было поручено разыскать мощи Феодосия Печерского. Собрав рассказы многих свидетелей, Нестор установил место захоронения преподобного, где и были затем найдены его мощи. На основе собранных материалов Нестор написал свое следующее произведение – «Житие Феодосия».
Не стали вдаваться в вопросы исследования даты написания Нестором «Жития» Феодосия Печерского и многие отечественные историки. Например, С.М. Соловьев вообще старается избегать имени Нестора, употребляя в текстах об Иларионе, Антонии Печерском, Никоне Великом, Феодосии Печерском слово «летописец», обезличивающее любого автора.
Иной подход к биографии Нестора имеет Д.И. Иловайский. Ведя речь о создателе «Жития» Феодосия Печерского, он писал: «Сочинителем этого жития был печерский инок Нестор. О нем мы знаем только то немногое, что он сам мимоходом замечает о себе в житии Феодосия».
Свое суждение о жизни и творческой деятельности Нестора представил читателю В.О. Ключевский. «Кто был этот летописец? – задается вопросом этот замечательный историк и сам же отвечает: – Уже в начале XIII столетия существовало предание в Киево-Печерском монастыре, что это был инок того же монастыря Нестор. Об этом Несторе, «иже написа летописец», упоминает в своем послании к архимандриту Акиндину (1224–1231) монах того же монастыря Поликарп, писавший в начале XII столетия.
Историограф Татищев откуда-то знал, что Нестор родился на Белоозере.  Нестор известен в нашей древней письменности, как автор двух повествований, жития преподобного Феодосия и сказания о святых князьях о Борисе и Глебе». Однако о дате составления «Жития» преподобного Феодосия Печерского он не пишет. 
Двумя-тремя фразами упоминал о Несторе-летописце, монахе Печерского монастыря, историк и историограф С.Ф. Платонов, но о дате написания «Жития» Феодосия он предпочел не сообщать.
Однако нашлись и такие отечественные авторы, которые попытались все же каким-то образом отразить время появление труда Нестора о Феодосии Печерском. «Около 1080 года» – о дате завершения повествования о Феодосии Печерском монахом Нестором писал князь Дмитрий Петрович Святополк-Мирский  – филолог, литературовед, писатель, автор труда «История русской литературы с древнейших времен», «лучшей истории русской литературы на любом языке, включая русский», по мнению В. Набокова. Ведя речь о «рождении русской агиографии», начало которого было положено в Печерском монастыре, он писал: «Нестор (около 1080 г.), монах этого монастыря, был первым выдающимся русским агиографом».
А Михаил Дмитриевич Приселков время окончания Нестором «Жития» Феодосия Печерского датирует все-таки «до 1088 года», то есть до конца жизни и печерского игуменства Никона Великого. И далее на нескольких страницах своей работы он приводит обоснования своего утверждения, проводя сравнительный анализ текста жития с текстом «Повести временных лет», где соблюдается хронология событий в истории Руси во времена княжения Изяслава Ярославича, Святослава Ярославича, Всеволода Ярославича и Святополка Изяславича. А это ни много ни мало отрезок времени с 1054 по 1113 год.
В чем согласны составители перечисленных выше энциклопедий, отечественные историки и литературоведы, так это в том, что Нестор прибыл в Печерскую обитель в возрасте семнадцати лет. В этом вопросе они полностью солидарны с данными, приведенными в «Житиях» Антония Печерского и самого Нестора. («Житие» преподобного Нестора написано его последователями, монахами Киево-Печерского монастыря, скорее всего в XIII веке, а то и значительно позже.)
Однако далее следуют разные понимания времени прибытия семнадцатилетнего отрока Нестора в Печерскую обитель. В его «Житие» об этом сказано так: «В то время, когда преподобный Антоний посвятил себя безмолвию в пещере, а блаженный Феодосий строил монастырь, пришел к ним, желая принять святой иноческий образ, сей блаженный отец наш Нестор, имевший тогда только семнадцать лет от рождения». А в «Житии» Антония Печерского» говорится: «Во дни игуменства преподобного Феодосия», направлявшего посредством нового устава и с помощью молитв и благословения отца нашего Антония жизнь Печерской обители по пути добродетели, пришел в обитель, будучи семнадцатилетним юношей, и преподобный отец наш Нестор, писатель жития преподобного Феодосия и других…»
Этой же версии почти дословно придерживается и церковный историк, духовный писатель Андрей Николаевич Муравьев, вошедший в литературу XIX века книгой «Путешествие по Святым местам в 1830 году», сыскавшей «громкую известность» и вызвавшей интерес у А.С. Пушкина. Комментируя «Житие» преподобного Нестора, А.Н. Муравьев писал: «На семнадцатом году своего возраста пришел блаженный юноша Нестор к преподобному отцу Феодосию, желая святого ангельского образа, когда уже великий отец сей строил монастырь, а преподобный Антоний безмолвствовал в пещере».
Из сказанного выше, если не брать во внимание расплывчатой во времени фразы «когда уже великий отец сей строил монастырь», так как строить монастыри Феодосий начал в начале 1060-х годов,  можно сделать вывод, что семнадцатилетний Нестор прибыл в Печерскую обитель до 1073 года. Или, по крайней мере, в 1073 году, когда шла закладка каменной Успенской церкви, то есть при жизни Антония. (Антоний Печерский, как следует из его собственного «Жития», умер 10 июля 1073 года, на 90-м году жизни.) Возможно, поэтому в некоторых энциклопедических изданиях («Советский энциклопедический словарь» и «Большая историческая энциклопедия») дата рождения Нестора определяется как 1056 год.
Данной даты рождения, 1056 года, без всяких оговорок придерживался Василий Никитич Татищев. Со ссылками «на сказание Нифонта в Патерике» он писал: «Нестор, бывший монах Печерского монастыря родился на Беле озере. По исчислению в монастырь он пришел в 1073-м 17 лет, а значит, родился 1056-го». Но уже на следующей странице Василий Никитич сообщал, что в летописи под 1051 и 1091 годы Нестор, описывая события, вставляет слово и о себе.
В какой-то мере с В.Н. Татищевым соглашается и видный исследователь российской историографии Сергей Федорович Платонов.  Данный эпизод в биографии Нестора он обставляет так: «В древнем «Патерике Печерском» мы читаем рассказ о том, что Нестор пришел к Феодосию в монастырь 17-ти лет, был им пострижен, писал летопись и умер в монастыре. В летописи же под 1051 год в рассказе о Феодосии летописец говорит о себе: «К нему же (Феодосию) и аз приидох худый и прият мя лет ми сущее семнадцати. Далее, под 1074 г. летописец передает рассказ о великих подвижниках Печерских и по поводу их подвига говорит, что многое он слышал от монахов, а другое «и самовидец бых».
После этого  С.Ф. Платонов на нескольких страницах сообщал читателю о тех отечественных историках, которые вели споры о том, является ли Нестор автором «Повести временных лет» или же не является, а если является, то до какой степени и каким годом заканчивается его летописание. Среди участников заочной дискуссии он называет П.М. Строева, Н.М. Карамзина, В.В. Каченовского, М.П. Погодина, П.Г. Буткова, А.М. Кубарева, П.С. Казанского, В.И. Срезневского. К.Н. Бестужева-Рюмина и А.А. Шахматова.
Версии, что Нестор родился в 1056 году, придерживался и доктор философских наук  Валерий Никитич Демин. Но со своим философским подходом. «Следует четко различать время жизни и творчества Нестора-летописца в те стародавние времена, – делился он своими размышлениями с читателями в книге «Русь Летописная», – которые отстоят от времени создания его бессмертного труда на многие века, а то и тысячелетия. Конкретная дата предположительного рождения автора «Повести временных лет» интересна сама по себе: ведь она имеется и самом Несторовом труде. Правда, на этом месте, как рваная рана, зияет лакуна. Но и она говорит сама за себя: кому-то было очень нужно изъять и уничтожить все, что начертало там перо черноризца. А в том, что под 1056 годом(летом 6564-м) имелась определенная информация, сомневаться особенно не приходится». 
Однако другие исследователи жизни и деятельности летописца Нестора такую концепцию не приняли и обратились непосредственно к «Житию» Феодосия Печерского. Но не по Успенскому списку, где данный факт отсутствует, а к «Житию» в иных редакциях, где Нестор, ведя речь о преемнике Феодосия на игуменстве Печерского монастыря Стефане, завершившим строительство каменной церкви, начатое Феодосием, писал следующее: «Здесь оканчиваем мы повествование свое о том, что относилось до блаженного великого отца нашего Феодосия, которое слышал я от старших меня отцов, в то время бывших; все сие написал я, грешный Нестор, будучи меньшим из всех в обители блаженного отца нашего. Был я в оную принят преподобным игуменом Стефаном, пострижен и удостоен монашеской одежды; потом возведен в диаконовский сан, которого не был достоин, будучи груб и невежествен, наипаче исполнен грехов от юности своей; составил же я описание жития сего по воле Божией и любви ради, ибо много слышал от братии о добром и чистом житии богоносного отца нашего и, радуясь духом, мысленно благодарил его, что так потрудился и пожил в сии времена наши».
На противоречия Нестора самому себе и на противоречия текстов несторовских «Житий» соответствующим «погодовым» текстам его же «Повести временных лет» обращал внимание В.О. Ключевский. «Сличая эти памятники с соответствующими местами известной нам Начальной летописи, нашли непримиримые противоречия, – писал в очередной лекции для студентов Московского университета Василий Осипович. – Например, в летописи есть сказание об основании Печерского монастыря, где повествователь говорит о себе, что его принял в монастырь сам преподобный, а в житии Феодосия биограф замечает, что он, «грешный Нестор», был принят в монастырь уже преемником Феодосия, игуменом Стефаном».
Но на констатации факта противоречий В.О. Ключевский не останавливается. Он одним из первых отечественных историков старается объяснить причину противоречий. «Эти противоречия между летописью и названными памятниками объясняется тем, – делился своими мыслями В.О. Ключевский со студенческой аудиторией, – что читаемые в летописи сказания о Борисе и Глебе, о Печерском монастыре и преподобном Феодосии не принадлежат летописцу, а вставлены в летопись составителем свода и писаны другими авторами…»
Среди «других авторов» он видел монаха Печерского монастыря Иакова и других ранних «пострижников» игумена Феодосия. Насколько прав в своих выводах В.О. Ключевский, трудно сказать, но опровержения данной версии со стороны других известных отечественных историков того времени не последовало. Хотя историки, подобно репьям, цеплялись к каждому слову друг друга.
Возникшие противоречия в древнейших источниках заставили отечественных историков либо молчком обходить «острые углы», что сделали Н.И. Костомаров и Д.А. Нечволодов, либо придерживаться той или иной версии. И вот уже Дмитрий Иванович Иловайский, следуя в фарватере этого текста «Жития», сообщает, что «Нестор вступил в Печерский монастырь при приемнике Феодосиевом Стефане, был им пострижен и возведен в дьяконский сан». То же самое, почти слово в слово, излагал и Д.М. Приселков в своем пространном (на 112 страницах) произведении «Нестор-летописец».
В итоге, все видные отечественные ученые к единому мнению о дате рождения Нестора летописца, названного В.Н. Деминым «отцом русской истории» (по-видимому, по аналогии с Геродотом – «отцом мировой истории»), не пришли. Это, конечно, печально, но не смертельно. Будем исходить из того, что семнадцатилетний парень (настоящее родительское имя которого осталась тайной) в 1073 году пришел в Печерский монастырь, где игуменом находился Феодосий, который, как говорится в его «Житии», давал вновь прибывшим время на обдумывание решения о пострижении в иноки. (Кстати, такое неспешное и обстоятельное отношение преподобного Феодосия к претендентам на монашество отмечается многими исследователями.)
Таким образом, паренек из Белозерска, пришедший в Печерскую обитель на семнадцатом году своей жизни и около года или чуть более живший там простым послушником, постигая строгие правила монашеского общежития, хотя и застал игумена Феодосия живым, но по своему малолетству общения с ним не имел. А если и общался, то очень мало и биографическими данными игумена не интересовался. К тому же только после смерти Феодосия он был пострижен в монахи его приемником Стефаном под именем Нестор. (Кстати, Нестор в переводе с древнегреческого означает «вернувшийся домой».) А затем и возведен игуменом Стефаном, находившимся во главе монастыря с мая 1074 по 1078 год, в сан дьякона.
 (Дьякон (диакон) – в православии лицо из состава белого духовенства, принадлежащее к низшей степени священства и помогающее священнику при богослужении. Не обладает благодатью, отчего дьяконам запрещено благословлять мирян. Дьякон обычно носит подрясник и расу и не имеет наперсного креста. При богослужении облачается в стихарь и орарь. Но в феодосьевские и несторовские времена дьякон, судя по текстам «Житий» печерских преподобных, мог принадлежать и к черному духовенству, а одеждой ему была только ряса.)
Допустима ли такая трактовка далеких, затуманенных временем и бесконечным числом самых разных событий многих веков появления Нестора в Печерской обители? На взгляд автора данного очерка, вполне допустима и возможна. Она нисколько не противоречит версиям тех историков, которые приход Нестора и пострижение его в монахи относят к дням игуменства Стефана.
Впрочем, это и не столь важно. В любом случае к написанию «Жития» Феодосия Печерского Нестор приступил в 1080-х годах, сразу же после написания им «Жития» Бориса и Глеба. А завершить это замечательное по своей исторической информативности, художественности изложения произведение он, свидетель эпох великих киевских князей Изяслава Ярославича, Святослава Ярославича и Всеволода Ярославича, вполне мог и в 1088 году, на сотовом или около того году после принятия христианства. И в возрасте около 30 лет, близком к житийному возрасту Христа.
К этому времени Нестор, по мнению некоторых исследователей, постиг не только русскую грамматику, но и греческую, на что указывают его «лирические отступления» от стержневой основы сюжета и цитирования в текстах «Жития» выдержек из греческих священных книг. Но нельзя исключать и того, что в Печерский монастырь он пришел уже грамотным молодым человеком, умеющим, по крайней мере, читать и писать на родном русском языке. Достойный пример этому, как помним, уже имелся в лице курского отрока Феодосия, в его жадном стремлении к грамотности.
Не зря же церковный историк Андрей Муравьев, исследуя «Житие» Нестора, писал: «Еще не будучи иноком, научился Нестор иноческим добродетелям, чистоте телесной и душевной…». И далее, одним из немногих авторов, он, словно подчеркивая грамотность Нестора, допускал, что Нестор написал не только «Жития» страстотерпцев Бориса и Глеба и преподобного Феодосия Печерского, но и  других первопоселенцев Печерского монастыря. Среди монашеской братии печерской обители, удостоившихся пера Нестора, А.Н. Муравьев называл Антония, Стефана, Никона, Варлаама, Ефрема, передавшего Студийский устав и ставшего позже епископом Переяславским; Исаии, ставшего епископом Ростовским; Дамиана, пресвитера и целебника; печерских прозорливцев Иеремии, Матвея и Исаакия-затворника.
Насколько верны эти утверждения церковного историка А.Н. Муравьева, трудно сказать, ибо другие исследователи творчества и литературно-духовного наследия Нестора это не подтверждают. Но что сказано, то сказано…
Не замахиваясь так широко на творческую активность Нестора, как А.Н. Муравьев, лишь ведя речь о значении «Жития» Феодосия Печерского, историк Д.И. Иловайский писал: «Рассказы об этих мужах (имелись в виду видные деятели Печерского монастыря. – Н.П.) сделались одним из любимейших предметов чтения и списывания в древней России. Во главе таких произведений стоит «Житие преподобного отца нашего Феодосия, игумена Печерского». Подобно творениям митрополита Илариона оно отличается прекрасным языком, толковым изложением и обнаруживает несомненный литературный талант его сочинителя. А сочинителем этого жития был печерский инок Нестор».
Как видим, Д.И. Иловайский не только авторство Нестора в написании «Жития» Феодосия Печерского подтверждает, но и  дает блистательную оценку его литературным способностям.
Большой интерес представляет оценка творчества Нестора, сделанная В.Н. Деминым. «По существу, Нестор – не только первый русский историк, – делился с читателями своими размышлениями Валерий Никитич, –  но и одновременно первый русский философ, который вписывает события отечественной истории в глобальный исторический процесс в библейском контексте мира и человека». И он же называет Нестора «первым идеологом славянофильства и панславянизма, равного которому не было ни до, ни после».
А вот оценка творчества Нестора, в том числе и его «Жития» преподобного Феодосия Печерского, данная составителем одноименной статьи в «Большой исторической энциклопедии»: «В отличие от других авторов подобного жанра, Нестор создал нетрадиционное описание жизни святого. Его рассказ отличается живым изображением  монастырского быта и яркими образами родных Феодосия. По-видимому, Нестор знал не только славянский, но и греческий язык Он широко цитирует греческие жития и священные книги».
Все это как нельзя лучше говорит о грамотности Нестора, его образованности, способностях и навыках исследователя и литератора. Да и быстрое возведение в сан дьякона также указывает на наличие высокой грамотности у мниха Нестора. А те уничижительные эпитеты, которыми Нестор награждает себя: «недостойный», «ибо невежда я и недалек умом», «не обучен к тому же я никакому искусству», «грешный Нестор», «будучи груб и невежествен», «наипаче исполнен грехов» – не соответствуют действительности. Они – всего лишь обороты речи, принятой в монашеской братии первых монастырских времен, чтобы показать свою никчемность перед Богом и его всесилием, которому взялись служить преданно и верно до конца дней своих. И здесь куда важнее сказанное о нем в Большой советской энциклопедии» : «Нестор в своих сочинениях наряду с проповедью христианских идей подчеркивал самостоятельность Руси по отношению к Византии, осуждал княжеские распри. А в «Повести временных лет» раскрывается широкий кругозор автора, его горячее патриотическое чувство…».
Точной даты, когда завершился земной путь «первого русского историка» и «отца русской истории» монаха-черноризца Нестора ни в его «Житии», ни в трудах отечественных ученых нет. В большинстве случаев указывается либо «начало XII века, либо «около 1114 года», либо «начало 20-х годов XII века». Но для нас это в данном случае роли не играет. Главное состоит в том, что, работая над «Житием» Феодосия Печерского, Нестор точно и ясно определил место рождения отрока Феодосия, если же это опять не позднейшая вставка «правщиков», как будет сказано ниже, но дальше по какой-то причине дату рождения будущего преподобного, имена его родителей и брата «позабыл» указать. И это «позабытие» привело к смятению в умах многих поколений курян, земляков Феодосия Печерского. Впрочем, все по порядку…
А пока остается подвести некую черту и завершить эту часть очерка констатацией того факта, что  гробница Нестора находится в пещерах Киево-Печерской лавры, где ныне, к сожалению, хозяйничают украинские националисты, забывшие свою историю и прельстившиеся посулами Запада – кружевными трусиками и еврогривнами.


Предшественники Нестора-летописца

Но были ли у Нестора предшественники как в летописании, так и в агиографии? Были. Это и первый русский по этническому происхождению митрополит Иларион, ранее уже упоминаемый, это и иерей Никон, это и ученик Феодосия Печерского Иаков Мних. Несколько слов о каждом из них.
Интересна, загадочна и в какой-то мере трагична личность Илариона. Ведь до сих пор не установлено ни даты его рождения, ни даты смерти. В современной иллюстрированной энциклопедии «Российская история» сказано, что родился он  в Южной Руси и первым принял постриг в монахи от Антония Печерского. Известно, что во времена княжения Ярослава Владимировича был пресвитером в церкви Святых Апостолов при пригородном селе Берестове, любимом месте отдыха русских князей. Здесь прославился своим благочестием, а также ученостью и любовью к книгам, как сказано об этом в Лаврентьевской летописи.
Он первым, по свидетельству летописца, выкопал пещеру на берегу Днепра в окрестностях Киева, недалеко от Берестова. И была пещера та «не более, как в две сажени», как сказано в летописи. И туда удалялся от мирской суеты, а также для молений и размышлений в тиши лесной. Но когда это было сделано, летописец не сообщил. Не ответили на этот вопрос и отечественные историки.
Позже в этой пещере или печоре, как говорилось в те далекие времена, поселился Антоний Печерский, вторично возвратившийся в Киев из Афона. (По данным А.Д. Нечволодова второе возвращение Антония произошло в 1028 году, по данным других исследователей, в том числе В.Н. Демина, – около 1051 года.)
В 1037 году в Киеве князь Ярослав Владимирович, которого несколько позже назовут Мудрым, на месте победной битвы с печенегами в 1036 году заложил Софийский собор в Киеве, строительство стен которого было завершено в 1039 году, а окончательная отделка и освещение храма – в середине сороковых годов. В одной из статей в Интернете указывается и конкретный 1046 год.
Надо отметить, что 1037 год стал отправной точкой для многих реформ и славных дел великого русского князя Ярослава Владимировича. В «Повести временных лет» (в переводе Д.С. Лихачева) об этом сказано кратко, но емко: «Заложил Ярослав город великий, у того же города «Золотые ворота; заложил и церковь святой Софии, митрополию, а затем и церковь на Золотых воротах – святой Богородицы благовещения, затем монастырь святого Георгия и святой Ирины. И стала при нем вера христианская плодиться  расширяться, и черноризцы стали умножаться, и монастыри появляться. И любил Ярослав церковные уставы, попов любил немало, особенно черноризцев, и книги любил, читая их ночью и днем. И собрал писцов многих, и переводили они с греческого на славянский язык. И написали они книг множество, ими же поучаются верующие люди и наслаждаются учением божественным». <…> Ярослав же, как мы уже сказали, любил книг и, много их написав, положил в церкви святой Софии, которую создал сам. Украсил ее золотом, серебром и сосудами церковными, и возносят в ней к богу положенные песнопения в назначенное время. И другие церкви ставил по городам и по местам, поставляя попов и давая им от богатств своих жалованье, веля им учить людей…»
Как видим, князь Ярослав фактически построил в Киеве новый город, то есть провел городскую реформу. Затем последовало строительство церквей и монастырей, умножение числа священников – фактически первая часть церковной реформы. (Вторая часть церковной реформы последует в 1051 году, когда по воле князя  собором русских епископов будет поставлен митрополитом пресвитер Иларион.) Идет массовое издание рукописных книг и создается библиотека, возможно, доступная не только священникам, но и мирянам, то есть публичная. Продолжается школьная реформа, начатая еще Владимиром Святославичем. Вместе с украшением стен церкви фресками и мозаикой это свидетельствует о развитии культуры в широком понимании этого слова.
К 1037 году было завершено создание «Русской Правды» – свода уголовных и экономических законов, – начало которой было положено еще в 1016 году в Новгороде и получившей у отечественных ученых название «Древней Правды» Ярослава. Завершенная в 1037 году «Русская Правд», а у современных ученых именуется «Краткой Правдой», так как позже появятся «Правда Ярославичей» – сыновей Ярослава Мудрого и «Пространная Правда», в которую вошли дополнения из Устава Владимира Мономаха. Но пока только речь о первой редакции «Русской Правды» князя Ярослава и, конечно же, о судебной реформе, ведь до появления растиражированной во многих рукописных экземплярах «Русской Правды» существовал изустный «Закон Русский».
Далее, как следует из «Повести временных лет», в 1039 году по слову князя Ярослава в Киеве была перестроена, а митрополитом-греком Феопемптом освящена или все же переосвящена Десятинная церковь святой Богородицы, созданная Владимиром Святославичем вскоре после крещения Руси. Причиной переосвящения церкви стало, по мнению некоторых русских историков бегство ее первого настоятеля Анастаса Корсуняна в Польшу в 1018 году во времена княжеской смуты 1015-1019 годов. Это деяние Анастаса князь Ярослав Владимирович посчитал изменой Русской церкви и Русской земле, потому и церковь перестроил, и освящение новое провести приказал.
Возможно, именно в этот период времени под впечатлением от масштабных реформ князя Ярослава берестовский священник Иларион пишет, а затем произносит в церквях «Слово о законе и благодати». (Полное название этого произведения – «О законе, данном Моисеем, и о благодати и истине, явленной Иисусом Христом, и как закон миновал, а благодать и истина наполнили всю землю, и вера распространилась во всех народах вплоть до нашего народа русского, и похвала великому князю Владимиру, коим мы были крещены, и молитва к Богу от всей земли нашей».)
Вслед за Валерием Никитичем Деминым скажем, что в «Слове о законе и благодати» пресвитер Иларион поднимает такой глобальный вопрос, как извечное «противостояние Света и Тьмы. Добра и Зла», противостояние «Закона (ветхозаветных принципов жизни) и Благодати (новозаветного, евангельского мироощущения»).
Восхвалив кагана Владимира, «внука древнего Игоря, сына славного Святослава», которые «владычествовали не в безвестной и худой земле, но в Русской, что ведома во всех наслышанных о ней четырех концах земли», воздав ему славу, Иларион перешел через обращение к нему к восхвалению его сына, князя Ярослава Владимировича. В интерпретации В.Н. Демина и  переводе «Слова» диаконом Андреем Юрченко это выглядит так: «Доброе же весьма и верное свидетельство тому – и сын твой Георгий, которого соделал Господь преемником власти твоей по тебе, не нарушающим уставов твоих, но утверждающим, не сокращающим учреждений твоего благоверия, но более прилегающим, не разрушающим, но созидающим. Недоконченное тобою он докончил, как Соломон предпринятое Давидом. Он создал дом Божий, великий и святой, церковь Премудрости его, – в святость и освещение граду твоему, – украсив ее всякой красотою: и золотом, и серебром, и драгоценными камнями, и дорогими сосудами. И церковь эта вызывает удивление и восхищение во всех окрестных народах, ибо вряд ли найдется иная такая во всей полуночной стране с востока да запада. И славный твой город Киев он окружил величием, как венцом, и народ твой и град святой предал в покровительство скорой помощи христианам Пресвятой и Преславной Богородице, которой на Великих вратах и церковь воздвиг во имя первого Господского праздника – святого Благовещения, чтобы приветствие, возвещенное Деве, прилагалось и к граду сему».
Нетрудно заметить, что более поздний летописец Нестор, описывая события 1037 года, практически использовал данный текст «Слово о законе и благодати» Илариона в «Повести временных лет». Особенно в части создания дома Божьего и его украшения золотом, серебром и сосудами церковными. Да и пафосность слога Илариона в значительной мере перешла в «Повесть» Нестора.
Однако продолжим цитировать «Слово о законе и благодати», где Иларион, обращаясь к князю Владимиру, предлагает восстать из гроба и порадоваться славным деяниям сына его: «…Восстань, посмотри на чадо свое, Георгия, посмотри на возлюбленного своего, посмотри ев того, что Господь извел из чресел твоих, посмотри на украшающий престол земли твоей – и возрадуйся, и возвеселись!
Посмотри же на благоверную сноху твою Ирину, посмотри на внуков твоих и правнуков: как они живут, как хранимы Господом, как соблюдают правую веру, данную тобой, как прилежат к святым церквам, как славят Христа, как поклоняются имени его.
Посмотри же и на град твой, величием сияющий, посмотри на церкви процветающие, посмотри на христианство возрастающее, посмотри на град иконами святых блистающий и освещаемый, фимиамом благоухающий, славословиями божественными и песнопениями святыми оглашаемый. И, все это видев, возрадуйся и возвеселись, и восхвали преблагого Бога, устроителя всего!»
Эта часть «Слова», кроме высокого художественного исполнения, несет и большую информационную составляющую, в том числе о расширении христианизации Руси, о христианском имени Ярослава – Георгий, о христианском имени жены Ярослава Ингигерды – Ирина, о наличии внуков и правнуков у покойного князя Владимира. Если в «Слове» Илариона речь о внуках и правнуках шла непосредственно по линии Ярослава Владимирович, то на 1039 год внуки были – Владимир, Анна, Изяслав, Святослав, Всеволод, Анастасия, Елизавета, Игорь и Вячеслав. А первые правнуки по мужской линии появятся только после 1043 года, когда у Изяслава Ярославича и Гертруды Польской родится сын Мстислав. Возможно, данное обстоятельство и побуждает отечественных исследователей говорить о появлении «Слова о законе и благодати» в период с 1037 по 1050 год…
По мнению В.Н. Демина, «двухчасовая речь Илариона, с пафосом произнесенная в присутствии великого князя, его семейства, дружинников и представителей всех слоев населения, была предварительно написана на пергаменте и навсегда стала программной ориентацией для русской мысли  русского духа». А академик Дмитрий Сергеевич Лихачев (1906–1999) о «Слове» Илариона высказывался так: «Слово о законе и благодати» – совершеннейшее произведение по глубине своего содержания и по той блестящей форме, в которую оно облечено».
Чтение ли Иларионом данного высокопатриотического произведения или иные заслуги берестовского священника повлияли на князя Ярослава Владимировича, но он, по данным «Российской истории», назначил пресвитера берестовской церкви Святых Апостолов настоятелем Софийского собора. Возможно, это произошло в 1039 году при завершении возведении стен собора, украшении его многочисленными куполами и началом художественной росписи стен. Но, не исключено, что это свершилось в 1046 году при окончании всех внутрихрамовых расписных работ и освящении. Тут важно то, что в должности настоятеля Софийского храма Иларион пребывал до 1051 года.
А в 1051 году, как сказано в летописи, «постави Ярослав Лариона митрополитом русина в святой Софии, собрав епископы», то есть своим волевым решением князь Ярослав Владимирович собрал в Киеве, в Софийском соборе, всех епископов Русской земли – Новгородского, Ростовского, Юрьевского, Владимиро-Волынского, Киевского, Черниговского и Переяславского. Собрал и принудил их, как правило, греков или болгар, избрать Илариона митрополитом. Причем, не спрашивая разрешение на это необычайное по своей дерзости действие у Константинопольского (Царьградского) патриарха.
Надо полагать, епископы, избирая Илариона митрополитом Руси, восторга не испытывали, а про Константинопольского Патриарха и тамошний патриархат и говорить нечего – гнев и обида. (В художественной литературе о Ярославе Мудром есть сведения, что некоторые епископы упирались, противились, не хотели возводить Илариона в сан митрополита, но воли князя было не сломить.)
Кроме «Слова о законе и благодати» перу Илариона, согласно исследованиям его биографов, принадлежат также «Исповедание веры», «Поучение о пользе душевной ко всем христианам», «Слово к брату-столпнику» и «Молитва».
После же смерти Ярослава Мудрого в 1054 году упоминаний о митрополите Иларионе в летописях не имеется. Словно канул в Лету. А в 1055 году в летописи уже сообщается о новом митрополите Ефеме, присланном на митрополию из Константинополя. И в это трагизм судьбы этого выдающегося деятеля Русской православной церкви, русского государства и русской культуры, которому приписывается участие в составлении «Русской Правды» Ярослава Мудрого, участие в составлении древнейшего летописного свода, в создании первой русской библиотеки. Его также называют и зачинателем Печерской обители. Был-был – и вдруг разом пропал!..
Возможно, поэтому, сначала академик А.А. Шахматов – осторожно, затем его ученик М.Д. Приселков – более весомо и открыто предположили, что Иларион после лишения его митрополичьей кафедры ушел в Печерский монастырь, где принял монашеский постриг и обретался под именем Никона Великого. А в 1078 году, после возвращения из Тмутаракани, по решению печерской братии, изгнавшей Стефана, был избран игуменом Печерского монастыря. И на этом посту находился до 1088 года – года смерти и захоронения в пещерах Киево-Печерской лавры.
Этой версии ярче и весомее других исследователей жизни и деятельности митрополита Илариона придерживался и доктор философских наук В.Н. Демин. Так как строки работы Валерия Демина содержат еще и блистательную характеристику Илариону, то приведем их полностью. «Иларион – фигура поистине Дантова масштаба: первый русский митрополит, первый русский писатель и философ, выдающийся общественный деятель, сподвижник Ярослава Мудрого, надежная опора всех его славных дел и начинаний, – писал Валерий Никитич, – вдруг оказался изгнанным, вычеркнутым со всех летописных страниц. Просто так сие произойти не могло. Значит, было сделано умышленно. Перед нами почти детективная история. Но она отчетливо читается между строк – тех самых летописных строк, которые были тщательно вымараны и выскоблены последующими «правщиками». <…> Ситуация примерно такая же, как если бы сегодня вдруг неожиданно исчез неведомо куда Патриарх всея Руси или Папа Римский. Куда он мог деться? Ломать голову особенно не приходится: Иларион ушел в монастырь, начало коему сам же и положил, и принял постриг, получив при этом, как и подобает, новое иноческое имя. И в самом деле – именно в это время среди братии Киево-Печерского монастыря появляется новое лицо – мних Никон, ставший выдающимся деятелем отечественной истории, настолько выдающимся, что получил прозвание Никона Великого».
Вслед за А.А. Шахматовым и М.Д. Приселковым В.Н. Демин считал, что Никон-Иларион является автором Начального летописного свода, составленного примерно в 1073 году (с учетом уже существовавшего Древнейшего свода 1037 года) и использованного Нестором при написании «Повести временных лет».
Член-корреспондент РАН, доктор исторических наук А.Н. Сахаров, один из авторов, а также редактор «Истории России с древнейших времен до начала XXI века», личность митрополита Илариона с Никоном публично не отожествлял, но высоко ценил его деятельность и как церковного деятеля, и как государственного, и как  писателя. Ведя речь о значении «Слова о законе и благодати» для русского народа, процитировав строки из этого произведения о Русской земле, известной четырех концах света, он писал: «О Византии в этом ряду нет ни слова, но Русь, Владимир сопоставлены с великими римскими вероучителями, а хвала Владимиру идет на фоне прославления подвигов его предков – языческих князей, не раз ставивших Византию на грань катастрофы… <…> Следует обратить внимание на такую антивизантийскую тенденцию «Слова» Илариона, как стремление подчеркнуть самостоятельность и независимость решения Владимира крестить Русь. <…> Не случайно Иларион называет и Владимира, и Ярослава Мудрого каганами, обращаясь к высокому титулу восточного происхождения, равному по своему значению титулу царя, и тем самым подчеркивая высокие политические претензии Руси XI века. Таким образом, история Руси, деятельность ее властителей Иларион рассматривает на широком, поистине всемирном фоне. В основе политических и религиозных импульсов Руси находятся римские образцы. Эти же идеи отражались в Древнейшем русском летописном своде, вошедшим составной частью в Начальную русскую летопись. Думается, что эта близость русского летописания 30–50-х годов XI века к кругу Илариона и определила ту идеологическую направленность, которую летопись сохраняла применительно к пониманию места Руси в тогдашнем мире. Иларион давал ответ на ключевые запросы времени, запросы развивающейся русской государственности».
Такова оценка личности митрополита Илариона Русина Киевского от члена-корреспондента РАН А.Н. Сахарова. А на страницах Интернета можно найти авторские работы, в которых есть предположения, что Иларион умер незадолго до смерти князя Ярослава Мудрого. Порой называется 1053 год. А в качестве обоснования данной версии такие авторы приводят летописные сообщения о похоронах Ярослава Мудрого, где нет присутствия митрополита. Высказываются предположения, что митрополит был устранен врагами насильственно, то есть, убит (отравлен). Врагов у Илариона действительно было много, но верна ли версия его убийства, трудно сказать… А еще в этих интернетовских авторских работах утверждается, что место погребения Илариона находится в Киевских пещерах. Но так ли это?..
 
