Альтруистка Часть 1 Глава 5

Однажды в Кантонский госпиталь привезли китайца с повреждённым глазом. По слухам, он служил моряком и, поскользнувшись на мокром пирсе, упал и напоролся глазом на металлический штырь. Когда его доставили, он оказался пьян, и, по намекам дежурного врача, это было опиумное опьянение. Оля смотрела на этого пациента с изумлением: потеряв глаз, он очнулся и вёл себя, как ни в чем не бывало, - словно бы и не лишился жизненно важного органа. Ел с аппетитом, бодро прогуливался по эспланаде госпиталя, со всеми здоровался и заговаривал, шутил, говоря: «У меня ведь есть ещё второй глаз, - если потеряю его, тогда и буду думать, что дальше делать!»

Олю поразило, насколько легковесно он отнёсся к своему увечью. В самом начале она даже восхитилась этим человеком, которого звали Пинг - «твёрдо стоящий на ногах» - из-за чего она действительно приписала ему твёрдость духа, стойкость и несгибаемость, несмотря на далеко не радужные обстоятельства его жизни.

Оля пыталась представить себя на месте инвалида: что бы испытала она, если бы у неё отняли какую-либо часть тела? В такие моменты девушке становилось страшно. В ней жило твёрдое убеждение, что смерть для неё предпочтительнее инвалидности. Все кто угодно вокруг неё могли быть инвалидами, и она готова была с радостью и самоотдачей ухаживать и помогать, но чтобы самой быть инвалидом, беспомощным, зависящим от других людей, - ни за что на свете! Тогда её жизнь утратила бы всякий смысл, потому что для исполнения своего предназначения Олимпиаде непременно нужно было быть на ногах и иметь невредимыми все члены.

Но чем больше она наблюдала за Пингом, тем явственнее ощущала в себе какое-то разочарование от своих наблюдений. Оказалось, что живет он каким-то нездоровым оптимизмом, не дорожит собой, своим здоровьем, будто это - его последний день на земле - а завтра будь что будет. Всё-таки Олимпиада была привычна к более чёткой системе координат, и такое наплевательское отношение к себе и окружающему миру вызывало в ней отвержение.

Тем не менее, Олимпиада была одной из немногих в больнице, кто относился к Пингу доброжелательно, и это, конечно, не ускользнуло от пронырливого китайца. Оказалось, что не только Олимпиада наблюдала за ним, но и он не выпускал её из поля зрения.

Пинг был неопределённого возраста: с первого взгляда прыткий, с молодцевато блестевшим единственным теперь глазом и гладкой кожей, он вдруг начинал сутулиться и ни с того ни с сего подволакивать ногу, о которой он таинственно говорил, что это «очень старая травма». У Оли возникло впечатление, что зачастую он не договаривает или вообще рассказывает небылицы, чтобы расположить к себе окружающих, вызвать жалость, но потом она подумала, что, верно, она чего-то не понимает в силу разницы культур… Пока китайские коллеги ни подтвердили её опасений, - с ними Пинг вёл себя точно так же, неискренне.

При поступлении одет он был, как оборванец, что, в принципе, было распространённым явлением среди китайской бедноты. Он всем рассказывал, как он счастлив отмыться и надеть чистую одежду, которой снабжали всех пациентов стационара. Эта униформа болталась на нем, как на вешалке, - настолько он был худощавый, - и, наверное, совсем соскользнула бы с него, если бы кто-то ни надоумил закрепить её поясом. С перетянутой талией Пинг стал похож на песочные часы, и когда он отправлялся прогуляться, то с улыбкой приговаривал: «Пойду, потрясу песочком», намекая то ли на свой силуэт, то ли на свой возраст.

Близилось время его выписки, и он понял, что медлить больше нельзя. Однажды он бочком подошёл к Олимпиаде и, картинно смущаясь, обратился к ней:

- Вы так хорошо говорите по-китайски, госпожа!

- Спасибо, я живу здесь уже несколько лет, и мне удалось кое-что выучить.

- О, тогда добрая госпожа, возможно, не откажется мне помочь? Дело в том, что, пока я тут прозябаю, моя семья, - они живут в порту, - ничего не знают о моей  участи. Возможно, они меня уже похоронили. Не могла бы добрая госпожа сходить к ним и предупредить, что я в больнице, и отнести им кое-какие гостинцы?

