Вспоминая детство и юность

Недавно мне исполнилось 77 лет. Вообще семерка любимая цифра у меня, почему, не знаю. Поэтому, когда я оказался в 7-й группе Хабаровского медицинского института, я решил, что у меня все будет нормально с учебой. И в общем, я не ошибся. Но я забежал слишком далеко вперед, ведь собирался рассказать о своих юношеских воспоминаниях.

Итак, я родился 20 июня 1947 года в поселке на севере Хабаровского края, в Приамгунье. Амгунь – это один из крупных притоков знаменитого Амура-батюшки. А реки в те далекие годы, особенно на периферии Дальнего Востока и на Севере – это как кровеносные сосуды у человека, по которым всем органам доставляется кислород и питательные вещества. Но на севере реки имеют одну особенность – они замерзают в холодное время года.  И тогда по ним ничего не завезешь и не доставишь. Уже много позже я услышал такой термин – «северный завоз». Это оказалась доставка всего необходимого в период навигации на реках в отдаленные районы и населенные пункты для работы и жизни людей в долгие зимние месяцы при отсутствии возможностей снабжать всем необходимым людей, живущих и работающих в этих отдаленных местах.

Особенно трудно было в период ледостава и ледохода, когда никакие транспортные средства не могли передвигаться по реке. А вот когда лед на реках замерзнет и станет достаточно крепким, чтобы выдержать вес грузового автомобиля, по руслу рек прокладывали зимники, и по ним можно было доставлять грузы.  Примерно, как по «дороге жизни» через Ладожское озеро в годы блокады Ленинграда.  Но это было опасно, иногда лед не выдерживал и автомобиль с грузом проваливался под лед. Хорошо, если водитель и пассажир, если он был в кабине, успевали выпрыгнуть. Но бывало, и тонули люди, но редко. Лучше ехать с открытой дверью кабины, чем если она заклинит. Тем более что в те годы кабины не отапливались.

Но наши поселки, Херпучи, где я родился, и Оглонги на берегу протоки Амгуни, не были оторваны от Большой Земли. В каждом доме было радио на стенке, которое говорило с 6 часом утра и до полуночи.  Получали жители поселков газеты и журналы, посылки и письма. Летом по реке их доставляли глиссера – лодки с авиационным мотором и пропеллером на корме, а зимой – аэросани, те же глиссера, поставленные на лыжи.  Они обладали большой скоростью.

А вот основным транспортным средство внутри поселков были лошади. Тракторов и грузовых автомобилей было очень мало. А первые легковые автомобили появились примерно году в 1953-54, это был «Москвич-400», купленный директором прииска Хлебниковым. Правда, ездить на нем было некуда. Лучше было иметь мотоцикл, на котором можно было поехать на рыбалку.  Потом появилась «Победа» в семье Воробьевых,  «Москвич-401» у Степанцовых. Когда появились «Москвич-403», инженер Степанцов продал свой автомобиль своему коллеге, тоже инженеру прииска Головину, а сам купил более мощный и вместительный «Москвич-403».

Вообще в те годы, когда я был еще в дошкольном и пионерском возрасте, погожие дни я проводил на улице и летом, и зимой. Летом мы играли в чижика-пыжика, потом  «попа-гоняло» - разновидность лапты, потом в лапту, и зимой катались на санках и лыжах в Каланчи и Дубовки. Так назывались наиболее выделяющиеся вершины хребта, который делил центральную часть нашего поселка на две части. У подножья хребта было две дороги – Клубная и Транспортная,  а с одной стороны уже невысокого хребта была улица Центральная, на которой я жил.  Была еще одна невысокая вершина под названием Конторка, на ней стояла контора управления прииска. С Конторки каталась малышня под присмотром взрослых, а вот с Каланчи катались пацаны постарше, лежа на животе на санях, управляя ногами за санями. Главной опасностью было сбить какого-нибудь зазевавшегося взрослого и уж тем более малышку, потому что скорость спуска была большая.  Но если столкновение было неизбежно, катящийся на санях просто падал на бок.