Теперь несколько слов об ученом иерее и литераторе Никоне, игумене Печерском (без ссылки на версию М.Д. Приселкова и В.Н. Демина). В «Житиях» Антония Печерского и Феодосия Печерского Никон появляется в пещере Антония перед приходом туда Феодосия, недавнего жителя Курска. Считается, что Никон к этому времени уже имел священнический чин иерея, бог весть где и когда полученный; что он по  иерархической лестнице русского духовенства был выше чина инока, но тем не менее почитал Антония выше себя. И, главное, считал своим учителем в духовной жизни.
Ели преподобный Антоний Печерский был родом из Любеча, митрополит Ларион – из Южной Руси, то сведений о месте рождения Никона, как и о дате его рождения, нет ни в «Житиях», ни в трудах отечественных историков. Да и дата появления его в пещере Антония никак не обозначена. Это могло быть в годы великого княжения Ярослава Мудрого, то есть в любой период с 1028 по 1054-й, если принимать в расчет указания А.Д. Нечволодова о втором приходе Антония в Киев в 1028 году.
Известно также, что в 1056 году, во время княжения Изяслава Ярославича Антоний и Никон подвергались гневу князя за самовольный постриг в монахи двух княжеских бояр – Варлаама, сына воеводы (киевского тысяцкого) Яна Вышатича, и Ефрема-скопца, прежде верного княжеского слугу. И в том же 1056 году, если следовать логике событий, или же в 1061 году, как об этом писал Л.Н. Гумилев, Никону пришлось бежать в Тмутаракань. Находясь в Тмутаракани, он, как сказано в летописях, построил монастырь, взяв за образец Печерский пещерный монастырь Антония и Феодосия. И возвратился из Тмутаракани на короткое время только в 1066 году, чтобы просить у князя Святослава нового князя для Тмутараканского княжества (после убийства там прежнего князя Ростислава Владимировича, внука Ярослава).
Освещая данный факт великокняжеских гонений в отношении печерских монахов Никона и Антония, ученый В.Н. Демин в книге «Русь летописная» писал: «Клерикальные бюрократы потребовали голову Никона – для начала только удалением его из пещеры и вообще из Киева. Скрепя сердце монастырская братия вынуждена была согласиться. Никон бежал аж в Тмутаракань».
К сказанному стоит добавить, что в 1066 году Никон на короткое время возвращался в Киев, посещал Печерский монастырь, чтобы затем с новым князем для Тмутаракани – Глебом Святославичем – отправиться в это русское княжество. И только в 1068 году он, по мнению многих исследователей, в том числе и В.Н. Демина, вновь пришел в Киев к Феодосию Печерскому.
Далее, как следует из его собственного «Жития» и работ отечественных историков, Нестор проживал в Печерской обители, находясь в самых добрых отношениях с игуменом Феодосием. Здесь он часто занимался литературным, точнее летописным, творчеством и книгоделанием. Но в 1073 году вновь покинул Печерский монастырь и возвратился в него предположительно во второй половине 1070-х годов.
С 1078 по 1088 год Никон – игумен Печерского монастыря. Умер в 1088 году и погребен в одной из пещер Киево-Печерской лавры.
Что же касается его летописной и литературной деятельности, то, по мнению отечественных историков, он, как уже отмечалось выше, он являлся автором летописного свода 1073 года, одного из главных источников нессторовской «Повести временных лет».
Впрочем, о жизни и творческой деятельности Никона Великого поговорим ниже, когда речь пойдет непосредственно о Феодосии Печерском…

Сведений о писателе Иакове Мнихе, «позднейшего современника Илариона», как сказано о нем в книге «История России с древнейших времен до начала  XXI века», авторе «Памяти и похвале Владимиру» и «Сказания о святом Борисе и Глебе», еще меньше, чем о Иларионе, Никоне и Несторе. Считается, что он был в числе первых населенцев Печерской обители и являлся учеником Феодосия Печерского.
Выше приводилось краткое упоминание об Иаковее Мнихе историка В.О. Ключевского. Несколько шире сообщал о нем в своей работе о Несторе-летописце М.Д. Приселков.
Интересную характеристику ему дал Д.И. Иловайский. Ведя речь о «народной и книжной словесности», он писал: «От эпохи первых Ярославичей до нас дошла еще «Похвала князю Владимиру», сочинитель которой называет себя Иаковом Мнихом. Полагают, что это был тот самый пресвитер Иаков, инок печерский, которого Феодосий при своей кончине предлагал наречь себе преемником, но братия отвечала, что он пострижен не в Печерском монастыре и пожелала иметь игуменом Стефана, ученика и постриженника Феодосиева».
Высоко о летописно-литературных достоинствах Иакова Мниха и его «Памяти и похвале Владимиру» отзывался А.Н. Сахаров. «В своей «Памяти и похвале Владимиру», – писал А.Н. Сахаров, – он, как и Иларион, сравнивает Владимира и римским императором Константином, а Ольгу – с его матерью Еленой. Так же, как Иларион, Иаков Мних характеризует Владимира как «апостола», «господня апостола в князехъ», называет его в соответствии с явной тенденцией к канонизации «божественным» и «блаженным». Он, как и его предшественник, настаивает на абсолютной самостоятельности Владимира в принятии решения крестить Русь – «разгорешася святым духомъ».
Не трудно предположить, что их источником также является «Слово» Илариона и летописный рассказ о крещении Руси. Поэтому и в принадлежащем перу Нестора «Чтении о святых мучениках Борисе и Глебе» Владимир также объявляется «вторым Константином», самостоятельно принявшим решение крестить Русь.

Вспоминая наиболее известных и ярких предшественников Нестора на литературной стезе, не стоит забывать и самого Феодосия Печерского, вложившего в дело развития отечественной литературы свою лепту в виде посланий к князьям, поучений и молитв. Впрочем, об этом ниже…

Таким образом, церковно-литературные предшественники у Нестора-летописца были. А важной особенностью творчества все первые известных русских авторов XI века, в том числе и Нестора, является то, что они, в чем-то повторяя друг друга, были едины в своей концепции преемственности великой Руси.  Не зря же они сопоставляли Русскую землю с «великими державами» и прежде всего с Римом.
Схожесть сюжетов, способ преподнесения образов главных героев произведений, использование одних и тех же фразеологических оборотов подвигло отечественных историков предположить, что и Иларион, и Никон, и Иаков Мних, и Нестор пользовались одним и тем же источником. А именно: Древнейшим сводом, восходящим, как уже отмечалось, к концу 30-х годов XI века и принадлежащим, возможно, перу Илариона.
К сказанному остается добавить, что кроме авторских произведений русских духовных лиц были еще «Русская Правда» Ярослава Владимировича, дополнения к «Русской Правде» Ярославичей – Судебники своего времени. Кроме того существовал «Церковный устав», к составлению которого, по мнению историков, приложил руку Иларион. Где-то в списках ходила по Руси «История епископа Новгородского Иоакима», позже представленная В.Н. Татищевым для всеобщего обозрения. В 1073 году или несколько позже появились иллюстрированные «Изборники Святослава Ярославича». Возможно, были и иные образцы письменного литературного творчества. Словом, Нестор-летописец творил не на пустом месте, а на хорошо подготовленной почве его предшественниками.
Совершив небольшой экскурс в историю начальной русской литературы и летописания, чтобы лишний раз подчеркнуть грамотность Нестора, возвратимся все же к главному герою этого повествования – Феодосию Печерскому. И на этом непростом пути, чтобы не сбиваться и не блуждать, в качестве ориентира и путеводной звезды будем пользоваться «Житием» преподобного Феодосия Печерского. А начнем, естественно с места рождения отрока Феодосия.


О месте рождения Феодосия, его родителях

Итак, сделав в «Житии преподобного отца нашего Феодосия, игумена Печерского» довольно продолжительное вступление, обратившись к братии монастыря отнестись «со всяческим вниманием» к его слову, сказанному для всех слушающих с пользою, попросив их не осудить его «за невежество», Нестор приступил к повествовании: «В пятидесяти поприщах от стольного города Киева есть город по названию Васильев. В нем и жили родители святого, исповедуя веру христианскую и славясь всяческим благочестием. Родили они блаженное чадо свое и затем, на восьмой день, принесли его к священнику, как это подобает христианам, чтобы дать ребенку имя. Священник же, взглянув на отрока, провидел сердечными очами, что смолоду тот посвятит себя богу, и назвал его Феодосием. Потом же, когда  исполнилось чаду 40 дней, окрестил его».  И далее в «Житии» Феодосия Печерского по Успенскому списку сообщается о том, что рос Феодосий, «окруженный родительским попечением».
Всего лишь один абзац – и столько всевозможной информации. Здесь и город Васильев и родители Феодосия «в христианской вере», и безымянный священник-провидец, и предполагаемое наличие в городе церкви, и ряд других бытовых подробностей, дающих представление о времени и обстановке. В совокупности это все указывает на скрупулезность исследовательской работы Нестора в установлении обстоятельств рождения будущего преподобного. И вместе с этим весьма важные и деликатные моменты, как, например, дата рождения блаженного отрока и имена его родителей не названы, нет упоминаний о князе, при котором произошло столь важное событие. И все это, как ни прискорбно, идет в разрез со скрупулезностью Нестора-исследователя. Почему так? Посчитал малозначительным на фоне великой личности Феодосия? Не обратил внимания? Не счел нужным уточнять у расспрашиваемых лиц, в том числе у ключника монастыря Федора, лично знавшего мать Феодосия и ведшего с ней беседы о детве ее сына?
Ведь, как отмечалось выше, приступая к написанию «Жития» Феодосия Печерского в конце 80-х или в начале 90-х годов (после написания им «Житий» Антония Печерского, а также Бориса и Глеба) Нестор уже имел большой опыт в сочинительстве подобных произведений. К тому же, как сообщают исследователи его литературной деятельности, он не раз расспрашивал монастырского келаря Федора, знавшего мать преподобного и получившего от нее сведения о детских годах Феодосия в Василеве и Курске. Следовательно, мог и о дате рождения спросить. А еще мог об этом поинтересоваться у боярина Яна Вышатича, бывшего киевского тысяцкого и друга игумена Феодосия, у сына Яна Вышатича, игумена Дмитровского монастыря Варлаама.
В конце концов, мог расспросить и других обитателей Печерской обители, ранее пришедших в монастырь и хорошо знавших игумена Феодосия. Среди них Никон Великий, некогда совершивший постриг Феодосия в монахи, тот же игумен  Стефан, в 1078 году вынуждено покинувший Печерскую обитель и создавший, как сообщает историк Д.И. Иловайский, новый монастырь, который назвал Кловским по месту создания или Влахернским – в честь Влахернской Богородицы. (Позже Стефан стал епископом во Владимире Волынском.)
Кроме того, Д.И. Иловайский называет еще нескольких насельников монастыря, которые были современниками Феодосия. Это Дамиан-целитель, прозорливец Матвей, Исаакий-затворник, старец Иеремия, Агапит-врач. И с ними можно было побеседовать, чтобы удостовериться о дате рождения преподобного… 
Словом, возможностей было предостаточно, но Нестор почему-то не сделал этого. Или же спрашивал и знал о дате рождения Феодосия, как и о месте его рождения, но в «Житии» по каким-то соображениям не указал.
Впрочем, не нам судить монаха-летописца Нестора. А вот начатое им дело в описании «Житий» первых подвижников православной веры нашло свое продолжение и развитие. Ответить на эти вопросы, по-видимому, не удастся никогда. Но о чем-то можно и поговорить, что-то предположить, а на что-то, опираясь на исследования отечественных историков, пролить свет дополнительных данных. Например, упоминаемый в «Житии» город Васильев, в котором родился отрок Феодосий, это не абстрактный населенный пункт средневековой руси, а конкретный город, носящий имя князя Владимира Святославича, в крещении Василия. (Василий – имя греческое, в переводе означает «царственный».) Судя по всему, этот город был построен (или же переименован) после 988 года, то есть после крещения самого князя Владимира Святославича и Руси. И, по-видимому, являлся одной из нестоличных резиденций князя.
В «Повести временных лет» – главном историческом труде Нестора-летописца – и последующих русских летописях он упоминается под 996-м годом. Сразу же после текста о строительстве в Киеве каменной церкви во имя Богородицы, назначении ей десятой доли от княжеских сборов с горожан Киева и определении ее настоятелем Анастаса Корсунянина.
«Затем пришли печенеги к Васильеву, и вышел против них Владимир с небольшою дружиною, – говорится в «Повести временных лет». –  И схватились, и не мог устоять против них Владимир, побежал и стал под мостом, едва укрывшись от врагов. И дал тогда Владимир обещание поставить церковь в Василеве во имя святого Преображения, ибо было в тот день, когда произошла сеча, Преображение господне. Избегнув опасности, Владимир, точно, построил церковь и устроил великое празднование, наварив меду триста мер. И созвал бояр своих, посадников и старейшин из всех городов и всяких людей много, и раздал бедным триста гривен. Праздновал князь восемь дней и возвратился в Киев в день Успения святой богородицы, и здесь вновь устроил великое празднование, сзывая бесчисленное множество народа».
Данный эпизод отечественной истории с упоминанием города Василева, сражения с печенегами в его окрестности, твердость слова князя и широту его души позже прокомментировали с некоторыми дополнениями и художественными приемами образности и детализации многие известные историки и писатели. Здесь и В.Н. Татищев, и императрица Екатерина Великая, и М.В. Ломоносов, и Н.М. Карамзин, и С.М. Соловьев, и Д.И. Иловайский, и А.Д. Нечволодов, и многие другие.
Все авторские комментарии перечислять вряд ли стоит, но сказанное по данному поводу В.Н. Татищевым и Н.М. Карамзиным процитировать надобно. Ибо в простодушном пересказе Василием Никитичем летописи есть и обоснование названия городу, и небольшой анализ причин поражения княжеской дружины от печенегов, и спасение князя Владимира-Василия, и конкретизация даты события. А Николай Михайлович, в большей мере писатель чем историк, к историческому сюжету добавляет художественность.
«Вскоре пришли печенеги к Василеву, который Владимир после крещения прозвал во имя свое, – говорится во 2-м томе «Истории Российской». – Владимир, слыша о печенегах и сожалея о граде том, вскоре, не собрав довольно войска, сколько потребно было, желая скорее помощь граду учинить, пошел на печенегов. Они же внезапно встретили Владимира во многолюдстве. Владимир, видя то и не успев войска к бою расположить, с невеликими, бывшими при нем, хотел противиться, но войска его, убоявшись множества печенегов, побежали. Владимир, видя, что не может убежать, так как коня под ним убили, а другого не мог достать, скрылся под мост и спасся от противников». Далее следует повествование об обещании князя о строительстве церкви при спасении. Строительство церкви Преображения, большой пир и возвращение в Киев «во Успение пресвятой Богородицы, августа 15» и продолжение празднества в столице.
А таким видит данное событие М.Н. Карамзин: «Случай, опасный для Владимировой жизни, еще более утвердил сего князя в чувствах набожности. Печенеги, снова напав на области российские, приступили к Василеву, городу, построенному им на реке Стугне. Он вышел в поле с малой дружиною, не мог устоять против их множества и должен был скрыться под мостом. Окруженный со всех сторон врагами свирепыми, Владимир обещался, если Небо спасет его, соорудить в Василеве храм к празднику того дня – Святому Преображению. Неприятели удалились, и великий князь, исполнив обет свой, созвал к себе на пир вельмож, посадников, старейшин из других городов». И далее по уже приведенному тексту…
Процитированные выше тексты «Повести временных лет» Нестора, «Истории Российской» В.Н. Татищева и «Истории государств Российского Н.М. Карамзина прямо указывают на то, что в городе Василеве (Васильеве, Василькове), кстати, сохранившегося до наших дней в качестве небольшого села, к моменту рождения Феодосия, была церковь Преображения. И в ней, есть все основания предполагать, был крещен будущий преподобный. А судя по тому, как князь бросился защищать этот город от нашествия печенегов, он играл значительную роль в военном и культурном значении и для князя и для государства. Поэтому население города являлось не простым сообществом простых людей, а сообществом «мужей лучших, набранных от славян, от кривичей, от чуди, от вятичей», что любил делать князь Владимир Святославич при строительстве городов-крепостей для защиты столицы от набегов воинственных степняков. Следовательно, отец Феодосия был представителем этих «мужей лучших» или, проще говоря, представителем княжеского служивого сословия, из которого состояла и старшая и младшая дружины и административно-управленческий аппарат города –  тиуны, вирники, мытники и прочие.
Сколько прожил отрок Феодосий с родителями , окруженный их заботою и ласкою, в Василеве в несторовском «Житии» преподобного не сказано. Возможно, летописец не счел нужным это обстоятельство предавать гласности, уйдя в философские рассуждения о милосердии божьем и тайнах бытия. А возможно, и сказал, но последующие переписчики так подредактировали оригинал «Жития», что первоначально сказанное Нестором испарилось, как, кстати, и сам оригинал рукописи. Поэтому в разных изданиях «Жития» Феодосия можно видеть разные трактовки. Например, в «Житии» по Успенскому списку («Повести древней Руси» – М.: Эксмо, 2009) о переезде из Василева в Курск говорится так: «Бысть же родителема блаженнаго преселитися в ин град Курьск нарицаемый, князю тако повелевшю, паче же реку – богу сице изволившю…». И далее, после многословного философских рассуждений автора, уже говорится о нахождении Феодосия в Курске: «Расты убо телмь и душою влеком на любвь божию…». А в переводе О.В Творогова это выглядит следующим образом: «Случилось же родителям блаженного переселиться в другой город, именуемый Курском, по повелению князя, но я бы сказал – бог так повелел…». И далее: «Рос он телом, а душой тянулся к любви божией…».
Но вот в «Житии» Феодосия Печерского, опубликованного в первом томе двухтомного издания «Избранные жития русских святых X–XV вв.» (М.: «Молодая гвардия», 1992), данный факт в жизни Феодосия представлен в следующем виде: «Когда Феодосию исполнилось 13 лет, родители его по какой-то причине должны были переселиться в Курск – город, лежащий ближе к центру Русской земли…». И теперь уже отрок Феодосий рос телом и тянулся к богу не в Курске, а еще в Василеве, где якобы и учился грамоте… Вот такой фокус-покус! А ведь «Житие» преподобного Феодосия Печерского – это одно и то же произведение и создано одним и тем же автором, но какие разночтения в переводе! Поразительно. Видно, вновь постарались, как метко пометил В.Н. Демин, «правщики» поздних времен.
В аннотации к данному изданию сказано, что оно «печатается по изданиям: Жития святых на русском языке, изложенные по руководству Четьих Миней св. Димитрия Ростовского с дополнениями из Пролога. Кн. 1–12. М., 1902–1911; кн. 1 дополнительная. М., 1908; кН. 2 дополнительная. М., 1917». Издания дореволюционные, не подвергнутые советской атеистической идеологии, по идее, должны быть солидными. Но, именно, должны быть…  А судя по краткости текста «Жития» Феодосия, тексты в них либо первоначально сокращены по чьему-то бездушию или злому умыслу, либо они перепечатаны с большими сокращениями и с такой небрежностью и халатностью, что диву даешься. Однако, к счастью, есть довольно подробный пересказ «Жития» Феодосия Печерского в книге А.Н. Муравьева «Жития святых Русской церкви». Причем с небольшими комментариями. Есть он и в книге А.Д. Нечволодова «Сказания о Русской земле». Да и у других отечественных историков – С.М. Соловьева, Д.И. Иловайского – ранняя жизнь Феодосия, в том числе и эпизод переезда его родителей из Василева в Курск и жизнь отрока в Курске, представлена довольно ясно и полно. Так, А.Н. Муравьев, а он, как помним, жил и творил во времена А.С. Пушкина, комментируя «Житие», писал: «Родители блаженного по повеленью князя, или, лучше, по воле Божией, переселились в другой город именем Курск…», где «блаженный отрок, возрастая телом, возрастал и духом в премудрости и любви Божией, и сам просил своих родителей, чтобы отдали его в научение божественных книг…».
Всегда обстоятельный в вопросах исторической жизни русского государства, его культуры и духовных ценностях историк С.М. Соловьев писал: «Этот подвижник, прославившийся после под именем Феодосия, был также родом из Приднепровья, из города Василева, но родители его вскоре перешли в Курск, где протекала его юность. Мальчик нашел здесь человека, у которого мог выучиться грамоте…».
В том же ключе, но в иной стилистике литературного повествования, излагал данный факт из жизни отрока Феодосия Д.И. Иловайский: «Недалеко от Киева находился городок Василев. В этом городе родился Феодосий. Родители его, по-видимому, люди достаточные, вскоре переселились в Курск. Здесь отрок рано начал обнаруживать свое высокое призвание».
Весьма кратко (при обычном многословии) данный эпизод в жизни Феодосия поясняет А.Д. Нечволодов: «Жизнь Феодосия замечательна с первых же дней его юности. Он родился близ Киева, в городе Василеве, но еще в детстве стал жить с родителями в Курске». И дальше по тексту «Жития» преподобного по Успенскому списку.
О том, что Феодосий в раннем возрасте покинул Василев и перебрался с родителями в Курск, сообщается и в некоторых энциклопедиях. Так, в «Российской истории» читаем: «Феодосий Печерский – игумен Киево-Печерского монастыря. Из семьи богатого княжеского чиновника или дружинника. Вырос и получил христианское образование в Курске».
Прояснив факт покидания Василева семьей Феодосия в раннем его возрасте и уж, точно, до достижения им 13 лет, перейдем к изложению его жизни в средневековом городе Курске. Но сделаем это в следующей главе нашего повествования. А пока лишь в очередной раз констатируем, что точной даты рождения Феодосия хорошо подготовленный и изрядно образованный летописец Нестор в «Житии», дошедшем до потомков в Успенском своде, не указал.



ГЛАВА 2

Человек не может жить без постоянного до¬верия к чему-то нерушимому в себе, причем и это нерушимое, и это доверие могут долго оста¬ваться для него скрыты. Одно из проявлений этой скрытности – вера в личного Бога
Ф. Кафка


О средневековом городе Курске

Итак, по повелению князя, не названного Нестором то ли по незнанию, то ли по его прихоти или же хитроумию, мол, пусть потомки гадают да спорят с пеной у рта, родители отрока Феодосия, занимающие видное место в иерархии средневекового общества, вместе с ним прибыли в Курск. Или, как сказано в летописи, «в ин град Курьск (Курескъ)». Возможно, прибыли они в Курск и по воле бога, как определил летописец, что для него было ближе и приятнее. А еще, судя по тексту «Жития», прибыл и с младшим братом Феодосия, также неизвестным по имени, хотя имя у него, конечно же, было. Причем христианское.
Средневековый Курск, впервые упомянутый Нестором в «Житии» и, следовательно, в первом документальном летописном источнике, представлял собой уже вполне сформировавшийся крупный город Руси. В нем, как и в других русских городах того времени – Киеве, Чернигове, Переяславле, Вышгороде, Юрьеве, Ростове, Владимире-Волынском, Любече, Смоленске, Пскове, Новгороде и прочих, – был детинец и посад.. 
Город располагался на высоком мысу у впадения небольшой реки Кур в более широкую и полноводную реку Тускарь или Тускор, как говорили в те далекие времена. Со стороны Тускари  берег мыса был крут и обрывист, со стороны Кура, протекающего по дну неширокой межхолмовой впадины, ендовы  – хотя и высокий, но пологий. Со стороны ендовы вглубь мыса врезался словно наконечник копья, большой и довольно глубокий овраг, как бы прокладывающий границу между Детинцем, занимавшим вершину мыса, и посадом.
Согласно данным историков и археологов, центр города – детинец или, по-иному, кремль – был укреплен рвом и валом с частоколом по всему периметру. Что же касается периметра крепости, то он, как не раз писал историк и археолог Ю.А. Липкинг, проходил на северной стороне в районе современной улицы Луначарского, на юго-востоке – по высокому обрывистому берегу реки Тускари, на западе – по обрыву к речке Куру, ныне упрятанной под землю в железобетонные трубы. Да и сам береговой склон, будучи снивелирован веками и перестройкой города,  давно уже потерял свою крутизну и обрывистость. На востоке периметр крепости проходил близ современного здания областного краеведческого музея и Знаменского храма – по отрогу оврага и земляному валу.
Само же укрепление выглядело так: расколотые пополам дубовые бревна – частокол – камельковой стороной под небольшим наклоном внутрь крепости вкапывались в материковую часть мыса и изнутри для пущей крепости деревянными брусьями и металлическими скобами соединялись между собой и засыпались землей – валом. При этом половинки бревен, обращенные ровной после раскола стороной внутрь, а округлой – наружу, возвышались нал земляным валом настолько, чтобы надежно закрывать защитников города от вражеских стрел и метательных копий – сулиц. А их вершины, надо полагать, были заострены, чтобы затруднить врагу путь внутрь крепости через них.
Вершина земляного вала выравнивалась и утрамбовывалась для лучшего использования ее воинами при обороне города от врагов. Возможно, покрывалась бревенчато-дощатым настилом, чтобы ноги ратников не скользили по земле во время дождя и прочей непогоды.
О том, что большая часть укреплений города была частокольная, свидетельствуют раскопки на улице Сонина. «От них сохранилось основание идущего по краю искусственного рва частокола, состоящего из расколотых пополам крупных, диаметром до полуметра, брёвен, что конструктивно напоминает хорошо известные роменцам Посемья косые остроги», – сообщают В.В. Енуков и А.И. Раздорский в статье «О времени основания и первого упоминания древнего Курска».
Впрочем, Ю.А. Липкинг по поду Курской крепости первой половины XI века имел иное мнение. Он считал, что ко времени прибытия родителей Феодосия в Курск укрепленная линия восточной стороны была отодвинута дальше от центра, и теперь на восточном земляном валу, вместо простого частокола стояла стена. Стена из бревенчатых срубов, наполненных камнями, землей и плотно сбитой глиной, «обычная для русских городов великокняжеской эпохи». На стене – частокол с узкими щелями бойниц – заборол с дощатыми лотками для хранения камней, возможно, стрел, сулиц, метательных дротиков. С внутренней стороны частокола – помост для стрелков.
Естественно, что в стене, будь то частокол или же сруб, были ворота для входа в детинец и выхода из него, в том числе и за водой к Тускари, где имелся родник, позже названный «Святым колодцем», и к Куру. Но это в мирные будничные дни. А во время осады города врагами куряне, находившиеся в закрытой наглухо крепости, для доставки воды пользовались тайником. Или, если проще, то глубокой узкой траншеей, идущей под уклон к берегу Тускари. При этом с укрытой от посторонних глаз площадки, возможно, замаскированной под какое-нибудь хозяйственное строение, Сверху траншея была покрыта дубовыми плахами и засыпана землей, то есть хорошо замаскирована.
Конечно, доставлять воду в деревянных бадейках по порожкам траншеи – дело сложное, только жажда – куда страшнее. Приходилось терпеливо и мужественно переносить эти временные неудобства.
На территории детинца были не только наземные избы, но и постройки теремного типа «лучших» людей – княжеского наместника, бояр, старших дружинников. Возможно, что некоторые здания поднимались вверх уже в два яруса (этажа), с высокими стреловидными крышами, крытыми, скорее всего, тесом, а не соломой или камышом.
Естественно, лучшие, почетные места в детинце занимали хоромы княжеского наместника и церковь – главные атрибуты, присущие средневековому городу-крепости. По мнению автора очерка, и хоромы наместника или посадника, и церковь были деревянные. Ведь власть великого киевского князя на земле северян, – а Курск являлся одним из центров  северской земли, – по историческим меркам совсем недавно, с конца восьмидесятых годов IX века, вошел в состав Древнерусского государства. Христианство же пришло еще на век позже, и ему едва исполнилось полсотни лет. Поэтому говорить о каменных постройках, в том числе и каменной церкви на территории детинца, вряд ли приходится. Зато деревянные церкви, – чему пример возведение церкви Святого Преображения в Василеве по приказу князя Владимира Святославича, – строились быстро, в течение нескольких недель или даже дней. По-видимому, рядом с храмами находились и дома священников…
В советское послевоенное время, особенно в конце шестидесятых годов ХХ века, когда на склоне горы в районе электроаппаратного завода были обнаружены куски плинфы, лепного обожженного кирпича, производство которого в Руси было налажено в Х веке, в краеведческих кругах бытовало мнение, что церкви были уже кирпичные. Приверженцем данной версии стал педагог, преподаватель Курского педагогического института, историк, архитектор и писатель Юрий Александрович Липкинг (1904–1983) или Александров-Липкинг, как часто значилось на его книгах, который и «обнародовал» его в своих очерках. Впрочем, в этом он был не одинок. Например, соавтором очерка «Курск – древний русский город» у него был Владимир Иванович Самсонов (1886–1964). «В начале XI века Курск являлся уже немалым по тем временам городом, – писали они о средневековом Курске. – В нем были каменные храмы, рынки, даже хлебопекарни, где хлеб выпекали и для продажи».
И это, слово в слово, уверенно и веско, как и положено ученому мужу, повторил после них в середине 90-х годов доцент Курского государственного педагогического университета  Л.В. Шабанов.
Однако наличие каменных храмов, к тому же сразу двух, в порубежном со степью городе, на взгляд автора данной работы, маловероятно. Строительство каменного храма, даже небольшого, дело долгое и затратное. Например, Софийский собор в Киеве строился князем Ярославом Мудрым с 1037 до середины 1040-х годов, несмотря на то, что функционировать начал в 1039 году. Спасо-Преображенский собор в Чернигове строился с 1030 года до середины XI века.
К тому же, как отмечают некоторые историки, в данный период времени на Руси была всего лишь одна строительная артель зодчих, которая поочередно строила главные храмы государства. Да и в конце XVIII века каменных церквей в Курске было три, как о том сообщает в своем труде С.И. Ларионов. Следовательно, в рассматриваемый период (1-я треть XI века) упоминаемые в «Житии» церкви в Курске (да и в его округе тоже) были деревянные.
Описывая средневековый Курск, курские краеведы и ученые советского периода времени дружно сходились в том, что в городе, кроме церквей, жилищ населения, зданий светского предназначения, существовали еще и ремесленных мастерских,
В плане жилищно-бытового обустройства средневековых русских городов интересны исследования историка С.М. Соловьева, который среди городских построек перечисляет терема, хоромы, избы, клети. Терем был с двором и состоял из разных покоев, между которыми была гридница, где собирались дружинники для пиров и, возможно, для советов. Хоромы – по С.М. Соловьеву – общее название дома. В хоромах были избы – теплые жилища и клети – летние холодные (неотапливаемые) жилища.  Клети соединялись друг с другом общими сенями, переходами, помостами. При хоромах имелись крыльца, часто – на столбах. Кроме клетей упоминаются одрины – помещения для отдыха и сна, вежи – чердаки, где могли размещаться и голубятни. При хоромах были и медовуши – помещения, в которых хранились продовольственные припасы – мед, зерно, мясо животных и птиц.
Из домашней утвари С.М. Соловьев называл одр-кровать, стол, которые именовались чаще беседами, лавки. Столы покрывались не скатертями, как более привычно для современного читателя, а коврами, что у нас ассоциируется с изделиями, постилаемыми на пол или вешаемые на стены. Еще историк перечисляет среди домашней утвари посуду и кухонные прнадлежности: котлы, кади (кадки), лукна (лукошки) ведра, корчаги, бочки, ложки (деревянные м серебряные), ножи. 
Кроме того, надо полагать, имелись сохи, грабли, вилы, серпы – для сельхозработ, а также плотницкие инструменты – пилы, топоры, долота, коловороты. Гончары использовали гончарные круги, ткачи – ткацкие станы. Для езды на лошадях (верховой) существовали уздечки и седла, для передвижения транспортом (гужевым) были сани и телеги (возы). 
Какие постройки были еще на территории детинца, курские краеведы и историки стараются обойти молчанием, но логика подсказывает, что здесь должны были находиться дома старшей дружины или «вельмож», конюшня для коней дружинников, амбары с запасами зерна и иного продовольствия, возможно, баня – русские люди любили чистоту тела и здоровый дух. Там также могли находиться и домишки для боярской челяди: кто-то должен же был вести домашнее хозяйство…
Представив небольшую картинку курского детинца, по-видимому, стоит сказать несколько слов и о городском посаде. Как считают краеведы, посад, в котором проживали простые куряне, а это значительное большинство всех жителей города, занимал место, где ныне находится Красная площадь и Первомайский сад. А, по мнению автора данной работы, посад занимал еще и территорию за Почтамтом до обрывистых склонов холма к долине Кура, которые являлись естественной защитой посада. Он также был окружен земляным валом и частоколом. Посад и детинец-кремль, как уже упоминалось выше, были разделены частично оврагом, а частично – глубоким рвом, через который был переброшен деревянный мост.
Жилища курян на посаде, если следовать видению этого вопроса Ю.А. Липкингом и В.И. Самсоновым,  были смешанные: частью – еще полуземлянки, частью – наземные бревенчатые избы, общей площадью от 20 до 30 квадратных метров, крытые соломой или камышом, с глинобитными полами и небольшими напольными печами, топившимися по-черному. В печах еще не было труб-дымоходов, и дым из изб выходил через волоковые окна в стенах под крышами. Поэтому в избах с малюсенькими оконцами, затянутыми бычьими пузырями, всегда стоял полумрак и чад, а на всех предметах домашнего обихода – столе, лавках, протянувшихся вдоль стен, киотах с иконами, и прочих вещах – имелись следы копоти и сажи. Так что в теплое время года жители посада предпочитали находиться на улице, занимаясь домашним трудом или же отдыхая в редкие минуты досуга в тени, под кронами вековых деревьев, которых на посаде было предостаточно. Надо полагать, что кроме берез и дубов, на территории посада были и садовые деревья – груши, яблони, вишни, сливы.
По оценке ведущего специалиста в области исследования средневекового Посемья в целом и Курска, в частности, краеведа, археолога, доктора исторических наук, профессора, основателя и руководителя Научно-исследовательского института археологии при  Курском государственном университете В.В. Енукова, город-крепость Курск занимал площадь от 7 до 8,5 га, а его население достигало 5-8 тысяч человек. Вполне впечатляющие данные.
А вот таким видел Курск начала XI века московский ученый-историк и земляк курян Геннадий Николаевич Анпилогов (1902–1987): «В городе, находившемся под властью киевского князя, жили феодалы-землевладельцы во главе с «властелином», служители церкви, купцы, ремесленники, зависимые люди – челядь. В нем были выстроены хоромы «властелина», в которых устраивались пиры для местной знати, две церкви, школа, промысловые и торговые заведения. Курские кузнецы изготовляли кандалы «железа тяжка», вериги «железа счепито». Можно предположить, что ими изготовлялись на продажу и другие предметы, имевшие хозяйственное и военное назначение. Купцы из Курска направлялись в Киев сухопутным путем с обозами товаров, названных «бремены тяжки», то есть, тяжелых, вероятно, в их числе и с железными изделиями. В Курске торговали зерном («житом») и мололи его в ручных мельницах. Эти факты говорят, что в начале XI веке Курск являлся значительным феодальным городом».
К сказанному Г.Н. Анпилоговым стоит добавить, что для сухопутного торгового пути требовалось значительное количество мостов, ведь в Сейм, а затем и в Десну и Днепр впадали сотни малых рек и речушек, которые надо было как-то преодолеть. Но действовал и речной путь, когда товары летом перевозились на больших лодках (ладьях), а зимой – по льду на санях.
По мнению же педагога, историка, археолога и краеведа Юрия Александровича Липкинга (Александрова-Липкинга), которое никем из последующих краеведов и ученых не опровергнуто, ремесленные мастерские, использующие откры¬тый огонь (кузницы, печи для обжига глиняных изделий), были вынесены за пределы городской черты для пущей безопасности города от пожаров. Кроме того, в ближайшей округе Курска, как считал Ю.А. Липкинг, в качестве его спутников были слободки: одна – «на отлете за Тускарью, вторая – за Куром, напротив крепости, «Закурная». Они, как и посад, населены они были «черным» людом, в основном ремесленниками и земледельцами. Не исключено, что на посаде и в слободках были и дворы зажиточных людей, состоящие из жилища самих хозяев, а также из небольших изб их челяди, подсобных хозяйственных помещений, обнесенные крепким забором из жердей. Кроме того, на территории слободок предположительно также имелись небольшие деревянные церкви, строительство которых в то время на Руси велось весьма интенсивно, и строились они довольно быстро, о чем говорилось выше.
Еще вокруг города имелись поля, на которых трудились как свободные горожане, так и челядь богатых, близких к городским властям людей. Иногда историки челядь именуют рабами, что, возможно, не совсем верно. На полях выращивались злаковые и овощные культуры.
Если рассматривать население города с позиции социального состава населения, то наблюдается социальное расслоение на богатых и бедных, на знатных – мужей нарочитых (их меньшинство) и «черный люд» - ремесленников и землепашцев.
Завершить же описание города Курска 1-й трети XI века, по-видимому, стоит тем, что он был окружен лесами, в том числе и дубовыми. Особенно много лесов было в пойме Тускари и недалекого от города Сейма, в который впадала Тускарь. А Сейм или, точнее, Семь, как звалась эта самая большая река края, катившая свои воды сначала в Десну, а затем и в Днепр. Да и верховья Кура, представляющие собой холмистую местность, также радовали взор наблюдателя зеленью лесов весной и летом и их золотом и багрянцем осенью. В лесах водились звери и птицы, часть которых становилась добычей курских охотников.
О том же, что представляло население города и его округи в этническом плане, чем оно занималось в более широком понимании трудовой занятости, чем уже упоминалось выше, поговорим позже. А пока несколько слов об отце отрока Феодосия.


