Эх, Оленёнок!..

     Эту зиму, если бы и захотела, я не забыла бы никогда. Потому что цена у ошибки, соверш;нной мною тогда, — вся моя последующая жизнь. И быть она сейчас могла совсем другой.

     ... Это был новый, уже наступивший, 1974-й, год. Подруга моей мамы, для меня тётя Лида, с очень красивой фамилией Златоустова решила устроить у нас дома вечеринку. И если мама, как я поняла позже, была не против, то я, шестнадцатилетняя максималистка, явно им мешала. И чтобы это исправить, они спровадили меня к Златоустовым домой. Но не просто так, а в компанию, которую собрал её сын Виталик. В любой другой ситуации я бы не пошла, но была веская причина, — Виталик мне нравился.

     Собиралась я целый день. То укладывала волосы, то распускала. Перемеряла все свои и мамины платья, но остановилась на белом тонком свитере и только вошедших в моду брюках-кл;ш от бедра.
    И вот я у двери заветной квартиры. Хотела позвонить, но дверь внезапно открылась, и на пороге возник сам Виталик. Удивлённо посмотрев на меня, он спросил:
     — О, мал;! А ты чего тут делаешь?
    Здрасьте, приехали. Мама Виталика, наверное, забыла его предупредить, что я приду. Мне бы попытаться объяснить, но я, как всегда (пубертат же!):

     — Живу я здесь! И, кстати, звать меня Оля!

     Развернулась и хотела уйти. Но Виталик, взяв меня за локоть, остановил:

     — Я вспомнил, маман говорила, что отправит к нам ещё одну гостью. Я ещё подумал, кто это может быть?

     — Кто - кто? Дед Пыхто! — куснула я снова Виталика и отвернулась, сделав вид, что обиделась.

     — Ну ты это, не обижайся и проходи, слышь. мал... Оль! Знакомься с ребятами, здесь все свои, так что будь как дома. Я в магазин за шампанским.

       Да, Виталик мог себе позволить пойти в восьмом часу вечера за вином — ведь он был совершеннолетним. И друзья, скорее всего, его одногруппники по техникуму, тоже все были старше. Поэтому, приняв меня поначалу радушно, вскоре потеряли ко мне интерес. И только один из них, высокий парень с длинными, слегка вьющимися волосами, наблюдал за мной с самого начала. И как только я выпала из общего поля зрения, пригласил на танец.

     Признаться, приглашали меня не первый раз в жизни. Второй! Но всё-равно было неловко. Незнакомый дом, незнакомые люди... Если, идя сюда, я и мечтала об этом, то чтобы это был Виталик. Но он ушёл, и мне ничего не оставалось, кроме как согласиться.

     Коля — так звали парня, был почти на голову выше, и мне пришлось высоко поднять руки, чтобы положить ему их на плечи. Так тогда танцевали. Это положило начало беседе.

     — Если тебе неудобно, можешь руки убрать. Я не против... — сказал Коля.

     Чуть замешкавшись, я всё же сняла их с Колиных плеч, не зная, куда деть дальше.

     — А ты забавная! — взяв мои руки в огромные, как мне показалось, свои, он положил их себе на грудь. — Так удобно?

     Я кивнула, а Коля продолжал:

     — Я слышал, как ты отбрила Витаса. Тоже мне, мачо! Приглашает и не помнит, кого.

     — Да меня, вообще-то, прислала его мама. Он мог и не знать. — попыталась я защитить друга.

     — Но знал же, сам сказал. Просто привык, что барышни за ним толпами ходят, вот и отшибло память... Слушай, а как ты посмотришь на то, если мы отсюда сбежим?

     — Н-н-не з-знаю... — замямлила я.

     — Ну смотри, кому мы тут интересны? Друг другу?

     Коля был прав. Вечеринка набирала обороты, кто-то из ребят убежали курить на улицу, некоторые танцевали, обнявшись, рядом и, не стесняясь, вовсю целовались. Тем же занималась пара сидевших на диване. Мало того, что на их фоне мы выглядели белыми воронами, так ещё и как бы невольно за ними подглядывали. И я снова согласилась.

     Мы шли по улице, тихо падал снег, и в свете фонарей, отражавших присыпанные снегом деревья, простая городская улица казалась сказочной страной.