А вот с Дубовки катались самые сорви-головы.  Там на санях было сложно катиться, только на лыжах. А так как лыжи и были основным видом спорта зимой, но это был бег на них на дистанции 3, 5 и 10 км.  А вот с горы, особенно такой высокой, как Дубовка, катались немногие, и я в их числе. Но это уже когда я учился в старших классах и после просмотра австрийского фильма «Двенадцать девушек и один мужчина» заболел горными лыжами. Главную роль в фильме играл знаменитый горнолыжник Тони Зайлер, трехкратный олимпийский чемпион 1956 года. Что он творил на склонах Альп, спускаясь на лыжах, надо только видеть.  И я решил научиться кататься, как он, хотя понимал, что это невозможно. Просто беговые лыжи, которые у всех были, не приспособлены для спуска в горы. Но купив книгу французского автора о горных лыжах, я научился делать виражи на лыжах, объезжая деревья на склоне горы.

А когда бы еще в пионерском возрасте, мы с пацанами решили скатиться с Дубровке на санях, в которые запрягают лошадей.  На улице Транспортной был конный двор, где в конюшне стояли лошади, а во дворе телеги, сани,  кашёвки (сани с местом для пассажиров поперек саней в виде диванчика, их можно увидеть в фильмах о дворянах 19 века).  Мы выбрали сани без оглоблей, с большим трудом всей кучей затащили на половину склона, и пустили вниз для пробы.  Зима был снежная, и у забора конного двора намело сугроб, получился трамплин.  Пустые сани хорошо пролетели с него, и мы решили повторить спуск на санях.  Снова затащили сани на половину сопки, забрались кучей в сани и поехали. Но ошиблись с расчетами. Пустые сани проехали по крепкому насту и прыгнули,  а с нами узкими полозьями прорезали нас и передок саней сломал довольно толстую жердь вверху забора, один конец которой ударил в лоб Альку Куста, и тот потерял сознание. Мы положили его на свои сани и повезли к его дому.  Помню, на крыльцо вышла его мать и стала ругаться, мол, валяешься, а что-то по дому не сделал. Потом поняла, что сын без сознания, и ор стал еще громче.  Это был нокаут, Алька очнулся то ли сам по себе, то ли от крика матери, который и мертвого поднимет.  Вот чем закончилась детская забава.

А в другом случае в числе пострадавших оказался я. Несколько пацанов запрягли школьную лошадь в телегу и поехали собирать металлолом. Его было много там, где зимой ремонтировалась драга.  Действительно, железа было много, но самой ценной находкой был металлическая плита весом под 200 кг.  Мы гуртом повернули её на бок, чтобы легче была затащить на телегу.  Надо было только развернуть наше транспортной средство. Один из пацанов занялся этим, но повернул так круто, что колесо передней оси попало по телегу, и сама ось выскочила из отверстия, куда вставлялась.  Все пацаны пошли приводить телегу в рабочее состояние, а я а остался держать железяку, чтобы второй раз нам не корячиться, поднимая её на бок. Но не рассчитал силенок, и железная плита меня придавила.  Всем пришлось выручать меня из-под неё. Но зато обратно я не шел пешком, а ехал на телеге с плитой и другими железяками.  Недавно мне звонил мой земляк Витя Алексеев, он был в числе тех, кто выручал меня, и напомнил об этом эпизоде из моей пионерской жизни.  Но вернемся к транспортным средствам в поселке.

Мотоциклов Иж-49, Иж-56, «Ковровец» было несколько. А вот мотоцикл «Урал» с коляской лишь один – в семье Баевых.  Дочка Баевых Людмила научилась водить мотоцикл, она была моя одноклассница и как-то мы с ней поехали на Оглонги за семь км, и чуть не попали в аварию на повороте.  Но обошлось, ни мотоцикл не пострадал, ни мы. Причем ни у кого не было прав на управление транспортным средством.  Многие мои одноклассники ездили на родительских мотоциклах, а я все школьные годы ездил на велосипеде. Причем начинал ездить, когда еще лежал снег, а заканчивал сезон, когда снега выпадало слишком много, чтобы проехать. Благодаря этому у меня укреплялись ноги, и я в школьные годы был лучшим бегуном на короткие дистанции и прыгуном не только в нашей школе, но и в районе. Успешно выступив на районной спартакиаде школьников в 1963 году и выиграв сразу 5 первых мест, я получил ценный подарок – наручные часы, первые в своей жизни.

Но не только катание на велосипеде способствовало моим спортивным достижениям. Я занимался с отягощениями – вначале поднимал рельс, потом ось от вагонетки, а когда на прииске появилась настоящая штанга, её. Научил меня правильной технике подъема штанги демобилизовавшийся из армии Юра Асанов, которые начал заниматься тяжелой атлетикой именно в армии.  Когда он уехал на учебу по направлению прииска, штангу по моей просьбе профком прииска отдал в школу.  Но не только штангу отдали в школу, но и духовые инструменты, и я с шестого класса и до окончания школы играл в школьном духовом оркестре.