Более подробно об отце Феодосия

Как уже не раз отмечалось выше, летописец Нестор, несмотря на свою подготовку и изрядную грамотность, дату прибытия семьи будущего преподобного в Курск по какой-то причине не назвал. Не конкретизировал он и должность княжеского служилого человека – главы семейства. Не подумал и об определении его возраста на момент отбытия из Василева в Курск.
Дело в том, что в Василеве отец Феодосия мог исполнять одну должность, а  Курске – другую, более высокую и почетную по своему статусу. Это если князь решал оказать доверие своему назначенцу. Но ведь князь мог и в качестве наказания отослать опального служивого человека в дальний свой город, где находился его военный «гарнизон», прикрывающий восточную границу Руси от набегов степных орд.
Известный отечественный историк XIX века С.М. Соловьев, исследовавший проблему княжеских служилых людей, среди «княжих мужей», находившихся на службе у князя,  называл бояр, наместников и посадников, гридней, воевод, соцких, огнищан, тиунов, рядовичей, мечников, княжих отроков и некоторых других. Они составляли княжескую дружину, которая, в свою очередь, делилась на старшую и младшую.
К высшему разряду княжеской дружины относились бояре, они всегда находились при князе, будь то в столице или во время военного похода. Как правило, бояре входили в старшую дружину и в княжеский совет. Часто были родственниками князя, как, например, Добрыня, родной дядя князя Владимира Святославича по матери или вуй (вуйко). (Дядья по отцу, братья отца, назывались стрый.)
Княжеский совет (дума), представлял собой совещание князя с верхушкой дружины.
Из числа старших дружинников, в том числе бояр, князья назначали наместников и посадников в подвластные им или же только завоеванные города. Как видно из истории Отечества, наместники и посадники входили в число самых доверенных княжеских дружинных людей и на местах нахождения от его имени осуществляли все административные, хозяйственные, военные и полицейские полномочия. Им помогали воеводы, сотские, десятники. По мнению историка В.О. Ключевского, посадники и наместники также часто были близкими родственниками князей и имели собственные дружины и действовали «довольно независимо».
Что же касается воинской составляющей княжеской дружины, то она, как правило, состояла из воевод – предводителей различных по численности и назначению военных отрядов, тысяцких – высших должностных лиц в так называемой десятичной системе деления общества, восходящей к догосударственному периоду. Среди воевод государственного периода Руси наиболее известны Свенельд, Путята, Вышата и его сын Ян Вышатич.
Кроме того, сами князья или же через своих доверенных лиц назначали сборщиков поземельной подати – данников, судебных чиновников – мечников, вирников, емцев, подъездных, сборщиков торговых пошлин – мытников, мелких должностных лиц – биричей, метельников, управителей княжеского вотчинного хозяйства – тиунов.
А существовали еще и рядовичи, деяния которых были столь злокозненны, что вошли в поговорки того времени. Например, Даниил Заточник, живший значительно позже, в молениях к своему князю писал: «Не имей себе двора близ царева двора и не держи села близ княжого села: ибо тиун его – как огонь на осине разожженный, а рядовичи его – что искры. Если от огня и устережешься, то от искр не сможешь устеречься и одежду прожжешь».
В административно-военной и социальной иерархии княжеской военно-дружинной системы, по мнению С.М. Соловьева, особое место занимали княжеские мужи, которых иногда называли нарочитыми мужами. Они составляли звено наемных воевод, тысяцких и сотских в княжеской дружине. Они же по поручению князя решали на местах вопросы торговли и бытового устройства вновь прибывающих лиц.
Тиуны делились на дворцовых, присматривающих ха порядком в княжеском доме, на городских, сельских и судебных. Последние следили за порядком в городах и селах, вели судебные дела, не требующие княжеского вмешательства. Возможно, исполняли обязанности сборщиков виры – штрафов и мыта – торговой пошлины.
Огнищане, рядовичи, мечники и княжие отроки составляли младшую княжескую дружину, выполняли княжеские поручения, принимали участие в военных походах. Иногда в исторической художественной литературе встречается упоминание, что мечники исполняли обязанности личной княжеской охраны, но насколько оно верно, трудно сказать. Когда князь Владимир Святославич прятался от печенегов под мостом у города Василева, то, согласно текстам летописи, что-то никакой охраны при нем не было.

Кем был отец Феодосия, направленный князем в Курск из близкого к Киеву Василева, какую должность он исполнял, единого мнения у исследователей этого вопроса не существует. Чаще всего его называют воеводой или же судьей – городским тиуном. А не раз уже упоминаемый нами курский ученый Сергей Павлович Щавелев даже высказал предположение, что отец будущего преподобного был предшественником «властелина», о котором сообщается в «Житии» и принадлежал не к среднему классу знати того времени, а к общественной элите. Возможно, это и так, ибо властелин в «Житии» появляется после смерти главы семейства отрока Феодосия  и обладает высоким статусом. К тому же его ближайший круг составляют местные вельможи – мужи княжии. До этого же момента о главе города никак не говорилось, словно его и не было. Но мы-то понимаем, что он должен был быть и действовать, осуществляя административные и военные функции главного начальника города и округи…
На взгляд же автора данной работы, отец Феодосия был доверенным человеком князя Ярослава, возможно, одним из его княжих мужей, проявивший верность в годы смут со Святополком Окаянным и Мстиславом Тьмутараканским. Нельзя исключать и того, что он происходил из родовитых северян. И вот именно его в должности судьи официально, а неофициально – в качестве «государева ока» присматривать за деятельностью местного властелина из племени северян – и направил киевский князь.
Дело в том, что о деятельности отца Феодосия, оставшегося по воле летописца Нестора безымянным, ничего не известно. Поэтому всем исследователям курского бытия этого времени и «Жития» преподобного Феодосия Печерского остается лишь выдвигать более или же менее правдоподобные версии. Вот и версия, что он являлся воеводой или городским судьей при местном наместнике князя из родовой знати курян-северян, вполне закономерна.
О доме родителей Феодосия, точнее, в доме его отца как главы семьи и должностного лица при жизни его обоих родителей Нестором в «Житии» ничего не говорится. Жилище княжеского мужа даже не упоминается. Но мы-то понимаем, что после прибытия в Курск семья родителей Феодосия где-то должна была жить, иметь крышу над головой и очаг в доме. Гостиниц и общежитий в те достославные времена, к сожалению или же к счастью, не существовало. И если гридни могли жить в детинце при боярских хоромах, то отягощенные детьми родители Феодосия должны были построить себе дом. И они его построили. Причем, скорее всего, в посаде, где имелись свободные места.
Описывая курское житие отрока Феодосия, журналист и краевед Г.Г. Усачова дом родителей Феодосия видела таким: «Дом был – полная чаша, один из самых богатых в Курске. Верхний этаж занимала семья, внизу – поварня, во дворе – склады, мастерские, жилые избы. И все – за высоким бревенчатым забором с колючим гребнем из железных шипов». Не дом, а настоящий средневековый замок, малая крепость!
Впрочем, не столь важно, каким был дом родителей Феодосия и где он находился – на территории детинца или же на территории посада. Главное, что был и был «полная чаша».
Что еще можно сказать об отце Феодосия, так это то, что он был уважаемым в городе человеком и носил светлые богатые одежды, шапку и кожаные сапоги. Среди предметов мужской одежды русских людей X– XI веков историк С.М. Соловьев называет порты, корзно (плащ) и луды (епанчу), пояс (кушак), сапоги, лапти. Из нижней (нательной) мужской одежды упоминается сорочка, длинная, часто ниже колен, льняная рубаха.
Примерно то же самое об одежде богатых русских людей XI века писал и автор «Истории русского народа» Александр Власьевич Терещенко (1806–1865). В качестве опоры  в своих исследованиях он избрал изображение семейства князя Святослава Ярославича, на котором князь, княгиня Ода и их дети – Олег, Роман, Давыд и Ярослав – представлены в верхней одежде разного цвета и с разными украшениями. Князь и княжичи в шапках, а княгиня – в синей высокой шапке с алым платом-покрывалом.
Вот так он описывал одежду княжича Олега, внука Ярослава Мудрого от сына Святослава, а по «Слову о «Полку Игореве» – Олега Гореславича: «Олег – в высокой синей шапке, наподобие колпака, с палевой опушкой; на шее золотой парчи платок, с развивающимися на груди концами; кафтан багряный, обшит алой бахромой; подпоясан золотым поясом и в желтых сапогах». А так описана им одежда остальных представителей семейства князя Святослава Ярославича: «Давыд и Роман одеты в одинаковые алые кафтаны. Княгиня – в синей высокой шапке, с алым покрывалом, платье красное с золотой бахромой, подпоясано золотым поясом; на рукаве – золотое ожерелье; башмаки малиновые, крытые золотом. Она держит за руку юного Ярослава, который одет в багряный кафтан с золотой бахромой, подпоясан золотым кушаком с бантом, на ногах – красные сапоги».
Естественно, дано А.В. Терещенко и описание самого князя, и выглядит это следующим образом: «Князь Святослав – с усами и бородой, в круглой низенькой желтого цвета шапке, с красной опушкой и в синих сапогах. Кафтан на нем синий с красной бахромой. Поверх кафтана – золотая княжеская мантия. В руках его книга, окованная золотом и покрытая малиновым бархатом».
А итог описания таков: «Вся роскошь одежды. Как мы видим из этого рисунка, состоит в блеске золота и разноцветной парчи».
Кстати сказать, А.В. Терещенко не просто озвучивал названия тому или иному виду мужской и женской одежды, но и проследил путь трансформации одежды до времен Петра I и Екатерины II.
Мужская одежда, как и женская, изготавливалась из поволоки греческой, льняных и шерстяных самодельных тканей, мехов. Надо полагать, что в летнюю пору отец Феодосия красное или червленое корзно не носил, так как это был символ княжеской власти и княжеской принадлежности, а корзно иных расцветок – пожалуйста. В зимнюю студеную пору надевал меховую шапку и шубу. Но вот на каком меху – очередной вопрос…
Как сообщал А.В. Терещенко, богатые княжеские служивые люди носили украшения – золотые и серебряные гривны на шее, золотые и серебряные цепи на груди, иногда одновременно золотые цепи и гривны. В некоторых исторических трудах встречается, что владельцы золотых и серебряных цепей, что расплатиться за какой-либо товар, вынимали одно или несколько звеньев цепи и отдавали продавцу в качестве платы. Имел ли золотые или серебряные украшения отец Феодосия, Нестор не сообщил; остается лишь догадываться, что имел...
Христианский крестик, по-видимому, трудно отнести к крашению, но отец Феодосия, будучи добрым христианином, надо полагать, носил золотой или же серебряный крестик на груди под нательной одеждой - сорочкой.
Нестор не дал описания внешности отца Феодосия, ни роста, ни телосложения, ни особенностей лица. Но, судя по всему, он был среднего роста и среднего телосложения. И, естественно, носил бороду.
Что же касается его характера, то из сказанного Нестором в «Житии» косвенно прорисовывается добрый человек, заботливый семьянин, любящий родитель и справедливый княжий муж.
Последнее упоминание об отце Феодосии в «Житии» связано с исполнением 13 лет блаженному отроку: «В это время истекли дни жизни отца его. А было тогда божественному Феодосию 13 лет». («В то же время отьць его житию крньць прият. Сущу же тгда божьствьному Феодосию 13 лет».)
Из этого сообщения, если отнестись к сказанному поверхностно, можно сделать поспешный вывод, что отец Феодосия умер где-то в преклонном возрасте. Но вряд ли это было так. Допустим, что его брак с матерью Феодосия был не ранний, не в 15-16 лет, а из-за княжеской службы несколько запоздалый, пусть в 20 – 25 лет. И даже при таком раскладе он не дожил и до 40 лет. А если предположить, что женился он в шестнадцать-семнадцать лет, то весь жизненный путь его уложился в тридцать лет.
А вот в каком году он родился, сказать невозможно. Ясно одно: он принадлежал к первым поколениям русских людей, родившихся после крещения князем Владимиром Руси (988), и имел два имени: привычное славянское, данное родителями, и христианское, полученное в церкви от священника. Пример тому двойные имена русских князей: Владимир-Василий, Ярослав-Георгий, Изяслав-Дмитрий и так далее.
Словосочетание «истекли дни жизни» прямо указывает, что отец Феодосия не пал в сражении, а тихо скончался в собственном доме. Возможно, от ран, полученных в прежних боях или же от какой болезни.
Надо полагать, что покойный родитель отрока Феодосия был погребен в Курске на городском кладбище по христианскому обычаю при стечении большого числа горожан, мужей лучших и представителей курского духовенства, а также профессиональных плакальщиц.
И дальше в «Житии» фигурировала только мать отрока, он сам, грамотный, любимый матерью  «больше других», но не очень послушный, да однажды упоминался его младший безымянный и безвозростной брат.
Теперь же, возможно, нарушая в какой-то мере хронологию несторовского повествования о курском житии Феодосия, несколько слов о безымянной (по воле летописца) матери отрока.


О матери Феодосия

Первое косвенное упоминание о матери Феодосия, как, кстати, и об отце, в «Житие» относится к моменту рождения будущего преподобного: «…родителя святаго в вере крьстияьстей живуща и всчьскыимь благочьстиюмь украшена». А в переводе О. Творогова, как уже отмечалось выше, для современного читателя это звучит если не благозвучнее, то понятнее: «…жили родители святого, исповедуя веру христианскую и славясь всяческим благочестием».
Следующее упоминание, опять же косвенное, относится к переезду семьи Феодосия в Курск. Затем следует согласие родителей на обучение сына божественным книгам и их радость по поводу успехов отрока в учебе и некоторое их удивление, что сын сторонится детских игр и забав. Но прямое появление матери Феодосия в повествовании летописца относится к моменту смерти супруга и 13-летию Феодосия. С этого времени и на протяжении нескольких лет слово «мать» не сходит со страниц «Жития». 
После смерти мужа, как следует из несторовского повествования, семья вдовы не бедствовала. Кроме большого двора с домом и различными хозяйственными постройками, домашней живностью и челядью – слугами в городе, мать Феодосия имела сельские владения – поля, на которых трудились «рабы» (в переводе – смерды). А еще посещала какое-то «село», возможно, загородное имение. Все это было оставлено вдове – феодалке средней руки, – надо полагать, по приказу властелина, руководствовавшегося, по-видимому, сводом законов, составленных князем Ярославом и известным как «Русская Правда».
Как отмечают современные ученые историки и историогра¬фы, «Русская Правда» или «Правда Ярослава» развивалась структурно с 1016 года на основе Закона Рус¬ского, упоминаемого в договорах Руси с Византией в X веке при князьях Игоре и Святославе. В них еще сохранились остатки «родового права», а также «уставов» и «уроков» княгини Ольги. Они приняты ею после смерти мужа Игоря в 945 году и тракто¬вали формы властвования князя (суд, взимание повинностей, пра¬во сбора дани – полюдье, место сбора – погост и др.).
В основу «Русской Правды» князя Ярослава так¬же был положен Устав Владимира Святославича, упоминае¬мый в 996 году, вводивший во многих случаях в качестве наказа¬ния виры – штрафы – вместо смертной казни. Сюда же вошло и дополнение самого Ярослава Владимировича Мудрого, разработанное им после 1024 года (возможно, не без помощи со стороны берестовского священника Илариона и других лиц духовного звания, стремившихся облегчить жизнь женщин) и имевшее название «Покон вирный».
Текст «Русской Правды» зачитывался горожанам в детинце при общем сходе населения. Но нельзя исключать и того, что он дублировался и в церкви священником во время проповеди, ибо русское священство, как отмечают многие историки, старалось облегчить жизнь простого народа в целом и женской доли, в частности. Впрочем, по мнению тех же ученых, судьба простой женщины в средневековом русском обществе была незавидной.
Однако стоит обратить внимание и на такой факт: именитые женщины в Курске обладали большими правами на собственность, доставшуюся им в наследство от мужа. Это видно на примере жизни семьи Феодосия. И это происходило не само по себе, не по приходи местного властелина, а на основании соответствующих разделов «Русской Правды», прописывающих наследственные права.
Цитируя 30-ю статью «Русской Правды», Н.М. Карамзин писал: «Когда простолюдин умрет бездетен, то все его имение взять в казну. Если же остались дочери незамужние, то им дать некоторую часть оного. Но князь не может наследовать после бояр и мужей, составляющих воинскую дружину. Если они не имеют сыновей, то наследуют дочери.
В статье 31-й говорится, что «завещание умершего исполняется в точности, а если умерший не изъявил своей воли, то все его имущество переходит детям, а часть – церкви на помин души. Двор отцовский всегда без раздела принадлежит меньшему сыну», как юнейшему и менее других способному наживать доход.
Статьи 32, 33, 34, 35, 36, и 37 также касаются имущества вдовы и ее детей при разных статусах этой женщины (если дала слово быть вдовой, но вышла замуж, если вышла замуж, а второй муж прожил имущество первого, если у нее останутся дети малолетние). При этом ни сама женщина, ни ее дети не должны бедствовать. Женщина не может лишить детей отцовского имущества, а сыновья не имеют права выгонять из дома мать.
Надо отметить, что с большими подробностями о «Русской Правде», кроме Н.М. Карамзина, писали С.М. Соловьев, Д.И. Иловайский, В.О. Ключевский и другие видные отечественные историки. Кто-то весьма подробно и с собственными комментариями, а кто-то сжато, конспективно.
Так что после смерти главы семейства мать Феодосия стала полновластной хозяйкой в доме покойного мужа. И она же – с подачи Нестора – женщина строгая и суровая, настоящая средневековая феодалка, крепко державшая в своих руках не только двор, хозяйство и челядь, доставшиеся ей по наследству от мужа, – занималась воспитанием сыновей – Феодосия и его младшего брата.
Освещая данный момент в жизни будущего преподобного, Нестор пишет: «И с тех пор стал он еще усерднее трудиться и вместе со смердами выходил в поле и работал там с великим смирением. Мать же удерживала его и, не разрешая работать, снова упрашивала его одеться почище и пойти поиграть со сверстниками. И говорила ему, что своим видом он не себя срамит, а свою семью».
Читая эти и другие подобные строки «Жития», где говорится о матери Феодосия, складывается впечатление, что она – женщина солидного возраста, как минимум, ей 35-40 лет. Но так ли это?..
Если принять во внимание то обстоятельство, что в Древней Руси существовали ранние браки как в среде простолюдинов, так и в княжеских и боярских семьях, то ко времени смерти мужа она должна была быть моложе, чем представляется по описанию Нестора.
В «Истории культуры русского народа» А.В. Терещенко о ранних браках сказано так: «Предки наши имели обыкновение женить своих детей в малолетстве, и это было в обычае не только между простым сословием, но и между дворянством и великими князьями. В брак вступали почти детьми: это видно из послания митрополита Фотия к новгородскому архиепископу Иоанну, где он строго воспрещает выходить девицам замуж прежде двенадцати лет».
В качестве примера раннего брака А.В. Терещенко приводит факт брака между 10-летним сыном князя Всеволода Георгиевича Константина с внучкой смоленского князя Романа.
Впрочем, можно привести пример сватовства князей Владимира Всеволодовича (Мономаха) и Олега Святославича Черниговского в 1108 году к половецким ханам. Тогда князь Владимир взял за своего сына Юрия (будущего Долгорукого) дочь хана Аепы, внучку Осеневу. Сколько лет было этой невесте, неизвестно, но княжичу Юрию было не более 11-13 лет. А сыну Олега Святославича, Святославу, родившемуся не ранее 1096 года, на момент сватовства было не более 12 лет, и супругой ему стала дочь хана Аепы, внучка Гиргинева.
Да и в более поздние времена, например, в XVII–XVIII веках, ранние браки были не исключением, а обыденным делом. Так, будущий мореплаватель и писатель, уроженец города Рыльска Григорий Иванович Шелихов в 1775 году женился на 15-летней купеческой вдове Анне Алексеевне. И, вообще, в эти времена 16-летняя девушка считалась вековухой – засидевшейся в девках девицей.
И пусть мать Феодосия вышла замуж не в 12 лет, а, например, в 14 или 15 лет, то ей к 13-летию Феодосия и кончине мужа исполнилось бы не более 28-30 лет. Следовательно, она была довольно молодой женщиной. По-видимому, высокой, статной, деятельной и энергичной, ибо, по данным Нестора, «телом крепка и сильна, как мужчина». Как, кстати, и большинство русских женщин, которые – известно всему миру – и «в горящую избу войдут, и коня на скаку остановят».
Чтобы подчеркнуть тонкий духовный мир Феодосия, его светлый образ, Нестор и постарался в мрачных красках преподнести образ матери, изрядно наделив ее характеристиками, более подобающими мужскому полу, чем женскому, в том числе и в вопросах воспитания детей, особенно непослушного Феодосия: «Но тот не слушал ее, и не раз, придя в ярость и гнев, избивала она сына, ибо была телом крепка и сильна, как мужчина. Бывало, что кто -либо не видя ее, услышит, как она говорит, и подумает, что это мужчина». («…бе бо и телмь крепка и сильна, якоже и мужь. Аще бо кто и не видев ея, ти слышааше ю беседующую, то начьняше мбнети мужа ю суща».)
Представляя образ Феодосия в светлых, теплых тонах, постоянно отмечая его трудолюбие, христианское смирение и терпение, Нестор в то же время постоянно противопоставляет ему образ матери. С одной стороны – это женщина, страстно любящая сына-первенца, испытывающая стеснение перед соседями за его «ненормальное» поведение. С другой – деспотичная, жестокая, истеричная, напрочь забывающая христианское смирение, скорая на бранное слово и расправу, устраивающей выговоры паломникам. И на этом фоне даже ее любовь видится эгоистичной, противоестественной. Ясно, что Нестор специально сгущает темные краски, представляя нам образ матери Феодосия в невыгодном для нее свете.
Всего лишь несколько выдержек из «Жития», подтверждающих вышесказанное: «Немалый проделала она путь, прежде чем догнала его, и схватила, и в гневе вцепилась ему в волосы, и, повалив его на землю, стала пинать ногами, и осыпала упреками странников, а затем вернулась домой, ведя Феодосия, связанного, точно разбойника. И была она в таком гневе, что, и придя домой, била его пока не изнемогла. А после ввела его в дом и там, привязав, заперла, а сама ушла».
«И как-то спустя год, снова увидев, как он, почерневший от печного жара, печет просфоры, опечалилась она и с той поры опять принялась убеждать сына то ласкою, то угрозою, а иногда и избивала его, чтобы бросил он свое занятие».
То же самое повторяется и в эпизоде с побегом отрока от матери в иной город, расположенный недалеко от Курска, который, кстати, некоторые курские краеведы отожествляли и отожествляют с Ратским городищем, в котором имелась церковь, возможно, каменная. Впрочем, как установили курские ученые и археологи, недалеко от Курска были и другие городища.
(Интересно, а чтобы делали современные матери в подобной ситуации? Неужели бы они радовались и говорили «спасибо» сыну или дочери?..)
Придав заглазно матери курского отрока Феодосия мужеподобные черты и жестокий характер, причем в ярких эмоциональных деталях и подробностях, Нестор в то же время не пожелал сказать и полслова о ее внешности, росте, возрасте, чертах лица, цвете глаз, об ее одежде, обуви и возможных украшениях. А ведь все это имело место быть…
Выше уже приводилось описание одежды княгини Оды. И пусть мать Феодосия не княгиня и не боярыня, а только представительница высокого рода, на что не единожды намекал Нестор, значит, она должна была одеваться в светлые и дорогие одежды и носить украшения.
Историк С.М. Соловьев,  ведя речь об одеждах русских людей времен Владимирова и Ярославова княжений, упоминал убрус – головной убор. Более поздние исследователи одежды замужних женщин называли еще несколько предметов: нижнюю нательную рубаху из льняной ткани, верхнюю рубаху из других тканей – парчи, шерсти, шелка, бархата, – сарафан, платье, юбку, паневу. На ногах носили шерстяные чулки, кожаные постолы (вид тапочек), кожаные (хромовые, лайковые) сапожки.
Из головных уборов женщины исследователи перечисляли очелье (простой плат) и убрус с украшениями в виде всевозможных металлических подвесок-лунниц.
Предметом женской одежды являлся и поясок с «дамскими» аксессуарами, среди которых обязательный атрибут – небольшой нож в чехле. Из верхней одежды называли опашник, плащ (корзно). К обязательным аксессуарам женщин-христианок, какой, как знаем из «Жития», была мать Феодосия, стоит отнести и нательные крестики из металла – серебра, бронзы и из дерева.
А о подвесках-лунницах, украшавших головные уборы жительниц курского края, большей частью потомков летописных северян (северцев, северов), историк С.П. Щавелев сообщал, что «были подвески, совмещенные с крестами – крестовключенные».
По мнению же автора «Истории культуры русского народа» А.В. Терещенко, русские женщины с древних времен и до XIII века любили украшения в виде сережек, ожерелий и монист, а также золотых колец и перстней. Что из перечисленных украшений имела и носила мать Феодосия, неизвестно. Нестор предпочел об этом не распространяться, но предположить мы можем, что серьги или же кольцо в качестве украшения у нее могли быть. 
За непослушание, занятие просфоропечение, побеги из дома, в том числе в иной город, мать Феодосия, в принципе женщина верующая и к тому же отчаянно смелая – практически в одинок ходившая в поисках сына далеко за окрестности Курска, – действительно не раз била его жестоко и больно. Ибо видела в нем только свое кровное чадо, обязанное повиноваться матери и по нормам христианской морали, а не подвижника веры и будущего преподобного. Это придет значительно позднее, когда она, обретя вновь сына, но уже монаха-отшельника, внемлет его просьбе и примет монашеское пострижение в одном из киевских женских монастырей, конкретно – в монастыре Святого Николая.
Но до этого, обнаружив очередной побег Феодосия из своего дома, «долго искала его и в своем городе (Курске), и в соседних и, не найдя, горько плакала, бия себя в грудь как по покойнике».
В этих словах не только боль матери показана, но и ее материнская любовь к сыну – не мог Нестор предать молчанию данный эпизод как из жизни отрока, так и из жизни его матери. Ибо здесь весь трагизм ситуации, величайшая драматургия. А еще в этой маленькой цитате из «Жития» много иной информации. Например, сведения об эмоциональном поведении русских женщин во время похорон близких им людей. Или же о том, что около Курска было несколько «соседних» городов. На данный факт большое внимание обратил С.П. Щавелев. В XVI части монографии Феодосий Печерский – Курянин», имеющей заголовок «»Грады Курской страны»: функциональное соответствие» он со ссылкой на данные археологов писал: «Согласно «Житию» Феодосия, несколько раз «мати же его много искавъшивъ граде своемь и въ окрестьнихъ градех…».
Кроме уже упомянутых (небольшого Шуклинского, самых крупных – Ратского и Липинского городищ)на роли археологических наследников этих курских «градов» подойдут, пожалуй, еще городища по среднему Сейму и его притокам со следами древнерусского, XI–XIII веков времени. Ратская группа – еще Титово; Сеймская группа – Лебяжье (макроселище I), Маслово; Тускарная группа – Сапогово, Переверзево, Мешково. Подальше от Курска. Но в том же пределе дневного (ночного) перехода расположена Курицкая группа городищ – Большое Лукино-I и II, Гнездилово».
Все это указывает, что уже в первой трети или же первой половины XI века Курское Присеймье было густонаселенной территорией Руси для тех летописных времен.
Когда же мать Феодосия после четырех лет его безуспешных поисков все же получила известие, что его видели в киевской округе, просящимся в монастыри, то оставив свой дом, большое и прибыльное хозяйство, по-видимому, на младшего сына и брата Феодосия, смело отправилась на поиски «блудного сына».
А дальние путешествие в те времена представляло серьезную опасность. Вспомним хотя бы о разбойниках времен княжения Владимира Святославича, когда даже епископы просили великого князя об ужесточении борьбы с лесными злодеями. «И сильно умножились разбои, и сказали епископы Владимиру: «Вот умножились разбойники», почему не наказываешь их?..». Да и былины о Соловье-разбойнике не на пустом месте появились… К тому же и печенеги пошаливали, да и другие степняки не дремали. Но мать Феодосия, презрев опасность, отправилась все ж в путь. И, по-видимому, отправилась одна, без сопровождающих ее слуг-челядинцев. Пошла потому, что ею двигала материнская любовь.
Стоит отметить, что вслед за Нестором данный факт упомянули в своих исторических трудах многие отечественные историки. Среди них А.Н. Муравьев, Д.И. Иловайский, А.Д. Нечволодов, Н.И. Костомаров. Да, они сделали акцент на действиях Феодосия, стремившегося к подвижничеству, а не на материнских чувствах, но все же сделали…
Как уже было сказано выше, мать Феодосия, после встреч и долгих, изматывающих душу и сердце бесед с сыном, пещерным иноком-отшельником, вняла его просьбе постричься в монахини, чтобы видеться с ним, и стала черноризицей Киевского Свято-Никольского женского монастыря. Правда, не сразу, а после того, как преподобный Антоний по просьбе Феодосия добился аудиенции у княгини Ингигерды, в крещении Ирины Олафовны, супруги князя Ярослава, покровительницы этого женского монастыря, и побеседовал с ней на данную тему. Княгиня, не менее мужа любившая русское священство, в том числе и монашество, вняла словам Антония, и мать Феодосия попала в монастырь. Вот как об этом сказано в «Житии» преподобного Феодосия Печерского: «…И поведал о ней княгине, и послал ее в женский монастырь святого Николы». Находясь в монастыре, по словам летописца, а в данном случае и агиографа Нестора, безымянная мать Феодосия и безымянная монахиня, «постриглась, облеклась в монашеское одеяние и, пожив довольно лет в добром исповедании, с миром почила».
Трудно сказать, как приходилось жить в монастыре этой вольнолюбивой и деятельной женщине, многие годы не ведавшей физического труда по добыванию куска хлеба; ведь для этого у нее в подчинении были многочисленные слуги и работники. Но, видно, ради встреч с сыном, она смирила свой гордый нрав и вела себя подобающим образом.
Что же касается ее встреч с иноком Феодосием, то в «Житии» указаний об этом нет. Зато говорится о том, что до своей смерти она не единожды встречалась с келарем Печерского монастыря Федором, постриженцем Феодосия и его подчиненным. Следовательно, и встречи с сыном у нее были частыми – Феодосий не обманул мать.
По словам автора «Жития», именно келарю Федору мать Феодосия поведала многое о курском периоде жизни сына, а тот, в свою очередь, рассказал все это летописцу. Впрочем, вот как Нестор писал сам: «Об этой жизни блаженного отца нашего Феодосия с детских лет и до той поры, когда пришел он в пещеру. Поведала мать его одному из братии, именем Федору, который был келарем при отце нашем Феодосии. Я же от него все это услышал – он рассказывал мне – и записал, чтобы узнали все, почитающие Феодосия».
Как всегда, Нестор не сообщает ни год пострижения матери Феодосия в монахини, ни ее возраст на момент смерти. И нам остается лишь догадываться, что пострижение состоялось за несколько лет до смерти самой княгини Ирины Олафовны (кстати, в схиме принявшей имя Анны).
Да, Нестор вновь на первый план своего повествования выдвигает Феодосия, ибо он для него – «преподобный отец наш», а мать Феодосия оставляет на заднем плане, всего лишь второстепенным лицом, фоном основного сюжета. Причем мрачноватым фоном. Но и это не все. Работая над «Житием» преподобного Феодосия, Нестор начинает использовать отдельные приемы художественного произведения: присутствие интриги, противостояние добра и зла, положительных и отрицательных персонажей, разрешение нравственных вопросов, наделение положительных персонажей яркими эпитетами и сравнениями, а отрицательных – неприятными, отталкивающими характеристиками. Где он это позаимствовал, трудно сказать, скорее всего, из устного народного фольклора – сказок, поговорок, притч, былин.
Главному герою своего произведения, «блаженному отроку Феодосию», изрядно наделенному положительными или же сверхположительными качествами, эпитетами, Нестор умышленно противопоставил отрицательный персонаж, его мать – воплощение отживающего старого мира язычества, для которого  понятные материальные ценности превыше малопонятных духовных. Первые можно потрогать руками, окинуть взором, попробовать на вкус, а вторые невидимые, но несут за собой физические страдания и неудобства.
И хотя мать Феодосия на протяжении всего произведения «буквально одержима любовью к сыну», но эта одержимость является и негативом, и постоянным источником столкновений между ними. Будучи, по словам Нестора, рожденной и воспитанной в христианской вере, она, тем не менее, и своих родовых преимуществ человека знатного происхождения терять не желает. Потому и не желает, чтобы ее сын не потерял, не растратил  их в своем неистовом стремлении к служению Богу. Интуитивно чувствуя морально-нравственное бессилие, чтобы изменить ситуацию, она в гневе и исступлении «хватает его, вцепляется в волосы, швыряет на землю, топчет ногами, привязывает, запирает, сковывает ноги и бьёт его, пока не изнемогает сама».
Психологический конфликт «отцов и детей», «старого и нового» оттеняет характеры героев, углубляет нравственно-психологическую ситуацию, высвечивает их этические идеалы, И только финал этого противостояния, драматично описанный Нестором, примеряет их. Причем не просто примеряет, а на поприще служения Богу и спасении своих душ.
Впрочем, достаточно о безымянной, надо полагать, по воле агиографа Нестора, матери Феодосия. Пора сказать несколько слов о его учебе и больших успехах в этом деле, а также о его становлении на путь духовного служения.


Учеба Феодосия и его успехи в учебе.

