Золото, часть вторая, гл. третья

      Глава третья
Ноябрь 1988 года
  - Не знаю, как все это можно было пережить и не сломаться… - тихо сказал Наумов, когда они с Найденовым, оставив старика отдыхать, вышли на двор. – Сколько надо было иметь воли и мужества, чтобы в те лихие годы сберечь свою семью, не запаниковать, не сорваться с нажитого места…
  - Дык, в наших местах таких семей много было когда-то! – сказал Найденов. – Да вот осталися в тайге только Лаптевы. И сейчас скажи его внукам, что надобно уйти из тайги к людям, к благам цивилизации, откажутся ведь! Коль наказал Сергей Васильевич в тайге жить, все – не моги даже в мыслях ослушаться.
  - И даже после его смерти? – спросил Наумов.
  - И даже после его смерти. Еще пуще прежнего будут следовать его наказам, ибо предсмертная воля усопшего родителя – закон для семейства. А Серьга Васильевич - он был и остается старшим над всеми ветвями рода Лаптевых. Его будут почитать и поминать как святого. Даже если кто-то из старших детей знал что-то об его грехах, связанных со смертоубийством, все одно, будут молиться за него как за святого. А грехи его, поверь уж, дети ежедневно замаливали и замаливают. Ну, а внукам-правнукам навряд ли известно, какую жизнь прожил старый Лаптев. Что-то, конечно, знают по рассказам родителей, но это крупицы…
- Интересно, как он смог выпутаться из той передряги, о которой начал рассказ? – сказал Наумов. – Это же была смертельная западня…
- А с Божьей помощью, начальник! – улыбнулся проводник. – С Божьей помощью.
После короткого сна старый Лаптев заметно приободрился.
- На чем мы прервались? – спросил он Найденова.
- Бандитская засада…
- Да, вспомнил… Так вот, я понимал, что попался, как несовершеннолетний юнкер, но у пластунов безвыходных положений не бывает. Закон пластунов: безвыход – это когда ты уже мертв. Как только я подумал об этом, решение созрело мгновенно. Я мешком свалился с коня под ноги старшему из злодеев, вырвав в падении наган из кобуры, и сбил его с ног подсечкой. На мгновенье его круглые от страха глаза оказались прямо перед моим лицом, и я вогнал пулю прямо промеж этих глаз. Откатившись, я привстал на колено – в двух шагах от меня стоял здоровенный битюг, он до того ошалел, растерялся, что даже ствол ружья опустил к земле. Убрав его, я вынужден был встать на ноги, поскольку высокая трава скрывала упавших в нее бандитов. Было очень тихо, только Умник позвякивал удилами, да лошади хрустели свежей травой. Я стоял, замерев, и ждал, пока кто-то из злодеев шевельнется, чтобы выстрелить на движение. И дождался – один из бандитов вскочил на ноги и попытался скрыться в лесу, но успел сделать всего два шага… У него в руках не было оружия, и я понял, что двое оставшихся вооружены. Положение мое было все еще весьма опасным, и я крикнул им, чтоб выбросили оружие и поднялись. Но в ответ раздался выстрел из ружья, и дробь, покрошила ветки в сажени от меня. В момент выстрела пороховые газы, будто ветром колыхнули травы, показав мне, где находится стрелок, и я выстрелил туда. К траве раздался хрип, перетекший в стон…
И тогда из высоких трав поднялся последний каторжник и бросил к моим ногам наган.
- Я не стрелял, ты видел! – сказал он. – Матерью клянусь, никогда не убивал людей, воровал только. Ты ведь не станешь убивать безоружного?
- Конечно, стану! – ответил я. - Ибо давно знал уже эту породу – им нельзя верить, ни единому слову. И выстрелил ему в голову.
И пришлось мне, други мои, вместо поиска выпаса для лошадей грузить тела на их крупы и свозить все к тому же омуту, который принял когда-то напавших на меня дикарей.
Уже в сумерках я стреножил свой табунок и пустил на травы, а сам улегся под пихту, завернувшись в толстое одеяло, сотканное специально для ночевок под открытым небом моей супругой. Одеяло было пропитано каменным маслом в несколько слоев, и не пропускало влагу.
- Чем пропитано? – не удержался от вопроса Наумов.
- Каменным маслом, - повторил старик. – Так мы исстари нефть называем.
- Постойте-ка, Сергей Васильевич! Нефть в наших местах не просто добыть – нужно бурить скважины…
- Да полноте, сударь! – Лисицкий-Лаптев ухмыльнулся. – В долине Делингды, у черных скал есть множество грязевых вулканов. Достаточно обнаружить эти грязевые конусы, и рядом обязательно найдешь озерко нефти, выдавленной из трещин в скальном грунте. Старое масло превращается в комки, которые можно растопить на огне, и оно тоже годится для разных целей в хозяйстве. Димитрий, ты разве не знаешь об этом?!
- Серьга Васильич, я же говорил тебе, в этом краю я впервые. А в других местах я открытых выходов нефти на поверхность не встречал.
- А-а, ну-да, ну-да…
- Сергей Васильевич, а вы можете на карте показать эти места? – Наумов не унимался. – Хотя… Вы же…
- Что, я же? Карту читать не умею? Ты, вероятно, позабыл, геолог, что я офицер. Хоть и царской армии, но офицер! А нас крепко учили, сударь! Ох, крепко! Так что, доставай свою карту, так и быть, укажу места.