Жизнь в небольшом поселке имеет свои плюсы и минусы. К плюсам я отношу умение выполнять все домашние работы  для мужчин.  Еще  учась в младших классах, я помогал отцу с соседом скалывать  дрова в поленницу. Они пилили бревна, кололи на поленья, а я их складывал. Меня научили складывать решетку в конце поленницы, чтобы дрова не рассыпались. Знаю и я то, что колоть дрова лучше в морозную погоду. Они так и разваливаются под ударом колуна.  Все домашние работы, особенно ношение ведер с водой от водокачки тоже укрепляло мышцы и в первую очередь позвоночник. А сколько снега я перебросал после снегопадов, чтобы расчистить тропинку к туалету в конце огорода или к дороге, на который снег чистили трактора, и не подсчитать. А вот работать с деревом и металлом нас учили на уроках труда в школе.

Любил я ходить в парную баню. Я знал, что парная помогает выводить шлаки из организма, а так как много тренировался, то это было полезно. На полок я залезал раза три за одно посещение бани. Но вот веников в нашей семье не заготавливали. Да это было ни к чему. Можно было посидеть рядом с мужиком, хлестающим себя веником, и  напариться не хуже самого мужика. Отец называл это «попарится на дурачка».  Но  можно было попросить веник у того, кто уже напарился и собрался уходить домой.  Пока он собирался в раздевалке, 3-4 минуты хватало, чтобы похлестать себя веником до красноты. Но у многих мужиков веники были на один поход в баню, они не уносили его домой. Да и что нести, оставались голые ветки без листьев после нескольких заходов в парную.  Поэтому на чердаках многих домов осенью висело по 50 заготовленных за лето веников для парной.

Минусом жизни в поселке в те годы было то, что нечем было заполнить свободное время.  Это я говорю не о себе, о других. Сам я находил себе занятие, много читал художественной литературы, занимался спортом. А вот в кино в младших классах мы могли ходить раз в неделю по воскресеньям на дневной сеанс, где показывали фильм для детей.  А в старших классах  три раза, в среду, субботу и воскресенье, но только на 7-ти часовой сеанс.

А вот собирать дикоросы, ходить на рыбалку или на охоту я так и не пристрастился. А многие мом сверстники очень этом увлекались. Да что сверстники, мой родной младший брат стал заядлым рыболовом. Не любил я работать и в огороде – садить картошку, пропалывать, выкапывать. Но знал, что это моя обязанность по дому и выполнял её.  В огороде у нас росла малина, потом появилась смородина. А вот голубику и бруснику у нас собирали родители в лесу. Обычно парочка ящиков замороженной брусники стояла в холодной кладовке всю зиму.  Часто по вечерам, когда я садился читать интересную книгу, я набирал ковшик брусники, пересыпал сахаром и уплетал, зачерпывая столовой ложкой.

Еще моей обязанностью дома было сбивать крем для торта «наполеон». Мама его таким вкусным пекла! Она вообще частенько пекла пироги из кислого теста с вареньем и рыбный пирог.  Но фирменным её блюдом был сальтисон.  А пирожки с мясом и иногда с капустой пеклись почти каждое воскресное утро.  А лепили пельмени мы всей семьей, они хранились в холодной кладовке все холодное время года, ведь тогда почти ни у кого не было ни холодильников, ни стиральных машин.

А перед Новым годом мы с отцом ходили за елкой в лес. Одевались, как будто шли на Северный полюс. Ватник, у нас его называли телогрейкой, шаровары натягивали на валенки, чтобы в них не попадал снег, шапку с завязанными под подбородком веревочками,  и шли обычно 30 декабря. Отец любил вырубить стройные пихты, а не елки. У них более нежные иголки, виден ствол и ветки не перекрывают елочные игрушки. И вечером 30 декабря наряжали елку. Игрушек у нас каждый год прибавлялось, но самые любимые игрушки – настольная лампа и самовар, сколько помню себя, всегда у нас были. Потом таких игрушек уже не было.

Еще в дошкольные годы у меня появился закадычный друг – Леша Огай. Он был младшим сыном из большой семьи директора нашей школы Огай Апполония Васильевича.  Было еще 4 сына, старший – Мирослав был на 10 лет старше Леши. Он учился с моей тетей Ниной,  маминой сестрой, которая жила у нас и училась в старших классах школы, и, по-моему, был в Нину влюблен.  Но потом Огая переели в другую школу, они уехали, и уже такое друга, как Алеша, у меня не было. В старших классах мы дружили с моим кузеном Яном Щербаковым.