Прежде чем вести речь об учебе Феодосия в Курске, одном из важнейших эпизодов в судьбе будущего подвижника православной веры и монашеского общежития в Руси, в очередной раз обратимся  к «Житию». А, обратившись, процитируем, пусть и повторяясь, несколько предложений, в которых говорится о детстве Феодосия, его курских сверстниках, любивших отдаваться играм и прочим детским шалостям Естественно, повествуется тут и об учебе.
«Рос он делом, а душой тянулся к любви божьей, и ходил каждый день в  церковь божью, со всем вниманием слушая чтение божественных книг, – сообщает нам текст «Жития» по Успенскому списку и в переводе доктора филологических наук Олега Викторович Творогова (1928–2015). – Не приближался он к играющим детям, как это в обычае у малолетних, но избегал их игр. Одежду носил старую и залатанную. И не раз говорили его родители одеться почище и пойти поиграть с детьми. Но он не слушал этих уговоров и по-прежнему ходил словно нищий. К тому же попросил он отдать его учителю поучиться божественным книгам, что и сделали».
Оставим за скобками слова летописца о нелюбви отрока Феодосия к детским играм и забавам, о его одежде, как у нищего, и акцентируем внимание на учебе. Нестор показал, во-первых, большое желание мальчишки 7-8 лет, ибо в школу в Руси того времени брали с данного возраста, во-вторых, что больших проблем со школой и обучением в ней не наблюдалось, и, в-третьих, успехи Феодосия в обучении. Последнее, кстати, говорит о наличии в городе хорошо подготовленных учителей. А ведь с момента принятия князем Владимиром Святославичем христианства в 988 году прошло не более или же чуть более 50 лет. И вот такой прогресс.
Однако прогресс появился не на пустом месте. К нему имелись достаточные предпосылки. Во-первых, если следовать указаниям лето¬писей, то к расширению грамотности у населения стремились русские князья, начиная с Владимира Святославича. Причем не только среди «привилегированных» слоев населения, но и среди «черного люда». Во-вторых, сюда же были направлены действия Русской церкви. В-третьих, к грамотности стремился сам народ. На последнее указывают археологические находки в Новгороде, Смоленске, Пскове, Полоцке и других городах, из которых следует, что берестяные письма друг другу писали простые жители, сообщая о всевозможных хозяйственно-бытовых делах. Имеются берестяные грамоты о любовной переписке между парнем и девицей: «От Микиты ко Ульянице. Пойди за меня, я тебя хочу, а ты меня. А на то послух Игнат Моисеев».
Кстати, приведенная в качестве примера переписка между молодыми людьми свидетельствует не только о грамотности среди мужской части населения, но и среди женской, причем непривилегированной.
О том, как развивалась «государственная» школа в Руси, вслед за летописцами сообщали почти все отечественные историки, кто кратко, а кто и пространно. Например, Василий Никитич Татищев (1686–1750) видел эту важную проблему так: «Митрополит Михаил советовал Владимиру устроить училища на утверждение веры и собрать детей в научение. И потому Владимир повелел брать детей знатных, средних и убогих, раздавая по церквям священникам и причетникам в научение книжное. Матери же чад своих плакали о том весьма, как по мертвым, так как не утвердились в вере и не ведали пользы учения…». А вот его же сообщение о деятельности великого князя Ярослава Мудрого в этой же области за 1037 год: «Многие же церкви по градам и селам устроил, поставляя попов... и положил им урок – учить людей закону Божьему и для того приходить часто в церкви».
Впрочем, археологические находки 2008 года в Новгороде Великом, о которых сообщалось в средствах массовой информации об обнаружении деревянной дощечки-тетради и «писала», отнесенные учеными к 1030 году, говорят о более раннем развитии школьного обучения.
Кстати сказать, и во времена самого В.Н. Татищева император Петр Великий подобным способом изымал «недорослей» из знатных семей, чтобы отправить их на учебу за границу. И тоже стоял плач великий в боярских и дворянских семьях.
Другой отечественный ученый и историк Михаил Васильевич Ломоносов (1711–1765), затрагивая вопрос о строительстве князем Владимиром школ, пишет более сжато: «Некоторое неудовольствие в народе, особенно у женского пола, произошло, когда Владимир повелел учредить школы для научения малых детей грамоте…».
Подобные сентенции о строительстве великим князем Владимиром Святославичем школ на Руси имеются в трудах Н.М. Карамзина, С.М. Соловьева, Д.И. Иловайского, А.Д. Нечволодова и других.
Так, А.Д. Нечволодов в «Сказании о Русской земле» пишет: «Чтобы начать дело обучения народа, Владимир собрал у лучших и простых людей Киева их детей и отдал их в устраиваемые школы под руководством священников. При этом многие матери плакали по своим ребятам, как по умершим, так как очень темен еще был народ. Из набранных детей в школах этих, разумеется, прежде всего стали готовить будущих священников и прочих церковников, которые необходимы были как для совершения треб, так и для научного просвещения паствы».
Чтобы церкви и школы при них строились как можно быстрее, князем Владимиром Святославичем с подачи киевского митрополита Леона, сменившего в Киевской митрополии Михаила, были приняты два устава: первый – «Закон о судах церковных», второй – «Закон судный людям». По церковному уставу духовенство обязано было просвещать русский народ и заботиться о нем. Оговаривались и наказания за церковные прегрешения – церковное покаяние и денежные взыскания (пени). По второму (светскому) вводились наказания в виде денежных взысканий (штрафов), лишения имущества и, как крайняя мера, заточение в узилище (тюрьму).
Ведя речь о развитии грамотности в древнерусском государстве, стоит сказать, что Ярослав Владимирович дело отца не только продолжил, но и укрепил. Исследуя данный вопрос, Д.И. Иловайский пишет: «Ярослав продолжил дело своего отца и поручил церковнослужителям обучать грамоте детей; а в Новгороде, по известной летописи (позднейших сводов), он устроил училище, состоящее из 300 мальчиков, сыновей священников и старост».
Стоит отметить, что большинство отечественных историков, освещая вопросы развитие на Руси православия и грамотности, непосредственно связывают это с деятельностью солунских братьев, Кирилла и Мефодия, которые будто бы «подарили» славянам азбуку и перевели Евангелие на славянский язык. Заметим: не на русский, а на славянский язык.
Древнерусский и старославянский хотя и родственны друг другу по славянской языковой семье, однако все же они разные языки. Древнерусский язык – предок современного русского языка и его главных диалектов – белорусского и  малороссийского (украинского) – бытовал на Руси в VII-XIV веках – от Новгорода на севере и до Киева и Белгорода-Днестровского на юге, от Рязани на востоке и до Волыни на западе.
Старославянский и его нынешний русский церковнославянский вариант – во многом искусственный язык. Именно он был создан мудрыми братьями Кириллом и Мефодием на основе наречия славян, живших в окрестностях северо-греческого города Солунь (современные Салоники). Потому он ближе к старому болгарскому и македонскому языкам.
Однако в том, что миссионерская деятельность Кирилла и Мефодия способствовала расширению христианства среди славян, сомневаться не приходится. Что же касается создания ими славянской азбуки, сейчас называемой «кириллицей», то тут сомнений предостаточно.
Так, автор «Истории России» А.В. Века, исследуя данный вопрос, прямо указывает, что еще до Кирилла и Мефодия у славян была собственная письменность. И это, по его мнению, в настоящее время прямо доказано: из двух вариантов славянской письменности – кириллицы и глаголицы – кириллица является древнейшим исконным русским письмом, а глаголица – искусственное изобретение Кирилла, которое на Руси так и не прижилось. Хотя в южных славянских землях, в Болгарии и Моравии, глаголица на тот период стала основой письменности. А в Хорватии продержалась до конца XVIII века.
Примерно то же самое пишет и автор 930-страничной книги «История России» М.Н. Зуев: «Древняя Русь знала письменность еще до официального принятия христианства. Об этом свидетельствуют многочисленные письменные источники, например, договор князя Олега с Византией, а также археологические находки. Приблизительно в первой половине I тысячелетия н.э. возникло примитивное пиктографическое письмо («черты» и «резы»). Позднее для записи сложных текстов славяне использовали так называемую протокириллицу. Создание славянской азбуки  связано с именами христианских миссионеров – братьев Кирилла (Константина) и Мефодия. Во второй половине IX века Кириллом была создана глаголица – глаголический алфавит, а на  рубеже IX–X веков на основе греческого письма и элементов глаголицы возникла кириллица – более легкий и удобный алфавит, который и стал единственным у восточных славян».
И тут не лишним будет привести высказывание российской императрицы Екатерины Великой о том, что «славяне еще до рождества Христова свою письменность имели».
Что же касается грамотности средневекового населения го¬рода Курска, то говорить о том, что она была поголовной, явно не приходится. Вместе с тем наличие в Курске школы, а в ней учителей и учеников, уже имело место. А доктор исторических и философских наук, профессор С.П. Щавелев, внимательнейшим образом отнесшийся к исследованию вопроса учебы Феодосия, в своих работах отмечал, что в Курске было несколько школ, в которых преподавали разные учителя, и что школы имели известность среди жителей города и округи. В целом это характеризует Курск как город высокой по своему времени культуры и образованности.
Впрочем, слово самому профессору. «Следующий этап просвещения «семцев» описывает курская часть «Жития» святого Феодосия Печерского, о чем шла речь выше применительно к образованию «богоданного отрока» и другим эпизодам чтения и письма, которые подразумеваются здесь агиографом, – делится С.П. Щавелев итогами своих исследований в главе XIII монографии «Феодосий Печерский – курянин». – Этому периоду соответствуют найденные экспедицией В.В. Енукова при раскопках курского посада инструменты для письма – писала (стили)». И далее, ведя речь непосредственно о курских школах, он продолжает; «Школы эти, надо полагать, работали достаточно систематически и публично, раз мальчик-дошкольник знал об их существовании».
Продолжая речь об учебе отрока Феодосия и его успехах в деле овладения грамотностью, вновь обратимся к «Житию» Феодосия Печерского и вслед за Нестором и переводчиком процитируем строки произведения, в которых говорится о его успехах: «Скоро постиг он всю грамоту, так что поражались все уму его и способностям и тому, как быстро он всему научился». А в оригинале это выглядело примерно так «вскоре извыче вся граматикия».
Это указание автора «Жития» многими исследователями было определено, как простое получение навыков письма и чтения на русском языке, возможно, пению и счету. Однако преподаватель Курского государственного педагогического института, ученый-филолог, литературовед и писатель Исаак Зельманович Баскевич (1918–1994) «извыче вся граматикия» перевел как изучение иностранных языков. (Кстати, И.З. Баскевич окончил знаменитый МИФЛИ, владел несколькими иностранными языками, был участников Великой Отечественной войны.)
Вот как он обосновывал свою версию: «В Курске уже тогда высились две каменные церкви, при них был притч – люди образованные. Феодосий выбрал одного из учителей и, изучая с его помощью божественные книги, вскоре овладел (в дословном переводе) «всеми грамматиками».
Итак, по мнению И.З. Баскевича, понятие «всеми» означало – овладение  грамматиками тех языков, на которых были написаны эти книги: церковнославянского, древнееврейского, древнегреческого. Возможно, еще – латинского, ведь «латинщики» для православных христиан еще не начали отбывать в стан еретиков.
Но С.П. Щавелев с выкладками филолога И.З. Баскевича не согласился. «Предполагать, будто Курск XI века обгонял по уровню христианской просвещенности Новгород и Киев, а тем более достигал Константинополя, вряд ли стоит, – аргументировал он свое видение успехов Феодосия в овладении грамотностью. – Тем более что тогдашние курские учителя, как явствует из «Жития», работали поодиночке, и думать, что каждый из них мог преподавать своим питомцам сразу несколько языков с их грамматиками, трудно».
На это можно резонно заметить, что учителями были, как правило, священники-греки или же священники-болгары, владевшие и греческим, и русским языками, и они вполне могли учить отрока не только русской грамматике – письму, чтению, простейшим арифметическим действиям, – но и греческой грамматике, учитывая «жажду» последнего к изучению «божественны книг». И пусть он не стал полиглотом, на что иронично намекает С.П. Щавелев, но читать по-гречески мог и мог переводить с греческого языка на русский. Смущает другое: Нестор, как всегда, не сообщил время обучения – год, два, три…
Впрочем, ориентиром в этом вопросе является 13-летний возраст Феодосия, когда «истекли дни жизни» его отца, после которого он уже не учился, а как следует из «Жития», «стал еще усерднее трудиться и вместе со смердами выходил в поле и работал там с великим смирением». И при этом, как сообщает Нестор, «размышлял, как и каким образом спасет свою душу».
Это еще не было началом духовного подвижничества, но предвестником этому уже являлось. Духовное подвижничество начнется несколько позже, и о нем речь в следующей части повествования.


Начало становления Феодосия
на путь духовного подвижничества

Частое посещение церкви, долгие молитвы и размышления тринадцатилетнего, а возможно, уже и четырнадцатилетнего отрока о вечной жизни привели его не только к думам о посещении святых мест, но и к встрече с паломниками или, как сказано в «Житии», со странниками.
«…И вот пришли в его город странники, и, увидев их, обрадовался божественный юноша, подойдя к ним, поклонился, поприветствовал сердечно и спросил, откуда они и куда идут. Они же отвечали, что идут из святых мест и снова, по божескому повелению, хотят туда возвратиться. Святой же стал упрашивать их, чтобы разрешили ему пойти вместе с ними, приняли бы его к себе в попутчики». 
Из данного текста «Жития» видно не только, что Курск был посещаем паломниками, явно знавшими о его существовании, а, следовательно, хорошо известном в Русской земле, но и как меняется характер Феодосия: со сверстниками и товарищами по школе он был замкнут, необщителен, а тут и смел – подошел к незнакомым людям – и вежлив, и разговорчив.
Далее, как уже говорилось выше, договорившись с паломниками, Феодосий, то ли 13-летнй, то ли 14-летний, – агиограф Нестор вновь «не разглашает» таких данных, –  совершает первый побег из дома матери. За этот проступок он после обнаружения и задержания был крепко наказан. Побит, привязан (к чему-то то ли веревкой, то ли металлической цепью, заперт (то ли в клети, то ли в чулане). Мало того, на два дня оставлен без пищи, а после освобождения из узилища еще оказался и в оковах на ногах, чтобы не смог убежать.
В подробном описании процесса наказания Нестор показывает не просто жестокость характера матери  «блаженного отрока», но явно старается высветить языческие язвы в ее душе, еще не излеченные христианским терпением и поведением.
Надо сказать, что жесткое, если не жестокое наказание «божественный юноша», как сообщил Нестор, принял с радостью и благодарил бога за все перенесенное им. По-видимому, наслушавшись проповедей в церкви или начитавшись церковных книг о терпении мучений первыми христианами, мечтал быть похожими на древних страстотерпцев.
Так начинается становление Феодосия на путь духовного подвижничества. Следующим «подвигом» на данном пути стало изготовление им просфор. В «Житии» об этом сказано довольно подробно: «И, узнав, что часто (в церкви) не бывает литургии. Так как некому печь просфоры, очень опечалился и задумал сам со смирением приняться за это дело. Так и поступил: начал он печь просфоры и продавать, а прибыль от продажи раздавал нищим. На остальные же деньги покупал зерно. Сам же молол и снова пек просфоры».
Чтобы подчеркнуть очередной подвиг Феодосия на пути духовного становления, Нестор к сказанному выше тут же добавляет: «Так провел он лет двенадцать или более. Все отроки, сверстники его, издевались над ним и порицали его занятие».
Здесь мы должны временно перейти от «Жития» преподобного Феодосия Печерского по Успенскому списку. К его же «Житию», опубликованному в первом томе «Избранных житий русских святых», упоминаемом выше. И видим, что выпечкой просфор Феодосий занимался не «12 лет и более», а только  «два года или немного более».
Расхождение разительное – 10 лет. Но вины Нестора тут нет. Тут постарались, скорее всего, переписчики или же «правщики» поздних времен. Но оставим догадки и предположения и возвратимся к «Житию» преподобного по Успенскому списку, пользующегося наибольшим предпочтением  среди ученого сообщества. 
Кроме информации о продолжении подвижнической духовной деятельности Феодосия, Нестор, желая это или же не желая, сообщает о хождении в городе денег (в данном случае, по-видимому, мелких), а также о наличие в городе рынка, где можно было произвести зерно, о наличии каких-то мельниц или мельничных жерновов, на которых мололось зерно. Здесь же указание на наличие печей в домах или же пекарен. Естественно, сообщается также о трудолюбии Феодосия и обладании им навыками купли-продажи, помола зерна, изготовления теста и способностей пекаря. Так мимоходом раскрываются житйно-бытовые особенности существования и деятельности средневекового города Курска и некоторой части его населения.

В следующем эпизоде духовного подвижничества Феодосия его биограф рассказывает о беседе грамотного отрока с матерью, о грамотности которой он предпочитает промолчать. Впрочем, это даже не беседа, а мирная, но в то же время весьма острая дискуссия между глубоко верующим человеком и человеком верующим, но поверхностно, по общепринятым нормам, когда житейские дела преобладают над религиозными догмами, когда языческое начало нет-нет да и берет временно верх над христианским. Естественно, победу в этой дискуссии Нестор отдает «божественному отроку»: «Услышав это, подивилась мать мудрости отрока и с тех пор оставила его в покое».
Но буквально через одно предложение, в котором говорилось о кознях некоего «врага», Нестор сообщает: «И как-то спустя год, снова увидев, как он, почерневший от печного жара, печет просфоры, опечалилась она и с той поры опять принялась убеждать сына то ласкою, то угрозами, а иногда и избивая его, чтобы бросил он свое занятие». (Кстати, и в альтернативном издании «Жития» этот «спустя год» показан, только определен иначе: «по прошествии года».)
В этом не простое продолжение монахом Нестором повествования о жизни отрока и взаимоотношениях его с матерью, но и констатация очередного этапа борьбы между христианской верой и язычеством в среде русского народа. А еще и осторожная подводка к последующим действиям Феодосия, снова решившего бежать из родительского дома в нарушении его же обещания больше не делать ничего подобного.
И вот уже читаем в «Житии»: «Пришел в отчаяние божественный юноша и не знал, что ему делать. И вот тогда ночью тайно покинул свой дом и ушел в другой город, находящийся неподалеку, и, поселившись у священника, принялся за свое обычное дело», то есть за выпечку просфор.
Кроме очередной победы христианских начал над языческим прошлым в лице матери, кроме очередного витка драматического развития событий, здесь снова Нестором употреблено словосочетание «божественный юноша» взамен прошлого «божественный отрок». И это не просто: судя по той информации, которая поступила от автора «Жития», Феодосию, если принять во внимание Успенский список, было не менее 26-27 лет. (Когда ему было 13 лет, умер отец, затем 12 и более лет пек просфоры и вот еще один год.) Естественно, парня в возрасте 26-27 лет отроком называть как-то неприлично. Более подходит определение – юноша, причем зрелый юноша. И даже по альтернативной подаче «Жития» 16-17 летний паренек уже не отрок, а юноша.
Кстати об отроках и юношах. Курский ученый С.П. Щавелев в своей монографии «Феодосий Печерский – курянин» данному вопросу посвятил несколько страниц научной работы. Итогом его научных изысканий об «отроке», если кратко, стало  появление нескольких определений этого слова во времена средневековья. Во-первых, это член рода, которому еще отказано в праве говорить в присутствии взрослых мужчин; во-вторых, – подростка, каким мы видим Феодосия в начале повествования; в-третьих, – младшего дружинника, причем не по возрасту, а по воинскому статусу; в-четвертых, – слугу при князе или боярине, работника в доме.
Приводит С.П. Щавелев и четыре возрастные группы мужского населения, правда, со ссылкой на других авторов (В.В. Иванова, В.Н. Топорова и Ксенофонта). «Между тем в далеком прошлом, – сообщает он, – «в славянской культурно-языковой традиции выделялись четыре основных поры, или возраста человеческой жизни, соответственно четыре стадии жизненной (мужской) силы. <…> Так, в «Киропедии» Ксенофонта (т. 2) при описании детства Кира излагается пространственная проекции этой схемы: площадь в царской столице разделена на четыре части, которые заняты – мальчиками до 16 лет, юношами от 17 до 26 лет, взрослыми мужами от 27 до 52 лет, старцами с 52 лет».

Да, интересная возрастная градация. Только вопрос: насколько она, составленная на античной жизни древних персов, соответствует русскому средневековью даже с учетом, что и русы, и персы имеют общего арийского прапредка?..
Однако возвратимся к текстам «Жития» преподобного и вслед за Нестором, «правщиками» и прочими редакторами процитируем строки, сообщающие о развитии событий после второго побега Феодосия из родительского дома: «Мать же, поискав его в своем городе и не найдя, горевала о нем. Когда же много дней спустя узнала, где он живет, то тотчас в гневе отправилась за ним и, придя в упомянутый город и поискав, нашла его в доме священника (презвутера) и с побоями повела назад. Приведя домой, заперла его, сказав: «Теперь уж не сможешь убежать от меня, а если куда уйдешь, то я все равно догоню и разыщу тебя, свяжу и с побоями приведу обратно».
Надо полагать, что и в данном эпизоде Нестор старался лишний раз подчеркнуть языческие отголоски в действиях матери, чтобы следом показать христианское смирение и терпение Феодосия, который «стал молиться богу и ежедневно ходить в церковь, ибо был смирен сердцем и покорен нравом». Снова высокая драматургия и трагизм конфликта между матерью и сыном, между поколением родителей и детей.
Но если учесть прежни информации летописца, то в «Житии» по Успенскому списку Феодосию, как сказано выше, 27 лет, он высокий, статный и физически сильный парень. И вдруг этого парня избивает и вяжет мать, которая, надо полагать, ему теперь и до плеч не достает. Какова картина?! При всей прописанной Нестором покорности Феодосия, его смирении, ничего подобного быть просто не могло.
А вот тот же самый эпизод в «Жития» по альтернативному толкованию, в котором Феодосию на данный момент 17 лет, вполне укладывается в суть несторовского повествования.
Впрочем, продолжим далее чтение текста «Жития» по Успенскому списку, более приемлемому в научных кругах. И тут видим, что о подвижнической жизни Феодосия узнает властелин города Курска и, предположим, ближайшей к Курску округе. Действия властелина по отношению к матери Феодосия и к нему самому пока оставим за скобками (о них речь пойдет в следующей части очерка), но кратко отметим ответные поступки будущего преподобного. Дважды, получив светлые одежды от властелина, он отдал их нищим, просящим подаяние на церковной паперти, и продолжал ходить в ветхой одежде в знак подражания первым христианам.
Но эпизоды с походом к кузнецу и с приглашением на пир, устраиваемый властелином, все же рассмотрим: «А божественны Феодосий некоторое время спустя пошел к кузнецу и попросил его сковать железную цепь и опоясал ее чресла свои да так и ходил. Узок был пояс этот железный, вгрызался в тело его, а он ходил с ним, словно не чувствуя боли». 
Из приведенной фразы видно не только стремление Нестора лишний раз показать подвиг Феодосия на пути духовного развития и подвижничества, но и информацию о наличии в Курске умелых кузнецов и неких «свободных» запасов железа – материала ценного и дорогого и в XI веке, да и в последующих веках средневековья.
Но идем дальше и читаем: «Прошло еще немало дней, и настал праздник, и мать велела отроку переодеться в светлые одежды и пойти прислуживать городским вельможам, созванным на пир к властелину. Велено было и блаженному Феодосию прислуживать им. Поэтому мать и заставила его переодеться в чистую одежду, а еще и потому, что слышала о его поступке. Когда же он стал переодеваться в чистую одежду, то, по простодушию своему, не поостерегся. А она не спускала с него глаз, желая узнать всю правду, и увидела на его сорочке кровь от ран, натертых железом. И, разгневавшись, в ярости набросилась на него, разорвала сорочку и с побоями сорвала с чресл его вериги. Но божественный отрок, словно никакого зла не претерпел от нее, оделся и  отправился с обычным смирением прислуживать возлежащим на пиру».
Перед тем как перейти к комментированию данной цитаты из «Жития» по Успенскому списку, кратко скажем, что в альтернативной редакции данного творения Нестора, властелин назван современным словом «начальник», вельможи – гостями, сорочка – хитоном. А «возлежание на пиру», как бы намекающее не на застолье, а на языческую тризну, когда действительно вкушали пищу лежа на траве-мураве, вообще было опущено. Чувствуется умелая рука позднего «правщика», что не раз отмечал В.Н. Демин.
Из самого же процитированного отрывка следует, что в городе случился какой-то праздник, скорее всего военно-дружинный, близкий к дохристианским языческим праздникам-пирам, а не церковный. И в этом – отголоски пиров, устраиваемых некогда князем Владимиром Святославичем. Но основная суть сказанного Нестором даже не в этом и не в том, что приглашение поступило от властелина через мать и не напрямую Феодосию, а в том, что в очередной раз Нестор показал подвиг своего героя. Причем показал не рядовой подвиг духа, а подвиг высшей пробы, если можно так сказать. И, естественно. показан и конфликт между сыном и матерью, и борьба двух идеологий: старой – языческой и новой –христианской, за которой, в конечном счете, осталась победа.
Но снова встает вопрос: сколько же лет было отроку, пошедшему со смирением прислуживать на пиру властелина и вельмож вместе с другими курскими отроками из знатных семейств? Неужели 27, или все же 17…
Впрочем, продолжим чтение «Жития» преподобного Феодосия Печерского. И вот уже видим, что «некоторое время спустя привелось ему услышать, что говорит господь в святом Евангелии: «Если кто не оставит отца или мать и не последует за мной, то он меня недостоин». И еще: «Придите ко мне все страдающие и обремененные, и я успокою вас. Возложите бремя мое на себя и научитесь у меня кротости и смирению, и обретите покой душам вашим». Услышал это боговдохновенный Феодосий и воспылал рвением и любовью к богу, и исполнился божественного духа, помышляя, как бы и где постричься и скрыться от матери своей».
А вот в «Избранных житиях русских святых», в альтернативном тексте «Жития» преподобного Феодосия Печерского этот эпизод, несмотря на то, что  цитируются одни и те же строки Евангелии от Матфея, представлен несколько иначе: «Кто любит отца и мать более, нежели Меня, недостоин Меня»; и еще: «Матерь Моя и братья Мои суть слушающие слово Божие и исполняющие его».
Как видим, вновь разночтения. Вновь рука «правщиков» и редакторов, причем в обеих изложениях опущены слова из первой фразы  «…и кто любит сына или дочь более Меня, не достоин Меня; и кто не берет креста своего и не следует за Мной, недостоин Меня».
В связи с этими разночтениями и сокращениями текста Евангелии от Матфея (11:29) трудно сказать, что было написано в самом деле в оригинале несторовского произведения. Тем более что комментарии этой части «Жития» даже такими обстоятельными историками, как А.Н. Муравьев и А.Д. Нечволодов, старающимися соблюсти даже малые детали в тексте несторовского сочинения, тоже грешат разночтениями. Но что является общим и для них, и для других знаменитостей в области исторической науки – С.М. Соловьева, Д.И. Иловайского и других, – то все они так или иначе упоминают в своих трудах курский период жизни и духовного становления Феодосия. При этом вслед за Нестором видят его кротким отроком, а его мать – женщиной волевой и жесткой.
И хотя услышанные в церкви слова: «Если кто не оставит отца или мать и не последует за мной, то он меня недостоин» – явно шло в разрез с основополагающими постулатами Святого Писания: «Почитай отца твоего и мать, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе», – Феодосий выбирает первое. Воспользовавшись отсутствием матери, которая, как отмечалось выше, на несколько дней отбыла в село, он совершает третий побег из дома и после трехнедельного мытарства достигает стольного града Киева.
Как выглядело это село, что оно собой представляло, кем было населено, летописец Нестор, по своему обычаю, не поясняет. Ему-то понятно. А потому упомянул – и ладно.
Принцип троекратности действий и событий, присущий русским сказкам, былинам и русскому фольклору в целом, как видим, соблюден и агиографом Нестором. Традиция – великая сила!
Так завершился курский период жизни Феодосия, юноши грамотного и окрепшего в христианской вере после многочисленных духовных подвигов, не по воле автора «Жития» не имеющего конкретного возраста.
Поведав о средневековом городе Курске, родителях Феодосия и о нем самом, уделив внимание вопросам духовной и светской культуры, стоит перейти к рассказу о курском властелине. 


О курском властелине, вельможах,
ремесленниках и прочих лицах

Властелин Курска, на первый взгляд, фигура в несторовском сочинении второстепенная, всего лишь герой третьего или даже пятого плана. Тем не менее она вызвала интерес у курских краеведов и ученых, ибо выходит за рамки ранее известных по летописям наместников, посадников, воевод.
Летописец Нестор, знаток  Древнейшего свода (1037) и Начального летописного свода (1073),ни имени, ни национальности, ни статусного значения слова «властелин», которым он обозначил главное административно-властное лицо Курска и, надо полагать, курской округи, по какой-то причине не указал. И это вызвало разное понимание значения данного понятия. Кто-то (их меньшинство) видит во «властелине» князя, кто-то (их большинство) видит княжеского посадника, кто-то понимает под этим боярина.
Например, автор книги «Жития святых Российской церкви» А.Н.  Муравьев без каких-либо оговорок и сомнений называет его князем, А.Д. Нечволодов – боярином, Н.И. Костомаров – княжим мужем, Ю.А. Липкинг – с осторожностью «князем или княжеским наместником». С.П. Щавелев все же склоняется к тому, что «властелин» – это по-церковному «воевода, посаженный управлять этой землей неким князем-Рюриковичем…», который, возможно, на посту главы города и округи сменил отца Феодосия после его смерти .
Автор же этой работы, как уже отмечалось выше, под «властелином» Курска предполагают северянского знатного боярина, возможно, доставшегося Ярославу Мудрому «по наследству» от его брата Мстислава Владимировича Удалого, возможно, каким-то образом доказавшего свою преданность киевскому князю еще при Мстиславе или сразу же после его кончины. Тут не надо забывать, что князь Ярослав Владимирович был действительно мудрым человеком и государственным деятелем. Ведь он, будучи великим князем, обласкал не одного иноземного принца, провидчески видя в нем будущего короля, обязанного киевскому правителю многим. Вспомним хотя бы сына норвежского короля Олафа Святого Магнуса Благородного (Доброго), нашедшего приют в Новгороде в 1028 году, а впоследствии ставшего королем Норвегии и Дании. Можно вспомнить и английского принца Эдуарда Изгнанника, изгнанного Кнутом Великим в 1042 году и пригретого Ярославом в стольном Киеве.
Однако оставим предположения и рассуждения и возвратимся к курскому властелину и отметим, что его власть в городе и округе, бесспорно, была высокой и непререкаемой. По сути – самодержавной. Естественно, опорой в этом ему была дружина, выполнявшая как воинские функции по защите города и округи от внешних врагов, так и полицейские – по поддержанию порядка. Опорой ему, надо полагать, служили и «вельможи», то есть княжии мужи, рангом ниже властелина, но составляющие основу его дружины.
Конечно, дружина курского властелина не была такой большой, как княжеская в Киеве или в Чернигове, но она, меньшая по численности, тем не менее повторяла все структурное построение княжеской, с той разницей, что во главе ее был не князь, а его доверенное лицо. В данном случае – властелин.
Из текстов «Жития» видно, что «волостилин» – то ли княжеский посадник, то ли местный северянский князек, находившийся в вассальной зависимости от киевского князя, – проживал детинце, где имелась его собственная церковь. Это обстоятельство как нельзя лучше говорит о том, что сам властелин уже был настоящим приверженцем христианской веры и княжеского распоряжения о наличии школ при церквях. Следовательно. Он был поборником грамотности среди разных социальных слоев населения. Кроме того, на территории детинца, как отмечалось ранее, могли жить некоторые «вельможи» их ближайшего ближайшем окружении властелина.
Еще курский властелин старался быть в курсе всех событий, происходящих в городе. Так он узнал о Феодосии из родовитой семье, но склонного к церковному служению и духовной жизни. Данное обстоятельство вызвало в нем, добром христианине, не иронию и отрицательное отношение к отроку, а сочувствие и желание оказать ему свое внимание в виде дарения светлых одежд, присущих отпрыску родовитой семьи.
Нестор полноценно описал два факта одаривания властелином Феодосия светлыми одеждами, но ниже заметил, что таких деяний со стороны властелина было несколько. Сам факт такого отношения властелина к отроку говорит о его добром характере.
Как отмечалось в предыдущих частях настоящего повествовании, властелин устраивал званые пиры для бояр и прочей курской знати, что традиционно для князей еще с языческой поры. И на эти пиры, кроме «вельмож» и именитых горожан, надо полагать, приглашались и гусляры, гудошники, песенники, сказители, скоморохи, веселившие местную знать и устраивавшие целые представления или, как ныне говорят, концерты и шоу. И в этом с одной стороны можно видеть ростки будущей культуры края: музыкальной, песенной, сказительно-фольклорной, театрализованной, литературной. А с другой – реальное проявление народной жизни, сохранившей в себе плоды многовекового языческого наследия, в котором, по данным С.М. Соловьева, было место не только дружинному эпосу, но и прославлению хитрости и премудрости женщин-ведьм. Например, Мария Игнатьевна водилась со Змеем Горынычем, а рассердившись на богатыря Добрыню, привораживает его к себе, оборачивает его гнедым туром и с его помощью избавляется от Змея Горыныча. А другая ведьма Авдотья Лиходеевна искала мудрости над своим мужем Михаилом Ивановичем Потоком. И в этом скрытое стремление женщин к любовным утехам, которые в языческую пору имели массовый характер в дни весенне-летних празднеств Ярилы и Купалы.
А участие в такой трапезе Феодосия в качестве юноши знатного происхождения, прислуживающего главе города на пиру, то есть в качестве так называемого княжиего отрока, самой младшей должности в дворцовой иерархии, в очередной раз говорит и о его тактичности, и об уважение к вдове покойного княжиего мужа. А еще – и о его стремлении поддерживать дружинно-кастовую традицию.
А еще курский властелин способствует процветанию торговли в городе как на городском рынке, так и в плане общерусского товарообмена, когда через его город прошли обозы торговых гостей. Товары как местных торговцев, так и прибывавших в Курск из других краев, должны были где-то храниться. И это «где-то» проявлялось в амбарах и прочих складских помещениях с запирающимися на ночь дверями на замки. Кстати, это подтверждается археологическими находками. Среди археологических находок, сделанных в Курске, нередко встречаются замки цилиндрической формы, бытовавшие во времена Киевской Руси. Такими замками закрывали лавки или амбары с товарами. Находки подтверждают как наличие сложного слесарного ремесла, так и имущественное расслоение.
Как известно по исследованиям курских краеведов и археологов, город Курск издревле лежал на пересечении важнейших, по тем временам, речных путей. Первый вел к Курску от Киева через Днепр, Десну, Сейм. Второй путь шел по Тускари и Снове к Самодуровскому озеру, исчезнувшему со временем. Отсюда открывался путь к верховьям Волги, к Неве и Балтике. Третий путь вел к верховьям Сейма и оттуда через небольшой волок к Северскому Донцу, а затем к Дону, к Азовскому и Черному морям. И это были не просто пути сообщения, но и основные торговые пути, связывающие регионы и страны Причерноморья, Прикаспия и Средней Азии с Северной Европой и Приволжской Булгарией (Болгарией). Поэтому торговля в Курске, как, кстати, и ремесла, издавна получила большое развитие. И курский властелин, как следует из анализа текстов «Жития», всячески способствует этому делу, привечая купцов в городе, создавая им нормальные условия для торговли, организовывая охрану торгового пути.
Естественно, он организовывает и защиту города, и поддержание порядка в нем и в округе. Хотя в подаче материала о Курске Нестором прослеживается некая благостность: детские игры, спокойная учеба, ежедневное посещение церквей, приход странников, тихая, мирная работа на полях, ремесленные и торговые дела, пиры знати и прочее, – жизнь в порубежном с Великой Степью городе было непростой. Степняки шалили не только у Василева и Киева, но и у Курска. Поэтому и властелину, и его дружине, и всему городскому населению приходилось «ушко держать востро». Даже детские игры, как справедливо отмечает С.П. Щавелев, в том «архаичном, ранеесредневековом обществе, что видно по разным источникам, имели более важное значение при подготовке ко взрослой жизни… А именно, игра «в войну» начинала подготовку мальчиков именно к настоящей войне… Найденные археологами, в том числе и на элетарных участках поселений (типа раннего Новгорода или прибалтийской Бирки), детские игрушки весьма точно моделируют оружие (мечи, кинжалы, луки и т.д.). Воинская атрибутика встречается на детских рисунках, чудом дошедших до археологов». 
Нестор показал курского властелина и умелым организатором, и мудрым управленцем. В «Житии» нет ни единого слова о дрязгах в городском сообществе, кроме разве что насмешек сверстников Феодосия» над его занятием печени просфор. Правда, в городе есть нищие и, по-видимому, любители хмельной браги или медового отвара, да куда от них денешься, таких немало и в современном Курске.
Поговорив о властелине и его деяниях, упомянув должностных лиц из его окружения, опираясь на тексты «Жития», необходимо обратить внимание на состав простого населения города в первой половине XI века. И тут мы видим, что в городе были кузнецы (один из них отковал Феодосию вериги), у местной знати, кроме рабов, как правило, из пленников, имелась домашняя прислуга – челядь, холопы. Это еще не рабы в привычном понятии этого слова, но уже и не свободные люди, а лица, находившиеся в юридической и экономической зависимости от хозяев. На полях местных землевладельцев-феодалов работали крестьяне-смерды. По косвенным признакам можно назвать также плотников, строивших дома и церкви, возможно, время от времени чинивших крепостную стену; печников, клавших печи; хлебопеков.
Местные купцы обменивались товаром и торговали с приходящими купцами из других краев. А чтобы пришлым торговым гостям было где жить и хранить свой товар, по-видимому, кто-то из горожан имел подобие постоялого двора и харчевни при нем.
Город посещали странники – калики перехожие, которые рассказывали горожанам были и небыли о далеких странах, например, о Святой земле или Афоне, былины и небылицы о прошлых временах, в которых фигурировали герои дохристианской поры – Святогор, Вольга, Микула Селянинович и другие.
Выше говорилось о курских нищих, которым отрок Феодосий отдавал свои светлые одежды, подаренные ему властелином. Для одежд, как светлых, так и простых, будничных, кто-то готовил нити – из волокон льна, конопли, овечьей шерсти. Затем кто-то из нитей на ткацких станах ткал полотно: тонкое – для людей побогаче, грубое – для большинства населения. А из полотна швеи-портные шили праздничную и будничную одежду, а еще одежду типа зипуна или армяка – для холодного времени года.
Надо полагать, что в деятельности простых горожан большое место занимало такое ремесло, как обработка кож и изготовление из них различных изделий. Из летописей известно, что киев¬ский князь Владимир Святославич на бой с печенежским богаты¬рем выставил представителя этого ремесла – Ивана Кожемяку, или по-иному Яна Усмаря (усма – кожа), которого после одержанной победы вместе с его родителем и братьями возвел в боярское зва¬ние. Следовательно, этот вид ремесел был давно известен на Руси и традиционен. Причем в Курске этому виду ремесла отдавалось предпочтение, ведь кожевенное производство, пусть и в ином ка¬честве и на ином витке технологического развития, но смогло дожить здесь и до ХХ века.
С кожевенным делом близки были ремесла скорняков и сапожников. Первые вы¬делывали меха, которые в Средневековой Руси наравне с золотом и серебром выполняли роль вполне «конвертируемой валюты», а некоторые меха, например, куньи и беличьи – выполняли роль общерусских денег: кун и векш. С использованием мехов изготав¬ливались и одежды – прообразы современных шуб и тулупов. Скорняки также шили конскую сбрую, необходимую как для кон¬ной княжеской дружины, так и всему остальному населению, сельскому и городскому. Без сбруи лошадку ни в сани, ни в дров¬ни, ни в плуг не впряжешь... Кроме того, кожа использовалась и оружейниками: на кожаную основу крепились металлические пластины, чтобы изготовить пластинчатые панцири.
Сапожники изготавливали (тачали) обувь: сапоги – знати и имущим горожанам, башмаки, сандалии и поршни или что-то подобное – бедноте из посада и слободок.
С появлением гончарного круга развито было и гончарное ремесло. Местные гончары делали горшки, кувшины и миски как для богатых горожан, так и для бедных, ведь и те, и другие хотели есть и пить, продукты в чем-то варить и хранить, следовательно, посуда была нужна всем. Нельзя исключать, что гончары лепили и игрушки для детей – всевозможные свистульки в виде птичек, лошадок, собачек и кошечек. Обжигали же гончарные изделия в печах, вынесенных, как отмечалось выше, за пределы города, возможно, на берег Кура.
Конечно же, в городе были конюхи, разводившие лошадей, охранявшие табуны скакунов, в том числе принадлежащих «властелину» и его дружинникам, а то и самому князю, о чем свидетельствуют последующие события, связанные со второй половиной 40-х годов XII века. Естественно, что в Курске имелись погонщики скота и пастухи, пасшие овец и коров, а по некоторым сведениям – даже стада поросят.
За здоровьем курян и живности – городской и сельской, – по-видимому, присматривали целители-травники, а местные бабы-повитухи к тому же помогали роженицам во время родов.
Иногда встречаются упоминания, что в Курске первой половины XI века были свои мастера по работе с серебром и золотом, которые изготавливали ювелирные украшения для местных модниц. Возможно, и были… А вот священники – рядовые и пресвитеры – точно жили и вели церковные службы, которые посещали горожане-прихожане.
По поводу представителей разных социальных и профессиональных слоев курского населения того времени профессор С.П. Щавелев высказался довольно образно: «В целом курское житие демонстрирует нам все основные слои населения древнерусского города, который представлял из себя вполне самостоятельный «организм» с полным набором функций: экономических (сельское хозяйство, ремесла, торговля), политических (внутреннее управление, включая суд и исполнение его решений; правоохрана и оборона от внешнего врага); идеологических (религия, просвещение)».   
В «Житии» Феодосия Печерского нигде прямо не упоминается о народных праздниках-гуляньях, оставшихся с языческой поры, хотя, естественно, они имели место в жизни курян того времени. Ведь в работах ведущих отечест¬венных историков, в том числе и курских, отмечается, несмотря на рост количества церквей и монастырей, наличие двоеверия в данный период. Вековые языческие традиции в народе были на¬столько сильны, что никакими приказами сверху их невозможно было отменить. Случалось так, что даже в самые значимые цер¬ковные праздники церкви оставались пустыми, а население, со¬бравшись где-нибудь в лесу или на берегу реки, отмечало празд¬ники в соответствии с языческими обрядами: плясками, песнями, прыганьем через костры. И наряду с крестиками курские красави¬цы носили всевозможные обереги, ладанки, колты-серьги в виде затейливых змеек и птиц с человеческими лицами, например: птицы славянского рая – Алконоста, птицы Сирин, птицы Стратим.
Впрочем, что говорить о простых смердах и городском ремеслен¬ном люде, когда князья и бояре еще долго наряду с именем, полу¬ченным при крещении, пользовались славянскими именами, дан¬ными родителями в соответствии со славянской языческой тради¬цией, связанной со славой, борьбой, ратью, миром: Святослав, Изяслав, Владимир, Ратибор, Ратмир и т.д. и т.п.
Чтобы языческие обычаи если не вытравить из душ, то хотя бы сгладить, нивелиро¬вать, отцам Русской церкви приходилось идти на некоторые улов¬ки, позволившие совместить дни языческих праздников с днями христианских. Ярким примером того является праздник летнего солнцестояния – Купалы, в котором слились воедино празднова¬ние языческого божества плодородия и красоты Купалы с днями памяти Ивана Крестителя. А праздник Святой Троицы разве не сопровождается обрядами, доставшимися от язычества, когда сельские дома и до настоящего времени украшаются веточками березы, а полы устилаются свеженакошенной травой?
Вот таким видится Курск, его правитель со своими помощниками, трудовое население, в целом – состояние русского общества первой половины XI века в «Житии» преподобного Феодосия Печерского.
А теперь пора перейти к новой главе, в которой курянин Феодосий, покинув Курск, принялся за писки монастырской жизни и собственного спасения.



