Друзья!
Из Сети
"...Сейчас, когда сокрушительные кошмары сего прожекта позади (естественный здравый смысл не уступил безудержному наступлению экологических экстремистов), можно, подумав, пожалуй, сказать, что при всех своих глобальных несовершенствах, при всей чудовищной непродуманности проект имел один несомненный плюс. Ясно, безжалостно и реально мы осознали, что можем потерять. Река как близкий человек, который всегда рядом, рядом постоянно — так постоянно, что мы забываем, насколько он важен и ценен для нас. Глобальный проект, реальнейшая угроза его конкистадорского осуществления — та болезнь, та смертельная опасность, которая заставила нас призадуматься и ужаснуться: господи! Да мы же его можем потерять!
Угроза переброса — настоящий шрам в памяти народа, шрам вечный, и вряд ли уже столь просто могут пробиться подобные закулисные проекты.
Как-то осенью из Норильска я летел на самолете в Новосибирск. Утром видел Енисей в могучем разливе его устья, а к вечеру мелькнула под нами узенькая, какая-то удрученная ниточка меженной Оби. И подумалось мне (а было это в пору, когда секира глобального водного переброса с фатальной неотвратимостью нависла над сибирскими реками) — вот есть же мощный Енисей, которому и не грех вроде поделиться своим неукротимым потоком. Но почему и жалкая эта обская ниточка должна оборваться?
Но тут же спохватился: можно ли, если Обь мне роднее, бестрепетно поступаться Енисеем? Ведь для кого-то его берега — родные. Впрочем, подход — жалко, не жалко — не просто не научен, он несправедлив в принципе. Реки — великий дар природы. Так оставим же их потомкам; они будут мудрее и совершеннее нас и решат сами, сами сделают выбор: жить в природе или переделывать ее".
...Други!
Эти мудрые слова написал мой тюменский коллега Анатолий Омельчук треть века назад.
И слава Богу,Обь с Енисеем сегодня никто никуда не собирается перебрасывать. Одумались!?
Вл.Назаров
********
А. Омельчук
По сибирской реке —
в пространстве и во времени
СВЕРДЛОВСК
Средне-Уральское
книжное издательство
1991
ББК 26.22
0-57
Редактор А. И. Акимов
4700000000-029
О 76-91
М 158(03)-91
ISBN 5—7529—0332—7;
ВЕЛИКИЙ
ДАР
...И вот в небе проявляется парящий орел. Он, как неуловимо недо¬стающее слово в поэтической строчке, как завершающе точный мазок на живописном полотне, делает полной картину вечного речного про¬стора.
Его высочество — орел.
Его сиятельство — солнце.
А река, по которой я плыву? Конечно же — ее величество.
Ее величество Обь.
Искренне почтительны к реке были давние наши предки. «Вверх тоя же реки великия Оби...» Это из повести «О человецах незнаемых в восточной стране», содержащей едва ли не первое русское упомина¬ние об Оби.
Просвещенная Европа впервые услышала о ней как о «великой реце» — так титуловал ее посланник австрийского императора в Моско¬вии— в тот же год, когда получила известие о Колумбовом открытии Америки.
В «Книге Большому Чертежу» определено географически точно, поэтически и почтительно:
«Обь Великая пала в море в летнюю в раннюю зарю...»
Именно так государственно величалась — почтенно-заглавной бук¬вой— сибирская река в первые годы после официального присоедине¬ния Сибири к России. Видимо, позднее к ее величию попривыкли и гром¬кий титул поминать забывали. А жаль... О величии природы следует помнить неизменно.
Я хотел бы, чтобы мой читатель не забывал: все описываемое про¬исходит на великой реке, ее обское величие осеняет все неизбежным своим вечным течением.
Живущие по берегам и притокам Оби, все, кому не безразличны судьбы Сибири, все, кто не равнодушен к судьбам отечественной приро¬ды, со вздохом облегчения приняли Постановление ЦК КПСС и Сов¬мина СССР о прекращении работ по проекту переброса вод сибирских рек в Среднюю Азию. 5;
Сейчас, когда сокрушительные кошмары сего прожекта позади (естественный здравый смысл не уступил безудержному наступлению экологических экстремистов), можно, подумав, пожалуй, сказать, что при всех своих глобальных несовершенствах, при всей чудовищной непродуманности проект имел один несомненный плюс. Ясно, безжа¬лостно и реально мы осознали, что можем потерять. Река как близкий человек, который всегда рядом, рядом постоянно — так постоянно, что мы забываем, насколько он важен и ценен для нас. Глобальный проект, реальнейшая угроза его конкистадорского осуществления — та болезнь, та смертельная опасность, которая заставила нас призадуматься и ужаснуться: господи! Да мы же его можем потерять!
Угроза переброса — настоящий шрам в памяти народа, шрам веч¬ный, и вряд ли уже столь просто могут пробиться подобные закулисные проекты.
Как-то осенью из Норильска я летел на самолете в Новосибирск. Утром видел Енисей в могучем разливе его устья, а к вечеру мелькнула под нами узенькая, какая-то удрученная ниточка меженной Оби. И по¬думалось мне (а было это в пору, когда секира глобального водного переброса с фатальной неотвратимостью нависла над сибирскими река¬ми) — вот есть же мощный Енисей, которому и не грех вроде поделить¬ся своим неукротимым потоком. Но почему и жалкая эта обская ниточ¬ка должна оборваться?
Но тут же спохватился: можно ли, если Обь мне роднее, бестре¬петно поступаться Енисеем? Ведь для кого-то его берега — родные. Впрочем, подход — жалко, не жалко — не просто не научен, он неспра¬ведлив в принципе. Реки — великий дар природы. Так оставим же их потомкам; они будут мудрее и совершеннее нас и решат сами, сами сделают выбор: жить в природе или переделывать ее.
Что же мы могли потерять? Обь — что она? Голубая жилка на карте? Водная дорога? Бассейн? Обь — это чудеснейший комплекс неистощимых при разумном пользовании месторождений — драгоцен¬ной влаги, вкуснейшей рыбы. А пойма ее — настоящее месторождение зеленой жизни. Великая река — это не только поток воды, это еще и мощный поток тепла, насквозь прошивающий Сибирь от Алтая до Арктики. Хотели перебрасывать воду, но ведь попутно отнимали бы 6 тепло. Неужели его в Сибири так много? А все это вместе, да еще кра¬
сота, да сибирский простор... И разве наш далеко не совершенный ра¬зум вправе распоряжаться такой великой жизнью?
Я родился и вырос на обских берегах, практически никогда не покидал реку, но сорок лет понадобилось, чтобы собраться с духом, настроиться на лад долгого путешествия и проехать ее всю сразу — от алтайского истока до арктического устья.
Думаю, каждому «речному» человеку, родившемуся на берегу малого ли, великого ли потока, надо хотя бы однажды собраться, выца¬рапать время из вечного лимита и двинуться по речной волне, по род¬ной реке.
И вот когда день за днем едешь, меняя корабли и капитанов, вдруг ловишь себя на мысли: с рекой, наверное, как в давней юности — с пер¬вой твоей возлюбленной. Ты неистово ищешь тайну, секрет ее преле¬сти, очарования и притягательности. Терпение! Вот еще одна минута, и ты все поймешь. Вот этот поворот... Нет, за тем мысом. Вон у того плеса... Но и там, за очередным поворотом, все столь же маняще, при¬тягательно, но просто. Просто...
И за тем изгибом, и за тем поворотом нет ничего особо впечатляю¬щего, но по-прежнему дразнит река и тянет вперед — что же там даль¬ше, за той излучиной-излукой? Река прихотливо текуча и влечет, кол- довски-просто вовлекает, как в жизнь, как в любовь — бесповоротно, страстно, безудержно; она заставляет поверить, что будет, будет же это особо необычное.
И — было... Было же!
Было твое ожидание счастья — и за тем поворотом, и за этим из¬гибом.
Твое нетерпение, страсть неизведанного.
И ее убегание.
Спокойное, естественное убегание, текучий ход, потому что тече¬ние— это ее жизнь, течь вперед—манить тебя.
В этом ее тайна, ее секрет, которого она сама не знает, не ведает. И, может, красота даже не в ней, нет, точно не в ней, а только в твоем стремлении. Красота убегающей жизни.
Ты стремился. И жил.
А река тебя звала. И текла вперед, к океану.
И под речными сентябрьскими звездами вдруг внезапно понима¬лось: как вода течет в океан, так и время впадает в вечность. И в этом вечном времени человечества останется ли твоя, наша частичка?;
имя для
РЕКИ
С чего начать долгое путешествие по реке?
Наверное, с имени-названия.
Считается (в последнее время эта версия особенно укрепилась в популярной литературе), что Обь — русифицированное зырянское об-ва — «снежная вода». Действительно, проводниками русских перво¬проходцев через Северный Урал шли знающие коми-зыряне; еще в на¬чале нынешнего тысячелетия они вывели вольных новгородских ушкуй¬ников через Камень на обские берега. Несложно предположить, что они и подсказали имя неизвестной новгородцам реки. Есть и другая «зы¬рянская» версия — «об» на языке коми означает «бабушка». Мы по¬мним, что Волгу у нас величают «матушкой», Амур — «батюшкой». Вполне вероятна и обская «бабушка». Но чтобы так назвать реку, на¬верное, нужно на себе испытать бабушкину нежность и ласку, а для этого необходимо хотя бы жить на этих берегах. А ведь проводники были здесь тоже пришельцами, да и вряд ли Обь для тогдашних море¬ходцев с их утлыми челнами казалась ласковой бабушкой.
Поэтические версии возникают всегда, когда ученым не хватает исходного топонимического материала.
Смущает простота объяснения со «снежной водой». Почему именно «снежная»? Не дождевая, не озерная? Имя-эпитет присваивают обычно небольшим речушкам. Что касается великих водных потоков, то чаще всего их первоначальное имя просто и почтительно означало — Река, Вода. Зачем давать особое имя, когда и так ясно, что это — Река? Большая, главная, великая, у которой в здешней местности конкурен¬тов быть не может и какой-то ее характерной особенности, чтобы отли¬чить от других, и искать не нужно.
Имеется еще одна поэтическая версия. Памятуя, что Обь слива¬ется из Бии и Катуни, в ее имени нетрудно услышать знакомое русское «обе». Обь — обе реки. Кстати, первым эту версию высказал один из первоисследователей Алтая, профессор Тартуского университета Карл Фридрих Ледебур. Он в истории науки известен как крупный ботаник, но «вылазка» в топонимику представляется дилетантской, а объяснение вряд ли научным — совершенно точно известно, что знакомство русского человека с Обью началось с севера. В 1364 году новгородский воевода 8 Александр Абакумовнч рассказал летописцу-земляку о своем «зака-
менном» походе, и безымянный монах-писатель впервые начертал на своих пергаментах вроде и простое, но в то же время странное имя — Обь. К верховьям, к слиянию Бии и Катунп, русские доберутся куда позже и увидят, как сливаются в Обь «обе» реки, только в семнадцатом веке. Коренные же насельники обских истоков — алтайцы — в дорус- ской старине такого имени не ведали.
Но ниспровержение версий еще ничего не проясняет. Простое имя так и остается загадочным.
Может быть, мы не с того конца начали?
Во-первых, Обь — самое позднее имя, до недавнего времени река этих имен имела несколько. Что ни новое племя на берегу, то и новое имя. Ханты именовали ее Ас, селькупы — Куай, Квай, ненцы, которые знали эту реку только в ее низовьях,— Сале-ям («Река мысов»). Алтай¬ские племена в верховьях Оби уже в наше время продолжали считать, что они живут на берегу реки Умар. Все имена — и Ас, и Куай, и Умар — в этих языках переводятся одинаково: река. В значении — Большая Река. Всего учеными зафиксировано почти три десятка ходо¬вых имен нашей героини, от таких длинных, как «Ньяк-кел колд» или «Умар-дьюмар», до самого короткого — «Ю».
Но что же делать с Обью, если толкование со «снежной водой» вряд ли может удовлетворить? Не поможет ли нам взгляд на геогра¬фическую карту, скажем, Средней Азии в ее горной части? Да, там можно обнаружить больше десятка рек, в названии которых присут¬ствует корень «об» — Сурх-об, Варз-об и т. п. Можно вспомнить, что крупнейшая река Приаралья Амударья раньше была известна как Оби-Аму.
Уж не сестрица ли она сибирской Оби?
Кто знает? В таджикском языке (он относится к иранской языко¬вой группе) «об» означает все ту же «воду». Только как эта таджик¬ская «вода» притекает в Сибирь? Но еще русский академик Иоганн Фишер, который в конце восемнадцатого века задумался над проис¬хождением имени Оби (он, кстати, придерживался «зырянской» вер¬сии), уже задавался осторожным вопросом, не перешло ли зырянам иранское слово «аб» — «об» (вода).
Каким кружным путем шло оно сюда?
Современные ученые-угроведы (например, С. П. Толстов, В. Н. Чер¬нецов) придерживаются той точки зрения, что угорские племена (а к их числу принадлежат ханты и коми) исторический путь на Север начинали из Приаралья, где в незапамятные времена могли соседство- 9
вать с иранскими племенами. Лингвисты находят интересные парал¬лели в угорских и иранских языках, неслучайные созвучия даже в таких основных словах, как «жена», «хлеб», «железо», «богатырь». А почему бы не унести с собой на Север и «воду» — «об»?
Вполне можно представить картину поименования Оби примерно так. Исход угорских племен с юга, из Приаралья, естественно, длился не один век, они продвигались медленно. В лексике одного из этих племен было и слово «об» — характерное для ираноязычных народов. И когда племя вышло на берег неизвестной и невиданно большой реки, то назвало ее без всяких эпитетов — Об. Это название закрепилось, понятно, за небольшим участком реки. Другие угры называли реку иначе. Но либо первое название знали и помнили, либо отряд воеводы Александра Абакумовича вышел как раз на тот берег, где реку назы¬вали именно так — Об. Возможно, шустрый зырянин-проводник пото¬ропился пояснить, что же означает это непонятное «Об», приставив понятное ему—«ва» («река») и получив свою «снежную реку». Хотя ясно, что Об-ва — классическая тавтология, это «река-река» на двух языках.
Все эти предположения я делаю только для того, чтобы доказать единственно приемлемый для меня перевод имени — Большая Река.
Это не авторская прихоть. Тому есть немало примеров («большая вода» — это и Енисей, Волга, Нигер, Ганг, Замбези, Дон), да и логика географии подсказывает, что общим правилом для древних народов являлось именовать великие объекты природы просто, без всяких укра-шательств, и в этой-то простоте и являлось естественное величие.
Река Вода?
Вас это не удовлетворяет? А я полагаю, это нас даже немного возвышает, отделяет от суетной обыденности, оставляет наедине с при¬родой, с той Природой, где течет река Вода, вдали виднеется Гора, светит Солнце, а нам в ее естественном величии отведена роль Чело¬века.
СКАЗОЧНЫЙ
исток
Откуда берет начало река?
Из озера, из горного истока?
Только ли?
Человек познает мир-—открывает материки, горные вершины, новые моря. Большие реки для него открываются постепенно. Может быть, по течению, может — встречь волне несется отчаянная, несокру¬шимая ладья познания.
На Алтае мне пришлось послушать немало легенд о рождении Оби. Опытный сказитель-кайчи Боронтой, подыгрывая себе на мелодичной икили, скупым, мерным голосом повествовал о легендарном старом богатыре Сартакпае.
К рождению Оби богатырь имел самое непосредственное отноше¬ние. Днями и ночами слышал он плач алтайских рек, зажатых камени¬стыми ущельями. Надоело Сартакпаю смотреть на их слезы, надоело слушать их надрывный стон. Решил богатырь дать дорогу алтайским водам в Ледовитое море.
Я задумался, слушая кайчи: откуда горные люди алтайцы в глубо¬кой древности знали о Ледовитом океане, который находился от их гор за тысячи километров? Спросил об этом кайчи. Старик, подумав, от¬ветил:
— Не течет река вспять, но новости от людей идут во все стороны.
Не приуменьшаем ли мы круг знаний предков? Они, наверное, хорошо разбирались в географии нашей планеты и, не умея писать, в голове хранили свитки знаний? Так или иначе, алтайская легенда утверждает, что люди с гор давно ведали о далеком ледовом океане.
— Позвал Сартакпай своего сына,— продолжал тем временем кай¬чи.— Ты, дитя, иди на юг, а я на восток пойду.
Сартакпаев сын Адучи-мерген направился к горе Белухе, поднялся к вершинам, где вечный снег лежит, стал, оглядывая с высоты, отыски¬вать путь для реки Катуни. Отец-богатырь на восток стопы направил, к озеру Юлу-коль. Указательным пальцем правой руки тронул старик берег этого «жирного озера», и вслед за пальцем потекла река Чулыш- ман. Указательным пальцем левой руки провел Сартакпай по горным ущельям Кош-Агача. Веселым смехом рассыпались по освобожденным стремнинам воды Башкауса, удовлетворенно улыбнулся в седую бороду 11
старый богатырь. Так он прокладывал новые русла, освобождая реки из горного плена. А где же юный Адучи-мерген? Несмышленый юноша не мог найти кратчайший путь сквозь горы, петлял и плутал, обходя вершины и хребты, и вслед за ним петляла свободолюбивая Катунь. Заждался сына Сартакпай, три дня, три ночи держал указательный палец в долине Артыбаша. За это время много воды скопилось под богатырским пальцем, так и натекло прекрасное «золотое озеро»— Алтын-коль.
Я не прервал сказителя, а просто вздохнул в этом месте: как фан¬тастически просто, наивно и гениально может народ объяснить сотво¬рение мира, сотворение озер и рек.
Услышал Сартакпай гул шагов бегущего Адучи-мергена, шум спе¬шащей Катуни и повел от Алтын-коля реку Бию. У подножия гор в один миг слились две горные реки, их слияние родило широкую Обь. Сразу полноводно начинает алтайская великанша, не с немощного ручейка, а сильно, могуче стремит свой бег к океану.
Тот, кто видел исток Оби, согласится со старым кайчи: Обь дей¬ствительно начинает полноводно и мощно. Но если плывешь в этих местах на катере, еще долго замечаешь, как не сразу смешиваются воды Бии и Катуни. А с самолета отчетливо видны зеленовато-прозрач¬ная полоска катунской воды и притемненно-серая — бийской. Потом полоски начинают дробиться, видны голубые ленты и пятна, и только километров за пятьдесят от истока-слияния течет единый, ровного стального цвета, обский поток.
Но больше, чем легенда о старике Сартакпае, мне нравится дру¬гая. Она, пожалуй, ярче повествует о том, что великая сибирячка, как и все великое в нашем мире,— дитя страсти.
Своенравная и гордая, норовистая красавица Катунь не могла по¬любить посватавшегося к ней старого, властного и чванливого князя по имени Бий. Она бросилась со скалы, но не погибла, не умерла, а превратилась в стремительно-красивую реку. Катунь мчалась от пре¬следовавшего ее старика, яростно пробиваясь сквозь камни и горы, путала следы, пряталась в ущельях, виляла в сторону, и только при выходе из гор, в предгорной степи, где уже невозможно скрыться, властный старикашка настиг ее... И... родилась Обь.
Если всмотреться в карту, то вряд ли для легенды имеются точные оснозания — если Катунь от кого-то и убегает, то только не от Бии. (Сартакпай и Адучи-мерген точнее следуют географическим данным.) 12 Князь Бий, судя по карте, и не собирается гоняться за строптивой кра¬
савицей. Но красоту народных легенд не объяснить точностью геогра¬фических координат...
Обь, если следовать поэтической логике легенды,— дитя неудер¬жимой властности и юной непокорности.
И еще не удержусь, чтобы не вспомнить одно обское сказание. Мне пришлось его слушать далеко от солнечного Алтая, в холодноватом чуме рыбака-ханты, в местах, где солнце светит по-северному скупо, а Обь разливается привольно, как море, так что не всегда можно уви¬деть другой ее берег. Там много островов, и ранним утром летнего дня, когда солнечные лучи косо освещают серебро водной глади, всегда ка¬жется, что эти острова с ивовым лесом как бы парят над водой. Будто летят. Будто собрались улететь отсюда вместе с шумными утками, кото¬рые обильно гнездятся здесь.
Старик, отложив пачку современных сигарет, достал из кисета налимьей кожи старую трубку. Наверное, когда рассказывают о ста¬рине, надо курить только дедовскую трубку,— так я понял его.
— Откуда здесь появились ханты? — переспросил он.— Нас при¬несла вода, которая течет перед нами. Старые люди говорили еще так: «Нас принес смерть несущий вал».
Старик, как помнил, пересказал слышанное от дедушки предание о «смерть несущей священной волне». Может быть, это северная версия всемирного потопа.
Спокойно живущие прибрежные люди услышали таинственный мощный гул. Шел день, и второй, и третий, а он нарастал, становился оглушительней, пугал, но непонятно было, откуда он шел. Нет, не с неба. Нет, не из тайги. Наверное, с реки, но даже самые древние стар¬цы этого племени не помнили, чтобы так шумела река. Начала при¬бывать вода. Беспокойные стаи испуганных птиц поднялись в воздух, одни из них полетели к восходу, другие — на закат. Смертельно пере¬пуганные люди бежали от берега, стремились укрыться на возвышен¬ных холмах. Только рыбаки не поддались панике, начали строить пло¬ты. Они слышали мощный гул, видели, как быстро поднимается пеня¬щаяся вода, но спокойно продолжали дело. Они знали, что слабые пло¬ты не спасут их, складывали их один на другой и связывали. Навер¬ное, только плот в семь ярусов мог выдержать приближавшийся вал. К плотам бежали и лесные великаны, и всякая лесная мелочь. И лось, и ящерица, и заяц, и медведь искали спасения около людей.
И вот, заполнив все собой, закрыв небо, затмив солнце и оглушив, примчался священный вал — карающий гонец разгневанных богов. Он 13
все смял, подмял под себя, трещала тайга, вековые кедры хрустели, как мартовские ветки, летели камни, а холодные брызги касались темных мокрых туч. Плотная, сверкающая как молния кромка волны ударила в плоты. Многие из них тут же рассыпались, как спички. А вода мча¬лась дальше, как будто спешила к морю, торопилась к урочному часу. Не все плоты разбил смертельный вал. Некоторые из них выныр¬нули из пенных бурунов уже далеко-далеко от родных берегов. И те, кто привязал себя к бревнам, кто не захлебнулся в мутном потоке, увидели вокруг воду от горизонта до горизонта, яростно пенящуюся воду, в которой даже камни не могли утонуть. Из этого океана бушую-щей воды редко виднелись жалкие остатки суши, не выше гусиной лапки. Но это была земля. И те, кому удалось закрепиться на суше, начали ловить поверженные деревья, сооружать укрытия, с помощью камней добыли огонь и, наладив очаги, стали устраиваться на новом месте. «Смерть несущая священная волна» умерла где-то далеко в океане. Вода постепенно спала, а люди... люди остались и стали осваи¬ваться на новом месте. И когда ханты спрашивают, откуда они при¬шли, знающие отвечают: «Нас принесла вода».
Было ли так в действительности?
Предания мудры. Человечество не выдумывает сказок, оно в зани¬мательной форме рассказывает свою историю.
Ханты — истинно речные люди. Спросите любого из них, где он родился, и он обязательно назовет то место у реки, где стоял дом его матери, проточку-заостровку, залив, курью, старицу.
Я ведь тоже, хотя, понятно, родился на суше, а не на воде, говорю: «Родился на Оби».
Оговорка ли это?
Наверное, нет. Мы, речные люди, можем говорить не только «род¬ная земля», но и «родная вода».
ГДЕ НАХОДИТСЯ
ЛУКОМОРЬЕ!
Огромное наслаждение — рассматривать старинные карты, сравнивать их с современными, видеть, как наша планета приобретает сегодняш¬ний, реальный облик. В век межпланетных полетов и космических фото¬съемок трудно поверить, что, по существу, очень еще недавно земляне 14 весьма неважно представляли очертания своей обители.;
Старинные карты — прикидочные эскизы к сегодняшней картине мира, грубоватые, но очень поучительные. Они заставляют наглядно проследить путь человеческого знания, трудный путь исканий. Первое впечатление, когда увидишь такую карту,— рисовал не очень умелый и не слишком старательный школьник, приблизительно набрасывавший вроде бы знакомую схему.
Даже на достаточно точных русских картах семнадцатого века сибирские реки смотрятся как кустистые, с разветвленной кроной деревья, особенно если учесть, что север на картах тогда рисовали внизу и «деревья» росли из «незатворимого окияна». Привычный бег Оби с ее прихотливыми извивами на этой карте можно узнать только при богатой фантазии. Ну что ж... С примерного, приблизительного, грубоватого рисунка начиналось осмысление планеты.
Обь на русских картах появилась явно в начале шестнадцатого века, после сибирского похода князя Федора Курбского. Однако — слу¬чай нередкий в отечественной истории — карты не сохранились, зате¬рялись, пропали. Европейские аккуратисты в этом отношении всегда были бережливее.
В 1483 году князь Федор Курбский совершил военно-исследова¬тельский поход в Сибирь, перевалив Урал и пройдя обскими прито¬ками до Оби. Московские гости быстро узнали об этом путешествии. Подданный австрийского императора Михель Снупс приезжал в Мос¬ковию не за чем иным, как исследовать богатые земли на «великой реце Оби». На арктической карте знаменитого полярного морехода Себастьяна Кабота сибирская река Обь уже фигурировала. Любозна¬тельные венецианцы Каботову карту поместили не где-нибудь, а на главной стене Дворца дожей. Обь фигурирует и в «Космографии» Мюн¬стера, вышедшей в 1544 году. На этой карте на востоке Московии обо¬значена большая река Обь и на ней город Сибирь.
Для грамотного европейца середины шестнадцатого века, посмот¬ревшего Мюнстеров атлас, Сибирь — это не более чем территория, при¬легающая к Оби. Должно было пройти время, чтобы понятия переме¬стились и Обь заняла свое законное место — в Сибири.
Еще через пять лет в Вене вышел солидный том «Записок о Моско¬вии» барона Сигизмунда фон Герберштейна. Барон рисовал не только приблизительный абрис великой сибирской реки, но и предлагал евро¬пейскому читателю вполне по тем временам достоверные сведения:
«По Оби живут вогуличи и югричи. От Обской крепостицы вверх по Оби до устья Иртыша трехмесячный путь»,— сообщал он некоторые 15
приметы, хотя, где находилась эта обская крепостица, определить было трудно.
«От устьев реки Иртыша до крепости Грустины два месяца пути,— намечал он другой ориентир.— Отсюда до Китайского озера по реке по Оби, которая, как я сказал, имеет в этом озере свои истоки, более чем три месяца пути».
Где находилась крепость с таким печальным названием — Грустина, исследователи пока не обнаружили.
Писал барон и об истоке Оби:
«С Китайского озера приходят черные люди, лишенные дара слова: они приносят для продажи много товаров, преимущественно жемчуга и драгоценных камней. Страна их называется Лукоморией».
Герберштейн и здесь был не особо точен — переносил сказочное Лукоморье на Алтай, хотя известно, что это, скорее, сибирский Север. Не преминул барон «поселить» на берегах Оби и легендарную «злату бабу», даже поместил рисунок золотой воительницы с копьем. Жаль, что тогдашние карты не ведали географических координат и точное положение приманчивой для всех авантюристов «бабы» по карте, есте¬ственно, определить было невозможно. Загадочную Сибирь и сказочное Лукоморье просвещенный европеец вряд ли разделял. Но в записках Герберштейна немало истинного. Сам барон в Сибирь не забирался, откуда же его довольно точные известия? Конечно же, эти записи — добросовестные списки, кальки с безымянных, утраченных, утерянных русских «дорожников», пересказ слышанного от бывалых русских путе-шественников, которые хорошо знали сибирский край задолго до того, как Иван Грозный дал всесильным Строгановым строгий наказ «кре¬пости делати и сторожей с вогненным нарядом держати» на Иртыше и Оби.
Из сохранившихся русских карт «Общий чертеж Сибири» верно изображает не только направление течения, но точно обозначает и исток Оби. Правда, неточное озеро названо не Телецким, а Тележ- ским — легендарный золотой телец, якобы находящийся на дне Алтын- коля, заменен на обыкновенную телегу. Но это частности. Вполне про¬стительно, видимо, и то, что «Тележское» озеро изображено самым крупным в Сибири, хотя к 1667 году русским уже хорошо были извест¬ны масштабы Байкала.
Вообще-то обским истокам на карте долгонько не везло. Новый «Общий чертеж Сибири» (1673 года) рисовал не два, а три истока, 16 средний из которых вытекал из Телецкого озера. Несколько путано
изъяснялся и известный путешественник Николай Спафарий: «А вер¬шины реки Оби начинаются первая от большого озера Тележского... А другие вершины есть две: одна Биа, а другая Катуня».
Не менее известный путешественник и картограф Эверт Избрант Идее на своей карте 1704 года Телецкое озеро еще больше преувеличил и даже переиначил, почему-то назвав — красиво, но непонятно—Кан- кизан.
Даже тщательнейший и знающий тоболяк Семен Ремезов все еще рисовал у Оби три истока, причем Бию и Катунь можно было принять за притоки той реки, которая вытекала из Телецкого озера.
Попавший в семнадцатплетний калмыцкий плен швед И. Г. Ренат на своей «Карте Джунгарии» изображал Бию вовсе без Телецкого озера. Правда, его карта большой роли в истории картографии сыграть не могла, так как была отыскана в залежах Стокгольмской королев¬ской библиотеки только в 1879 году, полтора столетня спустя после того, как вышла из-под руки бывшего пленного.
Есть еще одна карта с загадкой. Принадлежала она большому — по тогдашним временам — знатоку России, бургомистру Амстердама и приятелю Петра Великого Николасу Витсену. В 1687 году он в устье Бии поместил крепость Катоунаон. Хотя известно, что Бийский острог — первая крепость на устье Бии — появилась только в 1709 году. Чем объяснить такое предвидение? Наверное, ответ может быть един¬ственным— Витсен что-то знал о сибирско-обских замыслах Петра I, о его намерении строить крепость-острог у истоков Оби. Краевед Миха¬ил Розен делает предположение: «Витсен располагал какими-то не дошедшими до нас региональными чертежами с нанесенными проектами строительства городов и укреплений». Впрочем, знание проектов и дру¬гих подробностей не помешало эрудированному иностранцу истоком Оби считать единственно Бию, причем он изображал в качестве ее при¬токов сразу две Катуни.
Эти истории, нелепости и странные загадки свидетельствуют лишь об одном: верховья Оби были известны ученым гораздо хуже ее низо¬вий. Два века потребовалось географам, чтобы великая сибирская река приобрела на картах облик, схожий с действительным.
И раз уж мы добрались до петровских времен — грех не помянуть Петра Чичагова, автора «Ландкарты Сибирской губернии от Тоболь¬ской провинции города Кузнецка з дискриптом к новозаведенному Вос¬кресенскому заводу». Петровский геодезист впервые применил на сибир¬ской карте хорошо определенную астрономическую сеть. Так наша 17
2 Заказ 446
героиня впервые попала в сетку географических координат. Составитель ландкарты (20 верст в дюйме) вернул Телецкому озеру его нормаль¬ную величину.
Есть резон поподробнее рассказать о том, в результате чего роди¬лась первая научная карта Оби, тем более эта история связана с тай¬ными замыслами Петра Первого.
СЕКРЕТ
ПЕТРА ПЕРВОГО
Иностранные дипломаты Петровской эпохи (как, впрочем, и позже) не совестились заниматься деятельностью, которая скорее входила в ком¬петенцию специальных резидентов, а если выражаться проще — откро¬венно шпионили. С нравственной стороны это, конечно, предосудитель¬но, но если смотреть на их поступки сквозь призму времени, следует отдать должное дипломатическим агентам за их целеустремленную про¬нырливость. Благодаря секретным депешам мы имеем редчайшие сви¬детельства о фактах русской истории, которые в отечественных архи¬вах следов не оставили.
Французский полномочный министр в России маркиз Кампредон был вхож в знаменитые петербургские гостиные, имел связи с петров¬скими вельможами, поэтому нередко обладал той информацией, кото¬рую русский император по разным причинам хотел бы сохранить в тай¬не от любезных его сердцу иностранцев.
Полномочный посланник доносил версальскому двору:
«Недавно царь послал в Сибирь людей, сведущих в мореплавании, географии и астрономии, для исследования: судоходно ли с этой сторо¬ны Ледовитое море в известное время года, и есть ли там порты, и нельзя ли их устроить. В последнем случае царь велит построить кораб¬ли, приспособленные к плаванию по этому морю, по которому, если оно судоходно, можно не более как в два месяца доплыть до берегов Япо¬нии, тогда как англичане и голландцы, вынужденные совершать для этого кругосветное плавание, употребляют полтора года. Из порта, устроенного в устье Оби, можно вполне безопасно, легко и недорого перевозить товары в Москву, в Архангельск и Петербург морем или сушею, зимою в санях».
18 Почему Петр Первый засекречивал простую исследовательскую
экспедицию, которой ставил четкую цель пробиться из Оби по Ледо¬витому океану на восток?
Россия рвалась на простор, искала удобные торговые пути. Дале¬кие, сказочно богатые Ост-Индия, Япония и Персия неудержимо мани¬ли увлекающегося русского императора. Этот путь Петр надеялся, как доносил своему сюзерену Кампредон, «отыскать у устьев Оби, очень большой реки, протекающей через Тартарию и принадлежащую царю провинцию Сибирь, где Обь... впадает в Ледовитое море под 68° широ¬ты». Все экспедиции, организованные Петром, кроме чисто географиче-ской и часто — маскирующей задачи имели секретные инструкции царя: искать быстрый и удобный путь к странам выгодного Востока. Обь, по которой (через Иртыш) можно подняться к китайским границам и кото¬рая выходила на трассу Северного морского пути, не могла не привлечь прозорливого петровского взгляда. Поэтому в ее низовья и была сна¬ряжена экспедиция, о которой торопился уведомить французского коро¬ля весьма информированный Кампредон. Его депеша — единственное пока свидетельство того, что эта экспедиция состоялась. Но существует и масса косвенных признаков: если на картах до 1725 года западный «угол» северной Сибири изображался весьма приблизительно и выгля¬дел почти «белым пятном», то на позднейших атласах появились правдо¬подобные изображения Тазовской губы, впадающих в нее рек Пура и Таза, в среднем течении Таза отмечена Мангазея.
Европейские ученые вводили в эти годы в научный оборот новые, доселе неизвестные подробности о народах, населяющих север Сиби¬ри— ненцах, селькупах, ханты, эвенках. Все это свидетельствует о том, что в их руки попали новые источники, а таким тайным пресс-релизом могли быть только результаты исследовательской экспедиции.
Имя главного участника Нижнеобской экспедиции, снаряженной в Тобольске по велению Петра, не вызывает сомнения. Это выпускник столичной Морской Академии геодезист Петр Чичагов. Незадолго до маршрута на Нижнюю Обь он составлял карту верховьев Иртыша и зарекомендовал себя как знающий астроном и геодезист.
В 1721 году его посылают в Тобольск, и пять лет он занимается описью сибирских провинций — Тобольской и Енисейской, в результате которой появляются четыре карты. Переданные в Академию, эти кар¬ты были присвоены «господами академиками» французского происхож¬дения, и следы их обнаружились спустя столетие:... в Париже.
Фигура второго ведущего участника экспедиции более спорна. Счи¬тается, что это был уже в третьем колене обрусевший заводчик, цар- 19
с кий крестник (даже нареченный в его честь) Петер Миллер. Он вла¬дел железоделательными заводами, слыл опытным дельцом, но, помимо того, как его характеризовали в Российской Академии, был «мужем искуснейшим в исследованиях по географии, истории и древностям рос¬сийским». Миллер много путешествовал, в том числе и по Азии. Зная обширные связи этого «оберкомиссара» с учеными Германии, Франции, Швеции, нетрудно объяснить, как на их карты и в научные труды по¬пали новые сведения о Сибири. Ученые той эпохи не брезговали зани¬маться теми же делами, что и полномочные послы... Не вызывает сомне¬ния, что экспедиция совершалась на речных судах, которые могли выхо-дить в море.
Известный советский архивист профессор А. И. Андреев в моно¬графии «Экспедиции на восток до Беринга» делает вывод:
«Судя по тому, что карта Тобольской провинции Чичагова в дру¬гом современном источнике названа картой Петера Миллера, я думаю, что оба эти лица ездили по Тобольской провинции одновременно, то есть в 1720—1721 годах, когда при собирании материалов для описания Тобольской провинции они оба были в устьях Оби и совершили плава¬ние вдоль побережья Тазовской губы».
Андреев считал, что «экспедиция в устья Оби не дала желатель¬ных результатов: пройти вдоль побережья Северного Ледовитого океана удалось, по-видимому, не очень далеко».
Секретное предприятие Петра Великого являлось первой государ¬ственной попыткой исследования сибирских окраин, и, хотя она постав¬ленной цели не достигла, все же солидно обогатила научные пред¬ставления о далеком крае.
По петровским предначертаниям, но уже после его смерти рабо¬тала Северная экспедиция, вскоре нареченная Великой. В ее составе действовал специальный Обский отряд, который возглавлял отважный лейтенант, красавец и умница Дмитрий Овцын. В задачу лейтенанту вменялось из Оби пройти в устье Енисея. Три навигации Обская губа как бы запиралась на ледовый замок, льды и торосы не пускали на Север к морю овцынскую шхуну «Оби почталион». И только четвертая попытка, в 1737 году, увенчалась успехом — «Оби почталион» достиг цели, впервые русское судно под Андреевским флагом проложило путь из одной великой реки в устье другой.
Не так давно московские кинодокументалисты снимали фильм «По следам Дмитрия Овцына». Уже в июле им пришлось специально 20 искать льды в Обской губе, и, только уговорив капитана судна, они
настигли льды у выхода в Карское море. Киносъемка, конечно, умеет делать чудеса, на ленте все выглядело арктически-солидно, полярно¬внушительно. Но наверняка сегодня в Обской губе не встретишь тех торосов, сквозь которые год за годом не мог пробиться овцынский «Оби почталион».
УГРЮМ-РЕКА
Вспомним старинную цитату, ей без малого уже три сотни лет, но, думаю, смысл ее пробьется и через не всегда понятное современнику узорчатое кружево давних словес.
«Дивно убо есть: какими божиими судьбами рекам там бысть? — задаваясь вопросом, изумлялся тобольский летописец Савва Есипов и с радостным изумлением отвечал себе: — Вода камень тверд раскопа — и бысть реки пространны и прекрасны зело, в них же воды сладчайшие и рыбы различные множество, на исходищах же снх рек дебрь плодо¬вита на жатву и скотопитательные места пространные зело».
Восторженность тобольского летописца, почти Ермакова современ¬ника, понятна — сибирские реки у первых русских сибиряков вызывали неописуемую радость, ибо были единственными дорогами, рыбными житницами; на заливных берегах раскинулись удобные выпасы для стад, а таежный берег растил строевой лес. Чего иного и мог желать умелый российский переселенец!
Казалось бы, сколько громких слов можно написать об Оби, об этом великом потоке жизни, об этих берегах, на которых только и мо¬жет протекать настоящая, красивая, сильная жизнь. Но вот, задавшись целью найти в отечественной литературе поэтическо-величественные описания Оби, я столкнулся с парадоксом — о красоте великой сиби¬рячки, как ни странно, практически никто не писал, кроме забытого летописца Саввы Есипова. А ведь на обских берегах бывали замеча-тельнейшие мастера слова — Антон Чехов, Николай Гарин-Михайлов¬ский, Вячеслав Шишков.
Начнем, пожалуй, с Чехова. Наверное, все мы хорошо помним его слова, сказанные на берегу Енисея:
«Я стоял и думал: какая полная, умная и смелая жизнь осветит со временем эти берега!»
Но приведем цитату из чеховских путевых очерков «Из Сибири», ибо там поминается и Обь.
«Едучи из России в Сибирь, вы проскучаете от Урала вплоть до самого Енисея. Холодная равнина, кривые березки, лужицы, кое-где озера, снег в мае да пустынные, унылые берега притоков Оби — вот и все, что удается памяти сохранить...»
Енисейские симпатии Чехова безусловны:
«На Енисее жизнь началась стоном, а кончится удалью, какая нам и во сне не снилась. Так, по крайней мере, думал я, стоя на берегу широкого Енисея и с жадностью глядя в его воду, которая с страшной быстротой и силой мчится в суровый Ледовитый океан».
Несколькими страницами ранее Чехов описывает свои приключе¬ния на Оби. Ехал он в 1890 году в середине мая, и поездка его при¬шлась на половодье. В Колывани — береговой ямщицкой станции — писателю далее не дали почтовых лошадей, «говорят, что по берегу Оби затопило луга, нельзя ехать». И вот в затянувшемся ожидании лошадей Чехов пишет:
«Какая скука!» И добавляет: «Чтобы развлечь себя, переношусь мыслями в родные края, где уже весна и холодный дождь не стучит в окна, но, как нарочно, мне вспоминается жизнь вялая, серая, беспо¬лезная».
Какая несправедливость! Да, Енисей впечатляет. Да, наверное, распутица и половодье испортили настроение путешествующему на Сахалин молодому классику. Но почему Обь не вызывала у крупных русских писателей радостного восторга, прилива бодрости и сил? Ведь мощная, красивая, сильная река!
Вспоминаю свои впечатления: сколько прекрасных мгновений и в вёдро, и в непогоду, даже за день-два может подарить наша великая Обь! Почему она произвела на Чехова удручающе-унылое впечатление?
...Вспомним знаменитый роман Вячеслава Шишкова «Угрюм-река», живую, полноводную и колоритную, поистине эпическую картину сибир¬ской жизни. Специалисты спорят, какая река послужила писателю про¬образом Угрюм-реки. Называют Нижнюю Тунгуску, Лену. Думаю, образ собирательный: Угрюм — не конкретная, а сибирская река вооб¬ще. Ведь сам Шишков не просто проплыл многими сибирскими реками, он занимался изучением Енисея, Оби, Лены, Бии, Катуни, Кети, Анга¬ры. Полагаю, есть в шишковской Угрюм-реке немало и от Оби. Три¬дцатилетний Вячеслав Шишков простым техником попал в партию по исследованию Оби, на Кети занимался обследованием Обь-Енисейского канала. В 1904 году в составе гидрографической партии исследовал 22 верхнеобский приток Чарыш.;
Писатель Георгий Марков в 1940 году записал рассказ приобского жителя Степана Вышегородцева, в быту — Степки Пляса, отец кото¬рого служил проводником-лоцманом в изысканиях Шишкова на Чулы¬ме и Оби. Вот кусочек из колоритного Степкиного сказа:
«Зачал Яклич (Шишков.— А. О.) ходить по рекам, промеры делать, перекаты и глыби отыскивать. И все, что узнает, сей же момент — раз-раз, отметку ставит. Тут по берегам Оби и Чулыма столько его отметин, что со счету собьешься. Покеда Яклич не объявился — паро¬ходы и баржи ходили на наших реках вслепую. Случалось, запарыва¬лись лоцманы на мель. Ни в какую назад пароход или баржу не стя¬нешь, хоть лопни. Вымали груз в лодки, а потом на берег перевозили, облегчение судну делали, якорем его на стрежь стягивали. Страшен¬ное дело! От Томска до Колпашево — триста верст, и плыли пять ден, и все ощупью. А как Яклич прошел с партией, пообшарпл, вызнал под¬ноготную, по берегам знаки повыставил — пошла тут иная жизнь для судов, без опаски».
В Бийске в городском краеведческом музее я долго рассматривал старинный, конца прошлого века изящный топографический нивелир. Он принадлежал писателю-первопроходцу. Жизнь на берегах Угрюм- реки писатель знал не понаслышке. Так что, если вам еще предстоит знакомиться с судьбой Прохора Громова, Анфисы, инженера Прота¬сова, черкеса Ибрагима-оглы — героев «Угрюм-реки», внимательнее вчитайтесь в «речные» страницы романа,— на мой взгляд, там много и об обском крае.
На берегу Катуни, недалеко от города Горно-Алтайска, на Чуйском тракте стоит обелиск с бюстом писателя-исследователя и первопро¬ходца.
Когда видишь Обь в хорошую погоду, резонно задаться вопро¬сом— какая же это Угрюм-река?
Но давайте познакомимся со страницами путевого дневника заме¬чательного путешественника и ученого Александра Кастрена, который в середине прошлого века проехал Обью от Обдорска до Томска.
Вот как путешествовали тогда по реке, по которой сегодня несутся скоростные «метеоры», величаво плывут комфортабельные теплоходы. «Добытая в Сургуте ладья, как все обские суда, была снабжена каю¬той, но каюта эта была так устроена, что, взобравшись в нее ползком, в ней можно было только лежать... Это жилище мрака было и нашей столовой, и спальней, и кабинетом. Ящик заменял стол, стульев было не нужно, потому что обедали по-римски: самовар был нашим ками- 23
ном... Сургутский смотритель магазинов, человек вельми ученый и хорошой христианин, утверждал, что Диоген, который, по его мнению, «один из лучших философов в мире и даже лучший христианин чем Платон», не имел такого прекрасного жилища. Впрочем днем мы впол¬зали в каюту только в том случае, когда дождь и непогода не давали возможности сидеть на палубе или бродить по берегам. Для последнего удовольствия берега Оби однако ж не слишком удобны... Редко встре¬тишь человеческое жилище. На нашем пути видели мы только несколь¬ко русских рыбачьих лачуг, уже оставленных и до того ветхих, что даже птицы небесные и звери лесные как будто пренебрегали ими. По удалении рыбаков, приходящих сюда во множестве, всюду воцаряется могильное молчание и однообразие, изредка нарушаемое только быст¬рым бегом какой-нибудь остяцкой лодки... На следующее утро, проснув¬шись, я с изумлением увидел, что вчера еще зеленевшие поля были покрыты белым саваном, а светлое, ясное небо задернуто сырою ман- тиею зимы; что люди закутались в шубы и вся природа онемела, омра¬чилась и опечалилась. Несмотря на это, мы рано утром отправились в нашу каюту, затворили двери ее и поплыли далее. В каюте было темно, как в гробу».