Не знаю, как в других школах, в нашей был новогодний костюмированный бал.  Помню, я как-то был в костюме мушкетера, потом в костюме рыцаря в доспехах. На заставке фото, где я в этом костюме, рядом стоит на стуле мой младший брат Витя и соседский кот Пушок, от которого у меня «подарок» на правой руке.  А в 11-м классе на Новый год я должен  был изображать Евгения Онегина в сценке в Ларисой Шарабариной в роли Татьяны Лариной. Помню, для этой роли мне дали рубашку с высоким воротником из реквизита в клубе, где ставились спектакли с участием взрослых. С этими спектаклями они даже выезжали в другие населенные пункты нашего района.

В школе был большой коллектив, и в нем сформировалось несколько компаний. Мои родители были в компании вместе с нашими соседями по квартире Кокориными, Глотовыми, семьей Каменщикова и Странд. Новый год встречали в разных домах. Помню, однажды отмечали в нашей квартире. Я к этому времени активно занимался спортом и знал, что алкоголь вреден для спортсменов. Было мне в то время лет 12-13.  Я сидел в другой комнате не со взрослыми, уже не помню, что-то делал. Пришел Тимофей Георгиевич Глотов, он был не прочь выпить всегда, и стал чуть ли не силой тащить за стол выпить шампанского в 12 часов ночи, под бой курантов по радио.  Я от обиды даже расплакался. Будь я взрослее, так бы не поступил. Уж не помню кто, мама вроде, пришла меня успокаивать.

Считается, что ребенок может вспомнить то, что с ним было,с в 5 лет.  Я не верю в это. Потому что помню, как меня купали в ванне на кухне, когда мы было год-два. Когда мама мыла мне голову, отец держал меня на руках вверх лицом, соседка баба Ага приносила в ковшике теплую воду, и мама смывала мыло. Потом меня купали всего сидя в ванне, причем перед купанием кухня была хорошо протапливалась. Ведь полы в нашем доме были холодные, зимой мы ходили по дому в валенках. После купания я ел тюрю из печенья с какое. Тогда это были дефицитные продукты и ими кормили только меня.  А в 4 года, когда меня уже все поздравили с днем рождения, я вышел на улицу и увидел, как кот Пушок наших соседей дерется с другим котом. Я стал их разнимать, и Пушок мне оставил «подарок» на всю жизнь – широкий шрам на правом предплечье чуть выше лучезапястного сустава.

Помню, как мама брала меня с собой в баню, которая была в школьной кочегарке. Там я мылся с другими женщинами.  А потом удивляемся, откуда у меня такой интерес к слабому полу. Вот с тех, детских лет.  Потом уже я стал ходить с отцом в поселковую баню. Хотя был небольшой период, когда мы ходили в баню Варежниковых, которая топилась «по-черному», где мылись вначале мужчин ы, а потом женщины.

Если в нашей половине дома, где жили две семьи, наша и Кокориных, был домашний кот, пушистый, который очень любил сидеть на коленях у Иннокентия Семеновича, нашего соседа, то на улице жил беспородный пес Шарик, типичная дворняжка. Мой отец называл всех собак «кабысдох», почему у него было такое отношение к собакам, не знаю.  Потом Шарик сдох, и какое-то время собаки у нас не было.  Но потом Глотовы вышли на пенсию и уехали в Хабаровск.  У них был старая овчарка, которая в основном спала. Брать её с собой в город, где они собирались покупать дом в пригороде, старого пса не захотели, и отдали его нам.  И хотя пес был беззлобный, никогда никого не укусил и даже не облаял, один его вид, лежащего на крыльце, заставлял приходивших к нам стоять на тротуаре и звать хозяев.

 Перед крыльцом было небольшая площадки, покрытая чуть обструганными досками.  Она выполняли для меня роль тренировочного поля. Летом я бросал в самодельное кольцо на коньке пристройки к дому мяч, отрабатывая точность попадания, и зимой тренировал кистевой бросок клюшкой шайбы.  И в том и другом я преуспел.  Считать себя супер-снайпером в баскетболе не могу, но процентов 60 бросков попадало в кольцо. И кистевой бросок в хоккее у мня были сильный и довольно точный.  Да и не мудрено. По кольцу я бросал минимум 200 раз в день, и кистевой бросок тоже не менее 100 раз за день отрабатывал. Чтобы было легче бросать, я заливал небольшой участок водой и получался лёд, с которого я и отрабатывал свой бросок, бросая в забор, где пару раз пришлось менять штакетины, ломавшиеся под ударами резиновой шайбы.

