Талисман-3, или В погоне за камнем Бодхидхармы

Талисман-3, или в погоне за камнем Бодхидхармы





И в отчаянии мы придумываем искорке смысл, мы втолковываем друг другу, что искорка искорке рознь, что они действительно угасают бесследно, а другие зажигают гигантские пожары идей и деяний, и первые, следовательно, заслуживают только презрительной жалости, а другие есть пример для всяческого подражания, если хочешь ты, чтобы жизнь твоя имела смысл.
А. и Б. Стругацкие «Хромая судьба»
Я исходил страну из края в край …
Давно я не был дома, но, как в старь,
Не знают роздыха копьё и щит …
Ли Сяньюн




Начальная глава.
Мифунэ Цукомото, после долгого пути по различным морям добрался до намеченной цели. Так он оказался в Санкт-Петербурге, величественном городе, сразу создаваемым столицей великой державы. Это было видно по архитектуре и обилию различных памятников. Так было в древней Элладе и вечном Риме. Это должно было означать связь нынешнего времени с прошлыми величиями. Первое время Цукомото бродил по бульварам и проспектам столичного града и рассматривал его, втайне дивясь величию, но внешне оставаясь бесстрастным, как это подобает настоящему самураю.
Давайте же отвлечёмся от красот городского пейзажа и обратим внимание на этого человека, который сыграет немаловажную (хоть и не основную) роль в нашем повествовании. Как мы уже сказали, звали его Мифунэ Цукомото и он принадлежал к числу торговцем, тех самых людей, что не желали оставаться дома, а стремились отправиться куда-то, за тридевять земель, в поисках чего-то такого, что принесёт не просто удачу, а прибыль, как награду за старание и инициативу.
Когда-то Японию, древнюю Японию, населяли туземцы, называемые коропкгуро, которых можно назвать карликами и которые явно пребывали на низших стадиях развития, что отражалось в диковатой внешности. Их так и называли – «земляными пауками», за малые размеры и худосочные конечности, а также за приверженность к обитанию в землянках и подвешиваю там скудного скарба над земляным полом.  Северную же часть Японии населяли айны, которые разительно отличались от той расы, о которой мы вам уже поведали. Айнов можно, весьма условно, причислить к белой расе: они были более крупные, степенные, занимались охотой, рыболовством, некоторыми ремёслами, имели окладистые бороды и отличались дружелюбием и незлобивостью. Это и были коренные обитатели Японских островов. Айны населяли и остров Сахалин, и можно было предположить, что и являлись выходцами оттуда.    
Позднее на Японские острова начали селиться мигранты с Малайских архипелагов, которые уже тогда были изрядно населены. Перенаселение всегда связано с конкуренцией, в которой не все желали участвовать. Некоторые предпочитали убраться на новые места, где легче найти своё «место под солнцем». Скоро приезжие малайцы составили довольно большую часть населения. Они сделались, как это и было заведено у них, рыбаками и мореходами. Одновременно на всё те же острова, названные Японией («Дай Нипон» переводится как «Великая Япония» и «Страна Восходящего Солнца») переселялись и из Китая, с той части, что именовалась Маньчжурией, и – ещё больше – с Корейского полуострова. Эти переселенцы отличались энергией и воинственностью. Они привыкли воевать. Привыкли нападать и защищаться. На новом месте они начали действовать привычными методами. Именно они и сделались основой нового этноса, названного позднее японцами. Хотя и другие группы присутствовали, хотя бы в чертах внешности.
Вот и Мифунэ Цукомото, с которым мы уже успели познакомиться, нёс в себе гены тех воинственных предков, которые дали ему кровь и взбудоражили её так, что он был готов пуститься в далёкий путь. Был Цукомото довольно высокого роста, сухопарый, с узким лицом и прищуренным взглядом раскосых тёмных глаз. Но эти же глаза могли делаться почти круглыми, когда он чему-то удивлялся. Надо признать, что это было не так уж и часто. Мифунэ носил причёску из длинных тёмных волос, которые падали ему на спину, но, если была к тому необходимость, заплетал свои волосы в косу и прятал тогда их под шапкой. Отличался этот человек особой статью и можно предположить в нём опытного воина, хотя он был молод годами, но порой этот японец держался неуклюже и даже – демонстративно некелюже, и тогда внимательный наблюдатель сделал бы вывод о скрытности этого человека.
Кто же он был – Мифунэ Цукомото? Воин, путешественник или торговец, забравшийся так далеко от своих островов? Чтобы ответить на этот непростой вопрос, давайте немного отвлечёмся …
Китай, Поднебесная империя, оказывал влияние на соседствующие государства своим величием. Сами китайцы, их правители, не очень-то желали распространять вовне свою внешнюю политику. Они знали, что такая политика всегда двухсторонняя, а Китай не желал, чтобы в нём что-то менялось. Но при чём здесь Китай, скажите вы? Почти не при чём, но не надо забывать про тех переселенцев, что перебрались через Корейский пролив и Восточно-Китайское море. Известно, что все мигранты, переселившись в другое место, начинают строить то государство, которое покинули. Может, они этого и не собираются делать, и много у них просто не получается, ведь иного они и не видели. Случается так, что среди переселенцев имеются один или несколько влиятельных людей, которые могут видеть дальше своих соотечественников и построить нечто особенное, чем то устройство, от которого они бежали. Но такое редко случается и получается то, от чего пытались бежать. То есть в Японии попытались построить свой Китай, пусть и немножко японский. Там тоже почитали Будду и поклонялись императору, как особе, равной богам. Отличием стало то, что среди самых воинственных сословий появились военные вожди. Когда государство воюет, появляется Верховный Главнокомандующий, а прочие органы управления отдвигаются как бы на задний план. Так в Японии появились сёгуны, как раз такие вожди, Главнокомандующие. Ставка сёгуна называлась бакуфу (ударение на первый слог). Бакуфу стало называться и правительство, которым командовал сёгун. А как же божественный император? Оставался и император, но в виде «свадебного генерала», этакая ритуальная фигура. Правда, японцы относились к императору со священным трепетом, как к представителю бога, живущего во дворце, в Киото (название его так и переводится – «Столичный город») и занимается своими делами. Всеми прочими делами, «земными», занимались сёгуны. И бакуфу. Может быть потому, что слишком многое в Японии было заточено на войну. И воевали, преимущественно, на территории Японии. И занимались там своими проблемами. И всё вело к тому, что Япония могла и схлопнуться, если оказалось бы, что слишком много допущено ошибок. В конце концов, они могли просто уничтожить друг друга. Сами. Это (уже реплика от автора) чуть не произошло в Камбодже, бывшей тогда Кампучией.
Трудно, весьма трудно государству, то есть людям, управляющим государством, быть объективными. Все чувствуют себя героями, овеянными божественной благодатью, и не рассматривают (редко, когда такое происходит) свои возможные ошибки. Но есть ведь ещё влияние из-за пределов государства. Сёгунат в Японии просуществовал почти тысячу лет (с 1192-го года по 1868-й год, до периода Мэйдзи, когда к власти пришёл император Муцихото и взял на себя смелость прервать традиции сёгуната, которые могли погрести под собой всё государство, остающееся в прошлом, тогда как мир стремительно менялся. Опять же в этот регион мира всё больше входила Великобритания, захватившая Индию, примерившаяся к Афганистану, а также к Китаю, имевшая морскую базу в Сингапуре, и такого союзника, как Австралия. Надо было меняться, очень надо …
Самыми закрытыми странами были отдельные государства в Африке, да и то по той причине, что никому они не были нужны, но и в их случае туда проникали отдельные торговцы, чтобы получить прибыли от своей инициативы. Закрытой была Япония, но и к ней подбирались, сначала предприниматели из Голландии, а потом и из Португалии. Япония славилась выделанными металлами, и не только ими. Японские товары, продаваемые в Шанхае, пользовались спросом. «Тихой сапой» туда проникли европейцы, начали продавать оружие, пушки, взамен получали драгоценные украшения. А потом начался период Мэйдзи и … многое поменялось.
Государства меняются медленно, особенно мало разворотливые, в силу своих исторических традиций. К примеру – Россия, или тот же Китай, но правители Японии чувствовали большую потребность в изменениях. Атмосфера пахла войнами, к которым надо было готовиться загодя, и микадо, японский император, начал посылать дипломатические миссии. Зашевелились и миссии торговые.   
Тревожили Японию три «соседа», то есть «соседа» было два, и оба дремали, как тигр и медведь, пребывающие в перманентной спячке,. Это были  Китай и Россия, последняя из которых пробуждаться уже начала и этим «пробуждением» стало её активизация на Дальнем Востоке и распространение в северные провинции Китая. Мог «пробудиться» и «старший брат». Всё могло закончиться тем, что Япония могла стать китайской провинцией. Можно вспомнить, как когда-то, в далёком прошлом, Сэчэн-хан, известный как Хубилай, попытался послать на Японию внушительную армаду и от монгольских завоевателей спас только священный ветер- Камикадзе. После тих событий и появились сёгуны, чтобы постоянно быть готовыми к масштабной войне и превратить страну в большую крепость.
Но это было много лет назад. Сейчас многое переменилось и, чтобы быть готовым к большим неприятностям, надо было и самим делать упреждающие ходы. В качестве примера можно было рассматривать Великобританию. Небольшое островное государство, ни в какое сравнение не идущие с островами японскими, организовало всё столь успешно, что сделалось самой влиятельной и могущественной империей мира, раскинувшей свои связи (читай – щупальца) по всему миру. Создавая опорные пункты и используя их, Великобритания диктует свои условия кому угодно. Сейчас она уже добралась и до Китая, заняла там полуостров Гонконг, откуда влияет на весь Китай континентальный. А рядом ещё и Россия, которая спит и видит, как бы тоже что урвать у северного «соседа», примериваясь к Маньчжурии. Маньчжурия интересовала и саму Японию, а ведь имелась ещё Корея, Страна Утренней Свежести, так что надо было действовать всё активней, чтобы упреждать «соседей».
Надо было что-то срочно делать, предпринимать, и уже вчера, так как время не желало ждать, но текло быстро, неумолимо. Прежде всего, надо было брать хитростью, когда инициатива принадлежит потенциальному противнику. Что всегда выходила за пределы государства, даже если оно вело политику изоляционизма? Да, все всякого сомнения, что то была торговля, разные купцы- негоцианты. Венецианский торговец Марко Поло, довольно юный годами, вошёл в Китай много лет назад. Мало кому известно, что кроме искусства торговли, он ещё промышлял соглядатайствованием, то есть оценивал положение государства с самых разных позиций, от промышленных и экономических, до военных и политических. И никто не мог разглядеть в нём шпиона, ведь было ему всего семнадцать лет. Надо добавить, что юноша был не один. Возглавляли торговую миссию его отец и дядя, Никколо и Маффео Поло. Но они устроили в Китае, в городе Ганьчжоу, преодолев до этого десятки испытаний и лишений, но потом вернулись в Венецию, оставив Марко, который провёл в Китае семнадцать лет, внимательно за это время его изучив и написав в конце книгу о своих путешествиях. Про свои донесения он умалчивал, оставшись для всех всего лишь путешественником и торговцем.
Ещё можно вспомнить Петра Алексеевича Романова, впоследствии названного Великим. Он тоже, молодым человеком, отправился в компании торговых представителей и провёл какое-то время в Голландии, потом в Англии, Саксонии, Австрии. В Голландии он даже устроился на верфи, дабы научиться самому строить корабли. Никто не подозревал в двадцатипятилетнем корабеле царственную особу, а уж тем более – разведчика, экономического шпиона. Да и бывают ли цари шпионами? Они выше этого, а если и задумают пошалить по молодости своей, то кто им будет в этом препятствовать?
В Киото тоже были люди, которые умели заглянуть в завтрашний день, в его нужды, конечно же – силой мысли. Они подобрали группу молодых людей и принялись всячески их натаскивать, готовя их к важной миссии. Сложность была в том, что самому старшему из них едва минуло двадцать лет. Остальные были моложе его годами. Но у молодости обычно бывают светлые головы и они прилежно учились. Потом получилась удачная оказия, когда к берегам Хонсю подошли английские корабли и их, после продолжительных переговоров согласились принять, с условием, что они возьмут с собой, к себе на родину, группу юношей, которые должны стать в будущем торговцами. Мол, всё это нужно для установления торговых отношений. Дело было улажено и молодых японцев отправились к себе, в Англию, попутно обучаясь их языку. А молодые японцы английский язык к тому времени уже знали, но демонстрировали трудность обучения, всячески коверкая слова. Один из учеников, наш Мифунэ Цукомото демонстрировал, что с языком у него никак не выходит и его постоянно за это ругал старший группы. Это было уговорено заранее. У Цукомото была дополнительная миссия.
Несмотря на то, что все участники этой группы были молоды, они должны были заниматься весьма важными делами, и молодость их должна служить им зашитой. Никто не должен был догадаться, что эти люди выполняют разведывательные задачи, прикрываясь торговлей. У них были несколько наставников, которые были старше и которые держались строго по отношению к своим молодым «подопечным», хотя и это была только маскировкой. И сами будущие торговцы вели себя так, что не походили на привычных молчаливых и исполнительных представителей своей страны. Наоборот, часто они были шумны и устраивали гулянки. Казалось, что они были рады вырваться из той страны, из того государства, где над всеми имелся строгий присмотр и все действия были строго регламентированы.
Несколько японских юношей, старшим из которых был Цукомото, не выдержали того жёсткого графика, которого придерживались наставники и стали выражать недовольство. Они требовали дать им отдых. Англичанам было странно видеть такой прессинг в отношение молодых людей, и поддержали «бунтовщиков». Конечно же, не явно, а через английских моряков и обслуживающий персонал. Да, когда-то, в исторической отдалённости, британцы отличались жёсткой дисциплиной. В той же Южной Африке происходили столкновения с бурами, коренным населением Оранжевой республики и Транвааля, дружественного ей государства, которые пыталась подчинить себе Британия. Но это где-то далеко, а здесь, на своём корабле, англичане говорили о демократии и равноправии граждан, которые должны иметь хоть какое-то уважение со стороны своих начальников.
«Разделяй и властвуй», это хитрый принцип британской политики, который действует в отношении как государств, так и отдельных групп населения. Некий Джером Джойс, помощник стюарда, всеми силами демонстрировал дружелюбие к «бунтующим», одаривая их всякими мелочами. Он вёл с Мифунэ Цукомото длинные беседы, якобы помогая тому в овладении английским языком, а сам часто заводил речь, что им, то есть недовольным, можно было найти новую жизнь здесь, в Англии, куда они успели добраться. Цукомото и его друзья слушали весёлого и доброго моряка, который всегда готов их был чем-нибудь угостить. Он был дружески к ним расположен на борту корабля, оказался поблизости и в Бристоле, где остановились японцы. Джойс признался, что его контракт закончился, и он ищет новую работу, но не спешит, так как хочет подобрать себе что-то достойное. Он хвастал, что собирается купить офицерский патент и занять более важную должность. И он уверял, что подобное можно сделать и его японским друзьям. Надо им лишь знать язык и иметь протекцию. И деньги на первое время. Но лучше было бы заняться самостоятельным коммерческим предприятием. Это было более реально, потому что за время их пути они прошли курс обучения и были готовы для купеческой работы. Их для этого и послали на другой край земли, где они должны были показать себя и добиться славы для Японии. Пусть и не в военных действиях, но в новые времена торговые операции приносили стране большую пользу.
Честно признаться, так этот Джером Джойс производил неприятное впечатление и напоминал собой крысу, если можно представить её в человеческом обличие. Весь он был маленький, суетливый, с торчащими из рукавов ладонями, которые он постоянно потирал друг о друга. Лицо его было вытянуто вперёд, а привычка улыбаться и щуриться ещё более делало лицо схожим с крысиной мордой. Сюда можно добавить и торчащие щетинистые усы. А эта привычка внезапно появляться и пропадать, а также угодливо хихикать. Надо добавить, что коллеги Джойса, его товарищи по службе избегали этого человека. Должно быть, он имел у них неважную репутацию. Всё это так, но, когда он надевал белый китель, белые перчатки и брал в руки поднос с обедом или выпивкой, то как бы преображался, то есть делался незаметным, словно умел прикрываться этим подносом, как воин – щитом. Как официант- разносчик, он был вполне хорош. Может, потому его и не гнали со службы.
Но, как бы то ни было, с молодыми японцами он держался демонстративно дружелюбно и даже по-приятельски. Остальные английские моряки как бы японцев не замечали, сторонились их, а Джойс старался быть приветливым за всех. Он даже выучил несколько японских слов и выражений, чтобы поддерживать беседу. Особенно он старался быть своим для Цукомото и парочки его приятелей, которые почти всегда были рядом с ним.
Когда корабль добрался до Бристоля, и высадил всех, казалось, что больше Джойс уже не появится, избавив их от своей навязчивости. Но и здесь от него не было спасения. То есть он снова появился. Это был он и как бы не он. То есть он полностью преобразился. Он даже причёску себе изменил и стал более аристократичным, если можно представить себе крысу, как лондонского денди. На нём был строгий и довольно дорогой костюм. Он предложил Цукомото и двум его приятелям угостить их, потому как должен был удалиться. Между ними состоялся разговор. Конечно, это была не полноценная беседа, потому как Цукомото весьма неважно изъяснялся по-английски, а Джойс знал японский язык ещё хуже; два же приятеля Мифунэ не сказали и слова, предпочитая потягивать джин крошечными глоточками, словно пили чай или сакэ. Мы постараемся сделать их беседу более понятной, убрав все междометия и неудачные обороты.
– Я пришёл попрощаться с вами, – заявил Джойс, поднимая свой стакан, наполненный крепким алкоголем, – потому что сдружился с вами и чувствую расположение к вам.
– Спасибо, – ответил Цукомото, равнодушно глядя на собеседника, всем лицом изображающего, какой он «отличный парень» и делающийся от этого ещё более отвратительным.
– Я нашёл прекрасное место и скоро отбываю в Стокгольм. Это не в Англии, а в Швеции. Оттуда недалеко до Германии, Дании и Польши. Оттуда удобно проводить коммерческие операции едва ли не по всей Европе. Можно неплохо обогатиться.
Японцы ему не ответили, но было видно, что они его внимательно слушают и понимают его слова.
– Я вам уже предлагал на борту, – между тем продолжал Джойс, став говорить тише и наклонился к ним, подмигивая и делая жесты, что говорит секретно, – отправиться со мной. Я вижу, что вы превосходные ребята, что вы настоящие воины. В том деле, каким собираюсь заняться я, нужны и сила, и ловкость, но самое главное – нужна смелость. А этого у вас не занимать. Что вы будете иметь здесь?
Джойс говорил всё тише и красноречивей и постарался убрать приветливую улыбку с лица, что должно убедить собеседников в его серьёзности. Он пытался быть убедительным.
– Конечно, я мог бы найти подходящих парней и здесь, и там. Но к чему мне искать, когда я уже имел дело с вами. К тому же всегда можно нарваться на проходимцев. Но в вас-то я уверен. Вы не успели ещё ни с кем установить связей. А это я возьму на себя. Подумайте хорошенько. Я буду вас ждать вот в этой гостинице. (Джойс указал за спину). Я верю, что, все вместе, мы окажемся удачливы и разворотливы.
Пока Цукомото и его друзья решали, мы вам немного откроем карты относительно Джерома Джойса. Роль помощника стюарда Джером только изображал. Точнее, он им работал, делал вид, что работает, хотя мог бы изображать иную деятельность. Дело в том, что Джойс (на самом-то деле у него было иное имя, но оно нас занимать не должно) входил в состав группы военно-морской разведки, которую возглавлял капитан Холл, лично выбравший этого человека для операции за его настырность и знание людской психологии. Британцы понимали важность Японии в Тихоокеанской бассейне и желали заполучить там своего человека, который мог бы поставлять нужную информацию. Вот такого человека и пытался подобрать Джойс, но ему надо было удалить его из состава японской миссии и поработать с ним индивидуально. Цукомото подошёл для этой роли. Оставалось дать ему шанс сделать тот ход, какой от него ждали.
Когда три молчаливые фигуры появились в гостинице, Джойс не очень и удивился. По его расчётам именно это и должно было произойти. Улыбаясь, словно встретил любимых родственников, Джойс кинулся к своим будущим партнёрам.
– Друзья мои. Именно этой минуты я и дожидался. У меня всё готово. Нам надо побыстрей убираться отсюда.
В какой-то мере Джойс рисковал, что его японские приятели заупрямятся и не захотят оставить соотечественников. Но Джером не даром слыл знатоком душ: Пока корабль добирался до Англии, помощник стюарда зорко следил за отношениями среди посланников торговой миссии. В Англию послали молодёжь, желая, что они постигнут заокеанские торговые искусства и вернутся домой уже опытными купцами. При этом юноши не смогут ничем навредить родине, если их будут склонять к измене. Джойс и занимался тем, что выискивал, кого бы можно использовать в своих целях. И Цукомото являлся лучшей кандидатурой. Он ещё и потащил за собой товарищей, которые прислушивались к его мнению.
На следующий день в японской торговой миссии случился большой переполох. Искали трёх пропавших участников миссии. Но все поиски не привели ни к чему. Тогда старшие купцы группы заявили о пропаже. Явились сыщики из Скотленд-ярд и провели следствие. Были сделаны выводы, что молодые люди сбежали. Или были похищены, как считали старшие группы. Пока они разбираются, оправимся следом за беглецами.
Надо добавить, что в конце века девятнадцатого, не зря названного просвещённым, в Европе происходило бурное развитие всяческих ремёсел и производств, в том числе и высоконаучных. Появилось невиданное множество товаров, равно как и людей, желающих получить с их помощью прибыль. Встречались и такие, кто готов был поступиться законом, чтобы получить дополнительные выгоды. В Средиземноморье процветала контрабанда. Ею занимались корсиканцы и албанцы, много было и греков. Это касалось окрестностей моря Средиземного, где проживали самые разные народности. Но в Европе северной контрабандистов было мало. Настолько мало, что Джером Джойс решил заполнить этот пробел собой и своими новыми друзьями.
– Это верное дело, – доказывал ушлый англичанин, в эти минуты ещё более похожий на всё ту же вездесущую крысу. – Я всё знаю, какие и где товары нужны и каким образом их можно доставлять. У меня даже есть свой баркас, вроде фелюги. Мы, вы и я, будем и за матросов и за торговцев. Трюмов моей старенькой посудины хватит, чтобы сделать нас богатыми. Не сразу, но за год, два – совершенно точно.
Глаза у Джойса блестели от возбуждения. Все эти «коммерческие предприятия» должны были происходить на самом деле, равно как и получать от них прибыль. Но это была лишь одна цель, побочная. Главным было то, что Джойс должен был с японцами поработать, сделать их своими, перетащить на сторону Британии. Потом уже они вернутся в свою Японию и будут информаторами для Джойса и Британии в целом. Пусть при этом они зарабатывают себе состояние. Ради Бога, даже и японского. Великая Британия им в этом поможет. Но информация должна стоить этого.
Всё это – прожекты. Всё это – мечты. Но первый шаг для этого уже сделан. Японцы были оторваны от своих и готовы к тому, чтобы с ними «работать».
Японцы, и Цукомото, и Хиракава, и Барута, оказались ловкими малыми. Они были готовы трудиться едва не круглые сутки, чувствуя, что работают сами на себя. Лишь тогда они оставили свою бесстрастность и начали показывать зубы, имеется в виду – улыбаясь. И сразу сделались похожими на обычных людей, а не на живых истуканов. Особенно когда решили отметить первое удачно завершённое дело, и устроили гулянку в своём домике, на мысе в Ботническом заливе. Это место подобрал сам Джойс.
– У нас всё должно получиться, – вещал Джойс, подняв над головой бокал, словно прапорщик знамя («прапор» - знамя). – Я всё уже давно продумал. Всё Средиземноморье держится на торговле. Контрабанда, та же торговля, но без налога государству. Мы – вольные люди и вольны сами решать, насколько мы вписываемся в государство. Стартовое накопление капитала всегда находится в тени и государство готово закрыть на это обстоятельство глаза. Оно, то есть государство, понимает, как трудно человеку начинать свой бизнес, не имея покровителей и денег для начала дела.. Вот тогда-то и занимаются этим. Здесь главное – не перегнуть палку.
– Про какую палку ты говоришь? – спросил Барута грубым голосом. Он всегда был тугодумом, но отличался силой медведя, сам похожий на этого животного, иногда неуклюжий, иногда – стремительный.
– Это я говорю метафорами, – сразу признался англичанин, наклоняя бокал в сторону Сиро Баруты. – Это та палка, что о двух концах. Мы будем осторожны. Как только мы заработаем, отправимся домой и вложим наши денежки в какое-нибудь настоящее дело, откроем свой торговый дом, будем торговать товарами с вашей родины. Я слышал, что японский фарфор славится. Не хуже фарфора саксонского.
– Я не знаю про саксонский фарфор, – заявил снова Барута, – но наш действительно хорош.
– Вот и прекрасно, – обрадовался Джойс, – вот им и займёмся.
– У нас ещё бумага славится, – добавил Лука Хиракава, – и чай.
– У нас много чего славится, – подал голос Цукомото, – металл, оружие, украшения.
– Есть чем заняться, – согласился англичанин. – Я и говорю. Займёмся торговлей японскими товарами в Лондоне. Но это – потом. В отдалённом будущем. Или не очень отдалённом, если дела пойдут хорошо. Но для этого нам надо потрудиться. И постараться.
Они действительно трудились. Поселились они в крошечной лачуге в отдалённой местности на берегу Ботнического залива, что являлся частью моря, моря Балтийского. Джойс наметил ряд маршрутов, в Германию, Данию, Польшу, выбирая там места отдалённые. Сам для себя он выбрал роль торговца. Он постоянно крутился на ярмарках, выясняя, какие товары пользуются спросом, а потом они за этими товарами отправлялись на своём баркасе. Не раз лихие люди пытались их ограбить, думая, что малочисленность команды делает их слабыми. И тут-то японцы показывали свою удаль и воинское искусство. В мастерстве рубиться мечами Цукомото не знал равных. Мог он биться и голыми руками, расшвыривая противника большим обескураживающим числом. Барута бился топорами, сразу двумя, умудряясь ловко действовать обеими руками. Силён был и Хиракава, который нападал неожиданно, из засады, прячась так, что найти его было невозможно. Сам Джойс стрелял одинаково хорошо с обеих рук. Так что они могли не только торговать, но и воевать, защищать себя сами. А это было важно, несмотря на кажущееся спокойствие выбранного места.
– Я не зря выбрал это место, – хвастал Джойс. – Можно было бы поселиться и у нас, в Англии, в Ирландии или, к примеру, Шотландии. Но оставаться это в тайне долго там не будет. Нас непременно выведут на чистую воду. Этим ирландцам палец в рот не клади. Они и сами мастера до драк, а что касается шотландцев, то они привечают только своих, а чужих могут погнать прочь. И с англичанами лучше дел не иметь – мигом отправят в Австралию. Раньше отправляли на Новую Каледонию. Это остров такой, весь отданный под каторгу. Если хочешь представить ад на земле, то можно отправиться туда и посмотреть. Только я этого не советую. Оттуда мало кто возвращался. А здесь … Швеция, это европейское государство, под властью своего короля Бернадота, который милостиво правит своим народом. Мы здесь не делаем ничего противозаконного, и на нас не обращают внимания. А что мы часто оправляемся в плавание, так до этого никому дела нет. Вон у них в подчинении целая Норвегия, так там люди занимаются рыбной ловлей, едва ли не все поголовно.
– У нас тоже много рыбаков, – добавил Хиракава.
– Вот и я о том же.
Надо сказать, что таких передышек, когда они отдыхали в своей неухоженной лачуге, было немного. Чаще они находились в отсутствии, перевозя с одного места в другое купленные, часто у таких же контрабандистов, товары, которые пользовались спросом. Продуты и меха, оружие и украшения, табак и редкие сорта алкоголя, мало ли какие у людей бывают потребности. И всё время Джойс рассказывал о своей Британии, которую он если и оставил, то временно, и непременно туда вернётся. Он и своих товарищей обещал сделать англичанами, уверяя, что они полюбят те земли. Вот так шли недели и месяцы, день за днём, мало отличимые друг от друга. Порой Джойс начинал нервничать, становился раздражительным, срывался на крик, но тут же брал себя в руки, пытался всё свести в шутку, но Цукомото остро реагировал на недовольство англичанина, замыкался в себе. Молчали и его товарищи, занимаясь своими делами. Хиракава научился вырезать из дерева разные фигурки, и это у него получалось всё лучше. Дело в том, что японские самураи, каста воинов, занимались и искусствами, сочиняли стихи, рисовали картины, выводили тушью каллиграфические иероглифы, из них получалась творческая элита. Способности пробуждались и в Баруте – он начал сочинять стихи, короткие пятистишия, скрывающие в себе тайный смысл. А Цукомото всё свободное время отдавал кемпо, искусству владения мечом. Ведь, казалось бы, к чему это фехтование – всё это уходило в прошлое, да уже ушло. Человек, вооружённый револьвером, свободно победит двух, трёх меченосцев, а человек, стреляющий из пулемётной машины, придуманной Хайремом Максимом, справится и с целой сотней. Но Мифунэ Цукомото сосредоточенно размахивал катаной, рубя невидимых противников точными экономными движениями, стремительно поворачиваясь во всех направлениях и разил, разил, разил …
Что же расстраивало Джерома Джойса? Он участвовал в придуманной им комбинации. В разведывательном отделе военно-морского штаба он доказал перспективность появления группы верных ему японцев, которые начнут работать в пользу Великобритании. Там, на Дальнем Востоке, в скором времени предстояли важные события. Британия противостояла Российской империи, которая стремительно развивалась, входя в стадию индустриализации. Начатая Транссибирская магистраль должна была сыграть важную роль в делах дальневосточной политики. Очень важно, если у Великобритании будет дополнительный козырь, который будет использован в нужный момент. И на Джойса нажимали, всё сильней и сильней, чтобы он привлекал своих подопечных, начинал их использовать впрямую.
Теперь пришло время немного рассказать про Джерома Джойса. Он был обычным человеком, в меру испорченным, идущем на поводу у своих вредных привычек. Так в одной из пьяных драк умудрился пырнуть ножом человека, у которого имелись важные покровители, которые попытались наказать обидчика. Но дело было в том, что в данном случае виноваты были оба драчуна, и потому надеяться на Закон было не надёжно. Тогда покровители решили нанять наёмного убийцу, но Джойс успел узнать об этом загодя. В особо деликатных случаях французы, имеющие склонность к авантюрным поступкам, записываются в Иностранный легион и отправляются в экзотические страны, где большая вероятность отдать жизнь за Францию. Таких «доброхотов» находится не так уж много и в Легион охотно берут иностранцев, европейцев и прочих добровольцев. В Иностранном легионе не очень-то пеклись о рядовом составе, была высокая ротация кадров, так что там всегда можно было отсидеться, если на то была необходимость. У Джойса была мысль податься туда, но, подумав, он сделал немного по-другому и записался в морскую пехоту Великобритании, понятно – добровольцем. Там как раз затевалась воинская кампания в Средиземноморье, с Османской Турцией. Не с самой Турцией, а с той частью, что занимала половину греческого острова Кипр (не путать с Критом). В этой начавшейся войне Джером Джойс показал себя лихим воякой. Он вызвался участвовать в разведывательных группах, которые появлялись в самых опасных местах, изучали там подходы и возможность высадки десанта. Ещё Джойс отличался знанием языков, греческого, турецкого, албанского и ещё прочих, необходимых в странах Средиземного моря. Война скоро закончилась, а Джойс так и остался во флоте, перейдя в ведомость военно-морской разведки. Важную роль здесь сыграла внешность человека, далёкого от армейской службы, его лихость, удачливость, умение находить с людьми общий язык и, опять же, знание языков. Чтобы не мелькать перед теми, кто о нём ещё не забыл, Джойс решил пока что держаться от Англии подальше, взялся изучать восточные языки и подался в Китай. Там как раз проходила война Китая с Японией. Под это дело Британия заключила с Китаем договор и заняла часть полуострова Цзюлун, называемую Сянганом, и устроила там свою колонию, получившую название Гонконг, или «Ароматная бухта», как переводилось с кантонского наречия слово «Сянган». Формально это была аренда особой территории (Синьцзе) на 99 лет. С этим власти Китая согласились. В ответ Британия обещала экономическое развитие местности. Китайцы к торговле относились с особой любовью и пошли на сделку. Джойс изображал торговца, не гнушавшегося контрабанды, и должен был заниматься особыми делами, связанными с секретностью. Одновременно он взялся изучать японский язык и – преуспел в этом. Его задания претерпели изменение – он сделался помощником стюарда и постарался войти в доверие к тем молодым японцам, которые следовали в Англию для изучения возможностей новых европейских рынков. Остальное мы уже знаем.
Необходимо сейчас сказать, что Джером Джойс поддерживал со своими командирами отношения, докладывал, как идут дела с японцами. Дела шли, но довольно медленно. Майор, непосредственный командир Джойса, был готов ещё выжидать, ждать, пока японцы, то есть группа Цукомото, окончательно не признают над собой величие Британии, но другие командиры выказывала недовольство Джойсом. Они требовали, чтобы тот занялся Южной Африкой, а японцев пока что оставил с их торговыми делами, на месяц- другой. Мол, ничего с ними не случится, пусть пока проявят самостоятельность. А Джойс был этим недоволен.
В чём крылась причина этого недовольства?
Причина же была, на первый взгляд, не так уж и важна. Дело в том, что у этих полуторговцев- полуконтрабандистов появились фантазии, куда дальше распространять свои торговые операции. Начав с Дании и Германии, они постепенно перешли на Восточную Пруссию и Польшу. Несколько операций провели в Гельсингфорсе в Великом княжестве Финляндском, не раз останавливались в Риге, прибалтийском портовом городе Российской империи. И всё больше Цукомото поглядывал в сторону, откуда встаёт солнце, поглядывал с интересом.               
– А не перебраться ли нам туда? – как-то предложил Мифунэ, как будто с нотками безразличия. Мол, бездумно говорит, почти что от него делать. Но делать-то было что. Джойс их старался загрузить по полной, чтоб от безделья мыслей посторонних не появлялось. Ан вон что …
– Можно бы, – нехотя ответил Джойс и тоже посмотрел в сторону горизонта, который скрывался в мареве. – Но если честно сказать, то я бы не советовал.
– Отчего же? – спросил Мифунэ, как бы лениво шевеля губами. – Ведь и там люди живут. Наверное, им наши товары тоже нужны будут.
– Вот это – совершенно точно, – согласился англичанин. – Не откажутся. С руками оторвут, а может – и с ногами. Им товаров самим не хватает. Но дело в том, что Российская империя – штука сложная. В неё лучше без нужды не соваться. Себе дороже может оказаться.
– Большой нужды? – переспросил Барута, который будто бы занимался своим делом, выстругивая свою очередную поделку, но, оказалось, всё хорошо слышал. – Или малой?
Тогда всё свелось на шутку, но Джойс опасался, что его японские друзья могут рискнуть и отправиться в тыл потенциального противника и тем сорвать операцию, которая ещё толком и не начиналась. Он умел шутками отвлечь внимание. Вот как в этот раз. А дальше … Дальше надо было отлучиться. Командование требовало от него немедленных и решительных действий. Возможно, они займут какое-то время. Может – несколько месяцев. Пока что японцы будут предоставлены сами себе.
– Я бы вас советовал, ребята, – сообщил напарникам Джойс, – провести это время с пользой, то есть отдохнуть от души. Как следует. Всё последнее время мы работали, как проклятые, то есть изо всех сил. Но мы многое сделали. По сути, мы собрали тот необходимый капитал, который сделает из нас людей. Сейчас мы можем явиться куда угодно и стать там уважаемыми людьми, заняться торговыми операциями, то есть тем, чем мы и занимались, но теперь нам не надо пускаться на разного рода хитрости, чтобы урвать от государства то, что оно пытается урвать из торгового бизнеса. Да, это накладно, но мы понимаем, что государство должно получить своё, и это своё – немалая сумма. Но сейчас мы можем это себе позволить, можем позволить себе быть честными людьми. Раньше это было не совсем так, но сейчас … Да, это время для нас наступает. Так что возьмите себе отпуск за хорошую работу. Вы это заслужили.
– А ты? – спросил Хиракава, и по тону его было непонятно, говорит ли он с шутливыми интонациями, или с ехидными. – Ты бежишь от нас, чтобы чем-то заняться в одиночку?
– Хотел бы я бежать? – спросил как бы у себя англичанин. – Хотел бы я бежать, когда появилась возможность для отдыха? Если это так, то означает, что я сошёл с ума и готов для самых безумных затей. Но это совсем не так, – добавил Джойс. – До меня дошли сведения, что на другом конце света, на африканском континенте, готовятся некие события, которые могут дать новые рынки сбыта. Или покупок. Есть сведения, как можно не слишком дорого получить золотые месторождения, а также прикупить алмазов. А это то, от чего не откажется настоящий купец, какими мы видим сами себя. Я ни в чём не уверен. Ровно поэтому не беру вас с собой, чтобы не втянуть вас в нечто противозаконное. Повторяю, для вас начинается честный бизнес. Надеюсь, что и для меня. Я всего лишь проверю те сведения, какие получил.      
Он ещё что-то говорил, поглядывая на своих невозмутимых товарищей, а потом забрался в баркас и отплыл на нём. Собирался ли он доплыть на шаланде до мест отдалённых, или оставил их лодку в одном из укромных мест, было неясно. Наверное, англичанин решил забрать у них транспортное средство, чтобы избавить их от искушений куда-то на нём отправиться. Да разве этим остановишь молодых людей, которые привыкли идти по жизни с риском.
– Что делать будем, друзья? – спросил Цукомото, провожая глазами лодку
– Так нам предложено отдыхать, – напомнил Барута.
– Это я помню, – отмахнулся Мифунэ, слегка усмехаясь. – Хотелось бы знать: как именно отдыхать будем.
– Ясно, что не в этой халупе, – подал голос Хиракава. – Здесь либо надо много потрудиться, либо вообще здесь делать нечего.
Хиракава был прав. Джойс приобрёл этот домик за смешные деньги. Они здесь бывали редко, часто и надолго отлучаясь. Та рыбацкая семья, что здесь пыталась пустить корни, всё время проводила в заливе, а на жильё у них не хватало ни времени, ни сил. Как только они что-то скопили, тут подвернулся Джойс, и они с радостью отдали свою хижину и перебрались в другое место, наверное – более рыбное.
Что это было за жильё? Представьте себе сруб, какой возводят для бани, то есть небольшой и почти без окон, собранный из рук вон плохо. Внутри мебели почти не было. Так, пара лежанок, несколько лавок, кривобокий, но крепко сколоченный стол, за которым Барута вырезал свои фигурки. Что ещё остаётся? Да, печь для готовки и несколько полок, куда сваливали имущество, а всё прочее развешивали на крупные гвозди, что вбиты были в бревенчатые стены. Японцы соорудили несколько ширм, обтянув их тканями и папиросной бумагой, отделив свои спальные места, но они не украсили хижину, но сделали её ещё теснее. Захочется ли в такой обители проводить время досуга?
Но вопрос был чисто риторический. Что не хотелось делать, так сидеть в этом месте.   
– Куда отправимся?
– Мне давно хочется наведаться в Россию, – признался друзьям Цукомото. – Хочется своими глазами посмотреть на эту страну.
Япония долгое время была страной закрытой. То есть туда не принимали приезжих иностранцев. Правда потом в Японию всё же проникли сначала голландцы, а потом и португальцы. Конечно же, торговцы, а не дипломаты. Те уже потом объявились, разные там договоры заключать. А купцы, они самые инициативные, они всюду проникнут, всюду пролезут, чтобы прибыль от своей торговли получить. Вот и сами японцы, хоть страна у них и закрытая, умудрялись торговать и с Китаем, и Кореей, и разными там островами, на свой страх и риск.
Вот и они решили, что на свой страх и риск в Россию податься, посмотреть там, как и что. Молодые ведь, рисковые.
Католическая Европа смотрела на Восток с опаской. Россия, хоть и христианская страна, но её православие вывернуто, с одной стороны через Византию, ставшую азиатской державой, и через Грецию, с её историческими непростыми традициями, а с другой – через монгольскую Золотую Орду, через исламскую веру. Есть ли ещё такая страна, где многое поставлено с ног на голову. Есть. Это Испания, которую завоевали в Средние века мавры и строили там своё арабско-мавританское государство. Не даром ведь в Испании действовала Святая Инквизиция, чтобы искоренить изуверства. Но Испания, хоть страна и европейская, но до сих пор отличается от прочих европейских государств. Через Испанию в Европу забираются всяческого рода нехристи, смуту свою распространяют.
Вот и Российская империя такая. Почти такая. И  совсем не такая.  Хвалятся своим могуществом, называют третьим Римом, но, при этом, оставались под игом Орды то ли две, то ли три сотни лет. Те, кто под игом побывал, и не смог от него избавиться, так под ним навсегда и остаётся, а если вдруг свободу получит, то тут же новыми господами обзаведётся и страдает от их гнёта, мучается, чтобы порой взвиться бунтом и начать всех жечь и резать. И для чего? Чтобы новыми муками от новых господ насладиться. Разве поймёшь это? Чтобы понять, надо или прожить там долгое время, или русаком родиться и понять «русскую душу».
Для противостояния язычникам якобы купцами из Любека был создан Тевтонский орден, который начал борьбу с племенами прусов. От них ничего не осталось, кроме названия страны – Пруссия. В данном случае – Восточная Пруссия, так как Западную населяли германские племена, до того заселившие Рим, Англию, Францию и другие земли. Из союза германских племён образовалась Германия. Но с Востока создавался мощный рубеж. В него вошла Восточная Пруссия, Польша, а потом сюда присоединилась и Великая Литва, которая христианизировалась католичеством, а язычники нещадно вырезались, как, к примеру, в Испании. Вот тогда и действовал Тевтонский орден. Сюда присоединился и рыцарский орден меченосцев, чьей эмблемой были меч и крест, символ рыцарей- крестоносцев. Помните противостояние рыцарей- крестоносцев и воинов Александра Невского, названное ледовым побоищем на Чудском озере. А ведь это всего лишь одно сражение из целой череды, задачей которого было недопущение распространения православия в Европе.
Но такое противостояние было сотни лет назад, но в девятнадцатом веке, на его завершении, вопросы веры перестали быть настолько кардинальными. Тогда можно было встретить людей разных рас и верований прямо в столицах. Вот и наши японцы решили отправиться не куда-нибудь, а в столицу Российской империи, в Санкт- Петербург, удобно расположенного на берегу Финского залива, как это продумал ещё Пётр Великий из царского рода Романовых.
Бывали ли вы в Санкт-Петербурге, городе святого Петра, рыбака и разбойника, который первый пошёл за Учителем (вместе со своим братом Андреем) и назвал его Христосом, то есть Мессией и который заложил первый камень в основании здания, коим стала христианская церковь, за что был сам назван «Кифой», что и значит «Камень»? Назвать в честь его город, да ещё и город столичный, это то малое, что можно сделать в его честь, если, конечно, желать получать от него покровительство. И сам Пётр, который был назван Великий, многое имел в характере от того, в честь кого получил имя. Он считал Симона- «Кифу» своим покровителем и ждал ответных мер. А город … Да что там город … Пётр Романов не считался с расходами. На строительства нового порта-столицы, были брошены тысячи крепостных душ, многие из которых сгинули в этих туманных болотах, но город получился знатный, превосходящий многие города европейские, во многом потому, что для его строительства были использованы итальянские архитекторы, чтобы повторить в камне величие Рима. И это величие получилось. Эти мастера сами сравнили возведённый город с Пальмирой, что была в Сирии, и считалась лучшим городом мира, именно своим величием. Эти мастера дали имя городу «Пальмира Севера», но Пётр Романов дал имя своё – Санкт-Петербург, соединив себя и того Симона-«Кифу», что тоже был именован Петром.
И вот теперь три японца, на припрятанной загодя лодке перебрались не всегда спокойными водами Ботнического залива в море Балтийское и вскоре вошли в финский залив. Для того, чтобы отправиться в море, пусть даже и Балтийское, надо обладать смелостью и неустрашимостью, но этого мало, нужна ещё и уверенность, граничащая с фатализмом. Кстати, всё это присуще самурайскому духу, но и не только ему, древние полинезийцы отправлялись в открытое море, да что там – океан, на тростниковых лодках и бальзовых плотах и умудрились заселить заокеанский континент, названный впоследствии Америкой. Фатализм и уверенность свойственны были и северным славянам, звавших себя поморами. Они покорили весь север России, и заплывали далеко за северный Уральский хребет, который называли просто - Камень. Так что говорить о самурайском духе было можно, но совсем не стоило упоминать о его исключительности. К тому же за последний год- полтора наши друзья, спутники Цукомото, сделались опытными мореходами, а Балтийское море им было привычно и они в нём прекрасно ориентировались. Достаточно хорошо, чтобы добраться до столицы российской монархии.
Человек опытный в самых разных жизненных ситуациях, Джером Джойс старался держаться вне российских вод, опасаясь таможенной службы и жандармского корпуса. Отчего же, спросите вы? Мы вам ответим, но весьма кратко, чтобы не утомлять вас своими рассуждениями.
Где-то с середины девятнадцатого века положение дел в Российской империи стало заметно меняться. Это было связано с политикой Александра II, названного Освободителем, получившем это прозвание после манифеста о прекращении крепостничества, когда миллионы крепостных крестьян получили волю и возможность менять свою подневольную жизнь на что-то лучшее. Сыграло и существенную роль и движение «народничества», когда сотни представителей интеллигенции «пошли в народ», то есть занялись образованием простого народа, для чего начали жить вместе с народом в условиях его проживания. Надо добавить, что далеко не все выдержали этого подвига (от слова «подвигнуть», сподобиться на испытание). Те, кто не выдержали лишений, решили заняться «политикой», то есть начали собираться в революционные организации, создали «Народную волю», «Народ и волю», «Чёрный передел» и другие организации, создавали кружки для изучения передовых материалов, в том числе и марксистских. Молодёжь, в особенности студенчество, требовала перейти к более радикальным мерам, в том числе и силовым операциям. Появились организации бомбистов, перенявших методы федаинов, ирландских борцов за независимость, начались совершаться теракты. Россия сделалась опасной настолько, что взорвали даже Освободителя, того самого Александра II, на которого едва ли не молились недавно, и который затеял череду реформ  Эти реформы должны были изменить страну, вывести империю на передовые позиции в мире. Но всегда ведь находятся такие, которые не довольны начатым, требуют ещё больших изменений. К власти пришёл наследник, ставший императором Александром III, прозванный Миротворцем, за то, что не вёл никаких войн. Александр Александрович Романов занялся внутренней политикой и постарался уничтожить влияние революционеров. Он провёл контрреформы и постарался внести такие изменения в государстве российском, которые подчиняли всё его воле. Всюду насаждался бюрократизм, увеличивалось влияние русской православной церкви и – соответственно – брались под контроль университеты, чтобы не допустить вольнодумства среди студентов. Безмерно возрастала роль полиции и жандармского корпуса, появилось охранное отделение, которое распространяло десятки и сотни агентов в революционных организациях, а потом и в партиях. Неизвестно, чем бы всё это закончилось, но Александр III скоропостижно скончался от нефрита. В стране была создана стойкая почва кризисов, к примеру – голод и эпидемия холеры в конце девятнадцатого века. На политической сцене России появился сын- наследник Николай II, довольно вялая и безликая личность, царствование которого началось с того, что толпы людей были насмерть задавлены на Ходынском поле в давке за дармовыми подарками в честь вступления на престол. Но это всего лишь факт, с чего начиналось его царствование. Но борьба с нигилистами, как прозвали революционеров ( от слова «nihil», то есть «ничто» в переводе с латыни, что должно говорить, что нигилисты, то есть революционеры, отвергают всё, к чему мы привыкли, всё, в том числе и власть, и саму жизнь). Есть за что «закручивать гайки», что и делалось с особым ожесточением, в чём даже отметился достойный в прочих начинаниях премьер-министр Пётр Столыпин.
Теперь можно было понять нерешительность молодых людей, которые приближались к Санкт-Петербургу. Германские круги оказывали внимание русским революционным организациям и продавали им оружие. Александр II завёл дружбу и связи с Францией, в которой тоже случилась революция и даже образовалась коммуна в Париже, но французы справились со своими проблемами и готовы были помочь друзьям из России тоже пережить эти смутные времена. Но все демократические реформы и изменения прекратились со смертью, то есть со страшной гибелью, убийством российского императора, а сменивший его Александр III был предельно жёстким. Отношения с Францией он тоже прервал, а с Германией, наоборот, возобновил. Но торговля оружием не прекратилась, только сделалась совсем тайной, подпольной. Поэтому и были активны полицейские, таможенники, жандармерия.
Когда японцы, наши знакомцы, появлялись где-то, они проявляли осторожность, к примеру – одевались так, как принято это в данной местности. Вот и добравшись до российских берегов, они натянули на себя здешние одежды. Батута и Хиракава отправились в ту часть города, где было множество торговых рядов, которые помогали строить ещё ученики зодчего и архитектора Тома де Томон, а Мифунэ Цукомото отправился взглянуть на Эрмитаж, дворцовые комплексы, на здешний университет. Цукомото было интересно взглянуть на ту молодёжь, которую считали бунтовщиками. Им что-то рассказывал Джойс, то так, с пятого на десятое. Он больше напирал на то, как Россия злодейски, коварно, присоединила к себе Среднюю Азию, с её отсталостью и ханствами. Цукомото всё размышлял, где же здесь коварство, но ничего умного не приходило на ум.
+ + +
Мы вспомнили про англичанина Джойса, разыгрывавшего перед японскими молодыми людьми пройдоху, мошенника, контрабандиста, что якобы хотел сделаться легальным торговцем и для этого придумывал разного рода полулегальные сделки. Что же с ним стало? Куда он так срочно удалился? Нам и самим это интересно, и мы с нетерпением отправимся за ним следом, пока что оставив любопытных японских юношей, попавших в столицу обширнейшей из мировых империй, оставивших след в мировой истории.
Джером Джойс пользовался успехом перед своими командирами. За что бы он ни брался, всё у него получалось. Надо признаться, что и сам Джером был собой доволен. Частенько он импровизировал, и интуиция его никогда не подводила. Может быть потому, что в нём присутствовала авантюрная жилка. Если бы он родился на пару столетий раньше, то из него получился бы прославленный путешественник, открыватель неведомых континентов, или – яростный пират. Хотим напомнить, что в своё время Джойс успел натворить немало тёмных дел, за что его хотели уничтожить недруги, и, чтобы спастись, ему пришлось устроиться в морскую пехоту, откуда он перешёл в морскую разведку, сохранив при этом тягу к риску. Операцию с привлечением японцев, чтобы сделать из них сторонников Британии, предложил сам Джойс, и сам же взялся всё устроить. Он не раз докладывал, что всё развивается на редкость удачно, и вот- вот … Но всё тянулось и тянулось, увеличивая недовольство командования, которое так восторгалось предприимчивым сотрудником.
Что же произошло? Что случилось с опытным пройдохой Джойсом?
Дело в том, что наш неустрашимый разведчик Джойс почувствовал тягу к проведению торговых сделок, тем более удачливых и прибыльных, что они проходили по ту сторону законов. Это было ему настолько по нраву и по натуре, что временами Джойс подумывал, не бросить ли ему эту военную службу, чтобы с головой погрузиться в мир коммерции и сделок, тем более, что необходимый капитал они уже накопили. То есть он, и его новые японские партнёры. Джойс понимал, что это не более, чем мечты, что его торговые операции потому всегда удачны, что за спиной его находятся секретные службы, где помогают ему и опекают его. Не будь их, и он давно бы уже попался, на его руках уже находились кандалы заключения. Но так было на первых порах. Теперь у него имелся необходимый опыт и связи. А сейчас имелся и капитал. Так что было над чем задуматься. Но это чуть позже, а пока перед Джойсом стояли новые задачи, сквозь которые проглядывались новые перспективы.
Пришло время сделать небольшое историческое отступление. Дело в том, что мир развивается циклически. Пришло время для морские путешествий и открытий новых морских путей. А ведь это не просто географические открытия, но и новые страны, с их богатствами и товарами, а также новые рынки сбыта. И тут же отправились купеческие караваны бороздить морские воды, а потом и океанские. Начали гулять легенды о неисчислимых богатствах Аравии, Персии, Китая, но более всех прочих – Индии, о которой ходили настоящие легенды. Кто туда доберётся первым, тот будет сказочно богат и могуществен. Оба этих понятия привлекали.
Как только эра морских путешествий только начиналась, португальский мореплаватель Бартоломеу Диаш открыл путь через южную оконечность Африки, которую назвал мысом Доброй Надежды. Позднее голландские переселенцы устроили там несколько своих поселений, организовав свою территорию. Колонии тогда только-только планировались. Это место голландцам, равно как и португальцам было нужно, чтобы контролировать путь в Китай и Индию. Хотим вам напомнить, что Христофор Колумб отправился через океан, чтобы найти другой путь в Индию. Он его и нашёл, совершил четыре путешествия и до конца жизни был уверен, что бывал как раз в Индии, не задумываясь, что это совершенно другой континент. С тех ещё пор жителей этого континента называют индейцами (переделанное – индийцы). Правда выплыла гораздо позднее, а что касается Индии и прочих богатых стран, то купцам приходилось платить Португалии за то, что она контролировала это «хлебное место». Понятно, что Португалию за всё это недолюбливали. Это очень мягко сказано. А если говорить честно, так и вовсе ненавидели. Да и было за что. Португальцы до того привыкли считать Африку своей, что занялись работорговлей. Они собирали охотничьи караваны, в чём им помогали арабские наёмники из Северной Африки. Помните Негоро из романа Жюля Верна «Пятнадцатилетний капитан»? Это был типичный португалец, который считал не зазорным торговлю людьми, и в своём преступном промысле дошёл до торговли людьми белых рас. Такое случалось и на самом деле, и случается до сих пор, вот только Португалия этим больше не занимается. Короче говоря, если сначала Португалия хорошо существовала на том, что пропускала корабли мимо мыса Доброй Надежды. А вот голландцы … С этим надо разобраться подробней.
В шестнадцатом веке случилось то, что назвали протестантизмом ( от слова – «протест». Столица католичества – Римский Ватикан погрузился в полное безбожие, разврат, коррупцию и прочие преступления. Возмущались самые религиозные круги населения. Связанные с Ватиканом кардиналы, епископы, приоры, аббаты не решались протестовать, но находились те, кто решительно подал слово. Лютер, Кальвин и прочие деятели заявили, что Церковь должна измениться. Вся Германия бурлила, а следом пошли возмущения в Англии, Нидерландах, во Франции. Наступила Реформа, начались религиозные войны. Одна из самых известных из них происходила во Франции. Война получила название «гугенотской». Сотни семейств пытались спастись бегством. Куда им было деваться? Одной из возможностей было перебраться как можно дальше от бушующей страстями родины. Так появились поселения в Южной Африке. Те, кто туда перебрался, назывались - африканеры ( с ударением на второе «а»). Это были и голландцы, и немцы, и французы, все люди на редкость религиозные. Они напоминали староверов в России. Африканеры, или буры, как они тоже назывались, общались исключительно друг с другом и держались дружными общинами. Прочих они не замечали, считали лишним с ними общаться, а негритянские племена кафров и банту не считали за людей, обращались с ними человеконенавистнически, делали из них рабов. Но буры были хорошие хозяйственники, занимались земледелием, животноводством, охотой, их поселения процветали и тем привлекали других поселенцев. После того, как с южной оконечности Африки стали уходить португальцы, там появились англичане и выкупили у бывших хозяев права на территорию. Появилась Капская провинция со столицей в Кейптауне. Буры к тому времени образовали свои государства: Свободное Оранжевое государство, Республику Трансвааль. Много было поселений вне этих государственных образований, разные фермерские поселения, где жили патриархальными семьями. Со временем открыли золотые месторождения, и в Южную Африку хлынули разного рода предприниматели. Появился промышленный центр – Йоханнесбург, с банками, биржами и трестами. Бурам не нравилось, что появлялось много чужаков. Они установили приезжим «драконовские» законы, отбирая большую часть полученных прибылей в пользу бурского государства (Трансвааль). При этом приезжим запрещалось участвовать в выборах и в законодательстве. От этого начали накаляться страсти. Приезжих было большая часть населения, и они жаловались Великобритании, которая фактически владела Капской провинцией. К тому времени буры ушли оттуда и образовали те государства, о которых мы уже сказали. На получаемые от налогов прибыли Трансвааль имел самую высокую доходность в мире на душу населения. На эти сверхприбыли буры начали закупать самое современное оружие в мире. Они готовились к войне, ждали от Англии, что она непременно перейдёт к военным действиям и, по данным английской разведки, сами планировали нанесение упреждающих ударов. Потому и потребовали от Джойса появление в это тревожное время. Понятно, что отозван был не только он. Собирали самых выдающихся и опытных сотрудников секретных служб. Они изучали морское побережье и выбирали удобные места для десантирования войск и строительства фортификационных сооружений. В знойном тропическом воздухе всё сильнее пахло порохом. Так казалось всем.
Так казалось всем, не исключая и проныры Джойса, который умел заглядывать дальше и глубже многих. Сначала он спешил разделаться с этими проблемами, чтобы поскорей вернуться к своим японским партнёрам. Сам Джойс планировал операции, связанные с ними, проводить в двух плоскостях: во-первых, сделать их агентами влияния и распространять через них в Японии политику, выгодную Британии, а во-вторых создать в Японии английский торговый дом, чтобы выгодно торговать английскими товарами и – одновременно – где-нибудь в Лондоне, Бристоле или Глазго открыть японский торговый дом, чтобы снабжать его экзотическими азиатскими товарами. Эта идея его настолько увлекала, что он спешил, изо всех сил, разделаться с местными делами. Но потом, когда Джойс разобрался с тем, что происходит здесь, куда ему пришлось перебраться, Джером почуял большие прибыли. Его потряс пример Сесила Джона Родса, премьер-министра Капской провинции, который не скрывал своих намерений прибрать к рукам, то есть к рукам Великобритании часть Африки, где были сконцентрированы полезные ископаемые, в том числе золотые рудники, алмазные россыпи, угольные залежи, то есть то, что приносит быстрые прибыли и могущество страны. Родс хвастливо заявлял, что соберёт группу колоний и построить из них могучую республику, которую собирался назвать своим именем – Родезией. Конечно же, это была шутка с его стороны, но каковы амбиции у этого человека! Джойс даже подумывал, не перебраться ли ему на южную оконечность Африки и не сделаться ли помощником Родса, чтобы выполнять для него особые задания. Ведь это – реальный шанс сделаться владельцем какой-нибудь обогатительной фабрики или приобрести алмазное месторождение со своей ювелирной фирмой. Через каких-то пять лет он стал бы настоящим миллионером и капиталистом, посматривающим на остальных свысока. Воистину, мечты могут снести самую прагматичную голову. Интересно, что там поделывают его партнёры? Надо было приставить за ними наблюдателя, внимательного и незаметного.
Всего предусмотреть невозможно. Каким бы профессионалом вы себя не чувствовали, но допустите крошечный просчёт, который потянет за собой последствия, которые погребут под собой самый прекрасный план. Но это происходит не всегда, хоть и чаще всего.
Молодые японцы были очарованы столицей крупнейшей мировой империи, хотя бы по территории. Несколько дней друзья просто глазели по сторонам, поражаясь чудесам архитектуры, сооружённой по лучшим мировым образцам. Этот самый Пётр Алексеевич Романов, русский царь, а точнее даже – император, совсем не зря был назван великим не только благодарными потомками, но даже и современниками, которые редко бывают благодарными, а больше примериваются, что бы ещё можно урвать для себя, любимых. Японцы даже посетили Эрмитаж (дословно с французского языка – «место уединения». И, хотя выстроен он был не повелению Петра I, а Екатерины II, тоже, кстати, Великой, вполне подходил под те стандарты, к каким тянулся и Пётр. Друзья бродили по Старому Эрмитажу, Малому Эрмитажу, новому Эрмитажу, Эрмитажному театру, Зимнему дворцу и терялись в многочисленных огромных помещениях, которых, казалось, было тысячи, и все мало походили друг на друга и поражали своей грандиозностью и величием. Это всё было создано для богов, в крайнем случае – для императоров, а простых посетителей сюда допустили ровно для того, чтобы раздавить их воображение и поразить разум, доказать превосходство государства перед личностью, в каком бы виде она себя не превозносила. Не забывайте про дословное значение Эрмитажа – место уединения. Люди меркли перед всем этим и казались малыми букашками. Редко кому не хотелось встать на колени и признать собственную ничтожность. Разве только тому, кто ощущал себя самураем и готовил себя к смерти на благо своего сюзерена, а это – достаточно веская причина не замечать чужого величия.
По примеру Лувра в Париже и Эрмитаж сделали доступным для посещений. Это было сделано в 1852-м году в перечне тех реформ, через которые прошла Россия. Японцы Цукомото признали величие того, что увидели. Россия отставала от других европейских государств в некоторых вопросах, но, судя по всему, стремительно мир догоняла и обещала вырваться далеко вперёд. Искусство, культура для развития государства многое значит, к примеру, через развитие искусства к науке и новым философским доктринам. Но это всего лишь пример для читателя, а японцев это не так волновало. Барута и Хиракава больше интересовались товарами и ремёслами, примериваясь, какую выгоду они могли бы получить, если заняться торговлей со здешними мастерами. А Цукомото заинтересовался наукой и молодёжью.
Развитие государства зависит от того, как и куда оно смотрит в будущее. Если отслеживать, то можно получить от этого пользу для себя. А молодёжь чаще прочих занимается этим самым будущим. В первую очередь, это учащаяся молодёжь, то есть студенты университета. Здесь и новые области наук и будущее развитие общества. Вообще-то в их группе стратегией занимался англичанин Джойс, но Цукомото чувствовал, что и сам понимает – что к чему. Здесь много ума не надо, цель для себя ставить, её и придерживаться.
Хорошо, что Мифунэ оказался сообразительным в изучении языков. Разобрался он и с русским языком. Сначала с разговорным, и в нём поднатаскал и товарищей, а потом «копнул глубже» и начал сближаться со студенческими компаниями. Для встреч со студенчеством Мифунэ одевал костюм, а потом, приглядевшись, начал носить то, что надевали другие. Его уже начали узнавать и принимать за своего, не очень обращая внимание, что он внешне отличается от русоголовых парней. Правда, среди них было много выходцев с Кавказа, еврейской молодёжи и даже были выходцы из Польщи, Германии, с Малороссии. Честно сказать, так студенчество было многонационально и дружно. Они себя называли интернационалистами и страстно говорили слова, которых Цукомото не понимал, не понимал скрытый в них смысл, но до него доходило, что студенты хотят изменений в обществе. Цукомото не очень понимал, зачем нужны эти изменения, давшие им Эрмитаж и такую архитектуру, которая наводняла Санкт-Петербург.              
Цукомото понял, что студенты собираются, чтобы обсуждать перемены в обществе. Они говорили много, страстно и непонятно. Японский молодой человек уже хорошо понимал русский язык, но произносимых студентами слов не знал, хотя уже догадывался, что те занимаются важными делами. Они привыкли к Цукомото, считали его своим, студентом с Востока, и Мифунэ улыбался, кивал им, соглашаясь с их предположениями, хотя ни за что не стал бы покушаться на власть микадо, императора Японии. Тот считался потомком настоящих японских богов, носителем священной крови. Но русский император … это совсем другое … Мифунэ предполагал, что Джойс тоже использовал расположение к нему студентов себе на пользу. Вот только разобраться, о чём они толкуют друг с другом.
Мифунэ старался быть приветливым, всем улыбался и интересовался, как у них здоровье. Над ним добродушно посмеивались, его уже не опасались и не скрывали от него своих собраний. Но среди молодёжи встречались всякие. Некоторые студенты, особенно выходцы из северокавказских губерний, вели себя агрессивно, даже вызывающе, пытались провоцировать Мифунэ на конфликт. Но молодой человек от вызовов уклонялся, ссылаясь на то, что плохо разбирается в русском языке, а самого настырного из задир оттолкнул так сильно, что тот не устоял на ногах и откатился далеко, под громкий смех товарищей. При этом Мифунэ первым кинулся подымать упавшего и очищать его костюм. Тот был обескуражен и продолжать нападки больше не решился. Перестали задирать восточного товарища и прочие задиры.
Походив несколько дней на такие собрания, Мифунэ перезнакомился с несколькими из студентов, а с одним из них, назвавшимся Андреем, даже сдружился, если это слово подходило к их доброжелательным отношениям. Андрей был уже не совсем студентом. Он успел закончить институт, который назывался, по старой памяти, горным училищем, где готовили рудознатцев, горных инженеров, специалистов по минералогии, геологов, как их ещё называли. Обо всём этом Андрей мог долго и страстно рассказывать.
– Это целая наука, – говорил Андрей, – за которой предстоит большое будущее. Россия является кладезем всяких припасов, которые вызревают земных недрах, как рожь и пшеница в полях. В будущем, двадцатом веке, Россия сделает себя богатой за счёт тех бесчисленных месторождений, которые нам ещё предстоит найти, использую те сведения, о которых нам говорили Михаил Ломоносов, отец русской науки, и Василий Севергин, академик, геолог и химик.
Далее следовала целая лекция, которую Андрей читал легко, весело и содержательно, приводя примеры из обычной жизни. Было понятно, что он готовил себя к преподавательской деятельности, готовился к выступлениям, как Демосфен или Цицерон, считавшиеся эталоном оратора.
– Это всё хорошо, – заканчивал молодой человек, блестя глазами, – это всё замечательно, но это всё для будущего, когда государство наше будет стабильным и заботится о своих гражданах. А пока нам самими приходится заботится о самих себе, а в большей мере о том будущем, о котором я сейчас здесь говорил. О том будущем, о котором нам пишут Карл Маркс, Фридрих Энгельс, Григорий Плеханов или, например, Михаил Бакунин. Надо заставить государство повернуться к своим людям лицом, и не для того, чтобы наказывать, разгонять, расстреливать их.
Было приятно смотреть на него, молодого, крепкого телом, с растрепавшейся причёской, с молодой бородкой, которая покрывала его подбородок. Должно быть, именно таким Андрей видел профессора, читающего студентам лекцию в университетской аудитории. Его уже сейчас охотно слушали и даже срывались на аплодисменты, когда он говорил о минералогии, и когда он говорил о коммунистическом манифесте. Даже Мифунэ кивал ему и улыбался, словно согласен.
– Пора нам убираться отсюда, – заявил Барута, когда они сидели вечером в своих меблированных комнатах. – Месяц, который мы сами себе дали для отдыха, скоро будет заканчиваться. Появится Джойс, будет нас искать. Зачем нам с ним конфликтовать? Лучше вернуться домой раньше его. И так славно отдохнули. Мне здесь даже понравилось. Глядишь, когда-нибудь и пригодиться.
– Как там твои студенты, Мифунэ-сан? – спросил Хиракава, поигрывая самурайским кинжалом. – Не нашёл ли ты там себе спутницу жизни?
– Что касается спутницы, – ответил Цукомото, – с этим я ещё не определился, но встретил хороших людей, которые хотят изменить государство.
– Изменить государство? – удивился Хиракава и отложил кинжал в сторону. – Как это?
– Я тоже пытаюсь в этом разобраться, – признался Мифунэ. – Когда кто-то хочет затеять в доме ремонт, можно всё устроить так, что дом поменяет хозяев.
– Не нашего это ума дело, Мифунэ, – строго ответил Барута. – Надо отсюда убираться, пока, через этих студентов, не занялись и нами. А что касается новых хозяев, то этим занимается Джойс. И это у него неплохо получается.
– Я думаю, – задумчиво ответил Цукомото, – что неплохо получится и у нас, если представится удобный случай. Но я тоже согласен, что нам пора заканчивать. Схожу в последний раз на их собрание, а потом, через день, два, и мы удалимся.
Как часто бывает так, что судьба даёт шанс, чтобы чего-то не произошло, чего-то не случилось, но мы не желаем слушаться велениям судьбы и упрямо что-то делаем, что-то совершаем, приговаривая, что это, мол, последний раз, и этот «последний» и оказывается роковым.
Мифунэ, вместе с компанией знакомых студентов, направились за город, где была назначена «маёвка». Это было собрание активной студенческой молодёжи. С собой захватили несколько корзинок с продуктами, чтобы изобразить пикник. Можно было и в самом деле перекусить, если проголодаются. Все были молоды и, как это водится у студенческой молодёжи – вечно голодны, но вместе с тем и веселы, готовы смеяться, радоваться, петь и даже танцевать, как это полагается на вечеринках. Вот только тема для встречи была суровой и скоро все переволновались, начались споры, а потом …
Потом из ближайших кустарников высыпали бородатые подпитые мужики, которые начали подшучивать над молодыми людьми и барышнями, строить всяческие предположения, чем это они тут занимаются и для чего из города удалились. Андрей шепнул Мифунэ, что это, скорее всего некие активисты, называющие себя «черносотенцами». Они относят себя к монархистам и собираются, чтобы защитить Россию от молодых революционных сил, считая себя настоящими патриотами. Похоже, что они хотели спровоцировать студентов на драку. Значит, где-то рядом должны находиться полицейский, чтобы появиться в удобный момент и арестовать участников драки. Обычно монархистов отпускали, а студентов задерживали, для выяснений личности и обстоятельств.
Андрей сказал Мифунэ несколько фраз, не очень понятных и вразумительных, а уже несколько горячих голов начали объясняться с появившимися мужиками на повышенных тонах. Дело шло к масштабной драке, потому как студенты вряд ли бросились в рассыпную. Мифунэ решил помочь товарищу. Он выдвинулся вперёд, молча оттолкнул в сторону брюнетистого студента, который начал было кричать что-то в лицо ухмыляющегося детины в поддевке. Тот вынул из кармана руку, на которую был надет кастет. Это такое специальное усиленное приспособление для драки, с помощью которого легко было нанести настоящие увечья, ломать кости и пробивать черепа. Появились свинчатки в руках ещё нескольких «провокаторов». Они были пьяны, веселы и хотели немного поразвлечься, может быть даже с увечьями. Уж как получится …
Кулак с надетым шипастым железным кастетом должен был разбить скулу недовольного студента. Так мыслил драчун, размахиваясь для удара, и уже заранее торжествовал победу. Мысленно он уже шагал вперёд, раздавая полновесные плюхи и улыбаясь девчатам с расширившимися глазами и растрёпанными комами. Будут знать, как читать газетки с хулительными статейками на царя-батюшку. Так мыслил черносотенец, но почему-то в скулу студента не попал, наоборот, его как-то, непонятным образом закрутило, и он полетел на землю, не удержавшись на ногах и повалился, нелепо растопырив эти самые ноги. Смешно? Но никто смеяться над ним не стал. Вокруг него так же бестолково падали, один за другим, его други из монархической общины, пытаясь бить руками со свинчаткой, или кулаками в перчатках, на которые были нашиты металлические пластины.
Удивительное дело – между замершими студентами и черносотенцами крутился тот самый парень откуда-то с Востока, с Алтая, Маньчжурии, а то и с Кореи, невость каким образом оказавшийся в Санкт-Петербурге, словно Всевышний послал его ангелом-хранителем этим студентам, мечтающим сыграть в революцию. Он едва касался руками здоровенных мужиков, а они раскатывались от него, а тот парень оказывался уже в другом месте  и там тоже сбивал с ног ловкими ударами, которые были столь быстры, столь стремительны, что за ними не успевал глаз. Потом так и решили, что нападающие мешали друг другу и попадали не по студентам, а по самими себе. Того же, кто раскидал их на самом деле, даже не успели приметить, не то, что пытаться организовать какую-то защиту от него.
Первым сориентировался Андрей и закричал своим, мол, разбегаемся – кто куда. Этот приём они не раз репетировали. Это даже весело – разбегаться. Они так и сделали, и в это время появились полицейские, дувшие в свои свистки и готовые арестовывать бедных студентов. Но тех уже не было на месте. Мелькнули в кустарнике фуражки и косынки – и нет их, словно и не было, словно всё это показалось. Остались только грубо матерящиеся полупьяные громилы, которые должны начать бучу, а когда появится полиция, скоромно отойти в сторону и дать показания, что на них напала буйная молодёжь. На деле получился какой-то неимоверный кавардак. Полиции пришлось оказывать помощь пьяным, которые едва держались на ногах и несли полную чушь, что на них напали и разметали прочь, хотя на месте никого не было, словно здесь пронёсся вихрь.
– Что это было? – спросил Андрей у азиатского парня, с которым они бежали вместе, скрываясь от появившейся полиции, и очень вовремя сбежавшие.
– Это целое искусство, – признался парень, называвшийся странным именем не то Мифуня, не то Мифаня, Андрею хотелось назвать его Мишей, и тот не протестовал. – Его называют дзю-дзюцу.
– Джиу-джитсу? – не понял Андрей.
– Называют и так, – послушно согласился Мифуня, улыбаясь. Они уже не бежали, а просто шли рядом. Студенты почти все скрылись, и никого уже не было рядом. – Это древнее искусство, целая наука побеждать, когда оружия нет под рукой.
– Послушай, дружище, – возбудился Андрей. – Ты должен научить меня. Это похоже на чудо. Я тоже хочу научиться так двигаться. Я много чего знаю и умею, но мои науки находятся в голове, тогда как твои скрыты в руках и приносят видимую пользу.
– К сожалению, – вздохнул Цукомото, – у меня нет на это времени. Мы должны с товарищами удалиться. Наше время здесь закончилось. Я очень сожалею.
– Друг, – Андрей ухватился за рукав Мифунэ, словно боялся, что тот исчезнет в ту же минуту, – хотя бы один урок, лучше – два. Расскажи мне, а я постараюсь понять. Я – сообразительный.
Андрей Цукомото нравился и он дал ему десять уроков, задержавшись на целую неделя, несмотря на то, что товарищи его ворчали всё сильнее и говорили справедливые вещи. Цукомото говорил коротко, по существу, убрав почти всё. Но Андрей уяснил главные базовые стойки, от каких начиналось движение.
– Запомни, Андрей, – говорил на прощание Цукомото. – Здесь главное – быстрота. Быстрота и натиск. Я тебе показывал, как можно сделать себя быстрым и откуда черпать энергию, когда к этому придёт нужда. Желаю тебе, чтобы это искусство тебе не понадобилось.
Много чего успел выслушать Андрей, но применить знания так толком и не успел, ну, может, участвовал в нескольких коротких студенческих стычках, но замели его не за это, не за сопротивление властям, а за хранение и распространение нелегальной литературы и несостоявшийся профессор, вместо студенческой аудитории попал на каторгу за тысячи вёрст от дома, где ему, неожиданно, пригодилось то искусства поединков на кулаках, что преподал ему молодой товарищ с одной из азиатских стран, с которым он успел сдружиться, но не успел даже толком познакомиться, как его жизнь пошла кувырком.


Глава 1
Вот ведь как в нашей жизни случается, что может жизнь та, то есть своя, начать рушиться, валиться куда-то под откос и, кажется, нельзя никак это падение остановить, задержать. Массу случаев, иллюстрирующих это предположение можно встретить всюду, особенно – в России, особенно – на краю её, между Сибирью и Дальним Востоком, самой судьбой предназначенной под «чистилище», куда отправляются всякие грешники и те, кто чем-то Судьбу прогневил. Есть даже такие, кто попал в эти жернова как бы безвинно, но, если внимательно посмотреть, да досконально прознаться, так и окажется, что не совсем и безвинно, а хотя бы потому, что против государственной власти что-то недоброе замышлял, ибо все эти замыслы бедой могут обернуться. Могут обернуться, а могут – и нет. Это уж как тебе на роду написано – удачливый ты или как.
Примеров этому – сколько угодно. Можно познакомиться с теми, кто освобождается, выходя за стены Благовещенского каторжного острога, а сколько ещё остаётся там, скольким оттуда не выйти – до самой смерти! – которая сторожкой присутствует в каждом остроге – непременно, да и на вольных поселениях пожинает жатву. Но это – каторжный люд. Они что-то там сотворили этакое, за что в них вцепились жадные, неумолимые зубы Закона. А ведь ранее он, то есть всё тот же Закон, был ещё более злобный, ненавистный – людям рвали ноздри, уродовали лицо. Отсюда родилась поговорка – «на лице написано». Это, в дополнении к вырванным ноздрям, ещё и  выжигали на лбу и щеках буквы – тавро, которые составляли короткое и ёмкое слово «ВОР». Это всё – каторжные страдальцы. Злодеями они были до каторги, а сделались после этого мучениками, как библейские участники (рука не подымается написать, что святые). Да и бывает так, что терзают их за дело, игнорируя те социальные условия, которые их ввергли в геенну огненную.
Но есть и категория людей, целая социальная группа, которая – добровольно! – приняла гонения и притеснения за свою веру, за право остаться вере прежней, не принимать в ней изменений, то, что именуют Реформой. Религия не экономика и трудно принимает нововведения, чаще отторгает их, а буде государство пытается в это вмешаться, то и начинается то, что можно назвать «великомученничеством».
Это был целый мир, который можно было назвать «чистилищем», о котором глаголили священные книги некоторых религий и которое не признавали православные люди, хотя им приходилось жить в этих условиях. Всё это – понятие философские и мировоззренческие, о которых не думали простые люди. Они просто жили в этих условиях, если это существование можно было назвать жизнью. Поэтому, если находились силы, эти мученики от веры бежали прочь, бежали прочь и мученики от Закона. Иногда за границу, иногда в Россию, в её европейскую часть, которая, хоть и медленно, но дрейфовала в век двадцатый, обещающий быть сложным, столько было в России (да и в мире) революционеров, которые призывали, что они старый мир «разрушат до основания, а затем», затем будут строить свой мир, где те, кто был никем, станут всем. Но ведь любому здравомыслящему человеку должно быть понятно, что никто – это те, кто не хочет стараться что-то для себя сделать и, если их возвеличить, то они многое могут наломать; нового они не построят, а старое разрушат.
Но это всё ещё будет впереди, а пока что многие пели, вслух или про себя, романтические революционные песни. И даже в Сибири. И даже на Дальнем Востоке, где время, казалось, остановилось и поросло мхом.
Мы уже много сказали про тех, кому досталось слишком много горя, чтобы его выдержать, кого называли (или считали) мучениками. Один из таких находился в станице Игнатьевской, что размещалась под Благовещенском и где квартиравались казаки. К фельдшерскому пункту прибился бродячий бедолага, назвавшийся сначала Демьяном, а потом оказалось, что его именуют Александром Глущенко. При такой таинственной истории местному исправнику надо бы начать чинить следствие, но на бедолагу с двумя именами напали и едва не лишили жизни. Он и себя-то толком не чуял, а вспомнил, что он – Глущенко далеко не сразу, через два, а то и три месяца после начала лечения. Никто и не думал, что он выживет – такие опасные раны он получил. Его и пытали с пристрастием и пытались застрелить. Благовещенск можно было назвать «дырой» на теле Российской империи, если бы точно таких же «дыр» не было сотни, а то и тысячи, где на людей не очень-то обращают внимание. Жив человек и - слава Богу, а уж коли на него сваливаются всяческие беды, то вероятно – сам виноват – наверное, прогневил Высшие силы.
Но жизнь продолжается, как бы она не кипела в отношении кого-либо. Как-то начал оживать и Глущенко. Фельдшер Махов взялся его опекать, в чём его поддерживал батюшка, отец Елизарий, который умел заглянуть человеку в душу и что-то рам разглядеть, пусть был тот и каторжник, если не душегубствовал открыто. А Глущенко помогал фельдшеру, готовил для него мази и всяческие притирания. Каждому медику полагается иметь ассистента, занимающегося фармакопеей, то есть изготовлением лекарств из различных веществ, в том числе и лекарственных растений. Дело медика, пусть это будет известный доктор или всего лишь фельдшер из отдалённого лазаретного пункта – это найти по симптомам правильный диагноз и определить истинную болезнь, на которую составлялся план излечения от той болезни. Существовали разные способы и даже новомодные – химические принудительные атаки с помощью антибиотиков. Восточные же медики помогали самому организму преодолеть очередной недуг, используя особые каналы в организме, по которым текла жизненная энергия ци. А ещё, к примеру – в Германии, появился метод, названный гомеопатией, где лечения проводились малыми дозами довольно опасных препаратов, которые побеждали болезнь, но оставляли сам организм, напитанный своими собственными силами. Лечение пчелиным ядом и даже ядом змей существовали задолго до опытов доктора Самюэля Ганеманна, от которых, собственно, он и отталкивался первоначально.
Находясь в самом дальнем отдалении (если применять это слово) фельдшер Махов считал необходимым улавливать разные точки зрения. Он имел в своём хранении не только альманахи Гиппократа, но и сочинения современных медиков, а новый помощник его, Глущенко, сам выживший с большим трудом, очаровал фельдшера тем, что вспомнил об акупунктуре, которую тоже применяют для лечения. Это был весьма экзотический метод, практикующий медиками из глубин континентального Китая, а также – по слухам – в Японии, о которой было известно до обидного мало.
Честно признаться, так самому Махову был интересен этот человек, назвавшийся Глущенкой. Его можно было считать мертвецом, по его неподвижности и почти отсутствием каких-то жизненных циклов. Но потом, по мере выздоровления, медленного выздоровления, он как-то стал меняться, но меняться чисто физиологически – розоветь, укрепляться мышечно и тому подобное, но вместе с тем оставаться равнодушным, словно его душа оставалась где-то вне тела. Но потом равнодушие стало отступать и он начал включаться в жизнь, вступать в беседы с батюшкой, который частенько заглядывал в лечебный пункт и интересовался больным. Заглянул как-то и отрок Степан, который всё своё время проводил среди казаков и на полном серьёзе мечтал провести среди них свою жизнь. Наверное, навестить больного надоумил его батюшка, который продолжал распространять над Стёпкой сень своего внимания. Степан пришёл и, молча, посидел рядом с телом. Не то, что больной был без сознания. У него не было интереса чем-то озаботиться. А тут пришёл новый человек. Может с этого дня и пошёл он на поправку.
Через неделю- другую больной начал вставать. Тогда и выяснилось, что он не Демьян вовсе, а Глущенко Александр. Батюшка ещё заявил фельдшеру, что не удивится, если и это имя окажется не настоящим.
– Наше дело не в том, – ответил ему Захар Прокопьевич, – чтобы вывести кого-то «на чистую воду», а поднять «на ноги». А Иванов он или Сидоров, это уже – дело десятое, нас не очень-то интересующее.
Это он сказал как бы в сердцах, но было видно, что ему его пациент интересен, интересен человеческими свойствами, содержанием. Тот не был равнодушен и сам взялся оказывать фельдшеру помощь. При этом Глущенко оказался настолько понятливым, что разобрался в свойствах лекарств и смог запомнить последовательность действий, чтобы заняться фармакопеей, конечно – на первоначальном этапе ученика, но и этим порадовал фельдшера. Теперь он почти всё свободное время проводил с этим добровольным помощником. Считалось, что теперь, когда больной окреп и «встал на ноги», то его можно «выписывать», то есть, условно говоря, указать на дверь.  Иди, мол, куда глаза глядят. А фельдшер чувствовал, что с этим человеком не всё просто. Он был ранен. Его хотели убить, жестоко покарать, предварительно связав. Этим должна заниматься полиция. Она так бы и сделала … если дело происходило в столице или крупном губернском городе. Но в их захолустье это не было никому нужно. Здесь всегда предпочитали дремать на ходу. Об этом упоминал писатель Щедрин в своих сатирических очерках, описывая жизнь в провинциях. А с Глущенко … всё было не так просто.
В их задушевных разговорах батюшка, отец Елизарий, предположил, что Глущенко является выходцем с одной из старообрядческих общин. Там встречались необычные личности. Прошёл слушок, что таинственно сгорела одна из таёжных скрытых деревень, где обитали староверы. Вроде бы даже не одна. Полиция на такие дела старалась закрывать глаза, если это не было предано огласке. Кто его знает, может происшествие с Глущенко как-то с этим тоже связано? Батюшка осторожно пытался разговорить больного, но тот тогда ничего не отвечал, уклонился и от этих расспросов. Потом, вскользь, Глущенко подтвердил, что провёл среди старообрядцев какое-то время, но больше говорить не пожелал.
+ + +
Мы не можем больше злоупотреблять интересом наших читателей. Конечно же, они хорошо помнят, что Александром Глущенкой уговорили стать Андрея Боярова, чтобы он заменился молодым человеком, погибшим от рук китайских разбойников для его матери, обезумевшей от тех трагических событий. Андрей даже начал привыкать к тому, что он и в самом деле – Саша Глущенко. Жители Камышино, сначала относившиеся к нему отчуждённо и недоверчиво, стали к нему добрее. Сыграло здесь то, что он принял новое имя или начал обучать их детишек, но, скорей всего, помогло и то и другое. К тому же его полюбила здешняя девушка, Настя Горевая. Полюбил и он её, и предложил ей руку и сердце, как это и положено. Он уже почти вошёл в общину, но … всё пошло наперекосяк, совсем не так, как он планировал.
Как всё хорошо налаживалось: старообрядцы, при всей своей недоверчивости, хорошо приняли беглого каторжника, в прошлом – аспиранта, недоучившегося профессора. Всё это казалось забытым сном, словно это происходило не с ним. Но, несмотря на невозможность, Бояров постарался помочь этим людям, хотя сам нуждался в помощи. Он стал учителем для деревенских детишек, полюбил их, хотя кое-кто косился на него, не забывая про каторжную бытность. К нему, Боярову, расположился Репников, духовный лидер духоборов, их патриарх. Он даже попросил Андрея дописать, докончить трактат Якова Беме, которого духоборы называли пророком. И ведь получилось это у Андрея, справился он и с этой миссией, за что ему сделали воистину царский подарок – показали ему древний манускрипт, в котором шла речь о событиях, современной истории неизвестных, и даже позволили сделать копию, пусть и не всей древней рукописной книги, но важной её части. Андрей собирался с этим списком и с Настей, не только ставшей его супругой, но и уже беременной их первенцем, вернуться в Россию, почти что домой, пусть и тайно, но он рассчитывал, что у них всё получится и даже поверил в это.
Но тут всё рухнуло: переписчиков старинной книги предательски убили и подстроили всё так, словно всё совершила его злодейская рука, рука беглого каторжника, безжалостного убийцы. Всё было проделано так ловко, что Андрей Бояров не решился остаться, чтобы доказать тем свою невиновность. В Камышино у него появились недоброжелатели, которые были готовы обвинить его во всех смертных грехах. Вот и бежал он, и почти добрался до Благовещенска. Но тут его ожидали новые несчастья: на свободу вышел Ванька-Каин, от которого и пытался в прошлые года бежать арестант Бояров. Каин «приговорил» его к смерти и даже подослал к нему убийцу. В тот раз Бояров бежал из острога, но это оказалось всего лишь отсрочкой. Он отчаялся бороться за свою жизнь и, получив несколько пуль, в том числе и в голову, поверил, что умер. Он даже почувствовал от этого облегчение. Но … не получил покой. Сначала Бояров ничего не думал. Он как бы выпал из реальности. Но ведь не будешь же всё время пребывать в состоянии паузы. Надо ведь когда-то и разобраться с собой.
Вот тогда Андрей Бояров понял, что вовсе и не умер, что всё ещё барахтается между бытием и небытием. Можно было сделать шаг в сторону небытия, но он вдруг вспомнил о Насте, его молодой жене, и о том, что у них должен появиться ребёнок, первенец. Они так ждали этого события и заранее ему радовались. А тут так всё обернулось. Но важно-то, что он остался в живых и должен вернуться в Камышино, к Насте и остальным.
Вот с этого момента больной начал идти на поправку. Но вместе с тем он вспомнил об его обвинении в убийстве нескольких человек. Это обвинение ещё оставалось в силе. Да ещё и этот Башкин … Скопец возненавидел учителя с первого мгновения, как его увидел. Бояров не удивился бы, если убийства оказались делом рук этого человека, объявленного мучеником ещё при жизни того. Он, то есть Башкин, даже отправился в погоню за учителем и сделал всё возможное, чтобы закончить существование беглеца. То, что он остался в живых, никто в Камышино не знает.
Вот ведь какой парадокс получается, прикидывал Бояров, обстоятельства сложились так, что его, беглого аспиранта, признали погибшим, вполне официально. Он принял имя другого погибшего и стал называться Александром Глущенкой. Но теперь и тот как бы погиб снова. Это можно назвать Судьбой. Ему снова и снова даётся шанс исправить какие-то свои ошибки и начать жизнь едва ли не с чистого листа, сохранив при этом свою память. Не говорит ли это о том, что ему уготовлена некая важная Миссия, которую он должен пронести и принести человечеству пользу. Может быть, в этом заключатся его предначертание. Если это так, то он должен отказаться от себя, от тех дел, которые уже закончились. Но, как бы то ни было, но не хотелось отказываться от Насти, которую он любил всей душой.
Как же в таком случае быть? Можно ли что-то сделать, что-то исправить, чтобы вернуть то хорошее, от чего он не желал отказываться! Андрей прикидывал своё положение и так, и эдак. Получалось, что самому действовать было не с руки. Если он ошибётся, то жизнь его рухнет в одночасье. Его обвинят в убийстве и отправят на каторгу. Заступиться за него теперь некому: старообрядцы его не простят и даже Апрелий Репников не захочет иметь дело с обвинённым в убийстве. Тогда и Настя будет для него навсегда потеряна, равно как и дитя, которое уже должно появиться на свет. А ведь это ещё один довод быть благоразумным. К тому же на каторге в нём могут узнать того, кто уже числится погибшим, то есть аспиранта Боярова, политического преступника, осужденного государством. Нет, здесь поступать спешно было никак нельзя.
Как-то в фельдшерский пункт заглянул батюшка, вместе с ним был и отрок Собакин, тот самый Степан, который мечтал стать настоящим разбойником, и, совершенно неожиданно для самого себя, очутившийся среди казаков, которым раньше не доверял совершенно. Но это было в прошлой жизни, казавшейся дурным сном. Сейчас Стёпка чувствовал себя превосходно, обряженный в новенькую, сшитую специально для него казачью форму. Сам атаман разговаривал со Стёпкой и обещал вырастить из него есаула, а то и полковника. Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Стёпка очень даже мечтал, размышлял, что для этого надо сделать и был благодарен отцу Елизарию, фельдшеру Махову и даже тому несчастному, который едва не погиб от рук Ваньки- Каина. То, что Ваньку, равно как и Бельмо, привёл сам Стёпка, тот уже постарался забыть. Да ему никто и не напоминал. Повторимся, что это было в иной жизни.
Как это чаще всего и происходило, фельдшер с батюшкой затеяли долгую содержательную беседу, целую дискуссию на тему морали и её месте в жизни. Стёпке Собакину сделалось скучно и он подошёл к окну. За ним подошёл и «Глущенко», ставший помощником фельдшера.
– Степан, – вежливо обратился к подростку «Глущенко» с самой серьёзной «миной» на лице, – я хочу в тобой серьёзно поговорить.
– Я вас слушаю, дядя Александр, – так же серьёзно ответил Стёпка.
– Я бы хотел попросить тебя, друг мой, – продолжал «Глущенко», – помочь мне в одном важном деле.
– Меня? – удивился подросток. – В важном деле?
– Да. Ты производишь впечатление серьёзного человека. Дело в том, что там, где я был, а одном месте, не так уж далеко отсюда, осталось … кое-что, важное для меня, что я должен забрать.
– Что же? – стало любопытно Стёпке. – Клад? Золото?
– Ну почему же золото? – улыбнулся молодой человек, который уже не выглядел измождённым умирающим. – И не что, а – кто? У меня там остался дорогой для меня человек.
– Это где же? В лесу?
– В одном из поселений, в каких проживают старообрядцы.
– Да, – солидно согласился Стёпка, – у староверов – свои деревни, и они не терпят там чужих людей.
– Вот видишь, – обрадовался «Глущенко». – Ты меня сразу понял. Я там оказался случайно. Они подобрали меня больного и выходили. Я встретил там … одну девушку. И мы с ней полюбили друг друга. Хотели даже бежать вместе, но получилось так, что её задержали, а меня стали преследовать. Я думал, что сумел скрыться от них, но меня всё же выследили и едва не убили. К тому же я наткнулся на каторжников, от которых и скрывался в тайге. Вот как всё получилось, что я снова чуть не погиб. Наверное, я очень неудачливый человек.
С этим Собакин был готов согласиться. Себя он считал удачливым. Эк его судьба развернула, чтобы уберечь от бед, если бы он сделался разбойником. Всю жизнь бежать и прятаться, всю жизнь играть с удачей в «орлянку» - кто кого; и то, что «Глущенко» обратился к нему, не казалось Стёпке совсем уж убедительным, тем более, что он честно пытался понять, чего от него хочет помощник лекаря.
– Я всё обдумал, – говорил бедолага, на голову которого свалился целый ком несчастий, – поговорить с Захаром Прокопьевичем, признаться ему в своих бедах, просить его способствовать тому, чтобы мне убраться от Благовещенска подальше, пока мои враги не дознались, что мне удалось выжить. Я уверен, что Захар Прокопьевич мне составит протекцию. Но сначала мне надо узнать, как там обстоит с моей избранницей. Я готов отдать всё, что у меня есть для того, чтобы вытащить её оттуда.
– Но я даже не казак, – развёл руками Стёпка, – чтобы помочь отбить вашу девушку. Ведь я не совсем взрослый.
– Воевать не придётся. Я всё обдумал. То, что ты ещё ребёнок, можно использовать. Мы отправимся с тобой туда, где я прожил почти год. Я научился ориентироваться в тайге и думаю, что найду нужную дорогу.
– А что буду делать я? – солидно спросил Стёпка, подозревая, что и ему найдётся работа.
– Сначала – ничего. Составить мне компанию. Но потом, когда мы доберёмся до нужного места, я спрячусь, а ты отправишься в  деревню. Скажешь, что заблудился, не можешь найти своих. Те люди, раскольники, у которых я жил, в общем-то неплохие и не делают зла. Они с пониманием к тебе отнесутся, накормят тебя, примут участие, а ты, как оглядишься, незаметно передашь письмо …
– Кому передать? – с интересом спросил Степан, которому было интересно. Он любил необычные истории и жадно слушал собеседника.
– Я опишу тебе мою подругу и ещё одного человека. Он, хотя и молодой, но в общине духоборов за старшего. Надеюсь, его не сместили после моего побега. Всякое может быть. Ты передашь письмо от меня и подожди ответа, а потом покинешь деревню и пойдёшь туда, где я буду тебя ждать.
– А я смогу вас найти в лесных дебрях?
– Я тебя сам найду. Я постараюсь быть неподалёку.
– А если … – засомневался Собакин.
– Если ты почувствуешь, что тебе угрожает опасность, то дунешь в свой свисток и я тут же появлюсь. Вместе мы отобьёмся от любого нападения, тем более, что это не разбойничья шайка, а поселение богомольных людей.
– Раз так, то я согласен, – солидно ответил юный казак, но не удержался, чтобы громко швыркнуть носом.
Далее наступила очередь поговорить с фельдшером Маховым и батюшкой. Бояров- «Глущенко» сочинил жалостливую историю, как школьный учитель попал в глубь тайги, выброшенный злым роком из своего отчего дома. Андрей придумал историю, позаимствовав у своего кумира, Жюля Верна очередную историю в духе повести «Два года каникул». Поверили ему или нет, но батюшка и фельдшер обещали походатайствовать за помощника фельдшера, чтобы с ним отпустили подростка Собакина, и что они, оба два, должны были отправиться за лекарственными растениями в место, известное «Глущенке». Махов ручался за своего помощника и сетовал на малое количество лекарств и того, что их не из чего готовить. Конечно же, экспедицию отправили в поход. Полковник даже хотел выделить двух казаков в сопровождение, но Глущенко отговорился, что плантация, ему известная, находится поблизости от поселения старообрядцев, которых не стоило бы тревожить без необходимости.
Естествоиспытателям выделили пару лошадей и запас провианта на несколько дней. Дали и винтовку, подсумок с патронами и револьвер «наган» на всякий случай. Махов принёс большой альбом лекарственных трав и сделал специальные закладки ленточками на тех картинках, на которых были изображены необходимые растения. Захар Прокопьевич отнёсся к экспедиции с полной серьёзностью, подробно инструктируя своего ассистента. Если и были у кого сомнения, то они окончательно улетучились. Степан Собакин, называвшийся Беркутом, избрав себе новую фамилию, был серьёзен и важен, словно он был назначен старшим. Он себя считал вольноопределяющимся, почти офицером, и старался походить на взрослого человека.
Когда они отъехали от станицы, он, забыв про намерения быть похожим на взрослого казака, начал вертеться и оглядываться по сторонам. Да и было на что посмотреть. Лес, таёжная чащоба, сразу за станицей распахнул им свои объятия и принял их в себя. Было ощущение грандиозного зала, наполненного зелёным свежим сумраком. Над головой, как необъятный купол, простирались массивные ветви, переплетаясь друг с другом. Частенько встречались даже лианы, которые были характерны для тропического пояса.
Дальневосточная тайга была уникальной, собрав разных представителей флоры, от средних полос и до тропических. Точно так же обстояло и флорой, то есть – с животным миром. Тайга была настолько обширна, что зверьё здесь себя чувствовало привольно, хотя охотников на пушнину было здесь предостаточно и даже представителей заграничной стороны – маньчжуров, китайцев, корейцев, не говоря о местных туземных племенах.
Пока они ехали, Бояров, то есть «Глущенко», рассказывал, каких животных и птиц они здесь могут встретить. Вырвавшись из лазарета, Андрей, то есть «Александр» чувствовал то же, что и вырвавшись из каторжного острога, хотя фельдшер нисколько не умалял его свободы, разве что заваливал разного рода работой по своей лечебнице. А здесь … они были хозяевами сами себе.
Оказавшись в тайге, где всюду – слева, справа – где его окружали кедры, лиственницы, дубы, ели, он как бы отрешился от действительности. На душе было благостно. Он снова чувствовал себя так, как будто с ним не произошло трагических событий, словно он всё ещё оставался деревенским учителем, раскрывающий детям тайны образования, наполняя их знаниями. И, хотя рядом находился всего лишь один ученик, он был готов поделиться и с ним тем, что переполняло его душу. Тем более, что Стёпка сам первый начал.
– Наверное, нет в мире таких лесов, – немного хвастливо предположил подросток, – какие имеются у нас. Они тянутся, наверное, на сотни вёрст.
– Может даже – на тысячи, – поддержал его спутник, – но это не значит, что нигде подобного нет.
Стёпка удивлённо таращился, и Бояров (он же – «Глущенко») это с удовольствием отметил, хотя и не подал виду. Придерживая поводья, управляющие лошадью так, чтобы держаться рядом с юным казакам и говорил ему: между Канадой и Североамериканскими штатами имеются не менее величественные леса, также тянущиеся на тысячи вёрст. Но ещё большие леса, настоящие дикие джунгли находятся в бассейне самой большой реки в мире – Амазонки, которую можно смело назвать рекой- морем. Это целая страна, в которой размещаются обширные государства, такие как Бразилия, Аргентина, Парагвай, Боливия. Там имеются земли, которые ещё не знакомы с цивилизацией, и они ждут своих исследователей.            
– А вы откуда это знаете? – недоверчиво спросил подросток. – Бывали там?
– Что ты, Степан, – улыбнулся рассказчик. – Амазонка находится на другом конце света, по ту сторону земного шара. А знаю я потому, что учил детей географии в школе. Ты ведь ходил в школу?
– Да, – солидно ответил Стёпка. – При церкви. Нас учили там грамоте, читать требник, чисто писать и задавали задачки по арифметике. Но про эту вашу реку на другом конце света не говорили.
– Но вот я тебе это рассказал, – снова улыбнулся учитель. – Большие леса располагаются и в Африке, в Экваториальной Африке. Там такие же непроходимые джунгли, населённые разными зверями и многочисленными стаями обезьян.
– Там тоже живут люди? – Стёпке стало интересно и он постарался держаться ближе к рассказчику.
– В таком диком лесу, как в Африке, туземцы встречаются не так уж часто. Слишком трудно там жить. Они занимаются земледелием, собирательством, охотой. Им лучше жить на равнине, в саванне, чем расчищать лесные делянки. Помню, я читал роман Жюля Верна «Воздушная деревня», где на торговый и охотничий караван напало стадо диких слонов и всё разрушило. Слуги и носильщики разбежались. Пришлось главным героям самостоятельно добираться до населённых земель. Чтобы получилось быстрее, они выбрали путь через чащобу, чтобы не делать большой крюк, добираясь в обход.
– Ну, и что здесь такого необычного, – хмыкнул Стёпка. – Эка невидаль какая – пройти лесом какое-то расстояние. Они ещё, может, на лошадях были.
– Там у них повозки упоминались, запряжённые в упряжки волов. Но взбесившиеся слоны потоптали повозки и раздавили быков. Пропало всё, продовольствие, оружие, личные запасы.
– Что ж они не могли убежать? – недоумевал юный казак. – Или спрятаться. Залезть, скажем, на дерево.
– Как ты это себе представляешь, Степан? – вопросил рассказчик. – Убежать пешком от слона сложно, почти невозможно. Он ведь большой, три метра в высоту, а то и больше, да и весом в несколько тонн. Если такая махина побежит, то опрокинет и дерево. Да, помнится, те герои романа, они как раз на дереве отсиделись, но их спутник, возглавлявший караван, от толчка слона упал с дерева и его затоптали. А в том стаде, которое было описано, слонов было – сотни. Ты видал своими глазами быка, который взбешен и нападает?
– Это – да, – согласился Степан, внутренне содрогаясь. – Довелось как-то увидеть.
– Так слон быка в несколько раз больше и, когда разозлится, может натворить много беды. Но чаще всего они спокойные. Они настолько сильны, что врагов в джунглях у них нет. Разве что бывают, очень нечасто, стычки с буйволами (так в Африке называют тамошних быков, которые больше, крупнее наших). Или вот ещё – носороги. Они тоже, случается, сталкиваются со слоном. Редко, но случается.
– Что это – носороги?
– Это тоже африканские животные, крупные и сильные, полтора- два мера в высоту. Они сильные, но плохо видят и потому раздражаются, если им кажется, что на них пытаются напасть. У них толстая шкура и застрелить их, как-то повредить довольно сложно. Так что они представляют собой серьёзную опасность. Окружающий нас лес, Степан, может быть опасен. Медведи, тигры, рысь, росомаха. Можно наткнуться на разбойников или беглых каторжников, не приведи Господь. Это у нас, а там, в дикой Африке, в прошлые времена, опасностей было неизмеримо больше. Так что тем героям, о которых рассказывалось, пришлось трудно. Там был и мальчишка, воспитанник путешествующих европейцев, примерно твоего возраста.
Слушать изложение приключенческого романа французского литератора было Стёпке интересно. Как только он обучился читать, не упускал возможности для чтения книжек. Правда, в руки ему попадало книжек очень мало, всякие разные там похождения Ната Пинкертона, Шерлока Холмса или щаек разбойников. Одно время Стёпку очень увлекло противостояние воров и сыщиков. Он даже сам мечтал сделаться удачливым преступником, состоятельным авантюристом. Хорошо, что судьба уберегла его от этого пути.
Тем временем путь продолжался. В тайге имелись свои проторённые тропы, которыми пользовались путники (от этого и произошло слово «путь»). Из некоторых нахоженных троп получались дороги, а то и целые тракты, которые мостились булыжником. Но так бывало вблизи от немалых городов. В других местах дороги были грунтовые. Но это где-то там, где неуклонно цивилизация вгрызалось в таёжные дебри. Здесь же лес ещё торжествовал в своём величии и почти не замечал человека. Раньше, когда Бояров был городским жителем, растерялся бы, окажись он столь глубоко в чащобе. Но теперь, пожив среди таёжников, он и сам научился определяться в лесу, ориентироваться, запоминать нужные направленения. Вот и сейчас он чувствовал, куда им надо двигаться. Он примечал то одно знакомое место, то другое. Вот хлипкая берёзка склонила свою вершинку, наверняка придавленная зимой снежным сугробом. Вот расщепленный почти надвое дуб, одна сторона ствола которого была поражена лишайником, поднявшимся выше человеческого роста. Вот из одного корневища вырос целый пук осинок, похожих на купу. Всё это он запомнил, когда спешил убраться из Камышино, хотя не задавался целью запоминать путь.
– В Африке такие же леса? – спросил юный казак Барсук, недавний Собакин.
– Что ты, – махнул рукой «Глущенко». – Тамошние леса не в пример яростней. Уж больно растительность там разнообразная. Одно слово – тропики. Я бы не хотел там очутиться. Но я верю, что, со временем, люди смогут покорить даже джунгли, сделать их не такими дикими.
– Как же это у них получится? – не поверил подросток.
– У того же Верна есть роман «Таинственный остров». Там группа людей попадает на затерянный в океане необитаемый остров, разбившись на воздушном шаре, унесённом во время бури с континента …
– А что это такое – воздушный шар? – заинтересовался Стёпка.
– Это, дружище Степан, – ответил помощник фельдшера, показывая руками что-то обширное и округлое, – такой научный эксперимент, пузырь в несколько десятков аршин в обхвате, надутый тёплым воздухом и с прицепленной корзиной внизу, где можно поместиться нескольким человекам. И туда залезли несколько человек, сбежавших из плена и пытавшихся найти такое необычное средство к перемещению. Но, на их несчастье, шар подхватил ураганный ветер и унёс в открытый океан. Они уже прощались с жизнью, когда увидели среди бушующих волн прибрежные скалы, на которые рухнул обессиленный шар. Так они оказалось на диком острове.
– На необитаемом?
– Вот именно! Но они сами, своими руками, с помощью своих знаний, сумели остров обустроить и обеспечить себе сносную жизнь.
– Наши казаки, – вздёрнул нос Стёпка, – да и мужики, много что умеют.
– Я видел, – подтвердил учитель. – Дом, и не один, на моих глазах отстроили. Но там, у Жюля Верна, всё было на несколько уровней серьёзней. Потому, что они, то есть герои романа, были вооружены научными знаниями. Они организовывали кирпичный заводик, химическую лабораторию, стекольное производство, да что угодно. Четыре, пять человек доказали, что для них не было неразрешимых задач.
– Ну, так то в романе, – отмахнулся рукой подросток, – не на самом деле. Там что угодно придумать можно.
– Не скажи, друг любезный, – повернулся к пареньку «Глущенко». – Жюль Верн потому и получил международное признание и славу, потому что работал очень тщательно. Он советовался со многими людьми, профессионалами и учёными: возможно ли на самом деле то, о чём он писал, что предлагал. И все подтверждали его предположения. Он практически не ошибался. А то, что описывал французский романист, можно отнести к коммуне.
– Это что такое?
– Это такое сообщество людей, даже небольшой группы, где работают на редкость слаженно и с душой. Это из формаций общества будущего. Тогда, всем вместе, можно совершить любое, благое дело, даже построить передовое общество, а Жюль Верн показал пример этого. В своих произведениях, в своих романах он описывал таких людей, какие будут строить будущее, словно оно начинает строиться прямо сейчас.
– Прямо сейчас? – с благоговением переспросил подросток.
– Да, дорогой ты мой товарищ, Степан. Но вместе с тем Жюль Верн остаётся фантастом. В одном из своих романов, «Гектор Сервадак», он придумал забросить своих героев в космическое пространство.
– На Луну? – восторженно предположил Стёпка.
– Знаешь, Степан, – улыбнулся ему рассказчик, – у французского романиста, обладающего неистощимой, великой фантазией, есть и такой роман. Он так и зазывается – «Из пушки на Луну». Там выстроили огромную пушку на полуострове Флорида, что находится в Североамериканских Соединённых штатах, погрузили туда полый снаряд с людьми внутри его, и выстрелили из пушки, запустили жилой снаряд в сторону Луны.
– Ах! – Вскрикнул Стёпка, всплеснув так сильно руками, что чуть не соскользнула короткая кавалерийская винтовка с его плеча.
– Вот тебе и ах, – повторил его более старший спутник. – Лично я считаю, что при таком сильном взрыве, какой нужен, чтобы послать снаряд в космическое пространство, может получиться столь сильный толчок, какой не в силах выдержать организм человека: его сердце, кровеносная система, нервная система и даже – костная. Писатель упоминал, что пассажиры пытались всё это как-то амортизировать, но этого явно недостаточно. Но всё остальное – вполне на убедительном уровне.
– А у этого вашего Сервердака … тоже была пушка?
– Сервадак, а не Сервердак, – машинально поправил подростка «Глущенко». – Нет, там всё было по-другому и это можно назвать примером умения фантазировать. Жюль Верн придумал, что рядом с нашей планетой, с Землёй, пронеслась большая комета, комета Галлея. Если такая комета угадала бы в Землю, то могла произойти всемирная катастрофа, более ужасная, чем тот Всемирный Потоп, описанный в Библии. Но Жюль Верн предположил слабое касание небесного тела, но и такого хватило, чтобы от Земли оторвать кусок поверхности с частью моря и атмосферой, и утащить в мировое пространство. Комета была достаточно большой, чтобы сохранить атмосферу и не дать ей улетучиться в безвоздушное пространство.
– Это какое безвоздушное? – забеспокоился Стёпка.
– Знаешь, Степан, – попробовал ему объяснит Бояров, который продолжал чувствовать себя учителем и лектором, где-то в глубине своего естества, несмотря ни на что. – Высоко над нами воздух заканчивается. Он истончается, и там невозможно дышать. Туда не залетают птицы. Там и начинается космос, космическое пространство.
– А что это такое – космос? – недоверчиво спросил Стёпка.
– О, это сложный вопрос, – вздохнул рассказчик. – К нему обращались ещё учёные и философы древней Греции. Первоначально это слово означало «порядок; гармония», а с мировым пространством его сравнил Пифагор и дал свои описания. Отсюда и можно говорить об изучении космического пространства. Всё это – плод философских рассуждений, и лишь когда Галилей, Коперник и прочие астрономы вооружились телескопами, лишь тогда они начали понимать некоторую суть вещей. Но мы не станем на этом останавливаться. Нам это не к чему сейчас.
– А зачем тогда говорить о том, – нахмурился Стёпка, – чего быть не может?
– Это ты, брат, хорошо спросил, – улыбнулся бывший аспирант. – Не в бровь, а в глаз. Для чего придумывать что-то там? А ведь это, друг Степан, довольно сложный вопрос. Что может случиться, если произойдёт то-то и то-то? Что делать? Ты вот, Степан, священное писание учил? Ведь так?
– Было такое, – степенно откликнулся юный казачок. – Но ведь это совсем другое дело.
– Это уж как посмотреть. Позволь с тобой не согласиться. Пророку Ною пришёл голос, что случится катастрофа, и мир будет затоплен. Он пытался предупредить людей, а потом махнул рукой и выстроил ковчег, на котором спасся сам и сохранил животный мир. Так человечество получило шанс на спасение. Почему бы не предположить, что некоторые люди тоже могут слышать в себе некий Голос, который им что-то там подсказывает. Пусть они называют это вдохновением и сочиняют разные необычные истории. Ноя тоже называли фантазёром и даже сумасшедшим, но истина восторжествовала позднее. А писатели, тем более фантасты, дают миру шанс подготовиться к будущим катастрофам, подсказать, что и как можно сделать, да тот же ковчег соорудить. И тогда будущая катастрофа будет не такая страшная. Предупреждён, значит – вооружён.
Стёпка прижал к себе винтовку и задумался. Они ехали по тропе дальше и молчали. Бояров узнавал места. Они добрались уже туда, где всё было Андрею знакомо. До Камышино было не так уж и далеко.
– А чего там случилось с теми, что на комете улетели в космос?
Стёпке было интересно. Ранее он читал только про разбойников да сыщиков, ещё немного сказок, а всё остальное до сих пор проходило мимо его внимания. Бояров вздохнул и принялся пересказывать роман, который помнил весьма смутно – столько событий случилось после его прочтения, и событий важных. Но, тем не менее, он постарался вспомнить, как главные герои пытались разобраться, что с ними происходит и почему так меняется местность, где они находились. Они считали, что попали в эпицентр землетрясения и исходили из этого. Но оказалось, что всё намного серьёзней. Стёпке было интересно слушать, но временами он морщился, противясь своей натуре и привычке жить повседневной обыденностью. Он не мог себе представить то, что рассказывал спутник, и оттого настроение начало портиться.
– Я понимаю, – признался, наконец, рассказчик, – что в подобное трудно поверить. Вот тогда тебе другой роман – «В стране мехов», про охотничью компанию.
– Это опять твой француз придумал? Или это про наши места? Здесь и в самом деле для охотников раздолье.
– Это и в самом деле написал Жюль Верн. А что касается охотничьих мест, то таких мест было много в Африке. Честное слово, дружище Степан, для французов, для автора и читателей, Африка понятней и ближе, чем Россия, а уж тем более – Сибирь.
– Почему так? – удивился юный казак.
– Потому, что Африка и Америки сделались для европейцев интересными, как колонии, а Сибирь отошла для России, которая из европейских держав была самой закрытой и неизвестной. Оттого так и получилось. А в романе «В стране мехов» с охотниками случились разные злоключения, в конце которых они добрались и до России.
– Они приплыли сюда на корабле, от кого-нибудь спасаясь? – предположил Стёпка.
– Нет, дружище Степан, – усмехнулся «Глущенко». – Жюль Верн был столь выдающимся фантазёром, что придумал целую эпопею. В романе охотники из Компании Гудзонова залива, что находилась в Канаде, устроили целую факторию, с настоящим домом, настроенным как крепость, со складами и разными службами, и все они  отстроились на мысе. А он оказался состоящим из льда и, когда началось землятресение, этот мыс оторвался и сделался плавучим островом. Это тебе проще представить, чем комету, оторвавшую кусок земной поверхности?            
– Африка … Канада … Это где-то так далеко … Плавучий ледяной остров … Это тоже что-то особенное …
Стёпка бормотал растерянно, не понимая, не издевается ли над его доверчивостью не совсем понятный спутник. Он то пересказывал удивительные романы иностранного писателя, то крутил головой, разглядывая окрестности. Стёпка не знал, что будет с ними дальше. А вдруг его товарищ подвинулся головой?
– Да что ты, – словно прочитал его опасения спутник, – чего ты расстроился, огорчился? Плавучий остров из льда. Что тут такого особенного? В российском Ледовитом океане уже случались подобные казусы. Во время путешествий вдоль северного побережья моряки и промышленники не раз наблюдали на горизонте непонятные земли, и даже отмечали их на карте. А потом тех на искомом месте не оказывалось. Бывало так, что на льдины, особенно на те, которые не тают за короткое арктическое лето, наносит ветрами песок и землю, а птицы на своих лапах заносят семя растений. Так произрастают заросли, и появляется видимость острова. Но такие «островки» потом переносится ветром и течениями, и они, со временем, тают в более тёплых водах. Жюль Верн слышал подобные истории и перенёс действие в Канаду, где тоже есть арктическая зона и нетающие льды. Там льдину- остров занесло в российским землям и невольных путешественников успели спасти, до того, как лёд окончательно растаял и льдина распалась. Им даже пришлось её специально намораживать, чтобы успеть добраться до берега.
– Как же они решились отправиться на льдине? – недоверчиво спросил Стёпка.
– Эх, дружище, – вздохнул «Глущенко». – Они не собирались никуда плыть. Напомню тебе, что они занимались охотой и собирали шкуры пушных зверей, когда всё это произошло, что их остров оторвался от земли. Он был достаточно большой, и они несколько недель не подозревали, что сделались мореплавателями. Тогда была буря и землятресение, которые, в совокупности, и привели к трагическим последствиям. Но у них ещё всё удачно закончилось. Там даже родился ребёнок … и …
Бояров, он же – Глущенко вспомнил про ребёнка, который должен был уже быть рождён Настей, и замолчал, остро переживая чувство потерянности. Эк, как закружила его жизнь. Всё время надо куда-то бежать, от чего-то спасаться, что-то предпринимать. Жизнь дала ему шанс как-то задержаться на одном месте, пустить там корни, остепениться, но тут ему в руки, чудом, попал древний манускрипт на неизвестном языке. На не совсем неизвестном; нашёлся и человеком, который понимал в нём. И снова его затянуло, снова его потянуло вернуться в привычную жизнь, цивилизацию, чтобы показать свою находку людям, науке, хотя и хранилась эта книга по неизвестным тайникам невесть сколько времени. А он … Вот и снова его судьба решила наказать. Да примерно.
А молоденький казак Стёпка Собакин, не привыкший ещё толком к новой фамилии – Беркут, размышлял о той удивительной истории, которую ему пересказывал спутник. Охоту на пушного зверя он хорошо представлял. Для этих мест, где проходила его жизнь, такая охота – самое привычное и даже повседневное дело. То, что этим же занимались охотники в других странах, не могло удивить. Вот то, что их угораздило очутиться на плавучей земле, уже это могло быть интересным. А то, что их помотало по морю и вынесло к берегам, было делом представимым. То есть это можно было представить, что и сделал французский писатель. Окажись Стёпка на той льдине вместе с охотниками, он бы сам мог всё пережить, и подтвердить рассказ писателя.
День уже клонился к вечеру. Заночевать в лесу было делом самым заурядным, и даже для подростка. Хоть он и прожил в Благовещенске и его окрестностях всю жизнь, ему не раз и не два доводилось устаивать ночёвки, разбив лагерь, то есть устроив шалаш, натаскать лапник, хворосту, запалив костёр, занявшись прочими хозяйственными делами. Как-то это даже он делал в одиночку. Один раз всего, но всё равно испугался. Он себя проверял, отправившись то ли на рыбалку, то ли на ночёвку. Стёпка всегда был предоставлен самому себе, пока и вовсе не остался сиротой, а это всё делает человека самостоятельным, пусть он и молод пока годами.
– Пора нам устраивать лагерь, – предложил Стёпка, стараясь говорить солидно, почти басом, хотя голос так и норовил сорваться на позорный писк. Но более взрослый спутник его не стал потешаться над мальчишкой, одетым в казачью форму, а вполне серьёзно ответил:
– Давай. А потом я тебе дам настоящее серьёзное задание. Да Камышино мы почти добрались. Здесь не более пары версты осталось.
– Так может нам туда и дойти, – предложил Стёпка, немного сожалея о неудавшейся ночёвке под сенью таёжного неба. Это всегда романтично, но и немного тревожно.
– Нет, – твёрдо ответил «Глущенко». – Всё-таки разобьём лагерь. В нём останусь я, а ты, Степан, отправишься на разведку. Я верю – ты справишься. Когда-то, не так уж и давно, ты спас мне жизнь, потому я тебе и доверяю так.
– Что же там, – с любопытством спросил Стёпка, машинально поправляя на голове форменную фуражку, – в вашем Камышино, скрывается кто-то опасный?
– И да, и нет, – неопределённо ответил его товарищ. – Я там прожил более года и не видел более хороших людей. Но всё течёт и многое меняется. Я хочу тебе, Степен, открыть большой секрет. Я тебе доверяю.
Стёпка сразу расправил плечи и принял достойный вид, и даже насупился, хотя губы его так и норовили разъехаться в широкую улыбку. Но ему казалось, что тот, кому доверят тайну, или хотя бы секрет, должен вести себя серьёзно. По крайней мере не улыбаться.
– Дело в том, Степан, что … Но ты должен обещать, что будешь всё хранить в тайне!
– Конечно! – горячо пообещал юный казак и добавил: – Век воли не видать!
Просто Стёпка пришёл в такое возбуждение, что поклялся той клятвой, которую дают уголовные преступники. Дело в том, что сам Стёпка мечтал, будучи совсем юнцом, войти в эту когорту особой касты людей, привлечённый воровской романтикой и теми легендами, которых ходит великое множество, распространяемые освобождающимися каторжниками. Ещё больше подобных историй ходит в острожных бараках и местах заключения. Такие истории обожают новички, только что погрузившиеся в этот особый мир.
– То есть … Я хотел сказать … – начал бормотать Стёпка, сразу покрывшийся каплями пота, выступившими на лице, шее и на руках.
– Да ладно, – махнул рукой «Глущенко». – Я вижу, что ты готов дать такую клятву. Дело в том, что я … что я вхожу в секретный состав особого департамента полиции. Да, можешь мне поверить. Он появился совсем недавно. Если искать подтверждения его существования, то … его не существует. Как бы не существует. Про него узнают через несколько лет, и, может даже, через несколько десятков лет.
– Как это так … – разинул рот подросток.
– Уж поверь мне, – с самым серьёзным видом кивнул молодой человек. – Даже упомянуть об этом я не имею права. Лишь здесь, в глухой чаще леса, я решился приподнять краешек всего этого. Дело в том, что преступность всего мира, всего цивилизованного мира, имеет связи друг с другом. Они совершают дерзкие преступления в одном государстве, переходят границу и чувствуют себя в безопасности. Появилась целая корпорация наёмных убийц, которые принимают заказы от иностранцев, въезжают в нужную страну, совершают дерзкое преступление и тут же исчезают, словно их не существует больше. Полиции разных стран бьются над разрешением этих загадочных преступлений, но … напрасно. Были задействованы самые ловкие сыщики, но и они не могли разобраться в этих чрезвычайно запутанных делах, пока кто-то из них не раскопал этот глобальный союз против всех честных людей. Это такой своеобразный интернационал, как у революционных организаций разных стран. Наверное, у них и научились криминальные преступники такому содружеству. Первые, судя по всему, начали итальянские преступники с острова Сицилия. Кажется, у них, у мафии, прятались «карбонарии», и они начали оказывать ответные услуги. Я не буду рассказывать тебе, Степан, всего, да это тебе и не к чему. Меня использовали для слежки против членов одной японской банды. Они промышляли по всей Юго-Восточной Азии, не только в Японии, но и в Корее, Китае и даже в Сингапуре. Я не буду называть имён. Они имели связи с российскими преступниками. Ты наверное слышал про Ваньку-Каина?
– К… конечно … – у Стёпки голова шла кругом. Такого он себе даже представить себе не мог. Про всё это Бояров говорил со своими товарищами по каторжному бараку. О многом они только предполагали. Многое он придумал и вот сейчас решил поразить воображение своего юного приятеля, чтобы произвести на него впечатление. Люди любят слушать легенды и часто верят им больше, чем правде, которая бывает не такой яркой.
– Меня даже подсадили в острог к Каину для того, чтобы я попробовал проникнуть в замыслы преступников, но, или я где-то ошибся, или им сообщили про меня. Но Каин попытался расправиться со мной. У него там было немало сообщников. Только чудом мне удалось вырваться оттуда. Меня даже преследовали казаки. Конечно, меня должны были прикрывать. По условиям секретности я не знал, кто были моими покровителями. И были ли они. Может, их тоже раскрыли, и они погибли. В тайге я нашёл спасение в общине духоборов. Я думал, что меня потеряли и, для гарантии, находился у них продолжительное время. Меня как бы не существовало ни для кого. Я даже сам поверил, что свободен от всех обязательств. Я ведь едва не погиб, и остался в живых только благодаря собственной ловкости. Признаюсь тебе, Степан, что проявил слабость. Чтобы понять меня, надо было находиться там, где я был. Я никого не предал. Я как бы взял отпуск. Продолжительный отпуск. Честно сказать, я, Степан, влюбился, как юноша, как студент, совсем потерял голову. Я и в самом деле женился. Мою жену зовут Настя. У духоборов я был учителем, занимался образованием их детишек. Наверное, этим я привлёк к себе внимание. Нескольких человек в общине убили и подстроили так, что подозрение пало на меня. Мне снова пришлось бежать, оставить жену и всё имущество, которое у меня появилось. Повторяю, что я бежал. Я намеривался добраться до Благовещенска и там получить помощь, как-то сообщить о себе, напомнить о своём существовании. Но меня опередили. Ты помнишь, там появился даже Каин, которого, как по заказу, выпустили из остога.          
Дальше Стёпка всё знал, потому как события развивались на его глазах. Честно признаться, так это он и стрелял, но целился он в того безумца, который душил «Глущенку», беглеца, тайного сыщика, словно тот был персонажем некоего авантюрного романа, того же Жюля Верна, о котором всё время поминал рассказчик. Да и сам Стёпка ощущал себя подобным же персонажем. Это было волшебное чувство, предвкушение неких событий, которые вот-вот случатся и вовлекут Стёпку во что-то волнующее. Задумался и Андрей. Но молчал он чуть более минуты.
– Здесь совсем недалеко осталось. Будем делать так, как договорились. А я тебя здесь буду ждать … Или вас …
Пока они сюда ехали, всё уже оговорили. Точнее, говорил один «Глущенко», а Стёпка его слушал, а потом всё послушно повторял.
– Отстал от своих … У казаков за ученика … Потерялся … Испугался … Просит переночевать … Утром уедет …
– Всё правильно, – улыбнулся помощник фельдшера, оказавшийся сыщиком. – Там тебя обязательно расспрашивать будет такой Савелия Богодеев, меня чуть моложе. Он у духоборов за старшего. Надеюсь, его ещё не переизбрали. Передашь ему записку от меня, незаметно, так, чтобы не видели. Он нам обязательно поможет. Тогда и про Настю всё узнаю. Давай, Степан, двигай. Не подведи нас. Всё от тебя сейчас зависит. Не теряйся там. Они тебе ничего не сделают. Самое плохое может быть, что они тебя вообще слушать не будут и в деревню к себе не пустят. Тогда покрутись там, да сюда направляйся. Решим, что делать дальше.
Стёпка слушал и послушно кивал, а потом поехал на лошади, нагибаясь и уворачиваясь от ветвей деревьев, стоящих слишком близко друг от друга. «Глущенко» проводил его взглядом и принялся строить укрытие, выбрав для этого купу густого кустарника- акации. Свою лошадь он отвёл в сторону и привязал там, оставив её пастись. Казацкие кони были привычны ко всяким неожиданностям.
Сердце в груди Андрея Боярова стучало, словно просилось наружу. Долгое время он пребывал в ступоре, жил по инерции. Словно сама судьба, некая богиня Фатум, преследовала его, мешала ему жить, препятствовала ему в его стремлениях. Сколько раз он оказывался на той тонкой и зловещей грани, которая отделяла жизнь от небытия, и лишь чудом каждый раз он оставался в живых. Но, если задуматься, в этом есть и своя удачливость. Конечно, в известной степени извращённая, но всё же удача. Просто он перешёл в такие области бытия, где опасности соседствовали. Это чувство любят те, кто не может жить без риска, без адреналина. Но, может быть, уже скоро, через час- два, появится Стёпка, в сопровождении Савелия, и его неприятности на этом закончатся. Они, все вместе, отправятся в Камышино. Он обнимет Настю, посмотрит на их ребёнка, а потом … Впрочем, про потом потом и подумаем.
Удивительно, но Андрей умудрился задремать. Только что он не находил себе места и порывался вылезти из густого кустарника, и вот – задремал, и в этом полусне видел тревожные видения. Хотелось бы видеть лицо своей юной супруги, Настеньки, но, вместо него, появлялись какие-то рыла. Увидел он даже ухмылку Башкина, который будто находился поблизости и выбирал удобного момента, чтобы прыгнуть к нему. Невольно Бояров отодвигался. Наверное, ворочался он на самом деле, потому как пришёл в себя, когда почувствовал, что лицо его царапают колючие ветви акации, которые должны его прикрывать от любопытных взглядов, если бы такие оказались поблизости.
Бояров, то есть «Глущенко» выглянул сквозь переплетения ветвей и увидал Стёпку, который беспомощно крутился на месте, пытаясь обнаружить своего спутника. Он сообразил найти то место, в котором они расстались, и был удивлён, что никого не обнаружил. Но не привёл ли тот с собой кого? «Глущенко» напряжённо прислушивался, стараясь определить подозрительные звуки.
– Демьян … Демьян …
Они со Стёпкой договорились, что Бояров представится Демьяном, как он сначала был записан в лазарете. Стёпка старался сохранять осторожность. «Глущенко» отполз немного назад и отодвинулся в сторону. Оттуда он и появился, удостоверившись, что, кроме Степана, здесь никого нет.
– Ты нашёл поселение? – нетерпеливо спросил помощник фельдшера.
– Нашёл, – ответил Стёпка. – Только там никого нет.