Разве не Угрюм-река? Еще какая «угрюм»!
Но сам автор, изучавший языки сибирских аборигенов, был неиз¬лечимо болен чахоткой. Может быть, постоянно угнетенное его состоя¬ние как-то отразилось и в дневниковых записях?
...Писатель Гарин-Михайловский, автор знаменитого «Детства Темы», в истории Сибири известен и как изыскатель первого железно¬дорожного моста через Обь на трассе Транссибирской железной дороги. Мне думалось, что инженер-изыскатель, писатель бодрой жизненной позиции, найдет для Оби приятные, отрадные слова. Но нет, и в его очерковых записках «Карандашом с натуры» все то же уныние.
«Проснулись как-то: Обь. Куда глаз ни хватит, все вода да вода, а по ней, точно плавучие кусты, целые острова — голые, лишайные,, с тонкими прутьями тальника, еле распустившегося. Чтобы сказать величественно было, поражало, подавляло — нет. Скучно просто...»
Прямо-таки чеховское проклятие царит над Обью! Гарин продол¬жает:
«...Поскрипывает пароход, иногда порядком покачивается от рас¬ходившихся на просторе волн; сверкают мрачные свинцовые тучи, ве- 24 тер воет; оголенные деревья, когда к ним подойдешь поближе, свистят
свою унылую осеннюю песенку. Кто бы узнал здесь, в этом костюме, веселый месяц май во второй его половине?»
Безрадостные настроения навевала на него вся сибирская дейст¬вительность: «Провинция глухая, скучная провинция, колесо жизни которой перемололо все содержание этой жизни в скучное, неинтерес¬ное и невкусное мелево. Арестанты, ссылка, каторга».
И все-таки я отыскал в гаринских записках «По Западной Сибири» место, где писатель воздал Оби должное:
«...Расплывшаяся на десятки верст Обь начинает понемногу соби¬раться. Появляются возвышенные берега, и мало-помалу теряется впе¬чатление какой-то несформированности, впечатление страны какого-то будущего геологического периода.
И май месяц начинает входить в свои права. Деревья распусти¬лись, чувствуется запах черемухи, слышно изредка пение и чириканье птиц. И ночи потеплели.
Собственно, ночей здесь нет. Читать все время можно. На пол¬часа слегка потемнеет, и уже опять горит восток. Это самый эффектный момент. Переливы цветов на воде: розовый, нежно-малиновый, у бере¬га реки голубой, и на всем этом мягкие, нежные тона непередаваемых красок. Природа как человек: начало знакомства — никакого впечат¬ления; узнаешь, ознакомишься — и уже другое впечатление. Присмот¬релся я — и здесь явилась красота переливов, и оригинальность тонов, и яркость красок, и проч.
Вот начало восхода. Мы плывем точно в саду, сквозь редкие де¬ревья словно задымилась вода, слегка розовая, прозрачная, вот-вот готовая вспыхнуть пожаром восхода. Стадо белых лебедей вспорхнуло в этом розовом фоне рассвета, среди аромата черемухи. Лебеди мед¬ленно потянулись низко над водой и потонули в пурпуре утра, в огне выплываемого из-за далекого леса красного большого ярко-золотого шара. Этот шар еще не дает света; по другую от нас сторону реки резкой чертой оттеняется неосвещенная даль, вся слившаяся в один темно-сизый с фиолетовым отливом цвет,— и вода и небо; только лесной берег, как поясок, разделяет воду от земли. Здесь, по эту сторону паро¬хода,— разнообразие красок, поразительный эффект; там — однообраз¬ный сплошной колорит, мрачный и сильный. Но выше поднялось солнце, отразилось в воде и, слившись с своим отражением в общий сплошной ослепительный цилиндр, загорелось и осветило все округи.
Дико и величественно».
Вот это хорошо сказано, это действительно — об Оби.
Писатель Гарин вернулся на Обь спустя семь лет, в 1898 году, когда уже работала Транссибирская железная магистраль, действовал и мост через Обь, к созданию которого инженер-изыскатель Гарин приложил немало усилий. В дневнике сибирского путешествия Гарин записал:
«Река Обь, село Кривощеково, у которого железнодорожный путь пересекает реку.
На 160-верстном протяжении это единственное место, где Обь, как говорят крестьяне, в трубе. Другими словами, оба берега реки и ложе скалисты здесь. И при том это самое узкое место разлива — у Колы- вани, где первоначально предполагалось провести линию, разлив реки — двенадцать верст, а здесь — четыреста сажен.
Изменение первоначального проекта — моя заслуга, и я с удо¬вольствием теперь смотрю, что в постройке намеченная мною линия не изменена. Я с удовольствием смотрю и на то, как разросся на той стороне бывший в девяносто первом году поселок, называвшийся Но¬вой Деревней. Теперь это уже целый городок».
Новая Деревня, напомню, это нынешний Новосибирск — подлин¬ная столица Сибири.
Мы перелистали страницы русской классики, посвященные вели¬кой Оби. Их немного, этих страниц, но они есть, они интересны. Стра¬ницы книг и страницы русской истории.
Почему же прекрасная Обь производила унылое, удручающее впе¬чатление на писателей и путешественников? Не знаю, ошибусь ли я, но мне думается, что дело вовсе не в реке. Это тогдашняя жизнь в Си¬бири была убогой, унылой, удручающей, и даже великая природа не могла переломить настроения таких людей, как Чехов, Гарин, Шишков.
Наверное, мне больше не придется обращаться к литературе об Оби, поэтому эту главку хотел бы закончить рассказом о писателе, который не столь воспевал ее, сколь сыграл значительную роль в ее судьбе. Это наш современник, известный советский прозаик Сергей Павлович Залыгин. Его страстные публицистические выступления про¬тив строительства Нижнеобской ГЭС в начале шестидесятых годов помешали осуществлению явно непродуманного проекта. Столь же яростно боролся Сергей Павлович против поворота сибирских рек. Мо¬билизованная им писательская рать, «экологические» писательские съезды помогли восторжествовать разумному подходу к сибирской при- 26 роде.
Как-то в Салехард прилетела киногруппа — документалисты хоте¬ли снимать фильм о Залыгине, здесь, на берегах Оби, где Сергей Пав¬лович в свое время работал. Но писатель так и не смог приехать в места, которые хорошо знал,— как раз воевал против экологических экстремистов. Киношники тем временем разыскали на Ангальском мысу сохранившуюся водомерную станцию и уже предвкушали, какие «вкусные» кадры они могут снять. Но если красивых кадров не полу¬чилось, то обских страниц из жизни писателя не выкинешь. Залыгин живал на берегах Оби не только в Салехарде, но ив Новосибирске, Барнауле—в его рассказах и романах рассыпаны меткие замечания о жизни на этих берегах и о самой реке.
Мне посчастливилось встретиться с живым сибирским классиком, я попросил рассказать Сергея Павловича о жизни в Обдорске — так в военную пору еще прозывали Салехард. Да и головная станция гидрометуправления Сибирского военного округа, на которой он слу¬жил старшим гидрологом, называлась «Обдорск». Из той службы пи¬сателю особенно врезалось в память долбление лунок. К весне льда намерзало столько, что не особо сытые гидрологи едва не падали в голодные обмороки. Среди обдорян в те годы ходило множество слу¬хов о немецких подводных лодках, которые из Карского моря забреда¬ли и в Обскую губу...
Гидрологические исследования, которыми приходилось занимать¬ся инженеру Залыгину, были связаны со строительством железной дороги Салехард — Игарка. Железнодорожного моста между Лабыт- нангами и Салехардом строить не собирались, несколько лет между этими станциями действовала, пожалуй, самая оригинальная железно¬дорожная переправа — «ледянка». На льду Оби намывали дамбу из воды, укладывали на ней шпалы и рельсы, и по этому невероятному инженерному сооружению вполне успешно ходили не только маневро¬вые паровозики, но и целые грузовые составы, которые двигались даль¬ше на восток.
Позднее, переехав в Омск, Залыгин занимался гидрографическими исследованиями. Они впрямую были связаны с составлением лоций: тогда судовой ход на Оби не везде был обставлен бакенами. Позднее писатель занимался мелиорацией, защитил кандидатскую диссертацию. Так что его выступления в защиту Оби, сибирских рек — это не только голос гражданина, писателя, это еще и голос ученого, который знает и любит то, что защищает.
поток
ВРЕМЕНИ
— Иртыш впадает в Карское море.
— А Обь?
— А Обь впадает в Иртыш.
— В каком же месте?
— У Самарского мыса, то бишь у нынешнего города Ханты-Ман¬сийска.
— Значит, то, что мы называем Обью — на отрезке от Ханты-Ман¬сийска до Обской губы,— вовсе не Обь, а Иртыш?
— Если исходить из геологических критериев, именно так и надо считать.
Мой почтенный собеседник не шутит. Вовсе не настроен на это семидесятипятилетний профессор,доктор геолого-минералогических на¬ук, лауреат Государственной премии СССР Владимир Александрович Ни¬колаев. Он один из ведущих сибирских геоморфологов, заведует лабо-раторией геоморфологии и неотектоники в Институте геологии и гео¬физики Сибирского отделения АН СССР в знаменитом Академгородке под Новосибирском. Как все пожившие люди, он становится язви¬тельным, когда сталкивается с молодой некомпетентностью. Беседовать с ним нелегко (он частенько удивляется ужасающей неосведомленно¬сти своего собеседника), но страшно интересно. Да и как оказаться осведомленным (хотя к встрече готовился основательно), если перед тобой — настоящая «живая энциклопедия» Западной Сибири. Вся гео¬логическая жизнь неутомимого подвижника связана с Сибирью, он провел не меньше полусотни исследовательских экспедиций, одним из первых, сразу после войны, начинал плодотворные нефтепоисковые маршруты на Тюменском Севере. Полвека поиска — эпоха в преобра¬жении глухого края. Первую экспедицию Владимир Николаев совер¬шил по обскому притоку — реке Вах. В его распоряжении имелась за-трепанная рукописная карта, составленная по расспросам лет сто тому назад. На рукописной этой карте рисовалось, что исток Ваха близе¬хонько подходит к Елогую, по которому можно спуститься на Енисей. Но молодой исследователь до желанного Енисея так и не добрался: карта оказалась слишком приблизительной. Давненько это было, если помнить, что нынче сибирские геологи работают, используя точнейшие 28 карты-снимки, полученные из космоса.;
Почтенный профессор со смехом вспомнил давний, довоенный еще случай. В одну из экспедиций по обским притокам, а он располагал дефицитной по тем временам лодкой-моторкой, с ним увязался стари¬чок врач. Но больные остяки (ханты) к доктору не шли: остяцкий ша¬ман был еще очень влиятелен. Старичок приходил в отчаяние. Тогда Николаев, искренне сочувствующий незадачливому эскулапу, предло¬жил коварный план — врач должен помериться силами со всемогущим шаманом.
— Как? — озадаченно вскричал растерявшийся врач.
— У тебя вставная челюсть,— подсказал геолог,—Соберем остя¬ков, ты положи свою челюсть на стол и предложи шаману сделать то же самое.
И шаман и остяки были поражены «божественным» искусством доктора, который без особых усилий вынул и выложил зубы на стол. Шаману подобное «чудо» оказалось не под силу — он признал могу¬щество доктора: больные повалили валом.
Такова временная дистанция — от шамана, от рукописных карт, от утлого обласка, на котором проходили первые экспедиции, до ны¬нешних ЭВМ и космических снимков.
Жизнь геолога-первопроходца — для серьезного и увлекательного романа, но я пришел к почтенному профессору-геологу с узкоконкрет¬ным вопросом: сколько лет Оби? Вытекает она из легенд, из красивых народных преданий, пробивается к пытливым людям из архивов и древ¬них манускриптов, но ведь пора уже задаться закономерным вопросом: а сколько лет несет она на север, в Ледовитый океан, свои воды? На этот вопрос не ответит нам ни почтенный архивист, ни солидный знаток географической истории. Только геолог.
Владимир Александрович знаток этой проблемы; пожалуй, он один и располагает уникальной информацией. Он обследовал все крупные притоки Оби, в том числе Полуй, Казым, Томь, Тым, Чулым, Васюган, Надым, Таз, Пур. По самой Оби на лодке (с подводным парусом — существовал и такой) проплыл еще до войны от Новосибирска до Сале¬харда.
Старый ученый не устает поражаться своеобразию Западной Си¬бири.
Только здесь можно встретить такие парадоксальные явления, кото¬рые больше в мире нигде не встречаются. Например, обская пойма — где вы видели речную пойму шириной в сто двадцать километров! Западная Сибирь — величайшая речная равнина мира. А легендарные 29'
болота! Они содержат в себе больше миллиона кубометров пресной воды. Три обских годовых стока! А почему в Сибири нефть нашли срав¬нительно быстро? Здешний рельеф заметно повторяет погребенные структуры — рельеф сам подсказывал поисковикам, где скрываются нефтяные клады.
Несколько работ Николаева посвящено геологической истории сибирских рек. Он исследовал возраст пород, слагающих речные ложа. Именно по геологическим данным у него и получилось, что не Обь, а Иртыш древнее, а значит — и первичнее Оби. Возраст иртышского рус-ла примерно четыре миллиона лет. Возраст обского ложа гораздо скромнее,— точно его, конечно, не определишь, он колеблется в грани¬цах от восьмисот тысяч до полутора миллионов лет.
Устье палео-Иртыша (древнего Иртыша) обнаружено не где-нибудь, а у архипелага Новая Земля — это означает, что в древности берега Карского моря находились гораздо севернее. Все эти миллионы лет Ледовитый океан наступал на материк. Длина палео-Иртыша, таким образом, насчитывает 6400 километров — это один из самых больших водных потоков планеты. (Для сравнения: длина Нила — 6270 кило¬метров.) Николаев прямо утверждает:
«Основываясь на палеогеографических данных, мы считаем, что Обь является притоком Иртыша».
Вот так недвусмысленно и бесповоротно: наука считается только с конкретными фактами.
Но что же в таком случае делать с нашей любимицей и героиней, с Обью? Может, действительно, восстановить геологическую справед¬ливость, переименовать, и пусть тогда старец Иртыш под собственным именем впадает в Карское море? Нет, конечно, не для того геолог Ни¬колаев проводил сенсационно закончившиеся исследования. Название реки — народная традиция, наши предки не были столь сведущи в гео¬логии, чтобы точно знать, чье русло — Иртыша или Оби — древнее. Они видели, что Обь многоводнее, поэтому и посчитали, что она основная река. Поименовывает реки народ, и имя реке он присваивает навечно. Ведь река не только поток воды, но и поток времени, объединяюще¬го нас.
Владимир Александрович, реконструируя древнейшую историю За¬падно-Сибирской низменности, пришел еще к одному неожиданному выводу: палео-Обь, вероятней всего, раньше текла строго на север, очевидно, по руслу современного Пура и впадала, предположительно, 30 в Тазовскую губу. Потом, когда в результате геологических катаклиз-
мов поднялись Сибирские увалы, она повернула на запад и пробилась к палео-Иртышу.
— А вы не слышали, что Обь четырехэтажна? — в очередной раз с лукавой усмешкой интригует профессор.— И после этого утверждаете, что относитесь к родной реке с любовью? Так знайте, под современны¬ми речными отложениями мы обнаружили погребенные толщи русло¬вых песков. Это мощные многометровые водоносные горизонты. У Оби их как минимум четыре.
— Подземная Обь-дубль-четыре?
— Называйте, как хотите, но эти воды можно прекрасно исполь¬зовать в народном хозяйстве.
Профессор не может позволить себе роскоши беседовать долго — в печать сдается монография, его поторапливают, а норма для столь почтенного возраста — ежедневно десять — пятнадцать страниц,— пожа¬луй, уже великовата. Но он успевает. Книга «Рельеф и земледелие Западно-Сибирской равнины» в основном посвящена ресурсам уникаль¬ной обской поймы.
Ресурсы действительно впечатляющие: три миллиона гектаров се¬нокосов и лугов, почти столько же гектаров леса.
Конечно же, Николаев занимался проблемами переброса вод сибир¬ских рек. Он ученик академика Александра Леонидовича Яншина, а именно Яншин возглавлял академическую оппозицию этому размаши¬стому проекту. И я, естественно, не могу удержаться от вопроса, как мой собеседник относится к проблеме переброса.
Николаев против переброса хотя бы потому, что в проекте нет основы — научной идеи. Есть практическая необходимость. Но научное вторжение в природу должно базироваться не на чьей-то, пусть даже коллективной, прихоти, а на концепциях, вытекающих из скрупулезно исследованных фактов.
Владимир Александрович подвигает мне листок рукописи из гото¬вящейся монографии.
— Я вовсе не противник всяческих преобразований,— комменти¬рует он.
Читаю:
«Мелиоративная система должна вписываться в естественно-истори¬ческий процесс. В Западной Сибири это древние ложбины — готовые древние каналы, подготовленные природой как бы специально для мелиорации и перераспределения стока».
Он добавляет:
— Но эти природные каналы расположены в границах Сибири — Западной и Южной, к Средней Азии они отношения не имеют.
Общаясь с учеными, замечаешь такую особенность: чем ученый крупнее как личность, чем шире его научные притязания, тем сильнее его изумление перед непознанностыо природы, необъятностью все еще неведомого нам. Меньше масштаб — больше торопливых амбиций, зали-хватских идей и безудержных проектов, которым не хватает одного: понимания жизни, всей громады ее тонких и сложных связей.
...Со старым ученым можно говорить бесконечно, но, пожалуй, пора и честь знать, не будем мешать его плодотворным занятиям, тем более течение Оби, которая, как выяснилось, заметно младше своего притока, зовет нас вперед.
ВЕЛИКАЯ
СИБИРЯЧКА
Узнав возраст реки (хотя это, видимо, не особо деликатно, учитывая ее «дамское» имя), можно привести и другие интересные характери¬стики. Несколько цифр, надеюсь, читателя не утомят. Наверное, автор¬скому самолюбию польстило бы, если б река, о которой он с понятной любовью пишет, была, что называется, «самой-самой»: самой длинной, самой полноводной, самой широкой. Но, наверное, нет и большой беды, что Обь не сплошная рекордсменка,— ее величия это не поубавит.
Длина Оби — от Одинцовского приверха при слиянии Бии и Кату¬ни (здесь установлен соответствующий знак) до входного буя у остро¬ва Начального — 3650 километров. Наверное, следует к ним прибавить восемьсот километров Обской губы. Некоторые исследователи длину Оби считают не от слияния Бии и Катуни, а... от истока Иртыша. Иртышская, если позволительно так назвать, Обь в 5569 километров длиной становится первой рекой не только Сибири, но и Союза и пере¬ходит со своего законного в мировой иерархии одиннадцатого места на четзертое — после Миссисипи, Амазонки и Нила.
Разные подходы — разные счета. Каждый считает так, как удобнее его патриотическому тщеславию.
Площадь Обского бассейна — 2990 квадратных километров. Это немало — седьмая часть территории Союза и добрая половина Запад- 32 ной Европы. У Оби около двух тысяч притоков, их суммарной длиной —;
двести тысяч километров — можно пяток раз обернуть Землю по эква¬тору. В бассейне десять тысяч озер, общая площадь которых пять мил¬лионов гектаров. Площадь же болот в обской пойме никто не пытался считать, наверное справедливо боясь сбиться со счета.
Обь — третий по мощности водопоток Сибири. Ежегодно она в сред¬нем сбрасывает в Карское море почти четыреста миллиардов кубомет¬ров воды (это четырнадцать Донов).
По водоносности Обь уступает своему соседу — Енисею. Енисею больше подходит определение — поток (мужского рода), а Обь дей¬ствительно женственно расслабленна — настоящая река. Причем — из великих — самая спокойная не только в Сибири, а и вообще в стране. Ее средний уклон выражается цифрой — 0,00004 м/км, то есть на кило¬метре своей длины она падает на четыре сантиметра (равнинная Вол¬га— на семь сантиметров, Енисей — на тридцать семь, а Терек аж на 477 сантиметров). Всего Обь понижается на сто шестьдесят метров — от Алтая и до Арктики.
Максимальный расход воды зарегистрирован в створе Салехар¬да—• он составил 42 800 кубометров в секунду.
Обь — самая рыбная река Сибири, или, как выражаются ученые- ихтиологи, «наиболее богатая среди рек Ледовитоморской провинции». Сегодня она дает приблизительно пятьсот тысяч центнеров рыбы в год — три четверти всех сибирских уловов.
Самая щедрая она и по разнообразию рыбных пород, их «благо¬родью», разных видов здесь насчитывается около пяти десятков. Конеч¬но, первая слава — осетру, нельме, стерляди, муксуну. Найдет здесь рыболов и морские породы (камбалу, навагу), и озерные (золотистого карася, линя), и рыбу чистой воды (тайменя, хариуса), и хорошо из¬вестных всем рыбакам щуку, язя, окуня, пескаря, ерша, налима. Про¬мысловых рыбных пород в Оби — 25 видов. Водятся в обских водах и ихтиоуникаты, например монгольский елец, зайсанский губач, девяти- иглая колюшка, четырехрогий бычок. Рыбоводы запускают в Обь ручь¬евую форель, амурскую кету, ладожского сига, но «гости» приживаются плохо, кроме, пожалуй, культурного карпа и судака.
Наверное, следует определить и положение Оби в системе геогра¬фических связей. Приведу цитату из труда, принадлежащего перу про¬фессора Томского государственного университета Бодо Германовича Иоганзена, который, пожалуй, больше, чем кто-либо из его коллег- ихтиологов, сделал для изучения рыбных богатств Оби.
«Соприкасаясь с рядом различных подразделений Палеоарктики, 33
3 Заказ 44G
Обский бассейн испытывает на себе их влияния и, в свою очередь, сам оказывает воздействие на них,— пишет Б. Г. Иоганзен в «Этюдах но географии и генезису ихтиофауны Сибири».— С запада (через Урал) и с северо-запада (через Карское море) Западно-Сибирский округ мо¬жет испытывать влияние Европейского округа, с севера — Полярного бассейна и с востока — Средне-Сибирского округа Ледовитоморской провинции; на юго-востоке округа верховья Оби испытывают влияние Западно-Монгольской провинции, а верховья Иртыша с озера Зайсан — Балхашской и частично Таримской привинции Нагорноазиатской под¬области, наконец, на бассейн Иртыша широким фронтом воздействует Аральский округ и на юго-западе — Каспийский округ Понто-Каспий¬ской — Аральской провинции Среднеземноморской ихтиологической под¬области».
Эту цитату с языка научного можно перевести просто: реки — синие жилы земли, ее соединяющие нити. Иоганзен в этом ученом построении показывает, как огромное, разветвленное древо Оби, корни ее и крона связывают различные районы Евроазиатского материка. По Иоганзе- ну, Обь входит в Западно-Сибирский округ Ледовитоморской провин¬ции Циркумполярной подобласти крупнейшей на земном шаре зоогсо- графической Голарктической (или Периарктической) области. Па пер¬вый взгляд, наверное, странновато, но научно очень четко.
Биологи на обских берегах насчитали более трехсот видов назем¬ных позвоночных—птиц, всяческого зверья, земноводных и пресмы¬кающихся. Но хотелось бы немного припугнуть туристов (сами-то сиби¬ряки к этому давно привыкли): в здешних местах летает тридцать пять видов комаров, восемь видов мошек, семь — мокрецов и сорок видов слепней. Привлекательна та дотошность, с которой эти кровососы под¬считаны,— надо полагать, исследователи стойко принимали первый удар на себя. Одним словом, без патентованных репеллентов на обских бере-гах появляться в летние месяцы не рекомендуется. Не особо, может быть, нужно «гнусное» многообразие, но природа, как говорится, не спрашивает разрешения.
Энергетический потенциал Оби (расчет инженера Н. Я. Коряко сделан в эпоху гидростроительной эйфории, в пятидесятые годы) — двадцать миллионов киловатт. Одним словом, если обские воды запрячь в упряжку плотин, они могли бы дать сто сорок миллиардов киловатт- часов энергии.
Неутомимое трудолюбие Оби можно охарактеризовать и такой циф- 34 рой: ее твердый сток составляет пятьдесят миллионов тонн. Ведь любая
река, кроме воды, несет грунт, нл, песок. Эти миллионы тонн — тот строительный материал, из которого река строит себя: меняет фарва¬тер и даже русла, намывает новые острова.
Немного о климате обского «государства», ^памятуя, что она река степная, лесостепная, таежная, тундровая и морская (имеет выход в открытое, «океанское» море). Ото льда Обь вскрывается на своем дол¬гом протяжении более месяца — в среднем с двадцать второго апреля по первое июня, замерзает быстрее •— с двадцать шестого октября по седьмое ноября. В районе Салехарда она находится подо льдом до двухсот сорока дней. Навигация в среднем течении длится около двух¬сот суток, в низовьях — только сто пятьдесят.
Что еще примечательного можно сообщить об Оби?
На ее берегах мы насчитаем не очень много — только двенадцать — городов, если начинать с Бийска. Их нетрудно перечислить: Барнаул (1730, 1771 — годы основания и получения городского статуса), Камень- на-Обп (1670, 1915), Бердск (1705, 1944), Новосибирск (1893, 1903); и по левобережной стороне — город Обь (бывшая железнодорожная станция —— 1893, 1969), Колпашево (1605, 1938), Стрежевой (1965, 1978), Нижневартовск (1925, 1972), Сургут (1593, 1965), Салехард (1592, 1933), Лабытнанги (1900, 1975).
Есть еще один официально не обозначенный, но всемирно извест¬ный — Академгородок. Какая река может похвастать таким научным центром мирового значения! Правда, институтом сибирской гидрологии или охраны сибирских рек академцентр пока не обзавелся, но, надо полагать, это время не за горами. Как можно судить по годам получе¬ния городского статуса, города на Оби еще очень молодые, юные. Конечно, они очень стараются быть городами, но не у всех это хорошо получается. Одна столичная туристка, кажется, очень метко подметила, имея в виду, что бывают поселки городского типа:
— А это города сельского типа!
В защиту «сельских городков» скажу, что они очень зелены, очень уютны, по-особому как-то несуетны.
Хотелось бы сделать одно попутное географо-топонимическое заме¬чание. Если на вопрос «Где живешь?» ваш собеседник ответит: «В Оби», вы наверняка удивитесь. Кто он — водяной, русалка, водоросль, рыба, раз живет в Оби?..
А как ему отвечать, если он действительно житель города Оби...
Мою гордость удовлетворяет, что в честь родной реки назвали город, но не думаю, что те, кто называл его так, «шибко» думали. 35
Город Обь довольно далеко от Оби, с рекой связан только фантазией первоназывателей. Вероятно, многие бывали в нем: всякий, кто при¬летает в Толмачево, чтобы попасть в Новосибирск, должен непременно миновать этот маленький городок сельского типа.
Обь — тюменская река. Больше половины своей длины (даже не принимая во внимание губу) она протекает в Тюменской области, от¬метка на обской лоции между Томской и Тюменской областями — 1739-й километр. Здесь происходит и смена часовых поясов: на границе двух областей, стремясь вперед, Обь делает скачок... на два часа назад, попадает в тюменский часовой пояс. Между Стрежевым и Нижневар¬товском совершает регулярные рейсы скоростной теплоход «Заря-216». Стрежевской пассажир, в девять ноль-ноль сев на теплоход и пробыв в пути ровно два часа... в девять ноль-ноль же прибывает в Нижневар¬товск. Нижневартовцу везет меньше — выезжая утром, он поспевает в Стрежевой только к обеду в тринадцать ноль-ноль. Время на межпояс¬ном отрезке — понятие относительное.
Начальная половина обской длины приходится на Алтайский край, Томскую и Новосибирскую области.
Над Обью я насчитал только десять мостов. Самый северный из них — в районе Сургута — железнодорожный, заполярной трассы Тю¬мень— Ямбург. Недалеко от устья Томи построен коммунальный авто¬мост, два моста (один из них двухэтажный — автожелевнюдюрюжный) — в Барнауле, еще один в Камне. Остальные пять — в Новосибирске, в том числе старейший — тот, которым гордился Н- М. Гарин-Михайлов¬ский. Он самый короткий — около восьмисот метров. А самый длин¬ный— 2200-метровый метромост с эстакадами — введен недавно, в 1985 году. Хотел бы попутно высказать о нем свое мнение — проектиро¬вали его явно «слепые» специалисты, они почему-то посчитали, что от пассажира метро необходимо закрыть вид на реку, сделали темный тоннель, занавесив пролеты ненужными металлическими шторками. Что руководило этими дизайнерами, какая техническая эстетика — нор¬мальному человеку трудно представить. Вид с моста на Обь — она здесь очень симпатична, прихотливо петляет, образуя группу живописных островов,—наверняка давал бы горожанину пусть небольшой, но зато регулярный заряд бодрости.
ВОЛЬНЫЕ
БЕРЕГА
«2-е марта. Станция «Обь».
Пишу тебе, дорогая мамочка, еще раз с дороги. Остановка здесь большая, делать нечего, и я решил приняться паки и паки за дорожное письмо — третье по счету... Я переехал сейчас на лошадях Обь и взял уже билет до Красноярска».
Не будем интриговать читателя, взглянем сразу на подпись под письмом — «Твой В. У.»
Расшифровываются инициалы просто — «Владимир Ульянов». В на¬чале марта 1897 года ссылыный Владимир Ильич Ульянов продолжал свой путь в сибирскую ссылку, в далекое Шушенское. На три ссыльных года волгарю предстояло стать сибиряком.
Итак, Ленин на Оби. В музее Железнодорожного района в Ново¬сибирске висит картина — «Ссыльный Владимир Ульянов переходит Обь». Одет молодой Ильич по-сибирски, в меховую шапку, валенки, впереди бежит лошадка в розвальнях, а ссыльный — бодро и с видимым удовольствием шагает пешком. На заднем плане строящийся железно¬дорожный— первый через Обь—мост. Участки Великой транссибир¬ской железнодорожной магистрали тогда уже действовали, но мосты через крупные реки еще не были введены в строй, поэтому и пришлось 27-летнему ссыльному шагать через лед мартовской реки пешком.
Продолжим чтение письма «В. У.» матери Марии Александровне, ведь молодой Ульянов описывает сибирские впечатления.
«Переезд через Обь приходится делать на лошадях, потому что мост еще не готов окончательно, хотя уже возведен его остов. Ехать было нетрудно,— но без теплого (или, вернее, теплейшего) платья уда¬лось обойтись только благодаря кратковременности переезда: менее часа. Если придется ехать на лошадях к месту назначения (а это, по всей вероятности, так и будет), то, разумеется, придется приобретать тулуп, валенки и даже, может быть, шапку (вот что значит набаловать¬ся в России!). А на лошадях-то как же?
Несмотря на дьявольскую медленность передвижения, я утомлен дорогой несравненно меньше, чем ожидал... Окрестности Западно- Сибирской дороги, которую я только что проехал всю (1300 верст от Челябинска до Кривощекова, трое суток), поразительно однообразны: голая и глухая степь. Ни жилья, ни городов, очень редки деревни, из- 37
редка лес, а то все степь. Снег и небо — и так в течение всех трех дней. Дальше будет, говорят, сначала тайга, а потом, от Ачинска, горы. Зато воздух степной чрезвычайно хорош: дышится легко. Мороз крепкий: больше двадцати градусов, но переносится он несравненно легче, чем в России. Я бы не сказал, что здесь двадцать градусов. Сибиряки уве¬ряют, что это благодаря «мягкости» воздуха, которая делает мороз гораздо легче переносимым. Весьма правдоподобно...
Поклон всем нашим. Твой В. У.» (ПСС, т. 55, стр. 23).
Назад из Сибири, через три года, весной тысяча девятисотого, Вла¬димир Ильич возвращался уже поездом и Обь переезжал по железно¬дорожному мосту'.
Не покажутся ли кому-то несущественными эти факты — ну, пере¬шел пешком Обь молодой Владимир Ульянов, переехал по железно¬дорожному мосту...
Не знаю, кому как, но, когда я увидел музейную картину, разыскал в собрании ленинских сочинений письмо к матери, написанное на стан¬ции Обь, тля меня как-то значительнее стала и сама река, на берегу которой родился, и сам Ленин — житейски, землячески, что ли,— ближе.
Среди сибиряков существует предание, что на будущей Михайлов¬ской улице будущего Новосибирска ссыльный Ульянов увидел на на¬личнике крестьянской избы вырезанные из дереза скрещенные кресть¬янский серп и рабочий молот.
— Это кто ж произвел такую умную красоту? — поинтересовался молодой Ильич у подвернувшегося жителя.
— Знамо кто — парод,— ответил сибиряк.
Трудно сказать, есть ли у этой легенды фактическая основа, но наверняка мог родиться в народной среде такой символ, и безымянный мастер-искусник украсил им своп окна. Но привлекает в легенде на¬стойчивое желание утвердить, что замысел будущего советского герба родился не где-нибудь, а здесь, на берегах Оби.
Перед картиной «Ленин на Оби» я задумался: сибирская ссылка —
1 Удобное место для этого моста у устья р. Каменки, как известно, нашел Н. Гарин-Михайловский. Проектировал мост Н. А. Белелюбскнй, строил с 1893-го по 1897 г. инженер А. Березин. Первый грузовой состав летом 1897 г. провел машинист Г. И. Запев.кий. Позднее Георгин Иванович вспоминал, что до открытия моста, ока¬зывается, паровозы ходили по льду, по дороге-ледянке. В лед вмораживался хворост, на него укладывались длинные бревна, к ним пришивались железные рельсы. Ледянка 38 выдерживала состав в 19 вагонов. Правда, тогдашние составы были легче нынешних.
проклятие этих мест — в последние предреволюционные годы сыграла для Сибири, пожалуй, перспективную роль.
Почему сразу в годы первых пятилеток советская власть решитель¬но взялась за промышленное развитие Сибири? Думаю, не последнюю роль сыграло то, что первые руководители Советского государства про¬шли сибирскую школу ссылки, сибирские каторжные университеты. Они хорошо знали состояние сибирской экономики, ее жуткую реальность и блестящие возможности. Сибирская политэкономия «въедалась» в будущих народных комиссаров, как в годы сибирской ссылки въеда-лись каторжные кандалы. Нет, не познав Сибири, вряд ли можно было столь конкретно-масштабно заниматься индустриализацией сибирского края. Сам Владимир Ильич один из инициаторов Карских товарообмен¬ных экспедиций, которые сыграли важную роль в промышленном про-буждении северных окраин Сибири. С Обью связаны судьбы Якова Михайловича Свердлова, Валериана Владимировича Куйбышева, Сер¬гея Мироновича Кирова, Иосифа Виссарионовича Сталина, Виктора Павловича Ногина, Льва Давидовича Троцкого. Все они прошли через нарымскую ссылку.
...Знаете ли вы, что первый советский президент чуть не утонул в Оби? Да, для первого Председателя ЦИК РСФСР Якова Михайло¬вича Свердлова один из побегов (а он бежал из ссылки пять раз) едва не закончился трагически.
«Обь бушевала. Волны набегали одна на другую, вздымая белые ба¬рашки пены. Свирепый ветер пронизывал до самых костей, леденил кровь. Трудно представить более скверную погоду для побега в лодке, но выбо¬ра не было, навигация кончалась. «Тюмень» шла в последний рейс».
У будущего президента был отчаянный характер. Обского ли штор¬ма бояться «молодым штурманам будущей бури»!
Товарищ Андрей (подпольная кличка Свердлова) и его спутник по побегу Капитон Каплатадзе должны были на Оби встретить паро¬ход «Тюмень», спрятаться в дровах и добраться до губернского цент¬ра — Томска.
Однако через три дня выяснилось, что на борту плавучего дровяни¬ка беглецы не объявились. Нарымские товарищи могли предположить единственное: обласок не выдержал обского шторма, беглецы утонули. Предположение оказалось близко к истине.
Вот что произошло в середине августа 1912 года на штормящей 39
реке, как это описывает Клавдия Тимофеевна Свердлова (Новгород¬цева), вероятнее всего, со слов своего мужа:
«Едва отъехав от Колпашева, Свердлов и Каплатадзе вступили в отчаянную борьбу с разбушевавшейся стихией. Они упорно пытались пробиться вверх по реке, к лесной пристани, но ветер и течение гнали обласок вниз. Целую ночь продолжалась эта неравная борьба. К утру беглецы совсем обессилели и поняли, что вверх по течению им не выгре¬сти. Но вернуться мазад, в Колпашево, отказаться от побега им и в голо¬ву не приходило.
Повернув обласок, Свердлов и Каплатадзе двинулись вниз по Оби, в сторону Парабели и Нарыма, решив по мере сил сопротивляться тече¬нию, плыть как можно медленнее и попытаться сесть на пароход, когда он их догонит. Яков Михайлович и Капитон понимали, с какими труд-ностями и опасностью связано их решение, но иного выхода не было. Им предстояло двое или трое суток продержаться в утлом суденышке на бушующих волнах, почти без пищи и без сна, не выпуская из рук весел. Приставать к берегу они не решались, не столько опасаясь пого¬ни или диких зверей, встреча с которыми на пустынных, заросших тай¬гой берегах Оби была весьма вероятна, сколько боясь пропустить пароход...
Парохода они не дождались. Обские волны неудержимо гнали утлый обласок вниз по реке. Пошли вторые сутки, как беглецы поки¬нули Колпашево, сил становилось все меньше. Но стоило хотя бы на пять — десять минут бросить весла, распрямить спину, как намокшая одежда под ледяным ветром примерзала к телу, руки и ноги сводила судорога. Приходилось грести и грести. А сил уже совсем не было. И вот неуверенное движение, беспомощный взмах весла — и утлое суде¬нышко перевернулось. Беглецы очутились в ледяной воде.
Несмотря на невероятную усталость, на мокрую одежду, пудовым грузом тянувшую ко дну, Яков Михайлович, может быть, и добрался бы до берега: ведь он был отличным пловцом, но, на беду, Капитон совер¬шенно не умел плавать. Свердлову пришлось бороться и за его жизнь. Держась за обласок, Яков Михайлович из последних сил поддерживал ослабевшего Капитона. Гибель казалась неизбежной».
Но обласок перевернулся на виду деревни Парабель. Ожидавшие пароход рыбаки заметили это. На беду, у берега «е оказалось ни одной лодки, только недоделанный подчалок. На нем рыбаки и поспешили на помощь.;
«Минута была отчаянная. Свердлов и товарищ окоченели. Кресть¬яне не могли сразу притянуть их к берегу, так как лодку отбивало. В конце концов они все же были пригнаны к берегу. Крестьяне вывели их на землю. Потерпевшие не могли двигаться и лежали. Крестьяне сейчас же стали разводить огонь...»
Деревенский жандарм не замедлил с визитом.
Однако уже через два дня измученный, обессилевший Свердлов снова бежал, на этот раз более удачно, хотя через две недели его аре¬стовали в Томске...
Да, при каждом удобном случае политссыльные старались бежать. В дебрях полицейских архивов позднее разыскали любопытный доку¬мент. Томский временный генерал-губернатор предлагал директору департамента полиции «посмотреть на карту губернии вообще, а На- рымского края в частности», чтобы убедиться, «почему и как бегут» невольные сибиряки.
«На севере Нарымский край соприкасается с Тобольской губер¬нией, куда по течению Оби легко приплыть в самом утлом остяцком челноке; многочисленность рукавов Оби, заросли и возможность всегда вовремя скрыться гарантируют легкую возможность перебраться в соседнюю губернию никем не замеченным. На восток, по системе рек Кети и Тыма, легко пробраться в Енисейскую губернию, откуда бежит более половины там водворенных. На запад, по системе Васюгана или по лесистому хребту, перерезывающему Тобольскую и Томскую губер¬нии, можно совершенно удобно дойти до самого Омска; этот путь осо¬бенно удобен зимой на лыжах. Если к этому прибавить, что с откры¬тием пароходства от Тюмени к Томску, Новониколаевску и Барнаулу направляется масса парусных барж и торговых пароходов, останавли¬вающихся не у пристаней, а лишь у берегов, совершенно произвольно выбирая места причала, станет ясным, что и на юге имеется наличность всех данных для благополучного бегства».
На основании этого временный генерал-губернатор считал «своим служебным долгом» довести до начальства свое мнение о «невозмож¬ности дальнейшей ссылки в Нарымский край».
Любопытная «гуманность» — полицейская география не могла впи¬саться в естественное приволье обских просторов. Надо полагать, реч¬ная ширь была неудобна для жандармских наручников, а прихотливость обского потока была противопоказана прямолинейности полицейского сыска.
...Мы помним, что становление большой сибирской индустрии свя¬зано с именем Валериана Владимировича Куйбышева, который долгое время возглавлял Высший Совет народного хозяйства, потом Госплан страны.
А когда зарождались дерзкие мечты о преобразовании Сибири? Нарымский житель Григорий Пушкарев позднее вспоминал о неволь¬ном постояльце, который жил в доме его отца:
«В свободное время иногда Валериан Владимирович ходил с удоч¬кой на озерный исток или помогал нам ставить сети на Конопляном озере, учился ездить на обласке. Во время весеннего половодья почти весь Нарым заливается водой. У нашего дома тогда ставились про-стенькие мостки. Когда не помогали и мостки, жители от дома к дому перебирались по сараям, крытым притонам для скота. Так же «ходил» и Валериан Владимирович. Он хорошо плавал и купался вплоть до самой шуги в Большой Протоке, иездалеке от нашего дома».
Конечно, это — кажущаяся идиллия безмятежного существования политического ссыльного, каким запомнил его нарымский мальчишка. Революционная деятельность в дальних медвежьих углах не прекраща¬лась, а дерзкая мысль большевика продолжала работу. Не случайно Куйбышев вместе со Свердловым организовал в Нарыме первую в Сиби¬ри партийную школу. Любая школа — это забота о будущем, предви¬дение его. Без всякого сомнения, в индустриальном повороте к бывшей российской «колонии» немалую роль сыграло именно то, что «капита¬ны» советской индустрии не понаслышке знали о Сибири, о ее сокро¬вищах, которыми и начинали крепить советское могущество.
Обь видела Александра Радищева, через нее шел печальный путь декабристов, ссыльных польских повстанцев, народников, а в последние годы перед Великим Октябрем ее берега обживали социал-демократы, большевики-ленинцы. Но будущее Сибири намечалось именно в этих каторжных углах.
«ТАКОЙ ЕЗДЫ Я
НЕ ВИДЕЛ...»
«Вот и еще сто верст проехали. До Березова двое суток езды. 11-го (февраля) будем там. Сегодня порядком устал: в течение 9—10 часов непрерывной езды приходится ничего не есть. Едем все время Обью 42 или по рекам, по Обям, как выражаются иногда ямщики. Правый
берег — гористый, лесной. Левый низменный. Река широкая. Тепло и тихо. По обеим сторонам дороги торчат елочки: их втыкают в снег, чтобы обозначить путь. Везут большей частью остяки. Везут на парах и тройках, запряженных цугом, так как дорога чем дальше, тем уже и хуже».
Этот незамысловатый текст пролежал в советских спецхранах, как минимум, пятьдесят — шестьдесят лет, да и ныне опубликован в не особо официальном приложении к изданию Московской штаб-квартиры Международной ассоциации «Детектив и политика» — «Совершенно секретно».
Какие секреты в этих строках, написанных к тому же в 1907 году? Никаких.
Секрет в авторе: «по Обям» в феврале 1907 года двигался в даль¬нюю обдорскую ссылку председатель Петербургского Совета рабочих депутатов Лев Давыдович Троцкий. Все написанное этим пламенным публицистом, одним из вождей Октября и создателем революционной армии, подверглось сталинской опале, а по инерции не могло выбрать¬ся из спецхранов и позже. Шесть десятилетий мало кто интересовался северосибирской ссылкой личного врага Сталина.
Продолжим цитату. «Ямщик время от времени гикает неистозым голосом. Тогда лошади несутся вскачь («намашь», по-здешнему). Под¬нимается густая снежная пыль. Захватывает дыхание. Кошева наска¬кивает на кошеву, лошадиная морда просовывается сзади около плеча и дышит тебе в лицо... Быстрая езда в Сибири — обычная и в извест¬ном смысле необходимая вещь, вызываемая огромными расстояниями. Но такой езды, как здесь, я не видел даже на Леие».
Троцкий не доехал до Обдорска, решив отбывать ссылку в Бере¬зове, таким образом поставив себя в ряд со знаменитыми березовскими опальными — светлейшим князем Меншиковым, канцлером Остерма¬ном, князьями Долгорукими. Правда, неистовый атеист не отличался христианским смирением своих предшественников. У него не было на¬мерений задерживаться здесь долго.
В современном Березове имеется неплохой краеведческий музей, официально он существует десять лет, но на общественных началах собирался куда дольше. (Кстати, сюда непременно завозят всех тури¬стов, путешествующих по Оби.) Много здесь ценных раритетов, можно кое-что новое узнать о сподвижнике Петра Первого, о других знаме¬нитых ссыльных, в том числе и о большевиках — Викторе Ногине, Сер¬гее Гусеве. Но о большевике Льве Троцком материалов нет, нет и хотя 43
бы скромного портретика. Впрочем... Настоящий историк, настоящий краевед никогда не подчиняется официальной конъюнктуре.