ГЛАВА 3.

То, что принимает за истину одна личность, никогда не является истиной, обязательной для другой личности.
В. Вернадский


Начало киевского бытия Феодосия

В прошлой главе данного повествования мы остановились на том, что Феодосий, воспользовавшись отсутствием своей строгой матери, отбывшей в село, покинул родительский дом в Курске и отправился в Киев в поисках спасения души в тишине монастырской жизни и, о которой слышал, по-видимому, от знакомых курских священников. Теперь попытаемся рассказать о его жизни в монастыре.
О появлении первых монастырей на просторах Руси историк С.М. Соловьев писал: «Монашество по некоторым известиям, явилось на Руси очень рано. Есть предание, что первый киевский митрополит Михаил построил в Киеве монастырь на горе против холма Перунова; есть также иностранные известия, что киевский митрополит встречал Святополка и Болеслава Храброго в монастыре св. Софии. При Ярославе построены монастыри Георгиевский и Ирининский. Но эти монастыри были не были такие, которые надобны были тогда для упрочения христианства; их монахи не были настоящими подвижниками. «Много монастырей, – говорит летописец, – поставлено от царей и бояр на богатом иждивении, но не таковы эти монастыри, как те, которые поставлены слезами, постом, молитвою, бдение».
Среди первых монастырей на Русской земле другой известный отечественный историк Д.И. Иловайский называет Георгиевский, возведенный князем Ярославом-Георгием (Мудрым), Дмитриев, построенный князем Изяславом-Дмитрием Ярославичем, Михайловский Златоверхний, поставленный Святополком-Михаилом. А далее Д.И. Иловайский сообщал, что построенные великими князьями монастыри не очень-то привечали простой народ, возмечтавший не столько о спасении души, сколько о сытой монашеской жизни.
Как следует из «Жития», «помолившись и захватив с собой из дома одежду и немного хлеба для поддержания сил, отправился Феодосий в Киев, «так как слышал о тамошних монастырях».  Не зная дороги, но следуя за попутным обозом, «после трех недель достиг он упомянутого города».
Наслышавшись от знакомых священников, что в любом монастыре приходящих принимают с распростертыми объятиями, но, не ведая реалий, простодушный Феодосий пришел к одному, к другому, к третьему монастырю, просясь к ним на пострижение, и везде получал отказ – от ворот поворот. Ибо, как писал Нестор, «там, увидев простодушного отрока в бедной одежде, не соглашались его принять».
Впрочем, походы по киевским монастырям не пропали даром: он услышал о блаженном Антонии, жившем уединенно в пещере на лесистом берегу Днепра, недалеко от местечка Берестова, и направил натруженные стопы своих ног к нему. И здесь важен момент встречи Феодосия с Антонием, уже прославившегося своей христианским духовным подвижничеством – уединенностью, молитвенностью, терпением и аскетизмом. Но прежде все же несколько слов о преподобном Антонии Печерском.
Как установили его биографы, родился он в городе Любече, расположенном на территории Черниговского княжества, в 982 или 983 году. Это по данным  «Русского биографического словаря « Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона, «Советского энциклопедического словаря» и современной иллюстрированной энциклопедии «Русская культура». А по данным другого современного энциклопедического издания «Российская история» родился он в 1000 году.
До пострижения в монахи, в миру носил имя Антипы.
В юные годы Антипа покинул свою родину и пошел странником в Константинополь (Царьград). Данный факт в очередной раз говорит о тесном взаимодействии Руси и Византии не только на государственном уровне, но и на житийно-бытовом. Из Константинополя Антипа добрался до святой горы Афонской на берегу Эгейского моря. Здесь принял постриг и стал монахом Афонского монастыря Антонием.
Во времена княжения Владимира Святославича по слову игумена Афонского монастыря поднаторевший в книжной премудрости вернулся в Русскую землю (1013). Попытался вселиться в местные монастыри, населенные греческими монахами, но везде получал отказ. Монахам-грекам монах славянин, прибывший с Афона, был не нужен.  Скитаясь по окрестностям Киева, на диком берегу Днепра Антоний обнаружил пещеру, некогда вырытую разбойными варягами, но давно уже пустовавшую, и стал в ней жить, самозабвенно предаваясь в смиренном одиночестве молитвам и распеванию псалмов из Псалтыри.
После смерти князя Владимира Святославича и начавшейся смуты, учиненной Святополком Окаянным по отношению своих братьев Бориса, Глеба и Святослава, он покинул пещеру и возвратился на Афон (1016). И только с вокняжением в Киеве Ярослава Владимировича Мудрого (по-видимому, после 1019 года) опять же по приказанию игумена Афонского вторично отправился в Русскую землю. (По данным военного и государственного деятеля, историка и писателя А.Д. Нечволодова, второе возвращения Антония произошло в 1028 году, эта же дата фигурирует и в энциклопедии «Российская история», и в некоторых интернет-статьях.)
Придя в Киев, Антоний, помня прежний свой неудачный опыт, новых попыток попасть в местные монастыри делать не стал, решив вести пещерный образ монашеского аскетизма. И тут ему посчастливилось проведать о пещере, выкопанной берестовским священником Иларионом, на крутом лесистом берегу Днепра, недалеко от стольного Киева. Встретившись с Иларионом и получив разрешение, он поселился в ней.
Церковный историк А.Н. Муравьев комментировал второе возвращение Антония так: «Блаженный Антоний, приняв вторичное сие благословение, пришел опять в Киев, в дремучий лес на Берестова и. обретши готовую уже пещеру Иларионову, на том холме, где тот любил молитвенно уединяться, предпочел ее диким пещерам варяжским. <…> И здесь он водворился продолжая афонский подвиг строгой жизни, вкушая только хлеб и воду, а иногда ничего во всю неделю; во бдении же пребывал день и ночь и руками своими прилежно копал землю, распространяя пещеру».
Что же касается пояснений о том, спрашивал ли разрешения Антоний у Илариона на «вселение» в пещеру или не спрашивал, то А.Н. Муравьев сообщал: «Мало-помалу начали к нему собираться благочестивые молитвенники, принося потребное для жизни и прося его духовного совета. В числе первых посетителей был пресвитер Иларион, уступивший ему свою пещеру, который принял от него и пострижение, но не оставил церкви Св. Апостолов и оттоле поступил на кафедру святительскую…».
Когда это произошло, в «Житии» Антония не сказано. Историк  АД.  Нечволодов, как уже отмечалось выше, считал, что произошло это событие в 1028 году.  Комментарии же А.Н. Муравьева «Жития» преподобного Антония недвусмысленно говорят, что вселение Антония в Иларионову пещеру произошло за какое-то время до 1051 года, то есть до того момента, когда Иларион по приказу князя Ярослава Владимировича сонмом русских епископов был поставлен митрополитом Русской церкви.
Но другие позднейшие исследователи жизни преподобного считают, что вселение Антония в пещеру Илариона случилось не в 1028 году, а в конце 40-х или даже в начале 50-х годов XI века. Впрочем, об этом более подробно поговори ниже, когда речь пойдет о дате рождения преподобного Феодосия Печерского. Пока же, опираясь на тексты «Жития» и комментарии отечественных историков, попытаемся проследить деятельность курянина-монаха на первом этапе его монашеской жизни.
И состоит этот этап жизни и деятельности курян Феодосия из трех взаимосвязанных частей, Первая часть – это встреча Феодосия с ученым афонским монахом Антонием и его помощником иереем Никоном. Вторая часть – это подвижническая жизнь Феодосия в пещере с Антонием и Никоном до встречи с матерью. Третья заключительная часть – это встреча инока Феодосия с матерью, их общение и итог встречи.
Конечно, все эти важные периоды жизни Феодосия должны быть привязаны к определенным датам, но монах Печерского монастыря Нестор, автор «Жития» преподобного Феодосия, об этом не позаботился. Позднейшие правщики только тумана прибавили. Поэтому остается лишь предполагать да гадать, цепляясь за ту или иную фразу «Жития» в разных редакциях…
Итак, встреча Феодосия с Антонием. В «Житии» Феодосия по Успенскому списку она представлена так:  «Придя к преподобному Антонию и увидев его, пал ниц и поклонился со слезами, умоляя разрешить остаться у него. Великий Антоний, указывая ему на пещеру, сказал: «Чадо, разве ты не видишь пещеру эту: уныло место и непригляднее всех других. А ты еще молод и, думается мне, не сможешь, живя здесь, снести все лишения».
Без перевода слова Антония звучали так: «Ты же ун сын, якоже мню, и не имаши трьпери на месте семъ скрби».
Заметим также, что в альтернативном тексте «Жития» преподобного Феодосия Печерского из упоминаемого двухтомника «Избранные жития русских святых», этот эпизод близок своим лексическим содержание к выше приведенной цитате. И если дальше в «Житии» по Успенскому списку следуют авторские слова, восхваляющие провидческую зримость Антония, увидевшего в Феодосии будущего подвижника христианской веры и строителя монастыря, то в альтернативном тексте «Жития» этого нет. Зато здесь после ответных слов Феодосия, благосклонно воспринятых Антонием, последовало: «Тогда преподобный Антоний с любовью принял его к себе и, благословив, отдал на попечение образованному священнику, блаженному Никону, который скоро и постриг юношу в иночество».
Но на этом рассказ Нестора (или же его редакция позднейшим «правщиком») о данном важном эпизоде в жизни  курянина Феодосия не заканчивается, он имеет продолжение, причем существенное с информационной и хронологической точки зрения: «Пострижение Феодосий принял 23 лет от роду, вскоре после смерти благоверного князя киевского Ярослава Владимировича».
Уточнение в виде «вскоре после смерти благоверного князя киевского Ярослава Владимировича Мудрого», умершего 20 февраля 1054 года «на руках любимого сына Всеволода», дало веский аргумент тем исследователям позднейших времен, которые критически относятся к дате 1032 год и настаивают на приходе курянина Феодосия в Киев с его последующим пострижением после 1054 года.
В «Житии» же по Успенскому списку этот важнейший эпизод в жизни Феодосия представлен следующим образом: «Тогда благословил его старец и велел великому Никону постричь его; был тот Никон священником и умудренным черноризцем, он и постриг Феодосия по обычаю святых отцов, и облек его в монашескую одежду».
Как видим, здесь нет ни упоминаний о возрасте курянина Феодосия, ни привязки его пострижения к кончине князя Ярослава Мудрого в 1054 году. Только сухая констатация факта да некий намек на то, что Никон и по возрасту моложе Антония, и по церковному чину.
Таки образом, вновь мы видим разночтения в одном и том же «Житии», причем существенные и весьма значимые разночтения. Все это в очередной раз указывает на то, что оригинал несторовского произведения до потомков не дошел, а дошли только его списки в разных редакциях и вариациях.
Мало того, что разные редакции «Жития» преподобного Феодосия не согласуются между собой, они не согласуются и с собственными текстами о возрасте Феодосия. По Успенскому списку курянину Феодосию на момент встречи с Антонием было не менее 27 лет, по альтернативному – не менее 17 лет, а задекларировано 23 года. Веселая задача со многими неизвестными…
Но движемся дальше. О первых днях, но, возможно, месяцах и годах пещерного жития инока Феодосия в «Житии» по Успенскому списку сказано: «Отец же наш Феодосий всей душой отдался богу и Антонию, и с тех пор стал истязать  плоть свою, целые ночи проводил в беспрестанных молитвах, превозмогая сон, и для изнурения плоти своей трудился, не покладая рук… Так он душу смирял всяческим воздержанием, а тело изнурял трудом и подвижничеством, так что дивились Антоний и великий Никон его смирению и покорности и такому его – в юные годы – благонравию, твердости духа и бодрости».
То же самое, но в ином стиле преподнесено и в «Житии» из двухтомника «Избранных житий русских святых». Об этом же сообщали в своих комментариях А.Н. Муравьем и А.Д. Нечволодов, вслед за Нестором восхищенные подвижничеством Феодосия. К сказанному остается добавить, что вторая часть первого этапа киево-печерской жизни и деятельности Феодосия длилась четыре года.
Третья часть – несколько дней общения инока-пещерника Феодосия с матерью, в поисках сына преодолевшей сотни верст и умолившей, где ласковым словом, где слезами, а где и откровенными угрозами и шантажом Антония о встрече с сыном, в «Житии» по Успенскому списку представлена в таком виде: «Вернись, чадо, в дом свой и все, что нужно тебе или на спасение душу, то и делай у себя дома как угодно тебе, только не покидай меня. А когда умру, то погребешь тело мое и тогда, если захочешь, вернешься в эту пещеру. Но не могу я жить, не видя тебя».
Но, несмотря на горестный плач матери, ее мольбы, ее безграничную материнскую любовь, Феодосий остался непреклонным в своем решении быть монахом в глухой пещере под Киевом, в сообществе подвижников христианской веры Антония и Никона, а не где-нибудь в ином месте.
«Если хочешь видеть меня постоянно, – отвечал блаженный Феодосий на слова и слезные мольбы матери, – то оставайся в нашем городе и постригись в одном из женских монастырей. И тогда будешь приходить сюда и видеться со мной. Притом и душу свою спасешь. Если же не сделаешь так, то – правду тебе говорю, – не увидишь больше лица моего».
Будь Феодосий простым человеком и сыном, его слова можно было бы расценивать как эгоистические т безнравственные, но он не был простым, он был блаженным, бесконечно, до фанатизма преданным религиозным догмам в своем стремлении спасения душу, что судить его по общепринятым меркам, не стоит. Его духовная сила уже была неподвластна бытию простых людей. И эта сила, в конце концов, одержала победу над любящей матерью и ее стремлением к вольной светской жизни, соответствующей ее социальному статусу.
«И вот однажды пришла мать к Феодосию, – радостно повествует Нестор, – и сказала: «Чадо, исполню все, что ты мне велишь, и не вернусь больше в город свой, а, как уж бог повелел, пойду в женский монастырь и, постригшись, проведу в нем остаток дней своих. Это ты меня убедил, что ничтожен наш кратковременный мир».
А дальше следует: «Услышав эти слова, возрадовался духом блаженный Феодосий и, войдя в пещеру, поведал великому Антонию. И тот, услышав, прославил бога. обратившего сердце ее на покаяние. И, выйдя к ней, долго поучал ее на пользу и для спасения души ее, и поведал о ней княгине, и послал ее в монастырь святого Николы. Там постриглась она, облеклась в монашеское одеяние и прожив много лет в искреннем покаянии, мирно скончалась».
Так по воле агиографа Нестора, большого мастера в вопросах драматургии, на оптимистических нотках завершился последний акт многолетней семейной трагедии родовитых курян, по своему эмоциональному накалу не уступающий лучшим драматическим произведениям Уильяма Шекспира (1564–1616). И при этом остались неизвестными ни возраст Феодосия, ни возраст его матери при принятии монашеского пострига, ни даты этого пострига.
В более кратком изложении и с меньшим драматическим накалом встреча Феодосия с матерью и их общение показаны в «Житии» из «Избранных житий русских святых». Не оставили эту часть жизни и деятельности Феодосия без своих комментариев историки А.Н. Муравьев и А.Д. Нечволодов. Правда, они постарались сгладить драматические моменты, чтобы представить и Феодосия, и Антония в лучшем свете. Отметим также, что А.Д. Нечволодов данное событие относит к 1036 году.
Итак, мать Феодосия, проиграв битву со старшим сыном, предалась иноческой жизни в Киевском женском монастыре Святого Николая. А в далеком теперь Курске остался ее младший сын, возможно, и любимый ею, и послушный, но лишившийся теперь материнской ласки и заботы. И, возможно, потому, что он, по мнению матери, был более приспособленным к своему положению «мужа княжиего», к дружинной жизни. А еще – и к ведению большого хозяйства, доставшегося ему по наследству от отца и матери.
Последнюю точку в этом завершающем акте оптимистической трагедии Нестор с нескрываемым восторгом поставил так: «Тот отец наш святой Феодосий вышел победителем в борьбе со злыми духами в пещере». 
Эта фраза как нельзя лучше показывает, что и как хотел довести до потомков Нестор. И он, надо отдать ему должное, с поставленной перед собой задачей справился блестяще. Многие поколения исследователей, в том числе ученых с известными в России именами, ломали и ломают голову над простым и в то же время наиважнейшим вопросом: когда же родился Феодосий.
Остается загадкой и упорное молчание Нестора об отношениях между Антонием и Иларионом после прихода к нему в пещеру Никона и Феодосия. Упомянув Иларион всего лишь один раз, он больше о нем на протяжении всего повествования о Феодосии не упоминает. Даже в беседах между  тремя   «солнцами» русской духовной жизни. Что это? Нежелание Нестора всуе касаться имени Илариона или же негласный запрет высших иерархов Русской церкви на упоминание имени первого русского митрополита?..


Иноческая жизнь Феодосия до его игуменства

По сути дела, иноческая жизнь курянина Феодосия после пострижения его матери в монахини женского Киевского Свято-Никольского монастыря до 1057 года малоизвестна.
«После пострижения матери своей отвергся он от всего мирского, – сообщил кратко Нестор, – и еще с большим усердием начал отдаваться служению богу».
И на этом все.
Правда, далее, переходя к жизни печерской братии, Нестор подчеркивает: «И было тогда три светила в пещере, разгоняющих тьму бесовскую молитвою и постом: говорю я о преподобном  Антонии, и блаженном Феодосии, и великом Никоне. Они пребывали в пещере в молитвах к богу, и бог был с ними».
Но, как установили отечественные историки и исследователи «Жития» преподобного Феодосия Печерского, в 1056 году в пещеру «трех светил», – Антония, Никона и Феодосия, – самочинно, тайно, без согласия князя, ибо находились у него на службе, пришли двое поселенцев. Это сын киевского боярина и воеводы Яна (Ивана) Вышатича и княжеский слуга-евнух. Оба без имени, данного им родителями или, что вернее, священниками при крещении. Они попросили Антония  постричь их в монахи, так как мечтали о спасении душу. 
Монах-пещерник Антоний, побеседовав с каждым из них и убедившись, что они готовы к монашеской жизни, приказал Никону совершить постриг, что Никон с превеликим удовольствием и выполнил. Так появились новые обитатели пещеры – иноки Варлаам  и Ефрем.
Естественно, вскоре все стало известно Изяславу Ярославичу. Разгневанный князь и не менее разгневанный Ян Вышатич решают разогнать монахов, дерзкого Никона посадить в узилище, а пещеру закопать.
В «Житии» Феодосия Печерского по Успенскому сборнику, этот факт представлен таким образом: «Когда же узнал князь Изяслав, что произошло с боярином и со скопцом его, то страшно разгневался и приказал привести к себе того, кто дерзнул все это сделать. Тотчас пошли и привели великого Никона. Князь же, в гневе обратившись к Никону, спросил: «Ты ли тот, кто постриг боярина и скопца без моего повеления?» Никон же отвечал: «По благодати божьей я постриг их, по повелению небесного царя и Иисуса Христа, призвавшего их на такой подвиг».
Слово за слово – и сидеть бы дерзкому Никону в темнице, но вмещалась княгиня Гертруда Казимировна, дочь польского короля Казимира I и сестра следующего польского короля (с 1058) Болеслава II Смелого. Прослышав, что Антоний с братией, то есть с Феодосием, Варлаамом и Ефремом, собрав нехитрые пожитки, покинули пещеру и направились в другие места, она упросила князя возвратить их, чтобы не случилась беда в княжестве, как при подобных обстоятельствах произошло в землях ее отца. Князь внял словам супруги и сменил гнев на милость. Но боярин Ян Вышатич все же разогнал печерскую братию и силком забрал сына домой. Однако Варлаам так повел себя, что его жена и родители, всплакнув, разрешили ему вернуться в пещеру.
Если в «Житии» преподобного Феодосия по Успенскому списку это событие  преподносится на шести страницах, то в «Житии» Феодосия из двухтомника «Избранных житий русских святых» оно приводится в очень сжатом изложении – на одной странице и в десяти строчках. Очередное напоминание о разных позднейших редакциях произведения.
Конфликт был исчерпан, но Никону, как сообщил Нестор, пришлось покинуть братию и уйти в Тмутаракань. Следом за ним братию покинул и Ефрем, отправившийся за монашескими знаниями в Царьград или Константинополь. Однако печерская братия с того времени стала быстро увеличиваться в своей численности. И чтобы ею было лучше управлять, Антоний возводит в чин иерея курянина Феодосия.
В «Житии» по Успенскому списку об этом сказано так: «Тогда блаженный отец наш Феодосий по повелению преподобного Антония был поставлен священником и во все дни со всяческим смирением совершал божественную службу, ибо был кроток и тих, не изощрен умом, но духовной мудрости исполнен».
Выражение «не изощрен умом» в контексте сказанного следует понимать как бесхитростный, не кичащийся перед другими своими знаниями.
В другом «Житии» Феодосия о получении им чина иерея сказано кратко: «Когда блаженному Никону нужно было уйти из монастыря для более усиленного подвига в другое место, блаженный Феодосий по воле Божией и по желанию преподобного Антония был посвящен в иереи».
Ни в «Житии» преподобного Феодосия по Успенскому списку, ни в подробных комментариях этого «Жития» А.Н. Муравьевым и А.Д. Нечволодовым даты присвоения Феодосию чина иерея нет, но в примечании альтернативной редакции «Жития» называется 1056 или 1057 год.
Что же касается иерейского чина, то, согласно данным «Историко-бытового словаря русского народа» Л.В. Биловинского, иерей – в православии это священник, принадлежащий ко второй пресвитерской степени, являющийся главным лицом при богослужении, обладающий благодатью и имеющий право благословлять мирян, и совершать все требы и таинства, кроме мироосвящения и рукоположения в иереи.
Возведя Феодосия в чин иерея, преподобный Антоний назначил Варлаама игуменом печерской братии, а сам удалился в выкопанную им новую пещеру. И произошло это, судя по всему, около 1056 или 1057 года.
Как объяснил Нестор, Антоний любил одиночество и плохо переносил необходимость ведения различных собраний с братией, обсуждений проблем веры и монашеского общежития, ссор, шума и разноголосицы. Оказывается, и в среде тихих монахов, мечтающих о спасении души, ссоры случались, причем нередко.
По-видимому, с этого времени иерей Феодосий как человек общительный (в отличие от Антония – затворника и молчуна) подружился с отцом (Яном Вышатичем) и матерью инока Варлаама и часто беседовал с ними на темы веры, спасения души и загробного мира.
Естественно, этот факт не прошел мимо внимания отечественных историков. Д.И. Иловайского, А.Н. Муравьева, А.Д. Иловайского, Н.И. Костомарова, Л.Н. Гумилева, В.Н. Демина, и некоторых других. При этом Л.Н. Гумилев и В.Н. Демин обращали внимание на политическую сторону конфликта и даже борьбу разных партий в окружении русских князей. Без серьезных подтекстов сообщали о данном факте А.Н. Муравьев, А.Д. Нечволодов и Д.И. Иловайский.
Так, А.Н. Муравьев, подробно описав предысторию княжеского гнева, его последствий и удалении Никона в Тмутаракань, о дальнейшем подвижничестве Феодосия сообщил: «По удалению Никона блаженный Феодосий поставлен был иереем по желанию преподобного Антония и каждый день совершал божественную службу с глубоким смирением. Он был кроток нравом, тих смыслом и прост сердцем, но исполнен духовной мудрости и питал нелицемерную любовь ко всей братии, которых собрал преподобный Антоний числом пятнадцать». При этом, как не трудно заметить, А.Н. Муравьев назвал новый чин Феодосия и попутно дал небольшую характеристику Феодосию-иерею, сменившему на этом посту иерея Никона.
Таким образом, мы можем констатировать, что плоды учебы Феодосия в Курске, его грамотность и начитанность божественных книг не пропали даром, они послужи ему трамплином для движения вверх по иерархической лестнице русского монашества.
Вскоре после этого Варлаам и Феодосий с благословения Антония приступили к строительству над пещерой небольшой деревянной церквушки во имя Богородицы, «чтобы братия собиралась в ней для молитвы». Однако жить они продолжали в пещере. Разные исследователи относят данное событие – строительство малой деревянной церкви над пещерой – к разным годам, от 1056 до 1060. На взгляд автора этой работы. Все же ближе 1057 год.
О жизни и деятельности печерской братии этого периода времени Нестор оставил вот такое сообщение: «А какова сперва была их жизнь в пещере, и сколько скорби и печали испытали они из-за всяких невзгод в том месте – это одному богу ведомо, а устами человеческими невозможно и рассказать. К тому же и еда их была – один ржаной хлеб и вода. В субботу же и в воскресенье ели чечевицу. Но зачастую и в эти дни не было чечевицы, и тогда ели одни вареные овощи. При этом трудились непрестанно: одни обувь плели или шили клобуки, а иные ремеслом занимались, и носили сделанное в город, продавали и на вырученные деньги покупали зерно, и его делили между собой, чтобы каждый ночью свою долю помолол для печения хлеба. Другие же в огороде копались, выращивали овощи. И так трудились день за днем в неугасимой любви к богу».
Но о жизни и деятельности иерея Феодосия Нестор счел нужным отдельно сказать: «Отец же наш Феодосий смирением и послушанием всех превосходил, и трудолюбием, и подвижничеством, и делами, ибо телом был могуч и крепок и с удовольствием всем помогал, воду нося и дрова из леса на своих плечах, а ночи все бодрствовал, славя в молитвах бога».  Рисует Нестор и еще целый ряд духовных и физических подвигов Феодосия, которые привели к тому, что в 1057 году после ухода Варлаама в построенный князем Дмитриевский мужской монастырь настоятелем. Феодосий был избран братией своим игуменом.
И хотя 1056 и 1057 годы четче иных прослеживаются в жизни и судьбе Феодосия, но ответа на вопрос, сколько ему было в это время лет, не дают. Все это из-за несторовского подхода к построению повествования, когда на первом плане духовно-подвижническая жизнь его героя, а не биографические и хронологические данные.
Впрочем, 1057 год – отправная точка начала игуменской деятельности Феодосия Печерского, которая продлится до мая 1074 года – целых 17 лет. Но об этом в следующей части данной работы.


