Довлатов писал о совсем другом

     Произвести глупость компактно, в виде всего лишь кажущейся невинной и столь же бестолковой фоточки, или, наоборот, размазать ничего не стоящие слова погуще нечистым языком и ловким пальцем, натренированным вшибать в безразличную клавиатуру любую х...ню, кромешную, потустороннюю, как демократические выборы в любой Ботсване или Штатах, обсасывать чепуху, вообще не имеющую не только к тебе лично, но и ко всем живущим на планете никакого отношения, проводить свое время нысыщенно и активно, юбиляясь по концертным площадкам и пивнушкам, забитым потным прогорклым мясом соотечественников, перднуть, наконец, оглушающе и помереть, чувствуя свой долг отданным. Человек уже при вылезании из матки кругом всем должен. Армейским, мусорам, начальству, даже соседи и те способны выдвинуть непреклонное требование быть как все, ходить цугом в колонне по пять, каждую субботу отчитываясь на конюшне перед вытянутой усатой мордой заслуженного лошадя Якубовича.
     - А ведь Познер - то не одобрил, - шепчутся лукавые царедворцы, замышляя нечто такое, что все здесь и там тоже перевернет.
     Но наступает утро. И просыпается вся советская страна. Кипучесть и могучесть, свившись хвостами, будят изнемогающую от предвоенной и послевоенной разрухи страну бодренькими гимнами Михалкова, из радиоточки кощунствует несменяемый фюрер, обещая дело разъединенных народцев воплотить в неофашизм, хотя, если задуматься кратко, то сама мысль о разъеднинении и народцах вырастает именно из несправедливостей Версальского пакта, но население, напрочь оглоушенное вином, рыбалкой, рунетом, тиви, не имеет времени задумываться, не до того, время - то какое, Федор.
    - Я Федор по роли, а на самом деле Сверчок, - говорит толстомясой полюбовнице Сверчок, нагло лезя ей под юбку, - режиссер намекает, что из Довлатова, но я читал Довлатова, нет там ничего подобного.
    - Зато там Фидель имеется, - тоже не абы как, а шибко грамотная толстуха поправляет, конечно, Сверчка, направляя требовательный палец к тесной дырке ануса. - Шевельни пальцем - то ! - прикрикивает она, распаляясь. - Смешай говнецо - то.
    Сверчок смешивает. А потом выбегает из каптерки и ломится в Ленинскую комнату, где репетируют спектакль. Вздыхает по пути Сверчок, поминая времена былинные, сталинские, когда все отдыхали вместе, и малолетки, и строгачи, и бабы, и фашисты. А теперь вот размежевали по возрасту, срокам, полу. Суки.
    - Вам нужно рыжую Ландер, - советует режиссер Васильев исполняющему роль Свердлова бывшему домушнику, - хотя бы в виде фотки какой тупой. Нехай висит кособоко по стене, изображая Коллонтай.
    - Я такого летчика не знаю, - решает главный по режиму, разгоняя труппу к такой - то матери. Васильеву - пять суток губы, Свердлову - трюм тоже на пять суток, Ленину - ни х...я.
    - Несправедливо, - бормочут вечером зэка, неприязненно косясь на вернувшегося к чистке порток Ленину, - Свердлова окунули, а этому гаду ничего.
    Слышит Сухоруков перешептыванье, а сделать или хотя бы сказать ничего не может. Потому понимает, что куда как хуже любой красной властишки именно вот эти вот двуногие реально скоты. Власть это тоже очень хорошо понимает, употребляя сук и доброхотов в славном деле устроения коммунизма. Это бандеровец Бабченко угорал над мразью, толкающей из сугробов автозак, что отвезет толкачей на изолятор, мне же такое вовсе не смешно. Но и уничтожать эту плесень тоже не хочется, наци и большевики не сумели, массово, коллективно ликвидируя недоразумение в виде россиянского племени. Ничего не хочется. Задолбала жара неимоверно, сраная удушающая жара, второй месяц давящая сверху, в холод можно прикинуться потеплее, а в эту пакость шкуру с себя не снимешь, и так бродишь голым, одурелым, проклиная долбанный резко - континентальный. От жары - то и лезут в башку мыслишки непотребные о народцах и прочей х...те, не стоящей и минуты.