Смотрительница Наталья Серафимовна Филлипович подводит меня к фотографии на музейной стене. На фото — бравый солдатик лихой выправки.
— Это Кузьма Илларионович Коровин, спаситель Троцкого. По приезде в Березово Лез Давыдович был расквартирован именно к Коро¬вину, они быстро сговорились, Кузьма вывез его за городок на лошади, а там председателя Петросовета уже ждала оленья нарта. На оленьих перекладных Троцкий через Ивдель выехал из Сибири.
Встреча с пламенным большевиком не прошла даром для Корови¬на. В 1917 году он член Совдепа. Именно за это, а также за былую дружбу с Троцким Кузьму Илларионовича в 1918 году арестовали сибирские белогвардейцы, вывезли на юг. Но участь многих совдепов- цев миновала его, он вернулся в родной городок. После гражданской войны Козьи Ножки (такая странная партийная кличка была у Кузь¬мы) вызвали в Москву. Председатель Реввоенсовета Л. Д. Троцкий зачислил К. И. Коровина в воинскую часть, полностью обмундировал, подарил именные часы и ружье. Но службы спаситель Троцкого не нес, вернулся в Березово, где и умер через два года. Борьбы с троцкизмом он не дождался...
Наталья Серафимовна бережно достает ветхий документ, прошед¬ший все трагические перипетии времени. На бланке Председателя Реввоенсовета РСФСР, наркома по военным и морским делам от 1Л0.1923 года удостоверение за номером 12380:
«Предъявитель сего Кузьма Илларионович Коровин (Козьи Нож¬ки)— старый друг революционеров, оказавший им неоднократно край¬не важные услуги в смысле побегов из ссылки и прочее. В частности, мой побег нз Березова организовал тов. Коровин, который поплатился за это тюрьмой, а после, при белых, едва не поплатился и жизнью. Старший сын убит белыми во время гражданской войны. Прошу всех тозарпщей во внимание заслуг тов. Коровина перед революцией оказы¬вать ему во всех необходимых случаях содействие. Л. Троцкий».
Жалуется музейная хранительница, что не получилось музею завла¬деть именным оружием Коровина, другими документами. До сих пор ни в одной книге не нашла она свидетельств, что Троцкому приходи¬лось бывать в Березове. Многие из туристов и сегодня считают, что это местная завлекательная легенда....
44 Времена меняются. Мы узнаем правду о себе. Надеюсь, появится
в музее стенд о знаменитом березовском невольнике. Есть в этом рабо¬чем поселке улица Коровина, возможно, появится и улица Троцкого. Один из вождей Октября (хорош он или плох — оценит история) про¬был в сибирском захолустье немного, всего три месяца. Мы помним суриковского «Меншикова в Березове». Эпохальная картина. Сибирь на ней только в заледенелом окошечке, но она — Сибирь, да еще какая! А ведь никто из правоверных соцреалистов что-то не рискнул на «Троц¬кого в Березове»...
Еще несколько «спецхрановских» строк. Троцкий — о самом круп¬ном поселении на северной Оби:
«Мы встречали товарищей, живших в Обдорске. Все они очень хорошо отзываются об этом месте. Большое село. Свыше 1000 жителей. Двенадцать лавок. Дома городские. Много хороших квартир. Прекрас¬ное гористое местоположение. Очень здоровый климат. Рабочие будут иметь заработок. Можно иметь уроки. Только сообщение затруднитель¬но. Отрезанностью Обдорска от тобольского тракта и объясняется его относительная оживленность, так как он является самостоятельным центром для огромной местности.
Передвижение ссыльных по губернии весьма оживленное. Парохо¬ды возят здесь политических бесплатно. Все настолько привыкли к этому, что крестьяне-извозчики говорят нам по поводу нашего назна¬чения в Обдорск: «Ну, это не надолго — весной на пароходе назад приедете».
«РАДЕЛЬНИК
ПЕРЕСЕЛЕНЦЕВ»
Желал бы я, чтоб в недра дорогие Мой прах ты приняла, родимая земля. Лежать в чужой земле, где люди все чужие, Где чуждые кругом раскинулись поля, Я не могу.
Строки сибирского поэта Иннокентия Омулевского бронзой выведены на могильном памятнике, что взобрался на высокий берег Барнаулки, малого притока Оби. И еще бронзовеют на черном мраморном фоне слова того, чей прах покоится под скромным обелиском:
«Если на заре своей истории Сибирь не видела радостных дней, то вера в ея лучшую будущность, вера в счастие и благоденствие, доступ- 45
ное всем народам, должна воодушевить и поддержать тех, кто отдал свои силы и труд на ее обновление».
Здесь, на речном крутояре, почти в центре современного Барнаула нашел последний покой и приют замечательнейший сибиряк, патриот и радетель Сибири, с кого по существу началось сибирское самосозна¬ние и самоосознание — Николай Михайлович Ядрпнцев. Он родился в Омске, жил в Тобольске, Томске, Тюмени, переезжал в Санкт-Петер¬бург и Иркутск, но основная часть его жизни прошла в Западной Сиби¬ри. Может, поэтому он и приехал умирать на обские берега. Он напи¬сал остро-критический труд «Сибирь как колония» (понять и оценить который еще только предстоит), создал первую независимую сибирскую газету «Восточное обозрение», изучал быт сибирских инородцез, хле¬стал в газетных фельетонах сибирских держиморд и прожорливых куп- чиков-«кондратов». Он откопал легендарный Каракорум, исследовал Горный Алтай.
Но главное, что сделал этот чистый и прекраснодушный идеалист народнической закваски,— это то, что Сибирь начала осознавать себя как единая социально-культурная общность. Он стоял у истоков созда¬ния первого Сибирского университета, вся его жизнь подвижнически универсальна. Его деяния заслуживают отдельных исследований, а не мимолетных упоминаний, но и не упомянуть святое для сибиряков имя, не поклониться дорогой могиле было бы неверно. В нашей памяти чаще почему-то оседают герои войн, мученики и жертвы революций, воинст¬венные первопокорители. Забывается светлый гений человечества, жи¬вущего чаще всего миром, а не войной и потрясениями, а творящий гений сибиряка вообще не воспет, не отмечен.
Такие мысли приходили мне в голову на церковном кладбище, на барнаульском крутояре, у бюста человека с целеустремленным, летя¬щим лицом.
В трудах Ядринцева, его стихах, очерках и рассказах, я не отыскал строк, посвященных Оби. Может, они не написаны, может, не попались на глаза. Но в «Письмах сибиряка из Европы» есть примечательный пассаж. «Наши реки,— пишет путешествующий Ядрпнцев,— как реки пустынь, внушают священный ужас. Здесь нет еще населения, засеян¬ные поля не спускаются к берегам; часто утесы преграждают путь; не только тоннели, но даже тропинки не прорезали гор. А между тем здесь есть красивейшие места и своя поэзия... Закипит ли когда жизнь в на¬ших пустынях, прорежут ли когда тоннели Нарымский хребет и Алтай;...
46 зазвучит ли веселая и счастливая песня здесь, как на Рейне, вместо
предсмертного крика пловцов, восстанут ли поэтические предания, явит¬ся ли поэт воплотить их?»
Полагаю, что в этих строках есть много и о не названной конкрет¬но Оби. О впечатлении «священного ужаса», который производила сибирская богатырша на впечатлительного поэта, надо бы не забывать, хотя восприятие реки меняется во времени, вместе с ощущением окру¬жающей действительности.
Я вспомнил Николая Ядринцева еще и потому, что в этой книжке пока не нашлось места рассказу о каторжниках, ссыльнопоселенцах, которые шли и ехали в Сибирь в поисках лучшей доли и жизни. Ядрин- цев написал книгу о сибирской каторге и ссылке, посвящал многочис¬ленные газетные статьи проблеме переселенцев, был награжден Боль¬шой золотой медалью Русского географического общества за изучение переселенческого движения на Алтай, и мне хотелось бы с его помощью кратко рассказать о том, как шло заселение необъятной зауральской стороны. Тура, Тобол, Иртыш и Обь до постройки Транссибирской магистрали играли в этом великом заселении главенствующую роль.
Разные взгляды имел будущий — вольный и невольный — сибиряк на новое место жительства. В очерке «Из нравов поселенцев в Сиби¬ри» Ядринцев приводит колоритный диалог'.
«— А живи здесь черт, а не мы! — отвечали бродяги.— Мы на по¬селенье не хотим сибирскому чалдону кланяться, чтоб он нас в свою соху впряг, на нас ездил; на приисках хуже каторги, в городе никакой подходящей наживы нет. Одним словом, проклятая сторона, немощная, необразованная и необтяпанная!
Изредка вступался разве честный, правдивый и добродушный седо¬власый поселенец.
— Что галдите-то, что мутите людей, язвы, иепосидии! Сами сбе¬жали, как собаки маетесь, других учите, прокаленный народ, отпетое отродье! Что хаете Сибирь? Сибирь страна богатая, хлеба в ней благо¬дать, земля — благословение божье, удобрять не надо. Места слобод- ные, лесу ли тебе надо, трав ли, зверя, рыбы,— бери без запрету,— божья пазуха. Что хаять!»
В Тюмени переселенцы садились на купеческие пароходы, чтобы добраться до Томска. Но многие семьи приглядывали удобные места по пути, оседали на тобольских, иртышских, обских берегах. Среди татар¬ских аулов, остяцких стойбищ появлялись рубленые избы русских дере¬вень, и весело сбегали к речной воде зеленые лоскутки полей ржи, овса, пшеницы. Мечтой многих поселенцев было «золотое дно» Сибири —
алтайские степи, хлебородные, хлебодарные места, чьи черноземы не уступали украинским. Новый импульс заселению Сибири придала сто¬лыпинская реформа, которая поощряла и стимулировала сибирское хлебопашество. Именно в годы после первой революции и взошла крестьянская слава Сибири, где вызревала крепкая пшеница, выбива¬лось лучшее масло России. У сибирского льна, пеньки, шерсти в те времена появились необъятные экспортные возможности. Сибирь до¬стойно выходила на лучшие рынки мира.
Но путь к счастливой сибирской доле был тяжел, нередко траги¬чен— тысячи безымянных могил на этом крестном крестьянском пути. Особенно страшна оказалась трагедия голодного 1891 года.
Воспоминания об этих событиях оставил молодой соратник Ядрин- цева, литератор и статистик Дмитрий Головачев.
«Утомленный и надломленный жизнью с ее неудачами и разочаро¬ваниями, последние свои часы Ядринцев недомогал физически и нрав¬ственно. Поседевший, осунувшийся, жалуясь на старость и нездоровье, лишенный постоянного живого дела, от которого судьба столь жестоко оторвала его, он казался «лишним» человеком в большом и шумном Петербурге, всеми оставленный и забытый».
Но весной 1891 года, узнав о страшном голоде среди переселенцев Тобольской губернии, Ядринцев преобразился. «Я его не узнал,— про¬должает Головачев,— куда девался его старческий вид?»
В Петербурге Ядринцев сформировал санитарный — как бы мы сейчас сказали — студенческий отряд: будущие доктора, молодые врачи и юные фельдшерицы под его руководством, субсидированы^ известны¬ми миллионерами Сибиряковыми, устремились в район бедствия. Ядрин¬цев сообщал в письмах из Тюмени, что видит «полную беспомощность, полную апатию чиновничества, беспорядки в попечительствах, отданных в руки попов, отсутствие всякой организации и трудность устроить ее без земства, жалобы населения, нужду, поголовное бегство из округов крестьянства, заколоченные дома и к этому хаос ссылки (в голодные округа прислано 4 тысячи ссыльных), движение полуголодных, бегущих из Тюмени от эпидемий, скопление их на перевозках до 2 тысяч и смерт¬ность их по 150 в месяц, до 20 гробов в день. Все это производило страш¬ное впечатление. А именно в этом округе и не было помощи и людей».
Ядринцев метался по проселкам от деревни до деревни между Тюменью, Ишимом, Тобольском, Ялуторовском, сумел вовремя отпра¬вить с тюменской пристани четыре парохода с переселенцами в Томск, 48 где обстановка была поспокойнее, воевал с очумевшими от равноду-
шия чиновниками, устраивал общественные столовые, образцовые бара¬ки, полевые амбулатории, как мог, стремился облегчить страдания голодающих и больных. Из голодной глуши он телеграфировал в сто¬лицу, писал в либеральные газеты, призывая русскую общественность, откликнуться на страдания сибиряков.
Но энергии даже такого человека не хватало — слишком велик оказался масштаб переселенческой драмы. «Никогда не забыть огром¬ного поля,—вспоминает очевидец,— где тысячи мужчин и женщин, взрослых и детей под жгучими лучами солнца, под проливными дождя¬ми неделями и месяцами жили табором, не имея возможности двинуть¬ся далее». Разразившаяся эпидемия холеры довершила трагедию. Из шести ядринцевских медиков четверо валялись в тифозном бреду, само¬го Николая Михайловича подкосила дизентерия. Но он не бросал нача¬того дела.
Именно в те страшные дни в Люблинской волости Тюкалинского уезда Тобольской губернии появился поселок Ядринцевский. Николай Михайлович ношел удобный участок для переселенцев из Тамбовской губернии, помог устроиться ЗСМЛСПОШЦОМ, ОРГОНИЗОВОЛ школу для крестьянских детей. Когда в 1894 году газеты сообщили о смерти «радельнико переселенцев», как называли Ядринцева, крестьяне Ядрин- цевского поселко отслужили панихиду по своему «отцу», регулярно отмечали годовщину смерти, повесили в деревенской школе портрет Николая Михайловича.
Благодарная народная память — награда неутомимому энтузиасту и «роделынику».
ТРАГЕДИИ
СИБИРИ
Видела ли река но своем веку более страшное, чем «баржи смерти»? До, Обь приняло участие в великой трагедии России — в гражданской войне, в ее спокойные воды пролилась небывалая кровь.
Сибирский правитель одмирал Колчак, занимавшийся до револю¬ции исследованиями в Северном Ледовитом океане, употребил благо¬приобретенные арктические знания, чтобы использовать Обь кок канал для выкачивания сибирских богатств. В сентябре 1919 года кораван белых подошел к бухте Находка в Обской губе. Здесь его поджидали
4 Заказ 446
корабли специальной английской товарообменной экспедиции, снаря¬женной предпринимателем Армистедом. В Ливерпуль уплывала сибир¬ская пушнина, прославленное алтайское масло, оленьи шкуры, шерсть, льняное семя.
Полярный мореплаватель Колчак превратил вольную реку—впер¬вые в ее истории — в дорогу каторги, неволи и гибели. С тех печальных времен остались в народной памяти знаменитые «баржи смерти».
По реке поплыли плавучие тюрьмы. Кровью обагрились и воды, и берега Оби.
В редакцию «Известий ВЦИК» из Сибири был доставлен страшный документ — перехваченный рапорт колчаковских врачей, проводивших ревизию тюрем на воде. Гарнизонный врач г. Томска Н. М. Канонов и его коллеги свидетельствовали: «Всем баржам присуще полное отсут¬ствие света, удушливо-зловонный воздух, чрезмерная грязь, сырость; полы, нары и лестницы во многих местах покрыты испражнениями, во всех баржах трехэтажные нары, чрезмерно грязные, с массой ползаю¬щих насекомых; все население в грязной рваной одежде и белье, пол¬ном вшей; всюду больные тифом, дизентерией, цингой, язвой. На бар¬же № 4 сброшено в кучу 200 трупов, сильно разлагающихся. На барже «Волхов» среди тяжелобольных 6 трупов... На одной барже обнаружена куча с лохмотьями. При разборе оказалось много трупов, уже сильно разложившихся».
«Дезинфекцию» колчаковские палачи проводили быстро и опера¬тивно: топили баржи. Часто баржи затапливались с еще живыми людьми...
Тобольская городская газета сообщала: «В с. Самаровском среди белого дня, в долине, неподалеку от села, из баржи вывели 30 человек и расстреляли. Отсюда началось. Расстреливали каждый день по 10— 20 человек».
Колчаковский министр внутренних дел В. Пепеляев отдал приказ о наведении «строгого порядка». Расторопные офицеры четко исполня¬ли министерскую задумку: баржи, загруженные в Тюмени и Тобольске арестованными красногвардейцами, коммунистами, сочувствующими со¬ветской власти, в Томск приходили уже «чистыми». Ночью пароходы и баржи останавливались у пустынных берегов Иртыша и Оби, заключен¬ных выводили на берег, по 10—15 человек и, предварительно заставив рыть общую могилу, расстреливали. Убивали арестованных и на корме баржи. О могилах в этом случае каратели не беспокоились. Тысячи 50 трупов плыли по реке. Такого кровавого потока великая Обь не знала.;
Спокойные воды реки — памятник всем погибшим. Присядем на ее берегу, отрешимся от повседневной суеты, помянем всех, кому эти воды стали последним пристанищем, кто отдал жизнь за дело вечной спра¬ведливости. Вряд ли забыла река, и мы не должны забыть.
Река — живая нить нашей многострадальной истории — соединяет века и времена.
Помнят берега и иные печальные события....
Газета «Правда» не так давно опубликовала страшное письмо. Ко¬чегар из села Кривошеино Г. Волоткович пишет: «В 1979 году в г. Кол- пашеве Томской области на обрывистом берегу Оби, где находилась в тридцатые-сороковые годы старая милиция, нашли человеческие чере¬па. В каждом из них были пулевые отверстия. За долгие годы река под¬точила берег и обнажила захоронение. Это была огромная яма. Здесь расстреливали «врагов народа». Убитых поливали специальным раство-ром, чтобы трупы не разлагались. Местные власти решили избавиться от захоронения. Подогнали мощные теплоходы, оцепили берег солдатами и милицией и на глазах колпашевцев вымыли трупы в реку. И понесло косточки по матушке Оби...»
Сколько таких же трагедий происходило и в других приобских ме¬стах! И. Сталин, сам побывавший в ссылке в Нарыме, считал, что луч¬шего места, чем болота Среднего Приобья, для своих политических оп¬понентов не придумать. Здесь расстреливали «врагов народа». Здесь сотнями, тысячами гибли «спецпереселенцы» — брошенные на произвол судьбы раскулаченные крестьяне.
Темна вода в реке, мрачен ее поток.
Как уже упоминал, я насчитал десять мостов через Обь, но она мо¬жет похвастать еще одним — необычнейшим. И это еще один мост в трагическое прошлое Сибири.
Обский Север после второй мировой войны волей «отца народов» и его первого подручного Лаврентия Берии стал огромной тюрьмой: де¬сятки лагерей разместились и на обских берегах, и в укромных угол¬ках полярной тайги и тундры. Заключенные строители тянули железно¬дорожную магистраль на восток, к Игарке, Норильску. В эти годы быстро вырос поселок на обском правобережье — Лабытнанги, сейчас конечная станция Северной железной дороги, крупный узел, железнодо-рожные ворота нефтегазового Ямала. Но в конце сороковых годоз ник¬то не считал, что Лабытнанги станут конечной станцией, «невольные» железнодорожные строители переправлялись на левый берег Оби и стре¬мительными темпами двигались к Игарке. Рельсы добежали до станции 51
Надым — на 320 километров от обских берегов. Между Надымом и Игаркой было отсыпано еще четыреста километров земляного полотна. Летом, в пору навигации, два железнодорожных отрезка (кстати, они почти тютелька в тютельку совпадали с символической чертой Поляр- ног круга) соединял специальный железнодорожный паром «Надым». Но в этих широтах лето куда короче зимы. На долгую полярную зиму «обский разрыв» серьезно затруднял подвозку необходимых при соору-жении магистрали грузов. Полуторки и двухтонки марки АМО выруча¬ли стройку слабо. Но, видимо, в приобских лагерях сидело немало го¬ловастых, мозговитых спецов. Хотя молво приписывает идею «ледянки» главному инженеру строительство Чхеидзе, но от многих ветеранов этой стройки я слышал, что настоящие авторы из-за колючей проволоки не могли рассчитывать на публичное признание своего проекта.
Решено было устроить не земляную насыпь, а специальную трас¬совую наледь. В большие морозы мощными брандспойтами ее намыва¬ли, намораживали слоями, закрепляли бревнами, ормотурили крепями. В ноледь вморозили лежневку, на нее положили шполы и, кок поло¬жено, состыковали рельсы. Дорога было готово. Теоретические прикид¬ки заключенных математиков показывали, что расчетный вес состава «ледянка» выщержит. Расчеты расчетами, но подо льдом течет река, живая вода, и, что у нее на уме, ни один математик не догадается. Тре¬бовался смельчок. Среди вольноноемных машинистов такового не ока¬залось.
Документальных свидетельств но этот счет пока не найдено. Я пе¬ресказываю одну из легенд, слышанную мною в конце шестидесятых годов,— после консервации «мертвой дороги» прошло не так много лет.
О затруднениях железнодорожного начальства узнал бывший ма¬шинист, отбывавший свою «десятилетку» за то, что в конце войны кон¬туженным попал в плен. Он поставил единственное условие начальству:
— На том берегу — вольная.
Делать нечего — всесильное лагерное начальство вынуждено было смириться с неслыханным нахальством.
Зэк немного потренировался на берегу, припоминая довние навы¬ки, и сел в кабину локомотива, открыв дверцы. Люди но том и другом берегу замерли. Осторожно, словно на ощупь, состав тронулся. Пройдя сотню метров, остановился. Кто-то из нетерпеливого начальства бро¬сился к локомотиву. Но тот тихонько тронулся снова, начал нобироть ход. С середины реки раздался тревожный рев гудка. Локомотив начал 52 притормаживать, вагоны сжались, но тут он начал набирать скорость.
В действиях машиниста скрывалось нечто тревожное, и все, замерев, наблюдали за драматическими маневрами. На салехардском берегу, где тогда ютилось небольшое селение Корчаги, состав остановился. Ма¬шинист, устало утирая пот со лба, вылез из локомотива, бледный. На¬чальство поторопилось выдать ему приготовленные для воли доку¬менты.
И только кто-то из бывалых машинистов, стоявших в толпе, бурк¬нул про себя:
— Актер.
И второму, и третьему, и пятому, и десятому смельчаку лагерное начальство выписывало «вольные». И каждый рейс проходил, казалось, на последней стадии риска. Только потом выяснилось, какие актерские маневры проводил первый машинист: он понял, что «ледянка» надежна, никакой опасности нет, можно провести состав лихо, с блеском, зара¬ботав высокопоставленные овации. Но он вовремя догадался, что ему- то, понятно, выпишут документы: энкавэдэшное начальство любило игры «казню — милую», но это будет последняя «вольная». И конту¬женый машинист сыграл драматический переезд, создавая впечатление, что езда по «ледянке» — игра со смертью.
Необычная дорога через Обь — эстафета свободы. Наверное, это только легенда, но в ней — извечная вера в человеческое благородство.
«Ледянка» действовала пять знм, до 1954 года. Может, позднее, привыкнув к ней, наледь стали делать небрежнее, и езда стала действи¬тельно опасной. Вот какую запись откопал в своем блокноте старейший тюменский писатель, в ту пору репортер областной молодежки Евгений Ананьев.
«7 февраля 1954 года очередной железнодорожный состав — ста¬ренький паровоз «овечка» и несколько товарных вагонов — опустился на обский лед. Рейс был самый обычный, состав шел с небольшой ско¬ростью, привычно вздрагивая на стыках рельсов. Машинист, высунув¬шись из окошка, уже явственно видел приближавшийся берег. Вдруг светлое небо прожег тревожный сигнал ракеты. Машинист метнулся взглядом к зеркальцу на борту паровоза. Позади состава темнела вода. Что случилось в те минуты на реке? Может быть, подводные теплые потоки промыли лед? Или просто сказалась «усталость материала»? Разбираться было некогда — за паровозом крошилось непрочное по¬лотно. Угрожающая бездонность черной воды, готовой в любую секунду поглотить весь состав, холодила сердце. Решали секунды. Пар — на максимум! Скорость — на максимум! Паровоз мчался, словно собрав 53
последние силы. Под ним со стеклянной хрупкостью лопался лед, но машина успевала проскочить опасное место. Когда бежали последние вагоны, рельсы уже провисали в реку и тяжелые блины колес, казалось, перекатывались по воде. С каждой сотней метров бешеной гонки все больше колесных пар купалось в стылой Оби. Вот-вот вода подберется к паровозу. Двадцать метров... Пятнадцать... Десять... Берег!»
Это был последний рейс по «ледянке». Строительство «великого- сталинского пути» законсервировали, дорога стала мертвой, надолго, если не навечно.
....Кто наблюдал, кто провожал закаты над Обью, никогда не забу¬дет, если не глух эстетически, этого неповторимого, великолепного зре¬лища! Тяжелая, прощальная кровь позднего заката как будто льется в реку, и в последних лучах солнца тяжко и кроваво отсвечивает тем¬ная вода. Суровый пейзаж так торжествен, так величав, столь красочен п экспрессивен, что — посреди этой красоты — о крови людской попро¬сту не подумаешь, не вспомнишь. Но, может, поздняя вода напоминает нам, что, протекая через историю, она не могла не напитаться этим закатным пламенем человеческих трагедий?
ПО ВОЛНАМ
ПАМЯТИ
— В честь сыновей он называл пассажирские пароходы — «Илья», «Владимир», а вот в честь дочки назвал буксир — «Елена».
— Не случайно,— с чуть заметной ироничной улыбкой вставляет Клавдия Ивановна,— мужчина — это прогулочный пароход, а женщи¬на— вечный буксир жизни, даже прекрасная Елена.
Мои собеседники вспоминают влиятельного томского пароходовла- дельца Фуксмана: именно его чадолюбие выражалось в названиях' при¬надлежащих ему пароходов и буксиров.
Собеседники называют друг друга — Клава, Коля. Но Клаве — восемьдесят пять лет (в этом возрасте уже не скрывают года), а ее младшему брату Коле — только семьдесят девять.
На старости лет они собрались проехаться по реке своего детства, по рабочей реке отца.
54 Клавдия Ивановна из Сибири уехала давно, девчонкой — долго-
жило и работала в Алмо-Ате. В сорокалетием возрасте записалось доб¬роволкой но войну, добившись приемо у генерала Панфилово. В леген¬дарной панфиловской дивизии служило старшим писарем оперативного отдела и даже ехола с прославленным генералом в автомобиле, когда осколок разорвавшейся мины поразил его в сердце.
Младший брот Николой живет в Новосибирске, недавно он перевез одинокую сестру поближе к родной реке.
Их отец Иван Лукич Шмонин был механиком. Дети с такой почти¬тельностью, с такой непреходящей гордостью рассказывали о нем, что меня заинтересовала его личность. Как бывает? Мы чаще всего ста¬раемся рассказать о ком-то особо выдающемся. Иван же Лукич простой механик, но ведь погоду но реке делали и делают не только влиятельные пороходовлодельцы и зноменитые капитаны, о прежде всего мастеро¬витые, умелые рабочие. Сколько этих Ивонов добывали слову обскому судоходству! Ток что перескажу то, что мне поведали Клаво и Коля ; своем отце.
Иван Лукич, когда жили они в Томске, ходил механиком на мотор¬ных катерах: тогда нынешняя обыденка — нефтяные двигатели — было еще исключительной редкостью. Первое отцовское судно, которое вспом¬нили дети,— «Тамара» капитана Елизарова. Небольшой экипаж загру¬жал свой котерок порохом, дробью, китайским (из Кяхты) чоем, не¬пременно— спиртом и спускался к устью Васюгона, но берегах которого живописно смотрелись остяцкие стоновищо. Весь «городской» товар выменивался на остяцкие мехо. Елизаров поначалу служил у того са¬мого чадолюбивого Фуксмона, но, видимо, товарообменные рейсы оказа¬лись для него удачными, он разжился, от Фуксмона ушел, обзавелся собственной «Тамарой» (кстати, тоже в честь дочери названной), рас¬ширил сферу деятельности, быстро приобрел влияние. «Тамара» доби¬ралось даже до Обдорска, где можно было выторговать дорогого, но даже по тем временам уже редкого соболя.
В 1913 году Ивана Лукича пригласил к себе оптовый торговец не¬мец Гортогстонг. Прямо из Берлина ему но двух платформах привезли в Томск в разобранном виде речную яхту «Чайка». Шмонин с сопро¬вождающим инструктором Карлом Корлычем «Чайку» собрали. Она имело новейший шестицилиндровый двигатель системы «Горниз» и мог¬ло развивать небывалую скорость — двадцать пять километров в час. Все свои сделки оптовик Гортогстанг обделывал но яхте — вывозил но Обь гостей-купцов. На этих прогулках предлагалось все: рыболка — охото — выпивка — кутеж.
Но пользовался выгодной «Чайкой» немец только две навигации -— в 1914 году его, немецкого подданного, губернатор попросил собрать ве¬щички и убраться за пределы империи. Иван Лукич остался без работы, потому что прекрасную, удобно-выгодную «Чайку» тут же, не торгуясь, за бешеные по тем временам деньги — четырнадцать тысяч — приобрел богатющий мельник из города Камень-на-Оби, некто Винокуров.
— И,— тут голос Клавдии Ивановны млел от фамильного востор¬га,— Винокуров оказался в дурачках. «Чайку»-то он приобрел, а водить ее никто не мог.
Не оказалось во всей тогдашней Сибири механика, который бы разбирался во всех немецких тонкостях ее механизма. На всю Сибирь он один, Шмонин Иван Лукич. А Иван Лукич обиделся — мастеровой человек, золотые руки, свою честь имел. Его ведь, что называется, вы-бросили за борт жизни, на биржу труда спровадили. Как не обидеться! Он, конечно, без работы не остался бы, таких людей трудно по миру пустить, но что из себя толстопузый мельник корчит, почему сразу не взял, побрезговал?
Да к тому же в Томске у Ивана Лукича давняя рабочая слава, детки в училище пристроены, жена дома на машинке для модного магазина мужские сорочки строчит. Зачем ему вместо «сибирских Афин» алтайская провинция, пыльный, степной Камень!
Заставил простой механик гордого купца ломать шапку. Полтысячи рублей выложил Винокуров за шмонинское согласие на переезд, оклад в шестьдесят рублей положил, дом казенный трехкомнатный выделил, в белую баню была звана механикова семья. Только после всех этих завлекательных посулов — исключительно в интересах семьи — дал Шмонин свое согласие.
Знал толк в рекламе и мельник Винокуров — на шикарной «Чайке» даже столичные оптовики быстрее сбавляли цены.
Судьба сложилась так, что после революции пути Ивана Лукича и «Чайки» разошлись, и уже никто, кроме него, не смог вывести бело¬снежную яхту на обский простор.
Вот вам и «незаменимых людей не бывает»!
А кто он был — простой «чиф» — так фамильярно зовут механиков. Простой чиф — большого уменья человек.
Напротив старинного приобского села Коломино у туристического теплохода, на котором совершают свой круиз «возвращение в детство» 56 Клава и Коля,— регулярная стоянка.;
Сколько «охов» у Клавдии Ивановны (Николай-то Иванович, как всякий мужчина, человек сдержанный). В Коломино их семья некоторое время жила в самом начале века — Иван Лукич работал здесь механи¬ком на маслобойке. (Коломенское масло, как и все сибирское, слави¬лось на весь мир — ведь здесь коровки, как пчелки, медовые травы щиплют.)
Привел в неописуемое удивление Клавдию Ивановну обычный ост¬ров у противоположного берега. Оказывается, восемьдесят лет назад никакого острова здесь не было.
— Даже намека! — умилялась Клавдия Ивановна.— Чистый берег. А сейчас — островище! Кудрявый какой, как парнишечка, ивняком за¬рос. Джунгли, да и только.
Чему удивляться? За восемь десятков лет много воды утекло в Оби. Река «катает» острова — какие-то «осередыши» постоянно сходят на нет, но вдруг неожиданно всплывают чуть дальше по течению — или сбоку, или народятся на новом месте.
Река — наверное, самый точный и яркий символ нашей быстро текущей и постоянно меняющейся жизни. Она показывает нам нагляд¬но, как созидающий поток времени лепит новый облик нашей земли.
Конечно, я мог бы и не встретить двух стареньких туристов и ни¬чего бы не узнал о простом и редком механике Иване Шмониие. Но... сводит река.
И мне захотелось рассказать именно о нем, нечаянном герое, не предусмотренном канвой моего путешествия. Нечаянные встречи пре¬красны, как нечаянна радость нашей жизни. Симпатичные люди, с ко¬торыми мы непредсказуемо встречаемся, свидетельствуют о единствен¬ном— их в нашей жизни много, они есть, были и будут всегда.
«НА РЕКЕ
НАВИГАЦИЯ...»
Как называют прибрежного жителя Оби? Да никак. Хорошо там, где есть традиция. Какое, к примеру, упруго-живое слово — волгарь! А кто у нас — обец, обарь? Очень уж неблагозвучно, плохо. Но если есть большое сообщество людей, которые поколениями обживают обские бе¬рега, то должен быть и термин. За неимением другого назовем их, может быть, не особо красиво, но достаточно точно — обичане.
Задавался ли кто-то из обичан простеньким вопросом: когда по Оби 57
пошел первый пассажирский пароход? Когда вообще по ней прошли пароходы?
Когда это началось — век назад, дво?
Не правда ли, мы перестоем замечать привычное и нам кажется, что так было всегда. Трудно представить величавую Обь без белоснеж¬ных, горделивых, каких-то торжественных пассажирских судов — насто¬ящего украшения реки.
Я удивился, наверное, вместе с вами, когда, задавшись этим вопро¬сом, узнал, что еще и века не прошло с тех пор, когда на Оби появился первый пассажирский пароход. Оказывается, только в 1892 году бар¬наульская купчиха Е. И. Мельникова заказала действовавшему тогда в Тюмени заводу Пирсо и Гуллето небольшой пассажирский пароход. На¬звали первенца «Кормильцем». Пассажирские место двух первых клас¬сов находились в корпусной части, и только третий класс пароходная купчиха вынесла в корму надстройки. Двадцатого июня 1893 года «Кор¬милец» двинулся из Тюмени рейсом в Томск — открыл первую пасса¬жирскую навигацию но Оби. Рейс в одну сторону продолжался двадцать семь суток.
Вообще же первый пароход — грузовой буксир — пошел по Оби в том же году, что и на Волге. Главная реко России и главная реко Сибири одновременно открыли новую, пароходную страницу в истории своего освоения.
Но Обь должен был выйти пароход с подобающим именем — «Осно¬ватель». Но знатоки помнят, что летопись обского судоходства открывает пароход «Основа». В чем дело? А в том, что монахи в ту пору, а случи¬лось это в 1838 году, не считали большим грехом невоздержанность в пи¬тии. Основатель обского пароходства, тюменский купец второй гильдии Наум Тюфин, пригласил для оформления порового первенца монахо- живописца. Веселый монах, как гласит легенда, от торжественного по¬ручения зело возликовал, основательно приложился и с энтузиазмом ночол выписывать на колесном кружале название парохода. Но моляр в рясе действовал с таким размахом, что четыре буквы у него но кру¬жало попросту не влезли, и вместо мужского «Основателя» получилась ж'енскоя «Основа». Ноум Тюфин наверняка погоревал, но переделывать не стол. Основа — без кавычек — сибирского пароходство было зало¬жено.
Речные историки сохранили описание родоначальника речного фло¬та Оби: «Пароход имел плохую остойчивость (был валкий). Для при- 58 дания лучшей остойчивости у колес кружал были сделаны деревянные
плавники (бревна). Ручной штурвал установлен прямо на палубе и имел горизонтальное колесо... Никакой штурвальной рубки не было».
К сибирской гордости следует добавить, что обский первенец на двадцать номинальных сил — почти вдвое! — был мощнее волжской пионерки — тридцатисильной «Выксы».
Первое коммерческое пароходство на Оби создано в Тюмени в 1842 году — счет идет с того времени, когда коммерции советник Никита Федорович Мясников обзавелся «высочайше дарованной привилегией на десять лет учреждения пароходства по судоходным рекам Сибири». Тюфин продал Мясникову свою валкую «Основу».
Как же путешествовали тогда по Оби на пароходах?
Ответ на этот вопрос можно найти, скажем, в «Тобольских губерн¬ских ведомостях» за 1883 год. Один из незадачливых пассажиров кор¬респондировал в газету.
«Пароход битком набит пассажирами разных полов, возрастов и званий, тут чиновники, мещане, поселенцы, военные чины. Теснота и давка. Холодный северный ветер с дождем пронизывал всех насквозь, искры от пароходной трубы обжигали головы и руки пассажиров. В десять часов вечера была поставлена бутылка из-под зельтерской воды с вставленным в нее сальным огарком — это освещение ночного парохода».
Да, удручающая картина. Но сто лет назад по Оби плавали — в качестве пассажиров — в основном арестанты, переселенцы и ново¬бранцы.
Характерный анекдот тех сибирских времен:
— Слушайте: соловей!
— Помилуйте, какой здесь соловей? Разве что ссыльный....
В канун века нынешнего, в 1899 году на пассажирскую линию вы¬шел первый «американец» — двухпалубный пассажирский пароход аме¬риканского типа — «Евгений». Он стал прообразом нынешних пасса¬жирских теплоходов и имел на второй палубе каюты первых классов, ресторан, музыкальный салон. Владельцем «Евгения» был пароходчик Эльдештейн, а построили «американца» в Тюмени на все том же заводе Пирса и Гуллета — знаменитейшей сибирской верфи того времени.
Самым мощным на Оби — сто сорок номинальных сил — долгое время считался пароход «Сибиряк». Он оказался и самым большим реч¬ным долгожителем: выйдя на линию в 1860 году, закончил свой слав¬ный путь уже в советское время, в 1942-м, получив, правда, другое, вполне подобающее имя — «Дедушка». Чуть-чуть уступил ему в долго-
жительстве «Дельфин», который с 1869 года держался до 1947-го. Возможно, кто-то из старых обичан помнит пароход «Щетинкин» — та¬кое имя получил «Дельфин» после революции.
История обского флота помнит и появление первого «иностранца» на реке. В конце 1853 года в Тюмень в разобранном виде доставили изготовленный в Бельгии на заводе Кокериля и К0 мощный пароход. Когда он был подготовлен к навигации, на его бортах сияло гордое имя «Ермак». Чужеземный «Ермак» начал осваивать обскую линию: сна¬чала добрался до Томска, а в 1855 году первым дошел из Тюмени до Барнаула. Но путь «иностранца» оказался коротким и не особо слав¬ным: вахтенный помощник капитана умудрился посадить судно... на собственный якорь. Громадная пробоина увлекла «Ермака» на дно — корабль повторил судьбу легендарного атамана, чье имя носил на бор¬ту... Может, потому, что это была первая пароходная авария в бассейне, имя незадачливого помощника капитана осталось в анналах сибирского судоходства — Обрезов.
В освоении Нижней Оби в дореволюционное время главную роль сыграло пароходство тобольского промышленника Михаила Данилови¬ча Плотникова. Пароходы его компании на линию Тобольск — Обдорск вышли в 1864 году, фирма эта просуществовала до национализации реч¬ного флота в 1918 году. Основной конкурент — тобольский первой гиль¬дии купец Иван Николаевич Корнилов — свернул собственное дело чуть раньше, в 1912 году, войдя на паях в тогдашний крупнейший речной концерн «Товарищество Западно-Сибирского пароходства и торговли».
Не буду утомлять читателя цифрами, но к началу нашего века Обь наблюдала настоящий пароходный ренессанс.
Отдадим должное разворотливым пароходчикам — они умели за¬влекать клиентов.
«Легко-пассажирское пароходство Г. И. Фуксман,— обещала ре¬клама,— в навигацию 1913 г. будет совершать правильные рейсы, два раза в неделю пассажирскими пароходами между Томском, Новонико¬лаевском, Камнем, Барнаулом, Усть-Чарышской пристанью и Бийском. На всех пароходах много отдельных кают I, II, III классов. Учащимся и взявшим билеты туда и обратно скидка 20%. Груз принимается на доставку до всех попутных пристаней».
Как-то мне попал в руки изящный, карманного формата справочник- дорожник «Иртыш — Обь». На красной коленкоровой обложке было броско выведено: «Бесплатно». Такие дорожники выпускало для своих 60 пассажиров «Товарищество Западно-Сибирского пароходства и торгов¬
ли». Этот речной концерн дореволюционного времени объединил три крупных товарищества, дво торговых дома и Русско-Китайское акцио¬нерное общество. В распоряжении фирмы имелось 25 товаро-пассажир¬ских пароходов, 24 буксира, 120 барж, паузков и дебаркадеров. Основ¬ной капитал пароходство составлял без малого 4,5 миллиона рублей оборотных средств.
Обские монополисты держали четкий ориентир но волжский сервис. «Но пассажирских пароходах отделка классных помещений,— сооб¬щала реклама «Товарищества»,— по образцам лучших волжских паро¬ходов и первоклассный буфет. Все пароходы освещаются электричест¬вом, и классные помещения на них отапливаются пором... солоны, пиа¬нино, вонны и библиотеки».
Пользоваться пароходным шиком, естественно, могли только со¬стоятельные пассажиры.
В ночоле двадцатого веко на линию Тобольск — Саморово — 06- дорск вышли специальные почтовые пароходы.
О том, чем был пароход в те времена, красноречиво писал автор «Очерков Обдорского края» Виктор Бартенев:
«Прибытие первого парохода составляет целое событие. Особенно эффектно, когда пароход подходит в темную осеннюю ночь. (Первые пароходы в конце прошлого века в Обдорек приходили не раньше 29 ав¬густа, о уже через неделю торопились назад.— Л. О.) Толпа забытых обитателей тундры напряженно ждет. Но яру томится публика, многие с биноклями, все нопряженно смотрят на светлую полосу Оби, не пока¬жется ли дымок из трубы. В это время обдоряне напоминают каких-то Робинзонов, ожидающих на своем острове, не покажется ли европей¬ское судно. Вот роздается свисток. Читатель, не бывавший но Крайнем Севере, никогда не представит себе того впечатления, которое произ¬водит свисток парохода под Северным полярным кругом».
УКРОЩЕНИЕ
СТРОПТИВОЙ
Почти у самой плотины ГЭС, здесь, где начинается Обское море, прямо с бульварного парапета можно увидеть в чистой, почти прозрачной воде плавающих рыб. Они как-то неестественно прямы, их острые спины торчат из воды. Рыбы делают попытки уйти в глубину, но — тщетно, 6Ъ
что-то их не пускает, и они прямолинейно, не живо-естественно, а гео¬метрически четко чертят свой путь на поверхности воды. Сначала это занимает, забавляет, как все новое, невиданное, потом появляется чувст¬во неосознанной тревоги, начинаешь понимать, что столкнулся не про¬сто с обычным фактом, а с какой-то непонятной драмой, рыбьей траге¬дией. Оказывается, лещи заразились какой-то дрянью, рыба не может погрузиться на глубину, не может найти корма, истощается, теряет силы, ее прибивает к берегу, она гибнет. Нахальные чайки и те боятся кле¬вать ее.
Мое знакомство с Новосибирской ГЭС началось с этой жутковатой картинки, я запомнил ее крепче, чем что-либо другое, и, хотя мой рассказ пойдет не о загубленной рыбе, все же картинка эта постоянно вспоминает¬ся. Сдается, что «ничто на земле не проходит бесследно», и вот этой рыбьей пропастиной напоминает о себе затопленная Обским морем, загубленная земля...
У спокойной реки в общем-то нрав не очень покорный. Сколько за¬став-плотин понастроено, к примеру, на ее соседе Енисее, а Обь укроще¬на только однажды. Обь счастливо избежала участи Енисея, который, перегороженный плотинами, разлившийся широченными морями, поте¬рял первоначальный строго речной облик.
Но, рассказывая об Оби, как миновать ее единственную плотину, единственную ее гидроэлектростанцию!
Вот что я заметил за собой — как ни странно, интересовало меня не поведение человека, строившего ГЭС, а поведение реки. Не хочу ска¬зать, что за время долгого путешествия она стала для меня живым существом, но, по крайней мере, не осталась и просто потоком воды. Наверное, это наивно, но я наделил реку характером и при всяком удоб¬ном случае искал черты этого, конечно же, противоречивого характера.
А здесь такой замечательный повод: покорение, укрощение реки. Ситуация нестандартная, и, разумеется, река должна была показать свой норов. Излишне говорить, что я переживал за свою героиню, по¬нятно, мне хотелось, чтобы характер ее был гордым, независимым, до¬стойным ее несомненного величия.
Вы знаете, есть русские женщины, спокойные почти до невозмути¬мости. Они крупны, величавы и... спокойны, но до поры до времени. Представится случай, и мы увидим такой взрыв эмоций, страстей, горя¬чего темперамента, что невольно подивишься: право, да она ли это?
«Есть женщины,— писал поэт,— в русских селеньях с покойною 62 важностью лиц...»;
Вот таким характером — спокойной важности — наделил я Обь.
Как же она поведет себя в момент, когда ее начинают укрощать?
В Новосибирске я отыскал человека, который был свидетелем пе¬рекрытия реки. Найти его нетрудно: это директор-инженер (вот такая должность) Новосибирской гидроэлектростанции Юрий Николаевич Авраменко. Он уже 21 год возглавляет инженерную службу ГЭС, три¬надцать лет — директор. В свое время — семь лет — был мэром знаме¬нитого Академгородка, а начинал свою обскую службу прорабом гидро¬монтажа.
Весной 1950 года в приобской деревушке Нижние Чемы появились первые палатки гидростроителей и первый самодельный плакат: «Мы покорим тебя, Обь!»
Великая сибирячка, спокойно неся свои воды, глядя на жалкие палатки, наверняка думала: ой ли?