Глава 2
– Как … нет …
Бояров предполагал разное развитие событий, и даже самые неблагоприятные для себя, но что там не найдётся никого, представить не мог. А вдруг …
– Там … всё сгорело?
Спрашивая, Андрей чувствовал, как у него мертвеют губы и едва ворочается во рту язык. Старообрядцы – весьма странные люди: они предпочитают сжечь себя заживо, чем отдаваться в руки властям. Но ведь так поступают лишь самые фанатичные из них, а духоборы … они – не такие. Хотя … Башкин община которого сгорела, тоже ведь был в начале духобором.
– Нет, – ответил, после бесконечной паузы Стёпка. – Они просто бросили там всё и куда-то ушли.
Ну, это уже другое дело. У Боярова отлегло от сердца. Он почувствовал, как у него внезапно ослабели ноги, и он сел, где стоял.
– Так бывает, – кивнул он Стёпке, – что они снимаются с места, все разом, и двигаются на другое место. Мне рассказывали. Сейчас поздно, а завтра мы оба отправимся туда и всё хорошенько осмотрим.
Действительно, день стремительно сдавал свои позиции. Здесь, в довольно густом лесу, в зарослях, которые смело можно назвать дебрями, как только солнце начинало клониться в сторону горизонта, наступали сумерки, так как светило скрывалось за густой, частой стеной деревьев, которые мешали лучам светила проникать за эту стену. Где-нибудь в степи можно было рассчитывать на ещё несколько часов уверенных действий. Правда, людям, которые хорошо знакомы с местностью, можно было уверенно отправиться к селу, но Стёпка был в этих местах впервые; к тому же Бояров хотел хорошенько оглядеться. Он успел сделать несколько шагов, как вдруг …
– Да это же …
Помощник фельдшера стремительно развернулся в сторону голоса, который был неожиданным. «Глущенко» был напряжён и поэтому сразу узнал человека, который выступил из-за дерева, облачённый в длинную куртку, сшитую из звериной шкуры. Это был Харлампий Суевалов, духобор из камышинской общины, который не часто вступал в разговоры, предпочитая что-либо делать досужим разговорам. За последний год Суевалов сильно изменился. Крупные серые глаза его казалось провалились в глазные впадины, скулы, и без того выпирающие, сделались ещё шире. Возможно так казалось по причине того, что щёки его ввалились и всё лицо покрывала кудлатая борода, которую не так уж часто и расчёсывали, как и одежду его – чистили. Да и плечи Харлампия клонились, словно на спину его давил многопудовый груз. Видно, что последний год дался ему тяжело.
– Харлампий?! – воскликнул Бояров, делая шаг навстречу старообрядцу. – Ты ли это?
– Да, – качнул бородой старовер. – А ты …
– Точно! – опередил его Бояров. – Это я, Глущенко Сашка. Чай не ждали меня живым увидеть?
– Не ждали, – ошарашенно кивнул камышинец. – Так ведь ты …
– Степан, – повернулся к юному своему товарищу «Глущенко», – сейчас я всё узнаю от своего соседа, а ты пока подожди меня здесь. Не уходи никуда, – обнял за плечо Стёпку и шепнул ему тихо: – Осторожные они, кержаки. Чужому и слова не скажут. А я для них как бы – свой.
Пришлось Стёпке отступить назад и остаться в этом месте, где они планировали заночевать, хотя видно было невооружённым глазом, что ему страсть как хотелось быть рядом и сделаться свидетелем этой удивительной истории, похожей на увлекательную книжку. Успокаивал себя Стёпка Собакин тем, что спутник его непременно перескажет всё, что узнал от здешнего старожила. Ну, если не всё, так почти всё. Дело-то тайное, сыщицкое. Он глядел в спины удаляющихся от него людей и чесал в затылке, вздыхая.
Сердце в груди Боярова бухало, словно пыталось выскочить наружу. Сейчас Андрей узнает, почему Стёпка сказал, что не нашёл в деревне никого.
– Вы выследили моего юного друга? – спросил Бояров, потому что Суевалов не спешил его расспрашивать.
– Да, – кивнул Харлампий, – почти случайно. Мы ведь и в самом деле думали, что ты убитый где-то остался.
– Башкин сказал?
– Нет. Он тоже пропал. Хотя вроде бы и приходил. Это он принёс листы того списка, который Духовитый для тебя в Убежище делал. Были те листы кровью заляпаны. Настя Горевая как их увидела, так закричала, упала, а потом скоро и разродилась.
– А кто у неё? Как роды прошли? Где они все?
Вопросы из Андрея так и сыпались. Он готов был лопнуть от любопытства. Вот ведь какие дела здесь творились, пока он между жизнью и смертью находился. Они двигались по направлению, откуда только что пришёл Стёпка. Паренёк честно явился, руководствуясь описаниям, какими снабдил его Бояров. Он вышел к поселению и обнаружил брошенные дома, начавшие зарастать сорняками и всякой порослью, обещавшей в ближайшем будущем сделаться лесом и поглотить погибающую деревню. Подросток обошёл несколько домов, покричал и направился обратно. Его призывные крики услыхал Суевалов и, таясь, направился следом. Старообрядцы давно привыкли держаться тайно, и не подпускать к себе пришлых. Но появившийся в Камышино подросток не походил на козни, и потому Суевалов решил за ним проследить. Вот так, неожиданно, он и вышел на учителя. Теперь оба они, усевшись на ближайшую завалинку, принялись расспрашивать друг друга, словно не слыша тех вопросов, которые задавались.
– Что вы? Как вы? – вопрошали они друг друга, но отвечать никто из них не спешил. Наконец Андрей сдался и начал рассказывать.
– Когда я спустился в Убежище и обнаружил там окровавленные трупы, я сразу понял, что подозрение падёт на мою голову. Ваши люди всегда держатся друг за друга, и единственным чужаком среди вас являюсь я. А тут такое ужасное преступление. Я вспомнил, что самым главным моим противником среди вас всегда был Тихон Башкин, который невзлюбил меня сразу, как только увидел; к тому же он прошёл через каторгу и обладал силой и хитростью. Если кто здесь, в Камышино, и являлся убийцей, то это был он, и больше некому. Я это понял сразу, как только очнулся от первого шока при виде лежащих тел. Но вряд ли меня, чужака, станут слушать, если я попытаюсь объясниться, тем более, что на место преступления попал именно я. Наверное, в этом и заключался дьявольский замысел.
– Не надо поминать его имени, – насупился Харлампий Суевалов.
– Вот, сам видишь вашу реакцию, – вздохнул Бояров, – а тут – убийство. Я направился к Савелию Богодееву, с которым сдружился за последний год, всё ему рассказал и тот, скрепившись, поверил мне. Он сам посоветовал уйти из Камышино, немедленно, пока преступление не обнаружилось. Он лично собрал стопку бумаг, переписанных Духовитным. Он знал, каким богатством является для меня эта книга и думал, что получив её, я сразу пущусь в бегство. Но я не хотел брать бумаг. Наоборот, я хотел остаться, чтобы тем доказать свою невиновность. Но мне Савелий доказал, что если Башкин во всём этом и в самом деле замешан кровно, то он будет всеми правдами и неправдами обвинять меня, и заставит общинников ему поверить. Лучше пусть они сперва остынут, и лишь после этого постараться найти истину. Я поверил ему, и лишь после этого покинул Камышино. Я направился к Благовещенску, желая отсидеться тем и ждать, чем закончится ваше следствие. Я ждал, что правду не смогут утаить. Я ведь показал себя с самой хорошей стороны. К тому же эту книгу для меня переписывали, чтобы отдать её список мне же. Для чего тогда нужно было это убийство?
Суевалов что-то пробормотал, словно хотел что-то сказать от имени всех камышинцев, но Бояров его не слушал, а продолжал свою злополучную историю.
– Я всё же добрался до Благовещенска и даже нашёл проводника, который обещался меня сопроводить далее.
– Но ты же говорил, – вспомнил Харлампий, – что собирался там сидеть, дожидаться нашего решения.
– Да, я так и хотел сначала сделать. Но потом вспомнил, что и сам являюсь беглецом из острога. А вдруг кто узнал бы меня? Вряд ли конечно, но я чувствовал себя загнанным зверем и хотел спрятаться подальше и, уже потом, дать о себе знать. Я назвался Демьяном, придумал для себя простенькую историю и мечтал добраться до койки, вымотанный дневными происшествиями донельзя. Утром я думал всё хорошенько продумать, но тут вмешался случай.
– Башкин догнал тебя.
– Догнал, – согласился Бояров, которого такое погружение в прошлое очень угнетало. – Но сперва на меня наткнулся другой человек, Ванька-Каин, каторжник и убийца, от ножей которого я и сбежал из острога. Какими-то путями он нашёл меня. А может меня кто выдал. Но, проснувшись и толком не придя ещё в себя, я попал в крутой оборот и пришёл в себя в какой-то каморке, где увидел напротив себя …Башкина, который тоже был связан.
– Его тоже схватили каторжники? – спросил, содрогнувшись, Суевалов.
– Я могу только предполагать, ведь меня ввели в беспамятство, ударив по голове дубинкой. Каин начал чинить допрос, а потом … это было похоже на безумие … он говорил, что мечтает сделаться царём; что возможная революция может помочь ему сделать это; он просил меня связать его с революционерами, обещая помочь им с помощью преступности, с большим количеством которых был знаком. Каин хвалился и говорил, что его называют в преступном мире королём и это обстоятельство навело его на мысль и в самом деле сделаться владыкой, самодержцем. Это самое настоящее безумство, и я сказал ему об этом. Тогда он заставил нас с Башкиным драться друг с другом, мол, пусть судьба решит – кому из нас остаться в живых. И они ушли, каторжники, и оставили нас наедине друг с другом.    
– Ты живой, – блеснул глазами Харлампий, – но и Тихон Башкин приходил в Камышино, принёс те бумаги, и были они залиты кровью. Твоей кровью?
– Бумаги у меня забрал Каин. Он догадался об их ценности и собирался их кому-то выгодно сбыть. А Башкин мне сказал, что не имеет ко мне зла и что мы должны помочь друг другу освободиться от верёвок, которыми мы были связаны. Я поверил ему (а что было ещё делать) и помог развязать путы. Сам он этого не мог сделать. Но, вместо того, чтобы в ответ снять путы с меня, он кинулся душить. Умереть бы мне, сгинуть, но тут дверь в кладовку распахнулась, появился подросток, тот самый, с которым мы сюда приехали, и начал стрелять из револьвера. В Башкина он не попал. Пули его пришлись на меня, а Башкин удрал. Куда он делся, я не знаю. Раз он принёс бумаги, то это значит, что он нашёл Каина и отобрал их у него, посчитав нужным вернуть вам то, что является для вас реликвией. Он ведь и сам собирался возглавить вашу общину. У него хватило бы для этого сил и решимости. Что касается меня, то несколько месяцев я пребывал при смерти и лишь чудом выкарабкался оттуда, откуда вообще-то не возвращаются. Лишь недавно я почувствовал себя достаточно уверенно, чтобы направить сюда, в Камышино, где собирался узнать, что сталось с Настей … и с Марфой Захаровной.
Бояров замолчал, глядя на Харлампия, который смотрел в сторону, то есть перед собой, в пустоту. Так смотрят, когда обращаются к самому себе, или к Богу в себе. Сумароков молчал, и Бояров терпеливо ждал, когда он будет отвечать. Раз он привёл его сюда, то значит и ответить собирается.
– Мы думали, что это ты убил тех, кто находился в Убежище. Теперь понятно, что для этого у тебя не было нужды. А тогда все просто были переполнены гневом. То есть не все. Горевые не верили, что ты мог их убить, Савелия Богодеев, старуха Глущенко, твои ученики тоже не верили и говорили это родителям. Но все остальные … Тихон Башкин всех убеждал, он беспрерывно говорил, а потом заявил, что пойдёт и приведёт тебя обратно, и ты сам всё расскажешь. Он говорил, что тебя заставит признаться Бог. Он ушёл и его не было несколько дней, а потом пришёл Репников, и – почти сразу – появилась кипа листков, вымазанных кровью, словно Башкин вернулся, но не решился предстать перед нашими глазами, и просто оставил листки. Настя Горевая впала в истерику, а потом разрешилась от бремени. Ребёнок, мальчик, был голосист, и Настя занялась им. Она словно забыла про своё горе. Правда, она сказала, что Андрей жив. Что с ним, она не знает, но уверена, что он – живой. Аврелий Репников заявил, что теперь общине нельзя здесь оставаться, потому как здесь случилось большое несчастье, которое может сказаться нам всей общине. Он сказал, что им надо отправиться далеко, и даже уехать из России. Настя, да и её родители заявили, что они не поедут и останутся здесь, дожидаться тебя, но Репников их уверил, что им надо подумать о ребёнке, а здесь их ожидают только несчастья. Хотя Башкин так и не появился, но люди, которые стали его приверженцами (и я в том числе) заявили, что остаются здесь, дожидаться прихода Башкина, который непременно вернётся, если много молиться и виниться в своих грехах. Башкин заставлял нас просить защиты у Господа нашего, не силой, нет, а личным примером, своей истовостью. Мы заявили своё решение и удалились в Убежище, все вместе. Самые решительные спустились в ямы, в колодцы, и сидели там, беспрерывно предаваясь молебствованиям. Среди них был и я. Но потом, из чувства голода, который становился всё более мучительным, мы, несколько человек, выбрались из Убежища. Оказалось, что те, кто оставался с Репниковым, ушли из Камышино, забрав самые необходимые вещи.
– А Настя? А её дитя?
– Должно быть, они ушли все вместе. Мы не стали возвращаться в Убежище, а пошли в ту землянку, которую выкопали вместе с Тихоном Башкиным. Если он вернётся, то непременно появится там.
– То есть в Камышино ещё остались жители?
– Остались, но их очень мало. Они, то есть мы, большей частью занимаются молебнами, но приходится заниматься и хозяйством. Домашняя скотина поразбежалась. Кого-то дикие звери задрали. Можно сказать, что Камышину настал конец. Я думаю, что Репников сказал правду, что здесь поселилось несчастье и отсюда надо уходить. Ты тоже уйдёшь, Александр.
– Андрей я. Марфа Захаровна ушла с другими?
– Здесь её нет. Значит, ушла тоже.
– Тогда и мне нет нужды оставаться Глущенкой Сашкой. То есть там, где я живу, в Благовещенске, я пока ещё им назвался, но это – временно. Буду искать Настю с ребёнком и родителями. Куда они ушли, то есть перебрались, знаешь?
– Репников говорил про Америку, но мы его не захотели слушать и спрятались в подземелье. Пока мы там находились, они все и ушли.
Они все ушли. А он здесь остался. Настя думает, что его нет в живых. Она говорит, уверяет, что он жив, но на самом-то деле думает, что он … Господи, что же это с ним происходит! Со всеми ними! Бояров застонал, обхватив руками голову и раскачиваясь из стороны в сторону. Харлампий тронул его осторожно за плечо.
– Алекс … то есть, Андрей, успокойся. Здорова она, и сынок ваш здоров. Она его Андрейкой назвать собиралась. Дай бог, найдёте вы друг друга. Свет не без добрых людей. Все люди туда-сюда перемещаются, а след за собой оставляют. По этим следам их и найдёшь, вычислишь, по науке своей, если Господу довериться не хочешь.
– На бога надейся, да сам не плошай, – вымученно улыбнулся Бояров. – Ты тоже, Харлампий, здесь не оставайся. Кончилось Камышино, сгинуло, надо на другое место переходить для житья, а здесь, похоже, всё.
– Да я и вижу это. Но душа к корням лепится. Трудно с места срываться.
– Надо было с Репниковым уходить, со всеми.
– Хорошая мысля приходит опосля. Ну, да Бог даст …
До их становища Андрей добрался, когда уже совсем стало темно. Лес сейчас казался стеной. Зловеще шумели ветви, колеблемые ветром. Покрикивали ночные птицы, выискивающие себе корм. С сосны крикнул филин, услышав, видимо, как пробирается Бояров, отыскивая свой временный лагерь. Он сам его разбивал, стараясь устроить его незаметней. Вот сейчас и не мог найти. Да и любой бы оплошал на его месте. Разве что Тимофей Пришлёпкин, лучший охотник и следопыт среди духоборов Камышино.
– Стёпка! Эй, Стёпка, – позвал Андрей, стараясь не очень повышать голос.
– Здесь я, – отозвалось из темноты, где громоздились кусты, и где не было, казалось, места устроить стоянку. Он пошёл на голос, руками отодвигая ветви, которые лезли прямо в лицо, в глаза. – Я уже и не знал, что думать. Мало ли что …
Стёпка обрадованно дышал, рассказывая о своих сомнениях. Молодец, он догадался разжечь костёр, но сделал его столь крохотным, что со стороны увидеть его было никак невозможно, а теперь, когда они собрались вместе, огонь можно было усилить, приготовить ужин, вскипятить воду для чая.
Пили ли вы когда таёжный чай? Если нет, то описывать его прелести вам не имеет особого смысла. Почти невозможно словами и буквами передать аромат дыма от костра и запахи тех трав, какие имеются только там, где встаёт солнце, и бросает первые лучи на травы, которые жадно впитывают эти первые солнечные поцелуи, чтобы потом отдать эти ощущения, растворить их в кипящей воде. А как передать аромат кипрея, лимонника, жимолости, смородинового листа, если вы довольствуетесь пакетиками, отдающими свои ощущения горячей воде. А ведь надо ещё при этом находиться там, то есть в тайге, и слышать крики птиц, шуршание ветра, лесные запахи, то есть весь антураж, который напитывает душу. Это всё ощущают таёжники, ведущие опасную и тревожную жизнь, но и имея те радости, большие и малые, которыми довольствуются там. Словами это передать сложно.
Стёпка что-то восторженно говорил, отпивая из кружки травяной чайный взвар, пытался тормошить спутника, но тот молчал, глядя в языки пламени костра, но, по-видимому, ничего не видя. Он явно пребывал глубоко в себе, в своих секретах, в своих тайнах. Ему не хотелось ничего, не только говорить, но даже и жить. Разочарованный, Стёпка завалился на охапку лапника, который должен был изображать тюфяк, и забылся в сне. Бояров просидел у костра почти до рассвета, но потом уснул и он, так и оставаясь сидеть, прижавшись спиной к пеньку. На самом рассвете из кустарника показался Харлампий Суевалов, посмотрел на обоих путников, словно что-то хотел проверить и, так же незаметно, удалился.
Неизвестно, какие сны виделись нашим путникам, но они были явно тревожные. Стёпка неустанно ворочался: должно быть иголки лапника не позволили ему отдохнуть в полной мере, а что касается Боярова … то он заснул в неудобной позе, да и те картины, что проносились перед его глазами, тревожили его: там была и Настя, которую увлекали неизвестно куда, и она сжимала в руках свёрток с младенцем и жалобно взывала к Андрею, там были ещё какие-то неизвестные люди и, кажется, среди них он заметил Башкина и Футо, который покончил с собой жутким способом; что было ещё – он не запомнил, всё было смутно, а потом он проснулся.
Всё тело затекло, и суставы с трудом разгибались. Неподалёку находился родничок. Собственно, потому лагерь здесь и устроили. Оба умылись, набрали воды для утреннего чаепития. Стёпка был возбуждён и всё пытался узнать у «Глущенки», что тот думает делать. Бояров буркнул, что думает возвращаться в лазарет, но сперва необходимо набрать лекарственных трав, из которых будет делать лекарственные притирания и отвары. Для этого их официально и посылали в тайгу. Этим они и занялись.
За всеми событиями последних лет, среди прочего, Бояров научился разбираться не только в минералогии, но и в ботанике, а Дальний Восток оказался щедрый на перечень растений, используемых для лечения различных болезней. Да и Степан оказался сообразительным и быстро понял, на что надо обращать внимание, так что сбор у них не так уж и затянулся. Всё, что они собрали, запрятали во вместительный холщовый мешок, а потом и в ещё один, коими загрузили их лошадей. Должно быть те решили, что это для них заготавливают сено и с энтузиазмом отнеслись к дополнительной нагрузке на свои спины. Впрочем, вес собранных трав не был обременителен. К вечеру засобирались домой, но было уже поздно. Пришлось ещё одну ночь проводить в походных условиях.
Для обитателей Сибири, а тем более Дальнего Востока ночевать в походных условиях – дело обычные и ничем не примечательное. Другое дело Россия Центральная или Западная. Там цивилизация сделало общество зависимым от себя и от комфорта, которые облегчают жизнь и делают человека зависимым от себя. Такой человек привык окружить себя предметами обстановки, а от обитания в «диких» условиях думает с нежеланием и ужасом, а то и омерзением. На юге и на севере условия немного отличаются, но и здесь прогресс чувствуется с каждым годом всё больше. Как-нибудь мы поговорим ещё на эту тему на страницах данного произведения, а сейчас вернёмся к нашим героям, потому как ночь уже подходит к концу и утренние птицы, сами пробудившись, своими радостными криками заставляют проснуться других.
– Я видел сон, – сообщил Стёпка, сполоснув лицо и вытерев его тканью. – Странный сон. Я такой никогда раньше не видео.
Бояров чувствовал, что ему впечатлений от этого путешествия хватило с таким избытком, что расспрашивать своего юного помощника совсем не хотелось. Он просто хмыкнул, но и этого Стёпке показалось достаточным, чтобы он начал рассказывать.
– Я видел во сне, что очутился на той самой комете, про которую ты мне рассказывал, или на другой, похожей. Там тоже захватило кусок нашего леса. У меня захватило дух. Волшебное чувство, что я лечу. Там были казаки, которые взяли меня к себе отряд, и их полковник. Были батюшка, отец Елизария и твой фельдшер, Махов. И ты тоже был там, дядька Александр.
– Какой я тебе дядька, – вымученно улыбнулся Бояров. – Можешь просто говорить – Александр. Когда человеку кажется, что он летит во сне, то это значит, что он растёт. Рост случается чаще всего именно во сне. На сантиметр, вот тебе и видятся чудеса, а на самом деле меняется твоё тело.
– Пусть так. Я в этом не разбираюсь. Там, во сне, мне не хотелось никуда лететь. Я думал, что вот сейчас подойду к краю этого куска и сорвусь вниз. Что это за путешествие такое, когда можно упасть и разбиться? Мне было страшно. Как это птицы не боятся летать?
– Наверное, некоторые всё же боятся. К примеру, африканская птица страус не летает, а только быстро бегает.
– Ей, верно, тоже снятся сны, как она падает и разбивается. Если честно признаться, так я ни за что не согласился бы лететь на комете куда-то в космос. Мне и здесь достаточно хорошо. Вот если бы раньше, когда казаки не взяли меня к себе, и я не знал, как сложится моя жизнь, то, может тогда … но и то не знаю …
Бояров подошёл и обнял парнишку за плечи. Тот всю свою непродолжительную ещё жизнь боролся с трудностями. Всех нас в юности опекают родители или другие родственники, а вот сиротам приходится как-то справляться самим, или детям безнадзорным, от кого родители отвернулись, по болезни или по своей никчемности. Вот Стёпке и пришлось с этой неприглядной стороной жизни столкнуться, и хлебнул он всяких горестей полной мерой. Так что ему можно посочувствовать. Хорошо ещё что повезло ему с батюшкой, отцом Елизарием, которой не отвернулся, не прошёл мимо, как многие (я не я и лошадь не моя), а принял в подростке участие. Вот и начал вливаться в жизнь Стёпка, и потянулся правильной дорогой.
Повеселевший Стёпка то и дело принимался скакать на своей лошади, увлекая её пуститься вскачь и тут же поворачивая её обратно. Понятно, что лошади не нравилось такое отношение к езде. Она раздражённо ржала и вставала на дыбы, размахивая передними ногами. Стёпка сорвал с головы фуражку и залихватски махнул ею, но тут же сорвался и пулей вылетел из седла. Пришлось Боярову делать остановку, поднимать сорванца и читать тому нравоучительную речь, которую Стёпка выслушал, швыркая носом.
– Александр, – неожиданно попросил он, – а ты возьмёшь меня в помощники?
– Зачем это? – удивился Бояров. – Я и сам в помощниках у Махова, помогаю ему в лазарете.
Он успел забыть о той романтической истории, которую придумал специально для Стёпки, отправляясь с ним в дорогу.
– Да я не об этом, – недовольно махнул рукой подросток и поправил казацкую фуражку, которая сползала ему на нос, потому что была чуть великовата. – Я про сыщицкое дело.
– А-а, – сообразил Андрей «откуда ветер дует», но не стал оправдываться, а продолжил свою «легенду». – Понимаешь, дружище, тут такое дело деликатное. Я со своими товарищами контакт потерял. Они, верно, и в самом деле решили, что я в остроге или тайге сгинул. Я уже с тобой этим делился. Я ведь решил пока затаиться. Чуть ведь не погиб. Понимать должен. Вот связи и порастерял. Это долгий процесс – снова их восстанавливать. Пока пакет отправлю с донесением, пока ответ придёт, сколько времени пройдёт.
– А ты уже отправил?
– Нет ещё, – признался Бояров. – Не о чём ещё докладывать. Наблюдаю пока. Да и с моими «непонятки» случились. Куда они из Камышино ушли? Это для меня не менее важно. Может даже важнее.
– Важнее международной полиции? – поразился Стёпка.
– Не забывай, Степан, что это пока ещё секретный, пробный проект. Его пока ещё обкатывают. Он непременно появится, потому что в нём имеется насущная необходимость. Но это – в ближайшем будущем. А пока что ничего этого нет, в природе бюрократии, которая очень, признаюсь тебе, сильна. Так что мне приходится рассчитывать пока что на самого себя.
– И на меня, – ткнул себя кулаком в грудь Стёпка Собакин, точнее, теперь уже – Беркут.
– Хорошо, – легко согласился с ним Андрей, поощрительно улыбаясь, – пусть будет так. Но это останется нашим секретом, нашей тайной. Оставайся пока что казаком, а там … посмотрим. Как уж получится.
Стёпка согласен был и на это. Он согласен был ждать. Пусть месяц, пусть даже два, пусть даже целый год, но чтобы потом к нему подошли и сказали: «Давай, Степан, время настало. Родина в тебе нуждается». И тогда он вывернется наизнанку, но докажет … что надо, то и докажет. Но сперва будет тренироваться, и испытывать себя на предмет готовности.
+ + +
Сделаем небольшое отступление, некоторую реплику от автора. Борьба с преступностью, а особенно с преступностью криминальной, есть особенная статья государственного управления. Общество должно развиваться, а криминальные преступления есть те язвы и метастазы, что разлагают общество, снижают его качества, подменяют мотивации и стимулы для его развития. В тех государствах, где не борются с преступностью, а в особенности с преступностью профессиональной, рискуют получить то, что профессиональная преступность может начать вливаться во власть, использую коррупцию, подкуп, шантаж, сливается с властью и даже может её заменить. Те пиратские республики, что появились в семнадцатом веке в Карибском бассейне, в странах Индийского океана, да та же Сечь Запорожская, суть попытка криминальных организаций построить своё собственное государство. Правда, то, что целью любого государства лежит развитие общества, техническое, правовое, социальное, является противоречием тому, к чему тянется криминал, но когда государство имеет главной целью не нужды общества, а получение прибылей, чуть ли не любой ценой, то тогда и получается, что интересы криминала совпадают с целью строительства государства. Тут уж зависит от общества, от народа, насколько он, народ, может контролировать своё государство, насколько оно демократично или авторитарно.
Когда наступил двадцатый век, противоречивый и наполненный тягой к политическим изменениям, преступность попыталась использовать разные возможности, от последних достижений науки и техники, а также возможности использования политики. Преступники пересаживались на бензиновые автомобили, использовали аэропланы, усыпляющие газы, фальшивые купюры, автоматическое оружие и ещё много чего, что можно было купить или продать. Уровень преступности, её качество, стремительно пошёл вверх. На Сицилии, на Корсике, на Кавказе, в Албании, Румынии, в некоторых других местах о законе уже как-то не очень уверенно и говорилось. В других местах, во Франции, Германии, в России, в Италии и т. п. резко начали увеличивать своё влияние политические организации и партии. Мир шатался на грани равновесия – куда катнётся шар здравого смысла. И тогда во Франции, тогдашнем центре мировой цивилизации, ещё со времён Наполеона, когда Франция своей политикой поразила воображение всего человечества своими революциями и походами, Франция снова удивила: там предложили создать очередную надмировую организацию – международную комиссию уголовной полиции, которая занялась организацией связей между уголовными полициями разных стран. А то ведь как пошло: преступники перебираются через границу, совершают дерзкие деяния и тут же возвращаются обратно, к себе, мол, я не я и лошадь не моя. До тех пор преступления, совершённые за границей не расследовались или расследовались недопустимо плохо. Это было в 1923-м году. Тогда из России, претерпевшей революционную ломку, в Европу перебралось немало профессионального уголовного элемента, с которым в объятой революционным пламенем стране не церемонилось, а сразу ставили к стенке. Вот российские уголовники и выбрали «свободу». Мало того, они начали перебираться из страны в страну и делать там то, чем занимались на родине. Им помогали некоторые круги из анархистов Франции, которые посчитали, что разрушение государственных устоев пойдёт им на пользу. Потому полиция Франции и пошла на такой перформенс: шагнуть за пределы государственных рубежей, чтобы защитить закон. Скоро к полиции Франции присоединились другие европейские полиции.
Так было до 1938 года, когда мир накалился по причине политических переформатирований. Преступность, а также криминальную преступность начали давить столь нещадно, что она скукожилась и сделалась незаметной. Теперь некоторые государства вели себя так, как будто они сами разбойники с большой дороги и нарушали границы так, как им хотелось. И лишь после очередной, Второй мировой войны, международный Закон, её буква и устав начали что-то стоить и международная полиция (Интерпол) снова возобновился в 1946-м году. Но для героев нашего произведения всё это было ещё отдалённым будущим, ведь там, в «Талисмане-3», ещё только начиналось двадцатое столетие.
+ + +
Вернулся из тайги «Александр Глущенко» с двумя холщовыми торбами, плотно набитыми травами, собрать которые наказал своему помощнику фельдшер Махов. Сбор получился знатный, но Махов не очень и радовался. Дело в том, что запас лекарств, имеющихся у него в наличии, стремительно уменьшался. Ну, не совсем стремительно, но довольно быстро. К фельдшеру, который показал, что он примечательный лекарь, хаживали не только больные станицы Игнатьевской, не только из Благовещенска, но и из прочих окрестных сёл и деревушек. Конечно, Захар Прокопьевич хмурился, Захар Прокопьевич ворчал, но в медицинской помощи не отказывал никому; делал внимательный осмотр тела, головы, заглядывал в горло, наблюдал состояние губ, зрачков глаз, примечал десятки признаков, для чего ощупывал, весьма внимательно, всё тело, не обращая внимание, мужского или женского пола его пациент, бывая одинаково суров с ними и серьёзен, лишь делая исключение для детворы, буде такой окажется среди его пациентов, легко и весело разговаривая с ними, шутя и смеясь. Его и любили за такой подход к людям.
Когда-то был он рослым красавцем и нравился женщинам за свою стать и умение излагаться умно и содержательно. Голову его, тяжёлую и крупную украшала щапка из волос, вьющихся кудрявыми прядями. Такие причёски носили гусары Дениса Давыдова, применяя для этого антуражу разные хитрости из женского арсенала красоты. А Махову это досталось от природы. Он и не старался особо, лишь временами причёску расчёсывая да укорачивая. Со временем пряди поредели и на макушке розовела почти круглая лысинка. Некоторые модники всячески пытаются подобный недостаток скрыть зачёсыванием прядей, ну а Мохов считал это лишним, потому как на внешность не обращал внимания.
Фигурой он был крепенький, не очень чтобы высокий, скорее кряжистый, и ноги были слегка кривоваты, словно он раньше скакал на лошади, вот как гусар. Но этот изъян был скорее природный, чем приобретённый наездничеством, от постоянных привычек сжимать ногами бока лошади. Да и ноги у медика были коротковаты. Если бы он был путником, пешеходом по улицам города или посёлка, то уставал бы, но медик Махов не обращал внимания на усталость и мог пройти больше, чем иной известный скороход. Здесь имелся секрет и заключался он в том, что Махов пользовался некоторыми настойками, взятыми из китайской медицины, не замечаемой докторами Европы и даже России, той России, которая принадлежала Европе, и медики которой разговаривали на латыни и французском языке и потому пользовался их секретами. К нему заглядывали люди и с того берега Амура, не часто, но постоянно. Медицина Сибири и Дальнего Востока тяготела к лечениям, которые испокон проводились в этой приграничной местности, хотя проверяющие светилы каждый раз поджимали губы и изъявляли недовольство, но словно тут же об этом забывали.
Впрочем, надо отметить, что первоначально Махов тяготел к германским исканиям лечебных химий, наука которых считалась передовой. Так, к примеру, он сделался последователем Самюэля Ганемана, скорей учёного, чем просто медика, который придумал излечивать людей лекарственными средствами в малых дозах. Но начинал Ганеман с того, что возвеличивал гигиену и самоограничение в еде, включая в себя сыроядение, а также питание однородными продуктами, не смешивая их. Всё это именовалось диетой и считалось новинкой, не очень понятной в народе. Короче, вам должно быть понятно, почему талантливому начинающему медику Махову пришлось отправиться за тридевять земель от дома заниматься врачебничиванием: чтоб не умничал. А там, почитай на другом конце света, делай, что душе угодно, всё равно этим никого не смутишь. И пусть тебя даже начнут уважать пациенты. Хе …
Прожил свою жизнь Захар Прокопьевич бедно, зато интересно. Случаи разные из своей практики мог рассказать, вот только особо-то некому. Вот разве что местному батюшке, отцу Елизарию, или вот теперешнему помощнику, непонятному человеку Александру, которого своими руками, считай, с того света вытащил. А те, кто на том свете уже было пристраивался, очень даже своими чудачествами отличаются. Вот и этот … То ли старообрядец, то ли беглый, то ли революционер неразоблачённый. Им бы полицией заняться, но она далеко, а местный исправник своими уголовными проблемами занят; называется – «выше крыши», то есть ему точно недосуг. Ну, и ладно …
– Молодец ты, Александр, – сказал «Глущенке» фельдшер, – только трав, которые ты старательно насобирал, явно недостаточно будет. Надо будет нам с тобой, друг Александр, отправиться в путь, совершить целое путешествие, если судить с точки зрения европейского обывателя, где дорога в сотню вёрст считается целым событием. Об одном таком путешествии я читал в недавно вышедшей книжке английского писателя по одинаковым имени и фамилии – Джером. «Трое в одной лодке, не считая собаки». Пустячную поездку там расписали, как целую эпопею, правда – забавную. А мы отправимся в город Читу, что находится на впадении реки Чита в другую реку – Ингода. Там у меня знакомый имеется, проживать изволит. Звать его – Мастер Чу. Он кореец китайского происхождения. Я считаю его своим учителем, столько он всего мне поведал.
Временами Махов становился разговорчивым, если не сказать, что болтливым. Он вспоминал из своей жизни такие факты, которые считались забытыми и даже им самим. Они как бы выныривали из глубин памяти сами собой. Но так случалось не часто, можно сказать даже – редко, но это происходило. И тем чаще это случалось, чем старше становился Захар Прокопьевич. Раньше ему хватало самого себя. Плюс тех, кто просил, кто искал от него помощи. И кому он эту помощь оказывал. Если, понятно, у него получалось. Но, чем старше он становился, тем получалось чаще. Происходило бы всё это где-нибудь в европах, так давно бы его вытащили, усадили в какой-нибудь центр, а то – доверили целый институт, где бы предложили директорствовать. Может он бы и не стал, может он бы и отказался, так ведь никто и не предложил, хотя чувствовал за собой Махов потенциал, который выпирал откуда-то изнутри, который заставлял его распускать язык и говорить, говорить. Иногда фельдшер сам себя прерывал, но не всегда это у него получалось. Вот ведь как установлен в жизни: если ты сделался Мастером, так изволь поделиться своими знаниями с последователем, как это сделал Мастер Чу, по отношению к Захарке Махову.
– Знаешь, Александр, то, что Чита стала городом, можно благодарить декабристов. Косвенно, правда. В 1827-м году их, целую группу, сослали в Сибирь, на Нерченскую каторгу. Некоторые попали туда – в Читинский острог, позднее ставший называться Читинским поселением. Так вот, за своими мужьями поехали их жёны, из столичных салонов и особняков в студёную Сибирь. Здесь, в поселенье, они построили, то есть им построили, за деньги, большие деньги, дома, довольно приличные, по местным меркам. Эту улицу так и назвали Дамской улицей, а Чита, после того, как была выстроена Транссибирская магистраль, железная дорога, соединяющая нашу российскую Азию с той Россией, что лежит в Европе, Чита сделалась важным центром Забайкалья, можно сказать, что азиатской столицей России. А что? Будем гордиться этим городом, хоть он и небольшой пока. Его начал строить ещё первопроходец Бекетов со своими людьми. Тогда это было Ингодинское зимовье, построенное на пересечение с рекой Читой, от которой поселение и получило своё историческое название.               
Оказалось, что Махов довольно много знал про Сибирь, про особенности её развития и того, как она вписывалась в Россию. Скромный провинциальный фельдшер обладал обширными знаниями, но не демонстрировал, нарочито, их глубину, а извлекал из памяти при случае, как бы между прочим, как бы само собой разумеющееся. Так Александр Николаевич Радищев, внук потешного человека Петра Великого, мыслитель и писатель демонстрировал понимание философских доктрин и как должно быть устроено общество. За эти его знания и упекли его в Сибирь, познакомившись с которой, Радищев предрекал развитие России через освоение богатств этого бескрайнего края. Впрочем, до него это же утверждал Ломоносов.
– До меня в лазарете работал один человек. Потом он состарился. К тому времени … короче, я появился. Этот человек ушёл, но я намерен пригласить его поработать немного, пока меня не будет в станице. Я мог бы и тебя оставить, Александр, доверить тебе оставшихся больных. Ненадолго, недели на две.
– Нет, что вы, Захар Прокопьевич, – поднял руки, словно защищаясь, Бояров. – Я бы с вами отправился. Если можно.
– Я так и думал, – заулыбался фельдшер. – Я так и думал. Как помощник, ты меня устраиваешь, но, мне кажется, ты лечением не думаешь заниматься.
– Точно так, – вздохнул Бояров. – Это лишь временное занятие. Это ещё как Ломоносов говорил, что надо исследовать то, что находится в недрах Сибири. Может быть это – дело моей жизни?
– Если так, то это похвально, молодой человек, весьма похвально …
Махов занимался сборами, что им взять в дорогу. Появился какой-то сухонький старичок, с которым Захар Прокопьевич удалился в смотровой кабинет, где имел долгую беседу, пока Бояров складывал необходимые вещи в кибитку, небольшую дорожную закрытую повозку, обшитую изнутри кошмой и кусками от ковра. Ветры не должны проникать внутрь. Об этом говорил лекарь. Сейчас он был занят беседой с тем, кто останется вместо него. Тот пришёл с помощником, таким же старым человеком, но рослым, похожим на журавля, наверное, потому, что задирал маленькую голову и смотрел – сверху вниз – то одним глазом, то другим. Скорее всего потому так, что один глаз видел хуже другого. Старичок медик был маленький, кругленький и Андрей не удивился бы, если того не сравнивали со сказочным Колобком. Впрочем, к медикам в народе отношение было уважительное.
Наконец со сборами было закончено, и путники отправились в дорогу, как это принято – на рассвете. Махов дремал внутри повозки, а Бояров сидел на облучке и управлял двумя мохнатыми лошадками, родиной которых была, похоже, Монголия. Андрей был у Махова не только ассистентом и фармакологом, но и слугой, вернее – денщиком.      
– Надо бы тебя, Александр, женить. Не дело, когда молодой мужик холостым живёт. Не по природе это. Как считаешь?
– У меня, Захар Прокопьевич, имеется супруга …
– Так ты что, сбежал от неё? Или как?
– Жизнь так повернулась …
После того, как Махов выспался внутри возка, он перебрался наружу и устроился рядом с Бояровым, который до сих пор ещё считался «Александром Глущенкой». Сначала фельдшер зевал и потягивался, а потом затеял беседу со своим помощником. Известно, что во время беседы путь сокращается едва ли не на треть.
– Жизнь повернулась так, что мне пришлось покинуть то место, где я проживал последнее время.
– Кажется, я про кое-что слышал. Мне отец Елизарий сказывал, а ему подросток Собакин поведал. Мол, мой помощник с какой-то тайной полицейской службой связан.
– Верьте вы ему больше, отроку Собакину. Ему жизнь до сих пор волшебным приключением видится. Пусть так, лишь бы не каторгой.
– Что ж вы от отрока хотите. Но он уверял батюшку …
– Большую часть он сам и придумал, я просто отказываться не стал, чтобы ему со мной интересней было ехать. Я ему про книжки Жюля Верна рассказывал.
– Не знаю такого, но вроде бы слышал что-то. Писатель из Франции? Сам же я предпочитаю про реальные вещи читать и – в большей части – медицинского свойства. Вы кажется, друг мой, помянули, что у вас имеется супруга?
– Да, – вздохнул Бояров, – но это дело очень непростое и я предпочитаю про него помалкивать.
– Но нас здесь никто не сможет услышать, – уверил своего ассистента Махов. – Здесь посторонних ушей найти затруднительно, сказать правду – невозможно. Так что можете рассказать мне, а там - кто его знает – быть может, я смогу дать дельный совет.
– Извольте, доктор, – Бояров тяжело вздохнул несколько раз. – В своё время, несколько лет назад, меня обвинили в том, чего я не делал, могу чем угодно в том поклясться. Но, преследуемый этими гнусными наветами, я бежал и хотел затаиться, далеко, как раз в этих местах. Судьба меня привела в староверческую общину.
– Судьба? – переспросил фельдшер, стараясь отогнать дремоту и сосредоточиться на рассказе.
– Я думаю, что именно судьба, потому как я там встретил девушку, ставшей для меня всем возможным счастьем. Я забыл обо всём и предался своим чувствам.
– Но старообрядцы не принимают к себе того, кто не входит в их общество.
– Я оказал им несколько важных услуг. К тому же это были не самые фанатичные приверженцы догматов веры. Но я не планировал насовсем остаться у них, а забрать жену и ребёнка и уехать к себе.
– Даже ребёнка?
– Тогда его ещё не было, но надо мной снова сгустились тучи и, чтобы спастись самому и не повредить новым родственникам, я хотел спрятаться в Благовещенске или ещё дальше. Но меня догнали, и я едва не погиб.
– Этому окончанию я был свидетелем и сам принимал участие, чтобы вытащить тебя, можно сказать – с того света.
– Я и сам так думал, что погиб, или вот-вот умру, но, после того, как я окреп и уверился, что буду жить дальше, придумал вернуться в то поселение и забрать свою жену. Или решить с ней, как быть дальше.
– Насколько я понял, – продолжил фельдшер, не дождавшись того, что его помощник продолжит рассказ, – молодая супруга не поехала с тобой. Или ей воспрепятствовали единоверцы.
– Не совсем так, – тяжело вздохнул Бояров. – Уже в моё отсутствие произошли некие события, одним из которых стало рождение нашего ребёнка. Жена моя решила, что я погиб. У них там ещё были трагические события, окончанием которых стало то, что они покинули это место, и уехали.
– Но как ты это узнал?
– Помните, Захар Прокопьевич, я уезжал на поиски лекарственных трав?
– Ты говорил, что знаешь заветное место.
– Так и есть. Оно находится у самого того селения. Но там я своих не нашёл.
– Как же ты узнал про то, что они уехали?
– Там осталось несколько человек. Один из них мне и рассказал. Он помнил меня и сказал, что меня считали умершим.
– Да-а, – теперь вздохнул и Мохов. – Случается же такое. Только в авантюрных романах может случиться подобное.
– Теперь получается, что и в жизни это встречается.
– А я думаю, отчего ты такой, как в воду опущенный. Думал, какие-то эксцессы в организме происходят. Что делать думаешь?
– Не знаю, что и думать. Кажется, что жизнь остановилась, движется как-то мимо меня. А я стою на месте, словно и не жив, но и не умер.
– Может, – участливо спросил фельдшер, – недалеко и перебрались. Куда дальше идти? У нас и так – Дальний Восток. То есть, получается, что некуда.
– Не совсем так, Захар Прокопьевич, – тяжело вздохнул его бедолага- помощник. Говорил я с их вождём, с неким Репниковым. Так тот говорил, что в Америке есть места, где можно спрятаться от здешней власти и жить там так, как душе будет угодно. Вот я сейчас и думаю, что они в ту Америку и подались. Как я туда доберусь? Где я их там искать буду? Эти вопросы меня и мучают. Не нахожу я ответа на них.
– Что тут тебе, Александр, посоветуешь? – задумался Мохов. – тут либо жить продолжить, забыть про жену молодую, либо пустится на поиски. Последнее будет сделать сложно, но не безнадёжно.
– Так в Америку же … – выдохнул из себя Бояров.
– Тут поискать придётся. С купцами американскими посоветоваться. Они свои земли не в пример нас знают. Говорят, можно нанять специальных людей для поисков иноземных.
– Сыщиков, – догадался Бояров.
– Этих самых. Но только им заплатить надо. У тебя есть – чем платить?
Бояров вместо ответа опустил голову, вздыхал тяжело. Потом всё же ответил:
– Говорил я, что бежать мне пришлось, бросить всё. Нового пока что не успел сколотить.
– Давай, друг мой, к этому разговору позднее вернёмся, – предложил мягко Махов, – когда всё в голове уляжется, обмыслится. Глядишь, какая толковая мысль обнаружится.
Махов часть времени проводил с тем старичком, который должен был его заменить. Кажется, его звали Лукой. В шутку фельдшер назвал его Оле-Лукойе, как сказочного персонажа датского литератора Андерсена. Впрочем, Махов тут же попросил прощения, хотя старичок не выразил и тени огорчения. Тому было всё равно, если это касалось вопросов быта. Заглядывал в лазарет батюшка, отец Елизарий, с какой-то просьбой, чтобы ему что-то там привезли. Даже отрок Собакин, считавший себя Беркутом, тоже вертелся в помещении, всем своим видом намекая, что тоже должен отправиться вместе с компаньонами, подмигивая и делая «Глущенке» разные знаки, желая продолжить миссию помощника тайного полицейского из секретной международной организации. Бояров сделал вид, что не понимает его, а потом принял страшный вид, оскалил зубы, и только после этого Стёпка удалился, смущённо оглядываясь.
Всякая поездка сопровождается суетой. Чем больше собираешься, тем больше кажется, что непременно оставишь что-то ценное, что-то необходимое, что позарез будет нужно. Бояров то и дело проверял списки, а Махов кидался к своему заместителю, к тому самому Луке, и что-то ему объяснял, жестикулируя руками, а тот улыбался сквозь щербатые зубы и, кажется, не слушал ни слова. Каждый медик мнит себя лучшим специалистом, который во всём разбирается, а если пациенты и мрут, так только потому, что не соблюдают назначенного лечения. Всё это не могло продолжаться до бесконечности, и, наконец, наши путники всё же выехали из станицы.
Путешествовать где-нибудь в Европе, перемещаясь по шоссейным дорогам, и даже по России, той России, что ближе к той же Европе, становится скучной повседневностью с тех пор, когда путники пересели на новомодные бензиновые автомобили, а уж тем более – на скоростные поезда. Окружающие пейзажи проносятся перед глазами быстрее, чем их удаётся рассмотреть, и забываются столь же быстро. В каждом городе по пути найдётся несколько достопримечательностей, которыми гордятся и которые показывают приезжим. Со временем эти перемещения сделаются скучными и не примечательными. Только скорость, ветер и та цель, которая намечается. Иное дело – Азиатская часть той же России. Сюда ещё не добрались, в массовом количестве, монстры внутреннего сгорания Бо де Роша и Николауса Отто. Здесь до сих пор не чураются конного возка, на котором можно неспешно двигаться туда, куда надо, пусть этот путь будет длиной несколько сотен вёрст. По пути имеются постоялые дворы, где модно спокойно поужинать, провести вечер в хорошей компании и – переночевать. Говорят, что постоялыми дворами пользуются дорожные разбойники. Они имеют там своих людей, осведомителей, которые умеют разговорить любого, самого недоверчивого путешественника. Но в народе говорят, что волка бояться, так и в лес не ходить. То есть бояться постоялых дворов, так не отправляться в путь- дорогу. Однако же отправляются и – добираются до того места, куда и собирались. Главное, это не распускать язык, и иметь под рукой верного спутника, на которого можно положиться.
Когда срываешься куда-то отправиться, важна, прежде всего, цель, к которой стремишься, а после неё, это будет метод, то есть способ движения, тот транспорт, да хотя бы даже лошадь, на чём следует ехать. Пешком двигаться, это значит – либо себя не уважать, либо не торопиться до такой степени, что сия поездка не очень-то и нужна. Пешком больше двигаются разные там беглецы, которым скрыться надо от всех, а честному человеку требуется дело делать, а путь к нему вроде разбега перед тем, как прыгнуть.
Прыгнуть, то есть отправиться, поехать … Эх, когда-нибудь, в Светлом Будущем, будут путешествовать на аэропланах, дирижаблях, а то и на вовсе фантастических аппаратах, как в Четвёртом сне Веры Павловны из романа революционера и писателя Николая Гавриловича Чернышевского, отправленного в каторгу, в которой он не отчаивался до такой степени, что творил и сочинял не только статьи, но и романы. А сейчас оба наших путника весьма удобно устроились в обычном возке, в котором удобно путешествовать и наблюдать природу; вот уж кому нет никакого дело до людской суеты и дерзновений; шумит она листвою вековых сосен, дубов, елей и будет так же шуршать и дальше.
Примерно в таком разрезе высказался Махов, как только они покинули станицу, а Стёпка, который взялся проводить их пару вёрст на своей столь же егозливой лошадке, отстал и повернул назад, сопровождаемый парочкой невозмутимых казаков, которые добровольно отправились «приглядеть за мальцом».
Бояров, как помощник, сел на место ямщика и начал понукать лошадей, несколько раз хмыкнув себе под нос. Он, несостоявшийся профессор, преподаватель горного дела и минералогии, переписчик и соавтор опуса Якова Беме, сделался сначала сельским учителем, а потом помощником провинциального лекаря, а сейчас сделался кучером. Такие вот этапы жизненного пути. С другой стороны – несколько раз он оказывался на грани смерти: его пытались зарезать, его душили, в него стреляли, и он уцелел после всего этого. Так неумолима к нему судьба? Или он является баловнем Фортуны, которая играет с ним в свою игру, смысла и глубины которой ему не понять. И надо ли пытаться понять логику сил, с которыми нам приходится сталкиваться? Его попросили ехать в Читу. Что ж, он будет ехать в Читу.
Фельдшер какое-то время молчал, а потом попытался завязать разговор; то ли он хотел поддержать спутника, отвлечь того от мрачных мыслей, а может просто ему сделалось скучно и он пытался развлечься разговором, но Бояров его почти не слушал, только отвечал междометиями, чтобы показать, что он не спит, а управляет лошадьми.
– … Многие болезни случаются от общего состояния организма, который следует перманентно подвергать чистке. Сделать это не так уж и сложно. Для этого надо взять хорошо высушенный и мелко нарезанный полевой хвощ, заварить его и пить, как пьют обычный травяной чай. Да, это не так уж и приятно, но разные там вредные примеси выступают с мокротой, которой откашливаются и – с потом. А если человек болен падучей болезнью, медицинское название – эпилепсия, так такого больного кладут на пол, а на мизинец левой руки приступают ботинком. Припадок скоро заканчивается. Сам несколько раз проверял и каждый раз это действовало. Это позволяет обходиться без медикометозных средств, с помощью народного лечения, практикуемого знахарями, которые черпали свои умения из времён седой древности. Я не говорю о тех шарлатанах, которые наряжаются в белые халаты и демонстрируют разного рода гербовые бумаги. С собой они возят универсальные эликсиры, способные вылечить, якобы способные – любые болезни, как раз те, с проблемой которых к ним обращаются …
Мохов рассказывал разные случаи из своей, неожиданно богатой, практики, жаловался на неудавшуюся жизнь и, почти сразу, начинал хвалиться тем, что у него замечательно получилось, и хвастливо утверждал, что всё у него в жизни хорошо, что лучше и представить невозможно. Вот так и бывает, думал Бояров, что за одно и то же, можно сокрушаться, а можно и хвалиться – смотря чем мотивировать эти стремления.
Выехали Махов со своим помощником с самого утра и успели добраться до Шимановской станицы, где решили сделать остановку. Неподалёку проходила выстроенная недавно железная дорога, которая должна была дать станице новую жизнь, но, пока ещё, этого почти не было. Уставшие в дороге, оба путника, то есть пассажира, нашли удобное для себя место для ночлега. Хотели устроиться на постоялом дворе, но свободных мест не оказалось, и они напросились на постой у одного из местных мужиков, занимающегося кожевенным ремеслом. Жилище его пропахло кожами и оба невзыскательных путешественника избрали для ночлега конюшню, где и устроились спать. Правда, Махов улёгся в возке, устроив там постель с одеялами, а Бояров, утомлённые его более, забился в кучу сена и мигом там уснул. Ему казалось, что снится ему будет это дорога, конца которой пока что не было видно, но сон его был без всяких сновидений, или таковые были, но сразу и забылись.
Утром начали голосить петухи, пронзительно и визгливо, вероятно потому, что путники, вселяясь, переполошили кур в курятнике, и утром те им «припомнили» всё, квохча и перекликаясь как можно громче.   
Выехали. Покатили по тракту, временами довольно разбитому. Местные власти заставляли следить за тем, чтобы дорогу ремонтировали булыжником, наваливали грунт, щебень. Но разве выдержит это ненадёжное покрытие? Но лошадки были привычны к тяжёлой работе извоза и безропотно тянули, вздыхая тяжело и покачивая головами. Для порядка Бояров покрикивал на них и встряхивал вожжами. Несколько шагов лошади шли чуть быстрее, а потом снова замедляли движение: смысла напрягать силы они не видели. Быстрей двигались они тогда, когда чувствовали приближение ночлега и отдыха. Отдыхать решили в селе Сковородино. Отчего оно так было названо, оба путника размышляли вслух, но говорить особенно не хотелось: оба наговорились ещё до того, как выехали из дома. На горизонте виднелись заросшие густым, как щётка, лесом горы. Издалека они казались ненастоящими.               
– Это хребет Тукурингра, – пояснил Мохов. – Ещё дальше будет хребет Становик. Но мы их обойдём. Дорога проходит южнее их. А вон там (фельдшер указал рукой) уже Китай расположен. Маньчжурия. А ещё дальше, за несколько сотен вёрст, находится Монголия. Это огромная азиатская страна, высокое плоскогорье с массой гор и пустынь. Большое Гоби, обширная пустыня, занимает большую часть Монголии. Население там живёт бедно и зависит во многом от Китая. Но раньше, тысячи лет назад, там было большое количество различных орд, которые воевали друг с другом и северными туземными племенами. Известно, что один из самых знаменитых завоевателей – Чингисхан, как раз родом из тех мест. Он даже в юности успел побывать рабом в одной из орд. Тогда его звали Темучин. Но он нашёл в себе силы возглавить свой род и объединил вокруг несколько племён …   
– Знаю я, Захар Прокопьевич, историю Чингисхана. Как и о том, как он построил свою империю, которая заняла почти половину мира, известного к тому времени, как и о том, что эта империя начала разваливаться сразу после того, как он ушёл из жизни.
– Эх, Александр, не даёте вы старику показать свои знания, похвастаться владением истории. Но ведь действительно, про Чингисхана многое что известно. Неизвестно только: где он похоронен. Смутно ходят слухи, что к старости великий хан стал задумываться: как бы продлить свои годы. Многие известные в то время врачи и философы искали, как продлить годы жизни этого человека, искали эликсир жизни. И, якобы, древние индийские мудрецы предложили ему погрузиться в безвременье Нирваны и дождаться в этом состоянии, сродном каталепсии, того времени, когда проблемы бессмертия или хотя бы увеличения срока жизни будут решены. Якобы этот великий человек всё ещё остаётся между жизнью и смертью где-то в тайных пещерах Тибета или Шамбалы, а смерть его имитировали. Есть даже легенда, что на месте его захоронения прогнали табун лошадей, а потом его затопили озером.
– Вроде того, который затопил град Китеж? – скептически переспросил Бояров.
– Ну вот, – вздохнул Мохов, – и ты, «Брут», не хочешь верить в красивую сказку.
– Я, уважаемый Захар Прокопьевич, за свою жизнь не меньше сказок слышал, которые выдавали за быль, не то что даже за легенду. Про бессмертие Чингисхана теперь вот услышал.
– А что за сказку слышали вы, мой дорогой ученик? – с любопытством спросил Мохов. – Нам ещё долго добираться до Читы. Надо как-то провести время.
– Сейчас, дай бог памяти, вспомню. А вы, Захар Прокопьевич, про Монголию что хотели сказать? Надеюсь, туда не собираетесь ехать? К примеру, за лекарствами.
– За лекарствами – это вопрос особый. Но, на данный момент, нет. Тем более, что до Читы не в пример ближе. А что касается истории, так я хочу вспомнить, какой Монголия была тогда, монгольская империя Чингисхана. Это было самое передовое государство мира. Во многом потому, что монголы могли брать самые передовые методы и использовать у себя, и это при самых благоприятных финансовых условиях, когда были завалены золотом и драгоценностями. И во что Монголия превратилась сейчас?
– Это потому что сейчас там каждый второй, ну, или третий лама, то есть монах, которые не производят ничего дельного, кроме религиозных повторяющихся догм, то есть вещи не физической, а нравственной. Но, Захар Прокопьевич, я бы ещё вспомнил про Александра Македонского, который был не менее заметный завоеватель и построил не менее большое государство. И это государство развалилось ещё быстрее, чем Золотая Орда, которая просуществовала не одно столетие.
– Да, но это говорит об устойчивости правильно построенной системы управления в моём случае и неверно устроенной – в вашем. Эти примеры можно повторять и дальше, но нет желания углубляться в политику. История – это одно, но когда перемешивается с политикой, получается совсем но то, что хотелось бы людям.
– То есть народу?
– Власть ведь тоже люди, – предположил фельдшер. – И не должно быть так, что она народу противопоставлена.
– Но на деле-то именно так и получается, – отозвался Бояров. – Некоторые идеалисты могут мечтать и придумывать такое устройство власти и общества, какое им видится в их мечтах. К примеру, английский гуманист и писатель Томас Мор придумал государство Утопия, для которого предложил свой идеализированный вариант мироустройства, то есть государственного устройства, а итальянский гуманист и философ Томмазо Кампанелла предложил свой вариант – «Город Солнца», за что на него начались гонения. Богослов, он был арестован в Риме, а позднее провёл в неаполитанских тюрьмах двадцать семь лет, чтобы не умничал и фантазиями своими не смущал народ.    
– Вот видите, – поднял нравоучительно указующий перст Махов, – не следует отрываться от общества, даже для самых благих целей, а воспитывать его, то есть общество, изо дня в день.
– Если вы про церковь, Захар Прокопьевич, то я вас умоляю, придумайте что-нибудь другое.
– Я другое и имею в виду, – отмахнулся Махов. – Науку, культуру, обычаи там народные. Да и ту же церковь можно использовать. Занимается же она образованием простого народа.
– Она не сколько образовывает, сколько оболванивает под себя. Указ о кухаркиных детях помните? Там как раз это и имелось в виду. Если бы так всё было, то никакого Ломоносова у нас не появилось, и Россия погрязла в невежестве окончательно.
– Экий вы братец пессимист, – усмехнулся фельдшер. – А между тем Ломоносов появился неслучайно. Подошёл исторический момент, когда Пётр Романов перевернул государственное устройство России. Не было бы Ломоносова, был бы кто-то другой, пусть и не такой талантливый, но – тем не менее. Давай, не темни, сказывай свою историю. Видится мне, что тебе есть, что рассказать.
Бояров некоторое время ехал, понукая лошадей, которые его команд почти и не слушали, лишь подёргивали ушами, но на их непослушание Андрей не обращал внимания. Он заново переживал то, что с ним случилось за последние годы. Помолчав, он начал рассказывать, медленно, как бы нехотя. На самом деле он тщательно отбирал: что можно поведать, а о чём лучше промолчать. Андрей Бояров не должен появиться ни в каком виде. Он считается погибшим, вот пусть там и останется. Себя Андрей называл то Демьяном, то Александром Глущенкой, как бы подчёркивая некую таинственность в этом деле. Несколькими словами он заявил, что это и не совсем его секрет. Получалось, что он столкнулся с каторжниками, когда пытался пробраться к старообрядцам.
– Они, Захар Прокопьевич, владеют некими тайными артефактами, о которых я не имею права рассказывать. Это – не мой секрет.
– Так ты говори, – нетерпеливо буркнул фельдшер, и было понятно, что история его заинтриговала, – что сказать можешь.   
И Бояров продолжил рассказ. Он поведал, как вышел из тайги к общине духоборов. Эту же общину выслеживала шайка опасных хунхузов, пришедших из Маньчжурии. Возглавлял их некий японец по имени Фуко.
– Это был очень опасный преступник. Он действовал то в Шанхае, то на островах Китайского моря. У него в помощниках были два брата- корейца, ещё более опасные убийцы, голыми руками уничтожающие преступников. Этот Фуко, или Футо, не решался вернуться в Японию потому что … его там разыскивали. Собственно говоря, эти люди потом оказались в Камышино, где обитали духоборы и куда пришёл я. Появился я там вовремя и принял участие в их маленькой войне. Часть духоборов погибла, но и хунхузов уничтожили почти всех. Наверное, половина из них пришлась на меня. Признаюсь, что испытываю к убийствам настоящее отвращение, но там было: либо погибнуть, либо отстаивать свою жизнь.      
– Ваш рассказ, дорогой друг, – заметил фельдшер, – напоминает историю, вышедшую из-под пера месье Александра Дюма.
– Сам Дюма не очень-то скрывал, что черпал некоторые темы и факты для своих романов из разных архивов, в том числе и полицейских. Роман «Граф Монте-Кристо» он написал по нескольким уголовным делам, что сделало роман привлекательным. То, что действительно происходит в жизни, трудно придумать самому изощрённому романисту. Вот и в моём случае – я повстречал необычного человека, который был и солдатом и – одновременно – медиком.
– Медиком?! – Махов аж приподнялся со своего места, но тут же упал на скамью, сбитый с ног рытвиной, подвернувшейся под колесо.
– Да. Он сам в этом мне признался. Этот самый Футо украл у их семейства необыкновенных свойств перстень. Если не камень попадёт солнечный луч хорошей концентрации, то он, то есть камень, воздействует на палец, то его на организм владельца перстня удивительным гальваническим образом. Я не очень разобрался в процессах, но сам испытал на себе это воздействие. Голова становится необычайно ясной, и ты начинаешь мыслить и понимать вещи, о которых не думал и в которых не разбирался, но сразу же сделался чрезвычайно сведущим. Мне показалось, что я мог бы понять всё, о чём думал, стоит мне напрячься мыслью. Но потом перстень у меня забрали, и я не понимал, на самом ли деле это было так, либо просто были такие ощущения.      
– Это кажется фантастикой, кем-то, может даже вами выдуманной, но, несмотря на эти ощущения, я вашему рассказу склонен верить. – Махов откинулся и упёрся спиной в специальную подпорку. – Восточная медицина отличается от европейской тем, что старается изучать те потоки энергии, коими насыщен организм человека. Многие болезни, говорится у них, происходят от того, что эти потоки нарушаются и пресекаются. В вашем примере как раз и говорится о таких особенностях. Я верю, что в древности отдельные умельцы могли соорудить такое приспособление, которое выглядит драгоценным украшением, хотя настоящие его цели нуждаются в изучении, и ещё раз в изучении.
Следующие несколько часов Махов пытался развить свои и, наверное, не только свои прожекты насчёт здоровья абстрактного человека. Он пытался вызнать у своего помощника дополнительные подробности, но тот лишь пожимал плечами и говорил, что тот человек вернул себе таинственный перстень и тут же исчез из пострадавшего села.
– Он хотя бы показал то, за чем долго  охотился. Он сказал, что это их семейная реликвия. Должен ли я задавать ему какие-то там вопросы, если он даже не гражданин России?
– А кто он? – полюбопытствовал Махов.
– Англичанин, но с большими примесями японской крови.
– Опять этот Восток. Как где начинаются тайны, так обязательно будет Восток.
Махов хотел получить тему для беседы во время пути. Такую тему он получил и теперь её страстно развивал, многословно рассуждая, а Бояров больше помалкивал. Ему не хотелось сделаться объектом внимания, потому как ему было что скрывать, и не хотелось, чтобы его личностью интересовались, даже такой человек, как старик фельдшер. Следующие сутки, и ещё одни Бояров больше помалкивал, а за обоих говорил Махов, пока не утомился до такой степени, что дремал остаток пути. Когда они въехали в Читу, Андрею пришлось будить своего спутника. Тот долго протирал глаза, пока не сообразил, что они таки добрались до своей цели. К ним вышел старенький кореец, одетый в кожух мехом наружу, который широко улыбался сквозь куцую бородёнку, и тянул руки для приветствия. Махов демонстрировал искреннюю  дружбу и радость.
– Чу! Мастер Чу! – почти кричал фельдшер. – Мой помощник был свидетелем воистину удивительных вещей.
Своими словами Махов передал рассказ своего помощника и сделал упор на удивительном перстне. Сам Бояров пытался отодвинуться и заняться тем, что достать из возка вещи. Рядом с глиняной мазанкой, у которой они остановились, сновали какие-то люди, должно быть – работники корейца.
– Андрей?
Бояров услышал за спиной тихий голос, и на плечо его опустилась рука.


Глава 3
Чита, это настоящий город, по сибирским масштабам, с населением в одиннадцать с половиной тысяч жителей. Расположился город на левом берегу реки Чита, недалече от впадения в неё реки Ингода. Чита – город стремительно развивающийся. Здесь уже имеются девять заводов и фабрик, к примеру – шубная и кожевенная фабрики, ну, и заводики – свечные да мыловаренные. А что бы вы хотели? Сталелитейные? Плавильные? Так те уже действовали, но ближе к Уралу, где и жизнь цивилизованная начала кипеть гораздо раньше. На этом же месте, в восемнадцатом веке, находился всего лишь казачий острог на триста жителей, обитающих в двадцати жилых домах и казённых учреждениях. Такая жизнь текла безвременно, но позднее, когда в России начался бурный рост развития ремёсел и капитала, общие тенденции дошли и до Читы, которой, казалось бы, суждено всю жизнь провести в дрёме. Но сюда сослали ряд декабристов, и это вызвало оживление края, первое оживление, а когда, как мы уже помянули, начался рост развития экономики, к началу двадцатого столетия, здесь уже имелись свои больницы – городская лечебница и войсковая казачья больница и даже с отделением (не без того) для умалишённых, да плюс военный полугоспиталь на 125 коек. Оживилось и обучение. Здесь имелись: мужская и женская гимназии, епархиальное женское училище, центральное миссионерское училище при архиерейском доме, училище ремесленное, трёхклассное городское, и прочее, вплоть до военно-фельдшерской и войсковой повивальной школы. Было в Чите девять различных церквей, женский Богородский монастырь, католическая каплица и еврейская синагога (где уж без них?). Здесь же, то есть неподалёку находилось отделение государственного банка и несколько агентских конторок от русско-китайских банков. Хотелось бы ещё отметить, как это поведал Махов, про станцию Императорского института экспериментальной медицины, где изучали влияние восточных методик в лечении болезней, что говорило о наличии людей, заинтересованных и не закостеневших в своих традициях. На этой станции не раз и не два бывал Мастер Чу.
Если вы хотите увидеть этого человека, представить себе его портрет, надо заставить себя вообразить пожилого человека, даже старого, который, кажется, прошёл через все испытания нашего мира, прежде чем очутиться здесь. Мастер Чу был приземистый, коренастый. Телосложения его не было видно, потому как всегда был одет либо в халат, когда находился дома, либо в кожух, когда выходил наружу, даже в жаркое лето. Лицо его было смуглым, испещрённым морщинами, но не такими глубокими, как это бывало у стариков, представителей северных народностей. Переносица его была глубоко вдавлена в череп так, что лицо казалось ещё более плоским, чем было в действительности. Мастер Чу не курил табак, как это распространено среди туземцев, и старается не есть мяса, заменяя его рыбой, курицей либо грибами. Руки у него сильные. Кажется, он мог бы согнуть подкову, как это изображают в былинах и народных сказках. Но своих возможностей Мастер Чу старается не показывать, отделывается шутками. Ноги у него согнуты едва ли не колесом, как это бывает у кавалеристов, всю жизнь проводивших в седле. Такие ноги частенько являются признаком монгольских скотоводов, которые редко покидают седло. Да и сам Мастер Чу садится на лошадь, если его зовут к больному, живущему далеко в лесной чащобе. Он может скакать сколько угодно долго, оставаясь приветливым.
Встреча между Маховым и корейским медиком и случилась на станции, только что открывшейся в Чите. Фельдшер заглянул туда из любопытства и … задержался на три дня, за время которых успел сдружиться с Чу. Они даже, кажется, нашли каких-то общих знакомых. Теперь, когда Махов появлялся в Чите, он непременно заглядывал к своему коллеге и даже у него устраивался на ночлег, хотя в городишке имелись свои две, весьма неплохие, гостиницы, в которых не брезговали останавливаться и чиновники достаточно высокого ранга.
И на этот раз Махов показал, куда направить лошадок и где будет заканчиваться их дорога. Пока старые знакомые приветствовали друг друга, на плечо Боярова опустилась рука, и смутно знакомый голос назвал его по имени, по тому имени, каким молодой человек звал себя только мысленно. Содрогнувшись, он повернул голову, делая заранее недоумённый вид, словно обознались с его личностью и … Он не сразу узнал человека, окликнувшего его. И сделал это тот так, что никто не обратил внимание на слово. Кто же это? Нахмурившись, Бояров принялся разглядывать того, который недавно таскал коробки и мешки хозяина, во двор которого они только что въехали.
Прошло несколько долгих мгновений, а потом Бояров узнал человека, которого он знал ещё по прошлой жизни, встречался в Санкт-Петербурге. Это был молодой парень, купец из Страны Восходящего Солнца, как его там? Мифунэ Цукомото, Миша, как звали его девушки, студентки из их группы. Но каким образом он здесь очутился, в прошлом одетый довольно богато, а сейчас облачённый в рубище? Андрей узнал его чудом, по наитию, потому, что Мифунэ сам назвал его. В противном же случае … Слишком разительный был контраст между тем красавцем и щеголем и этим замухрышкой- оборванцем, который улыбался ему сейчас. Впрочем … замухрышкой Цукомото не был. Да, он был выпачкан, и одежда его знавала лучшие времена, но сам он был силён и крепок, и мог бы постоять за себя, если бы расправил плечи, выпятил грудь, как тогда, на маёвке, когда на напали обидчики из числа «черносотенцев».
Одно мгновение продолжался их диалог взглядами, а потом оборванец потащил коробки дальше. Бояров остолбенел. Неужели ему показался японский купчик в этом чумазом человеке. Но … глаза его редко подводили. Правда, та история из прошлой жизни казалась ему полузабытой, почти фантазией. И была ли она, та прошлая жизнь студента, аспиранта, несостоявшегося профессора, злополучного революционера, арестованного почти сразу, как он только вкусил запретной марксистской темы?
Бояров было дёрнулся подойти к незнакомцу, показавшемуся ему похожим на человека, тоже малознакомого, экзотичного иностранца, пришельца в Санкт-Петербурге. Здесь, в Чите, его ещё можно было бы встретить … Или он его всё же встретил? Андрей замешкался, а уже через мгновение Махов окликнул его и попросил достать из возка- кибитки коробки с дарами, которые он приготовил для Мастера Чу. Кажется, там были даже те травы, которые он привёз из окрестностей Камышино.
Конечно же, двух врачевателям было о чём поговорить, и они не упустили заняться этим. Оба имели богатый опыт и положительное мнение друг о друге, но ещё большее – о себе самих. Махов был в гостях у своего приятеля, и ему пришлось говорить много хвалебных слов, чти он и делал, искренне, почти.
Мы не станем передавать читателю те их разговоры, которые крутились вокруг да около вопросов медицины. Нет более скучной (для посторонних) темы, как вопросы из той или иной профессии. Особенно, если говорящие считают, что в ней поднаторели. Так что мы пропустим несколько часов времени, к примеру, тот же Бояров, который здесь считался Глущенкой, всё внимание сосредоточил на столе. Тем более, что там было на что посмотреть. Весь стол был заставлен угощениями. Здесь были и традиционные сибирские блюда, жаркое из медвежатины, котлеты из лосятины, разнообразные кушанья из грибов, разные варенья и наливки из ягод, стопки блинов, простых и начинённых разнообразной начинкой, от паюсной икры и до мясного фарша из мелкорубленного мяса. Много было рыбы, отварной, жареной, копчёной. Лежал на столе осётр и даже казался заснувшим, так был искусно сварен. Где-нибудь в Европе, пусть даже и в России, многое на здешнем столе могло бы принадлежать столу дельца-миллионщика, купца, а то и родовитого князя, но здесь, глубоко в Сибири, всё это мог попробовать и средней руки предприниматель, настолько изобильны были здешние ресурсы и возможности их использовать. Надо признать, что всё это для Мастера Чу и для Махова было редкостью, изыском, они этим удивляли друг друга и хвалились, что могут себе позволить, пусть и не каждый раз, но всё же, всё же …               
За чаем, традиционным таёжным чаем, разговор продолжился, но уже неспешно, почти что лениво: люди расслабились и друг с другом не спорили, а соглашались, подтверждая сказанное своими примерами.
– Вот тут мне помощник мой, – кстати вспомнил Махов, – рассказал удивительную историю, похожую на одну из арабских сказок, разве что без волшебных ламп и джиннов. Но сорок разбойников и самые удивительные приключения у него были. Всё ли здесь правда, решать не берусь, но и вопиющих противоречий не заметил. И, что показалось мне любопытным, в центре этой интриги был некий артефакт, некое кольцо …
– Перстень, – вмешался Бояров, о котором шла речь, словно подтверждая сказанное.
– Да, перстень, – кивнул Махов, соглашаясь с ассистентом, – с самыми необычными свойствами. Стоит его надеть на палец и поместить в луч солнечного света, начинается некая реакция, от которой организм чувствует большой подъём, а голова делается настолько ясной, что приходят самые умные и важные мысли и решаются самые сложные задачи.
– Перстень царя Соломона? – предположил корейский медик.
– Похоже на то, – согласился фельдшер, – очень похоже на библейское описание. Там фигурируют разные предметы и драгоценности. И этот перстень, перстень нашего друга, явно из подобного перечня.
Оба медика начали перебирать свойства артефакта, которые могли быть у него, основываясь на воздействие от солнечного света. Бояров подивился, как многое можно определить, основываясь чисто на физических реакциях, учитывая при этом, что говорили явно не специалисты по физике. Люди, просвещённые люди, прошедшие суровую школу жизни, могут ориентироваться в самых разных сферах. Недаром греческие учёные, философы, имели такие энциклопедические знания, что могли их систематизировать, анализировать и, на их основе, делать выводы, при этом – выводы правильные. Бояров сидел, потягивал необычного вкуса чай и дивился тем людям, с кем его свела жизнь. К столу подсели и те несколько человек, что работали во дворе дома. Судя по всему, это были работники. Они чувствовали себя вольно, покушали и тоже пили чай. Бояров посматривал на того, кого он принял за своего знакомца. Тот не обращал на него внимания и думал о чём-то своём, а медики продолжали рассуждать, а потом снова обратились к Андрею.
– Кому принадлежало кольцо, то есть перстень?
– Главарю шайки, которая напала на деревню. Я ещё удивился: чего их принесло с той стороны Амура. Только потом я узнал, что у духоборов были свои тайны. Разбойники могли узнать о них от кого-то. Но оказалось, что их преследовал человек, разыскивавший артефакт. Я думаю, что раньше тот принадлежал ему. Может оттого разбойники и пытались скрыться от него. Но он их догнал. Да и духоборы защищались. И я вместе с ними.
Бояров старался говорить короче. Ему не хотелось привлекать внимание к своей персоне. К нему могли появиться лишние вопросы, а этого не хотелось.
– И кто же был этот человек, – спросил хозяин дома, – хозяин перстня?
– Я могу только предполагать, – нехотя признался Бояров. – Это был какой-то мулат. Временами он казался англичанином, чопорным, демонстрирующим свою исключительность и аристократизм в нескольких поколениях, а порой выглядел японцем, но – тоже интеллигентным и умелым, умелым как воин, фехтовальщик, и – как медик, владеющий самыми экзотическими методиками.
– Он это говорил? – спросил Махов, который ожидал, что ассистент его должен бы рассказать всё это гораздо раньше и подробнее, чем открываться сейчас, при посторонних людях. – Или что-то показывал конкретно?
– Он лечил с помощью длинных золотых иголок, втыкая их в тело и довольно глубоко, но боли при этом не было, а улучшение появлялось уже скоро. Потом он ещё умел делать массаж разных частей тела и говорил, что таким образом воздействует на конкретные органы.
Оба пожилых врачевателя переглянулись и кивнули друг другу головами. Оба представляли, о чём могла идти речь.
– Если бы он остановился в нашем селении хотя бы на несколько лет, – оправдываясь, добавил Андрей, – я бы, наверное, смог узнать о нём больше. Но он сказал, что гонялся за этой шайкой уже несколько лет, оторвавшись от своего дома, и должен срочно вернуться, добыв свою пропажу. Тогда он и показал тот перстень, а как только я его примерил, почти машинально, сразу у меня его забрал и, через несколько часов, покинул нас. Признаюсь, что нам было не до него: мы пытались оценить свои потери, которые были – увы! – очень велики. Так что всё наше знакомство продолжалось всего лишь несколько часов, которые прошли стремительно и больше не возобновлялись.
– Но вы, наверное, – предположил кореец, глядя Боярову, казалось, в самую душу, – как его зовут и откуда он прибыл.
– Увы, и ещё раз увы, – развёл руками Андрей, – наверное, он мне представился, но тогда было столько событий, и самых трагичных, и тогда и после этого, что из моей головы это вылетело. Быть может, когда нибудь потом, я это и вспомню, но … не уверен. И к чему это?
– Такого рода предметы относятся к реликвиям семейного рода, – заявил Мастер Чу, обращаясь главным образом к Махову, и чуть меньше – к Боярову и остальным. – Могу предположить, что они могут быть талисманом и для религиозной общины, какого-нибудь монастыря.
– Я могу подтвердить это, – подал голос тот оборванец, в котором Бояров узнал молодого японского купчика. – Если мне не изменяет память, он был известен как Камень Бодхидхармы.
– Цунь, ты что-то знаешь о нём?
Казалось, лицо у Мастера Чу вытянулось, если такое возможно представить. Люди, которые на тебя работают априори не знают самых элементарных вещей (не то вы бы работали на них).
– Да, мастер, – с достоинством ответил тот, которого назвали Цунем. – Я кое-что слышал об этом перстне, но это было давно, и уже думал, что забыл об этом. Про него не слышно и все начали забывать про перстень.
– Это всё интересно, – заявил Махов, вытирая лицо от пота полотенцем, которое лежало рядом, – но у нас есть здесь важные дела и я бы хотел перейти к ним, чтобы не терять времени.
Собственно говоря, для этого они в Читу и приехали. В гостях сидеть хорошо, и угощаться при этом и разные байки травить, но известно, что соловья баснями не кормят, да и не лечат тоже. Почти до вечера оба медика занимались тем, что обеспечивали Махова средствами для лечения. Не так уж часто он вырывался из своей лечебницы, чтобы обеспечивать себя нужными препаратами. Кое-что ему присылали для лазарета, но этого не хватало; приходилось самому заниматься обеспечением, иногда даже – на свои средства. Мастер Чу продавал свои лекарства гораздо дешевле того, чего они стоили в аптеках. Только к ночи закончили складывать все приобретения в возок.
– Завтра с утра и выедем, – сообщил фельдшер. – Удачно съездили. Мы с этим человеком дружим уже лет двадцать. Или около того. У него и заночуем. Он мне комнату указал. Давай ложись. Вставать придётся рано.
Сам Махов тут же улёгся, а через минуту уже похрапывал. Бояров так легко не засыпал, особенно на новом, непривычном месте. Но усталость брала своё и он повернулся, чтобы войти в комнату (он вышел перед сном на свежий воздух), как вдруг на плечо его опустилась рука.
– Андрей …
– Цукомото?
Теперь Бояров видел, что не ошибся в своих предположениях. Это действительно был тот самый японец, что ему преподал несколько уроков джиу-джитсу, занятиями которым он продолжил, но уже самостоятельно, старательно повторяя то, чему его научили, доводя приёмы до автоматизма.
– А я думал – ты это или не ты … Тебя вроде бы Цунем называют.
– А тебя Александром. Похоже, нас обоих жизнь здорово потрепала. Как ты здесь очутился, за столько вёрст от родного дома?
– Буду рассказывать, так не поверишь. Я и сам бы не поверил, если бы не пережил. Но … хочется, чтобы ничего этого не было.
– Время назад не повернёшь, – медленно произнёс Мифунэ. – Хотя иногда хочется бросить всё и начать жить по новой, с чистого листа. Тебя вот увидел и решил: пора начинать снова. А у тебя нет такого чувства?
– А ты знаешь, Мифунэ, есть! Честно сказать, так я собираюсь покинуть моего старшего товарища. Вот помогу до лазарета добраться и …
– Домой отправишься? – с любопытством спросил Цукомото.
– Сначала собирался домой, а теперь хочу по-другому сделать. Я, брат, женился здесь, на одной прекрасной девушке из староверческой семьи.
– А тебя из той семьи выставили? – «догадался» японец. – Не ко двору пришёлся?
– Совсем нет, – Андрей даже рукой махнул, словно отсекал это предположение. – Всё у нас было хорошо, и даже должен был родиться ребёнок.
– Должен? – удивился Цукомото. – Так он родился или нет?
– Наверное, да. Но меня там уже не было. Меня пытались обвинить в убийстве, которого я не совершал. Это такая тёмная история, которую я даже не хочу вспоминать. Мне пришлось покинуть поселение, чтобы выждать, когда же найдут настоящего убийцу. Но я, очень неудачливо, наткнулся на своих старых врагов. Лишь чудом я остался в живых. Долго лежал в лазарете. За мной вон Захар Прокопьевич ухаживал, не дал душе покинуть тело. Считай полгода за это время прошло. Я попытался узнать, как там моя Настенька. Оказалось, что за это время часть духоборов покинула село. Вместе с ними и моя Настя с родителями и дитём малым.
– Чего же она тебя бросила? Разлюбила?
Мифунэ старался говорить участливо, но трудно сдерживал радость. Похоже, у него появились планы в отношении Боярова и его дальнейшей жизни.
– Они решили, что я погиб, и меня больше нет. К тому же они считали, что над поселением висит проклятие: нападение разбойников с человеческими жертвами, потом убийство нескольких человек. Было и ещё кое-что, о чём я не хочу говорить. Вот я и собираюсь отправиться за женой следом, показать ей, что остался в живых. А там уже будем решать, как нам жить дальше. А что случилось с тобой?
Теперь настала очередь Цукомото вздыхать и погружаться в прошлое, в те беды, какие пришлось пережить. Оказалось, что и на него свалилось бед не меньше. В своё время японские власти выбрали группу способных к торговым операциям молодых людей, почти подростков. Среди них был и Цукомото. Их отправили далеко за море, в Англию, учить там торговые премудрости. От них ожидалось, что молодые люди сразу начнут действовать и отроют торговый дом в Великобритании, а потом такой же дом появится и в Японии. Но несколько подростков не выдержали суровых испытаний и сбежали с корабля, когда он уже почти добрался до цели.
– Нас, меня и ещё двух приятелей, сманил один моряк, которому тоже надоело на корабле. Он решил, что мы, маленькой  группой, сможем зарабатывать без длинного процесса. Этот моряк занимался контробандой, а когда его хотели схватить, нанялся на корабль и уплыл за океан. Теперь, когда корабль уже почти вернулся домой, тот моряк начал опасаться, что про него не забыли. Он уговорил нас, и мы все покинули борт, угнав ялик. Честно признаться, так мы за год составили небольшой капитал и собирались заняться прибыльными, уже законными операциями. Но наш покровитель, Джойс, отправился в Англию, чтобы разведать, нет ли нас в списках разыскиваемых. А мы решили отправиться в Россию, в Санкт-Петербург, посмотреть, нельзя ли заняться торговлей в этом богатом государстве. Признаться, так мне у вас понравилось. Наши императоры чем-то похожи друг на друга …
– В последнее время нас противоречия разъедают, – заметил Бояров, – не нас с тобой, а наши государства.
– Это всегда так бывает, – развёл руками Цукомото, – но страдают бедные люди, а предприимчивые из любых несчастий умеют извлекать прибыли. Вот и этот самый Джойс старался найти выгоду. А мы … чего уж сейчас говорить. Посмотрели мы на вашу столицу, а больше и не успели ничего – надо было возвращаться.    
– Спасибо, что помогли тогда. Поблагодарить толком не успел.
– Но дать несколько уроков, - засмеялся японец, – это у меня получилось. Если честно, то этому надо тренироваться годами.
– Мне и это пригодилось. Меня убить пытались лихие люди. Только твоя наука и помогла мне.
– Ты сам себе помог. Я всего лишь дал направление движения.
Потом Цукомото жаловался, что ничего с Джойсом дальше не получилось, и им с товарищами пришлось возвращаться домой, в Японию, не солоно хлебавши. То, что они заработали нелегальными коммерческими операциями, хватило, чтобы до дому добраться, но и там их ничего хорошего не ждало: их обвинили в том, что они сбежали и не выполнили того, для чего их посылали в Европу. Некоторые из тех, кто туда попал, были уже настоящими купцами. Не все, конечно, кое-кто и погиб. Не всё видимо, было так просто. Вот и пришлось с тех пор Цукомото немало поскитаться. Так он очутился в Чите, где оказался в рабочих у Мастера Чу. Но теперь, когда он узнал от своего старого русского знакомого о Камне Бодхидхармы, Цукомото решил, что стоит вернуться домой и сделать новую попытку начать новую жизнь.               
Вот здесь мы вынуждены сделать остановку или, скорей, взять паузу. Дело в том, что Мифунэ Цукомото рассказал не совсем то, что было в действительности, а точнее, он не досказал правды. Дело в том, что ту группу, что послали в Англию учиться там торговать и нарабатывать торговые связи, послали люди, создавшие в Киото секретную разведывательную службу. Молодые ребята должны были стать настоящими разведчиками и работать на благо своей родины. Но часть посланных уклонились от этой миссии и сбежали, начали свою собственную игру, на свой страх и риск. Вы уже поняли, что мы ведём речь о Цукомото и его товарищах? Потом мы скажем, что там был ещё секрет, ещё одна тайна, говорить о которой ещё рано. Цукомото и остальные помыкались, попробовали жизнь с разных сторон, а потом вернулись на родину. Они пытались там как-то устроиться, но их быстро нашли и … Дальше всё было сложно, даже очень сложно, ведь они совершили предательство, измену родине. Молодые люди начали каяться, клясться, что больше не повторится. Их заставили написать подробно, что они делали, где были и дать точную характеристику всего, чему они были свидетелями. Это оказалось делом затяжным, не на одну неделю, а потом надо было отправляться в одну из самых страшных тюрем в Японии. Скорее всего, пришлось бы им там сгинуть, чтобы другим неповадно было с Родиной шутить. Но к этому времени начались сложности с Российской империей, а здесь, под рукой, люди, которые в России уже побывали, «нюхнули» её воочию, доказали, что могут выживать в любых условиях; к тому же они клялись в верности. Их было решено отправить в Россию снова. Но не всем вместе, чтобы они снова не сговорились. Каждый сейчас действовал в одиночку. Цукомото выпало Забайкалье. Другие отправились в иные места. Какое-то время Цукомото переходил с одной точки в другую, временами посылая депеши домой. Потом он очутился в Чите, где устроился  к местному врачевателю, азиату по национальности, где на него работали похожие на Цукомото помощники. А тут появился Махов с помощником, который словно явился из другой жизни и вернул Мифунэ интерес к жизни.
– Что ты собираешься делать, Андрей? Вернуться домой?
– Сначала я к этому и стремился. Но я официально числюсь погибшим. Для этого и имя сменил. Домой я вернусь, но гораздо позднее, а пока буду разыскивать свою семью, новую семью, жену … ребёнка …
– Наверняка они где-то неподалёку.
– Мне сказал один знакомый человек, что духоборы из нашей общины решили отправиться в Америку, где их не будут преследовать за свою веру.    
– Но это же целый континент!
– Да. Есть от чего прийти в отчаяние. Но я попробую.
– Послушай, Андрей, у меня есть к тебе предложение. Я успел немало попутешествовать. Кое-чего я в этой жизни успел повидать, могу приспосабливаться к любой жизни, в любых условиях. Я умею рыть носом землю. Уверен, что вдвоём нам будет легче найти твою семью.
– Спасибо тебе, Мифунэ. Я для тебя … что угодно готов сделать.
– Что угодно не надо. Послушай, Андрей … у меня к тебе будет просьба … большая просьба.
– Повторяю, что готов …
– Это касается того перстня, ну, с Камнем Бодхидхармы …
– Но его увёз тот … кажется, его звали Артуром … хозяин перстня, который украли из их семьи. Он ушёл и я …
– Этот перстень тоже был похищен из Японии …
– И - этот японец? Он пытался вернуть его …
– Нет. Тот японец был преступником, настоящим преступником. Там, у нас, за Камнем охотились разные группы и общества …
– И ты принадлежишь к одному из них?
Этот диалог происходил у них довольно быстро. Оба говорили, порой, не дожидаясь окончания фразы. Бояров заметил, что Цукомото стал лучше и понятней говорить на русском языке. Только теперь Мифунэ замолчал, словно пропуская чувства сквозь себя. Значит, он и в самом деле …
– Нет. Я был тогда молод, совсем юн. Слышал разговор, где речь зашла о Камне. Суть разговора была в том, что найдя Камень, можно очень хорошо заработать. Очень хорошо. Я испытал в жизни немало мытарств. Слишком много, чтобы пропустить этот шанс.   
– Я тебя понимаю, – решил поддержать знакомца Андрей. – Сам немало помыкался. Каждый раз надеялся, что все несчастья позади. И – каждый раз на меня накатывал всё новый вал неприятностей. Может … это оттого, что тот камень в руках держал?
– Наверное, так и есть, – быстро закивал Мифунэ. – Но от этих напастей есть одно средство.
– Это какое же?
– Вернуть камень настоящим хозяевам. Каким, знаю я. Поможешь мне найти перстень? 
– Но … – аж задохнулся от неожиданности Бояров, – этого невозможно сделать. К тому же я собираюсь искать семью.
– Это тоже сделать нелегко – возразил Цукомото, – но я готов помочь тебе. А ты готов помочь мне? Готов примерить на себе кафтан удачи и войти в свой собственный дом?
Разве откажешься от такого предложения, как бы не фантастично оно не звучало. Условились, что утром Цукомото присоединится к нашим путникам и все вместе они вернутся в станицу, уже откуда отправятся на поиски. На поиски чего? Пропавшей Насти Горевой? Или Камня Бодхидхармы? Вот тут были разногласия, но оба считали, что найдут компромисс, называемы умным словом «консенсус».
Утором пришлось немного задержаться, как не спешил Махов выехать. Ассистент ему объяснил, что с ними собирается ехать Цунь, который уже испытывал сильную тоску по родине, до которой от Благовещенска добраться удобнее, чем от Читы. Мастер Чу выдал своему работнику лестную характеристику и Махов смягчился. К тому же, если с вами едет дополнительный человек, то дорога становится безопаснее, учитывая то, что временами прорывались разбойничьи шайки, в том числе и с китайской стороны.
Обратно ехали быстрее. Известно, что при одной протяжённости дорога туда и дорога обратно отличаются в пользу последней. Да и лошади бегут охотней, когда чувствуют приближение к родному стойлу. Да ещё и наличие дополнительного человека, который справлялся с занятиями ямщика, делало путь короче. Андрей то сидел рядом со своим знакомцем, с которым они перебрасывались фразами, размышляя, что будут делать дальше, то сидел с фельдшером, которому признался, что как только они вернутся в станицу, уволится из лазарета и пустится на поиски своей семьи. Об этом «Глущенко» не раз уже говорил фельдшеру, не уточняя, когда же отправится на поиски. Но вот сейчас дело, похоже, сдвинулось с «мёртвой точки». Махов был к этому готов, но всё равно вздыхал, жалея, что придётся расстаться с хорошим ассистентом, хотя тот был не по медицинской части, а больше сведущ в делах горных выработок. Но, как известно, талантливый человек талантлив во всём.
Говорил больше Цукомото, и по его словам выходило, что лучше им отправиться на поиски таинственного перстня. Настя, ставшая женой Боярова, находится в своей семье, где за ней присматривают и заботятся. Позаботятся и о родившемся ребёнке. Но если Бояров появится, то есть найдёт свою пропавшую семью, Настю и ребёнка, то придётся забирать её оттуда или жить вместе с ними, на чужбине, в Америке.
– Я верну её домой, – нахмурился Андрей, – в Россию. А надо, так и её родителей тоже. Со своими познакомлю. Они будут рады.
– Очень хорошо, – обрадовался Цукомото. – Если ты богат и влиятелен, то – конечно. То – пожалуйста.
Андрей Бояров задумался и прикусил себе губу. Больно, до крови. Его знакомец был прав. Ему некуда вести свою семью. В Санкт-Петербурге его не ждали. Там считали его погибшим и оплакивали. Может, и оплакивать перестали. Может, его родители тоже куда-то отправились. Он ведь о них ничего не знает.
– Найдёшь ты свою семью сейчас, – между тем увещевал его Цукомото вполголоса, чтобы не слышал Махов, – или через месяц, не так уж и важно. Они без тебя уже больше года живут и, наверное, как-то справляются. А появись ты у них, богатый да удачливый, знаешь, как они тебе обрадуются?   
– Они мне и так обрадуются, – буркнул Андрей.
– Но ведь с деньгами будут рады больше. Тебе ведь на что-то надо свой дом строить, своих подымать. Лишним ведь оно не будет.
Что на это ответишь? Ничего путного не скажешь. Решил Бояров пока не спорить, а посмотреть, куда его судьба поведёт.
В станице ничего не изменилось, словно стрелки настенных часов на месте стояли, лишь маятник раскачивался. Старик Лука, оставленный фельдшером на замену, дремал, положив голову на руки. «Солдат спит – служба идёт». Эта пословица зародилась в военном фельдшерском пункте. Подумал Лука, что Махов нового работника привёл, домой засобирался, но Захар Прокопьевич его остановил. Мало того, что другого не привёл, так ещё и прежний уходить засобирался, а тот, что вместе с ним появился, скоро вместе с ним и уйдёт. Придётся Луке ещё поработать, пока у Махова новый ассистент не объявится. Такие вот дела.
Решили из Благовещенска отправиться в Хабаровск, а там Андрей собирался разузнать о том, не появлялась ли в Хабаровске группа духоборов. Цукомото убеждал его, что не надо лишний раз к себе внимания привлекать, сидеть тихо, не показываться. Говорил, что у него старый приятель в этом городе должен быть. Или ближе к побережью, если его там не окажется
Фельдшер Махов расчувствовался. В последнее время он относился к своему ассистенту как к сыну, особенно если не забывать, что лекарь вытащил его чуть ли не с того света, так что считал, что помощник обязан ему. Втайне он думал передать «Александру» свой лазарет и уйти на покой, конечно же, появляясь в своём лечебном пункте едва ли не каждый день. А тут такая оказия. Но у Глущенки могла же быть своя жизнь, тем более, что бедному парню хочется найти свою семью. Но отправляться для этого в Америку! Это слишком самонадеянно. Захар Прокопьевич думал, что ассистент его уедет, помыкается по заграницам, да и вернётся в то место, где видел только хорошее. По этой причине фельдшер нанял ямщика, который обещал довести пассажиров до самого Хабаровска. Махов даже ссудил своего помощника какой-то денежной суммой, хотя бы на первое время, намекнув, что скорой отдачи не ждёт, а там уж «как получится». То есть он ему прямо намекнул, что желает его увидеть снова. Пусть даже и не с деньгами, лишь бы приехал. Старики, они к старости становятся сентиментальными. Отец Елизарий притащил довольно большой куль с продуктами «в дорогу». Даже отрок Собакин, называвший себя Беркутом, пришёл проводить и ищуще поглядывал в глаза Боярова, словно ждал от него какого сигнала.
От Благовещенска до Хабаровска не так уж и далеко, всего-то лишь вёрст пятьсот, может чуть больше. До Читы расстояние гораздо больше. По сибирским понятиям не расстояние, а так, сродни пустяка. Охотники, бывало, в поисках дичи, не меньше проходили, тот же Миону Узала, Степан, разыскивавший брата, Дерсу Узала. А тут, в тарантасе, запряжённом парой лошадок, да ещё и вдвоём с приятелем. Увеселительная прогулка! Каких только планов не составили два  товарища, которые сидели рядом в движущейся повозке, прижавшись рукавом к рукаву. Теперь им казалось, что они, если и рассовались, то ненадолго и были не далеко один от другого. Но при этом оба не упомянули о том, что находились в острогах, российском и японском, но оба в строгих, каторжных условиях. Это обстоятельства деликатные, какими не хвалятся люди. И оба почувствовали, что приятель его что-то не договаривает. Оба замолчали и принялись размышлять, пытаясь понять, нет ли тут какой ловушки. Но оба понимали, что их встреча была случайной, что здесь точно ничего не подстроено. Бояров думал, что любой ценой надо узнать о духоборах и направиться туда, куда они отправились.
В Хабаровск решили не заезжать. Неподалёку протекает быстрая река Хор, на берегах которой проживают несколько ороченский селений и четыре фанзы с китайскими охотниками. Они проживают в деревне, которая тоже носит название Хор. Там и решили задержаться. Цукомото попросил своего русского друга отдохнуть и не выходить из чума, в который они заселились. Там жила древняя старуха, которая не выпускала из жёлтых зубов курительной трубки. Одета она была в кухлянку, которая когда-то была богато расшита бисером, но с тех пор мех вытерся, а многие бусины потерялись. Старуха улыбалась, щурила и без того узкие глаза и тянула бесконечную песню, в которой вспоминала свою молодость. У Андрея нашлись в поклаже нужные порошки, и он помог ей как-то залечить ревматоидные боли. Старуха исполнилась к путешественникам благодарностью и позволила прожить в её чуме несколько дней, пока Цукомото выясняет то, что ему надо.               
Куда же пропал предприимчивый молодой японец, недавний помощник и слуга Мастера Чу, корейского врачевателя, избравшей местом своей практики Читу? Напомним, что Цукомото (и не только его, но и его товарищей, и ещё многих) послали в Россию с разведывательной целью, потому как Россия вела довольно агрессивную внешнюю политику и, в последнее время, начала резко усиливать свои позиции на Дальнем Востоке и даже в Северном Китае, отстраивая там город Харбин, построив Порт-Артур, но, самое главное, с чего всё и началось, протянув линию железнодорожной магистрали через всю Россию, Сибирь до портов Дальнего Востока и даже пустив ветку в Харбин. Даже самый доверчивый сосед будет волноваться, если у его границ начнётся такое интенсивное движение. В дополнение к этому в Харбине началось строительство военного завода под названием «Арсенал». В Харбине разместилась целая группа японских лазутчиков, которых возглавлял капитан японского генерального штаба Якамура. Сам он устроился работать скромным парикмахером, чья клиентура стала быстро расти. Вот к нему и направился Цукомото.
Для себя Мифунэ решил рассказать капитану службы интересную историю, как он встретил в Чите одного старого знакомого, давнего, ещё со своего первого появления в России. И он хочет привлечь этого знакомого на свою сторону, как важного участника будущей группы, но который нуждается сейчас в помощи – он желает разыскать пропавшую семью. Капитану, с его возможностями перебирать разную информацию, будет не так уж сложно найти, куда делась группа духоборов, вздумавших выехать в Америку. В дальнейшем, через них, можно будет там, в отдалении, устроить свой наблюдательный пункт. В будущем Америка может стать важным стратегическим партнёром, или противником. Уж как подует Ветер политических перемен.
По всем расчётам Цукомото его начинания должны были быть поддержаны Якамурой, который всё же был, не будем забывать, капитаном генерального штаба японской императорской армии, то есть обязан мыслить стратегически, с оглядкой на завтрашний и даже послезавтрашний день. Но Мифунэ не мог знать, что накануне провалилась затея устроить на строящийся в Хабаровске военный завод двоих своих людей, и Якамура испытывал по этому случаю большую досаду. А тут к нему является человек и начинает убеждать в своих каких-то там прожектах на отдалённое будущее. Конечно же, Якамура пришёл в большое раздражение.
Капитан Якамура был человеком небольшого роста, щупловатым, хрупкого телосложения, похожий на музыканта-пианиста, с длинными чувствительными пальцами, с умным взглядом близко посаженных глаз, которые закрывались круглыми очками. В белом халате парикмахера он походил на подростка, или, учитывая возраст, хотя бы на студента, особенно когда подобострастно улыбался клиентам. Но сейчас, сидя рядом с Цукомото, поведением и характером которого был недоволен и не скрывал этого, капитан подобрался, выпрямил спину и уже никак не походил на великовозрастного мальчика. Теперь становилось видно, что это настоящий воин, готовый и к защите и к нападению. Его руки сами превращались в оружие, готовые выхватить саблю, а то и обойтись без неё. Он зашипел, распушив тоненькие усы, пристроившиеся над губой. Несколькими словами он «поставил на место» зарвавшегося подчинённого и потребовал, чтобы тот в ближайшие дни постарался устроиться на тот завод, который ему укажут. Цукомото вытаращил глаза, прижал руки ко швам и заявил о своей готовности сделать то, что ему прикажут.
Когда Мифунэ отправлялся в город, он уверил Андрея («Глущенко» теперь навсегда остался в прошлом), что вернётся со сведениями относительно духоборов. Бояров хотел ему верить, но что-то внутри его подсказывало, что не всё так просто. Всё же Цукомото, при всей его готовности, иностранец и ему не так уж просто ориентироваться во многих вопросах, которые и так сложно решить, а уж тем более относительно тех людей, которые специально делают всё, чтобы быть как можно незаметней. И поэтому, когда Цукомото вернулся и выглядел обескураженным, Андрей ему даже посочувствовал.
– Давай, завтра попробую я, – предложил он приятелю.
– Нет, – покачал тот головой. – Люди, к которым я обратился, могли помочь, если бы согласились. Но, видимо, я появился в неудобный момент.
– Но, может, получится у меня? – предположил Бояров.
– Не будем играть с судьбой в … – Цукомото назвал игру, похожую на игру в «орлянку», какая была в ходу в Европе и в России, но в Азии играли в другие игры. – Время сомнений закончилось. Надо делать решительный ход. Я предлагаю ехать в порт и там попытаться узнать то, что нам узнать необходимо.
– Спасибо, друг, – расчувствовался Бояров, и обнял товарища, прижав его к груди.
Читателю, наверное, непонятно, почему японский шпион Цукомото вдруг проникся к Боярову такой откровенной симпатией, чтобы помочь ему. Он даже готов не подчиниться приказу капитана генерального штаба японской императорской армии, пойти против своего долга. Насколько одно сносится с другим? Чуть дальше мы поясним.
Друзья не стали ждать больше и сразу тронулись в путь. Они направились в сторону приморского порта. Надо сказать, что главными морскими «воротами» России на самом восточном участке страны был Владивосток. Николай Николаевич Муравьёв, дипломат и путешественник, лично занимался изучением Дальнего Востока. Со своей экспедицией в 1854-  55-м году он прошёл сотни вёрст и сделал массу географических открытий. Так он нашёл красивейшую бухту, назвал её «Золотой Рог». Это место ему так понравилось, что он решил построить здесь порт и назвал его Мей. 20 июня 1860-гот года на военном транспорте «Маньчжур» прибыли сорок нижних чинов под командованием прапорщика Комарова. Они устроили здесь постоянный пост, а вскоре началось строительство портовых сооружений. Сначала он задумывался как военный, но потом были учтены и экономические нужды, что страна, особенно  её восточная часть, нуждается в притоке иностранных товаров, потому порт быстро разросся. В 1862-м году сюда перевезли взвод горной батареи. За все свои старания Муравьёва удостоили графского титула. Он был назван графом Амурским и это название присоединили к его фамилии. Так он сделался Муравьёвым-Амурским. В его честь был назван мыс (мыс Муравьёва-Амурского), на котором находилась бухта Золотой Рог, а город получил название Владивостока, в знак того, что «владеет востоком». Сам Муравьёв-Амурский, кстати, почётный член петербургской Академии наук, стал губернатором Восточной Сибири.
Главным восточным портом России стал Владивосток, но наши друзья не решились появляться там, учитывая, что они находились на положении почти нелегальном. Как же им быть?
В 1859-м году была обнаружена бухта, которая оказалась удобной для стоянки кораблей. Губернатор Муравьёв приказал назвать бухту «Находкой», отметив её местоположение. Через десять лет, в 1869-м году прибыла партия колонистов из финского города Або. Они решили устроить здесь сельскохозяйственную факторию, построили лесопильный завод, склады, жилые дома, магазины. Место казалось удачным, но в следующем году там затонула паровая шхуна «Находка». Управляющий факторией так это переживал, что даже скончался. Всё это посчитали неудачей, и место начало хиреть, а народ разбегаться. И так продолжалось злополучных тринадцать лет, а потом сюда прибыло 37 семей из Черниговской губернии и захиревшее было селение воспрянуло. Город получил название «Американка», так как туда собирались попасть переселенцы с запада страны.  Вот в эту Американку и решили отправиться наши путешественники, решив, что и духоборы, скрывающиеся от властей, вполне могли там появиться и уже оттуда отправиться на новое место жительства.
И, честное слово, интуиция не подвела наших искателей. Оказалось, что духоборы, вся группа, действительно была в Американке. Андрей определил это по описаниям тех, кого знал лично. Но вот дальше начинались сложности. Они держались от всех отчуждённо, провели здесь около двух недель, а потом исчезли. За это время они как-то договорились с кем-то из перевозчиков, сумели незаметно занять места на каком-то корабле и, столь же незаметно, отплыть, исчезнув за горизонтом. В этом они были все, старообрядцы, люди, не доверяющие посторонним.
– Но ведь должны же остаться хоть какие-то следы, – сетовал, расстроенный и оскорблённый в своих лучших чувствах Бояров, тряся за плечи своего приятеля.
– Только не надо отчаиваться, – отвечал Мифунэ. – Тот, кто оказал услугу перевоза, явно случайный здесь человек. Надо искать не твоих духоборов, а этих случайных перевозчиков. Похоже, твои соседи вели себя слишком отчуждённо и оставили о себе здесь не слишком хорошую память. Давай, расспросами займусь я.
Бояров вынужден был согласиться с мнением товарища. Хорошо, когда рядом находится верный товарищ, всегда готовый подставить плечо в случае необходимости. Вдуматься бы Андрею, отчего это Цукомото проникся к нему таким участием? Подумай он, может и избежал многих злоключений, которые ему пришлось пережить. Но, иногда мы прислушиваемся к своему внутренними голосу, а иногда заставляем его молчать, чтобы он не мешал вам предаваться надеждам. К вечеру появился Мифунэ, глаза которого горели.          
– Кажется, у меня получилось!
Цукомото торжествовал, словно он всё точно узнал, что и когда происходило, хотя всё было почти год назад.
– Ты узнал, кто и куда их вывез? – радостно, предвкушая удачу, спросил Андрей.
– Именно, что кто, – согласился японец. – Это корейцы, занимающиеся чем угодно, от рыбной ловли до настоящей контрабанды. Такие пойдут на самые сомнительные сделки, чтобы заработать немного денег. У твоих соседей было чем заплатить.
– Конечно. Они давно откладывали на чёрный день. Вот он и наступил.
– Не расстраивайся. Похоже, мы нашли след. Я расспрашивал, а их капитан настолько старательно отводил глаза в сторону, что я сообразил: ему есть что скрывать.
– Но он не признался?
– Зачем ему признаваться перед незнакомыми людьми. Я это сразу почувствовал. Я его нанял, чтобы он перевёз нас на Сахалин.
– На Сахалин? – удивился Бояров. – Но ведь он хорошо охраняется. Там же расположены каторжные остроги.
– Если капитан согласился нас туда доставить, то значит, в нём имеется жилка авантюриста. Такой не сможет удержаться перед смелыми коммерческими предложениями, вот как с вашими переселенцами.
– У него – большой корабль, чтобы доплыть до Америки?
– Совсем нет. Маленький каботажный парусник. Но это ничего не значит. Он доставит их до того места, откуда уже можно ехать, не скрываясь. Я умею узнавать правду. Дай мне только отплыть от берега, и я всё узнаю. Клянусь белыми снегами Фудзиямы.  Андрей …
– Чего? – переспросил Бояров, потому что Мифунэ замолчал.
– Как ты думаешь. Долго ли ты будешь разыскивать свою семью?
– Откуда я могу знать? – недовольно ответил тот. – Это зависит от того, куда они выехали и сколько это займёт времени, то есть как быстро получится найти их.
– А у тебя хватит средств на всё время поисков, даже если оно будет не так продолжительно?
Бояров молчал, тяжело вздыхая. Это было его самое трудное место. Денег было совсем немного. У Махова он работал за жильё и питание. Речь о плате деньгами как-то всё не заводилось. До сих пор это Боярова устраивало. Он был один, и впереди не было будущего. Он был как зверь: день прошёл и ладно. Будет день, будет и пища. Рядом присутствуют добрые люди, которым он честно помогает, и они дают ему то, что необходимо сейчас.
– Правильно ли я понял, – спросил Мифунэ, заглядывая в глаза Андрею, – что денег у нас нет. Или почти нет.
– Да, – выдавил из себя Бояров.
– На что же ты рассчитывал?
– Что буду работать за переезд и поиски. Буду работать, и заниматься поисками. Это займёт какое-то время, но … я не могу находиться в бездействии. Я … сойду с ума.
– Тогда я предлагаю тебе такой вариант: мы отправимся на поиски Камня Бодхидхармы. Ты помнишь человека, который камень забрал. Я буду помогать тебе изо всех сил. Мы найдём перстень и отдадим его настоящим хозяевам. Конечно, не за просто так. Они нас озолотят. Мы разделим всё пополам. Потом я помогу тебе искать твою семью. С деньгами это будет много проще. Вплоть до того, что мы сможем нанять частных сыщиков, которые умеют это делать. Это будет делом нескольких недель, не более месяца.
– Используем международную полицию, – улыбнулся Бояров, вспомнив ту историю, которую он придумал для Стёпки Собакина.
– Что за международная полиция? – удивился Цукомото.
– Это я так, – ответил Андрей. – Мысли вслух. Но твоё предложение имеет свой смысл. Мы об этом поговорим позднее. Но ты говорил о корейцах, которые занимались перевозом.
– Я надеюсь, что это они, – внёс поправку Мифунэ. – Так будет точнее. Я надеюсь, что они что-то знают, знают и скрывают это.
– Давай с ними поговорим. Расспросим их. А потом вернёмся к твоему предложению. Может и вправду твой путь будет правильным.
Парусный бот корейцев выглядел неказисто. Назывался он, правда, «Птицей удачи», конечно, в переводе, потому как разобрать намазанные чёрной краской иероглифы мог бы только знаток их языка. Своё судно матросы содержали из рук вон плохо: оно жалобно скрипело от порывов ветра, скрипело всеми своими снастями, было замусорено, а стёкла измазаны грязью до такой степени, что из-за потёков ничего нельзя было разглядеть снаружи. Наверное, они считали, что к такому загаженному кораблю береговая стража побрезгует даже приблизиться, а те, кто в нём заинтересован, не будут жаловаться на недостаток комфорта. Не до жиру, быть бы живу. Но как раз жиром всё здесь было заляпано. Наверное, они и в самом деле иногда ловили рыбу, собирали водоросли, морскую капусту, трепангов, а также охотились на тюленей, или на кого они обычно охотятся.
Капитан со звонкой фамилией Чань, походил на нахохлившегося филина. Голова его едва торчала из ворота его драной куртки. Круглая голова его, выбритая наголо, была постоянно втянута в плечи. Это грозило опасностью апоплексического удара, подумал Бояров, привыкнув к диагнозам фельдшера Махова. Пальцы капитан Чань прятал в рукава и постоянно грел их, сжав во взаимных рукопожатиях. Все дела вёл помощник капитана, крайне пройдошистый малый со зрением, напоминающим лучи доктора Рентгена – казалось, что он видит своего собеседника насквозь, а губы его изогнуты были в скептической усмешке. Матросы походили на крыс, были быстры, малы ростом и незаметны: они умудрились скрыться из глаз, как только пассажиры вошли на борт. Впрочем, они успели снять швартовы и поднять паруса, сделав это настолько быстро, что Бояров не заметил этого. Впрочем, он и не следил за ними. Он озирался в это время по сторонам с самым недоумённым видом. Теперь он сомневался, что духоборы могли жить здесь. Они всегда показывали свою тягу к чистоте и аккуратности. Но, может быть, они пересидели время пути в трюме этой «калоши». Назвать «корабль» у Андрея не поднялся язык.
Помощник капитана повёл пассажиров за собой, чтобы показать им их каюту. Этой клетушкой побрезговал бы и нищий, но за неё попросили, как за нормальную каюту. Друзья отдали почти все свои наличные, но им не хотелось демонстрировать свою бедность и они не стали торговаться. Так что сетовать надо было на самих себя. С грехом пополам они разместили в сломанном ящике свои скромные пожитки, стараясь оставаться невозмутимыми. Здесь им предстояло провести немного времени, выждав удобного момента, чтобы вызвать капитана на откровенность: они ли перевезли духоборов в такие-то числа годом ранее. И, если это сделали они, то куда отвезли переселенцев? Вопросов было немного, а Цукомото был уверен в том, что он может разговорить даже немого. Андрею останется только слушать его и задать дополнительный вопрос, если потребуется.
В тесном коридорчике, куда выходила скрипучая дверь их закутка, были ещё помещения. Бояров захотел заглянуть туда, чтобы определить: нет ли там признаков того, что здесь могли находиться духоборы. Но увидал только какую-то забитую хламом кладовку, каюту капитана, который уже курил трубку и, похоже, собирался напиться. Ещё дальше была каюта помощника. Вот он появился сам и оскалил зубы, словно изображал улыбку. Он заговорил с Бояровым на каком-то непонятном наречии. Может, моряки в южных морях говорят на особом, своём языке, как тарабарщина средневековых разбойников. Андрей поднял руки открытыми ладонями вперёд, демонстрируя их, и отступил. Теперь он решил заглянуть в трюм, чтобы окончательно убедиться, могли бы духоборы находиться здесь, как уверял его Мифунэ.
Поднявшись на палубу, по которой перекатывалась вода, попадавшая сюда от кончиков волн, он двинулся вдоль борта, хватаясь руками за просмолённые снасти такелажа, тут же выпачкав руки. По пути он увидел кубрик, где матросы шумно предавались непонятным, экзотическим азартным играм, громко покрикивая друг на друга. Неподалёку находились крышки люков, под которыми скрывался трюм. Крышки были плотно затворены. Если он возьмёт какой-нибудь кол и попробует вскрыть их, то из кубрика набегут матросы и дадут ему взбучку. Если на берегу они вели себя заискивающе, но здесь, у себя на паруснике, в открытом море, сразу сделались заносчивыми и злоязычными. Они выкрикивали какие-то фразы на непонятном языке. Не понимая, Бояров делал вид, что не слышит их, а те хохотали. Точно, это были оскорбления, и матросы развлекались таким образом. Цукомото держался невозмутимо. На лице его было написано: собака лает, ветер носит. От непонятных слов вреда не было никому.
Наклонившись к щели в крышке люка, Андрей потянул в себя воздух. Оттуда пахнуло таким смрадом, что он тут же отшатнулся. Здесь точно не стали бы находиться люди, а уж тем более, пересечь здесь море. Тогда стоит ли ждать, теряя время? Может, прямо сейчас поговорить с капитаном, пока он не накачал себя алкоголем. Плюнув, Андрей отправился в каюту, чтобы высказать Цукомото своё мнение.
Спустившись вниз, Андрей высказал Мифунэ все свои сомнения: и про то, что на таком грязном, неухоженном корабле вряд ли духоборы стали бы размещаться, что нет здесь места для большой группы людей, да ещё с маленькими детьми, что трюм у них больше похож на каторжный барак, чем на вместилище грузов, и что команда матросов больше напоминает пьяный и, может быть даже преступный сброд, а не моряков, и, исходя из всего этого, надо бы прямо сейчас поговорить с капитаном, потому как если они ошиблись, то надо возвращаться назад и сделать попытку снова, но в отношении уже другого судна. Цукомото несколько раз менялся лицом, слушая слова напарника, а потом попробовал ему возразить, что судно специально содержат плохо, чтобы не привлекать к нему чужого внимания, и что матросы дело своё знают, пусть даже выглядят не совсем пристойно. А с капитаном и в самом деле стоит поговорить. Он явно что-то об этом знает и надо лишь спросить с него, настойчиво спросить, а потом, действительно, можно и вернуться. Цукомото не хотел раздражать своего русского приятеля, потому как рассчитывал с его помощью найти кольцо или подобраться к нему вплотную. Потом можно ему и припомнить, как непочтительно он разговаривал с представителем самурайского рода. Но это позднее, а пока …
Приведя в себя в порядок, насколько это было возможно в их скромном материальном достатке, они направились в каюту капитана. Чань так и сидел за своим столом, с полузакрытыми глазами, и было непонятно, дремлет ли он, или только делает вид.            
– Послушайте, любезный, – начал говорить Бояров, как лицо, крайне заинтересованное. – Послушайте … эй …
Капитан что-то коротко буркнул и сердито засопел своим носом, шевеля губами, словно пережёвывал жвачку.
– Эй, – сделал вторую попытку Андрей, – послушайте …
– С ним надо не так, – отодвинул его (весьма деликатно) в сторону Цукомото. – С ним надо не так. Они уважать начинают лишь того, кто с ними говорит строго. И я буду говорить на его языке.
Японец встал в самую гордую позу, скрестил руки на груди, одну ногу выставил вперёд, поднял подбородок и стал смотреть не на капитана, а чуть в сторону, поверх его головы. Он заговорил лающим голосом, каким стал бы разговаривать цепной пёс с человеком, пытающимся приблизиться к охраняемому им дому. Капитан поёжился и открыл один глаз. Боярову показалось, что ближайшее ухо капитана напряглось. Цукомото нахмурился и почти закричал. Тогда капитан открыл оба глаза и начал что-то отвечать, как будто оправдываясь. Они беседовали таким образом несколько минут, а потом японец заскрежетал зубами, выхватил из-за пазухи длинный кинжал и вонзил его в стол, за которым сидел капитан. Тот отпрянул в сторону, развёл руки, которые прятались в рукавах, и в них оказались револьверы, в каждой руке по одному. Капитан их никуда не нацеливал, а просто выставил толстые дула крупного калибра перед собой. Бояров отшатнулся и выступил из каюты в коридор и почувствовал, что в затылок ему что-то упёрлось. Он скосил глаза и увидел помощника, вооружённого двуствольным ружьём, и этот  помощник улыбался самым зловещим образом. Тогда Андрей снова сделал шаг вперёд, хотя бы для того, чтобы в затылок ему не упирались стволы ружья, которое могло выпалить в любой миг. Под потолком оказался люк, который распахнулся с громким скрипом. Оттуда показались стволы ещё двух ружей. Команда, которая показала себя сбродом, тем не менее действовала слаженно, можно было бы сказать «дружно», но не хотелось бы оскорблять это слово, применяя его в этим людям самого бандитского вида.


Глава 4
Бояров ожидал, что вот сейчас помощник капитана выпалит из ружья ему в затылок и даже зажмурился. У него самого не было никакого оружия, чтобы защитить себя. Да и капитан Чань мог открыть огонь из своих револьверов в Цукомото, который только что размахивал перед ним кинжалом. Похоже, они сами залезли в ловушку, вместо того, чтобы найти переселенцев. Да и матросы тоже были готовы открыть огонь через отдушины в потолке капитанской каюты. Всё обстояло предельно ужасно, но японец не подавал виду. Он продолжал угрожающе разговаривать с капитаном. Разве что свой кинжал он убрал обратно за пазуху. Капитан слушал его с револьверами, зажатыми в руках. Мифунэ говорил жёстким голосом, в которым громыхал металл. Капитан вздохнул и спрятал револьверы обратно в рукава. Он что-то ответил, и даже виноватым голосом. Ружья из-под потолка втянулись обратно и крышка захлопнулась.
– Что происходит, Мифунэ? – решился задать вопрос Андрей.
– Кажется, ты был прав, – ответил ему по-русски японец. Всё это время он говорил на языке капитана и на своём. – Про переселенцев они не знают.
– Но ты же был уверен …
– Был, – согласился Мифунэ. – Получается, что ошибся. Капитан Чань вёл себя так, словно ему есть что сказать. По-видимому, он принял нас за тёмные личности и намекал, что нам есть о чём побеседовать. А я принял это за намёки на то, что мы ищем.
– Скажи ему, чтобы возвращал нас обратно, в Американку. Мы будем искать там настоящих перевозчиков.
– А вот здесь, Андрей, начинаются сложности. Когда он узнал, что дел с ними мы вести не желаем, он достал револьверы и к нему присоединился едва ли не весь экипаж. Кажется, они для нас играли комедию, какие они есть раздолбаи, и вместе с тем хотели показать, что готовы для любой игры, а, когда оказалось, что играть с ними не собираются, решили с нами тут же посчитаться, как с оскорбителями их религиозных чувств.
– Какие ещё религиозные чувства?! – В отчаянии воскликнул Бояров.
– Они свято верят в Прибыль, в Большую Прибыль. Как только она станет Очень Большой, они сразу покаются в своих грехах, принесут жертву кому там надо и сделаются почти святыми. Это они мне сказали. А тут мы с ними так поступили. Не совсем правильно. Как они считают.
– Что же сейчас делать?
– Похоже, они нас и хотели принести в жертву своим кровожадным богам Прибыли. И тогда я пригрозил им большими неприятностями от японской разведки, от лица которой я работаю. Я сказал им, Андрей, что и ты работаешь на наши службы. Это чтобы ты был в курсе.
– Но я никакого отношения не …
– Тс-с, об этом не будем упоминать. Они, то есть капитан Чань, не желает ввязываться туда, во что я попросил его влезть. Он не хочет становиться между двумя тиграми, то есть Россией и Японией, не забывая о двух драконах, то есть Китае и Корее, которые за всем этим тоже наблюдают. И кто он перед ними, маленький капитан Чань, который желает иметь свою маленькую прибыль и который не желает играть в большие игры.
– Что же с нами будет?
– Он понял, что от нас для него толку большого не будет, и маленького тоже, и убить так сразу он нас не решается, и отпустить нас ему как-то не с руки, чтобы мы не принялись мстить ему.
– Но как мы …
– Об этом даже и не заикайтесь, друг мой, Андрей. Как только он поймёт, что все мои слова … или почти все … это большой блеф, то наши жизни будут стоить не дороже медного гроша.
– Как же нам быть?
– Вот об этом сейчас и пойдёт речь. Не мешайте мне, и будьте невозмутимыми, что бы вы не увидели, а ещё лучше постарайтесь казаться сердитым.
Цукомото снова заговорил с капитаном по своему, повышая голос, потом вдруг выхватил из-за пазухи кинжал, положил на стол свою ладонь и, быстрым движением, отхватил мизинец, после чего перетянул ладонь носовым платком, затянув узел зубами, и снова заговорил с капитаном на повышенных тонах. Чань принялся кланяться и улыбаться.
Оба наших путника покинули каюту. За дверями стоял помощник и один из матросов, оба с ружьями в руках. Как только открылась дверь каюты, они принялись отступать, пока не выскочили на палубу. Цукомото написал на бумаге, лежавшей на столе, короткую записку и отдал её капитану. Вместе с Бояровым они вышли на палубу.
– Что происходит, Мифунэ? – тревожно спросил Бояров, повторяя свой недавний вопрос.
– Они оставят нас на том островке, что виднеется неподалёку и отправятся в одно место, адрес которого я им дал. Там им должны дать некие гарантии, что к ним не будут иметь претензий. А мы пока там отдохнём.
– Нам там и правда помогут?
– Да не смеши ты меня, Андрей, – нервно хохотнул Мифунэ. – Если они туда и решатся сунуться, в чём я очень сомневаюсь, то их там ждёт большой сюрприз, жить после которого случается недолго, а перед смертью им придётся изрядно помучиться, но сначала им все жилы вытянут, пока узнают, кто направил их, и при каких обстоятельствах туда, чей адрес я дал.
– И тогда нас спасут?
– И тогда нас найдут, чтобы тоже предать мучительной казни.
– В какие жи ты игры играешь, Мифунэ?
– Я пытаюсь из этих игр выкарабкаться, и ты мне поможешь, Андрей, – заявил японец, придвинувшись к нему почти вплотную, – а я, клянусь в этом всеми своими богами, что помогу тебе найти семью, где бы они ни были.
Больше им не удалось обменяться ни одним словом – явился помощник капитана, в сопровождении парочки матросов, которые не держались больше подобострастно и не так уж походили на крыс, как ранее. Теперь это были тигры, пусть и облезлые и полупьяные, но сжимающие рукояти пистолетов и кинжалов. Пленников препроводили до шлюпки, а потом переправили на тот островок, который виднелся неподалёку. На прощание из своей каюты выглянул капитан Чань и обещал забрать их с острова, как только проверит кредитоспособность защитников. Чань надувался от гордости и хотел, изо всех сил, показать себя значимой персоной.
Остров был небольшой, увенчанный скалой, поросшей низенькими разлапистыми соснами и лиственными деревьями, среди которых Бояров увидел тоненькую берёзку, забрался к ней и прижался лбом, словно обнимая полузабытого дальнего родственника, с которым не встречался много лет. Конечно, в приамурской тайге Андрею приходилось встречать и берёзы, и осины, и другие деревья, характерные для европейской части России. Но при виде именно этой берёзки душу ему как-то защемило. Он принялся оглядываться по сторонам. Далеко на востоке темнел берег. На западе и на севере виднелись ещё островки и более крупные острова.
– Там, – указал Андрей рукой, – этот тот берег, от которого мы успели удалиться?
– Нет, – мотнул головой Цукомото. – Это скорее Сахалин. «Ветер Удачи» капитана Чаня, парусник неказистый , но - довольно скороходный. Чань, должно быть, решил, что мы собираемся вывести какого-нибудь каторжника и хотел рискнуть крупным заработком, но расчётливость его подвела. Но он не решился подойти к Сахалину ближе, опасаясь тех сторожевиков, что барражируют в прибрежных водах. Я подозреваю, что подобную операцию Чань уже совершал. Но только в этот раз его ожидала осечка. Надо нам попробовать как-то выпутаться самим.
Самим … Говорить такие вещи легко, но оказаться в подобной ситуации самому, это … Внезапно Бояров громко хмыкнул.
– Вы это чего, мой русский друг? – спросил недоумённо Цукомото. – Не начинается ли у вас истерика?
– Нет, Мифунэ, – улыбаясь, ответил тот. – Некий сатирик по прозвищу Щедрин сочинил сказку, в которой два генерала очутились в море на необитаемом острове, на котором случилось очутиться российскому мужику.
– Похоже, как в нашей ситуации, – согласился японец. – И как, спаслись они от голода и лишений?
– В этом и был смысл сатирической сказки. Этот Щедрин хотел показать, что русский мужик может вытащить из самых безнадёжных затей таких даже никчемностей, как генералы, не умеющие ничего, кроме как командовать, даже не ведя при этом к победам. 
– И зачем ему это было, этому мужику? – удивился Цукомото. – Зачем он так старался?
– Щедрин хотел показать всю бессмысленность крепостного строя, которое уже только тормозило развитие государства, когда все кругом поняли бессмысленность наличия рабов, как движущей «силы» Прогресса. Это сказка – философична, как басни Лафонтена, или Эзопа.
– Пусть так, – покладисто согласился Мифунэ, – но такой мужик нам бы здесь очень пригодился.
Бояров согласился со своим товарищем. Они оказались на острове, судя по всему – на острове необитаемом, на котором им придётся провести какое-то время, пусть даже самое незначительное. Но теперь всё зависело от их воли и умения что-то делать и как-то выживать.
– Мне пришлось повредить руку, – вздохнул Мифунэ, – и вряд ли у меня получится заниматься охотой. Разве что отправиться на рыбную ловлю, где не нужны физические нагрузки.
– В крайнем случае, займёмся собирательством, – попробовал утешить товарища Андрей. – Человечество именно с этого начинало подъём к цивилизации. Сначала мы обойдём наш остров, найдём место, удобное для ночлега, отыщем, чем можно напитать себя, а уже потом будем думать, как нам здесь устроиться. Курильские острова довольно населены и достаточно будет развести костёр побольше, чтобы к нам приплыли, чтобы узнать, кто здесь поселился …
– Да, – скептически подтвердил японец, – и по какому праву. Все эти угодья местные жители распределили между собой, чтобы как-то питаться и черпать отсюда ресурс. А мы здесь будем как бы захватчики.
– Мы здесь будем как бы потерпевшие кораблекрушение, – возразил Бояров, – и тоже, исходя из этого, будем иметь какие-то, пусть птичьи, но права.
Так на одном из курильских островов, в её южной группе, поселились два невольных обитателя, два жильца, вынужденных островитянина. Мифунэ, с его перевязанной рукой, бродил вдоль берега и высматривал, чем можно поживиться там, где прибрежной волной выносило всякую всячину.
– В приключенческих романах на берег постоянно выбрасывает разные сундуки с кладью, где можно обнаружить всякую нужную всячину, вплоть до сокровищ. Это стараются авторы авантюрных романов, подсовывая своим героям помощь, чтобы легче было выжить и выбраться из самых заковыристых положений.
– Так то, в романах, – хмыкнул Цукомото, – а нам-то приходится надеяться только на самих себя.   
– Мои соседи по Камышино, в селении, где я прожил более года, – ответил Андрей, – постоянно говорили, что всё происходит по воле Божьей. То есть, другими словами, книга нашей жизни пишется кем-то свыше, нам же приходится довольствоваться тем, что нам выпадает. Но в народе говорят, мол, на бога надейся, а сам не плошай. Так что неважно, поможет ли нам условный автор, но я отправлюсь на эту возвышенность и хорошенько осмотрюсь там. Курильские острова представляют собой цепь вулканических островов, так что я не удивлюсь, если обнаружу где-то там уютный грот с отоплением от природных газгольдерных резервуаров.
– Хорошо бы ещё там была ванна, – попросил японец.
– Непременно, – серьёзно кивнул Андрей, – и дополнительный массажный кабинет.
Так, с шуточками, они разошлись в стороны и отправились на разведку территории, ставшей на какое-то время ихней. Остров был не таким уж и большим, но, чтобы обойти его весь и хоть как-то изучить, потребовалось бы не меньше недели, а то и нескольких, пусть даже двоим разведчикам, не забывая, что у одного из них была повреждена рука. Да, Мифунэ старался делать вид, что ничего особенного с ним не случилось, и так бы, может, и было, останься он дома и поваляйся там, под присмотром медицинской сестры. Но здесь, на диком морском берегу, рука вызывала всё больше беспокойства, его начало лихорадить и температура его поднялась.
Бояров и в самом деле нашёл на склоне горы пещеру, точнее – небольшую расщелину, в которую натащило ветрами песок. Там можно было устроиться на несколько дней, пока не начался сезон дождей.
– Когда-то, – вспомнил Бояров, устраивая там своего спутника, – на острове Грумант, как поморы называли суровый остров Шпицберген, а норвежцы – Свальбард, несколько мореходов были вынуждены остаться там на зимовку. У них мало что было для зимовки, но они умудрились там выжить; потому, что не отчаивались, всё время трудились, использовали всякую мелочь, любой предмет, который мог им пригодиться.
– Ты это мне говоришь в утешение, – с досадой попытался отмахнуться японец, но Бояров начал протестовать:
– Всё происходило на самом деле, и один из выживших даже написал воспоминание об этой чудесном событии, которое действительно можно считать чудом. Я сам как-то видел эту книгу. Несчастные провели на острове несколько лет, пока их не спасли. Напомню, что это было далеко за полярным кругом. По сравнению с тем Грумантом наш остров почти тропический остров, суть курорт. Надо только его приспособить. Чуть.
На берегу Бояров отыскал колонию мидий, а из воды достал несколько плетей тёмных водорослей, ламинарий, которых можно было употреблять в пищу.
– Это морская капуста, – определил Цукомото, подняв голову, – у нас её часто употребляют. В ней много белка, она полезна витаминами, но к ней надо привыкнуть и тогда даже получаешь от неё удовольствие.      
Всё могло быть не так уж и печально, если не принимать во внимание то, что рука с отрубленным пальцем у Цукомото не воспалилась бы. Должно быть, тот кинжал, которым он отхватил свой собственный палец, надо было сначала обеззаразить, а уже потом проводить эту, довольно деликатную операцию.
– А если бы ты, Мифунэ, – вспомнил Андрей случай из прошлой жизни со студенческими «маёвками» и столкновения к компаниями, нападавшими на студентов, и где японец им как-то помог своими владениями рукопашными поединками, – если бы ты накинулся на капитана и отобрал у него револьвер?
– Я принимал во внимание личность самого капитана, который в прошлом возглавлял опасную разбойничью шайку и то, что нельзя не учитывать его опыта сражений, а также то, что за спиной у тебя находился помощник Чаня из той самой шайки, и в руке у него было ружьё, наставленное тебе в спину, а сверху находилась ещё парочка матросов, и тоже вооружённых. Всё это мною учитывалось, как и то, что тебе пострадать нельзя ни при каких условиях. Исходя из всего этого, я решил пожертвовать своим пальцем, но сохранить нам обоим жизни.
– Спасибо, друг Мифунэ.
Андрей едва не прослезился и сделал попытку обнять товарища, но, от неосторожного движения Цукомото застонал, и Андрей обнимать его не стал, а решительно заявил:
– Тебе надо хорошенько отдохнуть. Перекусим, устроим тебя с удобствами, какие тут только возможны, а потом я отправлюсь исследовать другую часть острова, куда мы ещё не заглядывали. Надо найти ещё растения, из которых можно для тебя приготовить лекарства. К счастью, работая с нашим фельдшером, Захаром Прокопьевичем Маховым, я кое-чему он него научился, и это нам должно помочь.
Не откладывая дела в «долгий ящик», Андрей Бояров поднялся с места, постелил на песке свою накидку, чтобы его товарищ мог там улечься и вышел наружу, чтобы отправиться в разведывательную экспедицию. Собираться долго не было необходимости, так как и имущества почти никакого у них не было. Остров был невелик и добрая часть его лежала на виду, вторая половина находилась по ту сторону сопки, на склоне которой они нашли себе укрытие. Когда-то, в далёком историческом прошлом, извержение вулканов привело к созданию этого острова. Может быть, когда-нибудь в будущем, разрушительные процессы, солнце, ветры, смена температур, остров разрушат, но это будет ещё не скоро. Может, в недрах острова имеются залежи ценного сырья, которое может найти знающий человек, тогда здесь появятся люди и закипит работа. Именно об этом размышлял Бояров, обходя сопку стороной.
Противоположная сторона их острова оказалась заросшей лиственным лесом. Больше всего там было лиственниц. Много было и кедров, клёнов, ив. В листве перекликались птичьи голоса. Вероятно, должны были быть и звери, хотя остров был невелик, полтора или два десятка квадратных километров, хотя могло быть и больше. Для того, чтобы оценить правильно площадь острова, надо было провести топографические измерения, выяснить широту и долготу, составить карту, но для этого не было инструментов, да и нужды проводить такого рода исследования. Пройдя немного дальше, Андрей нашёл участок леса, заросший бамбуком, перевитый лианами. Дальний Восток отличался тем, что здесь перемешивались растения, относящиеся к различным климатическим зонам. Тут ему на глаза попалось то, ради чего он отправился в путь. Он увидел те растения, которые искал: от воспаления, от лихорадки, для восстановления сил. Они росли здесь, словно их посадили специально для него. У Боярова был с собой носовой платок, из которого он соорудил простенький кошель, куда складывал собранный гербарий. Довольный, он направился в обратный путь, туда, где они поселились с японцем. Но того на месте, в их гроте, не оказалось. Бояров остановился, не успев зайти полностью в расщелину, и принялся озираться по сторонам.
Цукомото, который опустился, было, на песок, лежащим там оставался недолго. Как только его русский спутник вышел наружу, он принялся ворочаться, а потом решительно поднялся и отправился на берег, туда, откуда они пришли. Там он нашёл палку, которую приспособил под древко, а из кинжала устроил острогу, примотав клинок к ветви. С этим орудием он направился вдоль берега, вылез на камни, находящиеся частично в воде и оттуда начал охотиться на рыб. Частенько медведи, населяющие разные местности Дальнего Востока, выходят на берег и охотятся на рыб с помощью собственных лап, цепляя когтями рыбин, используя природную ловкость. Точно так же задумал охотиться и японец. Точными движениями он сумел нанизать несколько сельдей, которые оказались на расстояние броска копья. Но вся эта охота настолько утомила Мифунэ, что он опустился на прибрежный песок и потерял там сознание, или, по-другому сказать – уснул. Там его и нашёл Андрей, начал хлопотать и приводить его в себя.
– Зря ты, Мифунэ, поднялся на ноги. Тебе сейчас надо лежать.
– Я самурай, – ответил Цукомото, – а это значит, что я – воин. Воин не станет лежать, получив такую жалкую царапину. К тому же я поймал рыбу, а это значит, что у меня достаточно сил.
– Достаточно, – согласился Андрей. – Достаточно, но … тем не менее …
Мифунэ храбрился, пытался идти сам, но всё больше опирался на плечо товарища. Сейчас, когда день клонился к вечеру, и день был такой тяжёлый, силы его подходили к концу. Андрей выпотрошил пойманных рыб, развёл костёр (счастье, что у них сохранились спички) и запёк в угольях выпотрошенные рыбы. Очень удачно, что среди найденных лекарственных растений оказались и пряные травы. Он добавил их, натёр ими тушки и скоро ароматные запахи наполнили их укрытие.
– Именно по запаху враги могли бы найти наше убежище, – заявил Цукомото до того, как открыл глаза.
– Так ведь мы уже определили, – возразил ему Бояров, – что наш остров пустынен, а это значит, что нам опасаться некого.
– Эти острова у нас называют «Чу-шима», что значит «тысяча островов», – добавил японец, расширяя ноздри и с удовольствием принюхиваясь к запахам. – Они всегда были довольно населены. Здесь живут и местные жители: айно и курилы, а также переселенцы: камчадалы и даже некоторые из японцев.
– А теперь вот поселились и мы, – добавил Андрей.
– Надеюсь – ненадолго, – вздохнул Мифунэ и начал разрывать тушку поданной ему Андреем приготовленной сельди. – Нечего нам здесь задерживаться.
– А это, как получится, – вздохнул Бояров. – Слышал ли ты, друг мой, про такого человека – Александр Селькирк?
– Это который – Александр Великий?
– Нет. То другой, завоеватель, из древней Греции. Александр Селькирк родом был из южной Шотландии и занимался мореходством, то есть был моряком, но его судно потерпело крушение, не добравшись до Южной Америки, но моряк сумел спастись и выплыл на остров, на котором потом прожил долгое время в печальном одиночестве.
– Уж не намекаешь ли ты, Андрей, – прищурил глаза Мифунэ, – на некоторые аналогии. Я бы не хотел провести здесь много времени.
– В отличии от нашего случая, тот, исторический Селькирк попал на тропический остров, заросший лесами и полный зверей, за которыми можно было охотиться. Там было, среди прочего, разные фрукты и овощи.
– А что же было прочим?
– Много всего. К примеру, он нашёл несколько злаковых колосьев и, через несколько лет, у него было целое поле зерновых растений, из которых, перемолов их, он пёк для себя хлеб в самодельной печи.
– На это надо время и много усилий.
– И того и другого у него было в изобилии.
– Но потом он выбрался к людям?
– Точнее, его нашли и спасли с острова. Он чуть не одичал там и почти превратился в животное. Но, тем не менее, окончательно разум его не покинул, позднее он снова привык к людям, а потом пересказал им свою удивительную историю. Этот его рассказ стал основой для романа Дефо.
– А кто это?
– Даниэль Дефо – довольно примечательный человек. Отец его был диссидентом …   
– Кем? – удивился Мифунэ, который ещё не слишком хорошо знал язык и думал, что ослышался.
– Это от латинского слова «dissidens», то есть «несогласный». В странах, где проповедовался католицизм или протестантизм, те, кто не согласен был с официальной версией веры, называли диссидентами, то есть «инакомыслящими». Так вот, я начал рассказывать, что у Даниэля отец был диссидентом и носил фамилию Фо. Сама Даниэль закончил «Академию», как называлась школа, где обучались дети этой религиозной группы. Хоть школа и называлась Академией, но только по примеру античных учебных заведений, хотя особых, выше средних образовательных, там не давали, и Даниэль Фо, человек, в общем-то, талантливый, всю жизнь образовывал себя сам, чаще всего чтением книг, а реже – прослушиванием лекций, которые иногда посещал. Частицу «де» он присоединил к фамилии сам, и сначала называл себя де Фо, но потом всё стали писать слитно, а он и не протестовал. Сам он сделался лавочником, чтобы было чем зарабатывать на жизнь.
– То есть он был торговцем? – решил уточнить японец, которого рассказ не то, чтобы увлёк, но который сам отвлекал себя от ноющей руки.
– И да, и нет, – ответил ему Бояров. – Мало ли что приходится нам делать, чтобы прокормить себя и свою семью, но к настоящему делу тянется наша душа. Самообразовываясь, Дефо научился думать, думать и рассуждать, и прославился своими памфлетами. Ему покровительствовал Вильгельм III Оранский, но после его смерти, когда на престол взошла королева Анна, Дефо был подвергнут остракизму. Его даже ставили к столбу позора, но он всё это пережил стоически. К тому времени в нём проснулся литературный дар. Он и до того писал памфлеты, писал книги по разным дисциплинам, но далее начал выпускать и художественную литературу. Венцом его творчества стал роман «Приключения Робинзона Крузо», в котором молодого купца и начинающего морехода Робинзона Крузо выбросило на остров после кораблекрушения, в котором остальные члены экипажа утонули, не сумев преодолеть прибрежного прибоя.
Бояров начал было пересказывать роман француза, но тут заметил, что его товарищ уснул и его глаза закрыты. Только теперь он обратил внимание, что окрестности погрузились в темноту, и лишь отблески их полузатухшего костра позволяли хоть что-то разглядеть. Вздохнув, Андрей замолчал и тоже начал готовиться ко сну. А ведь он сам уже успел погрузиться в содержание этой увлекательнейшей книги. До Даниеля Дефо не существовало приключенческого жанра, как такового. Было описание жизни одного или нескольких героев, за которыми, при помощи литератора, следили читатели, попутно проглатывая разные сентенции и описания. А Дефо включил в роман острую фабула и привязал тем интерес зрителей, потому как каждый читатель как бы всё это видел, задействую своё воображение, как бы снимая внутри себя свой собственный фильм, свою синема. И это получалось очень увлекательно.
К утру оба жителя острова замёрзли, потому как лето уже закончились, а с моря тянуло порывами ветра, пропитанного морской влагой, наполненного запахами, без которых нельзя себе представить моря. Вместе с тем он был наполнен прохладой. Сначала Бояров ёжился, пытаясь как-то устроиться поудобней, а потом проснулся. Рядом ворочался Цукомото, со стоном пытаясь открыть глаза. Реальность, которую они увидели, огорчила обоих.         
– Вы что-то там говорили про Робинзона, Андрей, – вспомнил вчерашний день японец.
– Я пытался пересказать роман одного просвещённого француза, но вы, раненный друг мой, уснули, – откликнулся Бояров.
– Раненный своей рукой, – уточнил Цукомото, – но это ещё ничего не значит. Про Робинзона я где-то слышал.
– С тех времён, в честь этого романа, обитателя заброшенного острова называют робинзоном, А сам роман называют робинзонадой.
– Наверное, робинзонами можно назвать и нас, – предположил Мифунэ, – и расписать нашу жизнь разными радужными красками. Я так и вижу получившуюся картину.
– Я бы предположил, что с нами – совсем другая история, – вздохнул Андрей. – Во-первых, до обитаемых мест здесь не так уж и далеко, так что вряд ли мы здесь надолго задержимся, а во-вторых, у нас-то всё происходит на самом деле и не надо надеяться на милость какого-то там сочинителя, который будет любовно описывать похождения какого-то полюбившегося героя. И мне, и вам, судя по всему, в жизни уже немало выпало и не стоит ждать милостей от какого-то неведомого доброжелателя.
– Эх вы, Андрей, – вздохнул Мифунэ, – а так хотелось помечтать, что кто-то неведомый, сидит себе у камина, обернувшись пледом и читают книжку про нас, отпивая из бокала с сакэ мелкими глоточками. Хорошо ведь всё это представить …
– Давайте будем реалистами, мой друг.
– Вам хорошо говорить. У вакс обе руки одинаково действуют. 
Но, соловья баснями не кормят. Пришлось подниматься обоим и отправляться на поиски чего-то питательного. Андрей вспомнил ту делянку, на которой нашёл все необходимые лекарственные растения. Такая же находилась и возле далёкого теперь Камышина, жизнь в котором казалась, сегодняшними глазами, почти что идиллией. А может и здесь когда-то проживали люди, которые культивировали растения, которыми можно лечиться. Но ведь гораздо важнее выращивать что-то питательное, вкусное. Надо было ему быть более внимательным и пошарить в окрестностях, а он обрадовался, обнаружив искомое, и сразу отправился назад. Но ведь, признаться, прибыл в нужный момент, когда его японский спутник потерял сознание, не рассчитав своих сил.
– Значит так, Мифунэ, – решительно заявил Бояров. – Ты у нас человек раненый и потому тебе не надо отходить далеко от нашей пещеры. Поброди рядом с ней. А я отправлюсь туда, где уже был и посмотрю там внимательней. Кажется мне, что как раз там могли жить люди, а значит там должно найтись то, что, возможно, поможет нам, спасёт нас. 
– Я бы тоже хотел пойти с тобой, – заявил японец. – Мои глаза тебе могут пригодиться.
– Тебе, друг, не стоит утомлять себя лишними усилиями. Один я смогу двигаться быстрее и мой поход не будет продолжительным. А ты можешь быть внимательным и здесь, ведь и здесь могут оказаться любопытные и полезные находки.
Больше японец не стал просить Боярова и опустился на корточки, положив руки на колени. Это значило, что он сейчас погрузится в собственные думы. Воспользовавшись этим, Андрей выскользнул наружу и устремился знакомым путём, которым он уже пользовался накануне. Теперь не было нужды останавливаться то и дело и озираться по сторонам, знай себе топай вперёд. Андрей даже успел вспомнить свою недавнюю жизнь, которую он проводил в лазарете. Тогда жизнь казалась ему пустой и никчемной, ничем серьёзным не занятой. Теперь-то он понимал, что помогал фельдшеру Махову и тем больным, которые обращались за помощью. Он делал маленькое, но необходимое дело, участвую тем в деле становления России. Это вот теперь он выпал со своего места и именно теперь жизнь его сделалась никчемной, никому не нужной. Правда, его толкнули к действиям важные, с его точки зрения, обстоятельства, решив которые, он снова станет нужным для своей страны. Пока же … надо подождать.
Незаметно для самого себя Бояров добрался до лечебной делянки, до того огорода, где он собирал растительные лекарства. Собрав их, Андрей тогда кинулся в обратный путь, вместо того, чтобы осмотреть окрестности. Любой, мало-мальски опытный человек сделал бы это, затратив чуть более получаса. И вот теперь Андрей добрался сюда, чтобы сделать то, что мог бы сделать ещё вчера.
Действительно, за бамбуковой рощицей, довольно частой, находилось небольшое поле, где произрастали съедобные клубни, какие выращивали и в Камышино. А чуть дальше, в ивовых зарослях располагались несколько избушек. Да, когда-то, может быть не так уж и давно, здесь обитали люди. Может они жили здесь постоянно, а может, и наведывались от случая к случаю. Скорее всего, это было место ночлегов рыбаков, живущих на соседних островах.      
Бояров заглядывал то в одну хижину, то в другую. Для постоянного жилья они явно не подходили и потому вышли из жизненного оборота, как только отсюда убрались люди. Впрочем, одна или две хижины, самые дальние от поля, выглядели жилыми, то есть сюда заглядывали и жильём пользовались, чтобы переночевать или укрыться здесь от непогоды. Видно было, что здесь делали несложные ремонты и меняли те брёвна, что в стенах прогнили. Это значило, что здесь могут появиться в любой момент. Сначала Бояров хотел прихватить с собой закопчённый котелок, чтобы сварить в нём овощи или приготовить похлёбку, но потом подумал, что лучше приведёт сюда Цукомото, чтобы переночевать в более комфортных условиях. Не откладывая более, Андрей тут же отправился в обратный путь.
Своего спутника он снова застал почти в бессознательном состоянии; только если в прошлый раз Цукомото обессилил себя охотой на рыб с помощью самодельной пики, используемой как острога, теперь никакого улова не было. Всё, что Андрей собрал съедобного, осталось в хижине, которую он выбрал для ночлега. Он посчитал лишним тащить всё обратно и нагружать себя. Они бы вполне добрались до избушки, обогнав надвигающиеся сумерки. Если бы Цукомото мог идти своими ногами.
Бояров не понимал, что стало причиной такой необъяснимой слабости товарища. Да, он ампутировал себе собственный палец, но сделал это довольно успешно, после чего быстро перевязал его. Да, похоже в рану попала инфекция, что неудивительно, учитывая антисанитарные условия на том ничтожном паруснике, который выспренно прозывался «Ветер удачи». На пассажиров эта удача точно не распространялась. Рана воспалилась, но не должна так действовать на японца, учитывая его крепкое здоровье и физическую подготовку. Тут что-то было другое и это «другое» могло принести неприятности.
– Мифунэ … Мифунэ … – расталкивал товарища Андрей. – Нам надо уходить отсюда. Я нашёл более удобное место для жилья. Там недалеко грядки с лекарственными растениями, овощной огород и настоящие лежанки для сна. Я приготовлю тебе снадобья для раны. Я сварю требе похлёбку. Только тебе надо подняться … и как-то дойти.
– Я никуда не пойду, – ответил Цукомото, который всё же пришёл в себя и даже оттолкнул от себя приятеля, продолжавшего его трясти. – Даром что-ли я таскал валежник для костра? Чтобы привлечь к нам внимание …
Вот оно! Только сейчас Бояров понял, почему его прияте6ль так обессилел, что потерял сознание и не мог двинуть ни одним членом. Андрей вышел из расщелины, облюбованной ими накануне для ночлега, и поднялся на верхушку горы. Цукомото не терял времени даром. За несколько часов, что Андрей отсутствовал, он успел натаскать целую кучу валежника, всяческого хвороста и различных веток. Осталось только всё это запалить и устроить грандиозный костёр, который привлечёт к их островку внимание. Огонь будет виден на расстоянии десятка километров, учитывая, что он возведён на возвышенности. Наверняка, на одном из соседних островов имеются жильцы, временные или постоянные, которые, хотя бы из любопытства явятся на сигнал, пусть даже утром, дождавшись рассвета.
– А если этот огонь привлечёт тех, кто нас здесь высадил? – попробовал возразить Бояров, не зная, что же ещё сказать.
– Если они уже сейчас недалеко, то неважно, будет гореть огонь или нет – они всё равно сюда доберутся.
– Я предлагаю сделать это завтра, – решительно заявил Андрей, – а пока что убраться туда, где имеется более удобное жильё.
Цукомото возражать больше не стал. Он и так вымотался из сил, забравшись сюда следом за товарищем. Здесь, на открытой площадке, они и провели краткое совещание. Цукомото опустил голову. Он не имел сил, чтобы начать спорить. Бояров начал всматриваться в наступающие сумерки, пытаясь обнаружить хоть какой-то признак приближающегося к острову корабля. Всё было тихо, за исключением шума волн, накатывающих на прибрежные камни. Да ещё кричали птицы из леса, готовящиеся ко сну.
– Пойдём, Мифунэ, я тебе помогу.
Японец оттолкнул руки своего приятеля, готовые его поддержать. Вздохнув, Андрей начал спускаться. Он добрался до той расщелины, которая казалась теперь совсем убогой и негодной, чтобы здесь можно было отдыхать. Он не успел собрать их ничтожный скарб, как к нему присоединился Цукомото. Андрей сразу отправился в путь, медлить уже было нельзя. За ним двигался японец, молчаливый и упрямый. Он часто спотыкался, но упорно отказывался от помощи, предпочитая идти одному, по собственной воле. Не надо было забывать, что Цукомото происходил из рода самураев и не терпел, когда ему что-либо навязывали.
До места добрались, когда уже совсем стемнело. Последние метров сто Цукомото позволил Боярову себя вести, так навалившись на него, что стало ясно, каких трудов стоило ему двигаться и пройти так много. Он обессилел до такой степени, что едва мог перебирать ногами. Андрей завёл его в хижину  и уложил там на постель, которую догадался привести в порядок загодя. Сам он собирался приготовить похлёбку, для которой тоже было всё приготовлено, но чувствовал такую безмерную усталость, что хотелось махнуть на всё рукой и завалиться спать. Он бы так и сделал, но, чудовищным усилием воли, заставил себя зажечь огонь в очаге и отправился с котелком к роднику, который находился неподалёку. Последние зарницы светились далеко позади, оттуда, откуда они пришли. Странно, но было так темно, что солнце должно было давно уже скрыться за линией горизонта. Не думая об этом, Бояров набрал свежей воды и вернулся в хижину.
Цукомото безмятежно спал, раскинувшись на тюфяке, набитой сухой травой и морскими водорослями, судя по запаху йода. Андрей даже ему позавидовал. Но, сказавши «а», надо заставить себя произнести и «б». Он поставил котелок на очаг и принялся чистить овощи. Потом отправился к роднику, чтобы вымыть их. Странно, но ему показалось, что отблески заката всё ещё мерцают. Но он устал так сильно, что не стал обдумывать этот феномен, а бросил нарезанные ломтиками овощи в котёл и принялся крошить туда пряные травы. Скоро от очага начал тянуться и разрастаться аромат готовящейся похлёбки. Люди ищут приятных запахов, подбирая сочетания запахов, цветов или чего-то подобного, но Боярову всегда был приятен запах свежевыпеченного хлеба. Интересно, если бы можно наносить на себя это запах, он пользовался бы таким парфюмом?
Положив подбородок на руки, Бояров дремал, сидя за столом, сколоченным из нескольких досок. Рядом с ним, над очагом, кипел котелок, в котором булькала похлёбка. Андрею казалось, что он встал на ноги, потянулся, вышел из избушки и направился обратно, откуда сюда пришёл. Там, на склоне, горел костёр и, вероятно, тоже варился суп. А может это пробуждался вулкан, выплёскиваясь через трещины; и надо было сходить, проверить, всё ли там в порядке. Он раздвинул кусты. Там зашипело и он …
Он проснулся. В котелке бурлило так, что переплёскивалось через край. Одуряюще пахло и казалось, что можно захлебнуться слюной. Бояров кое-как поднялся, снял котелок и переставил его на стол, прикрыл крышкой, а потом … потом …
Что было дальше, он толком и не помнил.
+ + +
– Это когда же ты успел?
Бояров с трудом открыл глаза. Рядом со столом стоял Мифунэ и, подняв крышку, рассматривал содержимое, принюхиваясь к нему. Чтобы уловить запах, крышку не обязательно было поднимать: он и без того наполнял небольшое помещение.
– Сам не помню, – признался Андрей. – Должно быть, в полусне.
– В полусне женщины умеют вязать чулки, а художники грунтовать картины.
– Наверное, и варить похлёбку тоже. Помню, как я крошил овощи, ставил на очаг. Мне ещё показалось, что на том месте, которое мы оставили, тоже горит огонь. Мне снилось, что я и там тоже что-то варил, но потом из земли начали вырываться клубы пламени, словно там пробуждался вулкан. Странный сон, ты не находишь?
Цукомото пожал плечами. Он нашёл на полке глиняную плошку и наполнил её супом, после чего принялся жадно уплетать. Андрей тут же поднялся, наскоро умылся, кое-как привёл себя в порядок и присоединился к товарищу за столом. Оба принялись поглощать сваренное и молчали, лишь слышалось хлюпанье. Оба были голодны по настоящему. Цукомото налил себе вторую порцию.
– Теперь мне нравится чувствовать себя островитянином, – сообщил он Андрею. – Честно признаться, я ведь островитянином и был.
– То есть ты хочешь сказать, Мифунэ, – не понял его слов Андрей, – что ты уже посещал это остров?
– Не совсем так. Здесь я впервые. Но я японец, то есть гражданин Японии, а Япония суть островное государство, то есть каждого из с, японцев, можно считать островитянами.
Бояров хмыкнул. Ему хотелось бы поспорить, но он доканчивал свою порцию, да и, честно признаться, так Мифунэ был прав.
- Англия тоже является островным государством, – продолжал рассуждать Цукомото. – нас, нескольких молодых людей, послали туда учиться торговать с иностранными варварами. Нам было чему поучиться. У нас ходят утверждения, что Япония, как и Англия, могла бы сделаться обширнейшей островной империей мира. Получилось же у англичан прикрыть своей шапкой половину мира. Почему бы оставшуюся половину не прикрыть шапкой нашей?
– А почему бы не российской? – хмыкнул Бояров, неожиданно сам для себя.
– Подумай сам, Андрей, – повернулся Цукомото. – У вас, у россиян, и так земли – не меряно. Вам бы эту как-то развить, обиходить. Сделать для себя приемлемой, выгодной. А Англия? Она же находится на самом краю Европы. Если им не шевелиться, не стараться изо всех сил, они так и останутся на краю жизни.
– Дождёшься от них, – буркнул Бояров. – Ждать устанешь.
– Ровно потому, – горячо подхватил Мифунэ, – что они сами не ждут, не промедляют. Хватают то, до чего можно дотянуться. Я вот с англичанами немного пообщался и увидел, насколько они жадно стараются покорить едва ли не весь мир. Америка, включая и Канаду, Австралия, Индия, южная часть Китая, острова. Мы изучаем их опыт. Япония больше Англии и у нас больше возможностей. Рядом с нами находится Корея, Китай. А сколько островных архипелагов в Тихом океане. Этого хватит, чтобы развиваться почти до бесконечности. Вот и эти острова, Курильской гряды. Они ведь от Японии на расстоянии вытянутой руки.
– Ты чего это, Мифунэ? – удивился Бояров. – Строишь из себя колонизатора? Хочешь захватывать и осваивать чужие земли?
– А почему Англии можно? Нам разве – нельзя? А России?
– Ты чего это про Россию вспомнил? – аж поднялся с места Бояров. – У кого это она земли захватывала?
– Андрей, я немного занимался историей нашего мира. В том числе и России, Руси. Она занимала большое место, находясь восточнее Польши, государств Прибалтики. На них всё время шло наступление из степей Востока и им приходилось быть сильными. Это я про вас, про славян, про роды Руси. Но потом вы сами перешли в наступление и вошли в Сибирь. В поход шли отряды казаков. Они и присоединили всю Сибирь, Алтай, многие ханства центральной Азии ...
– Они нас просили о защите от захватчиков с Востока.
– И предпочли захватчиков с Запада? Пусть так, но это всё равно получаются ваши колонии. Единственное  отличие, что они не на островах, а на суше, но ведь и до исторической Руси не ближе, чем и до той Англии. Чем же это не колонии?
– Мифунэ, давай не будем спорить. Всё равно от нас ничего не зависит. Этот остров, он чей? России? Или Японии?
– А до кого будет ближе?
– Ты же сам вспоминал Англию, которая хватала всё, до чего могла дотянуть руки.
– Это было в начале, а теперь она понимает, что со всеми этими землями невозможно управиться. Она вынуждена давать им самостоятельность, давая им права доминионов, то есть обещая свою помощь в обмен на свои ресурсы.
– То есть сохраняя за собой кое-какие свои права, права колонизаторов.
– Это только на первых порах. Потом, когда эти государства окрепнут, они сделаются совсем самостоятельными.
– Это если касается Англии. А если речь пойдёт о Японии?
+ + +
Какое-то время оба товарища по несчастью, выкинутые обстоятельствами на берег препинались между собой, а мы (то есть автор) задумались над этим вопросом. Все мы вышли родом из детства, то есть, по-другому говоря – из Советского Союза, а там, когда речь заходила о колониальных делах, всё было однозначно и категорично, и страны Запада, «замаранные» в колониализме, осуждались горячо и однозначно. Колониализм плохо! Мы осуждаем его! Мы оказываем поддержку борцам за свою свободу! Но потом оказалось, что освобождённые от колониализма народы погружаются в дикость, мракобесие, там наступают диктаторские режимы (Кампучия, Северная Корея, Гаити, некоторые африканские государства, Афганистан, Иран, Вьетнам, о котором было столько спето песен, Куба, о которой было сказано не меньше). Но хотелось сказать вовсе не об этом, потому как действие нашего романа всё-таки отодвинуто на сто лет от наших дней и не будем рассматривать те события, которые для наших персонажей как-то не наступили, но те события, которые происходили у нас, можно проанализировать, хотя бы кратко.
Русь развивалась сложно. Славянских племён было довольно много; одни вступали между собой в союз, другие воевали. Ровно то же самое происходило в других странах. Но на Русь периодически наваливались волны захватчиков из степей Востока. Им надо было как-то противостоять. Захватчики раз за разом прокатывались по Руси и она их как-то задерживала, сдерживала, рассеивала. Вспомните, как по странам Европы прошлись племена гуннов во главе с Аттилой. Тогда ещё Русь только самоорганизовывалась, хотя Русской православной церковью игнорируется история нашего государства до поры, пока она не приняла христианство. Но именно принятие христианства очень изменило менталитет славян. Напомним, что это было христианство Византийское, полуазиатское, со своими традициями. После этого народ стал более уязвимым. Об этом можно утверждать, наблюдая, как Русь сдала свои позиции перед наступлением орд Чингисхана. Да, он был завоеватель, можно сказать – от Бога (своего бога, который ему покровительствовал). Русь, христианизированная, сдалась перед его натиском. Могла пасть и Европа, по которой Чингисхан тоже успел прокатиться. Позднее, при хане Батые, внуке Чингисхана, установилась оккупационная власть Золотой Орды, которая продолжалась не одно столетие. Это всё очень сказалось на нашем менталитете, а Русская православная церковь научилась неплохо себя чувствовать внутри исламской Золотой Орды. Но говорить мы будем не об РПЦ, а о колониальной политике. Да, Русь долгое время была колонией и потом, когда освободилась, после кровавых войн, прибрала к своим рукам территории, занятие противником (Астраханское ханство, Волжская Булгария, Казанское ханство, Крымское ханство (это уже позднее), пошли воевать Сибирь (поход Ермака), где было Сибирское ханство Золотой орды. Постепенно дошли и до Восточной Европы, вобрав в себя Великую Литву, Ливонию и  заняв территорию больше, чем Европа. А сама Русь была вроде как отдельно, развивалась самостоятельно. Надо помнить историю и знать, насколько было трудно строить цивилизацию, учитывая, что Русской православной церковью было зажато всё, не было ни науки, ни искусств, только ремёсла, чтобы как-то выжить. И лишь после Петра I начало что-то меняться, появилась инициатива и частное предпринимательство, но и начала разростаться коррупция, которую раньше как-то сдерживали. Но как только Русь, то есть уже Россия разрослась до невиданных размеров, появились такие губернаторы, такие властители, которые чувствовали себя свободными от всех и всяческих норм, по большей части – моральных. «До Бога - высоко, до Москвы – далеко». Это пословица как раз из тех времён. Кавказ, Туркменистан, Дальний Восток. Это были целые миры, целые государства, где правили, «как бог на руку положит», то есть какую взятку дашь, то и иметь будешь.
Печально осознавать, но половина огромной страны пребывала в виде колоний, откуда черпали невиданные ресурсы, сначала – мехами, а потом – полезными ископаемыми. Местному населению позволялось жить на месте, если они не препятствовали колониальной политике (хочется добавить – грабительской, но не хватало сил, чтобы выкачивать уж слишком много). С тех пор к русскому населению у народов Сибири, Дальнего Востока, Кавказа – довольно насторожённое, чего не скажешь об той же Англии, когда она перестала быть колониальной державой, а перешла на институт доминионов. На рубеже девятнадцатого и двадцатого веков Российская империя начала создавать условия, чтобы присоединить к себе часть северного Китая, финансируя строительство КВЖД. Возник город Харбин, который считался столицей «Русского Китая», что стало одной из причин агрессии со стороны Японии, которая тоже желала «наложить руки» на те земли.
Мы прости не считать этот кусочек уроком истории, а лишь даём исторический фон для нашего романа.
+ + +
– Что же мы, друг Мифунэ, занимаемся спорами, ищем какие-то там ошибки, если и не свои, то государств, которые мы представляем, и забыли при этом, что со стороны государств понесли некоторого рода испытания, которые сделали нас … как бы это сказать?
– Более самостоятельными?
– Н-не совсем то. Хотелось бы, чтобы наши государства стали умнее и дальновиднее. Пора уже государствам повзрослеть и научиться ценить своих собственных граждан, а не стараться упечь их куда-нибудь понадёжней.            
Оба они опустили головы и задумались, каждый о своём, ведь оба успели побывать в заключении, куда их запихнули. Оба считали, что – несправедливо. Воспоминания их прервал шум открываемой двери. Они повернули головы и увидели … ствол ружья, повёрнутый в их сторону.