Игумен Феодосий Печерский –
духовный и общественный деятель Руси

  Ведя речь о деяниях игумена Печерского монастыря Феодосия, надо сразу сказать, что поданы они Нестором с неменьшими подробностями, чем его курский период детства, ученичества и начало духовного подвижничества. Да и яркость и острота подачи материала ни в чем не уступает предшествующему времени. Сохранен и драматизм чередующихся событий, в которых Феодосий не только участник, но и главный герой повествования. Правда, такого накала, который имел место в период его курского бытия, уже не будет.
Среди первых ярких деяний игумена Феодосия на посту настоятеля Печерского монастыря Нестор называет увеличение монашеской братии до ста человек. Затем выбор места под строительство будущего наземного монастыря, согласование прав монастыря на земли с князем Изяславом Ярославичем.
«Князь Изяслав чрезвычайно обрадовался услышав это (просьбу печерской братии. – Н.П.), он послал боярина своего, чтобы он отдал инокам во владение гору над пещерою», – сообщил с нескрываемой радостью Нестор о данном факте. А вслед за ним¬ с разными комментариями повторили это отечественные историки.
Но получение разрешения на землю – это еще не сам монастырь. Предстояли сборы пожертвований и обустройство территории монастыря. И с этой задачей игумен Феодосий, как сообщил Нестор, справился блестяще. В период с 1061 по 1062 год шло  строительство в новой обширной деревянной церкви во имя  Богородицы и деревянной же ограды (забора) вокруг всей территории монастыря.
В «Житии» об этом сказано так: «И с божьей помощью в недолгое время построил на том месте церковь во имя святой и преславной Богородицы и приснодевы Марии , и окружил стеной место то, и построил множество келий, и переселился туда из пещеры с братией в год 6570 (1062)».
По-видимому, кроме церкви и келий, на территории монастыря в это время строились и другие подсобные помещения, необходимые для его производственно-экономического функционирования духовной обители. Не исключено, что им уже планировалось строительство богадельня для странников и убогих и учебное заведение для детишек.
С момента освещения церкви Пресвятой Богородицы в 1062 году монастырь стал именоваться Печерским. Позже – Киево-Печерским.
Переписываясь с ушедшим из обители в Константинополь монахом Ефремом, Феодосий узнал о существовании строгого устава Студийского монастыря и отправил за ним одного из монахов. Придя в столицу Византии, феодосиевский посланец переписал устав и вернулся с нм в Печерский монастырь. Убедившись, что устав подходит для печерской братии, Феодосий ознакомил с ним всех иноков вверенного ему монастыря, а затем с их согласия сделал его уставом Печерской обители, что, впрочем, не исключает некоторой коррекции. И, как сообщил Нестор, строго следил за его исполнением, применительно к местным условиям. А еще, по данным Нестора, «если кто приходил к нему, чтобы стать монахом, не прогонял ни бедняка, ни богатого, но всякого принимал со веем радушием, ибо сам на себе все это испытал… но не сразу такого постригал, а давал ему пожить, не снимая мирской одежды».
Опуская рассказы Нестора о борьбе Феодосия с бесчисленными бесами, победами над ними, сообщения о наведении дисциплины в рядах братии, в том числе довольно жесткими и крутыми мерами, и любви киевлян к игумену Печерского монастыря, перейдем к вопросу взаимоотношения Феодосия с князем Изяславом Ярославичем. «Но особенно любил блаженного христолюбивый князь Изяслав, – констатировал данный факт летописец. – И часто призывал он к себе Феодосия, а нередко и сам приходил к нему и, насытившись духовной беседой с ним, возвращался домой».
Это говорит о дипломатических способностях земляка курян, сумевшего найти подход к князю с весьма непростым характером, как покажет его тот же Нестор в «Повести временных лет».и как о нем скажут позже отечественные историки. А еще это говорит о глубоких знаниях Феодосия в области теософии, хотя в сохранившихся посланиях к князю он называет себе «худым монахом»,  «некнижным и недостойным» собеседником.
А случай, когда привратник монастыря, исполняя указания игумена не пускать в обеденное время никого из посторонних, ибо братия отдыхала для ночных бдений и молитв, не впустил в монастырь Изяслава Ярославича, лишь укрепил эти добрые отношения. Этот эпизод как в личной жизни игумена Феодосия Печерского, так и в деятельности Печерского монастыря преподнесен Нестором в ярких красках и драматических тонах. Как говорится, чувствуется рука мастера.
Описывая жизнь Феодосия, игумена Печерского монастыря, Нестор не пожалел ни слов, ни художественных образов, метафор и эпитетов, ни листов пергамента при описании его добрых дел и чудес, происходивших по воле Небес. Не забыл он упомянуть и о расширении территории монастыря, и о строительстве новых келий для братии, и о возведении здания для больных и убогих – возможно, первой богадельни на территории Руси. Нашел несколько слов о школе для бедных детей, учрежденной Феодосием при монастыре.
Повествуя о деяниях некого чернеца Илариона по переписке книг, сообщал Нестор попутно о начале создания монастырской библиотеки. Прямо не сказано, но по смысловой нагрузке текста «Жития» следует, что под руководством игумена Феодосия, шла углубленная работа по повышению грамотности среди монахов Печерского монастыря. Итогом этого славного дела стало то, что многие питомцы Феодосия впоследствии стали епископами во многих столицах русских княжеств или же крупных городов, как, например, Юрьев, о чем уже говорилось выше в данной работе
Сообщил Нестор, причем со многими подробностями, о смерти и захоронении в Печерском монастыре игумена Дмитрова монастыря Варлаама, ставшего началом погребального пантеона видных деятелей Русской православной церкви. Рассказал о прощенных Феодосием разбойниках, хотевших ограбить обитель, поведал и  о его помощи бедной женщине в поиске справедливости у неправедного судьи.
Не называя даты, упомянул он о кратком посещении Печерского монастыря Никоном в 1066 году, когда тот, будучи игуменом основанного им Богородицкого монастыря, после коварного убийства князя Ростислава Владимировича, внука Ярослава Мудрого от его сына Владимира, был послан жителями Тмутаракани за новым князем к Святославу Ярославичу. «Когда умер Ростислав, князь острова того, жители его умолили великого Никона отправиться к князю Святославу и просить его, чтобы он отпустил своего сына к ним и тот бы занял княжеский стол. Придя оттуда, Никон посетил монастырь блаженного отца нашего  Феодосия, и когда встретились они, то оба, упав на колени, поклонились друг другу до земли, потом обнялись и долго плакали, ибо давно уже они не виделись. И потом стал умолять Никона святой Феодосий, чтобы не покидал его. Пока они оба живы. Тогда великий Никон пообещал ему, сказав: «Только дойду туда, и в монастыре своем все устрою и тотчас же возвращусь назад». Как сказал, так и сделал он: доехал с князем Глебом до острова того, и, когда князь сел на столе княжеском в том городе. Никон вернулся назад. Пришел он снова в монастырь великого отца нашего Феодосия и все. Что было у него, отдал блаженному, а сам со всей радостью подчинился ему…». (Произошло это в 1068 году.)
Рассказал Нестор и о ночных походах Феодосия в город Киев, чтобы устраивать споры с местными евреями о вере и Иисусе Христе. Историк Л.Н. Гумилев по данному поводу писал: «…факт наличия религиозных споров и дискредитации православия подтверждается древним автором – Феодосием Печерским, который имел обыкновение спорить с евреями в частных беседах. «поелику желал быть убитым за исповедание Христа».
О многом поведал летописец Нестор из жизни и духовной деятельности курянина Феодосия в период его игуменства в Печерском монастыре. О многом и с добротными подробностями. Но о конфликте между преподобным Антонием, основателем Печерского монастыря, и князем киевским  Изяславом Ярославичем, имевшим место в 1067–1069 годах, умышленно умолчал.
Началось же все с того, что в 1067 году полоцкий князь Всеслав Брячеславич зимой напал на Новгород и ограбил Софийский храм. Киевский князь Изяслав Ярославич с братьями Святославом – князем черниговским, Всеволодом – князем переяславским, сыновьями и племянниками в нескольких зимних сражениях разбили дружину Всеслава, но поймать его самого не смогли. Летом этого же года Изяслав обманным путем захватил Всеслава с сыновьями и посадил в узилище Киева. Антонию Печерскому такой поступок Изяслава Ярославича, нарушившего крестное целование, не понравился, и он высказался с укором по данному факту. Так появилась трещина в отношениях между киевским князем и монашеской братией Печерского монастыря. Но игумену Феодосию, по-видимому, вновь удалось все уладить миром. В «Житии» об этом не говорится, но суть исторических событий на это указывает…
В следующем 1068 году пришли половцы на Русскую землю и стали разорять пограничные города. Киевский князь Изяслав с братьями Святославом и Всеволодом вышли им навстречу. И в ночном сражении на реке Альте потерпели поражение. Изяслав и Всеволод бежали в Киев, а Святослав – в Чернигов. Киевляне, узнав о поражении княжеской дружины, потребовали оружия из княжеских хранилищ. Однако Изяслав вооружать простых горожан отказался. И тогда горожане, подняв мятеж, не только освободили из заточения Всеслава с сыновьями, но и на городском вече избрали полоцкого князя своим князем. Изяслав бежал в Польшу к князю Болеславу. Среди киевлян прошел слух, что преподобный Антоний на их стороне и рад освобождению Всеслава. Так это было или же все это лишь домыслы мятежников, точно не известно.
Половцы на Киев не пошли, а, разделившись на отдельные орды, широким неводом двинулись на другие русские города и веси, в том числе и на Чернигов. Святослав Ярославич с дружиной в три тысячи воинов вышел к ним навстречу и… разбил 12-тысячное половецкое войско. Однако собранную дружину на Киев не повел. И Всеслав остался князем у киевлян до следующего года.
Как отнесся к данному негативному событию в жизни Руси игумен Печерского монастыря, Нестор в его «Житии» не пояснил. Однако, учитывая его прежние добрые взаимоотношения с князем Изяславом, скорее всего, воспринял данный факт негативно.
В 1069 году Изяслав Ярославич вместе с польским королем Болеславом возвратил себе Киев, жестоко расправившись с киевлянами как участвовавшими в мятеже, так и не принимавшими в нем участия, но попавшими «под горячую руку». Княжеская расправа грозила и Антонию Печерскому, и он тайно бежал к Чернигов к Святославу Ярославичу, где с благоволения Святослава создал еще один монастырь.
По данному факту историк Л.Н. Гумилев в книге «Древняя Русь и Великая степь» писал: «Возвращение Изяслава в 1069 году при военной поддержке поляков ознаменовалось жестокими казнями; 70 киевлян были убиты в день капитуляции, затем начались аресты, казни, ослепления. Киевляне отвечали на это тайными убийствами поляков, разведенных на постой. Антоний, игумен Печерский, ночью тайно бежал в Чернигов к Святославу».
А в пересказе «Жития» Антония Печерского А.Н. Муравьевым это выглядит следующим образом: «Изяслав бежал в землю Польскую к Болеславу Смелому, но через полгода возвратился опять на свой престол силой оружия. Тогда по искушению дьявольскому начал он сильно гневаться на преподобного Антония, которого оклеветали перед ним, будто бы благоприятствовал Всеславу. <…> Брат Изяслава, князь Черниговский Святослав, известясь об опасности, угрожающей святому старцу, послал тайно ночью взять его из пещеры. Преподобный, пришедши в Чернигов, полюбил уединенное место близ города, в горе Болдине и там ископал себе пещеру по подобию Киевской или Афонской. И стал в ней подвизаться, позабыв о смутах земных. Впоследствии около той пещеры устроилась обитель».
Как видим, события происходили нешуточные, драматические, круто замешанные на крови, и игумену Печерского монастыря преподобному Феодосию, оказавшемуся, если не между молотом и наковальней, то уж точно в весьма затруднительном и щекотливом положении. Надо было как-то реагировать. Как он реагировал в его «Житии» не сказано. Однако из «Жития» Антония Печерского следует: «Вскоре князь Изяслав. Рассмотрев хорошенько и беспристрастно дело, убедился в незлобии святого. Сожалея о случившемся. Он послал в пределы черниговские к преподобному Антонию, умоляя его опять возвратиться в Киевскую обитель».
Антоний возвратился.
И кто знает, не способствовал ли Феодосий Печерский пересмотру князем дела – «хорошенько и беспристрастно»? Возможно, и способствовал, но Нестор либо об этом не знал, когда писал «Житие», либо знал, да промолчал. Если же не знал, тогда следует, что  «Повесть временных лет», где есть сведения о событиях 1066, 1067, 1068 и 1069 годов была написана позже «Жития» Феодосия Печерского, а не параллельно с ним, как такое встречается в некоторых источниках.
Не указал в «Житии» Феодосия Печерского Нестор и непосредственное участие игумена Печерского монастыря в перезахоронении мощей Бориса и Глеба. А в летописной «Повести временных лет», принадлежащей же его перу читаем: «В лето 6580 (1072). Перенесли святых страстотерпцев Бориса и Глеба. Собрались Ярославичи – Изяслав, Святослав, Всеволод – митрополит же тогда был Георгий, епископ Петр Переяславский, Михаил Юрьевский, Феодосий игумен Печерский, Софроний игумен монастыря святого Михаила, Герман игумен святого Спаса. Николая игумен Переяславского монастыря и все игумены, – и устроили праздник, и праздновали светло, и переложили тела в новую церковь, построенную Изяславом».
А ведь это не только государственное политическое мероприятие, но и крупное церковно-православное, с прицелом на канонизацию этих первых русских святых. Однако, как уже отмечалось выше, Нестор промолчал.
Зато о событиях следующего 1073 года автор «Жития» поведал много и охотно, особенно в части, касающейся изгнания Святославом и Всеволодом старшего брата Изяслава с киевского престола. Здесь и обвинение князя Святослава Ярославича в узурпаторстве, и напоминание ему о последствиях неправедного дела: «Тогда же отец наш Феодосий, исполнившись духа святого, стал укорять князя, что несправедливо он поступил и не по закону сел на престоле, изгнав старшего брата своего, бывшего ему вместо отца. И так обличал его, то письма ему показывая, а то осуждая беззаконное изгнание брата перед приходившими к нему вельможами и веля им передать слова его князю. А после написал ему большое послание, осуждая его в таких словах: «Голос крови брата твоего взывает к богу, как крови Авелевой на Каина». <…> Когда же прочел князь это послание, то пришел в ярость и, словно лев, рыкнув на праведного, швырнул письмо это на землю. И тогда облетел всех весть, что грозит блаженному заточение».
Историк Д.И. Иловайский по данному поводу писал: «Когда Изяслав был изгнан своими братьями и Святослав сел на Киевском столе, Феодосий не только не преклонился перед его властью, но с твердостью начал обличать незаконный поступок со старшим братом. Не ограничиваясь словесным порицанием, он писал Святославу обличительные послания. Святослав со своей стороны сильно гневался на строгого игумена и грозил ему заточением».
Но вскоре, благодаря ходатайству бояр, и в первую очередь Яна Вышатича, весьма любившего и уважавшего игумена Феодосия, а также печерской братии, Феодосий, по свидетельству Нестора, приудержал свой обличительный пыл, а князь сменил гнев на милость, и между ними воцарился мир. Князь стал посещать монастырь и беседовать с его игуменом, а игумен Феодосий посещал княжеский дворец, чтобы в очередной раз читать нравоучения Святославу и его боярам. А однажды придя к князю и попав на пир, где было «множество музыкантов, играющих перед ним: одни бренчали на гуслях, другие били в органы, а иные свистели в замры», игумен сел рядом с князем и, потупившись, спросил: «Вот так ли будет на том свете?»
Святославу пришлось прекратить веселье.
Если о размолвке игумена Феодосия с князем Святославом Нестор начал с драматических ноток и лишь к концу перешел на более теплые тона, рассказав об их примирении и частых многочасовых беседах, на которых Святослав Ярославич «насыщался духовной пищей более чем медом и сытой». То с явным неодобрением поведал он о том, как близкий друг Феодосия Никон, испугавшись княжеской распри, покинул Печерский монастырь и ушел в Тмутаракань.
«А великий Никон, видя княжеские распри, удалился с двумя черноризцами на упомянутый выше остров, где в прошлом основал монастырь, хотя много раз умолял его блаженный Феодосий не разлучаться с ним и не покидать его, – писал Нестор. – Но не послушал его Никон и, как я сказал, отправился в свой монастырь». А ведь до этого, по словам того же Нестора, они часто были вместе и даже совместно трудились над созданием книг: Никон собирал и сшивал страницы, а Феодосий сучил нити для сшивания страниц в книжный блок. Но время неумолимо, хотя и незаметно для глаз человека, течет. И все изменяется…
В этом же  1073 году Феодосий задумал строительство нового каменного храма и в этом решении был поддержан князем. Мало того, они вместе приступили к рытью канавы под фундамент. Вот как Нестор сообщает о данном факте: «Тогда же отец наш Феодосий задумал по благодати божьей перенести монастырь на новое место и, с помощью святого духа, построить большую каменную церковь во имя святой Богородицы и приснодевы Марии, ибо старая церковь была деревянной и не могла вместить всей братии. Начать же таковое дело собралось множество людей, и одни указывали одно место, где построить церковь, другие – другое, и не было места лучше, чем на находящемся вблизи княжеском поле. И вот, по воле божьей, проезжал мимо благой князь Святослав и, увидев множество людей, спросил, что здесь происходит. А когда узнал, то повернул коня и подъехал к ним, и, словно богом подвигнут,, показал им на то самое место на своем поле, веля здесь и построить церковь. И тут же, после молитвы, сам первый начал копать. И сам блаженный Феодосий трудился с братией, возводя храм».
В «Житии» преподобного Феодосия Нестор лишь кратко сообщал о выборе места под храм, придумав случайное появление князя. Но о том, что в планировании размеров храма принял участие варяг Шимон, позже названный Симоном, летописец распространяться не стал. Зато об этом в комментариях «Жития» отечественными историками, особенно А.Д. Нечволодовым, сказано много, подробно и красочно. Естественно, не без налета мистического флера.
В 1073 году, «в 10-й день июля месяца», в своей новой пещере, в которой прожил около 16 лет, на 90-м году жизни тихо и незаметно скончался преподобный Антоний. Но монах-летописец Нестор в «Житии» Феодосия об этом знаковом для русского монашества факте почему-то не сообщил, словно вдруг забыл, что сам писал, кто именно некогда приютил курянина Феодосия в пещере.
Комментируя факт смерти Антония, церковный историк А.Н. Муравьев писал; «Сорок лет подвизался он в первой пещере и шестнадцать в другой. Где и окончил временное свое жительство июля в 10-й день 1073 года, на девяностом году своего подвига». Если следовать данным А.Н. Муравьева, то преподобный Антоний в пещерах у Берестова прожил 56 лет, а начало его пещерного жития приходится на 1017 год, что никак не соответствует с хронологией текста его «Жития». Возможно, в 40-летнй срок пещерного подвиг историк А.Н. Муравьев соединил воедино годы пребывания в варяжской пещеры и годы пребывания в пещере Илариона и никаким образом это объединение не пояснил… Но более вероятно, что 16-летний срок проживания в последней пещере входит в общий 40-летний срок пещерного проживая… Если это так, то в Иларионову пещеру Антоний вселился около 1033 года.
Дело в том, что о 40-летнем проживании Антония в первой (иларионовской) пещере сообщал и историк А.Д. Нечволодов на страницах большого исторического труда «Сказания о Русской земле».
Правда, по данным Нечволодова, Антоний умер 7 мая 1072 года, опять же на 90-м году своей многотрудной жизни. А вот известный курский историк и философ С.П. Щавелев смерть Антония Печерского относит к 7 мая 1073 года. И тут, как видим, разночтения…
Кстати говоря, о 40-летнем пещерном подвижничестве Антония сообщают и другие исследователи. Есть об этом упоминание и в работах курских ученых. Впрочем, об этом ниже…
Еще в 1073 году по одной из версий, причем основной,, как отмечалось выше, игумен Печерского монастыря Феодосий  дает приют пришедшему в монастырь семнадцатилетнему отроку Нестору и, возможно, наставляет его на путь летописания. Но об этом Нестор почему-то в заключительной части «Жития» преподобного Феодосия не сообщает, дополняя тумана уже в собственную биографию.
Завершает Нестор «Житие» Феодосия Печерского его кончиной: «Умер же отец наш Феодосий в год 6582 (1074) – месяца мая на третий день, в субботу, как и сам предсказал, после восхода солнечного». («Умрет же отьцъ нашъ Феодосий в лето 6 и 582, месяца маия в 3, в субботу, якрже пророче сам, всиявшю сольнцю»).
Еще короче сказано о смерти Феодосия Нестором в «Повести временных лет»: «В год 6582 (1074). Феодосий игумен Печерский преставился». И больше ни слова, ни полслова…
Подводя итог этой части данной работы, следует сказать, что игумен Феодосий показан Нестором в окружении реальных бытовых деталей, создающих в итоге образ сурового и деятельного игумена. Он не только организатор монашеского общежития, но  и кроткий безотказный труженик: «на работу выходил прежде всех, и в церковь являлся раньше других и последним из нее выходил», с радостью помогал пекарям месить тесто или выпекать хлебы, носил из колодца воду, сам рубил дрова. На слова келаря Федора: «Прикажи, отче, чтобы кто-либо из свободных монахов пошел и приготовил бы дров сколько нужно», – блаженный ответил: «Я свободен, я и пойду». После чего, «взял топор и начал колоть дрова», приводя своими действиями подвластных ему монахов в удивление и смущение: им приходилось – нравилось или не нравилось – следовать примеру игумена. Таким образом, Нестор мастерски  создал образ подвижника-аскета, весьма нетребовательного в одежде и еде, но требовательного к исполнению монастырского устава, чтобы быть примером для мирян на пути спасения души.
В то же самое время на фоне Феодосия монахи предстают перед читателем вполне земными людьми. Они с трудом примиряются с суровым монастырским уставом, а некоторые не выдерживают и уходят в другие монастыри, где не столь суровы порядки и не столь строга дисциплина. Они явно уступают Феодосию в трудолюбии, смирении и благочестии. 
Каждая новая новелла «Жития» периода игуменства Феодосия в Печерском монастыре, по замыслу Нестора, как отмечают литературные критики, «должна была явиться иллюстрацией святости и духовного совершенства Феодосия».  При этом Нестор, как истинный писатель, находил выразительные детали, создающие иллюзию достоверности изображаемого. А потому монастырская братия, как отмечалось выше,  это живые, земные люди с их делами, нравами, характерами. Многие – бессребреники, но есть и те, кто и занимался накопительством. Но пользы от стяжательства не имел.
Литературные критики также отмечали, что «в описании чудес и видений Нестор проявляет удивительное писательское мастерство: он умеет найти и подать такие выразительные детали, которые создают иллюзию достоверности в самых фантастических эпизодах». Они же отмечают динамичность построения сюжета, если, конечно, не брать во внимание риторические рассуждения и ссылки на тексты Священного Писания.
Характеризуя монастырский быт, общественный труд монахов на строительстве монастыря, хозяйственные заботы, взаимоотношения с мирянами, Нестор показывает часть истории русского общества XI века.
14/27 августа 1091 года его мощи (в присутствии монаха-летописца Нестора) были перенесены в Печерскую лавру. И вот здесь Нестор использовал все свое мастерство литератора, сообщив в мельчайших подробностях о поиске и перезахоронении мощей Феодосия.
А в 1108 году, как сказано в «Повести временных лет», Феодосий был «вписан» в списки русских святых, то есть канонизирован. Причем канонизирован раньше княгини Ольги и князя Владимира Крестителя.
Знаковые события этих дат в жизни Русской православной церкви не прошли мимо внимания отечественных историков, в том числе советского периода времени. Даже атеистический создатель  «Истории русской церкви» Николай Михайлович Никольский (1877–1959) реагировал на них, естественно, под собственным углом зрения и господствующей в стране идеологии.
Впрочем, это уже не входит в состав данного повествования. а потому пусть остается за его пределами. Зато о литературной деятельности земляка курян, игумена Печерского монастыря Феодосия поговорить стоит, но не в этой, а в следующей части повествования. Но прежде все же  приведем несколько характеристик, данных преподобному Феодосию Печерскому видными отечественными историками в их трудах в разные периоды истории Росси.
Так, Н.М. Карамзин сказал следующее: «Сей благочестивый игумен завел в Киеве первый дом странноприимства и питал несчастных в темницах. Добродетель Феодосия была столь уважаема, что великий князь иногда приходил беседовать с ним наедине…»
Не менее интересна характеристика, данная Н.И. Костомаровым:  «Если Антоний – натура кроткая мягкая  и, по мнению его биографов, прост умом, то другой святой муж, Феодосий, последовавший за Антонием, напротив, был человек столько же сурового аскетизма, сколько и практической деятельности. Это был человек, для которого недостаточно было думать о собственном спасении: он чувствовал в себе силы действовать на ближних – человек, желающий спасти и других; это был муж, дающий инициативу, руководящий духом времени».
Русский и советский историк Л.Н. Гумилев: заявлял: «Феодосий Печерский не был членом никакого направления Он трудился не во имя политических программ, а ради своей совести. Он был первым столпом нестяжательства и аскетизма на Руси, но не был и фанатиком: разрешал есть мясо в среду и пятницу, если в эти дни были основные праздники. Будучи верным князю Изяславу, Феодосий боролся против «латинства», приравнивая католичество к антитринитарной ереси Савелия и арианству. Верность князю не мешала игумену отстаивать свою идеологическую линию. По сути, Феодосий стал главой особой политической линии, время которой пришло только в XIV веке».
А историк и писатель С.В. Перевезенцев выразил свое мнение следующим образом: «Будучи сам аскетом-подвижником, Феодосий Печерский стремился к тому, чтобы и в светской жизни идея искреннего служения Господу стала главенствующей. Именно поэтому он выступал за необходимость духовного контроля церкви над светской властью.  Характерна и еще одна важная составляющая мировоззрения Феодосия – резкое неприятие иных вероисповеданий, особенно римско-католического».


О литературном творчестве
Феодосия Печерского

Конец 50-х и начало 60-х годов XI века можно считать первыми шагами преподобного Феодосия Печерского на стезе его литературной деятельности. В период с 1057 по 1074 год им были написаны произведения как духовного, проповеднического характера, так и произведения светского плана с преобладанием назидательного и нравоучительного тона.
Как отмечают исследователи этого направления многогранной деятельности Феодосия, его произведения написаны очень простым, доступным языком, без какой-либо риторической витиеватости. Зато во всех произведениях чувствуется душа автора, его чуткость к заботам «черного люда», нетерпение к порокам современного ему общества: стяжательству, пьянству, к проявлениям языческих обычаев. И, конечно же, в них доминирует назидательность – продукт духовной литературы того времени, без которого она просто не могла обойтись.
Впрочем, некоторые произведения преподобного Феодосия не лишены патетики и образности. Примером чего является фраза из послания к князю Святославу Ярославичу в 1073 году, о которой упоминалось в предыдущей части данной работы: «Голос крови единоутробного брата твоего вопиет на тебя к Богу, как кровь Авеля на Каина». Или другое высказывание, когда он бичует пьяниц: «Бесноватый страдает поневоле и может удостоиться жизни вечной, а пьяный страдает по собственной воле и будет предан на вечную муку. К  бесноватому придет священник, сотворит над ним молитву – и прогонит беса; а над пьяным, хотя бы сошлись священники всей земли и творили молитву, то все же не прогнали из него беса самовольного пьянства».
Не забудем повторить и то, что во время своего игуменства в Печерском монастыре, будучи большим книгочеем, приложил он руку и к книжному делу: «Когда в Печерский монастырь возвратился из своего подвижнического путешествия постригший преподобного блаженный Никон, то преподобный Феодосий оказывал ему всякие почтения как отцу, несмотря на то, что сам тогда был в сане игумена. И когда у блаженного Никона случался недостаток в нитях для сшивания книг (он занимался этим), Феодосий прял ему нитки». 
Кстати, на данное обстоятельство обратили внимание А.Н. Муравьев, Д.И. Иловайский, А.Д. Нечволодов и ряд других отечественных историков, повторив за Нестором все, сказанное им, почти дословно.
И хотя Феодосий Печерский современному человеку более известен как один из основателей Киево-Печерского монастыря (лавры) и основоположник монашеского общежития на Руси, как защитник слабых и униженных, как обличитель сильных и власть предержащих, тем не менее некоторые историки видели и видят в нем и одного из родоначальников русской христианско-православной литературы. Причем не просто проповедника – проповедей им произносилось довольно много, в основном на религиозные темы, – а именно, писателя. 
В целом современные ученые и историки, говоря о писательской деятельности преподобного, отмечают целый ряд произведений духовного, проповеднического характера – «поучения», авторство которых приписывается ему. Среди них пять «поучений» о днях недели и постах: «О терпении и любви» – поучение на среду 3-й недели Великого поста; «О терпении, любви и о посте» – поучение на четверг 3-й недели поста; «О терпении и милости» – поучение на четверг 3-й недели поста;  «О терпении и смирении»  –  поучение  на  пятницу 3-й недели  поста;  «О хождении к церкви и о молитве» – поучение на пятницу 3-й недели поста.
Несколько поучений для братии: «К келарю» – об обязанностях келаря, «О казнях Божиих», «Об обеде и питии».
Исследуя данную тему творчества Феодосия Печерского, С.М. Соловьев писал: «Дошло до нас несколько поучений св. Феодосия, обращенных к братии его монастыря». И далее цитирует выдержки из одного из них, возможно, из поучения «Об обеде и питии»: «Для обеда две молитвы: одна в начале, другая в конце. Установлена за упокой кутья. Обедов да ужинов за упокой не установлено. Воды не велено приставлять к кутье, также яиц класть на кутью. Топарей не должно говорить чашам и пиру, кроме трех: при поставлении обеда славится Христос, по окончании прославляется дева Мария, потом чествуется хозяин».
Затем, говоря о роли и влиянии письменных поучений преподобного Феодосия на паству, С.М. Соловьев отмечал: «Теперь обратимся к поучениям, обращенным к целому народу. Здесь первое место занимает поучение св. Феодосия Печерского о кознях Божиих», – и далее цитирует пламенные, идущие из души слова преподобного: «Наводит Бог по гневу своемуказнь какую-либо или поганых, потому что не обращаемся к Богу; междоусобная рать бывает от соблазна дьявольского и от злых людей. Страну согрешившую казнит Бог смертью, голодом, наведением поганых, бездождием и другими разными казнями…» «Следующие слова важны относительно нравов и обычаев времени, – акцентирует внимание читателей историк на данной стороне поучения и продолжает его цитирование: «Не погански ли мы поступаем? Если кто встретит монаха или монахиню, свинью или коня лысого, то возвращается. Суеверию по дьявольскому научению предаются! Другие чиханью веруют, будто бывает на здравие главе. Дьявол прельщает и отвлекает от Бога волхованием чародейством, блудом, запойством, резоиманием, прикладами, воровством, ложью, завистью, клеветою, трубами, скоморохами, гуслями, сопелями, всякими играми и делами непотребными. Видим и другие злые дела: все падки к пьянству, блуду и злым играм. А когда стоим в церкви, то как смеем смеяться или шептаться?.. На праздники больших пиров не стоит затевать, от пьянства надобно бежать. Горе пребывающим в пьянстве! Пьянством ангела-хранителя отклоняем от себя, злого беса привлекаем к себе: дух святы от пьянства далек, ад близок…».
Кстати, на поучение Феодосия Печерского «О казнях Божиих» отреагировал не только С.М. Соловьев, но и его коллеги-историки Д.И. Иловайский и Д.А. Нечволодов, которые также со своих мировоззренческих позиций прокомментировали вышеназванные духовно-литературные произведения преподобного.
Среди работ Феодосия, дошедших до наших современников, известны также несколько его поучений для мирян. Среди них «Наказание (наказ) отца духовного к детям о пьянстве», «Слово о том, как крестился князь Владимир, взяв Корсунь». Кроме того, перу игумена Печерской обители принадлежит и несколько молитв, помещенных в древних Псалтырях под его именем, наиболее известной из которых является «За всея крестьяны».
Это – во-первых, а во-вторых, перу преподобного Феодосия принадлежит и ряд «посланий» к великим князьям Святославу и Изяславу Ярославичам, пронизанные не только духовными, философскими «нитями» о вере православной, но и четко выраженной гражданской позицией о справедливости и помощи ближнему своему. А еще эти послания были пронизаны высоким чувством патриотизма, хотя самого понятия «патриотизм» в то время, естественно, еще не существовало.
Вот как освещает это обстоятельство в творчестве преподобного Феодосия  Д.И. Иловайский: «Знаменитый игумен Печерский сам любил заниматься книжным делом и писать поучения. До нас не дошло ни одного из обличительных посланий к великому князю Святославу, о которых упоминает житие Феодосия. Но мы имеем несколько его поучений, обращенных преимущественно к монашеской братии, каковы, например, наставления о любви к Богу, о милостыни, терпении, трудах и прочее. В некоторых поучениях своих он, как строгий аскет, вооружается против пьянства, распущенных нравов, суеверий и разных игрищ, оставшихся от язычества. <…> Феодосий, между прочим, в ответ на собственный запрос великого князя Изяслава, написал к нему послание о Варяжской или Латинской вере… Он также исчисляет отличия Латинской церкви…».
И здесь нельзя не привести еще одной характеристики Д.И. Иловайского, данной им Феодосию как писателю: «Очевидно, сам Феодосий, любивший книжное дело, своим примером и поощрением много содействовал тому литературному направлению, которое мы встречаем в Печерской обители преимущественно перед другими русскими монастырями».
Говоря о писательской деятельности преподобного Феодосия Печерского, необходимо отметить, что примеры тому на Руси уже существовали. Выше уже назывались произведения митрополита Илариона, новгородского епископа Иоакима. И здесь игумен Печерский уже не был первопроходцем. Следовательно, творить Феодосий Печерский начал не на пустом месте. Почва для его духовно-литературного творчества была подготовлена. Однако он нашел и свой стиль, и свой почерк, и свой язык изложения, и своей жанр.
Как заметил наш любознательный читатель, Феодосий Печерский довольно часто изображается на иконах, в том числе очень древних. Причём изображается почти всегда со свитком, заполненном буквицами, в руке. И в Радзивиловской летописи имеется цветная миниатюра с его изображением. И опять он со свитком. Такая традиция сохранилась и в произведениях более поздних художников, обращавшихся в своем творчестве к личности нашего великого земляка. Этот факт, пусть и косвенно, но говорит нам о его принадлежности к писательскому труду, к литературе.
Нельзя оспаривать и той роли, которую Феодосий Печерский сыграл в судьбе самого известного и знаменитого летописца Руси – Нестора-мниха. Именно преподобный если и не постриг Нестора в монахи, но словом и делом, своим примером,  подвиг его на летописный труд. Несмотря на некую путаницу в текстах «Жития» и «Повести временных лет», останемся при мнении, что именно Феодосий благосклонно встретил семнадцатилетнего юношу Нестора и стал ему духовным наставником в деле сочинительства и летописания.
Не исключено также, что именно письменное наследие Феодосия Печерского в какой-то мере оказало прямое влияние и на «Поучение сыновьям» великого князя Владимира Всеволодовича Мономаха, ставшего ярким образцом светского письменного творчества конца XI – начала XII века.
И чтобы не быть голословным, повествуя о литературном творчестве Феодосия Печерского, в качестве примера приведем отдельные цитаты из двух его последних письменных «Посланий» великому князю Изяславу Ярославичу, находившемуся в изгнании и колеблющемуся в вопросе смены православной веры на католическую.
Оба «Послания», судя по тексту, относится к периоду между мартом 1073 года и маем 1074 года, когда изгнанный из Киева князь Изяслав Ярославич искал защиты в Риме у папы Григория VII. И там его, по-видимому, активно пытались склонить к смене веры. Уверяя, что католическая вера и православная – это, фактически, одно и то же. Но Изяслав, помня задушевные беседы с Феодосием, изыскал возможность послать ему в Печерскую обитель письмо с вопросом о вере католической. И Феодосий отвечал: «Я, Феодос, худой монах, раб пресвятой Троицы, Отца и Сына и Святого Духа, в чистой и правоверной вере рожденный и воспитанный добре в законе правоверным отцом и матерью христианкою, учившими меня следовать доброму закону и нравам православных, вере же латынской не приобщаться, не соблюдать их обычаев, и от причастия их отвращаться, и никакого учения их не слушать, и всех их обычаев и нравов гнушаться и блюстись; дочерей своих не давать за них замуж, ни у них дочерей брать; ни брататься с ними, ни кланяться им, ни целовать его; и из одной посуды не есть, и не пить с ним, и не брать у них пищи. Им же, когда они просят у нас есть или пить Бога ради, давать есть и пить, но из их собственной посуды. Если же не будет у них посуды, давать и в своей, только потом, вымыв, сотворить над ней молитву. Ибо неправо они веруют и нечисто живут…».
Здесь, как видим, не только доброе отношение к князю, не только наставление, но и гуманистическое отношение к людям иной веры, иного этноса, иной культуры. А еще здесь, в отличие от нессторовской трактовки образа матери преподобного, непосредственное сыновнее уважение к матери-христианке.
Но возвратимся к этому «Посланию» и прочтем строгие строки наставления: «Не подобает хвалить чужой веры. Если кто чужую веру хвалит, то становится он свою веру хулящим. Если же начнет непрестанно хвалить и свою и чужую, то окажется держащим двоеверие и недалеко от ереси. Ты, чадо, блюдись от таких деяний, не свыкайся с ними, но бегай от них, сколько можешь, и одну свою веру непрестанно хвали, подвизаяся в ней добрыми делами».
Эти бы слова да в уши российским либералам конца ХХ века, хвалившим все западное и бесконечно ругавшим и критиковавшим свое, отечественное. В результате – и страну потеряли, и к Западу, насквозь пропитанному злобой, ложью, стяжательством и фарисейством, ближе не стали.
«Милостыней же милуй всякого, не своей только веры, но и чужого, – продолжает наставлять князя Феодосий. –  Когда видишь нагого или голодного, страждущего от зимней стужи или какой беды, будь он жидовин или сарацын, болгарин или еретик, латынин или язычник, – всякого, как можешь, помилуй и от беды избавь, и не останешься без Божьего воздаяния. Бог ведь и сам в этой жизни сохраняет и язычников, и христиан».
Но окончательное заключение данного «Послания такое: «Сказал мне отец: «Чадо, если придется тебе умирать за эту святую веру Господа ради, то не оставь правой сей веры, но с дерзновеньем умри за веру Христову. Ибо святые, – сказал он, – умерли за веру, а теперь вот живут во Христе. И ты, чадо, если узришь каких-нибудь иноверцев, стязающихся с православными о вере и стремящихся соблазном отвести от правой веры несведущих верных, то ты, многосведущий, не скрой в себе своего знания, а помоги правоверным против кривоверных. Если поможешь им, то как овец избавишь их от уст львиных. Если же промолчишь, это равносильно тому, как если бы, отняв у Христа, предал ты их сатане, ибо тот научил кривоверных кривой их вере».
Примерно о том же он излагал князю и во втором «Послании», написанном незадолго до своей кончины. В фундаментальном труде русского писателя, историка и общественного деятеля Александра Дмитриевича Нечволодова «Сказания о земле Русской» оно значится под названием «Завещание». Оно короче первого, но емко и наставительно, а акценты в нем, как и в предыдущем, расставлены четко и однозначно – никаких двоякостей и кривотолков.
Начинает это произведение Феодосий Печерский в принятом в те времена стиле с обращения к Богу: «Господи, благослови!» А далее, чтобы подчеркнуть не только духовное значение личности автора послания, но и бренность земного существования перед вечным спасением души адресата, он продолжает: «У меня есть слово к тебе, боголюбивый княже! Я – Феодосий, худой раб Пресвятой Троицы, Отца, Сына и Святого Духа, – в чистой и православной вере рожден и воспитан в добром научении православными отцом и матерью. Берегись, чадо, кривоверов и всех бесед их, ибо и наша земля наполнилась ими. Если кто и спасет свою душу, то только живя в православной вере. Ибо нет иной веры лучшей, чем наша чистая святая православная. Живя в этой вере, не только избавишься от грехов и вечной муки, но и сделаешься причастником вечной жизни, и без конца будешь радоваться со святыми. А живущие в иной вере не увидят жизни вечной. Не подобает также, чадо, хвалить чужую веру. Кто хвалит чужую веру, тот все равно что свою хулит. Если же кто будет хвалить свою и чужую, то он двоеверец, близок ереси».
Наставляя князя-изгнанника на верность своей вере, своей культуре, своим традициям, высоким нравственным устоям и патриотизму, он в то же время советует не забывать и о милосердии и гуманном проявлении к лицам иной веры, иной культуры. И если мы оглянемся назад, то обнаружим, что веками русский народ, следуя завету религиозного деятеля и мудреца Феодосия,  бескорыстно помогал всем, нуждающимся в помощи. Часто в ущерб себе, получая не благодарность, а забвение и ненависть. «Твори милостыню не только своим по вере, но и чужеверным, – пишет Феодосий в послании князю. – Если увидишь нагого или голодного, или в беду попавшего, – будет ли тот жид, или турок, или латынянин, – ко всякому будь милосерд, избавь его от беды, как можешь…».
В принципе, это не только наказ князю, но и завет будущим отечественным писателям. И как показала история, вся русская литература пронизана гуманистической идеологией на всем пути ее развития. В отличие от западной, где часто воспевалась хитрость героев, их физическая сила и жестокость по отношению к врагам.
И хотя выше было сказано, что у Феодосия Печерского были предшественники, в том числе митрополит Иларион со своим «Словом о законе и благодати», но сравнивать их творческие силы и мощь художественного слова не будем. Примем все как данность, как начало литературной жизни нашей страны. А вот отметить, что вклад Илариона и Феодосия в дело развития отечественной литературы был добротен, надо обязательно. Они это заслуживают как никто иной.
На этом, пожалуй, завершим не только данную часть данного повествования, но и всю эту главу. А в следующей главе постараемся  все же поговорить о таком сложном вопросе, как дате рождения земляка курян Феодосия Печерского и времени его ухода из города Курска.



ГЛАВА 4.

