Конец високосного года 55

- Ну, и чего ты злишься? - благодушно спрашивает Хаус, выдержав приличествующую паузу моего угрюмого молчания. - По сути, она просто сделала за тебя твою работу.
Молча трясу головой – жест недоумения:
- Я не злюсь, я не понимаю, зачем. Я ведь, действительно, сам уже собирался им позвонить. Я всё сказал на «летучке». Она же видела, что происходит… Зачем?
- Можешь её спросить, - пожимает он плечами. - Хотя... можешь и не спрашивать - я тебе так скажу, что она ответит.
– Ответит, что существует чёткая инструкция об информировании ЦКЗ?
-Да. И что она, по сути...
- ... просто сделала за меня мою работу, - доканчиваю я.
- Вот именно
- Ну ладно... А на самом деле?
- А ты что, сам не понимаешь? А на самом деле ты имел неосторожность попрать её тщательно культивируемое чувство справедливости, так что получи обратку, - в его тоне лёгкая злость.
- Чего я такое попрал? - чувствую себя озадаченным.
- Ты её только что выдержал в карантине без чёткого повода, не смотря на все её слёзы и мольбы, а теперь, когда повод есть, ты тормозишь с карантином и придумываешь тысячи причин, куда менее уважительных, чем материнская любовь к юной олигофренке. Такого человека, как Кэмерон, это должно выбесить. Так что она просто поиграла с тобой в Монте-Кристо, и ты ещё легко отделался. Если, конечно, уже отделался и не получишь второго акта. Причем, у неё тут всё тонко, потому что со стороны она действовала практически формально. Раз ты сам всё равно собирался с ними связаться – это же ты сказал, не я?
- То есть, фактически Кэмерон меня не слила, но демонстративно слила? Чтобы обозначить месть мне, но в глазах всех остальных не замарать корпоративной чести?
- Ага, - беззаботно откликается он. - Просто чтобы показать, кто здесь царь горы. Не ты.
- Ну, и не она, - бурчу я себе под нос. - Все знают, кто у нас тут царь горы, и почему гора именно такая.
Хаус чуть-чуть улыбается – вернее, намечает улыбку в углах глаз, а я чувствую, что ему хочется дружески и, может быть, даже утешительно, хлопнуть меня по плечу. Но когда это Хаус кого-то хлопал по плечу? Тростью двинуть может – это да. А так…он выражает доброе отношение по-другому – например, будь мы сейчас в кафетерии, спёр бы с моей тарелки меньший пончик, а не больший. Но мы не в кафетерии, так что мне приходится удовольствоваться намеченной в углах глаз улыбкой. Впрочем, мне хватает.
Вот только Рубинштейн по-прежнему в коме. Энцефограф пишет кривую почти без динамики. Мы как раз у неё, когда входит сердитый Корвин. Встаёт на цыпочки, тянется приподнять веко, посветить в зрачок на оставшемся глазу. Это не Кэмерон, не Рагмара - Корвин не делает пустых телодвижений, поэтому я тут же встревожено вскидываюсь:
– Думаешь, может ещё подкравливать ?
- Если бы ещё подкравливало, - хмуро огрызается он, - на её могиле уже бы одуванчики росли, – и, помолчав:  - Это я задел сосуд.
Теперь понятно, отчего его тянет в послеоперационную палату. Хирурги недаром признаются в какой-то степени элитой. В принципе, убить пациента может каждый из нас, но только хирург делает это собственными руками. Теперь, я знаю, душа у него будет не на месте всё время, пока кома не разрешится, а если совсем не разрешится, то и вообще никогда на то же место не вернётся. Медицинская тайная заповедь гласит: хороший хирург должен оставаться равнодушным. Вот только это так не работает, и именно у хороших хирургов.
- Дай ей время, - говорит Хаус, - всё равно ты сейчас ничего не сможешь сделать.
По его тону понимаю, слышу, что то, как Корвин задел сосуд, он видел, ошибку эту считает за косяк, но косяк, обусловленный обстоятельствами высшего порядка, и на Последнем суде от дачи показаний, пожалуй, отказался бы. А вот на разбирательстве, если таковое придётся проводить, между прочим, так просто не откажешься. А я, тоже между прочим, хоть и не царь горы, но главный врач и босс - пусть и номинальный. Однако, ни самого Корвина, ни Хауса расспрашивать сейчас не буду. Пока это только кома.
Наша смена в "красной зоне" заканчивается. Снова душ и, в принципе, можно уходить, но в нашей приемной, из которой просматривается нараспашку открытый кабинет с колюще-режущей, мы застаем сдержанное, но несомненное празднование Рождества. На столе Венди накрыт фуршет, дежурные коллеги весело поедают бутерброды, три пары танцуют под синхронно включенные телефоны: Чейз с Кэмерон, Марта с Джессом и Крейфиш с Колерник. Бич, собственной персоной, флиртует с Венди, а Георгис, который собирался выспаться, клеит Тринадцатую. На ней скрученная из мишуры корона. А на Георгисе, Джессе и Биче, между прочим, больничные пижамы – и всё.
- Видишь, - говорю Хаусу, - что они творят? Кэмерон вовремя подсуетилась. Веселье в разгаре. Не хватает только Санты из ЦКЗ. С полным мешком подарков.
- Плюнь, - коротко советует он и тянется за сэндвичем с орахисовым маслом и тунцом. – Успеешь. Эти ребята раньше утра не нагрянут. Медсестры затеяли игру в Твистер и уже довольно серьезно запутались в руках и ногах. По-моему, кто-то из них немного навеселе. Содом и Гоморра!