Глава 5
Рядом с одним стволом появился второй, а потом из дверей выдвинулся человек. Был он коренаст, тёмен лицом, половину которого занимала борода, закрывающая морщинистую короткую шею и верхнюю часть груди, частично прикрытую курткой из овчины. В первое мгновение Бояров принял его за русского рыбака с обветренным от морских бризов лицом и обрадовался.
– Друзья! Товарищи!
Но уже со второго взгляда он понял, что ошибся – толстые, немного вывернутые губы пришельца покрывали узоры татуировки, выполненной голубой краской. Человек наставил на него ствол ружья и что-то спросил громким, визгливым голосом.
– Это айну, – заговорил Цукомото, – по вашему – «человек», а по нашему – иеби.
Люди с ружьями в руках начали переглядываться друг с другом, потом опустили стволы ружей и начали бормотать, по-видимому что-то объясняя. Цукомото начал ещё громче рычать. Его речь напоминала лай сторожевой собаки, которой кажется, что в дом лезут злоумышленники. Обескураженные бородачи пятились, пока не покинули дверей, через которые только что хотели войти. Боярову показалось, что они сейчас повернутся и убегут от них. Это была дурацкая мысль, но Андрей считал, что именно сейчас это и произойдёт.
– Товарищи! Айну! – возопил Андрей. – Постойте!
Цукомото покосился в его сторону и коротко буркнул – должно быть выругался. Андрей не обратил на это внимания. Он бросился догонять незадачливых визитёров, которые находились рядом с их избушкой, дверь которой оставалась распахнутой настежь. Было их там ещё больше, человек пять, а то и семь, и все насторожённо смотрели, как он приближается к ним, протянув руки, словно желал обнять их всех разом.
– Послушайте, – торопливо начал говорить Андрей. – Нас здесь высадили … бросили … разбойники … мы думали, что это они вернулись.
Туземцы, державшиеся тесной кучкой, отступили от него, насторожённо поглядывая и держа ружья наготове. Они явно не доверяли тем, кого нашли в избушке.
– Мифунэ, – повернул голову к товарищу Бояров. – Кажется, ты их понимаешь и они тебя тоже понимают. Объясни им, как мы здесь очутились, и что мы нуждаемся в помощи, и в первую очередь – ты. Скажи им, что надо с острова убраться, как можно скорей. Скажешь? И спроси их, как это они нашли нас? Должно быть, эти хижины принадлежат им.
– Я знаю, – сумрачно сказал Цукомото, – как они нас нашли. Это я их позвал.
– Ты? – удивлённо выкатил глаза Бояров, а потом вспомнил отблески огня сквозь ветви леса. – Ты развёл костёр?
– Я предлагал это сделать, а ты был против. Тогда я сам всё сделал. Сам и запалил костёр.
– Господи, – вздохнул Бояров. – А я решил, что это признак вулканической деятельности. Что из расщелин пробиваются дымы и брызги лавы. Думал, потому местные люди ушли отсюда, что опасались пробуждения вулкана.
– Они опасались появления корейских разбойников. Как только они увидели, как к их острову приближается парусник …
– «Птица удачи»?
– Да. Она самая. Они сразу, спешным образом, уплыли отсюда. Я понял из их слов, что они здесь ловят и заготовляют рыбу. Это их … заимка.
– Как у таёжных охотников? Я всё понял.
Туземцы насторожённо слушали, как оба незнакомца, высаженных корейцами, разговаривают друг с другом. Наверное, айны жалели, что сунулись сюда. Но разведённый костёр означал просьбу о помощи и они не могли игнорировать сигнал. Это – закон моря: приходить на помощь, если помощи просят.
– Мифунэ, друг, – схватил за рукав товарища Бояров, – проси их забрать нас отсюда. Наверняка у них есть способы перебраться на континент. У меня нет времени ждать. Старообрядцы, вместе с моей супругой, и так нас сильно опередили. Нам надо догнать их.
– Их уже не догнать. Скорее всего они уже там, то есть в Америке. Нам остаётся найти их следы.
– Но на воде следов не остаётся.
– Это так, но большая группа переселенцев оставляет память о себе среди местных жителей. Надо расспросить этих людей, может они что знают.
Цукомото сразу оживился и принялся громко говорить. Наверное, японский язык довольно раскатистый, а может японец вкладывал в свои слова эмоции недовольства, но только казалось, что он рычит на туземцев. Некоторые из них так прямо и пятились, отступая в сторону берега, где у них должны были оставаться лодки.
– Кажется, они что-то знают, – повернул голову Цукомото и объяснил своему приятелю, – не сказать не решаются. Ты предлагал убраться с острова?
– Да, тут же согласился Бояров. – Эти корейцы … они могут вернуться в любой момент. Тогда нам никак не защитить себя.
– Да и айны торопятся убраться отсюда. Кажется у них – свои неприятности.
Собираться у них не было особой необходимости. Как там раньше в сказках сказывали, нам, мол, только топором подпоясаться. Может, что и осталось в пещере на сопке, так явно не очень и нужное. Цукомото объяснил туземцам, что они и в самом деле попали в беду и им надо убраться отсюда, спастись, сбежать. Малые народы, который и сами лишений всяческих испытали немало, взяли их с собой, хотя и радости не испытывали. Просто не отталкивали их, когда чужаки забрались следом за ними в лодку.
Лодка была большая, целый карбас, где с трудом разместились все. Большую часть внутреннего пространства занимали сети, остроги и разное другое снаряжение, разбираться в котором Андрей не стал. Он всё оглядывался с тревогой по сторонам – не видно ли парусов, которые приближаются к острову.
На одном из соседних островков, ещё меньше того, где они были, находилась база айнов, где стояли и другие лодки. Люди, которые там находились, высыпали на берег и наблюдали, как карбас приближался к берегу. Их было не так ужи много, может, десятка три, все одетые в куртки мехом наружу и такие же порты. На спине висели мешочки, которые натягивались на голову, подобие капюшона, чтобы прикрывать волосы от морских волн.
Люди, которые приехали и которые на островке оставались, перемешались между собой. Они громко гомонили, непонятно для Боярова и размахивали руками, что-то доказывая. Цукомото стоял, сложив руки на груди, и делал вид, что его ничего не касается. Он походил на индейского вождя из романов американца Купера. Мифунэ смотрел над головами и, наверное, думал о чём-то своём. Бояров же решил показать, что он свой для этих людей. Он часто встречался с туземцами, которые населяли тайгу Дальнего Востока и был знаком с ними. Все они были доброжелательны и всегда улыбались, когда говорили. Правда, он общался с ними, когда проживал в Камышино, селении духоборов, или в лазарете при Махове, когда, случалось, туземцы заходили туда с просьбой о помощи. Они, люди природы, частенько болели, страдая кишечными недугами или печенью, приверженные алкоголю, к которому их приучали иноземные купцы, чтобы сделать сговорчивыми в торговле. С айнами Андрею ещё не приходилось встречаться, и он не понимал их языка, но некоторые слова казались ему знакомыми, то есть можно было попытаться вступить с ними в разговор.
– Друзья! Товарищи! – Андрею казалось, что это его обращение туземцы должны были понять, пусть и не дословно, но – через интонации. – Мы попали в беду, разбойники высадили нас на остров. Наверное, они собирались вернуться, и тогда нам пришлось бы худо, но, вместо них, появились вы и спасли нас. Спасибо вам, товарищи. У нас нет ничего, чтобы отблагодарить вас, разбойники отняли всё имущество, которое было, но всё равно, мы вас очень благодарим.
Туземцы внимательно слушали Боярова, пытаясь понять его слова. Наверное, некоторые слышали раньше русскую речь и кое-что сумели разобрать. Они стали растолковывать речь чужака. Цукомото знал язык айнов, но он молчал, высокомерно задрав подбородок, словно считал ниже своего достоинства общаться с варварами. Когда они плыли в карбасе, он тихо сказал Андрею, что те дикари и с ними не стоит иметь никаких дел. Здесь он показал, что не намерен отказываться от своей позиции. Бояров взял на себя обязанности переговорщика.
Как только лодка с чужаками пристала к берегу островка, где находились айны, те стали готовить лодки, чтобы убраться отсюда. Они немного помедлили, чтобы послушать Андрея, а потом стали готовиться к отплытию ещё быстрее.
– Наверное, они поняли меня, – предположил Бояров и сообщил Цукомото. – Теперь они собираются, чтобы удалиться отсюда и не сталкиваться с разбойниками и рисковать своей жизнью.
– Я так не думаю, – отозвался Мифунэ, хотя казался отстранённым и ничего не воспринимающим. – Они с корейцами не ссорились и им незачем бежать от них. Тем тоже не с руки воевать с местным населением. Тут другое. Я не всё понял, но, кажется, у них в стойбище заболели несколько человек, в том числе и в семье их вожака. Поэтому они закончили с охотой и спешно собираются возвратиться обратно к себе домой. Удивительно, как это они ещё заглянули за нами. Должно быть тот костёр, который я запалил, был довольно большим. Наверное, это сыграло свою роль.
Пока они разговаривали, айно собрались, погрузились в свои лодки, которых оказалось числом около десятка. Места хватило всем, и тем, кого нашли на острове, то ли спасая их, то ли увлекая в плен. Бояров хотел видеть в этом хорошее, а Цукомото проверял кинжал- вакидзаси, которым он себе отрубил палец, чтобы показать Чаню, капитану парусника «Птица удачи». Оба кутались в свои костюмы, ставшие грязными и мятыми; кое-где зияли прорехи. Меховые одеяния туземцев были гораздо удобнее.
Бояров ожидал, что они направляются к одному из соседних островов, который был больше прочих. В цепи Курильских островов таких хватало. Наверняка они были и населены. Но эта компания то ли рыбаков, то ли охотников, следовала всё дальше. А дальше уже начинались те острова, которые составляли Японию. Боярову не очень-то хотелось очутиться там. Они помнил, как у Мастера Чу говорилось о агрессивных намерениях Японии, как не нравилось японским военным оживлённое освоение Россией Маньчжурии, строительство там железной дороги. И Цукомото признался Боярову, что его послали в Читу с заданиями лазутчика, как знающего русский язык. Правда, Мифунэ признался, что это задание ему было не по нраву и он собирался бежать. Встретив Боярова, он так и сделал. Но это было раньше, когда они оба находились в России. Теперь же, увидев берега Хоккайдо, покрытые лесными зарослями, он заулыбался торжествующе и расправил плечи, которые до этого были преимущественно опущены.
– Не бойся, Андрей, – шепнул японец русскому приятелю, – если они будут с нами вести себя строго, мы от них сбежим. Я надеюсь найти себе здесь помощь. И тебе тоже.
Но айны никак не показывали своего отношения, своего негативного отношения, какого бы недовольства. Казалось, что они просто забыли о чужаках. Они спешили добраться до дома. Проплыв вдоль берега, они направили лодки в неприметную бухточку, какую и не было видно сразу. Это и была их гавань. Все повыпрыгивали из лодок и побежали в сторону ближайших зарослей, которые, казалось, стояли сплошной стеной. Но туземцы, то есть айны, тут же исчезли в этой «стене». Тогда и Цукомото, а следом за ним и Бояров отправились следом. На берегу остались три человека, которые занялись лодками, частью вытаскивая их на берег, а частью цепляя к колышкам, которые специально для этого были вкопаны.
Оказалось, что лес вовсе не был сплошным. Для прохода имелись проёмы, устроенные таким хитрым образом, что уходили как бы вбок, отчего не было сразу видно селения, которое находилось почти у берега, и не надо было долго идти. Прибывших встречали криками, по большей части озабоченными. Андрей вспомнил, что недавно служил при лазарете и часто ассистировал фельдшеру Махову, записывая то, что он говорил, а фельдшер сразу старался делать диагноз и назначать лечение. За долгие годы тот наловчился определяться с недугами и, за ним, учился и Андрей. Не даром фельдшер хотел оставить его вместо себя, когда уже не сможет сам лечить людей. Век медика долог, но не бесконечен. А Бояров, вон, домой отправиться всё думал, вместе со своим семейством, которым обзавёлся.
Когда они только направлялись сюда, Цукомото поймал его за рукав и торопливо принялся шептать, таща в сторону, озираясь по сторонам:
– Андрей Илларионович, вот удобный момент. Они сейчас заняты собой. Что-то у них там случилось. Самое время нам с вами удалиться. Пойдём строго на юг. Рано или поздно выйдем на японское селение, а там я уже сумею помочь нам обоим.
– Нет, Мифунэ, – мотнул головой Бояров. – Вы же сами говорили, что наверняка они что-то знают, могут рассказать про переселенцев. Надо только с ними подружиться. Я не могу сейчас бежать. Может быть, я смогу чем-то помочь.
Они торопливо шептали. Цукомото уговаривал своего приятеля, повышая голос и дёргая того за рукав, а Бояров не соглашался и отступал на полшага, на шаг. А через мгновение набежали кудлатые собаки, принялись лаять, носиться кругом и делать вид, что вот-вот набросятся. Цукомото сунул руку за пазуху и сжал рукоять кинжала, готовый его выхватить в любой миг. Тут подбежали подростки и отогнали собак, следом подошли те трое, что остались заниматься лодками. Теперь они шли в селение и Бояров отправился вместе с ними. Сделав несколько шагов, он оглянулся: Цукомото, нахмуренный, следовал за ними.
В становище все выглядели сильно встревоженными. Часть туземцев, чуть ли не половина, лежали в лёжку; шатаясь и держась за живот, некоторые двигались к кустам. Бояров вглядывался в лица, щупал пульс. У больных явно была кишечная инфекция, пеллагра или дизентерия. Вспомнил, как этим занимался Махов. Случалось, когда вспышка болезни распространялась, направлялся в стойбище, брал с собой саквояж с порошками, а также ассистента, то есть его, Боярова. Попутно он говорил тоном преподавателя, что необходимо делать в том или ином случае.
Больше всех в селении  суетился взлохмаченный тип, оказавшийся то ли шаманом, то ли знахарем, то ли тем и другим сразу. Одежда его украшена была шкурками зверушек, косточками и яркими ленточками, чтобы выглядеть необычно и загадочно. Он колотил колотушкой в бубен и завывал самым зловещим голосом, изгоняя из соотечественников злых духов, повелевающих болезнями. Бояров тут же подключился к нему и осматривал то одного больного, то другого. Больше внимания уделял детишкам.
Когда-то, в прошлой жизни, которая казалось уже полузабытым сном, Миону Узала спас его, продемонстрировав способности шамана. С того времени Бояров с уважением относился к действиям, которые назывались камланием. Они что-то будили в организме, действуя каким-то метафизическим способом, которое нынешняя медицинская наука не признавала, игнорировала, не желая замечать. Но туземные племена пользовались шаманским лечением веками и – выживали.
Но теперь у шамана это не получалось. Наверное, он испытывал неуверенность, видя такое количество страдающих людей. По-видимому, шаманское лечение помогает, когда оно индивидуально, но если больных много, то необходимы другие виды лечение, а может, надо применять более действенные приёмы; и должен это совершать сильный человек, сильный, прежде всего – своими приёмами. И Бояров почувствовал, что этому человеку надо помогать, пока он не растерял свою уверенность. А если нет уверенности, то … Говорят, что если птица не уверена в себе, то она не сможет взлететь. Птенцы взлетают, когда поверят в себя, в то, что крылья поднимут их.
Андрей корил себя, что частенько не слушал Махова, не вслушивался в то, что тот говорил ему. Замечали ли вы, что люди пожилые часто говорят во время работы. Говорят они и как бы шутят, но на самом деле они рассказывают, что и для чего огни делают. Сама Природа заставляет их делать это. Пожилой человек переходит в ранг наставника. Это происходит вольно или невольно. Это состояние в себе можно приглушить или задавить, но тогда хуже будет только самому наставнику. Люди опытные чувствуют это и охотно делятся опытом.
«Знаешь, Александр (тогда Бояров «был» Глущенкой» и носил другое имя), в Средние века Европа чуть не вымерла от «чёрного мора», то есть от чумы. Добиралась она и до нас, но не распространялась так свирепо, А почему? А потому, что у нас в ходу были бани и парные с вениками. Медики это называют личной гигиеной. Так вот мы этими самыми вениками прогнали ту чёрную болезнь, не дали ей распространиться. Запомни – гигиена – великая вещь и о ней не стоит забывать. Но это ещё не всё. Важно, когда больной имеет возможность правильно дышать. Ему нужен постоянный приток свежего воздуха. Правильное, не затруднённое дыхание – прямой путь к выздоровлению. Я не могу объяснить тебе, почему важен свежий воздух. Восточные медики, из Китая, Тибета, Индии и других мест объясняют это некими потоками, которые пронизывают организм. У нас это не в ходу, но странным образом я нахожу это работающим. Не будем на этом останавливаться, просто это необходимо запомнить. Это – элементарно. И ещё – солнечный свет. Он тоже как-то влияет на болезни, как-то изгоняет их. Батюшка, отец Елизарий, говорит о божьей воле. Пусть говорит, а ты, Александр, помни мои слова».
Жаль, что Андрей большей частью пропускал мимо ушей то, что слышал, и не старался запомнить. Он считал, что всё это в жизни не очень-то ему и пригодится. Видел он себя то горным мастером, то профессором в университете, а то и революционером. Но ведь не знаешь, где найдёшь, а где потеряешь. Как бы ему сейчас пригодилось всё то, что ему растолковывал престарелый фельдшер, который, к пожилым годам своим, многое понял и во многом прозрел.
Всех больных, детишек отдельно, собрали вместе, устроили под навесом, чтобы свежий ветерок обдувал и солнце доставало. Всем давали обильное питьё, поили также питательным бульоном. Может потому, что он действовал уверенно, а может и по другим причинам, но больные почувствовали себя лучше, детвора перестала хныкать, а взрослые стонать на разные голоса. Бояров приободрился, но тут же почувствовал, как его за руку сильно потянули. Он оглянулся. Позади его стояла женщина. У женщин айнов были круглые лица, но у этой лицо настолько похудело и вытянулось, что казалось черепом, обтянутым пожелтевшей кожей. На голове был платок, из-под которого торчали растрёпанные волосы.
– Русский … помоги …
Все вокруг говорили на своём языке или наречии японского языка, но эта женщина сказала ему на русском языке. Если бы не это, то Андрей сказал бы ей, что устал, что едва стоит на ногах, что он отдохнёт хоть несколько минут, и лишь потом …
– У тебя кто-то болен? Где он?
Женщина потянула его за собой, в сторону землянки, почти что избушки, низкая крыша которой была покрыта травяным слоем. Там даже находились какие-то ягоды. Бояров это заметил на ходу, увлекаемый женщиной.
– Сюда … сюда …
Внутри была совсем пожилая женщина, которая попыталась подняться при виде вошедшей, и Бояров направился к ней, но увлекавшая его женщина потянула в другую сторону, где у стены находился топчан, прикрытый тулупом. Только сейчас Бояров заметил, что на топчане лежит человек, мальчик.
– Помоги … ему …
– Я сейчас, – сказал Бояров старухе, которая продолжала стоять, и направился к мальчику; глаза его были полузакрыты и, наверное, он не воспринимал никого. Та старуха, которая поднялась, должна была приглядывать за ним, но тоже занемогла. Потом Андрей решил заняться и ею, но пока сосредоточился на ребёнке.
Ребёнок, мальчишка возраста шесть или семь лет, содрогался от лающего кашля. Тельце его, довольно тщедушное содрогалось. Слышен был сип. Лицо было одутловатое, покрытое румянцем. С краешка глаза гноились, Сквозь выделение скатывались слезинки. Бояров раскрыл рот мальчика. Так и есть, под языком имелись язвочки.
– Похожи, – сообщил Андрей женщине, наверное – матери мальчика, – у вашего сына – коклюш. Он не в лучшем состоянии и здесь, верно, одного шамана будет недостаточно.
– Помоги …
Женщина вцепилась Боярову в куртку и принялась трясти его, сама содрогаясь в рыданиях, которые закончились кашлем. Тот всеми силами пытался вспомнить, что же ему говорил фельдшер, какие давал советы. То, что советы были, Андрей готов был дать на отсечение руку. В амбулатории частенько не хватало лекарств, то есть готовых лекформ. Зачастую у доктора был в помощниках, в ассистентах фармаколог, который готовил по рецепту то или иное лекарство: мазь, микстуру или какой отвар. Нет, отвары больше делали травники, которые упор давали на лекарственные травы. Махов у них взял на вооружение многие средства. Там было и что надо делать, если больной болен коклюшем. Вроде бы надо взять сосновые почки …
– Слушай мать, – Бояров оторвал руки женщины от своей куртки, – как звать-то тебя?               
– Сониа …
– Ага. Соня. Есть у вас почки сосны обыкновенной?
– Есть … кажется …
– Неси. Зову сюда шамана. Он должен в травах понимать.
– Что ещё … надо …
Женщина с трудом находила слова русского языка. Должно быть, она знала этот язык, понимала речь, но общалась с русскими мало и почти забыла. Теперь они трудно всплывали из памяти. Но она была ещё не старой, не успела всё позабыть. Будет ли ещё шаман более сообразителен?
– Нужен подорожник. Большой. Листья такие, по обочинам  троп растёт. Камчужная трава ещё нужна. То есть мать-и-мачеха. Цветочки такие жёлтенькие. На склонах холмов растут, при спуске в овраг. Хорошее отхаркивающее средство. Листья нужны.
Сониа (если он правильно понял имя), кивала головой, слушая его, а потом быстро умчалась и так же вернулась, держа в руках охапку трав, листьев. Женщина поняла его правильно. Бояров тут же начал варить снадобье из трав. На удивление то, что говорил ему Махов, в нужный момент всплыло в памяти. Бояров перелил отвар в плошку м передал её матери ребёнка. Пока она остужала питьё и поила сына, Андрей откинулся в сторону и бессильно улёгся на шкуру, словно не готовил снадобье, а колол кайлом уголь в шахте, так он был вымотан. Незаметно для самого себя он уснул.
Обессилеть. Это слово воспринимается как-то бездумно. Были у человека силы, куда-то он приложил и – обессилел. Но он ведь не выгрузил из себя что-то конкретное, как – к примеру – опорожняют кишечник. Тут ведь совсем другое. Что-то внутри нас имеется, в мышечных волокнах, какой-то эквивалент торфа, угля, нефти или что ещё там есть, что создаёт энергию «на вынос». Истратил это неизвестное и должен как-то себя заправить, то есть покушать, выспаться и – силы появятся. Наукой всё это не очень объясняется. Вот об этом, как-то дремотно, рассуждал Андрей, находясь в состоянии некоего полусна, где тело его не слушалось, а думать он ещё как-то ухитрялся. А портом он как-то разом проснулся и открыл глаза.
Первое, что увидел Бояров, это были глаза женщины, что поглядывала на него, ухитряясь при этом гладить волосы ребёнка, который продолжал спать. Кажется, она назвалась Соней. Или – Сонией. Она была туземкой, из племени айнов.
– Пусть он поспит, – сказал ей Андрей. – Ему надо сил набираться.
– Пора отвар пить, – сообщила женщина. – Он помогает. Сама меньше кашляет.
Сума, это её сын, понял Бояров, этот мальчишка, заболевший коклюшем. Но разве он, то есть Андрей, медик, чтобы устроить здесь палаточный лагерь, развернуть лазарет? Да за то, что он здесь устроил, его любой лекарь … Что он ему сделал бы? Наказал? Но ведь здесь, кроме него, да вон шамана, не было никого. Конечно, Бояров мог бы откреститься, сказать, что не знает, не может, но, во-первых, он тогда не думал о последствиях, а пытался помочь, как получится, а во-вторых … Цукомото сказал ему, что айны могли бы что-то подсказать про переселенцев, которые отправились за океан, в Америку. Когда, как не сейчас, испытывая к нему благодарность, начать расспрашивать.
– Послушай, Соня, – попытался подняться на ноги Бояров. – Я хотел бы узнать …
Но в этот момент проснулся мальчик, Сума, который страдал от приступов коклюша. Он задвигался, махнул руками, и мать склонилась над ним, поднесла к его рту плошку, наполненную снадобьем. Сума глотнул и закашлялся, но не из-за приступа, а просто отвар попал «не в то горло». Бояров пощупал у него лоб, но жара не было, и он отправился посмотреть, что творится в стойбище. Расспросы о переселенцах не надо было откладывать. Не стоило и забывать, что он попал на территорию соседнего государства, где не терпели чужаков. Надо было что-то делать, а для начала посоветоваться с Мифунэ. Он ему обещал помощь, горячо обещал.
Пока Бояров занимался врачеванием, стойбище айнов потихонечку успокоилось, а большинство людей устроилось спать. Те айны, которые занимались охотой и рыбной ловлей, и вернулись к себе, приведя чужаков, сначала суетились, оказывая помощь своим, устраивая им лежанки под натянутым пологом, а теперь отдыхали. Несколько айнов собрались группками, по три- пять человек, и что-то между собой обсуждали, на своём языке. Андрей подходил к ним, но они замолкали и насторожённо поглядывали на него, а те, кто видел, как он помогал их больным соплеменникам, улыбались ему. Кто-то похлопал Андрея по плечу и жал ему руку. А где же Цукомото? Он переводил Андрею слова айнов.
Японца Бояров нашёл в стороне, где тот сидел, сложив под собой ноги ловким «калачиком». Если бы Бояров свернул ноги таким же образом, то скоро бы взвыл от судорог. Чтобы сидеть так, надо иметь к этому привычку.
– Мифунэ, – обратился к товарищу Андрей. – Помоги мне расспросить здешних жителей и что-то узнать про переселенцев. Ты говорил, что они могут знать хоть что-то.
– Я думаю, Андрей, – после паузы отозвался Цукомото, – что сейчас им не до нас. У них есть дела поважнее. Может быть, до нас дойдёт время завтра. А сейчас у нас ничего не получится.
Бояров хотел с ним начать спорить, а потом «махнул рукой». Он видел, что с самого начала японец говорил с ними свысока, как помещик с крепостными крестьянами, с холопами. Вряд ли у Цукомото здесь были данники, а если так, то вряд ли айны будут благожелательны. Тут Андрей вспомнил, что та женщина, Соня, немного говорила по-русски. Наверное, она общалась уже с русскими. Может, она что ему скажет? Или поможет узнать у соседей по стойбищу.
Но, когда Бояров вернулся к землянке, где лечил мальчишку, Суму, женщина Сониа и другая женщина, старая, уже спали, как и мальчишка, которому стало легче. Снадобье, приготовленное Бояровым, облегчило ему страдания, сняло утомительный кашель, хотя бы на время. А утором … Утром будет видно.
Действительно, утром всё казалось не таким трагичным, как было накануне, когда они появились на северной оконечности острова Хоккайдо. Тогда они застали поселение, стойбище айнов в состоянии эпидемии. Люди были в панике, не знали что делать, а шаман, который занимался лечением заболевших, пытался отогнать демонов, напавших на деревню. Он впал в настоящий транс, этот шаман, и колотил в бубен с остервенением, граничившимся с отчаянием. В этот момент и пришли лодки с отсутствующими соплеменниками. А вместе с ними прибыли и чужаки. То есть Андрей Бояров и Мифунэ Цукомото. Японец держался отчуждённо, как подобает держаться господину по отношению к тем, кто находится на положении если не рабов, то низшего сословия. А что касается Боярова, то Андрей вспомнил свои навыки помощника фельдшера и кинулся к больным, оказывая им первоначальную помощь. К нему присоединились те, кто был здоров, кто прибыл с ним, кто не отчаялся. Все вместе они справились с ситуацией: вытащили всех больных на свежий воздух, укрыли шкурами, дали подкрепляющие отвары, средства от жара, от лихорадки, всё то, чему учил Андрея старый фельдшер. Айны из всего этого сделали вывод, что это шаман призвал чужака на помощь.
Вся слава от событий, которые произошли в стойбище, была разделена между чужаком и шаманом. Или между шаманом и чужаком, потому что шаман был свой, а чужак, хоть он себя и показал с хорошей стороны, но был всё же чужаком, который здесь появился, но мог так же быстро и удалиться. При этом чужак говорил на своём, чужом языке. Да ещё с ним в стойбище пришёл японец. Надо сказать, что японцев айны избегали. Можно сказать, что поровну их не любили и опасались. Когда-то племена айнов населяли весь остров Хоккайдо и соседний с ним остров Хондо, или Хон-сиу, как его называли айны. Остров Хон-сиу был настолько велик, что его можно было счесть за материк. Айнам здесь было привольно. Но, когда Японию наполнили переселенцы из Кореи, Китая и Малайи, то они перемешались в единую расу, воинственную и агрессивную. Они начали вытеснять айнов с Хон-сиу, назвав это остров по своему – Хондо. Пришлось айнам довольствоваться островом Хоккайдо. После войн с японцами их стало мало и на Хоккайдо они долго не задержались. Их вытеснили на острова Курильской гряды. Некоторые заселили остров Сахалин, очень большой остров, где айны думали задержаться навсегда. Но там позднее появились русские мореходы, а когда Сахалин сделали местом ссылки особо опасных преступников – каторжников, айны поняли, что и здесь им не дадут остановиться. Они стали возвращаться на Курильские острова и даже на Хоккайдо, на северную оконечность, где жизнь была суровой и неухоженной.
Правда, не все айны переселялись с места на место в поисках того участка, где им позволено было обосноваться. Напомним, что это было миролюбивое племя, которое не желало проводить время в войнах. Увы, но трудно избегать этого и существовать. Племя айнов всё время убывало и когда-нибудь, в не таком отдалённом будущем, они должны были исчезнуть вовсе, как, к примеру, племена коропкгуро, по-видимому, одно из племён американских индейцев, что пыталось заселить японские острова до айнов, но столкнулись с первояпонцами и были уничтожены, так как не желали мириться с захватчиками.      
Вот вам причина, мой читатель, чтобы объяснить почему айны постоянно перемещаются с места на место. Но не только они переселялись.
Захватнические походы проходили в нашем мире не так уж редко. Чаще всего поминают Аттилу и его племена готов, которые покорили всю Европу и покончили с властью Римской империи. Не реже вспоминаются походы Александра Великого, которые так же изменили Европу, если бы Александр не был так молод, чтобы остановить свой порыв. Это его и сгубило, а после его смерти империя Александра Македонского  столь же стремительно распалась, как и была создана. От него в памяти остались величественные города, названные Александрия, в его честь. Можно вспомнить завоевателя Темучина – Чингисхана, Потрясателя Вселенной. От его походов бежали целые народы. От мадьяров появилась Венгрия, от бежавших славянских племён возникли Сербия, Словакия, Болгария, Польша. Это всё в Европе, где история сохранялась и изучалась. Варварские племена кельтов, англов и саксов населили северную часть Западной Европы. Это всё движение целых народов, бегущих с востока на запад от завоевателей. Взять, к примеру, Турцию. На земли, которые занимала Византия, Восточная Римская империя, бежали тюркские племена туркеманов, которые, со временем, образовали своё государство, взяв себе исламскую веру. Кстати сказать, Северную Америку заселили выходцы из Азии, бежав от завоевателей через то место, которое будет названо Беринговым проливом. Так что история с айнами всего лишь один из примеров переселения народов. Мы перечислили далеко не всех, чтобы не утомлять читателя данными статистики. Можно ещё вспомнить народ цыган, бежавших из Индии после прихода туда ариев. Или еврейский народ, бежавший от ханаан.
Айны переселялись с острова на остров, уходили всё дальше, а потом возвращались, но одно племя так и проживала на северной оконечности Хоккайдо, хоть и периодически подвергались нападкам со стороны воинственных властей Японии. Но это племя было слишком мало, может, несколько семейств, род или два. Слово «народ» и появилось от слова «род». Они связаны друг с другом в сакральном смысле.
В  том, что один из родов айнов не покидал этих мест, была причина. Дело в том, что айны поклонялись святому человеку, японцу, который вёл жизнь праведника и всегда оказывал помощь туземцам, когда они к нему обращались. Им казалось, что так будет всегда, но всё закончилось трагически. Этот человек, настоятель маленькой буддистской общины, крошечного монастыря, скорее даже – скита, затерянного на краю света, попал под упавшую сосну, которую он рубил, на пару с молодым послушником. В несчастливый момент нога его поскользнулась, попав на свежие щепки, он упал, и дерево рухнуло на него. Такое, бывало, случалось не только с ним, но в этот раз острый сук пробил ему грудь, пронизав его насквозь. Послушник собирался бежать за помощью, но настоятель, его звали Хантаро Исихара, остановил его. Настоятель чувствовал, что жить ему осталось не более часа, а может речь шла и о минутах. Настоятель открыл послушнику тайну, хранителем которой являлся последние десятилетия. В чём заключалась тайна, туземцы могли только догадываться. Но послушник, Сандо Нарита, исчез из обители, и с острова Хоккайдо. Наверное, настоятель Исихара что-то ему поручил, что-то важное, важнее жизни этого великого человека. С этого трагического момента община буддистского скита начала хиреть. Часть монахов разбежалось, а оставшаяся горстка продолжали жить, уже не оказывая помощи айнам. Они просто жили, но айны помогали им, в память о настоятеле Исихара. Так продолжалось долго, несколько десятилетий, а потом явился пропавший послушник. Но теперь это был не мальчишка Нарита, а уже зрелый человек, с седой головой. Он нашёл последнего монаха, больного, упорно цеплявшегося за жизнь, привёз ему подарки и заплатил племени айнов, чтобы они ухаживали за этим последним монахом скита. Айны и так оказывали ему помощь, но от денег не отказались. Они и сами влачили весьма жалкое существование и приняли дар от Нариты с благодарностью. Но монах повёл себя не так, как от него ожидали. Должно быть, его запугали и жил он на этом месте, дожидаясь бежавшего послушника. Тайна, обладателем которой стал Нарита, принадлежала не только настоятелю, но и опасным людям, которые ничего не забыли и ждали всё это время. Но, пока они добрались до заброшенной землянки, Нарита давно уже ушёл оттуда. Тогда они принялись допрашивать монаха и замучили того до смерти. Это были очень опасные люди, преступники. Нашли они или нет Нариту, айны не знали. Они продолжали оставаться на этом месте, в память о Хантаро Исихаре, которого считали святым и надеялись, что могила его, а также дух святого защитит их. Правда, если раньше так и было, то в последние годы с защитой не очень-то получалось. Последняя вспышка дурных болезней напугал их и заставил думать, что придётся это место покинуть.
Бояров, как проснулся, попытался установить взаимопонимание с айнами, но это было трудно сделать, не зная их языка. Язык знал Цукомото, но он держался отчуждённо и делал вид, что не слышим своего русского товарища. А может, он и в самом деле занимался медитацией, пребывая в нирване. Эти азиаты, от них всего можно ждать, даже в обстоятельствах, для этого не подходящих. Андрей задумался, что бы можно сделать, как его разыскала Сониа. Женщина увидела его, вцепилась в рукав куртки и потащила за собой. Андрей собирался освободить рукав из её рук, но тут вспомнил, что эта женщина, пусть плохо, но понимает его язык. Японец не пожелал с ним говорить, так пусть его заменит другой. Пусть Мифунэ подумает о своей независимости, к тому же лучше постараться убраться с этого острова и не забывать, что он находится на территории Японии, которая к России держится совсем не дружески.
Оказалось, что туземка озаботилась, что сын её вял и не желает говорить с ней. А мальчик просто ослабел, и надо было ему дать что-то подкрепляющего, а потом накормить, как маленького, вкладывая еду прямо в рот. С этим туземка великолепно справилась, а Бояров занялся пожилой женщиной, которая тоже, как оказалось, нуждалась в помощи. Со всем этим вполне справилась бы опытная сиделка. Сиделки не было, но здесь оказался Бояров. Потом он отправился посмотреть, что там делается с другими больными. Хорошо, что к нему присоединился шаман. Мужчину звали Хорро До. Они обменялись несколькими словами, и Бояров занялся «приёмом пациентов», а когда освободился, вот тогда и начались «обмен мнениями». Вовремя рядом очутилась Сониа и переводила то, что говорил Хорро До. Кое-что она добавила от себя. Рассказала она и свою историю.
Сониа была сестрой вождя этого стойбища. Сестрой не прямой, а двоюродной, то есть жила не здесь, а в другом селении. Была она молодой и самостоятельной женщиной, то есть участвовала в охоте и рыбной ловле наравне с мужчинами. Как-то получилось так, что она отстала от своих и очутилась на островке. В этом месте её устной истории Бояров ей посочувствовал. Он, сильный мужчина, и то испытал сильный дискомфорт, хотя его робинзонада продолжалась недолго, и он был не один, а вдвоём с товарищем, с Цукомото, и они вовсе не затерялись в море. Их должны были вывести оттуда корейские рыбаки, но Андрей не считал, что это было бы спасением для них. Даже совсем наоборот. Но и у Сонии появился товарищ. Как-то ночью была буря, и на остров выкинуло лодку с человеком в ней. Человеку повезло, что он в той лодке удержался, потому как с той стороны острова в воде торчали острые скалы. Они почти разбили лодку, которую на остров выбросило волной. Сониа даже думала, что человек мёртв. Но тому удалось выжить. Сониа ухаживала за ним. Он оказался русским. Про себя он ей мало что рассказывал. Но они, тем не менее, много общались. Сониа полюбила его. Он её, по-видимому - тоже. Он называл её русалкой, сиреной. Она пела ему песни, свои, туземные. Русский назвался Лимпкиным. Так его звала Сониа. Она хотела, чтобы русский остался с ней. Она хотела стать его женой. Что-то в нём было такое, что покорило сердце женщины. Лимпкин учил её русскому языку. Она много чего успела запомнить. Сониа ждала, что её соплеменники обнаружат их, рано или поздно. Она хотела, чтобы их нашли, но как можно позже. Есть такая народная мудрость, что с милым рай и в шалаше. У айнов эта поговорка звучала по-другому, но Андрей понял её так, как она говорилась у нас.
– Ты говорила про Хантаро Исихару, – в это время вмешался в рассказ Цукомото. Он сидел в отдалении и делал вид, что его ничто не волнует, но оказалось, что до него доносились некоторые слова. И эти слова вывели его из нирваны.
– Что ты говоришь? – недоумённо спросил Бояров. Он внимательно слушал женщину и почти забыл, что она говорила о «святом», которому поклонялось племя.
– Да, – кивнула головой Сониа. – Хантаро Исихара. Но он жил давно. Почти две сотни лет назад. И погиб. Похоронен неподалёку. Мы следим за его могилой.
– И второй. Сандо Нарита, – Мифунэ, который демонстрировал невозмутимость, явно выказывал волнение. – Ты говорила, что он возвращался.
– Это тоже было давно, – терпеливо пояснила женщина. – Более ста лет назад. Наверно, полторы сотни. Их уже давно никого нет в живых.
– Но это всё было здесь, – Цукомото явно был взволнован. – Что-то вам должно быть известно.
– Ну, – женщина пожала плечами, – те преступники, что замучили последнего монаха, что-то говорили про Францию. Потом, до нас дошли слухи, что туда отправился парусный корабль, но он пропал, не вернулся домой.
– Видишь, Мифунэ, – обратился Бояров к своему товарищу, – в жизни случаются истории не хуже, чем придумываются в романах. Я и сам был свидетелем одного из таких случаев. Я уже тебе говорил про того таинственного человека, что разыскивал необычный перстень, и нашёл его у преступника, возглавлявшего шайку хунхузов. Я сам держал тот перстень в руках и помню то необычное чувство, которое меня буквально пронзило. Я, кажется, уже рассказывал это в Чите. Ты, верно, не забыл этого?
– Нет, Андрей, – от безразличия Мифунэ не осталось и следа. Казалось, что его потрясывает от того напряжения, в котором он находился. – Я вас внимательно слушаю. То, что я услышал тогда в Чите, из твоих уст, показалось мне знаком судьбы, тем знаком, который приказал мне всё бросить и отправиться за тобой …
– Как пошли ученики за Иисусом, уверовав, что он Мессия? – со смехом спросил Бояров.
– Христос, это и есть Мессия, – безучастно ответил Цукомото, – в переводе с древнегреческого языка. – Здесь, у нас, совсем другое. То, что я услышал в Чите, и то, что я услышал здесь, связаны друг с другом, как нитка с иголкой, или, если тебе угодно это сравнение – Иисус с апостолами.
– Мифунэ, – озабоченно спросил Бояров, – а ты, случаем, не заболел? Как ты себя чувствуешь? Ты вчера не издал ни звука, а сегодня говоришь такие странные вещи …
Вместо ответа Цукомото поднялся и удалился в сторону, где снова уселся в позу, в которой познают истину. Бояров, Сониа и ещё несколько туземцев, которые придвинулись ближе, слушая разговор, проводили его глазами, а потом снова повернулись к русскому. Боярову было непривычно находиться в центре внимания. Он всегда старался быть в стороне, скромный и незаметный.
– Кажется, ты, Соня, – повернулся он к женщине, – не успела закончить свой рассказ про того человека, про Липкина.
– Я рассказывала про Лимпкина, – поправила его Сониа. – Я запомнила, как он себя называл.   
– Цукомото прервал нас. Как я понимаю, вас всё же нашли. Это были твои соплеменники?
– Да, ¬– пригорюнилась Сониа. – Но они явились слишком поздно. За два дня до них возле острова появилась маленькая шхуна. Или бот. Он шёл под русским флагом. Увидев парусник, Лимпкин принялся кричать и бегать по острову. Он схватил длинную палку, прицепил на неё тряпку, которой укрывался, вскарабкался на скалу и принялся размахивать ею, громко крича. Наверное, это были его знакомые. Сначала я испугалась и спряталась. Наш народ не любит воевать. Мы предпочитаем таиться от опасностей. Спряталась и я. Мне стало обидно, что человек, которого я полюбила всем сердцем, тут же позабыл про меня и занялся собой. Люди влюблённые, они часто становятся эгоистами и думают только о себе. Вот и я думала, что заняла большую часть сердца Лимпкина. Заранее я приглядела для себя тайный уголок, где можно было спрятаться. Это я сделала в первую очередь, как очутилась на том острове. Я спряталась там и сидела тихо, как мышь. Меня искали, я слышала голоса, но не покинула своего убежища. Я хотела наказать своего мужчину, раз он про меня забыл. Сколько раз я корила себя, что не вышла на зов. Когда я всё же решилась сделать это, уже на следующий день, никого на острове уже не было, кроме меня. Я отчаялась и принялась плакать. Кажется, мне уже не хотелось жить. Именно в этом состоянии меня и нашли мои соплеменники. Привёл их мой брат, Торхун.
– Ты говорила, Соня, что это – ваш вождь.
– Да, это так. Он взял меня на руки и унёс в лодку. Я хотела остаться на острове. Он ничего не хотел слушать. Он думал, что я больна и нахожусь в бреду. Я действительно чувствовала себя как в лихорадке, а через положенное время у меня родился ребёнок, сын, Сума. Торхун думал, что я брежу, когда я рассказывала ему про Лимпкина, про нашу любовь, про наши клятвы друг другу.
– Этот … твой … Лимпкин … он больше не появлялся?
Дело было щекотливое, и Бояров расспрашивал Сониу осторожно, но та привыкла к этому и спокойно ответила ему:
– Может быть, и появлялся, но если так, то он искал меня на том маленьком острове, откуда меня увезли.
– А ты … ты пыталась его разыскать?
Подумать только, у других была история, схожая с историей Боярова и от этого она казалась вдвойне интересней, вдвойне важней.
– А Торхун? – спрашивал Бояров. – Что сказал он?
– Это было шесть лет назад. Он решил, что так было угодно богам. К нам забредал священник, который рассказывал про Иисуса, про деву Марию, про плотника Иосифа. У них тоже была похожая история. Может, поэтому Торхун был спокоен. Он считает Суму избранным богами.
– А где он, твой брат?
– Перед тем, как вы появились, он отправился за доктором. Наш шаман, Хорро До, признался, что духи его не слушаются и хотят забрать Суму с собой. Тогда Торхун направился за настоящим доктором, который живёт в японском селении. Но духи смилостивились и прислали вас. Тебя. Ты спас Суму и других наших, внутренности которых грызли духи. Наверное, тебя послал Лимпкин …
– Послушай, Соня, я не знаю никакого Лимпкина. Я разыскиваю свою пропавшую жену, ребёнка. Я сам чуть не умер. Пока я лечился … чуть не умер … они уехали … переселились … сказали, что в Америку. Я пытаюсь найти их следы.
Туземка смотрела ему в глаза. Губы её шевелились, но Андрей перестал её понимать. Теперь она говорила по-своему, по-айнски. Бояров покосился в сторону:
– Мифунэ. Что она говорит.
– Она разговаривает. Но не с тобой, а с этим. С Лимпкиным. Похоже, что за тот месяц, что они прожили на острове, они научились общаться друг с другом … ну, и всё прочее.
Пока всё это происходило, к поселению приблизились несколько человек. Один из них был явно айном, крепким мужчиной, широким в плечах, с шапкой тёмных волос, с суровыми чертами миловидного лица. Он был неуловимо похож на …
– Сониа.
– Торхун.
Так и есть. Отсутствующий брат прибыл и привёл с собой доктора. Им явно был маленький толстенький пожилой японец, одетый в халат с золочёными обшлагами, и с залысинами на широком лбу, прочерченном морщинами. На носу доктору сидели очки с квадратными линзами. За спиной доктора стояли четверо, за пояса которых были заткнуты длинные мечи в лакированных ножнах, словно всё происходило в прошлом веке. Наверное, это были телохранители доктора. Доктор спросил вождя недовольным голосом, и Торхун показал ему в сторону дома, где оставался больной ребёнок.
До сих пор всё, что происходило, разворачивалось вокруг Боярова, и он был этому свидетелем и участником, он понимал, что происходит. Но теперь события начали происходить вне его, и он из главного героя сразу сделался второстепенным персонажем, тогда как Цукомото из простого статиста сделался влиятельной личностью. Его окружили четверо телохранителей доктора и принялись расспрашивать его. Всё внимание туземцев сосредоточилось на пришедших. Японский доктор важно направился следом за Торхуном, который указывал, куда надо идти. Бояров отправился следом за ними. Часть айнов пошли следом, но все остальные занималась своими делами, опасливо поглядывая на посторонних. Айны к японцам относились с опаской и те отвечали пренебрежительным отношениям, как к тем, кто стоит на низшей ступени социальной лестницы. 
Ночь Бояров провёл в той хижине, куда его привели, чтобы он помог больному ребёнку. Он сумел поставить правильный диагноз, определил болезнь и сумел справиться с приступом удушающего кашля. На это он себя и нацеливал, это он и сумел сделать, а потом, опустошённый, тут же и уснул, не вдаваясь в окружающее. Но сейчас Андрей заметил, что дом этот отличается от других домов, которые находились поблизости.
Надо сказать, что айны не очень старались, чтобы отстроить свои жилища. Это было характерно для примитивных форм стойбищ. Эскимосы строили свои дома из снежных брикетов, накладывая их друг на друга. Индейцы сооружали свои палатки-типи из бизоньих шкур, которыми оборачивали каркас из шестов. Похожие сооружения устраивали и чукчи, правда вместо бизоньих шкур брали оленьи. Здесь использовалась земля, в качестве фундамента, на который ставили небольшой сруб, для чего использовали деревья, чаще всего ивы. Дома получались низенькие, по большей части углублённые в землю. Их смело можно было назвать землянками.
Тот дом, где побывал Бояров и оказал помощь Суму, тоже можно было считать землянкой, но – улучшенной конструкции. Её заглубили в землю больше, что позволяло человеку стоять в полный рост. Здесь же имелось две печи, которых Андрей в первый раз не заметил. На одной готовили пищу, а вторая предназначалась для отопления. Зимой здесь должно быть тепло. По стенам были разложены и развешаны выделанные шкуры. Ими можно было укрываться или развешивать по стенам, а можно было использовать для обмена, или чтобы заплатить за услугу. Как только маленький японский доктор вошёл сюда, то он сразу обратил внимание на шкуры и подошёл, чтобы одобрительно их пощупать. Если раньше он волновался, смогут ли ему заплатить за лечение, то сейчас сразу подобрел и начал улыбаться. Он благожелательно что-то спросил у Сонии. Бояров понял, что доктор интересуется больным. К его приходу Сума проснулся и теперь вылез из своей постели. Он удивлённо поглядывал то на японца, то на мать, то своего дядю, вождя Торхуна. Бояров стоял позади всех и его малыш пока что не заметил.
Доктор начал осматривать малыша, ощупывая его, заглядывая в рот, изучая, словно это была лягушка в его опытных руках. Мальчик попробовал вырваться, а потом заплакал. Мать попробовала его успокоить, но он не слушал её и тянулся к ней руками. Доктор что-то сказал недовольным тоном, хмуро посматривая на Торхуна. Тот о чём-то спросил сестру, та ему ответила, после чего все посмотрела на Боярова, которому пришлось сделать шаг вперёд. Он решил, что надо попробовать успокоить Суму, взял на руки и малыш заулыбался, начал дёргать Андрея за бороду, которая отросла за дни их мытарств. За последние годы Бояров не раз отпускал бороду «в свободное плавание» и тогда становился похож на таёжника, охотника и плотогона, то снова сбривал, и тогда походил на интеллигентного человека, возможно даже – профессора. За последние годы он набрался жизненного опыта и теперь он, опыт этот, светился в его глазах искрами разума, разума и воли.
– Ну что, брат Сума, – сказал Бояров мальчику, – поборемся мы с тобой с болезнями?
– Это что? – закричал визгливым голосом доктор. – Русский? Что он здесь делает?!
Кричал доктор на своём языке, но Андрей его понял. За то время, что он провёл с Цукомото, до ареста и теперь, он научился от японца некоторым его словам и выражениям. Из-за спин айнов, толпившихся у входа, протиснулся один из телохранителей, тот, что нёс саквояж доктора, с инструментами и лекарствами в баночках и пузырьках. Теперь телохранитель держал руку на длинной рукояти своего меча и был готов арестовать русского, который явно пробрался на территорию Японии и явно со зловещими целями.
Но тут Сониа, сестра вождя, кинулась к Боярову и прикрыла его своим телом. Она закричала:
– Не трогайте его! Это Лимпкин, мой муж, отец Сумы.
Она кричала это громким, пронзительным голосом, то на русском, то на японском языке, то по своему, так, что её поняли все. До сих пор Бояров был здесь гостем, потом – лекарем, но до сих пор его никто не допрашивал, потому что с русским языком были проблемы, да и некогда было, учитывая, что в стойбище было столько больных. С шаманом Хорро До Бояров как-то умудрился договориться, чуть ли не на пальцах рук, указывая ему на части тел, на травы, объясняя движениями и словами, что надо делать. Хорро До знал некоторые лекарственные травы и как их надо применять, поэтому он понимал русского и сразу включился в помощь больным.
Комедия русского писателя Николая Гоголя заканчивается паузой, которая называется «немая сцена», когда все актёры, все персонажи представления замирают, падает занавес и действие заканчивается, предлагая зрителям додумать основное. Смелые на выдумку зрители много себе что представляют, а остальные … решают оставить всё, как есть. Если автор не решился дописать сам, то зачем это им, лицам непричастным. Между прочим, в жизни случаются обстоятельства, где это самая «немая сцена» могла бы присутствовать. К примеру, Иоганн Гёте в своей драме «Фауст», над которой он работал почти всю жизнь, где-то около шестидесяти лет, тоже учитывается подобная возможность, когда главный герой драмы, доктор Фауст, получает возможность остановить действие, воскликнув: «Остановись, мгновение, ты прекрасно» и должна состояться «немая сцена», платой за которую будет … о-го-го, что будет. Надо ли это учитывать, создавая прецедент? В жизни такой возможности не случается и надо исходить из того, как ты сумеешь среагировать. Условно это можно назвать «умение держать удар», вычленив сей термин из борцовского арсенала приёмов. Но возвращаемся к нашему роману.
На мгновение все замерли, словно и была объявлена та пресловутая «немая сцена», а потом все разом зашевелились. Японский доктор с широким лицом поднял свои короткие брови, отчего лицо сделалось ещё шире, сделавшись похожей на блин, Вождь Торхун замер, не зная, как ему реагировать на слова сестры, телохранитель доктора почти вытащил из-за пояса свой меч, одновременно оскалив зубы в усмешке, мальчик Сума попытался понять, что же сказала мать, Андрей Бояров раскрыл рот, чтобы признаться в том, что он тут как бы за другого, но женщина Сониа оказалась быстрее его – она кинулась ему на шею и начала исступлённо целовать в лицо, щёки, волосы, бороду. Разве смог бы кто сказать, окажись в таком положении, хоть что-то вразумительное. Притащили Мифунэ Цукомото два других японца, которые пришли с доктором, и Мифунэ с самым равнодушным видом подтвердил, что да, русского зовут Лимпкин, и он сопровождал его, потому что русский кого-то разыскивал, перемещаясь с острова на остров.
Доктор бледнел и краснел, доктор открывал рот, но что он мог сказать в этом вопросе, деликатном вопросе, не связанном с медициной. Он нехотя признался, что это человек, этот русский, прибыв сюда, все сделал правильно и оказал помощь людям из этого селения. Ему, то есть доктору, остаётся выдать толику лекарственных средств, но он, то есть доктор, намерен взять всю положенную ему плату, так как затратил много времени, пока добрался сюда, ведь за это время он мог хорошо заработать, принимая пациентов прямо дома, не отвлекаясь на долгую дорогу. Торхун на радостях одарил его целой стопкой мехов превосходного качества, из-за чего доктор пришёл в хорошее настроение и начал шутить по поводу внезапного появления нового родственника вождя. Сониа не хотела отпускать руки Боярова, но это пришлось сделать, чтобы успокоить Суму, начавшего плакать. Сума не мог понять, почему вокруг толпится столько незнакомых людей, которые беспрерывно говорят.
Воспользовавшись удобным моментом, Бояров выбрался из дома, схватил Цукомото и потащил его в сторону. Айны благожелательно поглядывали на них. Сегодня день оказался полным сюрпризов. Вчера ещё в селении царили паника от ширившейся болезни, которая могла унести немало человеческих жизней, и, за несколько часов, всё разительно изменилось. И даже японцы не  казались такими плохими, как это бывало обычно, а тот чужак, что прибыл с русским, оказался его другом, а русский, в свою очередь, оказался пропавшим Лимпкиным, о котором говорила Сониа, но её никто не слушал, думая, что всем этим она хочет оправдать своего родившегося ребёнка. А всё оказалось правдой! Потому все и каждый демонстрировали свою радушие и дружелюбие.
Улыбаясь направо и налево, Бояров утащил Цукомото подальше в сторону, где уже начинался лес, и там решил с ним поговорить начистоту.
– Мифунэ! Что ты такое несёшь? Какой Лимпкин? Это же я, Андрей Бояров, твой старый товарищ.
– Успокойся, Андрей, – зашипел Мифунэ. – Я пытаюсь тебя спасти. Тебя и себя, вместе с тобой. Ты знаешь, кто это, вместе с доктором?
– Откуда я могу это знать?! – рассердился Бояров. – Ты всё это время просидел в прострации, сосредоточившись на себе. А я в это время спасал людей. Хорошо, что эта женщина, Соня, может говорить на русском языке и понимает его. Да, в её жизни случилась трагедия. Она повстречала какого-то беглеца из Российской империи и пережила вместе с ним, счастливый месяц. Но при чём же здесь я? Напомню, что ты, Мифунэ, подтвердил, что тот мифический Лимпкин это я и есть.
– А что тебе от того, что ты побудешь некоторое время этим человеком? На эту бедную женщину будут смотреть по-другому. Но это – меньшая причина, а главное в том, что нам не надо рассказывать о себе, кто мы и как здесь очутились …
– Как очутились? – прервал японца Бояров и сделал это чуть более горячо, чем это позволительно человеку интеллигентному, считающего себя культурным. – Так я напомню! Нас обманом захватили корейские моряки, скорей всего – контрабандисты и выкинули на остров. Они хотели нас ограбить, требовали мзду. Ты ещё их уверил, что мы связаны с японской разведкой.
– Вот ты ещё расскажи им про всё это. Тогда нас точно потащат в ближайшую тюрьму, и будут со всем пристрастием разбираться, может - год, может – два. А если узнают, что ты бежал с русской каторги, то будет всё гораздо хуже. И для тебя, и для меня тоже – раз я был с тобой. А этот Лимпкин … Это всё звучит романтично. Мы можем расспросить и про твоих переселенцев, не очень рискуя собой. Успокойся. Пересидим здесь день, два, всё успокоится, мы и отправимся на поиски …
– Переселенцев.
– Да. Твоих переселенцев, то есть твоих родственников. Это от нас не уйдёт, а вот доктор уйти может.
– Какой доктор? Махов?
– Да сдался тебе этот Махов. Забудь о нём. Нам сейчас нужен этот, японский, мой соотечественник               
– Что значит – забудь про Махова?! Он ведь мне жизнь спас … и зачем тебе этот твой соотечественник?
– Извини за Махова, сболтнул, не подумав, а что касается этого доктора, то мне в голову пришла замечательная идея – попробовать применить гипноз.
– Гипноз? – удивился Бояров. – Зачем нам гипноз?
– Это нам просто необходимо, – начал доказывать Цукомото. – Я хочу тебе напомнить, что мы собирались выполнить две важные задачи, то есть найти твою семью, которая неожиданно перебралась в Америку, и отыскать перстень с камнем Бодхидхармы, очень ценную реликвию с большой историей. За этот перстень можно получить огромные деньги, с которыми отыскать твою семью будет намного легче, чем сейчас, когда карманы наши пусты. Ведь и семье твоей деньги будут нужны, даже если вы решиться остаться там.
– Мы вернёмся обратно, в Россию.
– С деньгами и это можно будет сделать.
– Но ведь этот доктор … если он будет допрашивать меня, то он поймёт, что никакой я не Лимпкин, а сбежавший каторжник Бояров. Я не знаю, что я буду говорить.
– Ничего он не узнает. Он не знает русского языка. Допрашивать тебя буду я. Я узнаю, что тебе говорил тот иностранец, который тебе помог с хунхузами. Я расспрошу тебя и узнаю, что он тебе говорил об этом перстне.
– Я его держал в руках.
– Вот видишь. Нам нет нужды искать доктора для этой цели. Он сам пришёл к нам. А потом, я тебе клянусь в этом, я расспрошу спутников доктора. Они имеют отношение к полиции, занимаются охранными функциями. Это ронины, обедневшие самураи, которые пробуют себя в новых службах. Не сомневайся. Мы будем убивать сразу двух зайцев. Есть у вас такая пословица.
– У нас не такая пословица. Там как раз про другое. Там говорится, мол, не гонись за двумя зайцами, ни одного не поймаешь.
– Это если человек обычный, но мы-то с тобой, Андрей, из другого теста замешаны. Иди, поговори с этой женщиной.
– С Соней?
– Попроси, чтобы она подошла к японскому доктору. Пусть это она попросит доктора покопаться в твоей памяти. Мы скажем, что ты страдаешь провалами в памяти. Она внезапно подводит тебя. Сеанс гипноза и мы отправимся дальше, искать твою семью, но, попутно, отыщем и камень Бодхидхармы.
+ + +
Нам кажется, что пора раскрыть читателю небольшой секрет, который всё ещё для него не понятен, то есть с какой целью помогает Боярову этот японский молодой человек, из рода обедневших самураев, с которым, если вдуматься, Андрей Бояров и знаком-то весьма шапочно, а тот ведёт себя с ним так, словно они давние закадычные приятели.
А всё дело в прошлом Мифунэ Цукомото. Давайте же заглянем в него пристальней.
Как-то, дойдя до крайнего финансового неблагополучия, Хидаёси Содзио, человек из когда-то славного, но ныне крайне обедневшего самурайского рода направился в гости к Карамагучи Истимо, смотрителю рыбных рядов на рынке Нагая. Одновременно Истимо был ойябуном, то есть одним из главарей преступной организации «акудза», происхождение которой скрывалось где-то в веках. Истимо считался человеком справедливым, но со своей, особой, логикой.
– Разрешите приветствовать вас, господин Истимо, – поклонился Содзио, приблизившись к этому человеку.
– Это я тебя должен приветствовать, господин Хидаёси, – усмехнулся Истимо, удобно потягиваясь в лёгком бамбуковом кресле. – Что стало причиной вашего визита в мой бедный дом?
– Честно признаться, – вздохнул Содзио, поправляя пояс-обо, затягивавший старенькое поношенное кимоно, – крайняя нужда заставила меня обратиться к вам, господин Истимо.
– Времена действительно настали суровые, – согласился тот, – трудно приходится не только вам, но и ещё многим.
– Но эти немногие не пришли к вам, – предположил Хидаёси Содзио, скорбно опустив уголки рта, уже окружённого морщинами от жизненных невзгод, что обрушились на него в последнее время. В остальном ему удавалось держать себя в руках, и даже в потреблении сакэ.
– Я вас слушаю, господин Хидаёси, – повторил Истимо. – Думаю, что вы хотите попросить меня о помощи, думая, что в моих возможностях больше, чем в ваших руках.
– Ах, господин Содзио, вы режете меня без ножа, поражая самую душу. Негоже взрослому человеку что-любо просить, если он ещё может работать. Но моя жена больна. Она уже не может работать по дому и содержат его достойно для нашего рода, древнего, как …
– Не надо продолжать, достойный господин Хидаёси, – едва заметно ухмыльнулся Истимо. Бакенбарды, что выделялись на его лице, словно заключали его в рамку, где находилась физиономия акудзы, как его самодовольный портрет. – Я хорошо знаком с историей вашего рода. Но я вас слушаю.
– Я привёл вам младшего сына. Я отдам вам его, на воспитание. Хотя он молод годами, но он очень умён и я думал, что он станет надеждой для нашего рода, что он сможет его прославить. Но … я чувствую, что мы … что моя бедная супруга … мать этого мальчика …
Хидаёси не смог продолжить свою речь и опустил голову. Из его глаз текли слёзы, но он не решался их смахивать. Четырёхлетний ребёнок держал его за руку и то посматривал на отца, то на постороннего дядю, с которым отец разговаривал. Мальчик размышлял, что могло стать причиной слёз и, отталкиваясь от этого, как дальше себя вести.
– Его зовут Хамаси, – сказал отец, подталкивая сына к сидящему в кресле человеку.
– Неважно, как его звали раньше, – отмахнулся рукой Карамагучи. – У нас он будет зваться по-другому. Говоришь, что он умный и сообразительный. Это – хорошо и даже замечательно. Есть у меня одна идея … То есть не одна, но эта – просто замечательная … Ты говоришь, что твоя супруга больна и вам нужна помощь. Хорошо. Я сегодня же пошлю к вам доктора с лекарствами. Сейчас можешь взять продуктов на выбор. Я выдам тебе денежное содержание, по крайней мере – до тех пор, когда твоя жена встанет на ноги.
Здесь, во дворе обширного дома с многочисленными тропиночками, кустиками и прудиками, Карамагучи Истимо казался добрым дядюшкой, готовым приветить бедных и дальних родственников, но потом Хамаси столкнулся с ойябуном Обэ, жестоким деспотом, готовым нещадно душить и резать, и неважно кого, будь это взрослый мужчина, женщина, а то и старик или даже дитя. Хамаси на этом прекратил быть, но свете объявился Мифунэ Цукомото, молодой человек, ловкий, храбрый и свирепый, как снежный барс. Его тренировали мастера своего дела, что в восточных единоборствах, что в фехтовании, лазании по скалам, в плавании или верховой езде. Вместе с тем он постигал азы рисования, стихосложения и живописи, так что получил хорошее образование к тем годам, когда юноши его возраста только ещё заканчивали школу. А здесь ещё и случился казус. Мифунэ ожидал, что, по окончанию обучения он сможет хорошенько отдохнуть и получить место помощника ойябуна Обэ. Но, вместо этого его, то есть Цукомото, послали учиться на торговца в далёкую страну – Англию, чтобы постигнуть там искусство торговать с варварами.
Вот в этом и состояла идея Карамагучи Истимо, ойябуна Обэ. Он придумал не складывать яйца в одну корзину и держать несколько групп, которые должны были, со временем войти в торговые, финансовые и правительственные структуры, суд, полицию, армию. Не сразу, в будущем, в том отдалённом будущем, в котором ойябун Обэ не сможет контролировать операции преступного клана акудза. Тогда он и сосредоточит все силы, чтобы стать закулисным игроком и дёргать за ниточки, управляя своими людьми, занявшими, к тому времени, видные посты. Одним из таких людей и должен был стать Мифунэ Цукомото.
Но Мифунэ, записанный в группу учеников в будущую школу в Англии, внезапно взбрыкнулся и сбежал из группы, вместе со своими товарищами. Его успели подготовить для самостоятельных действий, и он не захотел снова пребывать в учениках. Замысел Обэ едва не сорвался, но Цукомото вернулся в Японию, и можно было надеяться, что он даст знать о себе «доброму дядюшке» Карамагучи Истимо.
+ + +
Бояров открыл глаза. Он лежал на полу, точнее – на постели в доме, где жила Сониа со своим сыном м матерью. Сюда его положили, когда японский доктор усыпил его, а Цукомото взялся допрашивать, пытаясь из глубин памяти выудить сведения и чудесном перстне, талисмане, который разыскивали уже несколько веков. Карамагучи Истимо рассказывал об этом перстне удивительные вещи. Якобы, его владелец получал способность принимать правильные решения по каким угодно вопросам. Надо было только научить себя задавать те правильные вопросы. Цукомото мог бы такие вопросы задать, но мог бы предоставить перстень тем, кто мог бы его щедро вознаградить. Весь вопрос состоял в том, насколько те люди могли быть щедры.
Сам Бояров после искусственного сна ничего не помнил, ни что он говорил, но что его спрашивали. Лицо доктора было усталым и покрытым мелкими каплями пота, а Цукомото был явно недоволен, но недовольным он был сейчас постоянно, довольным он был лишь в Чите, когда услышал о камне Бодхидхармы. Первым поднялся на ноги доктор, посмотрел на пациента, который его недоумённо разглядывал, коротко что-то буркнул под нос по своему и вышел. Следом вскочил Цукомото и устремился за доктором. У стены сидел Торхун и напряжённо наблюдал за всем. Он взял за руку Суму и тоже вышел. Бояров остался лежать. Поодаль сидела Сониа и смотрела ему в лицо, пристроив подборок на сложенных лодочкой ладонях.
– Что я говорил, Соня? – спросил Бояров слабым голосом. Так, по его мнению, должны говорить люди, над которыми доктора проводят сложные, непонятные опыты.
– Ты говорил о чём-то своём, – ответила женщина. – Я не так уж владею твоим языком. Ты меня пытался научить и я могу говорить, но то, что касается нас двоих. Это была настоящая магия, погружение други в друга. Мне казалось, я понимаю даже то, что ты думаешь.
– Соня, – вздохнул Андрей. – Это был не я, а тот самый Лимпкин, отец твоего Сумы.
– Я уже не знаю, – едва не плакала бедная женщина. – Там, на острове, я была сама не своя, как бы пребывая на небесах, про которые говорили православные батюшки, а потом с этих небес сразу спустилась, когда оказалось, что к нашему острову пристал парусник с твоими товарищами. Я испугалась и убежала. Так всегда делали наши женщины в минуты опасности, а когда решилась выйти, тебя уже не было. Ты появился, когда Сума был болен, опасно болен. Торхун даже отправился в город за доктором. Болели и другие в нашем стойбище. Срочно требовалась помощь и я обратилась за помощью к духам, к нашим духам и к вашему христианскому богу. Кто-то из них должен был помочь. И он помог. Вернулись те наши охотники, которые застряли на островах. Они вернулись сами и привезли тебя. Тебя и этого японца. Скажи после этого, что бога нет. Пусть даже ты и не Лимпкин. Я посмотрела тебе в глаза и увидела там то, что видела у Лимпкина. Пусть даже ты не он, но, вместе с тем, я знаю и то, что ты – это он. Ты и Лимпкин, это одно и то же, один и тот же человек. И его мне прислал бог, пусть он мой или твой. Мы должны быть вместе. И Сума.
– Послушай, Соня, – Бояров не очень понимал, что надо говорить этой женщине, ставшей почти одержимой в свете последних событий. У меня ситуация точно такая же. Я бежал … из очень опасного места. Там, куда я попал, познакомился с очень красивой девушкой. Мы поженились с ней, даже свадьбу сыграли, а потом … мне пришлось бежать оттуда, я едва не погиб и лежал при смерти несколько месяцев, а когда попытался к ней вернуться, оказалось, что они все, почти все, общиной, уехали в Америку. Я попытался найти её, свою семью, как-то догнать их, мы наняли парусник, но моряки оказались преступниками, хотели ограбить нас и высадили на остров, откуда нас забрали ваши соплеменники. Так я попал к вам, я и Цукомото.
– Как у нас всё перемешалось с тобой, Лимпкин, – женщина попыталась его обнять, но Бояров уклонился от объятий:
– Я не Лимпкин …
– Пусть не он, а Андрей. Но посмотри сам, как у нас всё сходится. Наверное, тот Лимпкин сейчас с твоей женой. Ты говорил, что они думают, что тебя в живых. А женщине всегда нужен мужчина. Вы оба русские. Оба беглецы. Я думаю, что вы – одно и то же. Оставайся, Андрей, со мной, с Сумой. Он полюбит тебя. Мы не дадим японцам тебя в обиду. Твоему другу что-то от тебя нужно. А ты нужен нам сам. Оставайся.
– Прости, Соня. Кажется, я ещё не совсем здоров. Пойду, подышу свежим воздухом.               
Бояров вышел наружу. День близился к вечеру и багровые краски начинали превалировать. Деревья одевались в багрянец. Цвет листвы говорил, что осень берёт свои права, а затем впереди будет зима, ещё одна зима, которую он проведёт без Насти Горевой … и без их ребёнка. Но тут ему предлагают уже готовую семью, симпатичную женщину, мальчика, который выглядит смышлёным. Андрей сам спас его от болезни. Выходил, хотя помощь его, если разобраться, была ничтожной: он всего лишь облегчил ребёнку приступ и дал подкрепляющее. Прочим больным тоже была оказано самая примитивная помощь, какая оказалась под рукой, чуть ли отвар плодов черёмухи, что может сделать любой знахарь или человек, сведущий в болезнях и лечении.
– Чужеземец, – послышался голос, и Бояров повернул голову. Рядом с ним стоял Торхун, вождь племени айнов. Андрей с ним ещё не успел пообщаться. Всё было как-то не до того. События валились комом, как камень царя Сизифа из Коринфа.
Если бы среди туземцев проводился конкурс на величие, Торхун вполне мог бы надеяться выбиться в победители. Всё в нём было внушительно, и крепко сбитая фигура, и внушительные плечи, которые, как у Атланта, могли бы держать небосвод, и спина, прямая, как мачта, и ноги, способные держать это тело, и руки, которые могли бы гнуть подковы, если бы пришла к этому нужда. Его лицо, при всей миловидности, можно было назвать симпатичным и даже красивым, но большая часть его скрывала густая борода, что среди туземцев в этой части Азии было необычно. Бородёнки здесь были скудные, торчащие жалким кустиком. Андрей встречал в Чите бурят, которые называли себя хонгодорами. Они тоже имели густые бороды и весьма приветливо относились к русским. Айнов Бояров мог бы причислить к одному из племён бурятских групп, или – наоборот – буряты имели общее происхождение, то есть общих предков с айнами. Может, потому Бояров сразу почувствовал расположение к этим людям. Да и они к нему обращались уважительно, и даже с почтением. К примеру, Цукомото они предпочитали не замечать, словно его среди них не было.
– Чужеземец, – повторил обращение Торхун.
– Меня зовут Андреем, – сообщил Бояров.
– Андрей, – отозвался вождь. – Я плохо знаю ваш язык. На нём говорит моя сестра. Её научил мужчина, чужеземец. Они оба очутились на острове. Должно быть их свели духи. Может быть, это и был ты.
– Я был в это время совершенно в другом месте.
Бояров хотел сгоряча сказать, что как раз в это время проходил суд над ним, а потом его сослали в Сибирь, приговорив к каторге на … на … Андрей понял, что забыл, к какому сроку его тогда приговорили. Он сдержался и не сказал того, что не могло его красить в чужих глазах. Впрочем, для туземца эти сведения не должны казаться чем-то отвратительным, предосудительным.
– Чужеземец, Андрей, – казалось, Торхун не заметил возникшей паузы в ответе собеседника. – Мне не так уж важно, тот ли ты Лимпкин, про которого рассказывала сестра. Мне важна она сама, её сын и их счастье, их дальнейшая жизнь. Я понял, что ты являешься беглецом из своей страны. Я таких уже видел. И не одного. Удивительно, что судьба свела его с моей сестрой. Но, я думаю, что ничего не происходит случайно. Значит, этого нужно было духам, или вашему христианскому богу. А потом появился ты, и спас Суму, моего племянника. Моё сердце не ощущает к тебе вражды.
Торхун говорил медленно и тщательно подбирал слова. Когда нужного слова из русского языка не находилось, он применял слово айнское, а то и японское, но Андрей понимал его.
– Я понимаю, Андрей, чужеземец, который может мне стать братом, что здесь нам не жить, что японцы выдавят нас отсюда. Я готов увести своих людей. Мы не даром строили временное жильё на островах Чи-шима, по-вашему – Курильских. Наше племя готово переселиться туда. Наполовину там – наш новый дом. Некоторые из нас ушли на ваш остров Сахалин, но им там не очень хорошо. Там много преступников, душегубов, которые не считают местное население за людей. Но не об этом речь. Мы отправимся с тобой к могиле Хантаро Исихары, нашего святого, пусть и японца по рождению. Я буду молиться там Исихаре, чтобы он защитил нас от готовящейся нам судьбы. Там ты решишь, останешься ли ты с нами или пойдёшь своей дорогой, дорогой скорби и поиска, которому нет конца. Я сказал.
Бояров подумал, что так говорили индейцы из книг американца Джеймса Купера. Торхун был достаточно величествен, чтобы быть вождём и среди индейцев, гуронов и ирокезов. Торхун отошёл и скрылся внутри дома, где оставалась Сониа, а Бояров углубился в лесные заросли, чтобы там, наедине, подумать.
Точно так же, с такими же целями Бояров бродил полугодом ранее в окрестностях Камышино, пытаясь разобраться в себе, своих проблемах. С некоторых пор жизнь его рассыпалась на сотни осколков, и он пытается их собрать, сорвался с места, очутился в Японии, с которой у России назревает серьёзный конфликт. Если его схватят теперь, то обвинят невесть в чём и снова посадят, теперь уже – на всю жизнь. И за что? За то, что искал своё счастье! Как часто нам в жизни даётся какой-то шанс, после которого жизнь меняется, чаще всего – в лучшую сторону, но, если ты противишься этому, то жизнь переворачивается до точности – наоборот. И тогда мало не покажется. Много горя не бывает? Ох, как бывает. Бояров сам на себе убедился. Так что же – у него опять такой шанс выпал? Как ему быть?
+ + +
Доктор Барацу вернулся к себе в Асахикаву, небольшой город почти в центре Хоккайдо. Он сложил в кладовку стопку мехов, которую получил за пустячную работу. Ему сказали, что начинается эпидемия, но он отправился в то место, соблазнённый обещанием хорошего вознаграждения. Он имел дело с айном, который явился к нему, но вид у этого айну был внушающим доверие. Конечно, до ушей Барацу доходили слухи, что некие люди, нанятые правительством, создают для диких народностей, таких, как айну, разные сложности, и не стоит влезать во всё это. Кажется в Северной Америке их правительство раздавало, в качестве гуманитарной помощи лёгкие пушистые одеяла, почти новые, правда, побывавшие предварительно в бараках, где лежали больные оспой, холерой, туберкулёзом и другими болезнями. Опасные болезни выкашивали целые деревни индейцев, но ведь таковы пути внутренней политики государства, решающего проблемы с «лишними людьми». Если бы решили проблемы с санкюлотами во Франции, было бы гораздо меньше жертв в их революции, а американские индейцы показали, насколько может быть опасным соседство проживания с ними. Может и некоторые эксперименты правительства Японии тоже будут оправданы, пусть и через столетие?
Не успел доктор Барацу налюбоваться на своё ценное приобретение, как его вызвали в префектуру. Пусть местная администрация была невелика, но, чтобы допросить его, явился совершенно незнакомый человек, с худом лицом, прилизанным клочком волос на голове, одетый в шёлковый халат, и с совершенно пустым взглядом, словно перед ним был не дипломированный в Киото доктор, а рикша, промышляющий извозом людей.
– Я слышал, что ты помогаешь айнам? – спросил чиновник управы.
– Зачем мне это надо? – искренне удивился доктор Барацу. – У меня достаточно пациентов в городе. Я подумываю перевести свою практику в Саппоро. Жалко только оставлять тех пациентов, к которым я привык.
– Но что значит ваш визит к ним?
– Меня попросили знакомые … – начал было оправдываться доктор, а потом признался. – Меня соблазнили высокой платой. Я собирался заказать шубу для своей супруги, а тут такая оказия. К тому же я не лечил там никого.
– Они уже там начали умирать? – догадался чиновник и облизнул узкую полоску губ, а потом достал из ящика стола папиросницу.
– Нет, – мотнул головой доктор. – Там, у них, оказался сведущий в лечении человек, который сделал, что нужно, до меня. Я лишь сделал вид, что тоже этим озабочен. Меня позвали, чтобы я лечил тяжело заболевшего мальчишку, родственника того, кто меня нанимал. С ним тоже уже не было ничего опасного. Так что меха мне достались за то, что я доехал туда и потом вернулся обратно, за то время, что я потратил на них.
– А тот, кто вылечил того ребёнка, он кто?
– Какой-то русский бродяга, – пожал плечами доктор, – но с навыками доктора. Хотя на медика совсем не похож. Скорее это моряк … или разбойник.
– Шпион? – чиновник выпустил струю табачного дыма в лицо Барацу.
– Не думаю, – отмахнулся обеими руками доктор, отталкивая от себя клубы дыма. – Здесь какая-то романтическая история. Сестра вождя айнов как-то заплутала в море, попала на островок во время шторма. Туда же выкинуло некоего бродягу. Оставшись в одиночестве, они испытали друг к другу страсть. Это позволило им незаметно прожить какое-то время. Потом к острову подплыл парусник. и чужеземец направился к нему, а туземка испугалась и спряталась. Это у них такой инстинкт, плотом она опомнилась, вылезла из своей пещеры, а её дружка и след простыл. И вот незнакомец появился в стойбище спустя то ли пять, то ли шесть лет.
– Это тот самый, с которым дикарка крутила любовь7
– Я не совсем уверен. Кажется, он страдает какими-то провалами в памяти. Меня даже попросили подвергнуть его допросу ...
– Что, вы знаете русский язык? Или чужак владеет японским? Подготовленный? – чиновник отбросил недокуренную папиросу и привстал со своего стула, уставившись в лицо доктора глазами, вмиг сделавшимися острыми, как лезвия бритвы.
– Что вы, господин, – Лицо Барацу мигом покрылась мелкими капельками пота, который скатывались по щекам, сделавшимися дряблыми мешочками. – Японского языка он не знал абсолютно. Но при нём был его спутник. Я лишь погрузил русского в сон и присутствовал при допросе … это был не совсем допрос, а попытка разобраться в событиях, которые происходили несколькими годами ранее. Я понял, что русский был серьёзно ранен в каких-то столкновениях, лежал почти что при смерти, но выжил, потеряв при этом память, часть памяти, и теперь старается что-то там раскопать в себе самом. В этом ему и помогал его спутник.
– Кто он?
– Он не представлялся, но этот русский называл его по имени – Мифунэ. Да, и по фамилии – Цукомото. Вроде бы так. Говорили они по-русски. Этот Цукомото добивался от русского что-то о камне … как там его? Да, камень Бодхидхармы.
+ + +
«Посылаю донесение о последних событиях, что случились в нашей провинции. Это всё подробно описано в нашем письме, но, отправляя его, я вспомнил об одном примечательном случае. Некий доктор Барацу был вызван к айнам известного нам рода. Там он встретил одного русского, потерявшего память. Этот русский, показав знания медицины, успешно лечил дикарей, чем мог бы вызвать наше недовольство, если бы делал это систематически, но он попал туда случайно. Доктора Барацу попросили помочь вспомнить некие события из прошлого. Разговор вёлся на русском языке. Он понял всего несколько слов и имён. Там говорилось о камне Бодхидхармы, Хантаро Исихаре, Футо. Он это едва вспомнил, этот доктор, считая блажью и фантазией. Да, того японца, который расспрашивал русского, звали Мифунэ Цукомото. Кажется, как-то Большой Босс упоминал это имя.


Глава 6
– Вот это место, – показал рукой Торхун, указывая ею на поляну, ничем не отличающейся от других, так же заросшей пушистыми елями. – Вот здесь на Хантаро упало срубленное дерево, которое они пытались свалить на пару с молодым послушником. Здесь он сказал ему последние слова, раскрыл тайну, хранителем которой являлся долгие годы.
Свою речь Торхун произносил торжественно, словно священник, читающий проповедь с амвона страждущей пастве, или профессор – студенческой аудитории. Свои слова Торхун произносил на айнском языке, но тут же повторял по-русски. Наверное, таким образом он начал учить Боярова общаться с туземцами.
– Теперь я покажу тебе место, где находилась монастырская обитель. Там было всего несколько строений, потому что обитель была совсем ничтожная. Сначала Исихара собирался быть отшельником- одиночкой, но решил не подвергать себя опасности, потому что жизнь отшельника на границе государства связана с дополнительными рисками, а этого он не хотел.
Бояров слушал, но он не очень понимал отличие здешнего леса от той тайги, какая была неподалёку от Камышина, ставшего ему домом. Конечно, кое-какие отличия были, но совсем в незначительных количествах. К примеру, птицы здесь были не такие, как дома и пищали по-другому. Тигры здесь не встречались, и меньше было опасности встретить хищников. Но в остальном … казалось, что сейчас раздвинуться колючие ветви и на поляне покажется стайка девчонок в выцветших под летним солнцем сарафанах, и среди них будет она, Настя Горевая. Так он ею увидел в первый раз и не почувствовал ничего. Он ведь был беглецом, покинувшим каторжный острог. Так же, как дома, над головой заверещала белка, раздражённая тем, что в её владения вторглись. Андрей вздохнул. Он заметил, что теперь считает домом не тот, в котором он жил в Петрограде, а тот, что находился в Камышине. Он совсем сделался провинциалом. Неудивительно, что его теперь уговаривают остаться жить в Японии, ещё дальше от того дома, который он уже перестал считать домом, отчим домом.
Торхун что-то рассказывал торжественным голосом, указывая рукой то в одну сторону, то в другую и Андрей послушно поворачивал голову и смотрел в указанном направлении, но видел картинки из своих прошлых жизней. Да, у него их было несколько, и они почти не были связаны одна с другой. Вот он был ребёнком, потом – гимназистом, затем – студентом, но профессором так и не сподобился сделаться, хотя и стремился к этому, но тяга к справедливости, не совсем конкретной, толкнула его к революционной молодёжи, где много было людей по-настоящему просвещённых, ну, а потом случился резкий перелом и начало жизни новой, жизни государственного преступника, каторжника. Она не имела ничего общего с жизнью того, прошлого человека, и даже портретного свойства между этими людьми всё меньше было портретного.
Когда айны привезли с собой в стойбище чужаков, Бояров уже совсем обносился. Его костюм был грязен и порван в нескольких местах. В случае нужды, Андрей не считал для себя зазорным пристроиться где-нибудь, вооружиться ниткой с иголкой и корпеть часами, починяя свою одёжу. Он не собирался делаться портным, но шить научился ещё в каторжном остроге, где приходилось самим за собой ухаживать. Цукомото по-прежнему ходил в своём кимоно, гордый, словно это была горностаевая мантия.
Теперь, когда сестра вождя, Сониа, «положила глаз» на Боярова, считая того за своего пропавшего жениха Лимпкина, она сама сшила ему, то есть Андрею, красивый костюм, от которого не отказался бы любой модник. Не отказался и Андрей. И теперь он щеголял в обновках, а Торхун делал вид, что всё так и должно быть, держась с иноземцем так, словно тот был его добрым приятелем.
– Вот там они и жили все, маленькая монашеская община, поклонявшаяся Будде … а также своей реликвии, которую они берегли.
– Какой реликвии? – спросил Бояров, поглядывая по сторонам, на те места, где виднелись остатки домиков, где жили монахи, где были устроены их кельи.
– Они хранили, под руководством Хантаро Исихары, некий артефакт, имеющий какую-то духовную ценность, считающийся … считавшийся очень дорогим. Это был некий перстень. Когда настоятель погиб, задавленный рухнувшим деревом, здесь появились важные люди. Они искали этот предмет, но не смогли найти её. Пропал и молодой послушник, Сандо Нарита. Решили даже, что он стал невольным пособником смерти настоятеля, а может и вольным. Факт тот, что он пропал, сбежал с этого трагического места. До этого события его считали ближайшим последователем настоятеля, которого он прочил на место следующего хранителя талисмана. Некоторые даже думали, что Хантаро перед смертью открыл ему тайну и поручил этот предмет. Так это или не так, не скажет уже никто, потому что с тех пор прошло плоти два столетия.
Бояров слушал рассказ вождя и кивал ему с серьёзным видом. Он не предполагал, что речь идёт о том самом камне Бодхидхармы, который ему довелось держать в руках. Такие совпадения в нашей жизни не случаются, или случаются настолько редко, что это невозможно представить.
– Знаешь, Лимпкин, – начал вождь, поворачиваясь к Боярову.
– Я не … - начал было говорить Андрей, но Торхун оборвал его, подняв руку ладонью к нему.
– Ладно. Тогда просто Андрей. Мы решили оставить стойбище. Мы долго терпели разные неудобства, но их становится слишком много, чем быть просто совпадениями. Кто-то очень хочет, чтобы мы отсюда убрались. Рядом с нами постоянно вертятся какие-то айны, которые больше японцы, чем наши соплеменники. И у нас всё время случаются неудачи. Я не хочу войны, к которой нас всё время склоняют. Я решил, что покажу тебе наше священное место и мы уберёмся отсюда, пока не началась зима. Уже наступила осень и суровые времена не заставят себя ждать. Наше племя разделится по родам и распределится по нескольким островам, которые мы уж выбрали для жилья. Мы заранее выстроили там жильё или его нетрудно отремонтировать, как на том острове, где вас нашли. А сюда мы будем наведываться, чтобы поклониться нашему святому. Он – японец и другие японцы не будут преследовать нас по этой причине. Я надеюсь, что ты присоединишься к нам, если не планируешь остаться здесь, в Японии.
– Нет, – замотал головой Бояров. – В Японии я не останусь.
– Ну и ладно, – согласился с ним Торхун, – а как дальше сложится, мы увидим.
Наверное, отправляясь в это место, священное для айнов, он хотел поговорить с молодым человеком, чужеземцем, избранником своей сестры, вызвать его на откровенность, когда они останутся наедине друг с другом, без посторонних. Он открыл рот, чтобы продолжить разговор, как вдруг ветви затрещали и на поляну вышли двое. Один был айном, сосед Тархуна, его друг и товарищ, непременный участник всех охотничьих вылазок, а вторым был Цукомото.
– Спасибо, – сказал Мифунэ проводнику, который привёл его сюда. – Мы пришли туда, куда нужно.
– Что случилось? – спросил Торхун своего соседа, проигнорировав японца, как это и делал обычно.
– Ничего не случилось, – пожал сосед плечами, – но у нас появились снова те японцы, что недавно сопровождали доктора. Они потребовали показать им чужеземца.
– Они собирались схватить его, – добавил Цукомото, – и меня вместе с ним. Но я услышал их до того, как показался им. А потом … потом я наткнулся вот на него (он показал на проводника) и он привёл меня сюда.
Торхун взял за рукав соседа и отвёл его в сторону, чтобы там переговорить и узнать подробности. Воспользовавшись этим, Цукомото, в  свою очередь, потянул Боярова в противоположную сторону.
– Послушай меня, Андрей, – Цукомото то смотрел приятелю в глаза, то отводил взгляд в сторону. – Всё очень серьёзно. Наверное, этот доктор, которого Торхун привёл из города, рассказал там про тебя. Сейчас с Россией сложные отношения и они могли тебя посчитать за русского лазутчика, который тайно проник в границы Японии и спрятался у айнов. Известно, что они не дружат с властями Японии, за что их тоже не любят.
– Но тогда сюда бы явилась полиция, – возразил Бояров, всё больше хмурясь, – а не твои приятели.
– Они мне не приятели, – махнул рукой, протестуя, Цукомото, – так, я с ними познакомился и, кажется, нашёл общий язык. Они мне всё и сообщили. Я хочу признаться тебе, Андрей, что в Японии у меня был влиятельный покровитель, который в детстве пригрел меня и даже направил учиться на купца, надеясь в будущем, что я отплачу ему тем же. Но я сбежал от тех, кому он меня поручил и тем нанёс ему оскорбление.
– Это, конечно, не хорошо, – согласился Бояров, – но ведь когда это было. С тех пор годы прошли. Он должен всё забыть. Сейчас ему, наверное, уже много лет.
– Да, лет много, – согласился японец – но он не из таких, которые забывают. И я думаю … мне намекнули, что больше прибыли за мной, чем зак тобой … и за тобой тоже. Так что, я думаю, нам не стоит здесь задерживаться. Нам стоит бежать отсюда, и, чем скорей, тем будет лучше, для нас обоих.
– От себя не уйдёшь, Мифунэ, – медленно ответил Бояров. – Наверное, это от меня на тебя начали сыпаться неприятности. Знать, судьба у меня такая, страдать.
– Не скажи, Андрей, – быстро ответил японец и даже схватил его за обшлага куртки. – Нет здесь твоей вины. Ты о семье своей вспомни. А я ведь об этом не забыл. Я там с ронинами, которые в здешнюю деревню приходили, и про это расспрашивал.
– И что они ответили? – отстранённо, но с любопытством спросил Бояров.
– Обещали разузнать. Но нам-то отсюда бежать надо.
– Куда? Разве что с айнами. Они собирались на курильские острова переселиться.
– Я думаю, что этого будет мало. Я думаю, что айнов будут преследовать. Из-за нас. Нас не будет и их, возможно, оставят в покое. А может и не оставят. Если Япония станет воевать с Россией, то ей незачем оставлять в своём тылу тех, кто может испытывать симпатию к России. А ты это прочувствовал на себе.
– Что же делать нам? Остаться? Сдаться?
– Я бы не советовал, – горячо зашептал Цукомото, словно айны находились рядом. – На тебя выместят всё недовольство, которое Япония копит для России. Я советую бежать из Японии, с островов. Я всё успел продумать. У меня есть старые знакомые, появились и новые. Они мне говорили про Сунь Чжуншаня. Слышал про такого?
– Нет, – удивился Бояров. – А кто это?
– А про Сунь Вэня? Про Сунь Ятсена?
– Последнее имя я слышал, но – не уверен в этом.
– Это всё один человек. В Китае его хорошо знают. Он создал в 1894-м году организацию Синчжухой. Если ты занимался революционными делами, то должен знать. Они, у себя в Китае делали то же самое, что и вы в России, а власти Китая преследовали их.
– Я мало успел что делать в революционных делах, – признался Бояров. – Меня арестовали и отправили на каторгу, может – в назидании другим. Про Китай я не успел ничего узнать. Знаю то, чему учили нас в институте, в Горном училище, то есть почти ничего.
– Я тоже немного знаю, – вздохнул Мифунэ. – Лишь то, что, при необходимости они находят защиту, спасаясь на острове Тайбэй …
Их разговор прервал Торхун, приблизившись к приятелям. Он был взволнован и нахмурен. Начал он говорить на своём языке, но тут же перешёл на русский.
– Пока мы здесь были, в нашем селении произошли некие события. Сейчас мы с твоим другом направимся туда, но тебе за нами идти не стоит. Японцы, которые явились из Асахикавы, желают видеть тебя. Наверное, они приняли тебя за злоумышленника. Тебе нельзя там появляться. Вот это Киравасу. Ты его уже видел. Он наш сосед. Киравасу отвезёт тебя на тот остров, где мы будем жить. Японцам мы скажем, что ты ушёл, и мы не видели – куда. Потом мы тоже уйдём и встретимся на том острове. 
– Я не хочу, чтобы от меня у вас были неприятности, – заявил Бояров. – Я уйду прямо сейчас, и из этих мест. Японцы не оставят вас с покое. Если они вас отпустят, то это только для виду, но потом скоро появятся и, если найдут меня, то пострадают все, и Соня, и Сума, и даже ты, Торхун. Ты – в первую очередь, как вождь этих людей.
– Я тоже не пойду с вами, – на русском языке, решительно, сказал Цукомото. – Мы с Андреем приятели и должны держаться вместе. Я разберусь в этих местах и найду, куда нам стоит отправиться. Могу только сказать, что это будет не Япония. Нам надо срочно убраться отсюда.
– Торхун, – обратился к вождю Андрей, – передай привет Соне, и Суме. Может быть, я когда-нибудь появлюсь у вас. На тот остров, где вы нашли нас.
Айны молча выслушали их и удалились. Торхун был вынужден признать, что чужак был прав.
– Хитрые какие, – с усмешкой сказал Мифунэ. – Они собирались отдать им меня. Именно за мной и послали этих людей, а тебя должны были прихватить тоже. Хорошо, что я с этими парнями уже успел подружиться. Они меня и предупредили.
– Куда мы теперь? – потерянно спросил Бояров. Раньше, в какой бы сложной переделке он не очутился, всё же он был дома, у себя в стране. «Дома и стены помогают», не случайно ведь это присловье поговоркой стало. А тут очутиться чёрт знает где, да ещё в стране, с которой воевать собираются. Не Бояров, правда, но от этого ведь не легче.
– Приуныл, друг Андрей? – заулыбался Цукомото. – Я ведь не в лучшем положении, чем ты. Иногда Мать-Родина становится мачехой, даже когда не очень-то и виноват. Но, – Мифунэ торжественно поднял указующий палец и сделал многозначительную паузу. – Пока мы сюда добирались, я всё думал, размышлял, а всякие опасности соображение усиливают. Так вот какие мысли у мены появились. Про Сунь Ятсена я не случайно вспомнил. В Китае власти его очень не любят. Так его организация Синчжухой прячется от властей на отдалённом острове, который японцы оккупировали в войне, которая была не так уж давно (1894-95 гг.). Вот мне и пришла мысль спрятаться там.
– Но там же твои соотечественники. И китайцы.
– Вот и хорошо, – радостно заявил Цукомото. – Вот и замечательно. Мы там затеряемся, не будем выделяться.
– Но ведь я русский, – попробовал напомнить Андрей.
– У нас, в Азии – настоящее столпотворение.
– Как в Вавилоне?
– В особенности там, где Китай. Пекин, Шанхай. Сейчас строится Гонконг.
– А с нами как? – снова вспомнил Бояров.
– Да. С нами, – подхватил японец. – Отсюда, то есть с побережья отчалим на лодке. Её возьмём у айнов. Они от этого не так уж и обеднеют. Далее, в море надо будет встретиться с одним человеком. Он нам поможет перебраться дальше, где нас уже доставят до нужного острова. Там можно затеряться в племени пайванов. Это – коренное население острова. Как айны.
– Тогда нам, наверное, надо отправляться. Прямо сейчас.
Беседы длинные вести не было времени и оба отправились к побережью, держась немного в стороне от того пути, какими шли с сопровождающими. У обоих был хоть небольшой, но опыт походов по дикому лесу. Путь, который занял более половины дня, преодолели быстрее. На побережье, где находилась стоянка лодок, было несколько человек. Они занимались ремонтом тех лодок, которые были уже ветхи. Торхун говорил, что племя собирается переселяться на острова. Айны к этому готовились и в самом деле. Оба скитальца подошли к работающим туземцам, и Бояров начал говорить просительным голосом. Хоть Цукомото и мог изъясняться на местном диалекте, но он был японцем, против которых они были настроены. Но среди айнов нашлись те, кто был в стойбище и видел, как Бояров помогал их больным. Знаками, жестами и отдельными словами Андрей дал понять, что им надо срочно бежать отсюда, что их преследуют, что им нужна лодка, хотя бы и самая старая и не очень нужная.
Если человека хотят понять, то его обязательно поймут, на каком бы языке он не выражался. Им указали лодку, хоть и небольшую, но и не самую ветхую. С собой у них было вещей совсем немного. Туземцы поделились с ним продовольствием, и Бояров обнял каждого из них и пожал руку, назвав «товарищем». И с этим айны согласились, кивая головой. С этим все и расстались.
Когда вышли в море, оказалось, что надо проплыть вдоль северного побережья Хоккайдо до небольшого острова Рисири. Там располагалась неприметная бухточка, которой пользовались разные люди, от контрабандистов до людей серьёзней. Про неё было известно и Мифунэ. Плыть туда надо было долго, дня не хватало из-за течений, которые были не всегда попутными. По пути то молчали, сосредоточенные на гребле, то пускались в разговоры, отдыхая и пользуясь теми течениями, которые оказывались попутными.          
– У нас раньше, – пускался в воспоминания Андрей, – которым становилось невмочь быть крепостными, сбегали от хозяев и подавались в приграничные земли, туда, где была Речь Посполитая, то есть Польша, страна католическая и к Руси всегда враждебная, а то бегали на юг, где Турция, Османская империя, Крымское ханство, дикий Кавказ, где жить было опасно и никто не хотел туда добром ехать. Вот там и собирались беглые в свои шайки и творили разбой, но разбой среди неприятеля, доставляя ему всяческие неприятности. Создавались даже целые крепости, как, к примеру, Запорожская Сечь, где собирались беглые зимовать зиму. Они уже прозывались не беглыми, а казаками, то есть вольными людьми. России было выгодно не иметь на границах казённые войска, а как бы вольные отряды, которые вроде банд разбойничьих, тех, которые своих не трогали. Или почти не трогали. Разве что не могли сдержаться, когда по рекам сплавлялись богатые купеческие караваны, да и то чаще иноземные, чем  свои. Путь тот назывался «из варягов в греки». Но я не о нём хочу сказать, а о том месте. Постепенно там из ничейных земель образовалось целое государство. То есть оно и раньше было. Там Киевская Русь образовалась. Но потом государство перешло восточнее и начало собираться возле Твери, Пскова, Новгорода, названного Великим, и позднее – возле Москвы. А на западных рубежах формировалось обновлённое государство. У нас его именовали Малороссией, мол, тоже Русь, но Малая. Жили там смелые, вольнолюбивые люди. Оно постоянно пополнялось людьми из России, что искали здесь свободы.
– Находили? – полюбопытствовал Мифунэ.
– Бывало, – кивнул серьёзно Бояров. – Это ведь дело ответственное, быть свободным, не иметь хозяев за спиной, то есть обо всём надо самому заботиться, на себя работать, не жалея сил, не покладая рук. И воевать надо уметь так, как никто другой. Про казаков легенды ходили по всей Европе и Турции, что нет воинов лучше и смелее их. Малороссию на Западе называют Украиной, мол, у края мира находится. Далее – дикие варварские племена, которые нещадно вырезались Золотой Ордой, а потом варварским государством Московией. Туда посылали послов, и они потом разные чудеса пересказывали, похожие на сказки, как у арабов или персов.
– В Японии тоже были земли, куда бежали люди, устав от своей жизни. Только Япония, это множество островов и бежали на самые отдалённые из них. Назывались они Риу-Киу, а ещё Окинава-Шиу. Там тоже собирались отчаянные люди, готовые воевать со всеми, кто собирается напасть на них. Но туда было сложно добраться. Там плавают малайские пираты до сих пор. Многие местные люди занимаются земледелием. Там много хороших земель. А кто ищет войны, занимаются или торговлей или вступают в союз с пиратами Малайи. Но с Японией не решаются сталкиваться.
– Может, нам стоит туда направиться? – осторожно спросил Бояров. – Наверное, нас там искать не будут.
– Если мы туда попадём, – ответил Цукомото, нахмурившись, – то выбраться оттуда будет сложно. Как русскому выбраться с острова Сахалин.
Теперь сделался серьёзным и Андрей. До этого он задумчиво улыбался, вспоминая то Настю Горевую, то туземку Соню, которая приняла его за своего суженого Лимпкина, такого же бедолагу, беглеца от неведомых невзгод. Этот Лимпкин, похоже, был не совсем одиночкой, каким был когда-то Бояров, раз его нашли на том затерянном острове. Но ведь и Андрей сейчас тоже не одинок. Вот, обзавёлся товарищем. И айны предлагали ему стать своим, поселиться у них. А он всё ищет что-то, не желает успокаиваться.
– Нет, – со вздохом отозвался Андрей. – Нельзя нам сгинуть на Окинаве вашей.
Цукомото собирался добраться до островка Рисири в этот же день, но сделать это вдвоём, на одних вёслах, было нереально. Пришлось выбрать место на побережье, вдоль которого они плыли, и пристать на ночь, чтобы их не унесло неизвестно куда. Хотя у них и был компас, но, чтобы двигаться ночью, надо было обладать мореходным искусством, притом – обоим. Мифунэ успел немало поплавать, а что касается Андрея, то он был человеком сухопутным, и с этим надо было считаться. Они наскоро приготовили ужин и тут же завалились спать, утомлённые почти непрерывной греблей.
На ночь они спрятались в одном из прибрежных гротов, и всю ночь слушали, как волны бьются о берег. Точнее, всю ночь они проспали, но им казалось, что они только закрыли глаза, а уже начинался рассвет. Решили не промедлять, чтобы их никто не заметил.
Второй день прошёл точно так же. Мышцы у Андрея ныли и болели руки, ладони которых он стёр и пришлось их заматывать тряпочкой. Мифунэ скалил зубы в усмешке, и было непонятно, то ли смеётся он, то ли злится. Казалось, что всё это будет происходить вечно, и Андрей сжимал зубы, чтобы не разразиться проклятиями. Но ссориться ему не хотелось. Про себя, не вслух, он уже жалел, что покинул фельдшера Махова и кинулся в неизвестность. Только сейчас он оценил, насколько ему хорошо жилось при лазарете, делал своё маленькое дело и мечтал, что вот сейчас вернётся в Камышино к Насте, и все его мытарства на этом закончатся.
А они только начинались.
Море, которое они пересекали, начинало волноваться. Волны становились всё выше. Скоро будет опасно плыть дальше и придётся пристать к берегу. Цукомото попытался приблизиться к земле, но увидел на нём строения и снова повернул в море. Рисковать жизнью дальше или пристать, попросить убежища.
– Что будем делать? – спросил японец у русского.
– В таких случаях у нас надеются на «авось», –  спокойно ответил тот, хотя Андрея пробирало дрожью, немного от страха, но больше от озноба. Ночью выпал первый снег, который быстро растаял утром, но было понятно: зима уже не за горами.
– На что надеетесь? – удивился Мифунэ. Русский язык он уже знал неплохо, но такое слово слышал впервые.
– На случай. Что нам повезёт.
– Давай надеяться на ваш «авось», – согласился Мифунэ.
В этот раз им повезло. Они увидали тот островок, к которому стремились. Рисири казался совсем крошечным, когда они направили к нему лодку, но стоило подойти ближе, как берег сразу расширился, и показались густые заросли. Цукомото показал, куда надо направить нос лодки. Бухту, действительно, невозможно было обнаружить, если не знать, где надо делать крутой поворот. В затоне сразу сделалось тише, и волны перестали захлёстывать через борта лодки. То один, то другой вычерпывали воду из лодки, чтобы облегчить её ход, и чтобы не пойти ко дну.
Остров оказался населённым. Там обитали два человека, и жили они в удивительном доме, который был построен таким чудесным образом, что был незаметен, даже если стоять с ним рядом, настолько он был окружён разными растениями, деревьями и кустарники, которые здесь были посажены специально и разрослись до такой густоты, что их даже приходилось прореживать.
– Я даже и не знаю, – сообщил Цукомото Андрею, когда они высадились на берег, – кто первый открыл это место. Я не знаю, он ли выстроил этот дом, или это сделали позднее, но этим местом пользуются до сих пор, кто знает это. Оказалось, что оно известно довольно многим и, несмотря на это, оно до сих пор ещё не раскрыто властями, хотя, я так думаю, этим всё закончится.
– У нас говорят, – добавил Андрей, – сколько верёвочка не вьётся, конец всё равно сыщется.   
– Правильно говорят. Попробуй, найди здесь жилище.
Цукомото с усмешкой наблюдал за своим товарищем, как тот озирается, а потом указал ему, куда надо смотреть. Только тогда Бояров увидел стену дома и глаза человека, который наблюдал за ними в окошко, целясь при этом из ружья. И хорошо, что этот человек знал Мифунэ в лицо, не то выстрел бы уже прозвучал.
Бояров с удивлением озирался, когда входил сюда: так всё тщательно было сделано. Он не знал, что люди, которые этот дом строили, вынуждены были работать и на страх и на совесть. Кто-то из строителей домой не вернулся, а кто-то молчал, стиснув зубы и не решаясь сказать ни одного слова. От этого места иногда отправлялись корабли и исчезали за горизонтом. Как-то здесь был и Мифунэ, совсем молодой. Старик, который здесь жил, вспомнил его и кивал головой, тоненько хихикая.
– Ты вспомнил про нас, молодой господин, – заявил старичок, хихикая себе в кулак.
– Я не забыл тебя, Хи-хи, хотя прошло около десяти лет. Я помню, что про тебя говорил господин Обэ, Карамагучи Истимо, какие напутственные слова говорил. Хи-хи …
– Достаточно, Хи-хи, – оборвал старика Цукомото. – Мы с тобой ещё поговорим, а пока займись моим другом. Мы нуждаемся в твоей заботе.
Бояров понял эти слова, которые были сказаны на японском языке. За последние несколько месяцев он научился понимать своего спутника, хотя тот сам старался изъясняться в основном на русском языке, но, после того, как они покинули берега России, Мифунэ всё чаще переходил на свой, привычный язык, и Андрей не упускал случая попрактиковаться. Кто знает, как сложится его дальнейшая жизнь, хотя он всё больше тосковал по Родине, и, хотя раньше ему бросались в глаза все несправедливости, какими была переполнена жизнь в России, сейчас, издали, это казалось несущественным. Старик, который приседал и горбился, словно специально и старался выглядеть более старым и немощным, который то хихикал, то кланялся, указал им комнату, оказавшуюся вполне удобной.   
Старичок, которого Мифунэ назвал смешным прозвищем «Хи-хи», был как бы смотрителем этого странного дома, который встречал самых разных гостей и размещал их, если считал, что их можно впустить внутрь. У Хи-хи был помощник, крепкий молчаливый детина с кривыми ногами и такими мощными руками, что мог бы, казалось, вырвать ими дерево. Всё время, пока они были в доме, этот странный человек не произнёс и слова, словно был немым и не мог говорить. Но, может, только имел к этому привычку, уяснив для себя, что высказанные слова почти всегда несут вред, а прислуживать можно и молча. Они мог выполнить любую работу по дому, мог даже, если будет необходимость, своими руками задушить неугодного гостя, хотя у Хи-хи имелось ружьё, из которого он целился, когда Цукомото предлагал Боярову найти этот дом. 
Кстати сказать, дом этот был удивительным и непривычным. Боярову приходилось жить в разных строениях и даже дворцах, если не забывать свою прежнюю жизнь, когда он был гражданином успешной империи. Теперь он имел дело со скромным жильём, не раз бывал в туземных лачугах. Совсем недавно он ночевал в землянке айнов, пусть она и была довольно вместительной. Здешний дом не походил на крестьянскую хижину , но и не был обиталищем зажиточного человека. Дом этот сразу строили, как тайное укрытие, замаскированное столь искусным образом, что его было сложно обнаружить. Но, попав внутрь, было видно, что здесь можно было жить, даже с известным комфортом. В каждой комнате, которых было несколько, три или даже четыре, не считая пристроенных помещений, имелись специальные ширмочки, которые можно было переставлять и разделять каждую комнату на отдельные отсеки. Двери не растворялись привычно, а отодвигались, утопленные в специальные пазы. Часть окон закрывалось привычными стёклами, а часть затянута была полупрозрачной бумагой, раскрашенной самым причудливым образом. В некоторых местах у стен имелись широкие лесенки. Оказалось, что здесь были ещё чуланчики, искусно скрытые в стенах, прикрытые гобеленами или картинами. Здесь можно было незаметно появиться и столь же незаметно уйти. Старик Хи-хи жил здесь же, в одной из дальних комнат. Его неразговорчивый (или вправду немой) помощник ночевал там же. В остальное время он был всегда чем-то занят, а если делать было нечего, уходил из дому на охоту или оглядеть окрестности. Хи-хи был знаком с Цукомото, и они иногда уединялись, чтобы о чём-то переговорить. Мифунэ потом объяснял, что это «для дела», или не говорил ничего. В такие дни он становился раздражительным и всклоченным, словно всё шло не так, как он хотел. Бояров ему напоминал, что ему надо искать свою семью, что надо отправляться в Америку, что им здесь уже делать нечего и время теперь идёт против них. Цукомото раздражался и скрипел зубами, словно хотел затеять скандал и едва сдерживался от этого. Потом он вскакивал и убегал на другой конец дома, а старик, если находился поблизости, качал головой и хихикал в кулачок, хитро поглядывая глазами. Андрей чувствовал, что начинает сходить с ума, что отсюда надо срочно бежать и добираться домой. В такие минуты он очень жалел, что не остался у айнов. Ему казалось, что доверься он Торхуну, и тот помог бы ему доплыть до российских берегов, которые были не так уж и далеко. Но это означало бы, что он отчаялся и бросил поиски Насти Горевой.
Но каждый раз Цукомото возвращался после их кратких размолвок и просил прощения. Он объяснял, насколько он на нервах, что ему грозит большая опасность от влиятельного человека, который … который … Японец не рассказывал, какая тайна грызёт его, но долго эти недомолвки между ними не должны продолжаться, иначе … Каждый понимал, что это может развалить их хрупкую дружбу.
– Андрей, – как-то признался Мифунэ своему спутнику, – я принадлежу к хорошему самурайскому роду. Наш род был прославлен в веках, полных войн и поединков. Но, в последнее время, Япония погрузилась в череду кризисов и конфликтов, много людей обеднело. Разорилась и наша семья. Я смутно помню то время. Помню, что мне всё время хотелось есть, как плакала мама, как раздражённый кричал отец. Он или сидел с удочкой на берегу маленького прудка, пытаясь поймать карпа, которые давно уже были выловлены или отправлялся в усадьбу к бывшему сюзерену, чтобы попроситься обратно, на службу. Но отец мой к тому времени уже устарел, а сюзерен сам был беден, так что не слушал просьб. Всё закончилось тем, что отец решил отдать меня на усыновление.
– На усыновление? – удивился Бояров. – При живых-то родителях?
– Наши законы дозволяют это. Появился даже новый обычай, когда разбогатевшие простолюдины просят усыновить их бедного самурая, чтобы войти в это сословие, всегда пользовавшееся уважением. А меня родители хотели спасти от голода и надвигающейся нужды.
– И кто же тебя усыновил?
Боярову стало любопытно. Оказалось, в этой стране встречаются экзотические обычаи. Впрочем, не такие и экзотические.
– Один влиятельный человек. Я в то время был ещё очень юн и не совсем понимал, что произошло. Меня сразу отдали в обучение, хотя лет мне ещё мало. Я старался и, со временем, сделался неплохим воином, так как меня обучали воинским наукам. В юные годы обучение происходит лучше, хотя и слёз я тогда пролил тоже немало, не меньше, чем пота. Сначала я воспринимал это как игру, а потом …
Цукомото рассказывал историю своей жизни, которая была похожа на роман, как у господина Понсона дю Террайля, или на произведения Эжена Сю «Парижские тайны», только происходили они не в трущобах Парижа, а на задворках государства на другой стороне мира, который отличался большим разнообразием, но в этом разнообразии события повторялись. У самого Боярова тоже было что поведать, и он раскрыл было рот, но Мифунэ всё и говорил.
Оказалось, что человек, его «усыновивший», занимался разными неблаговидными делами, и юному приёмышу была уготована роль ещё одной «пешки», но потом хитрый усыновитель решил отправить приёмыша, тогда уже названного Мифунэ Цукомото, в Англию, где должен был сыграть немного другую роль, чем ему предназначалось сначала. Но он взбрыкнул, сбежал со своими приятелями и решил жить по-своему, не так, как ему было предназначено. Что было дальше, Бояров знал. С Мифунэ он встретился немногим позже. Начинающий преподаватель горного дела столкнулся с нападением черносотенцев, набросившихся на студентов, собравшихся на «маёвку». Японца, который оказался среди студенческой молодёжи, посчитали за купчика, который искал острых ощущений и пытался флиртовать с девушками, но он показал себя ловким и смелым малым, раскидав в один миг полдесятка громил, вооружённых свинчаткой и кастетами. Хотя у него и оказался длинный кинжал, действовал японец исключительно голыми руками, расшвыривая молодчиков, который не успевали ничего сделать, хотя к этому были готовы. Наверное, полиция специально это подстроило, потому как оказалась рядом, чтобы обвинить студентов в драке, хотя каждый видел, кто здесь – зачинщик. Благодаря японцу им тогда удалось скрыться до того, как нагрянула полиция, выжидавшая, чтобы драка развернулась пошире. После этого Бояров и Цукомото ещё встретились, и Мифунэ преподал Андрею несколько уроков, как можно действовать голыми руками, как нападать и защищаться. Это было удивительно, но всё показанное Андрей заучил и это ему, потом не раз пригождалось, а позже, когда его бросили на каторгу, это спасло ему жизнь.
Они всё это вспоминали и рассказывали друг другу. Мифунэ признался, что он хотел вернуться домой, как он тосковал по Родине, как он боялся встречи с усыновителем, который был влиятельным человеком и мог наказать молодого человека за непослушание. От этого Мифунэ решил скрыться и поступить в армию, но его туда не взяли, а приняли во внимание высокую воинскую подготовку, знание русского языка и послали лазутчиком, следить за движениями воинских грузов и экспедиций, направляющихся в Маньчжурию, где Россия начала строить железную дорогу и расширять большой город Харбин, который должен был стать столицей «Русского Китая». Япония этому противилась всеми силами. У неё были свои виды на развитие Китая, Маньчжурии и Кореи.
После того, как они много рассказали друг другу о себе, Бояров и Цукомото почувствовали, что сделались настоящими друзьями. Они улыбались друг другу. Цукомото пожал Андрею руку и сказал ему:
– Андрей, русский друг мой, я понимаю, как тебе тяжело сейчас, оторванный от дома, от семьи, от своей страны, когда ты не знаешь, куда тебе податься. Я предлагаю тебе остаться в Японии.
Бояров замахал руками и уже открыл рот, чтобы протестовать, но Цукомото продолжал:
– Я понимаю, что тебе есть, к чему и куда стремиться, и я помогу тебе, насколько смогу. У нас мало возможностей, но мы сделаем всё, что от нас зависит.
Бояров снова обнял друга и прижался лицом к его плечу. Он понимал, насколько всё сложно, а этот человек готов приложить всю свою участливость. Он не видел, как торжествующе ухмыльнулся японец. Теперь он надеялся, что русский приятель готов к тому, чтобы приняться искать перстень с Камнем Бодхидхармы. Это сложно, не менее сложно, чем найти семью этого парня, переселившуюся в Америку. Но отправляться в Америку Цукомото не планировал. Достаточно того, чтобы найти перстень, а там и Бояров ему не понадобится. Что с русским будет затем, Цукомото ещё не решил. Как сложатся обстоятельства. Обо всём этом можно будет подумать потом. Камень Бодхидхармы подскажет правильное решение. Да, это мысль, сказать русскому, что артефакт поможет найти ему исчезнувшую семью лучше всякого частного сыщика.
Оба напарника проводили всё время, не выходя из дома, ставшего их прибежищем. Но, с каждым днём, Бояров чувствовал, как тяжело ему здесь находиться; надо было отправляться на поиски Насти или … или возвращаться в Россию. Здесь оставаться было уже невыносимо. Как-то, вечером, Андрей признался Мифунэ, что не может здесь быть.
– Я словно отсиживаюсь, забравшись за край света, чего-то жду, а в это время там, у нас дома, происходит что-то важное. Может быть, там я смог бы узнать и про духоборов, где они сейчас. Ты, Мифунэ, как хочешь, а я …
Он не успел договорить, а японец схватил его за плечи обеими руками.
– Стоп! Не говори! Я тебя понимаю. У меня тоже тревожно на сердце. Я тоже не нахожу себе места. Дай мне два дня и я скажу тебе, что мы сделаем.
Бояров ничего не ответил ему, повернулся и удалился в свою, в их комнату, где они спали, повернувшись каждый к своей стенке. Цукомото направился к старику, смотрителю этого места.
– Хи-хи, мы больше не можем здесь оставаться. Мой друг хочет вернуться домой, а я … Мне надо задержать его для одного дела. Одного важного дела.
– Хи-хи, – по своему обычаю ответил старик. – Давай свяжем его. Если он нужен тебе, пусть он делает то, что тебе нужно.
– Так нельзя, – испуганно замотал головой Мифунэ. – Он … он является свидетелем … важным свидетелем … он знает одного человека. Короче говоря, старик, нам надо убраться отсюда подальше. Я думаю спрятаться на Тайване. Там находят убежище китайские революционеры. Мы тоже спрячемся где-то рядом с ними.
– Мифунэ, – старик сделался серьёзным, что с ним случалось чрезвычайно редко. – Ты этого не заметил, но у нас ночью появлялся человек от господина Обэ. Кстати, он спрашивал про тебя, этот человек, и приказал от имени господина задержать тебя и твоего спутника. Господин Обэ отошёл от дел, но, прослышав про твоё появление у берегов Японии, воспылал желанием встретиться с тобой.
– Старик, – встряхнул собеседника Цукомото обеими руками. – Этого нельзя допустить. Именно сейчас.
Старик отстранился от него и хихикнул в кулак. Глазки его хитро сверкнули.
– Я только слежу за этим местом и ничего более. Разве я могу решать такие важные вещи?
– Послушай, Хи-хи! Это очень важно, – громко зашептал Цукомото, оглядываясь по сторонам. – Слышал ли ты про Камень Бодхидхармы?
– Слышал ли я? Не понимаю вопроса.
– Значит, слышал. Так вот, этот русский не так давно держал этот камень в руках и знает того, у кого он сейчас находится.
– Так надо заставить его сказать это …
– Он и так сказал, что помнил. Но за прошедший год, или два, он успел забыть подробности. К нам, в стойбище у айнов, где мы были, приходил доктор, и я попросил его загипнотизировать моего спутника, чтобы узнать то, что тот мог забыть. Кое-что он поведал мне, но тот таинственный человек, обнаружь мы его, разговаривать стал бы только с этим русским, а с нами, японцами, не будет говорить не при каких обстоятельствах. Этот русский, и я с ним, потому что он доверяет мне, это сейчас ключ к Камню Бодхидхармы, а господин Обэ …
– Что … господин Обэ? – поторопил старик.
– Я думаю, что он раздражён против меня и не захочет от меня ничего слушать. Ты мне веришь, Хи-хи?
– Верю я тебе или нет, – ответил смотритель дома-базы, – это не так уж и важно. Важно, что думаешь делать ты, парень?
– Срочно бежать отсюда. С русским. Отправиться туда, где находится этот человек.
– И где он находится?
– Э-э, старик. Этого я тебе не скажу. Я не скажу этого и господину Обэ. Ведь от этого зависит не только моя жизнь и жизнь моего русского товарища, но и то состояние, которое мы получим от того же господина Обэ. Но, если он будет упорствовать в неприязни ко мне, то я буду искать другого покупателя, может быть, даже богаче, чем господин Обэ. Я думаю, тогда перепадёт и тебе, Хи-хи, особенно если ты мне сейчас поможешь.
– Помогу ли тебе я? – переспросил старик, меняясь поминутно лицом от смешливой гримасы до угрожающей, а затем становясь меланхоличным. – Это зависит от многого. К примеру, ты ведь этого не знаешь, Мифунэ, но вчера ночью, пока вы спали, явился один человечек, как раз от господина Обэ, который сказал мне, что возможно … я повторяю особо, что возможно … сюда к нам наведаются два человека, одним из которых, возможно, будет … Как ты думаешь – кто?
– Тут и думать нечего, что речь шла обо мне и моём товарище. И что ты сказал?
– А что я мог сказать? Уверил, что буду готов встретить этих двоих. В том, что они уже у меня, я решил пока что промолчать.
– И правильно сделал, Хи-хи. Твоя доля от этого возросла в несколько раз. Но нам надо срочно отсюда исчезнуть. Это и в твоих интересах. Я думаю.
– Конечно, – осклабился старик. – Теперь тебе надо думать. Очень быстро и тщательно думать. Кстати, меня больше не зови этим обидным прозвищем. Я для тебя – Уморито Содзио.
– Я готов даже называть тебя господином Содзио, только помоги мне.
– Хорошо. Я готов тебе поверить, но, ты сам понимаешь, что до конца тебе верить нельзя и потому вместе с вами поедет Соба.
– Кто?
– Я уже сказал – Соба. Это мой верный помощник. Все думают, что он – немой недоумок, но так только кажется. Он будет моими глазами и ушами при вас. Кстати, он может вам здорово пригодится. Раньше он служил господину Обэ для выполнения самых опасных поручений. Тогда его звали по-другому. Ты должно быть, слышал. Тогда его звали … Впрочем, это знать тебе не обязательно. Пусть он останется для тебя Собой. С ним вы будете сильнее. А ты … отправляйся пока спать. Утром … ранним утром … я вас отправлю. Здесь, неподалёку, проходит маршрут одного корабля, который должен как раз направиться к острову, который вам нужен. Я дам вам письмо к одному человеку. Его зовут Цзян Цзеши. Ему нет и двадцати лет, но он обещает стать большим человеком. Он вам поможет, прочитав моё письмо.
– Давай его. Я передам.
– Нет, – снова хихикнул старик. – Письма ещё нет. Я его только собираюсь написать, пока вы будете спать. Я всё приготовлю для вас. Потом я буду отдыхать, а вам надо будет быстро плыть на лодке.
– Куда плыть?
– Это я скажу Собе. Он вам поможет грести. Ему я и отдам письмо. Там мне будет спокойней. Так вы не будете злоумышлять против моего друга. Кстати, я не советую это делать. Его господин Обэ и поместил сюда, чтобы скрыть от … это вам знать не обязательно. Отправляйся спать, напарник.
+ + +
Цукомото открыл глаза. У него появилось чувство, что произошло нечто пугающее. Он по-прежнему находился в той комнате, из которой для них с Андреем Бояровым устроили спальню. Собственно говоря, полноценной комнатой её было сложно назвать. Скорее это была ниша, утопленная в стену, своеобразный «пенал», как назвал её Бояров, который сообщил, что в некоторых клиниках, где держали буйно помешанных, устраивали подобные камеры- «пеналы», только они располагались вертикально, и больные – буйнопомешанные, были вынуждены стоять, либо сидеть на корточках; в таком положении было невозможно вести себя буйно. Здесь же можно было лежать, спать. Старик по прозвищу Хи-хи сообщил им, что всё прочее будет лишним и остальное место им без нужды. Комната не запиралась, и оба «гостя» вынуждены были согласиться.
Спали оба товарища по несчастьям, расположившись, каждый у «своей» стены, но сейчас Боярова в комнатушке не было, словно он незаметно отсюда выбрался. Или его незаметно вытащили. Унесли даже постель, которая представляла собой тонкую камышовую подстилку, простыню и тёплое шерстяное одеяло. На день всё это скатывалось в рулон и отодвигалось в угол. Сейчас постели не было, но на её месте размещался… Карамагучи Истимо, господин Обэ. Он сидел, сложив под собой ноги, как устраиваются монахи, находящиеся в состоянии нирваны. Казалось, что он дремал, завёрнутый в шикарный парчовый халат красивого малинового цвета, расшитого журавлями, стоящими на одной ноге. Глаза Истимо были прикрыты, или он только делал вид, что дремлет, на самом деле пристально наблюдал за Мифунэ. Того как будто ударило невидимой молнией. Он весь внутренне встрепенулся, внешне оставаясь недвижимым. Когда же господин Обэ успел появиться здесь? Хи-хи обещал помочь им убраться отсюда до того, как Истимо доберётся сюда. Наверное всё, что говорил и обещал ему хитрый старик, говорилось для отвода глаз.
В руке у Истимо был зажат длинный чубук с маленькой круглой головкой, откуда тянулся, лёгкими кружевами, сладковатый дымок. Цукомото узнал курительный прибор , с помощью которого получают удовольствие китайские курильщики опиумных шариков. Некоторые посвящают всё своё свободное время, потягивая одурманивающий дымок, который несёт в себе забвение и радостные, но обманчивый картинки. С некоторых пор и господин Обэ стал позволять себе выкурить трубку- другую. В этом состоянии он принимал самые суровые решения.
Цукомото сделал попытку сесть в постели. Светильник, который обычно освещал комнату, сейчас еле тлел и оттого Истимо казался не настоящим, а куклой, посаженной для устрашения Мифунэ. Хотя, кому это могло понадобиться.
– Э, господин … – решился подать голос Цукомото. – Господин Истимо, я … виноват перед вами.
– Ты не просто виноват, – отозвался «манекен», показывая, что он всё же настоящий. – Ты сделал мне вызов, давая понять, что с моими словами можно не считаться.
– Но я тогда был молод, – попытался оправдаться молодой человек, – и чувствовал отчаяние, оторванный от Родины.
– Я бы мог это понять, но здесь затронут был мой авторитет. Это нельзя оставлять.
– Я готов признать свою вину и понести наказание.
– Я с этим согласен, но требую большего.
– Я … я … готов понести наказание.
– Сначала я накажу кое-кого другого, который ответит за тебя.
Сидящий в позе лотоса Истимо поднёс к губам чубук, затянулся и выпустил длинную струю белого опиумного дыма на светильник. Фитилёк разгорелся и стало чуть светлей. Стало видно, что в комнате находятся ещё несколько человек. Это был не Бояров, а мужчина и женщина, стоящие на коленях, облачённые в традиционную национальную одежду для праздника. Лицо женщины покрывали, густым слоем, румяна, скрывавшие морщинки, а волосы уложены в вычурную причёску. Голова была опущена, и лицо скрывали завитые волосы. Мужчина поднял голову и Цукомото узнал его. Он уже почти забыл это лицо, но сейчас сразу вспомнил.
– Отец … Мама …
Истимо махнул чубуком, и Цукомото увидел ещё одну фигуру. Которая была неподвижна и потому он не сразу его разглядел. Это был тот самый человек, что прислуживал смешливому старику. И этот человек держал в опущенной руке длинный меч катану. Подчиняясь знаку, поданному господином Обэ, он поднял меч и вдруг столь резко взмахнул им, что его движение стало походить на молнию. Послышался свист острого как бритва клинка и по полу покатились две головы, разбрызгивая капли крови. Цукомото горестно вскрикнул. Соба, безмолвный убийца, не изменившийся лицом, отодвинулся назад, в тень, и словно растворился там, как если был демоном … или ниндзя. Истимо открыл глаза и растворил рот, собираясь заговорить с Мифунэ.
+ + +
Цукомото горестно вскрикнул. Он открыл глаза и увидел, как над ним склонился Соба с неподвижным лицом. Мифунэ вскрикнул и попытался отодвинуться назад, к стене, одновременно пытаясь подняться и увидеть катану, меч, обагрённый кровью его убиенных родителей, в руках безжалостного убийцы. Но … меча не было, не было и господина Обэ, который только что сидел, свернув ноги. А на том месте снова появилась постель, в которой сидел Бояров.
– Мифунэ, – спросил с сочувствием русский, – тебе привиделся ночной кошмар?
Кошмар. Цукомото посмотрел на свои руки. Наверное, это и вправду был сон, морок. Там, он это точно помнил, он прикоснулся к каплям крови, которые почти что долетели до него. Но сейчас руки были чисты. И меча у немого слуги в руках не было. Хотя … хотя меч был заткнут за пояс, как это делали самураи, отправляясь в поход. И родители …
– Мифунэ! – в двери заглянул старик. Старик на этот раз не улыбался и был хмур. – Я же говорил тебе, что вам надо убраться отсюда. Срочно. Ночью. Завтра господин Обэ будет здесь. Я сам с ним поговорю и думаю, что смогу убедить его немного подождать. Я поверил тебе, Мифунэ. Я даже дам тебе в помощники Собу. Он не говорит много, всё больше молчит, но он сумеет помочь вам в случае необходимости. Он всё ещё владеет мечом и может стрелять из ружья. Он мне, как правая и левая рука, руки, но я отправляю его с вами …
Старик говорил, Бояров уже поднялся и собирал вещи, сидя на корточках, а Цукомото вспоминал лица своих настоящих родителей. Всё последнее время, последние годы он ни разу не вспомнил о них, и вот теперь привиделся этот страшный сон. Он всё перевернул в его душе. Эта его погоня, погоня за успехом, нужна ли она ему? Нужна ли она ему, полученная ценою гибели самых близких ему людей.
– Старик … Хи-хи … – Мифунэ не находил слов, чтобы объяснить свои чувства и сказать, что он больше не хочет … не хочет …
– Мифунэ! – Хи-хи закричал на него, чего раньше не делал, обходясь смешками. – Нельзя вам сидеть! Господин Обэ скоро явится сюда и убьёт тебя. Он убьёт вас обоих, а потом пожалеет об этом и, в отместку, зарубит меня и Собу. (Цукомото склонил голову, чтобы не видеть старика, впавшего в ярость). Забыл, что ты мне говорил про камень Бодхидхармы, обещал поделиться с прибылями от него?!
Бояров понял, что его приятель погружается в чёрную меланхолию, которую западные психологи именуют депрессией. Это чувство подобно топкому болоту, способного утопить человека в себе, поглотить, утащить в пучину безволия.
– Мифунэ! – Андрей схватил товарища за плечи, встряхнул энергично. – Друг! Возьми себя в руки. Над нами сгустились тёмные тучи. Нам надо бежать, пока есть для этого возможность. Я не теряю надежды найти свою семью, родителей, чтобы пасть перед ними на колени …            
– Родители, – едва слышно прошептал Цукомото. – Я предал их и хочу сделать харакири. От судьбы не уйдёшь …
– Ты же сам тащил меня за этим самым … за перстнем Бодхидхармы. Давай! Я готов помочь тебе.
– Мифунэ!! – закричал старик таким громким голосом, какого от него никто не слышал уже давно.
– Мифунэ, – Продолжал говорить, убеждая, русский, – я расскажу тебе об одном моём соотечественнике. Только сначала уберёмся отсюда. Или … или я уйду отсюда один.
Благородный обряд харакири надо делать не спеша, согласно сложившимся традициям. Для него сейчас не было возможностей. К тому же (в этом себя Цукомото старался убедить), смерть своих родителей Мифунэ видел не совсем воочию, ему это привиделось, и сейчас, когда часть эмоций сгладилась, он решил поддаться уговорам и отложить обряд до более удобного случая, или до того момента, когда он выяснит, что же случилось сего настоящими родителями.
Цукомото заставлял себя двигаться. Наполовину он шёл сам, наполовину его тащил за собой Бояров, который ещё нёс свои вещи и имущество товарища, включая и его меч, который цеплялся за всё, за что можно было уцепиться. Соба шёл позади и тащил ещё что-то, какие-то кули, поверх которых водрузил два длинных весла. Дорогу показывал старик, который то и дела поворачивал к следовавшим за ними свою хитрую мордочку, покрытую морщинами, и от улыбки она становилась похожей на кулачок, словно он своей головой им грозил.
– Корабль должен проплывать мимо как раз в это время. Соба подаст им знак. Он знает – как. Мифунэ, смотри, мы с тобой обо всём договорились. Теперь только от меня зависит, чтобы господин Обэ не кинулся за вами в погоню, и не убил вас. Сейчас он уже не такой яростный, как раньше, но ведь с него станется …
Принято видеть море ровным, как доска, и в нём отражается луна, или солнце, если дело происходит днём. Может быть, так и бывает. Может, поэтому самый большой океан и назван Тихим, но вот Бояров, когда бы и как не оказывался в море, всегда его качало и швыряло и в лицо ему плескало солёной водой. Всегда его мутило и выворачивало. Может, существовали такие огромные корабли, для богатеев, которые не было подвластно воле волн и люди не ощущали там «морской» болезни, но это только для тех, кто может купить что угодно, даже любовь женщины. Или есть теперь такие особые судна, что могут плыть не на воде, а внизу, под поверхностью, как «Наутилус» фантазёра Верна. Андрюша читал эту книжку и дивился ей, как сказкой, но никогда не думал очутиться в таком корабле, субмарине.
  Справа, слева, спереди, сзади, везде плескали волны, которые казались слишком большими, чтобы можно было чувствовать себя спокойно. Да и какое здесь может быть спокойствие, если ты не моряк, всю жизнь обитающий среди этих самых волн. Да как здесь можно ориентироваться, когда ни зги (и что такое эта самая «зга»)? Андрей готов был думать о чём угодно, но только не о том, что вот сейчас их лодку, их баркас захлестнёт волнами, он переполнится водой, опрокинется и пойдёт ко дну, а вместе с ним и они, два вечных беглеца, и сопровождающий их угрюмый тип, который то ли немой, то ли не хочет говорить, а делает вид, что ему всё нипочём.
– Ты обещал рассказать про одного человека, – мучения Боярова прервал голос Цукомото.
– Про какого … человека? – со стоном спросил Андрей.
– Не знаю, – угрюмо отозвался Мифунэ.
– А-а, – вспомнил Бояров. – Я хотел тебе поведать про Радищева, Александра Николаевича, русского мыслителя, писателя …
– Чего в нём такого? – столь же мрачно поинтересовался японец. Ему было тошно и он хотел отвлечься разговором.
– Дед Радищева был потешным человеком у Петра I. Это – русский император.
– Слышал я, – мрачно отозвался Мифунэ. – Ты про самого Радищева говори.
– Ну, – собрался с духом Андрей. – Выучился маленький Саша в возрасте самостоятельно, по часослову и псалтырю, когда ему и пяти лет не было. Мальчика отправили в Москву (жил он в провинции, в Саратовской губернии). – Говорить Боярову было трудно, его по прежнему мутило, но, по ходу рассказа, он взбодрился и почти не замечал качки, углубляясь в собственный пересказ. – В Москве мальчика образовывал настоящий профессор, Аргамаков. Он же посоветовал императрице Екатерине, отправить среди прочих, и Александра Радищева, когда она решила направить двенадцать пажей из Пажеского корпуса, где учился и Радищев, в университет, в город Лейпциг, который в те годы славился своей наукой.
– А ты знаешь, Андрей, – вздохнул Цукомото, – ведь и меня отправляли в Англию, учиться там торговому делу. С этого всё и началось. Потом … я тебе, кажется, рассказывал. А этого … Радищева … чем всё закончилось?
– Покончил с собой Александр Николаевич, – у Боярова сел голос. – Его в Сибирь отправили за его слова и мысли, много он чего перенёс, а когда обратно вернулся, над ним  снова тучи начали сгущаться, он в то время работал в комиссии по составлению законов и предложил их целый набор, вплоть до освобождения крепостного крестьянства, и граф Завадовский, возглавлявший комиссию, вошёл в сильное раздражение такими предложенными реформами и, в гневе, напомнил Радищеву о Сибири, спросил, забыл ли тот о ней. У Радищева была нервная система расшатана, он добрался до дому и выпил яду, чтобы покончить сразу со всем. Так не стало этого замечательного человека. А ведь он сделался уже замечательным писателем, о чём можно было понять ещё из «Жития Ф. В. Ушакова», а за «Путешествия из Петербурга в Москву» выросла вся русская литература, хотя Пушкин утверждал, что из повести Гоголя «Шинель». Просто Пушкин был дружен с Гоголем, а Радищев … В то время Пушкин сам служил в департаменте делопроизводства и высказывал общее мнение.
– Я плохо знаю русскую литературу, – признался Цукомото, – но наш поэт Китамура Тококу знал, сам делал переводы и восхищался. Говорил, что лучше и представить себе нельзя и в порыве чувств, не так давно (в 1894-м году) покончил с собой.
– Печально. Сколько ему было лет?
– Двадцать шесть.
– Совсем молодой. Что ж они …
Они гребли вёслами, двигая вперёд тяжёлый баркас, стараясь удалиться от того островка, где они скрывались последние несколько дней. Соба, как всегда молчаливый, правил рулём, направляя баркас туда, куда знал лишь он один. Продвигался он тихо. Удалившись от берега достаточно далеко, Соба поднялся на свои крепкие ноги, поднял из ящика парус и начал подвешивать его к мачте, торчавшей посередине баркаса. Цукомото, как человек, много времени проводивший в море, тут же принялся ему помогать, почти на ощупь, так как ночь ещё продолжалась, хотя горизонт уже багровел своим краем. Теперь, когда баркас стал увлекать собой ветер, он двинулся вперёд гораздо бодрее, и приятели могли немного передохнуть, потому что от гребли их мышцы уже ныли. Бояров несколько раз встряхнул руками и повернулся к товарищу.
– Этот твой поэт … про которого ты говорил …
– Про которого? – не сразу понял Мифунэ.
– Который покончил с собой. Почему он это сделал? Он был тяжело болен?
– С ним было всё в порядке, Андрей. Надо знать Японию, наш характер, чтобы понять это. Ямага Соко, живший ещё в семнадцатом веке, разрабатывал принцип бусидо.
– Что это?
– Это слово состоит из трёх иероглифов, два первых означают «бу-си», то есть человека и оружие, воина владеющего оружием, а третий иероглиф «до» несёт в себе значение «путь». Имеется в виду жизненное устремление воина, взявшего оружие в руки. Речь идёт о благородном самурае, его моральном поведении, стремлении, жизненном пути. Он должен являть собой пример, воспитывая в себе нравственность, а также в низших сословиях, которые равняются по нему. Что же касается смерти, то кодекс бусидо учит самурая: просыпаясь утром, думай о смерти.
– О смерти? – недоумился Бояров.
– Да, – подтвердил Цукомото. – Для этого существует обряд, который в Китае назвали «сеппуку», а у нас – «харакири», искусство красивой смерти. Для этого существует целый ритуал, для которого самурай омывает тело, запечатывает куском ваты задний проход, надевает чистое кимоно, а на лоб – белую повязку с иероглифом, и возносит молитву божеству. Затем он становится на колени и подносит к животу вакидзаси, малый меч. Клинком он делает длинный разрез, поворачивает его и вонзает в живом, а его друг, исполняющий обязанности секунданта, катаной сносит голову приносящего себя в жертву. Всё это является праздником для настоящего самураю. Я сам собираюсь сделать то же самое, когда придёт время.
– Это … ужасно, – стёр с лица водяные брызги от ветра Андрей, – хотя ещё древние греки, доживая до старости, травили себя ядом цикуты, не дожидаясь появления дряхлости. Они отказывались от пищи, чтобы уморить себя голодом, или перерезали вены, пуская кровь.
– Вот видишь, – подтвердил Мифунэ. – А у нас совершают харакири.
– Не надо говорить про харакири, – послышался чужой скрежещийся голос, словно тёрлись между собой звенья якорной цепи. – Это настолько красивый и древний обычай, что вам его не понять.
И Цукомото, и Бояров крутили головой по сторонам, словно кто-то посторонний подплыл к лодке и подал голос. Действительно, с каждой последующей минутой становилось светлее. Рассвет вступал в свою право, становясь утром и всё больше солнечных лучей пробивалось сквозь тяжёлые тучи, которыми набряк горизонт. Но в этом, почти призрачном свете было видно, что нет здесь никого, кроме них. Кроме них, и Собы, который стоял, поднявшись в баркасе в полный рост, хотя его раскачивало волнами.
Неужели это сказал тот, кого они считали немым, и который за всё время, пока они были здесь, в этом убежище на острове, не сказал и слова, не издал и звука. Но и сейчас Соба не повторил ничего. Он стоял, вытянувшись и глядя куда-то вперёд, а потом вытянул руку и указал ею на тёмную массу, сливающуюся с волнами свинцового оттенка. И только тогда молодые люди поняли, что видят корабль, у которого были спущены паруса, чтобы не привлекать к себе внимания. А Соба уже держал в руке фонарь, и поднимал и опускал его. Как сделал он это три раза, на той массе тоже вспыхнул огонёк.
+ + +
– Ты говоришь, Мифунэ, этот щенок, был здесь?
Истимо был так разгневан, что всё лицо его тряслось, как студень, что случалось, когда Карамагучи переполнялся яростью. Он прибыл на остров рано утром и за его спиной стояли, с невозмутимыми лицами, два человека, облачённые в костюмы, сшитые явно на заказ, в тех мастерских, что обшивали иностранцев, коих становилось с каждым годом всё больше в стране Эдо. Это были явно телохранители, люди для деликатных ситуаций. Только что они прошлись по всему дому, заглянув в самые укромные места, каких здесь было немало. И всё это время Истимо наблюдал за ними, переполняясь гневом, а это, в его возрасте, могло пагубно сказаться на здоровье.
– Господин Обэ, – в очередной раз заявил смотритель этого дома, которого Цукомото прозвал «Хи-хи». В этот раз старик старался сохранить серьёзность, хотя губы, почти сами собой складывались в усмешку, что было чревато в присутствии ойябуна, пусть и вышедшего в отставку. – Я уже говорил, что их здесь нет. Они покинули дом.
– Я приказал задержать их! – крикнул, брызнув в раздражении  слюной, Истимо.
– Я сейчас объясню, хозяин. – Содзио покосился в сторону охраны, которые смотрели в сторону. – Здесь весьма деликатное дело.
– Хорошо, – буркнул Истимо и махнул своим людям. – Подождите меня снаружи и смотрите в оба, чтобы ни одна мышь …
Не успел он докончить фразу, как оба его человека выскочили из комнаты, оставив его с конфидентом. Тот привычно хихикнул и тут же сделался совершенно серьёзным. Его хитрая рожица, похожая на крысиную морду, сейчас уподобилась лисьей.
– Господин Обэ, вы много раз говорили об артефакте, которое разыскивает наше общество уже долгие годы, два, а то и три столетия.
– Это ты о чём, Уморито? – в голосе ойябуна ещё прокатывались нотки гнева.
– Я о камне Бодхидхармы, – смотритель сделал голос тише. Теперь его едва было слышно.
–  Я помню об этом, – хмуро кивнул Истимо. – Но про него давно уже ничего не слышно.
Истимо говорил про этот камень доктор, который посещал поселение айнов, но, возможно, он что-то неправильно понял. Карамагучи сам хотел во всём разобраться и наказать Цукомото. Это – само собой.
– Хозяин, – наклонил голову к нему смотритель дома. – Я знаю ваш нрав и решил предупредить его, уберечь Мифунэ от вашего гнева.
– Говори по делу, короче.
– Мифунэ пришёл ко мне не один, а с молодым человеком, интересным молодым человеком. Он – русский …
– Русский? – удивился Истимо. – Какого чёрта он притащил его к тебе?
– Именно это я и спросил у Мифунэ, – хихикнул Содзио. – И он мне рассказал, не сразу, конечно. Пришлось из него всё вытягивать …
– С пристрастием?
– Доброжелательно. Я всего лишь намекнул, что вот сейчас пожалует господин Обэ, по его душу. Он мне и открылся. Этот его русский приятель общался с одним человеком, полукровкой, как он сказал, наполовину – англичанин, но наполовину всё же японец. И вот этот полукровка явился за камнем Бодхидхармы, который находился в руках ещё одного японца по имени Футо, возглавлявшим шайку маньчжурских хунхузов. Футо явно хотел укрыться в сибирской тайге от преследователей, но не удержался, чтобы не пощупать религиозной общины на том берегу Амура, где получил столь жёсткий отпор, какого не ожидал, а там подоспел и тот, кто его преследовал. Хотел бы я, хи-хи, посмотреть на их маленькую войну, разыгравшуюся под таёжными сводами. Короче говоря, Футо погиб, а перстень забрал себе преследователь, этот самый полукровка.
– Кажется, я слышал про этого Футо, – заявил Истимо. – Он покинул Японию по причине своих амбиций. Ему не хватало границ нашей страны. Но говори дальше, Содзио.
– Я сразу понял, захихикал старик- смотритель, – что перед нами снова замаячил этот артефакт. Только не надо ошибиться в своих действиях. Этот русский считает Цукомото своим другом. Мифунэ последовал за ним, присоединился в своих скитаниях, и уговорил своего спутника покинуть Россию, чтобы отыскать свою семью.
– А где его семья?
– Они отправились, эмигрировали из России в Америку, спасая свои жизни. И этот русский, Бояров его фамилия, собрался их разыскивать. Цукомото этим воспользовался и помог ему Россию покинуть, нашёл корейских моряков, занимающихся контрабандой и прочими «шалостями», заплатил им, а те своих пассажиров вздумали ограбить.
– Ограбили? – ухмыльнулся старый ойябун.
– Вы же должны знать нашего Цукомото, – заулыбался смотритель. – Он показал себя настоящим самураем, не доставая катаны. Он заявил, что они выполняют специальное задание, работают на правительство. Он и в самом деле работал на правительство, пока не встретил русского, которого знал уже давно и не понял, что тому известно про артефакт, нас давно интересующий. Это его так взволновало, что он бросил свою службу и отправился с русским …
– Это он сам тебе рассказал?
– Я его вызвал на откровенность, он мне и признался. Мифунэ заявил этим корейским разбойникам, что за него вступится правительство, и отсёк себе палец, как это у нас водится.
– Он мог бы достать меч и показать свою сноровку.
Карамагучи Истимо позабыл гнев на своего приёмного сына. Он приосанился, расправил плечи, и теперь было видно, что он и сам был лихим рубакой, готовым скрестить мечи с каким угодно противником.
– Мифунэ уверил, что у него было такое намерение, но он опасался, что в общей сече мог пострадать его русский приятель, жизнь которого, а особенно его знания теперь представляли собой большую ценность.
– Он мог бы привести своего русского приятеля ко мне, а уж я бы его разговорил. Ты знаешь, Уморито, что я хочу сказать.
– Знаю, – кивнул смотритель, – но знает и Цукомото. Ты бы сначала утолил свой гнев, а потом только начал бы разбираться, что здесь да как.
Истимо опустил голову. Это было правдой. Он и ойябуном, то есть главой регионального клана акудзы перестал быть именно по этой причине, потому, что поддавался своим эмоция, особенно – ярости, а настоящий глава должен был держать себя в руках.
– Мы решили, – продолжил смотритель, – с Мифунэ на пару, что ему и его русскому другу лучше вообще убраться из Японии, пока вести о камне не возбудили слишком многих, а это непременного бы случилось, останься они здесь.
– И где они решили спрятаться?
– На острове Тайвань, где находят убежище революционеры и разные лихие люди из Китая. Я и сам там прятался, около десяти лет назад. Помнишь?
– Конечно, помню, Уморито, – вздохнул господин Обэ, – ты тогда раскрыл заговор среди моего ближайшего окружения и лично зарубил почти всех. На тебя объявили охоту. Только на Тайвани ты и нашёл место, где можно пересидеть опасность.
– Я был не один, а с Собой. На пару с ним мы и порубили заговорщиков.
– Вы были самыми моими лучшими и верными бойцами. Потому я и устроил вас сюда, чтобы старость для вас проходила спокойно.
– Ты нас поставил сюда, – поправил Содзио, – чтобы держать, с нашей помощью, связи с китайскими партнёрами.
– Одно другому не мешает. Ты сам говорил, что чувствуешь здесь, как течёт жизнь.
– Я ждал нужного момента. И дождался.
– Цукомото помнит, что ты был его первым наставником?
– Он относится ко мне с уважением, хотя и дал это своё прозвище.
– Хи-хи?
– Да.
– Ладно, оставим это всё. Скажи мне, зачем ты его отослал так далеко?
– Не совсем и далеко. А отослал я его, их, чтобы уберечь от тебя. Но это только во-первых.
– А во-вторых? – Истимо говорил спокойно и вкрадчиво и губы его кривились почти что в улыбке, но смотритель знал, что собеседник едва сдерживается, чтобы не взорваться в очередном приступе ярости. Надо ответить ему так, чтобы он понял, что Содзио всё сделал правильно.
– Во-вторых … – смотритель хихикнул в кулачок. – А здесь всё не просто. Когда я прятался на Тайване, не зная, помнишь ли ты, господин Обэ, но я изображал из себя монаха, давшего сложный обет, и Соба тоже работал при монастыре служкой. Там я встретил одного удивительного человека, монаха. Говорили, что он служил в тибетском монастыре, но что-то там сделал не так и его изгнали. В точности я так и не узнал, да это меня не очень тогда заинтересовало. Я уже собирался уходить оттуда, когда узнал про него, что он достиг таких высот, что … Мне трудно объяснить. Он сделался почти магом и мог творить чудеса. Рассказывали, что брамины в Индии могут парить в воздухе, погрузившись в нирвану. Это монах тоже мог делать это. Но я хотел рассказать о другом. Как-то к нам привезли человека, потерявшего память. Он занимал какой-то важный пост в окружении императора и его хотели убить …  Короче говоря, его привели в монастырь, тот монах, который явился из Тибета, погрузил раненого в сон, а потом заставил его вспомнить всё, что было нужно тем людям, что его привели. Скоро я покинул ту обитель.
– И что тут такого?
– Вопросы задавали и про императора. Монах задавал вопросы, а раненый отвечал не своим голосом. Потом мне сказали, что это был голос императора. Там, в этом глубоком сне, допрашивали не только раненного, потерявшего память сановника, но и самого императора.
– Как такое могло быть? – не поверил Истимо.
– Я сам не очень понимаю, но мне объяснил один опытный человек, что в этом состоянии, раненный сановник пребывал как бы сразу в двух местах, здесь, в монастыре, и там, в покоях, императорского дворца, и сам император отвечал, его устами, на вопросы тибетского монаха, владеющего удивительными возможностями. И вот теперь, вспомнив это, я решил отвести Цукомото, вместе с его русским приятелем к тому чудодейственному монаху с его удивительными умениями. Мне бы надо самому отправиться туда, с ними, но сперва я решил дождаться тебя, господин Обэ, и уже потом пуститься догонять нашего молодого человека, с его русским приятелем, так удачно нас посетившим. Что скажешь, босс?         
– Вижу, – развёл руками Карамагучи Истимо, – что ты снова обошёл меня со всех сторон. Каким же образом ты решил переправить этих молодчиков на Тайвань?
– Я знаю, что неподалёку проходит маршрут некоего Ханя, который имеет с нашим обществом некие общие интересы. Я отправил Собу навстречу одному из их кораблей.
– Но … ты же ещё не знаешь … Ханя недавно схватили, а его место заняли триады.