Но люди из палаток серьезно взялись за дело. И, кажется, времени на промедление у них не оставалось. Столица Сибири — Новосибирск — бедствовал без энергии, его мощные заводы трудились в очередь, сидя на голодном энергопайке, дожидаясь скудной порции. Электрификация Транссибирской железнодорожной магистрали выдыхалась.
Каскад обских гидростанций, кроме Новосибирской, включал в себя Каменскую (в верхнем течении реки) и Нижнеобскую — мощностью в двадцать мегаватт. Как известно, построена только одна ГЭС. О Ниж¬необской, слава богу, забыто, о Каменской дебаты пока продолжают¬ся — алтайцы считают, что водохранилище этой ГЭС помогло бы ре¬шить проблемы орошения кулундинских степей.
Так или иначе, Обь покорена только однажды.
Для укрощения был выбран октябрь —- время осеннего маловодья. Но, казалось, и река готовилась к этому событию. К назначенному гид¬ростроителями сроку зарядили незапланированные затяжные дожди, вода в берегах начала заметно прибывать. А в день перекрытия и вовсе поднялся ураганный ветер. Река забушевала. Но резерва времени гидростроители не имели и откладывать перекрытие не реши¬лись.
С левого берега плотину сыпали пионерным способом, наращивая каменный банкет. Инженерная задумка предполагала также режевый мост-переход, с которого плотину сыпали уже на середине реки. Проран под самым мостом засыпали уже перед перекрытием.
На левом берегу все шло по плану. А с правого берега предпола¬галось сыпать грунт-камень с понтонов. И вот на понтонах неукрощен- 63
ная Обь и решила проявить свой обманчиво невозмутимый характер. Крепящие прочные канаты совместными усилиями шторма и урагана порвало, как перенатянутые струны, понтоны понесло вниз по течению, по пути било о камни, дырявило. В разверстые пробоины хлынула водо. Все понтоны затонули на глазах ошарашенных гидростроителей. Часть ушла под воду, другие уродливыми наростами топорщились из белопен¬ной бушующей воды метрах в ста ниже будущей плотины. Запаса пон¬тонов у гидростроителей не имелось. К аварии не готовились. Теперь сто пятьдесят метров несостоявшейся плотины-насыпи лежали на об- еком дне.
Что делать?
Речники ответили: могут подогнать новые понтоны только дня через три. Гидростроителям ничего не оставалось, как и с правого берега идти с нарастающей насыпью, пионерным способом. В сибирской прак¬тике это делалось впервые. Не было опыта ошибок. Здесь, на Оби, и нарабатывался такой, не всегда гладкий опыт.
До, вместе с понтонами в Оби утонули и надежды но быстрое пере¬крытие реки. Выставленные в ряд понтоны должны были предоставить самосвалом равномерный фронт работ: машина могло останавливаться на любом участке и сыпать бут. Узкая дамба этой возможности лишала: самосвалам приходилось становиться в очередь. Это затянуло перекры¬тие на целую непогодную неделю — самосвальные очереди выстраива¬лись на целые километры.
Обь не хотела покоряться! Нет, не хотела. Не хотела терять сво¬боды, желая течь ток, как текла тысячи, сотни тысяч лет. Стремясь к океану, она сома меняла русло, уходила в протоки, осгавляло-зобывало старицы, убегала вбок, петляла, но это были ее собственные прихотли¬вые капризы. А тут человек решил поставить преграду! Она бушевала, тащило, как легонькие спички, пяти- семитонные глыбы бетона, арми¬рованные железобетонные «ерши». Валуны и камни оно метола, как легкие камешки, мелкий этот бисер человеческого бессилия скрывался в яростной неистовой волне. Но неустанно и неостановимо шли нагру¬женные «МАЗы», и очередная семитонная «спичка» летело в бесную¬щийся проран.
Самое страшное реко подготовило тогда, когда между дамбами с правого и левого берега остался мелкий зазор, какие-то пустяковые десять метров. Казалось, в этой узкой горловине река хотела показать, продемонстрировать всю свою яростную мощь! Нет, она не хотела поко- .-64 риться неучтивому человеку, хотело побороться с механизированным
грубым насилием. Некоторые бетонные глыбы не успевали долетать до воды — яростный поток отшвыривал их.
Бросать камни бесполезно. Нужно создать спокойную воду. Но как? Штаб стройки собрался ночью, здесь же, почти на краю дамбы- банкета. Вид беснующейся воды заставлял работать аварийно-опера¬тивно.
Ответственность на себя решили взять гидромонтажники.
Прораб Авраменко предложил:
— Между краями дамбы перекинем железную балку-поперечину. За балкой создастся спокойная зона,— объяснил он,— туда можно сбра¬сывать грунт и расширять зону захвата.
— Но как сбросить поперечину?
Здесь же совместной «мозговой атакой» разработали схему крано¬вого автосброса.
Единоборство с рекой продолжалось. И человек не собирался под¬даться напору стихии.
На край насыпной дамбы гидромонтажники подогнали тридцати¬тонный— по тем временам самый могучий — кран «Шкода». Автосброс для него был сварен за несколько часов. Стрела нависла над бурунным прораном; четкое движение прораба Авраменко, и семиметровой длины балка легла меж кромок прорана. Балка приняла часть водного напора на себя. Над ней забушевал семиметровый водопад — вероятнее всего, первый и единственный на спокойной Оби. Но за стальной плотиной об¬разовалась относительно спокойная вода, и можно было сыпать камень. Самосвальная очередь вновь оживилась.
Но — очередной сюрприз. В борьбе с непокорной рекой был израс¬ходован почти весь запас крупных и тяжелых блоков. Рабочие и здесь отыскали выход — нашлась металлическая сетка, из нее стали варить стальные «авоськи». Эти «авоськи» загружали каменной россыпью и валили в проран. Валуны армировали железными прутьями, варили «гирлянды». Необычные контейнеры плотно ложились на дно. Водопад утих. Вскоре берега дамбы соединились, вода спокойно заплескалась у нового берега.
Всякий, кто принимал участие в этой операции, мог с полным пра¬вом сказать то, что было написано на самодельном транспаранте:
— Мы покорили тебя, Обь!
На старой фотографии я вижу счастливые лица, полные тем почти любовным счастьем, которое редко выпадает в жизни человека.
Они могли гордиться делом своих рук — по праву.
5 Заказ 446
Сегодня мы с опаской, с осторожностью относимся к упругому сло¬ву: покорение. Мы учимся не покорять, а осваивать.
Но давайте — с высоты нашего времени — не будем обижать тех, кто выходил выполнять те задачи, которые ставило тогдашнее время, кто выходил покорять и — покорял.
Так, десятого ноября 1956 года, через пять дней после того, как было перекрыто ее русло, Обь впервые заработала на сибирскую энер¬гетику — был запущен первый агрегат ГЭС. Последний, седьмой агре¬гат заработал в августе 1961 года. Котловина Обского моря заполни¬лась весной 1957 года. Тогда Новосибирская ГЭС — ее мощность 455 ме¬гаватт— входила в первую пятерку гидростанций Союза, сегодня замы¬кает первую двадцатку — из 372 ГЭС, работающих в стране.
За годы своего существования Обь на своей единственной ГЭС вы¬работала пятьдесят миллиардов киловатт-часов электроэнергии.
Сегодня к гидроэлектростанциям мы относимся без былого пиетета, видим не только их достоинства, но и существенные, прежде всего эко¬логические, недостатки. Я все вспоминаю тех геометрически-прямоли- нейных, обреченных лещей...
Но, наверное, неразумно и зачеркивать все то, что сделано в гид¬роэнергетике Сибири. Та же Новосибирская ГЭС обеспечила две спо¬койные пятилетки Новосибирску, была закончена электрификация Транссибирского железнодорожного пути. Сегодня ГЭС покрывает треть энергетических потребностей области.
Энергетики уходят в горы. В Западной Сибири их прежде всего привлекает Алтай. Конечно, за прошедшие годы политика Минэнерго существенно изменилась: сегодня бы, пожалуй, никто Новосибирскую ГЭС в нынешнем ее виде строить не стал. В середине пятидесятых го¬дов обращали внимание на одни проблемы и забывали о других.
Как-то специалисты Академгородка задались целью посчитать ущерб, который принесла ГЭС. Обское море «съело» почти четыре ты¬сячи квадратных километров замечательных среднесибирских чернозе¬мов. Он немал, этот косвенный ущерб,— включает в себя неполучен¬ное зерно с этих самых черноземов, неполученные корма с заливных лугов, загубленные сосняки, урон рыбному промысловому хозяйству. Ученые насчитали: ни много ни мало — двести сорок миллионов руб¬лей за двадцать пять лет существования ГЭС.
Но спешить с выводами о вреде гидроэлектростанций на равнин¬ных реках, наверное, не стоит. ГЭС окупила все затраты на строитель- 66 ство уже через десять лет, а сегодня пятикратно окупила их и принес¬
ло чистой прибыли почти полмиллиордо рублей. Кроме сугубо про¬мышленных и экономических эффектов есть и побочные, но не менее существенные. Например, ГЭС помогла зарегулировать сток Оби, реч¬ные суда получили гарантированные глубины. Сегодняшнее поколение речников уже и забыло про долгую очередь у семафоров но обских перекатах. Да и то, что Обь с мелких суденышек перешла на крупный тоннаж — своего рода речная революция,— тоже произошло не без влияния ГЭС и ее способности регулировать водный сток. Без ГЭС Обь но три весенних месяца, практически до начало большой навигации, пропускало семьдесят процентов своих вод, о но весь навигационный период оставались маломощные тридцать процентов. ГЭС ликвидиро¬вала эти природные перепады, сегодня вода в реку поступает регуляр¬но. Обское море, это отмечают климатологи, заметно смягчило климат. Нельзя сбрасывать со счетов и то, что на берегах рукотворного моря созданы пляжи, базы и зоны отдыха сибиряков.
Море и своего родо биологический отстойник. Сегодня новосибир¬цы имеют в водопроводе воду такой чистоты, о которой не могли и меч¬тать тридцать лет назад.
Академик Андрей Трофимук, возглавлявший комиссию, которая сравнило плюсы и минусы Новосибирской ГЭС, гидроэнергетиком сказал:
— Работайте спокойно. Вы свой хлеб не зря едите.
Это взвешенный ответ тем, кто старается во всем видеть только минусы.
Наверное, человек устроен странно — современный человек. Ему хочется, чтобы вся природа оставалось в нетронутой целости и естест¬венной сохранности, но в то же время чтобы электричество подавалось постоянно. А энергию мы можем брать только у природы, в чем-то пре¬ображая ее, нарушая ее целостно сложившийся облик. Если все оста¬вить по-старому, жизнь не сделать удобнее, комфортнее. Все ноши удобства — зо счет природы, больше нам броть неоткуда.
Но вот разумность сооружения мощных электростанций на верх¬ней Катуни внушает сомнение. Система водохранилищ может разбудить «ртутного дьявола», до поры прячущегося в алтайских недрах, и от¬равить не только Катунь, но и Обь вплоть до Новосибирска. Что не¬медленно требуется верхней Катуни, так это стопроцентное заповедание ее лесных берегов. Пиратствующие лесопромышленники оголяют бере¬га обских истоков, о ведь Горный Алтой — это почти две трети западно¬сибирского водного стока...;
Течет река, течет жизнь... Иногда, стараясь предотвратить измене¬ние привычного, мы утешаемся иллюзией, что приостановили течение жизни. Но это только иллюзии. Мудрость не в них. Мудрость в единст¬венном — в разумности меры.
КАПИТАНСКАЯ
ВАХТА
Глухое время — ночь с двенадцати до четырех. Воспаленные огоньки бакенов движутся навстречу.
Старый бакен на Оби Философствовать любил, Помечтать любил он В ветреную ночь, Что однажды уплывет, Как заправский пароход, Чтоб старой бакенщице Марфе Отыскать было невмочь....
Припозднившиеся молодые туристы на кормовой палубе терзают гитару, ведут речитатив в интеллектуально-простонародной манере.
Старый бакен на Оби,
Не скучай и не скорби. Непроглядна эта ночь — Хоть глаз коли!
Красным глазом воспаленным
Ты помигивай бессонно,
Чтоб спокойно шли во мраке корабли.
Красный, зеленый. Зеленый, красный. Двухцветная гамма речной ночной дороги. И зеленые огоньки подсвеченных приборов в ходовой рубке...
Глухой урочный час — время капитанской вахты. Новичку, навер¬ное, трудноваты ночные перегрузки, но Романыч на реке уж тридцать пять навигаций.
Из речного мрака выплывает приглушенный «букет» ходовых ог¬ней встречного судна, явственно потрескивает селектор. Юрий Романо¬вич снимает трубку.
— Теплоход «Михаил Калинин». Следуем в Новосибирск из Сале- 68 харда. Пройдем правым бортом.
— Привет, Романыч,— фамильярно откликается селектор.— По расписанию бежишь?
— У меня на борту туристы.
Теплоходы сблизятся, пройдут рядом. Был бы день — гуднули. А сейчас — тихая темнота, зачем ее пугать, традиционное речное при¬ветствие — только по селектору.
Вместе с капитаном ночную вахту несет третий штурман... длинно¬волосая стройная Наташа. В джинсах, с русалочьим лицом, как бы при¬пухлым от безмятежно-долгого и счастливого сна.
Романыч отправляет ее в штурманскую оформлять неизбежные бумаги.
— Женщина на борту...— начинаю я разговор.
— Давешние предрассудки, мужской снобизм,— Романыч не под¬держивает сюжета разговора.— На судне женщина давно хозяйка, и хозяйка хорошая. Та же Наташа. Пришла на теплоход проводницей, экстерном выучилась на рулевого, закончила речное училище. Девчо¬нок тогда еще не принимали, в группе была одна. Вон какая настырная. Если человек добивается, почему ему препятствия чинить?
Бывалый обский капитан Юрий Романович Русаков на жизнь смотрит здраво. Я думаю, тут и спокойная река, с которой он судьбу связал, свою роль играет: не любит она пижонов и ломак. За три с половиной десятилетия много довелось повидать Романычу. На реке раньше построже было — каждая пристань с вокзалом, чтобы туда по¬пасть— надо входной перронный билет купить, чинная публика по пер¬рону гуляла. Сошли матросы на берег — тельняшечка, белая форменка, фуражка с «крабом» и убийственно-залихватский вид — праздник для берегового прекрасного пола. Каждый пацан рвался в речники — мир посмотреть, себя показать, заработать, отовариться на дальних берегах.
Ах, эти давние провинциальные пристани! Клубы встреч и разлук, молодого вечернего паломничества. С пристани чаще всего начинались и большие сибирские судьбы — река уводила в жизнь.
Но речной поток стремительно пошел на убыль.
У капитана Русакова был небольшой перерыв — он директорство¬вал в речном ПТУ. Набрать в училище хороших ребят нынче трудно, сюда идет сплошной «отсев» — те, кто не попал в более «серьезные» заведения. Что тому причиной? Изменилось отношение к реке, появи¬лись более престижные профессии. А работа матроса остается хлопот¬ной, а заработки давно не растут. Да, наверное, и сама прагматичная нынешняя молодежь подрастеряла романтики. У речфлота кадровых 69
профессионалов ростоскивает многочисленный ведомственный флот. Бережет себя человек — уходит на ведомственную шалонду, том ответ¬ственности поменьше, флотской дисциплины никакой, о заработок если не втрое, то вдвое побольше. Всякий ли перед ведомственным соблаз¬ном устоит?
— Жолко, речное офицерство теряем,— сетует Русаков.— Не бе¬режем. Кто но мои заработки разбежится? Простой мотрос, доже убор¬щица, если у нее «совмещенка», получает больше. А ведь авторитет и с заработка ночиноется. А нет авторитетного капитана — нет экипажа, нет корабля.
Ночной час располагает к откровенности. Наверное, мог бы Рома- ныч завести капитанский «треп» о речных приключениях, о романтике дольних странствий, удариться в ностальгию по былому, но, наверное, хочется говорить о том, что болит. Ведь действительно сегодня в реч¬ники чуть ли не ссылают (кок раньше — но каторжные галеры?). Про¬штрафившиеся, условно освобожденные, «химики» серьезно размывают былую кадровую основу, рабочий костяк. Печально все это.
Скупо выплывают из кромешной сентябрьской тьмы дрожащие огоньки судоходных маяков.
— Небезопасно ночью-то? — перевожу разговор но другую тему.
— Почему? — возражает Ромоныч,— Если сейчас кто умудрится напороться но мель — исключительно по собственной беспечности. Об¬становка но реке нормальная.
— Движение оживленнее стало, больше шансов не разойтись.
— Транзит ходит грамотно, о вот ведомственная мелюзго действи¬тельно мешает —• азбуки ходовой не зноют. Стал у руля — и уже капи¬тан.— В тоне Русакова проскальзывает неуважение профессионала к дилетантам.— Опасностей поубавилось. Раньше между Новосибирском и Томском, где основной ходовой «живун», гарантированные глубины были метр шестьдесят, о сейчас — дво пятьдесят. Какой тут риск но мель усесться? Раньше ведь и семафоры но реке стояли. По полсуток приходилось в очереди ждоть, пока пропускал встречных. Сейчас зем-снаряды фарватер роют. Раньше капитаны больше интуицией брали, нынешние болцше автоматике обязаны.
Многие обские капитаны с доброй тоской вспоминают конец ше¬стидесятых — начало семидесятых годов, время нефтеперевозочного «бума». Пошла тюменская нефть, трубопроводы еще не построили, и всех сибирских речников мобилизовали но перевозку «черного золото». 70 Танкеров потребовалось много, их сгоняли но Обь со всех бассейнов,
особенно с Волги, переделывали под нефтевозы мало-мальски пригод¬ные суда.
— Голые деньги,— вспоминает Юрий Романович, который в ту пору капитанил на танкере-двухтысячнике и тоже впрягся в большие нефтяные гонки.— Прямо фарт нефтяной. Пароходство стригло купо¬ны. Все боролись за скоростные перевозки, ведь «быстрая» тонна стои¬ла знатно. Заработки пошли отличные. Трубопроводы на этом фарте поставили крест. А ведь у речного начальства голова пошла кругом от бешеных прибылей — думали, что поток нефтерублей не кончится.
Слушаешь неторопливую речь ночного капитана в час его вахты и думаешь: рассказывает он о своей жизни, о своей биографии, но, на¬верное, и об истории обского флота, и все это — разнообразная жизнь реки.
Глубокий и глухой ночной час рождает какую-то восторженную и радостную тревогу, чувство единения с природой. В этот час приходит понимание, что, наверное, есть какая-то иная жизнь, иная, что ли, фор¬ма жизни. Например, жизнь этого, казалось бы, неодушевленного вод¬ного потока. Потому что ничто в природе, наверное, не придумывается зря, а наполнено каким-то вечным и, может быть, не всегда (или не всякому человеку) доступным высшим смыслом. Потому что должен же, обязательно должен быть во всем этом высший смысл! Все сущее на земле отмечено его знаком. Не бессмысленно же блестит на сен¬тябрьском небе глубокая мерцающая звезда. Не бессмысленно течет эта вода. На миг смутная строчка огоньков, обозначающих ночную реку, представляется ориентиром иного, неподвластного нашему пониманию мира. И хотя сознаешь, что вся эта ночная мистика — только мгновен¬ное настроение, все же хочется верить, что это колдует ночная стихия, колдует, волхвует, навевает свои мысли, берет в свой полон.
Днем река проста и понятна. Ночью она обязана быть таинствен¬ной и сокровенной. Почему влюбленных так тянет на берег темной реки? Может, под плеск воды внятнее беседуют души?
В такую пору воспоминания легки.
Ночь. Река. И долгий песок.
Не расскажут ничего без утайки.
Но приткнулся у берега смирный обласок, Дожидаясь гордой хозяйки.
На песке осыпающийся след
Ее и ее пассажира...
Миновало, как помнится, много лет...
Не вчера ли все это было?;
Нынче на Оби уже и не встретишь легконосого обласка.
Грусть
И легкая тоска, Как след Забытого обласка...
Нынче Романыч отпраздновал свое пятидесятилетие. Вся жизнь его на реке — что здесь скажешь!
«Михаил Калинин» последние навигации плавает в аренде у бюро экскурсий и путешествий. Туристских теплоходов нынче на реке, по¬жалуй, побольше, чем пассажирских. Торопящийся человек садится на «Ракету», на «Метеор». Спасение тихоходных теплоходов — комфорт и неторопящийся человек. Поэтому речфлот и поворачивается лицом к туристу.
Хочешь не хочешь, капитан сегодня — главный организатор речного сервиса. На «Калинине» работают с выдумкой. Туристов будит.... петух. Он долго и с деревенской неторопливостью кукарекает, потом подклю¬чаются куры — кудахтанье, как будто по реке плывет большой курят¬ник. Это судовая радистка придумала такую радиопобудку, сама разы-скала голосистых петухов и разговорчивых кур, записала «артистов» на пленку. Начиная с оригинальной побудки, день экипажа заполнен не только флотскими, но и туристскими заботами. И концерты ставят, и спортсостязания на берегу проводят, на равных соревнуются с весе¬лыми и находчивыми пассажирами — честно отрабатывают сервисный рубль.
Разноплеменный пассажир в туристском рейсе — учительница-тад¬жичка из Душанбе, спокойный латыш — фотограф из Вентспилса, шо¬фер из Новосибирска, стареющая актриса из Ленинграда.
Торговца из Фрунзе не удручает однообразие берегов Среднего Приобья.
— Сколько воды! — не устает удивляться он.— День едешь — вода, два — вода, три — вода... Девять дней ехали — все вода. Такие реки только в Сибири, наверное, где еще? У нас таких рек нет. Мечта дехканина!
Его, наверное, утешает сама мысль, что такие реки в стране есть и они не позволят оставить без воды его родные места, если когда-то придется чрезвычайно туго...
Новосибирский шофер признавался:
72 — Я уже третий раз туристом по реке. А что? Чистый воздух реч-
ной, никакой скуки санаторной, новые места повидал. Да еще клюквой на зиму запасся.
Его простой рассказ навел меня на такую же простую мысль: мы мало обращаем внимания на то, что река, речной простор — вещь це¬лебная, великая река — великое лекарство, она лечит чистым воздухом и простором.
Теплоходам, пожалуй, не грозит постепенное' исчезновение. Если и отречется от них спешащий пассажир, то наверняка поплывут по реке неторопкие плавучие пансионаты, тихоходные санатории, а может, и плавучие ателье художников, писательские лаборатории, творческие мастерские. Разве целительный простор не рождает вдохновения?
...Ровной тяжести темнота начинает тускнеть. Темнота как бы осе¬дает на берегах, а текущая вода, борясь с ней, разгоняет ее, и меж темных берегов — светлеющая полоса. Предутренняя река — поток све¬та, первого света после глухой ночи.
На трапе, ведущем в ходовую рубку, раздаются гулкие утренние шаги. Романыча идут сменять. Капитанская вахта окончена.
МОГОЧИКСКИЙ
БОР
Я родился на низком, заливном берегу Оби и должен признаться: пожа¬луй, существует особое мировоззрение жителя низменного берега такой великой реки, как Обь. Оно рождает, во-первых, уважительное отноше¬ние к речной силе, ведь вешний поток — настоящая стихия. Не думаю, что подобное ощущение проносит по жизни житель высокого берега, который на реку привык легкомысленно посматривать сверху. Думаю, у жителя заливного берега более осторожное отношение к жизни, по¬стоянная готовность к неожиданностям — река подспудно приучила.
Наверное, это особый мир — психология человека, родившегося на берегу реки. Я себя чувствую, например, стесненно, душевно неком¬фортно, надолго оказавшись в местах, где нет реки. В моем сознании прочно укоренилось: река должна течь, течь вперед, и, конечно же, на Север.
Когда меня обвиняют в комплексе неполноценности, объясняю это просто:
— Я родился на заливной стороне.
В мире речного человека можно обнаружить немало интересного, жаль, что психологи до сих пор не собрались проонолизировоть инте¬ресный феномен.
Пусть читатель простит авторскую нескромность, но все же мне бы хотелось росскозоть о родном Могочине, невеликом и не особо примеча¬тельном рабочем поселке но луговом берегу Оби. Впрочем, имеются две извинительные причины: наверное, это вполне типичный приречный поселок, и уже поэтому он заслуживает росскоза, о во-вторых, такой домбы, кок здесь, наверное, нет не только но Оби, но, пожалуй, и во всей Сибири, по крайней мере, мне не приходилось встречать подобную в своих путешествиях по великим сибирским рекам.
Мальчишкой впервые попал я в пионерский лагерь — он располо¬жился в прекрасной березовой роще но противоположном высоком бе¬регу Оби. Был июнь — месяц большой воды. Переехав реку на пороме, взобравшись но кручу, я испуганно вскрикнул — издали и сверху род¬ное Могочино виделось маленьким, хрупким блюдечком в безмерном океане необъятной воды.
В утреннем тумане — с утра я выбегал к логерной изгороди — ка¬залось, что блюдечко качается и вот-вот зочерпнет из этого грозного, опасного океана. Но постепенно водо отступила от ненодежных кромок блюдечко. Вот тогда я ясно, четко ощутил, что такое домба — надежное творение человеческих рук.
Отец и мать перед каждой большой водой поминали прежние, «до- дамбовские» наводнения. Даже по наколу воспоминаний нетрудно было представить — строхо эти бушующие поводки наводили но годы впе¬ред. «Дикоя Венеция» — вот что представляло собой незащищенное Могочино весной. В помять врезался и пожелтевший давний снимок — по главной поселковой улице плывут лодки, мужики в них гребут по¬чему-то стоя, а заводская контора непоправимо завалилась нобок— водо розмыла фундамент. В центре поселко до сих пор сохранилось ямо — мальчишками мы ток и не смогли достать ее дно. Это ямо по¬явилось в самое свирепое наводнение 1937 года: дом, стоявший здесь, бешеная вода слизнула, до еще выкрутило такую воронку, что ямо среди ребятишек, обожающих все непознанное, пользовалось репута¬цией «бездонной».
Вот от таких нопостей огораживались дамбой могочинцы. До сих пор поражает мое воображение то, что возводили домбу сугубо вруч¬ную. «Малая механизация» — лошадко, о в основном — точки, лопаты, 74 носилки. Мобилизовано было все население. После рабочей смены вы¬
ходили взрослые мужчины, трудились домохозяйки, помогали дети. Сколько уж грунта вбухано в ту дамбу, никто не собрался подсчитать, но с 1938 года Могочино большую воду встречает спокойно.
Дамбу подсыпают — щебенкой, древесным опилом, песком. Ведь Обь не смирилась, пыталась прорваться (особенно опасно — в паводок 1941 года), но у нее уже не получилось. Хотя авралы приходилось объ¬являть, заделывать «слабины» в особо критические моменты.
Под защиту дамбы не попали две улицы. Но что удивительно — жители с «острова» уезжать не торопились. По весне дома там зали¬вало, вода за протокой задерживалась иногда на весь июнь, «острови¬тяне» с запозданием садили огороды, но что-то притягивало их к ме¬сту. Уже давно могли бы перебраться «в дамбу», но мирились, привык¬ли, что ли. Наверное, рыбаки-охотники особо заядлой породы. С года¬ми, правда, на «острове» за протокой остался всего один дом — с ры¬балкой стало строго, видно, это и разогнало «островитян».
Пожалуй, немножко нужно сказать о Могочинском лесозаводе — это не самое заурядное предприятие на Оби, как-никак детище первой пятилетки, когда таежная провинция обзаводилась собственным рабо¬чим классом. Завод основан в 1925 году, а уже в следующую навига¬цию на судах Карской товарообменной экспедиции он отправил в Германию и Англию первые партии экспортного леса, преимуществен¬но— сибирского кедра. Нынче завод по-прежнему экспортирует дре¬весину, но в более скромных масштабах; она идет в страны СЭВ, Иран, Японию. Пик деятельности завода пришелся на начало шестидесятых годов — на четырех биржах пилили под четыреста тысяч кубов пило-материалов, сейчас объем распиловки постепенно снижается.
Моя старая мать Татьяна Кузьминична хорошо помнит довоенные времена. Жили бедно, большой роскошью считалась простая фуфай- чонка. Купить новую — почти праздник, примеривались могочинские женщины к ней, как нынешние модницы к дорогим шубам, потому что бралась эта фуфайка не на один год. В бараках селились по нескольку семей. Семейные мужики старались отделиться, сами строили «насы- пушки». Только после войны в Могочине пошли основательные пяти¬стенки. Строились сами, это сейчас завод строит для своих рабочих. Раньше в «казенную» квартиру идти считалось непрестижным, там селились только временные люди, всяческие вербованные и другие «пе¬рекати-поле». Основательный могочинец предпочитал жить в собствен¬ном, чаще всего собственноручно построенном доме.
Материн отец Кузьма Маркович Крапивников переселился в Си- 75
бирь сразу после революции. Отселился — земли в родной Белоруссии уже не хватало, а у него одних сыновей пятеро. Белорусские пересе¬ленцы были ошеломлены, ошарашены сибирским обилием пашенных земель. Их привезли в старинное село Коломино. Дед с моими дядьями и другими родственниками начал обживать Коломинские Гривы — жи¬вописную возвышенность на противоположном берегу от Могочина. Пахал, бортничал, столярничал. Пасека его славилась — медоносные угодья здесь знатные. Взрослые сыновья организовали первый в этих местах колхоз «Прогресс». Все они ушли на фронт, и четверо из них — Григорий, Никифор, Андрей, Николай — полегли в далеких бит¬вах за этот привольный, богатый край.
Ну, а мать встретила бойкого, задиристого парня с Могочинского лесозавода, который к тому времени уже поработал и в Комсомольске- на-Амуре, и на Беломорканале. Здесь, в Могочине, мой отец осел на всю жизнь, здесь он и похоронен, на заливной стороне.
....Одно открытие я сделал совсем недавно. Вообще-то, конечно, в детстве я слышал, что где-то на нашей стороне есть бор. Но мне всег¬да думалось, что он очень далеко, за многие десятки километров. (Мо¬жет быть, километры ребенка длиннее, чем у взрослого человека?) Я даже не представлял, что у вешней Оби на нашей стороне есть бе¬рег— она всегда разливалась, как море, а ведь берег моря часто как бы подразумевается. Не так ли?
Этот стереотип столь прочно засел в детской головенке, что у меня даже и мысли не было — посмотреть могочинский бор. Когда-нибудь, потом... Но потом было недосуг.
А оказалось, что бор почти рядом, всего в десяти километрах от родного поселка, правда, по другую сторону от тех мест, где ребятня с нашей улицы проводила вольное время. Оказывается, настоящая си¬бирская тайга рядом, и на нашем заливном берегу. Ведь и место для лесозавода выбрали здесь потому, что рядом была тайга. Это потом лесозавод начали подпитывать лесосеки по Чулыму, а начиналось-то отсюда.
Красивый бор! Удивительно — настоящая тайга. Конечно, чувству¬ется, что пионеры могочинской лесопилки поработали основательно, но ведь уже десятки лет минули, как здесь не раздавался топор индуст¬риального дровосека. Сосны высоки и раскидисты, темные ели насуп-лены; кедр, правда, и пихта попадаются нечасто.
На музейном снимке, который изображал лесопильщиков в тайге, 76 меня насторожил человек с ружьем.
— А этот охотник зачем? — спросил я моть.
— А это не охотник,— ответило оно.— В тайгу группами ходи¬ли, и всегда их вооруженный сторож сопровождал. Медведи здесь тог¬да пошаливали, волки водились.
А я всегда считал, что но заливную сторону солидное зверье не на¬ведывается. Но ведь это же бор!
До что там говорить, во время своей запоздалой экскурсии я сам наткнулся на медвежью лежку — правда, зо неимением опыта не смог определить, насколько оно свежо.
От деревни Смолокуровки уже ничего не осталось, но в бору попа¬дались железные котлы, в которых когдо-то ворили сосновую смолу. А вот волок оказался заброшенной, в несколько изб, остяцкой деревуш¬кой Волок. Здесь, но разводье между озероми, еще совсем недавно жили рыбоки-остяки — ток в здешней округе называют селькупов.
Сейчас сибирский народ тяготеет к крупным населенным пунктом, маленькие деревеньки исчезают (немало зопустелости можно увидеть но обских берегах). Раньше здесь жили пошире, попросторнее, народ не скучивался, было но этих просторах вольготнее, оживленнее.
...Пошел дождь, обильная траво намокла, с веток кополо, проби¬раться по заросшей тропинке было тяжело, но но сердце стояло кокоя- то легкоя радость: как же, в родных местах сделать такое выдающееся открытие — жил-то рядом с тойгой. Искал ее далеко, о оно вот, рядом. Роди этого следовало совершить путешествие по родной реке.
ЗИМНИЕ
ПРИЧАЛЫ
Прежде чем ночоть главу, пожалуй, нужно справиться: любите ли вы мечтать? Реко к мечтам располагает — и когда стоишь но уютной кор¬ме пассажирского теплохода и смотришь, как неостановимо-вечно бе- жит-убегоет водо, до и когда сидишь на берегу, о вода-реко течет себе мимо. И сопрягаются поток воды и поток твоего времени, текут, уно¬сятся мечты долеко-долеко.
Вот бы увидеть, что будет но этой реке лет этак... На много, на¬верное, загадывать не стоит... Лет хотя бы через пятнадцать. Скромно, но ведь в третье тысячелетие зогляд. Действительно, как изменится пейзож но реке? Понятно, корабли стонут быстроходнее, элегантнее, комфортабельнее. Грузовые баржи пойдут повместительнее, крупные со-
ставы станут погибче, поворотливее будут вписываться в многочис¬ленные речные излучины. Наверное, вместо примитивных, допотопных бакенов поставят что-нибудь суперсовременное, компактное, электрон¬но-напичканное — вместо красного воспаленного огонька засияет ка-кой-нибудь «ультра», и штурману в ходовой рубке не обязательно ста¬нет вглядываться в кромешную мглу речную: бортовой компьютер в урочное время считает с бакена-ЭВМ всю надобную информацию.
О многом можно помечтать на берегу плавно текущей реки под успокаивающий шум неумолчных волн.
Но представимо ли, что капитаны на сибирской реке забудут, что такое навигация? Да-да, перерывов на долгую зиму не будет, корабли по речным просторам пойдут по обычному календарю — от января до января.
Впрочем, с глаголом «ходить» может получиться неувязка. Вряд ли он точен. Может, правильнее сказать — летать? Но ведь у штурвала будет стоять все же капитан, а не пилот.
Кажется, в своих мечтаниях я запутался бесповоротно, и пора спу¬ститься на твердую землю реальности: имею в виду — познакомиться с шефом Томского речного порта Прокопием Трифоновичем Драчевым.
В начале своей стремительной карьеры (за три года от начинаю¬щего диспетчера до начальника заполярной пристани «Тазовск») моло¬дой специалист Драчев занимался крупномасштабной перевозкой локо¬мотивов, шпал и рельсов для строящейся тогда железной дороги, «тре¬тьего Транссиба» Салехард — Игарка. Потом все это хозяйство речники вынуждены были вывозить назад: строительство законсервировали и дорога получила чрезвычайно неприятный титул — «мертвая». Может, тогда Прокопий Трифонович с присущей молодости страстностью и за¬разился идеей комплексного транспортного освоения Северной Сибири. Он и сегодня считает, что важнейшие народнохозяйственные проблемы решались бы куда разумнее, если бы соединить стальной колеей по¬следовательно вот эти точки на карте: Усть-Илим—Лесосибирск — Белый Яр — Колпашево — Нижневартовск — Сургут — Сергино — Ив- дель — Усинск — Индига.
В Тазовском молодой специалист задержался недолго. Потом был начальником речного порта в Тюмени, в разгар нефтеперевовочнюгю «бума». Именно тогда на сибирские реки для перевозок сырой нефти нагнали уйму разнокалиберного нефтеналивного флота, который вскоре некуда стало девать: нефтяники построили трубопроводы, а речники 78 оказались на мели, потому что свою роль в долгосрочном транспортном
комплексе представляли слабо. Этот большой курьез еще раз убедил Прокопия Трифоновича в том, что житейский здравый смысл — огля¬дываться по сторонам и на соседей — в экономике весьма полезен.
Промышленно-транспортный узел-комплекс в Томске своим созда¬нием обязан, как ни странно, ранним математическим способностям младшего сынишки Вовы. Победителя зональной олимпиады семиклас¬сника Драчева пригласили в знаменитый математический интернат в Академгородке, в Новосибирске уже учился и старший сын, поэтому отец Прокопий Трифонович решил перебраться поближе к сыновьям. Его назначили начальником Томского порта, где он и начал реализо¬вать свои идеи комплексности. На исходе пятого десятка он защитил экономическую диссертацию, а на исходе шестого собирается защи¬тить докторскую, но не для того чтобы получить в МГУ престижную степень, а чтобы утвердить экономическую целесообразность вневедом¬ственных подходов и критериев.
Драчев подарил мне свою книжку «Проблемы совершенствования транспорта в Западно-Сибирском нефтегазовом комплексе». Я долго искал в выходных данных, кто же выпустил монографию, под чьей эги¬дой она издана. Но так эту эгиду и не отыскал, а не найдя, еще раз убедился, что если энтузиаст захочет, то может все — даже издать книгу.
Идея единого транспортного комплекса в Томской области, неисто¬вым ревнителем которой выступает Драчев, получила поддержку у тог¬дашнего первого секретаря Томского обкома партии. Здесь в единый узел завязаны все, кто занимается перевозками — по воздуху, по воде, рельсам и по асфальту. Жаль только, что комплексный подход рас¬пространяется только на «кусок» Оби с прилегающими притоками. Река, разъединяя берега, объединяет пространство. Великое обское государ¬ство, конечно же, напрашивается на единый, а не «кусочный», област¬ной комплекс.
У меня сложилось впечатление, что именно река помогла Драчеву посмотреть на сибирские транспортные проблемы широко. Именно река, которая в своем течении-стремлении никаких, в том числе и ведомст¬венных, границ не признает.
— «Пума» должна вот-вот подойти, со дня на день жду. Ищу пристанище, ума не приложу, где разместить, нужен хороший ангар,— сразу пожаловался Драчев.
Человек он уже пожилой, флотская форма на нем угловато топор¬щится, сразу выявляя его сугубо сухопутную управленческую сущность. 79
Прокопий Трифонович необычайно, я бы ток выразился — энергично конкретен: минуты зо три успел узноть нужное о собеседнике и расска¬зать все необходимое о себе.
— Что зо зверюга, для которой онгор нужен, о не клетко? Драчев улыбается:
— Вообще-то действительно зверюго, до только в обличье короб- ля. Целая стоя их должно выйти — «Борс», «Гепорд», «Леопард». Это суда нового поколения на воздушной подушке. В Сибирь, на Обь, из особого уважения к Томскому порту, выделили «Пуму».
— В чем же особенности нового речного поколения?
— Для СВП — ток мы коротко обозначаем суда на воздушной подушке — речноя волна не обязательно. Они могут ходить и нод доро¬гой, нод ровным полем. А если над шоссе, то почему бы и не нод зо- мерзшей рекой?
— Капитан переквалифицируется в пилота? А если над дорогой — вроде получается шофер.
— Вы верно уловили сложности человека, находящегося в рубке. Но это представляет и главную трудность для внедрения СВП. Авиа¬торы говорят, что у СВП нет крыльев, автотранспортники сетуют на отсутствие колес... К сожалению, и наше родное министерство нахо¬дит отговорки, хотя кому, как не речникам, и заниматься этими судами?
Драчев выделил слово:
— Судами! По существу, СВП выводит нас на конечную цель — река для сибирских речников может работать круглый год, и со льдом, и безо льда.
— Но суда должны переходить в летне-зимнее исполнение?
— Это не проблема,— знающе отмахнулся Драчев.
— Но и речные вокзалы должны быть уже не павильонно-летни¬ми? — не сдавался я.
— Это посерьезнее,— признал Прокопий Трифонович.— Но сегодня существует масса более масштабных проблем. То, о чем вы по-поссо- жирски печетесь,— лишь производное от них. Серийно СВП никто не строит, кадров для них не имеется, и они не готовятся, проблем речных круглогодичных перевозок экономисты не прорабатывают. Все течет но уровне энтузиазма, меценотства! Жоль, что вы не попали но нашу кон¬ференцию,— вздохнул Дрочев.
...В начале сентября — красивейшего месяца в Сибири — плыл по 80 Оби теплоход. Обычный теплоход с именем одного из обских «адми-
ралов» на борту — «Николай Масленников». Но рейс был не вполне обычным, да и пассажиры, пожалуй, тоже.
Прокопий Трифонович, полагая, что на берегу и для серьезных людей немало если не соблазнительных, то отвлекающих моментов, решил просто: весь состав проходившей в Томске всесоюзной научно¬практической конференции по проблемам развития новых видов транс¬порта в Западно-Сибирском регионе посадить на теплоход. Чтоб ди¬скуссия текла, как река, без помех, чтобы оппоненты могли доспорить, прохаживаясь по вечерней палубе.
Дискуссии под обскими звездами оказались небывало плодотвор¬ными. Действительно жаль, что на эту необычную конференцию я не попал; она была не только нестандартной и представительной, но и перспективно интересной. Впрочем, ее инициатор Драчев если все ню¬ансы и не передал, то основное поведал. Речь, конечно, велась о транс¬портном освоении Западно-Сибирского нефтегазового региона в комп¬лексе,— надо отдать должное, Драчев как бы снимает свой речной мундир, он — первый за то, чтобы проблемы речников увязывались с перспективами авиаторов, железнодорожников, развитием автотрасс. Академики, конструкторы, проектировщики, экономисты, производствен¬ники на борту «Николая Масленникова» обсуждали перспективные за¬дачи и тенденции единой научно-технической политики в развитии транспортных средств на воздушной подушке. Перспектива СВП ам¬фибийного типа — основа круглогодичной навигации в Западной Сиби¬ри — потребовала отдельного разговора.
Дискуссии в плавучем конференц-зале продолжались сентябрьские ночи напролет. Собрались энтузиасты, те люди, которых всегда стара¬ются ущемлять, здесь же они оказались в своем кругу. Споры были ожесточенными, но ведь доброжелательный оппонент, строго пристраст¬ный к деталям, только помогает делу. Чтобы в дерзких своих мечтах не сходить с почвы сугубой реальности, Прокофий Трифонович боролся за одно — в решениях конференции записан основной для него пункт: сделать Томск и сибирские реки испытательным полигоном для амфи¬бийных СВП, а речной порт преобразовать в научно-производственное объединение.
Диковинные вещи услышал я в кабинете бывалого речника. Да, будущее, мечты, новые суда. Но главное, что подкупало в рассуждениях речного мечтателя: он рекой не замыкается, а видит синюю жилку Оби в переплетении линий авто- и авиатрасс, железных дорог. Ему бы не спеша, планово перевозить сибирскую древесину, томский гравий, кар-
6 Заказ 446
тошку да алтайскую пшеницу, а он лишние заботы себе придумывает. Со смежниками не ругаться норовит, а объединяться, устраивает все¬союзные научные конференции с академиками на борту... Неуспокаи- вающаяся душа этого человека, кажется, заряжена речной ширью, об-ским убегающим горизонтом.
Какие же суда пойдут надо льдами зимней Оби? Понятно, они будут не особо большими, пассажиров на сто — сто пятьдесят, удобны¬ми и комфортабельными. Наиболее экономично смотрится пассажирско- грузовой вариант СВП. Прежде всего этим вездесущим быстроходам- быстролетам, конечно, предстоит осваивать сибирскую глубинку — при¬токи Оби и малые реки, те пункты, куда сегодня не особо целесообразно прокладывать дорогостоящие автодороги, тем более тянуть стальную колею.
Приятно все же, что крупномасштабные эксперименты с новой реч¬ной техникой начинаются в Сибири и именно Оби принадлежит приори¬тет в разведке транспортно-речного будущего.
ЗАРЕВО НАД
БЕРЕГАМИ
Если у «открытия века», как называют открытие тюменской нефти, были соавторы, то Обь — первый из них. Геологи-первопроходцы по¬просту были привязаны к рекам хотя бы потому, что в начале пятиде¬сятых годов хорошей вездеходной техники не имели, а дорогами тог¬дашняя Сибирь не баловала, и вертолеты еще не застили сибирское небо. По Оби и ее притокам тащились крупные баржи и мелкие бар- жонкн с оборудованием для геологоразведчиков, сейсмические стан¬ции, буровые. Понятно, что первые скважины бурились на речных берегах. Проходчики от них и не старались убегать: дальше трудно¬проходимая тайга и непроходимые болота.
— Обь — меридиан моей жизни,— признается Василий Тихонович Подшибякин. Нынче он Герой Социалистического Труда, лауреат Ле¬нинской премии, возглавляет крупнейшее в стране заполярное подраз¬деление по поиску нефти и газа, а начинал свою рабочую жизнь в Сибири помощником бурильщика. Обью он прошел от Нарыма («Бог создал рай, а черт — Нарымский край») до самого Карского моря.
82 — Куда ж нам от реки?—продолжает он.— Дорога жизни. Глав¬
ная дорого. Вертолетов было меньше, чем сегодня спутников. Весь за¬воз по реке, успел зо навигацию отовариться — сезон работаешь как человек, не успел — шорашишься всю зиму. Но пароходы в те времена мы молились, как язычники. Все надежды но навигацию.
Поисковик Подшибякин один из первых прошел по легендарной земле Самотлора, открывал первый гоз и первую нефть в Заполярье.
Ветеран поиска прекрасно помнит крылатую фразу:
— Считайте годы по новигоциям!