- А давайте-ко вернемся к тому, зачем мы здеся собрались! – Найденов нахмурил брови. – Либо давайте окончим на этом исповедаться и займемся делами товарища Наумова… Чего уж тут морочиться с исповедью, коли Наумов про нефть заслышал!
Лицо Наумова налилось краской, затем стало мертвенно бледным. Он встал на ноги.
- Я приношу свои глубочайшие извинения! – он склонился в глубоком поклоне. – Бес попутал… Совсем забыл, по какому поводу мы сейчас собрались. Стоило мне услышать про нефть, как верно отметил Дмитрий Никифорович, как все остальные дела были мной забыты напрочь… Простите!
- Бог простит! – пробурчал Найденов. – Садись ужо, Марк Вениаминович, не маячь!
Наумов не сел, а буквально упал на лавку, больно ушибив копчик.
- Однако ты, Димитрий, строг! – Лисицкий-Лаптев одобрительно похлопал проводника по колену. – Но так, наверно, и надо, ибо исповедь – это святое, а мы отвлеклись на пустяки. Но продолжу…
- В годы той войны, как я уже сказал, тяжко пришлось. Не один десяток раз вынужден был я гонять банды, оттесняя их подальше от наших хуторов. Слава Богу, Никола вскоре понял, что наша жизнь зависит от умения дать отпор, и стал помогать мне. Василий же погряз в домашнем хозяйстве и открыто порицал нас за то, что мы взяли в руки оружие, хотя безопасность его же семьи обеспечивали мы с Николой. Однажды мы в споре с Василием дошли до того, что я готов был сам его пристрелить. Василий обвинил меня в том, что… мне нравится убивать людей. Что я богопротивен… Я напомнил ему о том, как двое каторжников едва не забили его до смерти, и скольких трудов мне стоило спасти его от смерти. «То не ты меня спас!» - вдруг заявил Василий. «А кто же?!» - изумился я. «Господь наш – Иисус Христос!» - заявил Василий. «Побойся Бога, отец!» - поддержал меня Никола. - «Аль ты забыл, что я тому свидетель, как барин подле тебя дни и ночи проводил, выхаживая. Как с ложечки тебя кормил да твои раненья обихаживал?!» И тут Василий переключился на Николу, обвиняя и его в богоотступничестве. Да в таких выражениях, что верующий человек, а Никола был человеком весьма набожным, должен был немедленно провалиться под землю от того, что нарушил все заповеди Божьи. Надо здесь напомнить, что в то время Никола проживал с семьей на хуторе Сороки, где проживал и Василий. Только ему мы поставили отдельный дом, разобрав один из бараков на каторжном участке и перевозив бревна на хутор. Так вот, отец наказал Николе немедленно покинуть хутор вместе «со своим выводком безбожников»… А у Николы было к тому времени двое детей-погодков. Мальчик и девочка. Тут уж я не выдержал… Вырвав из кобуры наган, я приставил его к голове Василия.
- Уймись уже, Василий! – сказал я. – Не то уйму навсегда. Не доводи до греха!
- С тебя станется, барин! – осклабился Василий. – Ты с давних пор лелеешь желанье покончить со мной, и если б сам умел с хозяйством крестьянским  управляться, давно б уже меня порешил. Но нет, тебе же нужны рабочие руки! Что б я тебя, барин, никогда больше на моем хуторе не видел! Понял?!
- Ты что несешь, батя?! – вскричал Никола. – Аль барин не рука об руку с нами трудился завсегда от зари до зари?! Был ли, скажи, хоть один случай, когда он отлынивал от общих работ? Да нет же, никогда такого не было! Не возводи напраслину, отец!
- А ты  заткнись, щенок! – Василий был вне себя от ярости. – Нет в душе твоей Бога! Христопродавец ты! Поганец!
Никола резко повернулся и вышел, громко хлопнув дверью.
И я не сдержался, помилуй меня, Господи! Я от души врезал Василию кулаком в челюсть. Да так, что он свалился без сознания.
Никола сидел на колоде под навесом и… плакал, размазывая грязной ладонью слезы по лицу.
- Ить не прав отец, барин! – сквозь слезы промолвил Никола. – Не прав! Ибо, ежели бы мы с тобой не боронили наши рубежи, тати лесные давно уж повывели наши рода – и отчий, и твой, и мой. И все наши труды, вся кровь наша и пот, в эту землицу пролитые, прахом бы пошли, не дав никаких всходов. Почто же он лает нас, в христопродавцы верстая?!
- Не прав отец, Никола. Согласен. Но то уж пусть Бог рассудит. Рассудит и управит. А нам с тобой негоже в печали пребывать из-за слов Василия неправедных. У нас впереди много дел, которые никто за нас не сделает. А Василий… Даст Бог, поймет насколько он сам сегодня погрешил супротив Господа, крова тебя пытаясь лишить. Но ты же не ринешься, сломя голову, собирать свои пожитки и уводить семью туда, куда «Макар телят не гонял»? Верно, Никола?
- Верно, барин! – Никола вдруг улыбнулся. – Только с этого дня, барин, ты для меня и моей семьи старшой во всем. Слышишь, не отец, а ты! Вот так и будем жить, хотя это и не по вере нашей.
Старик надолго замолчал, видимо, вновь проживая в памяти те далекие дни своей жизни…