Глава 7
– Хань?..
Цукомото помнил, как они, со стариком- смотрителем, к которому он чувствовал расположение с тех пор, как себя помнил, составили примерный план действий: добраться до китайского острова Тайвань, где находили убежище многие смутьяны с южной части азиатского континента, и затаиться там в монастыре. Как добраться туда, покажет другой старик, Соба, силач, про которого Мифунэ думал, что тот нем, а тот просто оказался молчуном, каких свет не видывал. В том монастыре должен находиться некий монах из тибетского дацана. Этот монах достиг в своих непостижимых знаниях таких высот, что мог бы считаться магом, или колдунам – смотря с какой стороны разбираться. Умений этого монаха-мага должно хватить, чтобы покопаться в голове русского приятеля, Андрея, чтобы узнать, где находится магический артефакт, предмет вожделения слишком многих, чтобы об этом говорить вслух. Цукомото хотел бы сам получить тот перстень в руки и использовать возможности, им предоставленные, для себя лично, может даже и для Андрея, если тот останется жив, когда всё закончится. Но для этого необходимо, чтобы намеченный план выполнялся по пунктам, начиная с того, как они окажутся на борту парусника, которым заправляет Хань, про которого говорил «Хи-хи».
И вот сейчас, когда Мифунэ задал простой вопрос, он увидел недоумённые лица. Неужели он ошибся, и они сели не на тот корабль? Но ведь Соба подавал условленные знаки, и на них ответили. А может … может, старик- смотритель обманул его? Посмеялся в очередной раз. Но тогда для чего он послал с ними своего верного человека, который находился рядом с ним, если верить рассказам, едва ли не всю жизнь?
Десятки вопросов крутились в голове Цукомото, который думал, как ему себя вести. Соба делал вид, что он всего лишь подневольный слуга, опустил голову, поджал плечи, постарался сделаться незаметным, словно его и не было. Он и стоял позади своих спутников.
– Ах да, – из кольца окруживших наших персонажей людей выдвинулся один, со спутанными редкими волосами, частично закрывавших покрытое шрамами лицо. – Это, верно, тот Хань, что управлялся с точно такой же джонкой, как и у нас. Так того Ханя уже больше не будет. Вам придётся иметь теперь дела с нами, если мы этого пожелаем.
Окружавших гостей, которых, верно, можно было уже считать пленниками, люди начали хохотать, хлопая друг друга по плечам и спинам. Несмотря на то, что было уже холодно, одеты все были довольно легко, в широкие штаны и куртки. Почти у каждого имелось какое-нибудь оружие, широкие тесаки, узкие ножи, изогнутые крисы, оружие малайских разбойников, а то и кривые сабли. Почти у всех лица были круглые и широкие, а плечи – ещё шире. Японцев здесь не было. Были китайцы, малайцы, тайцы, смуглые обитатели южных островов. Одинаковое у всех было только выражение лиц – снисходительное и самодовольное, и потому все они казались похожими, как братья. Цукомото соображал, что эту ситуацию, которая выходила из-под контроля, надо было спасать, и себя, и Андрея, и Собу. Разговор шёл на кантонском диалекте китайского языка, которым хорошо владел молодой человек, много успевший повидать в жизни.
– Хань был в курсе того, – начал говорить Мифунэ, поглядывая на того крепкого, коренастого молодчика, который вышел вперёд. – Надо бы поговорить наедине. Дело слишком деликатное.
– А у нас нет секретов друг от друга, – оскалился крепыш, и было непонятно, то ли это у него такая улыбка, то ли он скалил зубы, как это делают тигры перед нападением.
– И всё-таки я прошу, – постарался проявить терпение Цукомото, который был (не будем забывать об этом) из касты самураев.
– Хорошо, – кивнул крепыш, – но твои товарищи останутся здесь.
Среди парусников в южных китайских морях джонки встречаются наиболее часто, преимущественно потому, что удобны в управлении и функциональны. Джонки бывают небольшие, на одну, максимум – две мачты, на которых поднимают перепончатые паруса, похожие на крыло летучей мыши. Те, кто выходят в море с тайными умыслами, паруса поднимают чёрные, и такие парусники летают невидимые никому, как нетопыри из легенд. Но джонки могут быть и большими, океанскими, на четыре, а то и пять мачт, с соответствующей парусной оснасткой.
Эта джонка была средней, на три мачты. Паруса, которые были наполовину подняты, имели как раз тёмную окраску, из чего можно было сделать вывод, что здесь скрывают своё присутствие. К этому же выводу можно прийти из того, что встреча в море состоялась ночью, уже под утро.
Большую часть пространства парусника занимал трюм, куда можно складывать различные грузы, прикрывая их настилом из бамбука, а жилые и различные навигационные помещения находились в двух надстройках, на носу и корме корабля. Цукомото повели в носовую часть, где находилась, судя по всему, каюта капитана, штурмана или кого-то из старших моряков. Пока они двигались, Мифунэ сочинил ту «легенду», которая могла походить на правду. Наверное, он подспудно был готов к похожей ситуации и заранее прикидывал, что можно сказать, относительно его, русского и сопровождающего их Собы.
Молодчика, который взялся вести с ним переговоры, звали Ло, или «мистер Ло», как он представился. Про себя он почти ничего не стал говорить, буркнул только, что они взяли себе то, что раньше принадлежало Ханю, и заявил, что тому больше ничего не понадобится. Понимай его, как знаешь. И тогда Цукомото начал говорить. Он постарался быть убедительным.
Своего спутника Цукомото назвал англичанином, Джеромом Джойсом. Далее он рассказал, как несколько лет назад покровитель его послал его, то есть Цукомото, с другими молодыми людьми, учиться заниматься коммерческими операциями в Англию. Цукомото там, то есть на том корабле, на котором они плыли, свёл знакомство с этим самым Джойсом, который был моряком. Тот и подбил его сбежать от своих, с несколькими товарищами Цукомото так и сделал, а затем провёл несколько лет в странах Средиземноморья, занимаясь торговлей, но всё больше контрабандной. Тогда он и узнал, что Джойс не только моряк, не только контрабандист, но ещё и связан с некими секретными службами Великобритании, которые занимаются разными тёмными делишками, для чего используют таких людей, как Джойс, готовые, чтобы заработать, на что угодно, вплоть до убийств. Он склонял и Цукомото, и двух его товарищей, к этому же. Тогда они сбежали от англичанина и спрятались в огромной России, куда тот не решился за ними последовать. Пришлось Мифунэ там немало постранствовать, пережить разные лишения, но он всё же добрался до родины, и здесь, к своему удивлению, он снова столкнулся с англичанином. Цукомото удалось выследить Джойса и схватить его. Сначала Мифунэ планировал наказать того, но потом он решил сделать по-другому и вернуть англичанина своим, но за большой выкуп. Цукомото собирался покинуть Японию, перебраться на остров Тайвань и попытаться оттуда дать знать англичанам, как им можно выкупить своего человека. Мифунэ ожидал, что ему поможет Хань, который имел связь с неким обществом в Японии и не должен отказать в помощи Мифунэ, тем более – заработать с его помощью.
Ло выслушал этот пространный рассказ с неуловимой улыбкой на устах, а потом спросил, мол, почему он должен верить всем этим выдумкам японца. Дальше начался долгий разговор, который затянулся на несколько часов.
Андрея Боярова, вместе с пожилым японцем, похожим чем-то на коренастого медведя, отвели на какую-то нижнюю палубу, а сверху надвинули бамбуковые палки, скреплённые вместе верёвочными снастями. Стало ещё темнее, словно сюда, вместе с ними нырнула и ночь, которая никак не желала заканчиваться. Известно, что ночью всё видится тревожней, чем есть на самом деле. И без того Андрей себя корил за то, что отправился куда-то наобум, к этому не подготовившись. Это его Цукомото убедил, что надо действовать, бросаться сразу в воду неизвестности, доверить себя судьбе. Ещё древние эллины вверяли себя Фатуму, своему божеству, которое являлось воплощением судьбы. Это как римские мойры, ткачихи, которые и ткут ткань судьбы. Интересно, что там вышито, на том куске, который сделан для него. Но ведь ничего сейчас не воротишь, и бестолку роптать на свою судьбу. Сказать по правде, он собирался, вернувшись из Читы с Маховым, старым фельдшером, отправиться в Приморье и уже оттуда отправиться в Америку, где и начать поиски своей семьи. Он понимал, что это даже не поиски иголки в стоге сена, скорее даже поиски иголки на бескрайнем поле, но найти общину духоборов, перебравшихся на другой континент из России, это уже всё же легче. Вся Америка, если разобраться, начиналась с пилигримов, отверженных Европой и отправившихся за океан, чтобы построить там то общество, в котором им бы хотелось жить. Потом, уже позднее, сюда же стали ссылать всяческих преступников. Всё вместе и составило американскую нацию, американский народ. Но до сих пор к религиозным отщепенцам они относятся благосклонно. То есть, если поразмыслить, то не совсем уж такое безнадёжное дело – поиски группы духоборов. А, вместо этого, он застрял здесь, не неведомом паруснике, который плывёт неизвестно куда, вероятно, в другую сторону, чем надо двигаться. И вряд ли поможет, если начать кричать, просить, чтобы освободили, отпустили, пусть даже – прогнали прочь. И куда отсюда денешься: посереди моря. Так что, с какой стороны не смотри, всё плохо выходит.
Тот крепкий пожилой японец, которого смотритель направил с ними, уселся возле борта, сложив ноги хитрым калачом, свернув их так, что и представить невозможно, сохранял столь невозмутимый вид, ровно с ними и не случилось ничего. И что ему: был, наверное, слугой и, если что переменится, снова слугой сделается, теперь уже у других. При таком раскладе и переживать не стоит, лучше обождать и посмотреть, чем всё закончится. А Цукомото всё не приходил, должно быть решая, что им сейчас делать, с триадой.
+ + +
Семь веков назад начала разрастаться Монгольская империя, как когда-то развивалась империя Македонская, только в отличие от второй первая оказалась более правильно устроена и простояла гораздо дольше, но речь сейчас пойдёт не об этом. Про Монгольскую империю известно больше завоеванием Руси и походов в Европу, от чего случилось очередное перемещение народов. Меньше известно о завоевании Средней Азии, несостоявшемся из-за цунами походе на Японию. Что же касается завоевании северной части Китая ханом Хубилаем, то и здесь довольно много тёмных пятен, хотя хан этот показал себя дальновидным политиком, разве что если не рассматривать погубленного вихрем- камикадзе большого флота, посланного Хубилаем на Японские острова.
Судя по историческим урокам, Китай, его серная часть, завоёвана была довольно легко, хотя её отделяла целая цепь фортификационных сооружений, не имеющих аналогов в мире, и даже по сегодняшний день, получившая известность, как Великая Китайская стена. Есть такая мудрость, что если армия не может взять осаждённую крепость, то это может сделать осёл, нагруженный мешками с золотом. Что-то подобное и произошло. Китайские правители, небезосновательно опасавшиеся нападения, держали на севере армию из опытных наёмных солдат, но монголы смогли с теми договориться, предложив суммы, гораздо больше тех, какие наёмникам плотили ранее. Таким образом, монголы стали хозяевами в Китае. Так они поступали и позже.
Китайцы были людьми цивилизованными и умели выстраивать существование в любых условиях, в том числе и под пятой завоевателей, и существовать не так уж и плохо. Но всегда находятся недовольные, которые хотят иного существования. Самые фанатичные из них создали организацию, скорее даже группу, куда входило всего лишь три участника. Они так и назвали себя – триадой. Они и начали оказывать захватчикам сопротивление и делали это столь ловко, что монголы начали испытывать беспокойство, а подпольщики тем временем создали ещё одну группу, по тем же лекалам, потом ещё.
Сопротивление триад было настолько успешным, что монголы начали паниковать и жестоко наказывали тех, кто сопротивлялся завоевателям, кого сумели схватить. Сравните, как это было на Руси, где тоже властвовала Золотая Орда и где княжеские дружины помогали собирать захватчикам дань, не забывая и себя, свою долю.
Долго ли такое могло продолжаться? В конце концов, монголы были выдавлены. Какое-то время они присутствовали в государстве Маньчжу, которое со временем и стало Маньчжурией, но триад, как инструмента Сопротивления больше не было. Точнее, они оставались (да и сейчас остаются), но они совершенно поменяли свой род деятельности и занялись криминальными операциями, вплоть до самой самых опасных преступлений.
Это далеко не единственный пример, когда организация, созданная для сопротивления, так меняла свои мотивации. В античные времена сказитель и поэт Гомер создал эпическую поэму про странствия Одиссея. В одном из путешествий Одиссей и его спутники попадают на остров, где обитают чудовищные одноглазые великаны- с одним из которых, по имени Полифем, им приходится сражаться и даже победить его, благодаря хитрости предводителя. Ослепший исполин попытался уничтожить их корабль, забрасывая его огромными глыбами. Всё это было легендой, мифом, но остров существовал на самом деле, и там, в древности, находились вулканы, которые выбрасывали из своих кратеров внушительные камни. Их так и называют – «вулканические бомбы». Таинственный остров циклопов сейчас именуют Сицилией. Но мы не собираемся развлекать вас легендами. Остров этот довольно плодородный, потому что почва его насыщен веществами, необходимыми для растений. Это как ил при разливах Нила, который был необходим для урожаев, источника благоденствий египетской цивилизации. Сицилия тоже быстро богатела, но предприимчивые богатеи, землевладельцы- латифундисты присваивали себе большие территории, а крестьяне, работающие на них, влачили жалкое существование, как крепостные крестьяне на Руси. Но на Сицилии некоторые недовольные создали свою организацию, для сопротивления помещикам. Помните, повесть «Дубровский» Александра Пушкина? Примерно так же было на Сицилии. Организация называлась «Мафия» и действительно помогала против притеснителей. Но, постепенно, убийства стали заказными. Тот, кто больше платил, заказы того и выполняли. В конце концов, мафия сделалась полностью преступной, а потом деятельность её вышла за пределы Сицилии и Италии.
Можно привести ещё примеры, вот хотя бы из российской истории. Терроризм сначала появился в Италии, из движения карбонариев, потом так действовать стали ирландские националистические организации. К подобного рода акциям присоединились российские нигилисты, социалисты- революционеры и анархисты. Партия РСДРП, созданная Плехановым, разделилась на две фракции, назвавшиеся «меньшевиками» и «большевиками». Одни хотели немедленных и силовых действий, а вторые видели изменения в политике более медленные, через воспитание и образование народа, чтобы тот смог распорядиться полученной властью. История показывает, что прав иногда оказывается тот, кто вылезает вперёд, и партия, поставившая на широкую ногу экспроприации, получив власть, начала грабить всё государство, подминая его под себя, называя это «экспроприацией экспроприаторов». Массовый террор, репрессии, коснулись миллионов граждан. Так бывает, когда преступный режим получает власть. Он хвалится, что «кто был ничем, тот станет всем». Но оказалось, что никем не становятся, без тяжёлой работы всего народа.
+ + +
Китайские триады действовали на территории континентального Китая, но большей частью вне его, потому что их нещадно уничтожали, как только хватала полиция. Но вне Китая, на акватории южных морей, они чувствовали себя более уверенно. На рубеже девятнадцатого и двадцатого веков у триады был свой флот, было бесчисленное количество островов, где можно было устроить базы, чем и занимались преступники, которые часто становились пиратами, но в отличие от последних, активно действовали не только на море, но и на суше.               
   После долгого отсутствия Цукомото вернулся в ту коморку, которую выделили для пленников. Бояров сразу кинулся к нему, но Мифунэ сам обратился к нему, сделав руками предупреждающий знак. Заговорил он столь тихо, что Андрей едва мог слышать его.
– Андрей, – торопливо шептал японец, – что мой план не удался. Всё шло удачно, но оказалось, что тот человек, на которого я возлагал надежды, и который должен был нас доставить на место, неожиданно … вышел из строя, а те, на которого мы наткнулись – совсем другие люди. Надо как-то было выходить из сложившегося положения. И я выдал тебя за одного англичанина, про которого я тебе рассказывал. Звать его, а теперь и тебя – Джером Джойс. Якобы ты – мой пленник, и я собирался вернуть тебя англичанам, за вознаграждение …
– Зачем ты так сказал? – нахмурился Бояров. – Не лучше ли было сказать им правду?
– Правда, – сразу же откликнулся Мифунэ, – это такой продукт, который требует специального приготовления. Далеко не всегда она будет к месту и устроит слушателей, а в нашем случае вообще может оказаться фатальной.
– Как так? – не поверил Бояров.
– Ты, верно, друг мой, – тяжело вздохнул Мифунэ, – опять позабыл, что мы с тобой уже не в России. Мы – у берегов Японии, которая с Россией находится в очень взвинченных отношениях.
– Но мы же успели покинуть твою страну, – попробовал возразить русский, – и находимся в море.
– Увы, не в море, а на борту корабля, который я бы не считал приятельским. Совсем нет. Люди, которые им управляют, находятся по другою сторону закона, который даже мы не стараемся соблюсти. Что же касается наших теперешних хозяев, к которым мы попали в руки, то уже сказал про них – увы … 
Цукомото начал путанно объяснять то положение, в котором они оказались и напирал на то, что Андрею надо настроиться играть роль англичанина, давнего приятеля Мифунэ.
– Мы ведь и так с тобой в хороших отношениях? – спрашивал японец, заглядывая русскому товарищу в глаза и шевеля желваками, и было видно, что ему трудно о чём-то просить, не в его то характере. – Тебе не трудно будет играть эту небольшую роль. Ты ведь говоришь по-английски?
– Говорю, – подтвердил Бояров, – но любой англичанин поймёт, что это не мой родной язык.
– Не важно, – отмахнулся японец. – Тебе и говорить почти не придётся. Так, по нескольку фраз. И среди этих людей вряд ли кто определит твою национальность. Для японцев, для китайцев, да и для прочих азиатов все европейцы на одно лицо. Наверное, и для вас мы – тоже.
Бояров пожал плечами. Действительно, часто азиаты и дальневосточные туземцы сливались для него, но, пообщавшись с кем-то подольше, он научился чувствовать разницу.
Коротко они составили план своих дальнейших действий. Цукомото посоветовал Андрею держаться от всех отстранённо и с высокомерием, курить сигары, чтобы держать рот закрытым, ни на кого не смотреть, постараться сохранять опрятный вид, как бы сложно не было, причёсывать волосы на пробор, как это любят делать иностранцы.
В континентальном Китае жители одеваются довольно просто и часто носят одежды из жёлтой или бурой нанки, иногда ткань бывает синей или чёрной. Женщины одеваются ярче. Это касается простых людей, но знать одевается в роскошные одежды из шёлка самых разных цветов и узоров. Здесь рядом соседствуют кричащая роскошь и вопиющая бедность, и никого это не удивляет, особенно в крупных городах. За границей происходит то же самое, там, где имеются общины. На той джонке, куда попали наши горемыки, моряки одевались в широкие холщовые штаны, жилеты, а когда дули ветры, натягивали на себя балахоны.
Надо признаться, в отличие от европейских парусников, китайские имели такую конструкцию, которая позволяли переносить морскую качку гораздо легче, и здесь мало кто страдал «морской болезнью», которую любят описывать почти все литераторы, избравшую себе морскую тематику. Андрей Бояров, снова натянувший на себя чужую личину, и ставший теперь «мистером Джойсом», как был недавно «Александром Глущенкой», вычистил свой костюм, насколько это было можно, и теперь часто стоял у борта, приняв самый чопорный вид, жевал губами сигару, не всегда её закуривая и разглядывал впереди линию горизонта, пытаясь представить себе, где же могут сейчас быть духоборы, среди которых теперь находилось его «сердце», его Настя с ребёнком, которого он даже не видел, его семья. Поблизости от него то прохаживались, то рыбачили, то просто покуривали трубку моряки с их парусника, делая вид, что находятся здесь совершенно случайно. Иногда к «Джойсу» присоединялся и Цукомото и начинал что-то ему говорить на английском языке. «Джойс» ему отвечал коротко, почти грубо, не вынимая толстого окурка из губ. Они старательно делали игру, наградой в которой была жизнь. Жизнь для одного и Большой Приз для другого.
Мы с большим увлечением следим за перипетиями судьбы Андрея Боярова, немного приоткрыли от жизнеописания Мифунэ Цукомото, но на корабль китайской триады они попали втроём, вместе с пожилым человеком, Собой. А ведь он в своё время играл важную роль в организации, управляемой господином Обэ. С Уморито Содзио они были напарниками со времён молодости, которые – увы – остались в далёком прошлом. Карамагучи Истимо, тот самый господин Обэ, грозный ойябун акудза, начал отходить от дел, доверив дела моим преемникам. Своих помощников, теперь тоже стариков, он поместил на запасную базу акудза, которая находилась он острове Рисири, замаскированная в густом прибрежном лесу. Там два старика проводили всё время, иногда выполняя некие тайные функции, пока, волей судьбы, не столкнулись с двумя беглецами, с одним из которых были, когда-то, хорошо знакомы. И тут выяснилось удивительное, можно сказать – невозможное дело. Мифунэ Цукомото, которого господин Обэ планировал использовать для дел возможного будущего и внезапно исчез из поля зрения покровителей, внезапно появился и оказался обладателем неких сведений. Сведения эти были важны и могли привести к артефакту, за которым акудза давно охотилась. Некий чудесный перстень с Камнем Бодхидхармы якобы обладал магическими свойствами и делал обладателя его могущественным человеком. Некий Фуко, входящий в акудзу, получил его в обладание, но возгордился и стал строить свою организацию, что для него печально закончилось. И вот теперь …
Уморито Содзио, которого Цукомото прозвал «Хи-хи» за привычку вечно подсмеиваться, решил использовать этот шанс и взять дело возвращения в свои руки. Он будет находиться с Цукомото рядом, контролировать его, чтобы не получилось так, как это произошло с Футо. Мало кто может устоять перед величием и влиянием камня Бодхидхармы. Не забывал он и о господине Обэ, об Истимо, который был для него и господином, и покровителем, и другом. Сам Содзио думал отправиться на остров Тайвань и всё провернуть там. Но, вместе с тем, надо было дождаться покровителя, старого ойябуна, и всё рассказать ему, предварительно начав игру, для чего отправив с беглецами другого старого друга, Собу, на которого надеялся, как на самого себя.
Соба, привыкший молчать, пытался представить себе, как они развернутся, когда вздохнут новую жизнь в акудза, они, то есть господин Обэ, Содзио и он, то есть Соба. Мечтать было столь сладостно, что Соба был неподвижен, как статуя, остаток ночи и часть дня, но потом очнулся от своих дум и занялся привычным делом, то есть начал приводить в порядок то помещение, куда их поместили, превращая его с помощью своих умелых рук в нечто почти комфортабельное.
Покачиваясь на волнах, джонка, с помощью больших перепончатых парусов, продвигалась вперёд, рассевая носом морские волны. Временами вдали появлялись трубы парохода, извергающие угольный дым, или белые паруса, издали кажущиеся белоснежными. Тогда обоих пассажиров препровождали в трюм, где они своими глазами видели, как грязное подпалубное помещение преображается в приличную каюту. Соба оказался не только ловким рубака, но и вполне приличный мастер, которого слушались руки. Если бы Соба не сделался преступником, он вполне мог прилично существовать, не нарушая закона. Оба приятеля могли поговорить только ночью, накрывшись накидками, тихим шёпотом, так, что сами едва могли слышать друг друга и даже себя. Всё остальное время они были вынуждены говорить только на английском языке, поддерживая тем ту «легенду», которую Цукомото придумал, чтобы спасти их жизни.
По расчётам Мифунэ, скоро они должны были подойти к острову Тайвань, который португальцы ещё в 1544-м году  назвали Формозой, то есть «Прекрасным» (островом) и так отмечали на своих мореходных картах. Формоза- Тайвань и на самом деле была изобильным местом, самой Природой предназначенной для привольной жизни и потому сюда стремились попасть многие. Захватчики желали наложить жадные руки на эти земли. Сам Тайвань был окружён островами поменьше. Во-первых, это был небольшой архипелаг Пэнхуледао, или по-европейски – Пескадорские острова, архипелаги Сишацюньдао (Парацельские острова), Дуншацюньдао (острова Пратас) и Джуньшацюньдао, так что места там хватало. В 1604-м году голландцы попытались захватить самые крупные из этих островов, чтобы там обосноваться, но китайская армия им этого не позволила, но, через пару десятков лет голландцы всё-таки сумели занять часть территории, но сохранить надолго этого у них не получилось, и их место перехватили испанцы. Нет необходимости выяснять, кто сменял кого и когда У России нечто подобное происходило в полуостровом Крым, который не пытался прибрать к рукам только ленивый. Там устраивали свои города- полисы греки и Понта, держал свою колонию италийский город Генуя, а до них здесь жили славяне из Тьмурараканской части Киевской Руси. Был Крым даже частью Великой Литвы и вотчиной, Крымским ханством Золотой Орды, а, после развала её перешла в подчинение Османской империи, а качестве автономии. На примере Крыма вам можно будет представить себе историю и Тайваня.
В 1683-м году Тайвань в очередной раз был захвачен маньчжурской династией Цин, но, после войны между Японией и Китаем, остров оккупировали японские войска, которые не препятствовали тем революционерам, что находили на острове укрытие. Некоторые даже получали помощь, материальную и финансовую. По плану, придуманному Уморито Содзио и Мифунэ Цукомото, на Тайвани беглецы могли укрыться в монастыре, где должен находиться тот самый монах, что умел копаться в памяти, как факир из мифов.
Цукомото помнил описание Содзио видов острова и, по его расчётам, они должны были оказаться у берегов острова, но джонка продолжала рассекать Южно-Китайское море. По-видимому, одной из ночей они миновали Тайваньский пролив и уже оставили избранный остров позади. Не выдержав растущего напряжения, Мифунэ направился к Ло, который разговаривал с кучкой своих людей, не пытающихся изображать из себя добропорядочных моряков. В них за версту можно было разглядеть негодяев и убийц, внешним видом, мимикой и манерой общаться. Впрочем, надо признать, что они с самого начала не маскировались.
– Нам надо поговорить, Ло, – угрюмо нахмурившись, заявил Цукомото.
Хмыкнув, китаец направился в свою каюту, а японец последовал за ним. Оглянувшись на ходу, он увидал, что те, с кем Ло разговаривал, тоже идут за ними, ехидно посмеиваясь и толкая плечами друг дружку.
– Что это означает, господин Ло? – сразу же спросил Цукомото предводителя шайки триады.
– А что вас не устраивает? – как бы удивился тот, прищурившись, разглядывая собеседника.
– Мы же с вами договорились, что вы доставите нас до Тайваня, а я с вами поделюсь выкупом.
– Я не помню, – ответил, ощерившись жёлтыми зубами Ло, – чтобы согласился на это. Остров Тайвань занят японскими войсками, и вам легко будет, в случае необходимости, к ним обратиться за помощью и избавиться от нашего присутствия. Где же здесь наша выгода?
– Но я же объяснял, – ответил японец, – что мы как раз бежали, чтобы не очутиться в руках японских властей. С господином Джойсом мы – старые знакомые, и я решил взять его под свою опеку, чтобы избавить его от внимания тех самых японских властей, о которых вы мне сейчас сказали. Я тоже не вижу логики в ваших рассуждениях. Господин Джойс попал в трудное положение, отделившись от своей миссии, а я этим воспользовался. Я не хочу навредить ему. Моё дело – получить деньги за то, чтобы помочь ему вернуться к своим соотечественникам. И эти переговоры лучше проводить, спрятав его в удобном месте, каким является остров Тайвань.
– А мы знаем не менее удобное место, – ответил Мифунэ Ло, всё так же издевательски улыбаясь, – и твоё здесь присутствие не так уж и нужно. Что сейчас скажешь?
Цукомото понял, что ему сейчас и сказать-то нечего. Китайцы из триады готовы были его вышвырнуть со своего парусника.
– Давайте не будем искать крайнего, – ответил Мифунэ, – тем более, что это не нужно вам обоим. Я хорошо знаю, в чём заключается ценность англичанина, и сколько на этом можно заработать, а, если мы все перессоримся, то толку от всего этого будет нуль. Или около него.
Цукомото пришлось приложить массу стараний, чтобы убедить Ло и его людей, что ценность англичанина увеличится, если при нём будет его японский приятель. Тем временем джонка продолжала свой неторопливый ход по водам южного моря. Холод незаметно отступил, и установилась тёплая погода, хорошо приправленная ветром. Тайвань оставался где-то далеко позади. Вдали, по левому борту какое-то время была видна земля. Был ли это большой остров, или они видели несколько островов, не было понятно. Скорей всего, то были острова из группы Филиппинских островов, названных так в честь инфанта, будущего короля Испании Филиппа II  мореплавателем Вильялобосом в 1543-м году, хотя эти же острова «открыл» известный португальский путешественник Фернан Магальянш, нам известный как Магеллан, и назвал он их Лазаревыми островами. Бояров мог бы сказать, что здесь находится Филиппинский жёлоб, одно из самых глубоких мест в мировом океане. Да и Цукомото тоже кое-что слышал про эти места, но кто бы их стал слушать, пленников в руках китайской триады.
Соба выполнял роль слуги, прислуживая сразу обоим, и Цукомото, и «англичанину», успевая всё делать, что нужно. Бояров держался отчуждённо, думая о своих проблемах, а Мифунэ примеривался, как устроить так, чтобы и волки были сыты и овцы целы. Сие было очень трудно устроить, а если признаться честно, так почти и невозможно. А тут ещё их кубрик посетил несколько раз Ло, а потом забрал с собой Собу, отговорившись, что сильные руки слуги пригодятся во время такелажных работ. Взамен к ним привели тщедушного субъекта, напоминающего крысу своими суетливыми манерами и даже внешностью. Мифунэ назвал его «Мышью», и тот охотно с этим согласился, сразу откликнувшись. Вся его мордочка с близко посаженными глазами, мелким носиком и редкими усишками, демонстрировала угодливость. Руки новый слуга часто складывал вместе, словно собирался о чём-то молить. «Мышь» никак не походил ни на моряка, ни на пирата, каким были триады, и было удивительно, каким же образом он очутился на борту джонки. «Мышь» сразу кидался выполнять то, что ему говорили, угодливо улыбался, и казалось, что получает удовольствие от того, что может услужить этим людям, к которым его сунули. Бояров начал «оттаивать» и тоже улыбаться маленькому суетливому китайцу, испытывая к нему жалость и сочувствие, как к представителю того пролетариата, за свободу которого успел пострадать, проведя несколько лет на каторге. Но Мифунэ хорошо понимал, что это Ло столь ловко подсунул к ним своего шпиона, который должен всё вынюхивать и выслушивать. Теперь, если раньше они могли ночной порой украдкой проводить беседы, перешёптываясь друг с дружкой, то теперь этого не получалось. Лишь несколько слов Мифунэ передавал товарищу, когда они поднимались на палубу, а Бояров не говорил и вовсе. Было ли это частью образа, или «англичанин» начал погружаться в депрессию от безысходности, Мифунэ не знал и только надеялся, что его русский приятель с честью выдержит все эти неприятности, если их считать просто неприятностями. Жизнь их сделалась ещё сложнее той, какая была раньше, хотя и тогда назвать её лёгкой не повернулся бы язык у самого оптимистичного человека.
Дни катились, один за другим, как волны, гонимые ветром. Редко, когда его выпускали «подышать свежим воздухом», Бояров смотрел, до рези в глазах. На линию горизонта, как бы стараясь заглянуть ещё дальше, чтобы увидеть там … Что увидеть? Андрей не мог ответить на этот вопрос самому себе. Быть может, бежавшую с окраины России общину духоборов, среди которых была и его семья, за последний год ставшая частью его самого, и теперь, когда они оказались оторваны друг от друга, на душе было больно так, как будто он лишился руки или иного важного органа. Андрей заметил, что даже про Родину или родителей, почти забытых друзей вспоминает меньше, чем про Настю Горевую, с которой провёл времени гораздо меньше. Ему казалось, что время остановилось, и что теперь он будет вечно мчаться сквозь морские волны, как Агасфер, или, что похоже больше - как «Летучий Голландец».
Все эти ощущения прервались единомоментно, когда джонка попала в полосу шторма. Парусник раскачивался столь яростно, и так жутко скрипели снасти, что казалось, будто корабль развалится прямо сейчас, или через несколько мгновений, наполненных мучениями. Андрей Бояров сделался путешественником и отправился через бесконечные водные хляби не сколько своей волей, сколько в силу обстоятельств, и потому не был готов ко многим испытаниям, связанным с морскими просторами, с путешествиями в морской среде. А ведь про некоторые моменты он должен был знать, хотя бы по воспоминаниям путешественников, или хотя бы по путевым книжкам. Почти везде говорилось про «морскую болезнь», которая наступает во время шторма, или даже движения, если корабль не очень устойчив. Тогда волны его толкают в бока, он переваливается, и организм вступает в досадный резонанс с этими движениями, а изнутри поднимается изнурительная тошнота, которая готова свалить с ног любого, даже самого крепкого человека. Говорили, что даже английский вице-адмирал Горацио Нельсон,  сделавшийся национальным героем, тоже был подвержен этому недугу, но крепился всеми силами и даже побеждал неприятеля в морских сражениях. Но английского флотоводца не заставляли сидеть в душном трюме, и он был занят, командую действиями многих десятков людей, Боярова же кидало из стороны в сторону, и он едва находил силы, чтобы не терять сознания.               
В отличие от русского приятеля, Мифунэ Цукомото был более опытен в море и сумел подстраивать свой организм для этого испытания. Он схватился руками за переборку и держался там, напрягая все силы. «Мышь», который тоже находился в их кубрике, делал вид, что не очень-то замечает качку и даже умудрился закурить трубку, бодро пуская дым изо рта. Потом сверху спустились двое. Одним был китаец, один из триад, только он не улыбался, как это было раньше, и не пытался походить на благородного, весь причёсанный и ухоженный, ближайший помощник Ло, но имел самый взволнованный, если не сказать – испуганный вид, взъерошенный, с порванной курткой, а вторым был Соба. Этот Соба что-то коротко сказал Мифунэ, и тот отправился вместе с ними. Бояров тоже хотел пойти, но не успел сделать и шага, как его швырнуло на переборку, после чего он потерял сознание.
В себя Андрей пришёл спустя несколько часов. За это время шторм начал стихать, а может и готовился к новым порывам, но теперь хоть можно было удержаться на ногах, если придёт фантазия подняться на ноги. За время, пока Бояров «отсутствовал» разумом в их каюте, «Мышь» успел немного протереть тряпкой пол, убрав всё то, что русский бедолага исторг из себя. Андрей думал, что его вывернуло наизнанку, но теперь чувствовал облегчение, а «Мышь» скалил ему редкие зубы, и надо было считать, что это он так улыбается. Бояров поднялся, едва переставляя ноги, и собирался уже подняться на палубу, когда увидел, что навстречу ему спускается Цукомото.   
+ + +
Джонка собиралась пристать к небольшому зелёному острову, чтобы набрать там воды, натаскать фруктов, настрелять дичи. Давно уже пора было сделать остановку, потому как уже скоро должны были подойти к тому месту, которое Ло выбрал для того, чтобы перевезти туда неожиданную добычу, которая могла принести выручку. Сначала-то у них были другие планы, но жизнь, это штука такая, что всё может поменяться в один миг. Вот и в этот раз, только нацелились на остров, как вдруг ветер переменился, нагнал туч, которые заволокли всё небо, а потом ветер усилился, ещё усилился и обернулся штормом, который здесь, в южных морях, называют тайфуном. И уже оставаться у небольшого острова, кажущегося гостеприимным, никак было нельзя, чтобы не напороться на прибрежные скалы, рифы, которые  клыками торчали из воды, угрожающе скалясь.
Преступники, ужасные триады, которых небезосновательно опасались, сделались моряками, вынужденными спасать свои жизни и жизнь своего корабля. Сейчас важны были каждые крепкие руки. Пленный японец, Соба, слуга пленников, оказался сильным человеком, способный заменить сразу трёх человек. Он тянул снасти, ворочал парус, помогая его сворачивать, чтобы не сорвало ветром, и делал это так уверенно, словно был моряком и всю жизнь провёл на море. Ло послал своего помощника, чтобы вытащить остальных пленных и заставить их работать, пусть и они постараются. Но внизу оказалось, что второй пленный ни на что не годен; он валялся, страдая от качки, как это свойственно новичкам. Но его товарищ, японец, сумел устоять на ногах, и Соба позвал его наверх. Видимо и он не был новичком в море. Недаром они встретили их в отдалении от берега.
Общими усилиями им удалось уйти от скал, возле которых с особой  силой бушевали волны, и выл ветер, словно это морские божества ревели, требуя себе жертв. Раньше, в подобных  ситуациях, бросали за борт тех, кто был слаб, кого было не жалко, в том числе и случайных пассажиров. В этот раз обошлись без жертв. Ло снова начал скалить зубы, изображая улыбку, словно это не он несколькими минутами ранее изрыгал проклятия на всех языках южных морей, какие знал. Его помощник притащил бочонок пальмового вина, который выпили, поднимая его над головой, чтобы оно, щедрой струёй, лилось прямо в рот. Ло, отведя Цукомото в сторону, поблагодарил его за помощь. Тот, посчитав эту минуту удобной, вздохнул и посетовал:
– Если бы мы отправились не сюда, южнее, а пристали к берегам Тайваня, как предлагал я, то эту страшная буря обошла нас стороной. Мы ведь чудом спаслись от гибели …
– Ты немного преувеличиваешь, пленный японец, – продолжал скалить зубы Ло, но уже явно скептически. – Буря была не страшной, а такой точно, как бывает обычно в этой части морей. Мы – хорошие моряки и, в очередной раз доказали это. Что же касается Тайваня, то я уже поминал про войска Японии, которые заняли большую часть острова.
– Они лишь помогают сохранять там порядок, – попробовал возразить Цукомото.
– Да, – охотно согласился китаец из триады. – Тайвань сделался прибежищем всех смутьянов этой части нашего континента, и тот, кто будет их контролировать, тот будет и влиять на положение в самом Китае. Признайся, японец, что мне, как патриоту своей страны, не очень улыбается сотрудничать с японскими властями.
– Но речь у нас совсем не идёт о сотрудничестве. С одной стороны я хотел удалиться из Японии, а с другой я стремился попасть на Тайвань не случайно.
– Что же было причиной этого страстного желания? Может там тебя ожидает любимая женщина? Или команда верных сторонников?
– Ни то, ни другое, – уверил Мифунэ капитана преступной шайки. – Я уже не раз подчёркивал, что не просто бежал из своего государства. Я сопровождаю своего пленника.
– Кажется, ты говорил, что он ещё и твой друг.
– Я говорил, – уточнил  Мифунэ, – что он – мой партнёр, что ещё и представитель английской секретной службы, и я собираюсь вернуть его своим за вознаграждение
– За выкуп? Но почему этого не сделать нам, так как вы оба очутились у нас в руках. И получить выкуп за вас обоих.
– Я могу предложить вариант получше. – Цукомото сделал вид, что слова Ло ничуть его не тронули.
– Какой же?
– Давайте уединимся в каюте, где можно серьёзно поговорить без лишних глаз.
Ло умел быть серьёзным, сохраняя самый насмешливый вид. Они удалились в каюту, которую занимал Ло. Мифунэ здесь уже как-то был, но тогда ничего разглядеть не успел. Стены были обиты деревом и затянуты яркими шелками, словно они находились в будуаре императорской любовницы. Но, в отличие от фантазии прелестницы, на стенах было развешено оружие, колющее и режущее, от европейских моделей, до самых редких и экзотических видов, таких, как индийский метательный диск с зубчатыми, как пила, лезвиями. Мифунэ сам умел прицельно бросать менее миниатюрные сюрикены, и его не удивили виды оружия. Ло достал из шкафчика, покрытого лаком и укреплённого на стенке, пузатенький керамический кувшинчик с рисовым сакэ, и налил в стопочку, придвинул её к гостю, который имел статус пленника.   
– Кажется, я уже говорил, – начал Мифунэ, чуть пригубив стопочку, – что англичанин является моим партнёром по торговле. То, что он является не только торговцем, я знал почти с самого начало. Когда-то, уже довольно давно, мой отец, мой приёмный отец, направил меня, среди других подростков, в Англию, учиться там торговому искусству. У него были на меня и других подростков далеко идущие планы.
Цукомото не хотел признаваться, что является приёмным сыном одного из лидеров клана акудза, который называли ещё якудзой. Он рассказал лишь то, что сбежал, когда они уже почти добрались до места, сманенный этим самым англичанином. Вместе с ними бежали ещё несколько подростков, с которыми Цукомото успел сдружиться. Несколько лет они занимались полузаконными торговыми операциями и уже хотели расширять своё предприятие, как англичанин как-то, находясь в подпитии, признался, что является не только торговцем, но и выполняет разные секретные поручения и пользуется покровительством важных государственных персон. Он похвалился, что выполнил несколько очень важных миссий, упомянув об одной из них, где фигурировал некий исторический перстень. В этой операции англичанин помогал другому англичанину и вместе, они завладели тем перстнем, который считался магическим. Знакомец Цукомото считал всё это мифом и смеялся над перстнем, как над шуткой или исторической легендой.
– Но это не было легендой, –  уверял Мифунэ Ло. – В той организации, которой руководил мой приёмный отец, говорили про этот самый перстень и описывали все те возможности, которые он даёт. «Мой» англичанин посчитал это историческим анекдотом, но я отнёсся к той истории серьёзно. Я тогда перевёл разговор на другое, и всё как бы забылось, но я всеми силами пытался заманить его к себе, чтобы допросить там и выяснить подробности.
– И ты собираешься просить меня помочь тебе?
Ло имел самый хитрый вид. Он может и поверил своему пленному, но явно собирался забрать перстень себе, если, конечно, получится его сыскать. И вот здесь Цукомото надо было вести себя вдвойне осторожно.
– Дело в том, и это обстоятельство нельзя забывать, что, во-первых, мой англичанин, мистер Джойс, с тем, другим англичанином, общался всего лишь несколько часов. И про перстень знает … всего ничего, лишь только видел его и даже держал один раз в руках, о чём сообщил мне, как о курьёзе.
– А во-вторых?
– Во-вторых, тоже важно. Он, как почти каждый англичанин, упрям и, если применить к нему во время допроса хоть какую-нибудь грубость, может замкнуться в себе так, что не скажет ни одного слова.
– У нас, – заулыбался почти весело Ло, ¬– не молчит никто, но – наоборот – поют про то, что спрашивают.
– Он ничего про перстень, напомню, не знает, – заявил, нахмурясь, Цукомото, – а про то, насколько он упрям, хорошо знаю я сам, общаясь с ним уже несколько лет.
– Так что же ты хотел сделать с этим самым упрямым англичанином, – наконец перестал скалить зубы Ло и даже нахмурился, – который ничего не знает?
– Ровно поэтому я и пытался попасть на Тайвань. Есть ведь ещё и в-третьих: мой приёмный отец, кажется, что-то прознал про перстень и решил взять дело в свои руки, очень решительные руки. Но и у меня есть сторонники. Они мне и подсказали отправиться на Тайвань, где имеется один отдалённый монастырь, где уже много лет скрывается от посторонних глаз некий монах, обладающий столь необычными, удивительными способностями, что его умения граничат с магией, а может ею и являются.
– Ты думаешь, что он тебе поможет, этот отшельник?
– Я надеюсь на его память. Много лет назад он уже имел дело с моими друзьями и должен их помнить. Наш слуга, который попал вместе с нами в ваши руки, как раз из их числа. Он напомнит монаху о прошлых временах и прошлых услугах. А я попрошу его …
– О чём же ты его попросишь? – спросил с любопытством капитан триад своего японского пленника, когда тот замолчал.
– Я попрошу его погрузить англичанина в особый транс, войти в его голову и задать несколько вопросов другому англичанину, забравшему чудесный перстень, в частности, где он обитает.
– Но это же нереально? – уверенно заявил Ло.
– Так решит всякий, – ответил спокойно Цукомото, – но мои друзья, которые с тем монахом когда-то общались, уверенны, что у того всё должно получится. Надо только его найти.   
– А знаешь, – заявил Ло, – я готов тебе поверить. На Тайвань мы, конечно, возвращаться не будем, но про подобного специалиста я, кажется, что-то слышал. Вместе у нас должно получиться.
+ + +
Когда-то, в далёком историческом прошлом этот, не очень большой остров назывался Тумасиком (ударение на «и»). Название происходит от яванского слова «масек», то есть «море». Отсюда можно сделать вывод, что открыли остров мореходы с Явы, другого острова, до которого не так уж и далеко, по морским меркам. Но китайские мореплаватели посетили остров почти тогда же. Вообще, надо сказать, что китайцы были вездесущи и если мир не сделался китайским, то только потому, что они не задавались целью сделать этого, хотя начали осваивать мировые пространства задолго до того, как это принялись делать европейские колонизаторы. Но мы отвлеклись от острова Тумасик, что дословно должно означать «Заморский». Это название за островом оставалось более тысячи лет, вплоть до пятнадцатого века. Но раньше, где-то в конце 1299-го года, когда в Европе завершались крестовые походы, а Ватикане сидел папа Бонифаций VIII, из индонезийского государства Шривиджайя очередной принц отправился на Тумасик и начал строительство величественного города, полного статуй и храмов. Получившийся город назвали «Город льва», а на санскрите он звучал как «Сингапура». Тогда и появился этот город, а потом и сам остров стал называться так же.
Находился Сингапур в одном километре от полуострова Малакка, где размещалось Малайское государство. Постепенно город приходил в упадок, по причине удалённости от основного государства. Здесь смело хозяйничали морские разбойники, пиратствуя на многочисленных маршрутах торговых кораблей. Кто будет с этим мириться? Когда здесь начали англичане создавать свою Колонию проливов, остров Сингапур был куплен английской Ост-Индской компанией в 1819-м году у джогорского султана. Сэр Стамфорд Раффльз сделался комендантом этого места и поднял на флагштоке флаг компании. Корабли Ост-Индской компании вывозили отсюда экзотические фрукты, но потом компания перебралась в Индию, а Сингапур сделался владением британской короны в 1858-м году. Великобритании понадобилась своя база в этом важном участке Юго-Восточной Азии, откуда можно было контролировать и Китай, и Индию, и Японию, а также Индокитай, Кохинхину и добрую часть южно-китайских морей, вплоть до Австралии, которая когда-то называлась Новой Голландией и должна была, наряду с Южной Африкой сделать Голландию важным и могущественным государством. Правда, позднее голландцы решили лучшим развивать свою страну, первыми в Европе провели буржуазную революцию и сосредоточились на строительстве своего дома. Те голландцы, кто выбрал для себя новую родину, создали свою собственную бурскую расу, и остались в Африке, США или там, куда их забросила судьба. Ну а мы вернёмся в Сингапур, к которому уже подплывают наши герои.
Львиный город, то есть Сингапур состоит из трёх главных кварталов, и это, в первую очередь – китайский квартал с многочисленными ремесленными мастерскими меняльными лавками, индийский - с обширнейшим рынком, с медицинскими учреждениями и ювелирными мастерскими и – наконец – малайская часть города, с парками и величественными храмами, то, что условно называется Старым городом, но это не трущобный район, как это случается зачастую в Европе, а то, что наполовину пребывает в славном прошлом, с величественными строениями, которые сейчас не возводятся, потому как пришли новые веяния, а старые остались в прошлом – в Старом городе.
Город раскинулся на трёх холмах (к примеру, древний Рим протянулся на семи), на одном из которых находится губернаторский дворец, на другом - высится форт Каннинг, На самом отдалённом холме, где проживают преимущественно малайцы, считающие себя коренным населением, хотя их всё больше вытесняют приезжие из Китая, соседствуют кемпинги простых малайцев и вычурные виллы наиболее зажиточных классов. Вдоль набережных, где расположены доки, находится почтамт, вроде памятника британской администрации, а ещё имеются клубы, различные торговые дома с вывесками самых разных компаний. Там же находится и музей Раффльза, считающегося первым губернатором Сингапура, первым губернатором славной британской нации, с пристройкой, где разместилась библиотека, ставшая, по английской традиции, тоже клубом, где джентльмены могли выпить чаю, раскурить сигары из малайского табака и обменяться новостями, которые часто появляются, так как Сингапур находится на перекрёстке миров. С одной стороны ботанического сада можно видеть верхушки буддистских храмов, а с другой видны пальмы и мангровые заросли островков Мати, Блакан и Аербрани, которые почти примыкают к их острову, который тоже называется Сингапуром. Город и остров, похоже, названные в честь друг друга.
Англичане распланировали порт таким образом, что он оказался разделённым на две половины. На одной стороне бухты стояли британские фрегаты и крейсеры, дредноуты и клиперы, другая же сторона была отдана торговому и прочему флоту. Новоприбывшая джонка тут же затерялась среди похожих посудин, паровых и парусных, новеньких, только что сошедших со стапелей, и заслуженных ветеранов разных широт, покрытые слоями ракушек.
В тот день, когда джонка триады вошла в порт Сингапура, шёл дождь. Честно сказать, так в Сингапуре дождь шёл почти всегда, и потому всё здесь было сырым, влажным и покрыто слоем плесени, с чем постоянно приходилось бороться. Но так обстояло почти везде в южных странах, и в Индокитае, и в Индии, и в Таиланде, и здесь, в Сингапуре, не говоря уж об островах, Малайских, Индонезийских, Филиппинских.
Ло со своим помощником отправились в таможенное управление, чтобы получить разрешение на пребывание в порту, но сначала вызвал к себе того моряка, которого Цукомото назвал «Мышью». Должно быть, тот выполнял самые доверенные поручения капитана. «Мышь» натянул на себя более приличный костюм и тоже занял место в шлюпке. Как только лодка причалила к берегу, как тот незаметно спрыгнул на причал и мигом пропал среди тех людей, что толпились поблизости.
Казалось бы, если снаружи льёт проливной дождь, временами переходящий в ливень, то любой человек предпочтёт переждать ненастье где-нибудь в укрытии. Но, если дождь поливает целый день, да что там – целую неделю, а то и две, то, хочешь или не хочешь, но придётся отправиться и чем-то там заниматься, несмотря на ненастье, и даже более досадное.
В порту Ло провёл довольно много времени, улыбаясь, кланяясь и одаривая подарками чиновников, англичан, но в большей степени – своих соотечественников, таких же китайцев, но работающих в колониальной администрации. Но, кроме необходимых дел, Ло ожидал появления шустрого «Мыши», выполняющего некое специальное поручение.
За последние несколько дней наши пленники не имели возможность поговорить: за ними постоянно следили неусыпные глаза и внимательные уши, даже тогда, когда казалось, что их плюгавый китайский спутник, выполняющий роль слуги, погрузился в беспробудный сон. «Мышь» выглядел настолько бесхитростным и никчемным, что ему не стоило доверять. Оба пленника старательно выполняли ту роль, какую назначили сами себе. 
И вот теперь, когда их соглядатай удалился из каюты, сделавшейся темницей, Цукомото метнулся к русскому товарищу, но тот … тот не отвечал на его вопросы, на все его попытки растормошить его. А наверху уже слышались шаги. К ним спускались сразу несколько человек. Ло, хитроумный человек, он играл свою собственную «игру», ходы в которой тщательно продумывал. Мало того, что он выбрал своё место содержания пленных, так он ещё позаботился о дополнительных «тюремщиках», которые не будут спускать глаз с узников.
Сверху спустились сразу четверо моряков из числа триады. Точнее, триад было трое, а четвёртым был … Соба, который переоделся в такую же куртку, как и остальные, был оживлён, то и дело бросал две-три быстрые фразы, что было непривычно и удивительно, потому как Соба раньше отличался такой молчаливостью, что его можно было принять за немого. Сейчас же Соба не то, чтобы поддерживал разговор, но хотя бы давал реплики.
Остальные трое триад принялись подшучивать над пленниками, словами и жестами, а Соба делал вид, что это несколько не касается, словно он несколькими днями ранее не был в их числе и не сидел, точно так же, под запором. Сейчас он достал из холстяного мешка целую кучу костяных пластинок и с грохотом вывалил их прямо на днище, под которым слышно было, как плещет вода, струясь вдоль бортов и днища джонки. 
Эта странная игра называлась у китайцев «ма-джонг», прочие же народы именовали её китайским домино, но только если мы привыкли играть, ставя кости с равным количеством очков вместе. Здесь отбрасывались прочь пары костяшек с одинаковыми изображениями; при игре в эту не очень понятную игру участники быстро приходили  в азартное возбуждение до такой степени, что полностью погружались в происходящий процесс.
Убедившись, что на этот раз так и происходит, Мифунэ Цукомото постарался незаметно придвинуться к своему приятелю и начал шептать ему в ухо, сохраняя самый невозмутимый вид:
– Андрей Илларионович, может у нас не будет возможности поговорить, так что слушайте меня. Планы мои расстроились, совершенно для меня неожиданно. На Тайвани, куда я планировал попасть, я надеялся узнать кое-что, что должно приблизить нас в писках того, что нам обоим нужно, в том числе и того, чего жаждете вы. Но отчаиваться не будем. Здесь, в Сингапуре, куда мы прибыли, находятся англичане. Я рассказывал, что долгое время работал с людьми этой национальности и знаю их. Свои знания я попытаюсь использовать, чтобы вырваться их той ловушки, в какую мы угодили. Я прощу вас, Андрей, помочь мне в этом и подыграть мне. Напомню, что вы сейчас, это англичанин по имени Джером Джойс и говорите, что будете иметь дело только со мной …
В этом напряжённом месте игроки внезапно взвыли, все разом, и даже Соба что-то кричал, размахивая руками. Игра их внезапно закончилась, с совершенно неожиданным результатом: победу одержала та пара игроков, в которой и находился и Соба, хотя до того она складывалась совсем не в их пользу, но несколько последних ходов всё разительно поменяли, и это было полной неожиданностью для всех. Проигравшая пара раскидали костяшки по сторонам и даже схватились за ножи, подозревая подвох, но как раз в это время вернулась лодка, на которой уехал капитан Ло с сопровождающими его людьми.
Цукомото понял, что игру в ма-джонг Соба устроил специально, чтобы занять триад и дать время Мифунэ пообщаться со своим приятелем, и что больше он не мог придумать, чем бы помочь своему подопечному. В тех обстоятельствах, в каких они очутились, больше сделать было почти невозможно. Цукомото располагал несколькими минутами. Хватило ли ему их? Мифунэ и сам не знал этого. Андрей Бояров хорошо играл свою роль. Или … Или он всё больше погружался сам  в себя, в свою депрессию, которая стала его постоянной спутницей. Скоро он узнает это.
Сверху, с палубы послышались возбуждённые голоса, а потом вниз спустился сам капитан Ло. Глаза его блестели, и сам он выглядел довольным. В зубах он держал сигару, скрученную из манильского табака. Он глянул по сторонам и улыбнулся ещё шире, хотя, казалось, что сие – невозможно, без опасения того, что кожа на лице лопнет.
– Гляжу, что вы не теряли времени даром, – заявил Ло, достав сигару изо рта. – Но я бы не советовал садиться с моими парнями играть. Даже я не рискую делать этого, если, конечно, не собираюсь проигрывать. Но, думаю, я не дам вам скучать здесь и не позволю вас облапошивать моим парням. Я нашёл … то есть мы нашли того человека, который нам нужен и сейчас мы к нему отправимся.
Конечно же, отправились не сразу вдруг. Сначала все пообедали, щедро угостив и своих пленных. При этом Соба уже как бы пленным не считался. Он находился среди членов команды джонки и чувствовал себя уверенно. Он то занимался разными хозяйственными делами, то брал в руки удочку и делал вид, что собирается наловить рыбы, то есть изображал старательного моряка, умеющего находить себе занятие. Оставшимся двоим пленным, японцу и его иностранному приятелю предложили переодеться в цивильные европейские костюмы. Их обоих причесали и даже побрили. Бритьём занялся вездесущий «Мышь», который подносил к горлу опасную бритву и каждый раз при этом скалил зубы, под довольный гогот товарищей. Цукомото делал вид, что не замечает этих ужимок, а «Джойс» был невозмутим до такой степени, что Цукомото начал опасаться за его здоровье, психическое здоровье.
Когда индейцы на диком Западе обширного американского континента захватывали пленных, из числа белых поселенцев и даже своих соотечественников из враждебных племён, потому как они враждовали друг с другом постоянно, захваченных в плен ставили к столбу пыток и начинали своё любимое развлечение. Пытки для дикарей и были тем развлечением. Но сначала всё начиналось с запугивания и, если пленные себя вели достойно, презирая опасность, то, бывало, их оставляли в живых и даже позволяли остаться в племени, «усыновляя их». Но если те пугались, то пытки происходили по «полной программе», куда входило и поджаривание жертвы, и расстрел из луков и сдирание кожи, не говоря уж о скальпировании, что тоже входило в ритуал.
Главным героем нашего повествования является Андрей Бояров, но нам пришлось рассказать и о его спутниках, которые вошли в сюжет нашего романа. Сам Бояров чувствовал отчаяние, потому что события всё больше выходили из-под его контроля. Решив отправиться на поиски своей новой семье, молодой жены Насти и их родившегося ребёнка, Андрейки, он словно попал в некий водоворот, который крутил и бросал его из стороны в сторону, словно он попал внутрь смерча- торнадо, противостоять стихии которого человеку невозможно, как бы силён тот не был. Если у себя, дома, Андрей мог рассчитывать на помощь друзей, которых находилось достаточно среди соотечественников, то, как только он покинул пределы Родины, он мог рассчитывать только на себя. Конечно, рядом с ним был Цукомото, который много говорил о дружбе и который казался другом, но теперь Андрей начал в этом сомневаться. У Цукомото были какие-то свои цели, и Бояров нужен был, чтобы Цукомото от него получил то, в чём японец очень нуждался. Но какая от этого польза будет самому Боярову, не было ясно. Да и Боярову становилось всё равно, и он всё больше впадал в прострацию. Действительность  и видимость всё время менялись местами. Он слишком долго изображал из себя других людей: то Александра Глущенку, то бежавшего революционера Лимпкина, то теперь английского авантюриста Джерома Джойса, и за всеми этими личностями всё дальше отодвигался сам Андрей Бояров.
Капитан Ло, пара его помощников, а также два не то гостя, не то заложника заняли место в лодке, и, если Цукомото отпустил несколько шуток и был весел, то его напарник, «англичанин Джойс» молчал и демонстрировал не просто британское безучастие, но, кажется, вообще не осознавал своего присутствия в лодке. Ло с беспокойством посматривал на него: ведь именно этот человек должен принести ему нечто чрезвычайно ценное, если не обманывал японец. А зачем тому обманывать капитана Ло, ведь он находился полностью у него в руках, и всякий обман заканчивался жестокой карой? О жестокости китайских преступных обществ ходили легенды. Ло посматривал на Цукомото, но тот казался спокойным и придерживал товарища под руку, помогая тому выбраться из лодки.
На дощатом настиле причала их поджидал посыльный, тот самый тщедушный человек, которого Цукомото назвал «Мышью». «Мышь» волновался, потирал ладони и оглядывался на экипаж, запряженный лошадьми, который он пригнал в порт и который должен был доставить их … Куда доставить? Мифунэ чувствовал озабоченность, но старался выглядеть уверенным и даже находил возможность шутить. Чего ему волноваться? Он привёл англичанина и готов теперь помочь выудить из него тайну магического артефакта,  чудесного перстня. 
Сейчас всё зависело от русского парня, который пережил слишком много в своей жизни и, похоже, ему нужна большая удача, чтобы пережить все неприятности, что сыпались на его голову. Похоже, что как раз с удачей у него всё было туго, но он был безучастным, словно всё касалось кого угодно, но только не его. Или он заранее «поднял руки», сдаваясь на волю судьбе. В таком случае проиграет и Цукомото. Японец чувствовал это, пытаясь найти выход из этого положения, не имеющего выхода.
Может, признаться во всём Ло? В конце-то концов, Мифунэ не является врагом триады, которая ведёт свою собственную игру, известную только им. Говорят, что триаду обмануть невозможно, а если кто-то посмеет сделать это, то такого человека ждёт самая суровая кара, и этим человеком вполне может оказаться Цукомото.
– Послушай, Ло, – обратился японец к капитану джонки. – Мне надо кое-что сказать тебе.
– Обожди, – ответил тот после паузы, глядя перед собой. – Мы поговорим позднее, а точнее, я хочу сказать тебе, что про всё это думаю.
– И что же? – почувствовал уныние Мифунэ.
– Я всё ещё ищу подвох в твоих словах. Ты говорил, что обманом завлёк своего товарища, чтобы узнать у него некую важную тебе тайну, из которой можно извлечь большую выгоду. И говорил, что твой товарищ занят в неких тайных делах. Он и не выглядит дураком. Как же у тебя получилось настолько ловко обмануть его? Я понял твои намерения попасть на Тайвань, где находятся японские войска и где тебе не трудно будет найти защиту. Но теперь мы все находимся в Сингапуре, где у нас имеется масса сторонников. Ты уверял меня, что этот англичанин находится у тебя в руках.
Ло дожидался, что Цукомото ответит ему, но тот молчал, делая вид, что не слушает капитана триад. Мифунэ делал вид, что выглядывает в окошко и наблюдает за тем, куда движется их сухопутный экипаж. Окошко было занавешено, но там оставалась щель, через которую был виден участок улочки, по которой они ехали. Было видно, что они находятся в китайском квартале. Дома, которые можно было видеть, были китайской архитектуры, с выгнутыми крышами и ярко расписанными высокими воротами.
– Место, куда мы направляемся, – с торжеством продолжал Ло, – находится далеко от района, где проживают англичане, и вам с твоим приятелем не удастся бежать, если вы на это рассчитывали. И, если ты выдумал свою историю от начала и до конца, то я тебя уверяю, этот твой конец будет ужасным. Для тебя. А с твоим приятелем мы ещё подумаем. Может и правда мы отдадим его товарищам, если оно того будет стоить.
Сейчас всё зависело от Боярова, то есть от «Джойса». Та легенда, которую они придумали, буквально – на ходу, начинала «трещать». Цукомото мог делать вид, что всё хорошо, но … скоро всё закончится. В это время повозка, в которой они ехали, остановилась. Дверца открылась, и внутрь заглянул суетливый «Мышь». За его спиной был виден дом, отгороженный от улицы высоко стеной, расписанной в красный цвет. У входа висела доска, иероглифы которой складывались в надпись, говорившие, что в доме находится то ли доктор, то ли здесь торговали лекарствами. Надпись была составлена столь причудливо, что можно было прочитать и так, и так.
Все, кто был в коляске, выбрались наружу. Помощники капитана взяли «Джойса» под руки и потащили к приоткрывшейся створке ворот. Ло сделал шаг за ними, но Цукомото прикоснулся к его плечу.
– Капитан, позвольте сказать вам несколько слов …
Ло недовольно поморщился, но, тем не менее, остановился.
– Ситуация, в которой мы оказались, довольно сложная. – Попробовал объяснить Мифунэ. – Дело в том, что мой товарищ почти ничего не знает о перстне. Он всего лишь один раз держал его в руках. И он общался с тем человеком, англичанином, который забрал перстень, и этот предмет является величайшей ценностью для нашего рода, который готов пожертвовать многим, чтобы вернуть похищенный талисман обратно. На Тайвани я собирался использовать необычайные возможности одного монаха, который умеет заглянуть в душу и там, в душе человека, пообщаться с другим. Это похоже на волшебство, но у того монаха такие вещи уже получались.    
– Ты до сих пор читаешь арабские сказки? – спросил Ло и коротко хохотнул. – Тебе пора проснуться и посмотреть на мир открытыми глазами. Здесь нет того монаха, который умеет быть волшебником. Мы в эти твои штучки не верим. Сейчас мы пойдём к настоящему доктору, и я попробую влезть в душу твоего приятеля сам, без всяких там монахов.               
Ло подхватил под локоть «Джойса» и удалился, скрывшись за дверями строения, построенного из деревянных брусьев с изогнутой крышей, покрытой черепицей. Помощники Ло сопроводили Мифунэ в дом, где им указали гостевую комнату, стены которой были увешаны картинами, изображающими природу Китая. Здесь же было несколько картин с изображением Фудзи, считающейся символом Японии. Повешены эти картины были для эстетики или для того, чтобы Цукомото получил удовольствие и не чувствовал своё унижение как пленник, непонятно. Скорее, уж первое. Вряд ли для молодого японца стали разыскивать картины по его вкусу.
– Господин Цукомото, – из-за дверей появился «Мышь», который держал в руках расписанный цветами чёрный лакированный поднос. – Ты, как истинный сын Страны восходящего солнца, должен любить чай. Но и в Китае чайные традиции тоже находятся на высоте. Давайте насладимся этим божественным напитком, который тоже ценится жителями Поднебесной империи, и подождём, пока наш капитан и здешний доктор закончат процедуру лечения души вашего друга.
– Я бы хотел тоже там находиться, – заявил Мифунэ, – хотя бы по той причине, что я знаю этого человека, и он тоже знает меня. К тому же он почти не знает ваш язык, а могу служить переводчиком.
– Мой господин забывает, – поклонился «Мышь» японцу, – что мы находимся в Сингапуре, где располагается флотилия английского флота и где почти все знают их язык, а в особенности наш доктор, который часто бывает даже в здешнем Парламенте, и многие англичане предпочитают лечиться именно у него.
+ + +
Андрей Бояров чувствовал опустошение. Это было странное ощущение. Даже в каторжном бараке было немного не так. Было страшнее, но … но … он справлялся со своими страхами. А здесь … сейчас … казалось, что из него вынули душу и оставили её сушиться. Наверное, духоборы объяснили ему эти ощущения. Они говорили про душу человека и про то, что может происходить с душой. Вот как у него сейчас. Не надо было ему уезжать, бежать с Родины. Если это и делать, то в компании близких по духу людей. Близких по душе.
Он едва осознавал, где находится. Это как бред больного человека, когда видишь самые невероятные вещи. Говорят, что холерные больные видят галлюцинации. Им кажется, что они находятся в некоем другом мире. Все религиозные видения в большинстве случаев происходили с больными людьми, находящимися в бреду. Может и он сейчас в лазарете у фельдшера Махова, и всё, что происходило с ним, это только видения? Тогда ещё не всё пропало; надо дождаться, пока болезнь покинет его тело, его голову. Может, духоборы всё ещё дожидаются его? Или ждёт хотя бы Настя? В это хотелось верить. Об этом хотелось думать.
Казалось, что всё последнее время он куда-то движется: идёт, скачет, едет, плывёт. И это постоянное движение может свести с ума. В священной книге христиан и иудеев имеется такой персонаж: Иоанн Буттадей, который толкнул Иисуса Христа и сказал ему хулительные слова, после чего был проклят и осуждён на вечные скитания, до Второго пришествия, из чего родилась легенда о Вечном жиде. Боярову самому порой казалось, что и его фанатик Башкин проклял и осудил на скитания, если, конечно, и сам Башкин ему не пригрезился, уж слишком невероятные события происходили с Бояровым, чтобы это происходило на самом деле. Но, когда Андрей приходил в себя, он видел рядом Мифунэ Цукомото, который тоже был частью этих невероятных похождений. Бояров то осознавал себя на острове, живущем в пещере, то в становище дикарей, где оказывал им медицинскую помощь, то вдруг видел себя на паруснике посреди бушующего моря, а вот сейчас оказалось, что он находится в некоей комнате, похожей на причудливый музей с экзотическими  экспонатами за стеклянными витринами.
+ + +
Доктор медицины Юй Фан разглядывал больного, которого привели к нему с самым заинтересованным видом. Юй Фан был уже опытным медиком, когда перебрался в Львиный город Сингапур с континентального Китая. Честно признаться, оттуда пришлось спешно убраться, после того, как внезапно скончался один из его пациентов. Такое случалось, такое в порядке вещей у медиков, просто пациент оказался чрезвычайно важной персоной, и доктора Фана сразу же обвинили во всех грехах, несмотря на то, что организм чиновника был изношен и, кажется, его кто-то успел отравить, и всё свалить на врача, «плохо лечившего» своего пациента. Пришлось спешно уносить ноги за многие сотни ли. 
С тех пор многое изменилось, и Юй Фан подумывал вернуться обратно, в метрополию, где не придётся иметь дела с варварами, один из которых стоял перед ним с самым равнодушным видом. Юй Фан, доктор медицины, закончивший университет в Шанхае, тоже разглядывал варвара, рядом с которым находился капитан Ло, старый знакомый доктора. Собственно говоря, организация Ло и помогла доктору перебраться в Сингапур, когда над тем «сгустились тучи».
– Доктор, – заявил Ло. – Придётся вам постараться.
– А что с этим человеком не так? – спросил медик.
– Толком я не знаю и сам. С виду он здоров, но в последнее время с ним происходили разные неприятные вещи.
– Но вы как раз такими неприятными вещами и занимаетесь, – ухмыльнулся медик. – Вы с ним как-то связаны. Решили распространить своё влияние и среди длинноносых варваров?
– Рано или поздно придётся это делать, но в этот раз у нас весьма сложное дело. Надо у этого человека узнать то, что он либо знает недостаточно, либо совершенно не знает.
– Вы говорите загадками, капитан, – медик пожал плечами и скорчил недоумённую гримасу. – Для этого у вас имеются свои методы, а я занимаюсь вопросами медицины. Или делами, связанными с нею. Могу помочь с некоторыми медицинскими препаратами. Но заниматься чудесами – не в моей компетенции.
– Вы отказываетесь помогать нам? – Улыбка капитана Ло сделалась тусклой.
– Я не отказываюсь, – сразу ответил доктор Фан. – Я лишь хочу сказать, что волшебником не являюсь, и что вам не стоит удивляться, что у нас может не получиться так, как вам видится.
– А вы доктор постарайтесь и докажите нам, что мы не зря вкладывались в вас и в ваше дело.
– Давайте для начала посмотрим на вашего человека.
– На вашего пациента, доктор.
Помощники капитана Ло втащили Боярова в комнату, похожую на филиал кунсткамеры с обилием шкафов и шкафчиков, где на полках стояла посуда для химических опытов, а также стояли чучела экзотических животных. Всё это было фоном для нашего героя, который всё больше погружался в некий мир, своими абстракциями отличный от привычной нам действительности. Андрей увидел незнакомого человека, облачённого в парчовый халат, затянутый широким кушаком на обширной талии. Незнакомый человек был почти лыс, круглолиц, с прижатыми к вискам ушами. Внезапно человек поменял один халат на другой, белый, и водрузил на короткий нос круглые очки с проволочной оправой, и сразу стало понятно, что перед ними стоит медик, а все они находятся в его кабинете, который является одновременно и лабораторией для создания лекарственных средств, для фармакопеи. Надо же, ещё один врач.
Андрей задумался: сколько же врачей его окружало в последнее время? У фельдшера Махова он провёл почти год и даже едва не сделался его ассистентом. Захар Прокопьевич вполне серьёзно собирался передать ему свою практику. Этот опыт пригодился ему в стойбище айнов, где он оказывал медицинскую помощь и куда скоро приехал настоящий японский доктор. Ах да, в Чите они были в доме у китайского медика, где он встретил Мифунэ Цукомото. Как же звали того китайского медика? Уже забыл, да и не важно. И до Махова его лечил стрик Митрофанов, травник в Камышино, деревне духоборов, где он встретил Настю Горевую, свою любовь, согласившуюся пойти за него замуж. Это было как сказка или как самая захватывающая книга, которая, как это и положено книге, не закончилось ничем определённым. И теперь новый доктор, теперь уже китайский. Чего им всем от него надо?
Доктор начал говорить с Бояровым вкрадчивым голосом, каким обычно людей обманывают. К тому же говорил доктор на английском языке. И тогда Андрей вспомнил, что он всё ещё изображает другого человека, на этот раз иностранного и – похоже – английского шпиона. Это его попросил товарищ по несчастью, тоже иностранец, японец, Мифунэ Цукомото, который уверял, что хочет помочь Андрею найти пропавшую семью. Семья не просто пропала. Она уехала, переселилась в далёкую заморскую страну, куда бежала, вместе с общиной духоборов, спасаясь от притеснений у себя дома. Андрей пытался объяснить духоборам, что за свои свободы надо бороться, бороться всем вместе, как говорится – «всем миром». Но у марксистов мир свой, а у духоборов – свой и они, оба эти мира, друг на друга, друг в друга никак не вкладывались, к величайшему сожалению Боярова. От этого и внутренний мир Боярова распался на осколки, которые он пытался собрать. А тут ещё этот японский доктор, что пытался расспрашивать его.
– Вспомните, мистер Джойс, как вы оказались в тайге, – говорил доктор, и лицо его начало подёргиваться, до такой степени тот был напряжён. –  Вспомните, как вы встретились с господином Футо …
Голос японского доктора вибрировал от напряжения и как бы вдавливался внутрь головы. К тому же эти палочки, курящиеся ароматическими  дымами. Они своим маслянистым тяжёлым запахом заполнили всю комнату и от них начала болеть голова, в которой бухали слова завывающего голоса доктора Фана. Бояров попробовал сосредоточиться и вспомнить то, что тогда происходило, когда из тайги пришли хунхузы японского разбойника Футо, как духоборы пытались отогнать их, как Бояров начал сражаться с разбойниками, как из тайги появился таинственный воин, то ли японец, то ли англичанин, который вступил с Футо в поединок.
– Как звали этого человека? – спросил доктор «Джойса».
– Я точно не помню, – неуверенно ответил Андрей. – Всё в голове с тех пор перемешалось. Но, кажется, его звали Артур. Артур Гиллингс …
– Постарайтесь вспомнить всё, что он говорил вам тогда …
+ + +
– У меня действительно получилось разговорить этого человека, – Юй Фан вытер обильный пот, который покрывал его большой лоб, который теперь казался ещё больше, когда редкие волосы слиплись от пота.
– Он вам рассказал про этого англичанина всё?! – обрадовался капитан Ло, мысленно уже потиравший руки.
– Он мне не сказал про него почти ничего, – тихо ответил доктор Фан, не глядя на своего собеседника, лицо которого начало вытягиваться в ужасной гримасе, – но он мне назвал имя и дал его описание. Этого оказалось мне достаточно. Потому что я знаю этого человека.


Глава 8
Капитан Ло и Мифунэ Цукомото, обряженные в кимоно, подпоясанные кушаками разного цвета, стояли друг против друга, выставив, каждый перед собой мечи.
Должно быть читатель подумает, что Ло, узнав что-то в ходе допроса пленённого иностранца что-то, компрометирующее японского «партнёра», вызвал того на поединок, который должен сейчас состояться. Автор хочет напомнить читателю, что Ло представлял организацию преступников – триаду, где поединки чести не были в ходу, где практиковались удары ножом или удавка, наброшенная на горло противника исподтишка, со спины. Тайные убийцы всегда действовали неожиданно, наскоком. Здесь же мы имеем дело с другим.
Напомним, что и Ло, и Цукомото, были людьми Востока, и Восток был особенностью их мышления. Они оба думали о многом и свои действия привыкли просчитывать на много ходов вперёд и, если так можно выразиться – внутрь. Оба были людьми сильными и подготовленными, в том числе и в том, что называется боевыми искусствами Востока. Ло, капитан Ло, первым начал говорить о кэмпо.
Давайте и мы тоже поговорим немного о кэмпо, прежде чем вернёмся на задний двор поместья доктора Юй Фана. Слово «кэмпо» (правильно – кэн-по, или даже кэм-хо), пишется из двух иероглифов. Слово это японское и означает «метод кулака», «способ кулака», «закон кулака». Китайский аналог подобных иероглифов звучит как «цуань-шу» и переводится, как и у японцев. Это значение имеет и более широкое толкование, такое как «кулачный бой». В Японии это воинское искусство (а не банальная кулачная драка, как это было бы в Европе) пришло с островов Окинава, где-то (нет точной фиксации в исторических документах) в пятнадцатом- шестнадцатом веке. На Окинаву кулачный бой завезли китайские моряки, практиковавшие «у-шу». Это слово можно перевести по-разному, и как «боевая техника» и как «воинское искусство». Появление этих воинских дисциплин теряется в веках. К примеру, первым дошедшим до нас трактатом у-шу (уданского направления) можно считать рукопись Хуа То «Игры пяти зверей». Хуа То был лекарем-даосом и сделался живой легендой ещё при жизни, что на Востоке случалось с людьми, которые распространяли то или иное учение, и не важно было, связано учение было с религией, медициной, культурой или теми же боевыми искусствами, важно было иметь приверженцев, готовых учиться у мастера. Хуа То не скрывал, что своё учение он подсмотрел у животных: тигра, оленя, обезьяны, змеи, журавля. Он лишь сумел приспособить эти движения, сделать их привычными для человека, научиться самому и попробовать научить других. А в Китай воинские искусства рукопашных поединков пришло из Индии, где люди их переняли у богов, у того же Бодхидхармы. И это не должно выглядеть удивительным, если учитывать, что и в Элладе, древней Греции, борьбе люди научились у своих богов, и до наших дней дошли таких виды, как панкратион и греко-римская борьба, пусть и в упрощённом виде.
После допроса, проведённого при помощи доктора Фана, у Ло появились вопросы к Цукомото. Если бы они были в Китае, или хотя бы на борту джонки, Ло предпочёл силу и устрашение, но здесь, в Сингапуре, надо было проявлять осмотрительность. Он завёл с японцем беседу, а потом перевёл всё на обсуждение различных школ кэмпо. Себя Ло считал бойцом далеко не из последних, потому он и выдвинулся в капитаны. Но и японец начал отстаивать достоинства своих учителей. Кому-то из них надо было уступить. Ло предложил это выяснить в саду, где имелась удобная площадка для поединка. Мифунэ собирался пользоваться своим мечом. Его катана и в самом деле была хорошим оружием, но Ло предложил учебные мечи – бакены, которые делали из бамбуковых палок, придав им вид меча.
Оба бойца встали друг напротив друга, выставив клинки из дерева по направлению к противнику. Оба замерли в выжидании. Опытный фехтовальщик по самым первым движениям может определить тот стиль, ту школу, которой владеет противник, и выбрать правильные методы защиты, чтобы в нужный момент нанести роковой удар. Часто бывает так, особенно в фехтовании, что от единственного ловкого удара, сделанного в нужный момент, зависит итог поединка. Поэтому ни один из бойцов не спешил. Минута за минутой проходили. У обоих поединщиков по лбу скатывались капли пота, но ни тот, ни другой не шевелились. У кого было больше выдержки? Наконец Цукомото не выдержал, криво усмехнулся, раздвинув губы и показав зубы, зловеще оскаленные, и начал отходить в бок, держа перед собой деревянный меч. Он перемещался всё дальше, забираясь в сторону. Он явно хотел зайти за спину Ло и заставить тем того двинуться, чтобы самому кинуться в атаку.
Участники западных и восточных школ фехтовальных и кулачных школ поединков ведут себя по-разному. Одни внимательно смотрят друг другу в глаза и ловят изменения в выражении глаз, пытаясь по ним растолковать различные варианты атаки. Бывает, что это помогает в поединке, но то же не всегда получается в бою. Другие, то есть бойцы с Востока не смотрят друг на друга, и не сосредотачивают взгляд ни на чём конкретном и это позволяет им существенно раздвинуть тот сектор, который они контролируют глазами. Самые опытные бойцы вообще закрывают глаза и ориентируются на слух и собственный опыт поединков.
Закрыв глаза и запрокинув голову назад, Ло дожидался нападения, сконцентрировавшись на звуковых ощущениях. Цукомото продолжал скользить, по-прежнему держа вытянутым конец бакены. Потянув в себя воздух, самурай кинулся вперёд, издав победный вопль.
Опытные фехтовальщики умеют показать эффектный пример поединка, применяя приёмы защиты и нападения. В кинематографе, на белом экране, фехтовальные поединки затягиваются на десятки минут, но на самом деле всё происходит за считанные мгновения. Выбрал удобный момент и нанёс решающий удар. В массовом бою поединки не продолжаются более минуты. Всё происходит настолько быстро, что их может разобрать только профессионал. Они и выживают.
Напавший Цукомото был уверен в немедленной победе, потому и издал громкий вопль. Но, видимо, по этому звуку Ло, капитан триады, и ориентировался. Он сдвинулся на несколько дюймов и подставил свой меч под удар бамбуковой дубинки, изображающей меч. Бамбук обладает одной из самых крепких древесин. Недаром из бамбука изготавливают снаряжение для тренировочных боёв. В настоящем бою самурай вполне мог своей катаной разрубить клинок противника и нанести увечье, а то и зарубить того. Но в данный момент оба меча треснули и развалились на щепы. На этом можно было прекратить поединок и защитать ничью, так как оба противника проявили одинаковую ловкость и сноровку. Если бы это было спортивным соревнованием. Но здесь самурай стоял против капитана триады. И они продолжили поединок. В этот раз без оружие, то есть голыми руками.
И снова первым напал Цукомото. Он решил применить новый вид окинавской борьбы кара-тэ, что означала, если переводить иероглифы «кара» и «тэ», «пустая рука», когда специальными укрепляющими упражнениями добиваются того, что простая, пустая рука становится крепкой, как клинок меча. Люди, занимающиеся этой окинавской борьбой, тренированными руками могли ломать доски и даже расколоть камень без опасения повредить руку. Здесь были важны скорость, решимость и точность. Цукомото предпочитал джиу-джитсу, но признавал некоторые преимущества и нового стиля. Для того, чтобы овладеть им, необходимо долго и упорно тренироваться, но Мифунэ считал, что тренированный в каком-то одном виде единоборств, может применить и другое, если будет правильно двигаться. Раньше он много и постоянно тренировался, но, с тех пор, как начал действовать под руководством англичанина Джойса, былые тренировки случались всё реже, хотя само умение оставалось при нём. Это как умение плавать или кататься на коньках, велосипеде, играть на музыкальном инструмента: научившись раз, ты можешь это делать и через некоторое время.    
Цукомото ударил кулаком в торс Ло, постаравшись вложить в удар всю злость, которая его переполняла. Но ему показалось, что он нанёс удар в каменную скалу. Он даже отшатнулся назад, и его руку парализовало болевым импульсом. Как же так получилось? Мы сейчас же попробуем растолковать это любопытному читателю.
Ло потому и выбился в предводители организации триад, что много успел в овладении мастерства в разных видах воинских искусств. В борьбе «у-шу» имеется такая жёсткая разновидность, как «ци-гун», в которой большую роль играет использование внутренней энергии «ци». Борцы, занимающиеся ци-гуном, применяют внутренние усилия, где воля бойца (И), внутренняя энергия (Ци) и физическая сила (Ли) складывается воедино. Такое умение именуется «железной рубашкой», когда внутреннее усилие, в момент нанесение удара, позволяет мускулатуре становится подобием брони, тех доспехов, какие надевали рыцари Запада. Надо признать, что такими возможностями владеют немногие, ибо достигается весьма долгими тренировками.
Принцип умений, именуемых восточными единоборствами, состоит в заключается в скорости, с которой тело наносит удар или целый каскад ударов, а также в координации движений, в которых важно не ошибиться, что достигается в многочисленных и продолжительных  тренировках. «Повторение – мать учения». Это правило больше применяют для обычных образовательных школ, но первоначально правило использовалось именно у борцов, в их поединочных школах.
Капитан триад и самурай обменивались быстрыми и резкими ударами, которые блокировались встречными защитными приёмами. То, что ещё не случилось переломов конечностей и рёбер, говорило, что оба прошли неплохую школу, но японец почувствовал, что начинает выдыхаться. Ещё несколько минут, и он начнёт ошибаться и получит повреждение в организме, или должен признать поражение. Гордость потомственного самурая заставила его напрячься. Мифунэ вспомнил рассказы своего наставника об «Айки».
Термин «Айки» несёт в себе значение воздействия  сильного духом человека на слабого духом, с целью его контроля и доведения до состояния полной неподвижности. Для этого имелась такая разновидность поединков, как «Айки-дзюцу», какую избирают для себя редкие мастера кэм-по. Чаще пользуются таким видами как дзю-дзюцу или окинавским каратэ. Но в данном случае айки-дзюцу могло помочь против ци-гуна капитана Ло. Цукомото сделал вид, что начинает сдавать, отступил на пару шагов, пошатнулся, а когда Ло ухмыльнулся и ударил его, перехватил руку китайца, вывернул её рывком и метнул Ло на землю, а потом упал и сам, выведенный из равновесия их совокупным весом.
– Довольно, – заявил Ло. – Я вижу, что у нас есть чему поучиться друг у друга. Давай сделаем перерыв, чтобы попить чаю и поговорить.
Конечно же, Цукомото согласился, сделав небольшую паузу и сохраняя гордый вид, но он был рад прекратить схватку, потому что чувствовал, что едва стоит на ногах и это был минутный порыв, после которого он вполне мог упасть, даже и без продолжения схватки.    
У доктора Фана здесь же, в саду, имелся отличный павильон, беседка, словно предназначенная именно для церемоний, к примеру - церемонии чаепития. Как только Ло и Цукомото поклонились друг другу, к ним присоединились и оба помощника Ло, которых не было видно. Наверное, они стояли в отдалении и наблюдали за поединком с расстояния, сквозь ветви садовых деревьев, на некоторых из которых ещё висели неубранные плоды. Фан притащил фаянсовый чайник с уже заваренным чаем и круглую бутылочку сакэ, словно чувствовал, а может и действительно так, что Цукомото нуждался в чём-то более крепком.
Оба противника выпили по стопочке крепкой рисовой водки и переключились на чай. Им прислуживал сам доктор, который из медика снова сделался хозяином дома, разливая ароматный напиток, который успел настояться. В доме доктора Фана находились две женщины, похожие на кукол, но Фан лично прислуживал своим гостям. Из сада доносились причудливые запахи. Это пахли экзотические травы, которые нашёл и посадил у себя, чтобы готовить из них притирания, мази и даже пилюли от разных болезней. В своей лаборатории, где он готовил лекарственные препараты, хранились части разных животных, обложенные льдом для сохранности.
– Доктор Фан поговорил с твоим англичанином, – сообщил Ло Мифунэ после нескольких фраз об их поединке.
– Я думал присутствовать при разговоре, – отозвался японец. – Джойс плохо говорит по-японски, хотя кое-что понимает. Я мог бы переводить.
– Фан хорошо знает английский язык. Он вхож в английскую крепость и имеет в английском квартале своих пациентов. Ему переводчик не нужен.
– Но он и не знает, о чём надо говорить с Джойсом.
– Но кое-в чём Фан разобрался. К примеру, в том, что твой Джойс вовсе не англичанин.
– А кто же он? – с усмешкой спросил Цукомото.
– Он – русский, – небрежно сказал Ло, глядя в сторону, но всё же искоса поглядывая за реакцией собеседника. Но тот не растерялся.
– Я и сам об этом прекрасно знаю. Но только он не чистокровный русский, а метис. У него мама – англичанка. Потому он и находился в России, хотя состоит на секретной службе у английских властей.
– Ты мне не говорил об этом, – нахмурился Ло.
– А разве это что-то меняет? – спросил Мифунэ. – Достаточно того, что английские власти ему доверяют. Он и меня пытался привлечь для работы в России. Но я сбежал оттуда и умудрился вытащить с собой и его. Думайте, легко это было?
– Но для чего? – удивился Ло. – Для чего его было вытаскивать, рисковать жизнью?
– Кажется, я уже говорил, – на Цукомото напало вдохновение. – Как-то мистер Джойс в подпитии признался мне, что встречался с другим англичанином, тоже полукровкой. Они встречались по каким-то своим делам, в тайге Дальнего Востока. И тот англичанин, который полуяпонец, признался мистеру Джойсу, что ему в руки попала одна очень ценная вещица, некий перстень, имеющий большую историческую ценность. Но настоящая его ценность, во много раз большая заключается в другом. Этот перстень уже много лет ищут люди из одного влиятельного и богатого общества, к которому принадлежит и мой приёмный отец. Тогда мне и пришла мысль отыскать того человека и забрать у него историческую реликвию, чтобы вернуть людям моего отчима, но за очень большой выкуп. Я знаю, что они не постоят за ценой. Вот только …
– Что только? – насторожился Ло.
– Мой отчим человек влиятельный и не захочет платить, если с ним буду говорить я, – Мифунэ постарался говорить убедительно. – Он будет давить на меня и попытается забрать перстень силой, а если я буду противиться, то он может и убить меня.
– Убить? – не поверил Ло. – Своего сына?
– Своего приёмного сына, – напомнил Мифунэ. – К тому же я сбежал от него, не захотел выполнить порученного мне опасного задания и несколько лет жил вне семьи. И тут я появляюсь и говорю, что знаю, как добыть чудесный талисман. Этот раритет для моего приёмного отца больше значит, чем какой-то там приёмный сын, да ещё давно бежавший.
– Что же ты хотел сделать?
– Я хотел привлечь мистера Джойса, который должен был вести переговоры с отцом, пользуясь тем, что он – гражданин Великобритании. Тогда к его словам стали бы прислушиваться.
– Но для чего этому англичанину, полукровке, сотрудничать с тобой, – недоверчиво спросил Ло, – тем более, что ты сказал, что пленил его.
– Мистер Джойс задумал уйти с английской службы. Пока он работал на англичан, его выловили, судили и отправили на российскую каторгу, откуда он сумел бежать, затеряться в тайге в селении старообрядцев, религиозных фанатиков, и даже жениться там. Это целая история, которую мне мистер Джонс весьма кратко, но вместе с тем – красочно - пересказал. Там ещё произошли разные события, в которых я не очень разобрался. Там было нападение шайки хунхузов, у которых и было это кольцо. Мистер Джонс принимал участие в этой войне. Потому он и завоевал доверие тих людей, что они приняли его в семью. Там же оказался и англичанин, который наполовину японец. Он преследовал тех хунхузов, помог с ними расправиться и забрал перстень себе.
– Что же твой русский англичанин не отобрал перстень у японского англичанина? – хмыкнул капитан Ло, которого эта авантюрная история забавляла.
– Зачем ему та безделушка? – возразил Цукомото. – Он собирался жениться и какое-то время побыть среди таёжных отшельников, чтобы про него все позабыли, вот только это не совсем удалось. Мистеру Джойсу пришлось бежать от одного безумца, из числа религиозных фанатиков, который едва не покончил с ним. Пока мистер Джойс приходил в себя, всё поселение решило перебраться в Америку и покинуло свою деревню. Вы представляете отчаяние моего приятеля, когда он не застал ни своей молодой жены, ни всей деревни. Тогда мы с ним и встретились, когда он начал поиски. Он проговорился и про все свои мытарства, и про перстень. Я обещал ему помочь найти семью, если он поможет мне найти англичанина и забрать у того перстень.
– Каким это образом вы хотели совершить всё это? – уже серьёзно спросил Ло.
– Я уже начал делать это, – признался Цукомото. – Я сказал, что мы должны помочь друг другу. Было понятно, что нужно моему английскому приятелю, но сначала я предлагал начать с перстня. Бежавшие духоборы направлялись за океан, в Америку, а нужный мне, нам, – поправился Мифунэ, – человек находился ближе. Надо было его нащупать. Это мог сделать буддистский монах, что находился в монастыре, на острове Тайвань. Мы туда и собирались направиться, когда встретили ваш корабль.
– Наверное, – это судьба, – предположил Ло. – Иначе божественные силы не направили бы вас по нашему курсу. Но я хотел уточнить одну важную вещь. Во время допроса, который проводил я, при помощи доктора Фана, оказалось, что твой приятель – русский, а вовсе не англичанин.
– Я это и не говорил, – пожал плечами Мифунэ. – Помнится, я сказал, что мой приятель работал на английскую секретную службу …
– Ты назвал его мистером Джойсом, – напомнил Ло.
– Там он так и значится. Кажется, я уже говорил, что он полукровка. Потому англичане и использовали, но русская жандармерия всё же схватила его. Моего приятеля судили и отправили на каторгу сюда, на Дальний Восток, под Благовещенск. Он бежал и с ним много чего случилось. Мне снова всё пересказывать?
– Когда ты с ним познакомился?
– Лет за пять до последней встречи, в Санкт-Петербурге, куда нас занёс случай. Там он находился среди революционеров, должно быть выполнял задание. Его, как связанного с народовольцами, и арестовали. Про англичан в русской жандармерии не прознали. Это он мне потом признался, когда мы неожиданно встретились под Читой. Он жаловался на свою жизнь. Называл себя конченным человеком, приводил примеры того, что проклят судьбой. Я его утешал, говорил, что всё образуется. Вот тогда он и вспомнил про англичанина. И про перстень. Это меня и заставило принять участие в его судьбе.
Мифунэ Цукомото импровизировал, придумывая и рассказывая о своих планах, как он собирался добыть полумифический перстень, который его партнёр держал в руках и даже что-то там ощутил. Ло не прерывал рассказа японца и даже вставлял изредка реплики, а когда Мифунэ начал говорить о своих планах найти того англичанина, который унёс перстень, внезапно заявил:
– Кажется, ты упомянул его имя – Артур Гиллингс. Так вот, этот англичанин здесь, в Сингапуре. Доктор Фан знает его. Сейчас он соберётся и отправится к коменданту английского гарнизона и узнает, где можно этого Гиллингса увидеть.
+ + +
«Мы, которых называют людьми старых обрядов, – говорил Андрею Боярову Макар Богодеев, – обычно чураемся людей посторонних, не принадлежащих своей общине, а уж тем более неверующих. Но тебе, Андрей Илларионович, сделали исключение. Нас называют раскольниками, хотя сами себя мы причисляем к духоборам, а движение избранной нами веры пошло с учения Якова Беме, жившего в Германии много лет назад, но мы услышали его голос, призывающий нас к Богу, и пошли за ним, преследуемые нашими, российскими властями, как преследовали германские власти нашего пророка. Тебя, Андрей Илларионович, тоже преследовали власти русского царя и ты, своими бедствиями, всхож с нашими. Вот эти чувства и ровняют нас с тобой. Потому мы и готовы дать тебе у нас прибежище, а как ты этим распорядишься, будет зависеть только от тебя».
Андрей Бояров снова и снова переживал те события прошлых лет, что перевернули его жизнь. Казалось бы, он должен пытаться вспомнить годы беззаботного юношества, свои детские игры и подростковые шалости, студенческие годы, те трудности, когда он, когда он перешёл в аспирантуру, и даже то сложное время, когда его пути сошлись с народовольцами из революционной организации РСДРП. Но, вместо этого, он снова и снова переживал свою стычку с блатными каторжниками, побег, скитания в тайге, деревня староверов, налёт шайки хунхузов, те происшествия, которые начали валиться на него, как мука сквозь ячеи решета. Может этим его пытался наказать Бог, который, могло статься, охранял общину старообрядцев, умеющих жить безгрешно, самодостаточно. Может, он всё ещё находится в горячечном бреду, недоубитый Башкиным? Только в горячечном бредовом сне можно поверить, что он покинул пределы России, очутился в руках китайских преступников, и те затащили его в южные моря, в Сингапур, где русскому человеку делать нечего, а Мифунэ, молодой мужчина, японский купец Цукомото, уверяя его в дружбе, увлёк на чужбину, чтобы помочь отыскать Настю Горевую и их дитя, которое он даже ещё не видел, своими глазами. Мифунэ уверяет его, что он обязательно поможет ему отыскать семью, но для этого надо помочь Цукомото найти перстень, тот  самый, что он насколько мгновений успел подержать в руках и ощутить его воздействие на себя. Впрочем, во всех его ощущениях последних лет было столько необычного, что он сейчас затрудняется сказать, где здесь правда, что на самом деле происходило, а где ему пригрезилось, во сне или болезненном бреду. Японский приятель Андрея, Мифунэ, уговорил его выдать себя за англичанина, некоего Джерома Джойса, про которого Мифунэ несколько раз упомянул и кем представил Боярова, когда их компанию неожиданно взяли в плен китайские преступники- триады. Боярову всё это нравилось всё меньше, но Цукомото убедил его, что таким образом они сделают своё положение не таким безнадёжным: с политикой британцев в мире принято считаться, и даже у преступников, в далёких южных морях.
Всё это напоминало фантасмагорию, и чем дальше, там больше. Бояров начал погружаться в пучину депрессии и погружался в неё всё глубже, потому, что не видел для себя выхода. Не превратился ли он в Миклухо-Маклая, которого везут на папуасские острова, где придётся остаться до конца жизни, то есть – совсем ненадолго. Ах да, он ведь не Миклухо-Маклай, а мистер Джойс и, как каждый англичанин, имеет право на то, чтобы не скрывать своего раздражения, чем Бояров- «Джойс» и воспользовался. Немного мешало то, что он знал английский язык, но, больше занимаясь науками и немного литературой, совсем не знал проклятий на языке Шекспира, так что приходилось цедить короткие презрительные фразы.
Здесь, на дождливом острове, китайцы устроили ему допрос и один из допросчиков, который знал язык британцев, оказался доктором. Он задавал разные вопросы, которые сосредотачивались в основном на том эпизоде, когда он очутился в деревне старообрядцев и на том моменте, когда их там атаковали хунхузы во главе с Футо. Сам Бояров этот момент старался не вспоминать. Ему пришлось драться и убивать, а к тому и к другому он испытывал искреннее отвращение. Другое дело - Цукомото. Он пытался вытащить из него разные подробности. Мифунэ, как истинный самурай, испытывал от боя, даже из рассказа о бое, настоящее удовольствие.
Наверное, от описания той битвы получали удовольствие и китайцы. Капитан Ло, который присутствовал во время допроса, заставил доктора погрузить пациента в гипнотический сон и принялся выпытывать из него подробности той встречи, когда появился таинственный союзник, то ли другой англичанин, то ли японец. Он представился Боярову Артуром Гиллингсом. Бояров об этом честно поведал. Иначе было нельзя. Под гипнозом люди говорят только правду. Может быть, врать могут законченные негодяи, в которых ложь проросла насквозь, как ржа сквозь броневой щит.
После того допроса Цукомото сообщил Боярову, что китайцы вызнали, что – русский, а Мифунэ сообщил, что он русский только наполовину, и что мать у него – настоящая англичанка. Андрея покоробили, что так коверкают его происхождение.
– Андрей, – шепнул ему (на английском языке) Мифунэ, – потерпи. Считай, что мы попали в тыл врага, и вынуждены применить военную хитрость. Я тут узнал, что тот твой знакомый, из тайги, Гиллингс, находится здесь, в Сингапуре. Мы отправимся к нему. Мы с тобой. И мы постараемся узнать у него, где находится тот перстень. От этого зависит многое, даже наши жизни. А ты думай о том, что начнёшь приближаться к своей пропавшей семье, как только перстень будет приближаться к нам. Уж я это тебе гарантирую.
+ + +
Вместе с доктором Фаном капитан Ло послал своего соглядатая Цзяо Би Чена, который должен был играть роль личного слуги и ассистента доктора. Цукомото прозвал лазутчика Мышью и открыто его презирал, а тот лишь посмеивался, кланяясь и улыбаясь при встрече и скаля выступающие вперёд зубы. Лицо его и впрямь напоминала мордочку крысы, и щетинистые усики задорно торчали вперёд. У Цзяо не хватало нескольких зубов, которые он потерял в одном из сражений и щёки оттого выглядели провалами, что и создавало крысиный образ. Цзяо мог бы вставить себе искусственные зубы, но не делал этого, чтобы не нарушать образа мелкого и никчемного человека, хотя своей ловкостью и пронырливостью мог бы посоревноваться с чиновниками криминальной полиции. Сейчас Цзяо тащил фонарь, затянутый тонкой рисовой бумагой, внутри которого находился огарок толстой свечи, которую придётся зажечь, если визит доктора Фана к губернатору затянется. Фан частенько заглядывал в крепость, где у него имелись пациенты. Фан настолько хорошо знал своё дело, что зачастую являлся сам, не дожидаясь вызова, который случается, если болезни обостряются. Доктор Фан умел болезни предупреждать, занимаясь тем, что сейчас называется профилактикой заболеваний, и потому его держали в курсе того, что собираются делать англичане, за исключением, понятное дело, того, что разглашать нельзя и чего не знает рядовой состав гарнизона. Вот для того и присутствовал Цзяо с его проницательностью.
Пока доктор беседовал с дежурным полковником, Цзяо- Мышь стоял у входа, держал в руках палку с прицепленным фонарём и бессмысленно таращился перед собой, громко швыркая носом и являясь предметом шуток для прогуливающихся неподалёку солдат и сержантов. Они не подозревали, потешаясь над его неказистой внешностью, что у этого человека острый слух. Они болтали между собой, обсуждая события в гарнизоне. Всё это было мелкими сплетнями и шутками друг над другом, но кое-что оказалось важным.
В то время, как Би Чен изображал из себя идиота, доктор Фан мерял полковнику Чейни давление, спрашивая то про одного своего знакомого, то про другого. Чейни меланхолично о них отзывался, в основном короткими фразами. Чаще всего оказывалось, что то одного в гарнизоне не было, то другого. Наконец Юй Фан решился и спросил ровным голосом, протирая мягкой тряпочкой круглые стёклышки очков:
– А вот офицер Гиллингс … В прошлый раз я тоже осматривал его и, наверное, эту процедуру пора повторить. Я беспокоюсь о здоровье и этого человека. Казалось бы, мне выгодно, когда вы приходите со своими хворями ко мне. Но все болезни гораздо легче вылечить тогда, когда они ещё являются небольшим недомоганием, чем когда становятся настоящей проблемой.
– Сэр Артур Гиллингс отсутствует тоже, – почти отмахнулся полковник Чейни, которого перестали волновать вопросы собственного здоровья.
– Все ваши офицеры отправились в отпуск? – расплылся в улыбке доктор Фан. – У себя на родине они смогут сами позаботиться о себе.
– Если бы так, – нахмурился полковник. – Почти все они отправились на континент, в вашу Чайну, в провинцию Шаньдун, через Жёлтое море, в залив Бахай, так что больше я ничего сказать не могу.
Доктору Фану пришлось удалиться, несколько раз низко поклонившись. Пока он удаляется, мы несколькими словами расскажем про те события, которые случились в неспокойной провинции на рубеже веков.
В то время иностранцы, в основном из Великобритании, но также из Франции, США, Германии и России довольно сильно пытались навязать своё экономическое, военное, политическое и религиозное присутствие в юго-восточной части Китая. Православные священники собирались открыть свою миссию, правда немного севернее, ближе к границе, но зато иезуиты торопились выстроить таких миссий более десятка, в наиболее многочисленных городах. Свои магазины собирались открывать и торговые компании, а военные строить свои базы поддержки. Поэтому тайное религиозное общество Ихэцюань («Кулак во имя справедливости и согласия») пригласило многочисленных борцов из всевозможных спортивных школ, из которых были создано общество Ихэтуань («Отряды справедливости и согласия»). Они и устроили беспорядки, которые получили название восстания боксёров. Восстание быстро начало разрастаться. К бойцам спешило пополнение, вливаясь в отряды ихэтуаней. Скоро действия перекинулись в провинцию Чжили, и дальше – в провинцию Шаньси и даже Маньчжурию. Губернатор Чжили Юй Лун даже назначил встречу с Ли Лай Чжуном и Чжан Дэ Ченом, вождями восставших, пытаясь подкупить их и уговорить разойтись своих сторонников. Но пока проходили переговоры, ихэтуани просочились в Пекин и атаковали находившийся там посольский квартал. Осада продолжалась ни много ни мало, а целых полтора месяца, в течение которых был убит германский посланник Кеттелер. Германский дипломат лично попытался возглавить отряд охраны, который должен был защищать посольство. По этой, и другим причинам государства, посчитавшие себя незаслуженно обиженными, послали в район восстания свои войска, пытаясь под благовидным предлогом навязать своё большее там присутствие. Среди прочих, туда отправилась эскадра, в которой находились и офицеры, которых опекал доктор Фан. Оказался там и Артур Гиллингс, которого разыскивал Цукомото, а сейчас им заинтересовалась и триада.
Получилось так, что именно от этого разрастающегося восстания и увёл капитан Ло своих людей, опасаясь тех последствий, что могли быть. Напомним, что триады появились, когда, сотни лет назад, орды монголов наводнили северные земли Китая и завоевали его. Тогда в одной из монашеских буддистских общин собрались вместе три брата по вере и стали бороться методами тайной войны, всячески убивая захватчиков. Себя они прозвали триадой, и это общество действовало годами и десятилетиями. Со временем к братьям присоединились другие участника. Действовали они сначала тройками, потом пятёрками, дальше их становилось всё больше, всё многочисленней. Они могли убивать не только монгольских завоевателей и их наёмников, но и выполнять убийства по заказу, получая за это хорошую плату. Со временем это сделалось их главной задачей, и триады стали к тому времени противником государства, главным, до тех пор, пока не набрали силу революционеры, хотя бы те же ихэтуани. Если сейчас триады появятся в местах, охваченных мятежом, их будут преследовать с двух сторон и обязательно схватят. Это чувство и заставило Ло убраться из тех мест. Хотя сам бы он не отказался скрестить своё оружие с кем-нибудь, пусть даже и иностранцем. С другой стороны … с другой стороны иностранцы уже у него в руках и полностью от него зависят. Но он постарался сохранять спокойствие и сосредоточить свои мысли на том перстне, о котором говорил Цукомото. Камень Бодхидхармы. Кажется, так называли этот артефакт.
У доктора Фана была обширная библиотека литературы на разных языках, прежде всего на китайском, индийском,  японском, но встречались и европейские книжки. Он помог Ло найти сведения об этом перстне. Там было сказано, что кольцо с неким камнем цвета крови для богини Аматэрасу изготовил божественный мастер Амацумара. Перстень получился дивно красивым, но не красота была его главным качеством. В камне бог- кузнец заключил кусочек солнца, который просветлял разум того, кто обладал кольцом. Далее судьба кольца была не очень понятно. То ли Аматэрасу подарила кольцо своему брату Сусаноо, то ли он выкрал перстень у него для своих целей. Потом кольцо побывало во многих руках, одним из которых и был тот Бодхидхарма, который не упустил выгод владения магическим предметом. Но, судя по всему, кольцо с камнем переходило из рук в руки. Странно. Обычно все эти предметы оказывались легендой, частью легенды, но здесь вдруг кольцо оказалось настоящим. Или кто-то ловко воспользовался легендой. Но если кто-то это сделал, то почему бы и Ло этим не попользоваться? Надо было с кем-то посоветоваться. Отправиться обратно на джонку и собрать там всех своих людей? Скорей всего общим желанием будет вернуться на родину. Но будет ли это правильным и мудрым решением?
Побродив по докторскому саду, Ло позвал к себе тех, кто был рядом, то есть самого доктора Фана, двух своих помощников, лазутчика Би Чен Цзяо, а также, подумав, Цукомото с его полукровкой приятелем, дважды пленным. Может и пленный что скажет, ведь в его интересах быстрее вернуться на родину. Здесь, в Сингапуре, он уже был как бы на кусочке Англии и мог сказать что-то дельное.
– Дело наше упростилось, – сообщил капитан Ло, криво улыбаясь, – но, вместе с тем, и усложнилось.
Все навострили уши, слушая речь капитана, а помощник его, здоровенный детина атлетического сложения, но с излишек простоватым лицом, спросил:
– А разве может быть так, чтобы стало и проще, и сложнее?
– Кажется, что это должно противоречить одно другому, – пояснил Ло, – но в данном случае это именно так.
– Всё равно не очень понятно, – развёл руками помощник, высказывая как бы общее мнение. Если непонятно одному, то значит, что может быть непонятно и другим.
– Мы прибыли на этот остров, чтобы найти одного человека …
– А я думал, что мы скрываемся от мятежа, который начался на материке, – не удержался от реплики всё тот же помощник, который в бою всегда прикрывал спину капитану и оттого чувствовал особое к себе доверительное отношение.
– Именно так и должно было получиться, – подтвердил Ло и даже кивнул головой, – но судьба сделала нам подарок, поместив на нашем пути лодку. Всё оказалось именно подарком, особенно когда оказалось, что нам в руки попал старинный магический предмет.
– Ещё не совсем попал, – тихо сказал Цзяо- «Мышь». Сказал тихо, но все его услышали.
– Так, – охотно подтвердил Ло, – он не лежит у нас в руках, но в наших силах сделать всё для этого. В этом нам поможет наш японский друг и его английский друг. Ведь так? Или я неправильно понимаю?
Теперь Ло смотрел в глаза Цукомото и слова его напоминали скрежет напильника в руках ремесленника. Мифунэ содрогнулся. Внутренне, никак не показывая своего раздражения. Наоборот, он весьма широко улыбнулся.
– Если тот англичанин, Артур Гиллингс, находится здесь, то можно устроить так, чтобы его предмет перешёл в наши руки. Надеюсь, что мы с мистером Джойсом тоже получим часть прибыли. Тем более, что я знаю, кому можно сбыть этот предмет с максимальной выгодой для нас. Тогда нам всем перепадёт достаточно. Я считаю …
Ло хлопнул ладонью по столу. Получился довольно громкий звук, как от пощёчины.
– Будущие барыши делить ещё рано. Тем более, что этот самый Гиллингс, похоже, находится там, откуда мы ещё недавно бежали.
– Знали бы, – хохотнул помощник Ло, – то не торопились бы уходить оттуда.
Ему показалась эта мысль такой удачной, что он захохотал, но его веселье никто не поддержал, а Бояров вообще отвернулся и закрыл глаза. Все говорили на китайском языке, который он не понимал, но Мифунэ ему шёпотом переводил. Андрей понимал не всё, приблизительно, но всё ему казалось фарсом, словно кто сочинял глупую комедию, пытаясь сделать из неё драму. Одни преступники собираются ограбить других, напав на английский гарнизон, и пытаются во всё это затащить и его. И больше всех это пытается сделать Мифунэ, которого Андрей уже почти что считал своим давним другом, который было пропал, но потом вернулся. Для того, чтобы разобраться в отношениях с посторонним человеком, надо поместить себя с ним в драматические ситуации. Это как в драмах господина Шекспира.
– У нас есть две возможности, – тем временем заявил капитан Ло, которому надоели разговоры и обсуждения. – Первая из них заключается в том, чтобы сидеть здесь и дожидаться, пока сюда вернётся та эскадра, которая отправилась в Жёлтое море на подавление бунтующих ихэтуаней. Это проще, но ожидание может затянуться. Вторая возможность будет заключаться в возвращении в Китай. Те места мы знаем хорошо, но именно там нас ждут большие неприятности, от которых мы и пытались уйти. Что же выбрать?
– Я за то, чтобы вернуться! – Помощник вскочил на ноги и взмахнул рукой, словно держал в ней меч. Его товарищ поддержал его. – Нам ли бояться опасностей?! Пусть они нас боятся. Когда люди слышат о триадах, они уже трясутся от страха!
– Чтобы не ошибиться, – заявил Ло, – не надо спешить с решением, но решив, надо действовать без промедления, – и насмешливо посмотрел на Цукомото.
Мифунэ старался переводить все слова своему знакомому, такому же пленнику, даже вдвойне пленнику, потому что, прежде чем попасть в руки триад, тот уже был пленён японцем, как это он уверял китайцев. Как будто Ло своим взглядом подтолкнул Цукомото к действию, и тот вскочил на ноги.
– Я повторяю, – Мифунэ даже рукой взмахнул, чтобы усилить свои слова, – что нам нужен конкретный человек, английский офицер, в руках которого находится важная и очень дорогая вещь. Нам нельзя ошибиться. Надо действовать не только решительно, но и эффективно. Мы находимся в самом стане врага, и малейшие неправильные действия могут обернуться для нас, всех нас …
Цукомото замолчал, пытаясь найти нужное слово, которое будет верно понято и не оскорбит чувств людей, которые его окружали в те минуты.
– Говори, что нас всех схватят, – посоветовал насмешливо капитан Ло, – и привяжут к дулам орудий, а потом произведут залп, как они это проделывали с восставшими сипаями в Индии. Англичане – люди решительные, они отвечают ударом на удар вдвойне.
– В Индии они покончили с тугами, – напомнил доктор Фан, – жрецами богини смерти Кали. Теперь душителей этой секты почти не осталось. Может где-то в окрестностях Калькутты они ещё проводят свои кровавые жертвоприношения, но они окончательно уходят в прошлое.
– Индия, Китай, Афганистан, Южная Африка, у англичан слишком много забот, чтобы оставаться долго на одном месте, – заявил Ло. – Мы пошлём нашего уважаемого доктора в гарнизон узнать, когда можно будет ожидать возвращения эскадры, сделав это тонко, не возбуждая подозрений, а вместе с доктором пойдёт, в качестве его слуги, Цзяо Би Чен. Он уже был в гарнизоне и, по его словам, успел там приглядеться. Он постарается пробраться в те комнаты, где проживали офицеры, и обыщет место этого вашего Гиллингса. Может быть, он прячет перстень у себя под подушкой, и надо всего лишь запустить туда руку.
Помощники капитана радостно закричали, размахивая мечами, которые они в возбуждении выхватили из-за пояса. «Мышь»- Цзяо поднялся и поклонился в сторону Ло и повернулся к радостно возбуждённым товарищам. Он был спокоен и даже слегка улыбался. Наверное, он и раньше проделывал подобные штуки, раз ему доверяли проведение настолько сложной операции. Цукомото вспомнил, что когда-то в Японии существовали особые касты разведчиков- убийц, до того ловко действующих, что многие считали, будто они могут становиться невидимыми. Говорили, что искусство ниндзюцу, этих «невидимых» воинов, пришло из Китая, а туда пришло из Индии, и подобные проделки были тем воинам вполне по силам, по возможностям, а Цзяо выглядел настолько безобидным, что у него могло и получиться. Бояров не очень-то и вникал во всё то, что происходило перед его глазами. Он понял, что Артур Гиллингс, воин, которого он встретил в дальневосточной тайге, обитает здесь, на этом южном дождливом острове, но в данный момент его нет. Может и сам Бояров, воспользовавшись удобным случаем, попытается сбежать от этих китайских пиратов и попробует попросить защиты у англичан? Может они помогут ему, ведь они тоже европейцы и кичатся тем, что они джентльмены? План интересный, но очень эфемерный, хотя бы потому, что трудно рассчитывать действия англичан, как они поведут себя; к тому же Цукомото, который заверял его в дружбе, никак не заинтересован, чтобы Андрей покинул его в эту напряжённую минуту. Так что рассчитывать необходимо только на себя. 
Мы не станем пересказывать всего, что говорилось на совещании в саду у доктора Фана. Скажем только, что все участники этого кружка просидели несколько часов, отчего у всех затекли ноги и руки, и все показывали большое нетерпение прекратить словопрения, но капитан Ло был непреклонен в своём решении составить план кампании. Напомним читателю, что было решено отправить в разведку Юй Фана, который был частым посетителем в английском гарнизоне и бывал в доме полковника, возглавлявшего гарнизон. Вместе с доктором должен был пойти Цзяо, изображавший слугу. Он должен был улучить момент и пробраться в офицерские квартиры. В случае необходимости он должен был изобразить недотёпу, который потерял дорогу, попав по ошибке в незнакомое помещение. Изображать неудачника, совершающего одну нелепую ошибку за другой, у Бим Чена получалось очень естественно, чем он и пользовался.
Помощник капитана Хан Ли взялся изображать рикшу, чтобы оказаться под рукой в случае необходимости. Второму помощнику Ло поручил охранять своих пленников, Цукомото и «мистера Джойса», которым нельзя было показывать своих лиц, чтобы не привлечь внимания. Сам Ло решил остаться в саду под видом садовника, ухаживающего за орхидеями и подстригающего кусты роз.
Когда все разошлись, а пленников заперли в самой отдалённой комнате, заполненной коробками и разным домашним скарбом, Бояров заметил за собой странное занятие: он уже несколько минут молился, читая одну молитву за другой. Раньше он не замечал себя за этим занятием, потому что не считал религиозность необходимым делом, считал, что не надо уповать на бога, а лучше надеяться на самого себя, на свои умения и собственный опыт, а также на своих товарищей. Но, после того, как провёл в Камышино пару лет и взял там в жёны первую красавицу Настю Горевую, которая имела свои привычки, к религиозности он стал относиться проще. И вот теперь оказалось, что и сам перенял некоторые привычки духоборов, какими те постоянно пользовались.
В то время, как Бояров бормотал слова молитвы, Мифунэ метался по комнате, от стены к стене, двигаясь почти бесшумно и прислушиваясь к тому, что происходило снаружи. Цукомото был человеком действий и не выносил, когда его заставляли чего-то там ждать, а уже положение пленённого выводило его из себя. Он даже был готов войти в состав команды триад, как это сделал Соба. Цукомото не считал его предателем: человек просто воспользовался тем, что заставили его делать. Он и так был всего лишь слугой, уже довольно пожилым, а поменять хозяина, если появляется нужда, не так уж и зазорно, тем более, что он может и вернуться, если это будет в его силах. Мифунэ даже хотел поговорить со старым слугой, который когда-то был подручным его приёмного отца, но это у Мифунэ как-то не получилось.
В комнату заглянул Гань Но, второй помощник капитана Ло, которого все называли по прозвищу – Секира, за привычку всюду таскать с собой топорик с острым лезвием, которым он управлялся с ловкостью мясника. Да и сам Гань Но походил на разрубщика туш, с бочкообразным торсом, большими волосатыми руками и широким ртом, вечно открытом в усмешке. Лицо его было широким и напоминало масляный блин, если можно считать блином лицо с бегающими глазками, приплюснутым носом и реденькими усами. Гань Но осмотрел одним быстрым взглядом помещение кладовки, куда заперли пленных и спросил у Боярова, то есть «мистера Джойса»:
– Послушай, ты, – Секира задал вопрос на китайском языке и Цукомото подошёл, чтобы перевести его слова, – Джойс, ты больше русский или англичанин? Ты ведь вроде пытался бежать из России?
Мифунэ перевёл вопрос и, пока Андрей думал, что сказать, начал отвечать сам:
– Он действительно хотел покинуть Россию, опасаясь ареста, и я помог ему, но задержал его, не силой, конечно. Он нужен, чтобы сделать одно важное дело. Капитан Ло в курсе наших отношений.
– Я – русский, – тем временем начал отвечать Андрей, и сердце в груди японца начало тревожно биться, – когда нахожусь в России, но стоит мне покинуть её, и кровь англичанина берёт своё. Я мог бы назвать себя гражданином мира. Многие англичане привыкли жить вне своего острова  и считают себя гражданами тем стран, где обитают. Я считаю, что в будущем человечество будет общей национальности и тогда прекратятся все войны и конфликты.
Помощник выслушал, что перевёл ему японец, недоверчиво хмыкнул и закрыл дверь, не забыв запереть её на засов. Мифунэ повернул голову в сторону своего товарища.
– Я испугался, – признался он, – что ты сейчас всё выложишь, и наш план тут же развалится.
– Я уже и не помню, – ответил Бояров, глядя перед собой в стену, – какой он, наш план, и наш ли он, или только твой. Я не понимаю, зачем нахожусь здесь. Я должен сесть на корабль и плыть в Америку, чтобы найти там мою семью. Или отправиться домой, в Россию. Но там меня уже никто не ждёт. Может, только родители, если они не потеряли надежду, ведь им, наверное, сообщили о моей смерти там, в тайге.
– Послушай, Андрей, – Мифунэ перешёл на шёпот. – Я понимаю твоё отчаяние. Но напомню тебе, что Америка почти такая же большая, как и Россия или, к примеру, Китай. Найти там несколько человек почти невозможно. Точнее, возможно, но надо знать, как это делать. Этому могут помочь специальные люди, сыщики. Но им придётся хорошо заплатить, и это будет дорого стоить. Но у нас есть такой шанс, как кольцо этого англичанина, которое ты уже держал в руках. Ты нам поможешь. Ты заговоришь с этим человеком. Потом говорить буду я и, наверное, капитан Ло. Мы будем стараться быть убедительными и заставить англичанина расстаться с этой реликвией. Это – исторический артефакт и принадлежит он той семье, в которой я проживал, и которые хранят память о кольце уже долгие годы. За него мы получим большие деньги, на которые ты сможешь нанять целую армию сыщиков, которые перевернут не только Америку, но и весь мир, чтобы отыскать пропавшего человека.
– Знаешь, Мифунэ, – повернул к японцу лицо Андрей, – мне хотелось бы верить твоим словам, и может, что-то в них есть и правдивое. Может, ты и хочешь найти перстень с тем необычным камнем. Но эти китайцы, они – преступники, разбойники, и они заберут кольцо себе, а нас прогонят, но ещё скорее просто убьют, чтобы скрыть все следы. И, мне кажется, когда кольцо окажется у тебя в руках, ты убьёшь и меня, чтобы не делиться теми возможностями, которое оно несёт в себе.
– Признаюсь, у меня были подобные мысли, – ещё тише ответил японец, – но я прогнал их прочь. Тогда меня наказали бы боги. Это кольцо – дело их рук. Если у нас получится, ты станешь мне братом, и я выполню своё обещание. Может, мы с тобой ещё и встретимся когда-нибудь. А если этому не верить, то и надеяться тогда не на что. И жить не имеет смысла, если нет надежды.
Оба замолчали. Каждый из них задумался о своём: Цукомото размышлял о том, как сделать так, чтобы мифический перстень попал ему в руки, и тогда попробовать перетянуть англичан на свою сторону, позвать их на помощь и ускользнуть в суматохе боя, а Бояров оставался в перманентном отчаянии от того, что остался и без Родины, от которой бежал, и без семьи, которая перебралась за океан, и без былых товарищей, которые думают, что он мёртв, и без родителей, которые тоже уверены в его гибели. Так и получается, что его уже нет в этой жизни, полной суровостей. Надо ли продолжать стараться, что-то сделать, когда уже ясно, что обстоятельства выше его. В античных драмах предусмотрено появление неких хтонических сил, некоего «бога-из-машины», который появляется и совершает невозможное. Но такое может быть только в античных драмах, придуманных автором, а в жизни …
Во дворе послышался шум. Там бегали  и перекликались домашние работники Фана, его супруга и служанки. В комнату заглянул Ган Но, по прозвищу «Секира». Лицо его, обычно благодушное, круглое, было неестественно вытянуто и покрыто каплями пота.
– Что случилось? – недовольно поинтересовался Мифунэ.
– Ничего хорошего, – буркнул помощник, и выскочил вон, пошарив глазами по помещению кладовки. Дверь за собой он забыл запереть.
 Цукомото осторожно вышел наружу и начал прислушиваться к испуганным голосам. Несколько фраз подал и Но, который выскочил во двор, собираясь покинуть усадьбу, но так и не решался сделать этого. Явно происходило что-то из ряда вон. А где капитан Ло, который остался дожидаться результатов рейда доктора Фана и лазутчика Цзяо, который играл роль слуги доктора?
Во дворе мелькнула перекошенная физиономия второго помощника капитана Ло, Хана Ли, который отправился с ними в качестве рикши. И вот теперь он появился, похожий на дьявола, если можно представить демона с таким перекошенным лицом. Вдруг что-то словно толкнуло в спину японца, он оглянулся и успел заметить тень, которая мелькнула в том коридоре, откуда он только что выглянул. Мифунэ не терпелось выйти во двор и узнать причину такого переполоха, но, похоже, воспользовавшись сумятицей, его русский приятель решил дать дёру из этого места, не думая о том, что это совершенно незнакомое место и кругом находятся одни только недруги, либо китайцы либо англичане.
Плюнув на всё, Цукомото устремился туда, где только что видел человеческий силуэт. Беглец, через заднюю дверь, направлялся вглубь плодового сада, где они недавно устраивали собрание. Теперь там никого не было, включая и садовника, который тоже отправился посмотреть и узнать, в чём же причина поднявшегося шума. Мифунэ успел увидеть спину Боярова, который стремительно пробирался между мандариновыми деревьями. Цукомото кинулся за ним следом, чтобы не упустить из вида.
– Андрей! Подожди!
Но Бояров, который всё последнее время был почти неподвижен и казался наполовину спящим, не хотел останавливаться, словно кто в нём распрямил пружину, которая всё это время сжималась. Но что рассчитывал этот человек, сбежав отсюда?
Вслед за русским Цукомото перемахнул через высокую дощатую стену и пустился вдогонку за фигурой, которая то появлялась, то исчезала впереди, мелькая среди кустов акаций, подстриженных в виде живой зелёной стены. Вот впереди показались, группой, прохожие, а за ними двигались … военные в английской форме. Цукомото перешёл на шаг, но не остановился и не устремился назад. Он не успел ничего придумать другого, просто не хотел потерять из виду своего русского друга. Но, если бы он кинулся прочь, то за ним, скорее всего, устремились бы в погоню. Лица военных были хмуры и они двигались быстро, в сторону той усадьбы, которую они только что покинули. Похоже, случилось что-то такое, что подняло тревогу среди англичан, и это «что-то» было связано с доктором Фаном, а может и с капитаном Ло.         
+ + +
Придётся нам сделать в этом месте остановку нашего повествования и объяснить, что же стало причиной переполоха. Если подходить объективно, то таких причин было сразу несколько. И про каждую из них можно было сказать – во-первых. Но начнём по порядку.
Дело в том, что Сингапур находится на самом краешке Сиамского полуострова, и отделяют (полуостров и Сингапур, который, напомним, сам является островом, не таким уж и большим) проливом Джохор, шириною где-то около одного километра и это расстояние не кажется непреодолимым. Местные жители часто переправляются через пролив вплавь, на лодке, а то и с помощью собственных рук и умением плавать, которым островитяне обладают все поголовно, от малых детей до стариков. Но не только люди решаются на дальние заплывы. К примеру, сиамские тигры, затравленные охотниками, переплывают это расстояние и прячутся в мангровых джунглях, окружающих Сингапур. Ровно это и произошло в этот злосчастный день. Если честно сказать, так тигров было даже два, а не один. Пара, самец и самка, довольно пожилые хищные животные, повадились таскать скот в деревне «оранг-асли» («лесные люди», одного из диких племён людей негроидной расы, которые пришли жаловаться к ближайшему начальству на тигров, не брезговавших нападением и на людей. На тигров отправили целую охотничью команду, и они так напугали хищников, что те покинули не только окрестности деревушки, но даже переплыли Джохорский пролив. Сначала тиграм удалось затаиться, но потом их увидали и те, кто их обнаружил, помчались в крепость к англичанам, призывая их к помощи. Как это частенько случается, шум подняли малайцы, а также небольшая группа китайцев. Они вопили изо всех сил и размахивали руками. Пока они не объяснили, что происходит, в гарнизоне объявили тревогу.
И как раз в это время Цзяо Би Чен отправился пошарить в той квартире, которую занимал Артур Гиллингс. Случайно оказалось, что в соседнем помещении находился лейтенант Карлсруэ. Свободный от дежурства, он расположился поспать, но разбуженный тревогой и суматохой, поднялся и услышал, что в соседнем помещении кто-то дижется. Он и вызвал патруль, с помощью свистка. «Мышь»- Цзяо едва от них не вывернулся, но его всё же схватили. Доктор Фан попытался покинуть гарнизон, но его тоже задержали и стали разбираться с ними обоими, кто и что там делал. Бежать удалось только Хану Ли, который бросил тележку рикши и вовремя убрался. Он и поднял тревогу в усадьбе доктора. Всей этой кутерьмой решил воспользоваться «мистер Джойс», то есть Андрей Бояров, который за последние годы сделался едва ли не профессиональным беглецом и который бросился бежать ещё до того, как задумался: стоит ли это делать? Вот так два наши героя покинули усадьбу доктора Фана, сделавшуюся их специальной тюрьмой.
+ + +
– Андрей! – взывал на бегу Цукомото, не смея слишком сильно повышать голос.
Они двигались по задней улице, расположенной параллельно главной. Отсюда тоже можно было попасть в жилища китайского квартала, но как в домах имеется главный, или парадный вход, так имеется и чёрный, для простонародья, а также для грузовых целей. Вот туда они и попали. Здесь тоже можно было встретить прохожих, но только на этой улице все они были заняты своими нуждами и заботами, тогда как на главной улице, построенной для прогулок и праздной жизни, всякий прохожий вызывал любопытство и являлся темой для обсуждений, особенно если это был человек незнакомый, новенький для этих мест, от которого можно было ждать разных неожиданностей, как приятных, так и совсем наоборот.
– Куда ты бежишь? – спросил Мифунэ, всё же догнав своего товарища, который слегка притормозил на одном из перекрёстков. – Что ты собираешься делать?
– Ах, Мифунэ, – ответил ему беглец, – это ты. Я ещё не думал, куда отправлюсь. Случай сорвал меня с места. Я подумал, что если не использую этого удобного момента, то иного может уже не случиться. Честно признаться, я точно так же бежал из каторжного острога, когда меня собирались убить там. Я тебе рассказывал об этом?
– Не помню, – ответил ему товарищ по побегу. – Кажется, это было так давно, почти что в другой жизни.
– Мне тоже так думается. Кажется, что жизнь иногда течёт неторопливо, почти незаметно, а потом вдруг что-то происходит, и она ускоряет свой ход, как река, бегущая через пороги. Вот и я устремился, пытаясь хоть что-то сделать.
– Это я устремился – следом за тобой.
Когда капитан Ло со своими спутниками вошли в город Сингапур и направились в китайский район города, Бояров был до того удручён своим положением, что едва замечал того, что его окружает. Брусчатые дома, выкрашенные яркими красками, покрывали непривычные черепичные крыши с выгнутыми вверх краями, сделанными так для безопасности. Мы привыкли видеть дома где-нибудь в Голландии или Германии, где применяют черепицу для покрытия крыш, но в Китае научились это делать гораздо раньше, равно как изготавливать посуду из фарфора.
Теперь, когда беглецы покинули дом доктора Фана и попали на соседнюю улицу, стало видно заднюю часть домов, которые выглядели так нарядно. И теперь можно было разглядеть, что отсюда дома уже не кажутся такими добротными и праздничными. Если бы Бояров не спешил так, то он сравнил бы эти строения с селениями, выстроенными в Крыму князем Григорием Потёмкиным, которые с фасадной части выглядели добротными, но позади видно было, что изготовлено всё было из фанеры. Нечто подобное было и здесь. Но разглядывать, как это на самом деле, не было времени. В этом районе города было много домашнего скота, потому что проживали здесь люди работящие и зажиточные, и было много собак. Когда наши герои бежали из своего узилища, можно было опасаться, что за ними бросятся в погоню, хотя бы местные собаки. Но почему-то этого не наблюдалось. Должно быть, собак отвлекли дела более важные, чем бегство парочки иностранцев, тем более, что местные собаки были опасливы, не забывая, что проживают в окрестностях владений англичан, считающих себя хозяевами всего мира, в том числе и этого места, и собаки не решались вести себя излишне громко. В это было трудно поверить, но так и было. 
Читатель, наверное, решил, что беглецы двигались в одиночестве, даже собаки, не обращали на них внимание и куда-то подевались. Это было не так. Местные жители, преимущественно китайцы, были заняты своими хозяйственными делами, что-то делали, куда-то направлялись, что-то с собой несли. Боярову было непривычно видеть этих людей, в своей национальной одежде, с наполовину бритой спереди головой и куцей косичкой, в какую были заплетены волосы оставшиеся. Таковы были дети и даже мужчины. Что же касается женщин, то они были одеты в просторные штаны и блузы с длинными рукавами, но различных ярких расцветок. Видя Боярова и принимая его за англичанина, они сворачивали в сторону и исчезали за забором. Никто ещё не подумал: для чего англичанину находиться на задних улицах китайского квартала, когда в его распоряжении находится лучшая и удобная часть города.
Тем временем Бояров спешил вперёд, туда, где заканчивался китайский квартал и виднелся, зелёной стеной, край леса, южного леса, который и не лес вовсе, не тайга, а самые настоящие джунгли, правда чуть цивилизованные, то есть с вырубленными проходами. На ходу Цукомото пробовал убеждать Андрея, что лучше вернуться, что не поздно что-то исправить, что не всё так безнадёжно, но его русский приятель ничего не желал слушать. Да он, вероятно, уже ничего и не слышал, поддавшись эмоциям, которые в ту минуту им управляли, отключив всю логику и рассуждения. Цукомото пытался представить, что он может сделать в тот миг, пока … Что пока?
Должно быть капитан Ло, все расчёты которого внезапно были нарушены, тоже предпринимал какие-то действия. Ему это было сложнее, учитывая то, что он находился на территории противника, ведь Англия вела свои действия против «боксёров», устроивших если не революцию, но настоящий мятеж; и пусть триады бежали как раз от этого мятежа, чтобы не попасть «под горячую руку», но они как раз угадали в такую ситуацию, сделав попытку проникнуть на территорию англичан, где их лазутчик попался. Но, пока его не разоблачили, капитан Ло постарался исправить хотя бы то, что ещё можно было сделать. А можно было попытаться спастись на своей джонке, которая стояла на рейде, среди других кораблей. Конечно же, вместе с пленниками.
Первоначальное своё решение прятать пленников в доме доктора Фана показалось Ло хитрым и правильным ходом, но потом, когда Би Чен Цзяо попался, когда проник в квартиру английского офицера, да ещё в качестве слуги этого доктора, Ло понял, что нужно как можно быстрее оттуда уносить ноги. Он не сразу это сообразил, а потом оказалось, что пленники воспользовались этой промашкой и умудрились покинуть ловушку, хотя он приказывал Секире следить за ними, хотя и думал, что это лишнее: куда могли пленники деться на базе английского флота. А те оказались достаточно глупыми, чтобы сделать это. Потом он вспомнил, что один из них вроде как сам англичанин, то есть наполовину, к тому же сотрудничал с английской секретной службой, а она славилась своими специалистами, хотя Цукомото утверждал, что это всё невыгодно и самому мистеру Джойсу. Похоже, его обманули, а это капитан Ло наказывал, и самым жестоким образом.    
– Ты мне их вернёшь! – Весьма жёстко он заявил Ган Но. – Иначе …
Дальше можно было не продолжать. Помощник капитана знал сам, что может тот с ним сделать. Китайские преступники всегда отличались звериной жестокостью, даже по отношению к своим, если кто из них провинится. Отправив Секиру в погоню, Ло двинулся в порт, чтобы отогнать свою джонку и отогнать её, пока что, подальше. В помощь Ган Но он направил несколько человек посообразительней, приказав им быть осторожней, не привлекать к себе внимание, но, вместе с тем быть решительными. С тем джонка вышла из порта, договорившись, что ночью за отсутствующими придёт шлюпка и будет ждать их в условленном месте. Напомним, что всё это происходило почти что на территории государства, могущественного колониального государства, ведущего военные действия.
+ + +
Цукомото бежал и взывал в спину своего приятеля, который уже не слушал его, а пытался бежать как можно быстрее. Мифунэ понимал, что всё это не более чем жест отчаяния и даже истерики: куда мог деваться русский человек, попавший столь глубоко в Азию. Эх, если бы они очутились на Тайване, куда стремился попасть Цукомото, то он не стал бы просить Боярова, а просто догнал бы его, свалил с ног, связал и заставил его делать то, что ему скажут, а если бы тот стал упорствовать в своём, то к нему можно применить те методы, какие использует акудза и господин Обэ. Признаться, сам Мифунэ вырвался из-под его  влияния, но тогда он был всего лиш8ь подростком с самолюбием потомственного самурая и своими амбициями, а теперь он взрослый человек, умеющий делать выводы. Жаль, жаль, что он не на Тайвани или хотя бы в Японии, пусть даже на Хоккайдо. И там он мог бы рассчитывать на помощь организации господина Обэ, без чего Мифунэ испытывал беспомощность.
– Андрей! Послушай меня, Андрей!
Но русский упорно бежал к зелёной мангровой стене. Он уже достаточно удалился от строений этого квартала, чтобы таиться. Оставалось пробежать каких-то метров шестьсот- семьсот, чтобы исчезнуть, нырнуть в заросли с головой, когда позади послышался вопль. Бояров прибавил ходу, хотя казалось, что быстрее бежать уже невозможно, и он уже должен обессилеть. На крик Цукомото оглянулся. Их, обоих беглецов, догонял Ган Но, Секира, которого капитан Ло послал в погоню, показав, насколько он раздражён, и даже разгневан. И Секира оправдал его доверие. Интуитивно он выбрал то направление, которое избрали и беглецы, и теперь бандит, отчаянный боец триады, догонял бегущих, кровожадно размахивая своим топором, который он часто и зловеще демонстрировал.
Видимо вопль Секиры был услышан. Откуда-то появились собаки. Они неслись к беглецам и остервенело лаяли. Но не только они услышали Ган Но. С другой стороны тоже закричали. Бояров никак не реагировал на крики и лай, он летел вперёд, к цели, которую видел лишь он, но, скорей всего, им двигало отчаяние, хотя он никак не подавал вида. Но Цукомото себя контролировал. Он покосился в сторону новых криков и увидел несколько человек, бежавших тоже вдоль леса, но с другой стороны, чем бежали собаки. Японец узнал этих бегущих. Это был часть команды парусника триад. Похоже, они собирались обойти город стороной и попасть в него с тыла. То есть снова вмешался случай, то, что находится в ведении богов. Цукомото на ходу заскрежетал зубами. Секира, собаки, а теперь ещё и триады. Он замедлил свой бег, а потом и вовсе остановился, повернувшись навстречу набегающему Ган Но. Помощник Ло мчался, вращая глазами и завывая. Кажется, что из его распахнутого рта разлетались клочья пены, как у бешеной собаки. Лицо его была искажено ненавистью. Помощники всю дорогу показывали своё недоверие пленникам и теперь, когда они удрали из комнаты, которую этот же Ган Но забыл запереть, уверенный, что пленники и так никуда не денутся, помощник решил расправиться с ними, что бы там не говорил ему Ло.
Цукомото сунул руку за пазуху и нащупал там рукоять вакидзаси, вспомогательного кинжала, который, на пару с катаной, основным мечом, носит каждый уважающий себя самурай. Ло катану у Цукомото забрал, на кинжал отбирать не стал, должно быть, посчитав это лишним, или просто забыл про него, а Мифунэ тут же его спрятал. Японец решил не пустить Секиру к Боярову, даже ценой своей жизни, уповая, что Андрей, когда придёт в себя, вспомнит, что они были друзьями. Тогда и можно будет снова вспомнить, что надо бы забрать у англичанина тот артефакт, ради которого он явился в дальневосточную тайгу, территорию России. Да и отсюда пора выбираться. С триадами шутки плохи.
Напомним читателю, что Бояров, он же – «мистер Джойс», был одет в европейский костюм, и Цукомото тоже. Это было сделано Ло, чтобы не привлекать к ним внимания. Потому местные жители с китайского квартала предпочли «не замечать» этих людей и убрались с их пути во время бегства. Вот только собакам трудно объяснить особенности людского поведения, и они спешили за беглецами. Цукомото покосился в сторону Андрея и заметил, что тот почти добрался до зелёной «стены», но перед ней остановился.
«Что же ты, Андрей, – подумал с сожалением Мифунэ. – Как там у вас говорят – взялся за гуж, не говори, что не дюж».
К Боярову- «Джойсу» летели триады, размахивая палками. Впрочем, у двоих были мечи. В одном из них Мифунэ узнал, не веря своим глазам, Собу. Японец- слуга был старше своих, более молодых, спутников, но не отставал от них и тоже что-то кричал. Должно быть, он полностью перешёл н их сторону.
Больше Мифунэ не смог ничего разглядеть, потому что Секира налетел на него. Помощник- триада попытался раскроить японцу голову своим топором, но у него это не получилось не потому, что он ударил недостаточно решительно, просто Цукомото успел увернуться, а в следующий ми он выхватил из-за пазухи приготовленный кинжал и вонзил клинок в плечо той руки, в которой был зажат топорик. Но и помощник был опытным бойцом, в момент нанесения раны он успел перекинуть топор из одной руки в другую и сразу же ударил. Но Цукомото снова уклонился, ведь он был самураем и искусство кемпо знал в совершенстве, хотя в последнее время тренироваться в фехтовании у него почти не получалось. Они с противником схватили друг друга за ту руку, которая была вооружена, и теперь боролись, пытаясь силой рук повалить противника.
В кинематографе принято показывать красивые эффективные схватки, с применением оружия или восточных единоборств. Существует специальная постановка таких поединков, сравниваемая с танцевальной хореографией. Это и является особым танцем, танцем воинов, как особые воинские танцы народов Кавказа. На самом деле все эти поединки крайне скоротечны. Здесь побеждает не тот, кто сильнее, а кто умеет быстрее двигаться и владеет координацией тела. Исход поединка зависит от одного, максимум двух ударов, точных и быстрых, после которых один из противников остаётся неподвижно лежать, особенно если этот бой реальный, а не учебный или спортивный.
Глаза помощника расширились, и Цукомото понял, что тот сейчас нанесёт удар, и приготовился ударить сам, но тут позади послышался визг, и оба бойца одновременно оглянулись. Там тоже началась схватка.
Наверное, читатель успел позабыть, что мы говорили раньше. А мы помянули о том, что через Джохорский пролив в сторону Сингапура переплыли два тигра, которых охотники с сопредельной малайской стороны загнали до такой степени, что они решились переплыть расстояние, разделяющее эти два государства; ведь для зверей не существует границ, разделяющие государства. Надо сказать, что тигры водятся исключительно в Азии, от Персии и до острова Сахалин, что находится на Дальнем Востоке, севернее Японии. Тигр – одно из крупнейших хищных животных и, по свирепости считается самым опасным. С ним можно сравнить разве что медведя, белого арктического или гризли североамериканского, а также некоторые, самые крупные виды бурого сибирского. Но эти животные друг друга стараются обходить стороной и не задирать. Из тигров самым опасным принято считать тигра бенгальского, что водится на территории Индии. Тигр любит низменные районы, с обильными зарослями, в которых ему удобнее скрываться и выслеживать добычу. Людей тигр старается обходить стороной, но, когда тигр уже теряет способность охотиться за привычной ему добычей, то он может переключить своё внимание на домашний скот, а то и на человека. Такого тигра принято считать самым опасным и, как только появляется такой тигр- людоед, за ним отправляют команду опытных охотников. Вот как в этот раз, когда происходят описываемые нами события. Но только в этот раз тигров оказалось двое – самец и самка, которые привыкли друг к дружке и держались вместе уже несколько лет, составив своеобразную семью, дети которых давно повзрослели и отделились.
Охотники, преследовавшие хищников, тоже переправились через пролив. Стрелков возглавлял Томаш Гирренш, португальский авантюрист, большую часть жизни проведший в Ост-Индии. Он сообразил, что на территории Сингапура, прежде чем продолжать охоту надо известить английское командование, а уже потом начинать стрельбу. Вот тогда-то и началась в гарнизоне суета, следствием которой стала поимка китайского лазутчика и доктора Фана, который попытался сбежать, что показалось подозрительным действием. Капитан Ло посчитал нужным удалиться на свой парусник, и был крайне раздражён, когда узнал, что его пленники умудрились сбежать. Не было ли тут событий, связанных одно с другим? Ло высказал большие претензии тому помощнику, который остался с ним и должен был отвечать за пленников. Наверное, Ло переусердствовал с угрозами, потому что помощник решил, во что бы ни стало найти беглецов и немедленно наказать их, расправившись над ними. Вот причина той ярости, с которой он кинулся на Цукомото.
Мы остановили наш рассказ на том моменте, когда послышался истошный визг и оба бойца замерли на мгновение, повернув голову на звук. Городские собаки, обитатели китайского квартала, бежали вовсе не за героями нашего повествования, потому они проскочили мимо Боярова, почти не удостоив его внимания, и нырнули в тот прогал в стене джунглей, к которому тот стремился изо всех сил, не обращая внимания на шум за спиной; и сразу в том месте началась возня, и послышался тот самый истошный визг, после которого в прогал между пальмами вылетели трупы двух собак, словно их выбросили оттуда. Собственно говоря, это и произошло. Тогда Бояров (он же – «мистер Джойс») остановился. Этого мгновения хватило, чтобы триады успели его догнать. Они кинулись к нему, подняв палки для удара. Соба, который бежал среди них, внезапно растолкал их всех и бросился туда, где боролись Цукомото и Секира. Китаец, как более опытный боец, среагировал на миг раньше, и нанёс мощный удар в лицо противника, который сбил того с ног. На краткий момент Мифунэ потерял сознание и повалился. Он упал и тут же снова открыл глаза. Над ним стоял Ган Но, сжимая в обеих руках древко топора. Ощерив в ужасном оскале рот, он начал уже опускать секиру, целясь прямо в лицо японцу, как вдруг … его голова отделилась от шеи и улетела прочь. Он стоял, покачиваясь, с воздетым топором, а потом начал крениться в сторону. Не дожидаясь этого, Соба оттолкнул обезглавленное его мечом тело в сторону и помог подняться Мифунэ, стараясь понять, как сильно тот поранен. Но Цукомото оттолкнул старика в сторону и бросился туда, где несколько человек, палками, пытались избить Боярова, мешая друг другу больше, чем попадая дубинками по телу беглеца.
Погода в тропических странах может поменяться довольно быстро, а порою даже молниеносно. Каких-то три четверти часа назад светило солнце, но вдруг набежали тучи, сгустились над головой и вот – ударила молния, и оглушительно громыхнул гром, как будто перед нами находилась сцена, где разворачивалась трагедия. Как бы вторя грохоту молнии, послышалось грозное рычание. Это к действию присоединились те тигры, которые только что преодолели километровый пролив и собирались затаиться в зарослях, как перед ними разыгрались все те действия, которые мы в подробностях здесь расписали.
Тигры, пребывающие в состоянии паники, спасаясь от охотников и на которых внезапно напали собаки, пришли в ярость и, в мгновении ока, ловкими ударами расправились с парочкой из них, отшвырнув растерзанные тела прочь. В это время они стали свидетелями, как одни люди напали на других, и пролилась кровь, которая ещё больше возбудила тигров, и один из них, крупнее, самец, выскочил из джунглей, чтобы напасть на группу людей, занятых схваткой между собой и не обращающих внимание ни на что. Очень удобный момент для нападения.
Размахивая ножом, Цукомото подбежал к триадам, растолкал их, поранив двоих ножом, и попытался поднять своего приятеля. Ошарашенные китайцы сначала отступили, но тут же снова бросились в наступление, уже не на одного человека, а на обоих противников, громко крича и размахивая палками. И в этот момент, на кучу тел налетел Соба, подняв для удара меч и – одновременно – прыгнул тигр. И меч, и когти, и клыки, вонзились в человеческую плоть. Над головой громыхнул новый раскат грома. Вокруг скакали и истерически лаяли собаки, но всего лишь несколько мгновений, когда над ними верх взяли охотничьи инстинкты и преданность человеку, но потом верх всё же взял другой инстинкт – самосохранения, и эти же собаки понеслись прочь, поджав хвосты.       
Тигр прыгнул в самый центр этой человеческой кучи, сгрудившейся вокруг «мистера Джойса», на которого Цукомото швырнул одного из бандитов, после чего оба упали, не удержавшись на ногах. Триады продолжали потчевать беглеца ударами палок, большая часть из которых перепадало их товарищу, коим прикрывался Бояров, держа своего противника обеими руками. Вот на них и прыгнул тигр и вцепился клыками в спину того, кто был сверху, то есть в нападавшего. Тот истошно закричал, и его крик напоминал визг разрываемой на части собаки. В панике, не ожидавшие нападения опаснейшего хищника, триады отступили все разом, мешая друг другу. Мимо них проскользнула фигура старика, нашего знакомого японца, Собы. Слуга оттолкнул в сторону Цукомото, которого обещал защищать любыми способами. Тигр продолжал трепать бандита, размахивая им из стороны в сторону, словно тот ничего не весил. Он продолжал держаться за Боярова мёртвой хваткой, потому что потерял сознание, и его мышцы свело судорогой. Цукомото протянул руки вперёд и ухватился за своего приятеля. Мифунэ помнил, что тот является единственным, кого из них знает англичанин, владеющий чудесным перстнем, и без Боярова найти артефакт будет невозможно. Соба заскрежетал зубами и вонзил меч в тело тигра. Только после этого хищник, любитель человеческого мяса, разжал свои челюсти и жалобно закричал. В его шкуре появилась ещё одна рана, в довершение к тем, что нанесли малайские охотники в пылу преследования.
Этот жалобный рык послужил сигналом, руководствуясь которым на «сцене действия» появился ещё один участник трагедии. Это была тигрица, которая до этого пряталась в густом кустарнике, наблюдая за происходящими рядом событиями, и выскочила оттуда, когда пришла её очередь. Это был воистину огромный прыжок. Хотя тигрица была немолода, имела несколько повреждений и устала от долгого бегства, но силы ей придало ранение спутника. Она видела, кто напал на тигра, и кинулась прямо на Собу, и даже повалила его на землю. Слуга попытался ударить её мечом, но положение, которое он занимал, не позволяли сделать это в полную силу. Тигрица успела поймать вооружённую мечом руку и сомкнуть на ней клыки. Брызнули обильные капли крови.
Некоторые из триад, пытавшие перехватить беглецов, кинулись сами прочь, убоявшись нападения тигров. Таких было трое. Другие, двое других, задержались. Неужели триады оказались трусами? Здесь было другое. Дело в том, что на крики, вопли, лай собак появились ещё люди. Это были малайские охотники. Мы уже говорили, что, как только охотники переправились через пролив, Томаш Гирренш, который их возглавлял, отправился к английскому полковнику сэру Скайлэнду и рассказал о тиграх, вторгшихся в пределы британской империи. Чопорный барон, обладатель зычного голоса, с надменно вытянутым лицом, с трудом разрешил продолжить охоту, но тут же распорядился послать своих охотников, из числа свободных офицеров и самых подготовленных унтеров. Во время этой тревоги и был изловлен, как мы уже сказали Би Чен Цзяо, который, несмотря на всю свою ловкость, не смог ускользнуть из британского капкана, в какой обратились офицерские квартиры, как только был дан сигнал тревоги. Ровно по этой причине англичане отстали от малайцев, а те очень спешили, пока тигры не спрятались от них в джунглях, окружающих это место.
Тем временем действие стремительно развивалось. На Цукомото, вонзившего в тигра свой клинок, прыгнула из зарослей тигрица, и в то же время на эту тигрицу бросился неустрашимый Соба, который, ценою своей жизни, попытался защитить того, кого ему поручили защищать. Он оттолкнул Мифунэ и попытался ударить тигрицу мечом. Реакция у старика была ещё хорошая, но реакция тигрицы была ещё лучше; она ускользнула от меча и, в свою очередь, сомкнула клыки на той руке, что сжимали рукоять меча.
И в это время снова грянул гром, который показался громче предыдущих раскатов. А перед этим ударила и молния, и тоже очень сильная. Но так показалось по той причине, что в действие вмешались охотники. Услышав шум, они отправились в ту сторону, не дожидаясь, пока они обнаружат следы хищников, которых они выслеживали уже несколько дней, и, не дожидаясь тех англичан, которых полковник сэр Скайлэнд придал им в помощь. Они и заметили ту кучу народа, которую мы попытались описать. Охотники выстроились в ряд, прицелились и выстрелили залпом. Этот залп поразил тигрицу, которая выбирала, кого ей схватить: Собу, Цукомото или пытавшегося подняться Боярова, побитого триадами своими палками. Но грохнул залп ружей, и тигрицу отбросило разрывными пулями в сторону. Неподалёку издыхал тигр, её спутник в этой жизни, состоящей из череды охот. Охоты всегда когда-нибудь заканчиваются.
Увидав бегущих к этому месту, залитому кровью, охотников, остающиеся триады бросились догонять своих более сообразительных товарищей. Цукомото подхватил под одну мышку Собу, Бояров – под другую, и они исчезли в том прогале, откуда напали на них тигры несколько минутами ранее. Соба почти потерял сознание от шока и едва переставлял ноги. Его рука была прокушена насквозь, кости в нескольких местах были сломлены, из порванных сухожилий лила кровь, заливая его одежду. Он бы упал, если бы не руки его друзей, которых он попытался защитить.
Обрадованные малайские охотники, возглавляемые португальцем Гирреншем, связали убитым тиграм лапы, пропустили через верёвки палки и потащили добычу во дворец полковника сэра Скайлэнда, гордо поглядывая на тех, кого им выделили в помощь, или, что вернее – кто должны были сопровождать их во время охоты, чтобы приглядывать за ними, то есть – контролировать, но вся охота закончилась скорее, чем началась. Такое случается редко, ибо тигры суть опасные хищники, ловкие и хитроумные. Шкуру одного тигра Гирренш подарил полковнику, а второго забрали с собой как трофей и гордость для каждого охотника. Ведь каждый охотник считает делом своей чести укрепить над камином голову тигра, а под ноги положить его выделанную шкуру.
Всё произошло настолько быстро, практически одновременно, что некоторые детали были упущены участниками действия. К примеру, не было замечено, как Соба убил помощника капитана Ло, Ган Но по прозвищу «Секира», как Соба пытался защитить Цукомото. Триады ретировались до того, как завершилась трагедия с участием тигров, в которой приняли участие и малайские охотники, а те, в свою очередь, ни мало не обратили внимания на тех, на кого нападали тигры. К тому времени, как они были на месте поединка, и триады, и беглецы, подхватив изувеченного Собу, успели скрыться с этого места, а через считанные мгновения сюда же подоспели выделенные английские военные, чтобы отметить завершение охоты и обнаружить, кроме убитых тигров, ещё парочку трупов (одного – с отрубленной головой). Так как это были тела китайцев, не было необходимым проводить тщательное расследование, тем более, что полковника Скайлэнда больше беспокоило странное любопытство китайского доктора Фана, который проявлял излишнее любопытство относительно одного из старших офицеров гарнизона. Одновременно с этим в пустой квартире этого офицера был обнаружен другой китаец, назвавшийся слугой этого доктора. Эти события полковника занимали больше, чем охота на тигров с человеческими жертвами, тем более, что жертвами оказалась парочка китайцев, в смерти которых не посчитали нужным разбираться.
Наверное, Ло потому и выдвинулся у триад в капитаны, что обладал прекрасной интуицией. Когда он послал в разведку доктора Фана, а Цзяо – пошарить в квартире Артура Гиллингса, он решил временно перебраться на свою джонку, чтобы опасное время переждать там, и – не прогадал. Но то, что беглецы снова пустятся в бега, он не рассчитывал, в противном случае удвоил бы их охрану или заперли бы их надёжней. Он поверил Цукомото, что затея того вполне осуществимая. Японец его в этом убедил. И чем это всё закончилось? Он даже накричал на своего помощника, Секиру, исполнительного, но недалёкого и заставил его пленников вернуть, вернуть или … покончить с ними. Сказал это в сердцах, под влиянием минутной вспышки раздражительности. Сам-то он не собирался от затеи с кольцом отказываться. Он его мысленно забрал себя и решил сам им распорядиться, а с пленниками покончить, когда они уже будут не нужны. Вот он и сказал Секире, что с пленниками не очень-то церемонился, а потом, остыв, послал ему в помощь ещё несколько человек, оговорив, где они должны появиться, чтобы перебраться обратно, на джонку. И вот теперь он сидел и ждал, когда все вернутся обратно. Вернувшись на свой парусник, он приказал сняться с якоря и покинуть городскую гавань, чтобы вернуться в окрестности в уговорённое время.
+ + +
Какое-то время Соба двигался, переставлял ноги, а потом потерял сознание и не упал только потому, что остальные два беглеца держали его под мышки. Они двигались, не останавливаясь, по тропинке, которой придерживались тигры, спасавшиеся от преследования. Теперь от преследования спасались люди. Люди ведь тоже могут быть преследуемыми; и кому этого не знать, как не тем, кого преследуют уже давно.
Бояров был в отчаянии. Отчаяние его и толкнуло перескочить забор усадьбы доктора Фана, а потом он мчался прочь, не помня себя, ни реагируя ни на что, ни на крики Цукомото, ни на окружающее, в себя же пришёл на краю леса, густого тропического леса, мало похожего на тайгу. Здесь Андрей остановился, чтобы оглядеться. Здесь его заметили триады, посланные капитаном Ло его изловить. Здесь же оказались тигры, вынырнувшие на шум борьбы, возбуждённые шумом и запахом крови. Здесь Андрей начал приходить в себя и пытаться защищаться от ударов дубинками. И эти удары большей частью приходились не по нему, а по тому противнику, в которого он вцепился мёртвой хваткой. С ним он упал и им прикрывался, и которого схватил клыками тигр, вынырнувший из джунглей, как призрак, как рок. 
Беглецы подняли старика Собу на руки и несли, пока у них хватало сил. В том месте, где они его уронили, Соба пришёл в себя, и какое-то время шёл сам. Потом они нашли удобное место, прикрытое кустарниками, на берегу ручейка. Здесь они промыли старику раны, Андрей вспомнил свои занятия помощником фельдшера, и он наложил на руку повязку. Обнаружился перелом. На него наложили «шину» из двух подходящих веток. Потом Цукомото начал расспрашивать Собу. Делал он это деликатно, так что это был совсем не допрос, учитывая, что он кинулся на выручку своему подопечному. Какое-то время, в прошлом, он был слугой Цукомото. Мифунэ говорил с ним на их, то есть японском языке, и многое Андрей не понял, хотя за последние месяцы они много общались с Мифунэ на английском, русском и японском языках, переходя то на один, то на другой, словно играли в некую игру. В этот раз Андрей разобрал, что Собу с ними послал второй старик, которого Мифунэ называл прозвищем «Хи-хи» за частую привычку подсмеиваться, к месту и не месту. В прошлом Соба был телохранителем, пока не состарился, и как телохранителя его направили с ними.
Японцы переговаривались, а Бояров слушал их в пол-уха, выхватывая из разговора отдельные, понятные ему слова и думал о себе. Прожив долгое время среди старообрядцев, среди духоборов, привыкших часто обращаться со своими призывами к Богу, чтобы он помог, защитил их, он и сам заметил за собой, что делает то же самое, машинально, не анализируя этого. И вот теперь, когда он свои просьбы снова обратил к Всевышнему, началась вся эта неразбериха, в ходе которой он попытался бежать, в попытке найти выход из положения, в котором выхода не наблюдалось, и даже теоретически. Цукомото последовал за своим товарищем, но он сразу же начал убеждать Андрея вернуться обратно. Приятель говорил, что только так они могут решить свои проблемы, иначе проблемы погребут их под собой. Бояров не желал его слушать, продолжая бежать и понимал, где-то в глубине души, что здесь, на острове Сингапур, на морской базе Англии, ему на найти убежища. И это чувство убивало его. Не фактически, а поражая его душу. Тех, кто поражался душой, потом долго болели. Это он помнил из рассказов фельдшера Махова, оставшегося в Благовещенске.
Потом, по ходу разговора, Бояров понял, что японцы говорят о разных пустяках. Так Соба рассказал, что стоявший неподалёку от джонки пароход готовился отплыть куда-то далеко. Андрею показалось, что он услышал слово, похожее на «океан», и он вмешался в разговор.
– Послушай, Мифунэ, я случайно разобрал то, о чём вы говорите, Я не собираюсь подслушивать ваши речи. Так случайно получилось. Я не ошибаюсь, что твой друг говорил о каком-то корабле, который стоял рядом с парусником к4итайцев, и который собирается отплывать из гавани?
– Да, – вынужденно ответил Цукомото. – Я расспрашивал Собу, что он видел в те дни, пока нас не было рядом с ним. Он хотел войти к китайцам в доверие и делал для этого всё. Ровно потому ему и доверили принять участие в погоне за нами, что он доказал наше пренебрежение к нему. Потому ему и удалось спасти нас …    
– Я не собираюсь ни в чём обвинять твоего приятеля, а тем более в предательстве, но он говорил о корабле, который собирается отплывать. Кажется, он сказал, про океан.
– Я не обратил внимания именно на эти его слова. Он мне рассказывал о своём поведении и что он успел сделать.
– А я всё же хочу узнать подробности. Дело в том, что прятаться долго мы здесь не сможем. Если ты не собираешься сдаваться англичанам в плен …
– У меня и в мыслях этого не было, – тут же быстро ответил Цукомото, представив, как англичане узнают в нём их секретного агента и о его связях с японскими акудза, а теперь и с триадой, и что за этим последует.
– Тогда бы я предложил всеми силами постараться пробраться на  тот корабль, о котором говорил Соба, потому что здесь скоро у нас земля будет гореть под ногами.