Сегодня в Среднем Приобье, там, где проложены автотрассы и железные дороги, эти слово потихоньку забываются, но в Заполярье, куда настойчиво стремятся поисковики, «речная формула» все еще очень популярно. Правда, если раньше считали годы по навигациям на Оби, то сегодня — на ее северных притоках и в Обской губе. Именно на арктические берега направлен поиск геологов.
«Открытие века» преобразило обский пейзаж — не только потому, что вышки стали обычнее, чем кедры. Геологи привели за собой неф¬тяников и газовиков, выросли поселки поисковиков, города добытчиков. Сегодня это, пожалуй, самые знаменитые сибирские города — Нижне¬вартовск, Сургут, Стрежевой.
Обь пережила нефтяной бум — главным судном но реке утвердил¬ся нефтеналивной тонкер. Однако потом построили нефтепроводы, о затем и газопроводы — дно реки стало ложем для дюкеров. Протаски¬вание дюкеров, этих специально оснощенных, утяжеленных, особо проч¬ных трубопроводов — незобывоемые страницы в жизни трассовиков, творцов искусственных нефтяных и газовых рек. Но дне Оби лежит где-то три десятка таких дюкеров — надежных «метро» для нефти и гозо.
Нефть сыграло в истории Оби, кок я уже упоминал, огромную роль — оно спасла ее от Нижнеобской ГЭС и от южного поворота: на¬верное, трудно было бы противостоять натиску экологических прожек¬теров, если бы Сибирь не стало «нефтяным континентом». До, нефть сыграла свою роль в том, что Обь по-прежнему течет к океану путем, который ей предназначен приророй.
Но... В Тюменском крое трудно обойтись без этого неизбежного «но».
В институт географии Академии наук СССР, к Л. К. Молик — оно доктор географических ноук и всю жизнь занимается сибирскими во- доемоми — я зошел, чтобы зодоть единственный вопрос: насколько чисто Обь? Надеялся услышать ответ благоприятный — ведь Обь сров- 83
нительно мало заселена, города и поселки достаточно редки, на ее берегах практически нет страшных для любой реки химических пред- приятий-«убийц»„.
— Обь,— Лия Константиновна ответила жестко и категорично,— одна из самых грязных рек страны. Загрязненность рек определяется единицами ПДК — предельно допустимой концентрации. Критическим для жизни считается уровень в 3—5 ПДК. Обь выходит на этот крити¬ческий рубеж, а на некоторых участках, начиная со Стрежевого, даже превышает его. Слабым утешением может служить то, что ПДК на Томи, Иртыше, Енисее еще страшнее.
— Тихо плещет ядовитая волна?
— До этого еще не дошло,— не согласилась Лия Константиновна.— Но сибирская общественность должна постоянно бить тревогу, чтобы к Ледовитому океану не тек грязно-мутный поток.
Есть одна не антропогенная, а естественная причина того, что за чистоту Оби нужно драться. Зимой на огромном протяжении, от Кол- пашево и до самых низовий, реку охватывает кислородное голодание, знакомый всем ихтиологам и рыбакам знаменитый обский «замор» — река подо льдом подпитывается болотными водами. Кислородный дефи¬цит и создает огромную зону «замора». «Тухлая вода», говорят абори¬гены обских берегов, «мертвая вода».
Имея столь гигантский естественный загрязнитель, мы, понятно, обязаны особенно бережно относиться к реке. Но, считает Л. К. Малик, на первое «ущербное» место нужно ставить уже не «замор», на первое место стремительно выходит нефть. Она — главный загрязнитель об-ских вод, причем на долгие годы, может быть, даже на века. Она, как неискоренимый рецидивист, не бросает свое грязное дело: оседает на дно, но, промытая вешними паводками, всплывает снова, чтобы травить все растущее, плывущее, живое.
Есть и другие источники загрязнения обских вод, которые, к сожа¬лению, приобретают все больший размах. Вредит реке многочисленный флот, чаще всего бесконтрольный. Безответственные ведомственные ка¬питаны — самые большие неряхи на реке, о том свидетельствует ста¬тистика водных правонарушений. По-прежнему сказывается на чистоте воды гниющая древесина лесосплава, которая попадает сюда с «лес¬ных» притоков. Пятое место занимают коммунальные сбросы: многие поселки, да и юные города не имеют очистных сооружений. Коммуналь¬ное загрязнение быстро прогрессирует, если это позволительно назы- 84 вать прогрессом.
Все причины загрязнения серьезны — но процесс пока не стал не¬обратимым.
Когда проезжаешь ночью «нефтяной» участок Оби от Стрежево¬го до Сургута, наблюдаешь впечатляющую картину: заря не гаснет, над берегами нависло постоянное зарево. Когда ночь истончится и перейдет в утро, увидишь в рассеянном свете утреннего солнца поблек¬шие факелы недальных нефтяных промыслов. Пресловутые факелы, в которых бессмысленно сгорает щедрый дар приобских недр. Отечест¬венные инженеры за четверть века так и не нашли эффективных мето¬дов их укрощения.
Кому-то это зарево нравится, кого-то впечатляет, кто-то даже при¬знает факелы символом нефтяной Тюмени. Но вряд ли стоит соревно¬ваться с солнцем, демонстрируя вопиющую бесхозяйственность. Я на¬деюсь, когда эта рукопись книгой дойдет к читателю, искусственная заря на обских берегах погаснет, останется печальной и минувшей стра¬ницей сибирского освоения. Никому она не нужна, эта вторая заря. Пусть, как и положено природой, восход приходит и уходит в свое время, восторгая и ослепляя прекрасно-кратким мигом, даря радость новой встречи с вечным светилом.
...В Нижневартовске, недалеко от берега, на развилке дорог, веду¬щих к промыслам Самотлора, стоит памятник первопроходцам. На по¬стаменте молодой и дерзкий парень, поднявший руку с факелом,— го¬рожане зовут его ласково Алешей. Великое дело сделал Алеша-самот- лорец со товарищи: подарил родине те богатства, которые делают нашу державу могучей. Но вот тем, кто идет вослед дерзким первопроходцам, надо бы полученным богатством распорядиться бережно, хозяйственно, аккуратно...
Не знаю, сознательно ли задумал так ваятель, получилось ли это невольно, но не к обскому простору повернут Алеша, он от Оби отвер¬нулся. Может, действительно стыдно первопроходцу перед рекой?
Отвернулся Алеша от знаменитого озера Самотлор, которое можно считать символом нашего нефтяного могущества, а при желании — знаком большой сибирской экологической беды...
Великое дело должно быть чистым.
НА ДИКОМ
БРЕГЕ
Напомню о длине самых известных европейских рек: Эльба—1165 км, Днепр — 2200, Днестр— 1352 км, Роно — 812, Висла— 1068 км. Навер¬няка эти реки помнит каждый школьник, не пропускавший уроков географии.
А теперь разузнаем, какова длина некоторых обских притоков. Васюган— 1082 км, Вах — 964, Кеть—1621, Пур— 1024, Таз—1401, Тым — 950, Чулым— 1799 км. По европейским мерком, кок видим,— реки первого ронго. Правда, я не уверен, зноют ли об их существова¬нии доже сибирские школьники. У Сибири — иные мерки и масштабы.
Я не упомянул об Иртыше — главном обском притоке (или, если вспомнить николаевскую версию, «изначальной Оби»). О нем надо бы повествовать поподробнее, но, наверное, иртышское путешествие требу¬ет не меньшего времени. Однако не россказоть об Иртыше, хотя бы конспективно, было бы несправедливо.
Название этой реки просто выводится из тюркских языков: «ир» — земля, «тыш» — рыть, получается — «роющий землю». Но это не един¬ственное толкование первоздонного имени. Томский профессор А. Дуль- зон пологол, что в нем скрывается древний котский корень: «тыш» — «цис» — «сес» — реко. В этом есть резон, если не забывать, что ве¬ликие водные потоки первыми носельникоми их берегов назывались всегда божественно просто — Реко, Водо. Некоторые топонимисты вспо¬минают иранское слово — «ир», которое обозначает «бурный поток». Это варианты, а наиболее укрепилась «роющоя» версия. (Попутно мож¬но вспомнить, что у Оби есть еще один приток с первоначальным зна¬чением «роющий» — это Полуй, впадающий в Обь у Салехарда.)
Иртыш долго оставался неведомым просвещенному миру. Еще в середине шестнадцатого веко крупнейший европейский знаток Сибири Сигизмунд Герберштейн полагал, что Иртыш — это то реко, в которую впадает Сосьва. Более достоверные сведения мы нойдем только полто¬ра века спустя у голландского дипломото и писателя, овторо «Записок о русском посольстве в Китае» Избронто Идесо. Настолько достовер¬ные, что их следует привести хотя бы фрагментарно.
«Воды Иртыша светлые и прозрачные. Реко берет начало в калмыц¬ких землях, где она течет с гор с юго в северо-восточном направлении 86 и протекает через дво озера—Кабако и Зойсан. Юго-восточный берег
на всем протяжении обрамлен высокими горами, там и сям поросши¬ми кедрами: северо-западная же сторона представляет собой низмен¬ные луга. На северо-западной стороне водится исключительно много больших черных медведей, волков, так же как и красных, и бурых ли¬сиц. Там протекает недалеко от Самаровского Яма впадающая в Обь речушка Касымка, по берегам которой водится лучшая по всей Сиби¬ри белка.... Река Иртыш дает столько рыбы, что осетра весом от 40 до 50 фунтов можно купить за 5—6 копеек, или стейверов, и рыба эта на¬столько жирна, что в котле, в котором ее варят, набирается на палец жиру. Имеется также изобилие всякой дичи: лосей, оленей, косуль, зайцев и т. д. Пернатая же дичь — фазаны, куропатки, лебеди, дикие гуси, утки, аисты — дешевле говядины».
С Иртышом связаны подвиги Ермака, по словам Н. М. Карамзина, человека «редкого удальства, ужасной дерзости и храбрости». Роль Ермака в сибирско-российской истории сегодня ожесточенно дискути¬руется. Мы присоединимся к оценке Николая Михайловича: «Сей Ге¬рой— ибо благодарное отечество давно изгладило имя разбойника пред Ермаковым — сей Герой погиб безвременно, но совершив главное дело». На «диком бреге», на котором сиживал «объятый думой» зна¬менитый вождь-разбойник, он и похоронен. Как свидетельствует то¬больский летописец Семен Ремезов в своей «Хорографической книге», тело Ермака Тимофеевича погребено «выше погоста Бекишевского на горе на мысу под большой сосной вблизи юрт Баишевых при речке Башкурке». Это современное село Баишево — 755-й километр иртыш¬ского фарватера, если считать от устья. Нет никакого знака на могиле первого государственного сибиряка, замета эта только в памяти на¬родной. Можно надеяться, что найдутся благодарные, помнящие земля¬ки, установят здесь памятный обелиск, сумеют наладить тропу к забы¬той могиле.
На иртышских берегах расположено несколько крупных городов: кроме первой сибирской первопрестольной — Тобольска — это Омск, Павлодар, Семипалатинск, Усть-Каменогорск. В сибирской истории хорошо помнят значение и таких первых русских поселений, как Тара и Самарово (нынешний Ханты-Мансийск). Строителями этих городов чаще всего были замечательные русские люди, люди многогранных го¬сударственных интересов. Хотя бы один пример: основатель Усть-Каме¬ногорска гвардии майор Иван Михайлович Лихарев весьма много сде¬лал для изучения иртышского бассейна. Поздней осенью 1720 года петровские сенаторы изучали доставленную им карту «Иртышу реки 87
и по ней построенной крепости», которую составили участники лихарев- ской изыскательско-военно-градостроительной экспедиции Петр Чича¬гов и Иван Захаров. Вот какие предписания получали в петровские времена путешествующие с воинскими командами гвардии майоры (ци¬тата из письма Лихарева императору Петру I):
«От Семипалатинской крепости до Зайсана озера велено осмотреть и описать по реке Иртышу, какие берега и где камень, или пески, или леса. И какие в том пути удобные места к строению городов и что оной реке ширина и глубина воды. И сколько порогов и что на тех порогах воде глубина и какими судами через те пороги можно итить. Также Зайсан озеро сколь велико и не впали ль в то озеро какие реки и из него не вылились. И какие реки в Иртыш пришли, и с какой стороны, и сколь велики и глубоки. И кругом того озера какие берега, лес или камень, или пески. И куды оное озеро подалось. И есть ли удобные места, где построить крепости».
Прекрасна русская традиция, по которой военные люди, во славу России, занимались сугубо мирными исследовательскими делами!
В знаменитом труде немца Карла Риттера «Землевладение Азии» мы найдем возвышенные строки, посвященные Иртышу:
«Подобно тому, как морское течение послужило Колумбу к откры¬тию Нового мира на западе, так эта река, протекающая через равно неизвестные страны, служила путем к открытию Нового мира на во¬стоке».
Действительно, Иртыш долгое время был единственным ключом России к загадочной Азии. Бухарские, китайские, индийские купцы, стремившиеся на сибирские рынки и за сибирскими мехами, спускались в материковую Сибирь по этой большой торгово-речной дороге. Верблюжьи караваны разгружались на иртышских холмах в районе современного Семипалатинска, дальше экзотический азиатский товар двигался до Искера на больших каюках. Но постепенно российские купцы вытеснили бухарцев. Наверное, это было не лучшее решение вопроса: оживленная торговая магистраль надолго притихла, оживи¬лась только в середине прошлого века, когда здесь появились первые пароходы. Но пейзаж реки украшали не только они. «Путеводитель по Иртышу», изданный в 1911 году в Тюмени «соединенными западно-сибирскими пароходовладельцами», так описывал колоритный иртыш¬ский флот.
«К числу местного коммерческого непарового флота следует отяе- 88 сти «беляны» и «коломенки». Это те же баржи, но крайне неуклюжие —
с тупым носом и очень широкие;... Необходимо упомянуть «поузки» — маленькие сплавные и буксирные барки (10—25 сож.). Древние доща¬ники заменены теперь «карбосами»; это самая распространенная фор¬ма торгового судно у жителей среднего и верхнего Иртыша. Ими поль¬зуются для перевозки продуктов местной сельскохозяйственной про¬мышленности, о также в качестве рыболовного судно но о. Зайсане. Движение их совершается и посейчас «волоком»,'изредка — порусоми. Наконец, здесь в употреблении «плоты», на которых с верхнего Ирты¬ша сплавляются вниз лес, орбузы, кожи и проч.»
Сегодня в Иртышском бассейне действуют два современных речных пароходства — Иртышское (в Омске) и Обь-Иртышское (в Тюмени).
Иртыш — реко-трудяго. Он исправно крутит турбины Бухтармин- ской, Усть-Каменогорской и Шульбинской гидроэлектростанций, щедро делится водой с соседями: конал Иртыш — Караганда — один из самых крупных в стране. В институте Омскгипроводхоз вынашивается четы- рехмиллиорднорублевоя идея сооружения Южно-Омской оросительной системы с большой плотиной.
— Иртыш, кок реко, надорван,— рассказывал мой знакомый, моло¬дой очеркист из Омска Володя Чешегоров.— Человек эгоистично дает ему нагрузки, которые сибирский великан еще выдерживает, но уже с большим трудом, уставоя и изнемогая. Безобразно отношение к ир¬тышской пойме. Каждый хочет урвать кусок, не сознавая, что остав¬ляет реку без будущего.
Володя совершил большое путешествие от Зайсано до Сомарово. Великая реко произвела на него удручающее впечатление. Кокие там осетры в четыре пуда весом! Если где и угостят стерлядкой, то вку¬шающий может точно определить всю гомму продукции, выпускающей¬ся иртышскими химкомбинатами...
Официальные справки природоохранных ведомств безжалостное уничтожение реки иллюстрируют цифрами. «Средний уровень содер¬жания нефтепродуктов больше чем в 15 раз превышает предельно допу¬стимые нормы. В пределах Омской области среднемноголетние значе¬ния колеблются от 8 до 27 ПДК. Прослеживается четкоя тенденция к росту нефтяного загрязнения по годам и по всей длине реки». И вы¬вод: «Продолжающийся рост загрязнения Иртыша приведет к даль-нейшему ухудшению экологической ситуации в регионе»..
Когда я пишу эти строки, тюменские тележурналисты ведут рас¬следование очередного случая аварийного сброса но Тобольском нефте-
химкомплексе, когда предельно допустимые концентрации были пре¬вышены в сто раз!
Безрадостная картина!
Как и в случае с Обью, единственная надежда, что сибирская об¬щественность возьмет судьбу реки в свои руки.
В очерке Володи Чешегорова «Мы живем на реке» читаю: «Я не верю, что кто-то умышленно, с ярым убеждением совершить зло, вредит реке. Жесткие условия работы, незнание законов природы, растерян¬ность перед нарастающими проблемами, леность мышления и многие другие личные и общественные пороки я готов признать в тех, от кото сегодня несладко живется Иртышу, но только не умышленное посяга¬тельство на реку. А значит, положение не столь безнадежно».
Нам всем хочется жить надеждой. Пора, правда, уже не только надеяться, но и действовать.
На берегах этой реки написаны замечательные слова:
«Как богата Сибирь своими природными дарами! Какой это мощ¬ный край! Нужны еще века, но как только она будет заселена, ей пред¬стоит сыграть великую роль в летописях мира!»
Как много лет этому предвидению? Десять? Сто? 24 июля 1794 года их написал в тобольской тюрьме Александр Радищев.
Сегодня Сибирь куда многолюднее, чем она была в радищевские времена. Нам хочется верить, что пламенное пророчество сбылось. Но, оглядевшись окрест, мы поймем: нет, слова большого российского граж¬данина все так же актуальны, как и два столетия назад... И нам еще предстоит много трудиться, чтобы Сибирь все же сыграла предназна¬ченную великую роль.
ПОДВИГ
лоции
В каждой судовой рубке обязательно найдешь затрепанную широкую книжку. Вид у нее канцелярский, служебный, да и штампик на видном месте непременно отыщется: «для служебного пользования», так что постороннее внимание она редко привлекает. Сами штурманы-капитаны к этим книгам привыкли.
Это — лоция, руководство для речника, его оберег от всяческих навигаторских неприятностей. Новичок — тот и носа не поднимет от 90 этих карт, бывалый капитан-судоводитель вытащит из шкафчика книгу,
бережно обернутую в полиэтилен, только проходя речную неудобь, но и ветеран, и новичок не обойдутся без лоции.
Лоция — это еще и портрет реки. Такая река, как Обь, в одну книжку не вмещается. Но сложить несколько книжек—вот и полу¬чится полный портрет нашей героини.
Каждый портрет грешит статичностью. Понятно, и лоция передает статичный портрет живой, движущейся реки. Но для навигатора этого достаточно, а всякие лоцмейстерские примечания подскажут, как посту¬пить в меняющейся ситуации.
История лоции — летопись аварий, кораблекрушений, судоводитель¬ских драм и трагедий. Ведь, прежде чем была составлена регулярная, на научной основе лоция обского фарватера (а произошло это уже в советское время), сведения добывались исключительно опытным путем, естественно, путем ошибок.
За мной числится целый час судоходной «практики». Один лихой капитан (судно, слава богу, попалось некрупное) вручил мне штурвал, сказал:
— Держи вон ту звезду в вантах.
И спустился в трюм помогать механику.
Я исправно держал зеленую дрожащую звезду в судовых вантах, вдруг берег внезапно и близко надвинулся, я испугался, крутанул штурвал, и... днище заскрежетало по песку.
Я схватился за рычаг, намереваясь дать полный назад, но с пере¬пугу дал полный вперед.
Путь, которым мы шли, оказался какой-то хитрой протокой, где другие капитаны ходить не рисковали. Так что добрые сутки сугубо самостоятельно нам пришлось «смываться» со злополучного меляка.
Капитан мне и слова не сказал, но как кипела его душа, догадать¬ся было несложно. Но уж и заметил я это местечко — на всю жизнь запомнил провислый берег, жидкий ивнячок на нем и песчаную косу. Наверняка подобным образом запоминали обский фарватер и многие обские навигаторы.
Из истории обского судоходства известно, например, что один пароход, «Алтай», просидел на мели... целый век. Время, впрочем, по¬нятие относительное. «Алтай» наскочил на челпан (скрытый подводный бугор) в сентябре 1899 года, стащить его своевременно не смогли, и только весеннее половодье подняло грузное судно. На календаре стоял май уже двадцатого века.
«Отсутствие точных карт, отсутствие обстановки фарватера, его из- 91
вилистость и неясность, обилие подводных мелей, солм и гольцов, осо¬бенно на Надымской Оби,— все это делоет судоходство в Низовом крае весьма затруднительным».
Ток писал в «Записках по гидрографии», которые издавались Глав¬ным Адмиралтейством России, Александр Александрович Дунин-Горка- вич, замечательный! знаток Обского Севера, автор уникальной корты (10 верст в дюйме) низовьев Оби — первой приличной лоции полярных мест.
Писал он суховато, но давайте продолжим цитату:
«При плавании ориентируются сухими гольцоми и островами, нахо¬дящимися на отмелях. Ориентируются также песчаными осыпями воз¬вышенных материковых берегов, которые заметны но далеком расстоя¬нии благодаря своему беловатому цвету. Том, где нет этих приметных пунктов, руководствуются ток называемым «сливом воды». Под мест¬ным термином «слив воды» разумеют особую зыбь, то есть круги и водовороты, образуемые живыми струями воды но поверхности фар¬ватера. Руководствуются также едва приметной розницей в окраске воды но фарватере и но мелких местах. Цвет воды но фарватере, бла¬годаря более значительной глубине, темный, но отмелях же значитель¬но светлее. Фарватер можно отличить также по пене. В тихую погоду фарватер реки все-таки заметен тем, что на нем водо темнее, но во время ветра, когда вся поверхность реки покрыто валами, указанные признаки для распознавания фарватера становятся неприменимыми. В это время руководствуются валом: вал на фарватере бывает круп¬нее и выше, на отмелях же вал разбежной, мельче и ниже первого. Все эти признаки могут различать только привычные глаза опытных лоцманов».
Я привел этот отрывок, потому что он ярко показывает, что ста¬ринные обские лоцманы читали реку, о нынешние штурманы читают лоцию.
До, наверное, что-то утрачивается, когда штурман на реку даже не смотрит, но это не отрицает насущной необходимости лоции. Какой- нибудь безусый практикант смотрит на компас, включает локатор, всматривается в береговые створы и навигационные знаки, листает лоцию и даже не подозревает, что в этих местах бывалые мореходы садились но мель. Вроде бы неприметные штришки но лоцмейстерских картах никогда легко не доставались.
...Преподаватель классов в Гойнажском навигационном училище 92 Христиан Даль получил неожиданное и лестное предложение. Влия¬
тельные члены Императорского общества содействия русскому торго¬вому хмореходству организовали экспедицию для исследований низовий Оби. Предполагалось, что этой водной дорогой будут вывозить на зару¬бежный рынок сибирские товары.
Березовский купец Трофимов взялся за три тысячи рублей по¬строить в Тюмени экспедиционное судно. Капитана для него в Сибири найти не смогли. Кто-то из организаторов вспомнил латыша Даля... Никаких данных о местах предполагаемого плавания Даль не полу¬чил, точных карт не имелось, а сведения местных жителей были весь¬ма противоречивы. Прибыв в Тюмень, педантичный латыш был обеску¬ражен сибирскими деловыми порядками. Хотя на дворе уже стоял май, постройка исследовательской шхуны «Москва» еще не была закон¬чена.
Далю пришлось побегать и похлопотать, чтобы сносно оснастить судно, но многим он остался не удовлетворен. «Москве» требовалось всего три матроса, но найти их оказалось чрезвычайно трудно. В То¬больске приняли на борт двоих, но оба ничего не умели делать. В Сама- рово они ушли на берег за хлебом и возвратиться отказались наотрез. Кое-как нашли замену, поистине равноценную,— новички никогда не исполняли матросских обязанностей. Одного из них, нанятого в каче¬стве лоцмана, снял с судна волостной старшина: лоцман оказался бес¬паспортным. Трофимов на упрек капитана ответил, что он сам хорошо знает Обь. Вскоре и проявил свое лоцманское «искусство», посадив «Москву» на мель...
Придя в Березово, Даль окончательно убедился, в какую авантюру ввязался. Матросы беспробудно пили. Финансовый руководитель экспе¬диции Трофимов угощал капитана в своем березовском доме северными деликатесами и с добродушной улыбкой сообщил, что провиант еще не готов, а балласт он и не намерен доставлять на судно.
«Мне все опостылело; экспедиция была посмешищем, от которого освободиться в то мгновение я был бы несказанно рад»,— с горечью вспоминал Даль.
Кое-как загрузили шхуну кирпичами вместо балласта, взяли про¬дукты, которых едва хватило до Обдорска. Трофимов нанял лоцмана, который знал все на свете, кроме искусства управления парусным суд¬ном. Подвыпивший купец, решив начать экспедицию с помпой, выстре¬лил из старой пушки, стоявшей на шхуне, да так удачно, что попал в парус-кливер...
На пути от Березова до Обдорска «Москва» несколько раз сади- 93
лась на мель, что нисколько не смущало лоцмана и не убавляло пыла его многочисленным рассказам о собственных судоводительских подви¬гах. В Обдорске Трофимов привел на борт нового проводника, семи¬десятилетнего дряхлого старца, который уже не говорил, только шамкал.
Я чувствую, как к объективному стилю повествования примеши¬ваются нотки иронии: сибирские порядки того времени, к сожалению, дают для этого обильную пищу. От хорошего замысла до конкретного выполнения путь лежал через спивавшихся матросов, беспаспортных лоцманов и на всем экономящих купцов.
Даль пробовал возражать, мол, старичок явно не к месту, на что ему резонно отвечали: других нет. Во время плавания основная часть лоцманских обязанностей, естественно, легла на плечи самого капитана.
Промеры реки Даль начал сразу после Обдорска. Экспедиция сравнительно неплохо была снабжена научными инструментами. Кое- что Даль захватил из своих личных приборов. Но капитан сразу предо¬стерегал тех, кому придется пользоваться его данными, что измерения не могут претендовать на полную точность: слишком уж не приспособ¬ленными к научным исследованиям были и шхуна, и особенно ее экипаж.
Это, однако, не помешало ему тщательно и педантично выполнять все пункты намеченной программы, составленной снарядителями экспе¬диции. Он устанавливал направление течений, измерял глубины, брал пробы воды и грунта, делал описание фарватера и попутно давал наз-вания безымянным обским островам, которые здесь встречались в из¬бытке.
Судно не раз садилось на мель. Рука лоцмана, у которого капитан спрашивал курс, делала полукруг: мол, смелее, везде вода. И спустя несколько минут раздавался предательский хруст очередного меляка. Возвращение знакомым фарватером имело лишь одно преимуще¬ство: можно было перепроверить данные, полученные во время плава¬ния в северном направлении. Действительно, так и получилось. Даль внес изменения не только в свои наблюдения, но и в карту морского министерства издания 1872 года. Он изучал береговую линию, глуби¬ны, искал бухты, удобные для стоянок судов.
Конец лета выдался штормовым. Четыре дня шхуна вынуждена была отстаиваться у Кутопьюгана. Шторм с каждым днем набирал силу, а потом и вовсе превратился в ураган. Вода прибывала на гла- 94 зах, разбушевались волны — жалкая «Москва» в течение часа потеряла
обо свои якоря. Капитан срочно приказал отдать завозной якорь. Сколько бы неповоротливыми и нерасторопными ни были «московские» мотросы, но и они тут поняли, что спасение зависит от них самих, и справились с задачей с решимостью комикодзе.
Столь драматическим образом добывались первые крохи сведений для будущих безусых навигаторов.
МАСТЕРСКАЯ ОКНАМИ
НА ОБЬ
Кто бы мог подумать, что этот человек в замызганной затрапезе, в не¬мыслимой шапчонке, по-утреннему кокой-то неприбранный, босой и, по-видимому, наслаждающийся своей босоногостью, встречающий меня привычной луковой усмешкой,— знаменитый томский художник! Может, но то и эффект рассчитан, чтобы продемонстрировать эдакую сибирско- сельскую простоту? Но вроде и я не такой гость, но которого произве¬дет впечатление демонстрация простецкого босячество. Я понимаю, что Александр Андреевич — человек непростой, эдок хитроватый по-дере¬венски, всегда не прочь розыгроть какого-нибудь заезжего умнико- интеллектуола, но в простоту он не играет. Все это лукавство и напров- лено-то против той неестественности, которая все чаще встречается в среде людей искусство, той наигранной изысканности, которая большой культуры не несет. Он урожденный сельский житель и не хочет этого стесняться.
Его мастерская смотрит окнам на реку, но Обь, но берегах которой он рос, но вольный простор, который его и выпестовал, и взрастил.
Недавно в шумном столичном Столешниковом переулке я нечаянно наткнулся в книжном магазине но только что выпущенный альбом «Александр Шумилкин». Дело обстояло ток — но витрине альбом сто¬ял открытым но развороте. И я увидел хорошо знакомые место. Сереб¬ряная тундра но переднем плане, широкий розлив сливающихся Полуя и Оби, насупленные глыбастые громады вершин Полярного Урала, ра¬достное небо позднего полярного лета. Художник избрал необычную точку зрения — он кок бы порил нод этим полярным величием, раз¬глядывал ландшафт с высоты птичьего полета.
Томский живописец Александр Шумилкин, заслуженный художник 95
РСФСР,— частый гость на Тюменском Севере. На его счету поездки в Гыданскую, Байдарацкую тундры, на Ямал, в Надым и на Уренгой. Мы с Александром Андреевичем земляки, наши деревни — через реку. Но, скажем, если я приезжаю в Могочино, в лучшем случае раз в год, то Шумилкин, кроме мастерской в Томске, завел себе мастер¬скую на родном берегу. Хотя его деревни Нарги, как и многих приреч¬ных деревень, сегодня нет: «неперспективная», она попала под укруп¬нение, то ли переехала, то ли вовсе сгинула-пропала. Но на самом берегу реки стоял небольшой, в десяток домов, поселочек нефтебазы- Вот один из старинно-основательных крепких домов для мастерской и купил Шумилкин. Вскоре и этот поселочек попал в неперспективные, и уже несколько лет художник — единственный обитатель этого берега. Но для художника, для мастера отшельничество — едва ли не лучший способ существования. Жена Шумилкина, Вера Муштакова,— скульп¬тор, дочь Василина — начинающая художница.
В этом поселке на один дом они живут привычной деревенской жизнью. Сажают огород, разводят клубнику, лес на горе богат гриба¬ми и ягодами. Потрепанная, но все еще задорно-разбитная моторка у причала всегда готова умчать художника и на этюды, и на рыбалку, и на охоту.
«Внятен Шумилкину голос природы,— пишет друг художника том¬ский писатель Вениамин Колыхалов,— и потому полотна художника не оставляют зрителя равнодушным, а побуждают его, сопереживая автору, по-новому воспринять и осмыслить «великий мир земли, небес и водных разливов».
У Шумилкина истинно сибирский характер, неотъемлемой чертой которого является скрытность. Даже не так, не скрытность, а уважи¬тельное отношение к своему природному дару (раньше его называли даром божьим), желание не расплескать его попусту, пустить в дело, не заболтать-затрепать расхожими словами. Как и любовь, талант ищет защиты в тайне, сокровенности. Несмотря на долгое наше знакомство, Александр Андреевич ни разу, к примеру, не отозвался на мои рети¬вые желания посмотреть, как он работает на этюдах.
— Лучше пойдем порыбачим,— предлагает он дежурную альтер¬нативу.
Я долго напрашивался в его мастерскую.
— Давай я лучше свожу тебя на Парабель — такой кедровник знаю, там шишки как ананасы,— снова уходит он от просьбы.
96 В его мастерскую в Томске я попал только на десятый год знаком-;
ства. Но оказалось, что все основные его полотна благополучно уехали на выставку в Москву, а свои этюды он так и не показал.
— Незачем,— отмахнулся.
Что это, как это назвать, может быть, следовало — по долгу друж¬бы— обидеться? Я полагаю, это священное чувство творца, который 'всегда обнаженно-незащищен в творчестве, поэтому осторожен и не намерен устраивать из творящей своей души проходного двора, не впус¬кает к себе каждого, ибо равновесие этой души — вещь хрупкая, а при¬сутствие постороннего не всегда влияет благотворно. Нет ничего пло¬хого в том, что акт творения оберегается, сберегается от чужих глаз.
— Ты картинки мои смотри,— посоветовал, как всегда, полушут¬ливо-полусерьезно Александр Андреевич.— Это дитя, из чрева вышед¬шее.
Здесь, наверное, особая требовательность к себе, художник в гла¬зах зрителя хочет выглядеть только цельным, последовательным в творческих поисках. Может быть, тому небезынтересно попробовать и зеленого яблочка, но художник предпочитает только созревший плод...
Мне нравится, что у Шумилкина много знакомых среди, что назы¬вается, простого народа — рыбаков, капитанов речных «метеоров», кол¬хозников, лесосплавщиков. Он не любит писать портреты «знатных людей», пишет тех, кто, как говорится, лег на сердце, понравился об¬ликом и душевным складом. Вот и в новом альбоме — портреты про¬стых тундровиков: сосредоточенного Николая Салиндера, красавицы Инико, раздумывающего оленевода Чахве и молодцеватого Гены Лап- суя.
Шумилкин, членкор Академии художеств, не любит утруждать своим маститым присутствием всякие официальные органы, со своими палитрами и другими художническими амгарями1 сразу едет куда- нибудь в национальный поселок, на рыбацкий стан, в оленеводческое стойбище.
Я, понятно, не искусствовед, и анализировать творческую манеру художника Александра Шумилкина мне вряд ли пристало. Мастеру недавно исполнилось полсотни лет, он прошел разные этапы в своем творчестве. Работы первых этапов мне не особо, честно говоря, нравят¬ся— шел поиск собственного образного языка, но слишком заметны были влияния, слишком явственно угадывались цитаты из предшест¬венников и современников. Мне нравятся шумилкинские работы послед-
1 Амгари (ненецк.)—дорожные вещи.
7 Заказ 446
него, скажем, десятилетия. Этот поздний стиль, выделивший Шумил¬кина из сотен современных соседей по искусству, сдается мне, надик¬тован ему природой Севера. Они как бы нашли друг друга, ищущий художник и то, что он долго и мучительно искал, ибо именно в север¬ной природе, как в никакой другой, органично уживаются эпическая величавость и лирическая нежность. Художник попал в свою стихию именно в стихии этих пространств, огромных, необъятных плоскостей тверди, небо и воды.
Вы никогда не обращали внимания но цвет ягеля? Он кажется зеленоватым, сизым, сереньким, но вглядитесь внимательнее — кокая богатейшая гомма изумрудных оттенков!
Колорит картин художника становится прямо-таки изощренно тон¬ким, он кажется простым, но стоит только вглядеться, чтобы понять, что эта простота той цветовой мудрости, которая переболела изысками сложности. В кортинох Шумилкина цвет помудрел. Оставаясь лириче¬ским по необыкновенному внутреннему напряжению, он приобрел силу эпичности.
И еще одно — художник все время поднимает зрителя над землей. Он смотрит на эту землю глазами птицы. А может, космонавта — во многих картинах, кстати, проскальзывает, даже ощутимо обжигает некий космический холодок.
Его знаменитый друг, художник Юрий Рокша, подметил эту осо¬бенность Шумилкина:
—— Мне видится торжественная, величавая, безграничная и в чем-то даже космическая Сибирь. Она показана словно бы издали, как нечто целое. Благодаря обобщенности изображения остающегося вечно неиз¬менным пейзажа кажется, что даже время остановилось: ландшафт выглядит таким, каким он был на протяжении столетий и каким пре¬будет.
Но вот парадокс — разве в любимых художником тундрах можно отыскать высокие точки обзора? Как же художник поднялся, уж не воспарил ли нод этой великой, свободно-первобытной землей с жиломи голубых рек, где это величие видится особено естественно? Наверное, это секрет художника.
Я почему-то припомнил рисунок из давнего учебника: там изобра¬жен первый русский воздухоплаватель — он взмыл в воздух на дере¬вянных крыльях, босой, сверкает голыми пятками. Конечно, художник Шумилкин возносится в небо не на деревянных крыльях, а на крыльях 98 своего вдохновения, но что-то есть в его картинах от этой дерзости
первых, стремившихся подняться к небу, но не для того, чтобы забыть о земных нуждах, а для того, чтобы лучше увидеть, узнать и полюбить великую родину.
....Соседи художника — лесосплавщики — построили для него новую, просторную мастерскую. Она смотрит широкими окнами на реку, на великий ее простор, на ту излуку, которая так манит вперед, все даль¬ше и дальше на север. Распахнутые окна — на реку, на восход. Что еще нужно художнику, чтобы родились новые дерзновенные замыслы?
«ВЗМЫЛЕННЫЕ
СПИНЫ РЕК»
На четыре тысячи обских верст — только один герой-речник, Герой Со¬циалистического Труда. Маловато! До обидного маловато. Речная гвар¬дия — народ, Оби и делу преданный. Тем больше резона познакомиться с единственным обским Героем. Мне подсказали: Валентина Семено¬вича Манакова, хотя он живет в Новосибирске, искать надо на Севере, рядом с Салехардом, он командует бригадой судов, которая занимается перевозкой песчано-гравийной смеси с реки Собь. Но пока собирался, Валентина Семеновича из буксирных капитанов перевели в начальники бассейновой судоходной инспекции.
Он невысок, плотен, полноват, то и дело, щурясь, достает из очеш- ника очки. Начальником инспекции смотрится, бравым героем-капита¬ном, пожалуй, нет. Манаков провел более трех десятков навигаций: как начал на буксирном колеснике «Столетов», так и заканчивал ка¬питанскую карьеру на тягаче, сегодня уже знаменитом, манаковском ОТ-2032.
Что особого совершил обский капитан, за что его труд отмечен- увенчан? Манаков доказал, что по своенравному обскому фарватеру вполне возможно водить сверхтяжелые грузовые составы. Еще в 1970 году он благополучно протащил состав с грузом в двенадцать тысяч тонн. Но караван-рекордсмен, шириной в 54 и длиной в 227 мет¬ров, перегораживал фарватер. Встречные суда, километров за десять узнав о приближении тяжелогруза, становились на якорь. Если один капитан экономит время, а другой теряет — какой же выигрыш?
Так что из прежнего рекорда сама собой вызревала проблема, а значит, и новый эксперимент. Требовалось шесть барж-трехтысячето- 99
нок вести не в три, а две нитки. Состав удлинялся до 304 метров, зато становился куда стройнее, изящнее в «талии» — всего 36 метров. Ходо¬вой фарватер получал разрядку, на реке становилось просторнее. От нового рекорда выигрывал не только передовой капитан, но вся систе¬ма перевозок.
Инициатором эксперимента выступил не Манаков, а тогдашний начальник Западно-Сибирского пароходства Николай Федорович Мас¬ленников. Он дал Манакову зиму на размышление, и все это время Валентин Семенович слушал осторожные советы:
— Семеныч, у тебя все есть. Зачем тебе этот риск?
Да и собственный внутренний искуситель нашептывал: состав трех¬сотметровый, не впишешься в поворот — не просто в берег врежешься, а в грязь весь свой авторитет затопчешь. У передовиков всегда завист¬ников немало — они при случае чужих репутаций не щадят.
Проблема существовала одна: как такой длины караван впишется в многочисленные извивы Оби, тем более на мелководных перекатах. Расчеты (а Манаков всю зиму потратил на экспертизы со специали¬стами) однозначно показывали: не впишется.
Знал об этих расчетах и Масленников. Но весной вызвал Мана¬кова:
— Как?
— Опасно.
— Нужно рискнуть.
— Страшно не за себя: караван угробим.
— Прежде всего угробим идею. Поэтому надо караван провести.
Масленников ничего не доказывал, аргументами не давил. Вален¬тин Семенович по прежнему опыту знал: если прошел один капитан — все остальные пройдут. То, что вчера считалось рекордом, на реке быстро становится нормой. Удача его эксперимента давала большие выгоды: темп перевозки грузов убыстрялся без увеличения флота. Флот можно было даже сокращать. Скорость, время, темп — надо толь¬ко начать.
Экспериментальный караван в шесть барж сформировали около Томска. Манаков ужесточил эксперимент: решил отходить ночью, про¬водить ночные маневры на самом неудобном участке фарватера. Не¬виданная махина развернулась на месте, перегородив реку, как понтон. Первый серьезный поворот — заход в протоку — прошли нормально. Вписались и в перекат, хотя поворачивались под углом в девяносто 100 градусов.;
Навстречу снизу шел с лесом ОТА-859. Капитан «оташника» потом долго удивлялся:
— Баржи сами, что ли, идут?
Он увидел два «пыжа», за которыми должен был виднеться бук¬сир, но вместо буксира показался очередной «пыж» барж, а признаков буксира и не виделось.
Манаков по селектору его успокоил:
— Не бойся, это не «ползучий голландец»...
Выйдя на Обь, проверили: караван на курсе устойчив, скорость против обычной на полкилометра больше, дрейф незначительный, рас¬катка нулевая.
Ниже Коломина попали в сильный майский снегопад. Локатор вы¬било, он ловил снежную кашу. Манаков почел за благо отдать якоря, правда, боялся, что кормовые не выдержат.
Капитанская вахта вместо положенных шести часов растянулась на трое суток — урывками спал прямо в ходовой рубке. В тот рейс ему не приходилось в последнюю секунду хватать штурвал, чтобы спасти тяжелый караван. Но каждый яр, стремительно и неизбежно надвигав¬шийся, мог грозить катастрофой. Чрезвычайных ситуаций не случилось лишь потому, что постоянное напряжение превращалось в четкие, уве¬ренные маневры.
В Сургуте, у пристани назначения, на рейде стоял ОТ знакомого Манакову капитана. Бывалый капитан не просто растерялся, а испу¬гался, увидев надвигающуюся махину каравана, приказал срочно вклю¬чить двигатели: ведь на «оташник» неумолимо наползало двадцать тысяч тонн веса... Суда и на этот раз разошлись нормально, и сургут¬ские докеры начали разгрузку тяжеловеса-рекордсмена.
Та навигация для Манакова оказалась богатой на рекорды-экспе¬рименты: Масленников входил во вкус. До Нижневартовска Манаков провел состав из восьми барж: в три «пыжа» и три счала. Во время рейса на кривуне Верхне-Невальцевского перевала караван внезапно прихватил туман. 1Чанаков в белой мгле сумел сделать оборот и стал на якоря, пережидая неходовую погоду.
На счету Манакова и вообще невообразимый рейс до Каргаска: он провел караван из десяти барж, в тридцать тысяч тонн чистого гру¬за. Во главе шли счетверенные баржи, а следом два «пыжа» в три нитки. Кажется, Масленников хотел узнать все резервы обского фарва¬тера и манаковского буксира... Но то уже были рейсы капитанов-асов. А шесть барж в две нитки на Оби в ту же навигацию начали таскать 101
все буксиры. Оптимально обский вариант тем и хорош, что доступен любому квалифицированному штурману. Эксперимент разряжал обста¬новку на реке, увеличивал скорость движения грузовых составов, уско¬рял их доставку и обработку. Это куда больше, чем просто лично-эки¬пажный рекорд, демонстрация супермастерснва.
Первым в своем пароходстве Манаков начал внедрять речной бри¬гадный подряд — групповой метод. Старые капитаны, люди не без кон¬сервативных пережитков, скрипели: сказывался экипажный эгоизм, который складывался десятилетиями. А Манаков смело ломал кандалы старых традиций. Бригада судов брала подряд на перевозку стабиль¬ных грузов, зарплату речники получали не за успехи одного экипажа, а за то, как поработали сообща. Успех одного на флоте немногого стоит, когда нужно перевозить миллионы тонн грузов. Групповой метод пре¬одолевал не только экипажную психологию, но и межведомственные границы. Если раньше груз, достигая границ пароходства, на стыке Томской и Тюменской областей должен был претерпевать перевалку, то буксирная бригада Манакова действовала по принципу «взял груз — довези до места». Кто знает ведомственные флотские амбиции, поймет, что этот метод — небольшая революция. Совершенно лишние перевалки, ненужные перегрузки — это дополнительные объемы, а значит, удоб¬ные заработки и повышенные премии. Выгодное государству — не всег¬да выгодно ведомству. А ведь и Манакову речная бывалость, часто превращающаяся в ветеранский консерватизм, могла бы мешать. Но он не зря считает себя учеником-сподвижником азартного эксперимен¬татора Масленникова. (Этот замечательный организатор производства неожиданно, в расцвете сил умер, начав организацию нового пароход¬ства в Тюмени.)
Николай Федорович после того памятного, рекордного, можно го¬ворить— геройского, рейса Манакова «обидел»:
— Я другого результата от тебя, Семеныч, и не ожидал.
— Ничего себе,— присвистнул Манаков,— легонький рейс...
— Ты лучше меня свои возможности знаешь. Главное, что мы пси¬хологический настрой капитанов переломили.
Масленников проработал в Тюмени всего год, но сумел и здесь утвердить традицию смело-разумного риска. Он, например, привел на Обь мощные речные ледоколы, которые весной и осенью существенно увеличивают короткий вздох полярной навигации. А уникальные рейсы, когда Обь тащит на себе целые газовые заводы! Много видавшее ее 102 величество такого еще не встречало.
