3. Любовь

— Через неделю снимем, — завязала искусно узелок на перевязке Любовь. – Я зайду к вам завтра.

— Неудобно мне очень, — ответил смущенно Роман Георгиевич, поджав крепкие плечи по-мальчишечьи. Натренированное годами тело жёсткими условиями и в самом деле выглядело нелепо в кресле-коляске, временным средством передвижения после череды трудных операций.

— Что такое? Тревожит что-то? – поправила светлый локон Любовь, посмотрев добрым взглядом на пациента.

— Нет, такой мужик и связан верёвками, как немощный. Видели бы Вы меня до всего этого, — голубые глаза пронзительно любовались красивыми чертами медсестры, которая присела напротив Романа Георгиевича, нежно улыбнувшись.

— Через месяц Вы будете таким, как раньше.

— Как раньше я уже не буду, — улыбнулся в ответ мужчина.

— Вы быстро идёте на поправку, даже не припомню пациента, который выздоравливал по минутам. У Вас очень крепкий организм.

Роман Георгиевич согласительно кивнул, утверждая, что на нём всегда всё заживало, как на собаке.

— Мне впервые попадается столь удивительная женщина, с такой чуткой и доброй душой, — признался он, смутив Любовь, у которой порозовели щеки. Она была немного сбита столку.

«Не надо бы оно», подумала про себя.

— Это моя работа, проявлять заботу к пациентам, — дала понять, что развивать тему не стоит. — Мне пора идти, — Любовь встала, поправив белоснежный халат на приятной фигуре. – Увидимся завтра, Роман Георгиевич.

— До завтра, Любовь Дмитриевна.

Мужчина проводил взглядом плавную фигуру, и сжал кулак, прижав ко лбу, ощущая себя полным ослом.

Смена Любови закончилась, переодевшись в гражданское, она вышла из больницы, следуя привычным путём: тонкой тропинкой мимо детского отделения, затем по аллее с церквушкой, оттуда через детский сад и трёхэтажки, где во дворе постоянно развешивали постиранное бельё.

— Любава! – окликнул голос со стороны, Любовь обернулась. Сердце охватило трепетной нежностью одновременно со сдавливающей горечью.

— Здравствуй, Степан, — она медленно пошла вперёд, следуя своей дороге.

— Как дела? – Степан разглядывал Любовь, та хорошела с каждым днём, и что за напасть совсем нигде не была не неприятна, а совсем наоборот. – Как там твой спасатель, до сих пор шары к тебе подкатывает?

— Он не мой, и я не желаю в подобном тоне общаться, — нежность заглушила окончательная горечь.

— Ладно, чего ты так сразу. Баба ты видная, глаз не оторвать. Прости ему эту слабость. Но я не об этом хотел говорить, вопрос только мучает один. Не про спасателя, не переживай. Тут, прошлым вечером, меня Верка отчитывала, как школьника. Верка сама мелюзга, но характер уже тот ещё.  Понимаю, что у нас с тобой не получилось, вот не случилось никак, так зачем семью то настраивать против меня?

Любовь остановилась, ноги не могли идти, в ней застыла вся кровь от услышанного. Выразительные беззащитные глаза всматривалась в Степана, такого лёгкого и непричастного. Что скрыто за этим равнодушием? Неужели он верит в то, что говорит?

— Я не настраивала против тебя Веру, — это обстояло истиной. Любовь даже не общалась на эту тему с девушкой.

— А говорила то она со мной о тебе, — улыбнулся довольно Степан, ощущая прилив, когда в глазах Любови почти собрались слёзы. – Отречься от меня готова. Плевать хотела на наше родство, ради тебя.

— Я поговорю с ней, обещаю, — ком в горле душил. – Я спешу, меня дома ждут, — едва сдвинувшись с места, Любовь с трудом заставила себя идти. Тело почти не слушалось, парализованное очередным выпадом против неё.

— Любава, — окликнул снова Степан, она обернулась: — если тебе тяжко будет ждать выздоровления спасателя, ты мне звони, я тебя поддержу по старой дружбе.

Любовь отвернулась, желая, как можно скорее оказаться дома.