Глава  9
Наши герои проявили чудеса ловкости и находчивости, которые позволили им пробраться ближе к порту, найти там бесхозную лодку и незаметно очутиться на пути отходящего от причалов парохода, который следовал в Республику Колумбия из Джакарты, что находится на острове Ява, где на пароход взяли груз пряностей и всякой прочей разности, в чём нуждается торговля, а в Сингапур заглянули, чтобы запастись углем, необходимым, чтобы преодолеть океанские просторы. Уголь в Сингапур завозился для нужд английского флота, а излишки местные интенданты не брезговали и продать, чем пользовались торговые компании, свои и зарубежные, так что нашим героям очень повезло, что такой корабль очутился на их пути, точнее, они оказались на его пути.
Капитан Диего Гонзалес Родриго Мария-и-Кальвадос долго рассматривал бедолаг, которых подняли на борт его парохода «Звезда Колумбии». Был капитан крепкого сложения, роста высокого, настоящий морской волк, просоленный бризами, но, вместе с тем, имел аристократическую внешность, нервное лицо с тонкими чертами, красиво уложенные вьющиеся волосы, усы, бороду-эспаньолку и привычку держать во рту курительную трубку из слоновой кости, а также держать руки, сжатые в кулаки, либо за поясом, любо в карманах. Капитан походил на испанского гранда, особенно если бы носил бархатные камзолы или шёлковые сюртуки, а не морскую флотскую тужурку, то есть аристократ в нём соседствовал с простолюдином. Известно, что капитан на морском корабле должен быть подобием бога, то есть ему следует покоряться беспрекословно, в противном случае может случиться что угодно, беда, катастрофа, бунт. Это ощущение своего всевластия несёт отпечаток на выражении лица. Представьте себя таким вот властителем и состройте ту гримасу, которая должна этому состоянию соответствовать, а потом подойдите к зеркалу и посмотрите на себя. Так вам будет легче представить себе лицо Диего Гонзалеса Кальвадоса.
Наверное, пока наши герои искали лодку, пока они вышли на открытую воду, пока их заметили с парохода и подошли к ним, пока их поднимали на борт, Мифунэ Цукомото спешно придумывал, как состоявшийся агент секретной службы Британии, подходящую легенду для себя и своих спутников. Для Собы придумать роль было несложно. Он был и остался слугой, который послушно следовал за своим господином. С Бояровым было сложнее. Для него предыдущая роль «мистера Джойса» уже мало подходила. Бежать английскому разведчику с английской базы повод был, но его трудно изобразить убедительным. Лучше его показать тем, кем он был в большей степени, то есть русским революционером, бежавшей с каторги от притеснений царского режима. Тогда Мифунэ будет его добрым приятелем, пусть и японской национальности, но поклонником несостоявшегося учёного, которому он помог устроить побег.
– Господин Кальвадос, – импровизировал Цукомото. – С моим товарищем мы хорошо были знакомы по переписке. Точнее, мы познакомились ещё раньше. Получилось так, что я попал в Санкт-Петербург, по делам коммерции, и мы познакомились с моим товарищем, и сразу нашли общие темы, которые нас сблизили.
– Как зовут вашего товарища? – поинтересовался капитан, которого не оставила равнодушным история, придуманная Цукомото едва ли не на ходу. Впрочем, правды в ней было больше, чем наполовину, и оттого она казалась настоящей.
– Он вынужден скрывать своё имя, – Цукомото показал на Боярова, который был бледен, потому как ещё не до конца пришёл в себя, по-прежнему пребывая в состоянии возбуждённого исступления и отчаяния, в котором бросился бежать. – Вы должны понимать всю деликатность нашего положения. Но я постараюсь рассказать максимально подробно.
Мифунэ говорил на английском языке, потому как капитан «Звезды Колумбии» вряд ли понял бы его японский язык, английский же был известен обоим и постепенно становился языком международного общения.         
– Продолжайте, – попросил капитан Кальвадос. – Пока без имён, но, я надеюсь, что перейдём и к ним. Я человек любопытный. Если мне понравится ваш рассказ, то я попробую написать книгу по всему изложенному вами. Мне думается, что она будет пользоваться успехом, особенно у романтически настроенных юнцов.
– Вы мне не верите? – прямо спросил Мифунэ.
– Верю я или не верю, не так уж и важно. Люди редко доверяют друг другу, особенно незнакомым людям, а если они сами верят, хотя бы самим себе, пускай это происходит. Так что там у вас дальше?
– Мы посылали друг другу письма, не часто, но и не прерывали общение. Мой приятель мне сообщил, что увлёкся новыми идеями устройства общества. Иммануил Кант, Жан-Жак Руссо, Карл Маркс. Мой приятель всегда был человеком увлекающимся. Он и меня пытался зажечь, увлечь за собой, но человек, который увлечён коммерческими операциями, слишком занят, чтобы отвлекаться на абстракции.
– Я понимаю вашего приятеля, – вдруг заявил капитан. – Судя по всему, он таким и остался?
– Я в этом не уверен, – ответил Мифунэ. – Его потрепала жизнь. Он мне кое-что рассказал, но далеко не всё. Как-то он мне признался, что если бы знал, куда это его заведёт, то хорошенько подумал бы, надо ли ему заниматься революцией или оставить государство в покое и заняться своими науками. Что он нашёл кроме неприятностей?
– Продолжайте, я вас слушаю.
– Ему удалось сбежать и, каким-то удивительным образом, он послал мне весточку.
– Вы ведь переписывались?
– Да, но очень даже нечасто. А когда его арестовали, то он замолчал. А потом я получил записку. Дело в том, что мой приятель был заключён на самом востоке Российской империи, где до Японии, откуда я родом и где проживаю, не так уж далеко. Наверное, он нашёл способ переправить послание.
– Это так трудно?
– Ведь он же бежал с каторги. Но он попал в одну религиозную общину, которая придерживалась старых обрядов, их так и называли – старообрядцы. Наверное, они и помогли ему. Мой приятель написал, что такого-то числа будет в одном из городов этого сурового края. Вот тогда я и решился на авантюру: взял своего престарелого слугу и отправился в Россию. Не знаю, на что я рассчитывал, наверное, на помощь Будды. А может, мой приятель молился своему христианскому Богу, но мы встретились в том городе, про который он писал. Дальше мы уже старались пробраться к границе. Мой приятель  успел жениться на девушке из той общины, но ему пришлось снова бежать, а за это время община отправилась за океан, в Америку, и мой приятель …
– Вы сказали – в Америку? – наклонился вперёд Гонзалес.
– Да, в Америку, – подал голос Андрей, который молча сидел с самым отрешённым видом и, казалось, не слушал разговор, который шёл в капитанской каюте.
– Извините, – дёрнул губами капитан, – сначала доведите свой рассказ до конца, да встречи на борту нашего корабля. Ведь вам  осталось рассказывать совсем немного.
– Всего лишь пару месяцев, – согласился Цукомото. – Мы добрались до побережья и попытались выбраться из России нелегально. Видимо, это нас и подвело. Корабль корейских контрабандистов высадил нас на крошечном островке, не решившись ограбить. Я представил нас английскими шпонами, которые бежали из российского плена. С Англией контрабандисты связываться не решились и высадили нас на ближайшем берегу. Должно быть, они решили понаблюдать за нами, а ограбить позднее, когда убедились бы, что за нами не спешат высылать канонерскую лодку. А может, и убрались вовсе.
– Но как же вы оказались здесь? – Капитану было интересно слушать. Рассказ японца походил на очередной фельетон приключений, выложенный в многотиражной газете. – Это ведь не рядом с Россией и Японией.
– Мы всё же выбрались с того островка. Нам помогло небольшое племя айнов, которые как раз наведались туда. Они и помогли перебраться на Хоккайдо, остров, принадлежащий Японии. Но там на нас обратило внимание акудза. Это довольно опасная организация преступников. Но мой слуга помог нам бежать. Он нашёл лодку. Н несчастья продолжали преследовать нас. У русских есть подходящая поговорка: «из огня да в полымя». Вырвавшись из рук одних преступников, мы попали в руки других, китайской триады, которая и перевезла нас сюда, в Сингапур, подальше от Японии, чтобы получить у англичан выкуп за нас.
– У англичан? – удивился Гонзалес.
– Я снова представил нас английскими шпионами. С корейцами у нас получилось вырваться из плена, но здесь такого не вышло. Триады оказались не боязливыми и жадными. Они и притащили нас на Сингапур, решив сделать попытку продать нас англичанам. Но нам опять удалось бежать. Тогда-то мы и встретили ваш корабль. Это мой старый и верный слуга слышал, что вы должны отплыть в это время.
– И вам снова повезло, – согласился Гонзалес, – что попали именно к нам. Дело в том, что мы плывём как раз в Америку.
Наши герои начали выказывать шумную радость, особенно, понятно, Андрей Бояров. Цукомото, согласно самурайскому кодексу, был более сдержан, а Собы проявил полное безучастие. Как только ему помогли из шлюпки перебраться на борт парохода, вышедшего в море, он, казалось, сделался равнодушен ко всему и сидел, почти закрыв глаза.
Когда говорится «Америка», представляются почти всегда Североамериканские Соединённые Штаты и, может быть – Канада. Но ведь Америка, это целый большой континент, более обширный, чем Африка или, тем более Австралия, которая, скорее уж – большой остров, каким была, в своё время Атлантида. Но Америка может быть и Северной, с США и Канадой, а также Мексикой, которая похудела вдвое, в пользу своего северного соседа. Но принято забывать о Америке Латинской, испаноговорящей, с которой и пошла та Америка, которая привычна теперешним современникам, современника Андрея Боярова, Мифунэ Цукомото и, уж тем более, Диего Гонзалесу Марии-и-Кальвадосу, ведь Бояров представлял собой Европу, Цукомото – Азию, а Гонзалес – как раз Америку, только Америку Южную, которая и воплощала в себе этот заокеанский континент, а для капитана «Звезды Колумбии» Южная Америка и была настоящей. Почему? Об этом мы сейчас скажем.
+ + +
Известно, что Христофор Колумб открыл Америку, то есть целый континент, названный Новым Светом, в 1492-м году, 12 октября. Эта дата считается официальным днём открытия Америки. Но дело в том, что испанский мореплаватель, уроженец Генуи, собирался найти путь в Индию, так сказать – с обратной стороны, обогнув океан. Дело в том, что путь туда контролировали португальцы, соорудив базу на пути к этому благословенному, богатому месту. Колумб наткнулся на один из Багамских островов, уверив себя и своих спутников, что это и есть искомая Индия. Он посетил свою «Индию» ещё три раза, побывав на Кубе, Гаити, Антильских островах и даже добравшись до континента, всё ещё уверенный в том, где находится. Позднее пришло понимание, что открыта совсем иная земля и даже – целый континент. Сначала эти Индии даже «делили» на Ост-Индию и Вест-Индию, то есть саму Индию и Америку.
Этот исторический парадокс сохранялся долгое время, пока другой мореплаватель, Веспуччи, вместе с Гонсалу  Коуэлью, следуя по следам испанца Бортоломе Рольдана, не заметил ошибку и не назвал новые территории Новым Светом, смея утверждать, что это всё – обширный, ещё неизвестный континент. Над ним потешались, уверенный в авторитет Колумба, но потом уверились, что это есть правда, а лотарингский картограф Вальдземюллер пошёл ещё дальше и назвал континент именем настойчивого флорентийца, а того звали Америго. Так и появилось новое обозначение в географических атласах – Америка, а мы с вами уже давно привыкли к этому имени, и даже кажется странным, если бы она называлась в честь Колумба.
А между тем имя Колумба в самой Америке больше прославлено, чем в Европе или, к примеру, в России, хотя Россия не показатель в этом вопросе. И это не удивительно, потому как именно в России настолько обширны свои жизненные пространства, что она может вообще не обращать внимания на тот мир, который располагается вне её. Между прочим, такое же положение у некоторых других государств, имеющих большие внутренние территории, к примеру – Китай, или Бразилия, или … Но мы, кажется, немного увлеклись и пора снова вернуться и взглянуть на только что появившуюся Америку.   
Перед испанцами тогда, на рубеже XV-XVI веков, открылся целый бескрайний мир, полный неисчислимых богатств. На новый континент хлынули толпы идальго, испанских дворян, бедных финансово, но готовых перевернуть мир, подобно античному Архимеду, чтобы получить толику богатства, слухи о котором переполнили Старый Свет, Европу. Пошли легенды о богатейшей стране, названной Эльдорадо (El dorado, как это звучало на испанском языке, то есть «Золочёный», «Золотой», по отношению к отдельной местности, а потом и про целую страну). Это самое «Эльдорадо» и стало тем миражом, который увлекает за собой путешественников, томимых жаждой, в данном случае – Жаждой наживы. Началось то, что получило название Конкисты.
Conguista, то есть в переводе с испанского языка - «завоевание». Через океан хлынули отряды «завоевателей», при этом в основном не сколько военные, сколько – искатели приключений, а точнее – золота. В то время легенды и рассказы о Золоте переполняли салоны Европы и разрастались воистину до сказочных размеров Голконды (одно из государств средневековой Индии, якобы переполненной алмазными копями).
Когда-то, давным-давно, в Европу вторгались завоеватели, идущие с Востока. Этот сказочный Восток, казалось, был переполнен степняками, не ставившим свою и чужую жизнь ни в грош. И вот теперь Конкиста, то есть Завоевание, началось с Запада. Но, если разобраться, то опять и снова – с Востока, потому что парусники плыли в ту сторону, куда солнце закатывалось. Их было много, конкистадоров, а земель, куда они прибывали, ещё больше. В старой Европе было слишком много людей, бедных и даже богатых, и всем хватило бы место за океаном, названным Атлантикой. Но отправляться туда хотелось далеко не всем, но лишь тем, кого туда посылал король, и ещё тем, кто хотел использовать шанс разбогатеть и получить всё, о чём мечталось.
Скоро в Кастилии и Андалусии почувствовали, что людей, своих людей стало меньше, но начали прибывать из Вест-Индии караваны галеонов, гружёные серебром, золотом и разными экзотическими диковинами. Папские люди из Ватикана поняли, что они тоже должны участвовать в дележе добычи и требовать свою долю. Вместе со шпагой в Америку отправился и крест, который несли в себе католические священники. Они  заявили, что Христос должен нести своё откровение и за океаном, и что это «угодно Господу». 
«Угодно Богу» … Это выражение в то время многое значило. За несколько столетий до этого в Европе организовали несколько крестовых походов, чтобы разгрузить  государства от чрезмерного количества вооружённых людей, призванных обслуживать власть. Они послушно удалились на Восток, туда, в знойные пустыни Палестины, Иудеи и Сирии, поблизости от тех мест, где, по Библии зародилось человечество. Там, между Тигром и Евфратом, рядом с Месопотамией, якобы располагался Эдем, райский сад. Там и в самом деле находились чудесные оазисы благоденствия, где и в самом деле можно было познать блаженство и где сами камни дышали историей. Куш, Шумер, Вавилон. О них говорилось в исторических летописях. Сохранялось множество трактатов, научных и теологических, ещё из тех времён, которые принято считать допотопными. Вместе с теми крестоносцами, вернувшимися из затяжных походов, в Европу попали и те знания, которые вскоре были объявлены ересью, и для борьбы с которыми появилась Инквизиция, названная Святой, чтобы подтвердить её богоугодность. Угодность богу христиан и иудеев, а не тех непонятно языческих богов, которые владели миром многие тысячи лет назад и которые чуть не вернулись снова. Носители тех религий заняли половину Испании и желали покорить всю Европу, если не дать им крепкий отпор. Катары, альбигойцы, иллюминаты, розенкрейцеры, другие тайные общества увеличивали число участников. Лангедок, крошечное государство между Испанией и Францией, начал стремительно развиваться, обещая сделаться богатым, развитым и могущественным. Пришлось против «смутьянов» устраивать отдельный крестовый поход, больше похожий на гражданскую войну, чем на защиту веры. Историки об этом походе старались помалкивать, исполняя волю Ватикана.
И вот через столетия из Нового Света опять, вместе с сокровищами, пошли разные магические предметы, артефакты, вывезенные из земель, где находились древние цивилизации, не менее величественные, чем на Востоке. Если центром возникновения европейской цивилизации можно считать Междуречье, то в Америке это – полуостров Юкатан. Там обитали племена майя, имеющие свою историю в тысячи лет. На их территории вторглись племена тольтеков и привнесли свою культуру, в частности – строительство пирамид, не менее величественных, чем в древнем Египте. Эти пирамиды были задействованы в кровавых человеческих жертвоприношениях, которые разрушили эту величественную цивилизацию. Известно, что один из главных богов майя и тольтеков был Кецалькоатль, Пернатый Змей, который и дал индейцам, майя, тольтекам и прочим навыки земледелия, мелиорации, астрономии, медицины и много ещё чего. Он был одним из первых властителей этих земель, был белолицым и бородатым. Он обещал своим поданным, что вернётся к ним и улетел (оттого и был назван Пернатым Змеем). Когда первые европейцы, испанцы, приплыли в Америку и попали на Юкатан, их торжественно встретили, как богов, вернувшихся к своим поданным. Оттого и получилась Конкиста («Завоевание»), что испанцам сначала не сопротивлялись, а становились перед ними на колени и склоняли головы. Испанцы не понимали этого и были жестоки, но индейцы привыкли к жестокостям. Это было частью их религии. Они встречали белых людей и готовы были открыть им все свои тайны. Тем же нужно было только золото, и они готовы были ради этого пойти на всё. Правда, не все. Некоторые сделались причастными к тайнам индейцев. Вот это и стало проблемой для Европы. Для Ватикана, ибо Ватикан послал целую армию католических священников, в первую очередь - иезуитов, которые должны были стать стеной на пути ереси, двинувшейся на Европу из-за океана.
Честно признаться, так ещё до Колумба неизвестный континент посещался людьми со Старого Света. Ещё древние мореплаватели- эллины доплывали туда, до них там побывали финикияне, китайцы, флот египтян, много позже там очутились норманны- викинги, удирая от своих же соплеменников, решив отсидеться на Гренландии, но промахнувшись мимо этого северного острова и доплыв до неизвестного континента, назвали его Винландом, то есть Землёй вина. Ещё до Колумба там побывали беглецы из разгромленного крестоносцами Лангедока, те самые катары и альбигойцы. Когда Колумб приплыл в свою «Индию», там уже проживали несколько общин беглецов, в основном в серной части этого обширного континента, но, к тому времени, как испанцы начали свою Конкисту, неизвестные колонисты так удачно успели спрятаться, что никто не подозревал об их существовании, а потом они так же незаметно растворились среди переселенцев, соблюдая свою общинность, как, к примеру, те же русские старообрядцы- раскольники.
Ещё необходимо добавить, что Ватикан озаботился проблемами Нового Света потому, что ощутил, что новооткрытые территории являются владениями дьявольских сил; уж слишком масштабными и бесчеловечными были кровавые жертвоприношения, уничтожившими те цивилизации, которыми была когда-то переполнена эта земля. Потому и заброшены были сюда целые десанты католических священников. Такое же присутствие католических клириков было только в Испании, после того, как оттуда были изгнаны мавры, и в Польше, чтобы противостоять православному миру. И вот теперь – Латинская Америка, должная стать новой Латинской империей, которую пробовали создать при Иерусалиме, уяснив ряд предыдущих ошибок.
Так началась эпоха географических открытий, как стыдливо именовали историки и географы начало появлений и становлений многочисленных колоний европейских государств в Африке, обоих Америках, в Азии и на островах Индийского и Тихого океана. Получилось так, что больше всего повезло Испании, которая попыталась наложить руку на половину Америки, на Южную и Центральную, включая сюда и Мексику, которая занимала почти половину Америки Северной. Нынешнюю Мексику испанские конкистадоры назвали Новой Испанией. Вот это мы понимаем – аппетиты!
Испания в Европе занимала удобную позицию – этакая крепость, почти отделённая от Европы, как островная Англия, как полуостров Крым при России или остров Цейлон, то есть Тайвань при Китае. Владеющие этими землями властители могут диктовать свои условия соседям. Вот только получился небольшой казус.
Испании пришлось отправлять слишком много своих людей, чтобы контролировать свои заокеанские колонии. Конечно, оттуда поступали многочисленные караваны с богатствами, но государства сильны своими людьми, а деньги … они ведь приходят и уходят, а люди … слишком много проходит времени, пока они появляются естественным путём. Испанские идальго поняли, насколько у них больше шансов разбогатеть, стать влиятельными и могущественными в Новом Свете, и они охотно покидали родину, которая поняла, но поздно, что хоть и богатеет финансово, но теряет влияние среди европейских государств. Французский король Филипп II Габсбург, которому приходилось вести разнообразные войны, в том числе и с Османской империей, пытался призвать обратно дворян, уже обосновались за океаном, но на его призывы откликалось не так уж много желающих вернуться в метрополию. Да и понятно: жизнь за океаном была более привольная и обеспеченная, если подойти к делу управления с умом.
На чём мы остановились? Ах да, на становлении Латинской Америки.
Что такое страна? Это – географическое понятие. Если страна имеет население и какую-то власть, то это уже – государство, с той или иной формой правления, удачной или … как получится. Вот и наша Испания. Сначала это было могучее государство с большими перспективами на Будущее. Но Испания сделала большую ставку на заокеанские колонии, и, при всём этом, желала участвовать в европейской международной политике. В то время начала активно развиваться Англия, которая тоже видела себя большой и могущественной империей, с богатыми колониями во всех частях света. Этого Испания от Англии не могла терпеть и к берегам «Туманного Альбиона» был отправлен огромный военный флот, претенциозно названный Непобедимой армадой. Подумайте сами: свыше ста двадцати быстроходных парусных кораблей, на которых размещалось две тысячи четыреста орудий. Корабли были снабжены всем необходимым для абордажного боя. Кроме восьми тысяч матросов, составлявших экипажи кораблей, имелось ещё почти два десятка тысяч солдат, которые должны были высадиться десантом на берегах Англии и занять её, покорив и подчинив себе. Командовал армадой герцог Медина-Седоний, друг и наперсник короля Филиппа III Габсбурга. Готовясь к битве, английские адмиралы Хоуард и Дрейк собрали свой флот. Он был довольно внушительный и состоял почти из двухсот парусников, но если у испанцев это были многопушечные фрегаты, то англичане вели парусники меньших размеров, но более маневренных. В проливе Ла-Манш оба флота столкнули и завязали ожесточённую битву, в ходе которой испанцы потеряли свыше двух десятков своих кораблей. Медина-Седоний решил отойти, перестроиться и направиться в Испанию, обогнув английские острова, чтобы вернуться в более удобное время, потому что начиналась осень с сопутствующими непогодами. Это и произошло. У Оркнейских островов армада попала в жестокий шторм, который разбросал и потопил больше испанских кораблей, чем это произошло за всю битву. На этом окончилось существование Непобедимой армады, а потом завершилась и непобедимость Испании. Когда-то похожая ситуация происходила и далеко на востоке, когда монгольский хан Хубилай, завоевавший Китай, послал немалый флот покорять Японию, на налетевший тайфун, названный японцами «камикадзе», разметал и потопил флот монгольского хана, к торжеству Японии.
Снова возвращаемся к Испании, а точнее уже к Латинской Америке. Если сравнивать государство с человеческим организмом, то государство и колония напоминают сиамских близнецов, связанных между собой десятками и сотнями связей; здесь и финансы, и единая политическая система, и общий язык, и общее культурное пространство, и общая религия. Всем прочим они отличаются, И, когда Испания начала хиреть, эти связи начали рваться. И началось это …
Когда Испания начала завоевание Америки, своей Америки, она  начала её переваривать, переподчинять её себе. Местное, индейское население заставили принять христианство, католическое христианство, учить испанский язык, работать на испанцев, но индейцы работать не хотели. Они и не работали так, как это понимали завоеватели. Они вели своё хозяйство и вели его отлично от привычного европейцам. Вся их культура противоречила тому, к чему привыкли европейцы. И они, то есть индейцы, не желали подчиняться, предпочитая умереть. К смерти они относились, как к чему-то само собой разумеющему. Но колонизаторы очень нуждались в рабочих руках, так как планировали разработку обширных плантаций, которые должны были стать основой для внутреннего государственного продукта. Как же быть? Португальцы предложили выход из положения: завозить рабов из государств Африки, Чёрного континента. Тамошнее население оказалось более покорным, и трудились, не покладая рук. Так Америка начала наполняться африканскими переселенцами.
Пусть наш читатель представит себе, как рвутся связи, соединяющее государство и колонию. Ей, то есть колонии, приходится быть всё более самостоятельной. А ведь люди продолжают вести привычную им жизнь, то есть создают семье, рождаются дети и колония начинает меняться. «Чистых» испанцев остаётся всё меньше, а разных там «полукровок» - больше. Постепенно колония населяется новой расой. Назовём её карибской, латиноамериканской, да как угодно, это не меняет сути дела. Новая раса всё больше заявляет права на свою самобытность.
Территория ниже полуострова Юкатан была названа Новая Гранада. Там находился властитель, вице-король Ост-Индии. Он представлял собой испанского короля, королевскую власть, но потом, когда влияние Испании стало снижаться, и местная власть заговорила о самостоятельности, Новая Гранада начала меняться тоже. Вместо испанской колонии появилась республика, названная Великая Колумбия. Мы уже говорили, что память о Колумбе была всё-таки сохранена. В честь него назвали если не континент, то целое государство, республику, по размерам не уступающую далёкой Испании.
Испанцы всегда были горячей нацией. К примеру, в античные времена покорения мира Римской империей они не могли этого сделать, потому как иберы (жители Иберийского полуострова, позднее ставшего именоваться Пиренейским) не желали подчиняться римлянам. Лишь только когда туда пришли племена кельтов, смешались с иберами, когда получился народ кельтиберов, Рим вошёл туда, но испанцы всегда были свободолюбивы. В качестве примера можно взять народность басков, самую древнюю из населяющих Испанию. Так вот, баски до сих пор, то есть уже в XXI веке борются за свою независимость и признание своей собственной государственности.
Когда во Франции случилась революция, парижский Конвент выпустил воззвание, призывая все народы сбросить с себя королевскую власть, чем ополчил против себя всех монархов, окружающих Францию. Великобритания, Пруссия, Австрия, Россия объединились, чтобы вторгнуться во Францию и вернуть Людовику XVI утраченный престол. Но это у них не получилось. Об этом много написано в исторических хрониках. Неожиданно на это воззвание откликнулись в Латинской Америке, где началась бурная борьба за свою государственность, и началось всё в Новой Гранаде. Во главе мятежа встал молодой офицер Симон Боливар (ударение приходится на букву «и»). Полное его имя – Симон Хосе Антонио Боливар-и-Паласьос. Мятежники захватили Гранаду, Венесуэлу, Эквадор и образовали республику «Великая Колумбия», о которой мы уже упомянули.
Мы не станем углубляться в описание хода дела. Этим любил увлекаться Александр Дюма. От того его романы столь масштабны и многостраничны. К тому же у нас нет таланта великого и страстного романиста. Скажем лишь, что череда революций в Южной Америке не менее интересна, чем то, что происходило в Европе. В Европе было больше крови, а в Южной Америке – карнавала. Латиноамериканцы умели воевать, но они умели и радоваться жизни. В этом их особенность. Впрочем, некоторые латиноамериканские диктаторы не стеснялись в пролитии крови. Одним из последних из них был Аугусто Пиночет. Но те события, с которым мы вам решили поведать, несколько в другом времени и в другой реальности, чем та, в которой живём мы. Скажем лишь, что те бунты, которые заканчиваются ничем, если так можно назвать многочисленные казни, называют мятежом и всячески хулятся государством, то те, которые удаются, именуют уже революциями, а порой даже и великими. То, что не получилось у Емельяна Пугачёва, получилось у Симона Боливара, которого в Южной Америке всячески превозносят. В его честь даже было названо целое государство, пусть и небольшое - Боливию; в его честь назвали денежную единицу – боливар. Есть ли ещё какой лидер, в честь которого назвали бы валюту? Но мы продолжим наш рассказ дальше, не дожидаясь вашего ответа.
+ + +
Капитан Диего Кальвадос разглядывал троицу, которая сидела перед ним. Это был европеец и два азиата, японца. Капитан думал, что делать с ними. Это были беглецы, просившие у него защиты. Капитан размышлял, как ему поступить. Вроде бы и хотелось помочь, но один поступок вёл за собой следующий, потом ещё и ещё, и человек не замечал сам, как попадал в зависимость от собственной доброжелательности, которая становилась во вред ему самому. Оставалось понять, тот  ли это случай.
– Что мне с вами делать? – спросил капитан, обращаясь скорее к самому себе, но двое из беглецов ответили ему, почти одновременно. И ответили они на английском языке, на котором говорил и капитан:
– Высадите нас где-нибудь подальше отсюда.
– Возьмите нас в свою команду.
Это были просьбы, противоречащие одна другой, и из этого можно было понять, что беглецы между собой не успели договориться, и это означала, что они не являются шайкой единомышленников, сговорившихся заранее, чтобы проникнуть в экипаж корабля.
– А что вы умеете делать?
 Кальвадос постарался говорить равнодушно, хотя люди ему бы не помешали. Простые матросы имеют свойство калечиться, падать во время штормов за борт, а то и сбегать с корабля, улучив удобную минуту. Сам капитан считал, что нравы на его корабле вполне демократические, но в команде считали по-другому. Здесь зависело от того, есть ли на борту смутьяны, которые смогут возмутить команду и подтолкнуть её к недовольствам. Честно признаться, так поводы к этому можно найти всегда, и не т только на корабле, находящемся посреди океана.
– Вообще-то я – моряк, – признался один из собеседников, тот из японцев, что был моложе и назвался Цукомото. – Большую часть жизни я провёл в море, правда, дело имел с парусными небольшими суднами, но, думаю, что это не суть важно.
– Положим, – согласился капитан и повернул голову в сторону его товарища, тоже молодого, светловолосого, с интеллигентным истощённым лицом с обострившимися чертами, и умными пронзительными глазами. – А вы? Что умеете делать вы? Много ли времени вы провели в море?
Второй из беглецов говорил мало, но всё понимал и шевелил губами, словно отвечал на вопросы, только так тихо, что никто, кроме него тех слов не слышал, но Кальвадос ждал от него ответов, и тогда тот ответил:
– Нет, в море я не был, почти не был, лишь в последнее время. А занимался я больше своей болезнью … морской болезнью … и считал часы, когда я попаду на берег.
Что на это скажешь? Только то, что этот человек явно не расположен к морской службе, и Гонзалес Кальвадос открыл рот, чтобы высказать своё мнение, и тогда японец быстро заговорил лающими японскими сердитыми фразами, обращаясь то к своему товарищу, то к тому старику, что неподвижно сидел поодаль с полузакрытыми глазами. Тут старик попытался встать, сказать что-то, но вдруг глаза его закатились и он повалился и непременно упал бы, если сосед не подхватил его на руки.
– Вот что, господа, – решительно заявил капитан. – Я ещё не разобрался окончательно в вашей компании, но старика явно не могу оставить у себя на борту. К тому же он болен и явно нуждается в медицинском уходе. Придётся отправить его на берег, чтобы там оказали ему помощь. К сожалению, наш медик не может этого сделать. Он и сам болен, и я решительно не доволен его компетенцией, что же касается вас, то я …
– Этот человек, – жестяным голосом заявил японец, махая рукой, словно подчёркивая её взмахами слова, – мой слуга, верный слуга, на протяжении уже многих лет, и свои раны получил от когтей тигра, когда бросился защищать меня от нападения хищника. Сабо сильный человек и я никогда не соглашусь расстаться с ним …
– Что же касается медицинских услуг, – подхватил речь второй европеец, – то я обладаю некоторыми знаниями, хотя по образованию я скорее горный инженер, но успел и поучительствовать с ребятишками в маленькой школе.
– Не отказывайтесь от наших услуг, господин капитан, – попросил японец таким тоном, словно он не просил, а приказывал. – Мы много чего умеем делать, в том числе и Соба, когда непременно поправится.       
Так, почти неожиданно для капитана Кальвадоса, число членов экипажа неожиданно возросло на три человека, не совсем понятных человека.
+ + +
Миром правит Случай – сделает вывод иной атеист, а человек верующий возразит ему, что всё в воле божьей. Собственно говоря, всё это суть одно и тоже, но рассматриваемое с разных ракурсов.
Андрей Бояров, аспирант Горного института, будущий преподаватель минералогии, а может и горный инженер, на свою беду ввязался в политику, желая улучшить дела в той державе, в которой проживал и которую наблюдал в неудовлетворительном состоянии, попал в суровые жернова уголовного процесса и получил реальный срок каторгой. Как это водилось, общественность возроптала, озабоченная судьбой молодого учёного, но тот, вместо того, чтобы покаяться и воззвать к милосердию, начал отстаивать свои права и говорить о конституции, которая недавно ещё была принята и ещё не простёрла свои крыла над всеми соями общества; к тому же общества революционеров уже перешли к открытому террору и потому к осужденному учёному отнеслись чрезмерно сурово, как это требовали прокуроры. На этом жизнь Андрея Боярова была сломлена, как шпицрутен о спину иного бунтовщика. И это переломленная жизнь, как поток горной реки, понёс Боярова по перекатам несчастных случаев. Наверное, иной человек, ищущий приключений на свою голову, получил бы даже удовольствия от того, что на него затем посыпалось, но человек, готовивший себя к научной деятельности в тихих кабинетах, студенческих лабораториях или подземных галереях выработок, мог и растеряться. Честно признаться, когда Бояров учительствовал над детишками Камышина, он получал удовольствие своей душе. То же происходило, когда он признавался в любви Насте Горевой, вёл её под венец, а также все послесвадебные дни. Сейчас всё это казалось всего лишь сном. Будто он уснул во время того чудовищного и нелепого уголовного процесса, и проснулся только сейчас, очутившись по воле Рока на этом океанском корабле.
Был Бояров человеком учёным, но, вместе с тем имел ряд увлечений, одним из которых было чтение. Андрей считал величайшим из достижений человечества алфавит и, как следствие – книгопечатание. Сначала религия пыталась подмять под себя это нововведение, но оно, неожиданно, вышло из-под контроля, сначала в виде информационного листка новостей, а потом обернулось целым валом книгопечатаний, от лирических виршей и романтических историй и до самых философических доктрин. Сколько оказалось людей просвещённых и ищущих истину и именно книги связали их в единые узы, именно так.
Сам Бояров зачитывался морскими романами капитана Мариэтта, Фенимора Купера, Германа Мелвилла, Джозефа Конрада, а теперь и сам очутился на таком вот океанском судне. В романах описывались многочисленные парусники, рассекатели морей, движимые силой ветра, гнущих мачты. Всё это выглядело величественно и красиво. И вот теперь он лично оказался на борту корабля, но совсем не такого, как представлялось в юношеских снах.    
«Звезда Колумбии» напоминала собой фабрику, с фабричной трубой, гудком на работу и множества мастеровых, одетых в промасленную спецовку, обслуживающие паровую машину. Бояров пару раз бывал на такой фабрике, бывал на заводе, когда общался со студентами и заводскими пролетариями, которые отличались от крестьян. Каждый из крестьян мнил себя самостоятельным, знал и умел много того, что необходимо в сельском хозяйстве, и оттого день его тянулся до тех пор, пока он мог стоять на ногах, зависел от времени года, сил и того, что желал крестьянин. Иное дело рабочий. Здесь много зависело от умения работать единой артелью, завися друг от друга. Так же было и на корабле. На парусных гигантах матросы были заняты такелажем, парусным вооружением. От того, насколько сноровчато они управлялись с парусами, расправляя их или – наоборот – собирая, зависел ход корабля. Капитан и штурманы с помощью навигационных приборов следили за курсом, боцман заставлял проводить хозяйственные работы на корабле. Всем и каждому находилась работа, даже юнге, пусть это бездомный малец, подобранный в каком-нибудь порту, или бедолага, согласный быть на побегушках, слугой при капитане, боцмане и коке. От слаженности общей работы зависело многое. Вот теперь и Андрей попал в подобный коллектив.
Цукомото взяли в команду матросов. Он старался находить со всеми нужный язык. Латиноамериканцы были веселы и многословны. Этим они отличались от заносчивых испанцев. Но и у них гордость была в крови. Они могли осерчать на неосторожно вырвавшееся слово и кинуться на обидчика, но мгновенно остывали, если попросить у них прощения. Почти у каждого в кубрике имелся какой-то музыкальный инструмент, гитара, банджо, даже скрипка или губная гармоника, и душными вечерами матросы устраивали целые концерты, если были не заняты судовыми работами. Цукомото участвовал в этих музицированиях. Что касается Андрея, то он старался занять себя и не важно даже – чем..
На «Звезде Колумбии» имелся свой доктор. Его звали Педро Альмадавара. Предыдущий доктор внезапно, перед самым рейсом уволился, что-то там у него дома произошло, и он срочно туда подался, толком и не объяснившись. Диего Гонзалес Кальвадос искал замену, но времени не было, и он начал сильно нервничать. Тут как раз и подвернулся этот, Альмадавара. Вроде выглядел хорошо, хоть и молодой ещё, но не совсем, на лицо смазливый, манеры знает. Одет прилично, латинские термины употребляет, про разные болезни говорит. Вот капитан и принял его в команду. Каюту выделил, лазарет показал, пусть и небольшой, но несколько коек там помещалось. Что ещё надо?   
– Понимаешь, – начал объяснять капитан, – сначала всё хорошо было. Обычно, как и должно идти. А потом случилось … помощник механика полез смазывать паровую машину во время её работы. Это так и бывает во время рейса, чтобы не останавливать движения. Короче говоря, зазевался он, и рука его попала … в общем, размозжило её. Вахта подхватила Хуана и мигом потащила к доктору. Кровища, Хуан в голос стонет. У доктора руки затряслись. Мне доложили, и я в лазарет направился, а там … Альмадавара дал Хуану глотнуть спирта, потом приложил к его лицу эфир, а затем … Когда я увидел всё, доктор сам был так пьян, что не мог стоять на ногах, окровавленный Хуан спал, один из помощников механика пробовал наложить жгут, чтобы остановить кровотечение, а доктор беспрерывно говорил и отталкивал того, кто накладывал жгут, и продолжал говорить что-то несвязное.
– Со жгутом это было правильно сделано, – сказал Бояров. – А дальше что было?
– Пришлось Хуану ампутировать руку. Альмадавара же признался, что он не настоящий доктор. Что он хотел учиться на медика, но его прогнали из университета за какие-то там грешки. Но он успел набраться там кое-каких знаний, язык латинский знает, умеет читать разные там справочники. Думал, что справится. Но увидев изувеченного Хуана, глотнул спирта сам и почувствовал, что от расстройства начинает отключаться.
– Может, руку и в самом деле нельзя было спасти? – предположил Бояров, не зная, как реагировать на капитанские откровенности.
– Всё это может сказать настоящий медик, – признался капитан. – Хуана я знаю несколько лет, мне жаль его, а Альмадавара у нас прослужил всего пару недель. Тебя вот я в первый раз вижу. Что делать будем, скажи мне?
– Я хочу помочь слуге моего друга, Мифунэ. Позвольте мне это сделать. Что же касается вашего доктора, то я могу с ним поговорить. Он кое-что знает, у меня есть небольшой опыт, может у нас с ним что и получится вместе?
Пожилого японца притащили в лазарет на носилках Бояров и Цукомото. Каюта, выделенная под лечебницу, была просторной. Здесь было несколько коек, застеленных бельём, вдоль стен высилось пара узких шкафчиков. Скорей всего там должны храниться медицинские инструменты. Где-то здесь должны быть и лекарственные препараты. За столом, прикрытом скатертью, сидел человек, погрузивший лицо в руки. Услыхав, что дверь открывается, он поднял голову.
Видно было, что лицо, довольно симпатичное и даже породистое, правильнее сказать – аристократическое, с бакенбардами, усиками, которые уныло висели, а должны были задорно торчать в стороны, с полными губами, с румянцем на щеках, он поднялся на ноги и сердито спросил у вошедших что-то на испанском языке. Должно быть, кто такие. Оба вошедших (не считая Собы, который лежал без сознания) не знали испанского языка и не могли ответить. Цукомото промолчал и гордо отвёл глаза в сторону, как это и положено делать самураю и потомку самураев, а Бояров шевельнул губами, словно собирался что-то произнести.
Попав на корабль, принадлежавший Латинской Америке, они словно уже переместились туда. Каждый корабль суть часть территории того государства, какому он принадлежит. Америка Латинская, пусть даже её называют Южная, и это значило, что граждане должны знать латынь. Латинский язык, это язык древности, античности, но он всё ещё в ходу у людей науки, медицины, а также историков. Бояров себя к историкам не причислял, разве что самым краешком, своим образованием и увлечением. Также не принадлежал он и к медицине, разве что тоже – по необходимости. То есть всё же некоторыми знаниями латыни он обладал. И сейчас решил попробовать.
Двое, русский и испанец, переговаривались между собой на непонятном незнакомом языке, с трудом, но понимая друг друга, едва находили нужные по смыслу фразы. Цукомото прислушивался к ним, но понять ничего не смог. Но оба собеседника натянули белые медицинские халаты и начали осматривать Собу, легонько ощупывая его переломленную ногу и многочисленные раны от когтей тигра. На ногу наложили шину, перетянули её повязками, установили противовес и повесили к нему груз, чтобы нога правильно срасталась и не изменила своей формы. Мифунэ наблюдал за всеми этими действиями, пытался помочь, а потом плюнул и удалился. В каюту-лазарет заглядывал капитан, потом появился механик, но оба удалились так же тихо, как вошли.
Что же говорили два этих человека, как бы медика, но не совсем и медика. Мы попробуем вкратце пересказать их примитивный по значениям диалог и убрать из него все неправильные выражения.
– Кто ты, незнакомец, и как здесь появился?
– Я – беглец со своей Родины, и я пытаюсь найти свою семью.
– Свою семью? Зачем её искать?
– Моя семья тоже бежала, как и я, но по своим причинам.
– А кто этот человек, которому мы оказываем помощь?
– Это японец, старик. Он всю жизнь следует за моим приятелем и помогает ему. И в этот раз он пытался защитить его от нападения тигра, и принял того на себя.
– Его ранения довольно сильны и глубоки. Хватит ли у нас умений помочь ему?
– В последнее время я служил у одного фельдшера, мастера своего дела. Он мог творить чудеса, совершая невозможное. Он бы легко справился с этим делом. Кое-что из его уроков я запомнил.
– Он был твоим учителем?
– Всякий специалист к старости становится учителем, чтобы преподать свои умения тому, кто находится с ним рядом и разделяет его профессию.
– Значит, ты – медик.
– Не совсем так. Я готовился к занятиям горным делом, но в мои дела вмешалась политика и перечеркнула всю мою жизнь. Меня осудили, я – бежал и с тех пор жизнь моя проходит в скитаниях. Какое-то время мне пришлось провести в лазарете. Там я и получил некоторые навыки. Мой наставник мечтал передать мне своё дело, а я мечтал найти и вернуть свою семью.         
Знаете, довольно сложно вести беседу на незнакомом обоим собеседникам языке, особенно если этот язык мёртвый, язык древних народов, сохранившийся только у специалистов. Но если оба собеседника заинтересованы в содержании этого разговора, тот всё же получается, пусть даже с трудом. Но, чтобы разобраться в этих не всегда правильно составленных фразиограммах, мы взяли на себя смелость передать тот разговор, а сейчас немного скажем про личность самого доктора, который оказался не совсем доктором.
Педро Альмадавара появился на свет в городе Медельине. Потом он считал этот город лучшим на свете. И не напрасно. В Соединённых Штатах Колумбии Медельин считался одним из самых больших и многолюдных городов. Там проживали десятки тысяч жителей, почти сто тысяч, немного меньше, чем в Боготе (полное название: Санта-Фе-де-Богота). Но так и полагается, что столица - самый населённый в государстве город, ведь там собраны все федеральные чиновники, вся государственная элита. Папа Педро, отец семейства Альмадавара, служил в почтовом департаменте и получал достаточно, чтобы семейство уважали. Супруга его, донна Клара, занималась детьми и домом, успевая заниматься ещё и общественной деятельностью, как это обычно случается среди уважаемых горожанок. Кроме Педро в семье был ещё брат Горацио и сестра Эсмеральда. Сестра, как только подросла, перебралась в монастырь в Боготе, где молоденькие сеньориты получали образование, учились смирению и умению вести домашнее хозяйство, что считалось среди девушек необходимым. Учили там игре на музыкальных инструментах, гитаре, фортепиано, арфе. Старший брат Педро, Горацио, мечтал сделаться офицером, поступил в военное училище. Донна Клара мечтала, чтобы младший сын сделался священником или, если захочет, то юристом. Быть судьёй или адвокатом, а то и защищать интересы богатого банка – дело перспективное. Любой родитель мечтает о богатом будущем для своих детей. Но Педро избрал своей будущей профессией для себя поприще медика. Он начал посещать университет в Медельине. И там …
– … И там я встретил девушку, очень симпатичную девушку, Камиллу Де Ла Розу. Она была … супругой одного из преподавателей, студенткой, только что закончившей университет. Но она, хотя только что вышла замуж, продолжала участвовать в студенческой организации, занимавшейся политикой, желающей перемен в Колумбии. Ты, знаешь, Андрей, что в нашей республике зреют революции, и не одна, и не две, а больше, многим больше?
– Я не знаю про Колумбию, но, честно признаться, так у нас, в России происходит то же самое: молодёжь хочет перемен и готово отдать за эти перемены свою жизнь, свою коллективную жизнь.          
– Камилла мне говорила то же самое, и я с ней соглашался. Я был готов соглашаться с ней во всём и даже готов был пойти и сделать то, что мне прикажут делать, но если этот приказ отдаст она.
– У нас за порядком, за студентами, следят люди из жандармерии. Они подсылают людей, провокаторов, чтобы они проникали в ряды студентов и доносили на своих товарищей.
– Провокаторы были и у нас, в нашей среде. Я относился к этим рассказам, как к театральным представлениям, или как к синематографическому фильму. Для меня была важна Камилла и её чувства, которые пробуждались в ней и о которых она мне говорила. Может, это была игра с её стороны, хотя она была не старше меня возрастом, но слухи о провокаторе, который пробрался в ряды студентов, всё росли. Был арестован вожак нашей студенческой группы. Я, и ещё несколько студентов, перестали посещать занятия и прятались за городом. У нас, в Колумбии, масса мест, где можно таиться, прятаться годами. У нас много гор, Куиндиу, или центральные Кордильеры, а также Сума Паз, Чоко, это уже в Восточных Кордильерах.
– Россия ещё больших размеров, но мы не думали, что можно где-то прятаться. Мы говорили о революции и будущих переменах.
– Так же, как и мы, когда проходили собрания, но когда нам пришлось прятаться … всякие мысли приходили на ум. А мотом мне передали записку, где просили о встрече. Я узнал почерк матери, и не мог ей отказать. Я отправился на условленное в записке место. Там, вместо матери, я увидел своего брата, Горацио, одетого в офицерский мундир, с парадными эполетами. Брат мне сообщил, как испугана мама, как ходят различные слухи, Испуганные родители написали Горацио и он приехал, чтобы помочь мне бежать в Венесуэлу.
– Почему в Венесуэлу? – удивился Бояров.
– Вы, наверное, помните, дон Бояров, что Колумбия являлась колонией Испании, со здешним вице-королём, но, после Великой Французской революциии, давшей миру новый шанс, колонии в Америке начали борьбу за свою независимость . В первую очередь это были Североамериканские Соединённые Штаты. Честно признаться, я это узнал позднее, но Американская революция произошла раньше Французской, лет на десять. Она началась в качестве восстания ещё в 1775-м году и продолжалась, кажется, до 1783-го года. То есть прошло уже масса времени, более века, с тех пор. Войну за независимость возглавил Джордж Вашингтон. В честь него назвали столицу новой республики. Место для неё определил этот человек.
– В России Пётр I выбрал место для новой столицы – Санкт-Петербурга. Я сам родился и вырос в том городе.
– Я мало что знаю про вашу страну, – признался Альмадавара. – Пожалуй, больше про Францию, про маркиза Жильбера Лафайета, который принял участие в Американской войне за независимость, в качестве генерала американской армии, и затем устремился во Францию, когда там началась своя революция. Так что Франция, Северная Америка, они мне ближе, и я о них больше знаю.
– Продолжайте, Педро, ваш рассказ. Он меня чрезвычайно заинтересовал.
– Да. В 1811-м году началась борьба за освобождение. Война была продолжительной и кровопролитной, может, не такой, как в Северной Америке и Франции, но продолжалась больше десяти лет. Наверное, потому, что у нас большие площади. Но в 1819-м году колония завоевала свою независимость. В состав Великой Колумбии, кроме самой Колумбии, вошла Венесуэла и Эквадор, включая ту провинцию, что называлась Панама, и где было самое узкое место на том перешейке, что соединяли Америку Северную и Южную, и обе они были двумя отдельными материками.
– Знаю, – нетерпеливо прервал нового знакомого Бояров. Они закончили оказывать помощь Собе, который уже спал, и уселись за столик, напротив один другого. – Про континенты, про движения земляных пластов, процессы горообразования я всё знаю. Про это можешь пропустить. Про себя давай, как здесь очутился.
– Это довольно долгая история, – признался Альмадавара. – Часть её я уже рассказал.
– Ты говорило, что получил записку от матери, но встретился со своим братом. Что было дальше?
– Чтобы было понятней, я пытаюсь рассказать. В 1832-м году Великая Колумбия распалась на части. Эквадор и Венесуэла сделались самостоятельными республиками. Политические партии, стоявшие во главе революционного движения, желали получить свой кусок пирога. Я не буду говорить об этом подробно. Конституция первого апреля 1858-го года обратила Новую Гренаду в федерацию из восьми штатов, названных Гренадской федерацией, а потом, через несколько лет страна стала называться Соединёнными Штатами Новой Гренады. Это знаменательное событие случилось 20 сентября 1861-го года, на съезде, который собрал несколько лидирующих партий.
– Всё равно я не понял, каким образом это повлияло на твоём появлении на корабле.
– Всё очень просто. В то время, как я разговаривал с братом, началась очередная революция, сопровождающаяся боестолкновениями в городе и окрестностях, где я находился. Это была революция 1885-го года. Последствиями этой революции стало распускание самостоятельных штатов и появление провинций во главе с назначенными губернаторами. Вся власть из мест снова ушла в центр.
– Ну и что?
– Кого-то надо было обвинить в предательстве. Кто-то видел, как я общался с человеком в офицерском мундире, и мои друзья, бывшие друзья, посчитали меня таким вот предателем. Несколько лет я скрывался от властей и от товарищей. Потом я не выдержал и решил появиться перед моей возлюбленной, Камиллой Де Ла Розой. Она с трудом узнала меня. Мы поговорили с ней. Я уверял её, что всему виной роковая случайность. Она сделала вид, что поверила мне и назначила новую встречу, уверяя, что вступится в мою защиту. Я верил ей, но что-то меня останавливало, глубоко внутри. Короче говоря, к месту встречи я пришёл заранее и увидел, что там собираются вооружённые кинжалами люди. Я понял, что моя возлюбленная предала меня. Она меня посчитала за предателя. Предать провокатора грехом не является. Я кинулся бежать прочь, не чувствуя себя, словно превратился в ничто. Я не ощущал себя, словно меня и не было. Признаюсь, что более поганого чувства  до тех событий я не испытывал. Наверное, мне следовало отправиться домой, но я помнил, что записка матери и визит брата перечеркнули мою жизнь.
– Что было дальше? – спросил Бояров. Его заинтересовали откровения этого человека.
– Некоторые мгновения стёрлись из моей памяти. Должно быть, в некоторых обстоятельствах мозг отключает восприятие. Человек как бы парит над действительностью. Какое-то время я пребывал в забытьи, не осознавая себя сам. Конечно, я не спал и что-то делал. Когда я пришёл в себя, я увидел себя в лесу, одетым в лохмотья. Я был не один. Ещё несколько человек находились рядом. На меня не обращали внимания, разговаривая между собой. Я спросил у них, где мы находимся. Мне ответили, но не сразу. Оказалось, что я находился среди носильщиков, сопровождаю торговый караван, двигающийся в бассейне Амазонки. Это целый мир, огромный, как континент. Там можно бродить годами, не видя цивилизации, заглядывая в прибрежные города лишь изредка. Оказалось, что я нахожусь в Бразилии. Как я там очутился, я не мог вспомнить. Но то, что оставалось в моей памяти, не способствовало стремлению вернуться домой, да хотя бы и в Колумбию. Но и оставаться там мне уже не хотелось. Я сменил десятки профессий. Был золотоискателем, копал уголь, пробовал торговать, продавал газеты, был даже журналистом, одно время был бродячим актёром и даже музыкантом. Постепенно я добрался до побережья и увидел море. Амазонка с её крупнейшими притоками напоминает собой море, разве что вода там пресная. У меня появилась мысль бежать из Америки, уехать на другой конец света и начать там новую жизнь. В это время я наткнулся на капитана Кальвадоса. Он как раз искал себе доктора, потому что спешил отправиться в очередной рейс. И тогда я вспомнил, что собирался сделаться медиком. А почему бы и нет, спросил я сам себя. Говорят, что нельзя дважды войти в одну и ту же воду. Но я решился. Незадолго до этого я проработал санитаром в больнице, почти полгода и считал, что обладаю некоторыми знаниями. Я и ушёл тогда из больницы, потому что собирался выдать себя за медика. Предложения капитана Кальвадоса было тем искушением, перед которым я не устоял. Такова, вкратце, моя история.             
Рассказав всё это, Альмадавара почувствовал облегчение. Он сидел, обхватив руками голову и поставив локти на стол. Бояров сочувственно смотрел на него.
– Знаешь, Педро, моя история не менее удивительно. Мне пришлось покинуть Россию и отправиться куда-то, за тридевять земель. Моя супруга, ребёнок, которого я даже не видел, перебрались в Америку, и я кинулся следом. Я хочу их отыскать, но не знаю как. Так что мы в чём-то товарищи по несчастьям, если это можно так назвать.
Мифунэ Цукомото капитан Кальвадос определил в машинное отделение на место того помощника, которому размозжило руку. Незапланированные пассажиры должны оплатить свой проезд либо деньгами, либо своей работой. Один из них, русский, ухаживал за пожилым японцем, и капитан решил посмотреть, чем всё это закончится. Кажется, русский нашёл с тем неудачником доктором Альмадаварой общий язык, и они оба теперь занимались изувеченным японцем, Собой, которого Кальвадос собирался оставить, высадить в ближайшем порту. Но тот явно собирался пойти на поправку, и Кальвадос решил посмотреть, чем всё закончится. В крайнем случае, он был согласен, что у него будет сразу два доктора. Это всё же лучше, чем ни одного, а вдвоём у них получается. Кажется, в настоящей больнице у доктора имеется ассистент. Пусть и здесь будет так же. Кто из них главный, а кто будет помогать ему, скоро будет понятно, а когда работы для медиков не будет, их можно использовать для других работ, где квалификация не так уж и важна.
Сначала Цукомото было непривычно ползать между работающими машинами, дёргающими многочисленными рычагами, толкающими поршни, и успевать наносить на них смазку, поливая их из маслёнки. Это, как оказалось, было опасное занятие. К тому же прочие подручные механика косо смотрели на японца, но Цукомото улыбался всем и каждому и демонстрировал рвение, готовность работать изо всех сил. Часть жизни Мифунэ посветил кэмпо, фехтованию мечами, и координацией движения, своей реакцией превосходил многих соперников. Это его умение пригодилось в работе. Кальвадос с механиком Родригесом объяснили, как работает паровая машина, как она крутит, с помощью шкивов винты, толкающие пароход вперёд. Машину кормили каменным углем целая команда кочегаров, похожих на чертей, покрытых угольной пылью и мокрых от пота. Работая, они пели арии опер, на разные голоса, стараясь подрожать настоящим певцам. Это у них не очень получалось, но хотелось бы посмотреть на настоящих певцов, если бы тем пришлось шуровать совковыми лопатами с длинной рукоятью. Если можно представить себе адову работу, то работа у паровых машин для этого очень подходила.
Несколько дней, неделю, Цукомото провёл в машинном отделении. Конечно, он работал с перерывами для еды и сна, но всё остальное время он старательно работал и делал это неплохо. Помощник капитана, он же главный механик, сдержанно хвалил нового работника, который свалился на них, «как снег на голову». Другой пришлый тоже старался. Всё время он проводил в лазарете, ухаживая за японцем- стариком. Мысленно Кальвадос сразу списал того за борт. Понятное, бытовое дело: пожилой человек получил повреждения, с какими трудно поправляются и более молодые люди. Сам бы капитан расстался с ним, отправив на берег, где бы тот скончался, скорее всего. Но незапланированные пассажиры наотрез отказались расстаться с товарищем, да и тот оказался крепче, чем выглядел, и очнулся через несколько дней, а потом терпеливо, без жалоб и стенаний начал принимать все процедуры, которые пытались применить оба корабельных доктора. Говорят, что одна голова хорошо, а две лучше. Доктора нашли между собой общий язык и сумели устроить так, что Соба начал выздоравливать, а потом и вовсе покинул лазарет. Несколько дней Соба присматривался, бродил по кораблю, изучая его вдоль и поперёк, а потом выразил желание присоединиться к тому, кого продолжал опекать, то есть к Мифунэ Цукомото. Сам капитан пытался отговорить старика, предлагал более лёгкую работу помощника кока, но Соба был непреклонен, взял лопату и встал перед топкой, что бы бросать туда уголь, которым питалась паровая машина. В смену работали несколько кочегаров, по полдюжине, трудясь попарно и сменяя друг друга, как только от усталости начинали шататься. Не надо забывать, что «Звезда Колумбии» находилась в экваториальных широтах, стояла сильная жара, а в машинном отделении была ещё жарче. Когда освободившиеся люди выбирались оттуда, им казалось, что лица и тела их обдаёт приятная прохлада, хотя жара и не думала снижаться. Цукомото и Соба могли видеться во время своих смен и, конечно, когда отдыхали. Они часто обменивались короткими фразами на своём языке, видимо, подбадривая один другого, и не всегда это был Мифунэ.
Научившись управляться с механизмами паровой машины, Цукомото стал больше времени проводить на палубе. Может быть, так было по причине высокой температуры внутри корабля, которую обслуживающие люди называли «преисподней». Редко кто проводил там времени больше, чем продолжалась вахта, разве что главный механик.
Диего Родригес служил на «Звезде Колумбии» чуть ли не дольше капитана Кальвадоса, а может и столько же. Знакомы они были ещё до того, как начали работать вместе. Кальвадос был аристократом, а Родригес, что называется – «рабочей лошадкой». Он прошёл весь путь, от кочегара и младшего помощника механика до главного специалиста паровой машины. Он мог на слух определить, в каком месте скоро начнутся неполадки и когда начать исправлять их до того, как случится поломка.          
Казалось, что жизнь колотила по Диего Родригесу с силой кузнечного молота, и он от этого становился каким-то расплющенным, но вместе с тем и крепчал. Вся фигура его была приземистой, с широкими плечами, толстый живот выпирал вперёд, но не свисал над ремнём, поддерживающим брюки. Ступни ног были широкими, и трудно было подобрать сапоги, чтобы они приходились впору. Голова была обширной, как глобус в школьной аудитории, и сверху была плешивой, словно волосы облетели в том месте, куда угадывал тот роковой молот Судьбы. Эта лысина напоминала монашескую тонзуру, и Родригеса все называли Падре, хотя к религии он относился сдержанно, без фанатизма, чем отличались многие католики, особенно испанские. Одевался Родригес в простые, просторные одежды, словно всё ещё ощущал себя простым работягой, но по праздникам облачался в роскошный костюм из бархата и муслина, но выглядел при этом недовольным, словно совершал насилие перед своим естеством. Быть приличным его заставлял капитан Кальвадос, особенно когда тащил его куда-то, где необходимо присутствовать обоим. Но чаще всего Падре предпочитал находиться в машинном зале, той «преисподней», где он чувствовал себя властелином. Признаться, машинисты чувствовали себя гораздо уверенней, когда где-то рядом находился Падре. Чтобы подтвердить эту примету, необходимо сказать, что несчастный Хосе раздавило руку в тот момент, когда главный механик зачем-то покинул машинный зал.
Кальвадос обратил внимание на Цукомото, который стоял на носу рассекавшего носом океанские волны парохода и указал тлеющим концом сигары из венесуэльского табака на него:
– Как тебе этот человек, Диего? Он ведь у нас совсем недавно. Не прошло и месяца.
– По правде сказать, Гонзалес, так я им доволен. Он показал себя старательным работником. И про его слугу я не могу сказать ничего худого. Оба стараются, как черти.
– Недаром твои владения называют «преисподней».
– Пусть говорят что угодно, лишь бы хорошо работали. Кстати о названии. Меня ведь называют Падре. Так что я полностью контролирую свои владения.
– Полностью? Но ведь случилось же несчастье, и твоему человеку едва не оторвало руку, и наш доктор едва не оплошал.
– Каждый человек имеет право на одну ошибку. Если она повторяется, то уже можно делать выводы. А я теперь от этого застрахован.
– Каким же это образом?
– Тем, что получил сразу двух докторов, по цене одного. Они составляют медицинский консилиум, и могут, как мне кажется, справиться с любой задачей.
– Но, тем не менее, Хосе остался инвалидом.
– Все мы под Богом ходим. И я знаю, что ты обещал Хосе устроить на лёгкую работу, чтобы он мог зарабатывать.
– А ты собираешься положить на его имя определённую сумму не депозит, чтобы его семья как-то жила на проценты.
– Это ещё впереди, когда мы вернёмся из рейса. Пойди, позови этого парня, я хочу с ним поговорить.
Корабль парусный и корабль пароходный сильно отличаются один от другого. Парусными кораблями принято восхищаться. Со стороны они напоминают птиц, особенно когда полностью поднята вся парусная оснастка. Чайные клиперы, самые быстроходные из парусников, могут мчаться с такой скоростью, что их, кажется, поднимает над волнами, и они вот-вот взлетят на воздух. Тогда очень многое зависит от того, насколько умело команда может управляться с кораблём. Капитан, штурман, рулевой, кажется, каждый из них управляет с помощью своих нервов. Стоит чуть дать крен, упустить ветер, и корабль потеряет ход, а то и опрокинется, сбитый силой инерции. Команда корабля чутко слушается человека, который отдаёт команды, какой парус натянуть, а какой ослабить. Чаще всего этим занимается старпом, то есть старший помощник капитана, как правило, самый опытный человек на борту, от которого многое что зависит. Но капитан находится начеку, он наблюдает за тем, насколько правильно отдаются распоряжения и как их исполняют, готовый в любой момент взять всё в свои руки. Управлять кораблём, это дело ответственное, от этого зависят человеческие жизни. Не надо забывать, что парусные матросы во время аврала, то есть парусных работ, находятся на мачтах и вантах, в десятках метров от палубы, а то и над открытым морем, где им, бывает, приходится перемещаться с места на место, то есть, привязывать себя не имеет никакого смысла. Опытные в своём ремесле матросы ценились высоко, а ещё более - умелые навигаторы, прокладывающие курс и знающие проливы.
Иное дело – пароходы. Они не были такими красивыми, вечно были вымазаны угольной палью, шлаком и пеплом. Вместо ловких матросов были нужны сноровчатые кочегары, а также механики, разбирающиеся в машинах. Навигаторы необходимы были и здесь, но пароходы не зависели от течений и направлений ветра. Они плыли туда, куда был проложен курс. Любители парусников ругали пароходников, перемазанных угольной копотью, но именно за последними было будущее, а парусники … они останутся в славном прошлом, наполовину состоявшем из легенд, как это обычно и бывает в жизни. Теперь людей ценили не за ловкость, а за умение разбираться в машинах. К таким присматривались. Таким себя показал Цукомото, и Кальвадос желал с ним поговорить.
+ + +
– Ну, что ты можешь мне сказать? Кроме своего вечного «хи-хи»?
Карамагучи Истимо стоял, широко расставив ноги и сложив руки на груди, всё ещё облепленной мускулами. Уморито Содзио уже не улыбался. Его костлявое лицо покрывали обильные капли пота. Редкие пряди волос прилипли к морщинистому лбу. Оба собеседника, испытав различные сложности, добрались до острова Тайвань, покинув острова Японии якобы для торговой встречи, но их корабль высадил пассажиров в открытом море, с пятёркой молодых крепких мужчин, как будто консультантов, но на самом деле телохранителей недавнего ойябуна клана акудзы, внезапно пришедшего в большое волнение.   
Группа этих людей прибыли на одном из кораблей японской эскадры, в качестве обслуживающего персонала. Высадились они в порту города Тайдун, откуда отправились на повозке в сторону горной цепи Таито. Там, на одном из склонов горы Сету-сан, находился буддистский монастырь, куда и направлялись путники, Истимо и его спутники. Там уже должны были находиться Мифунэ Цукомото и его русский товарищ. Соба не раз бывал в монастыре и должен был исполнить роль проводника, знакомого с местными особенностями. Казалось, Содзио со своим товарищем всё предусмотрели.
Но никого из них в монастыре не оказалось. К прибытию Карамагучи Истимо, шаолиньский старый монах должен был извлечь из памяти русского всё им необходимое. Может быть, он так бы и сделал, но компания с Цукомото так в монастыре и не появилась. Может, военные их задержали, как-то узнав о тайной миссии? Это предположил старик Содзио. Но военные здесь были не при чём. Похоже, что Цукомото со своими спутниками здесь не появлялись. И Карамагучи Истимо начал выражать недовольство своим старым товарищем.   
– Ты говорил, – сердито кричал ойябун на старика Содзио, – что его должны встретить в море и помочь добраться до Тайваня и дальше – до монастыря. Почему этого не получилось?
– Наверное, что-то сорвалось, – отводил глаза в сторону Уморито Содзио, нервно дёргая лицом. – Я проверю, я узнаю. Я понадеялся на Ханя …
– На Ханя?! – взвился Истимо. – Да твоего Ханя уже нет. Он перешёл дорогу кому-то из триад, и его жизненный путь на этом закончился!
– Я не знал. Я караулил Убежище. Вёл переговоры с Мифунэ и следил за его русским приятелем …
– Плохо следил, если они сейчас неизвестно где. Короче говоря, узнай, кто мог расправиться с Ханем, кто мог перехватить Цукомото. Тогда и будем решать, как быть дальше.


Глава 10
– Такой, какая сейчас Россия, Российская империя, её ещё не было.
– А что было? – спросил кто-то.
– Было просто свободное пространство, состоящее из лесов, лугов и рек, среди которых проживали славянские племена, занимавшиеся земледелием, охотой, рыболовством, а также примитивными ремёслами. Рядом обитали представители финно-угорских народностей. Жили чаще всего дружелюбно, что называется – по добрососедски.
Дело в том, что капитан Гонзалес Кальвадос попросил Боярова рассказать про Россию. В Латинской Америке про неё было мало известно, впрочем, как и про другие отдалённые страны. Про Китай, Индию или Ливию, то бишь Африку и то больше знали, и то благодаря древнему географу Геродоту, чьи сочинения входили в классическое образование, которым пользовались и испанцы, а через них и наследники, то есть американцы латинские, ну и северные тоже. Вот Кальвадос и решил попользоваться случаем и попросить пассажира, который им перепал волею судьбы, а Бояров, как бывший аспирант, должный стать профессором, не смог отказать, да и не захотел этого. Он, может быть, предложил бы и сам, но здесь его намерения опередили.
– Тогдашняя территория славянских племён была не так уж и велика, где-то на границе Европы, примерно на среднем течении Днепра. Якобы на территории нынешней Киевской губернии протекала речка Рось. Вот от её названия, якобы, пошло именование тех племён, с точки зрения древних историков и географов. В те времена письменность на Руси ещё не была известна, берестяные грамоты появились позднее, да и территории те слишком уж отдалены от древних очагов цивилизаций, в Египте, в Месопотамии, Индии, Китае, у вас, на Юкатане.
Слушатели загомонили, соглашаясь с докладчиком и обмениваясь впечатлениями друг с другом.
– Что нужно, чтобы начало складываться единое государство? – спросил Бояров, входя в образ лектора учебной аудитории и глядя в лица слушателей, офицеров коммерческого парохода «Звезда Колумбии», которые снова загомонили, отвечая на вопрос докладчика, но тот не стал дожидаться от них ответа и начал отвечать сам.
– Чтобы государство состоялось, необходимо единство интересов с разных сторон, единство культуры и религии, но в первую очередь надо, что народы говорили и думали на одном и том же языке. У вас это – испанский язык, немного – португальский, то есть братский, как у нас малоросский или белорусский.
И снова слушатели заговорили, повернув лица друг к другу и продолжали обмениваться мнениями, пока капитан Гонзалес Кальвадос не грохнул кулаком по столу, призывая к порядку и тишине. Тогда поднялся главный механик Родригес и заговорил, озираясь на своих товарищей.
– Вот ты … как там тебя …
– Андрей, – подсказал Бояров.
– Андрей, – повторил механик, – сказал про общий язык, испанский и португальский. Это так. Но у нас, то есть там, где мы живём, в Колумбии и других государствах Южной Америки, проживают неисчислимое количество различных индейских племён, со своими верованиями, традициями, со своей культурой. В дополнение к этому имеются ещё и многочисленные потомки тех рабов, которые были вывезены из Африки и теперь живут рядом с нами. У них тоже ведь своя внутренняя жизнь. Как это сказывается на построении государственности у нас?
– Спасибо за вопрос, – кивнул лектор. – Я уже говорил про общность интересов и желание сосуществовать вместе. Если вы хотите, то можно поговорить и о вашем жизнеустройстве. Но я хотел рассказать о России, о её исторических особенностях и о том, как она сделалась Россией.
– Рассказывай, – шумно согласился Кальвадос. Казалось, что он приказал вести доклад дальше. Родригес с этим согласился и сел на место.
– Что касается индейских племён, населяющих ваш континент, – продолжал Бояров, – то ведь и на Руси было что-то похожее. Сейчас об этом скажу. Но начну, прежде всего, со славянских племён. Их было довольно много: русичи, словене, поляне, древляне, кривичи, радимичи, дрязга, древляне, и прочие, вам это и не нужно знать. Язык у всех был похожий, но отличался диалектами. Одни были высокими, крепкими, русыми, другие - худые, жилистые, загорелые, третьи – маленькие, кривоногие, приземистые, рукастые. У каждого племени были свои особенности, привычки, обычаи, ремёсла. Торговля их и объединяла. У одних племён имелось одно, другие могли делать иное. Одни были землепашцами, соседи их – охотниками, дальше – рыболовы, ещё дальше – бортники, мёд добывали, ну, и так далее. Говорили они понятно друг для друга, богов имели одинаковых. Имели своих вождей. Их называли князьями. Они правили своими племенами, но, для того, чтобы продолжить развитие, надо было объединяться, вот тут-то и возник камень преткновения: каждый из князей считал себя лучше прочих и желал сделаться верховным князем.
– Похоже, как это было в старой Европе, – крикнул кто-то из слушателей- судовых офицеров, – только там вместо князей были короли и бароны.
– Российский историк Василий Татищев в своём труде «История Российская с самых древнейших времён» рассказывал о Гостомысле, сыне Вандала, которого выбрали князем …
– Что значит – выбрали? – задал кто-то вопрос.
– Вот вы сравнили Русь со средневековой Европой. Но были и отличия. Одним из них было то, что на Руси, у нас, князей выбирали на общенародном вече, то есть собрании.
– В индейских племенах сохранились такие же обычаи, – прогудел главный механик.
– Ну и хорошо, – согласился докладчик. – Кстати, когда Русь начала разростаться на восток, от Днепра до Волги, а потом и далее, славяне тоже столкнулись с многочисленными племенами финно-угорских национальностей. Это как у вас с индейскими племенами. Было так, что и воевали с ними, но, постепенно, племена те Русь поглотила, но некоторые сохранились автономиями до настоящего времени.
– Действительно, – не выдержал Кальвадос, – похоже получается. Но ты сказал что-то про этого … как его … выбранного князя …
– Да, Гостомысла, – подтвердил Бояров. – Этот легендарный персонаж был очень непрост. Он знал, что никто из прочих князей не желал, чтобы главным князем сделался кто-то из них, и Гостомысл предложил взять такого человека со стороны, из варягов, то есть из чужаков. По слухам, потому что летописей с тех пор не сохранилось и можно доверять только тому, о чём обсуждалось. Так вот, по слухам, у этого самого Гостомысла была дочь, Умила, и ему приснился сон, что из её чрева произросло огромное дерево, и провидец, толковавший смысл сновидения, предрёк, что сын Умилы сделается большим человеком, будет владеть целой страной. Вот Гостомысл и предложил некоего Рюрика, конунга, то есть родовитого человека, род которого восходил до самого Октавиана Августа, римского императора, внучатого племянника Гая Юлия Цезаря, тоже императора. То есть это был действительно человек самого высокого рода. При этом был сыном Умилы и, получается – внуком Гостомысла. Так делают королей, как говорится в Европе. Сам же Рюрик в то время был достаточно молодым человеком и занимался военными походами, то есть имел свою дружину, личную армию. Этот вариант прочих князей устраивал. Главное, рассуждал каждый из них, верховным князем не станет кто-то из них, так что все равноудалены от престола, а подружиться с новым верховным вождём, конунгом, это дело удачи, здесь и польстить не вредно, для себя лично. Так род Рюриковичей стал править Русью на протяжении тысячи лет.
Честно признаться, Бояров снова ощутил себя учителем, читающим лекцию перед студентами. Подобное чувство посещало его в избе Тимофея Пришлёпкина, переделанной под деревенскую школу. Там тоже Андрей ощущал на себе профессорскую мантию, пусть и на несколько мгновений. Вот и сейчас Бояров вёл урок перед этим смуглыми моряками с щегольскими усиками и прищуренными глазами. Они пытались сосредоточиться и запомнить имена десятков древнерусских князей, правителей разных городов, которые воевали и торговали друг с другом, а ещё в большей степени со степняками, печенегами, половцами, хазарами, как когда-то - со скифами и сарматами. Но запомнить и понять это сложно даже человеку учёному, специально занимающимся историей, а где уж там латиноамериканцам, пусть даже и столь любопытным. И они слушали всё с меньшим вниманием, начали отвлекаться, переговариваться друг с дружкой. Бояров замолчал, вовсе не обиженный своей аудиторией. Он обратил внимание, что почти все князья были женаты на иностранках, дочерях степных ханов, европейских королей и графов, а то и византийских принцессах, а свои соплеменницы, девицы-красавицы брались всё больше наложницами да служанками. Понятно, что таким образом князья пытались расширить сферу своего влияния и хоть таким образом влиять на дела международной политики.
– Кажется, – решительно поднялся капитан Кальвадос, – мы кое-что поняли из истории Руси. Там происходили похожие дела и проблемы, как и у нас, как и в Европе. Думаю, что мы продолжим путешествия в мир Руси …
–Тогда уж в мир России, – перебил его Андрей Бояров. – Там будет важный исторический пласт, как у нас появилось христианство, и чем православие отличается от католицизма.
– Сильно отличается? – удивился капитан.
– Довольно сильно, – коротко ответил судовой доктор.
+ + +
В то время, как судовой доктор Бояров читал лекцию об истории становления Руси в кают-компании парохода, Мифунэ Цукомото устроили совещание с Собой, уединившись в укромном уголке на верхней палубе. Говорили они тихо, на японском языке, который вряд ли кто понимал, и потому они не опасались, что их кто-то мог подслушать.
– Соба, – вынужден был признаться молодой человек, – наш план сорвался, как только мы поняли, что попали в лапы триады. Нам ещё повезло, что мы вырвались из их рук. Вместо того, чтобы прибыть на Тайвань, мы оказались в Сингапуре, а теперь и вовсе плывём куда-то, на другой конец света, с каждой минутой удаляясь от перстня с камнем Бодхидхармы. Честно признаюсь, что у меня опускаются руки. Может, нам махнуть на всё рукой и в корне изменить свою жизнь, отправиться туда, куда плывёт пароход, и начать вести там новую жизнь?      
– Стар я уже, – отозвался скрипучим голосом Соба, почти отвыкший говорить, – чтобы менять свою жизнь на новую. Давай исходить из того, что у нас имеется. Мы вырвались без существенных потерь. Я себя чувствую хорошо. Все мои раны залечены благодаря помощи твоего русского приятеля. Я советую стать хорошими членами команды парохода и ждать удобного момента, чтобы изменить ситуацию в свою пользу. А пока ждать возможности передать весточку в Японию нашему боссу.
– Правильно, – согласился Цукомото. – Всё равно англичанина в Сингапуре не было, русский остаётся с нами, и операция с камнем только откладывается. Будем ждать удобного момента, чтобы выкрасть русского и отправиться обратно, а пока …
– Пока всеми силами будем работать, старательно работать. Может, что и заработаем.
– Денежки лишними не будут.
+ + +
Пароход «Великая Колумбия» рассекал океанские волны. 28-го ноября 1519-го года португальский мореплаватель Фернан Магеллан впервые посетил воды неизвестного прочим величественного океана. Небольшие парусники «Тринидад», «Сан-Антонио», «Сантьяго», «Консепсион» и «Виктория» весьма продолжительное время пересекали обширные водные пространства, пока не добрались до Филиппинского архипелага. Магеллану и его товарищам несказанно повезло на хорошую и даже попутную погоду, и океан получил название – Тихий. Прочим путешественникам везло меньше, и за свои безграничные пространства французский географ Филипп Бюаш назвал этот океан Великим. Называли его и Южным (испанский конкистадор Нуньес де Бальбоа), но океан предпочёл остаться Тихим, несмотря на все бури и штормы, все стихии, что тревожили его воды.
Первое время Бояров ощущал себя так, что он спит и ему снится сон, самый удивительный сон, какой только может быть. В этом сне с ним происходили удивительные вещи. Потому он и сбежал от опасных китайских преступников. Теперь он очутился на борту парохода, плывущего в Америку, Америку, куда он стремился всем сердцем, куда отправилась его семья. Говорят, что чего желаешь страстно, душой, то непременно сбывается.
Свою лекцию про Россию Бояров продолжил через несколько дней, потом ещё и ещё. Его слушали вежливо и как будто внимательно. Может потому, что вместе с другими слушал и капитан. Особенно много слушателей было, когда Андрей рассказывал про крестьянские войны, про Ивана Болотникова, про Степана (Стеньку) Разина, Емельяна Пугачёва.
– Великий русский писатель, светоч культуры, написал повесть «Дубровский», где показал, каким образом зарождаются бунты. Он же, в другой повести, «Капитанская дочка», сумел показать крошечный кусочек той войны, которую вёл Емельян Пугачёв. Всё тот же Пушкин изучал этого человека, довольно внимательно, и написал книгу «История Пугачёва». Кстати сказать, помогал покончить с восстанием донского казака, предводителя крестьянской войны, другой великий человек, полководец, но тогда ещё молодой офицер, Александр Суворов, будущий генералиссимус, не знавший ни одного поражения. Но это уже совсем другая история.
Пусть читатель не думает, что Бояров сделался лектором на корабле, этаким массовиком-затейником. Капитан Кальвадос предложил ему стать судовым доктором, недовольный Педро Альмадаварой. Но тот сумел «взять себя в руки» и продолжить выполнять свои обязанности. Да, он и в самом деле не оказался настоящим врачом, но, когда русский беглец и Альмадавара сошлись вдвоём, они вместе смогли сделать то, что делает настоящий опытный доктор. Один знал одно, другой занимался конкретной практикой, а вместе у них хорошо выходило. К примеру, Бояров предложил проверить каждого из команды корабля, на предмет выявления заболеваний, которых ещё не видно, но которые, возможно, в скором будущем проявятся. Кальвадос согласился на этот эксперимент и приказал всем офицерам направлять своих подчинённых в судовой лазарет. Конечно, не одновременно, а постепенно, по одному- два в день.
Цукомото проявлял необыкновенную старательность, сделался скоро старшим в смене помощников механика, а затем показал знание навигации, и капитан Кальвадос предложил ему перейти в навигационную команду, что считалось важном этапом в карьерном росте, и начинался с поста штурвального, дальше было место штурмана, одного из помощников капитана. Кое-кто из команды начал завидовать новичку и коситься в его сторону, распускать слухи, но тут Цукомото отказался от предложения капитана и предпочёл штурманской рубке машинное отделение, отговорившись увлечением паровыми машинами, а также занятиями атлетикой, для чего в отделении было масса различных приспособлений, многие из которых японец приспособил для личных занятий. Он даже показал несколько комплексов упражнений с мешками и гирями, а в конце показал кату с саблей. Вообще-то кату проводили с мечом, но его не оказалось на борту парохода. Команда с восторгом аплодировала, глядя на саблю, превратившуюся в пропеллер в руках ловкого японца. Со стороны это казалось волшебством. Тогда Цукомото отложил саблю в сторону, взял в руки две палки, сказал, что это подобие меча и предложил напасть на него нескольким человекам, пусть даже вооружённых настоящим рубящим и колющим оружием. Над самоуверенным новичком стали посмеиваться, ведь одно дело, это красиво и быстро размахивать отточенной железкой, и совсем другое – бросить вызов людям вооружённым. Сразу несколько человек вызвались проучить новичка, «сбить с него лишнюю спесь», то есть – «поставить на место». Это как раз и были те, кто на него косо поглядывал, его тайные завистники. Конечно, всегда легче ворчать и проявлять недовольство чужими успехами, чем самому много и успешно трудиться. «Учителя» собирались и в самом деле вооружиться саблями из судового арсенала, но Кальвадос не позволил этого делать. Ему самому было интересно поглядеть на это представление. Тогда в многих странах были распространены соревнования борцов английского и французского бокса для увеселения солидной публики, аналогичные соревнования проводились и для простонародья в цирках-шапито. Такое было в античном Риме, когда в Колизее сражались гладиаторы на потеху публике. Чаще всего это были рабы из Ливии или пленные варвары из германских племён. Но это было в исторические, давние времена, а сейчас наступило двадцатое столетие, времена прогресса и цивилизации, где не было места варварским игрищам. Правда, говорили, что некий французский барон Пьер де Кубертен, фанатик античных времён, всеми силами пытается вытащить из прошлого Олимпийские игры, забытые и канувшие в Лету уже не одно тысячелетие. И, в конце концов, пусть народ позабавится зрелищем. Это сказал уже Кальвадос, а не безумец Кубертен
Цукомото встал посередине того кусочка палубы, который он выбрал в качестве тренировочной площадки. Одной рукой с зажатой палкой он защищал грудь, другую отвёл назад и даже чуть за спину. Напротив него стояли сразу два здоровяка. Ещё двое заходили к нему с боков, каждый с иной стороны, и ещё один остановился за спиной. Каждый в руках держал шест, целую дубинку из крепкого дубового дерева. Это были заготовки для затычки, какой прикрывают дыру, пробоину в борту судна. Такими же кусками подпирают затычки, чтобы устранить пробоину. Куски дуба от воды набухают и становятся крепкими, как камень. Один из обидчиков и был судовым плотником, он и притащил дубовые палки, чтобы наказать чужака, чтобы тот знал своё место и не лез против всех. Ничего этого японец словно бы не замечал. Он замер неподвижно и глядел перед собой полузакрытыми глазами, словно впал в некий транс. Бояров находился среди зрителей и понимал, что всё не совсем так, как выглядит. Андрей знал, что Цукомото много занимался кэмпо, воинским искусством фехтования на мечах, а также владел джиу-джитсу, дзю-дзюцу, как он её называл. Когда-то он сам показывал Андрею приёмам этого восточного боя, и Андрей применил те приёмы в тех обстоятельствах, когда от этого зависела его жизнь.               
Над палубой стояла тишина. Казалось, упади сейчас шёлковый, либо батистовый платочек, и то будет слышно, до того был напряжены все присутствующие. Наконец один из матросов не выдержал, он взревел быком и кинулся на замершего, как бы расслабленного японца, примериваясь дубиной огреть его, нацеливаясь в висок, чтобы свалить одним мощным ударом и сделаться единственным победителем, получить всю славу, точнее – подтвердить её, потому как он уже слыл записным драчуном. Дубинка свистнула, но … пролетела мимо головы. Цукомото уклонился легко, чуть отклонив голову, так, что конец дубины прошёлся по волосам, но не коснувшись кожи. Сам же Цукомото махнул сначала одной дубинкой, потом сразу – другой, изящно, почти как танцор балета, повернулся в сторону, снова ударил одной палкой и, почти одновременно – второй, снова сделал оборот и снова провёл сдвоенный удар, после чего замер на одной ноге, подтянув вторую почти под грудь и раскинув руки в стороны. Все его противники разлетелись в стороны, словно были кеглями в игре бадминтон, а по-русски – в «городки».
+ + +
– Что делать, когда на тебя нападают? Нападают нагло, зная, что сильнее тебя, безнаказаннее? Что делать тогда?
– Признать поражение. Если ты к этому склоняешься. Склоняешь голову, не веришь в себя, в то дело, которому ты веришь, которому готов посвятить свою жизнь. Но если ты не готов признать поражение, то надо уметь оказать сопротивление, а это не так уж сложно сделать.
Мифунэ Цукомото познакомился со студенческой компанией и даже участвовал в их собрании, которое называлось «маёвкой». Тогда на студентов напали черносотенцы, подвыпившие лавочники и молодые парни, приехавшие из провинции и желающие помахать руками. Таких тоже привлекали к себе черносотенцы, пользуясь поддержкой жандармского управления. Молодчики считали студентов лёгкой добычей. Это вам не рабочая молодёжь, горячая и скорая на кулачные столкновения. Но в этот раз среди студентов оказался гость из далёкой восточной страны, и он шутя (создалось такое впечатление) раскидал нападающих, и они бросились в рассыпную, уверенные, что наткнулись на боевика из революционной организации, побросав кастеты и свинцовые болванки. Бояров попросил тогда Мифунэ показать, как можно себя защитить, своими руками, как это сделал Цукомото. То начал с объяснений.
– Если они ведут себя нагло, значит, уверенны в себе, в твоей ничтожности, в неумении защититься. Значит, они не ожидают от тебя отпора. Значит, у тебя сразу появляется преимущество, которым надо воспользоваться, не мучая себя сомнениями. Уверенность в своих силах делает тебя сильнее и вызывает в противнике сомнения.
– Мы не успевали следить за тобой и не заметили, как ты их всех разогнал.
– Надо научиться быть быстрым, то есть действовать с упреждающей быстротой. Быстрота увеличивает силу удара. Быстрота и резкость.
Мифунэ поставил перед собой кирпич из красной обожжённой глины, ударил по нему ребром ладони, при этом взвизгнув, и кирпич … распался на две половинки. Бояров не поверил бы этому, если бы не видел собственными глазами.
– Я покажу тебе, как можно научиться скорости нанесения удара. Но это только часть дела. Нужна ещё координация. Необходимо знать те точки, которые в организме наиболее подходящие для поединка, для поражения противника.
– А если противников несколько, и все вооружены кастетами или дубинками?
– Если противников несколько, то это даже удобнее. Если, конечно, ты научишься быстроте и координации, научишься правильно ориентироваться в пространстве. Твои противники будут мешать друг другу, и пытаться ударить тебя. Тебе остаётся опередить их и первым ударить. Вот с этого мы и начнём наши уроки.
+ + +
Нападавшие валялись, разлетевшись от ударов японца в разные стороны. Но пролежали на палубе они несколько мгновений, и начали подниматься на ноги. Цукомото сбивал их с ног ловкими ударами под колени, нанося их с задней части. Лишь плотника, пытавшего ударить жёстко, в висок, Цукомото ударил дважды, и плотник потерял сознание. Прочих противников японец просто сбивал с ног. Ему достался удар торцом одной и другой палок, в солнечное сплетение и в подбородок. Команда замерла от неожиданности. Кальвадос собирался остановить сражение, как только самоуверенного новичка его моряки сбили бы с ног, пока они его не покалечили. Но произошло неожиданное – они так и не смогли ударить ни разу, а новичок свалил их всех с ног, легко и – кажется, что небрежно. Моряки помогали подниматься своим товарищам и уважительно посматривали на победителя. Никто недовольства не выказывал. Цукомото с самого начала собирался продемонстрировать свои умение. Он это и сделал, к общему изумлению. Лишь один Бояров ничему не удивлялся. Он кое-что уже знал об искусстве фехтования дубинкой, которое называлось дзё-дзюцу. Искусство заключалось в умении отбивать чужие удары и наносить свои – в особые точки организма. Самые искусные борцы вместо дубинки пользовались собственными кулаками и даже пальцами, натренировав их до твёрдости камня.
На эту демонстрацию Соба не пошёл, заменив одного из кочегаров, которому было очень интересно. Старый японец быстро выздоравливал от перелома и ран, полученных от когтей тигра. То лечение, которое применили к нему оба судовых доктора, показали отличные результаты. Бояров применял приёмы западной и восточной медицины, которыми обучал его Махов, старый фельдшер, большую часть жизни пробывший на Дальнем Востоке и там учившийся у китайских и японских медиков. Оказалось, что и Альмадавара тоже знает несколько способов, которые применяют индейские лекари. Капитан Кальвадос с уважением отнёсся к стараниям медиков.
Продемонстрировав свою силу и умение, Цукомото сложил палки, которые держал в руке, на палубу и вышел из кольца моряков, его окруживших. Молча, он стал удаляться, прошёл вдоль фальшборта и остановился перед дверью, ведущую в машинное отделение. Именно там должен был находиться Соба, взявшийся исполнять обязанности кочегара, хотя его определили на хозяйственные работы, подсобным рабочим на камбуз. Цукомото опустился в недра корабля, которые можно было назвать «преисподней», по шуму и суматохе, которые царили здесь, по жаркой температуре, распахнутым топкам, жадно поглощавших уголь. Углем питался пароход, и его постоянно закидывали в топки кочегары совковыми лопатами. Поблизости шумела, многими сочлениями, большая паровая машина, заставлявшая вращаться винт, толкавший пароход сквозь толщи воды. Цукомото направился к кочегарам. Соба увидел его, отложил лопату и отошёл в сторону, протирая лицо полотенцем.
– Я сделал так, – сказал старику Мифунэ на своём языке, – как мы решили. Я выступил перед всеми и показал своё искусство владения рукопашным боем. Вот увидишь, сейчас они явятся сюда, найдут меня и пригласят подняться. С этого начнёт расти моя популярность, наша популярность на этом корабле, как мы и задумали.
Цукомото говорил и посматривал в сторону выхода, где должны появиться те, кого пошлют, должны послать за ним. Но они не спешили появляться. Что же им помешало?
Когда Цукомото, как представитель Востока, в своём обычае молча удалился, вперёд вышел Бояров и начал говорить. Так же, как было, когда он читал лекцию о России, рядом встал Альмадавара, сделавшийся близким товарищем, чтобы подсказывать нужные слова Андрей говорил частью на английском языке, а частью на испанском, овладеть которым Альмадавара и помогал ему. 
– То, что показывал мой товарищ, Цукомото, – начал говорить Бояров, – кажется волшебством, но вы всё видели своими глазами. Это и в самом деле завораживает. Но кажущаяся лёгкость в этом деле обманчива. Для того, чтобы повторить это, надо много стараться, заниматься долгими и утомительными тренировками. Но и этого масло. Чтобы получалось, надо сначала укрепить организм, и для этого существуют атлетические упражнения.
Далее Андрей перешёл к рассказу о древней Греции, где был в ходу культ тела. Эллины много занимались физическими упражнениями. Существовали даже праздники спорта, называемые Олимпийскими играми, посвящённые богам Олимпа и потому носящие их имя. Спортсмены бегали, бросали дротик, метали ядро, молот, диск, поднимали тяжести.
– Доктор Александр Константинович Анохин разработал целый комплекс упражнений, какой в силах проделывать каждый, даже если нет под рукой различных спортивных снарядов. Достаточно напрягать мускулы во время выполнения упражнений. Если вам интересно, то я могу показать. Одно время эти упражнения входили в моду среди студентов и даже преподавателей. Скажу без ложного стыда, что и сам отдавал этому увлечению некоторое время. Потому и выполнять те приёмы, какими меня обучал Цукомото в том прошлом, где мы с ним встретились, в ещё прошлой моей (да и его) жизни, было легче, чем человеку неподготовленному.
Давайте же немного отвлечёмся от сюжета нашего повествования и глянем немного  сторону. Античные времена продолжают опираться на нашу современность некоторыми гранями. Прежде всего это - образование, та его часть, которая именуется классической, сюда же можно уверенно отнести культуру, точнее искусство (живопись, архитектура, скульптура, музыка и т.п.), медицина (Гиппократ, Авиценна и пр.). Сюда же можно отнести и спорт. Как так – удивитесь вы? Но ещё в середине пятнадцатого века итальянский государственный деятель Матео Палмиери в своём трактате обращался к идеям античного мира и полемизировал с церковными и феодальными властями, призывая тех возвратить к жизни спортивные и культурные празднества. Его почин подхватил Иероним Меркуриалис, итальянский врач и историк физического воспитания. В своём труде «Де арте гимнастика» этот человек воспевал Олимпиаду, но, вместе с тем был против соревновательности в гимнастике. Меркуриалис говорил, что организм человека имеет свои ограничения и, если наращивать рекорды, выходя за возможности организма, то спорт  вместо друга и покровителя сделается разрушителем здоровья спортсмена. Напомним, что об этом говорилось ещё в пятнадцатом веке.
Королевский прокурор Роберт Довер, пользуясь поддержкой английского короля Якова I, сумел собрать в 1604-м году ряд спортивных соревнований, в которых участвовали атлеты, борцы, конники. В соревнованиях разрешалось участвовать всем желающим, невзирая на пол и сословие. Кроме спорта там предусматривались такие занятия, как охота, танцы, пение, музыка, шахматы. Сейчас это назвали бы «культурной программой». Робер Довер же утверждал, что именно так проходили спортивные празднества в Элладе и говорил, что мечтает включить туда и диспуты философов. Кстати сказать, своё детище Довер назвал «Олимпийскими играми». Соревнования эти оказались очень популярными и продолжались сотню лет. Об идеях олимпизма горячо отзывались великие гуманисты Жан-Жак Руссо и Фридрих Шиллер, и философские учения начали стремительно развиваться не только в Англии, Франции и России, и даже обернулись целой революцией, когда от тем спорта пришлось отказаться на некоторое время, и лишь в конце века девятнадцатого пропагандист спорта барон Пьер де Кубертен снова поднял Олимпийский факел для продолжения этого дела.  Конечно, международные спортивные соревнования продолжались и в восемнадцатом веке, но настоящее признание пришло позднее. Первые игры в современности прошли в Афинах, в 1895-м году, а вторые состоялись в Париже, что прошло мимо нашего героя, который находился на каторге, вдали от всяческих мировых событий, которые проходили как бы в другом мире, который с миром Боярова почти никак не соприкасался. Разве что он слышал про медика Анохина, занимающегося атлетизмом сам и призывающих к этому же прочих. Он даже сделался тренером и наставником группы тяжелоатлетов, которые провели Первую всероссийскую олимпиаду, состоявшуюся после той, афинской.
Бояров поднимал сжатые кулаки с таким усилием, словно поднимал тяжеленные камни, валуны. Скоро с лица его потекли крупные капли пота. Потом он начал раздвигать перед грудью руки. Казалось, что он толкает створки ворот. По крайней мере, у него был такой вид. Он ещё проделал несколько упражнений.
– После таких тренировок атлеты довольно легко управлялись с настоящими тяжестями. – Заметьте, что Александр Константинович имел дело и с настоящими нагрузками, но не перегружал организма спортсмена. Потому его гимнастика и была названа волевой, что упражнения выполнялись усилием воли, но наполняли мускулы необходимой энергией. Признаться, что и я со студентами к этому едва не приобщился, но тут познакомился с Мифунэ Цукомото, который поднялся на борт вашего корабля вместе со мной.
Бояров сказал это и замолчал. Только сейчас он сообразил, что за последние дни и даже недели они с Мифунэ друг от друга отдалились. Андрей занялся судовым лазаретом, а его японские приятели всё время проводили в машинном отделении этого морского левиафана, то есть пребывали ниже уровня море, среди бесконечного шума движущихся механических сочлений, и виделись друг с другом едва ли более получаса в день, во время обеда или окончания ежедневной вахты. Лишь сегодня Цукомото явился на палубу и продемонстрировал воинские искусства, после чего развернулся и безмолвно удалился, а судовой врач Бояров начал рассказывать про атлетов древности и про доктора Анохина, фанатичного приверженца атлетизма, сам – настоящий атлет. Для того, чтобы стать настоящим атлетом, надо наполниться стремлениями к этому и работать, не покладая рук. Эту мысль Андрей высказал вслух. Часть команды заверила его, что готовы к этому. Капитан Кальвадос, который находился поблизости, тоже что-то буркнул, и удалился. Было непонятно, одобряет он этот порыв или недоволен им. Всё же Кальвадос был капитаном и корабль был его жизнью, как и всё, связанное с этим, а спорт … какую он играл роль?
Новые члены команды проявляли большую старательность, особенно тот, кого взяли на роль корабельного медика, вместо старого, казавшегося негодным для работы. Но позднее оказалось, что вместе, то есть новичок и тот, кого считали негодным, составляют удачный «тандем», если здесь подходит этот спортивный термин. Кстати, Бояров позднее признался, что на занятия проблемами медицины его вдохновил как раз Александр Анохин, а заниматься лечениями он начал ещё в России, когда ассистировал фельдшеру Махову в лечебнице где-то в окрестностях Благовещенска, затерянного в дальневосточной тайге. Бояров не собирался становиться медиком, больше его занимали горы, а точнее – недра земли и полезные минералы, которые могли принести пользу людям, а в первую очередь – россиянам, но судьба всё устроила таким злосчастным образом, что Боярову приходилось делать не то, что он собирался сделать, а то, что ему приходилось. Увы, но это две большие разницы.
Сделавшись учителем детишек старообрядческой общины, Андрей показал им некоторые физические упражнения, в том числе и те, что разработал доктор Анохин, и детишки повторяли за ним, старательно наклоняясь и подпрыгивая, разводя руки и поднимая невидимую тяжесть, в то время, как родители за ними следили, недоумённо переглядываясь.
И вот сейчас группа латиноамериканских матросов повторяли те же движения и так же перешучивались между собой, и у Андрея появлялось чувство, что он находится не на палубе морского парохода, а на травяной полянке позади таёжной деревеньки, и скоро Настя Горевая позовёт его обедать. Но вместо неё зычно кричал темнокожий кок, каких он раньше сроду не видывал, и мечты разваливались, как разбитое стекло.
Надо сразу сказать, что такие тренировки проходили не постоянно, а когда число желающих превышало с полдюжины. Тогда Бояров снимал белый халат, обнажался по пояс и становился во главе группы, начиная занятия с пробежки. Потом любители спорта разбивались попарно, упирались ладонями в ладони и давили, что было сил, выжимая друг из друга вёдра пота. Порой к ним подходили два бразильца с банджо и начинали аккомпанировать, превращая занятия в развлеченья. Как-то они передали свои банджо товарищам, тоже умеющим бренчать по струнам и устроили танцы, перемежёвывая их с нападениями друг на дружку. Это была какая-то непостижимая смесь и танца, и воинского боя. Бразильцы объяснили, что такое искусство называется «капоэйра» и зародилось на невольничьих плантациях Бразилии. Рабы, вывезенные из стран Африки, обменивались друг с другом приёмами своего боя. Отсюда и зародился новый стиль. Обычно два противника принимали низкую стойку, широко расставив ноги. Это позволяло им быстро переходить на стойку на руках и наносить ударами ногами, двигая ими с предельной быстротой; при этом борцы стремительно переходили с рук на ноги, и снова на руки, проделывая настоящие кульбиты, как цирковые акробаты. Как правило, всё это проделывалось под музыку, извлекаемую из струн банджо и гитар, и создавалось впечатление, что люди забавляются, а не тренируются для настоящего и сурового боя. Здесь, на «Звезде Колумбии» оказалось несколько опытных бойцов капоэйры, во главе с этими самыми бразильцами. Кальвадос этих соревнований не приветствовал, но и не препятствовал им.
Чем же был занят капитан большого морского корабля, рассекавшего океанские волны? Наверное, тем же, чем был бы занят каждый другой капитан на его месте. Вместе с тем он был заинтересован в том, чтобы на его корабле не случалось досадных происшествий, вроде того, что случилось с Хосе, потерявшем руку, по вине растерявшегося доктора Альмадавара, выдававшего себя за опытного медика. К тому же на борт допустили группу, выловленную вблизи Сингапура, и они просили защиты от преследования китайских преступников, но и не желали попасть в руки английской администрации, равно как и японских властей, рассказывая о какой-то тёмной истории бегства с российской каторги одного из группы. Капитан Кальвадос обещал защиту этим людям, но решил для себя во всём разобраться, а также быть настороже на тот случай, если за всем этим последуют какие-то неприятности. Вот эти неприятности Диего Гонзалес Кальвадос и хотел предупредить. Потому он был особо внимателен.
Андрей Бояров, желая показать себя, в разговоре с капитаном заявил, что считает необходимым устроить внимательный осмотр каждого из экипажа «Звезды Колумбии». Бояров утверждал, что каждая болезнь, прежде чем проявиться, может быть выявлена с помощью симптомов, то есть признаков той самой болезни. Начать Бояров предложил с самого капитана. Тот согласился, и новый корабельный лекарь устроил тщательный осмотр, измерив температуру, давление, проверив пульс, работу сердца, лёгких, вслушиваясь в работу внутренних органов с помощью стетоскопа, проверил зрачки, язык, состояние кожи, ногтей, всматривался в узоры линий на пальцах, то есть постарался быть максимально внимательным, вспоминая всё то, что говорил ему старый фельдшер, посветивший почти всю сознательную жизнь вопросам медицины. Махов не раз говорил, что любую болезнь, может, кроме особо опасных инфекционных болезней, можно определить по признакам, и начать излечивать больного, пока недуг его не сделался фатальным. Чем раньше начнёшь лечить, тем лечение будет успешнее. И каждый раз оказывалось, что старый медик был прав. Захар Прокопьевич Махов утверждал, что в будущем медики будут домашними врачами. Они будут наблюдать своих пациентов, и отмечать все нарушения режима питания, работы, отдыха, сна. «Все болезни начинаются с сущих мелочей, – говорил скрипучим старческим голосом фельдшер, – и если их вовремя пресечь, то ничего с вами и не случится, а дело докторов просто держать вас за шкирку и не позволять вам вредить себе. Уже потом люди сделаются достаточно культурными, чтобы сами предупреждать свои же недуги».
У Кальвадоса Бояров нашёл несколько тревожащих признаков, в том числе начинающуюся язву желудка. Капитан выслушал слова новичка и вынужден был с ним согласиться, после чего окончательно утвердил за ним место корабельного доктора, оставив при нём старого, хотя бы до тех пор, пока русский не будет свободно владеть испанским языком. Но Бояров и Альмадавара нашли общий язык и удачно сработались, так что Кальвадос оставил в лазарете их обоих, и обязал каждого из команды, какое бы место тот не занимал, пройти через медицинский кабинет, в свободное от вахты время.
Раньше, в свободное от вахт время члены команды занимались кто чем, у кого какая фантазия занять досуг. Это были или азартные игры, либо какие поделки, либо починка одежды, либо занятиями хобби, то есть любимым делом. Андрей Бояров сделал несколько докладов, рассказывая о своей стране. Оказалось, что про Россию почти никто ничего не знал. Кроме того, что на России Наполеон «обломал зубы» и то, что по улицам там ходят медведи, а люди зимой погружаются в зимнюю спячку и просыпаются только весной. Это было похоже на истории барона Мюнхгаузена. Кальвадос позволил Боярову сделать доклад, сначала для офицеров кают-компании, а потом и для прочей команды. Это оказалось интересным занятием. Тем более, что читать лекции слушателям Боярову было не в новинку. Ведь в прошлом он был аспирантом, то есть почти что преподавателем. Был он и школьным учителем для детишек Камышино, так что всё это ему было не в новинку. Неожиданно он оказался и тренером, занимаясь с матросами и офицерами атлетизмом, подсказывая, какими упражнениями лучше заниматься, чтобы набрать необходимую спортивную форму. Необходимую для чего? Появилась идея провести всекорабельные олимпийские игры.
Но всё это было в свободное от службы, от вахты время. Кальвадос бы не потерпел, если досуг начал выходить на первое место на его корабле. Но все новички старательно выполняли свои обязанности, и даже пожилой Соба, который вошёл в команду кочегарок и не отставал от своих товарищей, более молодых и привычных к условиям тропиков. А Цукомото почти не вылезал из машинного отделения, изучая все узлы паровых машин; и это у него получалось. Показал он умение и в навигации, как бы, между прочим. Если бы Цукомото захотел продвинуться по службе, Кальвадос отнёсся к этому благосклонно. То, что он был новичком в команде и попал на борт парохода неожиданно, стало почти забываться.
Конечно, всё это не было так, как описывалось. Точнее, так и было, но когда стояла удобная для плавания погода. Но редко происходит так, что на море всё было спокойно. Периодически море хмурится и начинает сердиться. Это если выражаться поэтическим языком, а попросту говоря – разражается буря, по-морскому говоря – шторм, когда ветер создаёт волны, которые становятся всё больше и начинают раскачивать корабль. .Для парусных кораблей шторм наиболее опасен, потому что ветер надувает паруса и «берёт корабль под контроль», сдирает своими порывами парусину с мачт, расщепляет и ломает мачты, а корабль может опрокинуть, особенно если находящийся внутри груз начинает перекатываться с борта на борт  и тем усиливает качку. Если при этом получается пробоина в борту или днище, если в открытые люки проникает забортная вода и её не успевают выкачивать, то это грозит неминуемой катастрофой и потоплением судна.
Именно такие мысли переполняли голову Боярова, когда «Звезду Колумбии» раскачивали штормовые волны. Всё внутри Андрея переворачивалось, он не мог сдерживать тошноты и принимал горизонтальное положение, держась обеими руками за койку, которая делалась излишне сноновчатой, как лошадка, и хотела его сбросить с себя. Он стонал и хватался за противоштормовые ремни, которыми рекомендовано себя фиксировать, чтобы уберечь от падения во время сна. Как будто можно заснуть во время шторма! Бояров вспомнил, как он читал описания морских путешествий, где говорилось о сложностях, какие начинались в период плохой погоды, но он не подозревал, насколько серьёзны эти трудности. Писателям не всегда удаётся в своих описаниях передавать то, что приходится испытать. Наверное, надо таким писателям самим окунуться во все эти «прелести» морских круизов, прежде чем садиться за литературную работу. Наверное, тогда они будут находить более подходящие словесные определения. Желательно без употребления ругательных идиом.
Наверное, чтобы хорошо и убедительно описать шторм посередине океана, надо быть художником, и чтобы его при этом посетило вдохновение. И тогда он найдёт необходимые краски и нарисует такую картину, увидав которую, ужаснётся всякий, который даже и не оказывался на таком корабле. Кажется, у Ивана Айвазовского это получается. И это не только «Девятый вал», но и прочие творения.
Писателю сложнее работать с образами. Но мы немного отвлеклись от сюжета нашего романа.
Когда Педро Альмадавара устраивался лекарем на океанский пароход, он уверял капитана Кальвадоса об опыте предшествующих рейсов. Как оказалось, медицинского опыта у него оказалось маловато, но на борту морского корабля он уже бывал, и на «Звезде Колумбии» освоился быстро. И во время шторма вёл себя достаточно мужественно, то есть пытался выполнять свои обязанности, в отличие от русского товарища, который лежал пластом и, если открывал рот, то изрыгал из себя рвотные массы, либо проклинал океан со всеми морями разом.
Как бы со стороны Андрей понимал, что выглядит в глазах любого моряка презренным новичком, но ничего не мог с собой поделать. Всё внутри него превратилась в какой-то дьявольский коктейль, который вертел им как угодно. Временами Боярову было стыдно за себя, но потом он снова проваливался в полубеспамятстиво- полубезумие. Хотелось подняться на ноги и выброситься за борт, чтобы разом прекратить свои мучения.
– Пожалуй, Педро, – выдавил из себя Андрей, между спазмами, выворачивающими организм, – пойду, вдохну свежего воздуха. Может это поможет прочистить мозги. Пора брать себя в руки.
– А может, ещё полежишь? – вздохнул Педро, сочувственно глядя в лицо товарища, но стараясь не пересекаться с ним взглядами. – Не может же шторм продолжаться вечно.
– А мне кажется, – ответил ему Бояров, что Бог взял и вверг меня в испытание, даже Большое Испытание: выдержу ли я его или отдам концы. Жаль, что вам приходится мучиться со мной.
– Но ты ведь, кажется, неверующий, атеист?..
– Поверишь тут во всякое, – со стоном ответил Андрей, пытаясь установиться на ногах, –  если окажешься в такой сатанинской круговерти …
С этим спорить не было смысла, и Альмадавара не стал препятствовать намерению напарника покинуть каюту, попросив только быть осторожнее и не выпускать из рук страховочного троса. На грудь Боярову он надел спасательный жилет, чего тот даже не заметил, пытаясь сосредоточиться на мысли выбраться на палубу.
Путь лежал по коридору, который, казалось, сошёл с ума и пытался играть с ним в чехарду, выпрыгивая из-под ног. Кто-то попался навстречу Боярову и что-то у него спросил. Все силы Андрей сосредотачивал, чтобы удержаться на ногах, а когда попытался взглянуть на вопрошающего, тот  уже удалился, торопливо припадая на ногу. Нет человека, нет и проблем. Бояров отправился дальше. Идея-фикс – выбраться наружу и вдохнуть свежего воздуха. Может быть, от спёртого воздуха он угорел, и теперь его досаждают галлюцинации? Морская болезнь, она чревата своими последствиями на поражённый организм. Он перед стихиями бессилен, возможно, такова и реакция. Этому надо что-то противопоставить, хотя бы глоток свежего воздуха, пусть и насыщенного йодом, а также небесным электричеством.
С трудом Бояров открыл наружную дверь. Казалось, что снаружи её держали, может даже двое или четверо, судя по тому, как прочно она держалась. Бояров сжал зубы и рванул что было сил. И тогда дверь распахнулась. Он едва не вылетел и лишь могучим захватом атлета сумел сдержаться.
Мама дорогая!
Можно подумать, что Бояров очутился за бортом парохода. Справа, слева, вверху, внизу, вежде была вода, и Боярова тащил за собой поток. Он запаниковал, но уже нащупал рукой натянутый трос. Только теперь он сообразил, что судно накрыло большой волной, какие любят рисовать художники с богатым воображением. Нам думается, что если бы такой художник вдруг очутился посередине шторма, то потом до конца жизни он рисовал бы пейзажи в собственном саду, поняв счастье иметь собственный дом, где можно укрыться от всех невзгод мира.               
Вдоль бортов кораблей, бороздящих моря и океаны, протянуты штормовые тросы. Перед бурей их натягивают. Такая мера защиты спасла многие жизни, гораздо больше, чем пресловутый спасательный круг. Представьте себе сами: очутившись внезапно за бортом во время шторма (не дай Бог!), много ли вы продержитесь на поверхности бушующего моря, имея даже под рукой не один, а три таких круга. Вас захлестнёт волнами, и вы захлебнётесь водой (тьфу-тьфу-тьфу) почти сразу, а уцепившись за трос, вы получите тот крохотный шанс, ту соломинку из пословицы, что поможет сохранить жизнь.
Правда в ту злосчастную минуту Бояров не очень-то и цеплялся за жизнь, вконец измученный «морской болезнью», но инстинкты организма заставляли крепче мёртвого за трос цепляться. Бояров попытался открыть глаза и оглядеться. Видно ничего не было. Его окружала тьма и силуэты парохода. Позади него находилась дверь, через которую он вышел. Бояров вдохнул в себя, полной грудью морской воздух. Собственно говоря, именно для этого он сюда и поднялся, а также для того, чтобы увидеть, своими глазами, что оно такое есть: морская буря.
Видно ничего не было, а что касается воздуха, то он до такой степени был перенасыщен морской водой, что Андрею показалось, что он глотнул лёгкими добрую порцию. Он согнулся в кашле. Ноги начали подгибаться. Поможет ли кто ему? Бояров оглянулся, силясь кого-нибудь позвать на помощь. Но матросы во время шторма сидят в своём кубрике, либо на том месте, которые им предписаны службой. Шататься по палубе в открытом море, дураков нет. Разве что новички берут на себя смелость подняться наверх. Но вдруг ему показалось, что неподалёку мелькнул силуэт, и даже знакомый силуэт, похожий на старика Собу? Он тоже вышел полюбоваться на стихию? Или это всё фантазии, галлюцинации?
– Соба? Это ты? Помоги мне!
Бояров крикнул, пытаясь перекричать шум волн. Совершенно безнадёжное дело. Нет, лучше взять себя в руки и попытаться самому вернуться обратно, в лазарет. Бояров только сейчас понял, какие бредни могут прийти в голову, одурманенную приступами сильнейшей рвоты. Со стоном он оторвал руку от спасательного троса, рванулся и … покатился по проходу, подхваченный новой волной, обрушившейся на него водопадом. Вот сейчас его унесёт за борт! Он потянулся к тросу, раскрыл рот для нового крика и … задохнулся от новой порции воды, которая попала ему в открытый рот. Он поперхнулся, закашлялся, именно в этот драматический момент он и наткнулся на плотную человеческую фигуру, скалой вставшую на его пути.
– Соба?
– Доктор? Что вы здесь потеряли?
За последние недели Бояров научился понимать по-испански. Это был Диего Родригес, главный механик этой чёртовой посудины. На прошлой неделе они с Альмадаварой осмотрели его с ног до головы и навыписывали ему кучу рецептов, по которым сами же и выдали кучу лекарств, а ещё дали рекомендации, которые Родригес хмуро выслушал и не разразился бранью только потому, что рядом находился Кальвадос, заинтересованные в здоровьи своих людей. С тех пор Родригес косо смотрел на лекарей, но повиновался  тому, что ему было предписано. И вот теперь они столкнулись, во время шторма, нос к носу, как будто ждали друг друга.
– А вы что здесь делаете? – жалобно пискнул Андрей, не зная, что ещё сказать.
– Меня вызвали в машинное отделение, – буркнул механик, – а для чего, я толком не расслышал. Зря вы здесь появились, уважаемый доктор. Давайте я помогу вам вернуться обратно.
Механик гудел громким басом, наверное, по причине грохота, каким сопровождалась буря, но скорее всего, раздражённый инициативами доктора. Бесцеремонно он ухватил Боярова за шиворот и, за несколько секунд, доставил его до вожделенной двери. Андрей повернул голову, чтобы поблагодарить механика, но тот не собирался дожидаться благодарностей, уже удалялся в сторону машинного отделения, одной рукой касаясь спасательных лееров, той раскачивающейся «морской» походкой, какой отличаются настоящие моряки, и какая позволяет им оставаться устойчивыми во время самой сильной бури. Андрею показалось, что следом снова мелькнул силуэт Собы, но он мог и ошибаться. Бояров с трудом вернулся в каюту, в которой всё же было спокойней, чем наверху, несмотря на все безумные раскачивания. Альмадавара дал ему двойную дозу успокаивающих капель, и Бояров погрузился в сон, который не принёс спокойствия, потому что был полон кошмаров. Да и хотели бы мы видеть человека, способный быть спокойным во время самой страшной бури, какая случается раз в столетие. Наверное, в похожую бурю капитан Филипп ван дер Декккен разразился проклятиями, после которых он, и его несчастная команда сделалась тем самым пресловутым «Летучим Голландцем», встретиться с которым так боятся все моряки.
+ + +
Следующие несколько дней можно было смело вычёркивать из жизни Боярова, как, к примеру, те, что он провёл у доктора Фана практически пленником китайской триады. Только в этот раз Андрей приходил в себя после свирепого шторма, от которого, как оказалось, досталось не только русскому бедолаге. В лазарет были доставлены несколько пострадавших пациентов, которых пришлось принимать старому лекарю, пока новый приходил в себя после нервного стресса. Оказалось удачным, что на борту было сразу два доктора. В то время, пока один занимался своими травмами, приём проводил второй. Капитальный осмотр команды оба доктора проводили вместе. После шторма осмотр пришлось приостановить. Что на корабле случилось Большое Происшествие, Андрей Бояров узнал не сразу, его новость обходила несколько дней, пока он не поправился окончательно. Дело было в том, что исчез Диего Родригес. Услышав это, Бояров поднялся, натянул на себя куртку и направился к капитану.   
– Капитан …
Бояров нервно мялся у входа в каюту. Кальвадос всё это время был на ногах и успел обойти большую часть своего парохода. Только что он вошёл в каюту, чтобы немного там поваляться, расслабиться и понять, что делать дальше.
– Что вам, доктор?
Диего Гонзалес с тоской покосился в сторону диванчика, обитого розовым атласом, такого уютного и удобного даже с виду. Когда к нему являлись посетители и мялись с жалобным видом у входа, отдохнуть обычно не удавалось. Если не отослать просителей вон, до следующего удобного случая.
– Капитан … – Бояров мучительно подбирал нужные слова. Испанскому языку он только учился, и, когда он говорил, поблизости оказывался Альмадавара и подсказывал ему нужное слово. Но теперь Альмадавары рядом не было и нужно было обходиться одному. – Я услышал, что пропал Родригес.
– Да, – Кальвадос выпрямился и устроился на стуле. – Он был моим другом. Вероятно, его смыло волной за борт.
– Это меня чуть не смыло волной за борт, – признался Бояров. – Никогда я не чувствовал себя так плохо. Казалось, что в каждый следующий миг я помру. Считается, что «морская болезнь» не из категории смертельных, но в те минуты я испытывал такие мучения, что добровольно искал успокоения, хотя бы в смерти. Не помню как, но я покинул нашу каюту. Альмадавара не хотел пускать меня, но я настоял на своём. Кажется, я обещал ему быть осторожным, но, вероятно, говорил так, чтобы мне не препятствовали покинуть каюту. Я жаждал вдохнуть глоток свежего воздуха. Я надеялся прочистить кислородом голову, в которой витали всяческие видения. Но, очутившись снаружи, испытал на себе водяной шквал. Это была волна, окатившая наш корабль. От неожиданности и по причине крайне плохого состояния я испугался, почувствовал, что теряю контроль. В этот ответственный момент я и наткнулся на Диего Родригеса. Тот подошёл именно в тот момент, почти фатальный для меня. Механик схватил меня за шкирку, встряхнул как кутёнка, что-то там сказал и сунул в дверь, через которую я только что вышел. Всё продолжалось чуть более мгновения, но за это время я почти попрощался с жизнью. Почти без сознания я вернулся к себе, Альмадавара уложил меня и я провалялся несколько дней, пока начал приходить в себя.
– Получается, – нахмурился Кальвадос, – что вы последний, кто видел Диего живым?
– Увы, – тяжело вздохнул русский доктор, – получается, что именно так. Но я хочу признаться, что сам почти искал себе смерти, под влиянием того нестерпимого приступа, который пришлось пережить. Я невольно подставлял себя под налетевшую волну, не специально, это была как бы игра с самим собой, в жмурки с судьбой. И если бы не Родригес, то всё могло кончиться ещё печальней.
– Не хотите ли вы сказать, любезный, – ещё сильнее нахмурился капитан Кальвадос, – что ваша гибель опечалила бы меня сильнее, чем смерть моего друга Родриго?
Бояров смутился от этих слов. Кто он для этого человека? Тем более в такую минуту, когда тот расстроен этим горестным происшествием.
– Простите меня, капитан, – смутился Андрей. – Я просто хотел поделиться с вами своими ощущениями и, похоже, выбрал неверные слова. Всё это потому, что ещё недостаточно хорошо говорю по-испански.
– Доктор, – столь же хмуро продолжал говорить Кальвадос, – накануне вы осматривали Диего. Что вы можете сказать относительно его здоровья? Я понимаю, что этот  вопрос надо было задать раньше, но …
– Да, мы осматривали его вместе с доктором Альмадаварой, и составили целый список претензий и рекомендаций, как и вам, кстати …
– Обо мне сейчас речь не идёт. Я спросил про Диего.
– Осмотр показал, что главный механик не очень следил за здоровьем, и оно его начинало подводить. Но при этом он был очень крепким человеком.
– Подождите. Что значит – подводить?
– В частности Родригес жаловался на внезапные приступы головокружения. А это скорее всего связано с малокровием, то есть с пониженным содержанием гемоглобина в крови. Родригес говорил о сердцебиении, одышке, звоне в ушах.
– Пойдите, поработайте в машинном зале, – сварливо ответил капитан. – Думаю, что и у вас в ушах появится колокольный звон.
– Я понимаю особенности профессии, – попробовал оправдаться доктор, – но здесь, скорее задействованы причины.
– Может внезапное головокружение стать причиной падения Диего за борт?
– Если это сопровождалось сильной волной, то такое вполне могло быть, – согласился Бояров. – Хотя мне казалось, что господин Родригес имел очень устойчивую походку.
– Короче говоря, доктор, – отозвался Кальвадос усталым голосом, – идите, и принесите ваше заключения о болезнях Диего.
– Слушаюсь, – ответил Бояров и вышел из каюты. Закрыв дверь, он остановился, вспомнив, что увидал силуэт Собы. Что мог делать старый японец на палубе во время бури. Может, надо было сказать капитану, что, возможно, не только Бояров видел главного механика во время шторма. Впрочем, он был тогда в таком состоянии, что это могло ему показаться. Андрей вспомнил, что уже давно не общался с Цукомото и даже не вспоминал о нём, занятый своими проблемами, хотя успел сблизиться с Мифунэ и даже считал его своим другом.
+ + +
Мы стараемся следить за перипетиями жизненного пути Андрея Боярова, но хотели бы напомнить, что роман наш называется «В погоне за Камнем Бодхидхармы». Да, был такой артефакт в жизни нашего главного героя, он держал его в руках и даже примерял, отметив необычайное воздействие на организм. Но Артур Гиллингс, хозяин перстня, тут же исчез из жизни Боярова, улетучился, словно его и не было, и Андрей успел забыть его. В жизни нашего героя и без того происходила масса важных событий. Запомнишь ли какой-то перстень, пусть он даже и обладал какими-то там свойствами? Неудивительно, что Бояров забыл его и, казалось бы, навсегда, а когда вспомнил про те события, рядом случился Цукомото, молодой авантюрист, работавший на японскую, а потом оказалось – и на английскую разведку. И начала жизнь у Боярова раскручиваться в другую сторону. Цукомото напомнил о давнем знакомстве и желании помочь своему русскому «другу», а тот, напомним, бежал с каторги и скрывался от российских властей. Цукомото и вцепился в Боярова, обещая ему свою помощь и поддержку.
Мы немного рассказывали читателю про Цукомото, что родители его, обедневшие самураи, отдали своего малолетнего сына авторитетному якудзе, тот дал ему другое имя, воспитал и послал учиться в Англию в коммерческую школу, собираясь расширить свои возможности на международный уровень. Но … Цукомото сбежал, с парой своих товарищей, решив начать свою собственную жизнь. Читатель об этом должен помнить, но чего читатель, верно, не уловил, так это крайнюю степень недовольства Карамагучи Истимо, или «господин Обэ», ойябун клана якудза, или, как тогда говорили – акудза. Все эти годы господин Обэ не забывал сбежавшего «сына» и не сомневался, что тот обязательно объявится. Вот тогда-то снова и закрутилась история вокруг артефакта, Камня Бодхидхармы, предмета интереса клана якудзы и, в первую очередь – «господина Обэ» и уже во вторую – Мифунэ Цукомото. Андрей Бояров был сосредоточен на поисках своей супруги, Насти Горевой и рождённого ею ребёнка, но Цукомото тянул его в другую сторону.
Как всё умно и тонко было задумано Цукомото, опытного сотрудника секретных служб. Он собирался увлечь Боярова на Тайвань, где допросить с помощью буддистского монаха, узнать все подробности, какие можно извлечь из подсознания этого русского, а потом выкрасть англичанина из Сингапура, с английской базы. Ведь когда-то тот вернётся туда. Потом Цукомото решит, что делать с перстнем, оставить ли его себе, либо сделать подарок «отцу» и тем вернуть его расположение. Надо учитывать, что «господин Обэ» перестал быть ойябуном, но сохранил всё влияние.
Всё это можно решить. Но проклятый русский всё испортил. Он бежал и практически вырвался из-под влияния Цукомото. Мифунэ чудом удалось держаться рядом с ним. Теперь они плывут в другую страну, на другой континент, где до Гиллингса, а значит и до чудесного вожделенного перстня никак не добраться. Но Цукомото не отчаивался. Может, не всё ещё потеряно. Он составил новый «дьявольский» план. Он решил прибрать к рукам весь корабль, сделаться там главным и заставить его вернуться назад, к Сингапуру, связаться там с нужными людьми и, наконец, сделать всё, чтобы перстень оказался в его руках.
Безумие? Нет, скорее твёрдый расчёт, а также авантюрный склад характера. Прежде всего, Цукомото решил приобрести на корабле авторитет, показав себя опытным воином, вызвать у части команды желание стать учениками. Восточный ученик всегда фанатично предан своему учителю. Но это всего лишь первый этап. Вторым этапом должен был стать рост Цукомото, как специалиста, на борту «Колумбии». И третьим этапом должно было стать занятие Мифунэ ключевого места на корабле.
Кто на корабле главный? Конечно же – капитан. Но всю работу выполняет его главный помощник. На «Звезде Колумбии» это был Диего Родригес, главный механик, который держал в руках всю жизнь на корабле. В его руках было машинное отделение и хозяйственная жизнь. Оба боцмана подчинялись всем приказам Родригеса. А если его вдруг не станет, то … это место освобождается. Для этого Цукомото из кожи вон лез, чтобы показать себя знающим специалистом, в том числе и в машинном отделении. Он ждал только шторма.
И вот – шторм наступил! Да ещё, какой шторм. И вот тогда Мифунэ выпустил своего ферзя – Собу. Читатель, может, успел забыть, что Соба, вместе с Уморито Содзио, которому Цукомото дал кличку «хи-хи» были самыми лучшими мечами «господина Обэ», а когда пришла старость, тот устроил их на «тёплое местечко», где они отсиживались, а когда пришло время, вновь включились в Большую Игру. Уморито Содзио послал Собу присмотреть за Мифунэ, чтобы тот не упустил русского. Соба должен был помогать Мифунэ, быть его правой рукой. Именно Соба должен был убрать Родригеса и очистить дорогу для Цукомото.
Человек предполагает, строит планы, а судьба, Рок располагает, и все планы рушатся, как бы хорошо они, казалось, не продуманы.
Первой неожиданностью оказалось то, что сразу после показательного выступления Цукомото поднялся Бояров и продемонстрировал атлетический комплекс. И всё внимание команды переключилось на него. Люди возжаждали заниматься гиревым спортом, а вовсе не фехтовать мечами и наносить удары руками и ногами.
Второй неожиданностью стало появление этого же самого Боярова на палубе в то роковое мгновение, когда Соба ожидал выхода Родригеса. А ведь к этому Цукомото тщательно готовился. Как только начался шторм, он приготовил в машине небольшую неисправность, поднял шум, начал уверять, что паровая машина вот-вот выйдет из строя и надо её срочно останавливать для немедленного ремонта, что необходимо вызвать главного механика, чтобы тот подтвердил мнение Цукомото. Напуганный такими заявлениями вахтенный механик вызвал Родригеса из каюты, а перед тем Мифунэ отослал наверх Собу. И вот, когда Соба приготовился к нападению, наверх выполз Бояров и едва всё не расстроил. Кажется, тот даже чуть не вывалился за борт, чего допускать тоже было нельзя, и Собы было кинулся к нему. И в этот момент дверь снова распахнулась, чтобы выпустить Родригеса. Соба проявил былую ловкость и успел спрятаться. Родригес сам уцепил руками русского доктора и оттащил того от борта. Тот  имел очумелый вид человека, новичка в море, который готов распроститься с жизнью. Ему уже было всё равно, утонуть ли, утащенным волной, или страдать дальше. Главный механик отправил его обратно, и только тогда направился к машинному отделению. Самый удобный момент для нападения был упущен, но Соба всё равно набросился на него, на человека, выше его на голову, вдвое моложе и гораздо сильнее. Но Соба убил людей больше, чем Родригес прожил лет, и скинул главного корабельного механика за борт, хотя тот едва не утащил его за собой. Соба вцепился руками за борт, а Родригес – ему за ноги. Пришлось Собе отпуститься одной рукой и второй, вооружившись ножом, пробить голову механику кинжалом. Лишь тогда тот разжал руки. Обессиленный, Соба едва вернулся обратно, в машинный зал.
Третьей неожиданностью стало то, что Кальвадос назначил главным механиком не Цукомото, который подходил для этого по всем статьям, кроме разве что того, что был новичком на «Звезде Колумбии», но это ведь не самое страшное. Вместо него капитан поставил увеченного Хуана, которому отняли руку по причине того, что он зазевался на вахте. Капитан решил, что Хосе все хорошо знают, любят, и мол, он тоже любит и знает свою работу и все вместе они будут коллективным главным механиком, а Хуан будет следить за порядком. Цукомото хотел возмутиться такому решению, но благоразумно решил промолчать. Может впереди «Звезду Колумбии» ждут ещё штормы, палуба окажется скользкой, а продукты могут испортиться.
+ + +
Бояров решил ускорить осмотр команды, как меру укрепления здоровья. Одновременно он планировал расширить занятия спортивных кружков, решив пригласить Цукомото заняться с моряками. Поэтому первым, кого он пригласил для тщательного осмотра, был Мифунэ. Честно сказать, с него и следовало начать проверку здоровья. Но Андрей решил тогда начать с капитана, а потом перейти к офицерскому составу, Родригесу и прочим, а с Цукомото почти и не видался. В последнее время они были друг другу как чужие. С другой стороны и Мифунэ не искал с ним встреч. Но всё равно Андрей чувствовал за собой какую-то вину, словно отказывал в дружбе хорошему человеку. Андрей вспомнил, как когда-то, в прошлой жизни, Цукомото разогнал компанию пьяных молодчиков, собиравшихся избить студенческую маёвку.
– Здравствуй, Мифунэ. Давно мы не встречались.
Андрей решил быть вежливым и предупредительным.
– Мы сейчас проживаем в разных местах. Я – с простыми матросами, а ты – с офицерами. И питаемся мы тоже в разных компаниях.
– Так уж получилось, – Бояров оправдывался перед товарищем, словно за ним была какая-то вина. – Я делаю одно дело, а ты другое. Для меня море, оказалось, сложным делом.
– Я пытался, – признался Цукомото, приблизившись к приятелю, – что-то изменить, предложить себя для кандидатуры главного механика. Но капитан решил по-другому, по-своему.
– Я тоже рад был бы, если механиком взяли тебя, – горячо добавил Андрей, – но у капитана свои резоны. Он хочет видеть рядом с собой своих, проверенных людей.
– Но тебя-то он взял доктором.
– Вместе с Альмадаварой, – торопливо добавил Андрей. – К тому же более подготовленных людей не было. Давай, мы тебя осмотрим, а потом я хотел с тобой поговорить, предложить тебе кое-что.
Едва ли не час оба доктора осматривали очередного пациента, уделив ему внимания не меньше, чем капитану Кальвадосу. Впрочем, так могло быть потому, что Бояров был более рассеян, чем обычно, и большая часть осмотра легло на плечи его колумбийского коллеги. Сам Бояров продумывал, о чём и как он будет говорить с Цукомото, когда официальная часть визита будет выполнена. А его волновала два вопроса. Про первый мы уже сказали: попросить тренировать матросов, дать им несколько уроков спортивного фехтования, что касается второго, то он был более деликатного свойства. Андрей хотел спросить у приятеля, мог ли оказаться Соба на палубе во время шторма? Ведь видения Боярова вполне могли оказаться ложными, под влиянием его укачивания. К  тому же было очень темно. Все эти терзания привели к тому, что про Собу, слугу Цукомото, он так и не спросил, решив пригласить того для осмотра на следующий день.
– Мифунэ, – обратился Андрей к товарищу, когда тот одевался и собирался выходить из медицинского отсека, – я хочу спросить тебя об одной своей мысли. Несколько человек занимаются со мной гантельным и гиревым спортом, но я планирую расширить занятия, сделать их более привлекательными. Как ты смотришь на то, чтобы показать морякам своё искусство фехтовальщика, спортсмена. Ты его уже показывал. Не можешь ли ты сделать это ещё несколько раз? Я думаю, капитан не будет против занятий спортом на борту его корабля.         
Выждав мгновение, Цукомото неопределённо пожал плечами, хотя сам, глубоко внутри, был страшно доволен. Он желал того же, и думал, как бы это устроить. А тут русский сам предложил свою помощь.
– И ещё, Мифунэ,– вслед сказал русский, – позови сюда Собу, мы его тоже осмотрим.
Собственно говоря, старик Соба был первым пациентом Боярова, которого он лечил. По тому, как быстро выздоровел старый японский слуга, капитан Кальвадос увидел, что русский знает толк в медицине и может лечить других. Он взял русского на борт, а старика Собу не стал высаживать, а тоже оставил в команде. Так троица беглецов из Сингапура остались на «Звезде Колумбии», которую, через неполный месяц собирался прибрать к рукам Цукомото и стать там главным.
Соба открыл дверь лазарета, вошёл внутрь и остановился, глядя то на одного доктора, то на другого, на Боярова, и на Альмадавару. Андрея он словно не узнавал, Да и не так много времени они провели вместе. Бояров был вместе с Цукомото, а Соба являлся слугой Мифунэ, да и то довольно давно.
– Снимите с себя куртку, – попросил Бояров старого японца, обращаясь к нему на родном языке. И с Цукомото Андрей тоже говорил на этом же языке, а Педро Альмадавара делал вид, что это его не касается.
Если посмотреть на тело полуобнажённого Собу, то можно решить, что в нём соединились два человека двух возрастов. Конечно, это был один человек, но очень физически развитый в прошлом. До сих пор ещё оставались жгуты мускулов и пласты мышечной массы, но всё это уже начало высыхать и дрябнуть. От законов Природы было не спрятаться. К тому же всё тело японца покрывали застарелый рубцы и шрамы, словно он перенёс сотни сражений, в которых получил десятки ранений. Такое бывало у профессиональных военных. Но, среди заживших ран были видны свежие царапины и ссадины.
– Что это у вас, Соба? – спросил с любопытством Андрей. – В недавнем прошлом вы сражались с тигром, и вроде даже с двумя. Вы пытались повторить подвиги Геракла, при вашем-то уважаемом возрасте?
Соба всегда был молчаливым, даже когда был моложе. Его дело было работать руками, а не головой. Они часто действовали на пару с Уморито Содзио, где Соба был руками, а Уморито и руками и головой, включая сюда и рот. Самому Собе не было нужды говорить, а потом он к этому привык. Почти разучился разговаривать, но это ему не мешало. Вот и теперь Бояров спрашивал у него, а Соба хранил молчание и лишь ворчал что-то непонятное. Но Андрей не отступал от него.
– Где ты трудишься, Соба?
– Здесь. Рядом с Мифунэ.
– В машинном зале?
– Да. Кидаю в топку уголь.
– Но это же работа для молодых, сильных и здоровых людей.
– Я здоровый …
Соба говорил медленно, глядя не на Андрея, а в сторону, между обоими докторами. Бояров разрешил ему одеваться. Они проверили всё, что могли. Этот человек и правда не страдал болезнями, но его организм был сильно изношен. К тому же всё тело говорило, что жизнь слишком сурово обошлась со старым японцем.
– Я запрещаю тебе, Соба, работать кочегаром. Это слишком большие нагрузки. Я поговорю с капитаном. Тебе поручат более лёгкую работу.
Не слушая доктора, Соба напяливал на себя куртку, а Альмадавара с откровенной жалостью смотрел на синяки и ссадины. Бояров дождался, когда японец оделся и пошёл его провожать. В коридоре он задержал старика и спросил его, убедившись, что их никто не слышит.
– Недавно был шторм. Мне было очень плохо. Я решил проветриться и поднялся на палубу. Там на меня налетела волна и чуть не утащила за борт. Но меня подхватил Родригес, наш главный механик. Он тоже вышел, следом за мной, и оказалось, что очень вовремя. Он вернул меня и отправил обратно. Так я остался живым, что же касается Родригеса, то … Знаешь, Соба, мне показалось, что я там видел и тебя. Было очень темно, мне могло показаться. Я никому не сказал про это. Скажи мне сам, мог я тебя там видеть? Или это были галлюцинации?
Соба равнодушно пожал плечами и пошёл прочь, словно не слышал Андрея, или не считал нужным отвечать. Бояров вздохнул и вернулся обратно в лазарет. Если он скажет о своих видениях капитану, тот может запереть старого японца в корабельный карцер и допрашивать там его. Соба был ему никто, тогда как Родригес – другом. К тому же не надо забывать, что это именно Соба спас Боярова от нападения тигра. Если бы не японец, все эти шрамы были бы на теле Боярова, если бы тот остался жив. Дилемма.
Потоптавшись несколько минут в коридоре, Бояров вернулся обратно в медицинский отсек, в то царство, в котором чувствовал себя уверенно. Конечно, ему больше хотелось изучать недра земли, к примеру, тот пласт науки, что изучал тектонические движения древних платформ, которые вполне могли быть причиной появления цунами, тех ужасных разрушительных волн, которые становились причиной разрушения побережий. Вместо этого приходилось заниматься недугами человека.
– Тебе не кажется, Педро, – с тоской спросил Андрей товарища, – что мы занимаемся никому не нужными делами, а нас с вами терпят только потому, что нас никак не решаются выгнать взашей, да и пока что некуда.
– Порой меня посещали подобные мысли, – признался тот, – но, поразмыслив, я всё же склоняюсь к тому, что ты прав: надо уметь разглядеть болезнь до того, как она начала страшный разрушительный путь, перемалывая организм.
– Ты думаешь, – недоверчиво спросил Бояров, – что такие болезни могут быть? Мне кажется, что тяжёлые инфекционные болезни, становившиеся причиной повальных эпидемий, пандемий, навсегда остались в средневековом прошлом.
– Хорошо было бы так. Но некоторые болезни продолжают таиться в тропических отсталых странах, чтобы внезапно появится и нанести ощутимый вред. И наше с тобой дело встать на пути этих нападений.
– Ты думаешь, что мы, два дилетанта, волею случая ставшие медиками, хотя готовили себя совсем для другого, смогли бы справиться с этим?
– Может это судьба, – улыбнулся Альмадавара, – привела нас сюда, чтобы мы совершили некий медицинский подвиг, совсем и не являясь ни героями, ни воинами.
– Тогда не будем отдыхать. Кто там у нас дальше по списку? Я отправляюсь за ним.       
В жизни таких совпадений не бывает. Так может быть только в романах, обожаемых женщинами и наиболее романтично настроенными мужчинами, мало чего достигающими в жизни. Но, через несколько часов в каюту которую занимал капитан Диего Гонзалес Кальвадос ворвался бледный до синевы Альмадавара и выдохнул:
– Проказа …