Что касается спорта, то я занимался не только легкой атлетикой.  Можно сказать, что я лучше всех играл в волейбол в наших поселках, это признавали все.  Умел неплохо кататься на лыжах и делать виражи, которые были не под силу другим парням. Оказался самым сильным  на школьных соревнованиях по штанге. Уступив 5 кг в жиме парню из Оглонгов Амерсанееву, я отыграл эти 5 кг в рывке и больше всех – 95 кг – поднял в толчке. Т.е. победил в троеборье, которые в те годы разыгрывалось.  И это при весе в 72-73 кг.  А вот на лыжах я бегал слабо, не хватало выносливости, хотя  третий разряд все же выполнил.  Естественно, на золотой значок я сдавал нормы комплекса ГТО.  А вот в футбол я играл неважно, поэтому я не входил в команду, которая в традиционных соревнованиях с Оглонгами чаще проигрывала. В составе парней из Оглонгов было много татар, они называли себя тбилисским «Динамо», которые в тот 1964 год стали чемпионами СССР.  У них были свои Метревели, Месхи, Баркая и другие звезды грузинского футбола.

Не удалось мне в юности научиться хорошо кататься на коньках и играть в хоккей. Причина банальная. После первых сильных морозов в середине октября лед на котлованах после работы драг появлялся, но был еще тонкий, чтобы мог выдержать вес даже юноши (однажды я провалился по пояс, катаясь по такому льду), а потом сразу выпадало много снега, который никто не хотел расчищать. Да и коньков на ботинках в наших магазинах не было, только клюшки, шайбы и плетеные мячики для игры в хоккей с мячом (или русский хоккей).

Несмотря на то, что я почти 6 лет играл в школьном духовом оркестре, музыкального слуха и меня нет.  Я научился играть и на баяне, и аккордеоне, но только правой рукой, выводя мелодию по нотам. И лишь один  вальс научился играть двумя руками.  Видимо, поэтому я любил слушать песни со смыслом, а не те, где лишь красивая мелодия.  И подражая любимому в юности Иосифу Кобзону, пел все песни, которые пел моя кумир. И знаменитые шлягеры из цикла «А у нас во дворе», и песни из цикла «О Братске». Причем последние даже под собственный аккомпанемент на баяне, по нотам, которые оказались в книжке о поездке композитора Александры Пахмутовой на сибирские новостройки.  Она ездила с поэтами Гребенниковым и Добронравовым и певцами Кобзоном и Кохно. Именно в этой книжке было два четверостишья, которые я запомнил на всю жизнь. Первое, где запомнил половину:

Пусть от Братска до Гудзона
Раздается бас Кобзона.

И второе:

Цепь фамилий велика
Теноров на букву К
Но кончаются на О
Лишь Карузо и Кохно.

Пел я, когда в доме никого не было. Так что о том, что пою, знала лишь соседка через стенку в нашем доме, учительница химии Расщепкина, после замужества Маслакова. Пел я громко, и она слышала моё пение.  О том, что она знает, что я пою, узнал совершенно случайно на уроке, когда она попросила меня показать дыхание животом, добывав, что так дышат певцы.

Пока я не ходил в школу, на лето меня отвозили к бабушке с дедушкой в деревню на берегу Амгуни недалеко от районного центра села имени Полины Осипенко. Там был колхоз, где дедушка был председателем.  Так что с живностью во дворах колхозников я познакомился, когда мне было лет 5. В это же время я увидел настоящий комбайн, который убирал с колхозных полей урожай ржи.  А вот когда дедушка с бабушкой переехали в пригород Хабаровска, тогда я впервые плавал на больших колесных пароходах по Амуру. А в 8 лет совершил путешествие с родителями через Москву на Кавказ на поезде. Мне нравилось смотреть в окно вагона на тайгу, озеро Байкал, пересекать по мостам широкие реки Лену,  Енисей, Обь, Уральские горы, а потом и Волгу.  А вот в Москве я был столько раз, что не помню, что мне понравилось в столице в первый раз. Запомнилась огромная очередь в мавзолей Ленина и Сталина, где довелось увидеть вождей.