Достоин тот иметь, кто умеет мужественно искать.
У. Шекспир

Если в конце исследования не видно начала следующего – значит, исследование не доведено до конца.
Д. Лихачев


Появление города Василева и 1032 года
в «Житии» Феодосия Печерского

Отсутствие даты рождения преподобного Феодосия Печерского в его «Житии», написанном Нестором, по-видимому, какое-то время не очень беспокоила просвещенную братию Киево-Печерского монастыря. Но в конце XII века очередному настоятелю Печерской обители пришло на ум собрать воедино разные произведения как о самом монастыре, так и о его наиболее известных деятелях. Так появился Успенский сборник, названный, по-видимому, в честь Успенского храма монастыря, ставший одним из ценнейших ранних памятников древнерусской литературы. В этот сборник наряду с другими произведениями и житиями было включено и «Житие» преподобного Феодосия Печерского.
А в двадцатые годы XIII века с подачи постриженника Киево-Печерского монастыря, а в настоящем времени Владимиро-Суздальского епископа Симона, написавшего обличительное письмо монаху Киево-Печерского монастыря Поликарпу, жаждавшему в чрезмерном честолюбии сана епископа, началось формирование Киево-Печерского патерика. (Патерик в переводе с греческого – «Отечник».) К укорительному письму епископ Симон присоединил девять рассказов о подвигах печерских иноков. Кстати, Симону же принадлежала и история создания Успенской церкви Печерского монастыря, написанная им несколько ранее послания Поликарпу.
Устыдившийся увещеванием епископа монах Поликарп, чтобы хоть как-то загладить вину, в свою очередь пишет послание игумену монастыря Акиндину, сопровождая его одиннадцатью рассказами из монастырской жизни. Так было положено начало Печерского патерика.
В том же XIII веке к этим текстам было присоединено «Слово о первых черноризцах печерских» из «Повести временных лет». В конечном итоге объединение этих произведений послужило основой Киево-Печерского патерика, или, для краткости, Печерского патерика. (В современном написании этого словосочетания встречается и такое «Печерский Патерик», когда оба слова пишутся с заглавной буквы.)
В дальнейшем Печерский патерик не раз переписывался и редактировался, дополняясь все новыми и новыми произведениями. Но оригинал первого состава произведений XIII века до нас не дошел, возможно, став жертвой монголо-татарского нашествия, погубившего множество древних памятников русской культуры. Зато сохранились Печерские патерики более позднего времени. И уже в «Киево-Печерский патерик XVI века «Житие преподобного Феодосия» не просто вошло, но и занимало видное место.
Самая древняя, дошедшая до нашего времени редакция патерика было составлена по инициативе тверского епископа Арсения в 1406 году, получившая название Арсениевской редакции. Составители этой редакции патерика включили в него не только «Житие Феодосия Печерского», но и «Похвалу Феодосию» и «Сказание о начале Печерского монастыря», возможно, принадлежащие также перу летописца Нестора. И, как отмечают некоторые исследователи, в Арсениевской редакции Печерского патерика, «основной текст подвергся некоторым сокращениям». По-видимому, делалось это, как всегда, с благими намерениями…
Но в этой редакции патерика, как и в Успенском сборнике, согласно исследованиям ученых XIX и XX веков, не было указано ни города (Василева), в котором родился отрок Феодосий, ни даты покидания им Курска и ухода в Киев в поисках монастыря, ни возраста, ни даты пострижения в иноки.
Однако жизнь продолжалась, продолжались и новые редактирования Печерского патерика, ибо творческая мысль требовала своего дальнейшего развития, новых поисков и решений. И даже такое тяжкое обстоятельство, что с 1362 года Киев и его округа, в том числе и русский Киево-Печерский монастырь стали находиться  во владениях Польши, а не Руси, не явилось непреодолимой преградой на этом пути.
Очередная попытка нового редактирования этого памятника письменности и литературного наследия была проведена в 1460 году иноком Печерского монастыря Кассианом. И здесь уже появляется город Василев, в котором родился Феодосий и из которого его родители по повелению безымянного князя отправились в Курск, и дата его побега от матери из Курска в Киев и пострижения Никоном – 1032 год. («В лето 6540, при князи благочестивьм Ярославе Владимеричи».)
Эти же данные вошли и во вторую 1462 года Кассиановскую редакцию Печерского патерика, выполненную все тем же беспокойным иноком Кассианом, по-видимому, стремившимся к усовершенствованию и текстов произведений в соответствии с новыми нормами русской грамматики, и самого издания.
А известный русский ученый XIX – начала XX века, академик Петербургской АН А.А. Шахматов даже высказал предположение, что монаху Кассиану удалось обнаружить древнейшую Печерскую летопись с данными дополнениями, вот он и ввел их в свои редакции патерика. Правда, более поздние историки, в том числе Юрий Александрович Артамонов, отнеслись к версии академика с большим недоверием.
Проливая свет на данное обстоятельство, В.В. Енуков и А.И. Раздорский писали: «А.А. Шахматов тоже был убеждён, что Феодосий не мог стать монахом в 1032 году, однако при этом полагал, что Кассиан не просто рассчитал указанную дату, а извлек её из некоего письменного источника. В рассказе Кассиановской II редакции КПП (Киевский Печерский патерик. – Н.П.) о двукратном путешествии Антония на Афон оказались соединены две различные версии истории Печерского монастыря – ЖФ (Житие Феодосия. – Н.П.) и Жития Антония (далее – ЖА). Второе, по мнению Шахматова, тенденциозно удревняло историю обители. Поскольку Кассиан не располагал оригиналом ЖА (тогда бы он внёс его в текст КПП), он использовал иной источник, содержащий дополнительные сведения по ранней истории Печерского монастыря. Среди этих сведений присутствовало указание на 1032 г. как год пострижения Феодосия, которое попало в составленную около 1110 г. Печерскую летопись из ЖА. Печерская же летопись использовалась при создании нового Печерского свода 1182 г. и именно он, считал Шахматов, послужил источником вставок и дополнений, внесённых в КПП Кассианом. Учёный не допускал, что Кассиан просто придумал 1032 г., так как в этом случае он впал бы в явное противоречие как со Сказанием о начале Печерского монастыря, так и с ЖФ, из которого, по мнению Шахматова, следует, что Феодосий пришёл к Антонию при княжении Изяслава Ярославича.
Взгляды Шахматова по данному вопросу Ю.А. Артамонов подверг аргументированной критике. Во-первых, как отметил исследователь, из ЖФ вовсе не следует, что Феодосий пришел к Антонию при Изяславе Ярославиче: рассказ о первых годах подвижничества Феодосия вообще лишён хронологической определённости. Во-вторых, у Кассиана не было причин опасаться несоответствия с летописным Сказанием о начале Печерского монастыря, так как он придумал пространный вариант этого произведения, согласно которому Антоний принял постриг и поселился в пещере ещё при Владимире Святославиче. И, в-третьих, если признать, что первая часть рассказа о двукратном путешествии Антония на Афон (до 1051 г.) и сообщение о пострижении Феодосия в 1032 г. были обнаружены Кассианом в Печерской летописи и восходят к недошедшему ЖА, то открывается другое, не менее серьёзное противоречие: поскольку с 1018/19 по 1051 г. Антоний находился на Афоне, он не мог принять Феодосия в 1032 году».
Как видим, сказано много, обстоятельно, убедительно и… с постановкой новых вопросов, на которые нужны ответы, в том числе: почему Антоний вторично прибыл в Киев в 1051 году, а не в 1028, как пишет А.Д. Нечволодов, или не в 1032-33 году, как сообщают другие источники…
Однако возвратимся к собственному повествованию и отметим, что все эти редакции Печерского монаха Кассиана вряд ли нашли широкое известие в русском Московском государстве, только-только готовившемуся к окончательному сбрасыванию ярма монголо-татарского ига и выходу в свободное политическое, экономическое и административное плавание… Да и государственные границы преграды чинили. Впрочем, церковь была единой, православной, и общение между ее отдельными частями, находившимися в разных государствах, все же имело место.
Важно также отметить, что первая и вторая Кассиановские редакции Печерского патерика не стали застывшими константами. И после Кассиана патерик продолжал пополняться новыми статьями и подвергаться новым правкам. Например, В.В. Енуков и А.И. Раздорский сообщают, что на основе Кассиановской редакции патерика в 1635 году вышло польского печатного издания, затем «появились рукописные редакции Иосифа Тризны и Каллистрата Холошевского , а также славянские печатные издания КПП, первое из которых вышло в Киеве в 1661 году». И что именно в рукописной редакции «Жития» Иосифа Тризны впервые появляется определение возраста Феодосия в момент постижения – 23 года. И что это возрастное определение потом начнет «тиражироваться» во всех последующих редакциях этого произведения Нестора.
К этому можно также добавить, что новое основательное редактирование «Печерского Патерика» произошло в первой половине XVII века по инициативе митрополита Киевского и Галицкого Петра Симеоновича Могилы (1596/97–1647), в котором уже фигурировали все данные о городе Василеве. Возрасте Феодосия при пострижении и времени пострижения. Да и позже Печерский патерик не раз редактировался и переиздавался. Так, в книге-сборнике документов и материалов «Из истории Курского края» (Воронеж, ЦЧКИ, 1965) имеются небольшие выписки из Печерского патерика, из¬данного в Киеве в 1768 году, где упоминание о Феодосии, покинувшем Курск, четко отнесено к 1032 году. Приведем эту фразу дословно: «Постриже его (Феодосия) святый Никон в лето от рождества 1032; имуща (он) двадесят три лета…».
В 1654 году произошло воссоединение Правобережных окраинных земель Польши в состав Российского государства. И теперь Печерский патерик, в том числе в печатном варианте издания, в котором легально фигурировали дата пострижения Феодосия в монахи – 1032 год –  и его возраст – 23 года, – получил более широкое хождение по русским монастырям и храмам.
Добрался он и до Курского края. И, как сообщают курские историки, первое упоминание 1032 года как даты покидания Феодосием Курска и его пострижения Никоном,  появилось в «Повести о граде Курске», составленной неизвестным автором в 1660-х годах. А через век с небольшим эта дата уже фигурировала в фундаментальных трудах первых курских краеведов С.Ф. Башилова и С.И. Ларионова – «Описание Курского наместничества».
С этого времени (за редким исключением» дата покидания Феодосием города Курска и пострижения его в монахи – 1032 год – стала считаться едва ли не сакральной датой для курян. Ведь в ней заключалось первого письменного упоминания о Курске.
Менялись российские императоры, курские губернаторы, происходили коренные социально-политические изменения в стране, а 1032 год в различных краеведческих изданиях и трудах курских ученых, по-прежнему фигурировал как год начала летописно-житийного летоисчисления Курска.  А потому в 1982 году куряне с подачи городских и областных властей с широким русским размахом отпраздновали 950-лети города Курска, а в 2012 – 980-летие.
В 2022 году городу должно было исполниться 990-летие, но в связи с началом специальной военной операции России на территории обандерившейся, продавшейся Западу за некоторые материальные подачки, предавшей нашу тысячелетнюю общую историю Украины, массовых празднеств не проводилось. Тем не менее, несмотря на помехи, чинимые как внешними обстоятельствами, так и щепетильностью некоторых историков, город движется к своему официальному тысячелетию, хотя, по большому чету, ему уже дано исполнилось 1000 лет.


Разные даты рождения Феодосия
 
Итак, дата – 1032 год –  и указание возраста Феодосия при пострижении – 23 года – послужили отправной точкой отсчета времени рождения преподобного Феодосия Печерского – 1008 или же 1009 года.
В соответствии с текстами Печерского патерика о прибытии преподобного Феодосия в Киев в 1032 году, а, следовательно, о 1008 годе его рождения, пишет церковный историк и духовный писатель XIX века Андрей Николаевич Му¬равьев (1806-1874), автор нескольких фундаментальных трудов по истории Русской православной церкви. В его книге «Жития святых Российской церкви» читаем: «Это было в 1032 году, при благоверном князе Ярославе Владимировиче».
Солидарен в этом с А.Н. Муравьевым и другой известный российский писатель, историк, государственный и общественный деятель конца XIX-начала ХХ века Александр Дмитриевич Нечволодов (1864–1938), автор большого исторического труда «Сказание о Русской земле» (1913).  По мнению писателя А.А. Бычкова, А.Д. Нечволодов являлся «государственным историком». Начав повествование с жизни преподобного Антония Печерского, второй приход которого в киевскую округу произошел в 1028 году, А.Д. Нечволодов  пишет: «В 1032 году к Антонию пришел молодой человек, пал к его ногам и просил пострижения. Это был Феодосий». Далее он сообщает, что в 1036 году в пещеру к Антонию и Феодосию пришла мать Феодосия.
В отличие от А.Н. Муравьева, который возраст Феодосия Печерского не указывает, мол, и  так понятно, А.Д. Нечволодов его называет – 65 лет: «Затем он предал дух свой Господу, 3 мая 1074 года, 65 лет от роду». 
Как уже упоминалось выше, версии, что Феодосий родился в 1008 году, придерживались и первые курские краеведы, в том числе Иван Федорович Башилов (1749 – после 1792) и Сергей Иванович Ларионов (?–?). Первый – поручик и губернаторский землемер, автор рукописного труда «Описание Курского наместничества…» (1785). (Этот труд, к сожалению» до сих пор полностью не опубликован и пылится где-то в архивных хранилищах.) Второй – прокурор Верхней Расправы Курского наместничества, автор «Описание Курского наместничества…», изданного  Москве в 1786 году.
Кстати, в своем многостраничном труде С.И. Ларионов в частности сообщает: «Сей преподобный Отец в юных своих летах переселился при родителях своих из местечка Василькова в город Курск, и в 23 лето возраста своего пришел оттуда в Киев и вселился в пещеры при велико князе Ярославе Владимировиче, в пятидесятое лето княжения его, от Рождества Христова в 1032  году».
Этой же даты рождение Феодосия – 1008 года – придерживались издатели «Русского биографического словаря Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона», в том числе и современные, выпустившие в 2007 году прекрасно иллюстрированное 928-сьоаничное подарочное издание этого шедевра. Придерживались ее также составители Большой советской энциклопедии – самого авторитетного энциклопедического издания нашей страны до «перестроечного» времени.
Дата рождения преподобного Феодосия Печерского в 1009 году, по данным курского краеведа, историка (к.и.н.) и писателя Ю.А. Бугрова, имела место и в «Энциклопедическом всенаучном словаре» под ред. В. Клюшникова (СПб, 1882, ч. III). В нем четко и ясно говорилось, что «Феодосий, преподобный, игумен Печерской обители, родился в Василькове, недалече от Киева в 1009 году, пострижен преподобным Никоном, по повелению преподобного Антония на 24 году; посвящен в иеромонаха в 1054 году. В 1057 году избран игуменом Печерского монастыря... Умер 3 мая 1074 года, будучи 65 лет. Мощи его обретены в 1091 году».
Как видим, сказано кратко, сжато, но в то же время емко и с расставлением акцентов на ключевых моментах жизни и деятельности земляка курян. Да, есть расхождение в один год в дате рождения, не назван год ухода из Курска в Киев и пострижения в иноки. Это подразумевается само собой: 1033-й. Но в данном случае разница рождения отрока Феодосия в один год незначительная, несущественная. Она – всего лишь продукт методики времяисчисления, чем часто «грешили» отечественные историки XIX века.
Эта дата – 1008-09 год, – зафиксированная во многих российских и советских энциклопедиях, по сути, стала канонической. Причем на многие десятилетия, если, вообще, не на века.
И здесь вполне логичен вопрос: а что о дате рождения Феодосия Печерского, времени покидания им Курска и постижения в монахи думали и писали в своих исторических трудах «отцы» отечественной исто¬рии: Василий Никитич Татищев (1686–1750), Николай Михайлович Карамзин (1766–1826), Николай Иванович Костомаров (1817–1885), Сергей Михайлович Соловьев (1820–1893), Дмитрий Иванович Иловайский (1832–1920), Василий Осипович Ключевский (1841–1911)? Ведь многие из них жили и занимались историко-исследовательской деятельностью в одно время с А.Н. Муравьевым и А.Д. Нечволодовым.
А ничего или почти ничего они не писали. Видимо, добросовестно ознакомившись с разными редакциями «Жития» Феодосия и имея некие сомнения, они, повествуя о его жизни и духовной деятельности, предпочли оставить этот щекотливый вопрос о дате рождения преподобного за скобками своих исследований. Хотя у всех этих светочей истории и властителей умов россиян упоминания о преподобном Феодосии Печерском имеются, порой весьма объемные. Например, у Н.И. Костомарова даже большая, многостраничная  работа написана и издана в многотомном труде «Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей». В ней и описания жизни отрока Феодосия в Курске, и его стремление к православию, и множественные чудеса во время настоятельской деятельности в Печерском монастыре, и теософские споры-диспуты с евреями, и любовь к книгам и проповедям. Даже яркая характеристика дана. Но никаких дат, кроме даты смерти.
И известные русские и советские историки Сергей Федорович Платонов (1860–1933), Михаил Николаевич Покровский (1868–1932), Борис Дмитриевич Греков (1882–1953) о жизни и духовной деятельности земляка курян Феодосия Печерского вообще не заморачивались. Если и упоминали о нем в связи с принятием в Руси христианства, то буквально одной-двумя строками, да и то вскользь, между делом так сказать…
Видный же историк Лев Николаевич Гумилев (1912–1992) к личности Феодосия обращался, когда рассуждал о наличии политических партий, боровшихся за княжескую власть и придерживающихся той или иной идеологии – католицизма или иудаизма. Но о дате его рождения речь не заводил. Кстати, об этом говорилось выше.
Не называл даты рождения Феодосия Печерского и автор книги «История русской церкви» Николай Михайлович Никольский (1877–1959), хотя с удовольствием писал о неприглядных фактах в истории русских монастырей разных эпох.
Не опровергая 1008 года как даты рождения преподобного, по данным В.В. Енукова и А.Г. Раздорского, свои сомнения по поводу возраста и времени пострижения Феодосия высказал уже киевский митрополит Евгений, в миру Ефимий Алексеевич Болховитинов (1767–1837).
«Сомнения в достоверности рассматриваемой даты впервые были высказаны ещё митрополитом Евгением (Болховитиновым), – пишут они. –  Он полагал, что датировать пострижение Феодосия 1032 г. невозможно, поскольку на тот момент не было еще при преподобном Антонии ни братии, ни монастыря».
Однако «уклончивое молчание» уважаемых отечественных историков о дате рождения отрока Феодосия курских краеведов не смутило. Они продолжали поиски и,  как ни удивительно, находили…   
Так, во втором (1968) издании очерков истории города «Курск» (1975) в коллективной работе авторов Владимира Ивановича Самсонова (1886–1964) – старшего научного сотрудника Курского областного краеведческого музея, и старшего преподавателя Курского государственного педагогического института, историка, археолога, краеведа  и писателя Юрия Александровича Александрова-Липкинга (1904–1983) «Курск – древний русский город» рождение Феодосия отнесено к концу X века. Это же самое этими же авторами повторено и в третьем (переработанном и дополненном) очерковом издании сборника «Курск».

«Первое письменное упоминание о Курске находится в так называемом Печерском Патерике (описание жития «святых» монахов знаменитой Киево-Печерской лавры), а точнее – в «Житии Феодосия Печерского», – пишут они в сборнике «Курск», изданном в 1968 году. – Упоминание это относится к 1002–1004 гг.».
А в сборнике 1975-го года издания даты прибытия отрока Феодосия в Курск 1002–1004 годы подменяют следующей строкой: «Упоминание это относится к концу десятого века». Причем, в примечании № 6 к данной статье в сборнике за 1975 год со ссылкой на Устюжский лето¬писный свод, в котором возраст и жизненный путь преподобного определен в 82 года, прямо указывается, что он родился в 992 го¬ду, а в Курск родителями был привезен в 998 году (в возрасте 6 лет).
Об этом же самом и почти теми же самыми словами говорит Ю.А. Александров-Липкинг (Липкинг – официальная фамилия педагога и писателя, а Александров-Липкинг – творческий псевдоним) и в персональном сборнике «Далекое про¬шлое соловьиного края», изданном в Воронеже, в Центрально-Черноземном книжном издательстве, в 1971 году.
«Первое письменное упоминание о Курске встречается в Печерском Патерике, описании жития «святых» монахов знаменитой Киево-Печерской лавры,  точнее – в «Житии Феодосия Печерского», – начинает излагать он суть дела в статье «Поиски древнего Курска». Но тут же, в следующем предложении делает уточнение: – До недавнего времени это упоминание относили к 1032 году. (Вслед за другими без проверки приводил этот год и автор этой книги.) Но это ошибка. Давайте вместе с вами окончательно уточним дату первого упоминания о Курске. Известно, что Феодосий умер в 1074 году, в возрасте, как указывает Устюжский Летописный свод, 84 лет. Родился он, значит, в 992 году. В Курск же был привезен ребенком. Здесь про прошествии какого-то времени начал обучаться грамоте. А грамоте в Киевской руси начинали обучаться лет с семи-восьми. Выходит, что Феодосий приехал в Курск моложе семи лет, примерно, в конце Х века, между 992 и 999 годами».
Как видим, даже одни и те авторы в небольшой промежуток времени дату рождения Феодосия Печерского и дату прибытия его в Курск, исходя из новых исторических условий и новых знаний, трактуют по-разному.
В 1975 году в Воронеже, в Центрально-Черноземном книжном издательстве вышло учебное пособие для учащихся 7–10 классов «История Курской области». В этом учебнике о рождении Феодосия и его прибытии в Курск сказано следующее: «Первое упоминание о Курске мы находим в написанном еще до монголо-татарского нашествия «Житии» крупного политического и церковного деятеля Киевской Руси Феодосия Печерского. Как видно из «Жития», Феодосий еще ребенком приехал с отцом в Курск. В это время в Курске были уже рынки, хлебопекарни, феодалы и властелин (князь или княжий наместник). Были кирпичные церкви. В «Житии» описывается картина уже сформировавшегося древнерусского города. Точно известно, что Феодосий умер в 1074 году. Летописный Устюжский свод сообщает, что скончался Феодосий в возрасте 82 лет. Значит, родился он в 992 году, а в Курск, следовательно, приехал в конце Х века».
В чем-то с  выводами В.И. Самсонова и Ю.А. Липкинга, а также с данными учебника «История Курской области» соглашался и одновременно не соглашался известный советский историк, кандидат исторических наук, доцент МГУ и уроженец Щигровского уезда Курской губернии Григорий Николаевич Анпилогов (1902–1987). (Выдержки из его работы цитировались выше)
Здесь, по-видимому, следует сделать пояснение, что словосочетание «Киево-Печорского» представлено в том грамматическом написании, в каком оно было использовано Г.Н. Анпилоговым. Да и использование словосочетания «Патерик печерский» в цитатах разных авторов дается по-разному: то оба слова с заглавной буквы, то с заглавной лишь слово «Печерский» – в зависимости от предпочтения автора к слову «патерик».   
В 1995 году в Курске издается коллективный  сборник «Курский край: история и современность». И в нем в очерке доцента Курского государственного педагогического университета (бывшего педагогического института)  Л.В. Шабанова «Древние города» возраст преподоб¬ного Феодосия определен «около 84 лет», что, соответственно, предполага¬ет его рождение в 990 году. Эти же данные, как и весь текст, приведены Л.В. Шабановым и в региональном учебном пособии «Ис¬тория и современность Курского края», изданном в 1998 году в Кур¬ске и к настоящему времени неоднократно переиздававшемуся. Правда, при этом автор ни в одной из своих статей не приводит ссылок на источники, позволившие ему сделать данное утвержде¬ние.
Но среди знатоков истории Курского края и «Жития преподобного Феодосия Печерского» нашлись и те, кто не согласился ни с данными «Патерика Печерского», ни с данными Устюжского летописного свода, ни с версиями Самсонова, Липкинга, Анпилогова и Шабанова. Так, в изданном в 1997 году в Курске энциклопедическом краеведческом сло¬варе-справочнике «Курск» в статьях курского краеведа В.И. Склярука дата рождения Феодосия не указывается. Но прибытие его родителей в Курск отнесено к пе¬риоду «не ранее 1036 года», то есть ко времени, когда Мстислав Владимирович Удалой, владевший с 1024 года днепровским Левобережьем, умер, и князь Ярослав Владимирович Мудрый стал единодержавным правителем Руси. Об этом же, но более подробно и аргументировано говорится и в научном многостраничном труде В. Склярука «К биографии Феодосия Печерского», напечатанном в «Трудах отдела древностей литературы» (Л., 1988 г.).
Надо сказать, что в своей версии рождения отрока Феодосия не в 990 или 1008 году, а значительно позже, «не ранее начала тридцатых годов», В..И. Склярук не одинок. Ее стали придерживаться многие курские ученые историки перестроечного постсоветского времени, например, авторы замечательной книги «Очерки истории Курского края», изданной в 2008 году, – А.В. Зорин, Г.Ю. Стародубцев, А.Г. Шпилев, О.А. Щеглова.
Правда, среди курских ученых в постперестроечной России нашлись и те, кто не принял «позднего» рождения преподобного Феодосия, не последовал по стопам В.И. Склярука и своих коллег из КГУ и Археологического музея. Это доктор философских и исторических наук, профессор (КГМУ) Сергей Павлович Щавелев и доктор исторических наук, профессор (КГСХА) Зинаида Дмитриевна Ильина.
Первый в 2008 году издал монографию «Феодосий Печерский – курянин». В этой большой научной работе он пришел к выводу, что Феодосий родился «примерно в 1027 году», в Курск привезен родителями «около 1034 года», а пострижен в монахи около 1052 года».
Вторая  по-прежнему остается приверженцем данных в «Патерике» и считает, что Феодосий родился в 1008 году, а Курск покинул в 1032-м. Она в соавторстве с краеведом А.П. Ашихминым в ряде работ пишет об этом в изданном в 2012 году коллективном сборнике статей и очерков «О Курске и преподобном Феодосии Печерском».
Интересна интерпретация времени рождения преподобного Феодосия, его ухода из Курска и пострижения представлена учеными В.В. Енуковым (КГУ) и А.И. Раздорским (Петербург, РНБ) в статье «О времени основания и первого упоминания древнерусского Курска», опубликованной во втором номере  журнала «Российская история» за 2015 год. В данной работе они, с присущими ученым въедливостью, аргументированностью, напористостью, ссылками на мнения других авторитетов в научном сообществе, в пух и прах разбили версии многих своих предшественников. И пришли к выводу, что появление Феодосия в Курске произошло в 1030-е годы.
Тем временем  в более поздних изданиях «Жития» Феодосия Печерского, например, в двухтомнике «Избранные жития русских свя¬тых», изданном в 1992 г. в Москве издательством «Молодая гвардия», о факте пострижения Феодосия читаем: «Пострижение Феодосий принял  23 лет от роду, вскоре же после смерти благоверного князя Киевского Ярослава Владимировича». Как видим, возраст преподобного к моменту прибытия в Киев и последующему пострижению сохранен – 23 года, но время прибытия прямо привязано к дате смерти Ярослава Мудрого – к 1054 году. Кроме того, в примечании № 1 к «Житию преподобного отца нашего Феодосия, игумена Печерского» сказано, что он «родился между 1035 – 1038 годами».
А в книге «Повести Древней Руси» (М.: Эксмо, 2009) тексты «Жития» Феодосия Печерского (по Успенскому сборнику) ни в транскрипции на старославянском языке, ни в переводе на современный уже не содержат ни самой даты (1032 г.) прибытия преподобного в Киев и пострижения, ни возраста (23 лет). «Таче благослови и старьць и повеле великому Никону острещи и, прозвутеру тому сущю н чрноризьцю искусьну, иже и поим блаженаго Феодосиа и по обычаю святыих отьць остригы и облече и в мьнишьскую одежю», – сказано  в этой редакции «Жития».
Как видим, тексты одного и того же «Жития» столь разнятся в деталях, причем весьма важных деталях, что диву даешься. Но что есть, то есть.
В «Советском энциклопедическом словаре» (М., 1988) время рождения преподобного Феодосия Печерского отнесено на «размытые во вре¬мени» 1030-е годы. А в 15 томе «Советской исторической энциклопедии» (М., 1973) рождение Феодосия отнесено на 1036 год. Эта же дата –1036 год – указана и в «Энциклопедии для детей» – «Религии мира» (М., 2002), и в популярной иллюстрированной энциклопедии «Русская культура» (М., 2006).
Такому «разбросу» о времени рождения преподобного Феодосия Печерского в работах современных исследователей можно и удивляться, и огорчаться, и возмущаться, и высказывать сожаление. Парадокс заключается в том, что нет незыблемых источников с указанием конкретной даты рождения преподобного, а все исследователи, руководствуясь принципом критического анализа имеющейся базы, не только стремятся к истине, но и запутывают суть дела до немыслимых пределов. В результате – истины как не было, так и нет (или у каждого она своя), а сомнения только растут да множатся, словно снежный ком, катящийся с горы…
Первопричиной всему этому является сам монах Нестор, в погоне за показом святости земляка курян Феодосия Печерского, оставившего без внимания такие важные моменты в биографии своего героя, как год рождения и год пострижения, год присвоения ему первого монашеского чина и год возведения в игумены Печерского монастыря. Все это, а также возраст преподобного и даже место рождения – город Василев, – за Нестора попытались сделать многочисленные редакторы «Жития», но результат этих редактирований многих известных российских ученых, в том числе и современных, не удовлетворил.


И все же, когда родился Феодосий Печерский?..

Автор данной работы, не претендуя на истину в последней инстанции, а лишь делясь собственными размышлениями и помня, что не боги горшки обжигают, пытается показать, в первую очередь самому себе, какая дата возможного рождения преподобного Феодосия Печерского, предпочтительнее других.
А начнем, пожалуй, с самой ранней, о которой сообщает Устюжская летопись и на которую обращают внимание курские краеведы и некоторые ученые, – 990 или 992 год. И здесь сразу же напрашивается такой вывод: для любого года встречи с Антонием, вторично возвратившимся в Киев с Афона, курянин не был юным отроком. Они – фактически сверстники. Берем, для примера, 1032 год. В этот год Антонию было бы около 50 лет, в Феодосию – около 42 лет. И тогда бы слова Антония: «А ты еще молод и, думается мне, живя здесь, снести все лишения» («Ты же ун, якоже мню, и не имешитрьпети на месте семъ скрби»), – выглядели бы чистым издевательством, насмешкой. Ведь ключевое тут слово – молод, а точнее ун (юн)!
Еще смешнее они выглядели бы в другие годы их знакомства, взять хотя бы конец тридцатых (1039), середину сороковых (1046), начало пятидесятых (1051) или же середину пятидесятых (1054) годов XI века. О начале и середине пятидесятых годов, как о дате первой встречи Феодосия и Антония, предполагают некоторые отечественные исследователи, ссылаясь на летописные сообщения под 1051 и 1054 годы. 
Почему 1039 и 1046 годы? А потому, что в это время киевский Софийский собор сначала был полностью построен, а затем украшен и сдан в эксплуатацию, как сказали бы ныне. И настоятелем в нем, как отмечено выше, мог находиться Иларион, уступивший свою пещеру Антонию. Что же касается 1051 и 1054 годов, то здесь совсем просто – это год назначения Илариона митрополитом Руси и год смерти князя Ярослава Мудрого – ключевые события в истории Отечества.
С иных позиций, но с данными Устюжского летописного свода о возрасте Феодосия 82 года и, следовательно, дате рождения в 992 году не согласны В.В. Енуков и А.И. Раздорский. Напомнив, что этих данных придерживались Ю.А. Липкинг и А.Г. Кузьмин, они далее пишут: «Однако позднее происхождение Устюжского летописного свода не позволяет отнестись с доверием к имеющимся в нём сообщениям о событиях XI в. Если допустить, что Феодосий родился в 992 г., то ко времени пострижения в середине 1050-х гг. ему было бы уже за 60, что не соответствует всей хронологии ЖФ». Что верно, то верно, и с этим не поспоришь.
Данные Устюжского летописного свода не считает заслуживающими внимания и курский ученый СП. Щавелев. В своей монографии он пишет: «Упоминаемый Устюжской летописью [ПСРЛ, т.XXXVII, с. 28, 67] 82-летний срок его жизни явно произвольно домыслен поздним, XVI в. летописцем. Эта датировка не имеет никаких соответствий в более ранних источниках, начиная с ПВЛ и «Жития» нашего святого; противоречит основным временным вехам. Расставленным самим устюжским летописцем; почти вдвое превышает среднюю продолжительность жизни мужчины в Древней Руси».
Итак, 990 или 992 год, как год рождения преподобного Феодосия Печерского, к сожалению, отклоняется.

Теперь же за исходную точку исследований возьмем 1032 год, появившийся, как отмечалось выше, в 1-й и 2-й Кассиановских редакциях несторовского «Жития» преподобного Феодосия Печерского. При этом возраст курянина Феодосия 23 года, впервые обозначенный в «Житии» под редакцией поляка Иосифа Тризны, во внимание не принимаем, ибо он не соответствует основным несторовским вешкам, расставленным в «Житии» в курский период жизни преподобного. И здесь, если использовать две редакции «Жития», по Успенскому списку и в редакции Кассиана, намечается два варианта.
Начнем с «Жития» Феодосия по Успенскому списку, считающегося у большинства отечественных ученых наиболее достоверным. Согласно ему, мы имеем следующие вехи: 13 лет жизни отрока в Курске, когда умер его отец – княжий муж; «12 лет и более» занятия Феодосием печением просфор и, наконец, год после печения просфор. Этот дополнительный год появляется в «Житии» после проникновенной беседы Феодосия с матерью, которая соглашается на богоугодные деяния сына. Нестор об этом годе пишет так: «И как-то спустя год, снова увидев, как он, снова почерневший от печного жара, печет просфоры, опечалилась она и с той поры опять принялась убеждать сына то ласкою, то угрозою, а иногда и избивая его, чтобы бросил он свое занятие».
Продолжая уточнять возникновение дополнительного года, отметим, что он появляется перед вторым побегом Феодосия из дома матери в иной город к священнику и перед услужением на пиру  курского властелина. И явно не всходит в стаж 12-летнего просфоропечения. В итоге получается, что Феодосию на момент постижения Никоном в Киеве исполнилось 26 или 27 лет, если принять во внимание несторовское «и более».
Итак, в 1032 году, когда происходит встреча Феодосия с Антонием и последующее пострижение Феодосия, ему не 23 года, как сказано в редакции «Жития» Иосифа Тризны, а 26 или даже 27 лет. В это время Антонию, родившемуся в 982/983 году, около 50 лет. Он в два с лишним раза старше Феодосия. А потому, пусть и с натяжкой, Феодосий для него может быть юным, или, как сказано в «Житии», «уным».
Итак, в 1032 году, когда происходит встреча Феодосия с Антонием и последующее пострижение Феодосия, ему не 23 года, как сказано в редакции «Жития» Иосифа Тризны, а 26 или даже 27 лет. В это время Антонию, родившемуся в 982/983 году, около 50 лет. Он в два с лишним раза старше Феодосия, а потому, пусть и с натяжкой, называет Феодосия юным, или, как сказано в «Житии», «уным». С учетом сказанного, датой рождения Феодосия являлся бы 1005 или 1006 год. И тогда в возрасте 5-7 лет, как о том пишут многие исследователи, он мог с родителями прибыть в Курск  в 1011 или 1012 году. Причем по воле великого князя Владимира Святославича, возможно, уже готовившегося к походу на Новгород, отказывающийся платить Киеву возложенную на него дань в 2000 гривен, а потому расставлявшего всюду своих верных людей – княжих мужей – чтобы чинили дороги и возводили мосты…
Правда, тогда прорисовывается длительное пребывание Феодосия в пещере Антония в иноческом сане (с 1032 по 1056 год) – почти четверть века, 25 лет. Впрочем, с учетом времени пещерного проживания самого Антония – 40 лет, – это и не так уж много. Все относительно в мире, где «стакан может быть наполовину пуст или наполовину наполнен»…
Однако встает еще один каверзный вопрос: а был ли в 1032 году в пещере сам Антоний?.. По данным историка и писателя А.Д. Нечволодова, несомненно, был. Был и по некоторым современным интернетовским статьям в Дзене, повествующим о втором возвращении Антония в Киев в 1028 году и встретившим Феодосия в пещере Илариона в 1032 году. Только ведущие курские историки сомневаются и не очень-то доверяют этой дате.
Так, В.В. Енуков и А.И. Раздорский в не раз уже цитируемой работе пишут: «Против отнесения пострижения Феодосия к 1032 г. выступал также А. М. Кубарев. При этом он попытался реконструировать путь возникновения этой даты. В ПВЛ под 1051 г. сказано, что Антоний оставил братию и удалился в другую пещеру, где прожил 40 лет».
Прерываем цитирование данного текста, чтобы  непосредственно  обратиться к «Повести временных лет». Открываем «Повесть временных лет» в книге «Повести Древней Руси» и в переводе с древнерусского  академиком Д.С. Лихачевым на странице 238 читаем: «В год 6559 (1051). Поставил Ярослав Илариона митрополитом, русского родом, в святой Софии, собрав епископов». И на этом все. Никакого указания на 40-летний уход Антония в этом году в другую пещеру. Об удалении же Антония в другую пещеру из Ларионовой в «житии» Феодосия Печерского речь будет идти под 1056 или 1057 год.
Возвращаемся к работе В.В. Енукова и А.И. Раздорского и читаем далее. А далее говорится: «Известно также, что Феодосий умер в 1074 г. – на второе лето после Антония. Сопоставив между собой эти факты, Кассиан при редактуре КПП вычел из года смерти Антония (1073) 40 лет, проведённые им в пещере, и получил год его вселения в новую пещеру (1033). А поскольку Феодосий к тому моменту уже встретился с Антонием, то прийти к нему он мог, по крайней мере, за год до этого, т.е. в 1032 году».
С этим, действительно, не поспоришь, тем более что следом идет ссылка уважаемых историков на исследования своих предшественников, имена которых довольно известны в отечественной историографии. «Большинство дореволюционных исследователей, в том числе митрополит Макарий (Булгаков), Е. Е. Голубинский, В. А. Чаговец вслед за П. С. Казанским и А. М. Кубаревым, – сообщают В.В. Енуков и А.И. Раздорский, –  признавали год пострижения Феодосия, указанный в Кассиановских редакциях КПП, недостоверным и не имеющим отношения к авторскому тексту ЖФ».
Но обратимся непосредственно к тексту «Жития» преподобного Антония, находящемуся в двухтомнике «Избранных житий русских святых», и видим: «По своем переходе во вторую пещеру преподобный Антоний пробыл в ней лет 14–16; в ней он окончил свое житие временное, применив его на вечное в 10-й день июля месяца, от сотворения мира в 6581 году, от Рождества Христова в 1073-м, а от рождения своего девятидесятом, в княжение Святослава Ярославича и во дни царя греческого Романа-Диогена».
Не трудно заметить, что здесь нет никакого сорокалетнего срока пребывания Антония в пещере во время второго своего прихода в Киев, а есть только указание на срок пребывания в новой пещере – 14-16 лет. Так что, возможно, поздние редакторы поспешили с 40 летним пещерным стажем Антония Печерского…
Если все же согласиться с тем, что встреча курянина и преподобного Антония произошла все же в 1032 или 1033 году, и Феодосию в это время было около 26-27 лет, то при таком варианте земляк курян прожил бы около 68-69 лет. Вполне приличный возраст, если принять во внимание, что средняя продолжительность жизни жителей Руси во времена Средневековья, по данным исследователей, варьировалась от 32 до 43 лет. Правда, имелись тогда и долгожители, как, например, тот же Антоний Печерский или боярин и киевский тысяцкий Ян Вышатич, дожившие до 90-летнего возраста… Но они, как опять же утверждают исследователи, были редким исключением.