Глава 11
Одно из главных страхов человечества – это эпидемии острозаразных болезней, к примеру – чумы. Бубонная чума быстро скручивает человека, выжимает из него все силы, и такой больной умирает, толком и не разобравшись в своих недугах. Но самое поганое здесь то, что от него заражаются все те, кто находился рядом, кто не думал, что надо поберечься, глядя на человека, с которым происходит что-то не то. Люди, проживающие в Средневековье, считали, что эти болезни на них насылает дьявол, и молились, искали защиты у Господа, уповая на Его милость, вместо того, чтобы искать защиты сами в себе, в своём образовании. Уже в т о время находились люди, которые понимали больше прочих. К примеру, Мишель Нотрдам, медик, поднявшийся из самых низов, родившийся ещё в 1503-м году, столкнувшийся с Чёрным Мором, не бежал, как прочие, как можно дальше от эпицентра эпидемии, а пытался оказывать помощь. Он доказывал, что эпидемия распространяется там, где отсутствует гигиена. Нотрдам доказывал, что людям надо спасаться с помощью бань. Аристократия больше следила за собой, и среди них заболевших было меньше. От чумы умерла семья врача, но сам он сохранил здоровье и помог многим. Хотя в болезни он не разобрался, но способы лечения нашёл. Кстати сказать, в истории он остался не как врач, а как ясновидящий, предсказав многие события и оставив зашифрованные пророчества (катраны), которые сбываются до сих пор.
Опасных болезней много. Чёрная оспа была настоящим кошмаром, не менее ужасным, чем чума. Холера свела в могилу сотни тысяч людей, выворачивая их буквально наизнанку. Для любого капитана узнать, что его корабль признан зачумлённым, значило поставить на нём крест. Среди таких болезней значилась и проказа.
Настоящее название у этого заболевания – лепра, (Lepra). Проказой её называют, считая шуткой богов, которые насылают эту болезнь на богохульников. Проказу в древней Палестине определяли раввины. Проказу и туберкулёз, называя её лёгочной чумой. И та, и другая болезнь считалась наказанием божьим. Туберкулёз даже развивался быстрее, но проказы опасались больше. Выявленного больного отводили в иудейский храм, где по нему справляли заупокойную службу, на него надевали чёрную одежду с вышитым белым крестом, с капюшоном, скрывающим лицо, давали посох с колокольчиком, чтобы больного было слышно на расстоянии, и отправляли в специальное лечебное учреждение – лепрозорий, где за больными ухаживали монахи из ордена св. Лазаря. Кстати, первые больными из европейцев стали рыцари, отправившиеся в Палестину воевать за Гроб Господень. Там они и заразились от сарацин, среди которых такая болезнь была не редкость. Тогда и начали строить лечебницы святого Лазаря, которые назвали – лазареты. Монахи, взявшие на себя обет работать в лечебных учреждениях, назывались госпитальерами (позднее их стали называть иоанниты (от Иоанна сначала Александрийского, а потом Крестителя). Служить при лечебных учреждениях: одна из обязанностей монашества, взятая на себя добровольно. Сравните тогдашних монахов с нынешними, озабоченных разве что доходами, своими лично или обители. Но это так, к слову.      
При осмотре очередного матроса, Маркеса, Педро Альмадавара обратил внимание на жалобы матроса: общее недомогание, головные и ревматические боли, лихорадку, головокружение и прочее. Среди матросов похожие жалобы встречаются нередко, но вместе с этим сам матрос выглядел довольно подозрительно, у него на лице был лихорадочный румянец, а кожа лица частью высохла и имела белые пятна, а частью блестела, как глянцевая. Бояров вспомнил о нескольких корейских пациентов, о которых рассказывал Махов, у которых была выявлена проказа, а через неполный час Альмадавара поспешил к капитану со срочным докладом.
– Все явные признаки налицо, – докладывал Альмадавара дрожащим голосом. По лицу его стекали крупные капли пота. В каюте было жарко, душно, тяжело дышать.
– А это не может быть ошибкой?
Собственно говоря, этот вопрос был защитой от неминуемой угрозы, угрозы благополучию и тоге больше – жизни, своей, всей команды. В Колумбии колония прокажённых была самой обширной во всей Южной Америке, как в Европе – в Норвегии, непонятно почему, священники говорили, в наказание за безбожие.
– Я не один проводил осмотр, – поджал губы Альмадавара, словно был дипломированный специалист, – со мной был русский коллега. Мы перепроверили друг друга. Ошибки быть не может. К нашему величайшему сожалению.
Когда Альмадавара ворвался к капитану, тот «занимался с документами». На столе, покрытом скатертью, лежал бортовой журнал и стоял бронзовый «прибор», попросту чернильница, из которого торчало перо, не гусиное, какими писали литераторы, а стальное, с костяной ручкой. Капитан заполнял журнал, внося в него ежедневные записи, когда распахнулась дверь в каюту. Сейчас ясно, что там будет записано. Кальвадосу эта запись заранее не нравилась.
– И как давно он болен, по вашему мнению? Как там его … Маркес?
– Грегорио Маркес, – дорожил медик. – Палубный матрос, из боцманской команды, часто работает при кухне.
– Ещё и при кухне, – капитан смахнул со лба капли пота и вытер руки батистовым платочком. – «Львиная морда» уже появилась?
– Ещё нет, – ответил Альмадавара, – хотя надбровные дуги уже увеличены. Если не присматриваться, то почти не заметно.
Бедный корабельный доктор уныло перечислял то, что отметили они с Бояровым. Это было как наитие, когда открываются глаза на то обстоятельство, которое никто не видит, кроме них, и это вызывает возбуждение, но позднее приходит осознание, что же именно они открыли, и это оказывается тем «ведром ледяной воды на голову», что им пришлось пережить. И теперь это ведро Альмадавара притащил с собой в каюту капитана, чтобы вылить на его голову. Такова уж участь каждого из капитанов в этом мире.
Кальвадос сидел, глядя куда-то перед собой. То, что он видел, не было заметно глазу. Невольно Альмадавара попытался проследить в том направлении, куда был устремлён взгляд. Там не было ничего особенного, разве что на стене находилась полочка, где высился макет парусника, клипера «Катти Сарк», если верить медной дощечке, имевшейся на борту парусника. Может, капитан Диего Гонзалес Кальвадос имел отношение к этому легендарному паруснику, а может, ему просто нравилось смотреть на обводы судна и на белоснежную парусную оснастку, которая делала парусник похожим на птицу, буревестника или альбатроса, который, казалось, вот сей миг, взмахнёт парусами- крыльями и упорхнёт в небо.
– Что вы собираетесь сделать? – спросил капитан строгим голосом, нахмурив густые брови.
– Изолировать больного, – тут же ответил доктор. Этот момент они с Бояровым уже обговорили. – Затем мы собирались пристрастно осмотреть Бенджамина Гарру.
– Кто это? – недоумённо спросил капитан, но тут же сообразил. – Ах да, это же Малыш Бен.
Малыш Бен, или Бенджамин Гарра, это был корабельный юнга, ближайший приятель несчастного Маркеса, его земляк и даже, кажется, дальний родственник. Гарра происходил из бедной многодетной семьи и, когда достиг возраста четырнадцати лет, Маркес предложил его взять юнгой на «Звезду Колумбии». Место юнги, это место мальчика для побегушек, а зачастую и колотушек, если он недостаточно резвый, но это был хороший выход для семейства Гарра, которое избавлялось от лишнего рта, довольно прожорливого. Кальвадос помнил тот день, когда юнца привели на борт парохода. Величественный морской транспортный гигант, и мальчишка, похожий на обезьянку, смуглый, жилистый, подвижный, испуганный, с личиком, чуть больше кулачка, замурзанный, в обносках. Грегорио Маркес, его родственник, и сам-то худой, но хоть длинный как жердь, но малец таскался за ним, как привязанный. Оба они работали при кухне. Но Маркес был всё же взрослым, хватким мужчиной и мог участвовать в погрузках- разгрузках, таскать на спине мешки и ящики, а юнге пришлось быть на побегушках. Обидно, если жизнь для него остановится, так толком и не начавшись.
– Кто ещё дружен с Маркесом? – спросил Кальвадос, беря себя в руки. – Это должен был знать Родригес, но должен знать и боцман. Надо расспросить у него, не откладывая. Дело очень серьёзное, да вы и сами знаете.
– Знаем, – кивнул Альмадавара. – Я могу идти?
– Идите сразу к боцману. Я скоро подойду к вам, в лазарет.
Капитан Кальвадос покинул каюту. Хотя было довольно жарко, он накинул на плечи капитанскую куртку. Так он выглядел солиднее. Он направился в сторону медицинской каюты, но, по пути передумал и повернул к камбузу. Там своим делом занимался кок, готовил обед для всей команды. Ему помогала компания помощников. Кальвадос бросил на них быстрый взгляд. Кок, темнокожий здоровяк, бритый наголо, заметив капитана, отложил большой черпак, которым снимал пробу, и направился в сторону высокого гостя. Прочие работники не заметили появления постороннего и продолжали суетиться, переговариваясь, пересмеиваясь и перешучиваясь между собой. Капитан поманил кока за собой и вышел из помещения, так и не замеченный.
– У тебя работал Малыш Бен. Что-то я его не заметил. Где он?
– Неважно себя чувствует парнишка, – пробасил кок, стараясь говорить не слишком громко, раз капитан не желал, чтобы его здесь видели. – Лихорадит его. Должно быть, простыл после недавнего шторма. Я его отпустил к себе, в трюм. Надо спросить у Маркеса. Они, кажется, поддерживают близкие отношения. Чуть ли не родственники. А что? Вы хотели, чтобы парнишка прислуживал в кают-компании? Так я могу послать другого, пока Бену нездоровится.
– Не надо, пусть отлежится, – распорядился капитан и покинул камбуз, больше ничего не сказав. 
Кальвадос вошёл в лечебный отсек, стоял у входа, ничего не говоря, наблюдал, как осматривают, расспрашивают бедолагу Маркеса, потом Бояров привёл парнишку юнгу, низенького худого, как скелетик, пацана, на котором морская одёжа висела как балахон, хотя была почти по размеру. Маркес сам её подгонял по размеру, но, видать, не совсем угадал. Либо Малыш Бен ещё более усох, съёжился. Он и сейчас ничего не говорил, стоял, повесив нос, хотя и Бояров и Альмадавара были с пациентами веселы и вежливы. Они старались не пугать больных лишним вниманием. Как только Альмадавара приблизился к капитану, тот спросил:
– С кем они общаются, когда отдыхают. И когда работают.
– Маркес сам по себе человек не общительный. Да и юнга старается держаться к нему ближе. Они говорят о домашних делах там, где их дом.
– Ну что ж, так даже лучше. Для остальной команды.
Капитан ушёл, так же незаметно, как и явился. Он отправился к боцману и приказал ему оборудовать изолятор, каморку для двоих. Боцман нашёл место в старой каморке, убрав оттуда барахло, всякие там щётки, мётлы, тряпки, вёдра и всё такое прочее. Вместо этого туда повесили два сетчатых гамака, бросили пару одеял, поставили столик. Моряки, обычные простые матросы спят в гамаках, чтобы не вывалиться с кроватей во время шторма. При качке гамак раскачивается, что детская люлька, но привычному человеку это не мешает отдыхать и даже спать. Даже некоторые офицеры вешают себе гамак, в котором отдыхать удобней, если к нему приспособиться.
После того, как Маркеса убрали из подсобных работников на кухне, их стало не хватать, и тогда Бояров вспомнил своё обещание перевести Собу из кочегаров, работы довольно тяжёлой и утомительной, особенно для такого старика, как японец. Он и сам собирался найти для того работу полегче, а здесь такой удобный повод. В команде начал распространяться слух о болезни Маркеса, и никто не жаждал занять его места, и появление там Собы могло быть лучшим выходом. Бояров отправился к капитану и, через несколько часов, Соба направился в распоряжение кока, как всегда не проронив и слова, просто явившись перед ним. То, что нужно, боцман Альварес сказал сам. Да и говорить было особенно нечего. Один человек заменил другого. Что тут такого?
+ + +
Жизнь продолжалась, со всеми её неожиданностями. Большую часть рейса прошли, оставалось не так уж и много. Тихий океан, показав, насколько он «тихий», мягко покачивал корабль на своих волнах. Теперь капитан Кальвадос имел вид суровый, нахмуренный, он редко появлялся в кают-компании, а когда появлялся там, то говорил больше междометиями. Наверное, его удручало отсутствие друга, каким был механик Родригес. Да и с Бояровым он уже почти не общался, предпочтя ему Альмадавару, который показал себя всё-таки сведущим в вопросах медицины, хотя и растерялся первоначально, что выразилось в ампутации повреждённой руки Хосе Куррито, одного из помощников Родригеса, получившего его должность, к полной неожиданности всех. Хосе приходилось много стараться, ему помогали товарищи, и даже Мифунэ Цукомото, который сам возлагал надежды на то, что должность механика достанется ему. Но Кальвадос решил всё по-своему. Однорукий Хосе всё время тратил на машинное отделение, и ему уже некогда было оплакивать свою судьбу. Что же касается Цукомото, то ему было дозволено заниматься спортивными упражнениями с теми, кто пожелал это делать. Таких нашлось десяток- полтора человек. Занимались спортсмены рано утром, когда ещё не начиналась утренняя вахта. Цукомото показывал какое-нибудь упражнение, а все прочие его старательно повторяли, Мифунэ ходил между занимающимися моряками и указывал, если кто проделывал неправильно. Тогда японец ударял неумеху по плечу бамбуковой палкой, показывал, в чём была ошибка, и заставлял повторять движение десять раз. Как тренер, он был придирчивым. Но как только занятие заканчивалось, он оставлял весь свой гонор и отправлялся в машинный зал, где вёл себя старательно и даже предупредительно, слушаясь однорукого Хосе Куррито, словно тот и был Родригесом.
С каждым днём, с каждым кабельтовым «Звезда Колумбии» приближалась к Америке, Америке, куда направились духоборы, та община российских старообрядцев, которая решила покинуть пределы России, отчаявшись, что им позволят там жить, не заставят прогнуться под российские власти. Бояров сам побывал под подобным давлением, и понимал, что противостоять ему, почти невозможно. Невозможно одиночкам, но если встанет, плечом к плечу, много людей, к примеру – социал-демократическая партия Георгия Плеханова, философа и пропагандиста идей Карла Маркса, то из этого может получиться толк. Толк для человека, который видит во всём этом противостоянии смыслы, но ведь духоборы идут своим, отдельным путём, путём людей верующих, верующих в божественное провидение, а не в какого-то там человека, пусть это даже такой гигант мысли, как Карл Маркс, которому достаточно посмотреть в глаза, чтобы почувствовать его и пойти за ним, как пошли апостолы за Иисусом- назарянином в Палестине, в далёком прошлом. Но ведь не скажешь это духоборам, они и слушать не станут, у них свой авторитет.   
Мифунэ Цукомото пережил свою неудачу занятия места Родригеса спокойно. Казалось, что он ещё больше времени проводит в машинном зале, помогая Хосе, назначенному главным механиком, выполнять все работы. Не только он, но и прочие помогали несчастному коллеге, который, сделавшись инвалидом, едва не стал жертвой депрессии, но назначение буквально вытащило его с того света. Японец даже стал меньше внимания уделять тренировкам фехтовальщиков, собравшихся среди команды, когда у Цукомото не хватало времени. Соба всё время проводил на палубе, возле камбуза, старательно выполняя все поручения кока, громоздкого негра с бритой головой и всегда залитым потом лицом. Не надо забывать, что «Звезда Колумбии» проходила тропические широты, а на кухне всегда бывает жарко, учитывая несколько плит, где готовилась пища для всей команды и где всегда плиты дышали жаром. Жарче было только в машинном зале, где высились паровые котлы, создавая давление пара, толкавшее корабль вперёд. Но, ели говорить по правде, давление в котлах капитан Кальвадос попросил снизить, потом снизить ещё больше, и  корабль настолько затормозил путь, что он скорее стоял, нежели чем двигался. Было ясно, что капитан хотел убедиться, что опасная болезнь была выявлена до того, как она начала шириться и распространяться по всему кораблю. Моряки «Звезды Колумбии» не раз воздавали хвалу Господу и тем докторам, что оказались на борту так вовремя. И больше благодарностей перепадало на долю Альмадавары, чем Боярову, хотя именно русскому принадлежала идея тщательного осмотра каждого моряка, и даже самого ничтожного статуса, ведь и тот имеет общение с кем-то из товарищей, а тот – с другими. Океанский корабль, это целый город в ином государстве, со своими связями и общением, равно как и невозможностью полной изоляции, разве что – предупредительной, как в случае с изолированными больными. Их по-прежнему снабжали продуктами, удовлетворяли прочие нужды. Это в века Средневековья их просто спихнули бы за борт и – вся недолга. Но сейчас пришли другие времена – времена цивилизации.
Сейчас главная работа приходилась на долю докторов. Все остальные понимали своё особое положение и готовы были помогать, насколько было возможно. Каждый из команды готов был трудиться, не покладая рук, лишь бы быстрее закончить с неопределённостью и быстрее продолжить рейс, Но они и не отчаивались, к примеру, продолжали занятия спортом, под руководством Боярова и Цукомото.
– Господин капитан, – заглянул в каюту Кальвадоса Альмадавара, – запасы овощей и фруктов подходят к концу, а питание, тем более – витаминизированное питание – важно для организма команды, тем более, что она находится в состоянии стресса.
– Что же вы предлагаете, доктор? – нахмурился Кальвадос, подозревая какую-нибудь очередную каверзу. – До конечного порта ещё далеко, а я не имею права заходить ещё куда, пока мы точно не выясним, что не несём в себе угрозы …
– Это уже почти решено, – успокоил его Альмадавара. – Но пристать к берегу всё же придётся. Я … мы тут посоветовались с коллегой, и приняли решение попросить направиться к ближайшему из группы островов, Сандвичевых островов.
– Придётся так и сделать, – согласился капитан, – а вы продолжайте свой осмотр. – Много ещё осталось?
– Проверили всех, но решили проверить по второму разу. Для надёжности.
Сандвичевы острова были открыты английским мореплавателем Джеймсом Куком и названы так в честь графа Сандвича, первого лорда адмиралтейства, оказывавшего Куку и его путешествиям покровительство. Другое название архипелага – Гавайские острова. Собственно говоря, под таким названием они и остались в сегодняшней истории.
– … на этих островах бывали ещё Иван Фёдорович Крузенштерн, – рассказывал в кают-компании Бояров, – и Юрий Фёдорович Лисянский, когда отправились на парусниках «Нева» и «Надежда» в первое кругосветное плавание. На островах им так понравилось, здешним климатом, а также благожелательностью местного населения, что они ратовали за открытие здесь российского представительства и взятие под императорское покровительство население. Жаль, что к их предложениям не прислушались в Санкт-Петербурге. В противном случае здесь могли бы отдыхать некоторые лучшие люди Российской империи. К сожалению, пространства нашего государства настолько велики, что русские государи относятся равнодушно к возможностям присоединения некоторых, особенно столь отдалённых.               
Бояров по-прежнему делал выступления в общей офицерской каюте, читал лекции на разные темы. К сожалению, слушали его уже не столь охотно. Наверное, потому, что он всё же не так хорошо изъяснялся на испанском языке, хотя Альмадавара продолжал ему подсказывать слова, которые он забывал. К тому же положение с проказой всё ещё больше тревожило людей, чем возможность узнать что-то новое. Правда, и про болезнь Бояров тоже рассказывал. Правда, немного, но и это людям было интересно послушать.
– С проказой я впервые столкнулся на Дальнем Востоке, российском Дальнем Востоке, – рассказывал Бояров. Все озабоченно загудели, поглядывая на доктора. – Я ведь не думал медициной заниматься. Для меня ближе минералогия, горное дело. Но вот пришлось … Сделался помощником фельдшера. Он, Махов, Захар Прокопьевич, считай, с того света вытащил. Почти что порешили меня, а Захар Прокопьевич поднял. Я ему и помогать стал. Он мне про эту болезнь потом порассказывал. К нам её то китайцы, то корейцы заносили.
– Может, и у нас в Китае эту заразу подхватили, – буркнул кто-то, но на него зашикали.
– Фельдшер мне говорил, что в европейской части у нас этой болезни нет. Встречаются исключительные случаи. А вот на югах встречается. В Астраханской губернии, Екатеринодарской. Встречается и в Крыму. Там её так и называют – «Крымская болезнь». Завозят из Персии, Сирии, Палестины, с торговыми караванами. Там эта болезнь считается наказанием Божьим. Мол, таким образом с людьми небеса шутят. Точнее, наказывают. Проказу, да и туберкулёз раввины в тамошних церквах определяют, и отсылают заражённых в специальные селения. Раньше эту болезнь не лечили, не решались с ней связываться. Это сейчас к ней подступаются, когда она лепрой стала. Да и то не лечится, когда уже в завершающей фазе.
Народ начал снова озабоченно гудеть. Каждый хотел поделиться своим мнением, включая и офицеров. А Бояров продолжал:
– А мне Махов говорил, что если считать что Божьими шутками, то можно вспомнить и сифилис. Он тоже разрастается внутри клеток и поражает организм на всяческих уровнях. Человек тоже начинает заживо сгнивать. Раньше в Европе, да и в Азии сифилис не встречался. Его завезли те, кто в Америку плавал. Его потому и назвали «венерической» болезнью, что она распространяется половым путём. Моряки ведь этим делом озабочены. Им приходится обходиться без женского пола. А там, за океаном, оказались свои, особенные болезни. Они проникли в наш, Старый Свет, и начали собирать многочисленные жертвы. Махов говорил, что Америке есть территория дьявола, и католическая церковь долгое время следили,  чтобы туда корабли не плавали, а Колумб думал, что открывает Индию, а открыл совершенно другое …
Лекция тогда так и не была дочитана. Народ возбудился и начал доказывать каждый своё. Морякам не понравилось, что их землю назвали территорией дьявола, и они принялись спорить, хотя офицеры были более интеллигентные, чем простые матросы, но и они разгорячились. С тех пор Кальвадос и решил с лекциями пока прекратить. До лучших времён.
В последнее время капитан ходил молчаливый и задумчивый. Каждый из команды понимал, какой на нём висит груз ответственности: нельзя было привозить домой страшную заразу. Это, конечно, не чума и не чёрная оспа, но и проказа была не менее опасной болезнью, о которой ходили легенды. Помещённые в лепрозорий больные уже никогда не являлись домой, сгнивая заживо. То, что несколько человек на борту «Звезды Колумбии» заразились, уже могло стать кошмаром. Капитан Кальвадос в очередной раз пригласил к себе в каюту Альмадавару и принялся его расспрашивать, насколько тщательно доктора осматривают людей, выявляя новые возможные случаи заражения.
– Мы понимаем всю ответственность, которая лежит на нас, – солидно говорил Педро. – Мы с Андреем … господином Бояровым всё перепроверяем друг за другом. Это двойная гарантия, что мы не ошибёмся, что-то проглядим. Я могу пригласить сюда моего коллегу. Вам, капитан, будет спокойней, когда он подтвердит мои слова. Может он объяснит более убедительно, чем я. Именно он и обнаружил эту болезнь.
– Не надо его звать, – поморщился Кальвадос. – Ты, Педро - наш соотечественник, к твоим словам и доверия больше. Я не хочу сказать, что совсем не доверяю русскому, но с тех пор, как эта группа попала к нам на борт, удача покинула наш корабль.
Капитан перестал говорить, и доктор Альмадавара бесшумно удалился, поглядывая через плечо. Неужели Кальвадос в чём-то подозревает русского? Это было бы удивительно, ведь именно тот и обнаружил … Кажется, об этом уже говорилось. Наверное, надо открыть перед читателем причину меланхолии капитана. А она заключалась в том, что каждую ночь Кальвадосу снился Диего Родригес. Он смотрел в глаза Диего Гонзалесу Кальвадосу и виновато улыбался, словно просил прощения за то, что погиб так не вовремя. Кальвадос пытался расспрашивать друга, как всё произошло и кто виноват, если кто виноват. Но, видимо, у мёртвых свои обычаи. Он ведь не явился призрачной тенью, чтобы бродить по пароходу. Нет. Он являлся в сон конкретному человеку, своему другу, такому же патриоту своего государства, к которому тянули жадные руки политики Североамериканских Соединённых Штатов и Великобритании. Оба посещали шумные политические собрания, а потом вместе махнули рукой и занялись коммерческими морскими перевозками, чтобы упрочить свою жизнь.
«Диего, – обращался к механику капитан, – это была роковая случайность? Или чей-то злой умысел?»
Механик молча кивал головой, мол, и то и другое.
«Здесь замешан кто-то из нашей команды?»
Механик пожимал плечами и бесшумно вздыхал. Кальвадос был в отчаянии. Он был моряком, а не полицейским следователем. Внезапно он вспомнил, как они подняли на борт трёх человек, плывущих в лодке через пролив, неподалёку от порта Сингапура. Он покосился на силуэт механика. Ему показалось, или тот указал на них рукой. Кальвадос хотел расспросить друга, что это значит, но того уже не было. Очередной сон на этом закончился. Капитан проснулся разбитым, словно не спал, а нёс вахту в самый сложный «собачий» час. Но сон этот запомнился, хотя часто сновидения забываются, как только откроешь глаза.
Теперь капитан Кальвадос мучился в сомнениях. Он чувствовал себя современным, прогрессивным человеком девятнадцатого века, века науки. Двадцатый век обещал сделаться ещё более прогрессивным. Наверное, все войны останутся в прошлом, а люди займутся тем, что сделают сказки, все добрые сказки, былью. Как там писал Жюль Верн, Великий Фантазёр? «Из пушки на Луну». Наверняка, в двадцатом веке люди там побывают. И как верить, после всего этого, снам? Вещие сны останутся в прошлом, вместе с ясновидящими и предсказателями. Они будут не нужны, вместе с сомнениями. Но как быть, если эти сомнения рвут душу. На кого ему указал друг? На русского? На Боярова? Но он целыми днями занят осмотром больных. Каждую минуту с ним рядом сидит Альмадавара, помогая русскому выявить ещё заражённых проказой. Или это Цукомото? Японец, считающий себя воином. Пожалуй, он мог убить Родригеса. Тем более, что именно японец желал, чтобы его назначили механиком. Но десятки глаз видели его старания сохранить паровую машину. Он постоянно её обслуживал и даже начал паниковать, что она вот-вот остановится. Вахтенный механик тогда послал запрос, чтобы вызвать Родригеса. Может, тогда это старик японец, слуга этого Цукомото? Но он слишком стар. Несколько недель назад Кальвадос хотел отправить его на берег, как лишний груз, балласт. Русский Бояров упросил оставить его, обещал вылечить и доказал, что понимает в проблемах медицины. Как они все друг с другом связаны? Кальвадос решил лично заняться следствием и всё тщательно изучить, а как они доберутся до родного берега, расстаться со всеми троими. Конечно, в том случае, если они и в самом деле не виновны. Может, тот Родригес, из сна, ему что-то опять подскажет?
Цукомото тоже проводил время в размышлениях. Только в отличие от капитана, который мог размышлять в своей каюте, расслабившись в лёгком бамбуковом кресле, Мифунэ занимался обслуживанием паровой машины, её узлов и сочлений, в голове перебирая разные комбинации событий. С каждым днём, каждым часом, они удалялись от  Японии, от Сингапура, где должен находиться Артур Гиллингс, очередной хранитель артефакта, Камня Бодхидхармы, перстня с магическими возможностями, предмета охоты нескольких групп. Только Цукомото вышел на этот перстень, получив редкую возможность заполучить его, как судьба совершила очередной кульбит и послала его за тысячи миль, на другой конец света, в Америку. Кстати сказать, этот русский, Бояров, всеми силами стремился туда попасть, куда уехала его семья, община старообрядцев, с представительницей которой, пусть даже самой лучшей, он успел обручиться.
Казалось бы, как хорошо: уговорить русского помочь найти этого англичанина Гиллингса, забрать у него перстень, и пусть после этого русский отправляется, куда ему угодно. Так ведь нет! Всё обернулось против самого Мифунэ. И даже названный отец осерчал на него. Казалось, Цукомото опять удалось выкрутиться, доказать, что дело с камнем совершенно реальное, как всё снова перевернулось и он – посередине Тихого океана, а клятый Гиллингс остался далеко позади. Хорошо, хоть старик Соба снова с ним. Соба очень удачно отправил за борт главного механика, который подозревал всех и каждого и мешал Мифунэ выполнить свою затею. Он составил новый план, как стать важным звеном на латиноамериканском пароходе, а капитан Кальвадос повернул всё по-своему. Что сейчас прикажете делать?
Хорошо бы связаться с английским шпионом Джойсом, придумать для него какую легенду, и вытащить с корабля русского, отправиться назад, в Сингапур, вытащить оттуда Гиллингса и убедить его отдать перстень. Мистер Джойс достаточно ловкий человек, чтобы справиться с этой задачей. Но ведь он сам тогда оставит Камень у себя. Каждый, кому он попадает в руки, сделал бы то же самое. Бояров, подержав его в руках, вернул и ни разу не пожалел. Он или дурак, или сумасшедший, занятый собой, своей семьёй, своей страной. Он так и не понял, что именно держал в руках, и хорошо, что не понял. Надо как-то послать сообщение домой, в Японию, вызвать себе помощь. С Джойсом было бы хорошо, но совершенно не реально. Впрочем, в этом деле всё происходит так, что чёрт ногу сломит. Срочно надо было что-то придумать.
Через пару дней к капитану явился чернокожий кок и громогласно заявил, что остатки фруктов, да и овощей испортились. Какое-то время можно было обходиться тем, что есть, но дальше начнутся сложности, да и команда устала от затянувшегося рейса. Намерение заглянуть на Гавайи стало ещё более необходимым. Несколько вёдер морской воды, которую вылил Соба в кладовку с овощами и фруктами, испортили их, они начали стремительно гнить, распространяя дурной запах. Именно после этого кок и отправился к капитану. «Звезда Колумбии» ускорила ход. До этого корабль плыл «черепашьим» ходом.
Сандвичевы, или, иначе – Гавайские острова, представляли собой целый архипелаг больших и незначительных островов. Самый большой из них – Гавайи, первоначально носил имя Овайи, но потом его стали называть так, как он известен поныне. Многие острова в Тихом океане представляют собой коралловые атоллы, но Гавайские острова имеют иное происхождение – вулканическое. Самый большой вулкан до сих пор ещё дымится. Называется он Мауна Кеа, и находимся на остове Гавайи. Соседствующие с ним пара вулканов, поменьше, тоже подают признаки жизни, но все прочие вулканы давно уже мертвы и заселены туземцами полинезийского происхождения.
Правил Гавайями, всеми островами, царь Камехамеха, и было у него подданных свыше шестидесяти тысяч. На данный момент династия Камехамеха почти иссякла. От них осталась только Лилиуока лани, так называемая королева, мужем у которой был американец Джон Доминис, получивший звание полковника американской армии и чин губернатора острова Оаху, где находилась королевская резиденция и весь королевский двор, а также американская администрация, представлявшая интересы государства. К сожалению, сам губернатор помер несколько лет назад, в 1891-м году и функции губернатора перешли к королеве.
Туда и отправился капитан Кальвадос со своими офицерами и Альмадаварой, к которому Кальвадос полностью вернул доверие. Он признался королеве Лилиуоке в том, что на борту его корабля обнаружили пару больных проказой. По этой важной причине капитан вынужден задержать рейс и пару недель провести в архипелаге, чтобы успеть завершить все процедуры и понаблюдать, не появятся ли симптомы ещё у кого из команды. Королева озаботилась: не распространится ли болезнь на остров, но тут вперёд выступил Альмадавара и весьма уверенно начал рассказывать, как надёжно, в изоляции, содержатся больные.
– Если необходимо, – наконец благосклонно кивнула королева, – вы можете передать нам ваших больных. У нас имеется свой лепрозорий на отдалённом нашем острове. Там за ними ухаживают врачи из Североамериканских штатов и из Китая, которые знают, что с этими больными надо делать.
– Спасибо, Ваше Величество, –  склонил завитую голову Кальвадос. – Лепрозорий имеется и у нас, в Великой Колумбии. Мы посоветуемся, вести ли их домой, или оставить здесь.
– Здесь им было бы удобней, – улыбнулась тучная королева, всё ещё сохранявшая красоту, – недаром наши острова сравнивают с Раем, по причине идеального климата. У нас всё больше прибывает людей, чтобы здесь отдохнуть и посмотреть, как наши мужчины умеют «оседлать волну».
Это действительно так: гавайцы научились вставать ногами на округлую доску и балансировать так, пока их несёт океанской волной, которая накатывает на берег. Со стороны это выглядело на редкость красиво: как будто туземцы скользят по воде, словно посуху. Некоторые американские спортсмены научились им подражать. Это вид здешнего спорта получил название сёрфинг. От английского слова «surfing», то есть «крутая волна». Со временем это могло стать новым, отдельным видом спорта», как таковым сделались прыжки на лыжах со специально поднятой площадки- трамплина.
Сейчас на Гавайях проживает почти девяносто тысяч человек. Больше всего жителей в городе Гонолулу, на острове Оаху, где находится и королева. Там находится и главный порт архипелага.
– Вы собираетесь остановиться здесь? – спросила Лилиуока, делая вид, что нисколько не озабочивается этим обстоятельством.
– Что вы, Ваше Величество, – тут же отозвался Кальвадос. – Я понимаю всю недопустимость таких действий, учитывая наличие у нас на боту опасных больных. Я сам не до конца уверен в полной безопасности нашего положения. Я хотел бы пополнить запасы продуктов, часть из которых оказалось попорченной. Потом мы удалимся на самый дальний остров, где опасность того, что болезнь может с корабля вырваться, будет сведена к ничтожном минимуму. Там мы постараемся починить машину, которая тоже оказалось не в лучшем состоянии после недавнего шторма.
– К счастью, наши острова штормы обходят стороной, – улыбнулась королева, благожелательно глядя на капитана. – В этом я вижу божественное расположение.
После этого последовал обычный обмен любезностями, какой относится к обычаям этикета, и гости откланялись. Они отправились заниматься такими обязанностями, как закупка продовольствия, угля, других необходимых вещей, каких оказался недостаток, как личного, так и общественного пользования. Оставшиеся на борту моряки попросили своих товарищей, которые отправились на берег, купить то или это, список чего был старательно составлен. Сначала один из делегации, а следом ещё двое, отправились на почту, чтобы отправить послание домой на тот случай, если плавание их затянется, чего нельзя было исключать. Кальвадос поручил одному из своих помощников, штурману, отправить на родину целое послание, в котором он отчитывался о причинах задержки своего корабля. Незаметно на почту проник и молчун Соба, который достал из-за пазухи пакет и протянул служителю бумажку с начертанным адресом. Эту бумажку работник почты долго крутил в руках, но пакет всё же взял. Отправить письмо в Японию случалось не так уж часто. Сказать честно, так почтовик не мог припомнить, чтобы он делал это. Но американская почта не могла отказать человеку, готового оплатить свою нужду, пусть даже столь экзотического свойства. Здесь, в Океании, кого только нельзя было встретить, хотя Гавайский архипелаг был самым северным из этого смешения всех и всяческих островов.
+ + +
Архипелаг Сандвичевых, или, иначе – Гавайских островов довольно обширен. Здесь и сам остров Гавайи, от которого пошло общее название, с вулканом Мауна Кеа, и остров Мауи, Кагулауи, Ланаи, Оаху, где проживала королева и находилась администрация губернатора, Молокаи, Кауаи, Ниихау и прочие острова, а также совсем крошечные островки, о которых географами не упоминается вовсе, или мельком. Но они выглядывают из океанских волн и заманивают к себе если не пением мифическим сирен, то всем своим видом кусочка библейского Эдема. Как это бывает, стоит пристать к такому берегу и выбраться на песок, то красоты сразу поубавится и всё сделается почти обыденностью, но бедным матросам, которые утомились однообразием корабельной обстановки, качающейся под ногами палубой, всё равно это кажется раем. И правда, сюда всё чаще заглядывали корабли из разных стран, и Гавайи обещают сделаться, пусть и со временем, местом отдохновения моряков самых разных национальностей, а в первую очередь – Северо-Американских Соединённых Штатов.
Как обещал, капитан Кальвадос выбрал самый отдалённый остров, точнее – один из самых отдалённых, тот, который показался ему удобным, где глубина у берега позволяла подогнать «Звезду Колумбии» прямо к прибрежным скалам. Раньше, когда моряки желали очистить днище своих парусников от напластований ракушек, непременно налипающих туда, они подгоняли свой корабли к берегу, вытаскивали его всей командой на прибрежный песок, с помощью пеньковых канатов, рычагов и блоков, заваливали на бок, а потом скоблили и чистили, при необходимости меняли доски или медные листы, коими обшивались днища. Конечно, всё это лучше проделывать на берегу, в доках, на стапелях, где всё сделают профессиональные корабелы, но всё это – довольно дорогостоящее занятие и не всегда имеются для этого необходимые финансы. У «Звезды Колумбии» были иные обстоятельства: капитану Кальвадосу была необходима уверенность, что все члены экипажа проверены докторами. То, что их оказалось двое, было дополнительной гарантией, что они не пропустят никого, будут внимательны и осмотрительны, во всех смыслах этого слова.
Быть на самом лучшем курорте и изводить себя самой сложной работой одновременно. Это – наказание или награда? Капитан Кальвадос временами задумывался над этим, но лишь на несколько мгновений. Всё остальное время он предавался мучительным сомнениям, перемежёвывающиеся  видениями. Теперь Диего Родригес являлся ему не только во сне. Какое-то сосредоточение теней вдруг оборачивалось силуэтом механика, который то смотрел на него, то был повёрнут в другую сторону. Это было настоящее наваждение. Как тень отца Гамлета из классической трагедии. Тень Родригеса ничего ему не говорила, но тут же перед Кальвадосом всплывала троица, которую они подобрали вблизи Сингапура. Они явно были связаны с гибелью механика каким-то образом, но ничего доказать было невозможно. Может быть, какие-нибудь сыщики из криминальных романов смогли бы сделать это, но здесь, посреди величайшего океана им взяться было неоткуда, а самим, своими силами, расследовать это было невозможно. Всё это могло кончиться психозом или нервным срывом. Для Кальвадоса это было невозможно. Пообщаться с психиатром или хотя бы с психологом тоже нереально. Из двух неполноценных медиков один был как раз из той злополучной троицы, к которому капитан чувствовал симпатию и верил в его непричастность к гибели Родригеса, но и у остальных было тоже алиби. Но все трое наверняка как-то с этим завязаны.
 От всех этих сомнений Кальвадос заставлял своих людей трудиться, заниматься ремонтом паровой машины, перебирать и смазывать все сочления, ремонтировать всё, что только можно починить, начиная от оборудования и заканчивая одеждой, а доктора … докторам приходилось по второму, третьему разу осматривать каждого из членов команды, чтобы исключить опасность заражения. Оказалось, что Грегорио Маркес был крайне необщительным человеком и всё свободное время проводил в одиночестве, либо в компании со своим родственником Бенджамином Гаррой, тем самым Малышом Беном, который служил юнгой и тоже заразился этой опасной болезнью. Оказалось, что всё свободное время Маркес жевал листья кокаинового куста, от которого он впадал в оцепенение. Через какое-то время, бывало и продолжительное, он снова принимался жевать. К этому он приучил и юнгу. Говорили, что индейцы в джунглях умеют делать из этих листьев какую-то вытяжку, точнее, даже не все индейцы, а их жрецы, они впадают в транс и их посещают видения. Мистика какая-то …
Поддаваясь своим сомнениям, капитан Кальвадос установил постоянную слежку за беглецами, взятыми им на борт, за русским и японцем. За одним приглядывал корабельный доктор Педро Альмадавара. Колумбиец уверял, что его русский коллега не может быть злоумышленником, что всё последнее время тот подвергался преследованиям, и что он поставил своей жизненной целью найти жену и ребёнка, о чём он не раз рассказывал своему колумбийскому товарищу, но Кальвадос обязал Педро не спускать с русского глаз и обо всём подозрительном докладывать лично капитану. За Цукомото приказано было следить несчастному калеке Хуану Куррито, ставшего милостью капитана главным механиком «Звезды Колумбии» и Жоакину Самарре, корабельному плотнику, главному забияке на пароходе. Именно он и собирался побить японца, когда тот хотел преподать урок фехтования. По мысли капитана, плотник должен был затаить на японца обиду и желать отомстить ему. Тем лучший соглядатай получился бы из него. За Собой следить не назначили никого. Старик не казался опасным. Он был просто старым человеком, слугой, который почему-то до сих пор сопровождал своего господина. Случается такая блажь. Никто не заметил, как Соба посетил здание почтамта на Оаху и отправил в Японию письмо.
Самарра и в самом деле всячески хотел досадить японцу, считая того позёром, фигляром, пародией на настоящего человека. Именно таким, то есть настоящим, считал себя сам Жоакин. Но японец легко и даже играючи свалил с ног и мог нанести разящий удар, но не стал делать этого, и Самарра пересмотрел своё отношение к этому человеку. До этого Жоакин Самарра считал лучшими латиноамериканцев, которые захотели и взяли себе свободу, изгнав со своего континента испанцев, совершив освободительную революцию. Во Франции тоже попытались устроить революцию, но всё обернулось сначала кровавым террором в своей же стране, а потом на шею французом уселся свой собственный диктатор, возомнивший себя всемирным императором. Конечно же, ему здорово ударили по сопатке и указали его место. Кстати, русские и ударили. У них, в Латинской Америке, такое невозможно представить. Где ещё в честь освободителя от тирании, Симона Боливара, назвали целое государство, Боливию, а также денежную единицу, боливар, утерев нос тем же Североамериканским штатам, кичившимся тем, что сбросили тиранию англичан, а сами обобрали Мексику, присоединив к своим территориям всю северную часть своего соседа, сразу несколько штатов.
Сам Самарра принимал беглецов за революционеров, бежавших от преследования, и презирал их за слабость. Может, кроме старика слуги, спутника молодого японца. Потому он и хотел дать тому урок, с которым не получилось. Это несколько остудило горячность Самарры. Второй беглец тоже пытался обелить себя, рассказывая в кают-компании о России, о том, как она стояла на пути варварских степных орд, изрыгаемых безграничными пространствами Азии. Но, после того, как Византия навязала Руси свою религию, восточную версию христианства, Русь перестала быть таким барьером на пути завоевателей и сама попала под власть монгольского ига. Всё это Самарра воспринимал весьма и весьма хмуро. Надо знать, насколько в Латинской Америке сильно влияние Ватикана, католичества, и к сентенциям Боярова отнеслись равнодушно, без сочувствия, и его лекции перестали воспринимать, но его речь о спорте, об атлетизме, немного вернули ему симпатии, а также то, что именно русский доктор,  а к нему относились, как к самому настоящему медику, вернули ему симпатии команды целиком и полностью. Отметил это даже Жоакин Самарра.
Но к тому времени всё большее симпатии он испытывал к Цукомото, к его воинским искусствам и, когда капитан поручил ему следить за японцем, он обещал делать это, а сам всё рассказал тому, повторно попросив японца учить его приёмам фехтования. Цукомото согласился. Таким образом, у него появился первый ученик среди команды, то есть свой сторонник, и это могло ему пригодиться. На этом обстоятельстве Мифунэ решил выстроить свой собственный план, как можно исправить своё с виду - безвыходное положение. Надеяться на своего русского приятеля он перестал. Пожалуй, единственное, что Бояров  затевал, так это то, как бы найти свою пропасшую семью. Но как её отыщешь, если они отправились в Америку, а это даже не иголка в стогу сена, а песчинка в обширной пустыне. Цукомото отчаялся уговорить русского вернуться назад и сосредоточиться на том англичанине, который должен уже вернуться в Сингапур. У этого Гиллингса находится чудесный перстень, на котором можно самым чудесным образом разбогатеть, и для этого надо использовать самый крошечный шанс. И этим шансом мог сделаться Жоакин Самарра.
Своего нового приятеля, судового плотника, Мифунэ Цукомото всячески поощрял. Он его сдержанно хвалил и показывал ему самые эффективные фехтовальные приёмы, какие ловкие рубаки всегда придерживают для себя и не раскрывают своих секретов. Но здесь надо было постараться. Конечно, большую часть дня Цукомото проводил в машинном отделении, налаживая паровую машину. Но Хуан Куррито набирался опыта и другие помощники ему рьяно помогали, потому у японца оставалось всё больше свободного времени. Странным образом капитан Диего Гонзалес Кальвадос забросил все свои обязанности, впал в меланхолию и не вылезал из своей каюты, где, скорее всего, искал успокоение на дне хрустального бокала. К нему, в каюту, заглядывали разные члены команды для получения инструкций. Пару раз появлялся там и Цукомото и видел потухшие глаза капитана. На этом и можно было составить план.
После ремонтных и хозяйственных работ у моряков наступает личное время. Кто занимается чем, а Цукомото с Самаррой уходили на отдалённую поляну в пальмовой рощице и занимались там своим делом, которое один из композиторов назвал «танцем с саблями». И в самом деле, если приглядеться и вообразить небольшой оркестр, то это и в самом деле можно принять за особый вид танцев. В кинематографе постановщик таких вот боевых сцен называется хореографом. За этими поединками наблюдали несколько человек, товарищей Самарры. Цукомото надеялся, что они тоже сделаются его учениками и тогда …
– Я хочу поведать тебе, Жоакин, одну тайну …
Мифунэ уселся с плотником в зарослях магнолий так, что со стороны их не было видно. Общались они друг с другом на английском языке, с добавлениями испанских словечек, который Цукомото, способный к языкам, успел понахвататься. Самарра слушал его речи, выпучив от усердия глаза и часто сглатывая слюну.
– Думаешь, Жоакин, каким образом мы появились на борту вашего корабля?
– Ну-у … – задумался плотник, посмотрев куда-то над головой собеседника. – Вы бежали от … от …
– От китайских триад, – подсказал Цукомото. – От пиратов, если можно так сказать.
– Но там же, в Сингапуре базируется английская флотилия, – удивился Самарра.
– Вот именно, – кивнул японец. – Потому мы туда и плыли. Нам нужно было встретиться с одним важным человеком, у которого находится одна вещь, ключ к сокровищам, а русский, Бояров, знаком с тем человеком. Но китайские преступники схватили нас, собирались пытать, чтобы узнать от нас всё об этих сокровищах.
– Сокровищах? – глаза плотника загорелись. – В Карибских морях масса историй о пиратских кладах. И масса тех, кто собирается на эти клады наложить руки.
– Я не сомневаюсь в этом, – согласился японец. – У нас тоже ходят легенды о заброшенных в джунглях Индии городах с бесчисленными драгоценностями, хранящимися в храмах. Но то, за чем охотимся мы, гораздо более ценное. Недаром в погоне за этим артефактом мы забрались так далеко. Но мой товарищ, русский политкаторжанин, с ума сходит по своей пропавшей семье. Ровно поэтому мы всё более удаляемся от цели наших стремлений …
– Наверное, всё таки твоих, – заявил, хитро ухмыляясь, плотник. – Цель стремлений твоего русского – это его семья, а твоё …
– Хорошо, – прервал колумбийца Цукомото, – пусть так. Будем говорить прямо. Я опасаюсь, что мы останемся ни с чем, и я и он. И я собираюсь вернуться назад, и уже там добраться до искомой цели. И вот здесь мне понадобится твоя помощь.
– Моя помощь? – удивился судовой плотник. – Чем же я тебе могу помочь?
– Мне надо вернуться обратно, – решительно заявил Цукомото, – и как можно быстрее.
– А я что могу сделать?
– Я всё сделаю сам, – продолжил японец. – Ты говорил о своих друзьях, сторонниках, здесь, на борту «Звезды Колумбии». Я собираюсь изолировать, конечно же – временно, капитана и других офицеров, и лично направить корабль в обратную сторону.
– Захватить корабль? Наш корабль? – удивился Самарра. – А если капитан с этим не согласится и будет этому препятствовать. Ты кого-нибудь зарубишь?
– Зачем мне это делать? – удивился японец. – Я всё продумал. Всё произойдёт мирным путём. Ни один человек не пострадает.
– В чём же должен участвовать я? – продолжал недоумевать плотник.
– Ты со своими людьми не должны мне препятствовать и удержать команду, если та попробует мне препятствовать и пытаться освободить капитана или кого из офицеров.
Только теперь Самарра понял, что его собеседник настроен весьма серьёзно и не потерпит, чтобы ему препятствовали. Надо было соглашаться и сделать это так, чтобы японец ему поверил.
– Правильно я понимаю, что такое моё сотрудничество будет вознаграждено?
– Конечно же. Ты бы хотел сделаться генералом?
– Я? Генералом?! Это каким же образом? Это невозможно!
– Я тебе говорил, Жоакин, про артефакт, который разыскиваю уже много лет. У него необыкновенные свойства. Поспособствовать тому, что ты сделаешься генералом, как раз в его возможностях. Но тебе придётся помочь мне, и не только сохранить порядок на борту корабля, но и позже, когда мы вернёмся. Когда артефакт будет у меня в руках, ты будешь достойно вознаграждён. Это я тебе гарантирую!


Глава 12
– Капитан, вы оказались правы!..
Судовой плотник Жоакин Самарра стоял перед Кальвадосом навытяжку, пожирая его глазами. После откровений японца Самарра не побежал сразу к капитану, а отозвал в укромное место своих приятелей и битый час им «втирал голову», рассказывая всякую белиберду. Те пытались понять, что всё это значит, делая самые напряжённые лица. Самарра заметил, как в отдалении мелькнула фигура японца. Так и есть! Тот решил проследить за своим «сообщником». Японец собирался сам проделать всю операцию. Каким-то образом он собирался изолировать всех офицеров корабля во главе с капитаном. Непонятно, как это он собирался сделать. Плотник подговорил своих товарищей, чтобы не ложиться ночью спать, а устроить тайное дежурство, словно на корабле что-то затевалось. Но толком Самарра ничего не говорил. Он оттягивал визит к капитану на самый поздний час, на тот случай, если японец продолжает следить за ним. Как только он подумает, что «сообщник» решил предать его, за свою жизнь Самарра не дал бы и жалкого сентаво. Лучше выждать несколько дополнительных часов, чем получить десять дюймов стали между рёбер.
Выждав необходимое время (с гарантией), Самарра направился к капитану, поскрёбшись в дверь. Надо признать, что пока проходило это время, которое Самарра считал необходимым, он обдумывал слова и предложения японца, насколько им можно верить и несут ли они выгоду для Жоакина Самарры, будущего генерала. Самому судовому плотнику очень понравилась мысль о его будущем генеральском предназначении, и он обкатывал эти ощущения где-то глубоко внутри, представляя себя в мундире с золочёными эполетами. Признаться, ему нравился он в качестве генерала. Но он воспринимал себя в третьем лице, то есть признавался самому себе, глубоко внутри себя, что настоящим генералом ему не быть, хотя очень хотелось, и, чтобы не травить самого себя, он и направился в каюту капитана, откуда тот редко выходил в последнее время.
Сразу, с порога, Самарра начал рассказывать, как японец собирается захватить их корабль и повернуть назад, чтобы получить там какую-то необыкновенную вещь, очень ценную, с необычными свойствами. Капитан Кальвадос слушал его с очумелым видом, сжимая в руке бокал с остатками тёмного вина. Наконец он поставил его в специальную выемку на полке.
– С кем он собирается захватить «Звезду Колумбии»? Со своим русским товарищем?
– Нет, – помотал головой судовой плотник. – Похоже, этого русского, нашего теперешнего доктора, японец таскает с собой в качестве какого-то там свидетеля. Якобы тот знает того, у кого эта ценная для японца вещь. Сам русский желает найти свою семью, и, кроме этого, ничего не желает знать …
– Так с кем же японец хочет захватывать корабль?
 Капитан попробовал сосредоточиться, но это не очень получалось. Наверное, он успел выпить уже довольно много. Хорошо, что он ещё не улёгся спать. Тогда он просто не услышал бы Самарру.
– Не могу знать, – признался тот. – Японец просил меня собрать товарищей, моих товарищей, и поддержать его, когда все офицеры, и вы, сэр, будете у него в руках. Он сам всё собирается сделать.
– Безумие какое-то, – капитан сжал голову руками. – Мне надо прийти в себя. Послушай, Жоакин, ты показал себя верным человеком. Отправляйся в кают-компанию, позови кого-нибудь из офицеров явиться ко мне, а остальным скажи … скажи … чтобы были наготове. Да, ты что-то там говорил про своих приятелей.
– Да. Японец просил собрать их и приготовиться.
– Действительно. Собери их. Возможно, нам придётся столкнуться с некими событиями, в которых я не могу разобраться, хоть убей меня. В голове всё мешается. Надо умыться ... Иди, Жоакин.
Плотник выскочил из каюты и побежал, было, по коридору, но тут же перешёл на обычный шаг, на тот случай, если за ним наблюдают. Он даже остановился по пути, чтобы отдышаться. Сердце в груди билось так, словно «Звезде Колумбии» участвовала в военных действиях, чего, слава Всевышнему не было. А была цепочка каких-то досадных случайностей. Ведь они жили уже в просвещённом двадцатом веке, где не было места магическим артефактам, а значит и прочей мистике. Завтра они все проснутся, и всё встанет на своё место, как и должно быть.
Когда Жоакин Самарра добрался до кают-компании, то навстречу ему двигался старый японец, всё из той же группы, поднятой на борт под Сингапуром. А ведь про него все как-то забыли, не брали в расчёт. Старик, чего с него возьмёшь? Едва ноги волочит. Но на душе сделалось тревожно. Жоакин постучал в дверь и вошёл, не дожидаясь разрешения. Они всё же не на военном корабле.
Большая часть офицеров были здесь, остальные, видимо, находились на вахте. Может, кто-то и отправился спать, но таких нашлось немного. Всё-таки в воздухе распространялись некие миазмы какой-то тревоги. На столе стояло несколько бутылок с вином. Пару из них уже раскупорили и разлили по бокалам, которые держали в руках. Офицеры повернули головы в сторону вошедшего плотника. Не надо забывать, что уже наступала ночь, и было удивительно видеть обычного матроса, заглянувшего в офицерскую компанию. Что ему здесь надобно, читалось в глазах у каждого из офицеров.
– Меня послал капитан, – выдавил из себя корабельный плотник, оробев под пристальными взглядами. – Он хочет видеть у себя кого-нибудь из господ офицеров.
Странное желание со стороны капитана, учитывая столь позднее время. Офицеры переглянулись, отхлёбывая из бокалов.
– Кальвадос хочет, чтобы ему пожелали спокойного сна? – кто-то сделал предположение и сам же хихикнул, но шутку его не поддержали.
– Капитан встревожен, – выдавил из себя Самарра, – и просил вас быть настороже. Извините, я ухожу.
Самарра выскочил из кают-компании. Он спешил отправиться к своим друзьям. Мало ли что. Надо отнестись к словам японца с полной серьёзностью. Может, этой ночью им вообще не придётся спать. Но если они окажутся рядом с капитаном в нужную минуту, то это им зачтётся. Лучше затаиться рядом с капитанской каютой и спрятаться. Там имеется очень удобный закуток, где поместятся не менее трёх человек.
В матросском кубрике царило веселье. Все свободные матросы сидели за столом и поднимали наполненные кружки. Все были возбуждены и веселы. Увидав Самарру, поднялся Алехандро, его ближайший приятель. Он шагнул к нему, раскидывая руки в сторону, чтобы его обнять. От него несло алкогольными парами.
– Друг! Жоакин!! Всё хорошо. Мы избавились от этой чёртовой заразы. Мы возвращаемся домой! По этому случаю капитан расщедрился и выставил нам выпивки. Где тебя носит?
– Я как раз был у капитана. И он попросил у меня об услуге …
– Тебя? Об услуге?! – засмеялся Алехандро. – Ты сделался другом капитана. Это ещё один повод выпить. Ты – друг капитана. Я – твой друг. Значит, и для меня что-нибудь у капитана найдётся. Ведь так?
Как раз на Алехандро Самарра и надеялся. На него и на ещё троих приятелей. Но те были в похожем состоянии. Они обнимались и пытались тянуть какую-то песню, но, похоже, каждый – свою. Придётся возвращаться на поддержку Кальвадоса в одиночку. Искать кого-то другого, уже не было времени. Подскочив к своей койке, плотник достал из-под подушки острую складную наваху и сунул её за пазуху, после чего покинул помещение.
Выскочив из кубрика, Жоакин поспешил назад. Матросский кубрик находился в задней части трюмного помещения, а офицерские жилые помещения располагались на другом конце корабля. Была уже ночь, и требовалось поспешить. Хорошо, что вся сонливость прошла. Организм переполняло возбуждение. Кажется, что-то происходило. Японец сказал, что захватит корабль, изолирует капитана и офицеров. Неужели именно это и происходит? Надо бежать в рулевую рубку и поднимать тревогу? Он бы так и сделал, если бы был офицером. Но он всего лишь судовой плотник. Но поднять тревогу может и сам капитан. Сейчас Самарра расскажет ему, что матросов напоили от его имени, равно как и офицеров. Если кто хочет взять власть в свои руки, то сделает это прямо сейчас. Промедление смерти подобно!
Необходимо напомнить читателю, что корабль, довольно большой корабль двигался вперёд, согласно расчёта. В рубке находилась дежурная вахта из штурмана, рулевого, посыльного. В машинном отделении шуровали кочегары и помощники механика, смазчики, на палубе тоже имелись люди. То есть жизнь на большом судне, это понятие круглосуточное. Каждый знает своё дело и аккуратно выполняет его. Если кто-то где-то и появляется, и этот «кто-то» из числа команды, то на него, или на них не обращают внимания. Если человек появился, то значит, это ему для чего-то нужно. Не война же ведь.
Самарра добежал до входа во внутренние помещения и сразу бросился в каюту капитана, постучал в дверь и сразу, не дожидаясь ответа, вошёл внутрь. А там … То, о чём говорил ему японец, уже шло полным ходом. На полу лежал офицер, которому Самарра передал, что его ждут у капитана. Офицер был то ли убит, то ли лишился сознания, то есть не подавал признаков жизни. Сам Кальвадос лежал в кровати. То есть так было совсем недавно. В данный момент его, со связанными руками, японец Цукомото загрузил на плечо. Увидав японца, плотник замер, разинув рот и вытаращив глаза. Такого зрелища он увидеть не предполагал.
– Ты собрал своих людей? – ошарашил его вопросом японец.
Ах да, тот уговаривал накануне его участвовать в безумной авантюре. За всеми этими делами Жоакин успел забыть это. Но японец принимал его молчание за согласие участвовать в его затее.
– Я хотел привести своих товарищей, но они … они пьяны и не могут подняться на ноги.
– Так и должно было быть, – загадочно ответил японец. – Давай, помоги мне перенести его в более удобное место. Потом мы займёмся офицером …
Когда Цукомото говорил с Самаррой о неких своих затеях, казавшихся фантастическими, Жоакин воспринимал это как сказку. Каждый человек хочет участвовать в чём-то необычном, романтическом, если он, конечно, мужчина. Но стоит этой сказке сделаться реальностью, то сразу же хочется очутиться как можно дальше от всего этого.
Обычно японец был аккуратно одет и хорошо причёсан, имел смышлёный вид современного человека, но сейчас … Сейчас это был скорее демон, нежели чем человек. Всё лицо японца было искажено какой-то неистовой гримасой, словно нечто изнутри его пыталось прорваться наружу. Куртка, всегда аккуратная, была распахнута, а один рукав почти оторван. Он явно уже вступал в драку, бил сам и получал удары. Никакого оружия в его руках не было, если не считать две палки, свисающие с его шеи. Наверное, они были каким-то образом сцеплены, если не падали на пол. Волосы японца были всклочены и торчали дыбом, пропитавшиеся потом. Глаза его были глазами безумца, но он г8оворил с плотником и говорил разумно.
– Держи его за ноги и помогай мне. Я знаю, куда его нести.
Подхватив капитана, Цукомото выжидательно посмотрел на Самарру, которого явно считал своим сообщником. Жоакин не смел ему перечить. Если бы хотя один человек был у него под рукой, то тогда … Взяв капитана Кальвадоса под коленки, он с трудом его приподнял над полом. Капитан вовсе не был громоздким толстяком, но даже приподнять его было сложно. Почему люди, лишённые сознания или мёртвые, становятся гораздо тяжелее? Может, наличие в них души как-то облегчает их?    
Несмотря на тяжесть, японец легко понёс Кальвадоса к выходу в коридор. Он не сказал спутнику, куда они направляются. Наверное, в какую-нибудь кладовку или иное помещение, которое должно сделаться темницей. Цукомото взял на себя все бразды правления своим личным мятежом и намерен довести его до конца. Сможет ли Самарра чем-то ему противостоять? Во всяком случае, он должен это сделать, если не хочет считаться бунтовщиком. Но чем же тогда отличаются революционеры, эти романтики Сопротивления, от банальных бунтовщиков? Если они побеждают, то тогда и становятся революционерами, а если нет, то …
Цукомото, который успел выйти в коридор следом за ним, внезапно остановился. Самарра, вытянул шею, увидал, что в коридоре стоят люди. И этих людей он прекрасно знал! Это были его товарищи. И тогда Жоакин выпустил ноги капитана и закричал:
– Друзья! На помощь!! Этот человек пытается похитить нашего капитана!
Должно быть, товарищи Самарры почувствовали свою вину, что их приятель, да что там – друг, попросил их о помощи, а они оказались слишком пьяны, чтобы помочь ему, тем более, что надо было предстать перед капитаном, по словам плотника. Тот мог и пошутить перед ними, но в последнее время они видели, что Кальвадос лично беседует с плотником и явно настроен к нему доброжелательно. При таком раскладе лучше будет присоединиться к Самарре, тем более, что тот просил об этом. Пусть капитан распространит и над ними зонтик своей благожелательности. Поэтому матросы, из числа ближайшего окружения плотника, постарались как-то прийти в себя, облачиться в новую робу, причесать волосы и выглядеть как можно приличней. Они были готовы к любой неожиданности, но не к  тому, что их капитана будут выносить из своей каюты на руках. А тут ещё и их товарищ начал вопить, призывая на помощь. Тут бы любой остолбенел …
Любой, но только не моряк!   Только что улыбающиеся, моряки тут же нахмурились, набычились и протянули руки к обидчику их товарища, мало того – капитана их корабля. Цукомото разжал руки, и тело капитана грохнулось на пол, громко стукнув о пол головой. Самарра, откуда только силы взялись, подхватил Кальвадоса в охапку, приподнял его и потащил в каюту, благо, что его оттуда успели вытащить едва наполовину. В один миг, перетащив Кальвадоса через порог, Жоакин положил его, весьма деликатно, снова на пол, и кинулся запирать дверь на засов, который имелся и которым Кальвадос редко пользовался (кого, простите, ему опасаться на борту своего корабля?). Потом, уже с трудом, Самарра поднял капитана и оттащил его до койки, куда, в два приёма, загрузил тело. Кальвадос за всё это время так и не пришёл в себя, хотя его только что весьма бесцеремонно роняли. От всего этого Самарра начал опасаться за здоровье своего командира. Весьма неумело он попытался найти пульс, нашёл, далеко не с первой попытки. Найдя и ощутив нить жизни, Жоакин немного успокоился и начал прислушиваться к тому, что происходило за замкнутой дверью. А там происходило сражение, если руководствоваться доносящимися звуками: глухими частыми ударами и резкими вскриками. Смутно Жоакин узнавал голоса своих товарищей. Голоса японца он не узнавал. Хотя тот, может, голоса и не подавал. Японец был настоящим воином и Самарра, весьма обоснованно, опасался за жизни своих товарищей. За японца он не переживал. Даже если что с тем и произойдёт, то он это заслужил, начав войну на борту колумбийского корабля. Но, что бы там не происходило, всё это успело закончиться, не успев толком начаться. В дверь кто-то сильно толкнулся, а потом всё затихло.
Некоторое время Самарра тревожно прислушивался к тишине за дверью, а потом начал приводить в чувство офицера, который лежал на полу и который явно спал, самым безмятежным образом, даже всхрапывая время от времени. Дождавшись, когда офицер откроет глаза, Самарра решился отворить дверь каюты, отомкнув засов и готовый задвинуть его в любой миг, если японец окажется за дверью. Но там того не оказалось, в отличие от появившихся столь в нужный момент его приятелей. Все они, в разных позах лежали в коридоре, кто без сознания, а кто и постанывая и пробуя подняться на ноги, которые отказывались держать тело. 
+ + +
Капитан Кальвадос сидел за своим столом, одетый в свой парадный мундир. Голову его закрывала фуражка, парадная фуражка, но никакого торжества во всём этом не было. По другую сторону стола находился Мифунэ Цукомото. Руки его были скованы кандалами. Рядом с ним находились остальные его товарищи – старый слуга Соба и русский Андрей Бояров, служивший судовым доктором на «Звезде Колумбии». Наручниками их сковывать не стали, в отличие от Цукомото, но и для того эта мера была, похоже, не очень то и нужна: он находился в некоем трансе с того мгновения, когда его обнаружили лежащим в самом дальнем углу машинного отделения парохода. Но перед этим произошло довольно много событий, и основным участником в них являлся именно Цукомото.
– Вы понимаете, что я сейчас вас имею право повесить на рее, как пиратов?
Капитан Кальвадос смотрел на всех троих хмуро, из-под клочковатых бровей, которые, как и волосы, пытались встать дыбом. Но Цукомото, хотя он и сидел в центре, был настолько отстранён, словно здесь и не присутствовал. Старик Соба, как его молодой господин, тоже был невозмутим. Его уже ничего не пугало. Попробуйте чем-то напугать старика, который решил, что в этой жизни успел сделать всё и ничего его уже не удерживает. Они находился рядом со своим господином, плечо к плечу, и это его устраивало. Пусть даже их через час повесят. Да на той же самой рее.
Пожалуй, единственный из них, троих, вразумительным человеком был Бояров. Пришлось ему и говорить, чтобы как-то объяснить происходящее здесь безумие.
– Господин капитан, мне кажется, что на нас свалилось столько событий за последнее время, что у моего товарища помутился разум. Он и так находился в плену своих фантазий, стремлений, что просто не выдержал, когда они начались разваливаться. Он попытался этому противостоять. Теми способами, какие ему казались возможными.
– Я всё вижу по-другому, – отрезал капитан. – Я вижу самую чёрную неблагодарность со стороны тех, что были мною подобраны в открытом море, когда они спасались от преследования врагов, китайских пиратов. А теперь они и сами превратились в пиратов.
– Мои товарищи, – снова начал говорить Бояров, покосившись на японцев, по прежнему неподвижных и безучастных, – товарищи  по несчастью, безмолвствуют. И потому мне придётся говорить за всех. Прежде всего, хочу уверить вас, господин капитан, что вместе мы оказались всего лишь волею обстоятельств, а не замыслу. Меня, меня конкретно, преследовал злой рок и наше правительство. Да, я бежал с каторги, не для того, чтобы бороться с кознями правительства, а чтобы найти утешение. И я его нашёл, обзавёлся семьёй и думал провести с нею жизнь. Но злой рок, о котором я уже говорил, продолжал преследовать меня. Я снова пытался бежать, чтобы несчастья не коснулись моей семьи. Но меня достала безжалостная рука. Я чудом остался жить и, как только пришёл себя и обрёл хоть какие-то силы, тотчас же вернулся назад, в деревушку, спрятавшуюся в глубине дальневосточной тайги, но не застал тех, кого так жаждал увидеть. Дело в том, что семья моя принадлежала тоже к изгоям, религиозным отщепенцам. Я надеялся, со временем, забрать свою жену и ребёнка, перевезти их к своим родителям, в столицу Российской империи, где для них открылась бы настоящая жизнь, со всеми её радостями и прелестями, которых эти отщепенцы не знали. Но, пока меня не было, они решили, что чаша их испытаний в России уже переполнилась, и они собрались перебраться на другой конец света, в Америку, где многие беглецы находят свободу. Моя жена думала, что я погиб, потому отправилась со своими родичами. А что ей оставалось делать? Я начал совершать всяческие безумства, чтобы как-то их найти, догнать …
– Твоя вина здесь минимальна, – всё ещё насуплено заявил Кальвадос. – К тебе у нас претензий нет. Разве что усыпляющее средство, которым этот человек (капитан кивнул в сторону японцев) отравил вино, которое принёс мне и в кают-компанию, к офицерам.
– Да, – согласился Бояров с убитым видом. – Снотворное я дал Собе. Старик пришёл ко мне и пожаловался, что из-за постоянной качки не может заснуть, что видит всяческие кошмары и думает о грядущей неминуемой смерти и очень переживает, что придётся сгинуть вдали от родных берегов отчизны. Я сам нахожусь в подобном положении, тоже страдаю от «морской» болезни и посочувствовал ему. Так как лекарственные средства находятся при мне, то я и выделил ему часть, с небольшим запасом, чтобы ему не пришлось обращаться ко мне, если кошмары будут продолжаться.
– Допустим, я поверю тебе, но всё произошло, умышленно или неумышленно. Я не имею права оставить всё без последствий.
– Я всё это понимаю. – Бояров смотрел в стол, не смея поднять глаза. – Тогда, когда я обнаружил, что потерял семью, я впал в состояние безумия, то есть не хотел видеть вокруг ничего. Примерно тогда я и встретил Цукомото, с которым был знаком раньше. Эта встреча меня как бы пробудила, отвлекла от тягостных мыслей. Я рассказал Мифунэ обо всём том, что со мною произошло в последнее время, в том числе и о том, как помогал отстаивать деревню раскольников от хунхузов японца Футо, о чудесном перстне, который держал в руках, о том, как из тайги появился незнакомец и принял участие в сражении. Потом незнакомец представился англичанином Гиллингсом и признался, что чудесный перстень был украден тем самым Футо какое-то время назад, когда тот был принят в семью этого англичанина и которого позднее ограбил. Много лет этот англичанин искал Футо, чтобы забрать семейную реликвию и отомстить предателю. Для меня это было неким мифом, сказкой, которая меня едва коснулась. Но, услышав мой рассказ, Цукомото пришёл в необычное волнение и признался, что по моему описанию он узнал этот перстень, и на самом деле это – семейная реликвия, которая пропала более столетия назад, и что у англичанина она оказалась тоже после кражи. Признаюсь, меня это не очень-то трогало. Я посочувствовал товарищу и сообщил, что меня волнуют только поиски моей семьи. Мифунэ на это заявил, что если я помогу ему отыскать этого англичанина, у которого Цукомото заберёт перстень, то тогда для меня наймут лучших сыщиков, которым заплатят достаточно, чтобы они перевернули всю Америку и нашли мою семью, где бы они не находились, в самом дальнем закутке, в Северной ли, Южной Америке. Цукомото говорил, что мне и моей семье достанется такое вознаграждение, которое позволит нам обзавестись своим домом и поселиться там, где мы пожелаем жить. Мне кажется, Цукомото обуяло похожее безумие, какое испытывал и я.
– Безумие? – переспросил капитан Кальвадос и переглянулся со своими офицерами. – Ты говоришь о безумии?
– Это образное выражение, – попробовал объяснить Бояров. – Я привёл в пример и себя. Признаю, что испытывая то же навязчивое состояние, идею-фикс, которая движет мною, владеет всем моим существом. Когда люди живут привычной размеренной жизнью и могут ей как-то управлять, то этого может и не произойти. Но стоить попасть в некие зловещие события, которые тобой управляют, и которым ты не можешь противиться, то что-то как бы меняется, появляется некая метафизика и она начинает двигать тобой, превращать в некую управляемую марионетку. Я сам это почувствовал на себе, как меня кидает в самые злополучные ситуации. А теперь в эти процессы попал и Цукомото. Он тоже испытал разные невзгоды в самом раннем детстве. Я многое в его жизни не знаю. Мы не были друзьями, а лишь случайными приятелями, то есть нам было приятно встретиться, переговорить. Он мне сам рассказывал, как его родители, настоящие родители, из самурайского рода, но попавшие в крайнюю нужду, отдали его на усыновление к богатому чиновнику. Тот оказался связанным с некими преступниками и готовил для Мифунэ судьбу такого же преступника, а потом отослал его в английскую коммерческую школу, чтобы завязать связи с заграничными купеческими предприятиями. Но Мифунэ сбежал по пути в Англию, вместе с двумя товарищами. Они занялись морскими делами, торговлей, в большей степени контрабандой, под руководством одного английского моряка, который и сманил их с корабля. Потом оказалось, что моряк тот участвовал в неких тайных делах своего английского государства, выполнял то, что нельзя делать открыто. Он сам хотел привлечь молодых японцев, чтобы они ему помогали. Но, в один день того моряка отозвали, что-то ему поручив важное. Этим молодые люди и воспользовались. Они решили спрятаться и провести некое время в России. Тогда мы и встретились с Мифунэ. Это встреча была недолгой, но, как оказалось, судьбоносной.
Кажется, что мы чрезмерно утомляем читателя пересказом всех событий, которые случаются, стоит нашим героям пускаться в воспоминания. К тому же Бояров многое успел позабыть, а некоторые из них в его голове перепутались, так что всё выглядело довольно сумбурно и непоследовательно. Кальвадос, слушая русского «доктора», начал хмуриться, пытаясь его понять и раздражаясь от того, что сделать это становилось всё сложнее. Заметив эту реакцию, Бояров свой рассказ скомкал:
– Тогда я не думал, замкнувшись на своих проблемах и переживаниях. Из этого состояния меня вывела проказа и попытки выявить новых заражённых этой опасной болезнью. Но я думаю и даже уверен в том, что Цукомото погружался в растущее отчаяние от того, что планы его рушатся, и мы всё дальше удаляемся от проклятого перстня, ставшего личной проблемой Мифунэ. Ему почему-то стало казаться, что стоит только найти того англичанина, Артура Гиллингса, которого я, честно признаться, помню уже весьма смутно, как перстень сам собой окажется в руках у Мифунэ, и он сможет распорядиться им так, как ему хочется. Я даже думаю, что он тут же позабудет и про меня, и про всех прочих в этом мире, потому что этот перстень, его представления о нём и его мифических возможностях, застлало всё в его глазах. В отчаянии он попытался захватить целый огромный корабль, чтобы заставить его повернуть назад.
– И, признаться, это у него чуть не получилось, –  заявил, почти для самого себя, Кальвадос. – Всё распланировано было на редкость разумно. Одному, конечно, всё было проделать невозможно, и он попытался привлечь на свою сторону одного из матросов, надеясь, что тот приведёт своих товарищей. Напрасно, хочу вам сказать, надеялся.
– По-видимому, это и стало причиной его нынешнего состояния, – вздохнув, сделал вывод Бояров. – В полном отчаянии он продолжал действовать и раскидал товарищей Самарры, словно это ему могло как-то помочь. При этом, смею напомнить, он никому не причинил вреда.
В этом месте Кальвадос начал кашлять, по-видимому – от возмущения, прикрывая рот носовым платком. И Бояров поспешил добавить:
– Я хотел сказать – вреда смертного, хотя и в силах это был свершить. Потом, уже почти в беспамятстве он бросился в машинное отделение, где и окончательно лишился чувств. Думаю, что если бы он окончательно обезумел, то принялся убивать всех, кто ему попадался под горячую руку и бежал не в машинный зал, а в рубку управления, где бы сам принялся поворачивать назад ваш корабль. Но вместо этого … вы сами знаете …
Должно быть от этих объяснений, а ещё более от волнения Бояров начал сбиваться, путаться, а потом и вовсе замолчал, склонив в унынии голову. Он посчитал, что не нашёл достаточно слов, чтобы оправдать своего приятеля, Цукомото. Вины самого Боярова, да и старика Собы, не было. Хотя их непременно причислят к бунту, а потом непременно накажут. Таковы реалии в нашей жизни, в которой люди подневольные всегда виноваты, хотя бы тем, что согласны, что ими помыкают. Сделалось обидно, что как бы Андрей не старался, вся жизнь его идёт в кривь и вкось. Видно, все эти невзгоды ему на роду написаны, а все его старания эти невзгоды только умножают.
Но, выслушав слова Боярова, не очень-то и убедительные, хотя бы потому, что русский «доктор» ещё недостаточно усвоил испанский язык, чтобы, использую многословие Сервантеса, доказать колумбийцам хоть что-то и получить их симпатии, Кальвадос не гремел обвинениями в адрес чужаков. Выждав немного, Бояров покосился на капитана. Тот молчал и жевал губами, словно что-то говорил внутри себя, неизвестно к кому обращаясь. Наконец он открыл рот и сказал, весьма глухо, словно говорить ему сделалось трудно:
– Я должен всё обдумать и тогда … Сделаем перерыв до завтра.
Признаться, Кальвадос собирался разразиться громовыми обвинительными словами, обвинить во всех бедах тех, кого они взяли на борт, пожалели, приняли в свою семью, а они ответили им чёрной неблагодарностью. Собирался, но слова русского как-то тронули его. И в самом деле, тот старался. Он и в самом деле заметил признаки грозной болезни, которая могла бы распространиться и на весь экипаж, но наблюдательность русского остановила это расползание. Он действительно старался. Быть может некие Высшие силы для того и устроили всё, чтобы эти люди очутились на борту «Звезды Колумбии». И ещё … Друг, Диего Родригес, перестал являться в его сны, словно он простил своих обидчиков. Значит ли это, что и Гонзалес Кальвадос должен проявить милосердие со своей стороны, тем более, что и в самом деле никто не погиб от руки японца, который и в самом деле показал себя опытным воином. Лучше не горячиться в этом деле, а принятие решения отложить до утра, ибо на рассвете голова и сердце свободны от лишних, чрезмерно горячих решений.
Так он и сделал. Утором капитан снова собрал всех участников вчерашних действий и объявил своё окончательное решение. Японца Цукомото, затеявшего бунт, капитан решил заковать в кандалы и изолировать в трюме, где он будет дожидаться прибытия корабля в родной порт и где его отдадут под суд, который и решит окончательно судьбу бунтовщика. И снова поднялся на ноги русский доктор и начал говорить, в волнении позабыв часть испанских слов, какие выучил во время затянувшегося столь трагичного плавания. Тогда рядом с ним встал второй доктор, Педро Альмадавара, сдружившийся со своим товарищем, и принялся переводить его речь или, вернее, произносить и от себя. Суть речи была в том, что японец не выдержал своих стремлений и впал в безумие, но, обладая всеми умениями опытного воина, он всё же не поразил никого. Может ли отвечать за свои действия человек, который лишился разума, на время, а может и навсегда?
Подумав и прикинув события, капитан изменил решение и махнул рукой. Пусть чужаки покинут его корабль и перестанут быть для него проблемой. Прямо сейчас они должны сойти с парохода и делать то, что им угодно. Кальвадос решил, что забудет про всё, что случилось. Жаль только было друга, пропавшего во время шторма. Но судьба моряка, и даже офицера, всегда больше в руках Всевышнего, нежели чем в своих. И снова русский начал говорить жалобным тоном. Несмотря на то, что тропические Гавайские острова были практически райским местом, он не хотел здесь оставаться, а просил довести его до Америки, чтобы продолжить поиски своей семьи, не думая о том, что это более сложно, даже чем искать иголку даже не в стогу, а на целом поле. Представить себе невозможно, чтобы найти человека, ничтожную семью на целом необозримом континенте. Но русский был настолько безумен, что собирался сделать это. Два этих безумца стоили друг друга. Что же касается другого японца, старика, тот не произнёс ни одного слова и сидел, сложив руки на коленях и ни на кого не глядя. Ему терять было нечего. Слуга оставался рядом со своим молодым хозяином. Кальвадосу до него не было никакого дела.
Тем временем прокажённые моряки, которым позволили несколько прогулок по берегу, решили не ехать на родину, а остаться здесь. На Гавайях имелась обширная колония для прокажённых, где они жили практически на свободе, и даже образовывая свои семьи. У них имелась своя община, чуть ли не коммуна. Кто-то рассказал всё это Маркесу и тот решил закончить свои дни здесь. Конечно же, «Малыш» Гарра тоже решил остаться с ним.
На освободившееся место поместили безучастного Цукомото, который почти и не приходил в себя. Соба устроился рядом со своим хозяином, за которым надо было ухаживать, как за ребёнком. Препятствовать ему не стали. Все понимали, что это – самый лучший выход. Матросы даже вычистили, выскоблили закуток в трюме, чтобы извести заразу проказы, насколько это возможно. Оба доктора скоблили палубу и стены наравне со всеми. Русский доктор заявил, что и он намерен остаться в закуте вместе с японцами. Он собирался выхаживать Цукомото, словно являлся настоящим специалистом в деле лечения душевнобольного.
Против русского у Кальвадоса раздражения почти и не было. Разве что тот находился среди японцев в этой троице беглецов. Капитан думал, что, посидев несколько дней в душном трюме, Бояров запросится наружу, чтобы заняться привычными лечебными обязанностями. Но тот упорно ухаживал за Цукомото. Японец всё чаще приходил в себя, но оставался по-прежнему безучастным. Соба научился массировать его тело, разминать каждую мышцу, а русский готовил микстуры из разных трав, которые ему приносил Альмадавара. Тот ему пересказывал все новости на корабле. Порой Бояров выходил из трюма и помогал своему товарищу, когда в лазарет попадало много больных. Чем ближе было до родных берегов, тем больше обнаруживалось разного рода болячек. Матросы не думали о своём здоровье, отдавая все силы работе на своём корабле, но, когда приближался конец плавания, они расслаблялись и загнанные внутрь болезни вырывались наружу. К счастью, проказа так и не объявилась.
Отошедший от всех несчастий этого рейса, Кальвадос решил помочь русскому. Он решил ему заплатить в полной мере, чтобы тот отправил обоих японцев назад, на свои острова, а сам занялся поисками своей семьи. Получится это у него или нет, будет зависеть от него самого. Кальвадос надеялся, что больше о них он не услышит ничего.
Как капитан и ожидал, русский «доктор», судовой лекарь, перебрался из трюма обратно в каюту, находящуюся по соседству с корабельным лазаретом, где также жил и Альмадавара. Находясь почти сутки рядом со своим русским коллегой, он обучал его испанскому языку, и оба делились медицинскими «секретами». Русский, Бояров, ассистировал в своё время некому фельдшеру Махову и успел поднабраться от него различного рода практическими примерами и случаями, что ему здорово помогало. Этот тот пример, когда недостаток теории заменяется практикой. Где нибудь в Европе или в центральной части России и у Боярова, да и Альмадавары не получилось выдать себя за медиков, а здесь, посереди Тихого океана всё получилось. Кальвадос давно махнул рукой не некоторые нюансы. Получилось у этих лекарей, пусть и не совсем, ну и слава Богу.
Переселился Андрей Бояров в свою каюту, но нет-нет да и наведывался в тюремную камеру, оборудованную для Цукомото, бедолаги, на которого свалилось несчастий даже больше, чем на Боярова, хотя того на каторгу и не посылали. Он мог бы и не бежать из своей Японии, а жить где-нибудь там, в своё удовольствие. Тем более, что он говорил о приёмном отце, богатом и могущественном человеке. Наверное, был бы у Андрея такой покровитель, так его и не засадили бы в Сибирь. Но тогда бы он не встретил Настеньку Горевую. Видимо, по фамилии той приходится нести на себе крест горестей.
С такими вот горестными мыслями отправился Бояров навестить своих японских приятелей, то есть, в большей степени Мифунэ Цукомото, полубезумца, впадающего в оцепенение полного безразличия. Если он и нёс какую-то вину за свои проступки, то с него можно было снять все (или хотя бы большую часть) обвинений, вняв во внимание его болезненное состояние.
Тюремная камера, а до того – прокажённый изолятор, были устроены в самом дальнем углу трюма, где над головой угрюмым сводом нависала обшивка корабля. За несколько сантиметров от узников бурлила забортная вода. Эти постоянные звуки могли внести в уныние любого осужденного преступника, но Цукомото не обращал на них ни малейшего внимания. Не надо забывать его состояния, но и когда он бодрствовал, на все эти звуки он никак не реагировал, равно как и старик Соба.
Их клетушку освещал крошечный масляный светильник. Большего им не позволили, из опасения, что они могут устроить злонамеренный поджог. Бояров уверял, что навряд ли они будут устраивать это, хотя бы по той причине, что пострадают первыми. Были и другие обстоятельства, но к японцам отнеслись довольно сурово, хотя все нужды их удовлетворялись. За этим Бояров неукоснительно следил.
После яркого дневного света в трюме показалось темно, как в тюремном каземате. Андрею было с чем сравнивать. Во время следствия их держали в самых суровых условиях. Должно быть для того, чтобы таким образом давить на психику. Человек, попавший в первый раз в условия острога, быстро приходит в отчаяние и готов идти со следствием на сделку. Получалось, что и здесь созданы похожие условия. Но капитан Кальвадос не походил на жандармского полковника, с каким Бояров имел дело. Здесь скорее то обстоятельство, что для камеры не нашли более подходящего места. Надо учитывать, что сначала оно предназначалось для прокажённых, то есть максимально удалённого от прочего экипажа место. Вот и получилось … то, что получилось.
Почти ощупью Бояров двигался в нужном направлении, придерживаясь руками за борта и кипы груза, перевязанного канатами. Впереди временами мелькал огонёк светильника, и были слышны какие-то непривычные звуки, словно там разговаривали … и не разговаривали. Сделав ещё несколько шагов, Андрей разобрал, что там … поют. Пел один человек, совершенно незнакомым голосом. Но ведь их там должно быть всего двое. Соба почти не говорил. Помнится, в романе Александра Дюма про трёх мушкетёров, в одном из романов, Портос запретил своему слуге, Мушкетону, говорить с ним, изображая из себя аристократа. Бедному слуге пришлось изъясняться знаками. Он там почти разучился говорить, сделавшись добровольным немым. Вот как Соба, который тоже предпочитал больше помалкивать, а если и говорил, так больше жестами и междометиями. Это поёт Мифунэ?
Пел всё же Соба. Старый слуга положил голову своего молодого господина, словно тот был малым ребёнком и пел хриплым голосом. Честно признаться, те звуки, которые издавала его глотка, мало походила на пение. Но на что-либо другое они походили ещё менее. При этом Соба ещё умудрялся покачивать Мифунэ за плечи, словно и в самом деле пытался его усыпить. И тут Андрей понял, что Соба и в самом деле поёт колыбельную песню, какие пели для самых маленьких.
 Вот вы прислушайтесь к себе: помните ли вы хоть одну колыбельную песню из своего детства? Мы уверены, что нет. Но все слова всё же присутствуют в нашей памяти. Они просто запрятались столь далеко, что извлечь их оттуда могут только самые драматические обстоятельства. Должно быть, Соба смог извлечь эту песенку, и он исполнял её, весьма неумело, но, тем не менее, как мог. И Цукомото слушал её, полуприкрыв глаза. И губы его улыбались.
Бояров прижался к кипе каких-то тюков и слушал эту пародию на песню. Но смеяться ему никак не хотелось. Этим нелепым поступком старый слуга превзошёл его. Может быть, эта самая детская песенка поможет Мифунэ выбраться разумом из тех глубин, куда погрузилось его сознание.
Слушая Андрей песню старого слуги и вдруг почувствовал, как по его щекам потекли слёзы. Вот ведь, сколько на самого него всяких несчастий выпало, но ведь посочувствовал чужим несчастьям. Казалось бы, кто ему эти японцы? Случайные знакомые из какой-то старой жизни. Да и то один, Цукомото. Разобраться, так ещё тот гусь. Однако вот, сочувствует ему. Тоже оказался от дома за тысячи вёрст, и в таком положении, что может и вовсе сгинуть со свету. Боярову вон, надо своих как-то отыскать, а он размышляет, каким образом этим бедолагам помочь. Плюнуть бы на них, да забыть. Разобраться, так это через Цукомото он в какие-то непонятные дрязги влез, с перстнем тем скаженным, про который забыл давно и наплевал. Но всё равно отправится сейчас к капитану и будет просить его, чтобы не забыл японцев, а помог им домой вернуться. Тем, кто пытался устроить бунт на борту его корабля.
Вытерев с лица слёзы, Бояров развернулся и направился к выходу из трюма. Глаза его привыкли к темноте, и обратная дорога находилась уже легче. Кальвадос к русскому относился как-то уважительно, не как к японцам. Может, и в самом деле пойдёт навстречу, когда до дому остаются считанные мили.
Кальвадос находился в рулевой рубке. Это – главное место на любом корабле, даже на самом маленьком. Именно из рулевой рубки и управляют судном, как большим, так и маленьким. В старое парусное время это была открытая приподнятая площадка, где находился штурвал, нактоуз с картушкой компаса. Там были капитан, штурман, рулевой. Отсюда подавались команды матросам, которые управлялись с парусами. Сейчас же капитан командовал, через переговорную трубу, машинным залом, где крутились турбины и валы паровой машины, а от штурвала тянулись тяги к перу руля, за которым находился гребной винт. Всем этим управлял Кальвадос. Там он отдавал распоряжения, а управлял рулевой или штурман, если надвигалась непогода. Кстати, за штурвалом и находился штурман, а Кальвадос, с помощью бинокля, обозревал окрестности.
– Господин капитан, – обратился к Кальвадосу Бояров, приняв самый почтительный вид. Капитаны любят, когда к ним соответственно обращаются. – Позвольте с вами поговорить. 
– А, это ты, русский, Бояров, – Кальвадос откликнулся не сразу, продолжая смотреть сквозь линзы бинокля. – Подойди ко мне.
Андрей собирался говорить с капитаном о своих японских товарищах, о том, как им сложно сейчас, вдали от родины. Что надо бы помочь им вернуться к себе. Свою проблему Андрей думал решить, обратившись к российскому консулу. Должен же быть такой в Великой Колумбии, Венесуэле или Мексике. Он убедит его помочь соотечественнику, заброшенному так далеко от дома. Бояров придумал искать общину духоборов. Найти её не в пример легче, чем одного человека. Если таких в Южной Америке не окажется, он отправится в Северную. Там это сделать будет даже легче, если учитывать, что каких-то полсотни лет назад на севере Североамериканских штатов бурно развивалась Русско-Американская торговая компания. Наверняка сохранились их потомки. Они обязательно помогут ему отыскать пропавшую семью. Но начать поиски следует всё же с Америки Южной. Здесь земля более плодородная, и это обстоятельство привлечёт духоборов. Но сначала надо решить с японцами, как-то переправить их домой.
– Что ты можешь сказать, – спросил капитан, передавая Боярову бинокль, – о том, что видишь?
Бояров расположен был поговорить на ту тему, о которой мы уже сказали читателю. Поэтому он едва посмотрел сквозь линзы, конечно же ничего примечательного не разглядел и поэтому вернул капитану бинокль, пожимая плечами и уже раскрывая рот, чтобы перейти к той теме, ради которой вошёл в рубку, но капитан прервал его, не дав сказать и одного слова.
– Я понял, что ты, доктор, не разглядел ничего интересного, а между тем именно ты в своё время определил признаки опасного и даже более того – страшного заболевания, чем спас от печальной судьбы многих людей, не исключая и меня самого. Это говорит о том, что людям свойственно видеть то, к чему они предрасположены. Ты не раз говорил, что не считаешь медицину своим призванием, но с этим можно было бы поспорить, когда к этому будет время. Но времени у нас как раз и нет. А я хотел сказать тебе, друг мой, что перед нами разворачивается весьма безрадостная картина. Не пройдёт и три четверти часа, и всё здесь переменится.
– Как это понять? – вопросил Бояров, все мысли которого находились вне корабля.
– Мы окажемся посередине сильнейшей бури, а по-морскому говоря – шторма, который может оказаться более страшным, чем тот, во время которого погиб мой друг, механик Диего Родригес.
Андрей повернулся и взглянул в ту сторону, которую рассматривал капитан. Даже через бинокль Бояров не разглядел ничего тревожного, разве что несколько небольших облаков, которые быстро приближались к ним, соединяясь воедино. Какую опасность они могли причинить?
– Обратите внимание на поведение птиц, – подсказал штурман, взявший у рулевого штурвал, как это бывало в трудные минуты. Тот безропотно подчинился.
В самом деле, над пароходом носились буревестники и издавали пронзительные скрежещиеся крики. Обычно буревестники занимаются ловлей рыбы, выслеживая её и ныряя за добычей. Потому буревестников и называют ныряющими буревестниками. Но когда они взымают вверх и парят там, оглашая воздух криками, то опытные мореходы знают, что так бывает непосредственно перед штормом. И чем громче и неистовей эти крики, тем сильнее будет буря. Именно про это говорил Максим Горький, когда написал «Песнь о буревестнике». Это особенность приметили и натуралисты, обозвав трубконосых птиц Буревестниками. Бояров не был морским человеком, но и он согласился с общим мнением и потому сразу встревожился. Мигом из головы улетучились намерения поговорить с капитаном относительно японцев. Это можно сделать и позднее, а шторм – достаточно серьёзная причина, чтобы всё отложить на потом.
Если читатель – человек сухопутный, то ему трудно понять серьёзность того, что остановило Боярова в его намерениях, хотя, честно признаться, так и сам Бояров не был настоящим моряком, пусть и судьба поместила его на океаническое судно. Раз очутившись во время шторма на борту корабля, он осознал всю серьёзность этого явления. У каждого моряка во время шторма имеется то место, на котором он должен находиться, где принесёт максимальную пользу и, вместе с тем, не сможет причинить вред своей бестолковостью, своим неумением. Именно потому новичков предпочитают держать в кубрике либо трюме. Место Боярова было в судовом лазарете.
– Господин Бояров!.. Андрей!..
Должно быть, Педро Альмадавара был уже осведомлён о приближающемся шторме. Он искренне обрадовался появлению русского коллеги. Он схватил руку Боярова и энергично пожал её, словно они уже давно не виделись. Наверное, Альмадавара решил, что русский Андрей предпочёл где-то укрыться, где-то в другое месте, и перепоручить все медицинские обязанности своему колумбийскому товарищу. Мол, скоро меня спишут на берег. Вот тогда сами и справляйтесь. Придётся Альмадаваре всё делать самому. Он и так уже наловчился, но только потому, что русский товарищ находился всё время рядом, поблизости и мог подсказать, посоветовать. Два «не совсем медика» составляли одного полноценного доктора, и Альмадавара хотел бы, чтобы Бояров оставался до конца плавания, пусть хотя бы этого, оказавшегося не самым благополучным, но для самого Педро всё сложилось на редкость удачно. Он избежал опасного положения  и остался, в конце концов, всем довольным. Оставалось ведь всего ничего …
– Андрей! – суетился колумбиец, уже нарядившийся в белый халат и протягивающий такой же халат Боярову. – Капитан распорядился нам быть готовыми к разным неприятностям, если таковые случатся.
Альмадавара покосился в сторону распятия, повешенного над шкафчиком с различными лекарственными препаратами. Больные, как только появлялись в лазарете, первым делом просили помощи у Бога, его изображения, а уже потом обращались к медикам, пытаясь им объяснить свои болезни.
– По-моему, Кальвадос больше боится, что мы вывалимся за борт, – с серьёзным выражением лица пошутил Бояров, – чем то, что кому-то понадобится наша помощь.
– Пусть хотя бы так, – поддержал его напарник. – Пусть даже так. Но мы должны быть готовы, если кто-то … кому-то …
Альмадавара ещё что-то говорил, жестикулировал, показывал, а Бояров не слушал его, хотя и кивал, соглашался. Его больше занимало, как меняется, буквально на глазах, окружающая обстановка. Жить на суше и на корабле, это большая разница, даже если корабль не находится в состоянии бури. Даже в спокойную погоду происходит постоянное покачивание, раскачивание, бортовая, килевая качка, и организм с этим вынужден как-то считаться. Те моряки, которые привыкают к постоянной качке, очутившись на суше, шагают, широко расставляя ноги и раскачиваясь при ходьбе. Другие считают всё это деланным, этаким морским форсом, а моряки просто пытаются подстраиваться под то, от чего успели отвыкнуть за долгие месяцы нахождения на океанском корабле. Но ведь прежде им пришлось отвыкнуть от жизни на неподвижной суше.
– Капитан передал распоряжение быть готовыми ко всяким случаям, – продолжал говорить Педро, – и даже к тому, что оказывать помощь придётся вне нашего помещения. В этом случае нам надо быть особо осторожными. Я не очень представляю себе, что можно сделать …
Вдруг Бояров вспомнил Цукомото со своим старым слугой. Они находились в самой глубине трюма, наполненного грузами. Трюм, во время шторма считается не самым удобным местом, где можно искать спасения. Конечно, грузы хорошо крепят внутри, чтобы они не могли перемещаться с место на место и тем не нарушать остойчивости корабля, что могло закончиться опрокидыванием его. Но такое случалось исключительно редко. Другое дело, что груз мог развалиться и задавить несчастных, погрести их под собой. Бояров вспомнил, как старообрядцев, не желающих отказываться от своей веры, хоронили заживо, закапывая в землю. Сделалось жутко, он побледнел и прижался в переборке.
– Укачивает? – сочувственно спросил Педро, но Андрей покачал головой.
– Японцы, – попытался объяснить он. – Они остались в трюме.
– Да, – равнодушно ответил Альмадавара. – Им придётся потерпеть. С другой стороны им не надо что-то там делать. Знай лежи себе, закрыв глаза, и думай, что на самом деле ничего не происходит. Лучше, пусть тебя мотает по темнице, чем на виселице.
Колумбиец пошутил и сам развеселился от своей шутки, а Боярову было не до смеха. Он сочувствовал тем, рядом с которыми прожил несколько месяцев. К тому же он чувствовал себя не совсем комфортно, и это было ещё мягко сказано. Казалось, палуба под ногами делалась всё более подвижной и даже предательской, в любой миг норовя выскользнуть из-под ног.
Особенности жизни на корабле имеют свои стороны. К примеру, там почти нет стеклянной посуды, в том числе и для медицинских целей. Ведь всё стеклянное может разбиться во время шторма, всем этим можно себя поранить. Посуда чаще всего металлическая или деревянная, то есть небьющаяся. На кухне примерно дела обстоят так же. То, что может упасть, крепится к столу или в шкафах, закрывается и запирается. Не всё удобно, но ко всему можно привыкнуть. Вот и сейчас оба медика, и русский, и колумбиец, занялись тем, что прятали по шкафам то, что могло рассыпаться во время качки, А она всё время нарастала. Именно по этой причине на кораблях помещения делают небольшими и узкими, чтобы не было большой инерции при падении, чтобы люди не калечились, если этого можно было избежать.
Несколько раз Бояров ощущал, как стена вдруг прыгала на него. Это было необыкновенное чувство. Особенно, когда это происходит в первый раз. Но он уже успел пережить один шторм в своей жизни, в которой происходили и более ужасные вещи, в том числе и такие, когда его пытались убить. Теперь же это пытались сделать неодушевлённые предметы, так что надо было проявлять внимательность и ловкость.
Неизвестно, сколько бы пришлось нашим персонажам испытывать мучений, ткем более, что время, казалось, остановилось на этой череде испытаний, как вдруг двери распахнулись и два чумазых закоптелых чёрта, втащили третьего, стонущего, завёрнутого в парусиновое полотнище. Через несколько мгновений оказалось, что вместо чертей были кочегары, покрытые угольной пылью и мазутной смазкой, а принесли они одного из помощников механика. В нескольких словах они объяснили Альмадаваре, какой ад творится в их «преисподней». Почти ни одного слова в их речах Бояров не понял, хотя уже довольно хорошо начал разбираться в испанском языке и различных латиноамериканских диалектах. Дело в том, что разгорячённые кочегары изъяснялись почти одними ругательными словами, находясь в состоянии шока.
Словом «преисподняя» назывался машинный зал, где размещались паровые машины, вертящие гребной винт или гребные колёса. В зале стояла удушливая жара, несмотря на вентиляционные колодцы, связывающие внутренний зал и внешнюю палубу. Не надо забывать, что машину приходилось постоянно подпитывать углем, чтобы получить тот пар, который и двигал шатуны и коленовалы. Кочегары постоянно бросали уголь лопатами в жадное жерло топок, а смазчики всё время мазали моторными маслами трущиеся части. Но попробуйте это сделать во время волнений, не говоря о сильном урагане, в какой угадала «Звезда Колумбии».
Оставив своего пораненного товарища, кочегары удалились. Во время шторма паровую машину не заставляли усиленно работать, но и не останавливали полностью, что называется «держали под парами», так что кочегарам приходилось находиться на своих местах, а также оказывать другую помощь, вот как в этот раз: тащить в лазарет раненного товарища. Наши «доктора», то есть один полноценный «доктор» в двух лицах, принялись разворачивать ту «скрутку», которую притащили к ним. Смазчик при этом громко стонал и призывал все адские силы себе на помощь. Часто бывало, что те, кто трудился в «преисподней», призывали соответствующие силы. Не специально, а по привычке.
Только что Боярову казалось, что находится в их больничной каюте практически невозможно, что здесь источник полного дискомфорта, но как только он перестал быть предоставленный сам себе и товарищу, как окружающая обстановка как бы переменилась. И товарищ его, Педро Альмадавара, энергично кинулся к пораненному помощнику механика и принялся сдирать с него полотняной покров, стараясь делать это как можно деликатней. Колумбиец вспомнил, как в аналогичных обстоятельствах, несколько месяцев назад, он растерялся и оплошал, следствием чего Хуан Куррито, такой же смазчик машины, как этот, лишился руки. Быть может, ему снова Высшими силами дан новый шанс показать себя настоящим медиком. После прошлого раза капитан Диего Кальвадос хотел изгнать его со своего корабля как мошенника и дилетанта, приняв вместо него русского бедолагу, который, если честно признаться, не больший доктор, чем он, Альмадавара. Русский показал себя хорошим товарищем и настоял перед капитаном, чтобы прежний доктор остался на месте, и что они вдвоём непременно справятся. Так и случилось, и, со временем, тот же капитан Кальвадос стал относиться к Альмадаваре даже уважительней, чем к русскому беженцу, которого собирался удалить с судна, как только они доберутся до берегов Америки, а это было уже делом нескольких дней. Берег должен был уже быть в виду, когда налетел этот неожиданный ураган.
Глядя, как колумбиец ловко снимает со стонущего бедолаги парусину, Андрей присоединился к нему и, общими усилиями, они это быстро закончили. Закончили и ужаснулись. Казалось, тело несчастного представляло одну сплошную рану. Всё тело было испачкано, блестело от пота, и было покрыто потёками крови и масла. Всё это надо было вычистить, чтобы удалить всё постороннее из ран, что грозило заражением, сепсисом, воспалениями, гангреной, дальше можно было не продолжать …
Оба, в четыре руки, сделали то, чего сделать было невозможно без того, чтобы окончательно не повредить тела больного. Но они с этим справились! Отёрли от всего тело матроса, и тут выяснилось, что повреждения не так велики, не так страшны, как это выглядело в первые минуты. Да, были ушибы, были ссадины, и довольно внушительные, но многочисленных переломов не обнаружилось, лишь треснуло несколько рёбер в груди, и немного сместилась берцовая кость ноги, на которую умудрился упасть бедолага. Альмадавара даже начал шутить с ним. Смазчик, Паоло Вилья, то терял сознание, то снова приходил в себя, и тогда снова начинал ругаться. Казалось, что иных слов для общения он и не знает вовсе. Впрочем, такое могло быть от шока, в котором матрос оказался. Вот над всем этим Альмадавара и потешался, стараясь дать знать Вилье, что всё не так плохо, как они все решили. Постепенно тот начал успокаиваться, а потом впал в забытьё, а может и просто уснул. Бедняге много досталось, и он имел полное право отключиться.
Не успели коллеги, составляющие собой «коллективного доктора» присесть на специальные выступы в борту, как дверь распахнулась, и вошёл ещё один человек. Оба медика вскочили на ноги, готовые кинуться на помощь, хотя только что изнывали от усталости. Организм всякого имеет некие дополнительные силы, которые задействуются, когда к этому приходит необходимость. К счастью, в этот раз в их услугах не нуждались. К ним пожаловал Хуан Куррито, тот несчастный, который сделался инвалидом из-за  Альмадавары, растерявшегося в роковой момент. Недавно испечённый главный механик «Звезды Колумбии» только что узнал, что смазчик Паоло Вилья покалечился, и был доставлен в лазарет. Куррито на своей шкуре испытал, каково оказаться в руках не совсем компетентных специалистов и теперь явился туда, чтобы своими глазами убедиться, что обманулся в своих предположениях. Или не обманулся. Уж как распорядится судьба, дама суровая. Оба колумбийца встали друг напротив друга и заговорили, быстро и энергично, как умеют говорить испанцы и итальянцы, если дело происходит в Европе, или латиноамериканцы, когда речь идёт о Новом Свете. Андрею, с его неполными знаниями испанского языка в разговор встревать было не с руки, и он снова расслабился. Говорили собеседники быстро, но быстро и закончили. Механик Куррито хлопнул Альмадавару по плечу и оскалил зубы, что, наверное, должно означать улыбку, после чего так же быстро удалился, как вошёл несколькими минутами ранее.
– Чего он хотел? – устало спросил Бояров.
– Не доверяет, – хмыкнул Альмадавара. – Мне. Пришёл в этом убедиться самому. Но увидел другое. Признался, что был обо мне другого мнения. Как бы извинился, но добавил, что с рукой чувствовал себя настоящим человеком. Но нашими судьбами распоряжается Бог и действует чужими руками. В том случае это были мои руки.
– Это всё что-то означает?
– Это означает, что счёт за свою руку он предъявлять не станет.
– Хоть это радует, – вздохнул Бояров. Работа медика в Новом Свете имела свои нюансы. Говорить обо всём не хотелось.
Качка, которую они не замечали, пока занимались повреждениями Вильи, как бы вернулась на место. Как бы в насмешку над ними распахнулась дверь. Теперь в проёме стоял сам Кальвадос. Капитан стоял и внимательно разглядывал обоих медиков, словно по их лицам пытался понять, что тут происходило. Потом покосился в сторону лежавшего и спавшего смазчика, словно тот был мёртв, а медики пытались скрыть этот вопиющий факт. Но именно в тот момент Вилья повернулся на другой бок, вскрикнул и что-то невнятно буркнул, явно ругательного содержания. Кальвадос хмыкнул, повернул голову назад и сказал:
– Заходите. Можно.
Следом за ним вошёл штурман. Одну руку он прижимал к груди. Под локоть другой его бережно поддерживал тот матрос, который выполнял роль штурвального. Ещё один больной.
– Роберто Молина неудачно упал. Мы решили, что он сильно повредил руку, возможно даже сломал. Этот проклятый шторм. Невозможно устоять на ногах. Посмотрите, что там у него.               
Оба доктора одновременно кинулись и принялись осматривать штурмана, с энтузиазмом ощупывая его и оглядывая так энергично, что тот только вскрикивал и ругался шёпотом, так, чтобы его не слышал капитан. Интересно, бывало ли так, что к лекарю командир приводил своего офицера? Вряд ли … Здесь скорее иное … Скорее, капитан приставил кого-нибудь присматривать за русским доктором. Так, на всякий случай. Мало ли что … И тот, приставленный, доложил, что в лазарет притащили пораненного человека из машинного зала. А скоро, почти следом, примчался и новый механик, увеченный Альмадаварой. Ясное дело, капитан посчитал, что если доктора там напортачат, сделают что-то не то, или не так, то этот Куррито, человек горячий, может вспылить и … всё печально закончится. Вот у капитана нервы и не выдержали. А тут, как по заказу, споткнулся штурман, Роберто Молина (а, может, его даже и подтолкнули), и пораненного человека потащили в лазарет, чтобы убедиться, как там дела на самом деле обстоят. Кальвадос лично убедился, что лазарет не переполнен окровавленными трупами, успокоился, и можно спокойно осматривать бедного штурмана, столь удачно споткнувшегося.
Как и ожидалось, особых повреждений у Молины не обнаружилось, лишь несколько незначительных ушибов и вывихнутое плечо, на которое наложили жёсткую повязку и обрадованного штурмана отправили обратно в рубку.
– Что там происходит, снаружи? – спросил Альмадавара, тщательно протирая руки после осмотра.
– Известно что, – устало откликнулся Кальвадос. – Полный кавардак, из которого надо выбраться без существенных потерь.
– Могут быть жертвы? – продолжал спрашивать Альмадавара, довольный, что всё пока обходится более или менее спокойно.
– Если бы мы были далеко от берега, то я был бы более спокоен. А здесь в любой момент нас может выкинуть на береговые скалы или посадить на мель. Приходится держать машины наготове, чтобы «отыграть назад». Жаль, что нет вашего друга, японца, Цукомото. Он в паровых машинах разбирается. Мог быть для Куррито хорошим помощником. А он, вместо этого, в трюме отсиживается. Кстати сказать, не завидую я этим японцам сейчас. Там, в трюме, может твориться что угодно, при таком шторме.


Глава 13
– Андрей … Андрей Илларионович …
Боярову казалось, что это такой тревожный сон, когда его кто-то зовёт, и вроде даже знакомым голосом, и надо делать вид, что ничего не слышишь, и тогда от него отстанут. Но тут его ощутимо толкнули в бок, и пришлось проснуться.
– Андрей …
– А? Что?
– Тише. Андрей, просыпайся скорее. С тобой хочет поговорить капитан.
– Кальвадос?..
Просыпаться не хотелось. Наоборот; хотелось завернуться с головой в покрывало и вернуться в так бесцеремонно прерванный сон. И это было понятно. «Звезда Колумбии» снова умудрилась попасть в полосу шторма, самого настоящего, какой опровергает название океана - Тихий. Да какой он Тихий, если его пронизывают столь бурные стихии.
Несколько долгих дней колумбийский пароход яростно терзали волны, пытаясь опрокинуть и утопить. Будь пароход парусником из стародавних времён, то у него оборвало паруса, сломало мачты, а, если в трюме имелся груз, то он давно бы сместился и нарушил остойчивость корабля. Ничего этого не было. Кроме, пожалуй, груза в трюме. Груз, к сожалению, имелся, и это было причиной особой озабоченности не только для капитана, но и для каждого из команды, ведь это была одна из важнейших причин гибели морских кораблей. «Я бы не хотел сейчас оказаться в трюме», – сказал Кальвадос как бы самому себе, но его услышал Бояров и вспомнил, что там, в трюме, остались его товарищи, такие же, как и он, беглецы. Честно сказать, так и он должен был находиться там, в подобии корабельного тюремного изолятора, из-за попытки бунта, когда Цукомото собирался захватить пароход, едва ли не в одиночку. Точнее, он пытался привлечь себе в подмогу кое-кого из членов экипажа, посчитав его учеником, но его попытка окончилась неудачей, и Цукомото оказался в плену безумия. К счастью, он не успел никому причинить серьёзного увечья. Хотя мог бы это сделать, являясь серьёзным фехтовальщиком. Пришлось Цукомото заковать в кандалы и изолировать от всех. Колумбийцы были люди горячие и весьма обидчивые. Они вполне могли посчитаться с обидчиком, как это делали, к примеру, сицилийцы. У них существовало такое понятие, как вендетта, то есть закон кровной мести. Бояров мог бы припомнить похожие случаи и на Кавказе. Ему рассказывали, что с подобным сталкивались и духоборы, в общине которых он провёл более года. Спасло Цукомото то, что он не успел никого покалечить. К тому же оказалось, что он и в самом деле пребывал в состоянии безумия. Андрей надеялся, что временного. С трудом, но он убедил в этом капитана Кальвадоса, но потом, почти сразу начался тот шторм.
Боже, что пришлось пережить их кораблю! Что пришлось пережить им всем!! Неподготовленному человеку всё это пережить было ещё сложнее, чем моряку. Сначала Андрей просто старался держаться, «держать себя в руках». Но делать это было всё сложнее, особенно когда он услышал сомнения капитана. До парочки японских узников никому не было дела! Бояров даже пытался сам направиться в трюм и как-то (!) помочь там бедолагам. Но, как только он выбрался из каюты лазарета наружу, как был сбит шквальным порывом с ног. Одновременно он задохнулся, так как в его лёгкие попала вода. Внешняя атмосфера настолько была перенасыщена влагой, что почти невозможно было дышать, без риска тут же захлебнуться. Почти потому, что опытные моряки как-то с этим справлялись.
На счастье Андрея, кто-то оказался рядом в тот трагический миг, когда Андрей уже прощался с жизнью. А может, он этого и не осознавал, почти потеряв сознание. Очухался он только после того, как им занялся Альмадавара, который, конечно же, постарался вернуть своего, если не друга, то верного напарника на протяжении последнего месяца.
Дальнейшие дни (а может и часы) Бояров провёл в корабельном лазарете, то погружаясь в спасительное забытьё, когда ничто уже не волнует, то снова выныривая  оттуда в реальность. Он не знал, что, когда шторм ещё даже не закончился, а лишь стал слабее, Кальвадос послал вахтенных матросов проверить, что там с японцами. С трудом матросы проникли в ту часть трюма, и оказалось, что в том месте груз получил наиболее сильное повреждение. Часть мешков и ящиков прорвали сцепляющие канаты и завалили помещение, выделенные под темницу. Если кто там и находился, то они погибли. Выжить там было невозможно! Матросы отправились к капитану, чтобы доложить о своих выводах, но у самого выхода наткнулись на этих самых японцев, которых уже мысленно похоронили. Но те оказались живы, хотя и не подавали признаков жизни. Пришлось их тоже тащить к корабельным докторам.
К тому времени Бояров уже очнулся и собирался подняться на ноги, когда двери открылись и внесли тела его товарищей. Тогда Андрей решил, что они мертвы и сюда их принесли, чтобы это зарегистрировать. Русский доктор обезумел от этих скоропалительных выводов и принялся хватать вошедших матросов зав руки, мешая им положить «тела» на подвесные койки. Матросы были измучены настолько, что не стали церемониться с русским, а оттолкнули его прочь. Бояров отлетел к стенке, но это падение образумило его странным образом. Он поднялся на ноги и тут обнаружил, что Альмадавара осматривает принесённых к нему.
– С ними не произошло ничего страшного, – бросил он через плечо русскому коллеге, – просто они все в синяках и без сознания от ушибов и удушья. Видимо, они чуть не погибли под тяжестью развалившегося груза …
Наверное, Альмадавара что-то продолжал говорить ещё, но Бояров его уже не слышал. Он окончательно потерял сознание. Но именно с той минуты он пошёл на поправку. Наверное, печальные мысли о товарищах настолько сильно тревожили его, что это мешало выздоровлению. И вот теперь капитан сам явился в лазарет, где находились все его недруги, или те, кого он считал недругами.
– Андрей, – Альмадавара легко коснулся руки коллеги, быстро глянув в сторону Кальвадоса. – Капитан хочет поговорить с тобой … наедине.
Оба японца находились неподалёку и лежали на подвесных койках с закрытыми глазами. Зная своих товарищей, Бояров не мог поручиться, что они не притворяются и спят на самом деле. Он поднялся и вышел, вместе с капитаном в тот закуток, где оба корабельных доктора отдыхали. Здесь места было всего лишь для двух коек. Для стола пространства уже не хватало, как и для стульев, или хотя бы табуретов. На эти мелочи капитан не обратил внимания. Он сел на одну из коек, которая качнулась под его телом. На соседнюю опустился Андрей, выжидательно поглядывая на Кальвадоса. Что тот собирается сказать ему?
Пол под ними не вырывался из-под ног, что было непривычно за последние месяцы. Недавно вечером «Звезду Колумбии» выбросило на мель. И тут же прекратился шторм, бушевавший последние несколько дней. И это обстоятельство было очень удачно. В противном случае корабль, попавший на мель, начинает разрушаться под ударами волн, превращавшихся в своеобразные стенобитные орудия, то есть бортобитные тараны.
– Господин Бояров, – начал говорить Кальвадос тихим голосом, полушёпотом, то глядя собеседнику в глаза, то отводя взгляд в сторону. – Сейчас, когда наше плавание столь неожиданно закончилось, и вы перестали являться моим подчинённым, я могу назвать вас так … хотя мог бы отойти в сторону и не предпринимать ничего. Но, поразмыслив, я всё же решил встретиться с вами.
– С нами? – переспросил Андрей.
– Точнее, с тобой. Мы, вроде как, связаны неким договором. Я обещался довести вас до Америки. С некоторыми оговорками я своё обещание выполнил. Пусть мы и не в порту, но, я думаю, так даже лучше. Для вас, всех вас, троих.
– Вы что-то не договариваете, господин капитан.
– Застряв у берега, я перестал быть для вас капитаном, – заявил Кальвадос, снова отводя взгляд в сторону. – Но, связанный некими внутренними обязательствами, я обязан сказать всё до конца.      
– До конца?.. – повторил Андрей, предчувствую что-то нехорошее.
– Да. Команда была занята тем, что спасала корабль, а через это и самих себя. Но теперь, когда беда отступила, в команде начались волнения иного рода. И здесь известную роль начал играть наш плотник, Жоакин Ламарра. Он и раньше отличался смутьянскими настроениями, а сейчас начал чувствовать себя вожаком. Он распалил команду рассказами, как ваш приятель, японец, Цукомото, склонял его к бунту, убеждал помочь захватить наш корабль и повернуть назад, к островам Японии. Если раньше над его россказнями только посмеялись бы, то сейчас, после последних трагических событий, никто уже не сомневается, и даже наши офицеры готовы принять его сторону. Завтра они собираются устроить суд Линча.
– Кто это? – спросил Бояров.
– Это пришло в нашу жизнь из Североамериканских штатов. Говорят, что в Виргинии жил некий фермер по имени Линч. Решительный был человек. Когда он ловил преступника на своей территории, то он лично наказывал его плетьми, и это хорошо действовало. Позднее его стали приглашать разбираться с другими преступниками. Вот его скоротечное судилище и стали называть судом Линча. Но теперь речь идёт не только о порке плетьми, но, чаще всего, с помощью пеньковой верёвки и виселицы.
– Цукомото собираются повесить? – вырвалось у Андрея.
– Да. А самые горячие головы, включая и Ламарру, предлагают расправиться со всеми вами. Мол, вы одна шайка, и бежали вы от такого же суда. Мол, от верёвки не убежишь. Но я не хочу брать греха на душу. Я решил не ждать утра, а выдать вам причитающее немедленно. Садитесь в лодку и постарайтесь удалиться как можно дальше. И быстрее. Время не ждёт. Оно сейчас играет против вас.
Сказав свою речь, капитан удалился в свою каюту, а вместо него вошёл штурман, Роберто Молина, глаза которого бегали по сторонам, где угодно, но только не по лицам тех, кого объявили изгоями. Тот же самый Молина, который охотно беседовал с русским доктором и веселился его шуткам. Сейчас это был совершенно незнакомый человек, который не смел противиться приказам капитана, отдавшего строгий наказ помочь тем, кого заочно уже объявили преступниками. И кто поднял этот шум? Судовой плотник Ламарра, бездельник и пьяница, дебошир и возмутитель всяческого спокойствия. Он явно не хотел прослыть тем же преступником и ловко всё провернул, сделав это так, что вмиг сделался героем дня. Он первым крикнул: «Ату!» и готов был сам затянуть верёвку на шее тех, кто ещё недавно считался членами команды. Но вместе с тем они оставались чужаками, иностранцами, от которых разило страшными и – наверное – зловещими тайнами. Сам Молина хотел бы держаться от всего этого подальше, если бы не личный приказ капитана Кальвадоса.
Вместе в Альмадаварой (который тоже имел репутацию смутьяна), Молина проводил троицу беглецов к дальнему борту, где уже была заранее спущена шлюпка. Они старались идти так, чтобы никого не встретить на своём пути, двигались, закрыв лица низко надвинутыми полями зюйдвесток, какими пользовались во время шторма. Сейчас эти шляпы не были нужны, но они прекрасно закрывали лица.
– Прощай, русский товарищ, – шепнул Альмадавара Боярову и крепко пожал Андрею руку. Молина просто кивнул головой и поспешно отступил назад. Цукомото и Соба перелезли через борт и опустились в шляпку. За спиной у каждого висел мешок с личными запасами, а также с запасом продуктов на несколько дней. Берег был недалеко, в полутораста саженях. Доктора ещё раз обнялись, и Бояров тоже начал спускаться с борта. Медлить не было больше причины. На прощание Кальвадос вручил Боярову довольно толстую пачку денежных купюр местной валюты. Кроме этого он сунул Андрею небольшую шкатулку. Всё это было уложено и спрятано в мешок Андрея. Скоро шлюпка исчезла, растворившись в темноте, слышен был только скрип уключин и плеск воды, слышимый от движений вёсел.
Куда же попали наши бедолаги, которых судьба забросила за тысячи вёрст от родного дома, хотя у каждого был свой дом, но и там ничего их не ждало, кроме проблем? Во время шторма «Звезда Колумбии» почти не слушалась руля. Кальвадос боялся попасть на прибрежные скалы, но, к счастью, этого не случилось. Но всё равно пароход застрял на одной из мелей. Это могло закончиться весьма драматично, но к тому времени запас ярости у ветра закончился, и волны перестали казаться таранами. Утром штурман Молина по навигационным приборам вычислил место, где застрял корабль. Это была северная оконечность территории, обозначенной как Эквадор. Государство это было названо в честь экватора, который разделил его на две неравные части. Когда то Эквадор был провинцией Великой Колумбии. Это было тогда, когда испанские колонии, части вице королевства Новая Гранада, после долгой борьбы освободились. Тогда и появилось новое государство – Великая Колумбия. Тогда, в 1819-м году, в состав входило много территорий, но не прошло и десяти лет, как от него отпочковались сначала Панама, а потом и Эквадор. Их не стали задерживать. Может, потому, что это были бедные провинции, развить которые требовало слишком много усилий, а население, там проживающее, желало самостоятельности. Уже потом люди начинали понимать, что вместе легче сделаться зажиточными, общий труд более производителен, но мысли о свободе казались важнее. Понимание о более важных вещах приходит со временем.
Придётся и нам задержаться на Эквадоре и чуть более внимательно посмотреть на него. Когда-то в Новой Гранаде находилось Королевство Квито. Это и было то, что образовало Эквадор. Тогда, в 1734-м году испанцы попытались выстроить подобие Кастилии, но вместо крестьян завезли рабов из Африки. Сначала пытались заставить работать на себя индейцев, кечуа и инков, но те отказались повиноваться, пришлось переключиться на африканцев, потребность в которых всё время только нарастала, потому что тяжёлый труд уносил слишком много жизней, потому что с рабами не принято церемониться. Чем создавать им приемлемые условия, легче завести новые партии, то есть новых невольников.
Испанские архитекторы выстроили в Кито, столице королевства, дворец, величественные здания правительства, администрации, испанской знати, разные работные дома, которые должны были сделаться центрами производства, потому что невозможно завозить всё необходимое из метрополии, что оказалось слишком дорого. Отсюда вывозилось всё, что можно и чего вывозить было не обязательно. Экзотические фрукты, животных, редкие растения, коллекции для этимологов. И прочие нужды. Из всего можно получить прибыль, если задаться целью.
Нам нет необходимости описывать историю Эквадора, хотя в ней есть тоже интересные особенности, к примеру, влияние Общества Иисуса, или Ордена иезуитов и их влияние на местное население.  Немного южнее, на территории нынешнего Парагвая иезуитами было построено целое государство, которое существовало в около двух веков и пользовалось влиянием. Иезуитское государство распространяло своё влияние по всей Южной Америке вплоть до конца восемнадцатого века и имело влияние даже в девятнадцатом, а власть Ватикана, католической веры, уверенно сохраняется до сих пор. Но всё это – совсем другая история.
Беглецы направили лодку к берегу и добрались до него через несколько минут после того, как отчалили от борта корабля. «Звезда Колумбии» виднелась смутной скалой, высившейся неподалёку от берега. Бросив шлюпку, все трое вереницей направились прочь, не разговаривая друг с другом. Соба вообще был молчаливым человеком, не открывающим рот даже для двух-трёх слов, а Цукомото, после того, как пришёл в себя, тоже предпочитал помалкивать. Бояров, углублённые в свои мысли, беседовал сам с собой, рассказывая о планах, которые рождались в его сознании, так что никто из них не желал открывать рта. На силуэт корабля беглецы старались не обращать внимания; он уже остался в прошлом. Ничего, кроме опасности, он уже не представлял. Не надо было забывать о суде некоего Линча, которым угрожали некоторые из членов экипажа, недавние товарищи, а в особенности Жоакин Ламарра, несостоявшийся ученик Цукомото, предпочёвший его продать Кальвадосу. 
Так как его товарищи помалкивали, Андрей Бояров начал рассказывать о своих планах на ближайшее будущее, не обращаясь ни к кому конкретно, как бы в пустоту, как бы самому себе.
– Я собирался попасть в Америку, я до неё добрался, волею судьбы и обстоятельств. Но я не сделал ни полдела, ни треть. Я отдаю себе отчёт, какие сложности меня ожидают. Но я всё же разыскиваю не иголку в стоге сена и не одного человека на ином континенте. Настя с моим, то есть нашим ребёнком отправилась вместе со своей общиной, группой духоборов. Старообрядцы держатся друг друга. Именно это и может помочь мне. Остаётся обратиться в ближайшую миссию российского государства и попросить их оказать мне помощь. Я готов заплатить им. Капитан Кальвадос заплатил нам. Половину всех денег я готов отдать своим спутникам, а со второй половиной распоряжусь так, как это надобно мне.
В этом месте Бояров замолчал. Он был готов к тому, что Цукомото возразит, что деньги надо поделить по числу участников их группы и был готов ответить на это, что его поиски могут затянуться, тогда как японцам надо всего лишь купить билеты на корабль, который доставит их домой. Андрей даже готов был отправиться со своими бывшими товарищами до порта. Кальвадос говорил об Эсмеральдес или Сан-Лоренсо.
Бояров даже не помышлял, что указанные ему «порты», не более чем рыбацкие деревушки, где можно лишь нанять лодку, которая доставит их в Гваякил, который и был главным морским портом Эквадора, но и здесь больше работали с торговыми операциями, чем с пассажирскими перевозками, хотя, при известной долее расторопности, можно было купить и эту услугу. Вот только Бояров был заинтересован совсем в другом, а японцы … с ними было непонятно: чего же они хотят.
Как ни пытался русский «доктор» растормошить своих приятелей, те никак не реагировали на все его попытки. В конце концов Андрею надоели все его старания и он объявил, что они вольны делать то, что собираются, а он отправится, прямо сейчас, вдоль какой-то речки и попытается добраться хоть до какого-то жилья и хоть что-то там узнать, используя те испанские слова и выражения, какие он выучил, общаясь с экипажем колумбийского парохода. «С грехом пополам», как образно выразился Андрей. Подразумевалось, что за его отсутствие японцы должны расстараться с обедом. Тем более, что Соба на борту «Звезды Колумбии» выполнял обязанности помощника повара, как там называлось – кока. На его намёки японцы снова ничего не ответили. Крайне разражённый, Бояров покинул их лагерь.             
Всё последнее время Боярову приходилось жить в лесу, тогда как первую половину жизни он провёл в городе, преимущественно – в Санкт-Петербурге, и так к этому привык, что иного и не предполагал, но потом был осуждён, и тогда для него и началась жизнь в Лесу. Именно так: Лес, с большой убедительной буквы. И чем дольше он проводил в том Лесу времени, тем Город казался чем-то отдалённым и даже, слегка, мифическим. Это как древние греки придумывали свои мифы, и им казалось, что те - вполне реальны, что обычные люди, герои и боги существуют, обитают где-то рядом.          
 Оказалось, что Лес может представать в самых разных видах. Один лес был в средней российской полосе, с берёзками, осинками, рябинами. Это почти как в цивилизованной Европе. Совсем другой лес в Сибири, на Дальнем Востоке – дикий и дремучий. Его даже именовали иначе – «тайга». Даже слово это инородческое, происходящее от коренных народностей. Если верить Владимиру Далю, то, первоначально сибирский, или северный лес называли «тай» (мужского рода), или «тайбола» (женского рода). Это зависело от рассказчика, какие смыслы он вкладывал в свои речи. Вообще, следует отметить, что в народных определениях много что сокрыто, просто люди перестали вдумываться в суть вещей и событий, отсюда и упрощения и усреднения. Но сейчас речь не об этом.
Всё последнее время Бояров пребывал внутри бесконечного стресса. Точнее, случались небольшие перерывы, но они делали вновь начинающий стресс более … как бы это выразиться … более углублённым. А это чрезвычайно вредно для здоровья. Испытывающий столь сильные недуги человек испытывает сильные душевные дискомфорты, то с ним случаются, рано или поздно (но, к счастью – не всегда) некие внутренние изменения, которые и сводят его в могилу. В народе эти изменения именуются «раком», а в медицине – «онкологией», что суть – одно и то же. Но те, кто обладает сильной и целеустремлённой душой (читай – сильной энергетикой) или является (с точки зрения неких Высших сил (пусть даже и Бога)) носителем важных миссий, которые должен выполнить, и потому храним Фатумом и, благодаря этому, избегает того, о чём мы только что сказали. Вот, к примеру, как герой нашего повествования, жизнь и коловращения которого мы взялись описывать.
Удалившись от бивака, Бояров почувствовал, как на его душе сделалось чуть легче. Он стал замечать ту природу, которая его окружает. К дальневосточной тайге он уже привык. Считается, что тайга состоит преимущественно из елей и других хвойных деревьев, которые гигантами занимают всё растительное пространство. Но это не совсем так. Растительный мир дальневосточной тайги чрезвычайно разнообразен и, если в сибирской тайге больше всего распространена лиственница, то здесь таких особенностей гораздо больше. Здесь и кедр, и маньчжурская сосна, и лимонник, и … мы не станем перечислять, чтобы не утомлять читателя. Но, очутившись в тропической зоне, сначала в Сингапуре, потом – на Сандвичевых островах (на Гавайях), а теперь вот – в Эквадоре, Андрей обратил внимание (отвлёкшись от своих внутренних переживаний), насколько окружающая его растительность разнообразно, и отличается одним географическим местом от другого.
На горизонте виднелась неровный зубчатый силуэт гор. Это виднелась Западная Кордильера, эквадорский участок обширной горной системы Анд, пересекающей всю Южную Америку. Бояров прожил всю жизнь в низменной России, и ему было удивительно видеть горы, своими глазами. Хотя, честно признаться, на Дальнем Востоке тоже немало горных хребтов, и тоже довольно высоких. Зрелище, которое раскрылось перед его глазами, было настолько красиво, что захватывало дух; хотелось устроиться здесь и глядеть, не отрываясь, насколько хватит терпенья. Но тут Андрей вспомнил, что позади остались его товарищи по несчастью. Друзьями их он уже не считал, но и бросить их, оставить  там, где они находились, тоже не мог. Он обещал найти кого-то, кто укажет дорогу до порта. Непохоже было, что обитаемые места находились где-то поблизости.
Заблудиться Бояров не очень опасался. За последние годы он научился как-то ориентироваться в лесу, пусть даже таком непривычном, как здесь, у экватора, сделавшимся названием для целого, пусть и небольшого государства. Снова вспомнился французский романист Жюль Верн, в романах которого обязательно находился учёный, какой-нибудь Жак Паганель, который знал все места на свете, нигде бы не растерялся и быстро нашёл бы нужную дорогу, нужный путь. Но здесь учёного француза не было, и этим географом необходимо было стать ему самому. Без этого в его жизни скитальца, похоже, не обойтись.
Внезапно его мысли были перебиты выстрелом. Бояров обрадовался Это значило, что где-то поблизости находились охотники. Вряд ли один человек стал бы бродить здесь, если бы поблизости не находилось селения, а это значило, что скоро их проблемы начнут разрешаться. Перво-наперво, помочь японцам отправиться домой, а уже потом заняться собой, и поисками семьи, что означало одно и то же.
Пытаясь ориентироваться на ходу, Бояров побежал в ту сторону, где, как он думал, прозвучал выстрел. И тут же снова захлопали выстрелы, один за другим. Это перестало походить на охоту. Андрей остановился и задумался. Что он знал об этих местах, где появился какой-то час назад. Не надо забывать, что они сами на этой чужой земле были и оставались беглецами, хоть и очутились здесь с доброго согласия капитана колумбийского корабля. Остальные-то члены экипажа собирались их судить судом какого-то Линча, а это, наверное, не самый лучший суд, если на него уповают те, кто на них имеет большой зуб.               
А что, если колумбийские моряки обезумели от ненависти до такой степени, что кинулись в погоню, выследили японцев и устроили на них охоту?
Всякие мысли начали тревожить Андрея, и даже самые нереальные. Он ускорил шаг, потом побежал, увидел чей-то силуэт среди деревьев, перевитых лианами, и закричал: «Эй! Эй!»
Тот, кто прятался в чаще, метнулся прочь и тут же исчез. Но, может, всё это Боярову показалось? Может, он слишком распалил своё воображение, терзаясь собственными горестями? Андрей решил вернуться на их стоянку и проверить собственные опасения. Если там всё в порядке, можно к японцам не приближаться, а также незаметно удалиться и отправиться искать помощь, от местных туземцев. Наверняка они знают испанский язык и с ними можно объясниться.
Но что делал незнакомец в манговых зарослях, среди пальм, магнолий и бамбукового частокола, в кого он там стрелял? И не показалось ли всё Андрею, в том числе и незнакомец?
Бояров честно полез в кусты, стараясь не думать, что приступ безумия добрался и до него. Об этом не хотелось думать, верить. Он принялся раздвигать лианы, перевитые колючками, и выискивать там что-то подозрительное, непривычное. Скоро он услышал короткий стон, сдвинулся немного в сторону и увидел … увидел там раненного ребёнка. Нет, всё же подростка, худенького, одетого только в какую-то повязку, обвивающую его вокруг пояса. Грудь его была залита кровью. Из ранки толками выливались струйки крови. Подросток, туземный мальчишка, время от времени едва слышно стонал. Грудь его часто-часто подымалась. Он едва дышал, с хрипом и всхлипами. Андрей подхватил его на руки и вытащил из зарослей, вынес и положил на землю. Там, где сидел и размышлял, на берегу небольшой речушки.
Боже ты мой, он едва не стал свидетелем преступления. Кто-то, чей силуэт он успел разглядеть, да почти и не успел, подстрелил ребёнка и бежал, скрылся из глаз. Получилось ли это случайно, или это было сделано намеренно? Бояров не знал. Да и кому нужно стрелять в ребёнка? Размышлять над этим не было времени, пока тот не изошёл кровью. 
Хорошо, что Бояров имел неплохие навыки оказания первой помощи. Он учился на горного инженера и считал, что хорошо к этому подготовился, желал принести этим пользу отечеству, но на деле от него всё время требовались иные качества. Вот так, строишь планы на жизнь, а у Судьбы имеются иные варианты. И не знаешь заранее, где найдёшь, а где потеряешь.
Предаваясь горестным размышлениям, наш герой между тем споро действовал. Осмотрев мальчишку, он сделал перевязку, чтобы остановить кровь. Кажется, ему в грудь попала пуля не из ружья, а из револьвера. Стреляли похоже издалека, но на беду мальчишки, довольно точно. Надо было срочно извлечь пулю. Захар Прокопьевич Махов, фельдшер станичного лазарета легко проделал бы эту операцию, находись он в своей лечебной комнате. Но сделать вот так, на берегу какой-то речки, вряд ли получилось бы и у него. Хотя … пожилой медик, да ещё имея такой богатый опыт, он всё равно бы сделал попытку, всё остальное решал бы Всевышний – нужен этот индейский мальчишка нашему миру, или это очередной социальный «кирпичик» Мироздания, от которого ничего в нашей жизни не зависит. Но Андрей-то не может опустить руки и смотреть, как мальчишка умрёт прямо на его глазах. Стало юного индейца так жаль, что глаза защипало. Ведь для кого-то он ценнее всего на свете.
Вдруг вспомнился таинственный гость, который пришёл в Камышино из тайги, Артур Гиллингс, полуангличанин- полуяпонец. Мстителем он охотился на японца Футо, возглавлявшего шайку маньчжурских хунхузов. Впрочем, это были настоящие разбойники. Среди них были не только китайцы, но и люди других национальностей, и даже русские. У разбойников нет наций, а есть преступления, которые их объединяют. Этот полуангличанин сражался с Футо и одолел его, оказавшись примерным фехтовальщиком, не хуже Цукомото, а, скорее всего, даже превосходя его. Но не это поразило Андрея. Оказалось, что этот англичанин, Гиллингс, не только мститель, фехтовальщик и сыщик, но и отличный медик. После боя в Камышино он оказал помощь нескольким раненым, а одному тяжёлому пулю достал пальцами, вытащив её прямо из раны. Бояров такой операции не видел никогда. Англичанин, Артур, рассказал, что научился таким приёмам у знахарей на далёких Филиппинских островах, когда был ещё совсем молодым человеком. Такое искусство он демонстрирует чрезвычайно редко; чаще применяет искусство лечения иголками, акупунктуру, чему научился в Японии. Похоже, что этого Гиллингса успело помотать по всему миру, и он сумел извлечь из всего этого пользу. Помнится, Бояров рассказал как-то Махову про английского «доктора», но тот отмахнулся, не поверил, посчитал очередной сказкой. Тогда Бояров много чего про себя порассказывал. Многое походило на вымысел. Тогда Андрей только выздоравливал, вернулся, считай, «с того света». Понятно, что кое-что можно и за бред посчитать. Могло полумёртвому человеку что-то пригрезиться?
Рассуждай не рассуждай, а делать что-то надо. Медики, которые заканчивают свои академии, дают некую клятву, якобы самому Гиппократу, считающемуся основателем европейской медицинской школы. Гиппократа (Иппократис – по-гречески) учил ещё его отец, тоже медик, Гераклид, и тот взял с сына клятву, никого не обходить в помощи. После этого сам Гиппократ, выходец с греческого острова Кос, сделавшийся мировой знаменитостью (в античные времена), брал такую же клятву со своих учеников. Эта клятва дошла и до наших дней, и возраст у неё два с половиной тысячелетия. Конечно, Андрей не дипломированный медик, и филиппинские знахари с ним не занимались, но оставить индейского мальчишку он не мог оставить.
Немного помогало, что индейский мальчик был без сознания, не кричал, не вырывался, и Андрей осторожно ощупал рану, сняв только что наложенную повязку. Снова выступила кровь. Осторожными касаниями Бояров провёл осмотр. Махов называл эту процедуру пальпированием. От него Андрей и научился. И у Боярова это дело получалось. Недаром старый фельдшер собирался оставить на него своё рабочее место.
Всё-таки мальчик что-то почувствовал и издал несколько стонов. Андрей не решился лезть руками в огнестрельную рану. У медиков полагалось сначала чисто вымыть руки и даже протереть их спиртом. С собой этого у Боярова не оказалось. Придётся возвращаться в лагерь, отказавшись от похода на побережье, куда текла речушка, и где он ожидал обнаружить рыбацкую деревушку. Хоть это и другой континент, но рыбаки встречаются везде и занимаются одним и тем же, пусть и вылавливают очень даже экзотических рыб. Но с этим можно обождать. Человеческая жизнь, пусть даже туземного подростка дороже.
Придерживая на руках подростка, Бояров двинулся назад, по уже пройденному пути, стараясь идти как можно ровнее, чтобы не причинять боли мальчику. Голова того свешивалась, длинные волосы его задевали траву. Скоро тело мальчика стало казаться тяжелее с каждым шагом. Два раза Бояров усаживался, чтобы передохнуть. Несколько раз мальчик приходил в себя, что-то говорил, но непонятно, на своём диалекте, о чём-то спрашивая, и снова проваливаясь в беспамятство. Надо было спешить. Скоро подросток придёт в себя и начнёт кричать от боли.
Обычно обратный путь кажется короче уже пройденного. Уже на подходе к лагерю, огибая какую-то пальму, Бояров ощутил ароматы какого-то жаркого. Японцы, как он и надеялся, времени зря не теряли и что-то там уже готовили. К тому же были слышны голоса. И это было удивительно. Обычно говорил один Цукомото, а Соба помалкивал или отвечал одним- двумя словами. Здесь же говорили и говорили много, хоть и сбивчиво.
Появившись на поляне, где они устроились, Андрей увидел незнакомого человека. И это был белый человек, американец, а может даже европеец, но, судя по всему, бродяга, какие встречаются в любом уголке мира. Одет он был в какие-то лохмотья. То есть ещё недавно его костюм был весьма приличным, из хорошей материи, но она успела изодраться во время путешествия через лес. Сам мужчина был худ, даже костляв. Кожа его загорела почти до черноты. Он успел зарасти клочковатой бородой почти до самых глаз. Лицо его было покрыто морщинами, глубокими как шрамы. Впрочем, на лице несколько шрамов было, словно с него пытались снять скальп и несколько раз чиркнули лезвием ножа по голове. Мимика незнакомца была настолько энергичной, что почти невозможно было уловить его лицо, оно постоянно менялось, делаясь то вытянутым, то округлялось, возможно потому, что у него был широкий лоб и толстые, почти как у негров губы. И этот человек много говорил, на английском языке, но употреблял столько ругательных выражений, что понять его было затруднительно, разве что для того, кто изъясняется на таком же жаргоне, каким пользуются моряки или … преступники. Бояров сразу почувствовал недоверие к незнакомцу. Тот, словно почувствовал взгляд приближающего русского, поднял голову, увидел Боярова, несущего на руках раненного индейского мальчика, что-то закричал, начал пятиться и прятаться за спины японцев.
– Кто это такой? – не глядя на незнакомца спросил Андрей Мифунэ. Он специально говорил на своём, русском языке, чтобы его никто не понял, кромке Цукомото.
– Местный житель, ¬- ответил тот. – Кого ты принёс?
– Мальчишку, – буркнул Андрей. – Кто-то в здешнем лесу стрелял. А потом я нашёл вот его. Его почти убили. А что говорил этот ваш местный житель?
– За ним охотились. Какие-то индейцы. Пытались убить. Он отстреливался. Бежал. Вышел к нам. Просил о помощи.
– Получается, что это он подстрелил мальчишку.
Мифунэ что-то ответил коротко на своём, японском языке и отошёл. Андрей с ним уже давно не говорил по-японски, и многие слова успел позабыть. Кажется, что-то про то, что каждый видит то, что хочет видеть. Пока они разговаривали, чужак успел исчезнуть, благо лесные заросли находились совсем рядом. Если предпочёл бежать, то чувствовал за собой вину. Не захотел отвечать, глядя им в глаза. Ну и ладно. Не будешь ведь за ним гоняться. Они и сами здесь на птичьих правах.
– Операцию делать буду, – это он Мифунэ сказал. – Может, помочь придётся.
Японец ничего не ответил, но и не ушёл, как пришлый бродяга. Остался поблизости, рядом с Собой, о чём-то ему быстро сказал. Соба встал и молча, как всегда, удалился. Но Бояров этого почти уже и не видел. Он словно снова очутился в корабельном лазарете, а может и в фельдшерском пункте Махова. Руки сами делали нужные движения. И снова Бояров снял повязку, открыл рану, плеснул из бутылки крепкого бренди, а потом положил пальцы на рану и начал давать их, втискивая кончики пальцев внутрь раны. Мальчик сразу пришёл в себя, забился, пытаясь вырваться, издал ужасающий вопль. Японец оказался рядом, он смотрел, что делает русский. Цукомото вцепился в подростка, не дал тому вырваться, а Бояров продолжал ввинчивать пальцы в рану, раздвигая живую плоть. Вот он нащупал пулю, которая почти не расплющилась, уцепил её и начал вытягивать наружу. Мальчик закричал ещё ужаснее, забился, а потом затих, снова потеряв сознание, должно быть от болевого шока.
– Всё, – шептал Андрей, – всё закончилось. Я достал её. Теперь он сможет жить …
Он ещё что-то говорил, вмиг обессилев так, что и сам едва не терял сознания. Каким-то непостижимым образом он снова забинтовал рану, сам не осознавая того, и лишь тогда позволил себе потерять сознание. Он столько сил затратил, и физических и душевных, что не мог больше держаться, хотя и не стоял на ногах, а находился на коленях. Мифунэ положил его, укрыл одеялом, а потом заботливо уложил мальчишку, словно тот был из их компании.
В сон Бояров, как это обычно бывает, погрузился для себя незаметно. Вот только что он проводил необычную, непривычную даже для обычного медика операцию, вот только что он накладывал повязку, и вот уже очутился в Камышино, сразу после побоища, устроенного китайскими разбойниками, пришедшими из-за Амура. Снова Андрей увидел того самого Гиллингса, похожего чертами лица на японца, ловкого рубаку- поединщика, с голубыми глазами англичанина. И вот этот воин, этот мститель, достал из-за пазухи тряпицу, в которой оказался набор длинных иголок, но достал он этот набор не для мучительного допроса (да пленных и не оказалось), а для раненных староверов. Гиллингс осторожно вкручивал иголки в тело. Делая это настольно искусно, что раненные почти не испытывали боли. И такого «укола» оказывалось достаточно, чтобы наступило облегчение, но некоторые иголки этот удивительный человек нагревал. Тогда лечение оказывалось ещё более успешным. Гиллингс называл это акупунктурой. Бояров всему этому подивился и скоро забыл, но когда стал помогать Махову в фельдшерском лазарете, вспомнил и рассказал пожилому «доктору». Тот признался, что слыхал о лечении иголками, сказал, что это довольно древнее искусство и было распространено в Китае, и сохраняется там до сих пор, и даже распространилось на некоторые другие восточные государства. Махов тогда говорил, что на теле человека 664 активные точки, воздействуя на которые, можно получить полезные результаты, но есть и такое опасное искусство, которое применяется в бою, когда наносятся удары в специальные точки на человеческом теле, воздействуя таким образом можно легко покалечить человека и даже убить его. Махов тогда ещё прочитал целую лекцию, похожую на проповедь, что простыми прикосновениями можно вылечить человека, а можно его же и убить. Это зависит от того, злым силам поклоняется человек, или добрым, какой путь в своей жизни он избрал. Андрей до сих пор помнил голос своего учителя, и ту душевность, которую голос в себе скрывал. Он последовал бы за Маховым и сделался его учеником, если бы не было у него семьи, которую он надеялся вновь обрести, вернуться в неё.
Короче говоря, Бояров видел содержательный и весьма продолжительный сон, который вдруг неожиданно прервался. То есть сначала Андрей думал, что всё ещё спит, и слышит, как кто-то весьма фигуристо ругается, то есть что-то там говорит, говорит быстро и взахлёб, но в его словах столько ругательных выражений, что понять речь можно было с трудом. Остаётся добавить, что говорили на английском языке. Только поэтому Бояров понял, что это ему не снится, а происходит на самом деле. Он открыл глаза и осторожно огляделся по сторонам.
Первое, что он увидел, был индейский мальчишка, которого он «прооперировал» столь необычным образом, голыми руками. Любой врач, настоящий врач, с настоящим дипломом, предал бы его анафеме, если такое можно представить. Медицина, а тем более хирургия, является своеобразной полузакрытой кастой, чтобы попасть в которую надо пройти долгое и официальное обучение, чего у Боярова не было, если говорить честно. Но опытный медик Махов готов был передать свою работу ему « с чистой совестью», как он сам говорил.
Так вот, прооперированный мальчик спал и спокойно дышал. Утром Андрей будет осматривать его, и решать, как быть дальше. Неподалёку снова заговорили, тот же незнакомый голос, и снова разразился набором проклятий. Боярову стало интересно. Он узнал того, кто с незнакомцем разговаривает. Это был Цукомото, он узнал его голос. Осторожно Андрей направился в сторону говоривших., устроившихся по другую сторону кустарника, известного как мимоза стыдливая. Андрей двигался почти ползком, стараясь не шуметь и слышать каждое слово. Разобраться было весьма сложно, но ему помог сам рассказчик:
– Да не будь я Гаэтано Орейра, если ваш друг не собирается сам наложить руки на это золото. Я своими ушами, будь всё проклято, слышал, как он пытал мальчишку, требуя от него, где тот прячет золото.
– Откуда у мальчишки может быть золото? – Это сказал Мифунэ недоверчивым голосом. – Это же нищий индеец. У него нет даже одежды.
Далее незнакомец разразился длиннейшим монологом, перемежёванным столь многими ругательствами и проклятиями, что среди них терялась нить рассказа, которым этот самый Орейра потчевал спутников Боярова. Точнее, говорил он с одним Цукомото. Соба в разговоре традиционно не участвовал. А он вряд ли чего понял, особенно на том диалекте американского языка, на котором выражался их приблудный гость. Американцы, особенно американцы с окраин своей страны, особенно из южных государств, говорят на своём особом диалекте. Особенно если это преступники, которые всегда придумывают свои собственные слова и выражения, чтобы их мало понимали. Но почему-то Цукомото не испытывал особых затруднений, как, к примеру, Андрей. Ему потребовалось какое-то время, чтобы проанализировать этот монолог и как-то его себе разъяснить.
По ходу монолога стало понятно, что Гаэтано Орейра перебрался в Эквадор из Калифорнии, где ему сначала здорово повезло наткнуться на богатую россыпь, так называемую бонанцу. Но потом всё рухнула, едва ли не в одночасье. Чтобы было удобней разрабатывать золотоносный участок, некие полузнакомые деловые партнёры предложили создать акционерный консорциум. Бумаги были составлены таким заковыристым образом, что Орейра оказался не хозяином участка, а простым наёмным рабочим, специалистом в какой-то золотодобывающей профессии, а когда тот разобрался, что его облапошили, новые владельцы выкинули его вон, а шериф, который должен был следить за законностью сделки, играл самое деятельное участие. Потом оказалось, что он является одним из самых влиятельных акционеров, ушёл с должности шерифа и возглавил службу охраны золотого рудника. Скоро кто-то попытался взорвать рудник динамитом. Подозрения пали на Орейру, который открыто выражал недовольство. Пришлось тому бежать в Мексику. Там его пытались арестовать, и он бежал ещё дальше, в Панаму, перебрал десятки разных профессий, чтобы как-то выжить, брался за самую грязную работу, почти позабыв про то время, когда был почти миллионером. По-настоящему он не забывал этого никогда и надеялся на то, что снова ухватит птицу удачи за хвост. Тогда он уже не будет дураком и не даст себя провести.
Именно так Гаэтано Орейра и стал себя вести в Эквадоре. Сначала он собирался перебраться в Венесуэлу, Великую Колумбию или Аргентину, где достаточно ловкий и ушлый человек мог сделать карьеру в военном, политическом или коммерческом поприще, но до него дошли слухи, первоначально весьма смутные, а потом ощутительно надёжные, что в Эквадоре можно крупно заработать. Каким же образом?
Такой вопрос задал деланно равнодушным голосом Мифунэ Цукомото. Как всякий японец, он был подвержен веяниям Судьбы, то есть был фаталистом. Но прощелыга Джером Джойс, позднее оказавшийся английским шпионом, воздействовал на него таким роковым образом, что и Мифунэ попал под влияние силы стяжательства, под власть денег и не чурался поисков заработать, если можно было заработать по-крупному, к примеру – найти перстень с камнем Бодхидхармы, один из самых дорогих предметов в истории. Когда на горизонте забрезжила такая возможность, использую своего давнишнего случайного знакомого, впоследствии – беглого каторжного преступника Боярова, он всеми силами уцепился за эту возможность и попытался реализовать её, но и в этот раз его удача подвела, как уже случалось ранее. Цукомото уже отчаялся, и даже едва не подвинулся рассудком, потому что пытался использовать самые отчаянные меры, но с этим ничего не получилось. И вдруг, неожиданно, ему представлен был шанс, пусть и весьма неожиданный. Но мы слегка отвлеклись от нашего необычного сюжета. Вернёмся же к нему, но сначала сделаем небольшое историческое отступление.
Когда-то, в начале XVI века Эрнандо Кортес, испанский конкистадор начал завоевании Мексики. Он вторгся туда на девяти кораблях и действовал весьма жестоко, что было свойственно испанцам. Он является, к примеру, основателем города Веракруса, то есть действовал не только мечом, крестом и огнём. Но крови пролито было весьма и весьма обильно. По ходу дела он захватил правителя ацтеков Мотекусому, известному нам сегодняшним как Монтесума. Кортес предложил индейскому правителю выкупить себя, заплатив дань в размере веса самого правителя. Тот гордо предложил наполнить золотом комнату на высоту в его рост. Это было неизмеримо больше. Кортес дал согласие. Со всех сторон потянулись караваны из лам (южноамериканских вьючных животных), гружённых украшениями из золота. Среди испанцев к тому времени уже ходили легенды об Эльдорадо, стане золота и драгоценных камней. Говорили, что она находится где-то между Амазонкой и Ориноко, что столицей является город Маноа, где дома выстроены из золотых слитков- кирпичей, а улицы выложены золотыми булыжниками. Царя этого города якобы зовут Моксо, и он распространяет своё влияние, могущество на соседние государства, и что он может помочь Мотекусоме, выделив ему всего лишь незначительную часть сокровищ. Кортес надеялся проследить, откуда прибудут караваны. Но, видимо, у индейцев были свои тайные тропы. Мотекусома своё обещание выполнил и потребовал, чтобы его освободили. Раздосадованный до глубины души Кортес пошёл на подлог. Ночью он приказал перенести всё золото в другое место, а утром объявил, что был обманут, что было использовано колдовство. Кортес искусно изобразил гнев и потребовал принести новую порцию золотых предметов, надеясь на наивность индейцев, но Мотекусома объявил конкистадора мошенником. За это ацтекского владыку сожгли на костре, как языческого колдуна.
Но напрасно Кортес торжествовал, что обвёл всех вокруг пальца. Индейцы тоже оказались не промах. Когда генерал-капитан Новой Испании (то есть Мексики) явился в тайное укрытие, оно оказалось пустым. Как он украл золото, так и у него умудрились его выкрасть. Индейцы были настолько хитры и ловки, что их не могли выследить. Кортес разгневался и начал нещадно вырезать целые племена. Но это не принесло успеха. Так золото пропало без всякого следа.
Со временем начали ходить слухи, что хитроумные индейские мудрецы вывезли и спрятали золото не в южной части, не имеющих границ, где можно спрятать что угодно, а на север, где-то в горных тайниках Кордильер. Со временем появились секретные карты, намазанные на выделанных звериных шкурах, как будто это сделали индейцы. Многие золотоискатели пытались найти сокровища. Среди них был и Орейра. Он пытался во всём разобраться, а потом стал искать хранителей этих сокровищ. Ведь должен же кто-то охранять тайник. Это могло быть даже целое племя, но, если секрет так и не был разгадан, то это значило, что хранителей совсем мало, и они искусно скрываются. Но Орейра был достаточно безумен, чтобы не успокаиваться. Наконец, по его мнению, он выследил одного старого вождя. Даже не вождя, а колдуна, даже шамана. Он ушёл из своего племени и поселился в горах. Но он изрядно уже постарел, потому и призвал внука, чтобы посвятить его в свои тайны, и прежде всего – показать ему тайник. Этого мгновения и ждал Орейра. Он сам стал как индеец, умел сделаться невидимым. И он всё же выследил тайник. Но когда он уже уходил оттуда, его услышали и бросились в погоню.
– Клянусь, – рычал Орейра, перемежая свою речь проклятиями, – за мной в погоню кинулось целое племя. Они не могли выпустить меня живым. Я был вынужден отстреливаться.  Клянусь всеми силами ада, что я кого-то подстрелил. И тут появился этот ваш человек. Те, кто пытался поймать меня, удалились. Я воспользовался этим и тоже убежал. Но я не могу больше медлить. Этот ваш товарищ, он нашёл, судя по всему, одного из тех, кто пытался меня убить. Наверное, ваш товарищ тоже в курсе всей этой затеи. Я слышал своими ушами, как он пытал того индейца, в которого стрелял я, он явно пытался выспрашивать у него о золоте.
– Но это всего лишь ребёнок, – попытался возразить Орейре Цукомото. – К тому же он почти мёртв. Судя по всему, тебе его удалось сильно, практически смертельно ранить.
– Ерунда, – отмахнулся бродяга. – Он всего лишь индеец. Кто с ним будет считаться, если он не в своём племени. К тому же все они живучи, как ягуар. Или как крокодил. Если ваш приятель его вылечит, поднимет на ноги, он может ему рассказать про клад. А это мой клад. Я выслеживаю его уже не один год. Мне нельзя его упустить.
– Я тоже выслеживаю свой клад, – глухо ответил ему японец. – И тоже уже много лет. Но мой клад далеко, за много тысяч ли отсюда.
– И прекрасно, – воскликнул гнусным голосом бродяга. – Судя по всему, ваш товарищ вам не совсем друг. Я это сразу почувствовал. Как почувствовал доверие к вам. Вы здесь для всех чужие. Такие мне и нужны. Я никому не верю, кто здесь обитает. И я должен спешить. Эти индейцы, они упустили меня. Сейчас они могут перепрятать золото. А его там столько, что они не смогут это сделать так быстро. Надо воспользоваться этим и забрать оттуда столько, сколько сможем унести мы, все трое. А ваш приятель … Мы можем доверять ему?
– Сомневаюсь, – отозвался Цукомото. – У него одна цель: найти свою семью. И ради этого он готов забрать, чтобы на это потратить, всё твоё золото.
После таких слов бродяга разразился такими грязными ругательствами, что Бояров отполз к мальчику, который всё ещё не очнулся и продолжал безмятежно спать, как это свойственно юным созданиям. Андрей отдавал себе отчёт, в каком положении очутился: он находился на чужом континенте, а те, кого он считал союзниками, готовы его предать. При этом какой-то негодяй склоняет их на преступления, а те готовы ему подчиниться. Надо не только спасти свою жизнь, но и как-то сохранить жизнь серьёзно раненому тем самым негодяем индейского мальчишку. При этом нечего ждать помощи от кого бы то ни было. Если применить здесь армейскую тактику, то лучше всего сейчас напасть на тех, кто не ожидает нападения, и как-то подстрелить Орейру. Жаль, что у них не было огнестрельного оружия, которое бы сейчас пригодилось. Бояров был внутренне готов отстаивать свою жизнь и жизнь случайно встреченного парнишки. Все дети похожи друг на друга, какого бы цвета кожи они не были и на каких бы языках не говорили. Прошло чуть более года с тех пор, как он обучал разным школьным дисциплинам других мальчишек.
Пока русский бедолага занимался размышлениями, в отдалении  затрещали кусты. Как раз в том направлении, где негодяй Орейра соблазнял японцев золотым кладом. Видимо они склонились на его сторону, и ведут сейчас его на поляну, где разбит их лагерь. Через несколько минут здесь затрещат выстрелы, а потом Орейра поведёт их к месту, где, по его уверениям, спрятаны сокровища. Начиная с середины XVI века вплоть до сегодняшнего времени континент Нового Света сотрясается от «эпидемий» «золотой лихорадки». Кажется, и Цукомото со своим слугой тоже попали под её действие.
Бояров подобрал валявшийся в стороне сук от какого-то дерева и приготовился встретить нападающих, чтобы дороже продать свою жизнь. Подумать только, он влезал во все передряги, с какими только сталкивался. И для чего? Только для того, чтобы сгинуть так далеко от родных краёв, что никто и никогда не обнаружит его косточек. Жаль … жаль не сколько своей жизни, которая вот-вот так бездарно закончится. Жаль Настю и их ребёнка, которого он так и не подержал в своих руках. Что бы она сейчас сделала? Скорей всего воззвала бы к Всевышнему, уповая на его помощь. Андрей, почти машинально, почти неосознанно, начал читать молитву, словно его устами завладела его Настя.


