Харуки Мураками. Мягкость

Мне нравятся почти все коты в мире, но среди всего разнообразия, которое только есть на Земле, особенно я люблю больших старых кошек. В тихо разливающемся полудне эти кошки любят прикорнуть рядышком во время дневного сна на залитой солнцем веранде, что подобна просторной ванной комнате, которую долго не использовали. Тогда, закрыв глаза и выбросив из головы всякие беспокойные мысли, с чувством, будто я сам стал частичкой кота, я вдыхаю запах шерсти.

Кошачья шерсть, уже как следует напитанная солнечным теплом, наводит меня на мысли о самой прекрасной поре жизни. Она сообщает мне о том, что жизнь, собранная из бесчисленного множества пор, периодов, создаёт и создаёт ещё больше периодов в этом мире. А то, что существует в этом мире, наверняка существует где-то ещё. Я это чувствую. Вероятно, вскоре, гораздо позднее, где-то ещё (в неожиданном месте), мне доведётся об этом узнать:

«Да ладно, так это было здесь?»

Я люблю слушать, как кошка начинает мурлыкать, когда я приглаживаю волосок к волоску мягкую нежную шерсть, легко, повторяющимися движениями, поглаживаю толстую шею и бока округлых прохладных ушей. Мурлыкающий звук, подобно оркестру, приближающемуся издалека, постепенно нарастает.

Потихоньку, по-ти-хонь-ку.

Если плотно приложить ухо к кошачьему телу, вскоре можно ясно различить громкий звук, похожий на шум моря, что слышен в конце лета. Мягкий кошачий живот, в такт дыханию, поднимается и вновь опускается. Поднимается и вновь опускается. Напоминает совершенно юный мир.

Между мной – пока ещё маленьким ребёнком – и этой старой кошкой особых различий в размерах (или способе мышления) нет. Наверное, лучше сказать, что мы почти полностью одинаковые. Мы лежали здесь, постаравшись переплестись и напоминая полностью нам знакомые мутные воды. Никто не говорит ни слова. Я чувствую, будто в мире, кроме нас двоих, нет больше никого.

В этот послеполуденный час время, что приводит в движение наш мир, тоже другое: ещё одно особенное время украдкой переносит меня в кошачье тело. Тонкий пальчик меня-ребёнка может чувствовать в кошачьей шерсти этот поток времени. Кошачье время, подобное серебряным тонким рыбкам, хранящим важный секрет, или подобное не вписанному в расписание призрачному поезду, находится в глубине кошачьего тела и украдкой проходит в тёплой, имеющей форму кошки, темноте.

В едином ритме с кошачьим дыханием я медленно вдыхаю и медленно выдыхаю. Тихо, ти-и-хо, чтобы никто вокруг не заметил. К счастью, кошачье время ещё не знает, что я его чувствую. Мне нравится это. Кошка там. А я и там, и не там.

Кошка, будто почувствовав что-то, сложила передние лапы одна на другую, опустила поверх треугольный подбородок и мягко прикрыла глаза. Иногда длинные белые усы мелко подрагивали, будто она что-то вспоминала. В саду гроздьями цветут белые и розовые космеи – сейчас осень. Откуда-то доносится тихая музыка. Далёкое фортепиано. Далеко простирающееся небо в облаках. Чей-то голос, зовущий кого-то. Космеи, и тот тихий звук, и ещё несколько отзвуков мира существуют вместе с кошачьим временем. Мы с кошкой из-за кошачьего времени, которое спрятали ото всех остальных, сплелись в один клубок. Такая кошка мне нравится. Большая старая кошка.

Я жил с той кошкой с начальной школы – лет с шести-семи. Её звали Данцу. «Данцу» – это первоклассный китайский ковёр. Отец дал кошке такое странное имя, потому что шерсть её была густая, мягкая и украшена замысловатым узором. Я в то время даже не знал такого слова. Данцу была послушной и умной кошкой. Даже если на столе лежала рыба, Данцу, какой бы голодной она ни была, никогда ничего не трогала, пока ей не клали еду в личную миску. Таких кошек – нет, лучше сказать личностей – не так уж и много.

Уже много лет прошло с тех пор, как эта кошка попала к нам. Но всё было не так просто. После того, как Данцу поселилась у нас, она дважды возвращалась к прежнему хозяину (отпустившему усы врачу) пешком. Утро наступало – кошка исчезала. Никто не понимал: как же кошка могла запомнить дорогу? После первого раза я привёз её домой в корзине, прикрепленной к велосипеду. Но Данцу всё равно вернулась к прежнему хозяину, хотя мы пересекли две железнодорожных линии и одну реку! Поэтому можно с уверенностью сказать: Данцу была умной кошкой.

Но, похоже, когда я второй раз привёз её к нам тем же способом, Данцу поняла, что теперь здесь её новый дом. После этого она никогда никуда не уходила. Прижившись у нас и получив такое странное, совсем не кошачье имя Данцу, она стала моим другом. У меня не было братьев и сестёр, поэтому я всегда играл с ней, когда возвращался из школы. И я научился у Данцу многому и даже тому, что было важно для жизни. Например, что счастье – нечто тёплое и мягкое, что-то, что никуда не уйдёт и никогда не изменится.

У той кошки была великолепная мягкая шерсть. Она ослепительно сияла, напитываясь тёплым ароматом бесконечного звучания (которое и сейчас плывёт в воздухе) солнца. Кончиком пальца прослеживая запутанный узор, я поднимался по только что созданной реке воспоминаний и пересекал равнину жизни, простирающуюся так далеко, насколько хватало глаз. По этой причине и сейчас (и пусть другие говорят, что хотят) среди всего разнообразия, которое только есть на Земле, особенно я люблю больших старых кошек.