Теперь рассмотрим второй варрант, взяв за основу текст «Жития» Феодосия по Печерскому патерику, где исходными данными являются 13 летний возраст отрока Феодосия, когда он лишился отца, затем «два года и более» его занятия просфоропечением и год по прошествии 2 лет после просфоропечения. При таком раскладе к отчетной дате – 1032 год – Феодосию исполнилось бы около 16-17 лет. И тогда датой его рождения мог бы быть 1015 или 1016 год. А в Курск родители Феодосия, с учетом его 5-7 летнего возраста, могли быть отправлены в 1020 или 1022 году, когда киевский великокняжеский стол всецело и незыблемо находился у князя-хромца Ярослава Владимировича Мудрого.
В данном случае нет никаких сомнений в отношении апеллирования Антония к юному возрасту пришедшего к нему в пещеру курянина Феодосия. Антонию, как уже определились выше, на данный момент около 50 лет, Феодосию – около 16 или 17. И Феодосий, действительно, обоснованно, без каких-либо оговорок и натяжек  подходит под определение «юн» или «ун», как сказано в «Житии». И при таких исходных данных курянин Феодосий Печерский прожил бы не более 59 лет. Это, конечно, меньше 69 лет, но все равно вполне приличный возраст для тех далеких времен.
Интересно, а как этот эпизод встречи показан в «Житии» самого Антония? А здесь по «Избранным житиям русских святых» сказано: «В это время пришел к преподобному Антонию и преподобный Феодосий, будучи двадцатилетним юношей; преподобный Антоний велел постричь Феодосия блаженному Никону – иерею и опытному черноризцу».
Интересно. А продолжение рассказа еще интереснее, оно прямо противоположно тому, что было сказано в «Житии» Феодосия Печерского в этом же сборнике «Избранных житий русских святых»: «По прошествии многих лет, когда преставился благоверный князь Ярослав, власть принял старший сын его Изяслав, севший на великокняжеском столе в Киеве. преподобный Антоний Печерский в это время уже прославился по всей Русской земле…».
Из процитированного текста следует, что курянин Феодосий пришел в Киев и был там пострижен Никоном в монахи за много лет до кончины князя Ярослава Мудрого. Вот такие дела с житиями наиболее почитаемых русских святых первой волны канонизации. Загадка на загадке и сплошной детектив…
Двадцатилетний возраст ближе к семнадцатилетнему, чем к двадцатисемилетнему, но ясности о дате встречи Феодосия с преподобным Антонием не дает. Да и текст с упоминанием о «прошествии многих лет» до смерти Ярослава Мудрого также о точной дате никак не говорит… В итоге: сведений о дате рождения Феодосия Печерского как не было, так и нет. По-прежнему все туманно, расплывчато и неоднозначно…
А еще не будем забывать, что и здесь снова вмешивается фактор появления в пещере самого Антония, о котором сказано выше, а также продолжительное (почти 25-летнее) пребывание Феодосия в пещере до получения сначала сана иерея (1056), а затем чина игумена в 1057 году. (Кстати, некоторые отечественные исследователи с весьма известными именами получение Феодосием чина игумена относят на 1058 год и более поздние времена, вплоть до 1061 года.) 
Кроме того, как пишет в монографии С.П. Щавелев, сообщение о «двух летех или более» имеется только «в одном-единственном из нескольких рукописей-редакций «Жития» сравнительно поздней, 1462 года, так называемой «второй кассиановой», уличаемой источниковедами в разных хронологических передержках». При этом он ссылается на мнение кандидата филологических наук Л.А. Ольшевской. И в своих исследованиях придерживается более продолжительного возраста Феодосия  – «25 или несколько более лет», как было ранее вычислено П. Казанским в 1854 году и В.А. Яковлевым в 1875 году. И критически относится к исследователям более раннего возраста курянина Феодосия при встрече с Антонием. «Многие исследователи, – заявляет он в монографии, – например, Кубарев А.М. (1847), митрополит Макарий  (1856), Голубинский Е.Е. (1901), Чаговец В.А. (1901), Склярук В.И. (1988) и другие почему-то испытывают особое доверие к выполненным Кассианом изводам памятника».
И далее, отстаивая свою позицию и точку зрения по данному вопросу, продолжает: «Они предполагают, что Феодосий ушел в Киев, когда ему еще не исполнилось 20 лет. Но даже если согласиться не с Д.И. Абрамовичем (1898, 1902), предполагавшим, что дополнения 1460 и 1462 годов в текст Патерика внес по собственному произволению, а с А.А. Шахматовым (1897), подозревавшим использование этим «уставником» недошедших до нас источников – сугубо гипотетической Печерской летописи и «Жития» Антония, – то вряд ли там могли оказаться характеристики возраста Феодосия, отличные от известных самому Нестору и обнародованные им».
Завершая свою концепцию данного вопроса, С.П. Щавелев констатирует: «С моей точки зрения, вовсе не полтора, а два с лишним десятка лет противодействия в одиночку полуязыческой мирской среде  – вот необходимо достаточный срок для физического и духовного возмужания одного из основателей русского монашества».
Во многом, если вообще не во всем, согласны с мнением и выводами  профессора С.П. Щавелева и историки В.В. Енуков и А.И. Раздорский. «Точно известно, что Феодосий приехал в Курск ребёнком, – пишут они в упоминаемой выше работе, –  и уже на новом месте был отдан учителю на оучение божествьныхъ книгъ. Когда Феодосию было 13 лет, у него умер отец. После этого Феодосий отдался подвижническим трудам, среди которых важное место заняла выпечка просфор. В Успенском сборнике продолжительность этого занятия определена в 12 лет или более (две на десяте летъ или боле творя), то же чтение подтверждает и Арсеньевская редакция КПП. Однако в обеих Кассиановских редакциях речь идёт только о двухлетнем сроке. Вопрос о том, какое из чтений следует считать первоначальным, стал предметом многолетней дискуссии». И далее они называют основных участников многовековой заочной дискуссии: «Одни авторы (А.М. Кубарев, архиепископ Филарет (Гумилевский), В.А. Яковлев, Е.Е. Голубинский, В.А. Чаговец, В.И. Склярук) считали, что Феодосий занимался выпечкой просфор только два года; другие же (П.С. Казанский, митрополит Макарий (Булгаков), С.А. Бугославский, В.Н. Топоров, С.П. Щавелев) – 12 лет».
Не трудно заметить, что  перечислены исследователи разных временных рамок и не обязательно представители научного сообщества. А среди представителей научного сообщества нашего времени В.В. Енуков и А.И. Раздорский особо отмечают выпускника Московского государственного историко-архивного института, кандидата исторических наук, доцента Юрия Александровича Артамонова. Фамилия Ю.А. Артамонова в работе В.В. Енукова и А.И. Раздорского повторяется чаще других. И это прямо указывает на то, что для этих курских исследователей мнение Ю. Артамонова является не только веским, но и доминирующим. А в качестве подтверждения приведем очередную выдержку из их работы.
«Некоторые историки и краеведы приводят в подтверждение известия Кассиановских редакций КПП о пострижении Феодосия в 1032 г. свидетельства поздних летописных сводов: Густынской летописи, Новгородской III летописи, – пишут они. – А.Г. Кузьмин утверждал даже, что они «выглядят более достоверными, чем неясные обозначения Жития Феодосия и Начальной летописи». Возражая ему, Ю.А. Артамонов заметил, что «желание исследователя противопоставить данные поздних летописных сводов «неясным обозначениям» древнейших памятников является шагом назад не только в изучении данного вопроса, но и в самом методе исследования летописного материала». Свидетельства поздних летописей (Густынская составлена в 1623-1627 гг., Новгородская III – в начале XVIII в.) в данном вопросе не имеют доказательной силы».
Но это еще не все. Продолжая развивать мысль о научно-исследовательских достоинствах Ю.А. Артамонова, они далее пишут в том же духе и в той же тональности: «Подводя итоги полемике вокруг даты пострижения Феодосия, Артамонов систематизировал аргументы, не позволяющие, по его мнению, отнести это событие к 1032 г.: 1) дата пострижения отсутствует в древнейших списках ЖФ; 2) трудно представить, чтобы Нестор, не знавший обстоятельств и подробностей встречи Антония с Феодосием, мог с точностью до года датировать это событие; 3) если Феодосий принял монашество в 1032 г., то сложно объяснить, почему почти 30 лет его иноческой жизни Нестор оставил без внимания; 4) приход Феодосия к Антонию в 1032 г. противоречит как статье 6559 г. ПВЛ, так и самому ЖФ, которые относят возникновение Печерского монастыря к 1050-м гг. «Таким образом, – заключил исследователь, – есть серьёзные основания считать, что дата пострижения Феодосия – плод редакторской работы Кассиана, которая не имеет отношения как к подлинной биографии Феодосия, так и к литературной деятельности Нестора». Следовательно, связывать первое упоминание Курска с 1032 г., даже условно, недопустимо».
Казалось бы, все: научно-исследовательский авторитет Ю.А. Артамонова зафиксирован добротно, новых подтверждений не требуется. Однако это не так. Вскоре за вышесказанным последовало: «Свою хронологию начального этапа существования Печерского монастыря и монашеской жизни Феодосия предложил Ю. А. Артамонов. Около 1061 г. Антоний покинул старую пещеру, в которой жил после 1051 г., и переселился на другой холм. Известно, что поставив вместо себя печерским игуменом Варлаама, Антоний ещё некоторое время продолжал жить на старом месте. Первые монахи стали появляться в пещере Антония после вокняжения Изяслава Ярославича, т.е. после 1054 г. Согласно ЖФ, мать Феодосия встретилась с сыном в Киеве спустя четыре года после его бегства из Курска. В этот момент монастырь оставался ещё пещерным (переселение на поверхность состоялось в 1062 г.) и настоятелем в нём был Антоний. Следовательно, Варлаам стал игуменом не ранее 1058/59 г., а Феодосий мог принять постриг только между 1054 и 1056 годы. Поскольку к моменту прихода Феодосия в Киев молва о том, что Антоний принимает всех желающих монашествовать, успела уже довольно широко распространиться, можно предположить, что Феодосий принял монашество несколько позже 1054 г., вероятнее всего, в 1055 или 1056 г.
Если признать хронологические расчёты Артамонова справедливыми, получается, что Феодосий родился около 1030 г. (в 13 лет у него умер отец, ещё 12 лет с небольшим он посвятил просфоропечению и церковному служению, а в 1055/56 г. принял постриг)».
Окончательный же вывод В.В. Енукова и А.И. Раздорского, причем с опорой на мнение и доводы уважаемого ими Ю.А. Артамонова, таков: «Следовательно, представляется более вероятным, что к моменту прихода в Киев Феодосию было не около 16, а уже около 26 лет. (13 лет ему исполнилось на момент кончины отца, и ещё 12 с небольшим лет он занимался просфоропечением.)».
Кажется, в исследованиях и расчетах уважаемых курских историков все безупречно, обстоятельно и взвешенно; обо всем негативном сказано со ссылками на авторитет предшественников и современных деятелей исторической науки. Правда, о дополнительном годе, о котором упоминалось выше, ни слова, ни полслова. Возможно, он включен ими в 12-летнй срок фосфоропечения в качестве некого уточняющего обстоятельства. Но и бог с ним: годом больше, годом меньше саму суть не меняет… Но обоснование понятия «юный» для 26-летнего мужчины все же звучит не очень убедительно и для наших дней, а для тех далеких времен, когда трудовая и семейная жизнь начиналась намного раньше, тем более.
Не приняты в расчеты те обстоятельства, что в 1056 году после ссоры Антония с князем Изяславом и ухода Никона в Тмутаракань, Феодосий получил сан иерея, а Антоний, оставив монастырь на Варлаама, сначала закрылся от суеты в одной из пещерных келий, а затем вообще ушел в новую пещеру. И в ней пребывал около 16 лет до скончания своего земного века.
Вот как об этом сказано в «Житии» преподобного Феодосия по Успенскому списку: «Тогда блаженный отец наш Феодосий по повелению преподобного Антония был поставлен священником… Преподобный Антоний привык один жить, ибо не любил всяческих ссор и разговоров, и затворился в одной из келий пещеры, а игуменом поставил вместо себя блаженного Варлаама, сына боярина Иоанна. Оттуда впоследствии переселился Антоний на другой холм и, выкопав пещеру, жил в ней, никуда не выходя, и поныне там покоится его честное тело».
В 1057 году игумен Варлаам, построивший малую деревянную церковь во имя святой Богородицы, князем Изяславом был назначен игуменом нового Дмитриевского монастыря. А Феодосий избран братией игуменом Печерского монастыря. «Вскоре после этого божественный Варлаам, игумен братии той, обитавшей в пещере, по княжескому повелению был поставлен в монастыре святого мученика Дмитрия, – говорится далее в «Житии» Феодосия по Успенскому списку, причем сразу же после избрания Варлаама Печерским игуменом. – Тогда же монахи, жившие в пещере, собрались и по всеобщему решению возвестили преподобному Антонию, что они поставили себе игуменом блаженного отца нашего Феодосия…»
Но это почему-то не принимается во внимание, как, кстати, и многое другое…
Например, не учтен и такой момент, как прислуживание юного Феодосия на пиру у властелина города незадолго перед побегом из родительского дома. Юноше до 15-17 лет быть на побегушках у курских вельмож – еще куда ни шло. Такая же дружинная традиция, как и приглашение на пир гусляров, гудошников, скоморохов, песенников и сказителей. Но нахождение на побегушках 25-27-летнего парня, практически взрослого родовитого мужчины, которому место за столом властелина, – дело немыслимое, из ряда вон выходящее.
Он ведь не челядинец и не слуга. Он – гость, призванный обучаться дружинной традиции. 
Кроме того, не принято во внимание следующее обстоятельство: через четыре года  после ухода Феодосия из Курска  его мать с чисто житейской практики и позиции, скорее всего, бросилась бы в Киев на поиски сына-отрока, сына-юноши, а не сына-мужчины. При этом надо иметь в виду, что с учетом ранних браков в Руси, матери Феодосия при одном раскладе было бы около 40, а при другом – около 50 лет. Поэтому представить средневековую женщину в возрасте 40 лет, совершившую длительное путешествие (не пешком ли?), еще как-то можно, но представить ее в возрасте под 50 лет, путешествующую (пусть даже не в одиночку) по стране, когда средний возраст того времени не превышал 40 лет, совсем сомнительно.
Таким образом, если сыну-отроку было бы 20 или 21 год, то тогда действия матери еще как-то объяснимы и оправданы: она пыталась вернуть в отчий дом заблудшего юношу. Но когда сыну-мужчине стукнуло 30 лет, а то и немного более, когда он давно вправе жить самостоятельной жизнью, а не жаться к подолу материнской юбки, насильственное возвращение его в отчий дом теряет разумный смысл. Да и материнская забота о взрослом сыне-мужчине, принявшем самостоятельное решение о роде своей деятельности, выглядит довольно надуманной, искусственной и неправдоподобной. Интересно, будь он княжеским дружинником, пошла бы она за ним, чтобы вернуть его в родной дом, оберегая от опасности быть убитым в сражении?..
И самое главное, в приведенной выше цитате из работы историков В.В. Енукова и А.И. Раздорского, упоминается приход матери Феодосия в Киев: «Согласно ЖФ, мать Феодосия встретилась с сыном в Киеве спустя четыре года после его бегства из Курска», – но напрочь проигнорировано сообщение «Жития» о том, что данное событие произошло при жизни княгини Ингигерды-Ирины, умершей в 1050 году. По данным же В.Н. Татищева супруга князя Ярослава Мудрого Ингигерда, в крещении Ирина, в схиме Анна, умерла 10 февраля 1050 года. Но на момент, когда княгиня принимала участие в судьбе матери Феодосия, судя по тексту «Жития», она была еще не совсем старухой, раз общалась и с Антонием, и с настоятелем Свято-Никольского монастыря. Следовательно, мать Феодосия пришла в Киев не ранее конца сороковых годов, если вообще не в их середине или первой половине. А если это так, то данное обстоятельство прямо и безоговорочно вычеркивает все построения исследователей о позднем прибытии Феодосия в Киев. Все эти 1051 и 1054 годы. И отправляет нас к более раннему времени данного события, как минимум, на середину сороковых годов, а то и на их начало или же на конец тридцатых.
По вопросу пострижения женщин в монахини в «Иллюстрированном энциклопедическом историко-бытовом словаре русского народа. XVIII – начало XX в.» Л.В. Беловинского сказано: «Пострижение в монахи допускалось с разрешения архиерея: мужчине не ранее 30 лет, женщине – 40». Здесь также сказано, что после обряда пострижения «постригающийся облачался в параман, сандалии, подрясник, рясу, клобук, мантию».
Из этого следует, что к моменту пострижения в монахини матери Феодосия должно было исполниться 40 лет. Но это все теория, а как было на практике, тем более в середине XI века, – неизвестно. Да и в жизни, как водится, всякое случается…
К тому же в несколько ином свете о возрастном цензе сообщает С.П. Щавелев в своей монографии с опорой на «Книгу правил» 1893 года издания. Подвергнув критике выводы В.И. Склярука о более раннем возрасте Феодосия Печерского при встрече с Антонием, он пишет: «Шестой Вселенский Константинопольский собор отдельным пунктом решил: «Правило святых и  богоносных отцов наших да соблюдается и в сем: дабы во пресвитеры прежде тридцати лет не рукополагать. Даже если человек и весьма достоин был, но откладывать до названных лет. Ибо и Иисус Христос на тридцатом году крестился и начал учительствовать. Подобно [этому] и в диаконы прежде двадцати пяти лет, и в диаконнессы прежде сорока лет не поставлять». (По «Историко-бытовому словарю русского народа…» Л.В. Беловинского пресвитер – священник, иерей – относится ко второй степени священства; в православной иерархии идет после диаконовской и предшествует епископской.)
Таким образом, нельзя исключать, что 40-летний возраст требовался не для пострижения женщины в инокини, а для более высокого монашеского сана. Если это так, то возраст матери Феодосия при ее появлении в пещере Антония и последующего пострижения в монахини мог быть не сорокалетний, а несколько меньший. Ведь мужчины, например, тот же Нестор или сам Феодосий, могли стать и в раннем (от 18 до 24 лет) возрасте монахами, так почему же женщины не могли?..
Вместе с тем, несмотря на разное отношение к сроку просфоропечения – 2-м или 12 годам ¬ – все бы укладывалось в схему прибытия курянина Феодосия в пещеру к Антонию в 1032 году, представленную Печерским патериком, или в 1033 году, как следует из «Энциклопедического всенаучного словаря» В. Клюшникова. Правда, при условии, что сам преподобный Антоний находился в ней в это время.
Брать же 1032 или 1033 год за отправную точку к другим датам рождения Феодосия, от 1030 до 1038 года, по понятным причинам, не приходится.

Теперь несколько слов о сомнениях научного сообщества. Сомнения, что дата – 1032 год – является недостоверной, появились у исследователей давно. В связи с этим большинство их склоняются к тому, что встреча Феодосия с Антонием и его пострижение Никоном произошла в 1051 году, когда Иларион был поставлен митрополитом и, следовательно, в пещере для молитвенных уединений и размышлений о вере и человеческом бытии уже не нуждался. Довод, конечно, веский, но придуманный…
 А если предположить, что уже с 1039 года, когда Софийский собор был построен, пресвитер Иларион, будучи по воле князя Ярослава Владимировича настоятелем или же главным священником этого столичного храма, уже не помышлял о пещерном уединении. Полностью занятому делами храма, где, в отличие от сельской церкви с ее малолюдством, прихожан было несколько тысяч, на пещерные бдения ему бы не хватало времени. Тогда вполне резонно, что, используя данное обстоятельство, монах-отшельник Антоний, обжившись в пещере сам, мог свободно принимать в ней новых поселенцев.
Следовательно, на взгляд автора данной работы, стоит рассмотреть и такой вариант, ибо он ничем не хуже других, взятых не из текста «Жития», а по умозаключению того или иного исследователя. И начать здесь можно с 1039 года.
В 1039 году афонскому монаху Антонию было бы около 56-57 лет. А год рождения пришедшему к нему в этом году 16-17-летнего курянина Феодосия выпадал бы на 1022-23 год. Отсюда появление отрока Феодосия в Курске в 5-7-летнем возрасте пришлось бы на 1027-1030 годы, то есть на время правления в Чернигове и Северской земле князя Мстислава Владимировича Удалого. И тут, по мнению некоторых исследователей, в том числе и научного сотрудника Курского областного краеведческого музея А.И. Склярука, возникли бы почти непреодолимые препятствия: Мстислав не позволил бы киевскому посланцу князя Ярослава прибыть в Курск и занять видный пост в местной административной иерархии.
На это  стоит заметить, что к данному времени братья Мстислав и Ярослав уже давно помирились. Причем, как следует из «Повести временных лет», инициатором примирения был все же Мстислав Владимирович, возможно, чувствовавший свою неправоту в делах 1024 года. И он, в качестве проявления своих добрых намерений, вполне мог предложить брату Ярославу прислать в Курск одного из своих «княжих мужей». Вот Ярослав и воспользовался данным предложением, направив в Курск отца Феодосия со всем семейством.
Кстати, о подобном развитии событий весьма осторожно предполагает С.П. Щавелев. «Открытая вражда противоставших в Лиственском сражении сыновей Владимира I прекратилась уже в 1026 году, когда недавние враги провели личные переговоры у Городца и «начали жить мирно и в братолюбии». Даже, «собрав воинов многих», в 1031 году «совместно пошли на поляков и повоевали землю Польскую, и многих поляков привели, и поделили их», – цитирует он «Повесть временных лет» и далее отмечает: – Эти и подобные сообщения летописи наводят на мысль, что раздел Руси в 1026 году носил во многом формальный характер и не привел к ее расколу на два разных государства. Так что установление «прозрачной границы по Днепру между владениями этих соправителей Руси не исключало возможности обмена личными представителями, в числе которых мог быть и отец Феодосия».
К тому же историк С.П. Щавелев высказывает предположение, что отец Феодосия до появления в Василеве мог быть жителем Посеймья, вот и возвратился, так сказать, на малую родину. Да, это всего лишь предположение, но почему же ему не осуществиться в реальности?..
Но еще задолго до Сергея Павловича Щавелева эту версию аргументировано апробировал Лев Николаевич Гумилев. В книге «Древняя Русь и Великая степь» он писал: «…Мстислав просил мира у разбитого Ярослава, аргументируя это тем, что Ярослав – старший брат. Признание себя «младшим братом» означало подчинение на правах автономии. Так оно и было на самом деле. Но куда девалась победоносная дружина Мстислава? Косоги (черкесы) покинули его, вернулись в Тмутаракань и при помощи осетин (ясов) овладели городом. Ярослав в 1029 году послал войско против ясов и вернул Тмутаракань. Мстислав хранил верность великому князю вплоть до смерти в 1036 году, после чего Чернигов и Северская земля воссоединились с Русью».
Таково видение Л.Н. Гумилевым взаимоотношений между братьями Владимировичами после 1026 года.
Кроме того, не стоит забывать и о существовании в то время права любого дружинника и даже боярина в мирное время свободно переходить от одного князя к другому. Во время войн и сражений это, естественно, запрещалось, приравнивалось к измене и предательству, а в мирное время – вполне обыденное дело.
Если же считать, что на момент встречи Феодосия с Антонием в 1039 году Феодосию было 26-27 лет, как на этом настаивают видные курские ученые, тогда время его рождения выпадает на 1012-13 годы, а прибытие в Курск – на 1018-1020 годы.
Не трудно подсчитать, что, родись Феодосий в 1022 году, то прожил бы он около 52 лет; родись же он в 1012 году, то прожил бы на десять лет больше, то есть 62 года.
Теперь же к данной исходной дате – 1039 год – приплюсуем четыре года, на которые ушло время поиска матери сына, ее приход в Киев и пострижение в монахини, и получаем 1043 год. О нем, естественно, в «Житии» Феодосия ничего не сказано. Зато это дает основание считать, что мать Феодосия могла родиться в начале XI века и что княгиня Ингигерда-Ирина, принявшая активное участие в ее судьбе, могла быть еще вполне крепкой женщиной, правда, опечаленной неудачным походом сына Владимира Новгородского на Константинополь и гибелью многих русских воинов.

Если же за исходную точку отчета возьмем 1046 года, как год окончательной отделки Софийского собора, то Антонию было бы около 64 лет. Пришедшему к нему Феодосию – около 26-27 лет по версию «Жития» по Успенскому сборнику или же около 16-17 лет по Печерскому патерику. Отсюда дата рождения Феодосия по первому варианту пришлась бы на 1020 год, а время приезда с родителями в Курск – на 1026-1027 год, то есть на время примирения Ярослава Владимировича Мудрого и Мстислава Владимировича Удалого.
По версии Печерского патерика о двухгодичном сроке просфоропечения, в 1046 году при тех же исходных данных об Антонии, дата рождения Феодосия пришлась бы на 1030 год. А его приезд вместе с родителями в Курск выпал бы на 1036 или 1037 год, когда после смерти Мстислава Удалого самодержцем Руси являлся Ярослав Мудрый. И в данном случае вообще никаких препятствий прибытия семьи Феодосия в Курск не было бы.
По первой версии Феодосий прожил бы около 54 лет, а по второй – только 44 года.   
При таких исходной опорной точке – 1046 год – прибытие матери Феодосия в Киев и ее пострижение пришлось бы, скорее всего, на лето или осень 1050 года, когда княгини Ингигерды-Ирины уже не было в живых. Но это противоречит тексту «Жития». Следовательно, 1046 год как опорная точка не походит. По этой же причине не подходят и остальные опорные точки – 1051 и 1054 годы, – о которых говорят некоторые отечественные исследователи.
Таким образом, вести речь о встрече курянина Феодосия с преподобным Антонием в 1051 и 1054 годах (при любом его возрастном раскладе – 27 или 17 лет)  вряд ли стоит. Слишком все сомнительно.
Да, в Лаврентьевской летописи и у В.Н. Татищева под 1051 год есть вставка о том, что с 1051 года началось строительство Печерского монастыря Антонием и Феодосием Печерскими. Но это сообщение – спрессованная воедино информация о множестве событий, происходивших на протяжении нескольких лет. К тому же, как отмечалось выше, в «Повести временных лет» этого сообщения не имеется. Следовательно, это вставка позднейших времен, а потому недаром вызывает сомнение у многих отечественных историков.
Кстати о сомнениях. Например, как ни быть сомнениям, если принять за отчетную точку рождения Феодосия данные в статьях В.И. Склярука и других источников: 1030 – 1038 годы. Ведь тогда, согласно им, преподобный прожил не 66 лет, как следует из Печерского патерика, из трудов А.Н. Муравьева и А.Д. Нечволодова и других источников, перечисленных выше, а только 44 года или и того меньше – 36 лет.
И какой же он тогда «старец»?! И какой он тогда авторитет для великого киевского князя Изяслава Ярославича (1024–1078), преследовавшего печерскую братию в середине 1050-х годов, когда разгневавшись на монахов за самовольное пострижение его слуг, «арестовал иерея Никона, а гремевшего подвижнической славой на пути духовного совершенства Антония вынудил бежать в «иные земли».
Да и для князя Святослава Ярославича (1027–1076), которого в 1073 году он, 36-летний,  яростно изустно и письменно изобличал в узурпаторстве престола, не мог быть авторитетом. А ведь великий князь, как следует из «Жития», стерпел все упреки и поношения «старца» Феодосия. И не просто стерпел, а неоднократно принимал меры к примирению с дерзким игуменом. Мало того, вместе с ним в 1073 году участвовал в заложении каменной Успенской церкви, сначала выделив под нее свою землю, а затем заступом собственноручно канаву под фундамент рыл. Следовательно, в 1073 году Феодосий и по возрасту, и по духовному положению был настоящим старцем, человеком в преклонных годах.

И теперь (после рассмотрения разных версий, в том числе выдвинутых уважаемыми учеными, после проведения расчетов) остается лишь дело веры: какой год и какой возраст Феодосия избрать главным на момент встречи с Антонием и какой год определить как год рождения преподобного?..
Что же касается времени появления русского города Курска, то это случилось не в 1032/33 году, а значительно раньше, и ему уже давно исполнилось 1000 лет. Но раз большинство курян пришло к выводу, что 1032 год – год первого упоминания Курска в письменном источнике и начало отсчета его летописно-житийного существования, – то пусть будет так.
А из этого следует, что теперь перед всеми курянами стоит одна задача: отметить тысячелетие города достойно. И при этом помнить и о преподобном Феодосии Печерском, нашем самом первом курянине, известном по имени и духовным подвигам. А еще стоит помнить и обо всех российских исследователях с беспокойными сердцами, не оставившими без внимания жизнь и духовный подвиг Феодосия.



ЭПИЛОГ

Помнят ли современные куряне о своем великом земляке Феодосии Печерском? Ответ однозначный – помнят. Но эта память, на взгляд автора данного очерка, несколько усеченная, не соответствующая данной исторической личности. Нет ни памятника в Курске, ни храма.
Правда, до революционных событий 1917 года в Курском Знаменском мужском монастыре находился Воскресенский храм, построенный в 1875 году, в котором имелся предел преподобного Феодосия Печерского. Но в советские годы все здания монастыря использовались не по предназначению. Естественно, предела имени Феодосия не стало. Однако сохранилась большая икона преподобного, которая ныне находится во вновь открытом в 90-е годы Знаменском соборе.
До тридцатых годов ХХ века на правом берегу Тускари, напротив Знаменского монастыря имелся Святой или Феодосиевский колодец и часовня. Но в годы Советской власти не стало ни часовни ни колодца, зато появился асфальт дороги и кирпично-бетонные заборы какого-то предприятия.
Ныне на улице Маяковского. 101, находится Курская православная гимназия. Недалеко от центрального входа в гимназию установлен памятный знак Феодосию Печерскому, выполненный в виде барельефа. А в Курском областном краеведческом моче имеется композиция со скульптурой Феодосия Печерского и его «Житием» XVIII века. Кроме того, в пригородном лесопарковом местечке Моква построен Курский областной медико-санитарный центр имени преподобного Феодосия Печерского. 
Но больше всего для увековечения памяти знаменитого земляка курян общественностью и городскими властями предпринято  в 2008 году. Тогда в Курске, в историческом центре города, на улице Сонина (напротив здания бывшего Дворянского собрания, позже – Дома офицеров, а ныне – филиала Курской областной филармонии имени Г.В. Свиридова),  был установлен памятный знак. На необработанном камне-валуне  мраморная плита, на которой выгравирован текст, сообщающий о 1000-летии со дня рождения Феодосия Печерского и о 900-летии его приобщения к лику святых. Однако после реконструкции декоративно-ландшафтной планировки данного места этот памятный знак едва виден
Таким образом, память у курян о великом земляке, с одной стороны, вроде бы имеется, но с другой – она какая-то щербатая, с червоточинкой, недостойная личности этого человека. Вот так и живем, веруя и не веря одновременно, имея и не храня…



Используемая литература и источники:

Александров-Липкинг Ю. Далекое прошлое соловьиного края. – Воронеж: ЦЧКИ, 1971. – С. 103–104.
Александров-Липкинг Ю.А., Самсонов В.И. Курск – древний русский город // Курск. Очерки истории города. – Воронеж, ЦЧКИ, 1968. – С. 13.
Александров-Липкинг Ю.А., Самсонов В.И. Курск – древний русский город // Курск. Очерки истории города. – Воронеж, ЦЧКИ, 1975. – С. 11.
Ашихмин А.П. Келарь преподобного Феодосия// Газета «Городские известия» №9 от 10 января 2009 г.
Ашихмин А., Ильина З., Озеров Ю. и др. О Курске и преподобном Феодосии Печерском. – Курск, 2012. –  200 с.
Баскевич И. А мои те куряне – опытные воины. Курск: Крона, 1993. – С. 34.
Беловинский Л.В. Иллюстрированный энциклопедический историко-бытовой словарь русского народа. XVIII – начало XX в. – М.: Эксмо, 2007. – 784 с., ил.
Большая историческая энциклопедия. – М.: Слово, Эксмо, 2006. – С. 625-626,. (943 с., ил.).
Большая советская энциклопедия. – М.: Советская энциклопедия, 1972. – Т 10, С. 126; Т.17, С. 522; Т. 18, С. 15..
Большая универсальная энциклопедия. В 20 томах. Том 18. М.: АСТ, 2010. – С. 440.
Бугров ЮА. История Курской епархии. – Курск, 2003. – С. 14-18.
Бугров Ю. Древний Курск и литература // Литературные хроники Курского края. К.:  Издательский дом «Славянка», 2011. – С. 14-16.
Бугров Ю., Пахомова А. Власть и дело. – Курск-Москва, 2012. – С. 11.
Бугров Ю., Бордунова А., Симонян Р. Курск – центр Посеймья, покровитель малых городов края. – Курск: Издательство КурОКО, 2010. – С. 16-18.
Века А.В. История России. – М.: АСТ, Мн.: Харвест, 2005. – С. 69-70.
Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая степь. – М.: АСТ, 2004. – С. 248-249, 257-258, 260-261.
Екатерина II. Российская история. Записки Великой императрицы. – М.: Эксмо, 2008. – С. 37, 76. (800 с., ил.).
Зуев М.Н. История России с древнейших времен  до начала XXI века.. – М.: Дрофа, 2002. – С. 83-84.
Зайцев А.К. Ответ на письмо Н. Рязанова «Еще раз о точках отсчета» / Курский край № 3. 2012. – С. 7-9.
Избранные жития русских святых X – XV вв. М.: Молодая гвардия,1992. Т. 1. – С. 54-112.
Из истории Курского края. – Воронеж, ЦЧКИ, 1965.
История Курской области. – Воронеж, ЦЧКИ, 1975. – С. 12-13.
История России с древнейших времен до начала XXI века. Под редакцией А.Н. Сахарова. – М.: АСТ, Астрель, Транзиткнига, 2006. –  С. 78-82. (1263 с.).
Иловайский Д.И. Становление Руси. – М.: Астрель: АСТ: «Транзиткнига, 2005 –  С. 86, 110, 162-163, 172-174.
Карамзин Н.И. История Государства Российского. – М.: АСТ, 2006. – С. 73, 97, 100-105. (992 с.).
Ключевский В.О. Сочинения: В 9-ти т. Т. 1. Курс русской истории. – М.: Мысль, 1987. – С. 90-103, 175-176.
Ковалев В. Города / Курск // Курская область. Воронеж: ЦЧКИ, 1966. – С. 233.
Костомаров Н.И. Преподобный Феодосий Печерский // Русская история в жизнеописаниях её главнейших деятелей. – М.: Эксмо, 2007. – С. 18-24.
Костомаров Н.И. Черты народной южнорусской истории //Исторические произведения. Автобиография. – Киев, 1990. – С 33-36.
Кулешов В.И. История русской литературы X – XX веков. М.: Русский язык, 1989. – 639 с.
Курск. Очерки истории города. Воронеж, ЦЧКИ, 1968. – С. 13.
Курск. Очерки истории города. – Воронеж, ЦЧКИ, 1975. – С. 11.
Курск 980 лет. Курск, 2012. – С. 3,7.
Ларионов С. Описание Курского наместничества. М., 1786. – С. 3.
Ломоносов М.В.  Записки по русской истории – М.: Эксмо, 2007. – С. 105. (736 с., ил.).
Муравьев А. Житие преподобного Феодосия Печерского / Жития святых Российской церкви. М.: АСТ, 2005. – С.100-141; 827 с.
Нечволодов А.Д. Сказания о Русской земле. – М.: Эксмо, 2007. – С. 174-212. (1088 с., ил.).
Никольский Н.М. История русской церкви. – 3-е изд. – М.: Политиздат, 1985. – 448 с., ил.
Пахомов Н. Даешь тысячелетие Курску! / Мы – куряне. Курск, ИД «Славянка», 2015. – С. 41-47.
Пахомов Н.Д., Пахомова А.Н. Феодосий Печерский – первый знаменитый земляк курян / А мои-то куряне… Курск, 2008. С. 37-54.
Перевезенцев С.В. Смысл русской истории. – М.: Вече, 2004. – С.73-133.
Платонов С.Ф. Полный курс лекций по русской истории. – М.: АСТ, 2006. – С. 33, 48-49, 98-102.
Приселков М.Д. Нестор-летописец. – Петербург: Издательство Брокгауза-Ефрона, 1923. – С. 48. (5-112 с.).
Российская история. Современная иллюстрированная энциклопедия. М.: ЗАО «РОСМЭН-ПРЕСС». – С. 211, 383, 389, 634. (712 с.)
Русский биографический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. – М.: Эксмо, 2007. – С. 410, 595, 602, 857. (928 с., ил.).

Русская история в жизнеописаниях её главнейших деятелей. М.: Эксмо, 2007. – 1024 с.
Русская культура: Популярная иллюстрированная энциклопедия. – М.: Дрова-Плюс, 2006. – С. 271, 288,289-290,340-341 528.. (816 с., ил.).
Рязанов Н. Еще раз о точках отсчета / Курский край № 3. 2012. – С. 4-5.
Самсонов В. И. Прошлое старых городов Курской области // Прошлое Курской области. – Курск, 1940.
Святополк-Мирский Д.П. История русской литературы с древнейших времен. – М.: Эксмо, 2008. – С. 22. (608 с., ил.).
Склярук В. Биографии Феодосия Печерского. Труды отдела древностей литературы. Л., 1988. – С. 317-323.
Склярук В. Феодосий Печерский / Курск. Краеведческий словарь-справочник. Курск, 1997. – С. 417.
Склярук В. Феодосий Печерский / Большая Курская энциклопедия, Т.1, Кн. 3. Курск, 2009. – С. 130.
Советский энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1988. – С. 1409.
Соловьев С.М. История России с древнейших времен. В 15 кн. и 29 т. Кн. 1. Русь изначальная. Т. 1-2. – М.: АСТ, 2005. – С. 181,195,  227-297. (943).
Соловьев С.М. История России с древнейших времен. В 15 кн. и 29 т. Кн. 2. Т. 3-4. – М.: АСТ; Харьков: «Фолио», 2001. – С. 93-96, 101-104, 276. (943 с.).
Стаховский С. Русская культура. Популярная иллюстрированная энциклопедия. М.: Дрофа-Плюс, 2006. – С. 290.
Танков А. Историческая летопись Курского Дворянства. – М., 1913. – С. 6-7.
Татищев В.Н. История Российская. В 3 томах. – М.: АСТ, 2005. –Т. 1. – С. 71-74.
Татищев В.Н. История Российская. В 3 томах. – М.: АСТ, 2005. –Т. 2. – С. 59-60, 74, 78-80, 82, 90-91, 100-101. (732 с.)..
Терещенко А.В. История культуры русского народа. – М.: Эксмо, 2007. – С. 72-73, 137.
Усачева Г. Феодосий Печерский – родоначальник российской духовности / Курский край: история и современность. Курск, 1995. – С.15.
Шабанов Л. Древние города / Родная земля: далекие были // Курский край: история и современность. Курск, 1995. – С. 27.
Щавелев С. Возраст житийно-летописного города Курска / Курский край в истории Отечества. Курск, 2004. – С. 14-17.
Щавелев С.  Феодосий Печерский - курянин: Историко-археологические очерки. – Курск: КГМУ, 2008. – 280 с., ил..