С этими словами Пинг подал оторопевшей Оле сложённый вдвое клочок бумаги, на котором был нацарапан адрес в порту. Внутри, видимо, находилось сообщение, которое нужно было передать семье, - из вежливости Оля не решилась открыть послание. В замешательстве она приняла в руки потянутую бумажку и маленький холщовый мешочек, наполнений сушёным манго, курагой и изюмом, которые в больнице давали в качестве десерта. Это тронуло Олю, она тут же представила себе ораву китайских ребятишек, про которых недавно за ужином рассказывал отец, вынужденных постоянно не доедать, представила их большие круглые головы, качающиеся на тоненьких шеях, их тощие ручки и ножки. Как могла она, живо нарисовав перед мысленным взором бедную мать, которая не знает, чем сегодня накормить детей, отказать своему просителю? И да, они, наверное с ума сходят, не имея никаких новостей о главе семейства.

- Не волнуйтесь, я схожу к вам домой завтра утром. У меня как раз нет дежурства.

- Благодарю добрую госпожу! Пинг не забудет вашей милости… 

Встав в воскресение с утра пораньше и наскоро приведя себя в порядок, Олимпиада вынула несколько серебряных монет из своей копилки и переложила их в маленькую кожаную сумочку, размером с кошелёк, которую мама подарила ей на десятилетие ещё во Франции. Привезена эта сумочка была из Греции, с острова Родос, где шестнадцать лет назад Олимпиада появилась на свет. Ремешок этой изящной сумочки был так тонок, что его вмиг можно было перерезать даже тупым ножом. Но Оля казалась себе взрослой и способной за себя постоять. Миссия, которую она, не без внутреннего колебания, взяла на себя вчера вечером, сегодня, при ярком свете занимавшего дня, уже не вызывала в ней подозрений и тревог, и Оле представлялось, что она справится с ней в два счёта, а в обед вместе со своей дорогой маменькой уже будет попивать чай на террасе.

Родители приехали в Китай из Франции любителями кофе. Кофе, сваренный на песке, был популярен у греков, точно также, как ледяной кофе в летнюю жару. Среди французов, - не являющихся большими любителями и потребителями чая, - привычка Шишкиных пить кофе ещё сильнее укоренилась. Но здесь, в Поднебесной, в долине Жемчужной реки, где вызревали совершенно изумительные чайные листья, сам Бог велел забыть все прежние гастрономические предпочтения в пользу нового ароматного напитка, прекрасно утоляющего жажду.

В XVIII веке Китай достиг небывалого экономического расцвета, что не могло не отразиться на росте населения, которое не преминуло увеличиться втрое. Правящая династия вела строгую политику, что позволило Китаю развить свои традиционные производства, аналогов которым не было во всем мире. У Китая были чай, шёлк и фарфор, за которыми охотились британцы. Знакомство с чаем, например, всколыхнуло всю Британию, и вскоре пить его стало обязательным ритуалом для каждого уважающего себя англичанина, даже с самым незначительным достатком.

Положение Китая на мировой арене держав не могло не волновать британцев, которые, во-первых, значительно растратили свой золотой запас, а, во-вторых, теряли своё влияние на Американском континенте. Не могла Великобритания смириться с тем, что какая-то другая страна решила её «переиграть». К тому же, почему бы не попытаться навязать своё владычество на каком-нибудь куске земли, сделав из него свой сырьевой придаток?

Перед лицом завистливых интриганов Китай держался невозмутимо, как и подобает древнему исполину. Возможно, именно эта неповоротливость его и погубила. Торговля между Китаем и Великобританией в ту пору представляла собой игру в одни ворота: англичане с остервенением закупали китайские товары, а вот Китаю ничего не нужно было с западного рынка. Император Цяньлун, беседуя в 1793 году с лордом Маккартни, ясно дал понять посланнику английского короля, что Китай «не нуждается в странных западных товарах».

Не с этого ли момента обиженный лорд принялся рассказывать направо и налево, что династия Цин изжила себя? Англичане затаились, пытаясь придумать, как же переломить ситуацию в свою пользу, - и придумали-таки! Поставить исполина на колени им помогло вещество, которое раньше ввозили в Китай ничтожными порциями в медицинских целях. Мак в Индии, где англичане орудовали вполне себе свободно, произрастал хорошо, и для начала морская держава перебросила в Китай полторы тонны опиума. Совсем скоро, оборот, и это только по официальным данным, увеличился до 500 тонн, и китайцы уже более сговорчиво продавали за опиум и шёлк, и чай…

Продолжить чтение http://proza.ru/2024/07/18/925