     — Не замёрзла, оленёнок? — спросил меня Коля и, развернув к себе, заботливо поднял воротник шубки. — А то зайдём в кафе?

     Я молча кивнула, давая понять, что не возражаю. Мне вроде и нравилось, что за мной ухаживают, и что-то одновременно сдерживало.

     В кафе было тепло и уютно. Лёгкий полумрак, тихая музыка — рай для влюблённых. Но людей, почему-то было совсем мало.

     Коля принёс и поставил на стол две чашечки с кофе и блюдце с конфетами.
— Угощайся, — усаживаясь напротив, сказал он, и пододвинул сладости. — Любишь конфеты?
    Я до сих пор не знаю, что на меня тогда нашло. Может, уловила какой-то намёк, может от злости на себя, что не умею отказывать, хотя пока меня ни о чём таком не просили. А может и потому, что рядом не Виталик. Но я вдруг включила ОЛЮ:;
     — Хочешь сказать, что по мне видно? Что я толстая?

     Ну да, худышкой я не была, но и толстой — тоже. А причина самобичевания — обычные подростковые комплексы, портящие иногда нам жизнь. Особенно если не с кем поговорить об этом. С мамой неудобно, сестёр нет. Подруги — ограниченные дуры и почти все были пов;рнуты на шмотках. И так мне стало себя жалко, что второй акт этой цыганочки с выходом не задержался. Слёзы хлынули ручьём.

     Ничего не понимающий Коля побежал к бармену и попросил стакан воды. Дал мне попить и, сев рядом, всё гладил и гладил меня по руке. А я не отводила взгляд от его рук, в темноте казавшихся особенно белыми и с короткими, явно обкусанными, ногтями. Мне казалось, что, хоть тресни, но у мужчины руки должны быть другими.

     Немного успокоившись, я сказала, что мне пора и засобиралась домой. Разговора всё-равно больше не получалось. Но Коля всё же вызвался меня проводить. Мы просто шли, молча, и улица мне больше не казалась волшебной, как раньше.
     Стоя в подъезде, Коля спросил, не хочу ли я встретиться как-нибудь ещё? Я понимала, что буду обдумывать случившееся, и, скорее всего, снова бичевать саму себя. Поэтому, ограничилась обменом номеров телефона. Записать было нечем, и Коля, выйдя во двор, написал на крыльце мой номер прямо на снегу.

     — Сейчас посмотрю подольше и запомню...

     Я ни писать, ни запоминать и не пыталась. И мы расстались.

     Он звонил. Не раз. Но я просила маму отвечать, что меня нет или не могу подойти.

                * * *

     Прошло десять лет. Я его узнала сразу, несмотря на годы и первое короткое знакомство. Видимо, у некоторых это бывает на подсознании. Мы шли навстречу друг другу по нашему скверу. Я с дочерью-первоклашкой из школы, он — с коляской и симпатичной блондинкой рядом.

     Почти поравнявшись, я легонько кивнула и... глянула-таки, стерва, на его руки. Обычные мужские руки, слегка загоревшие с ровными красивыми ногтями.

     А потом он позвонил. И сказал, что тогда понял всё сам. Нет, не про руки. Про то, что так бывает. Не в том месте, не в то время. Я спросила, не обижается ли он и счастлив ли сегодня? Мне это нужно было, вроде как, для утешения.

     Да нет, ответил, какие обиды могут быть, когда рядом такие Виталики мечутся. И рассмеялся красивым сочным смехом."Я всё-равно весной ушёл в армию, попал в Германию, остался на сверхсрочной, дослужился до лейтенанта. Купил в пригороде Берлина дом. Но пришлось уехать, потому что заболела мама, а я у неё остался один. Был брат, но погиб в Афгане.
    А насчёт счастья — так это дело наживное. Вскоре по приезду познакомился с будущей женой, вот сын родился. И через месяц мы уезжаем в Германию на ПМЖ. Ты-то, смотрю, тоже времени не теряла. Рад был повидаться. Даст Бог, может и..."

     И положил трубку. А мне показалось, что в конце голос его чуть дрогнул.

     "Ладно, Оленёнок, — сказала я себе, — пошли кормить тех, на кого времени не теряла, – сына, дочь и мужа... Николая".