Взять спичечный коробок, поставить его «на попа», увеличить в несколько сотен раз, скособочить для верности — вот что представлял собой блок-понтон, который требовалось протащить ни много ни мало — 2600 километров от Тюмени в заполярный Ямбург. Двадцать три таких «коробка» — готовый супермощный газовый промысел. Суперблоки с необходимой технологической начинкой в прославленном объединении Сибкомплектмонтаж строить, как выражаются речники, насобачились. С понтонами дело обстояло хуже. Выяснилось, что иной дорогой, кроме как речной, 140-тонные блоки в далекий Ямбург не доставить. Сугубо штатским строителям пришлось мгновенно переквалифицироваться в судостроителей. Конечно, они старались, но первый «блин» Сибкомп- лектмонтажа по судовым меркам представлял собой нечто неуправляе¬мое, не поддающееся никаким навигаторским расчетам. Знаменитый флотский академик Крылов, будь жив, наверное, ужаснулся бы, увидев на речной волне этих фантастических каракатиц...
Но у монтажников не оставалось в запасе даже нескольких дней. Чтобы ямбургский гигант в 1986 году дал стране первый газ, самое позднее осенью 1985-го блоки требовалось доставить к заполярным бе¬регам. Страна, набирающая ускорение, не могла позволить себе от¬стать на целый год с освоением Ямбургского месторождения, которое обеспечивает плановый прирост добычи газа.
Для речников операция «Понтон» грянула почти неожиданно, они узнали о ней весной. Конечно, лучше всего понтоны было бы тянуть по большой воде, но в это время в Обской губе, у берегов Ямбурга, лед еще стоял сплошняком. А самый лучший вариант — вообще отка¬заться от транспортировки сомнительных понтонов, тем более что и юридические права были на стороне речников: ни один строгий регистр не взял бы на себя ответственность выпустить суперблоки в «море». Понимая, на какой риск они идут, нижнеобские речники не отсту¬пили.
Самодеятельные судостроители тем временем еще немного «проте- лежились», и операция с понтонами перенеслась на самые трудные навигационные месяцы — осенние, штормовые сентябрь и октябрь. Бук¬сировщиками отобрали самых знающих и осторожных капитанов. Но первый понтон пошел ко дну там, где Иртыш сливается с Обью. Еще один в совершенно спокойную погоду перевернулся у острова Началь¬ного уже за Полярным кругом. Третий опасно накренился и сел на мель в Обской губе у Надымского бара. Еще один затонул прямо (на виду Ямбурга, у его отмелого берега.
Как ни удивительно, остальные понтоны на плаву держались. Правда, судостроительные дилетанты придали им не характерное для плавсредств свойство — понтоны вбирали в себя воду, как половые тряпки. Однако девятнадцать понтонов из двадцати трех к середине полярного октября уже стояли на ямбургском берегу; «утопленников» тоже вытаскивали, откачивали, клепали и вели дальше курсом норд. Тяжелее всего пришлось с «этажеркой» у острова Начального — она буквально рассыпалась, и водолазам приходилось собирать ее по кро¬хам на обском дне. А наверху уже грохотал осенний ледостав.
Задача первой понтонной навигации была выполнена достойно. С берега тяжелотонные блоки перетащили по зимней тундре на место¬рождение, и к сентябрю 1986 года, досрочно, страна получила газ Ям¬бурга.
Как всегда, на торжественном пусковом митинге упомянуть реч¬ников забыли. Есть такая традиция: а при чем здесь извозчик?
К тому времени речники заканчивали перевозку второго блочного завода-промысла. Сибкомплектмонтаж сделал необходимые выводы, и новые понтоны, не в пример первым, были устойчивее, герметичнее, стройнее п не старались завалиться набок при первом удобном случае. (Так как на Ямбурге ждут еще пять таких промыслов, надо полагать, что понтоны нового образца будут отвечать всем требованиям судово¬дителей.) Речники же отказались от слишком мощных буксировщиков, бурунный след которых захлестывал нос понтона. Восьнисонсuльные ОТА тащили понтоны потише, но понадежнее. На «морском» отрезке — по Обской губе — задействовали «челнок»: толковые капитаны, набрав¬шиеся понтонного опыта, привыкшие к короткой толчее волн в губе, работали только на этом участке. Тридцать очередных суперблоков были доставлены к месту монтажа.
— Как Обь,— поинтересовался я у одного из капитанов,— как Обь терпела это надругательство? Действительно, пустили какие-то кара¬катицы, оскорбляющие ее речное величество.
— Обь вела себя безукоризненно,— улыбнулся речник,—— была к нам чрезвычайно благосклонна. У меня даже создалось впечатление, что река сама с огромным интересом наблюдала, чем закончится наша затея. Конечно, были и туманы, и резкие смены ветров, и штормило, особенно в губе, но, пожалуй, все это не переходило рамки дозволен¬ного, того, что могли вытерпеть и мы, и эти хрупкие, ненадежные со¬оружения с таким, казалось бы, грозным названием «суперблок».
104 ...Помню, один начинающий поэт из речников читал мне на вечер-
ней палубе свои стихи. Были они неумелы, но одна строчка врезалась в память: «Потные спины рек»...
Наверное, образ не совсем точный, но что-то в нем все-таки было...
Я тогда поправил стихотворца:
—• Может — взмыленные? Взмыленные спины рек.
Он, как все начинающие, гордо не согласился:
— Взмыленные;... Это река под ветром, в белых барашках. Нет, именно потные. Я как сейчас вижу — река прямо лоснится от напряже¬ния, истекает потом.
Их не переспоришь, начинающих искать гениально-точные образы. Взмыленные, потные... А впрочем, действительно что-то есть... под¬ходящее для этих неистовых, вечных трудяг.
ЯЗЫЧЕСКИЙ
БАЛЕТ
Какой путевой очерк обойдется без дневниковых записей? На весь дневник замахиваться — несерьезно, но хотя бы кусочек привести, на¬верное, следует: все-таки первые впечатления.
Остановлю свой выбор на записи, сделанной в селе Шеркалы. Встречи в нем запомнились, что-то особо привлекало в бесхитростной жизни на обских берегах.
Пожалуй, это стариннейшее село Северной Сибири — год его осно¬вания 1596-й. Этому событию посвящен подобающий памятник — на церковном холме строгий обелиск с ажурным корабликом. Основатели русских Шеркал — крутые люди казаки,— видимо, поэтому и выбрали это место с редкой для низменных обских берегов настоящей кручей. С реки казацкий острожек был попросту неприступен. Впрочем, выбор места вовсе не казацкая заслуга.
В центре сельца, огороженный орнаментальной оградкой, стоит скромный домик, выделенный сельским Советом под хантыйский этно¬графический музей. Здесь я и встретил давнего знакомца — хантыйского художника-самоучку Митрофана Тебетева. Живет он давно в Ханты- Мансийске, а Шеркалы его родина. По просьбе книжного издательства Тебетев взялся писать историю родных мест, исписал уже пять тетра¬док, но — жалуется — по контракту надо еще десяток написать, а ма¬териал набирается трудно. Митрофан Алексеевич и поведал часть пер-
воначальной истории Шеркал. Казаки, как всякие смышленые люди, много не мудрили, а, доверяя здравому смыслу и опыту коренных таежников-ханты, расположились рядком с их поселением Шашвож. Переводится это имя — «заспинный город». Странное, не правда ли, название? Оказывается, старинные шашвожцы выбрали место безуко¬ризненно безопасное. Крутая, практически неприступная, тогда еще не изрезанная оврагами береговая стена, а впереди — речная заводь, за¬ливчик. Шашвож с реки совершенно не просматривался, он скрывался могучими береговыми елями, кедрами, и если с другой стороны Оби двигался злоумышленный отряд, он непременно выходил к заливчику и сразу показывал безоружную спину осторожным шашвожцам. По это¬му мыску-пригорку Шашвож, постепенно разрастаясь, пополз вверх на кручу, превратился в казацко-сторожевые Шеркалы.
Музей в селе взялась организовывать географичка-историчка из местной школы, но потом переехала в райцентр, и все музейные заботы легли на плечи Митрофана Алексеевича. Как-то летом Тебетев привез из соседнего Лохподпугора уникальные вещицы. У знакомого старика выпросил плетенный из кедровых корней колыдан — первобытный ры¬бацкий трал, дедово наследье. Разыскал кремневое ружьишко аж сем¬надцатого века, но главная находка — «святой» сундук: в нем давниш¬ние женские платки, в узелки которых завязаны старинные монетки.
Тебетев все это выкладывает-показывает, вроде и вещи-то про¬стенькие, а ведь за ними связь веков, связь поколений!
Мне художник Митрофан нравится, по-сибирски говоря, шибко. Лицо особой, тонкой внутренней опрятности. Талант его, наверное, укромный, смирный, но — талант. И живопись его аккуратна, опрятна, но это не профессиональная гладкопись, в картинах уважительное от-ношение мастера к простым людям, к незамысловатым предметам, к понятному, устоявшемуся миру, который он останавливает-запечат- левает на своих полотнах. Художнические поползновения мастера бес¬хитростны, незатейливы, почти простодушны. Вот он переделывает ком¬позицию «Приемка рыбы», где изобразил рыбоприемный плашкоут, к которому подъехали промысловики-ханты на легких лодках. Ему не нравится, что плашкоут загромоздил центр картины.
— Заполз, как стрежнем его сюда занесло,— оправдывается ху¬дожник.— А надо, чтоб все видели калданочки. Раньше на этих лодоч¬ках рыбачили, сейчас совсем забыли, нет калданок на реке. А забывать разве можно?
106 Действительно, столь ли уж масштабен этот замысел? Но если
все глобальными проблемами бытия начнут заниматься, кто же другой возьмется-насмелится?
Мне эта художническая «мелочность» нравится. Маленькое вни¬мание рождает большую любовь. Крохотная родинка на плече люби¬мой... Любишь родинку, а оказывается, жить-то не можешь без чело¬века.
Калданка опрятного художника Митрофана далеко плывет-уносит. Не только к толстогрудому плашкоуту. В детство... Пора, впрочем, и о детях;...
Таких впечатлений я давненько не переживал! Во-первых, по от¬ношению к школьному ансамблю я сразу настроился скептически-кри¬тически. Странные школьники, странные подработки, даже на кани¬кулы не разъезжаются, чтобы только заработать туристскую пепси-колу. (Я подъезжал к Шеркалам на туристском теплоходе.) Поэтому на кон¬церт школьного ансамбля с нелучшим названием «Лесная сказка» шел без особой охоты. Но детский замах удивил. В бывшей церкви, в нынешнем холодном клубе с тесной сценой, юные артисты показывают туристам спектакль по «Языческой поэме» Ювана Шесталова. Впро¬чем, это не просто спектакль, может, опера, может, балет. Самая стар¬шая балерина — девятиклассница, остальные и того меньше. Вел спек¬такль восьмиклассник, а вот в роли ведущего, Поэта, не постеснялся выступить сам сельский мэр. На детском фоне он выглядел монумен-тально, величественно. А дети на сцене резвились, увлекались, фаль¬шивили, пели-танцевали, шаманили, добивались пронзительной чисто¬ты и были безупречно искренни.
Весь этот детско-языческий спектакль создал — написал музыку, придумал хореографию — здешний учитель пения Дмитрий Георгиевич Агеев. Присутствующим сообщили, что он уезжает в райцентр на «ме¬теоре» и предоставил всю полноту режиссерско-постановочной власти самим участникам спектакля-оперы-балета.
Как все-таки прелестны и хороши провинциальные школьные опе¬ры! Как привлекательно, что современные дети играют не рок, не поп, а национальную оперу, сюжет которой связан с их родными местами, с этой древней, язычески могучей страной. А школьники обычные, пос¬ле спектакля я видел их в «бананах», кроссовках (не обходит мода и эту даль), и патлаты они по-современному. А впрочем, может, как древ¬ние ханты, ножниц не знавшие?
Профессионально это самодеятельное языческое действо, вероятно, не очень высоко (хотя то, что «Языческая поэма» на язык балета-опе- 107
ры-музыки просится — безусловно, надо подсказать Шесталову, пусть он подбросит идею знакомым композиторам), но уж очень подкупающе искренне.
«Метеор» по причине большого волнения на Оби не ходил, и в конце спектакля появился сам Агеев. Он скромненько отсидел на по¬следней лавочке и вышел на сцену после бурных туристских оваций. Концерт на этом не закончился, дети с учителем начали петь песенки, которые сами сочиняют. Вообще происходящее на сцене становилось похожим на репетицию, только выглядело занимательно. Юные арти¬сты пели-игралп раскованно, свободно, как у дружеского костра. Их руководитель вел себя почти ребячливо, но и это не выглядело наиг¬ранным, а, наверное, детство в нем жило-затянулось, и видно было, что этот шеркалинский Сухонлинский с детьми вовсе не работает, он с ними живет-пграет. Песенки их были неприхотливы, не всегда им доста¬вало вкуса, иногда прорывался-пробивался ненужный и неестественный пафос — но кто ж высоким штилем воспоет их единственные, неповто¬римые Шеркалы?
Моя соседка, туристка из знойного Душанбе, вздохнула со столич¬ным высокомерием:
— Этой деревне повезло на такого человека!
А мне подумалось, что школьникам-артистам повезло на их юность. Нам в юности часто не хватает такого талантливого взрослого пацана, понимающего нас. Придет трезвая, здравая зрелость, но прелесть юных творческих забав останется навсегда. Пусть вырастет из этой прима- балерины добросовестная, добропорядочная хозяйка, но будет жить в ней память ее юных прозрений, приобщения к искусству. И этому патлатому режиссеру, станет ли он шоферон, ремесленником или охот- uuкон-ирюнысловикюн, будет что вспомнить. Учитель пения Агеев, ви¬димо, сумел создать атмосферу содружества, сотворчества, что так необходимо в юности, а пригодится на долгие годы. Это — состояние души творящей и потому вечно юной — важнее, чем сама опера.
Я не стал подходить к Дмитрию Георгиевичу, расспрашивать. За¬чем слова, когда видел дело?
Прощаясь, туристы передали артистам «Лесной сказки» свои по¬дарки— ящики пепси-колы, арбузы, собранные рубли. Конечно, момент не особо привлекательный, когда сталкиваются подкупающее искусство и низменно-материальная оценка. Но, оказывается, именно с турист¬ского рубля шьются костюмы, готовятся декорации, совершаются гаст- 108 роли в ближние и дальние села. Поэтому-то, выясняется, школьники
в туристский сезон (и Агеев вместе с ними) на каникулы из Шеркал не уезжают, а, как всякие чернорабочие искусства, зарабатывают на насущную жизнь, на артистический хлеб.
Это «заспинное» село на обском, тайгой заросшем крутояре как подарок. И встреча с юной «Лесной сказкой» — тоже подарок. Надолго.
Вернуться в Шеркалы?
Вернешься через год, но не застанешь там Агеева. И это будет совсем иное село. А мы еще обижаемся, что от нас так мало зависит'...
ЗАБЫТОЕ
ОТКРЫТИЕ
Никакой научной представительности — сеиозаготовки, да и только: правда, кучки сена разложены аккуратно, системно и даже аромат за¬сушенных трав, хотя и очень запашистый, и то как-то упорядочен.
В пустующих летних классах школьного интерната расположились не сезонные сенокосчики, а ученые-ботаники. Посмотришь на их «сено¬кос» и четко осознаешь, насколько в любом научном исследовании мно¬го черновой работы.
Специалисты Института экологии растений и животных Уральского отделения Академии наук СССР несколько сезонов назад начали ис¬следования по программе «Пойма Нижней Оби». Аспирант института Игорь Скулкин ведет сезонно-регулярный «сенокос» недалеко от села Шурышкары именно по этой программе. Пойму северной Оби изучают и другие ученые — почвоведы, ихтиологи, но главное место отведено ботаникам. Правда, люди скромные, они стараются работать незаметно.
За шурышкарской околицей — луговое раздолье.
Я начал с шутки о научно-исследовательском «сенокосе». Игорю шутка не понравилась, но вида он не показал, как всякий уважающий себя ученый, работу которого обывательски недооценивают.
— Вот о ком вам надо писать, о Барышникове.
— Кто такой? — поинтересовался я после паузы: названной фами¬лии что-то не припоминалось.
— Выдающийся сибирский геоботаник.
— Так я же рекой интересуюсь... (Подразумевалось — какое от¬ношение к Оби могут иметь геоботаники.)
— Вы упрощенно понимаете систему «река»,— снова обиделся за 109
родную науку молодой аспирант.— Разве река — только вода? Обяза¬тельно еще и пойма. Обская пойма — это ж уникум. Ни на одной реке такой живой поймы вы не найдете.
— Пойма — дитя Оби. Правильно я понял?
— Упрощенно, но в принципе верно,— сдержанно оценил мою по¬нятливость серьезный аспирант.— А открыл обскую пойму Михаил Ка- листратович Барышников.
— За четыреста лет русские на берегах Оби умудрились не заме¬тить ее поймы? — Меня в этом разговоре почему-то тянуло на ненужное подтрунивание (наверное, все началось с «ученого» сена), и это замет¬но обижало собеседника.
Однако Игорь уже взял себя в руки и на мои подначки не откли¬кался.
— Заметить заметили, но не оценили. А Михаил Калистратович отдал ее изучению тридцать лет. Площадь лугов Оби и Иртыша, как он подсчитал, два с половиной миллиона гектаров. Явление мирового масштаба. И для науки, и для сельского хозяйства, ведь эти луга — колоссальный резерв животноводства.
— Параллельно Оби может течь молочная река? — снова не удер¬жался я.
— А вы посчитайте — сколько коров можно прокормить на этих миллионах гектаров. Разыщите барышниковскую книгу «Луга Оби и Иртыша Тобольского Севера».
Позднее, после встречи с молодым ботаником, я после долгих по¬исков эту редкую и очень скромную с виду книженцию разыскал. Вы¬шла она в 1933 году в издательстве Госземобъединения и, хотя по солидности содержания не уступала серьезной монографии, числилась печатным отчетом Тобольского окружного отдела землеустройства Уральского отделения Госземтреста.
Как всякий научный отчет, для постороннего читателя она суха и скучна, но современники-коллеги Барышникова сразу осознали важ¬ность сделанного открытия. Некто Еленевский из НИИ организации территории (какие прекрасные институты существовали!) писал, пред¬варяя барышниковский отчет:
«Заслуга товарища Барышникова (его экспедиции), впервые от¬крывшего огромнейшие просторы заливных лугов в низовьях Оби, весьма велика. Он описал их не только в геоботаническом отношении, но и указал в цифрах те действительно огромные размеры, которых 110 достигают эти луга».;
Специальные экспедиции Нарконзема СССР (они проводились с 1931 года) полностью подтвердили открытие Барышникова.
Что же открыл сибирский ученый? Не удержусь, приведу две крас¬норечивые цитаты из его отчета.
«Исходя из расчетов общую продукцию обских и иртышских есте¬ственных лугов в пределах Тобольского Севера можно исчислять свыше пяти миллионов тонн сена в год. При максимальной ежегодной потреб¬ности в корне в шесть тонн сена на голову, эти луга могут прокормить ежегодно до 900 000 голов крупного рогатого скота. Таковы возможные сенные запасы естественных лугов Тобольского Севера... Продукция же всех естественных лугов Оби и Иртыша (Тобольский Север и Нарын- ский край) исчисляется почти вдвое большими цифрами».
«Нас могут обвинить в излишнем оптимизме в отношении возмож¬ностей хозяйственного использования обских и иртышских лугов,— предупреждал неизбежные возражения оппонентов Михаил Калистра- тович.— Наш оптимизм, надо сознаться, основан отчасти и на том впе¬чатлении, какое произвели на нас никен не используемые необозримые луга низовьев Оби и Иртыша. Многие миллионы тонн имеющейся зе¬леной массы ежегодно используются лишь в ничтожной доле, остальное безвозвратно пропадает. Когда подумаешь о миллиардах, ежегодно теряемых народным хозяйством на лугах Оби и Иртыша, невольно становишься пропагандистом скорейшего овладения этин богатством. Здесь единственное возражение — руки не доходят. Действительно, на Севере мы упираемся в недостаток людей».
Ученый, кажется, оправдывался в своен оптимизме. Еще бы, его открытие лежало если не под ногами, то прямо на берегу!
Полсотни лет минуло. А ведь мысли Барышникова нисколько не утратили актуальности, разве что нынче грех жаловаться на «недоста¬ток людей».
Книжечка с порыжело-зеленой обложкой (даже страницы ее не разрезаны) явно не пользовалась читательским вниманием, незаметно забыт и сам прорицатель, и его мысли, и его открытие.
Какая-то фантасмагория!
В то время, когда ни один уважающий себя ученый на «белые пятна» не рассчитывает, происходит поистине великое открытие. Скром¬но, незаметно открывается зеленый материк, на котором можно вы¬растить почти миллион коров. Целое луговое государство, страна-паст¬бище, сенокосный Бенилюкс! Однако нимо открытия проходят, не обращают на него внимания, забывают. Вместо молочных рек в сибир- 111
ских селах и городах, особенно на нефтяных новостройках,— огромный дефицит коровьего молочка.
Какой-то рок над барышниковским открытием. Нет, его никто не опровергал, но забвение в науке хуже ниспровержения. Конечно, про¬мышленное освоение кое-где луга окоротило, но основной ресурс до сих пор не использован.
Что мешает? Взять эти травы, понятно, не так просто — обская пойма капризна, времени на сенокос оставляет немного, современная техника по низменной луговине не идет. Но никто эту технику и не развивает, не приспосабливает ее именно под обскую пойму, специаль¬но для лее ничего не изобретается. Правда, в Томской области прихо¬дилось видеть плавучие сенозаготовительные заводы-вахты. Но это пока самодеятельность, до настоящей кормозаготовительной индустрии дело не дошло.
Жаль, очень жаль. Единственно, что внушает оптимизм,— этот ре¬зерв все еще не поздно ввести в сельхово6ороT)
Игорь Скулкин смотрит на проблему с точки зрения вечности:
— Обидно, конечно, что такое открытие лежит втуне, но, наверное, это вообще свойственно человечеству, которое частенько объявляет но¬вым хорошо забытое старое. Наверное, барышниковское открытие при¬шлось не ко времени — Сибирь решала другие задачи. В то время глав¬ными сельхозотраслями на северных берегах Оби считали оленевод¬ство, пушное звероводство, добычу рыбы. Сейчас здесь растут крупные индустриальные центры, растут быстро, возникает проблема их обес¬печения. Экономичнее н выгоднее производить продукты на месте — при такой-то уникальной кормовой базе. Остается решить проблему освоения этих лугов. Мы на третьем этапе научных исследований. Пер¬вым пиком было начало работ Михаила Калистратовича, в конце пя¬тидесятых годов к проблеме активно подключились ученые МГУ, но, видимо, тоже не совсем своевременно. Будем надеяться, что наш, тре¬тий пик станет самым результативным.
Исследования М. К. Барышникова имеют не только сугубо практи¬ческое значение. Выходец из самой знаменитой в стране ленинградской ботанической школы академика В. JI. Комарова, он провел свои иссле¬дования на высоком профессиональном уровне: тщательно описал луговые ассоциации, определил их видовой состав, установил основные типы обских лугов, высчитал продуктивность. Его открытие строго на¬учно аргументировано, хотя даже приведенные цитаты позволяют за- 112 метить — он явно был увлекающимся человеком.
О жизни самого Барышникова придется сказать очень кратко, хотя бы потому, что о нем ничего не писали, а сохранились ли его докумен¬ты— неизвестно. Почему он в тридцатых годах оказался на Севере — можно только предполагать: либо был слишком большим энтузиастом и, начав работать, уже не хотел отсюда уезжать, либо сюда его привело по тогдашним временам вполне ординарное несчастье (тогда и ботани¬ку вульгарно политизировали). В Обдорске (Салехарде) он одним из первых защитил кандидатскую диссертацию на Ямальской сельхоз- опытной станции, однако после выхода госземовской книги публико¬вался редко.
В загадке его непроясненной жизни мне чудится какая-то трагедия, сдается, он основательно подрастерял свой оптимизм, когда год за го¬дом наблюдал, что его открытие оказалось никому не нужным.
Впрочем, Игорь Скулкпн со строгостью, присущей молодым ученым, меня предостерег:
— Вы, пишущие, позволяете властвовать своим настроениям, хотя для них нет весомых аргументов. Как я понимаю, Михаил Калистра¬тович был человеком интересной судьбы, практически вся его жизнь связана с Обью, с научными экспедициями. Он часто путешествовал и много сделал для науки. Пока единственный источник информации о нем — его статьи и отчеты. А по ним можно сделать лишь одно пред¬положение— настоящий, крупный ученый. Пережил ли он трагедию? Думаю, несмотря ни на что до конца дней своих он верил, что его открытие пригодится людям.
Будем верить и мы. Будем верить, что третий пик внимания к об¬ской пойме окончательно определит ее роль в жизни сибиряков.
...Я беру в руки пучок недавно скошенной травы (Игорь назвал все травы в нем, да я быстро позабыл), поникшие, квелые, засыхающие стебли. Вид у лугового букета, наверное, жалкий, но как одурманиваю¬ще пахнет! Ветром с реки, солнцем, простором, мгновенной жизнью...
И в этот миг мне стал понятнее далекий и почти незнакомый Ми¬хаил Калистратович Барышников, поэт и чернорабочий своей науки, который — несомненно! — верил, что время для использования его от¬крытия непременно придет.
8 З.'.кпз 44
НЕИСТОВЫЕ
ПРОЖЕКТЕРЫ
В одном из отечественных архивов отыскалась старая английская кар¬та. Безымянная — автор поскромничал и своего имени не поставил. Исследователей особенно привлекли записи, нанесенные твердой рукой прямо на полях рисованного атласа:
«В 1789 году английский полковник Бетсон с английскими матро¬сами исследовал возможность соединения Карской губы с Обью. Он осмотрел две линии, которые обе начинаются от Оби ниже Обдорска, простираются в различных направлениях до Карской губы».
Интерес британской короны к богатой Сибири понятен — самая мощная морская держава и на севере хотела господствовать не меньше, чем на юге.
Кажется, Бетсон открывает список тех, кого не устроило естествен¬ное природное течение Оби, и он начал поиски, как бы приспособить реку к своим интересам. Вообще Обь в силу величины, великости своей постоянно смущала дерзкие уны. Может быть, я худовато знаком с историей других рек, но сложилось впечатление, что Обь своеобразная рекордсменка по проектам и прожектам. Что-то в ней не устраивало и наших соотечественников, и заморских визитеров. Или именно на ней хотелось испытать величественную глобальность своих замыслов? Ка¬ких только изменений ей не пророчили!
Побратать с Енисеем.
Обратить вспять.
Повернуть устье в Байдарацкую губу.
Обручить с Печорой.
Сделать Обь истоком внутреннего «Сибирского» моря.
Просто какое-то неистовство прожектов, пожалуй, неуважительное по отношению к реке и природе, ее сотворившей. Не только у одного Бетсона чесались руки вмешаться в прерогативы бога, переделать его божественное творение.
И разумных проектов, и невоздержанных прожектов существует неимоверно много, о всех рассказывать долго, но мимо некоторых пройти попросту неучтиво.
В 1871 году появилась на свет брошюрка со странноватым назва¬нием «О наводнении Арало-Каспийской низменности для улучшения 114 климата прилегающих стран». Автором был мало кону известный ин¬
женер Я. Г. Демченко. Хотя брошюру печатали в Киеве, она имела непосредственное отношение к судьбам Западной Сибири. Киевский инженер предлагал вещи не просто грандиозные, а прямо-таки фанта¬стические.
«Если с одной строны прорыть водораздел между Убаганью и Тур¬гаем и углубить, насколько потребуется, русла последних,— предавался обольстительным мечтам автор,— а с другой — запрудить Обь у места соединения ее с Иртышом, так чтобы она поднялась до уровня окру¬жающей равнины, т. е. на высоту около 35 сажен против настоящего своего уровня, то Обь, наводнив свою долину и долину впадающих в нее рек на известное расстояние вверх от запруды, или, иначе говоря, образовав ветвистое озеро на месте речных долин своей области, по¬текла бы по направлению Тобольской долины, прорытого канала и до¬лины Тургая прямо в Аральское море».
Искушенный читатель наверняка догадался, что речь идет об одном из первых проектов поворота сибирских рек на юг. Первым подобную идею высказал автор солидного «Путешествия по провинциям Россий¬ской империи» П. С. Паллас. Это случилось еще в конце восемнадцато¬го века. А «Колумб девятнадцатого века», как называли знаменитого Александра Гумбольдта, одобрительно отнесся к Палласовой фантазии. Странное отношение к Северу — он и так достаточно обкраден приро-дой, но даже великие мыслители полагали, что ущемить Север надо еще больше.
Как говорится, идея носилась в воздухе, и, охваченный преобра¬зовательским зудом, инженер Демченко превратил ее в конкретный проект, который, пожалуй, можно обозначить так: «Обь впадает... в Аральское море».
По проекту Демченко, сибирские воды затопили бы Омск, Астра¬хань, Баку, миллионы гектаров плодородных земель, но все это и по¬лушки не стоило — главное, мыслил прожектант, улучшить климат Арало-Каспия. Заплатить Западной Сибирью за Арал Демченко, види¬мо, не считал большой ценой. Скандальный проект практического хода не получил, однако и в небытие идея — увы! — не ушла. Ведь что такое Сибирь и как понимать ее роль, прекрасно выразил царский генерал Андриевич, который с присущей жандармам прямотой писал: «Это ог¬ромнейший в мире пустырь, не пригодный для жизни и ценный для государства только как место для ссылки». Почему бы и интеллигент¬ному инженеру благородно не принести в жертву это «проклятое место» во имя блага человечества?;
...Передо мной карта Срединного региона. Карта почти свеженькая, ей чуть больше трех десятков лет, ее опубликовал яростный поклонник переброса, еще один инженер, но уже советский — М. М. Давыдов.
Карта не просто странная, а, пожалуй, страшная, даже так — чудо¬вищная. Все «сердце» Западной Сибири на ней занимает черная кляк¬са, из которой проступают слова «Обское вдхр.». Под водами уродливо¬го «вдхр.» оказались Томск, Тюмень, Омск, Ханты-Мансийск, Тобольск. Свердловск — приморский город, а на востоке волны этого моря-«вдхр.» сливаются с енисейским потоком.
Бред?
Но автор тоже не стеснялся вмешаться в божественные прерога¬тивы, поскольку:
«Мощные водные артерии текут на север и бесцельно сбрасывают воды в Ледовитый океан».
Да, природа цели не знает, оказывается, знает ее только Митро¬фан Давыдов...
Чтобы затопить страну электричеством, автор промышленной фан¬тазии согласен затопить водой пол-Сибири:
«Мы знаем, будущее наше! Поэтому так крылата наша мечта, так величественны наши планы, так смелы наши дерзания».
Мечтать негрешно. Пожалуй, мечтатели нам симпатичнее, нежели бескрылые, приземленные реалисты. Инженер Давыдов высказывал свои идеи в пятидесятые годы, спорить с ним, наверное, бесполезно. Но, наверное, есть смысл вдуматься в психологические мотивы, кото¬рыми руководствуются подобные ему дерзновенные мечтатели, о чем они хорошо помнят, но что прочно забывают.
Проект Давыдова выглядел, по словам автора, так:
«На Оби, ниже впадения в нее реки Иртыша, сооружается плотина 78-метровой высоты. Разлившись, вода затопит прилегающие простран¬ства. Возникнет гигантский искусственный водоем — Сибирское море (Обское водохранилище)—площадью двести пятьдесят тысяч квад¬ратных километров: вчетверо больше Азовского моря. Затопив в основ¬ном северные районы... Сибирское море по пойме рек Иртыша и Тобола подойдет вплотную к водоразделу между Западной Сибирью и Арало-Каспийской низменностью. Здесь перед обской водой возникнет пре¬пятствие— так называемые Тургайскпе ворота. Длина Тургайских во¬рот восемьсот километров. Такой протяженности и должен быть искус¬ственный канал, по которому обская вода из Сибирского моря напра- 116 вится в южные пустыни и степи... Эта искусственная река, равная по
водности Волге, появится в выжженных солнцем пустынях и безводных степях! Соединение большой воды и обильного солнечного тепла пре¬образит облик арало-каспийских пустынь».
Кто станет отрицать, что вода — это живительное благо для за¬сушливого юга? Но какова цена этого блага?
С непростительным высокомерием автор проекта писал о тон, что должно быть принесено в жертву: «Затопив в основном северные рай¬оны, занятые болотами, кустарниками, лесными зарослями...» Миллио¬ны гектаров замечательной сибирской тайги — зеленых легких плане¬ты— для него не более чем лесные заросли...
Автор забывал, что в природе нет первостепенного и второстепен¬ного, в ней все — едино и важно, ибо это цельный организм. Сибирские реки несут свое тепло не куда-нибудь, а в Арктику, в ту «кухню пого¬ды», которая формирует климат всей планеты. Если эта «кухня» не по¬лучит положенного речного тепла, ясно же — это повлияет на погоду в глобальных масштабах. В частности, суровый климат Западной Сиби¬ри, конечно же, станет еще жестче. Но Давыдов утверждает совсем другое:
«Благотворные климатические изменения произойдут и в самой Сибири».
Зачарованные, завороженные своими иллюзиями, вроде бы беско¬рыстные мечтатели старательно отбрасывают то, что нешает построе¬нию их заманчивых воздушных замков. А где же изначальное благо¬родство любой мечты? Разве неблагородные средства не компромети¬руют возвышенную цель? Если мечта строится на ложных посылках, если для привлечения сторонников используются передержки, некомпе¬тентные расчеты, сугубо умозрительные, непроверенные данные, о каком благородстве может идти речь?
Давыдов, не мудрствуя лукаво, считал, что поворот сибирских рек на юг был бы не чен иным, как восстановлением геологической спра¬ведливости. «Повернув часть стока Оби на юг,— писал он,— мы вос¬становим ее древнее течение». Инженер не геолог, но смело, широкими, яркими мазками рисовал геологические картины. Неважно, что они ничего общего с действительностью не имеют, зато как заманчивы! И коли мечтателю очень хочется, он перекроит и геологическую исто¬рию. Ему мало дерзко преобразить будущее, он похозяйничает и в прошлом. Где настоящий ученый осторожно действует скальпелем, та¬кой мечтатель орудует штыковой лопатой.
«Новый водный путь будет одновременно и первоклассной транс- 117
портной магистралью,— продолжал экологический абстракционист.— При двадцатиметровой глубине искусственной реки, которая соединит Карское море с районами Арало-Каспия, крупные суда смогут из Игарки следовать в Москву, из Енисейска — в порты Каспийского моря».
Мечтать, сомневаясь, наверное, нельзя. Или мечтать, или сомне¬ваться! И в этом проекте нет ни одного слова, хотя бы вскользь, о том, что связи в природе сложны и хрупки, что не все так просто, как нам порой хочется. Все только в утвердительном ключе:
«Энергетический эффект поворота сибирских рек будет столь же разителен, сколь и «оросительный».
Считается, что мечтатели приближают будущее. И это действи¬тельно так. Но книга «Рассказ о великих реках», одним из соавторов которой был Митрофан Давыдов, вышла в 1955 году. Березовский газ к этому времени уже был открыт, начинался поиск сибирской нефти. Но, мечтая широко и размашисто, автор глобального проекта такой ,мелочи, как «открытие века», не придал значения. А ведь не просто «лесные заросли» попадали под Сибирское море, но и Самотлор, Шаим, практически все нефтяные месторождения Среднего Приобья.
Да, хорошая мечта — дерзкая мечта. Но широта кругозора и глу¬бина анализа не помешают дерзновенному мечтателю. Может, и хоте¬лось бы помечтать вместе, хотелось бы согласиться с автором, что «се¬годня это мечта, завтра — явь», но что-то не хочется... Видимо, только в последние годы мы начали ясно сознавать: человеческие преобразова¬ния должны все же учитывать, что природа достаточно мудра и за века своего существования в ней установилось то соразмерное равнове¬сие, которое не следует нарушать.
Но в пятидесятые годы давыдовский проект получил влиятельную поддержку. Не кто иной, а патриарх отечественных географов, почтен¬ный академик и радетель Сибири В. А. Обручев выступил с безуслов¬ной поддержкой:
«Этот проект... нужно считать грандиозным, вполне исполнимым даже без чрезвычайных затруднений и огромных затрат».
Человек, которого мы знаем и как писателя-фантаста, автора ро¬мана «Земля Санникова», был, видимо, заворожен фантастическими масштабами проекта; умудренного географа, наверное, утешала ребяч¬ливая мысль, что можно переиначивать географические очевидности и смело писать: «Обь будет впадать в Каспийское море».
118 Может, время было таким? Властвовала эйфория преобразований,
неудержимый оптимизм. Серьезный географ, профессор Екатерина Ор¬лова строила «иллюзии-51»:
«Суровый Север побережья Ледовитого океана будет утопать в электрическом свете, мощные отеплители разгонят холодную зиму, рас¬тает вечная мерзлота, мхи и лишайники уступят место бескрайним по¬лям, садам и лесам».
Сегодня многие из нас думают по-иному. Природа уж так устрое¬на, что, если мы берем у нее в одном месте, обязательно теряем в дру¬гом и, пытаясь улучшить одно, обязательно ущемляем другое.
Я рассказываю о давних идеях, тех, которые именовали «сталин¬ским планом преобразования природы», но симптомы этой преобразо¬вательной эйфории очень живучи. Сторонники поворота сибирских рек, переброса сибирских вод, по существу, и сегодня оружия не сложили. Настоящим защитникам природы, ее гармоничности и разумности нуж¬но постоянно быть начеку.
Мне хотелось писать об Оби величаво — с точки зрения вечности, но все время заносит на злобу дня, хочется доспорить. Наверное, это и неплохо. Пусть мои заметки останутся вехой своего времени. Мы не можем выпасть из него, ибо против этого потока мы бессильны вы¬грести, и кто-то через десятки лет, возможно, ниспровергнет мое куцее экологическое благоразумие.
Один из прожектов все же был благополучно осуществлен.
Есть у селькупов — таежного народа, живущего в Обь-Енисейском междуречье, одна примечательная поговорка, которая в общем-то поло¬жила в конце прошлого века начало одной грандиозной сибирской -стройке:
— На Орловой гагара кричит, а на Малом Касе слышно.
Знающие сибирскую географию быстро вспомнят, что речка Орло- вая впадает в правый обский приток Кеть, а Малый Кас — «сынок» Большого Каса, левобережного енисейского притока.
Гагара кричала, гагара гадала...
Как здесь опрометчиво не соблазниться, не задаться, казалось бы, посильней задачкой — обручить богатыря Енисея с красавицей Обью. Ведь нет другого такого места, где они так близко подходят друг к дружке.
Первым соблазнился — в середине прошлого века —— енисейский купчик Фунтусов. Он прокопал восемь верст существовавшего здесь давнего волока. Но «прокоп» не принес ожидаемого эффекта: енисей¬ско-обский путь мог действовать только при большой воде. Фунтусов, 119
хотя и провел с Енисея на Обь несколько барж, большого барыша не получил.
Но фунтусовский замысел не высох вместе с обмелением «проко¬па». Большая пропагандистская кампания, затеянная сибирскими пат¬риотами, привела к тону, что царский департамент водяных коммуни¬каций с большой неохотой рискнул взяться за престижный канал. Со¬единительный путь был выбран по маршруту: Кеть — река Озерная — река Ломоватая — река Язевая — озеро Большое — Малый Кас — Большой Кас.
Строительство началось в 1883-м, а закончилось только в 1914 году. Долгий срок свидетельствует и о трудностях предприятия, и о скромных индустриальных возможностях царского режима.
Подряд на работы по Кеть-Касскону каналу взял барон Аминов. Он считался выдающимся гидротехником своего времени. Но, и не без оснований, утверждали, что это был выдающийся аферист и казнокрад. Точную сунну украденных денег, конечно, никто не сумел подсчитать, но, по слухам, из пяти миллионов, отпущенных царской казной, барон умудрился истратить на канал только один. О гидротехническом талан¬те этой широкой натуры свидетельствует то, что и на оставшийся мил¬лион Аминов сумел сделать немало. Правда, вместо двадцати восьми намеченных шлюзов была устроена ровно половина, канал ног пропу¬скать только малогабаритные суда, а не те, что к тому времени уже курсировали по Енисею и Оби.
«Мелководность рек, шлюзование небольшой их части, извили¬стость Кети и ее притоков, короткий навигационный период, удален¬ность устья Большого Каса от основной в то время пристани на Ени¬сее — города Енисейска и, главное, удорожание прохождения товаров из-за перегрузок с крупногабаритных судов на мелкосидящие,— считает Л. К. Малик,— все это обрекло Обь-Енисейское соединение на бездей¬ствие и постепенное забвение».
Во время гражданской войны в Сибири аминовский канал, спря¬тавшийся в глухой тайге, почему-то особенно приглянулся бежавшим белогвардейцам. Металлические части шлюзовых сооружений они исполь¬зовали для каких-то нужд, а после «гражданки» речь о восстановле¬нии канала уже идти не ногла. В паводок один-два каравана сугубо местного значения по каналу все же пробирались.
Самая большая грузовая операция была проведена здесь в 1942 году, когда немецкие подлодки закрыли карский участок Север- 120 ного морского пути. Вот тогда снова вспомнили о канале, и ранней
весной по нему прошло два каравана с необходимыми военными гру¬зами. Но фашистские субмарины в отечественных арктических морях господствовали недолго...
Последний раз свою грузовую роль канал сыграл в 1980 году, когда из города Колпашева на Енисей пробрались два небольших ка¬тера.
Сегодня Кеть-Касский путь рекомендуется только отважным тури¬стам — это их апробированный маршрут.
Лия Константиновна Малик, с которой я специально встретился в Москве в Институте географии АН СССР, вспомнила свое посещение канала в 1983 году — тогда отмечалось (скромно и среди немногочис¬ленных посвященных лиц) столетие с начала государственных работ на соединительном пути:
— Конечно, запустение, обветшалые строения. Жалко немилосерд¬но, ведь какой труд затрачен, какая благородная идея! И должна ска¬зать — мастера в кетской тайге трудились замечательные. Деревянная система шлюзов сохранилась поразительно. А ведь это уникальное гид¬ротехническое сооружение строилось практически простым топором. Основным материалом была выбрана лиственница, из нее сделаны пло¬тины, шлюзовые детали, крепления откосов. Поражали и болты, кото-рые за прошедшую сотню лет так и не поржавели — они ковались в местных примитивных кузнях. Высший сибирский класс! Я много слы¬шала об этом канале, но не передать то восхищение, которое испыты¬ваешь, видя это мастерство, поразительную сложность и мастерство. Считаю, что эти гидротехнические руины нужно сохранить, как уникаль¬ный памятник сибирским строителям!
Только ли неумеренное корыстолюбие талантливого гидротехника Аминова сослужило каналу печальную службу? Почему Обь-Енисей- ский канал так и не стал «Сибирским Суэцем», был ли у него такой шанс?
Как ни привлекательны сумасшедшие идеи, наверное, следует все же признать, что трезвая экономическая реальность плохо сопрягалась с романтическим замыслом, если бы барон даже и не воровал так широ¬ко. Серьезной экономической необходимости в канале не существовало. Иначе баржи ползли бы волоком, но ползли. А если канал благопо¬лучно скончался, окончательно даже не оформившись, наверняка и за¬мысел был мертворожденным.
Впрочем, идея канала все еще будоражит ретивых энтузиастов. Уже упоминавшаяся Екатерина Орлова, например, вписывала Кеть- 121
Касский канал в единый глобальный речной путь Тобол — Иртыш — Обь — Енисей — Ангара — Байкал — Селенга — Монголия.
Существовал и чулымский вариант обско-енисейского соединения. Чулым в одном из своих колен подходит к Енисею на дюжину кило¬метров. Не соблазнительно ли сделать очередной «прокоп»? Но уровень Чулыма в этом месте на сто метров выше енисейского, получился бы не канал, а водопад — Чулым попросту впадал бы в Енисей.
История Кеть-Касского канала, конечно же, весьма любопытна, примечательна, это замечательная страница в обской истории. Пожа¬луй, и поучительная. Мы видим, как романтический замысел движет¬ся к неизбежному прискорбному концу. Об его участи следовало бы перво-наперво задумываться всем неистовым глобальным прожектерам.
РЕЧНАЯ
ДУША
Кабинет поэта на втором этаже. Отсюда, с высокого берега, открыва¬ется превосходный вид на разливающийся Полуй, который вдали, вон за теми островами, сливается с Обью. Нынче большая вода, понять трудно, где Обь, где Полуй и где они сливаются — сплошное море воды с островками. Но это не островки суши, а островки леса, деревья буд¬то осторожно рискнули вброд перейти половодье, думая, что будет по колено, а оказалось — по грудки.
Почему-то — вспоминаю Александра Шумилкина—у творческих натур окна обязательно выходят на реку. Как не подумать о том, что речной простор настраивает на волну вдохновения?
— Хочешь загадку? — спрашивает Роман и, не дождавшись отве¬та, произносит на родном языке:
— Сот хоят и эсам? Сто человек сосут одну грудь?
Он смотрит на меня с некоторым торжеством, понимает — слабо мне разобраться в хантыйской народной мудрости. Но так как наш разговор был посвящен реке, подозревая, что загадка возникла в бесе¬де не случайно, рискую:
— Неужели Обь?
— Сам догадался? — недоверчиво смотрит Роман. — Наверное, раньше слышал от кого-то из наших?
122 — Нет, первый раз.
— Да-да, ответ именно такой. У вас, у русских, иногда можно ус¬лышать— река-кормилица. А у нас Обь ассоциируется с материнской грудью, вскормившей нас. Река — молоко жизни.