- Да при чём тут эти… - начинаю я, но, мгновение подумав, в самом деле «плюю» и машу рукой – все равно уже все в контакте и были в контакте, пока я жал на «паузу». И кто теперь в продроме и выдыхает вирус, а у кого обошлось, никакой Нострадамус не скажет. Подожду часок и разгоню по боксам – что изменит часок? Кэмерон тоже здесь, да и прав Хаус на её счёт, одно дело – сыграть в Монте-Кристо, другое – реально сдать меня со всеми потрохами. Последнее не к Кэмерон. Последнее - к той сестре, которая, запутывает руки и ноги, смеясь пузырьками шампанского и ими же, как сливщица, полностью нейтрализованная. Рождество. И если через пару дней кто-то из присутствующих умрет от новой вирусной инфекции, претензии красноносому Рудольфу. Не мне.
И тут я вижу на стене еще один новый рождественский плакат. Снова Санта, и снова с лицом Хауса и леденцовой тростью , сидя в санях, погоняет этой самой тростью трех оленей: Чейза, Кэмерон и -Бог ты мой – Формана. Вот он, красноносый Рудольф, вороной и лысый с ветвистыми рогами на голове, за одну из веточек которых зацепился квадратик гардеробного номерка с числом, естественно «тринадцать». Даже у меня дыхание перехватывает – не хуже, чем от того скворца, а Хаус, который тоже видит плакат, чуть не роняет свою собственную трость. Невольно ищу глазами Хедли – она беззаботно смеётся остротам Георгиса – был бы у неё веер, шаловливо лупила бы им его по рукам. Вороной олень её не расстроил, и даже то, что он стянул откуда-то гардеробный номерок.
- Когда ты это успеваешь? - спрашиваю Марту, за локоть оттащив её от Джесса и указывая на плакат. - Между прочим, тебе удалось почти невозможное: Хауса торкнуло - я свидетель.
- Я хорошо помню их лица такими, какими они были... тогда. И Формана...- Марта говорит, чуть задыхаясь – Джесс её выплясал до предохранителя.
- Но нарисовать все это нужно было время. Ты же только недавно… я тебя видел недавно.
-О. это продукт коллективного творчества, – смеётся она. – Роберт забрал Рики, она здесь была с час, в аппаратной, и мы писали этот шедевр бригадой, как иконописцы древности. Я - лица, она – фигуры, Тринадцать и Роберт красили небо и ставили звёздочки.
- Так это Тринадцать нарисовала номерок? Реми? Мне даже не верится. Чтобы сейчас. на Рождество…
- Ты же знаешь, почему мы назвали так Эрику, - говорит Марта, глядя на меня чуть укоризненно. – Иногда кое-что стоит припоминать. И Тринадцатой – тоже. Большую часть времени лучше. конечно, держать всё это в забвении, но иногда… Например, на Рождество…
И я сам почему-то припоминаю коробку с крылатым фаллосом у меня в спальне. Может быть, Рождество, действительно, подходящее время? Но не сейчас же! Сейчас надо наводить порядок, разгонять веселящихся, ругаться, думать о том, что сказать контролерам из ЦКЗ, разбираться, что не так пошло во время операции, запросить информацию о вакцине – администрировать…
- Марта… Нарисуй меня счастливым.
- Не прямо сейчас, Джим… - серьёзно отвечает она, попав мне прямо в унисон.
- Марта, Рики здесь больше нельзя - ты же знаешь, у нас карантин. И вот это всё, - я киваю на приёмную. – тоже нельзя.
- Да, конечно, она больше не придёт.
- Послушай, а, кто с ней сидит, когда вас нет?
Она делает удивлённые глаза:
- Мои родные.
- Они живы?
- Да, вполне.
- Странно, а я почему-то думал… О, нет, прости меня, я чушь несу! Конечно, это у Чейза родители умерли…
- Мои жили далеко отсюда, - говорит Марта, - Поэтому ты их никогда не видел. Переехали поближе, когда родилась Шер. Она часто гостит у бабушки.
«Потому что Чейз по-прежнему с трудом её выносит, - добавляю я про себя, - потому что у Шер хромосомная болезнь, ранее не описанная в учебниках. Интересно, сколько беременных, переболевших новой вирусной инфекцией, внесут теперь в эти учебники свои правки?»
Лёгок на помине, к нам с тарелкой бутербродов подходит Чейз. Причем, подходит поспешно. Что, мне теперь с Мартой уже и заговорить нельзя? Дольше трех минут - будет кидаться? Но держится дружелюбно:
- Уилсон! С Рождеством. Вот этот, с форелькой, бери. Корвина не видел?
- Видел, он заходил к Рубинштейн. Говорит, что это он напортачил.
- Напортачил, - жёстко соглашается Чейз. - Надо было клипировать сосуд, а потом уже выделять глазной пучок. Кир надеялся сделать это мгновенно, но из-за аномального расположения сосудов не смог. А руки у него только две. Варга прокол зажала, но кровь уже попала, куда не надо.
- И ты думаешь, что кома из-за этого? Из-за этой ошибки? Из-за ошибки Корвина, да? А ты куда смотрел?
- В глазницу. Я ставил протез и работал с другой стороны. Потому что. вместе с Корвином мы бы толкались локтями. А Варга уживается с кем угодно в любой команде и на любом поле. Редкий талант. Не будь Марты, я бы на ней женился.
- Как бы вы толкались локтями - он тебя до пояса?
- Ну, он бы толкался локтями, а я – коленками.
- Разве вы не ладите? – удивлённо приподнимаю бровь. – Вы же друзья…
- Ну, – осторожно говорит он, - вы с Хаусом тоже друзья…
Тут мне крыть нечем.