Глава 14
Бояров шагал сквозь джунгли, держа на руках индейского мальчишку, который то приходил в себя, то снова, с лёгким стоном, терял сознание. Андрей довольно быстро двигался, глядя в худую спину проводника. Подумать только, этот тщедушный старик какой-то час назад стоял и целился в него полой палкой, приставив один конец ко рту и направив другой на Боярова, а тот не подозревал, какой опасности он подвергался, с каким искусством умеют индейцы выталкивать отравленный колючий шип или лёгкую стрелку, нанеся смертельное ранение своей жертве. А с другой стороны слышался треск кустов, сквозь которые к поляне пробирались убийцы, чтобы расправиться с ним. Гомер сказал бы про Сциллу и Харибду, и он, Андрей Бояров, находился в этом положении.
Что именно спасло Андрея от, казалось бы, неминуемой смерти? Счастливая случайность, или это было Божественное Провидение. Будь здесь Настя Горевая, она утвердила бы именно это, а сам бы Бояров предположил, что Судьба решила предоставить ему ещё один шанс, что в жизни ему предстоит сделать ещё что-то важное, что ещё не случилось, но непременно должно произойти, о чём наверняка имеется запись в Книге Судеб.
Андрей запомнил тот миг, когда в него было нацелено духовое ружьё, а у стрелка щёки надулись шаром, готовясь пустить в него смерть. Как там в сказке? «Смерть его в игле, а та – в яйце…» Никогда не думал, что в жизни может быть подобное. Когда-нибудь появится песня, где будет сказано, что «жизнь – это миг между прошлым и будущим». Бояров такой песни не знал, но всё это ощутил на своей собственной шкуре.
Мы вам рассказываем, как будто всё это тянулось и тянулось, но, честное слово, Андрей пребывал в этом состоянии. И такое чувство испытывал не только он один. Некоторые ощущали нечто подобное и даже говорили, что перед ними прокатывались самые запомнившиеся события из их жизни. А потом …
Потом мальчишка раскрыл глаза и что-то там сказал. Сказал на неизвестном, каком-то птичьем чирикающем языке. Стрелок не выпустил отравленной колючки. Он сам что-то ответил. Мальчишка добавил несколько слов. Тогда стрелок опустил свою трубку. Стало видно, что это совсем древний старичок, можно сказать даже – старец, но это слово подразумевает мудрость и степенность, даже – торжественность. А здесь был какой-то измождённый карлик, мышцы которого высохли, и кожа висела дряблыми складками. Это было хорошо видно, потому что у старика не было одежды. Точнее – вкруг ног была намотана какая-то выцветшая тряпица, чуть ли намотанный бинт, а сверху – пояс, к которому привешены несколько мешочков, да висящее на костлявой груди ожерелье, составленное из когтей. Но ожерелье не причислишь к одежде, да и украшением его не назовёшь, такое оно было всё корявое. Странное дело: только что этот древний старец казался опасным воином, проводником смерти.
Стоило в кустах затрещать, и старик снова преобразился. Он что-то коротко курлыкнул, и Бояров его понял, что надо подхватиться и спешно убираться из лагеря, что старик не мог гарантировать, что отобьётся от нападающих. Всё это Бояров говорил как бы сам себе, поняв быстрые жесты старика, а через несколько мгновений схватил мальчишку и двинулся за стариком, который неожиданно быстро подбежал к лесной стене и, неожиданно, протиснулся в какую-то щель. Бояров, было, остановился, но похожие на палки руки чуть расширили щель и стало видно, что здесь вполне можно пройти, точнее – протиснуться, что он и сделал, с парнишкой на руках.
Только они всей маленькой группкой вошли в лес, как на поляну ворвались преследователи, парочка японцев и Гаэтано Орейра, угрожающе размахивающий револьвером. Увидав, что на поляне никого нет, все принялись ругаться, каждый на своём языке. Точнее – Соба ничего не сказал, лишь только оскалил зубы.
Но все эти звуки оставались где-то позади, и удалялись всё дальше. Удивительное дело, но старик умел двигаться совершенно бесшумно. Андрей вспомнил оставшиеся где-то в далёком прошлом гимнастические занятия и тоже старался идти без всякого шума. У него получилось, хоть и не так хорошо, как у индейского спутника. Если бы Цукомото и Орейра прекратили бесноваться и изрыгать проклятия, начали прислушиваться, то вполне могли бы услышать шаги Боярова, уносившего на руках маленького раненного индейца. 
Случалось ли вам, читатель, путешествовать по джунглям Эквадора? Очень надеемся, что нет. Конечно, со стороны это выглядит как бы привлекательно и экзотично, в этом видится даже романтика. Если сидеть в удобном салоне джипа или «хаммера», который несутся вперёд, невзирая на все неудобства и опасности снаружи, это одно, а двигаться своими ногами, да ещё сквозь густые заросли, сквозь облака влажных испарений, когда каждый москит окрестностей летит, чтобы испить вашей крови, а ягуар рычит едва ли не над головой, когда прочие хищники, кажется, вышли в охоту за вами … Нет, уж лучше вы будете сидеть дома и читать наш роман, сидя в удобном кресле, нежели чем окажетесь рядом с нашим героем, который в силу невозможных обстоятельств оказался чёрт знает где, хотя пожертвовал бы чем угодно, только бы очутиться дома, в кругу своей семьи, и чтобы все приключения, которые кажутся вам интересными, оказались бы наваждением … Но, увы …
Бояров шагал, переставляя ноги, и делал это как автомат. Ему казалось, что шагает кто-то другой, а он ему даже сочувствует и ему кажется, что он идёт, и даже несёт в руках какой-то груз, какое-то детское тело, ребёнка, живого ребёнка, потому что тот иногда вскрикивает и пытается освободиться. Бояров и сам хотел бы освободиться, но его тянет вперёд, словно его заколдовали и заставили идти, вопреки всем смыслам. Кажется, он даже несколько раз терял сознание, а один раз даже упал, но скоро осознал, что всё ещё двигается. Может то падение ему тоже привиделось?
В себя наш герой пришёл, когда ему в лицо брызнули водой. Андрей открыл глаза и попытался что-то сказать, спросить, но в открытый рот попала новая порция воды, которую в этот момент ему снова плеснули, и он закашлялся. Теперь он видел, что лежит на какой-то полянке или проплещине в зарослях. Привёл его в чувство всё тот же старик, худой до такой степени, что напоминал скелет, обтянутый морщинистой кожей в пигментных пятнах. Не дожидаясь, пока Бояров окончательно придёт себя, старик переключил своё внимание к мальчику, склонившись над ним.
Тем временем Андрей пытался прийти в себя. Похоже, количество испытаний, свалившихся на него, превысило все допустимые пределы. Вот организм и не выдержал, начал отключаться. Теперь ему казалось, что видит он себя, индейского мальчишку и странного старика как бы со стороны. Со стороны и – одновременно – своими глазами. Это было удивительное чувство. Наверное, такое испытывают, видят те, у кого отказывает разум. Недаром безумцев изображают хохочущими. Разум отказывается воспринимать действительность привычными способами. Может и ему пора зайтись в хохоте? Может это у них, безумцев, так полагается?
С трудом сдержавшись, Бояров задал вопрос о том, что с ним происходит, старику. Спросил, а потом сообразил, что говорит на русском языке. Конечно же, его никто здесь не поймёт. То же самое спросил на испанском языке, а потом повторил вопрос по-английски. Старик обернулся и ощерил рот в оскале. Это была не улыбка, а именно звериный искал. Похоже, дикарь был знаком с английским языком, и этот опыт был не лучшим. 
Наверное, Бояров снова отключился, потому что, когда открыл глаза, вокруг не было ничего видно. Ему даже почудилось, что он ослеп, или потерял зрение, пусть не навсегда, пусть временно, но видеть перестал. Но тут же он догадался, что наступила ночь, тропическая, про которую говорят: «не зги не видно». Зга – это и есть потёмки. Не видно потёмок, значит – совсем темно. Как в тропиках. Он в тропиках и есть. Его бросили? Оставили на месте? Индейцы ушли, что называется – во свояси? Тогда он просто сгинет здесь, на другом конце света, больной и полностью обессилевший. К тому же где-то неподалёку бродят японцы, тоже сошедшие с ума. 
Зачем, зачем он покинул Родину, бросился вслед за химерой, посчитав себя возможным сделать то, чего сделать никак нельзя. Разве можно отыскать человека на другом краю света? Он заставил поверить себя, что способен совершить чудо. Да, он добрался туда, и там выяснил, что наш мир слишком велик, чтобы совершить невозможное. Андрей попробовал сравнить дальневосточную тайгу и этот лес, в глубине которого очутился. И понял разницу. Там, дома, а он уже привык считать тайгу Дальнего Востока своим домом, почти забыв Санкт-Петербург, который казался полузабытым сном. В той тайге как-то можно жить, как-то существовать, набрёл ведь там он на Камышино, поселение духоборов, встретил там Настю Горевую, которая подарила ему своё сердце, а он всё верил во всяческие химеры, не желал от них отказаться. Что же он получил взамен?
Стало так горько, что бедолага завыл, тихо, вполголоса, но завыл, пролившись потоком слёз. Они не желали останавливаться, но обильно пролившись, вдруг на душе сделалось легче. Андрей уже мог что-то там замечать, на что-то там обращать внимание. И тогда он услышал голоса, пусть даже говорили тихо, едва слышно, но он уже научился слышать тишину. Вернее, сам организм приучился к этому, чтобы выжить. И он понял, что неподалёку говорят двое, старик надтреснутым дребезжащим голосом и ребёнок, вынужденный звонкий свой голос приглушать, но невольно повышая его. Собственно, ребёнка Бояров и услышал, а уже потом старика. Почти сразу он понял, что это – его индейцы. Он связался с ними, пытался помочь раненному парнишке, потом появился старик и увёл Боярова и ребёнка в лес, который оказался даже более дремучим, чем дальневосточный.
Где-то глубоко внутри себя Бояров осознавал, что заболел, умудрился подцепить какую-то тропическую лихорадку, которая скрутила его за несколько напряжённых часов и, вероятно, сживёт его со свету. Быть может фельдшер Махов поставил бы его на ноги, вытащил бы с того света, но дело в том, что спаситель Махов остался очень далеко отсюда, в России, из которой Бояров сбежал, отчаявшись найти там правду. И так ему сделалось обидно, что Андрей снова пролил слёзы, проваливаясь в какую-то бездонную ямы, вероятно – могильную; успел только подумать, что стал что-то сильно слезливым. И отключился…
+ + +
Признаться, так Цукомото этот американский бродяга Гаэтано Орейра нравился всё меньше и меньше. Он всё время хвалился и орал, перемежая свои слова руганью столь щедро, что Мифунэ временами переставал понимать его, хотя английский язык знал очень хорошо, успел выучить. Что-что, а пройдоха Джером Джойс мог бы сделаться неплохим учителем, если бы выбрал иную профессию. Впрочем, английский язык и его американская разновидность всё больше отличались один от другого. При чём, не надо забывать, что лихие люди, разбойники с большой дороги, умеют изъясняться по-особому. И этот Гаэтано применял этот жаргон в избытке. Соба, так тот вообще на бродягу не обращал внимания, занимаясь своими делами, и тот переключился исключительно на Цукомото, обращаясь к нему запанибрата.
– Ты думаешь, чем я занимался большую часть жизни? – кричал Орейра, размахивая руками и дыша густым винным запахом. Глаза его осоловело таращились в лицо собеседнику. – Молчишь? Так я объясню тебе. Всю свою жизнь я ждал своего Большого Шанса стать богатым и значительным. Нет, даже не так. Стать очень богатым и очень значительным. Чтобы при виде меня прохожие снимали шляпы. Говорили: вот идёт Большой Человек. Это про меня будут говорить. И вам, парни, здорово повезло, что вы оказались рядом, когда мне выпал этот самый Большой Шанс.       
Человек этот всё больше раздражал Цукомото своим хвастовством. Мифунэ твёрдо знал, что самые выдающиеся люди проживают в Японии, а западных варваров интересуют только деньги, а культурой и искусством они почти не интересуются. Умение зарабатывать Мифунэ преподал его приёмный отец, Карамагучи Истимо, и … англичанин Джойс, который способствовал тому, что Цукомото свернул с пути будущего негоцианта. Со временем картина жизни в голове Мифунэ перепуталась и виделась такой, какой он себя заставил видеть. И этот Орейра был таким же пройдохой, как и Джойс, и Цукомото всё больше хотел прогнать того прочь, но слова бродяги его заинтересовали. К тому же Гаэтано стоял так, что до него было трудно дотянуться, а сам он держал руку на револьверной рукоятке, и рука его не дрожала, хотя он был сильно «навеселе». Что ж, послушаем этого человека, тем более, что тот болтал не умолкая.
– Я вам кажусь, парни, болтуном. Я бы и сам так подумал. Но вы не знаете, что происходит у меня внутри. Я вам сейчас признаюсь кое в чём. Много лет назад я отправился в Калифорнию, подхватив «золотую лихорадку». Не я один. Тысячи золотоискателей отправились туда. Кое-кому повезло. Считанным единицам сказочно повезло. И каждый хотел бы попасть в их число. Я не отчаивался даже тогда, когда оставался ни с чем. Среди нас ходили легенды о стране, которую называли Эльдорадо, то есть Золотая земля. Все охотно выслушивали эти истории. Они казалось сказками, но каждый охотно верил в них. Вот как я. И уже когда я перестал верить … почти перестал … я встретил человека, который видел эти сокровища своими глазами. Видел у индейцев. О-о, это хитрые бестии. Они могут ходить по колено в золоте и не замечать его. Зачем им золото, когда они устроили свою жизнь по-другому. Они живут внутри природы и делают всё, что им нужно, своими руками. Но среди них встречаются те, кто готов продать свою душу дьяволу, отведав «огненной воды». Это они так называют виски, быстро привыкают к нему и готовы сделать всё, чтобы пить виски снова и снова. Вот такого индейца и встретил мой знакомый. Он уже почти добился от него рассказа, как найти это золото, когда того убил. То ли свои, то ли его зарезали в обычной драке. Не суть важно. Мой знакомый узнал, какое это было индейское племя. Это были ацтеки. Сами себя они называют теночки и мешика. И тогда я решил пробраться в племя ацтеков, стать им своим, а для этого прикинулся больным от ран, бежавшим из страны белых людей. Знаете, меня чуть не принесли в жертву богам. Есть там такой бог Уитцилопчтли. У него на самом деле такое имя. Язык можно завязать в узел, пока произнесёшь его. Но я вынужден был запомнить, чтобы меня не принесли в жертву, а для этого там сдирали кожу, это с живого человека, вырывали у него сердце из груди, делая разрез на груди. Я сам видел такой ритуал, и не раз, и не два. Я сумел стать так своим, носил плащ, сшитый из перьев, и приучился пить шоколад. Я провёл у них три года, и всё-таки добился того, что узнал тайну, где они хранят золото.
– Ты стал там своим, – недоверчиво спросил Цукомото, которого заинтересовала эта история, – и они открыли тебе свои секреты?
– Как бы не так! – замахал руками Орейра и грязно, с удовольствием, выругался в очередной раз. – Может я и стал там своим, но своим второго сорта. Моими услугами пользовались, особенно в подобного рода вещах, в каких должен разбираться белый человек, но не более того. Но я не роптал, а ждал своего часа. И дождался. Одним из ораторов, то есть вожаков ихнего ацтекского племени был Шочикесаль, старик, выполняющий роль жреца. Можете мне не верить, но это их дьявольское племя одной ногой жило в далёком прошлом, в тех временах, когда испанцы ещё только собирались приплыть в Америку, в Мексику. Одна только Мексика гораздо больше всей Испании. Всех её тайн не знает никто, и индейцы очень заинтересованы, чтобы до их секретов так никто и не добрался. Моё озарение пришло свыше. Можно сказать, что меня решил одарить Всевышний за какие-то мои дела. Может, за те, какие я ещё должен совершить. Я не очень над этим задумываюсь.       
– Давай рассказывай, что знаешь. – Почти грубо заявил Цукомото. – Не надо говорить о своём влиянии на Всевышнего. Я не принадлежу к числу христиан. У меня свои покровители. Может, они нисколько не хуже вашего Иисуса.
– Вероятно, это так и есть, – хихикнул бродяга, расплывшись в широкой улыбке, которая исказила его худое лицо. – Я ничего не говорю за вашего японского бога, но наш Иисус – всего лишь сын божий, но видимо мы с ним как-то договорились …
– Нельзя ли короче, – снова буркнул японец, делая лицо неподвижным, словно оно было выточено из камня. – Твоя история выглядит интересной, но уж больно она похожа на сказку, какие горазды придумывать мошенники.
– Наверное, вы думаете, – вкрадчиво заявил бродяга, – что я втёрся к индейцам в доверие. Но это было совсем не так. Я уже говорил про одного жреца по имени Шочикесаль. Вот он был среди доверенных людей. Но он сделался совсем дряхлым. Как-то он решил рассказать свои секреты внуку, который обучался в миссионерской школе. По праздникам его отпускали в стойбище, домой. Вот дед и решил ему поведать тайну. Получилось так, что я сумел подслушать их разговор. Я притворялся спящим, но слышал всё до последнего слова. Они говорили на своём птичьем языке. Но я провёл в их городе три года и научился понимать их язык. Я ждал, когда это мне пригодится. Мои надежды полностью оправдались. Старый жрец не просто рассказал о сокровищах племени, но и обещал показать их. Но оказалось, что тайник находится не в окрестностях города. До него надо было идти довольно далеко, в другое государство. Во времена ацтеков это государство было одно, пусть и в отдалённой провинции. Древние индейцы знали толк в хранении своих секретов. Пришлось изворачиваться всеми силами, чтобы проследить за ними. Я думаю, что старик не стал советоваться с другими жрецами. Это были скорее колдуны, чем обычные индейцы. Я так и не растолковал значение их ритуалов. Я думаю, что они искали покровительства дьявольских сил. Если дьявол и в самом деле существует, то он поселился в Юкатане. Самые кровавые ритуалы проходили именно там. Мне давно уже хотелось сбежать оттуда, но нужен был достойный повод для этого. Когда я услышал про золото и другие сокровища, то понял, что мой час настал.
– Индейцы такие дураки, – недоверчиво спросил Цукомото, – что позволили тебе подслушать их секреты.
– Нет, – ответил бродяга, с торжеством поглядывая на своих сообщников, – просто я оказался хитрее их. Они не догадывались, что я разобрался с их языком. Кроме того, ко мне никто не относился серьёзно. Я для них был как домашняя собака, я переступил через собственную гордость и готов был выполнять самую грязную работу, ожидая удобного момента. И всё потому, что поверил в рассказы моего знакомого.
– А что сталось с тем знакомым? – спросил Мифунэ.
– Он был совсем больным, – снова усмехнулся во весь щербатый рот Орейра. – К тому же я не хотел, чтобы его историю услышал кто-то другой.
+ + +
Андрей Бояров не знал, сколько времени он провёл в забытьи. Ему казалось, что не больше часа- двух, но это могло быть и неделю, потому что, когда он полностью пришёл себя, его пытался напоить мальчишка, которого он сам недавно тащил на руках, бессильно свешивающего руки и ноги, тоненькие как тростинки. Теперь он стоял над лежавшим Андреем и казался крепким, выше того роста, какой имел.
– Кажется, я немного расслабился, – сказал Бояров и сделал попытку подняться, не совсем удачную, но мальчишка его поддержал, в буквальном смысле, под локоть, словно это Андрею надо было оказывать помощь.   
– Вы были больны, – ответил юный индеец.
Только сейчас Андрей сообразил, что начал говорить на испанском языке, на каком привык говорить на «Звезде Колумбии». На этом же языке ответил и мальчуган. Это был серьёзный шаг в налаживании отношений. Попробуйте самим о чём-то договориться, если не понимаете язык друг друга. Неподалёку сидел старик и чем-то там занимался. Кажется, он сплетал из травы некий предмет. Боярову было неудобно наблюдать за ним и разговаривать с мальчишкой. Он сосредоточил на нём внимание.
Честно признаться, оба говорили на испанском языке не лучшим образом. Это был чужой язык для обоих собеседников. Не на русский же язык переходить, и Андрей чертыхнулся по-английски. Английский он учил, ещё когда учился в гимназии. Правда, там упор делали на французский и немецкий, как на европейские языки, а также тщательно изучали древнегреческий и латынь, чтобы читать античную классику в подлиннике. Это был стандарт образования. В реальных и коммерческих училищах больше обращали внимание на будущие ремесленные профессии. Английский язык, дополнительно, Андрей начал изучать по совету отца. Тот сказал, что в будущем это ему пригодится. Но вряд ли тот предугадывал, что его отпрыск очутится в Америке, тем более – в Южной.
Скоро перешли на английский язык, который юный индеец знал лучше. Он учился в миссионерской школе при иезуитской миссии. Представился подросток именем Доминико, но потом добавил, что у себя в городе его именовали Колибри, но ему не нравилось это имя. Именем маленькой птички чаще называли девчонок, и потому мальчишка принял имя от иезуитов. Хотя, честно признать, Доминико- Колибри там не нравилось.
– Зачем же ты пошёл с ним, в миссию? – спросил Андрей. Ему показалось, что мальчишке не пришлась по вкусу школа, ведь он был маленьким дикарёнком. Бояров вспомнил, с какой охотой приходили к нему учиться дети духоборов.
– В школе мне нравилось, – между тем признался Доминико. – Я успел много чего узнать интересного. Не нравилось то, что отцы- миссионеры по-другому объясняли устройство нашего мира, говорили о своём боге, о его сыне, которого казнили, распяли на кресте. Что же это за бог, который позволил, что убили его сына, и не пришёл ему на выручку?
– Это сложный вопрос, – вздохнул Андрей. – Там много говорится о жертвенности, о том, что в нашей жизни надо многим поступаться, что для бога все равны, и даже его сын. Но ты больше не ходишь в ту школу?
Старик что-то гаркнул, и Доминико направился к нему. Они о чём-то долго говорили на непонятном, своём языке. Таких звуков Бояров ещё не слышал, но мир настолько велик и многообразен, что удивляться не стоило. Пока индейцы общаются между собой, временами поглядывая на него, Андрей принялся оправлять на себе одежду. Костюм его, и без того неказистый, порвался и испачкался сверх всякой меры. Даже в каторжном остроге, где жизнь была суровой, он не выглядел столь неряшливо, что не годилось для приличного человека. Это могли позволить себе вконец опустившиеся босяки, махнувшие на себя и весь мир рукой и пустившиеся во все тяжкие, то есть - приняв на себя тяжкий грех.
Бояров принялся чиститься и прилаживать друг к другу обрывки и лоскутья пиджака и брюк, которые сделались лишь своим жалким подобием. Увлёкшись, Бояров перестал обращать внимание на своих новых туземных спутников, которые говорили явно о нём. Кое-как почистившись, Андрей снова вспомнил о своей потерянной семье и впал в угнетённое состояние, когда всё окружающее выглядело в самом унылом свете. В это время к нему и подошёл Доминико, которого держал за руку старик. Он напряжённо глядел в лицо Боярову, окидывая его взглядом с головы до ног.
– Дедушка не доверяет вам, – почти шёпотом признался Доминико. – Он говорит, что американцам доверять нельзя. Они видят во всём только деньги, только выгоду.
– Но я совсем не американец, – растерянно признался Андрей. – Я – русский.
Последнюю фразу он произнёс на своём языке и почувствовал, что они получилась коряво. Всё последнее время он говорил с иностранцами, на английском, испанском, японском языках, на сибирских туземных наречиях, кажется, даже на языке айнов. От русского, родного языка он почти что отвык. Доминико повернулся к деду и снова заговорил с ним, помогая себе жестами рук. Тот угрюмо, коротко отвечал. Потом мальчишка снова повернулся к Боярову.
– Дед говорит, что видел, как ты оказывал мне помощь. Он не сразу понял это, думал, что ты хочешь убить или пытать меня. Он целил в тебя из духового ружья.
– Убить? Пытать?! – не поверил Доминико Бояров. Решил, что неправильно растолковал слова мальчишки. – Зачем мне это надо? Я понял, что в тебя стреляли какие-то негодяи. Пытался оказать помощь. Я немного понимаю в лечении. Был помощником у одного лекаря. Но у меня нет необходимых лекарств. Я попытался использовать то, что оказалось под рукой.
Мальчик снова повернулся к старику и заговорил с ним. Тот огляделся по сторонам и что-то долго объяснял, даже потряс внука за плечи, потом быстро отошёл назад.
– Дед говорит, что готов снова поверить белому человеку, но остаётся при мнении, что белый человек всегда врёт. Может, ты неправильный белый человек? – с надеждой спросил Доминико.
– Наверное, так и есть, – серьёзно подтвердил Андрей. – Отсюда и все мои беды.
– Мы с дедом решили довериться тебе, – без всякой радости сообщил Доминико. – Но если ты решил предать нас, то у деда хватит сил наказать тебя. Он – могущественный колдун, он может вырезать у тебя сердце и скормить тебя демонам мести.
– Похоже, – усмехнулся русский бедолага, – все этим только и занимаются.
После короткого диалога между собой, индейский мальчишка начал свой рассказ:
– Наш род самый древний в нашем городе. Из нашего рода происходят многие ораторы. Это нечто среднее между правителями, жрецами и колдунами, – гордо сообщил мальчик, выпячивая щупленькую грудь, на которой отчётливо проступали рёбра. – Дед многие годы был охранителей большой тайны нашего народа. Один из охранителей. Но с того времени, как белые люди устроили своё государство в наших землях, хранить тайну стало сложнее. Новых охранителей стало не хватать. Не каждому можно было доверить Особое Знание. Время от времени у нашего народа появлялись и селились белые, чёрные и даже жёлтые люди. Не все могли жить по тем законам, которые были у белых людей. Оказалось, что существует не одного огромное Белое государство, а таких государств довольно много и многие те государства враждуют между собой, и каждое заявляет, что с ними их бог. Похоже, вашему богу всё равно, кто прикрывается его именем и позволяет вершить преступления. По этой причине было трудно сохранять нашу тайну.
– Вашу тайну? – переспросил Бояров. – Но мне нет дела до вашей тайны. У меня своих дел по горло. Я должен отыскать свою семью. Она уехала в Америку, решив, что я погиб. Но мне удалось выжить, и теперь я пытаюсь отыскать мою семью.       
– То, чему суждено случиться, непременно случится, – торжественно высказался Доминико, повторив слова дела. – Но мы вынуждены обратиться к тебе.
– Я вас слушаю, – вздохнул Андрей. Он находился вдали от дома, брошенный всеми и вынужден подчиняться правилам чужой страны.
– Когда-то, несколько лет назад мы приняли к себе белого человека. Он был ранен, болен и убеждал нас, что покончил со своим народом и готов жить у ацтеков. Он верно служил нам …
Сначала говорил старик, делал паузу и его слова повторял внук. Постепенно открывалась картина интриг и хитросплетений, как к индейцам втёрся белый авантюрист, терпеливо служил на самых грязных работах, дожидаясь момента.
– Дедушка решил открыть мне место, где находятся наши священные реликвии, – говорил Доминико. – Мы живём в Мексике, как называют эту страну американцы. Когда-то ацтеки пришли в Мексику из страны Астлан, что располагается в северных землях. Похоже, сейчас там властвуют белые люди. Им помогают их боги. Но и у ацтеков, у мешика имеются свои реликвии, которые мы получили множество лет назад. Так рассказывается о нашей истории. Она начертана священными знаками на огромных листах в золотых книгах. Только золото могло сохраняться на протяжении веков.
Золото. Опять это чёртово золото! Сколько пролито крови за обладание этим металлом. Его можно назвать кровавым металлом, а не драгоценным, но … но использовать золото вместо бумага, это придумано удачно. Золото не окисляется и не распадается, может сохраняться хоть тысячу лет. Чекань буквы на золоте, удачная затея. Осталось только надеяться на цивилизованность потомков, а с этим пока что …
– Раньше путь из Мексики в Эквадор занимал не одну неделю, но дедушка решил обмануть время, и мы отправились на большой лодке белых людей, на каботажном пароходе. Мы надеялись, что на двух индейцев не обратят внимание. Мы не думали, что белый человек, принятый в наш город, последует за нами. Он сбежал из нашего города, оказался достаточно хитрым, чтобы проследить. По пути он раздобыл револьвер и продолжал следить за нами и в лесных зарослях. За годы жизни среди нас, он научился быть хитрым, как ягуар. Он сумел ничем не выдать себя, обманув даже такого опытного человека, как дедушка. Когда-то он был самым сильным и ловким воином, вождём, оратором, старшим среди охранителей. Но к старости сделался не таким внимательным.
В этом месте рассказа старик начал горестно вздыхать. Видимо, он заново переживал то, что случилось с ними. Бояров им сочувствовал. Здесь, в Америке, тоже были свои неприятности и горести. А Доменико продолжал рассказ:
– Дедушка привёл и показал мне пещеру, где находится хранилище золотых книг.
+ + +
Орейра был горд и хотел показать своим новым приятелям, какой он герой и как всех перехитрил. Он раздувался как индюк и продолжал свой рассказ.
– Если бы рядом со мной были ребята, то я много чего успел бы сделать. Я забрался в ту пещеру и вытащил оттуда столько золото, сколько бы смог унести. Там надо много людей и много лошадей. Но если так, то индейцы не дали нам уйти. К тому же …
– Что – к тому же? – спросил Цукомото, выждав несколько минут после того, как Орейра замолчал.
– Когда имеешь дела с золотом, – выдавил из себя бродяга, – то нельзя доверять никому. Самый верный дружок может ударить тебя ножом в спину, чтобы не делиться с тобой. Что уж говорить о тех, о ком я помянул. Это самые настоящие негодяи, готовые продать маму за пачку наличности.
– Чего же ты тогда разоткровенничался перед нами? – хмыкнул Мифунэ. – А может и мы точно такие же?
– Приходится рисковать в моём положении, – признался Орейра, оценивающе посматривая на своих новых знакомых. – Вы – новички в этих местах, у вас не может быть сообщников. К тому же один из вас, похоже – немой, так что один рот уже не будет болтать. Что же касается тебя, приятель, то я думаю, что на твою долю и так придётся достаточно, чтобы утащить в одиночку, пусть даже и вдвоём с твоим товарищем. Этого индейского золота вам хватит на всю жизнь. И ещё останется наследникам, если предположить, что они вас есть. А у богатого человека наследники всегда появляются. Ха-ха-ха.
Пока бродяга Орейра трясся от смеха от своей шутки, Цукомото задумался с полной серьёзностью: он уже впал в полное отчаяние от безуспешных попыток направить своего русского партнёра на поиски англичанина, чтобы отнять у того Камень Бодхидхармы и реализовать свои планы, которые всё больше становились эфемерными. К тому же свои права на этот же талисман готов был заявить приёмный отец Мифунэ, по совместительству – ойябун якудзы, который явно не допустит, чтобы Цукомото завладел артефактом. При внимательном изучении всех этих проблем оказывалось, что лучше отказаться от всей этой «головной боли» и полностью переключиться на новые возможности, которые вдруг, совершенно неожиданно упали на него, как снег на голову.
– Расскажи нам, Гаэтано, подробней про своё золото.
– Наше золото, – почти заверещал бродяга. – Можете смело говорить про наше золото.
–  А ты не ошибаешься? – недоверчиво спросил Цукомото, надеясь, что бродяга будет доказывать им, что не врёт, что всё именно так, и не ошибся в своих предчувствиях.
– Я это золото видел своими глазами, – лихорадочно забормотал Цукомото, – щупал вот этими руками. – Когда я ещё был в их городишке, я сумел подслушать разговор старого жреца со своим щенком внуком. Этот Шочикесаль давно выжил из ума. Он сделался слишком дряхлым, чтобы охранять их сокровищницу. Наверное, он почувствовал, что скоро его лишат этого права и решил открыть тайну своему внуку. Тот посещал школу при миссии иезуитов, и я надеялся, что святые отцы объяснят ему всю ценность золота, что именно оно двигает взаимоотношения между цивилизованными людьми. Но, видимо, внук решил пойти по стопам деда. Он всё ещё носил детское имя Колибри.
– Что значит – детское имя? – удивился Мифунэ.
– Чтобы ты знал, – засмеялся Гаэтано, – когда у индейцев рождается ребёнок, его никак не называют, просто – мальчик, или девочка, сын такого-то, или дочь такой-то. Но когда ребёнок достигает возраста трёх- четырёх лет, ему дают детское имя, в силу особенностей или привычки, а настоящее имя он получает на пороге взрослой жизни, когда совершает какой-то поступок, отличающий его от товарищей. А пока он всё ещё – Колибри. Это такая бабочка, насекомое, очень маленькое и пёстрое, которое может летать хвостом вперёд, если у него есть хвост …
– Лучше рассказывай про золото, – посоветовал бродяге Цукомото, – про это у тебя лучше получается, убедительней.
– Ага, – охотно согласился тот. – Так вот, жрец с внуком отбыли в порт как цивилизованные люди. Всё-таки этот Колибри научился неплохо говорить по-человечески. Я тоже пристроился за ними, стараясь не показываться на глаза. Здесь, в Эквадоре, мы высадились, среди прочих пассажиров, в здешнем порту. Я уже не помню названия. Всецело я настраивался на эту парочку, деда с внуком. Я старался не думать, что старик просто пошутил, что таким образом он впал в полный маразм. На первый взгляд он выглядел обычным человеком, каким бывает древний старик. Эта старая развалина что-то рассказывал своему внуку. Должно быть, про свои индейские тайники. Говорили они очень тихо. Я не рисковал подобраться к ним ближе – а вдруг они признали меня. В таком случае они не двинулись бы дальше, а скорее всего, старик попытался убить меня. Я бы и сам порезал его ножиком или продырявил выстрелом из револьвера, но меня манил запах золота. Я и в самом деле ощущал этот заманчивый запах.
Стараясь держаться позади, я пропустил их вперёд и последовал за ними. Но уставшие во время плавания пассажиры устремились к трапу, отпихивая локтями друг друга, и даже женщин с детьми. Даже меня взяло раздражение, но по большей части потому, что я оказался не столь пронырлив, как эта парочка индейцев, и едва не отстал от них. Когда я оказался на берегу, их уже простыл и след. Каким-то чудом я увидел их яркие накидки- пончо. Тут же я устремился за ними, проклиная себя за нерасторопность, но, почти сразу перешёл на шаг и даже остановился и начал копаться в своём вещевом мешке. Дело в том, что старик остановился и оглянулся, что-то высматривая. Он всё же проявил осторожность, хотя до сих пор был беспечен. Надо держать с ними ухо востро! Это всё же индейцы, пусть один мал, а другой – стар, но они живут предчувствиями.
Теперь эта парочка старалась быстрее удалиться из портового города. Если бы я за последние годы не наловчился в чтении следов, то, дьявол меня разбери, если бы я не упустил их. Это было бы вдвойне обидно, потому что в их разговоре, в их поселении, я уловил, что речь идёт о золоте. Этих минут я ждал всю жизнь!
Мифунэ Цукомото и даже Соба внимательно слушали речь пройдохи- американца. Тот снова и снова переживал то напряжённое время. Кому повезёт – американскому золотоискателю или индейцам? По рассказу Орейры, старик несколько раз останавливался и даже возвращался. Откуда-то в его руках оказалось страшное духовое ружьё, из которого стреляли отравленными шипами, способными свалить даже ягуара. Гаэтано на какой-то миг даже думал отказаться от преследования и вернуться в порт, но взял себя в руки и продолжил следить за ними. В эти мгновения негодяй сам как бы сделался индейцем и даже какое-то время двигался впереди, но потом одумался, что может оставить - ненароком – след, и снова отстал.
– Наверное, вы мне не поверите, но я преследовал их несколько дней, и ночей. Я слышал запах их приготовлений пищи, а сам был вынужден питаться тем, что срывал с деревьев, благо плоды попадались мне довольно часто. Некоторые фрукты, которые многие бы посчитали лакомством, опротивели мне навсегда. Быть может, позднее, когда я сказочно разбогатею, то есть – совсем скоро, я снова буду вкушать те лакомства, потому что нам, миллионерам, так питаться положено.
Сказав это, Гаэтано снова разразился визгливым, почти истерическим смехом, держа себя за бока и раскачиваясь. Всё это время он пребывал в сильном психическом напряжении и вот-вот мог сорваться в истерику. Но всеми силами он пытался себя сдерживать. Он замолчал и даже вцепился щербатым ртом в рукав.
– Что же было дальше? – с нетерпением в голосе спросил Цукомото. – Ну?!
+ + +
Старый ацтек проявлял всё больше недовольства и нетерпения. Он поглядывал на тень и на солнце, которое висело в небесах ярким шаром и распространяло вокруг жару. Может, для местных туземцев это и было привычно, но Бояров обливался потом. Привыкший к жизни в холодной России, он вдруг очутился в стране, названной в честь тропического экватора. Жизнь здесь казалось иссушающей и почти невозможной, но растительность вокруг них чувствовала себя прекрасно. Местные птицы перекликались на разные голоса, голосистые обезьяны вторили им и перескакивали с одной пальмы на другую, пронзительно визжа. Насколько в дальневосточной тайге тише, чем здесь. Старик что-то сердито начал бормотать. Доминико послушал его, а потом повернулся к Андрею.
– Дедушка говорит, что мы зря теряем время. Тот хитрый белый человек, который нас выследил, вот-вот найдёт себе помощников. Тогда они пойдут в наше хранилище и ограбят его.
Старик поднялся, а внук и Бояров устремились за ним следом. Попутно юный индеец продолжал рассказывать. Удивительно, ведь всего несколько часов назад он был лишён сознания и лежал, похожий на умирающего.    
– Доминико, – прервал мальчика Андрей, – как ты себя чувствуешь? Может, тебе надо отдохнуть, ещё набраться сил?
– Нет, – мотнул головой тот, и улыбнулся, показав сразу все зубы в широкой улыбке. – Дедушка напоил меня отваром кактуса опунция и ещё одной травы. Этот отвар поднимет на ноги любого, даже умирающего. Дедушка знает такие травы, которые возвращают ему силы, и он может идти по джунглям сутками, без остановки. Потом, правда, ложится и долго спит.
– Далеко ли ваша пещера? – озабоченно спросил Андрей. Ему не хотелось далеко углубляться в джунгли, удаляясь от побережья и прибрежного порта. Всё-таки он не терял надежды получить помощь и продолжить искать свою семью. Но теперь всё это казалось всё менее и менее достижимым.
– Нет, – махнул рукой куда-то вперёд Доминико. – Отсюда это почти рядом. Дедушка привёл меня, чтобы показать тайник. Как только мы вошли внутрь, наш преследователь сунулся следом. Там нужно пройти несколько коридоров до пещеры. Вход замаскирован и выглядит расщелиной. Белый мошенник настолько осмелел, что полез за нами почти следом. Наверное, он решил, что сокровища уже у него в кармане и позабыл про всякую осторожность ...
Старик что-то сердито буркнул. Доминико с ним согласился.
– Да, мы тоже забыли про осторожность. В этом месте чувствуется близость богов и, казалось, весь воздух пропитан торжественностью и небесной защищённостью. Это нас и подвело. Но белый преследователь, увидав золотые книги, не удержался от вскрика. Его возглас подхватило и усилило эхо. Только тогда мы спохватились, кинулись назад и увидали, как белый пленник скрывается в зарослях. К счастью дедушка узнал его. Хитрого пленника нельзя было упустить. Он узнал большую тайну ацтеков и сделает всё, чтобы ограбить тайник.
– Много ли там золота? – озабоченно спросил Бояров. – Мне кажется, ваш пленник натолкнулся на моих бывших товарищей. Они – нехорошие люди, особенно тот, который младше. Именно он заставил меня бежать из России и увлекал всё дальше, соблазняя поисками моей семьи. Но его больше волнуют свои проблемы. Он и меня заставил принять в них участие. Боюсь, что они с вашим обидчиком могут объединиться и утащить ваше золото.
Доминико захохотал, запрокидывая голову. Старик оставался невозмутимым, но продолжал тревожно оглядываться. Доминико пояснил причину своего веселья:
– Золотые книги большие и тяжёлые. Их писали боги, пришедшие с неба. Там написано обо всём, что было в стародавние времена. Книг тех очень много. Чтобы вынести их из подземелья, надо много караванов вьючных животных. Но всё равно, если плохие белые люди проникнут в тайник, то принесут великие беды. Когда-то, много-много лет назад, плохие люди тоже хотели украсть те книги, но начался большой потоп, который едва не утопил всех. Плохие люди утонули, но погибли и многие другие.
«Это он про библейский Всемирный Потоп говорит, – догадался Бояров. – Никифор Зяма меня тоже убеждал, что в Библии говорилось о неких реальных событиях. Просто они выглядят настолько невероятными, что в это трудно, то есть – невозможно поверить. Но что Потоп начался потому, что те золотые книги кто-то собирался похитить, это конечно – полная ерунда. Здесь скорее – роковое совпадение. Ясно одно, этих проходимцев к индейскому тайнику допускать нельзя. Как это говорится: ни в коем случае.
– Дедушка правильно говорит, – взволновано сказал Андрей. – Надо поскорей двигаться … туда, где вы были.
Все они словно этих слов дожидались, потому что Доминико вскочил, а старик сразу направился в сторону зарослей, где казалось – вообще невозможно протиснуться, но индеец выставил вперёд узкое высохшее плечико и вдавился, ввинтился в зелёную «баррикаду». Доминико тоже туда пролез, щупленький подросток. Энергия его, после потребления живительного бальзама просто переполняла. Он едва не подпрыгивал от прилива сил. Пришлось и Боярову лезть вслед за ними, что он и сделал, с изрядными затруднениями.
Если бы индейцы, внук с дедом, были вдвоём, они двигались бы гораздо быстрее. Бояров был сильным и крепким, но он не мог пролезать в те щели, в какие проходили его спутники. Казалось, что они были намазаны маслом, столь легко они преодолевали препятствия. Андрей завидовал их ловкости. Даже старец умудрялся идти быстрее его. Конечно, окажись они в сибирской тайге, Бояров показал бы им как надо ходить, но вот здесь …
– Постойте, – Бояров с трудом перевёл дух. – Я не поспеваю за вами. Покажите мне, куда идти, направление, и я пойду сам, не задерживая вас.
Доминико махнул рукой вперёд, чуть вбок, и они с дедом растворились в джунглях. Бояров сделал шаг, другой, а потом остановился и в отчаянии принялся оглядываться. Где-нибудь в другом месте он наметил бы для себя ориентир и придерживался заданного направления. Но здесь …
Всё вокруг казалось однообразной мешаниной зелени. Вокруг здешних деревьев, похожих на разросшуюся до безумных размеров траву, да ещё перевитых лианами, трудно, почти невозможно держаться выбранного направления. Бояров вспомнил, что считается, будто шаг одной ноги отличен от шага другой, и потому путники, не имеющие ориентиров, начинают кружить по местности, выписывая круги, и забирая всё дальше от маршрута. Не зная местности, Андрей в скором времени рискует заблудиться, и так надёжно, что может и не найти обратной дороги. Он почувствовал отчаяние. Вспомнилось, как кто-то из охотников говорил: не знаешь что делать и куда идти, не делай ничего и не ходи никуда, присядь и обожди. Понятно, что имелось в виду, что дело происходит не зимой, когда рискуешь замёрзнуть. Ничего не делаешь, значит – не ошибаешься. А там найдёшь нужное решение или тебе придут на помощь. Кругом шумело в зарослях, кричали голосистые обезьяны и рычали какие-то звери, скорее всего – хищные. С шумом носились птицы, вылавливая насекомых. Бояров в отчаянии огляделся, сделал ещё несколько шагов и присел на сгнивший обрубок пальмы. Всё, дальше идти не следовало.
Спустя совсем небольшое время заросли раздвинулись, и там показалось лицо Доминико. При том он появился совсем не там, куда, по мнению Боярова, они ушли со старым индейцем, а в другом месте. Доминико удивился, что Бояров не сумел найти правильное направления. Местные жители умели ориентироваться в лесу, находясь там постоянно. Он помахал руку заблудившемуся, и повёл того за собой, то исчезая в кустарнике, то появляясь снова.    
– Похоже, мы опоздали, – признался юный поводырь. – Когда мы уже добрались до входа в пещеры, как услышали голоса. Дедушка направил меня к тебе, а сам полез внутрь. Нам нужно помешать чужакам, во что бы то ни стало. Он собирается убить их, а мы должны будем помочь ему. Если он не справится сам.


Глава 15
У Цукомото появилось пренебрежение к их неожиданному спутнику, к Орейре. Всё последнее время он находился рядом со своим русским приятелем, Андреем Бояровым. Тот жил совсем по другим правилам, чем Цукомото и его товарищи. Но Цукомото, самурай по духу, понимал, что в мире Боярова он живёт по своим, правильным законам, и, хотя его преследует русский имперский закон, Бояров живёт по своим принципам, и эти принципы – правильные, и даже – праведные, почти религиозные. Совсем другим человеком был Гаэтано Орейра. И Цукомото был вынужден признаться перед самим собой, что его старый знакомый Джером Джойс ближе к этому Орейре, чем беглый каторжник Бояров. Они оба жили по законам наживы и выгоды. Но это всё – принципы нравственности.
Для того, что бы выжить и преуспеть в их мире, мире наживы, необходимо придерживаться неких правил, правил таких людей, как Джойс или Орейра, как Карамагучи Истимо, как Цукомото, в конце концов, чтобы выжить и преуспеть. Всему этому и соответствовал Орейра. В этом лесу он был всего один раз, но неплохо ориентировался в нём и даже находил время для шуток. Он вёл в определённом направлении. Живя не один год среди индейского племени, проведя довольно времени среди команчей и семинолов, он сам сделался не меньшим индейцем, чем они, чтобы и из этого извлечь выгоду. Не понятно, каким образом, но Орейра превосходно ориентировался в этой зелёной мешанине и почти бегом двигался, то и дело отрываясь от своих спутников, но каждый раз останавливаясь и дожидаясь их. Соба скоро устал и тяжело дышал, утирая пот, бегущий по лицу и попадающий в глаза. На ходу он оторвал от подола полосу материи, завернул её в жгут и повязал на лбу, как это делали самураи перед боем. Цукомото покосился на него и усмехнулся. Соба был опытным воином, и Орейру ждут сюрпризы, если он вздумает избавиться от них, как только перестанет в них нуждаться. Мифунэ подумал, что подобного не мог допустить, если говорить о Боярове, совсем не прагматике.
– Господа, – взывал к ним бродяга, – ускорьте свои шаги. – До подземной пещеры осталось совсем немного, несколько шагов. Боюсь, как бы нас не опередили индейцы. Этот старый жрец, от него всякого можно ожидать. Быть может, где-то здесь находятся и другие. Не может ведь быть, что эти сокровища совсем никто не охраняет. В прошлый раз, а это было вчера, я больше никого не видел, но, возможно, я ошибался, и охранители прятались.         
Именно эту фразу и услышал Шочикесаль и отослал своего внука, Колибри, за русским приблудой, а сам проник в расщелину, откуда начинался тоннель внутрь огромной подземной пустОты. Теперь особой помощи ждать неоткуда. Надо обходиться своими силами. Шочикесаль прилип к стене, достал из-за пояса каменный флакончик с бальзамом Силы и осушил его до дна. Обычно такого не делалось, но ситуация сложилась такая, что приходилось рисковать жизнью, своей жизнью и жизнью внука, но дело того стоило. Речь шла о деле, что много важнее их личного выживания.
+ + +
Всё внутри кричало и пело. Он испытывал эйфорию, словно выкурил трубочку с опием. Казалось, что сейчас ему всё по плечу. В народе говорят: схватил Бога за бороду. Это касалось крайней степени удачи. Он повернул голову к Цукомото. К этому времени Гаэтано разобрался, что молодой японец за старшего, а пожилой у него вместо слуги. Когда понял это, на старого перестал обращать внимание. Слуга – это как ходячая мебель, или разговорчивая лошадь. Умный, всё понимает, но сказать ничего не может. Так про домашнюю собаку говорят.
– У арабов имеются сказки про разные там чудеса. Джинны, ковры самолёты и прочее. Есть сказка про Аладдина и пещеру сокровищ, где прятали свою наживу разбойники. Кажется их было сорок, а Аладдин – всего один. Но он был хитрый, обвёл всех вокруг пальца и стал богатым, всемогущим. Так вот, я сейчас чувствую себя тем Аладдином, а пещера сокровищ, вот она.
Бродяга вытянул вперёд руку и указал грязным отросшим ногтем на груду валунов, совсем не похожих на гору. Часть это каменного холма заросло зеленью. Если бы они проходили здесь, то вряд ли им пришло в голову пошарить в этой груде каменных обломков. А Орейра щерил свой рот в улыбке и наблюдал за реакцией своих спутников.
Вот здесь ему придётся разочароваться, если он ожидал от них определённой реакции. Соба, так тот предпочитал все свои эмоции держать при себе, словно он ничего не слышал. Если служишь главе клана якудза, то лучше помалкивать о своей осведомлённости. А что касается Мифунэ, так тот изображал из себя самурая, над которым чувства не властвуют. Может быть, где-то глубоко внутри … но наружно ничего не видно.
Разочарованно разведя руками, Орейра заявил, что не дело торчать тут, у всех на глазах и лучше отправиться и самим убедиться, что его рассказы не шутка и не обман. С этими индейцами, как с арабскими разбойниками ни в чём нельзя быть уверенными. Цукомото не понял, серьёзно он говорил, или всё ещё подшучивал.
Когда протискивались в расщелину, казалось, что проход сейчас закончиться тупиком и надо будет поворачивать обратно, пока не застряли здесь, пока на голову не обрушился груз камней. Здесь всё казалось ненадёжным, державшимся «на честном слове». Но шаг за шагом, все они двигались цепочкой, один за другим, и Орейра держал наготове револьвер, хотя, как это Мифунэ казалось, стрелять в гроте было опасно – от грохота выстрела на голову могли обрушиться камни, и всё на этом для них закончится.
Должно быть, у золотоискателей и кладоискателей имеется своё божество. Они упорно ползут вперёд, где, казалось, и пойти-то нельзя и молятся, вслух или про себя, мол, помоги мне бог, а я тебе сделаю то-то и то-то, храм отстрою, сделаю в монастырь ценный взнос или хотя бы поставлю пудовую свечку. Уж какие у того божества желания.
Цукомото двигался вперёд, оберегая голову, чтобы не удариться головой о низко нависающие камни. Ему хотелось увидеть что-то необычное, почти волшебное. Видимо, своими рассказами Орейра сумел распалить его воображение. Вспомнилось кольцо с камнем Бодхидхармы, талисман, о котором рассказывали не менее удивительные вещи. Он его даже видел во сне. Ему помнилось, как он его примерял на пальце, помнил и то удивительное чувство, которое тогда испытал. Не само чувство, а связанные с ним ощущения чего-то необычного, того самого, сказочного, о чём поведал им американский бродяга с испанской фамилией. А перстень, перстень всё дальше проваливался в легенду, в сказку, где, наверное, и останется. Да и сколько можно гоняться за чем-то несбыточным, которое, к тому же, отодвигается всё дальше и дальше, делается чем-то далёким и всё более недоступным. А это золото, они сейчас его увидят, смогут взять в свои руки и унести, насколько хватит сил.
Недавно уже заглядывавший сюда Орейра исчез впереди. Он уже видел сокровища, пусть и крошечную часть их, одним глазом, и теперь он спешил увидеть большую часть. Цукомото ускорил шаги, спеша догнать американца, и едва не споткнулся, зацепившись ногой за торчавший камень. Сзади его подхватил за локоть Соба. Он продолжал охранять своего господина, как это было много лет назад и – в последнее время. Это очень приятное чувство, когда тебя охраняют и оберегают. Потому все значащие персоны окружают себя телохранителями. Цукомото оглянулся и поблагодарил глазами Собу, а потом шепнул ему:
– Гляди в оба, приятель. Что-то здесь мне не совсем нравится. Я думаю, что всё может печально закончится. Если мы не будем настороже.
Сказал Мифунэ не то, что думал. Это он – господин, а Соба – всего лишь слуга, и золото, которое должно оказаться впереди, не для слуг. Пусть лучше он будет продолжать охранять своего господина, а когда всё закончится, и если всё закончится хорошо, то господин одарит своего верного слугу так, как посчитает это нужным. Таковы законы и традиции Японии, отступать от которых чуждо духу бусидо.
Впереди, из тёмного прохода, ведущего вниз, раздался крик. Кричал Орейра, и это не был крик ужаса, как если бы на него напали. Цукомото устремился вперёд. Проход слабо освещался лучами дневного света, проникавшими сквозь невидимые расселины в эту дыру. Троица вооружилась факелами, изготовленными из нескольких веток сухого мангового дерева. Их не подожгли, но держали наготове.
Проникавшего сверху света едва хватало, чтобы разглядеть внутренность подземного грота. Помещение пещеры было большое, вот только свод нависал низко, над самой головой Временами приходилось даже склонять головы. Индейцы чаще всего были невысокого роста и им не мешали нависающие своды. Бродяге приходилось склонять голову, но это не помешало ему разглядеть каменные стеллажи с открытыми полками. На этих полках находились разные предметы старинной утвари, а также узелковые связки, которые индейцы использовали вместо книг. Человеческий ум может придумать разнообразные способы передать и сохранить информацию. К примеру, некоторые индейские племена передают сообщения с помощью дыма, закрывая и поднимая одеяло над костром, пуская таким образом дымовые клубы, как фразы, понятные посвящённым. Другие племена передают сообщения с помощью барабанов, колотя по ним колотушками, издавая заранее оговорённые серии звуков.
Должно быть, когда Орейра ворвался в пещеру и, увидав там стеллажи с лежащими там предметами, он решил, что видит те самые сокровища, о которых только что говорил и грезил. Он сам заставил себя увидеть украшения и драгоценности, но лишь когда запалил факел и разглядел внимательно индейскую утварь, закричал снова, но уже с гневом и унынием. Он даже принялся крушить и валить все эти бытовые вещи, которые здесь хранились какое-то время. Должно быть, здесь проживала группа индейцев, одна семья или несколько. Наверное, они обустраивали это место, охраняли его, переносили сюда для хранения какие-то вещи. А может, здесь давно уже был тайник каких-то древних племён, про него все забыли, а потом ацтеки натолкнулись на пещеру, стали её использовать, охранять от чужих племён, а, когда эти земли начали заселять белые люди, испанцы, американцы и прочие, решили оставить это место, чтобы не была открыта тайна. И то, что увидел Орейра и японцы, долгое время не видел никто.
Но, кроме троицы негодяев, пробравшихся в индейский тайник, здесь же находился и Шочикесаль, успевший проскользнуть сюда за несколько мгновений до появления здесь чужаков. Старый жрец остро жалел теперь, что решил показать это место своему внуку, не посоветовавшись ни с кем из постоянных охранителей божественных сокровищ. Теперь ему самому придётся исправлять своё ошибку, как раньше было ошибкой дать свободу американцу Гаэтано Орейра, пусть и в границах индейского поселения. Он умудрился сбежать оттуда, и не просто сбежать, но и выследить старого жреца. Но, как только Шочикесаль примерился, чтобы выскочить из укрытия и перерезать горло негодяю, как в это мгновение в пещеру вошли ещё двое. Вероятно, это и были те, что сопровождали русского, про которых он уже говорил. Дело защиты сокровищ стало ещё сложнее. Те, что пришли с американцем, запалили факелы, и в пещере стало светлее, но её наполнили и тени. Воспользовавшись этим, старый жрец перебежал из одного угла в другое укрытие, откуда будет удобнее напасть на американца- предателя.
+ + +
Торопясь и сбиваясь, Доминико пытался объяснить Боярову, что то, чего так опасался дед, всё же произошло – чужие выследили их, нашли вход в потайную пещеру и сейчас направляются туда.
– Дедушка успел залезть внутрь, за несколько мгновений до чужаков. Он послал меня, чтобы я остановил тебя. Он всё постарается сделать сам. Нашей задачей будет сторожить выход, чтобы чужаки не сбежали оттуда и не разнесли вести о золоте.
Сначала старый жрец и Бояров должны были разрушить вход в подземелье и замаскировать всё так, словно это обычный оползень. Но теперь, когда их план не сработал, надо всё делать по-другому.
– Твоему деду не справиться с опытными убийцами, – заявил Андрей. – Этот Орейра подстрелил тебя и едва не убил. Что же касается японцев, то оба являются опытными воинами, не раз участвовавшими в схватках и побеждавших в них. Я сам видел, как они сражались с тиграми, вооружённые одними ножами. Нет, твой дед с ними не справится.
Услышав это и поверив взрослому человеку, Доминико пригорюнился и даже скуксился, явно собираясь пустить слезу. Он уже не думал, что про него подумают. Сейчас он остро жалел деда.
– Давай сделаем так, – Андрей старался говорить бодро. – Я отправлюсь туда, а ты следи за выходом. Я уже не раз бывал в сражениях, а как-то даже помог отстоять целое селение от разбойников. Уж с тремя-то я как-нибудь постараюсь справиться. Тогда мне поможет и твой дед. Вместе с ним мы справимся и с бОльшим числом противника. К счастью, больше их и нет.
Бояров хотел шутками развеселить мальчика, но тот даже не улыбнулся. Правда, говорили они не на своём, на чужом языке и разные смысловые особенности могли быть непонятны. Доминико не соглашался оставаться в тылу. Он дал понять русскому, что тоже пойдёт с ним. Или впереди его. Но Бояров решительно отодвинул его за спину и направился вперёд. Он уже разглядел холм из каменных глыб. Среди этих валунов и скрывалась расщелина, сделавшаяся проходом в подземелье. Правильно бы вход расширить и укрепить, но здесь явно необходимо нечто обратное. Взглядом специалиста- горняка Андрей окинул взглядом вход. Если постараться, здесь можно всё быстро замаскировать. Посторонний ни о чём не догадался бы. Вот ведь, немного не успели. Теперь придётся им это место защищать.
Бояров подошёл к этому месту и остановился. Его терзали сомнения. Он приплыл в Америку, чтобы отыскать свою семью. Но, вместо этого, он ввязывался во всё новые неприятности. Ему приходилось сражаться и за свою жизнь, и помогать то одним, то другим. Конечно, всегда можно отойти, отступить, сказать, что это не его война, но каждый раз что-то внутри его заставляло приходить на помощь. Вот и на этот раз. Он настраивался, чтобы замаскировать вход в пещеру, но враги уже проникли внутрь и туда же устремился и старый жрец. Андрей знал, что туземцы не очень озабочены милосердием. Скорее они живут по старым библейским принципам – «око за око, зуб за зуб», даже не подозревая об этом. Вот и юный индеец Доминико готов забыть уроки в миссионерской школе, где ему наверняка преподавали про «не убий», но в нём взволновалась его родовая кровь, и он готов вступить в бой, не учитывая и свои молодые лета.
– Доминико, – шепнул Андрей через плечо, – прикрывай мне спину. Если увидишь кого, крикни. Хорошо?
– Да. Я крикну, – согласился мальчишка и достал из-за пояса что-то вроде ремешка. – я ещё и швырну в них камнем.
Оказалось, что у него имелась праща, изготовленная из узкого ремешка с местом для груза. Всё это время он хранил этот предмет на тот случай, что он пригодится. Похоже, этот момент настал. Бояров подобрал у ног подходящий камень и вошёл в грот. Сзади и сверху светили лучи солнца, и идти было несложно, хотя впереди темнели нависающие своды. Бояров вспомнил Убежище духоборов в Камышино. К тому же сам он был по образованию горный инженер, и бродить в подземельях для него не было новинкой. Сама пещера не была проблемой, равно как и то, что надо её изолировать, замуровать или замаскировать. Хуже было то, что появился шанс столкнуться с Цукомото. Всё последнее время Мифунэ навязывал ему своё присутствие, заставлял быть зависимым от него, заставлял действовать так, как ему удобней. Сейчас, когда Бояров решительно отодвинулся от него, сделался самостоятельным, вдруг появилась возможность их противостояния. Но ведь Цукомото – чрезвычайно искусный воин. Какое-то время он даже тренировал Андрея, преподавал ему искусство джиу-джитсу, что в дальнейшем очень пригодилось. Но теперь им, возможно, придётся выступить друг против друга, чего бы Андрею никак не хотелось. К тому же не надо забывать и о Собе, тоже опытном воине. И против них – два воина и полубродяга- полуубийца, сразу же открывший огонь из револьвера по Доминико, подростку, практически – ребёнку. Шансы совсем не в его пользу.
Пока Бояров предавался сомнениям и крался вперёд с повышенной осторожностью, мимо него скользнула тень. Сначала он даже не понял, что это, подумал, что движение пригрезилось, но уже в следующее мгновение разглядел индейского мальчишку. К тому времени ход из простой расщелины увеличился до просторного тоннеля, а дальше уже видны были хозяйственные стеллажи жильцов, когда-то здесь проживающих. На этих просторных массивных полках они раскладывали разную хозяйственную утварь. Сейчас вдоль тех стеллажей крался Доминико, если это слово подходило к его стремительным перебежкам от одного шкафа к другому. Где-то далеко впереди слышны были голоса и раскатистое эхо, метавшееся от одной стены к другой. Андрей тоже увеличил скорость передвижений, чтобы догнать индейского мальчишку. Прикрывать его тыл Андрею показалось унизительным.
«Хозяйственный» тоннель был не очень продолжительный, но хорошо забитый разными предметами. Одежда, домашняя утварь, посуда и даже съестные припасы. Какое-то время здесь можно было жить и не выходить на поверхность. Если бы грабителей замуровали, то они провели бы здесь много времени без вреда для здоровья. Это Бояров отметил почти на ходу. Тем временем Доминико пересёк этот участок подземной галереи и скрылся из виду.
Заходя в подземелье, они прихватили с собой просмолённые ветки, которые годились на роль факелов. Здесь, в начале подземелья, не было абсолютной тьмы. Скорее это был сумрак, царство эха и теней. Но, чтобы ориентироваться здесь, необходимо дополнительное освещение. Но, используя факелы, они становились уязвимы для противника, так что каждая сторона не зажигала огня. Это сделали японцы в первые минуты нахождения здесь, но затем Мифунэ спохватился и свой факел потушил. Теперь все, кто находился в подземном лабиринте таились, прислушиваясь друг к другу и выбирая момент для нападения. Лишь в отдалении о чём-то восторженно кричал Орейра. Должно быть, он достиг тех тоннелей, которые можно назвать сокровищницей, а можно – библиотекой.

Орейра и в самом деле забрался гораздо дальше своих новых приятелей. Он ожидал увидеть всяческие чудеса. То, что ждал, он и увидел. Чем дальше он заходил в подземный тоннель, тем он становился удивительней. Он сделался широким и ровным, словно это был специально проложенная шахта или тоннель, какие прокладывают под рекой. Орейра не думал о том, сколько труда пришлось бы для этого приложить. Строили же древние египтяне свои грандиозные пирамиды, не считаясь ни с какими затратами. Решил фараон что-то божественное, и подданные должны это исполнить, хоть умри. И мёрли! А куда денешься, если бог так решил. Может, и здесь что-то похожее. Вдоль стены вырублена ниша, очень длинная ниша, и в этой нише, на этой гигантской полке лежали книги. Может это были и не совсем книги, но походили они именно на это. Орейра подошёл и начал перелистывать страницы. То есть он сначала намеривался взять чудесную книгу в руки, но … это у него не получилось. Книга было как каменная. С трудом он поднял обложку. Непонятно, из чего была сделана плита обложки, но не из кожи, и не из камня, но из чего-то не менее прочного. Может – бронза? Или какой другой металл. Но задумываться над этим Гаэтано не стал. Он трогал и гладил страницы. Уж золото он узнал. Наверное, если бы здесь было совсем темно, хоть глаз выколи, и тогда бы он узнал золото. Он так настроил свой организм на  этот чудодейственный металл, что организм сам стал его чувствовать, можно сказать – на расстоянии. И ничего здесь нет волшебного. Есть ведь люди, которые тоже могут чувствовать на расстоянии воду, или какие руды. Их не называют магами или волшебниками, а рудознатцами, лозоходцами, или ещё как. Неважно! Неважно как найти, важно – что.
Перелистнув несколько ощутимо тяжёлых страниц, Орейра начал любовно поглаживать открывшуюся. На ней были выдавлены цепочки каких-то каракулей, а может – иероглифов. Древние люди были придумчивы в своих замыслах. Вон, какую библиотеку организовали. Сколько золота было затрачено. Гаэтано испытывал большое желание прогуляться до конца. Тогда он мог оценить в полной мере богатство, свалившееся ему на голову. Оно – грандиозно! Но … но сперва надо решить проблему с этими индейцами. Они так просто его не оставят. Они будут мешать ему всё это отсюда вывезти. Или хотя бы большую часть. Но это только половина проблемы. Вторая половина, это – японцы. Их больше, их – двое. Сейчас они ошалели от вида золотого изобилия, но скоро очнутся и задумаются, а стоит ли делиться с американцем. Может лучше сунуть ему нож между рёбер и всё оставить себе. Он сам именно так и думает. Но всё-таки японцы далеко от своего дома, а он почти местный. Вот на этом и надо играть. Надо как-то столкнуть индейцев с японцами. Пусть бы они поубивали друг друга, тогда всё достанется ему. Вот оно – решение! Остальное он додумает позднее. Рано или поздно ацтеки вспомнят про свою сокровищницу и явятся сюда. Надо успеть до этого создать и возглавить предприятие по вывозу найденного.
Орейра раздумывал о приятных в его воображение вещах и продолжал поглаживать страницу. Он уже видел себя в должности президента научной ассоциации по изучению архива древних времён. Его будут прославлять знаменитости, научные корифеи с мировым именем. Какой-то там Шлиман будет ему чистить обувь и заглядывать в глаза …
Приятные картинки в его воображении внезапно были прерваны тихими звуками музыки. Он открыл глаза и увидел полупрозрачную фигуру, что тихо вращалась над страницей. Он попробовал погладить её пальцами, но они прошли сквозь фигуру. Наверное, это было всего лишь изображение. Он только что представлял себе лаборатории учёных, и ему пригрезилось что-то расчудесное. Перестала звучать и музыка. Гаэтано тревожно оглянулся. Ему почудилось движение в отдалении или кто-то за ним следит? Надо вернуться и предупредить японцев, что могут появиться индейцы. Они, как дьяволы, вездесущи. Сначала нужно покончить с ними, а уже потом … Дальше Гаэтано решил не думать, оставив это на потом. Он аккуратно закрыл тяжёлую обложку книги (или что там это было), нащупал рукоять револьвера и двинулся обратно. Кругом было тихо, но это была тревожная тишина, и Орейра начал прислушиваться к каждому звуку.

Обострившаяся интуиция Орейры не подвела этого авантюриста. Самой кожей тот почувствовал недалёкое присутствие старого жреца. Тот выслеживал бродягу, переползая с одного места на другое. Сначала он собирался просто послать в него ядовитый шип из духового ружья, но потом решил этого не делать. Наверное, читатель думает, что свирепый индейцы из Южной Америки всегда держали под рукой отравленные ядом кураре стрелки, которые вызывают паралич дыхательной мышцы и последующей мучительной смертью от удушья. Яд кураре делается из вытяжек чилибухи, орехового дерева, который в Южной Америке не произрастает, но подобный яд можно изготовить из сока некоторых лиан. Путешественники тоже его называют кураре, потому что он не менее страшен. Но изготовить его довольно сложно. К тому же укол стрелы, смоченный этим ядом, смертелен, пока яд не высох. Обычно его готовят перед охотой. Или перед войной. Если взять с собой отравленные стрелы, то они недолго сохраняют свои ядовитые качества. Там ведь нужен не только отвар сока лианы, но ещё и слизь с кожи бугорчатой жабы, которая тоже встречается не на каждом шагу. Поэтому Шочикесаль отложил духовое ружьё в сторону и решил действовать с помощью ножа, выбирая удобный момент. Для этого он и переползал с места на место, наблюдая за бродягой, куда он направляется. Похоже, тот не собирался исследовать отдалённые территории тоннеля сокровищ. До самого конца не доходили и самые упорные охранители. К тому же там была больше опасность обвалов, потому что некоторые места перестали быть безопасными. Слишком много времени прошло с тех пор, когда были выстроены эти галереи. Никто не помнил те времена. От  этого остались только легенды о белокожих богах, сошедших с неба. Тем более, что с ними имели дело майя, но ацтекам вышло сохранить их наследство. И многое теперь зависело от Шочикесаля, от его ловкости и расторопности. Он попытался забыть о своём восьмидесятилетнем возрасте и мысленно вернуться в молодые годы. Он пытался чувствовать в себе те ощущения. Ты являешься тем, кого ты себе представляешь. Так говорили старые жрецы. Они умели представлять себя ягуарами. Отсюда пошли легенды о людях-ягуарах. Это были не просто сказки. Те, старые жрецы, на самом деле перевоплощались в хищников. То же самое могли делать сибирские шаманы, временно становясь медведями. Или люди-волки, встречавшиеся в лесах Трансильвании. Легенды про оборотней имели под собой некую историческую основу, к нашему времени переставшую встречаться. Ну, и слава Богу.

Цукомото, за ним – Соба двигались по подземной галерее и оглядывались по сторонам. Цукомото закусывал губу, причиняя себе боль. Он всё дальше удалялся от Японии, от своего приёмного отца, опасного человека. В своё время он уже сбегал от него как-то раз, но тогда он был подростком, совсем молодым, с «ветром в голове». Как-то господин Обэ признался ему, что и сам был таким. Может, благодаря этому, он и дошёл до должности ойябуна, главы регионального клана. Совсем немного до верховного босса. И такой серьёзный человек снова поверил Цукомото. Во многом потому, что тот был его приёмным сыном. Но мало ли у таких людей приёмных сыновей, готовых на любое, самое авантюрное предложение. Снова и снова Мифунэ делал такие предложения, но только сам себе. Но теперь он попал в безвыходное положение, здесь, на другом континенте, без друзей и помощников. Один только старый Соба. Много ли с ним сделаешь? Правда, оставался ещё русский, Андрей Бояров. Когда он рассказал Мифунэ о реликвии, талисмане, Камне Бодхидхармы, Цукомото понял: вот то, что компенсирует все его оплошности. Мало того, с помощью талисмана он может подняться на самый верх, самому сделаться верховным боссом якудза. Тогда господин Обэ, Карамагучи Истимо, будет гордиться им и сможет спокойно удалиться на заслуженный отдых. И тогда …
Но всё это, чем дальше Мифунэ занимался новым проектом, отодвигалось и отодвигалось, становилось маревом, миражом, а Бояров, которого ему послали особые боги- покровители Цукомото, не хотел подчиняться и помочь найти Камень. Нет, у него были собственные цели, и всё задуманное Мифунэ отодвигалось столь далеко, что сделалось совсем невыполнимым. Вот в этот трагический момент неизвестно откуда появился бродяга и предложил ему золото, столько золота, что трудно представить, сколько его там. И сейчас они всё увидят своими глазами и смогут представить это количество. Пусть хотя бы приблизительно.
– Соба, – шепнул Цукомото своему слуге. – Будь внимательней. Не очень-то я доверяю этому человеку. Наша задача, проверить его рассказ, не обманывает ли он нас и … Но пока что просто будем наблюдать. Не упускай из внимания и Боярова. Он тоже может нам навредить. А там решим, что делать дальше.
Послушный приказу Соба принялся оглядываться, сжимая в руке палку, словно это была катана или боккен. Цукомото сосредоточил всё внимание по сторонам. А там было на что посмотреть. Тоннель сделался широким, а свод словно стал ещё ниже. Обычно в пещерах, где бывает сыро, влага концентрируется на потолке, разжижает своды и пропитанная отложениями кальция вода начинает стекать вниз, образовывая сосульки сталактитов и наросты сталагмитов, куда капала произвесткованная вода. В этой же галерее ничего подобного не было. Здесь было сухо и не было особой темноты. Лучики света проникали через какие-то отверстия или щели. Через них проходил и воздух. Но, может быть, здесь строители этих помещений задействовали вентиляцию, потому что легко дышалось, и не было пыли, какая собирается объёмистыми хлопьями, если её не собирать.
Но Цукомото отметил эти особенности самым краешком сознания. Весь он сосредоточился на разных предметах, статуэтках и прочих вещах. Индейцы поместили в этом укромном месте фигурки своих богов, выполненные из золота. Эти статуэтки были самыми разнообразными. Были здесь, к примеру, большие змеи, поднявшие свои головы, украшенные перьями и показывающие зубы. Были ягуары, пумы и разные птицы. Было на что посмотреть. Цукомото загадал, что если в этом замешаны настоящие боги, то он может найти здесь и тот самый перстень, Камень Бодхидхармы. Здесь святилище индейских богов, но почему бы и не быть этому? К тому же это не святилище, а просто склад, место хранения. Почему бы здесь не присутствовать чему-то ещё. К примеру …
И вдруг на глаза Мифунэ попал какой-то предмет. Предмет сей очень напоминал некий перстень с большим красным камнем. Вот ведь! Только подумал про дар Божий, а тут и … Цукомото не мог поверить, что видит что-то другое. Может этот предмет, это украшение лишь отдалённо напоминает то, за чем он охотится, за чем охотился целый клан якудза на протяжении нескольких столетий, а вот он – раз! – и нашёл. Что это, как не помысел Божий, понять который нам не дано. Цукомото, в груди которого бухало сердце, направился в ту сторону. Да, здесь было полутемно, но он сам себя уверил, что он нашёл то, к чему стремился, для чего забрался на другой конец света. И ведь он вовсе не собирался добраться сюда. Он пытался попасть совсем в другое место. Но судьба, фатум, притащила его сюда и сунула носом. На, мол, владей. Сейчас, мол, ты – Избранный.
Засмеялся Цукомото, засмеялся громогласно, подошёл ближе к полке, протянул руку, чтобы забрать, завладеть Камнем, и тут по его протянутой руке ударило. Свистнуло над самым ухом, задело прядь волос и поцарапало ухо. Это был небольшой круглый камень. И камень этот угадал как раз по перстню, и тот полетел куда-то прочь, в тень, в угол. Закричал Цукомото так, что даже сам испугался. Не должен так кричать самурай, разве что в серьёзном бою. Повернул назад голову, откуда прилетел снаряд. Да, это был не просто брошенный камень, а брошенный с помощью пращи. Мифунэ прищурил глаза и разглядел индейского мальчишку с растрёпанными волосами, облепившими спину. Мальчишка целился ему в голову, но слегка промазал и угодил … Да! Он угодил в Камень Бодхидхармы, можно сказать – выбил из рук, как в своё время мальчишка Давид швырнул подобный камень во взрослого воина Голиафа. Пусть это легенда, украшавшая Библию, но этот оголец поднял руку на самурая. Этого Цукомото прощать не собирался.

Колибри (всё-таки Колибри, а не Доминико, который остался в миссионерской школе иезуитов, чтобы отправиться в продолжительную поездку с дедом, в которой тот хотел показать внуку сокровищницу майя, перешедшую к ацтекам, и тем ввести его в касту младших жрецов, а сам Колибри надеялся заработать себе «взрослое имя) выжидал, чтобы сделать ход. Когда дед поведал ему, что пророчит должность жреца их города, Колибри не воспринял эту новость серьёзно. Занятия в иезуитской миссионерской школе убедили его, что мир устроен не совсем так, как представлялось ранее. И дед, и родители, да и многие другие сородичи старались вести себя так, словно белые скоро уберутся, совсем уберутся, и можно будет жить, как жили прежде. Но они не собирались никуда убираться, наоборот – своим присутствием начали менять жизнь в их городишке. Неизвестно, что их всех ждёт впереди, но Колибри для себя решил: в эту поездку он получит, обоснованно получит себе постоянное, взрослое имя, и тогда решит, как развернётся его жизнь дальше.
Когда мальчик входил в эту пещеру, он ещё не решил, Доминико идёт в его одежде или Колибри. Но поняв, насколько большая опасность разворачивается перед ними, он решил, что будущий учитель должен остаться в миссии, а здесь место воину, возможно – будущему жрецу, вырывающему из груди жертвы сердце. Не мы такие, жизнь такая!
Сразу после решения, в жилах быстрее побежала кровь, и он устремился вперёд, оставив позади странного белого человека. Тот был как бы учитель, как бы врачеватель и как бы охотник, даже – воин, и всё в нём было как-то странно замешано. А ты должен быть определённым, не смешивать одного с другим.
Теперь Колибри чувствовал себя защитником этого места, священного для индейцев, не только для ацтеков. Против белых людей индейцы должны объединиться, чтобы выжить. И никак не иначе. Он должен проникнуть как можно дальше и нанести карательный удар. Тогда появится дед и сделает всё остальное. Может, что сделает и странный белый. Но, навряд ли. Они, белые люди, стоят друг за друга, если над ними появляется опасность.
Честно признаться, так Колибри собирался добраться до того белого бродяги, который всех обманул, прикидывался своим, полуиндейцем, а потом напал и чуть не пристрелил мальчика, но потом появился странный белый и спас Колибри, то есть попытался спасти. Ну, это уже не важно. Потом они с дедушкой говорили, через Колибри, который был переводчиком между ними, а мальчик не только передавал слова деда, но и разглядывал этого странного белого человека, назвавшегося русским, Андреем и Бояровым. Какое из этих имён было настоящее, Колибри не знал. Для себя он его называл странный белый человек. Длинно, конечно, но потом он ему даст постоянное имя. А может тот поселится среди ацтеков и будет с ними жить? Но сейчас, после того, как бродяга Орейра, с именем, похожим на рычание шакала, и странному белому человеку не будет настоящей веры. Разве только он сейчас примет настоящее участие в защите сокровищницы ацтеков.
Щупленький, незаметный Колибри сумел пробраться незаметно для всех участников этой драмы довольно далеко. Нацеливался он, как это уже говорилось, на Орейру, но тот, как назло, забрался дальше всех. Дедушки тоже не было видно. Наверное, он тоже хотел покарать предателя. Тогда бродягой можно было не заниматься, и Колибри сосредоточил внимание на японцах, точнее – на том, который моложе, который больше напоминал воина. Впрочем, тот, который был старше, тоже выглядел воином, но он не оглядывался по сторонам, а больше посматривал на молодого. На младшем японце сосредоточился и Колибри. Эти люди пришли сюда, чтобы украсть здесь всё, до чего дотянутся руки? Если так, то дело Колибри – защищать это место.
Какое-то время мальчик разглядывал японцев. Они его озадачили. Раньше он не встречал людей с подобной внешностью. Он не знал, что это люди иной национальности. До сего времени, кроме индейцев и белых, он никого не встречал. Но потом выяснилось, что есть ещё чёрные люди (таких называли неграми), а потом появились жёлтые люди (китайские кули (рабочие)). Эти люди, которых он увидал в пещере, тоже имели жёлтый цвет кожи, но явно иного оттенка, чем кули. Колибри был озадачен, но не собирался отступать. Если сюда придут голубые или оранжевокожие люди, он точно так же будет защищать сокровищницу. Дед назовёт его Отважным или Медвежьей Лапой и все остальные мальчишки будут ему завидовать, а мать и отец скажут, что он стал мужчиной.
И в тот момент, когда один из чужаков (Цукомото) потянулся к одному из предметов, хранившихся на бесконечной полке- жёлобе, Колибри решил, что его время настало, время обратить на него внимание. Вот только куда нанести удар: выбить предмет из рук чужака, либо послать камень в голову? Решать приходилось на ходу. Колибри взмахнул рукой, направляя пращу, камень полетел и – ах! – чиркнул по пряди волос и сшиб предмет с полки. Рука сама направила удар, хотя, честно признаться, он хотел попасть в висок, но получилось так, как получилось. Чужак взвыл, словно если бы удар пришёлся в голову и тем доставил удовольствие Колибри.
Только теперь Соба понял, что в тоннеле появился кто-то другой и этот другой напал на его господина, доставил ему неудовольствие, заставил вскрикнуть. Обычно молчаливый слуга заворчал, сжал кулаки и направился, было, к мальчишке, но тут снова появился новый персонаж. Но этот новый вовсе не был новым ни для Цукомото, ни для Собы. Должно быть, вы уже поняли, что это был Бояров, но Бояров раздражённый, Бояров, нахмуривший брови и готовый защищать мальчишку, хотя тот не был его соотечественником, с которым он познакомился пару часов назад, но он всё равно собирался взять его под защиту. И перед кем? Перед своим старым приятелем, с которым они успели объехать едва ли не половину мира. Цукомото поднял руку, останавливая Собу, который уже шагал в сторону мальчишки и вставшего рядом с ним русского.
– Стой, Андрей! Остановись! Сейчас произошло то, ради чего мы отправились в это плавание …
– Ты узнал, где находится моя семья?!
– Семья?
Было видно, что Цукомото растерялся. Его глаза забегали по сторонам, но вот он покосился в ту сторону, куда покатился перстень и тут же сообразил, что говорить дальше.
– Для того, чтобы отыскать твою семью в этом безграничном мире, потребуется много денег и помощь сыщиков, которым надо платить. Мы договаривались, что ты мне поможешь отыскать некую вещь, за которую мы получим необходимые средства. Так вот, совершенно неожиданно я нашёл, здесь, в этой пещере, то, о чём мы говорили, строили планы …
– Это ты говорил, – попробовал возразить Андрей, – а я сразу хотел отправиться на поиски.
– Ну, и только потратил бы время, – продолжал Цукомото, – тогда как нам неожиданно крупно повезло. Я нашёл это. Теперь для нас нет преград. Теперь необходимо только получить выкуп за мою находку. Заметь, я мог бы скрыть её и забрать себе, а потом спокойно удалиться и уплыть домой, в Японию. Но я всё ещё считаю тебя другом и готов прийти тебе на помощь. И не надо дожидаться продажи талисмана. Орейра уверял нас, что здесь много золота. Так и оказалось! Теперь тебе надо набрать этого золота побольше, чтобы хватило на поиски семьи, о которой ты постоянно рассказываешь. Мы даже готовы помочь тебе вынести его отсюда в необходимых количествах. Нам же надо немного, лишь бы добраться до дома. Как тебе такое предложение?
– Не знаю, – покачал головой Бояров. – Я не думаю, что брать отсюда что-то можно. Это не наше. Это принадлежит индейцам, ацтекам. Это их священное место. Мне об этом рассказывал жрец, и он будет против, если отсюда что-то забрать.
– Подумай сам, Андрей, – вкрадчиво продолжал Цукомото, улыбаясь. – Золото здесь достаточно много. Достаточно, чтобы сделать богатыми тысячу человек. А нас всего двое. Соба не в счёт. Я сам его отблагодарю. Я заберу талисман и немного золота, для тебя, для поиска твоей семьи. Разве ты не об этом мечтал? Разве ты не об этом говорил? Но теперь, когда у нас всё так удачно получилось, почему ты не радуешься, а хочешь чего-то другого, непонятного?               
Хитроумный Цукомото говорил с Бояровым на японском языке, который тот, с грехом пополам понимал, не так, чтобы очень, но всё-таки. Со стороны создавалось впечатление, что все они заодно. Бродяги Орейро видно не было, равно как и старого ацтека, но мальчишка, его внук, с каждым словом мрачнел всё больше. Он, шаг за шагом, принялся отступать и держал пращу так, чтобы ею можно было воспользоваться в любой момент. Наконец Андрей сообразил, что здесь происходит не совсем то, что ему хотелось бы, и закричал мальчику, чтобы тот не слушал японцев.    
Тем временем Соба, который собирался схватить юного ацтека, начал от него отодвигаться, а потом повернулся к Мифунэ и направился к нему. Тем временем тот склонился над тем местом, куда упал предмет, выбитый у него из рук. В углу было темно и ничего не видно. Цукомото сел на корточки и начал шарить руками.
– Андрей, – закричал он, не поднимая головы, – это всего лишь безделица, не нужная никому, который не знаком с её свойствами. Это как шапка-невидимка, невидимая для всех, в том числе и для обладателя. Её нет, и потому она не имеет цены. Но для нас-то с тобой цена есть, и это, по меньшей мере, - твоя возвращённая семья. Смотри …
Наконец он что-то нащупал и поднялся в полный рост, а Соба всё ещё шагал к нему, как вдруг раздался новый голос. То есть это уже был знакомый голос Гаэтано Орейры, который услышал перепалку и вышел с отдалённого тоннеля.
– Что здесь происходит?! – почти завопил бродяга. Ещё совсем недавно он шутил и принимал самые потешные позы, чтобы заручиться знакомством и поддержкой японцев. Но, как только он попал в сокровищницу, и увидал бесконечную череду фолиантов с золотыми страницами, не имеющих даже приблизительной цены, он впал в почти безумное состояние, когда уже уверил сам себя, что является обладателем состояния, не имеющего аналогов в истории, что ему сейчас по плечу невозможное, и явился сюда посмотреть на природу шума.    
– Что вы себе позволяете?!! – начал метать голосом громы и молнии Орейра. – Я вам позволил взять столько золота, сколько вы можете унести. Только золото, ничего больше. Всё остальное принадлежит мне, и вы должны спрашивать у меня дозволения, позволю я или нет!! Что там у вас?! Я должен это видеть!
Он старался быть грозным, точнее – выглядеть им, но никто его не слушал, лишь маленький индеец отступил ещё на несколько шагов. Заметив это, Орейра начал кричать именно на него, посчитав его «слабым звеном».
– Щенок!! Кто позволил тебе здесь находиться?!! Отвечай, когда с тобой говорят взрослые!!!
Чтобы его слова выглядели убедительней, Орейра достал из кармана револьвер и начал им угрожающе размахивать, как бы готовясь открыть огонь. На самом-то деле он хотел избежать применения оружия. По крайней мере здесь, под землёй, потому что слышал от горняков, что грохот выстрела может вызвать горный обвал, когда на голову посыплются тонны камней и земли. На других ему было плевать, но что касается себя, то старался быть осторожней.
Колибри напрягся. Он ждал возможности совершить подвиг, чтобы получить взрослое имя и, похоже, этот момент настал. Он зашипел, как кошка и отвёл руку с пращой назад, почти за спину. Обычно, чтобы совершить бросок, пращу раскручивают над головой, два, а то и три оборота, чтобы придать снаряду необходимое поражающее ускорение. Бродяга прищурился и попытался пронзительным взглядом помешать юному индейцу швырнуть в него камень. При этом он навёл на него ствол револьвера и ждал, когда дёрнется рука, втайне надеясь, что тот не решится на бросок. Не отрываясь, на них смотрели Бояров и Цукомото, первый даже затаил дыхание и шептал: «нет, Доминико, нет». Второй дышал, часто выдыхая из себя воздух, готовясь спасть в боевой транс. Вот сейчас, сейчас начнётся то, ради чего живёт и дышит самурай, то, что называется Бусидо.
«Не время». В мозг раскалённой иглой впилась мысль. Вот сейчас, сейчас он поднимет чудесный перстень, наденет его на палец и сделается многократно сильнее. Вот тогда он вступит в бой и уничтожит всю эту компанию. Он сейчас разыграет трагедию, словно все они попадут в театр Кабуки, но сценарий должны разработать божественные силы, которые получают удовольствие от пролитой крови, и чем пролито крови больше, тем удовольствие сладостней. Его пальцы сомкнулись на перстне и потянули его с пола, а потом …
Все участники этой сцены наблюдали за противостоянием индейского мальчишки, щупленького и напряжённого как тетива лука, отвлёкся лишь Цукомото, но не он один. Соба даже не покосился на всё это. Он напряжённо глядел в то место, куда укатился перстень. Цукомото специально заговорил на японском языке, чтобы их разговора не поняли другие. Он хотел склонить на свою сторону Андрея, чтобы тот помог ему вырваться из подземного тайника. Втроём они могли успешно противостоять всем остальным, даже если те тоже объединятся. Но русский показал себя полным дураком и упрямцем. Он ведь должен обрадоваться, что всё так удачно получилось. Но это … не сработало. Что ж, придётся менять планы и вычёркивать Боярова из комбинации. Он схватил перстень, торжествующе улыбнулся и начал разгибать колени, поднося к пальцу Камень Бодхидхармы. В этот момент …
Всё это время Соба спокойно и даже неспешно шагал к своему господину, к Мифунэ Цукомото. А тот, надев перстень на палец, торжественно поднял его над головой. Вот сейчас луч света попадёт на его фасетки и внутрь проникнет волна божественного вдохновения сверхсилы. Но …
Только сейчас Мифунэ сообразил, что все находятся глубоко под землёй, может, и не совсем глубоко, но сюда не поникают лучи, которые могут активировать чудесные возможности талисмана. Это если учитывать, что после многовекового хранения в потайном месте, возможности могли уменьшиться или их необходимо активировать дополнительными методами. Ведь это вещь не из обычных предметов обихода и украшений.
Из чувства потрясения Цукомото вывел Соба. Он самым бесцеремонным образом схватил перстень и, рывком, стащил его с пальца Мифунэ. Тот вскрикнул, когда почувствовал боль. Что-то его царапнуло.
– Соба! Что ты делаешь?!
Он не хотел верить своим глазам. Его верный слуга и воспитатель, ухаживавший за ним с детства, учитель воинских искусств, вёл себя совершенно необычно. Словно не было между ними долгих лет почитания и даже раболепия. Но старый японец ничего не ответил по своему обычаю и начал отступать. В воздухе повисла напряжённая тишина. Вот сейчас …
В воздухе прожужжал камень. Воспользовавшись удобным моментом, пока все наблюдали за японцами, за внезапно вспыхнувшим конфликтом, малолетний индеец нанёс неожиданный удар. Выбросив из-за спины руку, он послал камень в бродягу. Целился ли он ему в голову и промахнулся, но снаряд попал в руку, в которой был зажат револьвер. Тот выскользнул из пораненных пальцев и упал на пол. Грохнул выстрел. Наверное, Орейра успел нажать курок, может, даже от неожиданности внезапного нападения. Но, тем не менее, выстрел произошёл и тем более громкий, что он раздался в закрытом помещении, пусть и очень обширном.
С проклятиями Орейра потянулся к выпавшему пистолету, а Колибри закладывал в пращу новый камень из того малого запаса, что имелся у него. Кто успеет вперёд, мальчишка или бандит? Можно было ставить пари любителям «русской рулетки». Ну конечно же, американец успел подхватить револьвер первым и снова поднял пистолет и нацелил его в Колибри. Губы его сложились в усмешку превосходства.
– Я тебя уже убивал один раз, – ехидно сообщил Гаэтано Орейра мальчику, – но, видимо, вас, индейцев надо убивать два раза, как кошку, или кота. Умри же, кот.
В то мгновение, когда он собирался спустить курок и, если медлил, то лишь для того, чтобы продлить удовольствие. Люди, вкусившие убийство и получившие от этого сильную положительную эмоцию, повторяют это снова и снова, зарабатывая тем авторитет у своих товарищей, всё дальше переходя через некую грань, за которой человек перестаёт быть просто человеком. Орейра эту грань перешагивал уже многократно, и это ему уже доставляло удовольствие. Но теперь всё происходило не совсем так, как думал каждый из участников сложившейся трагедии.      
Повторимся, что на мгновение Орейра замер, ощущая себя тем судьёй, который решает, жить тебе или уже нет. И в этот напряжённый момент перед ним встал Шочикесаль. Всё это время старый ацтекский жрец полз к своему врагу, совершенно бесшумно, как змея, как апач, как ацтек, которые всегда были самыми свирепыми и жестокими воинами. Когда в Америку пришли испанцы, пролилось много крови, но испанцы, вооружённые ружьями и умевшие ездить на лошадях, победили ацтеков, ценой большой крови. Индейцы, и в первую очередь – ацтеки, так и не стали рабами испанцев и тем пришлось завозить себе рабов из чёрной Африки.
Зря мы отвлеклись от нашей истории. Мы и сами надеялись, что Шочикесаль защитит внука, но бродяга оказался быстрее. Он выпалил в торс престарелого верховного жреца, и пуля остановила того. Шочикесаль стоял, покачиваясь и сжимая кинжал для ритуальных казней. Вот-вот он закатит глаза и повалится на каменный пол, уже запятнанный дымящейся кровью. Теперь Орейра стоял перед ним и переводил ствол револьвера с одного индейца на другого. Оба были в его власти. Он уже решил застрелить обоих, и снова заняться грабежом пещеры. Здесь было чем поживиться!
Бояров потрясённо крутил головой. С одной стороны бродяга Орейра целился в мальчишку, а с другой – Соба уносил талисман, точно такой же, за каким охотился Цукомото и обещал помочь Андрею найти его пропавшую семью. Тот с отчаянием покосился на него, а потом устремился за своим слугой, всегда его опекавшим, а сейчас вдруг обезумевшем, и даже его ограбившим. Кому помочь? Он всеми силами тянулся к семье, но сейчас повернулся к Мифунэ спиной и собирался броситься к Орейре, чтобы спасти мальчика. Но тут Шочикесаль, прострелянный насквозь верховный ацтекский жрец, который должен был уже пасть бездыханным, вдруг издал пронзительный вопль и прыгнул на Орейру. Тот был поражён, но успел ещё два раза выпалить из револьвера, когда старик схватил его за горло одной рукой, а второй вонзил ему в грудь страшный иззубренный кинжал и погрузил по самую рукоять. Ослабевшая рука бродяги разжалась, и револьвер грохнулся на землю, то есть – на камень. Бродяга издал ужасный, но вместе  с тем и жалобный вопль. Жрец провернул клинок в ране и начал что-то говорить, надавливая на рукоять, чтобы кинжал резал, продолжал рану. Он говорил на своём языке, и Бояров посмотрел на мальчишку. У того было жалобное лицо, по которому струились потоки слёз. Он что-то шептал, явно обращаясь к своему дедушке, но тот в то мгновение перестал быть ему просто дедушкой и преобразился в жреца ацтекского кровавого культа.
За последнее время Бояров много чего насмотрелся, в том числе и на религиозный фанатизм, который встречается везде, в том числе и среди старообрядцев, у тех же духоборов. По причине религиозного фанатизма, чтобы избавиться от преследований, оставшиеся жители села Камышино решили бежать в далёкую Америку. Бояров тоже перебрался туда и, - что бы вы думали? – столкнулся с тем же религиозным фанатизмом, да ещё в самых жестоких первобытных формах, похожих на человеческое жертвоприношение. Он, может быть, вступился бы даже за Орейру, но тот уже попал под нож изувера. К тому же Цукомото ещё раз позвал его к себе на помощь.
Бояров уходил и, на ходу, несколько раз обернулся, не угрожает ли опасность мальчику от рук обезумевшего деда. Доминико стоял неподалёку от жреца и смотрел на то, как проводится кровавый ритуал принесения жертвы. По настоящему жертву приносили на верху ступенчатой пирамиды, на специальной площадке. Там высился каменный жертвенный алтарь. Приговорённого клали туда спиной вниз, верховный жрец делал надрез на груди и вынимал у ещё живого человека сердце и поднимал его в сложенных ковшиком руках навстречу солнцу, которое символизировало ацтекам бога. Здесь, в подземелье, никакого солнца не было, но Шочикесаль всё равно провёл привычный ритуал, который сам Орейра спровоцировал своей бесцеремонностью. От всего этого и удалился Бояров. Он укорил шаги и скоро вышел в соседний тоннель, ведущий в сторону выхода. Там он остановился, услышав голоса.
Андрей Бояров довольно много времени провёл с обоими своими спутниками. Он привык общаться только с Мифунэ, а Соба … он был, как пустое место. Ты его видишь, но его как бы и нет. Он вёл себя так, как будто был глух и нем, занят только собой и своим господином. Немного внимания перепадало и Андрею. От Собы Бояров слышал несколько фраз, а если он и раскрывал рот, то для одного- двух слов, много – трёх. И – снова глух и нем. Но вот сейчас Бояров услышал, как они разговаривают. Голос Мифунэ Андрей хорошо знал, но второй голос был для него незнаком. Но в сумраке он узнал говорившего. Это был Соба. А только что Андрей думал, что в пещеру проник кто-то посторонний. Жаль, но постороннего не было.
– Что ты делаешь? Что ты себе позволяешь? (Это был Цукомото).
– Я выполняю волю господина Обэ, моего господина.
– Но твой господин, это – я. Мне ты должен подчиняться. До сегодняшнего дня всё так и было.
– До сегодняшнего дня вы выполняли волю господина Обэ, но вот сейчас сами решили сделаться господином.
Голос Собы был скрипучим и неприятным. Видно было, что говорить для него в новинку и неприятно. Слова он выговаривал с трудом, и не всё можно было понять. К тому же Соба говорил с каким-то акцентом. Создавалось впечатление, что он лишь раскрывал рот, а говорил кто-то другой. Боярову хотелось выглянуть из тёмного угла и всё внимательно рассмотреть, но он понимал, что это будет глупой выходкой и затаился. То, что творилось вокруг него, казалось, не могло происходить на самом деле. Это словно выдумывал кто, Александр Дюма или Луи Буссенар, а то и ещё кто, словно Бояров попал на странички какого-то авантюрного романа. Но быть в чьём-то романе Андрею совсем не хотелось. Это словно его кто подвесил на незримые нитки и дёргал за них, заставляя подчиняться чужой воле.
Наверное, такое же чувство было и у Цукомото. Он нарисовал для себя некую картину событий и упорно пытался ей соответствовать. У него не всё выходило и, чем дальше, тем больше картина его разваливалась, а теперь вот раскололась окончательно. И даже Соба, несомненный его сотоварищ, слуга, внезапно вышел из подчинения, и когда – вдруг! – судьба сделала ему неожиданный и щедрый подарок в виде того чудесного артефакта, за которым он, весь их клан, гонялся неисчислимое количество лет, и даже сам Мифунэ примерял этот дар для себя, вдруг верный Соба взбунтовался и взял всё в свои руки, в один миг сделавшись тем, кем собирался стать сам Цукомото. Всё читалось на лице Мифунэ, стоявшем напротив невозмутимого Собы, который вдруг перестал выглядеть обычным старым слугой, а приобрёл величественность, свойственную Карамагучи Истимо, тому господину Обэ, каким он был в период своего могущества.
Мифунэ Цукомото считался в своих  кругах знатным фехтовальщиком, что он и продемонстрировал как-то на борту «Великой Колумбии». Но и Соба тоже слыл когда-то ловким рубакой и даже одно время исполнял роль наёмного убийцы у якудзы. Легенда о Затойчи, слепом массажисте, внезапно превращавшегося в убийцу, пошла как раз от Собы, умевшего ловко, как древний ниндзя, маскироваться в немощного инвалида. И теперь эти два воина, непревзойдённых мастера кэндо, стояли друг напротив друга, готовые к атаке. Боярову стало интересно, что же будет дальше, пойдут ли они на смертоубийство, если совсем недавно один демонстрировал полную покорность перед другим.
– Соба, – первым заговорил Мифунэ. – Не стоит нам затевать с тобой войну здесь, на другом конце света. Я не хочу биться со своим учителем и наставником, даже если я выйду из нашего возможного поединка победителем. Ты наверняка нанесёшь мне немало ранений. Напомню, что мы находимся вдали от дома, на другом конце света. Отец ожидает нас с той вещью, которую нашёл я. Отдай мне её и я забуду твой бунт. Наши отношения останутся прежними.
– Наши отношения уже никогда не будут прежними …
Своим скрежещущим голосом Соба словно выталкивал булыжники слов из гортани. Эти «булыжники» раскатывались эхом под сводами пещеры и пропадали вдали. Соба не пытался говорить тихо, но его трудно было понять. К тому же, здесь, в экваториальном государстве вряд ли кто понимал по-японски. Кроме Боярова, который стоял в десятке метров, прижавшись к стене, казавшейся гранитной. Этим тоннелям было многие тысяч лет, а то и сотни тысяч, если не предположить большего. Казалось бы, ему, как учёному, начать здесь научные изыскания, хотя бы как минерологу. Что же сказать про этнографа, для которого здесь сокрыты редчайшие, граничащие с чудом возможности. Но жизнь толкала Боярова в такие суровости, что учёный в нём сгинул, если не насовсем, то спрятался очень глубоко. А между тем японцы продолжали разговаривать один с другим.
– Соба, нам придётся договариваться. Иначе, я не выпущу тебя отсюда. Да и ты меня – тоже.
Соба на это ничего не ответил, лишь усмехнулся. Если бы у них были в руках мечи, пусть даже не катаны, а какие-нибудь сабли, русские или турецкие, то клинки бы уже скрестились, рассыпая вокруг искры. А потом … как будет угодно богам. Но всё же лучше разговаривать, чем сражаться. Бояров даже затаил дыхание. Стоит ему как-то выдать своё здесь присутствие и эти два воина объединятся, чтобы уничтожить свидетеля их конфликта, внутреннего конфликта, невидимого для посторонних. Пауза … пауза затягивалась …
Видимо не выдержав напряжения, Цукомото сорвался с места. Издав громкий устрашающий вопль, он напал на старика Собу, страшным ударом свалил его с ног и постарался какой-то железкой, подобием ножа, пронзить его. Но Соба недаром считался настоящим воином. Он успел перевернуться через плечо и блокировать железку рукой, в которой оказалась небольшая палка, обычная палка, но, оказывается и такой можно действовать как настоящей дубинкой. За какое-то мгновение престарелый Соба нанёс по лицу, голове и корпусу молодого Мифунэ целый каскад ударов, довольно точных ударов, поразивших какие-то там болевые точки. Со стоном Цукомото откатился в сторону, прижался спиной к стене и приготовился защищаться. Но, похоже, Соба, доказав свою, опыт и сноровку, не собирался добивать своего противника, тем более, что тот, совсем недавно, считался его господином. Соба заговорил:
– Предлагаю перемирие. Нам необходимо доставить этот предмет на родину. Нас ждут с большим нетерпением. И даже не совсем нас, но эту вещь, которую мы добыли.
– Я добыл, – выдавил из себя Цукомото, с трудом поднявшийся на ноги.
– Ты, – легко согласился «слуга», – а я помогаю тебе доставить вещь домой. Нам пора двигаться.
Сказав короткую фразу, Соба повернулся в ту сторону, где находился выход и даже шагнул туда, но тут Цукомото прыгнул за ним, но не ударил, как подумалось Андрею, по коже которого прошёл холодок, а спросил своего спутника.
– Постой, Соба. Мы не можем так уйти отсюда. Здесь же кругом масса золота. Надо взять, сколько сможем унести. К тому же не стоит оставлять свидетелей. Здесь же их всего два- три человека. Да и то, верно, они перебили друг друга. Надо проверить, остался ли кто живой.
– Ты про своего русского друга печёшься? – ухмыльнулся старик, скептически посмотрев на своего молодого «господина».
– Н…нет, – выдавил тот из себя. – Он мне нужен был для того, что мы уже нашли. Но не стоит оставлять их за спиной. Мало ли что …
Бояров скрежетнул зубами. Он и раньше не очень-то доверял Мифунэ: уж слишком тот навязывал помощь в поисках пропавшей семьи русского «товарища», всё время подчёркивая своё бескорыстие. Уж лучше бы тот помалкивал о своих интересах. Стало противно их слушать, но Андрей не хотел выдавать своего присутствия совсем рядом.
– К тому же всё это не принадлежит нам, все эти книги, украшения. Если мы возьмём что, за нами пустятся в погоню, а для нас это будет лишним препятствием на пути к дому.
– Но мы уже взяли эту вещь, – попытался возразить Мифунэ, показывая на пояс, куда Соба спрятал перстень.
– Эту вещь можно не считать, – возразил «слуга». – Она слишком ничтожна, чтобы гоняться за нами. Мы просто исчезнем отсюда. А те, что остались … пусть они выпутываются сами.
Такие длинные тирады. Сколько Бояров не находился рядом с этими двумя японцами, он не слышал от них столь длинных речей, особенно от старика Собы. А Соба продолжал говорить непривычным скрипучим голосом, словно скрипели дверные петли.
– Ты, Мифунэ, слишком стал похож на белого человека, на варвара. Тебя занимает золото, снедает жадность, хочется удержать в руках всё, что можно схватить. Но запомни, сынок – лучше держать в руках то, к чему ты стремился, чего жаждал, а не пытаться ухватить ещё больше …
– Русские говорят, – подхватил речь Собы Цукомото, – что за двумя зайцами погонишься, ни одного не схватишь.
– Так говорил твой русский приятель, что остался в пещере?
– В том числе и он, – согласился Мифунэ.
– Тогда он прав. Недаром он хотел искать свою семью, а не Камень Бодхидхармы.
– А мы так хотели его найти, – льстиво сказал Цукомото, – что боги решили сжалиться над нами.
– Нам осталось только выйти отсюда и добраться до дому …
Японцы осторожно двигались в ту сторону, где должен был находиться выход. Одновременно Бояров всё дальше отступал от них. Похоже, Цукомото окончательно сошёл с ума. Он что-то там нашёл и уверил себя, что это – предмет его многолетних поисков. Но ведь и Соба подтвердил это. Не могли сразу двое обезуметь. Или могли? Так или иначе, но Андрей постарался держаться от них подальше. Но и дед Доминико, старый индеец- ацтек Шочикесаль тоже не был похож на обычного человека. Может это место, предмет поклонения древних дикарей, что-то нёс в себе сверхъестественное, что сводило людей с ума. Бояров прислушался сам к себе: не происходит ли с ним что-то подобное. Если так, то надо срочно бежать отсюда. Но Доминико, мальчик- индеец, его тоже надо отсюда спасать, пока не поздно. 
Шаг, ещё шаг, ещё. Надо быть осторожней, чтобы не споткнуться, не вызвать шум, на который сбегутся безумцы. Это как в готических романах Анны Радклифф, где происходят удивительные, невероятные события, как … как … как то, что происходит здесь и сейчас. Не надо спешить. Недаром в народе говорят, мол, поспешишь – людей насмешишь. А если насмешишь сумасшедшего убийцу? Тут уж не до смеха. Здесь скорей…
Эти размышления на ходу были прерваны, сбиты громким воплем с той стороны, куда удалялась парочка японцев. Андрей от неожиданности даже споткнулся и едва удержался на ногах, уцепившись за стенку. Ему показалось, что Цукомото услышал шаги своего русского бывшего приятеля и устремился за ним, что раздавить, уничтожить свидетеля всех последних деяний. За первым воплем последовал следующий крик, не менее громкий и не менее ужасный. Притом казалось, что кричит не один человек, а несколько. И странно было слышать столь необычные звуки. Кажется, что человеческая гортань не в силах воспроизводить то, что разносилось по пещере. Может, в подземный тайник проник какой-то дикий хищник, наткнулся на японцев и теперь борется с ними.
На несколько коротких мгновений Андрей замер на месте, прислушиваясь к тому, что происходило сзади. Ему чудились разные кошмары и опасности. Бояров снова устремился вглубь лабиринта. Если это хищник, а то и не один, лучше оказаться от него подальше. К тому же … к тому же позади оставался Доминико. Может, он объяснит русскому природу чужаков, что ворвались в здешнее подземелье? Бояров сорвался с места и помчался в тот зал, где оставались его подземные спутники, где старый жрец проводил ритуальное убийство бродяги, напавшего на них.
Позади слышался шум схватки, гортанные крики, эхом прокатывающиеся под сводами тоннеля. Потом послышался торопливый шум шагов. Теперь было слышно отчётливо, что его преследуют. И прятаться не имело смысла – до зала с сокровищами оставалось пройти несколько десятков шагов. Незаметно для себя Бояров довольно далеко удалился, напряжённо прислушиваясь к тому, что происходило у выхода, то есть у входа в пещеру.
Он услышал голос Мифунэ. Цукомото трудно перепутать с кем-то другим, когда он идёт в атаку. А это … верно это – Соба. Неужели они снова вступили в схватку друг с другом? Неужели молодой японец набросился на старика, пытается отбить у него Камень Бодхидхармы, охоту за которым сделал целью своей жизни? Но нет! Слышны были и другие вопли, ещё более ужасные. Бояров ускорил свои шаги, пытаясь удалиться от сражения позади. Он прижался к стене, вытянув вперёд кулаки, защищая локтями живот. Он был готов к нападению на него. Если охота шла именно за ним.
Мимо него промчался Цукомото. Когда была к этому необходимость, молодой самурай умел быть стремительным. Он не мог не увидеть Боярова, потому что миновал его, задев краем своей одежды, но … даже не обратил на него внимания. А вот показался и Соба. Старый японец не был так резв и стремителен, как Мифунэ, но двигался достаточно быстро. Он тоже заметил Боярова и даже что-то гаркнул, неразборчиво, не останавливаясь. Палочки, выполняющие роль дубинок в его руках были покрыты кровью. Он только что с кем-то сражался, а теперь отступал. Но ведь японские воины бились до конца, но не показывали врагу спину. С кем же они столкнулись? Сами японцы тоже были покрыты кровавыми пятнами, одежда свисала грязными клочьями.
И снова послышался ужасный вопль. Невозможно было представить, чтобы так мог кричать человек. Впрочем, звук менялся под воздействием здешнего эха настолько, что его было невозможно узнать. К тому же, похоже, что вопили сразу несколько человек. Бояров всмотрелся в серый сумрак, в ту сторону, откуда слышались звуки, где был вход (или выход, как посмотреть) и … содрогнулся. Если можно было представить демонов из мифических сказок, то он их увидел. Ничем другим эти существа не могли быть.
Их можно было принять за человекообразных обезьян, если бы они были покрыты шкурами. Но их худые тела были голы, точнее – они были полосатые, с белыми и чёрными пятнами, большими и маленькими, сквозь которые торчали кости и жгуты мускулов, которые беспрерывно двигались. Их волосы были покрыты толстым слоем грязи, глины и масла и торчали самыми причудливыми причёсками, хотя назвать эти причудливые переплетения волос причёсками язык отказывался. В руках они сжимали ножи и палки, похожие на дротики, с наконечниками и какими-то крючьями. Животные, а тем более хищные животные не применяют иного оружия, кроме собственных клыков и когтей. Значит, сюда проникли всё же люди, абсолютно не похожие на людей. Они были голы, хотя, приглядевшись, Бояров увидал повязки вокруг бёдер, как у японских борцов в сумо, если можно было представить настолько тощих – кожа да кости – сумоистов. И эти то ли люди, то ли демоны, вопили, визжали и выли, издавали ужасающие звуки. Наверное, то были индейцы, словно Бояров попал на страницы романа Фенимора Купера или Густава Эмара. Самым страшным были их лица. Дикари строили ужасные гримасы, вращали глазами и издавали умопомрачительные звуки, то есть старались устрашить противника доступными им методами. Бояров не считал себя боязливым человеком, не раз он стоял, лицом к лицу, со смертельной опасностью и – не уступал ей. Но сейчас он почувствовал сомнения в своих силах. Уж слишком потусторонне выглядели нападающие. И Андрей дрогнул, начал отступать, благо до пещеры оставалось несколько шагов. Японцы уже скрылись там, но шаги их, бег, всё ещё был слышен. Боярову тоже хотелось пуститься во весь дух, за японцами следом, но он не решался поворачиваться к дикарям спиной. Казалось, что как только он отвернётся от них, ему в спину вонзятся дротики и превратят его в дикобраза.
Так, пятясь, спиной вперёд, он и вошёл в сокровищницу ацтеков. Дикари следовали за ним, нацелив на него свои дротики. Выпученные глаза их горели злобой. На некоторых были раны, сочившиеся кровью. Должно быть, они уже успели столкнуться с японцами и нанести друг другу некоторые повреждения, следствием чего стало бегство (или отступление) одних и ожесточение других. Хотя нанесённая воинственная окраска уже утверждала об их агрессивных устремлениях. Мы достаточно подробно описали расположение сил в то мгновение.
Шочикесаль всё ещё продолжал заниматься беднягой Орейрой, проводя над ним ритуал разделки, за чем наблюдал его внук, Доминико. Но он успел отвлечься, когда услышал дикие завывания, а потом мимо них пробежали японцы, предпочётшие отступить, не имея серьёзного оружия (в противном случае ещё неизвестно, чья бы сторона взяла верх). Затем появился Бояров, двигавшийся спиной вперёд. Через несколько мгновений в тоннель вошли наступающие дикари, приготовив для броска дротики. И тогда Доминико закричал. На крик невольно повернулся Андрей. И тогда дикари кинули в него свои копья. Бояров заметил это краем глаза и отпрянул. Большая часть дротиков его миновала, но один (или два) вонзились в него. Он закричал и повалился на пол. Доминик бросился к нему и прикрыл русского своим телом. Приготовленные для нового броска пики были опущены, но Бояров не открыл глаз и не шевелился.