Роман Ругин — известный хантыйский поэт — родился и вырос на обских берегах, сейчас живет в Салехарде. Салехард у ханты счита¬ется выдающимся местом, потому что расположен на Ангальском мы¬су— самом священном мысу небольшого северного народа. Здесь на¬ходился главный речной идол, поклониться которому приезжали рыба¬ки за многие сотни километров ‘.
Свято, священно отношение аборигенов к реке.
Обь — великая Ас — считается у ханты живым существом женского, животворящего начала. Большая река — мать своих притоков, зимой она засыпает, чтобы проснуться весной.
Даже не так, река в мировоззрении речного народа непросто ожив¬лялась и очеловечивалась.
— У нас есть такое понятие, Ас-най, — объясняет Роман. — Дослов¬но можно перевести: «река-солнце».
— Река приравнивается к солнцу?
— Обь, как и солнце, — прародительница всего живущего, начало жизни, жизни на земле.
— Великий поэт ваш народ! Надо же так точно сказать: солнечная вода!
— Как не стать поэтом — мы у этой груди вскормлены, — соглаша¬ется Роман.
Текущая вода, по понятиям ханты, прекрасно понимает язык лю¬дей, она может радоваться вместе с человеком, а может и рассердиться на него (а почему бы и нет?). Когда Ас сердилась, ей обязательно при¬носили хоть малую, но жертву, бросали монетку, горсть муки, делили с ней трапезу и выпивку. Плывущий по реке обращался с ней не как с безъязыкой стихией, а как с живым существом. Когда подступала опасность, надо было обратиться к ней с добрым словом, умилостивить ее, и приносимая жертва выражала не страх, а добрые чувства к раз¬бушевавшейся воде. Ханты не умели плавать, во всем полагались на реку, считая, что, если человек не разгневал дурными поступками реч-ных духов, ему нечего бояться.
1 Григорий Новицкий, известный православный миссионер, в своем 1715 года «Кратком описании о народе остяцком» нарисовал портрет Обского идола — старика: «Доока некая, нос аки труба жестяна, очеса стеклянны, роги на главе малые».
Настоящие речные люди, ханты даже свой «верхний мир» уподоб¬ляли большому текущему потоку. Вроде наивно. Но ведь есть з этих образах мира своеобразная поэзия: даже божественная жизнь для них нечто движущееся, текущее. Поток жизни.
Столь же поэтически точна живая народная символика. Тунан у ханты — это «дыхание Оби», а, скажем, роса — «слезы ночи», «слезы травы».
Столь же священное, поэтически-одухотворенное восприятие жиз¬ни реки мы ножен встретить и у других малых народов, населяющих обские берега.
Если вы увидите большой водоворот — не подумайте, что воде про¬сто делать нечего, вот она и крутит струи-вихри — нет, здесь живет Лух, дух реки. Дух реки неукротим и неутомим, он ткет вечную пряжу движения потока.
Из исторической литературы известно, что кроме Антальского ныса имелось у ханты еще одно священное место, — оно и по-русски назы¬вается сказачно — Белогорье, здесь также стоял идол — «рыбий бог», бог рыбацкой удачи. Идола уничтожил неистовый искоренитель языче¬ства тобольский митрополит Филофей.
Но, надо полагать, сожжение деревянного идола не уничтожило в душах ханты почитание реки, божественного начала «солнечной» кор¬милицы. Да, иненно Обью вспоен и вскормлен этот речной народ, она дала ему жизнь, помогла ену выжить.
Она и сегодня остается кормилицей для тысяч людей, животворя¬щая эта река. Мне представилась, наверное, наивная, несерьезная кар¬тинка— скажем, в кабинете начальника ли мелкого рыбоучастка, ди¬ректора ли крупного рыбозавода (а на Оби их десятки), а может, даже руководителя республиканского рыбного управления Сибрыбпром (рыб¬ного хозяина Оби)—стоит скромный, из лиственницы вырезанный идол — рыбий бог. И в урочный час подходит к нему ответственный че-ловек— начальник, все благополучие которого от этого «рыбьего бога» зависит, и молится на него. В отрешенной тиши, НЛСУЛННОСНИ. Ведь ни¬что не мешает нашим хозяйственным современникам обращаться к ду¬ховному началу, да и к духу великой природы. А то ведь иненен плана чего только не делают с рекой: вылавливают молодь, тралят, выбирая подчистую.... Рыбный промысел на Оби — все еще далеко не культур¬ная отрасль, а дикая охота на рыбу, которая часто и ведется примитив¬ными, чуть ли не варварскими мееmдaм^I. Наверное, надо бы почаще 124 спрашивать нашего внутреннего бога — совесть, разумно ли ны обра-
щаемся с природой, разумно ли пользуемся ее щедрыми дарами, ду¬маем ли о тех, кто придет за нами вслед.
У тех же ханты имелось немало святых рек, озер, участков Оби. К религии и суевериям это никакого отношения не имеет: голодные люди —— самые большие материалисты, а ханты в прошлом частенько приходилось голодать. Но святые места не трогались — они были за¬поведны.
А сегодня нет даже малого кусочка великой Оби, официально за¬поведанного, чтобы мы — насколько это возможно — могли увидеть реку в первозданном ее естестве.
Святость наших отношений к природе, понятно же, чувство религи¬озное, но оно должно оставаться по-человечески святым.
— Почитай из новых стихов,— прошу я Романа.
Читает он превосходно, в нем наверняка умер великий шаман, который своим страстным, огненным камланием умел завораживать соплеменников. На родном языке стихи Романа звучат, пожалуй, лучше, чем в переводе. В них мне слышалось движение потока, шум живой жизни, который так похож на шум реки.
Может, есть красивей где-нибудь,
Но любимей рек на свете нет!
Обь-река, ты жизненный мой путь Мне указывала с детских лет.
Разжигая дерзкие мечты, В дали заповедные маня. Мудрости меня учила ты, Человеком сделала меня.
В солнечные дни, когда тебя Гладит солнца теплая рука,— Как меня ласкала ты, любя, Смуглого мальчишку-рыбака!
Ты меня учила: «Сильным будь! Будь упорней всех штормов и бед!» Обь-река, ты жизненный мой путь Мне указывала с детских лет.
Без тебя не мог бы выжить я: Летом и зимой, жирна, бела, Рыба драгоценная твоя На бесхлебье хлебом нам была.
С давних, незапамятных веков, Оживляя наш суровый край, Ты моих растила земляков, На ноги их ставила: шагай!
И течешь, как море, широка,
И нетороплива, и строга, И, как будто два материка, Друг на друга смотрят берега.
И опять, весло держа в руке, Я встречаю над тобой рассвет,
И чешуйка рыбья на песке Мне дороже золотых монет!
ЗАГАДОЧНЫЕ
СЛЕДЫ
Археолог Леонид Хлобыстин нашел на берегу Оби, в урочище Кор¬чаги (это уже за Северным полярным кругом), каменный нуклеус — невидное, непримечательное каменное било. Примечательно оно толь¬ко одним — непреложно свидетельствует о том, что уже шесть тысяче-летий тому назад, как показал специальный анализ, этим билом поль¬зовался древний человек. Здесь, на заполярных берегах Оби. Значит, эти берега обжиты давно, задолго до нашей эры.
Совсем недавно новосибирскому академику археологии Анатолию Деревянко удалось в урочище Сибирячиха на обском притоке Ануе обнаружить кости первого приобского жителя. Коллега Деревянко па¬леонтолог Крис Тернер (США), используя самые современные методы, определил возраст древнейшего сибиряка-«неандертальца» — ему никак не меньше 25 тысячелетий.
Отдельная книга потребуется, если рассказывать, как и кто обжи¬вал обские берега, когда здесь появились предки ханты, селькупов, нен¬цев, эвенков, татар.
Мне же хочется поведать о двух этнических загадках, связанных с тем, как пробирались на Обь народы самодийского корня, языковые родственники самых северных обских аборигенов — ненцев.
В конце восемнадцатого века доктор медицины и натуральной ис¬тории Иван Иванович Георги, которого научные разыскания привели в 126 Восточное Засаянье, застал там карагасов, говорящих и а самодийском
языке. Через полвека другой исследователь, Александр Кастрен, уже не мог отыскать ни одного карагаса, который бы говорил на языке, подчеркивающем его самодийские корни.
Современные исследователи карагасов (или, как их сейчас назы¬вают, тофаларов) пришли к выводу, что уже в семнадцатом веке этот народ утратил самодийское наречие, перешел на язык соседей тюрков.
Но вот одна каракасская загадка, до сих пор не разгаданная — наверное, потому, что не привлекла большого внимания ученых.
В 1926 году статистики, проводившие государственную перепись, обнаружили карагазов на берегах... Оби, в Томской губернии, за не¬сколько сот километров от Саян. Обская группа карагазов оказалась немаленькой — «2709 душ обоего пола». Комитет содействия туземцам Севера срочно снарядил экспедицию на Обь и ее притоки Шегарку, Саргатку, Казанку. Этнографолингвистический отряд констатировал «отсутствие в Томском округе карагасов». Куда же исчезли почти три тысячи человек «обоего пола»? Нет, они никуда не снялись из своих юрт—Кожевникове, Елегечево, Тарсалгай. Все они говорили на рус¬ском и не знали других языков. Но тем не менее местное население считало из карагазами, да и они сами помнили, что их предки были кочующими, занимались охотой и оленеводством, жили в юртах из шкур сохатых. Кое-что в обычаях обрусевших карагазов перекликалось с обычаями их далеких саянских «однофамильцев».
Каким историческим ветром их занесло на обские берега?
А куда заведет нас еще один загадочный — камасинский — след?
Голос далекого сибирского, тоже саянского племени первой в Ев¬ропе услышала шведская читающая публика. Небольшой словарик ка- масинского наречия опубликовал Филипп Страленберг, который мог погибнуть под Полтавой, но попал в русский плен, и это стало для него счастливой судьбой. Если незадачливого вояку ныне кто и поминает, то только историки и лингвисты.
Офицер Карла XII отважно сопровождал в путешествии по Сибири русского академика Готлиба Мессершмидта, а после возвращения из плена поведал о сибирских приключениях в толстенной книге, к кото¬рой и приложил словарь камасинского языка.
Как здесь не воскликнуть, что Страленберг попал в плен весьма своевременно, ибо позднее чистые самодийцы-камасинцы перешли, как и карагасы, на язык соседних тюрков.
Но на карте — опять же Томской губернии — топонимисты обна¬ружили «камасинский островок» — здесь есть несколько рек, названия 127
которых выводятся только из канасиискюгю языка — Двойчага, Ингубы, Суеба, Амба. Странные гидронимы на карте 1891 года обнаружены в бассейне реки Парабель, левобережного притока Оби в среднее ЛЛ те¬чении. «Островок» этот расположился в селькуповском топонимическом море. Далековата Парабель от северо-восточных Саян. Что скрывает в себе топонимический камасинский осколок?
Ответить можно одно: река за время своего исторического бега слышала разные наречия, многоязычную речь. Народы приходили и уходили, кто-то шел дальше, кто-то возвращался назад, кто-то задер¬живался. Не задерживаются только реки в своем неудержимом стрем¬лении вперед.
ОКНО
В ЕВРОПУ
Обь — первая сибирская река, с которой познакомились европейские мореплаватели. Скорее всего, первые был Оливье Брюнель. Некоторое время он служил у знаменитых Строгановых — Якова и Аники — и имен¬но по их поручению ходил за Камень, доходил до Оби и поднимался по ней вверх до слияния с Иртышое на русское карбасе. А в 1576 году на строгановское! коче Оливье Брюнель пробился через НОВОЗЛНЛЛЬ- ские проливы, обогнул Ямал и вошел в Обскую губу. Удача способ¬ствовала пронырливому голландцу, пожалуй, лишь потону, что штур¬маном у него был знающий студеные воды и еангазейский ход помор- кормщик— к сожалению, по русской традиции оставшийся безымянные. Об этом плавании в Европе стало ИЗВЛСТ-НО, ибо, уехав из России, Брюнель имел важную встречу с одним знаменитым европейцем.
ШЛСНИДЛСЯНИЛЛТНИЙ реформатор картографического дела, прослав¬ленный автор известного «Атласа» Герард Меркатор жил вдали от су¬еты в небольшое германское княжестве в Дуйсбурге. «Атлас» еще не был закончен
;
;
На весенних разливах.
В письме говорилось, что податель сего «родом из Финляндии, зва¬нием солдат, был несколько лет пленным в России и состоял в службе некоторых знатных особ Якова и Аникия».
Меркатор с особой заинтересованностью взглянул на посетителя: ему не приходилось видеть путешественников, так далеко забиравших¬ся в Ледовитый океан.
«Податель сего, — продолжал автор письма, — говорит весьма сво¬бодно и открыто, что путешествие в Китай через Восток сколь кратко, столь же и удобно: что он сначала ездил берегом к реке Оби через Самоедскую и Сибирскую землю и водою вдоль реки Печоры; что для сего покушения снарядил он судно, сидевшее неглубоко в воде, и, снаб¬див оное всем для того пути потребным и людьми, знавшими как само¬едский язык, так положение реки Оби отправился на нем в конце мая к востоку. Река Обь, по сказанию самоедов, имеет семьдесят устий, между коими многие большие острова населены разными народами; что в реке Оби должно зимовать, чтобы приготовиться к дальнейшему пути; что оттуда в Китай можно достигнуть в одно лето, если только не препятствуют льды, носящиеся перед устьем реки, иногда в боль¬шом, иногда в меньшем количестве».
Не сохранилось письменных свидетельств, и мы не знаем содержа¬ния беседы, но она явно оказалась плодотворной, ибо в «Атласе» Мер¬катора Обский Север, о котором рассказывал гость дуйсбургского за¬творника, изображен более достоверно, чем некоторые другие, более близкие знаменитому европейцу территории.
Далекая Обь манила воображение не только путешествующих авантюристов, она привлекала фантазию поэтов.
Первых читателей знаменитой поэмы Джона Мильтона «Потерян¬ный рай» поразило, как свободно ориентировался автор в географии. Северный колорит привносили заснеженные хребты, полярные ветры, ледяные глыбы, вьюги, бураны, Обь...
Еще в юности Мильтон проштудировал немало ученых трудов, по¬священных загадочной для европейца Московии. Работая у Оливера Кромвеля государственным секретарем, будущий поэт переписывался с русским царем Алексеем Михайловичем. Уже на закате жизни ослеп¬ший поэт распорядился напечатать свой юношеский труд с длинным названием «Московия, или Известия о Московии, по открытии англий¬ских путешественников, собранные из письменных свидетельств разных очевидцев; также другие малоизвестные страны, лежащие на восток от России до самого Китая, недавно в разное время открытые русскими».
9 Заказ 446
Издатель замешкался, и книга вышла в свет уже после смерти знамени¬того автора в 1682 году.
Что же было известно Джону Мильтону о далекой Сибири?
«К северо-востоку от России, — пишет Мильтон, — при реке Оби, лежит страна самоедов, открыл ее один русский по имени Аника (Стро¬ганов), который первый завел с самоедами торговлю и, добывая от них богатые меха, нажил большое богатство и узнал их страну, а впослед¬ствии... указал, сколько полезно будет для государства приобрести эту страну. Борис отправил к самоедам пышное посольство и миролюби¬выми средствами достиг того, что они отдались в подданство России с обязанностью ежегодной поголовной дани. Гонцы Борисовы, проехав двести миль к востоку от Оби, донесли, что там красивая страна, изо¬билующая лесами и источниками, что жители ездят верхом на оленях и лосях, другие же в санях, запряженных оленями, а иные еще на со¬баках, столь же прытких, как олени».
Как известно, первый царь Романов закрыл — в 1619 году — мор¬ской мангазейский ход, оберегая интересы российских и сибирских куп¬цов от завистливых взглядов (и злонамеренных попыток) иноземцев. Наверное, решение для той поры вполне резонное. Жаль, что царское табу затянулось на два с половиной века.
Только в 1874 году в Обской губе появился первый иностранный ко¬рабль. Честь первопроходца принадлежит Джозефу Виггинсу, который за одну навигацию сумел из Европы дойти до устья Оби и обернуться назад.
Это плавание на судне «Диана» принесло ему славу покорителя Карского моря, которое до тех пор считалось непроходимым «ледовым мешком».
«Будучи убежден издавна, — говорил Виггинс, — что Карское мо¬ре доступно для паровых судов, специально приспособленных, я пред¬принял свое первое северное крейсерство на принадлежащем мне спе¬циально приспособленном пароходе «Диана», экипаж которого был на-бран из лучших шотландских китоловов».
Спустя три года из Тюмени в Лондон отправилось первое сибир¬ское судно. Парусная шхуна, построенная на тюменской верфи, несла на борту гордое имя «Сибирь». В ее трюмах находилось 16 тысяч пу¬дов пшеницы и конопли. «Сибирь» благополучно добралась до мыса Хаманел в низовьях Оби, двинулась дальше на север... и пропала из поля зрения любопытствующей общественности. Некоторые поторопи- 130 лись поставить на «Сибири» крест. Но 25 октября 1878 года из Лондо¬
на пришла телеграмма — капитан Курдзен сообщал, что тюменский па¬русник благополучно вошел в устье Темзы. Это был первый рейс из Западной Сибири в Британию.
Годом раньше, тоже впервые в истории обского судоходства, была произведена грузовая коммерческая операция «река — море». У впа¬дения реки Надым в Обскую губу, па траверзе .мыса Линзита, встрети¬лись европейские корабли и сибирские речные суда. Первым к надым¬скому устью подошел «Нептун», на котором фирма Отто Бартинга от¬грузила из Гамбурга купцу Функу товаров на тридцать две тысячи рублей серебром. Датский капитан Расмусен довольно быстро привел «Нептуна» к месту назначения: на весь путь ему потребовалось всего двадцать три дня. Второго августа, через сутки, к мысу подошел речной пароход «Сибиряк», принадлежавший купцу Тюфину. «Сибиряк» волочил за собою пару барж, груженных сибирской пшеницей. Плоско¬донный «Сибиряк» с трудом выдерживал нижнеобские штормы, поэто¬му, пережидая непогоду у Кушевата, и опоздал к месту встречи.
«Первый обмен иностранных товаров на хозяйственные произведе¬ния сибирской земледельческой полосы», как назвал операцию мор¬ской историк Н. Балкашин, проходил в трудных условиях. Штормило. Судам пришлось отойти севернее, где глубины были побольше. Десять суток потребовалось, чтобы двадцать три тысячи центнеров пшеницы с тюфинских барж перекочевали в трюмы «Нептуна». «Сибиряк» вер¬нулся в Томск, где Функ имел свои магазины. Подсчитав стоимость перевозки полученных морем товаров из Гамбурга, он снизил цены на масло и керосин, чем привел в ярость своих конкурентов. Так морские перевозки агитировали сами за себя, хоть путь по арктическим морям был еще практически не освоен.
Когда «Нептун» заканчивал погрузку, к Линзите подошло второе судно—пароход «Воркворт», который привел из Ливерпуля к Надым¬скому бару тот самый первопроходец Виггинс. На борту «Воркворта» находился груз петербургского дельца, который снабжал свои сибир¬ские магазины солью, маслом, посудой и другими товарами. С опозда¬нием на два дня к морскому партнеру подошел пароход «Степан», при¬надлежавший компании тобольского рыбопромышленника Корнилова. На его баржах кроме пшеницы были лен, конопля и льняное семя.
Этот груз перекочевал в трюмы англичанина. Путь для Виггинса оказался более тяжелым, чем для «Нептуна». В штормовую ночь паро¬ход сел на мель в не обставленной бакенами Обской губе, и, выбираясь из речного плена, Виггинс счел за благо выбросить за борт почти чет- 131
верть принятого груза. «Воркворт» сполз с мели и дальше вполне при¬стойно добрался до родного порта.
Несколько аварий в Карском море — и былой северноморской эйфо¬рии (а некоторые тогдашние публицисты уже объявили арктическую трассу «надежным путем») пришел конец. Но именно в эти годы за¬кладывалась основа Карских товарообменных экспедиций, у истока ко-торых стоял Владимир Ильич Ленин.
«СОПЕРНИЦА
РЕЙНА»
Обь вряд ли может похвастать именами великих ученых, которые по¬святили ей свою жизнь. Да и среди тех, кто изучал ее время от време¬ни, мировых авторитетов не так уж много — разве что Владимир Нико¬лаевич Сукачев, отец отечественной экологии, который в 1934 году со¬вершил экспедицию от Новосибирска до устья Тыма и открыл южную границу древнего ледника. Но это лишь эпизод в его богатой научной биографии. Выдающийся исследователь Сибири академик Владимир Афанасьевич Обручев работал на берегах Оби, но тоже эпизодически.
Так что из всех знаменитых обских путешественников я выберу двух — нашего соотечественника и прославленного европейца.
....Юный Иван Поляков служил вестовым не у кого-нибудь, а у кня¬зя Петра Кропоткина — великого анархиста и великого географа. На¬счет анархизма неизвестно, а вот страстью к странствиям князь юного забайкальского казачка заразил. Иван Семенович умер молодым, но его путешествий хватит и на более долгую жизнь. Восточный Саян и Западный Алтай, Семиречье и Сахалин, Сингапур и Кузнецкий Алатау, Прииртышье и Япония, Суэц и Нижняя Обь. Больших научных чинов бывший вестовой не достиг, числился рядовым ученым-хранителем ака-демического музея. Путешествие в долину Оби он совершил в 1876 году.
«Надым оказался фокусом, в котором сосредоточился весь свет обской рыбопромышленности. От самих рыбопромышленников я ниче¬го не узнал существенного касательно их занятий; они сами, по собст¬венным рассказам, — народ страждущий, обиженный остяками, кото¬рые ими облагодетельствованы; все же их торговые обороты с остяка¬ми составляют «коммерческую тайну», неприкосновенность которой я и приму в настоящее время решимость нарушить с целью выяснить суть 132 этой тайны. Первостатейный элемент, с которым рыбопромышленник
пробирается к северу по Обской губе, это — давно известный на Оби запретный плод, главная составная часть «коммерческой тайны»— водка».
Так писал Поляков в своих «Письмах и отчетах о путешествии в долину реки Оби», опубликованных в «Записках Академии наук». Ака¬демической инструкцией ему вменялось в обязанность антропологиче¬ские и этнографические исследования остяков (ханты), он должен был ознакомиться с их хозяйством, промыслами, бытом. Третья задача в его «Письмах» стала главной: отчет — гневный протест ученого-гумани¬ста против изощренной эксплуатации коренных северян.
Чтобы добраться до Надымского устья, Полякову пришлось про¬делать большой путь. Приятная неожиданность поджидала профессора в селе Самарове. Проживающий здесь рязанский крестьянин Земцов, движимый, как он писал в письме к Полякову, патриотическим чувст¬вом, предложил ученому изготовленный им самим восьмивесельный крытый каюк. Неожиданный дар решил многие транспортные вопросы. В благодарность дарителю Поляков назвал научно-исследовательскую лодку «В. Земцов». В пути ему не раз пришлось благодарить судьбу за нечаянный, но благословенный дар.
На многокилометровом маршруте Поляков встречал неприкрытые формы по-северному дикой эксплуатации. Страдали не только коренные северяне. В нечеловеческих условиях жили и рыбаки, которых промыш¬ленники нанимали на путину в Тобольске.
«Трудно найти какие-либо удобства в помещении рабочих, — пи¬шет Поляков. — Оно состоит из низенькой лачуги, сажени полторы- две по диагонали; в одном углу его обыкновенно находится чувал — самая первобытная форма камина; пол помещения — земля. На некото¬рой высоте от пола находятся по стенам лачуги нары, на которых ра¬бочие спят вповалку. В таком тесном помещении спят обыкновенно пятнадцать — двадцать человек рабочих, смрад в помещении уменьша¬ется потому, что лачуга представляет бесчисленное множество отверстий в стенах и крыше».
Редкий здоровяк мог вынести бесчеловечные условия. Слегшие больные были предоставлены собственным мукам. Многие нашли на Севере свое последнее обиталище под крестом из прибрежной ольхи.
Если из русского пролетария тянули последние жилы, то ключ к ко¬ренному жителю Севера оборотистые промышленники нашли в другом. Хотя официально ввоз «вина» ниже Обдорска был запрещен, водка в остяцкие и самоедские юрты завозилась ведрами.
«Чем ниже по Оби, — замечает Поляков, — тем рубль становится дороже, а остяцкий товар дешевле».
«Мое присутствие, видимо, очень стесняло рыбопромышленников в Хоровой, — отмечает путешественник, — но в Паули было больше свобо¬ды, там происходило что-то таинственное, коммерческая тайна,— остя¬ки возвращались молчаливыми, задумчивыми. Я почувствовал в себе тяжелую нравственную усталость».
Однако он много времени уделил и прямой задаче: собрал хорошие зоологические и ихтиологические коллекции, изучал верования и куль¬ты нижнеобских ханты, религиозные и бытовые обряды.
В Обдорске путешественник пересел на пароход «Сибиряк», на ко¬тором собирался добраться до Тобольска. В салоне парохода подобра¬лась довольно солидная компания ученых, которые в 1876 году зани¬мались изучением Ямала: члены Бременской северо-полярной экспе-диции Брем и Финш, капитан парохода «Москва» Даль со своим помо¬щником Раудзепом. Все они были подавлены увиденными порядками, царившими в этом суровом краю.
На палубе «Сибиряка» Иван Поляков и встретился со вторым ге¬роем главы.
Самым знаменитым исследователем Оби, видимо, следует признать автора «Жизни животных», всемирно известного Альфреда Брема. На субсидию сибирского миллионщика-золотопромышленника Александра Михайловича Сибирякова он с другим немецким ученым доктором Отто Фнншем составил экспедицию Германского северо-полярного об¬щества и не только проплыл всю Обь от истока, но и на шхуне, кото¬рую верноподданнически назвал «Бисмарк», проделал путь к Байда- рацкому заливу, помня идею того канала, который столетие назад ин¬тересовал капитана Бетсона. Результатом их экспедиции стали выстав¬ки в крупных городах Германии и Европы, в «Жизни животных» были четче представлены животные Сибири, а доктор Финш оформил сов¬местные путевые наблюдения в книге «Путешествие в Западную Си¬бирь», которая вышла в русском переводе и благодаря которой мы зна¬ем подробности этого путешествия.
Что касается байдарацкого канала, то здесь мнение путешествен¬ников было однозначным, они пришли к неутешительному для Оби выводу:
«Если Суэцкий канал сокращает дорогу из Индии в Лондон на двадцать четыре дня, то Обский канал не доставит ни малейшего сокра- 134 щенпя».
Путевой дневник сообщает интересные подробности жизни на Оби в конце прошлого века. Впечатления европейских путешественников были удручающими: Сибирь им представлялась «ужасной духовной могилой», хотя по-немецки аккуратный Финш старался быть объек¬тивным:
«Поездка по Оби, хотя и довольно однообразна, все же не может быть названа скучною и во всяком случае гораздо интереснее, чем, например, по нижнему Дунаю».
У Белогорья, уже на обратном пути, Финш увидел большую стаю гусей, насчитав в ней не менее четырех тысяч птиц. Но даже это не улучшило его настроения:
«Обь поразительно бедна живою жизнью, и в некоторых местах на ней царствует мертвая тишина».
Мало того, Финш постоянно полемизирует со своим соотечествен¬ником Албином Коном. Мне, правда, гораздо симпатичнее романтиче¬ская точка зрения Кона, а не голый объективизм Финша.
Ну как не согласиться с Албином Коном, который утверждал, что Обь — «величайшая река земного шара», что она по красоте «соперница Рейна», а это в устах правоверного немца звучит наивысшей похвалой.
Финш, оспаривая коновские заявления, опирается на авторитет Александра Кастрена: «Лучшую характеристику Оби дает Кастрен, говоря: «С европейской точки зрения, Обь дикая и однообразная река, которая не возбуждает в душе созерцателя .природы ничего, кроме уны¬ния и тоски». А от себя Финш присовокупляет:
«Хотя Обь никогда не будет привлекать своею живописностью туристов и вообще людей, путешествующих ради удовольствия, она все-таки заслуживает большего внимания как величайшая река Си¬бири».
«Величайшей» он назвал ее вовсе не по географическим, а по эко¬номическим причинам, ибо Обь, по его рассуждениям, «ближе других к Европе, а ее обширная водная система распространяется на запад и на восток до богатых рудников Урала и Алтая, а на юг до степей, изобилующих стадами, и вообще охватывает самую плодородную, наи¬более возделанную и наиболее населенную часть Сибири».
Конечно, осторожный Финш куда ближе к истине. Албин Кон в Сибири не бывал, книга его на русском языке не издавалась, но, мне думается, ничего плохого нет в том, что прочитавшие ее немцы, вместе с автором, могли считать Обь величайшей рекой мира. Мне это конов- ское заблуждение импонирует.
Из обширной книги Финша приведу одну цитату, которая покажет нам, что все города Северной Сибири начались с реки. Привычным транспортом на тогдашней Оби была барка. Вот как ее описывает многознающий немец: это «колоссальное судно, к которому лучше бы шло название ковчега, потому что знаменитое Ноево судно вряд ли было неуклюжее. Такой ковчег имеет от восьмидесяти до ста футов длины... продолговатый пятиугольный ящик, сделанный из бревен, об¬шитых лесом». По Оби плыли настоящие срубы. Обская барка—судно одноразового действия, но двухцелевого назначения. Плавучий хлеб¬ный магазин где-нибудь в Тюмени или Тобольске загружался мукой прямо в трюмы и сплавлялся вниз до Березова и Обдорска почти само¬сплавом, десять его весел служили скорее рулями. Самосплав длился долго, на место назначения барка .прибывала, как правило, поздней осенью, и торговля мукой шла всю зиму.
«Так как обратный путь невозможен, то судно продается на по¬стройки. Почти все дома в Обдорске,— свидетельствует Финш,— боль¬шинство их, в Березове и других местах построены из барочного леса». Купец в проигрыше, как правило, не оставался — на зимней ярмарке он отоваривался мехами так, что покрывал все свои расходы.
Что касается Брема, то на Оби тот испытал лишь одно приключе¬ние: всегда аккуратно приходивший к вечернему чаю, однажды у вечер¬него костра он не появился: вместе с графом Вальдбургом они заблу¬дились в прибрежной тайге, на болотине, и, как не преминул отметить объективный Финш, «переночевали в ней и немало натерпелись стра¬хов». Думается, Финш делает реверанс в сторону читателя: как это — побывать в дикой тайге и не попасть в опасное приключение!
Надо признать, что сибирское путешествие Брема — Финша про¬ходило вполне нормально, без тех приключений, которыми вроде бы должна славиться дикая Сибирь.
....Девятнадцатого марта 1879 года в Бремене, в штаб-квартире Германского географического общества, состоялся званый, чрезвычай¬но необычный обед — в меню впервые в Германии значилась обская нельма. Этот обед с сибирским деликатесом имеет непосредственное отношение к экспедиции Брема — Финша.
Иван Николаевич Корнилов, знатнейший обский рыбопромышлен¬ник и пароходчик (на его пароходе и проделали немецкие гости боль¬шую часть обского пути), на прощание шутливо пообещал, что при¬шлет в Германию так понравившуюся путешественникам обскую рыбу. 136 Он свое обещание выполнил. Муксунов и нельму заморозили в воде в
жестяном ящике, поставили жестянку в деревянный ящик, засыпав зазор мелким толченым углем. От Тобольска до Нижнего Новгорода корниловская посылка добиралась семьдесят четыре дня на санях, а от Нижнего до Бремена на паровозе ехала еще девять суток. К столу немецких географов она прибыла, как утверждает Финш, «совершенно свежей, как бы сейчас пойманной».
Так невинное, шутливое обещание превратилось в первый опыт международного выхода обской рыбы «в свет» и получило широкий резонанс. Крепкий сибиряк Иван Николаевич, видимо, толк в рекламе понимал. Международный дебют обской нельмы, надо признать, про¬шел вполне успешно.
«ОД ПРАМЕНУ
К ОКЕАНУ»
Я получил бандероль из Праги. В ней — книга. В чешском не силен, но название книги перевести, пожалуй, не составит труда: «От истока к океану» («Од прамену к океану»). А имена авторов — Отакар Штер- ба и Яромир Штетина — сразу заставили вспомнить былую встречу.
...В конце редкостно жаркого полярного августа 1984 года к сале¬хардскому причалу пришвартовались два необычных, нарядно изукра¬шенных суденышка с парусной оснасткой — яхты. На борту одной имя — «Святая Магдалена», на другой — «Безумству храбрых». Яхточки уже прошли путь от обского истока и намеревались через Ямсальский бар проскочить в Обскую губу до Яр-Сале или Нового Порта. Экипажи яхт — совместная экспедиция двух молодежных газет, «Комсомольская правда» и «Млада фронта», ее девиз — «Путешествие в страну буду¬щего». В страну будущего ведет, конечно же, Обь.
На борту «Безумству храбрых» я и познакомился с симпатичным журналпстом-кругосветником Миреком Штетиной и его суроволиким другом — доктором Отакаром. Позади многомесячный путь, другие ор¬ганизационные неувязки — неизбежный спутник советско-международ¬ных предприятий. Усталые чехи были невероятно довольны, строили обширные планы: как в остатние деньки, которые за ними числились, поглядеть как можно больше — и ямальскую тундру, и горы Полярного Урала, его ледники, и желанное Карское море. Неистовая жажда всех путешествующих! А Мирек и Отакар — путешественники со стажем.
Штетина, несмотря на свои неполные сорок, успел к тому времени по¬бывать в Африке, Иране, Пакистане, Китае, странствовал по Гимала¬ям и Гиндукушу. В промежутках между путешествиями успел издать четыре книжки, в том числе перевел героический эпос алтайцев «Всад¬ник на белом коне».
Поджарый человек спортивной выправки (сразу видно, турист и альпинист), доктор зоологии из университета в Оломоуце Отакар Штер- ба тоже путешествовал немало — по Алтаю, Кавказу, Памиру, Средней Азии, Монголии, Северной Африке, Гималаям, но особенно часто бывал в районах Палеоарктики. Он пишет научные и популярные книги, сни¬мает документальные фильмы.
Какое же впечатление произвело на них путешествие по Оби? Ко¬нечно, лучше всего перевести бы присланную книгу, но, думаю, время изучать чешский уже упущено, однако у меня сохранились на магнит¬ной пленке интервью, взятые тогда, на борту яхты «Безумству храб¬рых», а те впечатления с симпатичным славянским акцентом — самые свежие, самые первые и потому, наверное, самые достоверные. И Мирек, и Отакар неплохо говорят по-русски, только иногда надолго задумы¬ваются, подбирая — с их точки зрения — паиточнепшие русские слова.
— Мы не увидели суровой Сибири, — тон Мирека несколько раз¬очарованный,— как это европейцу побывать в легендарной Сибири и не вкусить ее знаменито-страшных достопримечательностей!
Тепло стояло, на Алтае мы... застигли засуху. Такой Сибири я не представлял. Разве я мог подумать, что здесь, на Северном полярном круге, смогу с удовольствием искупаться? Мы долго готовились к встре¬че с Сибирью, шесть лет, это не так просто организовать международ¬ную... экскурсию. Если бы не ваш прославленный Дмитрий Шпаро, экс¬курсия могла вовсе не произойти. Конечно, мы приехали сюда, чтобы увидеть великую реку. Мы нашли здесь великую реку, но этот вели-кий естественный путь привел нас к замечательным людям — сибирякам. Мягкая, ровная, спокойная река с илистым дном создает особую атмо¬сферу, мы встречали здесь неизменное доброжелательство, радушие, мы не заметили злых людей. Гостеприимство поразительное — в какой- то деревеньке одинокая старушка принесла нам кринку молока от своей коровы и пяток яиц куриных. Это, говорит, вам на дорожку, вы издали прибыли, да и дорога неблизкая, сгодится. Не забуду ее про¬стого лица, натруженных рук, материнской заботы. На других бере¬гах можно встретить приветливость, улыбку, но с истинным радушием 138 мы встретились именно на обских берегах. Мне кажется, Обь — река
Добра, сибирские морозы законсервировали резервы доброты, которых все меньше остается в мире. Я бы сказал, — закончил Мирек Штети- на. — что на великой реке живут великие люди.
— Особых приключений у нас не было, — продолжил рассказ док¬тор Штерба. — Правда, мы смогли убедиться в правоте знаменитого Брема, что сибирские комары наиболее беспощадные в мире. Да от озера Телецкого, когда мы на резиновых надувных лодках сплавлялись по Бие, было несколько нештатных ситуаций. Сама же Обь удивитель¬но доброжелательная река, она нам предоставила хорошую возможность плодотворно поработать. Дмитрий Горбунков писал репортажи в «Ком-сомолку», Мирек — в «Младу фронту». Я и кинооператор Франтишек Шлама трудились над двумя фильмами: «Большая река» — для моло¬дых чешских любителей кинопутешествий и «Естественные пояса» — для школьников. Важно показать во всем величии и сибирскую тайгу, и алтайскую степь, и северную тундру, и великую реку, вечную мерзло¬ту. В Чехословакии всего этого не увидишь. Ваш край не может не поразить! Когда три часа летишь на вертолете (мы на нем делали от¬ветвления от речного маршрута) и видишь только болота, болота, тай¬гу, тундру, все в естественном виде, тогда только и поймешь — вот она, настоящая Сибирь. Она не пугает, она поражает воображение. И ка¬кие люди! Мне есть что рассказать своим студентам из славного Оло- моуна.
Дмитрий Шпаро, один из спонсоров экспедиции, специально приле¬тел в Салехард (в Обской экспедиции, кстати, принимал участие один из его спутников по высокоширотным странствиям Владимир Владими¬ров), чтобы приободрить чешских коллег перед самым трудным, запо¬лярным участком плавания.
— Это экспедиция дружбы, а Обь — река дружбы. И здесь все в порядке. Совершенно замечательно, когда нас сводит вместе неизлечи¬мая, неистребимая страсть к путешествиям.
Вот о чем мне напомнила изящно изданная книга «Од прамену к океану».
КОРНИ РЫБНОГО
«ДЕРЕВА»
— Знаете, сколько стоит Лонгот-Юган? — Шишмарев смотрит с любо¬пытством, которое можно назвать ехидным.
— Реки в нашей стране, кажется, не оценены... — мнусь я.
— Даже бросовая цена Лонгот-Югану — миллион. Я подсчитал.
— Но такой миллион в сейф не положишь, охрану не поставишь?
— Да, с дензнаками проще. Голову на эшафот положат, если сей- фовский миллион унесешь. А речка спокойно себе течет, утекает, и не всякий сознает, что это течет миллионное богатство.
— Так если один средненький приток на миллион тянет, во сколь¬ко же тогда Обь обходится?
— Не буду говорить — миллиарды, скажу попросту — цены нет. ...Прекрасное ощущение — на быстроходной моторной лодке вплы¬вать... в горы. Перед тобой — холмы, они величаво спокойны, хотя лю¬бые горы — взволнованная земля. Берега становятся выше, круче, а там, в синеватой мари, появляются дальние голые горы Полярного Урала, с которых так и не сошел припозднившийся снег. Но туда на лодке не доберешься, здесь же Лонгот-Юган хотя бурливо стремите¬лен, но для лодки вполне проходим.
Горные реки, как все легкомысленные красавицы, в своем пове¬дении непредсказуемы. Еще вчера горный поток бежал спокойно, но за какие-то три часа начал взбухать, чистая вода помутнела. Видно, настойчивый теплый дождь в верховьях прибавил скорости тающим горным снежникам.
Уровень подъема оказался неожиданным, рекордным для реки. Экспедиционную избушку строили на таком месте, куда вода никогда не доходила. Бывалый Шишмарев на этот раз паводка не предугадал: он спокойно уехал на катере «Наука» за снаряжением в Лабытнанги, а здесь, в полевой базе на берегу обского притока Лонгот-Югана, оста¬вил ассистентку, жену Валентину Николаевну. И Мишку, наверное тоже ихтиолога, но пока не штатного — будущего. Жена и сынишка, обвыкшие в полевой жизни, занимались дежурными делами, не думая об опасности, которая в эти часы проливалась обильным дождем в ближних горах.
Даже резкий подъем воды Валентину Николаевну не испугал. Это 140 так похоже на резвый характер Лонгот-Югана: если он и выйдет из
берегов, до избушки ему еще надо метр подниматься. Мишка глазел, как стремительно поднимается вода: прямо морской прилив — такое ни в каком кино не увидишь. Только когда, почти не задержавшись, вода перескочила кромку основного берега, Шишмарева забеспокоилась. Надо спасать запасы сезонного горючего. По воде неполные бочки плыли-качались легко, как поплавки, — с сыном Валентина Николаевна подтянула их к сухому бугру. В лодку на всякий случай сложила все самое ценное — вода затопила пол в избушке. Однако печку на ночь они сумели разжечь: сухие дрова на мокром угле горели как ни в чем не бывало. Но к утру печка наполовину ушла в воду. Валентина Нико¬лаевна решила перебраться в лодку. Здесь они целые сутки — с ночев¬кой — и «промазаили».
Лонгот-Юган бушевал. Со стремительной силой он нес лед. Льди¬ны, как острые косы, резали береговой ивняк, ломали большие осины и лиственницы. Эти ломаные деревья острым тараном вгрызались в бе¬рега. Полевая избушка защищена ивняковой грядкой, в спасительных зарослях все трещало, скрежетало, хрустело. Если ледолом скосит ив¬няк, то избушке несдобровать.
Катер с Шишмарезым вернулся только на третьи сутки.
Свежие впечатления еще памятны женщине, которая пережила не особо приятные дни.
— Красота какая! — неожиданно восхищается она, вроде напрочь забыв о своих тревогах. — Какая сила! Сначала только мутная вода неслась, а потом начался ледоход. Видимо, где-то затор был. Льдины неслись с торпедной скоростью! Я впервые видела — горный ледоход!
— Красиво, но приятно, что мимо?
— Нас ивняк спас — хорошее место для избушки выбрали. Да, кра¬сотища, но правильно — хорошо, что мимо. Ой, думаю, только б в избу не попало, не в лодку. Сомнет заросли, силищи-то сколько! Мишке — приключение, мне — воспоминание, Валера-то жалеет, что не посмот¬рел.
О недавнем наводнении напоминает сырая серая полоса на белен¬ной известью печке. А Лонгот-Юган пошумливает рядышком на голо¬систом перекате, почти спокойно, как укрощенный, умиротворенный зверь. И воды его, как у всякой горной речки, невинно прозрачны.
Почему на берегах этой, не особо примечательной, типичной поляр¬ноуральской речушки поставил стационарную базу старейший ихтио¬лог Ямала? Лонгот-Юган, как и другие пока еще чистые притоки Оби — убежище для благородного рыбного населения.
Притоки — это даже не ветви великого рыбного «дерева» — Оби. Это его корни. Так что, когда мы пренебрежительно относимся к так называемым малым рекам, загрязняем их, — не веточки сечем-отсекаем, рыбные корни рубим.
Те процессы, которые отмечает на Лонгот-Югане ихтиолог Шиш¬марев, пожалуй, тревожны: сюда, в его чистые, незагрязненные воды, бегут, спасаясь, те рыбы, которых здесь никогда не бывало. Это настоя¬щее рыбье высокоблагородье — пыжьян, пелядь, сиг — чир, ряпушка, тугунок—который в мире гурманов известен более под именем сосьзпн- ской сельди. В холодных и прозрачных водах Лонгот-Югана может нереститься даже капризная нельма.
Все эти ихтиологические факты непреложно свидетельствуют об одном: воды Оби загрязняются, начинается водный «смог», от которого в кислородную подушку чистого горного протока бежит-спасается вся¬ческое рыбье население.
Лонгот-Юган — открытая река, здесь ведут промысел рыбаки го¬сударственного лова, на его берегах разрешена хозяйственная деятель¬ность, беспрепятствен вход туристам.
Шишмарев убежденно доказывает, что Лонгот-Юган с его нере¬стилищами нужно, как и другие горные притоки Оби, немедленно за¬крывать, оберегать, как всякий роддом. Речной «сейф» следует беречь.
...Если вспомнить слабоватые университетские познания в древних языках и перевести слово «ихтиолог», то с греческих корней получит¬ся — «изучающий рыбу». Но если подходить житейски, получится — «ученый рыбак». Впрочем, это не только попроще, но, пожалуй, и вернее. Посмотрел я, как работают ихтиологи Шишмаревы, — в просоленных штормовках они выглядели, как заправские рыбаки; он бы сошел за бывалого кормплавича, она — за умелую веселыцицу. Ихтиолог обязан быть рыбаком не просто умелым, но и особо удачливым. Если он не выловит нужную рыбу нужной ловушкой в нужном месте, ему нечего изучать и исследовать.
Так что рыбацкий опыт для ученого — дело первейшее. Для стар¬шего научного сотрудника Института экологии растений и животных Уральского отделения АН СССР, заведующего ихтиологической груп¬пой Свердловского стационара Шишмарева проблем с опытом нет. За два десятка северных лет Валерий Михайлович основательно перебрал всю гидросеть Тюменского Севера: Северная Сосьва, Сыня, Войкар, Собь, Куноват, Харбей, Тазовская губа, многочисленные Пуры.
142 Пожалуй, именно за эти десятилетия в науке ихтиологии произо¬
шли серьезные крены — сегодня ихтиологам угрожает реальная опас¬ность потерять предмет своего изучения. Из несколько академически- нейтральной эта биологическая наука перешла в разряд «горячих» со¬циально-экологических: стала изучать не просто рыб, но и взаимоот¬ношения человека с водной средой, человеческое влияние на рыбные обиталища. Ихтиолог — по долгу ученой службы — становится активным защитником этой среды.