Вспоминая свою юность, я скажу, что не доставлял своим родителям неприятностей.  Учился я очень хорошо, да и поведение что в школе, что за её пределами было вполне нормальным. Даже с девушками не гулял, придерживаясь девиза, написанного на листке бумаги и висевшего над столом в моей спальне «Первым делом тренировки, ну а девочки и девушки потом».  А так как я вел спортивную секцию для подростков и сам тренировался три раза в неделю, да и уроки делать надо, если я хочу хорошо закончить школу, то времени на «амуры» у меня не было. Только в 11 классе зимой  я ходил на покатушки в горки на огромном листе картона вместе с девчонками-одноклассницами, которая внизу горки превращалась в кучу-малу. Но такое времяпровождение могло быть, если на улице нет сильного мороза или метели, так что не очень часто. 

Я не мог подводить своих родителей, ведь отец у меня был директором семилетней (потом восьмилетней) школы в Оглонгах, а мама учительницей немецкого языка в нашей школе. Еще в первом классе отец сделал мне наставление, которое я запомнил на всю жизнь. Узнав, что я в первом классе, не привыкнув к дисциплине (я не ходил в детский садик), а учительница была подругой мамы, нарушал дисциплину на уроках, отец сказал примерно следующее: «Саша, мы с мамой учителя и требуем от школьников, чтобы они хорошо учились и хорошо вели себя на уроках. А как мы может это требовать, если наш сын плохо ведет себя на уроках?» И я запомнил это на всю жизнь. Однажды весь наш класс ушел с уроков, уж не знаю, по какой причине. Прямо как в фильме «Доживем до понедельника».  Я был единственный, кого увидел в пустом классе пришедший проводить урок учитель.

Я не был хулиганистым, хотя у нас встречались парни  такого рода. В детстве меня поколачивали за двойки, которые ставила им моя мама. Но потом отец выписал мне спортивные газету и журналы, я увлекся спортом, очень окреп и, видимо, мог бы дать отпор хулиганам, но они уже не рисковали приставать ко мне. А в старших классах я уже никого не боялся, знал, что я сильнее всех.

Первый класс закончил отличником, а потом четверки были только по пению, русскому языку и литературе. Да и то, в выпускном классе я дважды писал сочинения на пять, а третий раз и вступительный экзамен в институт.  А оценку по химии за 11 класс мне снизили за то, что мы с соседом по столу в классе химии, выполнив лабораторное задание, стали играть в карты, которые я сделал из таблицы Менделеева. Мы не заметили, как подошла учительница и выгнала нас с урока.  Надо было пойти в учительскую и извиниться, мой сосед это сделал, а я рассмеялся и вышел, не попросив извинения. Учительница химии вообще не хотела допускать меня до экзаменов, но под давлением педсовета – я шел на серебряную медаль в «аттестате зрелости», меня допустили, снизив на балл итоговую оценку.  А химию я знал на отлично, все же был победителем районной олимпиады по химии,  и это показала оценка на вступительных экзаменах в институт.

И хотя серебряную медаль за школу мне не дали, в «аттестате зрелости» были три четверки (русский и литература ожидаемые, по химии не запланированная), но я знал, что у меня неплохие школьные знания.  Если бы была медаль, сдавать вступительный экзамен в институт надо было всего по одному предмету, а так пришлось сдавать все. Но я был уверен в своих знаниях.

Поэтому решил подать документы в Хабаровский медицинский институт, на лечебный факультет, куда был самый большой конкурс из всех институтов города Хабаровска (8 человек на место). И оказался единственный юноша, который сдал все три вступительных экзамена (по физике, химии, сочинение) на «отлично». Об этом сказала секретарь приемной комиссии, представляя меня ректору института Серафиму Карповичу Нечепаеву. На этом закончились мои школьные годы, и я сделал первый шаг во взрослую жизнь.  Но это уже другая история.

Сейчас, когда мне стукнуло 77, я понимаю, что нашему поколению повезло. Мы росли, учились, воспитывались, работали в счастливое время, когда не было войны. Нет, войны шли, не рядом с нашими границами и большинство моих сверстников обошли стороной. Мы получили полноценное образование и воспитание, стали патриотами. Нет, были и среди нас те, кто «косили» от армии, но многие пошли в военные училища, да и я, когда мне  пришлось служить после окончания медицинского института пришлось служить, сказал «есть» и три года служил в должности начальника медицинской службы подводной лодки. И мне не стыдно глядеть в глаза любому, кто служил в армии и на флоте, т.е. попробовал солдатской каши.  Да и о дальнейшей жизни могу вспоминать, не краснея. А что меня ждет впереди, знает только Господь.