Глава 16
Андрей Бояров решил, что он умер, точнее – убит. Если подумать, то в который уже раз. Даже стало обидно. Другие, вон живут и горя не знают, а он … Что ему делать, как только не думать …
Вдруг вспомнился Аристотель, философ из полиса Стагира: «Я мыслю, следовательно – я существую». Или это сказал не Аристотель? Не важно. Главное: мудрая мысль. Но ведь в данный момент голову Боярова посещают мысли, самые разные. Отсюда можно сделать вывод, что он не совсем мёртв.
Андрей прислушался к себе. В тот месте, в тех местах, где тело его пробили наконечники копий, пусть – дротиков, болело. Боль была не нестерпимой,  но довольно сильной. Интересно, что чувствуют смертельно раненные люди? Вряд ли боль их так уж сильна. Помнится, как-то мудрый человек, Захар Прокопьевич Махов говорил ему о Первой сигнальной системе в организме человека, которая организовывается в мозгу человека ещё при рождении. Если человек испытывает очень уж сильную боль, некие внутренние ограничители выдёргивают его из сознания. Бесчувственным, раненный перележит, переживёт опасный период в своей жизни, а там – Бог даст, неприятности закончатся и можно снова в себя приходить. А это значило – Андрей сейчас тоже находится в бессознательном состоянии.
Сильно напрягшись, Боярову удалось приоткрыть глаза. Его окружала какая-то серая мгла. Даже на мгновение показалось, что он ослеп и видит то, что ему кажется. А это почти то же самое, что он ничего не видит; то есть сознание заставляет его видеть галлюцинацию, такую вот странную. Не успел он это обдумать, обмыслить, как заметил, что сквозь эту взвесь, взмуть проходят какие-то фигуры. Тогда появилось ощущение, что это такая форма тумана. Он находится в Эквадоре. Почему бы здесь не быть такому вот туману. Надо только понять, что с ним происходит, и он находится там, где его ранили. Хорошо, что не убили. Кстати, это ведь странно. Дикари, похожее своей размалёванностью на демонов, ворвались сюда, чтобы убивать чужаков, забравшихся в их сокровищницу, в их святилище. Только что Бояров стал свидетелем ритуального убийства белого бродяги, Орейры, старым ацтеком. Он будто восстал из старых доколумбовых времён, когда центральная часть Нового Света явно принадлежала дьявольским культам, как это подаётся религиозными кругами. В этом свете Боярову суждено было погибнуть и хорошо, если – сразу, а то и после продолжительных пыток. И никто не станет слушать его оправданий, что он здесь – случайно. Виноват и должен ответить. Кстати, что сделалось с японцами? Кажется, они первыми столкнулись с индейцами.
Если разобраться, то эти индейцы должны чувствовать себя охранителями этого места, где собраны сокровища, доверенные им предками, а пришельцы, белые люди, пытаются на всё это наложить свои руки. Это могут быть представители государства, а могут быть и просто бродяги. Вот как раз со вторыми поступают наиболее жестоко. Ну, и те отвечают взаимностью, то есть поступают соответственно. Тот же Орейра хвастался японцам, что пытался застрелить мальчишку Доминико.
Теперь – про индейцев, что ворвались в пещеру. Испанцы, покоряя Америку, действовали самыми жестокими методами. Параллельно с этим некоторые религиозные, католические организации, такие, как Орден иезуитов, пытались привить аборигенам зачатки цивилизации, в частности - заповеди Христовы, где говорилось про «не убий» и «подставь левую щеку после удара по правой». Этакое мессианство. Для того, чтобы легче создать рабов среди непокорных туземцев. С африканскими неграми подобное получилось. Но южноамериканские индейцы это вам не покорные негры, с которыми подобные проповеди начали распространять гораздо раньше. Тут Бояров вспомнил Русь, которая столетиями воевала с различными степными племенами скотоводов. И – чаще всего – довольно успешно. Но, как только Византия передала Руси свою религию и проповедники убедили россиян, ставших православными, что они рабы, рабы Божии, и они признали это, встали на колени, когда им сообщили, что «всяка власть от Бога», так Русь покорилась и очередным завоевателям с Востока. Возникло Иго на сотни лет. Досадно осознавать это, но индейцы Центральной Америки не пожелали подчиниться белым людям с их шпагами в одной руке и молитвенниками в другой. Пусть их религия была иной, но она помогла им не стать рабами. Они предпочли не сдаваться и выпасть с карты истории, чем продолжать жить, но уже в качестве рабов.
Если раскрасить себя разными красками и узорами, волосы переплести самым ужасным образом, корчить страшные рожи и издавать ужасные вопли, воображая себя демонами, то они и перевоплощаются в этих демонов, становятся ими. Отсюда и их действия. Можно вспомнить про норманнов, викингов, воюющих между собой и нападающих на соседей, в том числе и на жителей Северной Руси. Они, то есть викинги, одевались в меховые шубы, напяливали шлемы с рогами, доводили себя до яростного исступления берсеркеров. Чем же они отличались от индейцев Центральной Америки? Кстати, сейчас никаких берсеркеров не осталось. Они канули в Лету, тоже были выкинуты из истории, хотя считались лучшими воинами. Надо уметь видеть нужды завтрашнего дня и готовить себя загодя.
Размышлять над разными вещами было интересно, но … когда находишься в привычной обстановке, а здесь … Не надо забывать, что его чуть не убили, и он очнулся в каком-то необычном месте, да ещё покрытом туманной дымкой, в которой что-то или кто-то передвигался. Бояров напряг зрение и увидел кого-то, передвигавшегося на четвереньках, но делавшего это достаточно резво, и этот «кто-то» был покрыт пятнами. Кто бы это мог быть?
И тут Андрей вспомнил, что индейцы, изображавших собой демонов, были покрыты пятнами, которыми они разрисовали своё тело. Пусть так, но зачем ему красться на четвереньках. От кого он прячется? Неужели от японцев? Может ли быть, что те решили вернуться и дать бой индейцам? Значит ли это, что они где-то раздобыли оружие и теперь сами собираются напасть на противника. А что? Цукомото показал себя достаточно безумным воином, чтобы совершать нелогичные поступки. Не может ли быть так, что он вспомнил про Боярова и решил ему помочь?
Нет, вряд ли, подумал Андрей. Здесь скорей другое: между японцами и выходом находятся эти самые «демоны». В темноте, в сумерках, Цукомото и Соба не нашли другого выхода и теперь вынуждены были вернуться назад.
Бояров только собирался крикнуть об осторожности, чтобы предупредить Мифунэ и крикнуть на японском языке, непонятном для остальных, рискуя быть обвинённым в пособничестве, но тут разглядел, кто это там крался в полумраке. Кажется, и туман почти рассеялся, позволяя разглядеть больше, чем несколькими минутами ранее. Это был никакой не индеец. Это было гораздо хуже индейца. Это был взрослый образчик ягуара. Его индейцы опасаются не меньше, чем индусы бенгальского тигра. Эта взрослая хищная кошка, покрытая пятнами, может достигать в длину почти двух метров, а весом - до центнера. За кем начинает охоту ягуар, тот может прощаться с жизнью. Этот хищник невероятно ловок, силён и яростен. Ягуар невероятно прыгуч, ловко лазает по деревьям и плавает в воде. Природа распорядилась так расчётливо, что самые опасные хищники из кошачьих: лев, тигр и ягуар, обитают на разных континентах, и им нет нужды выяснять, кто же из них опасней и удачливей.
Наверное, от неожиданности Бояров дёрнулся. Ягуар услышал это движение и, несколькими прыжками, приблизился к вновь замершему Андрею. Тот закрыл глаза и даже перестал дышать, словно это могло помочь ему в этот фатальный момент. Но … ничего не происходило. Он слышал, как в нескольких сантиметрах от его лица шумно дышит опаснейший хищник Южной Америки. Не выдержав, бедолага Андрей отжмурил один глаз и увидел, как прямо ему в глаза смотрит ягуар. Казалось, что тот улыбается, но вот он раскрыл пасть и показал клыки. Тут уж каждый скажет, что это – конец.
– Почеши её за ухом, – посоветовал голос. – Ей это нравится.
Внутренне ужасаясь, Бояров протянул руку, нащупал ухо и начал чесать за ним, сначала – едва прикасаясь, а потом всё сильней и сильней. Ягуар выгнул спину, наклонил голову, чтобы Андрею было удобней чесать и даже … начал мурлыкать, как обычная домашняя кошка, если можно представить кошку таких серьёзных размеров. Теперь, немного успокоившись, Бояров начал озираться, оглядывая место, где он находится. Умер он, и ему всё мерещится, или в голове его что-то сместилось. Помнится, в Камышино Настя читала ему Библию, и он до сих пор помнит то место, где говорилось о садах Эдема, где рядом гуляли лев и ягнёнок, и ягнёнок не думал бояться льва. Все мирно существовали друг с другом. Неужели он попал на небеса? И кто говорил с ним? Всевышний? Бог? Что бы сказали на это Карл Маркс и Фридрих Энгельс, тоже считавшиеся божествами, с точки зрения своих сторонников, как люди, захотевшие изменить окружающее их общество и весь мир в целом?
То, что Андрей видел, что его окружало, никак не было похоже на божественный сад, описанный в Священном Писании. Похоже, это был всё тот же подземный тоннель, но не такой заброшенный, древний, каким он предстал перед Андреем и его спутниками несколько минут назад. И света сейчас было больше. Завеса тумана как бы отодвинулась, хотя какие-то пласты ещё витали в воздухе. Но кто говорил с ним?
– Кто говорит со мной? – выдавил из себя Андрей, осторожно шаря глазами по сторонам.
– Сейчас я подойду к тебе.
Если судить по голосу, то это – человек пожилой. Но он в этом месте едва ли больше нескольких часов, а в Эквадоре – не больше суток. А из пожилых он знает только… 
– Шочикесаль? – изумился Бояров, когда старый ацтек подошёл к нему. – Откуда … вы говорите на русском языке …
Старому ацтекскому жрецу было столько лет, что тело его ссохлось до состояния скелета, пусть и опутанному жгутами высохший мышц, а голова его, с сильно запавшими глазами, напоминало череп с редкими кустиками седых волос. По крайней мере, таким его запомнил Бояров. Сейчас же перед ним стоял пусть и пожилой, но весьма крепкий мужчина, назвать стариком которого уже не поворачивался язык. Он был завёрнут в широкий плащ, обшитый яркими птичьими перьями, как какой-нибудь римский патриций в тогу, окаймлённую пурпурной полосой. Увидев старого жреца, ягуар покинул Боярова и приблизился к тому, потёршись о его плащ мордой. Кажется, ягуар даже мяукнул, но не как хищник, а как вполне домашнее животное. Шочикесаль почесал ягуара за ушами обоими руками. Тот от блаженства вытянул голову, закрыл глаза и громко замурчал. Видеть всё это было удивительно, словно все они попали в сказку.
– Доминико тоже здесь? – не удержался Андрей от вопроса.
– Нет, сейчас его здесь нет, – охотно отозвался старый индеец и продолжил, – но совсем недавно был здесь, но уже покинул это место.
Бояров заметил, что жрец говорит, но губы его едва шевелятся, хотя голос отчётливо звучит, но одновременно в ушах и голове. То, что он изъясняется на русском языке и говорит правильно, без ошибок, было не менее удивительно, как и всё прочее.
– Наверное, – между тем продолжал говорить ацтек, – у тебя имеются ко мне разные вопросы. Ты можешь задать их, а я постараюсь ответить. Для этого я и подошёл к тебе. Можешь начинать спрашивать.
– Где мы находимся?
– Где и были, – ответил, ни мало не задумываясь, индеец, – в том же тоннеле, где сложены наши родовые реликвии.
– Но мне показалось, – неуверенно продолжил расспрашивать Андрей, – что всё здесь выглядит как-то по-другому.
– Что ж, глаза тебя не подвели, – жрец, недавно совершивший ритуальное убийство, излучал добродушие. Смыслы слов имеют поверхностное значение и, вместе с тем – глубинное. Большинство людей ограничиваются поверхностными значениями.
– И откуда всё-таки вы знаете русский язык? Вы уже встречались с кем-то из моих соотечественников.
Боярову вдруг пришла в голову мысль, что духоборская община перебралась через океан на американский континент и очутилась здесь, в Эквадоре. И некое божественное провидение, о котором много говорили, в том числе и духоборские старосты, и привело в нужное место Боярова, который всеми силами души жаждал найти своих. Могло ли случиться так, что его чаяния сработали на сто процентов. Затаив дыхание, он ждал ответа.
– Всё здесь зависит от того места, – терпеливо начал объяснения старый жрец, – где мы сейчас находимся. Давай вернёмся к моему внуку, Доминико, как ты его называешь. Мы именуем его по-своему. Он – кровь от крови моей. Он принадлежит к моему племени, роду, клану. Хочет он этого или не хочет. Его отдали в школу отцов- иезуитов и они сумели сильно на него повлиять, навязать своё видение мира …
– Но при чём здесь ваше знание моего языка? Я хочу знать …
– Потерпи, белый человек с Севера, – нахмурил свои брови старый ацтек. – Если я начну отвечать на твои вопросы, не ответив на главное, то ты запутаешься ещё больше. Пока что слушай и спрашивай. Я решил открыть перед моим внуком тайны великие наших предков, поразить его воображение и отринуть его от иезуитов. Я не учёл жадности и предприимчивости нашего американского пленника, который умудрился обмануть всех, прикинувшись покорной овечкой. Когда я повёз сюда внука, Колибри, чтобы поведать ему наши тайны, белый Шакал подслушал мои слова и тайно последовал за нами. Мои собратья не сразу догадались о побеге и пустились в погоню слишком поздно. Мало того, что Шакал выследил нас, так он ещё и напал и тяжело ранил мальчика, почти что убил. И тогда мне пришлось отправить его сюда.
– Но я нашёл его раненным, – подал свой голос Бояров, – и пытался оказать ему помощь, спасти его.
– Я верю, что ты хотел сделать правильно, – наклонил седую голову ацтек. – Но ты не знаешь, как мы лечим тех, над кем уже распростёрлись крылья смерти. Это очень ответственный момент. Не каждый справится с этим делом.
– Я понимаю, – теперь склонил голову Андрей, – Я сам принимал участие в лечениях людей, помогал настоящему доктору. Он мог сделать многое.
– Он думал, что может сделать многое, – ответил Шочикесаль. – А теперь слушай меня. Слушай внимательно и попытайся понять, или хотя бы поверить. Сам образ жизни белого человека мешает этому. У каждого человека есть тело, и есть дух, называемый дух Маниту. Всё это есть вакан танка (по-нашему – великая тайна). Всякое тело защищается от болезней и в этом ему помогает Маниту через свой дух, кусочек духа самого Маниту. Но бывает так, что болезни насылают другие духи, имеющие своих сильных покровителей. Тогда тот кусочек духа Маниту не может справиться сам. Такой человек начинает хиреть, болеть и затем умирает. Смерть его приписывают то одной, то другой болезни. Врачи – люди образованные и знают, на что или кого сослаться. Наши знахари научились извлекать из тела тот кусочек духа Маниту и перенаправлять его сюда, чтобы он не мешал лечить тело. Кусочек духа считает, что он может справиться и пытается сопротивляться, пока сам не исчезнет, а вместе с ним и тело. Вот и твоё тело пострадало от дротиков моего народа.
Бояров вспомнил, как в него метнули несколько копий, и два, а то и три пронзили его. Он вспомнил боль, которую испытал при этих проникающих ранениях. Он тогда посчитал, что был убит и всё окружающее ему грезится.
– В чём-то ты и прав, белый человек с Севера, – ответил ацтек так, словно Бояров продолжал с ним говорить, хотя Андрей помнил, что не сказал, а просто подумал. Неужели старый индеец может читать его мысли?
– Конечно, могу, – тут же признался индеец. – Я – из верховной касты жрецов и вождей. Мы много что умеем делать, в том числе и читать мысли. Конечно, не всегда и не у всех. Для этого надо проходить особые обряды и входить в особое состояние.
– Как сейчас.
– Да, как сейчас. Напомню, что мы оба находимся по ту сторону жизни, но ещё не добрались окончательно до смерти. Наши тела сейчас находятся в том тайном тоннеле и над ними трудятся знахари. Если они справятся с нашими проблемами, то мы вернёмся к жизни обратно.
– Как это так? – Бояров отказывался слышать Шочикесаля. – Что это значит: тела там, а дух, или душа – здесь? Я себя ощущаю полностью здесь.
Бояров принялся себя ощупывать руками, а потом перевёл взгляд на собеседника. Тот продолжал скептически смотреть на него и снисходительно улыбаться.
– А как бы ты себя хотел чувствовать, белый человек с Севера? Твой дух настолько привык к телу, что он всеми своими чувствами готов подтвердить это. Но это всего лишь обман чувств, в том числе и зрения, в том числе и слуха.
– Как это? – вытаращил глаза Андрей.
– Вот ты задавался вопросом, как это мы понимаем друг друга?
– Да, ты, вождь, говоришь на русском языке.
– Я не вождь, а из касты жрецов, это немного другое, – поправил Андрея Шочикесаль. – И говорю я на своём языке. Но мы находимся в определённом месте. Как-то мне Колибри, мой внук пересказывал урок в миссионерской школе отцов- иезуитов, как бог наказал людей, смешав их языки. Чем-то они его огорчили.
– Это было в Вавилоне, – вдруг вспомнил Библию Бояров.
– И люди перестали понимать друг друга и разбежались во все стороны света. Но когда-то они говорили на одном, понятном всем языке. Так вот, в этом месте тот праязык сохранился. Ты говоришь, а я тебя понимаю, белый человек из северной страны, я говорю, а ты думаешь, что говорю с тобой на твоём языке. Ты меня понимаешь?
– И да, и … нет.
– Не важно. Не можешь понять, тогда просто – поверь. Так будет проще, для нас обоих.
– Пусть так. Я готов поверить. Касательно языка. Но как это понять про тело?
– Мы с тобой, белый человек из северной страны …
– Называй меня Андреем.
– Мы с тобой, Андрей … какое сложное имя … мы сейчас как два призрака, не только мы. Наше дело сейчас ждать, чтобы нас починили. Я что, я уже человек старый и, если со мной не получится, то готов здесь остаться навсегда. Поверь, здесь очень интересное место, особенно для человека науки, науки белых людей.
Шочикесаль продолжал говорить с самым увлечённым видом и даже размахивал руками, помогая себе жестами. Он что-то рассказывал Боярову, а тот почти и не слышал его, раздумывая о том, что вот ещё надежда развеялась, как дымка утреннего тумана. А он уже размечтался, что духоборская община из поселения Камышино находится здесь, где-то неподалёку и уже наладила отношения с местным туземным населением. Остаётся только найти их. И вот … всё оказалось не так, совсем не так, и сам он почти что мёртв, и находится где-то на том свете. Почти на том свете. Выкарабкается ли он отсюда, найдёт ли свою семью? Бояров вздыхал всё тяжелее. Шочикесаль услышал его, понял сомнения, обуревающие белого человека из далёкой северной станы и нахмурился.
– Послушай меня, Андрей. Не надо нагонять на себя тёмные думы. Наоборот. Ты должен сосредоточиться на светлой стороне своей жизни. Думай о том, что было хорошего в твоей жизни. Тем ты будешь помогать выздоровлению. Поверь мне. Я не раз проходил через подобные ритуалы. Печальные мысли угнетают твоё тело. Оно сейчас воспринимает твои эмоции. Надо помогать ему. Давай же, займись этим.
Легко сказать, думай о приятном, помогай себе сам. Но за последнее время Андрей попадал из одного серьёзного испытания в другое. Он пытался как-то организовать поиски своей семьи, с которой он только начал родниться, то есть прорастать в их душах корнями, но всё кончилось весьма печально.
А может … может, всё ещё не закончилось. Ведь он, обнаружив, что Настя Горевая, вместе со своими родителями и единоверцами, покинула Дальний Восток, покинула Россию и отправилась в Америку, то есть сюда. Все они где-то здесь. И надо только не отчаиваться и проявить терпение. Он в лепёшку расшибётся, но не опустит руки и будет искать, искать, искать. Надо только помочь самому себе …
Бояров принялся вспоминать, как у него проходило время, как он жил в Камышино, и получалось, что он там был по-настоящему счастлив. Ему было там хорошо. И в самом деле, у него получилось настроить себя на положительный, бодрый лад. Хотелось сделать что-то решительное, важное. Этот индеец, Шочикесаль, сообщил ему важные вещи. Восточная медицина, китайская, корейская, даже японская сосредоточена на энергетических потоках в организме, на правильном их функционировании, на исправлении дефектов, нарушающих работу организма, тогда как медицина западная, европейская, берёт за основу болезни и борется с ними. Как-то Захар Прокопьевич, находясь в приподнятом состоянии, прочитал ему целую лекцию, сообщив, что когда-то, в доисторическом государстве Шумер, одном из самых древних на земле, тамошняя медицина была сосредоточена на мёртвой ткани. Шумерские медики решительно орудовали с умершими, убитыми людьми, делали им разнообразные операции, а потом … каким-то образом возвращали их к жизни. Подобная ветвь существует и в тибетской медицине,  а может и существовала прежде. Сегодняшние медики предпочитают «не замечать», как действовали, успешно или нет, их коллеги в античные времена или даже ещё ранее. Исключения делается для Гиппократа, Авиценны и ещё редким одиночкам. Остальных вроде как бы и не существовало. Впрочем, такое же происходит и в прочих научных сферах. Но мысль, высказанная старым ацтеком, что тело и душу можно разделять, чтобы успешно возвращать смертельно раненных людей, была не просто интересной, она могла бы стать сенсацией в медицинской науке, а это достойная ветвь для изучения. Бояров всё глубже погружался в размышления, лёжа на каменном ложе, привалившись головой к каменному основанию стены.
– Послушай, Андрей, – прервал затянувшуюся паузу в разговоре Шочикесаль. – Почему ты продолжаешь здесь валяться? Я хотел предложить тебе немного прогуляться.
– Но как же …
Бояров начал было говорить и напомнить о своём тяжёлом ранении, после которого сложно продолжать быть, но тут же и осёкся, а старый ацтек продолжил насмешливо:
– Вот только не надо напоминать о своём ранении. Меня тоже продырявили из револьвера несколько раз. В упор. Однако же я стою здесь, перед тобой, и веду беседу. Поднимайся, ведь там осталось твоё израненное тело, равно как и моё, но это не мешает нам немного развлечься, и не думать о разных там смертях.
Прислушиваясь к своим ощущениям, Андрей Бояров кое-как поднялся. Казалось, он должен чувствовать себя крайне плохо, но вынужден был признаться, самому себе и Шочикесалю, что может не только уверенно стоять, но даже и двигаться. Только теперь он смог оторваться «от самого себя» и начать оглядываться по сторонам.
Казалось, что давным давно, чуть ли не в прошлой жизни, а на самом деле каких-то пару часов назад они, с Доминико, проникли через потайной лаз в пещеру, откуда извилистый ход провёл их в сокровищницу индейского народа, где были собраны невероятные предметы. По-другому Андрей не решался сказать. Год назад он столкнулся с драгоценной реликвией, Книгой Рода, которую долгое время оберегала община духоборов, этот старинный манускрипт, а также незаконченную рукопись Якова Беме, духовного лидера общества духоборов. Именно с его лёгкой руки духоборы образовались и начали свою духовную деятельность.
Мог ли думать когда будущий революционер и будущий минеролог, что будет дописывать рукопись саксонского сапожника, почти библейского пророка. Именно по этой причине Апрелий Репников согласился доверить Боярову Книгу Рода, взять её в руки, попробовать сосредоточиться на буквах текста. Андрей думал, что прикоснулся к тайне, которая почти уже растворилась в истории. Именно эта книга стала причиной, что Андрей попытался вынести копию её, им же переписанную, чтобы переправить её, подарить миру, как он убеждал сам себя. И с книгой ничего не получилось, и жизни своей он едва не лишился. Лишь чудом он остался жить, благодаря чудесным рукам Махова, фельдшера благовещенского лазарета. А теперь, спустя всего лишь какой-то год (что это для медленного течения истории)  он очутился в ещё более удивительном месте.
Заинтригованный невероятной историей, Бояров решил тогда помочь парочке индейцев, деду и внуку, которых обвёл вокруг пальца белый бродяга, золотоискатель Орейра. Раскрыв встреченным им в лесных джунглях парочке японцев тайну индейской сокровищницы и невероятным количеством спрятанного там золота, Орейра повёл их туда, а следом двинулись «хозяева» тайника, старый ацтекский жрец и раненный индейский мальчишка, которого пришлось нести на руках. Старый ацтек не мог допустить, чтобы в их тайник проникли чужие, и сам доверился Андрею. Тот чувствовал, словно попал в сказку. Только на этот раз это были не подземелья духоборской деревушки на Дальнем Востоке, а настоящий огромный лабиринт в экваториальной тропической стране. Андрей толком не успел осматриваться, двигаясь за своим проводником. Одно он понял, что здесь места много больше, чем в Камышино. Наверху, на поверхности, и внизу, под землёй.
Отверстие входа было хитро замаскировано, но Орейра, обладающий жизненным опытом бродяги, лазутчика и следопыта, несколько лет проведшего в плену у индейского племени, сумел разобраться в маскировке, и проник внутрь сам и пригласил следовать за собой сообщников. Уже за ними, пытаясь идти незаметно, прошли Шочикесаль с Бояровым. Герою нашего повествования не удалось толком разглядеть окружающие их пещерные полости, а потом быстро, даже стремительно развернулось само действие, последствием которого и стало серьёзное ранение Боярова.         
И вот сейчас Бояров озирался по сторонам. Теперь рядом с ним находился Шочикесаль, и можно было не опасаться нового нападения, но на всякий случай Андрей спросил у своего спутника:
– Кто же были те воины, что … ворвались в пещеру?
Сначала Андрей хотел задать вопрос по иному, более прямо: кто его ранил, почти что убил? Но старый жрец понял его вопрос и ответил на него.
– Это воины нашего племени. Чаще всего именно они несут службу по охране этого места. Постоянно там находится всего несколько человек, а порой там вообще нет никого. Но это не потому, что все отправляются домой. Это совсем не так. Иногда воины удаляются от нашего тайника и обходят окрестности, чтобы изучить подходы. Мы стараемся, чтобы здесь не устраивать постоянного жилого лагеря, что может помешать маскировке. Именно я в курсе всех этих действий, потому что отвечаю за охрану и безопасность наших реликвий. Признаюсь, что я решил этим воспользоваться и привести сюда Колибри, моего внука. Те отцы-иезуиты из своей миссионерской школы, что задурили ему голову своими историями, почти забрали моего мальчика из нашего племени. Мне надо было поразить его воображение и что для этого подходило лучше, чем те священные реликвии, которые я охранял? Кое-что я ему поведал, и именно тогда нас выследил белый Шакал. Он сбежал из нашей деревни и последовал за нами сначала на корабле, а потом через джунгли. Он действительно оказался ловким пройдохой. Меня отвлекал внук, которому я попутно рассказывал то, о чём обычно не говорят.
– О чём же? – не утерпел Бояров. Он чувствовал, что всем этим сокрыто нечто грандиозное.
– Скоро ты обо всём узнаешь, как только я закончу свой рассказ. За разговорами с внуком я не заметил, что нас кто-то преследует. Наверное, я уже действительно стал слишком стар. Каждый охотник из нашего племени давно бы уже разобрался, что нас преследуют. А я прозрел в последнюю минуту, когда Шакал не сдержал своей радости после того, как я открыл Колибри проход в подземелья. Он вскрикнул, а потом, когда понял, что раскрыт, начал стрелять. Именно тогда он ранил Колибри, и кинулся наутёк. Я отправил внука сюда, чтобы не потерять его и начал преследовать Шакала. Остальное ты уже знаешь. Теперь мы оба попали в это место, священное для нас.
– Ты, вождь, остановился на том, как твои воины проникли в пещеру.
– Во-первых, не вождь, а из касты жрецов, это немного другое. А во-вторых, я и в самом деле отвлёкся. Воины приблизились к входу в нашу сокровищницу и сразу поняли, что здесь дело нечисто. Они это поняли ещё раньше из-за обилия следов, которые чужаки оставили за собой. Но следов, уходящих оттуда, не было. Отсюда следовало, что те, кто оставил столько следов, всё ещё находятся внутри, всё ещё там. И их было несколько. Понятно, что наши воины проявили осмотрительность, то есть осторожность. Они медленно продвигались внутрь и прислушивались к тому, что происходило в пещерах. Но, когда они услышали внизу вопль и шум, то решили, что в пещере началась схватка. Тогда они решили, что ждать больше не имело смысла. Они решительно кинулись вперёд и …
– Они напали на моих японских спутников, – предположил Бояров, помня, что Цукомото и Соба удалились к выходу из подземелий.
– Они действительно увидели чужаков, японцев, которые бились друг с другом, а не со мной или Колибри. Наши воины по следам определили, что мы оба находимся в святилище. Но вместо нас они увидели японцев. По опыту мы знаем, что сокровища и в первую очередь – золото, сводят белых людей с ума, толкают на самые безумные поступки. То, что вместо американцев и прочих белых людей здесь находились люди с жёлтой кожей, ничего не значило; золото обладает страшной магической властью над человеком, и даже над человеком с красной кожей. Но нахождение там японцев оказалось для воинов неожиданностью. Они замешкались, а японцы оказались слишком быстрыми; только что сражавшиеся, они объединились и напали на наших воинов. Тех спасло то, что у японцев не было оружия. Почти не было, исключая палки и какой-то железяки. Но и с этим примитивным оружием они умудрились поранить, и даже серьёзно, несколько человек, но, не сумев прорваться, отступили назад, в тоннель.
– Я видел, как они пробежали мимо меня и скрылись где-то в глуби этих галерей. Как они далеко продолжаются? Не могут они добраться до их противоположного края?
– Дойдём и до этого, – бодро отозвался Шочикесаль. Казалось, сбежавшие японцы его никак не волнуют. – Тем более, что здесь их нет вовсе. Они остались в том мире. Ты, наверное, забыл, что мы сюда попали для восстановления жизни. Все неприятности остались позади. Пока что.
– Но я продолжаю волноваться, – признался Бояров. – Все эти новости тревожат меня всё больше … начиная с ягуара, который должен нападать … а он не нападает. Откуда он здесь вообще взялся? Залез следом за вашими воинами? Они его пытались натравить на японцев?
– Напомню, что и японцы и наши воины остались в прошлом мире, а здесь … мир позапрошлый?
– Как тебя понять, вождь?
– Это я и пытаюсь тебе объяснить, Андрей, белый человек из северной страны. Представь себе, что у всякой страны есть такой период в её истории, каким весь народ гордится и считает его лучшим.
– Золотой век?
– Вот видишь, белый северный человек, у нас даже с лучшими временами разные представления. У вас это связано с золотом, металлом который не ржавеет, но больше у него нет достоинств, у нас же лучшее время связано с изобилием, разрастанием народа и того могущества, каким он славится у соседей. Вот и у ацтеков был такое время.
– Это было давно? Как давно?
– Не знаю, – легко признался Шочикесаль. – Может быть, тысячу лет назад, может – пять тысяч, может – десять. У вас хорошо знают историю своей страны? Своего народа?
Бояров задумался. Русская православная церковь, византийская церковь, как подброшенный в гнездо кукушонок, постаралась вытравить ту историю, какая была до неё. Так и стали говорить: тысячелетняя Русь. Будто до неё ничего и не было. А «Повесть временных лет», а «Слово о полку Игореве»? А все прочие хроники, писанные ещё на берестяных грамотах? Почему Египет, Китай, Индия, Иудея, Сирия и прочие страны не стесняются своей истории, а у нас …
– Не важно, – решительно отмахнулся рукой Андрей, словно отметая от себя собственные сомнения. – Пусть будет так, как ты говоришь. Чем же вы так гордитесь, что отправляете себя назад, в прошлое?
– Не себя, – терпеливо пояснил старый ацтек. – Это могли делать боги, а не человек. Мы отправляем свой дух, вон и тебе помогли, оказали величайшее доверие. Может когда и у вас начнут практиковать лечение духа величием и тела заживлением.
Бояров попытался представить это, но не совсем разобрался, о чём собирался сказать ацтек. Между тем всё время разговора они двигались по подземной галерее. Стало заметно светлее, хотя непонятно было, каким способом здесь всё освещалось. Ни факелов, ни газовых горелок, ни новомодного электрического освещения не было видно. Каким-то образом светился сам воздух, хотя посторонних запахов, как озона или какого другого пахучего газа не было. Тоннель уходил вдаль и растворялся в сиянии. В стене тянулась широкая полка, на которой лежали, ряд за рядом, объёмистые книги. Точно такие же Андрей заметил, как только они сюда заглянули. Но теперь всё выглядело новым и аккуратным. И тоннели не были пустыми. Здесь появлялись люди и какие-то тележки, разглядеть которые не получалось: они довольно быстро проносились и исчезали. Как они перемещались, было непонятно. У Боярова появилось ощущение, что передвигались они не на колёсах, а как бы плыли над землёй, подобно сказочным коврам-самолётам. Если бы не видел своими глазами, то не поверил бы. На этих тележках то находились грузы, какие-то ящики, то сидели пассажиры. Для пассажиров такое перемещение не было в диковинку, и они сидели так, словно для них это было делом самым привычным. Бояров решил ничему не удивляться. Он и сам находился в самом чудесном месте, непонятном для себя, в далёком прошлом, по словам ацтека. Там могло быть всё, что угодно. Он то ли спал, то ли ему всё это грезилось. А может он уже сошёл с ума, как этого он страшился. Андрей решил выждать, чем всё закончится. Вспомнился роман Николая Чернышевского «Что делать», написанный писателем в Петропавловской крепости. Там, в главе «Четвёртый сон Веры Павловны» описывался мир Будущего. Может и здесь происходило что-то подобное? Хотя это и в самом деле мог быть и сон.
Неожиданно в заднюю часть Боярова что-то ткнулось. От неожиданности Андрей чуть не упал. Он оглянулся. Позади него стоял тот самый ягуар, который с ними уже заигрывал. На морде его явно угадывалась улыбка.
– Чёрт знает что происходит, – буркнул в пространство перед собой Андрей. Конечно, пусть уж лучше ягуар с ними играется, чем за ними же охотится.
– Я говорю, место такое, – напомнил Шочикесаль.
– Так что с этим местом? Ты говорил, что это было давно.
– Да, именно так, – охотно подхватил жрец. – Незадолго до этого с неба к нам опустились на своих кораблях боги. Они пришли к нам и начали говорить громовыми голосами. Должно быть, именно так и говорят боги там, у себя на небесах. Они научили нас многим вещам и наш народ начал процветать. Я не буду рассказывать подробности. Вряд ли они тебя будут интересовать.
Бояров вспомнил, что про подобные случаи рассказывается в разных религиях, про Всемирный Потоп и многое другое. А боги греческо- римских пантеонов вели себя ещё более резво. Кажется, они даже устроили войну между собой.
– Но всё хорошее когда-то заканчивается. Наши боги сообщили, что у них началась война, и они вынуждены покинуть наш мир, иначе война придёт и сюда. Лучшие наши воины вызвались помочь. Боги улыбались и переглядывались между собой. Потом они объяснились, что их противники могут молниями уничтожить весь наш мир. Стрелами и копьями они давно не воюют, а их оружие слишком страшно, чтобы применять его здесь.
– Это похоже на миф, – заявил Бояров, – на сказку. Я не очень верю этому.
– Прошло слишком много лет с тех пор. Многие перестали верить, Но тех, кто веру сохраняют, тоже много. Для того, чтобы боги вернулись к нам, придумали совершать жертвоприношение. У жертв вырывают сердце и протягивают в небо. Жрецы на языке, каким говорили те боги, просят их вернуться. Но боги не отвечают. Или надо приносить жертв больше, или они все погибли в своих войнах. В жертву приносили даже наших царей, самых могущественных, но и это не помогало. Но, когда явились белые люди из-за моря, на кораблях с парусами, мы обрадовались и решили, что нас всё же услышали. Но это были, видимо, другие боги. Они не стали нас слушать, а искали золото и драгоценные камни, наших животных и наших женщин, которых брали в жёны и даже увозили к себе, за море.
– Это называлась Конкиста, – заявил Бояров.
– Неважно, как это называлось, – хмуро отозвался старый ацтек, который перестал улыбаться. – Понятно, что и до нас добралась война, о какой говорили боги с неба. У них были и молнии. Правда, не такие ужасные, как мы себе это представляли.
– Расскажи мне о ваших богах, – попросил русский беглец. – Какие они были?
– Я не могу точно сказать, – признался ацтек. – Это было очень давно. Они были похожи на нас, но с массивным носом, начинающимся во лбу. Цвет их кожи был не совсем белый, скорее серый. Они были очень умными. Казалось, что они в силах построить что угодно. Они перемещались на летающих лодках, двигающихся совершенно бесшумно. Впрочем, мы можем увидеть этих богов здесь. Когда они объявили о войне у себя дома, на небе, они решили устроить большое хранилище.
– Мы находимся в нём? – вдруг догадался Бояров, оглядываясь вокруг другими глазами.
– Да, – сделал широкий жест Шочикесаль. – Боги начали строительство этого тоннеля, а доканчивали его уже их дети. Сами боги спешили. Я об этом уже говорил.
– Какие дети? – удивился Андрей.
– Их дети. Они женились на наших женщинах и те рожали детей. Все они быстро  росли и были высокими, выше даже богов, сильными и умелыми. Ацтеки, под их руководством, победили всех врагов и властвовали над всем континентом. Из детей богов набирали в касту жрецов. Я тоже из числа далёких потомков. И Колибри. Поэтому мы можем являться в это место, когда необходимо лечиться от смертельных ран, даже от огнестрельного оружия. Наверное, и ты тоже такой потомок, потому что и тебе получилось сюда попасть. А простые люди, не божественной крови, попадают в страну туманов, где вылечиваются труднее, да и то не все и не всегда. Только поэтому я начал с тобой говорить, Андрей, белый человек из северной страны … 
Шочикесаль продолжал говорить медленным торжественным голосом и с интонациями, с какими говорят священники, читающие проповедь. Это было неудивительно, учитывая, что Шочикесаль был жрецом, хотя ацтекские жрецы, да и прочих индейских племён не так уж много говорили о вере и связанных с ней сторон, а занимались несколько другими делами, к примеру – кровавыми человеческими жертвоприношениями. Но и христианам это было не чуждо, учитывая тех, кого называли великомучениками. Скажете, что это происходило при гонении на первых христиан? Но вспомните про Святую Инквизицию с её учебниками, как правильно заниматься пытками. Пусть эти наши слова будут считаться репликой в сторону.
А Бояров вспоминал про Книгу Рода, с которой не совсем разобрался, хотя попытался сделать с неё список. Там поминалось о многом, в частности про войну Гипербореи с Атлантидой. И то, и другое государство считались спорными, мифологическими, как Вавилонская башня, Великий Потоп, Беловодье, утонувший град Китеж и прочее. Но, если разобраться, то многое в нашей истории старательно вымарано околорелигиозными и околонаучными кругами, которые не желали даже слышать о том, что не вписывается в утверждённую систему мироздания. И сам Бояров отчасти придерживался этих взглядов, пока не окунулся, бывало и с головой, в крайне удивительные события, не дающиеся трактовки с привычной стороны. Вдруг ему пришло на ум сравнить Книгу Рода и те массивные фолианты, что во множестве лежали на длиннейшей полке, вырубленной в скале, уходящей куда-то в необозримую даль.
– Послушай, Шочикесаль, – оборвал русский беглец размеренную речь престарелого ацтекского вождя и даже положил ему руку на плечо примирительным жестом, – а что ты можешь сказать про те большие книги. Ты, кажется, говорил, что страницы их отпечатаны на золотых листах.
– Почти ничего не могу, – признался тот. – Только то, что боги оставили их нам на память о своём посещении нашего мира. Там должно быть сказано о самых разных вещах, большая часть которых нам ещё не ведома. Или уже забыта.
– Но тогда это значит, – у Боярова даже сорвался голос до писка, так он был взволнован, и у него начали трястись руки. – Если это действительно так, как ты говоришь, то вам было оставлено настоящее сокровище, и предназначено оно для всего человечества.
– Может быть и так, – заметно посуровел лицом ацтекский жрец, – но когда так говорят, то это чаще всего означает, что у тебя что-то собираются отнять. Мол, это общее и ты этого не достоин. Я правильно тебя понял, человек с Севера?
– У нашего народа имеется мудрость, – помолчав, ответил Бояров, – «что имеем, не храним, но потерявши – плачем». Говорится там не совсем о нашем примере, но сюда это применить можно с полным правом. Ты прав, жрец, если бы у вашего народа забрали это ваше достояние, то, скорее всего, смотрели бы только на форму, то есть на золото, игнорируя содержание, непонятную информацию, записанную непонятными буквами. И эти золотые книги давно бы уже переплавили в слитки, уничтожив всю былую память о прилетевших с неба людях.
– Богов, – ревниво подчеркнул Шочикесаль, – люди, обычные люди, не могут жить на небесах.
– Пусть так, – махнул рукой Андрей. – Поверь мне, жрец, если бы люди смогли поселиться на небесах, то это значило, что они сравнялись по своим знаниям, умениям и возможностям с богами, по сути – стали бы ими.
– Но как такое может быть? – замахал руками Шочикесаль. – Ты смеёшься надо мной, белый человек из северной страны?
– Такое может быть! – Ответно махнул рукой Бояров, словно рубанул топором. Так вели себя агитаторы в агиткружках в Санкт-Петербурге. – Умнейшие люди занимаются этими вопросами. Карл Маркс, Фридрих Энгельс, Пётр Кропоткин, Михаил Бакунин, Георгий Плеханов. Всех перечислить просто невозможно.
– Это всё твои соседи? – уважительно спросил ацтек. – Из вашего одного северного племени?
– Преимущественно из европейских государств, – попробовал объяснить Бояров, но понял, что жрец всё равно не поймёт его. – Это очень трудный вопрос. Люди подходили к нему тысячелетиями. Столько всего нагромождено, столько всего придётся менять, что это выше всяких человеческих сил. Но мы это сделаем!
Андрей собирался продолжить свой монолог о будущих свершениях, но, заметив, как вытянулось лицо удивлённого старика, сдержал свой порыв, закашлялся, а потом принялся озираться по сторонам.
– Мы так и останемся здесь? – спросил Бояров. – Или выйдем наружу и сможем посмотреть, как устроен ваш мир, о котором ты мне рассказывал. Мне интересно посмотреть своими глазами.
Ацтек начал жевать губами, словно проговаривал фразы про себя, не вслух, молча, но потом признался:
– Я бы не советовал выходить наружу …
– Это почему? – встревожился Андрей. – Нам что-там угрожает?
– Нет, – махнул Шочикесаль рукой, как подросток. – Мы с тобой не настоящие люди, а как бы духи, но … К тому же здесь кругом сплошной лес, не видно ничего.
– Но всё же? – не желал успокаиваться собеседник.
– Та война не совсем закончилась. Сами боги от нас уже улетели, поднялись к себе, на небо, на своих колесницах, а с нами остались их дети, которые сделались нашими царями, жрецами, целителями. Недаром же мы стараемся попасть именно сюда. Здесь, под землёй, безопасно. К тому же мы можем прикоснуться к их дарам, тому, что они сотворили, своими руками. К тому же нас охраняют, то есть не позволят выйти наружу. Для нашего же блага?
– Кто? – начал озираться Бояров. – Твои воины? Которые меня ранили?
– Нет. Они остались в моём мире.
– Тогда кто?
Ягуар, который двигался за ними, сначала муркнул басом, а потом издал короткий, но весьма грозный рык, разинув пасть и показав крупные клыки. Невольно Андрей отодвинулся от могучего зверя, которого язык не поворачивался назвать кошкой.
– Он просто сопровождает нас, — попробовал объяснить жрец. – Это его привычная работа. Не ты ведь здесь первый и, надеюсь, не последний. Ему же интересно увидеть кого-то новенького. Вот он и не отходит от нас. Ты можешь его не опасаться, Андрей. Он не сделает тебе ничего, если ты не будешь вести себя излишне шумно.
Ягуар, словно догадавшись, что речь идёт именно о нём, (а может действительно было так), обогнал беседующих и двинулся впереди них, нервно подёргивая хвостом, словно для него было привычным - сопровождать людей. Может, так было и в действительности, но Бояров нервничал, отвлекался и не всё воспринимал в рассказах Шочикесаля, а тот пытался для Боярова пояснять, что же с ними происходит и – попутно – пересказывал ему историю их народа.  Взволнованный присутствием шествующего рядом ягуара, Бояров мало что воспринимал. Попробовали бы вы очутиться на его месте. А между тем Шочикесаль рассказывал поистине удивительные вещи. Но – увы – речи его проходили мимо ушей человека, шедшего с ним рядом.       
Бояров смотрел перед собой (рядом с ним двигался ацтекский жрец и о чём-тио говорил), но видел Андрей совсем другое. Перед глазами его проплывали картинки из недавнего прошлого, из того времени, когда он проживал в Камышино, и казалось ему то время вполне благополучным и даже счастливым. Да, он чувствовал себя и в самом деле счастливым, если может быть таким человек, осужденный на каторгу по политическим причинам, приговорённый уголовными преступниками к смерти и лишь чудом избежавшего самой печальной участи. Бывает, что жизнь с нами проделывает самые удивительные фортели. Может и в самом деле где-то там сидят некие игроки и разыгрывают какие-то неизвестные, но содержательные игры на чудесных божественных картах, а то, что со всеми нами происходит, в нашей обыденной жизни, это и есть результат их партии.
– Далеко ещё нам идти? – спросил Андрей, заметив, что слишком долго молчит. К тому же и Шочикесаль замолчал, должно быть, устав говорить. Так бывает с людьми, не привыкших долго болтать. 
– Куда … идти? – не понял спутник.
– Ну … куда мы сейчас двигаемся, – ответил Андрей и сразу поправился. – Далеко ли тянутся эти галереи?
– Тоннели? – переспросил Шочикесаль. – Честно признаюсь, что не знаю. Их выстроили сами боги, пришедшие к нам с неба. Не сразу, а когда начали сражаться с другими богами.
– Они что, перессорились между собой?
– Нет, – серьёзно ответил жрец. – Это были совсем другие боги, должно быть – демоны. Они летали на воздушных повозках и метали молнии. Тогда наши боги ушли под землю и выстроили для себя, в потом и нас, города, там же, под землёй. Я тебе про это уже рассказывал. Об этом начертано в тех книгах, на страницах из золота. Некоторые из наших жрецов, из особой касты хранителей прошлого, умеют эти книги разбирать.
– А ты это можешь делать? – поинтересовался Бояров. Ему очень было интересно взять в руки небесную книгу и попробовать разобраться в ней, хотя бы с помощью этого старого жреца.
– Нет, - признался тот. - Среди нас находятся потомки тех богов, но все мы занимаемся тем, для чего нас предназначили. Я занимаюсь своим делом, а хранители книг - своим. Кстати сказать, я никого из них не знаю, и где они находятся – тоже. Может, никого из них в живых уже не осталось. Хотя (старик задумался) – вряд ли. Кто-то из них должен остаться и ждать своего часа.
Бояров чувствовал, что мысли его разбегаются, столько всего его занимало. Наверное, в нём дремал учёный, философ, как в античной Греции, мыслители которой находили сокрытую суть всякой вещи, о чём не могли подумать даже наши современники. Хотелось расспросить Шочикесаля обо всём, но … но тот не стремился отвечать на вопросы русского скитальца. Ацтека занимали свои мысли, свои стремления, а цели чужака его занимали мало, и Бояров начинал это понимать.
Постепенно мысли из головы окончательно разбежались,  и Андрею сделалось себя ужасно жалко. Как получилось так, что всё в его жизни перевернулось, и началась смертельная гонка в попытках как-то выжить, не скатиться окончательно в яму несчастий, куда его упорно толкали силы Фатума. В воле ли человека противиться тому, что считается судьбой. Он сопротивляется, всеми силами пытается что-то сделать, но становится только хуже. Он и так уже оказался на другом конце мира, и то, что ещё не сгинул, не погиб, говорит о его упорстве, нежелании сдаваться. Может, кто-то из Высших сил проявляет к нему снисходительность? Знать бы об этом и попросить его … А что, если …
– Шочикесаль, брат, – дрожащим голосом начал говорить Бояров. – У меня … мне … надо спросить важное, очень важное у ваших богов, которого-нибудь из ваших богов…
– Я же говорил, – напомнил старый ацтек, – что все боги уже удались к себе на небо, откуда когда-то спустились к нам. Остались лишь их сыновья. Но и они заняты важными делами, цели которых мы до конца не понимаем.
– Послушай, Шочикесаль, брат, – продолжал терпеливо говорить Андрей. – Ты упоминал недавно, что сам входишь в число потомков тех, прилетевших богов. Говорил, что, возможно, вхожу и я. Говорил, что мы находимся в далёком прошлом. Я делаю вывод, что не так уж важно, что те боги успели удалиться к себе. Ты можешь сделать так, чтобы я пообщался с кем-нибудь из них, неважно даже с кем.
Старый ацтекский жрец принялся разглядывать своего собеседника, пытаясь понять, что тот просит. Это если бы к деревенскому батюшке подошёл чужак, иноверец, и попросил того устроить ему контакт со Всевышним. Мол, поговорить необходимо, прямо сейчас, по душам. Как бы батюшка отреагировал? Наверное, он имел бы тот же вид, какой сейчас был у Шочикесаля.
– Это весьма необычная просьба, ¬– едва выдавил из себя старый ацтек. – К богам никто у нас давно не обращался. Не положено это у нас. Даже думать …
– В этом нет ничего кощунственного, – торопливо продолжил убеждать жреца Андрей. – Признайся сам, брат, что я попал в безвыходную ситуацию. Я едва не погиб, попал за тысячи вёрст от своего дома, окружённый либо врагами, либо теми, для кого я – всего лишь чужеземец, непонятный даже своим языком. Я думаю, что лишь боги могут помочь мне как-то разобраться с бедами, которые грозят поглотить меня в себе. Но я не хочу сгинуть здесь, на другом конце мира.
– Ты думаешь, Андрей, – попробовал оправдаться ацтек, – что у меня получится как-то помочь тебе? Я даже не слышал о подобном.
– Но ты же можешь хотя бы попытаться!
Бояров придвинулся к Шочикесалю почти вплотную и заглянул тому в глаза, по-стариковски мутные. Андрей постарался быть как можно убедительней. Он даже попытался схватить старика за руку и сжать ладонь, словно от этого просьба будет лучше принята, но ацтек почти вырвал ладонь у просителя.
– Хорошо, – наконец согласился ацтек. – Я попробую сделать так, но не уверен в положительном результате.
– Я всё понимаю, – согласился Бояров. – Мы сейчас куда-то отправимся?
– Нет, – скривился ацтек, скрежетнув зубами; видно было, что ему не хочется подставляться, обращаться туда, куда он обращаться не планировал. Хотя … было любопытно. – С богами у нас говорят жрецы.
– Но ты ведь, Шочикесаль, и есть такой жрец, – вовремя напомнил Бояров.
– Да, – вынужден был согласиться старик, – но здесь - другое. Богам необходима жертва, нужна кровь. Без этого боюсь, что ничего не получится.
– Недавно ты пролил кровь американца, – вспомнил Бояров. – Если этого мало, то возьми мою, пролей её на ваш алтарь.
Теперь Шочикесаль и правда поверил, что чужак из далёкой северной страны не шутит и в самом деле готов предстать перед богами, даже если это не его боги, а индейцев. Он двинулся по тоннелю назад, не обращая внимания на движение людей и предметов, которые продолжали перемещаться в отдалении. Бояров ожидал, что старый жрец обратится  к кому-нибудь из встречных, но  Шочикесаль делал вид, что никого поблизости и не было. Лишь отставший было ягуар снова присоединился к их маленькой компании и послушно следовал за ними, то отставая, то снова нагоняя.
– Я попробую поговорить с богами, – заявил жрец, обращаясь к Боярову, – но не могу обещать, что меня услышат, или что ответят мне боги, а не те демоны, с кем они вели свою войну. Ты готов к этому, пришелец из северной страны?
Боярову сделалось по-настоящему жутко, быть может потому, что жрец так преобразился, и глаза того горели самым дьявольским образом. В таком состоянии он мог убить Андрея, принести его в жертву своим кровожадным богам. Но, набравшись смелости, он подтвердил своё желание.
Шочикесаль указал Андрею, на какую плиту ему лечь. Возбуждённый ягуар начал рычать, обнажив большие клыки. Жрец рявкнул на него и взмахнул жертвенным кинжалом. Хищник рыкнул и отскочил в сторону. Вид и запах крови возбуждали хищника.
Теперь жрец, похоже, окончательно вошёл в свою роль, роль жреца, да и было ли это игрой? Это была вся его жизнь до сих пор. Где-то бурно текло время, а разных странах шло развитие, прогресс, но в некоторых государствах время остановилось, не происходило НИЧЕГО. Все мы помним европейское Средневековье, хотя бы из школьных учебников, которое тянулось веками. Бояров погрузился в воспоминания, а тем временем Шочикесаль склонился над ним, достал откуда-то кинжал, изготовленный из обсидианового стекла и сделал жертве несколько быстрых разрезов, через которые потекла кровь. Ягуар снова зарычал, лёг на пол и начал подползать к алтарю, словно и в самом деле сделался кошкой или, по повадкам, собакой. Шочикесаль начал говорить, размазывая кровь Андрея сначала по лицу, а потом и по телу, словно изображая мазками скелет. Слова были непонятными, хотя до сих пор они понимали друг друга. Наверное, ацтек перешёл на тот язык, на котором говорили гости с неба, пришедшие, похоже, со звёзд. Ведь и они должны общаться друг с другом, с аборигенами.
Казалось, что старый жрец говорит всё громче. Теперь слова его раскатывались под низкими сводами тоннеля, уносились вдаль, возвращались обратно. Это было удивительно, непривычно, непонятно. Потом Андрей сообразил, что слова отпечатываются внутри его головы, словно он повторяет, каку ученик за учителем, то, что он слышит. И сам старый жрец как-то преобразился, стол выше, плечистей, мощнее, мускулистей. Теперь он уже не казался стариком, а был настоящим властителем, модератором, как будут говорить через много лет.
– Ты хотел со мною говорить, человек из другого мира?
Бояров ждал, что сюда, к нему явится один из небесных гостей, которых древние индейцы считали богами. Даже почти и не ждал. Может, кого-то из их потомков. Может, потому что вряд ли им интересны призывы какого-то там чужака, да ещё и из другой эпохи.
– Что же ты молчишь?
Надо что-то отвечать, но, как назло, все мысли и намерения как ветром вымело из головы Андрея. Только остатки его надежд про свою семью, которую он обрёл, но уже почти потерял. Разве что спросить про неё …
– Я … хотел …
– Можешь не говорить, если тебе это трудно. Думай, представляй образами.
… Перед глазами Боярова, как бы изнутри глаз потянулась бесконечная картина, как панорама, как синематографический фильм, где главным персонажем, героем, был сам Бояров. Вся его детская, подростковая, а также жизнь молодого человека пробежала схематично, пунктирно, словно нарисованные картинки (кем нарисованные?). Более чётко получился суд над ним и его перемещение в каторжный острог, конфликт с уголовными преступниками, а потом всё закружилось, понеслось каскадом событий. Как бы не хотелось Андрею пережить это вновь, но всё равно он успел заметить некоторые подробности, которые уже вычеркнулись из памяти, ему самому неприятные, вся эта война с хунхузами, пришедшими с той стороны Амура, из Маньчжурии, поединок с японцем Футо. Всё это пролетело перед глазами, а дальше была его жизнь в Камышино, в общине духоборов, где он сделался сельским учителем, как он полюбил Настю Горевую, и она потянулась к нему. Вот этот кусочек, фрагмент жизни, он с удовольствием пережил бы ещё раз, их свадьбу, их уже семейную жизнь. Пожалуй, здесь он был по-настоящему счастлив, и его никак не угнетала жизнь, отделённая от всего прочего мира. Этот кусок сна- фильма он видел многокрасочным и объёмным. А дальше снова понеслось, закувыркалось, это когда он вознамерился увести из Камышино переписанную Книгу Рода, как на него ополчился Тихон Башкин, религиозный фанатик- сектант, как Бояров пытался бежать, снова столкнулся с Ванькой- Каином, едва не погиб, а когда пришёл в себя, начал выздоравливать, оказалось, что община камышинских духоборов покинула Россию, перебралась в другое место, за океан, а вместе с ними и Настя, его молодая супруга, с новорожденным дитём и родителями. Боярова посчитали погибшим. Всё это проплыло перед Андреем, как короткая, вновь прожитая жизнь, в которой знаешь, что сейчас случится, но изменить ничего не в силах, как не противься этому. А дальше были попытки найти, отыскать  какие-то следы своих.
«Интересно, – подумалось Боярову, – обычные верующие испытывают похожие чувства, когда им в головы проникают их боги? В греческих мифах писали о тех шалостях, которые позволяли себе боги и богини античных пантеонов. У них даже рождались общие дети. Таких называли героями, даже до того, как те что-то совершали. И ведь непременно совершали. Вот и у ацтеков потомки их богов тоже сделались вершителями. Теперь Бояров готов был поверить тем историям. В конце концов, это его мало касалось. Ему бы довести до ума  собственную историю. И пусть про него потом рассказывают что им угодно. Лишь бы снова найти Настю и их дитя. А дальше … пусть будет так, как угодно судьбе.
– Пусть будет так, как угодно судьбе, – выдохнул из себя Андрей.
– Как угодно судьбе, – повторил Шочикесаль, точнее – тот, кто вошёл в его разум, в его тело и голову.               
Бояров понял, что Шочикесаль или тот, кто занял его место, говорил с ним, но русский бедолага не понимал того, потому что с ним говорили на небесном языке, которого Андрей не понимал или почти не понимал. Редкие слова можно было растолковать, вот как это, последнее – «как угодно судьбе».
– Я не совсем понял вас, – признался, после паузы, Бояров. – Но это, видимо, очень важно – для меня. Повторите, пожалуйста.
Сказал и сам понял, насколько получилось по-детски. Это как если бы верующие взмолились Богу, мол, разъясни нам, Всевышний, что ты от нас ждёшь, тот бы ответил, а его потом попросили повторить, мол, недопоняли. Это ли не причина для гнева Божия?
Может, существо, занявшее место Шочикесаля и ответило бы (не факт!), но тут снова зарычал ягуар, крайне возбуждённый кровью «жертвы». Хищник обнажил свои клыки и встал за задние лапы, чтобы вскочить на алтарь, ту каменную плиту, на которой лежал Бояров, пребывающий (или почти пребывающий) в трансе. Поставь себя на его место, Читатель, и попробуй понять чувство Боярова, марксиста и оттого – атеиста, если может быть атеистом человек, вынужденным общаться с какими ни есть, но богами, пусть и из далёкого прошлого. Бояров приготовился оттолкнуть оскаленную морду ягуара, с ужасом ощущая, что не может двинуть не то что рукой, но даже пальцем. Но ягуар, охваченный яростью, не обращал на «жертву» никакого внимания. Он явно нацеливался на жреца, покрывшего себя кровавыми узорами. Ягуар продолжал стоять на задних лапах и тянуться, тянуться вверх. И – чудо. Как недавно преобразился Шочикесаль, сделавшийся моложе и могучей, изменившийся даже лицом и конечностями, так же принялся метаморфироваться и хищник. Теперь это был не просто пятнистый зверь с грязно-жёлтой шкурой, теперь перед ними высилась обезьяна с разверзнутой пастью, необычно полной клыков, с которых свисали нити слюны. Вперемешку с рычанием из пасти доносились … слова. Да, это были слова. Только понять их было невозможно. Но это был и не язык, на котором недавно пытался говорить Шочикесаль, точнее – тот, кто занял его место. И этот тот зарычал не менее страшно, чем только что «ягуар», схватил того за глотку и рванул в сторону от алтаря. Но зверь успел вспрыгнуть на плиту задними лапами, прямо на тело Боярова, оттолкнулся от него лапами, вооружёнными кривыми когтями, раздирая в клочья кожу на животе Андрея. Тот закричал что есть мочи и содрогнулся, а потом … потом всё исчезло, скрылось в клубах густого тумана, вместе с борющимися существами и им, Бояровым.


Глава 17
Где он находится? Что с ним происходит? Умер он уже? Или ещё нет?
Бояров лежал, боялся открыть глаза, думал и вспоминал. И не мог сам ответить на вопросы, которые сам же себе задавал. Кажется, его ранили, там, в подземной галерее. Но он не умер. Жрец по имени Шочикесаль сказал, что они оба перенеслись в какое-то чудесное место, в другое время, где должны быть вылечены чудесным образом, почти что волшебством, или мистической магией. И там, в полусне реальности, Бояров верил словам старого ацтека. Там, в том полусне- полутрансе, самые удивительные мысли казались объяснимой реальностью, хотя дряхлый жрец всё объяснял присутствием неких божественных сил, потомком коих был сам Шочикесаль и даже Бояров, и Андрей верил во весь этот бред, а когда сам пытался обратиться к этим силам, стал свидетелем, как они схлестнулись в некоем поединке с участием каких-то полулюдей- полумонстров.
Не начинающее ли это безумие?
Или такое происходит, когда человек умирает, а мозг ещё продолжает как-то функционировать, но погружается всё глубже в бред. И вот Бояров увидел всё своими глазами. Ведь он руку мог бы дать за то, что всё это видел, что всё это пронеслось перед ним. И вот он лежал и не хотел верить в то, что это было.
Потому он и не раскрывал глаз.
Но вот он почувствовал, что кто-то дотронулся до его плеча. Дотронулся едва-едва, словно не решался потревожить его. Так не мог касаться враг. То есть это было касание друга. Но здесь, в чужом месте у него почти не было знакомых, тем более – друзей. Это был старый ацтек. Но он вступил в единоборство с ягуаром, или с тем чудовищем, в которого перевоплотился ягуар, да и сам жрец сделался кем-то другим.
Может, сейчас Андрей что-то узнает?
Оказалось, что его коснулся подросток, индеец, Доминико. Кажется, на своём языке его звали немного иначе, Колибри, как маленькую птичку, умеющую летать хвостом вперёд.
– Э-э … Колибри, – обратился Андрей к юнцу, лицо которого явно опухло от слёз, которые тот, верно, проливал недавно. Но индейцы не желали показывать свою слабость, даже если речь шла о ребёнке.
– Теперь я Оцелот, – гордо заявил тот. – Недавно я получил новое имя.
– Хорошо, – сделал попытку улыбнуться Бояров, одновременно пытаясь шевельнуть рукой, но неудачно. – Я бы хотел поговорить с твоим дедушкой. Мы недавно были вместе, но потом у меня начался бред … я так думаю.
– Дедушка не может подойти, – глаза Доминико снова начали наполняться слезами, но мальчик незаметно смахнул их рукой.
– Тогда позови кого-нибудь из взрослых, – попросил Бояров и тут же понял, что невольно обидел мальчика. Тот расправил плечи, нахмурил брови и уже открыл рот, чтобы произнести достойную речь, но тут послышался шорох и Андрей увидел, что рядом с ним стоит суровый ацтекский воин, покрытый раскраской воина поверх мускулистого тела, худощавого, но весь перевитый узкими мускулами и жгутами сухожилий. На нём была всего лишь набедренная повязка и связки бус и ожерелий с костями, когтями и прочими предметами, которые так и хотелось назвать брелоками. Воин заговорил на своём клокочущем языке с обилием согласных звуков, глухих и звонких. Обычно Бояров разбирался в чужой речи и начинал понимать язык после двух- трёх недель тесного общения. Но в этот раз всё происходило настолько быстро, что он не успел ничего понять, кроме того, что воин сердится. Колибри, а точнее – Оцелот, заговорил на той смеси английских и испанских слов, которою их русский гость уже научился понимать. Воин немного постоял, послушал, а потом столь же незаметно, как появился, исчез в полутьме. Доминико, воспитанник школы при иезуитской миссии, остался. 
– Доминико, – спросил Бояров мальчишку- индейца. – Скажи, что происходит. Кажется, я был в забытьи. Последнее, что я помню, это как меня, вместе с твоим дедушкой, каким-то образом переместили куда-то, чуть ли не в прошлое. Я не уверен в этом. Мне кажется, что всё это было бредом, настолько поразительные вещи я там видел.
– Что же ты там видел, чужеземец? – сердито, но вместе с тем с любопытством спросил Андрея собеседник. – И не называй меня Доминико. Он остался в миссии у братьев- иезуитов, а здесь находится Оцелот. Можешь меня называть просто Котом.
– Доминико – превосходное имя для мальчика, – пожал плечами Андрей, – но, впрочем, как тебе будет угодно. Пусть будет и Кот. А то, что я там, в своём сне видел, слишком удивительно и малопонятно, чтобы всё это пересказывать. Наверное, меня понял бы твой дедушка. Но ты сказал, что его нет.
– Он всё ещё находится в мире смерти, куда вас поместили обоих, чтобы вы там прошли процессы перерождения. Ты, чужестранец, только что очнулся, выкарабкался оттуда, а дедушка ещё нет, – со слезами в голосе объяснил внук. – Он уже очень старый. Он мог там, в вашем сне столкнуться с чем-то действительно страшным и опасным. Это могло убить его. Расскажи, что ты там видел?
Бояров задумался, огляделся по сторонам. Он всё ещё находился в той подземной галерее, где закрутилась вся эта история, с участием и американского бродяги, искателя золотых сокровищ, и спутников Боярова, японцев Цукомото и старика Собы, и самого мальчишки, то ли Кота, то ли Доминико. Всё прочее настолько перемешалось в голове Боярова, что казалось одной из сказок Шехерезады. Начав говорить, не сделается ли он умалишённым? Может ли всё это быть реальным?
– Я не знаю, что и сказать, – признался русский, волей судьбы, путешественник. – В такое невозможно поверить.
– Я знаю, что наши жрецы погружают смертельно раненных людей в особый мир, – подсказал Доминико, – в мир наших богов, где можно встретиться с ними, с их потомками, но можно увидеть и тех демонов, с кем они воевали.
– Знаешь, Доминико, то есть, Кот, – поправился Бояров дрожащим голосом, – а ведь я и в самом деле видел их, и богов, и демонов. Это я упросил твоего дедушку пообщаться с вашими богами, попросить их помочь мне найти мою пропавшую семью. Все последние годы я пытаюсь разыскать их, мотаюсь по всему свету, забрался туда, где, может быть, заканчиваются все дороги мира, потерял всякую надежду и решил задать вопрос вашим богам, попросил твоего дедушку. Может быть, я зря это сделал и ваши боги на меня осерчали, но, кажется, на твоего дедушку напал один из них. Может это был и демон, про которого ты недавно сказал. У меня в голове всё перемешалось, быль и сказка, реальность и мифы. Могут ли в наше время существовать боги из древних времён? Или то, что я видел – мне пригрезилось?
Бояров, много путешествовавший все последние годы, смело изъяснялся на смеси самых разных языков и, как ни странно, его понимали собеседники, может, не всегда улавливая всякие там тонкости, не так уж и важные. Вон, даже подросток Доминико (Кот, как он утверждал) понимал Андрея, пусть и с пятого на десятое, но – понимал и отвечал, и сам расспрашивал, подсказывая порой нужные слова, которые интуитивно, обладая гибким умом, угадывал.
Обладая не таким уж значительным запасом слов, Андрей Бояров постарался объяснить мальчику то, что говорил не так уж давно его деду. И Доминико (или Кот) постарался понять его. Они буквально общались на пальцах. Тот ацтек, с почти непроизносимым именем, который находился где-то поблизости и демонстрировавший свою неприязнь белокожему чужаку, мог бы воспрепятствовать им, но, ещё недавно, сам старший жрец Шочикесаль проявлял лояльность и снисходительность к этому белому бродяге, словно пример Орейры-Шакала ничему его не научил. И насупленный воин удалился куда-то вглубь тоннеля, являющийся святилищем древнего ацтекского рода, чудом дожившего до начала двадцатого века.
– Я рассказал о себе твоему деду, – почти шёпотом говорил Бояров. – Я не так уж разобрался, куда вы нас отправили, но мы там прекрасно понимали друг друга, словно язык был родным для нас обоих. А ведь это очень важно: понимать друг друга, без обиняков.         
– Там, в том прошлом, – согласился Кот, – все понимали друг друга, и даже боги, сошедшие с неба. Хотя у них был и свой собственный язык.
– Твой дед говорил со мной на том, небесном языке, – сообщил Бояров. – Лишь потом я догадался, что в его тело вошла личность кого-то другого. Для меня это было настолько удивительно, что я этому никогда бы не поверил, если бы не увидел своими собственными глазами. Лишь тогда я по-настоящему поверил, что мы и вправду находимся в ином, удивительном мире.
– Но мы же предупреждали тебя …
– Я помню, но в какой-то мере я человек науки, а они не всегда верят чужому слову, даже самому убедительному. Мы, учёные, доверяем больше учёному сообществу, в котором сокрыты единые высшие смыслы, но здесь … у вас … здесь что-то особое. Или что-то происходит в моей голове.
Последнюю фразу Бояров произнёс весьма тихо, пробормотав себе под нос, но Доминико услышал его.
– Отцы-иезуиты тоже не верили рассказам индейцев, – хмуро сообщил подросток. – Они рассказывают свои истории, а к нашим словам относятся …
– Снисходительно?
– Наверное. Ты расскажи, что там случилось с дедом.
Подумать только, Бояров, человек взрослый, умудрённый жизнью, со всеми её коловращениями, временами столь удивительными, что не верилось и самому, слово за словом, рассказывал такие вещи, что с трудом поворачивался язык. Это было удивительней арабских сказок и греческих мифов.
–  …А потом твой дед заговорил на непонятном, удивительном языке. Но, одновременно с тем он сам делался другим. Его кости как бы удлинялись, а мускулы становились больше и круглее, Да и само лицо делалось другим … и глаза … его зрачки … у меня не находится слов. Да, его слова отдавались в голове, словно раскатывались под сводами огромной пещеры. И мне казалось, что я даже понимаю его, но где-то столь глубоко … что … у меня не хватает слов.
Бояров замолчал, так и не рассказав всего. А впереди был ещё рассказ о ягуаре, в которого тоже вселился кто-то, явно демон, который попытался напасть на Шочикесаля, точнее на того, кем тот стал. 
– Твой дедушка … – Андрей тщательно подбирал слова, пытаясь говорить о вещах, в которых почти не разбирался. – Он говорил … рассказывал … о людях, пришедших с неба …
– Богах … - поправил Кот, насторожённо глядя в глаза Боярову.
– Пусть богах. Он говорил, что они много чему научили ваших предков. А потом … потом с неба пришли другие боги …
– Демоны …
– Пусть демоны. Они затеяли войну с вашими богами. Те построили подземные  укрытия …
– В этих укрытиях мы сейчас и находимся.
– Пусть так, – терпеливо согласился Бояров. – Это было очень давно. Те боги и демоны. Они давно уже вернулись к себе, на небо. Но как получилось так, что в твоего дедушку вселился ваш бог, с неба, а в ягуара влез тот демон. Ведь всё это было много-много лет назад. Почему это произошло сегодня? Ты можешь, Кот, сказать мне это?
– Это мог бы сказать дедушка, – ответил юный индеец, – но сейчас он не в состоянии ничего отвечать. Так что твой вопрос, белый человек из северной страны, останется без ответа.
– Очень жаль, – отозвался Бояров. – Я чувствую, что не смогу оставаться у вас дольше. Может, мной тоже повелевают какие боги …
– Или демоны, – предположил Доминико, глядя в глаза собеседника.
– Или демоны, – легко согласился тот. – Я готов поверить во что угодно. Но, не забывая то, что подвигнуло меня так изменить жизнь, пуститься на самую большую авантюру в своей жизни. И твой дедушка хотел мне помочь, пошёл мне навстречу.
Доменико слушал его и ничего не говорил. Андрей продолжал свою речь, стараясь говорить убедительней.
– Послушай, Доминико, точнее – Кот. Ты должен помочь мне. Я знаю, вы каким-то образом можете чувствовать друг друга, как-то общаться, даже не находясь в сознание. Вдруг твой дедушка, который соединился с богом из прошлого, вдруг он что-то узнал у него. Спроси, пожалуйста, у него или его души, что он успел узнать. Я боюсь, что если буду промедлять, всё нарушится, всё рассыплется, все мои надежды обратятся в прах, и я вновь останусь ни с чем. Ведь я искренне пытался помочь вам, помешать моим бывшим товарищам запустить руки в ваши священные сокровища …
Подростку хотелось ответить чужаку что-то резкое и отойти в сторону, удалиться, но … этот чужак был в чём-то прав, он принял сторону ацтеков, готов был сражаться на их стороне, и … не хотелось бы его отталкивать. Тем более, что этот Андрей, пришелец из далёкой северной страны общался с ним, Оцелотом, на равных, как со взрослым воином. И ещё, недавно он спасал Оцелота, когда тот был серьёзно ранен белым американцем. Получалось, что он, Кот, должен был чем-то ему отплатить.
– Я не знаю, что надо делать, – признался подросток, глядя в сторону, вцепившись рукой в амулет, висящий на груди на кожаной тесёмке.
– Давай подойдём поближе к тому месту, – предложил Бояров Коту, – где лежит твой дедушка, а ты будешь думать … представлять, что вы с ним беседуете … что ты рассказываешь ему то, о чём я говорил с тобой. Вы – одной крови, у вас должно получиться … только ты старайся по правде представить этот разговор. Это очень важно для меня. Я даже могу взять тебя за руку … или положить руку на плечо.
Попробовали и так и так. Оцелот и правда старался. Он ведь и сам недавно лечился от серьёзных пулевых ран. Тот, странный мир той стороны, мира исчезнувших богов, каким пользовались индейцы жреческих каст, призывал быть максимально серьёзными. Должно быть, Бояров подобрал правильные слова, которые заставили ацтекского мальчика отнесись максимально серьёзно к предложению чужака.
Бояров чувствовал, как дрожит плечо подростка, как напряжены его мускулы. Он и сам напрягся, вспоминая то  чувство, которое испытывал совсем недавно, когда сам стал свидетелем столкновения двух сверхъестественных сущностей, когда его вытолкнуло из того удивительного, полуреального мира, в который, если не увидеть самому, так и не поверишь.
Андрей попытался вспомнить, когда последний раз принимал пищу. Невероятное дело, но он так и не вспомнил. Природой устроено так, что первичные функции обмануть невозможно. Наверное, то обстоятельство, что он перемещался между мирами, пусть даже воображаемыми, и это заменило ему приём пищи каким-то невероятным способом. Вернее, он обманул себя сам, но организм обмануть сложнее, и он, то есть организм, начал стремительно слабеть. Руки- ноги казались неподъёмными, он едва двигался, поспевая за мальчиком. Мысли о еде отвлекали, но Бояров сконцентрировал своё внимание и …
Бояров до сих пор помнил тот момент, когда схватились старый ацтекский жрец и дикая пятнистая хищная кошка. Точнее – две потусторонние сущности (Андрей старался не думать про божества). До сих этот момент стоял перед глазами, как фотография, запечатлевшаяся на кончиках зрительных рецепторов. Но сейчас (в этот важный момент) он принялся восстанавливать в памяти окружающую обстановку, до самых мельчайших деталей, потому что именно они делают реальность настоящей, а не придуманной картинкой. Боярову казалось – как только он восстановит в памяти всё, до мельчайших подробностей, то у него (у них, если не забывать Доминико, у которого он продолжал сжимать плечо) всё получится, и он начёт путь домой, пусть и неспешно, по шажку, но ведь главное – начать.
Сначала было сложно, сложно вспоминать. Казалось, что в память словно застилает туман, но Бояров заставлял себя восстанавливать увиденное. Оказалось, что он может заставить себя разглядеть то, что уже казалось забытым. Постепенно он увидел всё, до мельчайших деталей. Казалось, что если он сейчас откроет глаза, то увидит то, что видел совсем недавно, и даже услышит хрип и рык ягуара, а также гортанные возгласы Шочикесаля, схватившего хищника за горло. Словно античный Лаокоон сражается с опутавшими его змеями. Эта картинка, возникшая перед закрытыми глазами Боярова, поразила его, и тут он обратил внимание, что тело Доминико пронзила судорога.
– Оцелот, – шепнул Андрей мальчишке, не выпуская его напрягшегося плеча, – ты что-то чувствуешь?
– Я … – голос мальчишки дрожал, – я вижу дедушку. Он держит за … плечи чудовище …
Бояров понял, что его намерение каким-то удивительным образом сложилось. Сказка продолжала действовать. Любое неосторожное слово могло всё разрушить.
– Они … не двигаются?
Бояров старался говорить как можно спокойней, словно происходящее рядом с ними – в порядке вещей. Быть может для Доминико это и так, учитывая нахождение его в иезуитской школе при миссии, хотя они продвигали своё учение несколько в другую сторону – подчинение своей воле индейских народностей. Но сами индейцы, учитывая их верования и их истории о небесных богах, готовы и не к таким встречам. Но и они экстраординарны и необычны. Но всё равно надо быть деликатным.
– Оцелот, – обратился Андрей к своему приятелю как можно доброжелательней. – У нас с тобой получилось. Ты искал встречи с дедом, а вспомнил нашу последнюю с ним встречу, во всех деталях. Всё именно так и было. Рядом с ним не чудовище, а воплотившийся в тело ягуара демон из ваших легенд. Деду твоему ничего не угрожает. По крайней мере – в этот, настоящий момент. Можешь спросить его об этом, но осторожно. А потом … ты помнишь мою просьбу?
Плечо под рукой Боярова дёргалось, словно юный ацтек пытался вырваться из рук своего северного знакомого и броситься туда, где его дед замер в сражении со злобным противником. Бояров понял, что мальчишка забыл о своих обещаниях, что его волнует то положение, в которое попал его престарелый дед. Вестимо ли дело – столкнуться с демоническими силами, подобные которым живо описаны в самых страшных преданиях. А здесь не услышать от сказителей, а увидеть своими собственными глазами.
– Оцелот, – вновь сделал попытку привести в себя мальчишку Андрей. – Доминико. Кот! Ты меня слышишь?
– Д-да, – едва слышно, словно дуновение ветерка в знойный полдень.
– Скажи, они не двигаются?
– Нет, – снова едва слышно отозвался мальчишка, плечо которого продолжало дрожать. – Мне страшно.
– Держись, – попытался подбодрить его Бояров. – Попробуй попасть в разум дедушки. Спроси его о … чём-нибудь.
Конечно же, Андрей собирался повторить свою просьбу о семье, которую он искал уже долгое время, но Кот должен был спросить что-то своё. Иначе он больше не будет слушать чужака. Нельзя прерывать его доверия. Но и ждать Бояров тоже уже не мог. Его тоже начинало потрясывать.
Внезапно Андрей услышал голоса. Как будто кто-то разговаривал в соседнем помещении. Но они и так находились в подземелье. К тому же он до сих пор придерживал индейского мальчишку, который почти что превратился в каменную статую. И,  тем не менее, слышался его голосок, в отдалении, хотя он находился рядом. Это было удивительно. Это могло быть опасным. Бояров сосредоточился, ещё сильнее сжал плечо мальчика и рванул, что есть сил. Кот- Доминико горестно закричал.
+ + +
– Разве я мог предполагать?.. – виновато оправдывался Бояров, а мальчишка его почти что отчитывал, если здесь подходило подобное слово. Всё-таки Кот к взрослым привык относиться почтительно, даже если это не совсем понятный чужеземец из столь далёкой северной страны, про которую никто никогда не слышал.
Они очутились всё в той же подземной пещере, в которой произошли все эти невероятные события. На их крики явился всё тот же воин, готовый отразить нападение топориком с обсидиановым клинком, как будто извлечённый из доисторических времён. Должно быть, в пещере хранилось немало подобных «сокровищ», наряду с настоящими раритетами, золотыми «книгами» и причудливыми скульптурками из драгоценных и полудрагоценных металлов и минералов. Наверное, увидав всё это великолепие, Гаэтано Орейра окончательно лишился бы разума, сообразив, чего он лишился.
Но не Бояров, ни парнишка- ацтек не обращали на окружающую их обстановку ни малейшего внимания, словно всё это им крайне надоело. Они продолжали препираться друг с дружкой, и воин, оставленный для присмотра за ними (а может и для охраны), решил вывести их наружу, где был его соплеменники, пусть и небольшая горстка людей, которые явились на поиски Шочикесаля и его внука.
Когда Бояров рывком выдернул Оцелота из того таинственного мира, куда незадолго до того сам его уговаривал отправиться, а когда всё у них получилось, вдруг запаниковал, испугавшись тех картин, которые нарисовал в своём воображении. Не надо забывать, что всё в тот, предыдущий раз закончилось нападением преобразившегося ягуара, в которого вселилось что-то (или кто-то) ужасные. А этот «кто-то» явно нападал на престарелого жреца. Этот факт нападения Бояров сам выбрал для воспоминания, для того момента, которым решил воспользоваться, чтобы найти знакомое место. И ведь нашёл! А потом сам оттуда вылетел, как пробка, да ещё и Кота с собой утащил.
– Он мог напасть на тебя! Как напал … на твоего дедушку. Я сам всё видел, своими глазами.
Бояров это заявил, а потом сам понял, что говорит абсурдные вещи. Для современного ему, просвещённого, цивилизованного человека всё это выглядело ненормальным, сумасшествием. Ещё недавно он и сам мог бы сказать это кому угодно, хоть … Бояров задумался. В последнее время его окружали люди, для которых сверхъестественное было обычным и даже  привычным. Или почти привычным. Вот и этот мальчишка, индеец. Он ходил в школу иезуитов и получил какое-то там образование. Андрей вспомнил мальчишек и девочек в Камышино. Они тоже посещали его школу, если можно было так назвать то место. Но если бы те дети попали на его место, то сразу бы поняли, что имеют дело с настоящими богами. Пусть они и привыкли иметь дело со своей, православной религией, а не с заокеанскими божествами, но всё равно бы разобрались. Чего тогда говорить о взрослых, их соседях и родственниках. Бояров вспомнил Тихона Башкина и содрогнулся. Тот, окажись здесь, таких бы вещей понаделал, страшно представить. Ужасное это дело, религиозный фанатизм. Вот и он, Андрей, своими глазами … Он ведь сейчас это сказал мальчику, юному индейцу. Но ведь всё было в воображаемом мире. Их погрузили в магический транс и куда-то там переместили. Но всё это делалось, чтобы излечить их от ран, ужасных ранений. Недавно и сам Доминико находился там же, где получил полное исцеление. В европейской больнице, хотя бы даже в лазарете Захара Махова мальчик бы провалялся не одну неделю, прежде чем поднялся на ноги. А в данном случае всё произошло гораздо быстрее и действенней. А если вспомнить былины с пересказами о лечении в стародавние времена, когда лечения, как сейчас, не было, но были (якобы были) живая и мёртвая вода. Если представить себе, то это вообще удивительные истории. Кажется это даже не из прошлого, и из грядущих времён, когда лечить людей, от ран и болезней, будут совсем по-другому. Вот и потусторонний мир индейцев, мир гостей с неба, это же почти то же самое. Он сам попробовал это лечение на своей шкуре. Может, вполне может статься то, что в ходе этого лечения он попал под воздействие галлюцинаций и никакого сражения между богами и демонами он не видел, потому что находился во власти …
– Что же ты видел? – спросил Оцелот, не дождавшись продолжения рассказа, который начал это белый пришелец из далёкой северной страны. Быть может, все тамошние обитатели изначально больны на голову, вот и разбегаются, вместо того, чтобы решать проблемы у себя дома.
– Знаешь, Кот, – медленно говорил Андрей, – я видел твоего деда и видел ягуара, вставшего на задние лапы. Мне показалось, что они обняли, один другого. Это было столь невероятно видеть, а я видел нападающих тигров, что не поверил своим глазам. И испугался. А ты знаешь, как думает испуганный человек. К тому  же мне послышалось, что я слышу твой голос. И потом …
– Я и в самом деле начал разговаривать с дедом, – признался мальчик.
– И – как он?
– Всё нормально, – вздохнул Оцелот. – Я же говорил, что он там поправлял здоровье.
– Но … мне показалось, – неуверенно начал оправдываться Андрей, – что … между ними …
– Ты же сам говорил, северный человек, – уже недовольно произнёс Оцелот, – что всё здесь у нас для тебя в новинку. Вот ты и видишь то, что ожидаешь увидеть. На самом деле …
Здесь нам приходится прекращать рассказ мальчика. Не потому, что он перестал говорить и куда-то удалился, оставив своего собеседника. Совсем нет. Как раз наоборот. Оцелот разоткровенничался. Но он начал рассказывать Боярову о верованиях индейских племён, в особенной степени ацтеков, о небесных гостях, посетивших древний мир, о многом другом, но говорил всё настолько путано, что мы не станем на всём этом останавливаться, а коротко скажем лишь только суть.
Как только звёздные гости удалились, во многом по той причине, что между ними начались конфликты, которые грозили обернуться полномасштабной войной, могущей вообще прекратить жизнь на планете, когда исчезнут не только обитатели нашего мира, но и инопланетные гости. И, если первое тех не очень-то беспокоило, как существование каких-то муравьёв, то собой небесные гости дорожили и предпочли убраться, пока это ещё можно было сделать. Но они успели оставить о себе память, наследство, по большей части – доброе, научив древних индейцев многим вещам, от земледелия и медицины, до строительных и инженерных конструкциях.
Кроме другого прочего небесные гости научили индейцев искусствам и спортивным состязаниям, в том числе и воинским искусствам. Среди спортивных занятий можно вспомнить катание на доске по волнам, различные игры мячом, охоту при помощи ловчих птиц и ещё много чего. Можно вспомнить и искусство пользования бумерангом. Научили индейцев тому, что позднее было названо театральным искусством, то есть изображение неких событий.
Теперь можно снова вернуться к нашему повествованию, вернее к тому, о чём успел поведать мальчишка, но своими словами. Действительно, в этом мире, мире легенд индейцев разных народностей (не только ацтеков), в тело, а точнее – в разум Шочикесаля и ягуара, пусть и дикого животного, но находящегося в мире легенд, вошли духи небесных гостей, и заставили их сыграть историческую роль противостояния. Это игру успел заметить Бояров, но не мог понять истинную суть происходящего. Он не мог и помыслить, что перед ним происходит представление. Уж слишком далеко это было от театральных подмостков. Но Вильям Шекспир уже успел к тому времени сообщить, что весь мир – суть театр, а люди при этом – актёры. Вдумайтесь в эту мысль! Не правда ли, все мы кого-то изображаем, кем-то хотим казаться, показать себя иным, чем ты есть на самом деле, лучше или наоборот – хуже, чем ты есть. Подумайте об этом.
– Дедушка, – разгорячившись, рассказывал Оцелот, в ажиотаже, распалившись, всё сильнее размахивал руками, – да и второй, который овладел ягуаром, переполненные вдохновением, перевоплотились и заставили перевоплотиться свои тела. Они играли эпизоды той, древней истории, на протяжении многих часов …
Бояров не обратил внимания на эту подробность. Да и много ли мы обращаем на содержание  речей наших собеседников. Он слушал Оцелота, и ему даже было немного интересно, ведь слишком много было необычного в этом рассказе, но его всё больше занимало то, ради чего он затеял весь свой поход.
– Это всё, конечно, – прервал он речь мальчишки, который, захлёбываясь от возбуждения и брызгая слюной, рассказывал то, что только что сам пережил, слушая речи своего деда, – очень интересно, но ты, конечно, позабыл о том, о чём я тебя спросил.
Бояров понимал, что слишком много требовал от подростка, да ещё и не своего соотечественника, которому чужды его проблемы. Но его всё больше разбирало раздражение. Все здесь им помыкали, не желали считаться с его интересами, мнением, и даже этот ребёнок, почти невежественный дикарь, и тот …
– Нет, – мотнул головой Доминико, – я вспомнил и спросил у деда, сказав ему про тебя, про твою просьбу …
Боярову сделалось стыдно, что он собирался обвинить мальчишку в том, что сам не смог бы сделать, окажись на месте того. Он хмыкал, качал головой, вздыхал, а сам слушал, как Оцелот делился с ним, что происходило там, где он расспрашивал Шочикесаля. А потом Бояров сообразил, что не всё соответствует происходящему. Он сам начал расспрашивать Доминико.
– Правильно ли я понял, что вы с дедом и этим … как его … его партнёром, удалились в другое помещение, где он продолжил свой рассказ?
– Да, именно так, – подтвердил мальчик с самым гордым видом. – Они довольно сильно утомились во время своего представления для нас.
– Для кого это – нас? – удивился Бояров.
– Для тебя, – объяснил мальчишка. – Они увидели, что ты наблюдаешь за ними, и решили тебе показать свою историю, разыгрывая из неё разные интересные эпизоды.
Андрей почувствовал, как у него от удивления вытягивается лицо. Он не знал, что думать. Может, он и в самом деле сходит с ума?
– А до этого один из них, который не мой дедушка, – продолжал рассказывать Доминико, – лечил его, а потом появился ты, и он занялся лечением тебя.
– Меня? – Бояров уже начинал думать, что мальчишка разыгрывает его, да ещё с таким серьёзным лицом. Ну да, он же для них чужак из далёкой северной страны. Чего же над ним не потешаться? – Лечил? И каким же это образом? Он же просто ходил за мной и принюхивался.
– Он же совсем другой, не как мы с тобой. По запаху он может определить больное место, а потом думает, воображает его здоровым. У него есть такой особый орган. Специально для этого. Он и меня так лечил. И дедушку. А потом ты исчез оттуда. Они подумали, что ты начал выздоравливать. А ты вернулся обратно, меня с собой привёл. Вот они и решили порадовать нас своим выступлением. А ты снова сбежал оттуда, да и меня с собой увёл. Они, верно, обиделись. Как ты себя чувствуешь?
Бояров был полностью обескуражен. Ягуар- лекарь, врачующий на расстоянии, каким-то оздоровительным органом. Театрализованное зрелище, как в античной Греции, где философы любили рассказывать о своём учении и умных мыслях, о своей истории. От всего этого кружилась голова.
– Но мы там были всего ничего, – попробовал возразить он. – Каких-то минут двадцать, тридцать.
– Да ты что, – всплеснул руками Оцелот. – Мы там пробыли больше суток. Когда они лечат, то больной отключается от всего, и даже от времени. А потом они начали своё представление. Я это уже рассказывал. Как у тебя здоровье?
Бояров прислушался к себе. Если у тебя ничего не болит, то значит, ты относительно здоров. Это ещё Савелий Захарович так выражался. Вроде как шутил.
– Да вроде … Ты мне лучше скажи, что тебе ответили относительно моих просьб?
Бояров спросил осторожно, вроде как бы мимоходом, боялся, что будет умолять мальчишку скорее ответить, а это вроде как терять своё достоинство. У дикарей, всяческих туземцев это весьма предосудительно. От вопроса Доминико начал раздуваться от важности. Как же, большой человек из северной страны посчитал его своим доверенным лицом. Не хухры мухры …
– Здесь дело тонкое, семейное, – дипломатично начал свой ответ Доминико, – здесь я не мог многое рассказать. Но ты, Андрей, северный человек, должно быть что-то уже деду рассказывал, потому что он почти сразу вспомнил о твоих вопросах, как тебе своих соплеменников найти, из твоей, значит, северной страны. Откуда деду это знать? Даже тому, кто разделил с ним его тело, на время лечения, и ему этот вопрос не был простым. У них, небесных богов, для решения самых сложных вопросов обращаются к Совету богов, своих богов. Я не знаю, как это у них называется, по-ихнему. Да и по-нашему не знаю. Словно собираются боги, в большом количестве и решают как-то между собой …
– Вече ...
– Как? – не понял мальчишка.
– У нас это называлось «вече», когда важные вопросы решали все вместе, всем миром.
– Наверное, и у них так, – неуверенно согласился Доминико. – Там, в голове у дедушки, всё обсуждали. Они и у тебя спрашивали, помнишь? Нет, вряд ли помнишь. Ты стоял истуканом, словно превратился в дерево.
– Я и в самом деле не помню, – признался Андрей. – Мне казалось, что вы говорите в каком-то отдалении, в другой пещере, а звук доносится с перекатом. Хотя, вроде бы ощущал твоё плечо пальцами.
– Да, – кивнул юный ацтек. – Вот через твою руку они и проникли в твою голову, разглядывали там картинки твоей жизни. Ты словно показывал, что и как пережил. Я не всё помню.
Оцелот не стал говорить, что не поверил большей части того, что успел увидеть. Такого просто не могло быть. Отцы- иезуиты тоже ему много чего рассказывали, но он тоже не всему верил, но со всем соглашался. Себе удобней. Соглашайся, но поступай всегда по-своему. Это ещё ему и дед говорил и отец. Но этот северный человек … Он казался не таким, как прочие белые люди, думал и говорил как-то по-другому. Хотелось бы ему помочь, но … Такой ответственности на себя Кот-Оцелот не хотел брать, а дед … он пребывал где-то в отдалении, среди богов, хотя и тех давно уже не было, от них оставались лишь тени , да и то они были в том странном мире, который помогал ацтекам излечиваться и показывал картинки из древней жизни.
Тем временем Бояров ощущал нечто весьма удивительное. Он всегда считал себя неверующим человеком. Древние мудрецы называли таких агностиками, то есть отрицающих познание духовных истин, разделяемых другими. Да и зачем ему, изучающему марксистское учение, держаться за древние религиозные верования. Но в последнее время он столкнулся с тем, чего не мог объяснить прежними научными толкованиями. Да и сам, вот только что, обратился к небесным гостям, которых ацтеки, да, наверное, и прочие индейские племена считали за своих богов. А он обратился к ним за помощью и поддержкой. Это он-то, Андрей Илларионович Бояров, почти дипломированный специалист. Подумать только …
Пока наш герой предаётся размышлениям, вперёд выступает Автор этого романа (надеемся – увлекательного). Всё это время он незримо присутствует где-то рядом, где-то неподалёку, и очень сочувствует мытарствам своего персонажа, своего героя, на которого жизнь вывалила столько бед, что далеко не каждый выдержит. И теперь даже Автор начал сомневаться, сумеет ли Бояров выкарабкаться из того положения, в котором тот очутился. Получается, что и Автор здесь виноват, ведь это он, получается, ведёт рассказ. М-да, не совсем приятная история. Надо что-то делать, надо как-то …
Давайте представим, что перед нами разворачивается почти античная драма, нет, даже трагедия. И там, в античных первоисточниках предусмотрен некий приём, называемый Deus ex machina, буквально «бог из машины», когда наступает развязка вследствие вмешательства неожиданных и даже необъяснимых обстоятельств. В древнем античном театре, под звуки торжественной музыки, исполняемой оркестром, опускается на тросе актёр, изображающий тогдашнего бога, который вмешивается в дела людей и событий текущей трагедии, что позволяет главным героям … остаться в живых, коротко говоря, не вдаваясь в подробности. В современных произведениях тоже такое встречается. Там это называют «неожиданной развязкой». К примеру, такое не раз проделывал Клайв Касслер, чтобы помочь своему герою, Дарку Питту, как-то сохраниться, на радость читателям. Там у него, то есть у Клайва Касслера столько всего происходит, что Автор даже не решается применить к своим героям, к тому же Боярову.
Пересмотрев последние строчки, Автор догадался, что напрасно написал про неожиданную развязку. Получилось, что именно это у нас организовалось почти и без участия Автора. Он ведь не всё время здесь сидит да за процессами бдительно наблюдает. Может, оттого и работа досадно медленно движется. (Это не более, чем предположение). Но, тем не менее, тем не менее …
Бояров то ли стоял, то ли лежал в том удивительном месте, или мире, в котором находился, в котором лечились ацтеки с древних легендарных времён, когда рядом с ними обитали их боги, как было когда-то в Элладе. Андрей подозревал, что в своём полубезумном бредовом состоянии видит галлюцинации, и не боле того. Скоро он очнётся, если это будет угодно Фатуму, и снова окунётся в суровости реалии. А так он может хоть на что-то надеяться, на что-то рассчитывать. Именно в этот момент ему казалось, что ему в голову кто-то вошёл. Можно ли это ощутить цивилизованному прогрессивному человеку?
– Это ты – человек? – с любопытством спросила Андрея юная девушка, почти подросток, стройная, с подвижной волной пышных волос, словно раздуваемых ветром. Широко открытые глаза её с необычными зрачками, которые как будто пульсировали, облачённая во что-то воздушное, полупрозрачное, переливчатое.
– Да, – ответил Бояров. ¬– Но я живу не здесь.
– Понимаю, – подхватила девочка. – Здесь живёт только твой разум. Здесь можем жить только мы. И то – недолго.
Боярову хотелось расспросить девочку, понять её слова. Но лучше было попросить позвать кого-нибудь более старшего, более знающего. Должно быть, девочка прочитала его мысли, а может, угадала стремления.
– Тех, кого ты называешь более взрослыми, здесь нет, – переливался голос, похожий на плеск ручейка, словно кто смеялся в воде, – они заняты серьёзными важными делами и не могут от них отвлекаться, Но меня просил заняться тобой здешний мальчишка со смешным именем, словно он зверёк.
– Кот?
– Похожее на это имя. Здешние жители называют себя самыми разными именами. Тебя как зовут?
– Андрей. Бояров.
– Тоже удивительное имя. Не похожее на имя того мальчика.
– Но ты поможешь мне, девочка? Сможешь ты это сделать?
– Ты сделаешь это сам. Мне надо показать тебе направление, где надо искать. Или я неправильно его поняла?   
Бояров тяжело вздохнул. Если он и в самом деле имел дело с богами, пусть даже с богами индейцев, то он мог рассчитывать и на более действенную помощь. Или всё это происходит у него в голове, и он сам придумал для себя сказку. Чем может ему помочь эта малолетняя девчонка, которой ещё в куклы играть?
Андрею казалось, что весь мир готов перевернуться вверх тормашками. Он держал за плечо Доминико, но ему казалось, что его держит за руку та девочка- богиня с пульсирующими глазами, которая обещала показать ему путь. Но ведь именно так выражаются пророки, когда говорят о своей миссии. Они словами выражают, куда следует направиться  их последователям. Но он, Бояров не индеец, не ацтек, он должен найти свою семью, пусть даже та входит  в число духоборов. Всё это очень сложно, и ему не хочется над этим размышлять. Быть может, когда нибудь потом он подумает. Боже мой, мелькнуло в голове у Боярова, ведь когда-то, в прошлой жизни, он разделял постулата учения Карла Маркса и прочих «апостолов» новых религий XX века. Что с ним происходит? От всего этого действительно можно подвинуться рассудком.
Последние дни (а казалось – целую жизнь) Бояров находился в подземном лабиринте, как под Камышином, точнее, совсем не похожем на то Убежище, которое духоборы соорудили под своим селением, чтобы пересидеть там лихое время. Здешние тоннели, в Эквадоре, были капитальные, словно строили большой подземный город, чтобы прятаться там годами. Наверное, где-то выстроены и склады с продовольствием, проложена вентиляция, освещение и всё прочее, чтобы жить здесь с удобствами. Андрей помнил, про широкие коридоры и монолитные полки, на которых разложены были разные артефакты и раритеты, в том числе и массивные книги с золотыми страницами, которые оживали, стоило только раскрыть обложку. Всё это было настолько удивительно, что в подобное невозможно поверить, даже если видишь своими глазами. Но при этом переносишься в удивительные миры, которые тоже кажутся настоящими и реальными. Вот и он, только что находился в тоннеле и вот очутился в настоящей тайге, словно и не было путешествий по морям и чужеземным островам. В это чудесное перемещение хотелось верить, верить, что это не очередная божественная блажь. А если рвануть что есть сил отсюда и бежать, бежать, бежать?..
– Это то место, где ты жил? – послышался девчачий голосок, словно звенел хрустальный колокольчик. Если существуют ангелы, то они должны говорить именно так, а не как обычные смертные люди. – Покажи мне то место, где ты жил.
Андрей Бояров обрадовался. Кажется, что-то вырисовывается. Похоже, девочка и в самом деле обладает какими-то необычными способностями. Теперь он постарается выбраться из леса. Наверняка они находятся в окрестностях Камышино. Тогда … а что тогда? Каким образом она сможет показать, где сейчас находятся духоборы? Бояров мысленно заскрежетал зубами. Нельзя, ни в коем случае нельзя сейчас себя ослаблять сомнениями. Надо идти … Куда идти? Где оно, Камышино? Бояров крутил на месте. За то время, пока он находился у старообрядцев, он научился ориентироваться в таёжном лесу, находить по десяткам примет дорогу.
Но не в этот раз!
Сколько он не старался, но у него ничего не получалось. Либо он потерял способность находить нужную дорогу, либо это было совсем другое место. Дальний Восток, а уж тем более Сибирь, это ведь целый континент, не мене всей Америки, тем более – Южной. Он не мог определить то место, в котором очутился.
Вдруг рядом с собой Бояров увидел девочку с удивительными глазами, в которых пульсировали зрачки. За руку она держала Доминико, юного ацтека, который принял столь деятельное участие в проблеме Андрея. Казалось бы, Доминико должен вытаращить глаза, оказавшись в дальневосточном таёжном лесу, который был разительно не похож на тропические леса Эквадора. Но он стоял рядом с юной богиней и имел самый равнодушный вид, какой можно только представить. Наверное, свой, российский лес видел только Андрей. Да и как могло быть по другому, если всё это происходило в голове у Боярова. Не переносились же все они из одного мира в другой. Это противоречило материалистическому учению Маркса и Энгельса.
– У меня не получается, – немного капризным тоном призналась девочка. – Ты должен увидеть кого-нибудь из тех, кого разыскиваешь. Может, тогда у меня будет получаться. Сосредоточься. Постарайся вспомнить своих родных, друзей, соседей.
Бояров попытался, попытался самым честным образом. Он даже присел на корточки и обхватил голову руками, словно от усилий она могла распухнуть и лопнуть. Он принялся вспоминать лица и разговоры тех, с кем он соседствовал в Камышино. Казалось бы, что с тех прошло не так уж много времени, но … у него ничего не получалось. Всё словно расплывалось в каком-то тумане. В отчаянии Андрей застонал и принялся раскачиваться из стороны в сторону. Доминико- Кот положил руку ему на плечо. Но это же Андрей держал за плечо его самого. Где-то в памяти он всё ещё ощущал это плечо. А тут индейский мальчишка сам прикоснулся к нему.
– Я … не могу … не получается …
Бояров едва выдавил из себя несколько слов. Он продолжал раскачиваться. В лицо дул ветер, неся с собой запах мокрой хвои. И одновременно тянуло жарким воздухом экваториальных джунглей.
– Давай, помоги моему другу из северной страны …
Это уже Доминико- Кот. Он сочувствовал пришельцу, желал ему добра и просил юную богиню. Та нахмурила лобик и принялась думать. Бояров честно продолжал вспоминать, но у него не получалось. На лбу его проступили крупные капли пота и скатывались по лицу. Всё-таки он находился в Эквадоре, в подземной пещере, пусть там было и не так жарко, как снаружи.
Внезапно Доминико, стоявший рядом с девочкой, исчез, но тут де появился Шочикесаль. Лицо старого жреца, изрезанное глубокими морщинами, похожими на шрамы, вытянулось. Он раскрыл рот, чтобы что-то сказать, но тут снова исчез, а вместо него появились жители Камышино. Старообрядцы стояли, собравшись группой, словно позировали для фотографа, если можно представить себе фотографа в тайге, установившего камеру-обскуру и приготовившего магниевую вспышку. Духоборы не шевелились и даже, кажется, не дышали. Бояров не знал, что и думать. Только сейчас он сообразил, что сидит с закрытыми глазами, а значит Шочикесаль и камышинцы ему пригрезились. Похоже, он сумел заставить себя вспомнить их во всех деталях и даже увидеть, с закрытыми глазами. Он вскочил на ноги и широко распахнул глаза.
+ + +
– Чужеземец! – гремел голосом старший жрец Шочикесаль. Теперь любой поверил бы, что он не просто пожилой человек, а что это действительно грозный владыка, управляющий многими процессами в обширном союзе индейских племён. – Ты воспользовался тем, что меня не было … временно не было … и ты посмел использовать моё … наше доброе к тебе отношение …
Старый ацтек и в самом деле был разгневан. Он «метал громы и молнии» в адрес чужеземного гостя. Бояров вынужден был слушать все эти речи. Он действительно был подневольным лицом здесь, на другом конце света. Здесь у него не было других друзей и покровителей, кроме … кроме этого самого Шочикесаля, и теперь ему надо было как-то успокоить прогневившегося жреца.
– С Доминико что-то случилось? – Бояров попытался спросить грозного собеседника самым спокойным и проникновенным голосом. – Он пострадал?
Когда Бояров открыл глаза и очнулся от излечивающего его транса, оказалось, что он уже не находится в подземельях сокровищницы индейского народа. Его вытащили и перенесли в одну из затерянных в джунглях деревушек. Андрей не помнил ничего, как его перетаскивали и укладывали. Он пребывал как бы в другом мире, в котором почти вернулся в Россию, в окрестности Камышина. Всё это устроила юная девчушка, ровесница Доминико, к тому же ещё из семейства божественных гостей с неба. Учитывая и то, что сами гости давно уже вернулись к себе на небо, но продолжали общаться с подопечными им народностями. Сам Бояров это не совсем понимал, но попытался это использовать и призвать их к помощи, сами понимаете какой. И вот теперь он допёр, что влез «не в свой огород», полез со своим уставом не в свой монастырь, о чём предупреждает народная мудрость. Или поговорка.
– Ты ведёшь себя как Шакал, – гремел голос жреца на своём ацтекском языке, который уже понимал Бояров, пусть и с пятого на десятое, но грозные обертоны ясно читались, – тот самый белый американец. Видимо, все белые люди таковы, пришедшие к нам с севера. Вам нельзя доверять, вы все …
Что говорилось дальше, Андрей не стал слушать, заставил свои уши «закрыться». Этому он научился в каторжном бараке, заставляя себя отрешиться от всего, погрузиться в собственное прошлое. Так умели делать некоторые старые арестанты и советовали новичкам, попавшим сюда. Неужели здесь, в далёкой экваториальной стране, Бояров снова испытает те же невзгоды, которые, казалось, остались далеко позади. Он даже закрыл глаза, чтобы не видеть  разгневанного старика. Андрей вдруг вспомнил, как тот жестоко расправился с Шакалом, тем самым американцем, Гаэтано Орейрой, который возомнил себя кладоискателем, жаждущим сокровищ, и готовый пойти на любое преступление ради золота. До золота тот всё же добрался, да и много чего ещё, но это ему помогло лишь расстаться с жизнью, а теперь Шочикесаль сравнил Боярова с «кладоискателем». Потому русский бедолага и закрыл глаза, чтобы избавиться от ужасной «картины» кошмарного жертвоприношения, что всё ещё стояло перед его глазами. Зря он так стремился добраться сюда. От добра добра не ищут.      
От нервного напряжения Бояров едва не заснул, лёжа с закрытыми глазами. Организм сам решил перевезти его в этот режим. Кажется, Андрей всё же не удержался и какое-то время дремал, то ли мгновение, то ли чуть дольше. Внезапно он распахнул глаза. Перед ним стоял Шочикесаль, хотя бедолага хорошо помнил, как тот выскакивал из хижины, бормоча ругательства и угрозы. Потому Андрей и начал думать о скором жертвоприношении.
Но сейчас верховный жрец ацтеков, старый Шочикесаль выглядел совсем по-другому. Это был как будто совсем другой человек. Тот, который уходил, был или выглядел палачом, руки которого были обагрены кипящей кровью; стоявший перед ним человек больше походил на проникнутого мудростью верховного вождя индейского народа. В его глазах скрывалось что-то такое, словно он знал то, что было закрыто для обычного человека. Андрей сделал попытку подняться.
– Лежи, белый северный человек, – голос Шочикесаля был приветлив и даже ласков, если голос индейца бывает доброжелателен. – Я хочу извиниться перед тобой. Я ошибался, относительна тебя, твоих слов и поступков. Мне казалось, что слова белого человека всегда лживы. Я отдал своего внука в школу отцов-иезуитов, чтобы Колибри узнал, каково оно, учение белых людей, которые всегда говорят о своём белом боге. У вас бог всегда стоит за белых людей, а красным людям необходимо встать на колени и внимать их учению. Но теперь я убедился в обратном. Точнее, наши, ацтекские боги встали на твою защиту. Оцелот говорил с ними, и они его слушали. Они взяли Оцелота и белого человека и отправились в его страну, далеко на севере, где жить невозможно. Оцелот побывал там и видел своими глазами обширные леса, занесённые снегом. Я не слышал о снеге, хотя о нём рассказывали наши боги, облетающие весь мир и видевшие всякие чудеса. Говорили и о больших снежных горах, плавающих по морю. Я никогда бы не поверил этому, если бы это не были рассказы богов, а им нельзя не верить.
Бояров вспомнил, как он увидел камышинских жителей, стоявших перед ним, словно их фотографировали. Он ещё решил, что впадает в какой-то особый транс, а потом отключился. Должно быть, у Доминико и его небесной подружки и в самом деле что-то получилось. Они и в самом деле пытались помочь Боярову, а тот уже стал сомневаться и даже прощаться с жизнью.
– Теперь я вижу, – между тем продолжал Шочикесаль уважительным тоном, – что наши, ацтекские боги приняли Оцелота, общаются с ним. Он тоже сможет с ними общаться. И в этот помог ты, Андрей.
Невероятное дело, старый индеец запомнил, как чужеземца зовут на чужом языке. Он назвал его по имени, пусть и не совсем правильно, но Бояров его понял, как понял и то, что настроение старика сильно поменялось и он больше на него не сердится. Это внушало оптимизм.
– Шочикесаль, – Андрей старался говорить как можно приветливей, насколько у него получалось изъясняться на непривычном языке, – это я должен извиняться. Я появился у вас совершенно неожиданно. И для вас и для себя. Единственное, что я хочу, так это отыскать своих, и с ними соединиться, а пока что мыкаюсь по разным местам. Теперь вот очутился у вас. Доминико- Оцелот обещал похлопотать за меня у ваших богов. Они, в отличие от наших, проявляют своё участие. Вот и мне обещали помочь, если я правильно понял.  Если получится, то я сразу отправлюсь в указанном направлении. Мне кажется, что мои родные где-то поблизости. Хорошо, коли так. Я очень этого желаю. Как там Кот? Я хотел бы с ним поговорить. Может, он скажет ещё что для меня нового.
Бояров давно уже не вспоминал, как он жил в прошлой жизни, будучи студентом, в Санкт-Петербурге. Ему это казалось блаженным сном, мечтами, фантазиями. Более реальным был каторжный барак, с минимумом удобств. Потом было Камышино, заброшенная таёжная староверческая деревушка, почти идиллия, древнегреческая Аркадия. Потом были другие жилища, закуты. И при теперь – индейская хижина, не вигвам из оленьих шкур, и не типи из жердей, а что-то иное, тропическое, тростниковое, где куча травы и пара звериных шкур являются постелью, деревянный чурбачок - столиком или стулом, а всё имущество развешано по стенам. Наверное, всё прочее вынесено наружу, за травяные стены, где всем можно пользоваться без укрытия над головой, хотя и здесь случаются ливни, тропический небесный потоп, точнее – не прямо здесь, а где располагаются джунгли. Бояров ещё не научился ориентироваться в Эквадоре, где сразу попал в оборот, как только здесь появился. Но хоть выбрался из здешних подземелий, где можно было сгинуть навсегда. Он одним глазком заглянул в эти тоннели и видел весь их гигантский масштаб. Точнее – видел далеко не всё, но и того, что видел, убедило его в грандиозности здешних сооружений. Если верить местным туземцам, то всё это было сооружено гостями с неба, богами. По сравнению с этим камышинское Убежище – детская песочница.          
Сколько можно валяться беспомощной куклой? Андрей прислушался к себе, к своему организму. Ещё недавно казалось, что он находится на смертном одре, а то и на жертвенном алтаре. Но и на этот раз смертельные опасности вновь обошли его стороной. Пора уже было взять себя в руки и …
– Я могу поговорить с Оцелотом?
Бояров старался говорить торжественно, как должен говорить тот, кого опекают боги. Наверное, это у него получилось, потому как старый жрец немедленно откликнулся:
– Сейчас Оцелот не сможет тебе отвечать. Он ещё не совсем пришёл в себя. Просыпается всего лишь на несколько мгновений. Но, в самое ближайшее время ты сможешь …
Старик что-то ещё уважительно говорил, но Андрей не слушал его. Ему уже казалось, что он почти достиг своей цели, что до воссоединения осталось «рукой подать», и он погрузился в мечтания, как всё будет, когда он разыщет своих. Всё впереди казалось идиллией. Действительно, он немало в своей не такой уж длинной жизни преодолел всякого рода мытарств и даже страданий. Должно же ему повезти? Воздаться, как писали в Библии. Вся его жизнь походила на библейскую притчу. «Возвращение блудного сына» Очень похоже. Тут Андрей вспомнил про своих родителей, и ему сделалось стыдно. За всё последнее время он вспоминал про кого угодно, но только не про них. А ведь для них он считается умершим и похороненным в таёжных дебрях Дальнего Востока. И всё это время родители его страдают. Но, скорее всего, страдать уже должны перестать и привыкнуть к мысли, что их сына больше нет, что он просто сгинул, пропал без следа за свои идеи. Тут он начал думать про своих почти забытых товарищей. А ведь они все вместе много говорили и даже мечтали о революции, когда власть в России поменяется, всё будет как написано у товарища Маркса и стране наступит то, что священники называют «царством небесным», тем недостижимым, чего быть не могло, но к чему стремились, о чём мечтали.
Незаметно для самого себя, Бояров поднялся и вышел из хижины, в которой очутился после долгого нахождения в подземельях ацтеков, а если быть точнее, то – их небесных богов. Мысли Андрея перескакивали с одного на другое. До сих пор всё религиозное казалось чем-то нереальным, мифологическим, а теперь он окунулся в события, где реальное перемешалось с легендарным и даже сказочным. Быстрее бы всё это закончилось. Нельзя всё время пребывать, как бы подвешенным над реальностью.
Когда-то Андрей Илларионович Бояров был коренным горожанином, проживающим в Санкт-Петербурге, если куда выезжающим, то только на дачу, вместе с родителями, учитывая его молодые годы. Потом Андрюшка пошёл учиться, но и тогда пребывал в условиях и рубежах города, а потом как-то – раз! – и укатил вглубь тайги, едва ли не на другом конце света, почти туда, о чём говорят – места отдалённые. То есть не укатил, а его сослали, и не поселение, а на каторгу. Впрочем, об этом уже рассказывалось, в первых томах приключений Боярова.
О чём это мы? Ах да, о небольших селениях, затерянных в самых глубинах почти необитаемого мира. Но, с тех пор Андрей побывал в самых разных местах, которые тоже можно назвать затерянными, в самых разных лесах, в том числе и тропических, а также в океанских пределах. Можно много читать воспоминаний самых разных путешественников, но когда видишь всё это своими глазами, осознаёшь всё разнообразие этого огромного мира.
Бояров с любопытством разглядывал тростниковые хижины индейской деревушки. Они ничем не напоминали рубленые избы староверского скита. Духоборам необходимо было найти защиту от стужи и буранов, а уже потом скрыться от посторонних глаз. Для этого был необходимо построить крепкий бревенчатый фундамент, на который водружался бревенчатый сруб, затем шла шапка крыши. Крышу сооружали с таким расчётом, чтобы не слишком много там скапливалось снега, чтобы он своим весом не продавил её. Конечно, по весне приходилось снег сваливать с крыши лопатой. Когда он начинал таять под лучами весеннего солнышка, становился рыхлым и тяжёлым и грозил крышу продавить. Вот тогда и приходилось от него избавляться, как правило – вручную. Все съестные припасы хранили под полом, в подполье, для чего выкапывали под фундаментом вместительные ямы, под хранилища.
Здесь же про стужу не знали. Здесь главной неприятностью была жара и продолжительные ливни. Дома строили по другим принципам, и массивность здесь была не нужна. Массивными строили крепостные укрепления, и то не местные жители, а заокеанские пришельцы- конкистадоры.
Здешние жилища ничем не напоминали российские. Они были изготовлены из связок тростника, которые играли роль стен. Им не нужно было защищать те отверстия, что изображали окна. Просто тростниковые занавески поднимались и открывали простор для наблюдения. Здесь не надо было защищаться от роя мошкары, бича сибирских просторов. По сравнению с тамошней тайгой, здесь были райские кущи, если можно представить себе рай с ягуарами, анакондами и аллигаторами. Но, понятно, не там, где в настоящий момент находился Бояров, который изнывал от нетерпения, когда придёт в себя Оцелот- Доминико и не скажет, чем закончилась беседа с той девочкой, которая представляла ацтекских богов, которые явились в наш мир с неба много-много лет назад.
В Камышино всё время бегали, занятые своими делами, ребятишки, перекрикиваясь между собой. Здесь же, в эквадорской деревушке, было тихо, как на погосте, лишь слышен было пение птиц и визг обезьян. Детей и женщин здесь не было. Это место не было постоянным проживанием местного племени. Здесь обитали те, кто охранял священное место, которое им оставили небесные боги. Мужчины либо находились в подземном лабиринте, расчищая его после столкновения с чужаками, либо отдыхали в своих хижинах из связок тростника. Бояров разглядывал широкие пальмовые листья, которые прикрывали крышу. Они были уложены столь искусным образом, что, переплетённые между собой, могли выдержать даже сильные порывы ветра.
Никто не препятствовал Боярову прогуливаться и разглядывать травяные хижины, построенные без особых украшений, но довольно добротно. Казалось, никого рядом нет, словно всё здесь вымерло и заброшено. Но стоило Андрею немного углубиться в мангровые заросли, где он разглядел удивительное жилище, устроенное среди поднятых над землёй корней, росших столь плотно, что могли служить настоящими стенами, как к нему шагнул полуголый индеец, прикрытый плетёным из травы плащом со сложным узором. Он коротко попросил то ли гостя, то ли пленника вернуться в деревню. Бояров не стал спорить, а тут же повернул обратно. За ним тщательно следили, а может и охраняли. Андрей терпеливо дожидался, когда внук Шочикесаля выйдет к нему.
Но тот всё не появлялся. Бояров стал волноваться, не случилось ли чего нехорошего с его юным приятелем. Ведь совсем недавно он был сильно поранен Орейрой, выпустившего по мальчишке несколько револьверных пуль. Повод, чтобы тревожиться. Если Оцелот не встанет на ноги, неизвестно, чем это для Боярова обернётся. Недавно он пытался оказать мальчишке медицинскую помощь, когда рядом никого, кроме старого жреца не было. Тогда у него получилось. Ребёнок был довольно сильно ранен, но в себя пришёл довольно быстро. Тогда Бояров и узнал об оригинальном методе лечения и индейского народа. Но сейчас он волновался ещё больше.
Вдруг Андрей услышал ритмичные звуки, словно кто колотил по дереву, по нескольким деревьям. Он насторожился, но его охранник не появился, а значит, и явной опасности не было. Неизвестно, какие у здешних обитателей традиции и привычки. Через непродолжительное время послышались непонятные звуки, словно исполняли, хором, какую-то песню, повторяя некоторые слова. Боярову сделалось любопытно, и он отправился в ту сторону, откуда слышалось пение. И снова встреч ему вышел страж, и решительно указал вернуться, с самым суровым выражением на худом лице, покрытом татуировкой и полосами цветных красок. Пришлось Андрею снова вернуться в деревушку. Протестовать было глупо. Надо было только проявить терпение, то есть ждать.
Лучше всего было вернуться в свою хижину, где он пришёл в себя. Бояров уселся, устроился в куче ароматных стеблей, когда-то бывших большой охапкой цветов, или чего-то не менее ароматного, и приготовился ждать, привычно погрузившись в воспоминания, как он впервые увидел этого мальчишку, так непохожего на камышинских ребят. И так же на них похожего. Мальчишки, они все одинаковы, каким бы не был цвет их кожи. И вдруг увидел Доминико, то есть Кота. Он стоял у входа в хижину и улыбался.
Сначала Бояров решил, что ему всё ещё блажится, то есть он ещё не вырвался из плена своих фантазий. Но известно, что во сне люди не разговаривают, то есть они говорят, но звуки раздаются у них в голове. Наверное, так во сне полагается, такой там обычай. Но Доминико улыбнулся и заговорил.
– Я вернулся, Андрей. Я о многом узнал у наших богов. В том числе и о том, о чём ты просил.
+ + +
  Видимо, Бояров переволновался, пропуская через себя все последние события. В том числе и то, что чуть не сделался очередной кровавой жертвой жестоких ацтекских богов. Но в жизни многое уравновешено, и те же боги, которые ждали жертвоприношений себе, внезапно смилостивились к чужаку и обратили на него благосклонное внимание. Мальчик, внук верховного жреца, обратился к ним с просьбой, и его выслушали и обещали помочь. Шочикесаль давно ждал, примут ли к себе его внука, почтят ли своим вниманием. И, наконец, это получилось! Он, начавший гневаться на чужака, через действия которого на Оцелота, внука, сваливались разного рода несчастья. Он внезапно сделался предметом внимания богов, пусть и не самих, а лишь тенью их, но с этими тенями они и имели дело уже не одну сотню лет, а теперь Оцелот показал, что сможет занять место своего деда, а ведь тот устал. На Шочикесаля давили прожитый года и, с каждым следующим годом давили всё сильнее, хоть он и пытался этому противиться. И теперь он чувствовал гигантское облегчение и готовь распространить это чувство и на других, к примеру, вернуть расположение к чужестранцу, которого только что обвинял в многочисленных проступках, и даже тех, которые приходились на Шакала- Орейру.
Выслушав короткую речь Доминико, Бояров почувствовал слабость, а затем всё поплыло в глазах, и он опустился на землю. Это было последствием того нервного напряжения, в каком он держал себя сам.
Теперь Андрей вдруг увидел себя снова в Камышино. За почти два года, проведённые в староверческом поселении- ските он привык к нему. Камышино казалось ему нововыстроенным. Дома были справные. Крыши перестелены заново, и люди этой деревни прохаживались по улице, улыбались ему и кланялись, словно он был им дорог, сделался своим, и они были рады снова увидеть его. А потом он увидел Настю. Она держала в руках свёрток, в котором завёрнутый в одеяльце находился ребёнок. Позади Насти шествовали её родители. И все они смотрели на Андрея. Смотрели и приближались к нему. И, кажется, даже Настя начала протягивать к нему ребёнка. И в это время …
И в это время Бояров очнулся. Это даже было не пробуждение, а его словно выдернули из столь волнующего сна. Первое, что Андрей видел, были лица склонившимся над ним Шочикесаля, Доминико и ещё чьё-то из спутников старого верховного жреца. Андрей недовольно скорчил лицо, но верховный жрец объявил ему, что его в очередной раз вытащили с того света. С того света, это в понятиях Боярова. Сами ацтеки называли это по-другому.
Вдруг Боярову вспомнились рассказы духоборов об удивительной легендарной стране Вырей. Её в Малороссии называли Ирий. Это аналог царствия небесного у священников. А об Выреи- Ирии говорилось ещё древними славянами. У них были свои легенды и божественные мифы, в которых они рассказывали о жизни по ту сторону смерти. Из глубин памяти вдруг всплыл рассказ- беседа Захара Прокопьевича, старого фельдшера благовещенского лазарета, что порой больные, испытавшие огромные лишения и трудности, какие редкий организм выдержит, внезапно проваливались в бессознание, кому, откуда в себя не приходили и тихо, незаметно, умирает. При этом у такого больного на лице была блаженная улыбка, словно он что хорошее в своём бессознании увидел. Махов тогда сказал, что больной ещё при жизни, почти при жизни попал в Ирий, такой славянский рай, и что кто туда попадает, смерти не боится и – тихо отходит, и что самые праведные души получают такой конец. Тогда Бояров посчитал эту историю очередной легендой, какую порой рассказывают медики. А теперь и сам попал в такой вот Ирий. Чуть не попал.
– Мы тебя едва вернули, – возбуждённо говорил подросток, пока взрослые соотечественники озабоченно ощупывали Боярова, выискивая возможные поражения. – Хорошо, что мне помогла Кларисса.
– Кларисса, это кто? – спросил Бояров, поднимаясь на ноги.
Мальчишка, будущий верховный жрец индейского народа, принялся объяснять. Объяснения были настолько путаные, что не стоит их здесь передавать полностью, учитывая, что собеседники разговаривали на своих языках, совсем не похожих. Конечно, во время разговора Бояров старался говорить на языке ацтеков, насколько это у него получалось, а когда слов не хватало, переходил на английский язык, японский и даже немецкий, помогая себе жестикуляцией. Потому он всё до конца и не растолковал себе. Получалось, что когда Бояров вдруг отключился, выпал из жизни, Оцелот испугался. Прочие индейцы почти и не обратили на происшествие внимания. Ну, сомлел чужак и ладно. Чего уж там впадать в панику? Но Оцелот начал суетиться, а потом взял и снова вызвал ту девочку из числа небесных гостей. Каким-то образом между ними сохранился контакт. Неожиданно девочка откликнулась, и он сумел объяснить природу своих страхов. Для разговора Оцелот как бы уснул и оказался в том туманном мире, где наиболее уважаемые из индейцев проходили «лечение», в некой долине, наполненной туманом. Только таким образом можно было общаться впрямую с «гостями с неба». И снова Оцелот просил девочку за своего северного товарища. Мальчик постарался быть убедительным. Они хорошо поняли друг друга. Тогда они и познакомились с ней. Кларисса было не её настоящее имя, но очень похоже. Кларисса передала Оцелоту какое-то средство. В этом месте Бояров не очень мальчишку понял. Было это какое-то снадобье или нечто другое, но средство помогло, и Андрей начал подавать признаки жизни. Остальное ему было уже примерно известно.
За последние несколько дней индейский мальчишка, щупленький как воробышек, окреп и даже казался плечистым. Уверенность в себе делает человека более представительным. Особенно когда выдающийся дед суетится поблизости, преданно глядя тебе в глаза.
Шочикесаль и в самом деле был очень рад. Подумать только, мошенник- американец выследил их и узнал тайну индейского народа, напал на них и едва не победил. Но тут вмешался чужеземец, и сразу победа Шакала обернулась прахом. Два прочих чужеземца тоже не могли ничего сделать и сбежали. А дальше всё происходило так, как было угодно небесным богам. Они даже не требовали человеческих жертв. Шакала- Орейру Шочикесаль принёс в жертву по собственной инициативе. Должно быть, богам это пришлось по нраву, потому как они и дальше оказывали им поддержку. Ему и Оцелоту, будущему верховному жрецу народа.
Потому и старался Шочикесаль, чтобы Оцелот показал себя настоящим вождём, способным повести за собой остальных сородичей. И чужеземец не показывал алчности, увидев то, что хранилось в тоннелях, оставленных богами. Чужеземец хотел постараться убраться отсюда и, как можно быстрее. Шочикесаль должен помочь ему в этом деле. К тому же Оцелоту помогают боги. Хорошо бы, когда чужеземец уйдёт, это расположение богов для Оцелота сохранилось. Боги явно благоволят и чужеземцу. Похоже, тот тоже в родстве с ними. В далёком родстве, но всё же боги пытаются помочь ему. Сначала Шочикесаль собирался принести того в жертву, ибо никто из чудих не должен остаться в живых, увидев священные реликвии великого ацтекского народа. Но этот чужак почти не обратил на реликвии внимания. Он слишком занят поиском своего народа, и хорошо, если боги помогут ему в этом. Потом чужак уберётся к себе, а дом его расположен так далеко, что можно не беспокоиться, что чужаки вернутся и ограбят ацтеков. Шочикесаль думал об этом и радовался.
То, что индейский мальчишка, раздувающийся от гордости, рассказал Боярову, очень того порадовало. Каким-то непостижимым образом та Кларисса, что якобы помогала Коту- Доминико, поведала мальчишке о группе чужеземных переселенцев, которые появились недавно. К сожалению, не здесь, в Эквадоре, а немного севернее. Доминико пробовал объяснить, и Бояров понял его с большим трудом. Переселенцы добрались до одного места в Боливии, а это – немного севернее, но не так и далеко отсюда, пусть и в другом государстве. По российским масштабам это – почти что рядом. Шочикесаль обещал помочь добраться туда. Ацтеки дружат с аймара и кечуа, индейскими народностями, населяющими Боливию.
«Кататься, как сыр в масле». Есть такая поговорка. Означает довольно приличную жизнь, без проблем, без невзгод. Вот только слишком далеко от дома. Политкаторжане всеми силами пытаются сбежать с каторги, выехать за границу, чтоб кататься там, как сыр в масле. Некоторые пытаются вернуться на Родину, чтобы продолжить бороться, чтобы приблизить революцию. А что потом? Одни заменят других и будут думать, как сделать так, чтобы их тоже не скинули. В таком случае они устраивают такой режим, что про прошлый думают, что именно тогда как сыр в масле катались. При таких раздумьях Андрей больше о революции по марксистским лекалам и не помышлял. Ему лишь бы Настю найти с ребёнком, с её родственниками, а как в Россию вернуться, и надо ли возворачиваться, он ещё подумает. Семь раз, как в другой поговорке, где «семь раз измерь, один раз отрежь». А когда резать приходится по живому, вот тогда раздумья правильно происходят. Так Бояров и думал, пока его в путь собирали. И ведь его, «гостя дорогого», опасливый жрец не повёл к себе домой, а здесь, в скрытой деревне держал, а стражники подземного тайника одновременно со своими сокровищами и за ним приглядывали. Даже Доминико куда-то отослали.
День шёл за днём. Они, дни медленно тянулись, как шествует караван по баранам пустыни. А Бояров проживал как в оазисе, какие бывают в пустыне. Андрею уже казалось сном известие, что камышинские духоборы, что сделались родственниками, найдены. Они и в самом деле перебрались через океан и обосновались в Боливии. Что он знал об этом государстве? Почти что ничего. Что почти вся Южная Америка была захвачена испанцами, которые оказались жестокими мучителями и рабовладельцами. Что в 1810- 1826 годах произошла антиколониальная война против испанцев, которую возглавил Симон Боливар (ударение на букву «и»). Собственно в честь него и назвали целое государство – Боливию. Назвали его благодарные граждане. После революции Боливар сделался президентом Венесуэлы, незначительной частью которой была и Боливия. Но в результате интриг Боливия отделилась от Венесуэлы и сделалась самостоятельной республикой. Боливия состоит из двух частей, одна гористая, а другая находится на плодородных долинах. Вероятно, туда и устремились переселенцы из Российской империи, которые вовсе не помышляли об освободительной революции и чурались всякого насилия, но не чурались труда, самого изнурительного и тяжёлого. Вероятно потому старообрядцы достигали успехов в деле земледелия и даже купечества, что не жалели себя в работе.
Когда внезапно в хижину вошёл Доминико, Бояров уже не находил места. Он вполне серьёзно готовился к побегу. Он уже окончательно решил покинуть эту тайную деревушку. Дело в том, что Андрей решил, убедил себя, что Шочикесаль хочет его казнить, чтобы весть об их тайной пещере, как в арабских сказках Шехерезады не привлекла сюда, в тропические джунгли новых кладоискателей. Побег Бояров всё откладывал, а когда всё же решился, тогда и появился перед ним Доминико.
– Андрей, я пришёл сказать тебе, что нашли ту деревню, где поселились чужеземные переселенцы. Дед давно хотел отправить тебя в Боливию, но не знал точно, куда. У него там есть хорошие знакомые среди инков. Они и постарались ради него. Он тебе приготовил подарок на дорогу.
– Ничего мне не надо, – отмахнулся руками Бояров. – Я уже начал считать себя здесь пленником. Хотел вот сам отправиться своих искать …
Будущий беглец замолчал, прикусив язык, в буквальном смысле этого слова. Нельзя ведь говорить о намеченном побеге. Доминико, неплохой мальчишка, но всё же лишнего говорить не стоило. Но тот невозмутимо продолжил:
– Я знаю, что дед не доверяет тебе, но я сказал ему, что тебе покровительствуют наши боги, а дед, как верховный жрец, не смеет перечить их желаниям. Он даже пребывает в большом нетерпении, когда же ты уйдёшь отсюда. Это – запретная территория, для всех, и для тебя тоже.
– Я сам бы хотел быстрее убраться отсюда.
– Завтра я провожу тебя из деревни.
– Ты? – удивился Бояров.
– Не только я. Будут ещё два человека. Я же пойду, чтобы передать тебе небольшое сообщение от Клариссы. Мы с ней ещё общались. Я сказал деду. Он ко мне стал относиться ещё лучше, чем как старик к внуку. Я это чувствую. Отдыхай пока, Андрей. Утром я приду к тебе, за тобой.
Бояров думал, что не сможет ночью заснуть, но провалился в тяжёлый беспробудный сон почти сразу, как только Доминико удалился. Для него ночи словно и не была. Закрыл глаза. Потом глаза открыл и – уже утро. Рядом сидел Шочикесаль. Казалось, морщины его сделались ещё глубже, словно лицо потрескалось и лишь сила воли жреца удерживало лицо, чтобы оно не расползлось на части, и не обнажился череп. Старик, завёрнутый в плащ из ярких птичьих перьев, сидел на обрубке пальмового ствола, опирался локтями рук в колени, а руками сжимал мешок. Заметив, что Бояров открыл глаза и смотрит на него, жрец заговорил:          
– Я не собирался больше приходить. Я очень устал за последние дни. Но Оцелот просил об этой встрече. Чтобы именно я вручил тебе этот дар. Хотя, повторюсь, я был против. Не в наших правилах дарить чужеземцу, даже такому порядочному, вещи, ценные вещи, которых касались руки наших богов, пришедших к нам с неба. Если бы проклятый Шакал не испортил этого, я бы никогда тебе её не подарил. Но он обесчестил её своим прикосновением.
Шочикесаль продолжал говорить усталым дребезжащим старческим голосом, протянув Андрею мешок, сплетённый из травяных стеблей. Внутри оказалась книга с золотыми листами. Точнее, книга, листы которой были вырваны и всячески скручены. Видимо, американец и японцы, Мифунэ, обнаружив эту «библиотеку», попытались вырвать золотые страницы и согнуть их, чтобы они занимали меньше места, чтобы можно было унести с собой больше золота. Наверное, такой способ их не удовлетворил и они больше не испортили ни одну книгу. Должно быть, Мифунэ и Гаэтано Орейра начали ссориться друг  другом, а Соба стоял молчаливой статуей, чтобы вмешаться в спор в нужный момент. Кажется, всё действительно так и было. Бояров осторожно перебирал золотые страницы, словно они были из хрупкого папируса, и он мог порвать его, хотя бы по той причине, что у него начали сильно дрожать руки, как у страстного коллекционера, которому в руки попал настоящий раритет. Андрей вспомнил, как несколько лет назад собственноручно переписывал в подземном Укрытии Книгу Рода. Тогда у него тоже дрожали руки, когда он прикасался в старинной рукописи. Позднее он привык к ней и успел сделать с неё список. Кстати сказать, «списком» называли икону, перерисованную с оригинала. А вот теперь Боярову в руки попала вещь ещё более ценная и редкая. Андрей внезапно уловил, что едва сдерживается, чтобы не припасть к золотым листам губами, желая поцеловать их. Едва сдержавшись, Андрей спрятал листы обратно в мешок, стараясь прикасаться к ним как можно осторожней.
Шочикесаль удалился, не попрощавшись с гостем из далёкой северной страны. Престарелый жрец посчитал, что он сделал всё, что мог и даже более того, вручив беспрецедентный дар. Наверное, жрец с трудом сдерживал порыв всё же принести гостя в жертву, чего требовал весь многолетний жреческий опыт, и лишь присутствие внука сдерживало старика. Шочикесаль посчитал лучшим поступком отправиться домой, где объявить о появлении нового верховного жреца. Надо было подготовить свой народ к этому и начать это с рассказа, как Оцелота благосклонно приняли боги и пожелали ведеть его постоянно.
До Боливии путь был не близким. Сначала надо было перебраться через Анды. Бояров вспомнил, как он в детстве перечитывал «Дети капитана Гранта», роман, написанный любимым Жюлем Верном. Там герои тоже пересекали Анды, но делали это намного южнее, через Чили и Аргентину. Анды находятся как раз между двумя этими государствами. Горный хребет является лучшей рубежной границей. И в случае, описанном французским романтиком, и в нашем, имелись прекрасные проводники, местные туземцы. Андрей хорошо помнил (это чётко всплыло в памяти) иллюстрации Эмиля Риу, где был изображён, мужественный патагонский индеец. Боярова должны были сопровождать двое кечуа, не менее колоритные фигуры. Мы не будем их описывать, чтобы даже не пытаться равняться Верну. Да, они были чуть не менее колоритные, чем патагонец Талькав, если говорить честно. Тела и лица их были расписаны татуировками и цветными узорами, что должно охранять их от всех невзгод, что неминуемо их ожидают. Оцелот убеждал, что им будут покровительствовать боги. Проводники этому поверили, или сделали вид, что поверили. Сам Бояров не сказал ничего, Он полностью был погружён в желание как можно быстрее остаться одному и погрузиться в изучении дареных золотых листов из божественной «библиотеки».
Теперь Бояров мог сам лично сравнить путешествие героев романа под предводительством географа Жака Паганеля, с нынешним, ведомым индейцами – кечуа. Жюль Верн описывал красочно и довольно подробно. Но, когда лезешь в гору, оглядываться по сторонам – дело последнее, особенно когда делаешь это в первый раз. Оцелот оставил их и повернул в сторону дома, когда маленькая экспедиция добралась до предгорий. Так что дальше двигались втроём. Бояров прижимал к себе драгоценный мешок, а потом догадался привязать его к спине. Только тогда стали двигаться быстрее.
Для того, чтобы перебраться через горный хребет, существуют специальные места – перевалы, это как перекаты на бурной водами реке. С большим трудом, пользуясь перевалами, преодолели Анды. Впереди находился Кито. Он тоже размещался в горах, на высоте почти трёх километров. Андрей думал, что после столицы Эквадора начнётся спуск, но – куда там. Оказалось, что горы ещё продолжаются. Оказалось, что именно в этом месте сходятся вместе два главных параллельных горных хребта – Западного и Восточного Кордильер, по-иному – Сьерра. Анды, это самая большая цепь горных хребтов, раскинувшихся по обоим континентам, по Северной и Южной Америкам, только если в Северной Америке это – Кордильеры, то в Южной это уже Анды.
Хорошо горным птицам, грифам, орлам и прочим кондорам. Они вольны перелетать с горы на гору и отдыхать там, где им приспичило. А человеку надо ползти по почти отвесным скалам. Это, учитывая, что проводники выбирали не самые сложные участки. Стоило горный участок обойти стороной, но это так удлиняло путь, что делало его втрое длиннее. Если Роберт Грант справился в свои юные годы, то взрослому Боярову было бы стыдно заранее признать своё поражение. Тем более, что он и так проделал ужасно длинный путь.            
Кечуа умели изъясняться на испанском языке, и вели переговоры о тех нуждах, которые выявлялись по мере движения. Когда они двигались в тропическом лесу или ползали по скалам, вполне хватало тех навыков, которыми обладали проводники, но как только они входили в селения, а без этого не получалось, тогда приходилось Боярову изображать из себя европейского путешественника, географа и всё прочее. А кечуа были его переводчиками и проводниками. Почти что - правда. Преодолев Сьерру, начали двигаться к одному из притоков Амазонки, одной из крупнейших рек не только Южной Америки, но даже – наверное – мира. Возле устья Амазонка переставала быть просто рекой, а становилась целым морем, правда – с пресной водой. Но, путешественники рассказывали, что когда не видели берегов ни с одной стороны, им казалось, что их унесло в открытый океан. Правда, так казалось только возле устья, место, где река изливается в море. Но до этого места было столь далеко, что можно было не волноваться. Добрались до реки Тигре и начали спускаться вниз по течению, по направлению к Амазонке. Эта обширнейшая река напоминала кровеносную систему организма под названием Южная Америка, или Латинская Америка, как говорили раньше. Если проявить достаточную ловкость и знание местной географии, то по рекам и притокам можно добраться почти до любой точки на этом континенте. Южная Америка очень многоводна, пожалуй- самый многоводный континент в мире. В Азии тоже много рек, но там имеются обширные пустыни, такие как Гоби или Кара-Кумы.
Бояров не находил себе места. Ему казалось, что их путь не закончится никогда, но проводники уверяли его, что терпеть осталось совсем немного, что скоро, что вот-вот. И каждый раз оказывалось, что это скоро означает не сегодня и даже не завтра. Андрей опасался, что проводникам надоест его брюзжание, и они сбегут ночной порой и спал вполглаза. Но Доминико не обманул его. Проводники честно исполняли свой долг. Постепенно Бояров успокоился и даже обещал им дополнительную премию. Проводникам хорошо заплатили, и он обещал заплатить ещё.
До конца пути оставалось совсем немного. Боливия находится в самом центре Южной Америки, площадью в миллион квадратных километров. Здесь имеются и горы и множество пахотных площадей. Неподалёку от высокогорного озера Титикака имеется плодородная долина Кочабамба. Туда направляются многие переселенцы, готовые работать. Доминико, со слов своей подружки, «богини» Клариссы, убеждал, что именно туда и направлялись духоборы, покинувшие восточную часть России. У Боярова тем сильнее трепыхалось сердце, чем ближе они подплывали к указанному месту.
Всякая долгая дорога, рано или поздно, но заканчивается. Подошёл предел и пути Боярова. Волновался он всё сильнее. Он забрался так далеко от привычных мест, что, кажется, обратно не сможет выбраться никогда. Но, если он найдёт там своих, то возвращаться и не захочет. Духоборы, когда бежали со своих угодий, тоже не думали когда-то возвращаться. Проводники указали ему на стену зелёных насаждений и сказали, что там, дальше и есть то, искомое место.
Шатаясь от волнения и усталости, поизносившийся, в сношенной обуви, Андрей двинулся по указанной дороге, прижимая к животу прохудившийся мешок, словно тот мог добавить ему сил. И в самом деле, он увидел дома, чем-то похожие на украинские мазанки, и даже побеленные извёсткой. Среди домов носились подростки. Среди них Андрей увидел знакомое лицо. Подросток походил на Кешу Кондратьева, его ученика из камышинской «школы». Мальчишка сильно вытянулся, загорел под тропическим солнцем, а волосы его совсем выцвели. Местные ребятишки, мулаты, носили жгучие чёрные шевелюры, а славянские дети имели такие вот волосы, почти белые. Бояров ускорил шаг и закричал, пока Кашка не унёсся прочь:
– Иннокентий, постой! А где все остальные?!
Прочие мальчишки и девочки были ему незнакомые. Все остановились и принялись разглядывать незнакомца, который подходил к ним и говорил на русском языке. Кондратьев сделал несколько шагов вперёд.
– Дядя Андрей? Вы о ком спрашиваете? Мы здесь одни. Других здесь нет, кто в Камышино проживал.


Глава  18
Мы как-то увлеклись похождением Андрея Боярова, стали следить почти что за каждым его шагом, перемещаясь вместе с ним из страны в страну, из одного моря в другое. С ним, и с Мифунэ Цукомото. Вот про последнего мы и забыли. Почти. А ведь пропал он в самый напряжённый момент. Если вы помните, Мифунэ схлестнулся со своим старым напарником и даже другом, с Собой.
Карамагучи Истимо, старый ойябун якудза, японского преступного сообщества, послал его с Цукомото, чтобы тот охранял приёмного сына господина Обэ, помогал, опекал и приглядывал за ним. Когда-то Соба выполнял для господина Обэ самые сложные и деликатные задания, был его самым верным человеком. Мог полностью на него положиться. И Соба никогда не подводил своего господина. Уже сделавшись стариком, Соба по-прежнему считал Истимо своим господином. Точно так же он был верен и Цукомото. Пока тот не заявил, что намерен играть свою собственную игру. Это когда они выследили Боярова, который вышел из-под контроля и перекинулся к индейцам. Этот русский давно уже пытался сбежать от них, и сделал уже не первую попытку, но каждый раз такие попытки удавалось пресекать. Сколько можно это терпеть?
Дело в том, что Бояров, уж так получилось, был хранителем тайны одного легендарного перстня необычных, почти магических свойств, с целым шлейфом кровавых преступлений, которые за ним тянулись. Перстень какое-то время находился в руках якудза, то есть под их контролем. Должно быть, этот перстень как-то хитрым образом влиял на своих владельцев, и те не желали никому подчиняться. Вот так Футо, завладевший им, состоявший в одном из самых могущественных подразделений якудза, сбежал из Японии, очутился в Китае и начал выстраивать своём собственное общество, свою криминальную империю. Его выслеживали, но получилось так, что якудзу опередил бывший владелец перстня. И этот самый русский тоже вмешался в это дело. Бывший владелец мифический перстень спрятал, и сам исчез. Но этот русский общался с ним, помогал завладеть перстнем, и они с ним почти подружились. Дружил когда-то с этим же русским и Цукомото. И вот теперь Мифунэ всеми силами старался заставить того русского отправиться на поиски неизвестного хозяина перстня. Но каждый раз судьба уводила их в сторону, сначала выманила их из Японии, а потом толкала из одной страны в другую. И всё время Соба был рядом с Цукомото. Помогал преодолевать все препятствия, терпеть разного рода лишения. И вдруг судьба сделала им царский подарок – открыла врата в подземный мир, тайную пещеру индейского народа, где – среди прочего – вдруг нашёлся и перстень, точно такой же, за каким они носились столько времени.
Уже довольно продолжительное время Соба наблюдал за Цукомото. Ему всё больше казалось, что Мифунэ повредился головой. Так он, почти в одиночку, пытался захватить морской грузовоз «Великая Колумбия». Он действовал так, как действуют мифологические герои, не смотря ни на что. Конечно же, он не справился. Их всех схватили. По морским правилам, их всех должны были вздёрнуть на рее. Но русский, Бояров заявил, что Цукомото сошёл с ума. И Диего Гонзалес, капитан «Великой Колумбии» поверил в это. Благодарный, что русский помог ему, избавил от едва не случившейся эпидемии, он высадил чужаков, вблизи побережья Эквадора. А дальше всё закружилось, завертелось, а в конце Соба и углядел тот самый перстень, точнее, похожий, за каким уже столько лет гонялись. И тут Цукомото забрал у него найденный перстень и заявил, что берёт его себе, сам им будет распоряжаться. До сих пор Соба был немым свидетелем и помощником Цукомото, а сейчас не выдержал и выхватил Перстень. Это ведь Соба разглядел его на полке, а не Мифунэ. Соба и должен решать, что с ним делать. Но Соба не обирался им распоряжаться. Он всегда был верен господину Обэ, будет верен и впредь. Он доставит перстень в Японию и вручит его господину, а если Мифунэ будет против …            
И снова безумие вскружило голову Цукомото. Он напал на своего верного слугу и телохранителя. Если бы у него был меч, то он непременно зарубил бы старика. Но сражаться они могли только палками. К тому же Соба и сам был рубакой не из последних. Они схватились не на жизнь, а на смерть. И в это время в пещеру ворвались индейские охранники. Американец, Орейра, хвалился, что обманул всех, но верным оказалось другое. Орейру самого зарезали, как жертвенного агнца. А японцы умудрились сбежать от преследователей, скрылись в подземных тоннелях. На этом волнующем моменте мы и перестали следить за японцами, а переключились полностью на Боярова.
Если за ними и гнались индейские демоны, то они давно уже отстали. Только тогда Соба остановился и задержал Мифунэ. Цукомото готов был мчаться дальше, переполненный энергией и эмоциями. Но он послушался Собу и остановился. Но, видимо, страсти продолжали переполнять его.
– Отдай перстень, вздорный старик, – выдохнул с ненавистью Мифунэ. – Отдай! Всё равно я отниму его у тебя. Он должен принадлежать мне! Я слишком долго гонялся за ним.
– Я гонялся дольше, – скрипнул в ответ Соба. – К тому же это я нашёл его. А ты хотел забрать себе. Забыл, что отец послал нас вернуть перстень? Только поэтому он простил тебя, твои выкрутасы.
Цукомото открыл рот. Соба имел репутацию немого. Или человека, который всегда молчит. Его и не замечали, потому что он никогда не привлекал к себе внимания. Когда-то, в прошлом, он был человеком, который решал проблемы. Это так говорил Истимо.
– Он мне не отец, – ворчливо откликнулся Мифунэ. – Мои родители продали меня, а господин Обэ всегда меня использовал для своих целей, как, кстати, и тебя. Равно как и всех прочих.
Оба ничего не ответил. Он прислушивался, но не услышал ничего постороннего. Вокруг никого не было. Разглядеть нельзя было ничего.  Вдруг Цукомото начал орать. Он кричал всё громче и пронзительней. Но никто им не отвечал. Они словно тонули в этой тишине.
Обычно людей окружает постоянный шум. Это и звуки природы, крики птиц и животных, шелест листьев, раскачиваемых порывами ветра, или гомон людей, толпящихся на городских улицах, шум движения. Всё это сливается в сплошную какофонию. И постепенно городской человек привыкает к этому постоянному шуму. И перестаёт его воспринимать, даже и слышать. Это – постоянный городской фон, как пенье соловья для поэта.  Цукомото издавал вопль за воплем, один пронзительнее и страшнее другого. Если бы кто их преследовал, то они служили бы той нитью, что сплела дочь критского царя Миноса, и по этой нити можно найти искомое.
Когда вокруг нет ничего, кроме тишины, кажется, что она затягивает тебя в себя, как топь, в которую неосторожно оступился. И, как только погрузишься в неё, тогда и наступит настоящее безумие. Наверное, в будущем учёные будут изучать тех, кто находится в тишине, горнорабочих или водолазов. Как на них действует тишина и как ей научиться противостоять. Соба стоял и оглядывался по сторонам. Его окружали стены из твёрдых пород камня. Казалось бы, глубоко под землёй должно быть очень темно, ведь сюда не проникают солнечные лучи, и тьма начинает давить на вас, чтобы раздавить своей невидимой массой. Но здесь, в этой пещере, почему-то не было темно. То есть сначала ничего нельзя было разглядеть, но потом либо глаза привыкли, либо … Соба вспомнил, что американец рассказывал, будто здесь хранятся сокровища древних индейских богов, а боги, это те кто могут творить чудеса. Сделать так, что в подземном проходе  было видно, это как раз под силу богам. Видно, а также не душно. Соба ощущал лёгкое прикосновение ветерка, трогающего его щеку. Всё бы хорошо, если бы не подступающее чувство голода, а также те вопли, которое Цукомото продолжал издавать.
Чтобы как-то успокоить своего молодого товарища, Соба надел ему на палец тот самый найденный им перстень, сделавшийся «камнем преткновения». Мифунэ тут же прекратил кричать, а принялся разглядывать растопыренные пальцы на руке, один из которых был украшен.
– Соба, – тихонько спросил Мифунэ. – Что с нами произошло?
– А ты что, – спросил в ответ старый слуга, – ничего не помнишь?
– Смутно, – признался молодой человек. – Как в тумане. Словно я вижу кошмарный сон. Меня словно выхватывает из жизни. Словно я сморю какой-то синематографический фильм.
– Большая часть того, Мифунэ, – принялся объяснять Соба, – с тобой … с нами, происходит на самом деле.
Дальше Соба начал рассказывать, короткими порциями, что с ними происходило в последнее время, и многое Мифунэ не помнил. Практически с того момента, когда он собирался, почти в одиночку, захватить многолюдный корабль, всё в памяти смешивалось в одну большую кучу. Невозможно было во всё поверить. И результат – они находятся где-то, чёрт знает где.
Слушая старшего товарища, Цукомото вздыхал с сожалением и постоянно поглаживал перстень, как любимого котёнка. Внезапно он замолчал и принялся вглядываться в туманную взвесь, что колыхалась в отдалении, а потом … потом принялся разговаривать, словно здесь, в подземном гроте, появился кто-то ещё. Цукомото снова пересказывал всю их эпопею, порой вспоминая такие детали, которые уже давно стёрлись из памяти Собы. Старый слуга долго таращился в сумрак, в сторону которого говорил Мифунэ, а потом сообразил, что Мифунэ вновь погружается в безумие, из которого, похоже, попытался выйти.      
Как только Цукомото на несколько мгновений перестал говорить, Соба, по вдохновению, сдёрнул с его пальца перстень, решив, что фокус с ним не получился, и что не стоит продолжать этот «эксперимент. Тут Цукомото побагровел лицом, выпучил глаза, а потом снова начал вопить, после чего кинулся бежать, и так быстро, что Соба не успел рта открыть, а того уже рядом не было. И тут же в той стороне, куда бросился Мифунэ, послышался стук, словно кого ударили дубинкой.
Насторожившись и приготовив дубинку, Соба двинулся в ту сторону, где послышался стук. Старый японец опасался, что индейцы, услышав дикие крики Цукомото, сумели незаметно подобраться к ним и схватили Мифунэ. Опасения старика оказались напрасны. Мифунэ лежал у стены, но никто на него не нападал. Молодой человек так стремительно, спуртом, рванулся с места, что, не преодолев и сотни метров, врезался в стену, и так сильно, что потерял сознание, ударившись головой и почти выбив из себя дух. Соба тёр ему уши  и шлёпал по щекам, но Мифунэ никак не приходил в себя. Тогда Старик снова достал из потайного кармашка перстень и надел его на палец поражённого товарища. И снова перстень подействовал на Цукомото самым удивительным образом. Тот часто задышал, пощупал  перстень, не открывая глаз, а потом спросил:
– Соба, что со мной происходит?
Старый слуга ничего не ответил, присел рядом на корточки и прижал к себе голову Мифунэ. Как ребёнка он погладил его по коротко стриженным чёрным волосам, влажным от пота. Глаза того наполнились слезами. Он прислушался к себе. Он освободился от объятий Собы и посмотрел тому в лицо.
– Я схожу с ума? Ответь мне, Соба, только честно. Ты всегда был со мной честен, хотя я понимал, что ко мне тебя приставил Истимо.
И снова Соба ничего не ответил, да собеседник и не ждал от него ответа, потому как без паузы продолжал исповедоваться:
– Я уже давно заметил за собой такую особенность: я не могу сдерживать своих чувств. Я говорю о ненависти. Когда-то давно, я ещё был совсем мальцом, я был горд, что меня усыновил богатый, влиятельный человек. Я ещё не понимал, насколько важна семья, родственники. Мне казалось, что сейчас передо мной откроются самые высокие возможности. Потом я понял, зачем меня усыновили. Господину Обэ нужны были верные люди, готовые жизнь за него отдать. Как ты, Соба. Сын, это всегда верность. Но господин Обэ сам не испытывал, со своей стороны, верности. Я был для него ещё одним слугой. Он отослал меня в Англию, учиться на торговца. Он желал распространить своё влияние очень далеко от родного дома. Но ловкий пройдоха, Джером Джойс, уговорил меня вырваться из-под чужого влияния. Должно быть, уже тогда я начал понимать, как на самом деле устроена жизнь. Может, именно поэтому я бежал от своей будущей участи. А потом …
Какое-то время Мифунэ Цукомото исповедовался перед своим престарелым слугой, вытирая с лица слёзы. Казалось, они сами струятся из глаз.
– Соба, не стоит ставить слишком высокие цели в жизни, если нет методов их исполнить. Вот я понадеялся на этот магический перстень. Я уверил себя в его волшебную силу. Мне запомнились все рассказы о его необычных свойствах. Мне казалось, что, как только я заполучу его, передо мной откроются широкие возможности. Но именно на это я и надеялся, когда Карамагучи Истимо усыновлял меня. Я тут вспоминал, как зовут моих настоящих родителей и понял, что забыл их имена. Должно быть, именно тогда я и начал сходить с ума. Ты представляешь, Соба, ты надел мне на палец этот перстень, а я увидел тех индейских богов и даже разговаривал с ними, рассказывал о себе и просил их о помощи. Веришь ли ты, но они мне обещали вывести нас из этой пещеры. Они сказали, что если идти вон в том направлении, то мы скоро выйдем к источнику свежей воды. Я слышал о миражах, которые обманывают путников, заблудившихся в пустыне. Может, это такой подземный мираж?
Альтернативой было просто сидеть на месте и ждать неминуемого конца. Или когда их найдут воинственные дикари и зажарят на костре. Чего же ещё ждать от варваров?
Слегка отдохнув, парочка японских странников отправились по указанному маршруту, где действительно нашли ручеёк, стекавший по стене и исчезавший в отверстии, имеющемся у стены же. Словно кто специально соорудил это для них, изнывающих от жажды. Перстень Соба у бывшего хозяина забрал и снова припрятал в тайном кармане. Цукомото не протестовал. Он был ко всему безразличен и полностью перешёл в подчинение к старику. Зато оба напились вволю и расположились здесь же, на отдых. И снова Соба надел на палец Мифунэ перстень.
Только тогда Цукомото встрепенулся. Начал оглядываться по сторонам. А Соба за ним пристально наблюдал, словно пытался определить, как себя Цукомото ведёт, прикидывается, или, в самом деле, голова его просветлела.
– Ты говорил, – выдавил из себя вопрос старик, – что тебе подсказали про этот родник.
– Да, именно так, – охотно откликнулся Мифунэ. – В этой пещере живут боги, то есть тени богов, а сами боги давно убрались к себе на небо. Но этот перстень … я не знаю … мне кажется, что он как-то позволяет с ними общаться, видеть их, слышать. Они мне и подсказали про ручеёк.
– А ещё ты с ними можешь говорить?
– Они появляются, когда подходит туман. Я не понимаю почему, но тогда я их могу увидеть. Сейчас никого не вижу.
– Попробуй обратиться к ним. Подними руку и покажи им кольцо.
Собе было тяжело много говорить. Он так давно не разговаривал, что язык едва ему подчинялся. Казалось, и запаса слов не хватало. А те, что ещё имелись, с трудом из его рта вылетали.
Цукомото послушно взывал, стараясь говорить погромче. Молящиеся в храме монахи не стараются кричать, когда обращаются к своему богу. Помолчав, Цукомото, продолжил взывать. А дальше … Соба не хотел верить своим лазам, но и в самом деле коридор подёрнулся туманом, а Цукомото заговорил …
Постепенно Соба разобрался кое-в чём. Пока перстня у него не было, Мифунэ был ко всему безучастен. Готов был лежать немым бревном и не на что не реагировал. Но стоило почувствовать перстень на пальце, сразу оживал и начинал вызывать своих богов. И они к нему являлись. Сам Соба никого не видел, лишь колышущиеся тенета тумана. Но Цукомото говорил, что видит в нём смутные шевелящиеся фигуры, которые говорят с ним разными голосами. Притом говорят сразу внутри его головы. Не безумие ли это, спрашивал сам Мифунэ, а Соба ему ничего не отвечал, по своему обычаю, лишь утешительно обнимал за плечи или гладил по волосам, как малыша. Но каждый раз эти таинственные боги говорили, куда им надо двигаться.  Кажется, они уже ушли так далеко, что назад идти не было никакого смысла. Галереи шли прямо, но между ними было много переходов, а заставляли их переходить из одного тоннеля в другой довольно часто. Путь назад не было найти никакой возможности. Да и есть хотелось с каждым часом всё сильнее. Хорошо, что Мифунэ указывали родники с чистой водой. Но этого было недостаточно.
Конечно, Собе приходили мысли самому надеть чудесный перстень и пообщаться с теми странными богами, но каждый раз он себя останавливал. Во-первых, чужим богам он мог не понравиться. Тогда они вообще не захотят общаться с ними. Во-вторых, безумие Цукомото не оставляло. Он даже всё глубже в него погружался. «Нормальным» он становился, только когда чувствовал на пальце перстень, предмет многих поисков. А вдруг безумие найдёт и на Собу? С этими чудесными проблемами надо быть осторожным, держать ухо востро. Пусть уж Мифунэ будет посредником между ними и этими туманными богами. Раньше Соба хотел перстень передать господину Обэ, но теперь мучил себя сомнениями, а может лучше оставить перстень здесь, в этой пещере, где продолжают жить боги? Может это будет самым взвешенным решением в его долгой и насыщенной разными событиями жизни? Всё это надо хорошенько обдумать. А где можно это сделать, как не здесь, где им никто не помешает. Только очень хотелось поесть, принять хоть что-то съедобное. От голода кружилась голова, и казалось, что за ними пристально наблюдает кто-то посторонний. Мысли мешались в голове, путались. Всё вокруг казалось нереальным, словно они забрели в иной мир, мир мёртвых. Наверное, их сюда завели те, что за ними сейчас наблюдали. Мифунэ не мог ничего соображать. Они не ели уже больше недели, всё ползали по этим подземельям, забрались невесть куда. Соба нащупал в дальнем кармане перстень и с трудом нанизал на палец товарища. Пусть это будет последняя попытка, а потом он выбросит этот проклятый предмет прочь. Он явно принадлежал дьяволам и не принесёт им добра. Он им вообще ничего не принёс хорошего.
– Соба, где это мы?
– Не знаю. Думаю, что мы забрели туда, где обитают мёртвые. Может, мы и сами уже ими сделались.
– Нет, Соба. Мы ещё живы. И выход неподалёку. Осталось совсем немного. Не я не могу идти.
– Я тебе помогу, Мифунэ. Только ты скажи, куда надо направляться.
– Скажу. Только … только я не Мифунэ …
– А кто же ты?
– Забыл … не могу вспомнить … Это уже не важно … А идти надо … туда …
Старик выслушал товарища, бесцеремонно стащил с его пальца перстень и отбросил его, а потом, с превеликим трудом, двинулся в ту сторону, куда оказал ему спутник. Выбиваясь из последних сил, он тащил с собой Цукомото.
Действительно, наружу они всё-таки выбрались, оказавшись в тёмном лесу. Кое-как Соба насобирал фруктов и накормил своего товарища, поел сам. Оба они тряслись от холода и лихорадки, пытаясь как-то выбраться из этих проклятых мест. А впереди предстоял ещё бесконечный путь в Японию, а Цукомото окончательно погрузился в себя, не отвечая ни на какие слова товарища. Может, Соба зря оставил тот перстень? Лишь он поддерживал разум Цукомото, заставлял того чувствовать себя разумным человеком.
+ + +
– Как вы здесь оказались, Силантий?
Снова и снова Бояров принимался расспрашивать Силантия Кондратьева, единственного переселенца сюда, на боливийскую землю, из дальневосточного Камышино. Рядом тяжело вздыхала Лукерья, его супруга, и виновато выглядывал Иннокентий, Кешка, посещавший школу, устроенную в опустевшей избе. Те годы прошли столь давно, что казались частью прошлой жизни. Впрочем, наверное, так и было.
Каждый раз, после вопроса, всегда одного и того же, Силантий начинал комкать в руках свою меховую шапку, которую неизвестно зачем привезли с собой сюда, в экваториальные тропики.
– Эвон, Андрей Илларионович, кто ж знал, что так всё получится. Когда всё у нас так закрутилось, пожаловал к нам Апрелий Нилович, то есть Репников, и сказал, что в Камышино нам больше оставаться не следует. Что прогневили мы чем-то Господа и не хочет он нам больше покровительствовать. Так что лучше нам сняться да убраться подальше, лучше – совсем подальше.
Дальше начинались сетования, что виной всему оставшийся у нас беглый политический. На этом месте Силантий отводил виновато глаза в сторону и быстро продолжал, что на «политического» валили вино не все, а только малая часть жителей, которые с Андреем почти и не сталкивались. Другая часть, и таких было всего больше, обвиняли Тихона Башкина, который всю ситуацию довёл до крайнего предела и призывал всех сжечься, чтобы грех с себя снять. Настя Горевая больше всех горевала и выла, пока не разродилась дитём. Дитё родилось нервное, плаксивое, видимо потому, что мамка сильно убивалась перед самыми родами.
– Понимаешь, Андрей Илларионович, – обиженно говорил Силантий и старательно отводил глаза куда угодно, лишь не пересекаться с взглядом Боярова. – Тихон ведь притащил тот список, да ещё кровью забрызганный. И сказал, с усмешкою, чтобы не ждали больше политического. Что он с ним … того … порешал. Какая же баба … или девка … такое спокойно слушать будет? Опять же крики, вопли. Опять же Степан Егорович, отец Настин, да и матушка за неё заступились. С тех пор общество и разделилось. Много споров было, пока Репников до нас дошёл. Заявил, что лучше это место оставить да другое поискать. Подальше отсюдова. Вот так всё у нас и случилася.
Посёлок, где они находились, называлось Староверы. Без особых изысков название. Большая часть населяли село старообрядцы, переселившиеся в Боливию из Российской империи, со всеми её притеснениями и заботами. В основном здесь проживали духоборы из разных общин. Из Камышино была только семья Кондратьевых, и ещё несколько из других селений, тоже с Дальнего Востока. Все прочие из сибирских и даже уральских поселений. Старообрядческий патриарх Репников так их распределил. Кондратьевы попали сюда случайно. От своих они отстали по причине болезни Кешки. Занедужил парнишка, и довольно сильно. Его родители даже хотели остаться в Камышино. Даже тогда, когда все, то есть большинство покинуло свои дома. Но когда посмотрели, кто остался, а остались все самые фанатичные, те, кто Башкина поддерживал, ратовал за самосожжение, не выдержали, а тоже стали рваться уехать, тем более, что Кешке уже полегчало. Получалось, что Кондратьевых в бывшем Камышино уже ничего не задерживало.    
Силантий рассказывал, как сталось, что у Кондратьевых получилось присоединиться в другой партии. Там, у нас, на Дальнем Востоке, много случаев выпадало подрядить иностранных моряков переправить людей в Америку. Пока корабль достигнет цели, можно выбрать нужный пункт, который должен стать домом. Тут главное не привередничать. Где семя в землю бросил, где оно проросло, там и дом будет.
– Здесь, в Староверах, – признался Силантий Андрею, – земля хорошая, плодородная. Всё взойдёт, если честно работать будешь. А нам что? Работать нам – дело привычное.
– Ну, а как же я теперь своих-то найду? – с горечью спросил Бояров. – Говорите, у Насти ребёнок родился?   
– Да, - подтвердила Меланья Кондратьева, – мальчонка, только слабенький, крикливый. Настасья его Андрюшкою назвала, получается, что в твою память.
– А что Насте оставалось? – с сочувствием добавил Силантий. – Башкин-то сказал, что тебя наказал примерно. Выревелась она, да давай собираться, тем более, что с дитём уже, не одна, да ещё родители ей помогали. Не хотела она больше там оставаться. Едва ли не первой двинулась.
Казалось Боярову, что он добрался до Камышина, но только не таёжного, к которому он привык, а к тропическому, к которому привыкнуть ещё надо. Но порой задумывался, а надо ли привыкать? Для того ли он бежал и объехал едва ли не весь земной шар, как многие герои Жюля Верна, чтобы прозябать в ежедневных трудах и хлопотах? Но остальные жители Староверов именно так и живут. И всё это им приносит удовольствие! Не в том ли цель жизни. А тут уж зависит всё от настроения в данную минуту, хорошо ли оно или наоборот? В такие минуты сплина, Бояров мучительно переживал. Вот он тут, вроде и спасся, но вдали от тех людей, которые сделались ему родными. У него родился сын, Андрей Андреевич, а он его даже ни разу не видел. Лишь иногда это происходило во сне, и тогда он чувствовал себя счастливым. Но уже утром всё помнил весьма смутно, и что был счастливым. Но не будешь же всё время спать? Говорят, что Витус Беринг как-то зимовал на Чукотском полуострове. Для него выстроили отдельный чум, соорудили печку, обложили изнутри стены оленьими и медвежьими шкурами, а он всё время спал и видел во сне свой дом и свою семью. И было от этого так радостно, что чуть проснувшись и отобедав, он сразу укладывался спать. И спал так часов по двадцать, а потом и того более. Это продолжалось до тех пор, пока он не перестал просыпаться. И лицо его выглядело довольным. Он достиг своей гармонии, правда, лишь во сне, в Ирии. Такая вот эрзац-жизнь.
– Как бы мне, Силантий, своих повидать? – жаловался Бояров товарищу. – Хотя бы одним глазком.
– Зачем одним-то? – удивлялся тот. – Если смотреть, так сразу обоими.
– Ну, а всё же. Неужели я их больше не увижу? Подумать только, может, они устроились где-то не так далеко?
– Всё может быть – охотно соглашался тот. – Даже если и не совсем так, то им можно передать весточку.
– Как?! – взвился с места Андрей, как только до него дошёл смысл фразы Силантия Кондратьева. – Повтори, что ты сказал!
– Говорю, можно им отписать про тебя и привет передать.
– Тут что, есть свой почтовый департамент? – поперхнулся, едва не задохнувшись, Бояров. – Вы адрес их знаете?
– Ни в коем разе, – вздохнул Силантий. – Но тут такая вещь. Когда мы тут поселились и начали отстраиваться, сюда Апрелий Нилович заглядывал, посмотреть, как мы тут обосновались, чтобы не было у нас проблем с местными властями. Он должен быть в курсе всех наших дел. Это как было, когда мы в России проживали. Он здесь всё так же устроить собирался.
– Репников?! – вскочил на ноги Бояров. – Он здесь появляется?
– Ну да, – столь же спокойно, как рассказывал до того, согласился Кондратьев. – Конечно, не так часто, как раньше, но заглядывает. Уже два раза был, обещал ещё прийти.
– Что же ты мне, дружище, раньше про то не говорил?!! – выкрикнул Андрей, запустив пальцы в отросшие пряди волос. Его шатало из стороны в сторону, словно внезапно подул жёсткий ураганистый ветер.
– А ты меня раньше и не спрашивал, – удивлённо отозвался Силантий.
Именно с этого дня Бояров начал вновь возвращаться к жизни. До того он ходил, больше напоминая собой тень, нежели человека. Потрясение, которое он испытал, не обнаружив тех, кого всей силой надеялся найти, вытолкало его из перечня тех, кто действительно живёт, то есть знает, зачем живёт. Если, в тогдашнем состоянии Андрея Боярова, толкнуть на воплощение политических иллюзий, то из него, при определённой степени стараний, получился бы фанатик, из каких набирают террористов- смертников. Или, к примеру, толкнуть его в религию: получается подобный итог, религиозный фанатизм, готовность пойти на смерть, потому как жизнь не имеет иных мотиваций и стремлений. Вот так, волею счастливого случая, Бояров обратно получил стремление жить дальше.
Новый обитатель Староверов, Бояров старался всеми силами доказать свою полезность для общества. Учившийся на горного инженера, Бояров не мог применить свои знания в этой области. Но ему пришлось побывать в последнее время и медиком и школьным учителем. Эти профессии ему могли пригодиться. Можно было его использовать и в других простых работах, связанных с земледелием, охотой, рыболовством и прочими промыслами. Андрей даже мог готовить пищу, если в этом понадобится необходимость. Он везде готов быть полезным. Человек явно оживал с каждым днём.
Занялся Бояров привычным делом: стал учительствовать, как Лев Толстой в Ясной Поляне, когда разочаровался в дворянстве, погрязшем в безделье и пустословии. Детишки, как когда-то в Камышино, потянулись к нему, привлечённые интересными и весёлыми рассуждениями. Порой даже в «класс» заглядывали взрослые, дивились историями, и молча удолялись. Но «класс» постепенно всё больше наполнялся. Кроме грамоты, чистописания, арифметики, начал расширяться перечень дисциплин. Появилась география, ботаника и даже химия. Много рассказывал Бояров и о греческой мифологии, но потом его попросили тогда говорить и об Иисусе Христе. Помнится, тогда Андрей заявил взрослым слушателям, что «Христос», это не фамилия Иисуса, греческое название Мессии, Учителя. И что Иисус тоже греческий перевод, а на самом деле, по-иудейски имя его звучит чуть иначе. Взрослые слушатели его выслушали, а потом попросили его рассказать о богочеловеке подробнее. Им это до сих пор не рассказывали ранее.
Увлёкшись, Бояров начал пересказывать Книгу Рода, которую старообрядцы сначала воспринимали за подобие греческих мифов. Но, видимо, слухи о тайной Книге просачивались, каким-то образом, и до них. Они шёпотом переговаривались между собой, а Силантий Кондратьев сидел среди остальных с довольным лицом. Он не раз бывал в Убежище и охранял духоборской Талисман.
После прочтения курса настоящих лекций, словно он посещал учёную аудиторию, Бояров вдруг вспомнил о даре Шочикесаля. Доминико ему говорил, что верховный жрец посчитал, что книгу «небесных богов» чужаки испоганили своими прикосновениями. Гаэтано Орейра принялся вытаскивать тонкие золотые листы из корешка объёмистой  книги. Листы выдирались трудно, и Орейра бросил это занятие, успев вырвать всего несколько штук. Эти вырванные листы и отдал жрец русскому гостю, в знак признательности и только потому, что тот покидал народ ацтеков навсегда и должен удалиться на другой край света.
Затаив дыхание, Бояров начал развязывать мешок, который был засунут в дальний угол того домишки, где остановился Андрей. Как только он оказался здесь и выяснил, что семья Горевых его здесь не ждёт, что здесь их нет, и не было с самого начала. Бояров тогда впал в сильную хандру, которая его постоянно снедала и намеривалась сжить со света, когда вдруг, одним словом, Силантий Кондратьев вернул его к жизни, ко всем её радостям. Тогда-то Бояров вспомнил и про подарок Шочикесаля, и теперь торопливо развязывал мешок, чтобы на него взглянуть.
Смутно помнил он, как вошли в пещеру, следом за Доминико, как предатель Орейра открыл вероломную стрельбу, как каскадом последовали дальнейшие события, и между ними – пунктирно – длинные широкие полки, вырубленные или выдавленные в гранитных стенах, бесконечный ряд огромных фолиантов, как раскрывает один из них и ему кажется … Теперь всё происходящее тогда казалось каким-то чудесным сном, всё, что с ним тогда происходило. Разве может поверить кто здравомыслящий, что он когда-то будет общаться с богами, явившимися своим изображением из тысячелетнего прошлого, что эти боги- тени будут оказывать ему волне конкретную помощь, которая, правда, не оправдалась. А не значило ли это, что боги у ацтеков – ненастоящие? Тем более, что ему приходилось иметь дело с какой-то юной девчонкой. Только она и снизошла к нему? Только она и откликнулась на просьбу индейского мальчишки? Стоит ли задумываться над этим всем? 
Но ведь вот доказательство – Бояров сжимает в руках золотые пластинки – самые настоящие и реальные! А до него их сжимал Гаэтано Орейра. Но он не замирал в восхищении, он начал вырывать из корешка фолианта эти пластины, думая только о том, что это золото, и этого золота восхитительно много. Надо только эти листы как-то сложить, спрессовать, чтобы тащить было удобней, чтобы тащить было удобней, скрутив его как можно больше. Тут уж не до церемоний!
Бояров внимательно разглядывал плоские золотые пластины, бывшие когда-то страницами довольно большой книги, целого атласа. Пришло же кому-то в голову использовать для книги золото. Хотя, с другой стороны посмотреть, именно золото можно назвать долговременным материалом. Золото не поддаётся коррозии, не разлагается и ещё много чего – не. Эти золотые листы подвергли хорошей прокатке – листы получились тонкие и не массивные. Андрей погладил лист рукой и почувствовал шероховатость. Он посмотрел под углом. Вся поверхность имела большое количество вдавливаний. У древних египтян была в ходу клинопись. Эти вдавливания не походили на египетские. Наверное, учёные- египтологи сказали бы точнее. Всё равно этим должны заняться специалисты. Его дело: сохранить листы до этих специалистов. Простое дело? Как бы не так, если учитывать решительные действия Гаэтано Орейры. Ему нет дела до учёных, когда между ним и теми мифическими учёными лежит куча бесхозного золота. А то, что это может быть Откровением для человечества, на это Орейре … наплевать с большой колокольни.
Андрей задумался, как всё в нашей жизни нелогично устроено. Наша жизнь во многом зависит от наших внутренних мотиваций, чего мы в жизни добиваемся, а ведь на нашем пути встретиться многое, чего мы не понимаем и разглядеть не в состоянии, потому что не хватает нам знаний. «Гляжу в книгу, а вижу фигу» А всё потому, что ты уверен, что это – фига, а не некий значок, имеющий сакральный смысл. И ты отбрасываешь книгу с «фигой» прочь и не думаешь, что отталкиваешь от себя нечто важное, от чего зависишь не только ты сам, но и будущее всего человечества.
Пока Андрей размышлял, пальцами рук он поглаживал впадины и выпуклости «клинописи», а потом почувствовал, что пальцы его покалывает, словно золотые листы источают электрический ток. Но ведь известно, что золото, не электропроводно. Оно не может служить проводником. А может проводником служит его тело? Андрей замер. Из под пальцев, струясь между ними, начало вздуваться изображение. Оно ширилось, росло, но потом замерло, начало пульсировать, то почти исчезая, то появляясь вновь. Происходило ли это потому, что целостность книги была нарушена и этот прибор (?) отказывался служить. Но если это прибор, то он должен быть сломан, сломан Орейрой. Да и не может никакой прибор оставаться в рабочем состоянии тысячелетия. А может он, Бояров, просто сошёл с ума, вынужденный пребывать в перманентном стрессе месяцами?
Тут дверь распахнулась и ручкой ударила о стену. Влетел Силантий Кондратьев. Глаза его были вытаращены, а волосы поднялись дыбом, Он что, всё это видел, всё, что произошло перед глазами Андрея несколькими минутами ранее? Но он не обратил на листы никакого внимания. Наоборот! Он показывал рукой назад. То, что произошло, произошло снаружи.
– Андрей! Бояров! Я тебе говорил, что Апрелий Нилович должен появиться. Так вот, Репников идёт сюда. Встречай его! Он хочет тебя видеть …