Влияние это человеческим, конечно, не назовешь. Скорее, оно анти¬человеческое, антиживое, так что лучше обходиться абстрагированным термином — антропогенное воздействие.
— Какой переброс вод! — возмущенно машет руками Валерий Ми¬хайлович. — Если мы и дальше так будем хозяйствовать, никому эти сточные воды не потребуются. В полный голос следует вести речь о деградации обского речного стада. Мы уже вылавливаем муксуна, то¬щего, как селедка. Да что там нежный муксун! Ерш, неприхотливый ерш исчезает из рыбацких уловов. Даже он не может выдержать антро¬погенного пресса. Читал я недавно старинную работу Варпаховского, он пишет, что в Москву из Обдорска привозили замороженных ершей весом почти в килограмм. Любил столичный купчик ушицу из обского ерша. Килограммовый ерш! Но скоро он станет редким, как осетр, а веса в нем нынче — одни колючки. Куда ж мы идем?
— Вы наука — кому, как не вам, подсказывать выход?
— У меня складывается впечатление, что мои современники, — по¬сле паузы, передохнув и подумав, ответил «ученый рыбак», — поставили негласную задачу, которую выполняют с завидной и целеустремленной последовательностью: загубить рыбные реки. Примеров и в Сибири, и за ее пределами сколько угодно. Я считаю, что задачу надо сделать гласной: пусть рыбники, речники, нефтяники, строители, все те, кто ве¬дет хозяйственную деятельность на берегах и на воде, возьмут честное обязательство: превратить Обь в неживой организм к такому-то сроку!
— Вот так прямо?
— Иначе нельзя. Мы должны знать, с кем боремся. А то ведь все кругом застенчиво объявляют себя защитниками природы. Пусть наши потомки (мы часто, чтобы пробудить собственную совесть, обращаемся к ним) точно знают, что именно освоители Сибири восьмидесятых, ска¬жем, годов поставили себе задачу и успешно с ней справились. Это будет честнее.
— А если без шуток?;
— Какие могут быть шутки! Пока мы не разучимся красивыми словами объяснять наши грязные дела, все рекомендации науки бес¬сильны. Возьмем только рыбников. Думаете, все они защитники реки, которая их кормит? Я помню недавнюю историйку — наш научный со¬трудник Богданов выступил в передаче Салехардского радио «Убийст¬во... во имя жизни». Он выступал против электрорыбозаградителя, кото¬рый применили рыбники на горном обском притоке. Ученые считают, что применение этого «электрического стула» для рыбы наносит огром¬ный вред реке. И что же в ответ услышал специалист? Что информа¬ция «чрезвычайно искажена», что это анекдот из серии «одна граж¬данка сказала», что говорить о катастрофическом подрыве запасов си¬говых рыб — «преднамеренно искажать истину», что выводы ученого «сомнительны и неправдоподобны». Да, кстати, что он и права-то не имел выступать, не посоветовавшись с Минрыбхозом. Каково? И до¬гадайтесь, кто ответ подписал? Тогдашний начальник Сибрыбпрома товарищ Будылдин. А ведь начальнику ответ помогали писать ученые из подведомственного института СибрыбНИИпроекта. Слушайте, ведь это не технократ-нефтяник отбрехался, который в ихтиологии не смыс¬лит,— а хозяин рыбной Оби. А вы спрашиваете — где выход? Только в совести. Это моя единственная научная рекомендация. Пока мы свои мерзкие дела будем выдавать за радение о деле, все разговоры о спасе¬нии природы неразумны.
— Так не становится ли ваша работа бессмысленной?
— На похоронах присутствие священника обязательно, — мрачно заметил Шишмарев.
— Не очень ли мрачно?
Ему виднее.
Но совершенно очевидно, что река — клад бесценный и неоцени¬мый— идет у нас по разряду малоценки. Есть, скажем, месторождение нефти. Клад. Геологи подсчитают его запасы, эксперты проверят, неф¬тяники проконтролируют. Никто не имеет права, кроме одного хозяина, лезть в недра. С рекой сложнее — она на виду, бери богатство любой. Но и запасы ее никто не подсчитывал, да и хозяин такой, что хочет сам у себя урвать побольше.
— У этого невеликого Лонгот-Югана есть ли хозяин? От истока его и до устья кто владелец его богатств — воды, рыбы, берегов и дна? Нет, даже юридически-формального хозяина мы не отыщем. Наверное, есть кто-то неконкретно бесплотный, как Саваоф на небесах. А с кого 144 же конкретно мы хотели бы спрашивать? — негодует Шишмарев.— А
про великое обское речно-рыбное государство я уж не говорю. Всеоб¬щее бесценное достояние.
В слове «бесценный» корень — «цена». Но, к сожалению, нынче это понятие, — когда речь идет о природных драгоценностях, — скорее нрав¬ственное, чем экономическое. Драгоценная, но конкретно не оцененная вода-река приравнивается по сути к никудышной, бросовой вещи.
— Наводнение — вещь хорошая, — неожиданно признается Шиш¬марев.
— Чего ж хорошего — вон сколько расстройств у Валентины Ни¬колаевны?
— Полезное дело. Река умывается, всю грязь смывает. Это не только про Лонгот. Вешний паводок на Оби для ее здоровья — серьезное дело. Только вот грязи столько становится, что и вешние умывания скоро уже вряд ли помогут.
Только одно утешение после таких встреч — еще не поздно взять¬ся за сбережение великой сибирячки. Югу не отдали, да чтобы самим загубить?
МЕРТВАЯ
ВОДА!
...На вечерней реке — малиновые блики разгорающегося заката, от¬блеск костерка, разгоняющего комаров. За нашими спинами — остро¬верхий рыбачий чум. Старый рыбак Николай Сязи нежно вертит в продубленных руках городскую сигарету.
— Нефть нужна, понимаю, — он завороженно смотрит в малино¬вую воду, — газ нужен, понимаю, гравий тоже нужен, понимаю. Одного понять не могу — разве рыба не нужна? Приезжает газовик — дай рыбу, просит. Сварщик мимо едет — от рыбы не откажется. У начальника портфель пузатый — брось пару хвостов, говорит. Ни одного коррес¬пондента не видел, который бы от рыбы отказался. Зачем же ее тра¬вить? Какие уловы были! А какие стали? Иван Вокуев как-то осетра на восемь пудов словил, сейчас таких даже на картинках не рисуют. По¬чему сначала нефть, а потом рыба? Пусть вместе. На Севере без огня трудно, кустиками печь топят, и ничего, терпит тундровый ненец. Но без рыбы не терпит, без оленины не терпит. Зачем столько нефти, если она по реке плывет? Значит, столько не надо. Зачем столько газа, если небо им греют?
Ю Заказ 446
Преступление против великой реки продолжается! Вот свежие дан¬ные. Справка подписана начальником Тюменского областного центра по гидрометеорологии Л. Черкасовым:
«Среднее содержание основных загрязняющих веществ на уровне 1,8—8,9 ПДК. Практически во всех прибрежных населенных пунктах в 1987 году отмечался рост нефтепродуктов по сравнению с 1983 го¬дом в среднем в три раза... На участке от города Нижневартовска до города Сургута река наиболее загрязнена нефтепродуктами и фенола¬ми. В районе Нижневартовска среднее содержание нефтепродуктов са¬мое высокое — 8 ПДК, фенолов 5 ПДК. В 1987 году ниже города за¬регистрированы случаи высокого загрязнения нефтепродуктами, пре¬вышающими ПДК в 92 раза, а выше Сургута — в 59 раз».
Вас убили эти цифры? Но это вовсе не предел: вот графическая сводка лишь одной былой нефтяной аварии. Пробы отобраны 45 дней спустя, превышение ПДК за 75 километров от места аварии все еще составляло 29830(!) раз.
Три года назад кандидат биологических наук Людмила Владими¬ровна Михайлова принимала участие в составлении проблемной запи¬ски «О нарастающем влиянии нефтяного загрязнения на рыбное хозяй¬ство Обского бассейна». На последней страничке этой записки, в раз¬деле рекомендаций, есть строчка: «Минрыбхозу РСФСР укрепить един¬ственный в Западно-Сибирском регионе отдел токсикологических иссле¬дований СибрыбНИИпроекта кадрами». Михайлова как раз работала в этом отделе. Незамедлительное «укрепление кадрами» выглядело странновато: саму Михайлову уволили под универсально-благовидным предлогом сокращения штатов. Хорошо, что ей предложили место на кафедре генетики и экологии биофакультета Тюменского госуниверси- тета.
Прошу Людмилу Владимировну охарактеризовать состояние эколо¬гического здоровья Оби. Она невесело вздыхает:
— Состояние больной тяжелое. Ежегодно в Обскую губу, в Кар¬ское море, в Северный Ледовитый океан уносится более 120 тысяч тонн растворимых углеводородов. Нефтяники в год теряют примерно 6— 7 миллионов тонн нефти, практически вся она попадает в водосброс Оби. Сама река находится в центре Западно-Сибирского «блюдца», все нефтяные ручьи-капилляры стекают в основную магистраль. За годы нефтяной эпопеи Обь «проглотила» 250 тысяч тонн сырой нефти — это лишь то, что учтено, а неучтенного, необнаруженного, конечно, в не- 146 сколько раз больше. Загрязняют водный бассейн горящие факелы, бу¬
ровые амбары, но главное бедствие — трубопроводы. Аварий — до 700 в год, значит, не меньше двух порывов в день. Прорвавшаяся нефть рано или поздно оказывается в воде. Мы исследовали обский приток Ватинский Еган — в донных илах на 100 граммов грунта 10 граммов нефти. Я разговаривала с водолазами, которые занимались ликвидацией аварий: на многих участках они встречали сплошную нефть. Донный «асфальт» со временем заиливается, но потом вымывается речным по¬током; вторичное загрязнение длится долгие годы. Даже если сегодня по мановению волшебной палочки прекратится нефтяное загрязнение, то его последствия будут сказываться, как минимум, полсотни лет, а то и добрый век. Нетрудно посчитать: мы уже сегодня отнимаем реку у трех будущих поколений сибиряков. А пока и волшебной палочки не предвидится....
Обь—можно уточнить — все еще главная рыбная река Сибири. Но деградация рыбной сокровищницы стремительна. До начала неф¬тяной эры среднетюменские уловы держались на уровне 32 тысяч тонн в год. Есть четкая граница, когда они катастрофически покатились вниз, — начало шестидесятых, именно в эти годы нефтяники громогласно рапортовали о первых героических деяниях. Раньше наблюдалась стро¬гая естественная зависимость: больше воды — выше уловы. Нефтяное загрязнение естественную закономерность стерло, все смешалось в речном хозяйстве, сегодня в самый водный год могут случиться самые низкие уловы. Что потеряла рыбная Обь? Много. Очень много. По под¬счетам специалистов СибрыбНИИпроекта, только в пределах Западно¬Сибирского нефтегазового комплекса ежегодный недолов составляет почти 146 тысяч центнеров. Это треть былых обских уловов. Чтобы по¬терять эту треть, потребовалось меньше тридцати лет. Если дела будут двигаться с подобным ускорением, уже при жизни нынешнего поколе¬ния великая рыбная житница превратится в рыбную пустыню.
Вот как выглядят потери по некоторым видам рыб: осетр — 325 т, стерлядь—175 т, нельма—190 т, муксун— 1590т, сиг-пыжьян — 747 т, тугун — 53 т, корюшка — 587 т, налим—198 т. Особо крупные потери несет неприхотливый, казалось бы, частик: язь — 820 т, плотва — 3261 т, ерш — 920 т. Настоящим индикатором подступающей ихтиологической трагедии являются щучьи потери. Ее в достославные донефтяные годы добывали до 80 тысяч центнеров, а сейчас этот показатель редко — в водный год — превышает 30 тысяч. Щука нерестится ранней весной, и нефтяная грязь, смытая вешними паводками, убивает ее икру.
— Нефтяная эпопея Тюмени — нефтяная драма Оби? — спрашиваю 147
кандидата биологических наук, заведующего кафедрой ихтиологии Тю¬менского СибрыбНИИпроекта Владимира Крохолевского.
—• Именно так, — подтверждает он. — Нефтяные приоритеты па¬губно сказались на состоянии рыбных запасов. Мы видим все признаки надвигающейся катастрофы, деградация грядет неотвратимо. Нефть в грунтах я лично фиксировал, к примеру, в Ханты-Питлярском соре — это почти за тысячу километров от мест добычи и вовсе не на магист¬рали реки. Весенние подпоры загрязняют нефтяным осадком горные нерестовые речки, места жирования — соры. Это настоящие раковые метастазы всей речной системы.
— Но сводки двух последних лет вроде бы заставляют настроить¬ся на оптимистический лад — уловы поднялись, стабилизировались. Вроде нет особой причины бить тревогу.
— Перед агонией у больного часто наблюдаются симптомы выздо¬ровления. Эта кажущаяся стабильность — результат стечения благопри¬ятных условий. Но наш прогноз на ближайшие годы однозначен: уловы неизбежно упадут.
В коллективном исследовании сотрудников СибрыбНИИпроекта читаю: «Донные биоценозы Средней Оби вступили в фазу интенсивной деградации», «отдельные водоемы полностью или частично утратили свое рыбохозяйственное значение», «Средняя Обь — зона наиболее не¬благоприятного санитарного состояния водоемов», «необратимая де¬градация». Если (по Пантле и Буку) качество вод Средней Оби можно определить как «умеренно загрязненное» и «грязное», то (по Гуднайту и Уитлею) Средняя Обь находится в «сомнительном» и «тяжелом» со-стоянии.
Некоторые обские притоки уже полностью деградировали. Вот пе¬чальный мартиролог: Баграс, Мега, Ватинский Еган, Остяцкий Живец, Демьянка, Лангепас, Быстрый Кульеган, Золотарка, протока Ганжеева, Савкинский Пасол, Малый Салым, Большой Балык, Вань-Еган, Нер- палка... Кто следующий?
— Что может предотвратить агонию?
— Возвращение к здравому смыслу, — отвечает Крохалевский.— Мы должны вернуть природе полагающееся ей первое место. Но и се¬годня я только слышу красивые призывы, но не вижу конкретных дел.
— Наверное, во многом виновата и наука?
— Несомненно, она исправно и достойно молчала, когда ей заты¬кали рот, не бунтовала, часто брала по швам, когда надо было кричать 148 всемирный караул. Мы сегодня знаем диагноз и располагаем рецепта¬
ми. Но если нам разрешили вопить, то себе позволили не слышать наши вопли. Так что на горизонте ничего радужного, кроме нефтяных разво¬дов на воде.
Ихтиологи осваивают новый научный термин — «нефтяные мутан¬ты». Это рыба по виду, но отнюдь не по содержанию. Рыба накапли¬вает нефтяные углеводороды, причем в самой вкусной своей части — тешке, и, по существу, становится ядовитой.
— Все малые северные народности: ханты, манси, ненцы, сельку¬пы— находятся в большой опасности, — продолжает биолог Людмила Михайловна. — Все они рыболовы и рыбоеды, рыба, чаще всего, — ос¬новной продукт питания. Канадские исследователи провели интересные наблюдения для населения, живущего в устьях рыбных рек. Корреляция между раковыми и иными заболеваниями для людей, основным видом питания которых является рыба, прослеживается четко. Если рыба не погибает, она перестает быть пищевым продуктом.
Информация, которую сообщает Людмила Владимировна, раньше считалась закрытой, она и сегодня воспринимается психологически тя¬жело. Неужели все так плохо, так безысходно, так безнадежно, неуже¬ли нет никакой панацеи, чтобы не деградировал великий водный поток в нефтяную канаву, неужели предельно допустимые ситуации не под¬даются контролю?
— Внушите надежду, — вопию я. — Хоть что-то в сегодняшней дей¬ствительности может внушить надежду?
— Я ученый и поэтому пессимист, — жестко отрезает Михайлова.— Нефтепроводы стареют, металл коррозирует, трубопроводов этих де¬сятка два тысяч километров, аварий будет не меньше, а больше, и все они непредсказуемы. Плюс нефтехимические комплексы, которые про¬ектируются в Тюменской области. Все они привязаны к Оби: Нижневар¬товск, Сургут, завод БВК в Нефтеюганске. Чистоты реке они, в лучшем случае, не добавят. Нефтегазовое освоение полуострова Ямал положит начало деградации Обской губы, — а это роддом всего обско¬го стада ценных пород рыб.
Что ответить орденоносному рыбаку государственного лова Нико¬лаю Сязи на его недоуменный вопрос? Ведь устами его сам здравый смысл говорит. Но, видимо, при освоении Западной Сибири этот просто¬народный здравый смысл основательно подрастерян, утрачен, заменили его «высшие» соображения, а точнее сказать — ведомственная нахрапи¬стость, вседозволенность, маскирующаяся под государственный интерес.
Чтобы оставаться оптимистами, надо действовать. Похвастать здесь 149
особенно нечем. Мелкое копошение водоохранных служб проблему глобально не решает, у местных Созетов столько проблем на суше, что до воды руки не доходят. Потому обращает на себя внимание ини¬циатива журналистов салехардской окружной газеты «Красный Север», создавших Всеобский общественный комитет по спасению реки, в ко¬торый помимо газетчиков вошли ученые, специалисты, работники при¬родоохранных служб и общестз, энтузиасты Алтая, Новосибирска, Куз¬басса, Томска, Тюмени, Урала, Казахстана — все, кому дорога судьба великой реки. Может, идея преждевременна? Ведь Обь все еще полна сил, чего, к примеру, не скажешь о национальной святыне — Волге. Но чем раньше начнется активная работа по спасению великой сибирячки, тем дешевле это обойдется природе, общестзу, нашему государству.
Нефть — благо экономики, но она — убийца реки, убийца ее вод, рыб, кормов, убийца величайшей в мире речной поймы. В силах ли человек прекратить нефтяное убийство Оби? Здесь не может быть фа¬тализма. Как не согласиться со старым рыбаком Николаем Сязи и его наивным вопросом: «Надо ли стране столько нефти, если она течет не по трубопроводу, а по реке?» Надо брать столько, сколько позволяют технические возможности, — стопроцентно надежной гарантии, ни грам¬ма больше. Превращать Западную Сибирь, попустительствуя министер¬ским амбициям и бесхозяйственности, в нефтяную лужу, платить веч¬ной рекой за сегодняшнюю нефть — слишком дорогая плата. Если вгля¬деться в карту Тюменской области, Обь на ней как могучий ствол, на котором держится-шумит мощная зеленая крона.
Выдержит ли многострадальная река очередной промышленный пресс-нажим — на сей раз нефтехимический? Впрочем, давно уже пора от разрозненных разговоров по отдельно взятым («горячим») объектам переходить к четкому плану экологической защиты всей природы Сиби¬ри. Требуются не отдельные вопли, необходима четкая система защиты. Где не горит сегодня — загорится завтра. Бессистемная защита позво¬ляет «заинтересованным ведомствам» пролезать и там и здесь. А речная система в природном комплексе играет главную, первенствующую роль. Деградация жизни начинается с деградации рек.
ПЯТАК...
НА ЭКОЛОГИЮ
Капитан драги осторожно разворачивает шелестящую кальку.
— По этой схеме мы и работаем.
На кальке-карте четкие линии речных берегов, а между ними похо¬жие на монетки кружочки-бляшечки.
— Где здесь нерестилища, зимовальные ямы, устья соров?
— К чему это нам? — тоном подчеркивая наивность моего вопро¬са, объясняет умудренный капитан.— Все, что нас интересует, на карте имеется, а нас интересует только мощность гравийных залежей: здесь слой в метр, а тут — уже в пять.
На миг невинная калька показалась мне зловещим рентгеновским снимком: рядом, за бортом драги, течет не просто живая — уникальная речка Собь, а капитан смену за сменой видит как бы грубый скелет ее, без той живой плоти, которая и делает Собь неповторимой. И если вот так день за днем — то не приучится ли смотреть на нее как на пустую воду, которая только скрывает под собой нужные ему залежи?
Но нет, командир драги ПЧС-606 Михаил Новоселов еще не оде¬ревенел от работы настолько, чтобы не замечать протекающей рядом, утекающей, как жизнь, окружающей красоты.
— Вообще-то не надо бы тут работать,— говорит он веско.— Не¬рестовая река, она и есть нерестовая. Мы русло уже просадили, из ус¬тья-дельты сделали прямоходный канал. Кончаем речку! По осени уже и смотреть на нее страшно. А когда пришли сюда — красотища какая! Будь моя воля, я бы Собь не губил.
— Так не губите!
— Мы — люди подневольные: задание дадено, я с этого плана сво¬их детей кормлю.
С его капитанского мостика открывается прекрасный вид на зеле¬ную тайгу предгорий, петляющее русло реки, а на заднем плане пано¬рамно— под ярким солнцем и голубым небом — открываются блистаю¬щие и все еще снежные бастионы гор Полярного Урала.
На гидрологической карте Тюменского Приполярья, где от синих жилок многочисленных рек и речек рябит в глазах, Собь ничем не вы¬деляется. Но в чистых водах левобережного обского притока — Собь начинается у седоглавых вершин Полярного Урала — нерестится север¬ное рыбье «благородье» — редкостный таймень, луннобокий щекур, нежный пыжьян, собрат знаменитой сосьвинской сельди — тугун, жир- 151
ная ряпушка, мечта любого рыболова — хариус. На зиму заходят в соб- ские воды молодые осетры, лососи, сиги. За сотни лет речка накатала в своем русле великолепный нерестовый субстрат — на ее холодных га¬лечниках прекрасно вызревает икра. Идеальный рыбий роддом! Специа¬листы включают Собь в первую десятку нерестовых притоков, которые и создают рыбную славу Обского бассейна. Прав ихтиолог Шишмарев: не сук рубим, без которого великое древо проживет, вовсе не сук...
Нерестовый субстрат — для ихтиологов, а для речников — песчано¬гравийная смесь для отсыпки фундаментов и дорог. Дефицитнейший ма¬териал для нефтегазового комплекса, новостройки которого поднима¬ются прямо из необъятных болот, на тундровых топях. Нужны дороги, нужны новые стройплощадки,— значит, подавай гравий. А на Катра- вожском месторождении (это и есть русло Соби) геологи насчитали пес¬чано-гравийной смеси более 50 миллионов кубометров!
В 1984 году, когда подошла очередь заполярного Ямбурга, газово¬го гиганта в арктической тундре, глаз строителей вожделенно остано¬вился на Соби. Недалеко, дешево... Столь же вожделенно затуманился и взор речников: добыча гравия — дело не особо трудоемкое и эконо¬мически беспроигрышное — сулит скорые, легкие прибыли.
Но ведь не простая речка Собь. Статус у нее почти заповедный — нерестовая. Столетиями этот нерестовый субстрат намывали собские воды в полярноуральских предгорьях.
К ней просто так не подступишься.
Как действует опытный ловелас? С подходом. К невинной девице настырно не пристает, искательно просит рядышком на лавочке поси¬деть, за пазуху нагло не лезет. Кавалер добивается своего обходитель¬ностью. В переводе с любовно-житейского на экономически-законный это выглядело так: добычу гравия на Соби разрешили сначала (боль-шую и незавидную роль здесь сыграл московский гость — зампред Сов¬мина РСФСР В. А. Демченко) в порядке эксперимента, потом как проб¬ную эксплуатацию, дальше — по временной технологической схеме. На каждую навигацию находился свой обходительно-обходный маневр. Столь ловко все было обставлено, что хозяин реки, рыбхоз, эти времен¬ные схемы разрешал. Конечно, скрипели опытные рыбохозяйственные эксперты, но — кто же будет мешать досрочному вводу в строй леген¬дарного Ямбурга? — соглашались; если подписи не ставили, то закры¬вали глаза.
Но вскоре освоители Ямбурга от собского гравия отказались. Нет, 152 вовсе не потому, что их экологическая совесть замучила: их не удов-
летворяло и качество гравия, и система доставки, к тому же хороший гравий они отыскали поближе.
Вроде бы отпала необходимость губить уникальную речку?
Но разыгрался аппетит у речников Обь-Иртышского пароходства. Да и как ему не разгореться — только за год с Соби они получили 9 миллионов рублей чистой прибыли! Не зря бляшечки на карте-каль¬ке капитана Новоселова напомнили мне монетки — голые деньги гре¬бут с собского дна. Однако рыбхоз в лице Нижнеобьрыбвода — нако¬нец-то! — никаких разрешительных документов не подписал.
Почему же по-прежнему, пугая северную тишину, грохочут на Соби беспощадные драги и целеустремленно ползут вперед громоздкие зем¬лесосы?
Владимир Сенин — начальник грузового района от Салехардского речного порта. Его плавучий штаб расположился у национального по¬селка Катравож в устье Соби. Это он и командует добывающей флоти¬лией, и перегружает гравий на баржи, которые разбегаются потом по всей Оби и Иртышу.
Молодой инженер заметно измотан (работа напряженная), да и вряд ли особо рад предстоящему разговору — нынче к нему зачастили представители строгих инстанций, вездесущей прессы и озабоченной общественности.
— Вы не хотите меня понимать,— произносит он как заклинание,— никто не хочет, вообще никто не собирается меня понять.
— Почему же—очень бы хотел. По каким разрешительным доку¬ментам вы работаете?
— У нас есть телеграмма облисполкома.
Такая телеграмма действительно существует, она гласит: «В связи с необходимостью неотложного проведения работ по ликвидации пос¬ледствий небывалого весеннего половодья, в первую очередь в южных районах области, допустить в порядке исключения, до разрешения Со¬вета Министров РСФСР (а в Совмине — большой поклонник собского гравия тов. Демченко!— А. О.) Обь-Иртышское пароходство (т. Люфт) Е 1987 г. к разработке Картавожского месторождения песчано-гравий¬ной смеси на р. Собь и доставке потребителям области».
— Но это разрешение не дает права на добычу гравия без утверж¬денного проекта. А у вас же согласованного проекта нет.
— Как вы не хотите меня понять! Я уже получил предписание и заплатил штраф из собственного кармана. Я выполняю распоряжение советской власти.
— Но разве облисполком дал разрешение на безграмотную разра¬ботку месторождения? Конечно, текст многомысленный, но только при изощренной фантазии можно прочесть его так, будто он дает санкции на экологический грабеж. У ваших капитанов нет даже ихтиологиче¬ских карт — они берут гравий там, где им удобно. Вы залезли в чужой огород и делаете вид, что имеете на это право.
— Но у меня есть приказ, все говорят — разрабатывайте, только рыбхоз упрямится. А договоры заключили еще зимой почти на 5 мил¬лионов тонн гравия.
— А ваше личное мнение — вы же видите, что губите реку?
На лбу молодого руководителя выступают капли пота.
— Это спорно. Еще двояко можно сказать — губим ли мы реку или помогаем ей. У ихтиологов тоже единства нет. Ведь три года они раз¬решения подписывали...
Да, капитан Новоселов, делая неблагодарное дело, хотя бы честно оценивает его. Инженеру Сенину быть честным, видимо, не позволяет должность. Он советует мне обратиться к начальнику Салехардского речного порта — тот, мол, юридическое лицо.
Думаю, аргументы и у начальника Салехардского порта, и у ру¬ководителей Обь-Иртышского речного пароходства будут те же, что привел Сенин,— и задача, мол, государственно важная, и телеграмма исполкома имеется, да и вообще дело спорное п неизученное, и где же тогда гравий добывать? Общественность — дай ей власть! — все речки перекроет...
Пожалуй, с речниками все ясно — они за свои ведомственные диви¬денды будут стоять до последнего — миллионы голой прибыли под но¬гами не заляются.
Разве Владимир Сенин не понимает, на что идет, какая участь ему уготована — ведь именно он может оказаться пресловутым стрелочни¬ком, козлом отпущения, если серьезно возьмутся наконец-то за собские дела органы правопорядка. Телеграмма Тюменского облисполкома дает все же, как представляется, принципиальное разрешение на научно обоснованную разработку месторождения, а ведь речники на Соби про¬должают настоящий экологический разбой. Сенин это наверняка пони¬мает, но в интересах ведомства продолжает работы без утвержденного проекта. Неужели так называемая честь мундира дороже простой че-ловеческой чести и личной свободы?
И вот что еще перспективно пугает — хозрасчетная работа пред- 154 приятий ныне оценивается по прибыли, и, как нетрудно представить, у
многих из них возникает опасный соблазн везде, где только возможно, рвать эту прибыль — из земли, из воды, из природы. Кому-то прибыль, природе — убыль.
Некоторые горячие головы — я это часто слышал — требуют:
— Запретить! Во веки веков.
Хорошо, а где взять гравий? У нас что, много бросовых, не нересто¬вых речек, где добывать гравий можно без всякого природного ущерба? Наверное, не без серьезной нужды и на уникальную Собь полезли?
В таком грубом виде, в каком осуществляется нынешняя добыча, запретить, несомненно, нужно — и немедленно. Навсегда? Вот в этом, честно говоря, не уверен. Я не эксперт. Запретить, чтобы изучить и сто¬процентно точно знать — возможна ли добыча действительно позарез нужного собского гравия и в каких количествах, в какое время, в каких местах. Но ведь речники, получая миллионные прибыли, умудрились за три года так и не подготовить обоснованный и экологически грамотный проект. Они оправдываются тем, что с каждой тонны гравия отчисля¬ют пять копеек на охрану природы, считая, что откупились этим пята¬ком от всех будущих экологических катастроф.
Видится мне охваченный дрожью нетерпения промышленный на¬сильник — взять, овладеть, пока это доступно, пока дешево, выгодно.
Мудрая мать-земля привычно отдает богатства сыну своему, чело¬веку. Да, она будет кормить нас, как всякая мать, из последних своих сил. Мы все берем у природы, только у нее одной. Но когда мы берем не в меру, неграмотно и нерасчетливо — на пользу ли это нам самим?
— Руководству виднее,— сказал умудренный капитан Новоселов.
Да, у каждой экологической драмы есть свои руководящие винов¬ники. Но снимает ли это ответственность с тех, кто считает, что он ма¬хонький винтик в большой системе и не в его силах что-либо изменить?
Да, уже давно пора задаться вопросом — а кто же борется за спа¬сение речки, если не за полное запрещение работ, то по крайней мере за грамотную, а не варварскую разработку Катравожского месторож¬дения?
Ведь сколько у нас контрольных и карательных инспекций, охран¬ных обществ! В Салехардском речном порту существует отдел охраны окружающей среды. Что он охраняет — непонятно. Нынешний его руко¬водитель, правда, принял дела совсем недавно — но мы полистали прошлогодние дела: ни один экологический летописец по этим «делам» не догадается, что в последние годы творилось на Соби. Отдел ни разу не воспользовался даже куцым своим правом — лишать экипажи судов
премий. Да-да, за экологическое варварство на Соби работавшие там экипажи исправно получали премии. Премии за разбой! Наказывались только те, кто умудрялся, ко всему прочему, сливать в Собь солярку... Беседую с участковым рыбинспектором. Знаю Ивана Васильевича Мишина как бесстрашного борда за экологическую справедливость, грозу всех — невзирая на ранги — браконьеров. Он мне рассказывает, что на Соби уничтожено семь зимовальных ям, замыто 12 устьев соров, безвозвратно утеряно 15 километров нерестового субстрата в русле, а на протяжении 35 километров от устья уничтожена кормовая база для рыбы- Природе для восстановления утраченного потребуется 700— 800 лет...
— Как же вы наказывали виновных?
— Шесть предписаний выписал. II Сенину, и Кочерге — начальнику порта. По сотне каждому. Кочерга, так тот наготове при себе «дежур¬ную» сотню держит.
— 600 целковых — не мало ли за целую речку?
— Что могу, то и делаю,— разводит руками Мишин.—- Все оформ¬ленные акты передаю выше по инстанции.
Не узнаю бравого Ивана Васильевича. Перед вооруженными бра¬коньерами не пасовал, сейчас безобидного грохота драги убоялся, что ли? Может ли он о себе сказать, что сделал все для спасения речки?
Владимир Федорович Чусовитин — начальник Ямало-Ненецкой ок¬ружной рыбохраыы—тоже перечисляет, что натворили эти варвары- речники. Из-за разработки гравийных залежей рыбники не выловили 839 тонн рыбы, но даже не это главное. Главное — убивается генетиче¬ская память реки: рыба идет сюда на нерест, но выметанная икра по¬просту гибнет в иле и глине. Идет утрата потомства. Рыбий родильный дом превращается в младенческое кладбище. Ущерб рыбной промыш¬ленности оценивается в 13 с лишним миллионов рублей. (Кстати, при¬близительно такую прибыль получили речники. Вроде для государства- то выходит ноль: ноль — из одного кармана в другой? Правда, попут¬но мы потеряли нерестовую жемчужину!)
— И что же предприняла рыбинспекция?
Владимир Федорович листает пухлую папку. Да, если бы этими бу¬магами можно заменить нерестовый субстрат дна Соби...
Судьба Соби — судьба рыболовецкого поселка Катравож, стояще¬го на слиянии Соби с Обью. Здесь живет несколько сотен рыбаков. Пропадет рыбная Собь — чем заняться этим людям, ненцам, ханты, 156 зырянам, которые поколение за поколением ведут здешний промысел?
Трудновато придется потомственным рыбакам. Что же предприняли катравожцы, чтобы позаботиться о будущем? Скромно, надо сознаться, страдают за свою судьбу катравожцы, не похоже что-то на серьезную, активную борьбу.
— Мы начальство поставили в известность,— запальчиво, напори¬сто произносит молодой председатель сельсовета,— пусть оно и прини¬мает меры. Я в райисполком звонил, мне посоветовали: не суйся, не твоего ранга дело.
Он считает, что свое дело сделал честно, а вот я занимаюсь дема¬гогией, призывая за реку бороться.
— С кем бороться? — смотрит он на меня победительно.
Руководство Приуральского района исчерпало методы борьбы ку¬луарными чиновными собеседованиями, тоже, видимо, посчитав, что это дело не «их ранга». А общество охраны природы со всеми его мно¬гочисленными (если верить справкам) активистами набрало воды в рот — видимо собской.
Ни одного толкового дела, но, конечно, много устного и кулуарно¬го пафоса, который не щадит ничьих авторитетов и репутаций, остава¬ясь при всей своей эмоциональной горячности стопроцентно безобид¬ным.
Все, кажется, ждут неистового подвижника, влиятельного энтузи¬аста, нового Валентина Распутина, который придет да и защитит — ко¬нечно же! — всеми любимую Собь.
Куда-то идут экологические пятаки, которые исправно выплачива¬ют речники, и исправно получаются природоохранные премии и зарпла¬ты, но от неистового потока защитительных речей не становятся проз¬рачнее некогда хрустальные, а ныне смертельно взбаламученные воды Соби.
Экологическое наше сознание — это много громких слов или одно маленькое, но конкретное дело?
Я пишу и с тревогой думаю: опять слова, а кто же бросится на ам¬бразуру, кто речку делом защитит? Ведь пока, как изысканно выразил¬ся знакомый ихтиолог, «красавица Собь превращается в лунный ланд¬шафт, зарегулированные протоки превратились в застойные грязные лужи, С голубовато-зеленая вода, отражающая вершины Полярного Урала,— З мутный поток».
...Я не стал бы возвращаться к очерку, иаписаниому осенью уже далекого 1987 года: много воды за это время утекло и в Соби, и в Оби. Да и мало ли подобных безобразий творится на многочисленных прито-
ках Оби— и великих, и малых, везде найдутся корыстно заинтересован¬ные ведомства и высокопоставленные покровители варваров, которые из самых «высших интересов» позволяют губить прекрасные реки Сиби¬ри. Но у собской истории очень импонирующий, очень обнадеживаю¬щий, очень перспективный эпилог, поэтому я и вспомнил этот эпизод. Слава Богу, я оказался не прав, скромно оценив степень гражданской активности жителей Катравожа. Конец их терпению пришел в навига¬цию 1988 года. Поняв, что речники своими меркантильными интереса¬ми не поступятся и под всякими благовидными предлогами продолжат грабеж собского будущего, катравожские рыбаки к приходу перво¬го судна на тяжелых бударках перегородили Собь, а для большей на¬дежности перекрыли ее и бревенчатыми бонами. Путь первой землечер-палке был закрыт. Потыкавшись туда-сюда, она вынуждена была стать на якорь. Та же участь ждала и другие подходящие на гравийный про¬мысел землесосы. Каждый житель села, имеющий лодку,— днем ли, полярной ночью — дежурил у заградительных бонов, при малейшем намеке на движение земснарядов бросался наперерез. Были драмати¬ческие моменты: капитаны и рыбаки испытывали нервы друг друга — в открытой схватке столкнулись ведомственный приказ и гражданская решимость. Чиновные речники потрясали бумагами, требовали призвать к порядку распоясавшихся «местников и партизан». Катравожцы со¬звали сход, решение его было единодушным: стоять до последнего, Собь — река наших сыновей и внуков, они не простят сегодняшней тру¬сости. Председатель сельсовета, еще год назад демонстрировавший ро¬бость и почтительность перед вышестоящими, сейчас был заодно с од¬носельчанами. В окружной столице—Салехарде — сочли за благо при¬нять резоны катравожцев, уже на третий день окрисполком благоразум¬но рискнул узаконить решение сельского схода. Работы речников были приостановлены. Им дали время подумать не только о ведомственном кармане, но и о нуждах людей, для которых собские берега — родные. Однако до сих пор грамотного проекта не разработано, видимо, нет на¬выка работать умно, серьезно, а не на шермачка...;
ГИБЕЛЬ
«ЛУИЗЫ»
Сегодня трудно отыскать, в честь какой прекрасной женщины назван этот пароход, но обская история «Луизу» будет помнить долго. Знако¬мый нам капитан Христиан Даль привел ее в Тобольск из английского порта Гулле. Для этого «Луизе» пришлось пройти десять северных мо¬рей и всю Обь, первой преодолев столь долгий, коварный и неизведан¬ный путь. Правда, лавры европо-сибирского первопроходца у Даля за три года до этого отнял Виггинс. Тоболяки встречали винтовую и не особо взрачную «Луизу» 8 сентября 1877 года.
Это был первый рейс судна под русским флагом из европейского порта в сибирский. Император Александр II «всемилостивейше» разо¬рился на «августейший привет, изложенный в телеграмме». Однако по¬здравлял царь не команду отважных во главе с Далем, а графа Кома-ровского, возглавлявшего общество для содействия русскому торгово¬му мореходству.
Немногословный Даль не особо распространялся о переходе. Он только говорил, что путь по Обской губе и низовьям реки оказался тя¬желее, чем поход в морях. Как не понять досаду капитана: пять дней «Луиза» проторчала в Надымской Оби. С мели удалось сползти, лишь перегрузив на баржу тысячу пудов труб, железных цепей, якорей и та¬келажа, половину бочек с галлипольским маслом передвинули с кормы на нос.
На следующий год владелец «Луизы» решил повторить удачный опыт и, загрузив пароход пшеницей, отправил в Европу.
Еще не выйдя в губу, шкипер Рауцип посадил «Луизу» на песча¬ный бар. Лишь через десять суток сменивший направление ветер на¬гнал с моря воды и стронул «Луизу». Скоро поднялся свежий ветер, превратившийся в шторм. Баржу оторвало, и она исчезла в белых буру¬нах. От Ямальского побережья пароход перетащило к Гыдану. Сделали обсервацию: приборы показали семьдесят один градус шестнадцать ми¬нут широты. Ветер не стихал, температура неуклонно падала. Брызги застывали на лету. Через палубу перекатывались холодные валы, остав¬ляя после себя лед на всем, чего они касались. Обросший ледяной бах¬ромой руль уже не слушался замученного кормщика. У Рауципа не ос¬тавалось другого выхода, как бежать под защиту мыса Трех Высоких Бугров. Там, где лоция показывала глубину в пять сажен, «Луиза»
(а ее осадка была всего двенадцать футов) напоролась на дно. Рауцип срочно дал задний и рискнул выбросить на борт семьдесят мешков зер¬на. Но судно не стронулось с места. Волны мотали его всю ночь. Руль не выдержал и «полетел». Судовой плотник наскоро сколотил замену из плах. Но новый руль продержался всего несколько минут. Выбрав са¬мое удобное место, где команда могла рассчитывать на высадку, Рау- цип, в сложную минуту показав свое мастерство, выжимая из штурва¬ла все, на что он еще был способен, повел «Луизу» к берегу, сознатель¬но загоняя ее на мель, чтобы спасти людей. Но то, что привлекательно выглядело с моря, вблизи оказалось весьма ненадежным: люди вязли З непромерзшей, топкой тундре. Для зимовья облюбовали песчаный бу¬гор. Меньше чем в полуметре от поверхности песок представлял смерз-шуюся массу и не поддавался штыковым лопатам из запасов судового боцмана. Слякоть и снежные ветры заставляли бежать под укрытие куб¬риков— стены зимовья росли медленно.
К большой радости будущих зимовщиков показались оленьи упряж¬ки. Приезжих обильно угостили. Захмелевшие оленеводы улыбались, кивали головами, но ни слова не понимали по-русски. В становище, правда, отыскался старшина, которому приходилось встречаться с рус-скими чиновниками. С его помощью Рауцип и занарядил восемь десят¬ков нарт и три тысячи оленей на перегон до Обдорска. Пароходную ма¬шину разобрали, «Луизу» утеплили для долгой зимовки. На пароходе оставалось семь моряков: четверо из них плохо себя чувствовали, и труд¬ный переход мог для них оказаться губительным. Рауцип обещал, если представится возможность, прислать фельдшера. Но обещал нереши¬тельно, понимая, что вряд ли единственный обдорский лекарь согласит¬ся ехать столь далеко. Больным приходилось уповать на резервы собст¬венного здоровья. Особенно плох был штурман, которого схватывали острые приступы ревматизма. Он дождался возвращения шкипера в мае, но прожил после этого всего несколько дней. От цинги скончался еще один зимовщик...
В начале декабря закончился переход по тундре, который длился сорок четыре дня. Чтобы уладить необходимые дела, шкипер помчался З губернский город. В феврале он вернулся в Обдорск с рулем, слажен¬ным тюменскими корабелами. Путь до зимовья вновь занял сорок че¬тыре дня. В конце мая руль был благополучно водружен на место, ма¬шина парохода работала исправно. Две недели матросы пытались снять пароход с мели. Завели полуверстовый якорь на глубину и стали ждать 160 нагона воды. Прилив пришел вместе с ураганным ветром, его не выдер¬
жали даже стальные тросы. «Луизу» снова загнало на прежнее место, сильный удар о дно продырявил трюм. Вода затопила кормовой отсек, «Луиза» в последний раз завалилась набок и торопливо скрылась под водой. Рауцип и его команда были вновь на берегу, только уже без суд¬на. К счастью, шлюпки удалось спасти, и желающих шкипер отправил к Ныде, где они могли рассчитывать на помощь пароходов, приходящих к мысу Линзита.
Сам с семью рабочими занялся спасением того, что еще можно было перетащить с «Луизы». Партию шкипера сняла с берега шхуна «Надежда», шедшая из Тобольска в Лондон.
Ужасно невезучим был шкипер Рауцип! «Надежду» затерло льда¬ми в Байдарацкой губе, и шкиперу пришлось искать спасения в 06- дорске, на этот раз пройдя по ямальским тундрам.
ЭСТАФЕТА
ЭПОХ
Много имен мы найдем в лоции Оби. Попадутся среди них такие, рас¬шифровывать которые не нужно — их знают все. Но много и таких, что требуют специальных исследований. Или даже так...
В первых послереволюционных лоциях восточного берега Обской губы (южнее современного Ямбурга) можно прочесть: мыс Грдины. На нынешних этот мыс именем уже не помечен. Что за исследователь с редкой фамилией, что сделал он для изучения северной части Обского бассейна или имя его не случайно не задержалось на карте?
Без путеводной ниточки трудно вести поиск, но, если очень требу¬ется, обязательно отыщешь то, что необходимо: не столь уж необъятно братство исследователей северной Оби. А попутно можно выяснить мас¬су интересных подробностей.
Чуть выше по карте, на том же берегу Обской губы, но севернее слияния ее с Тазовской губой, мы найдем мыс Сапожникова. Пойдем от Сапожникова — найдем Грдину.
Я всегда помнил о выдающемся исследователе Алтая, замечатель¬ном геоботанике Василии Васильевиче Сапожникове. Но он казался 161;
1 1 Заказ 446
столь преданным своему Алтаю, что я никак не связывал его имя с за¬полярным мысом Обской губы. Сапожников — фамилия распространен¬ная... Мог быть кто-то менее знаменитый. Но выяснилось, что интересы Василия Васильевича шире алтайских привязанностей, о сибирском Се¬вере он мечтал всегда, говорил: «Обский Север давно был пробелом в моем знакомстве с Западной Сибирью». Случай заполнить этот иссле¬довательский пробел представился в весьма смутную эпоху.
Два мыса на берегу Обской губы связывают одну экспедицию и две эпохи: советская власть принимала от царской эстафету исследова¬ний Обского бассейна.
В 1919 году известный гидрограф, руководитель Северообской эк¬спедиции Д. Ф. Котельников пригласил Сапожникова на Ямал. Василий Васильевич долго не раздумывал. Позднее он объяснял свое решение: «Ввиду крайней недостаточности исследований Обского Севера, я уве¬рен, мои материалы послужат существенным дополнением к тому не¬многому, что было сделано в этой суровой и далекой окраине, тем бо¬лее что такие места, как восточный берег Обской губы севернее устья Тазовской, ни разу не посещались ботаниками, и мои материалы пред¬ставляют бесспорный интерес новизны».
Субсидировал поездку ректора Томского университета (Василий Васильевич избирался им с 1917 года и оставался ректором до самой смерти в 1924 году) Институт исследования Сибири. Упомянем о не¬маловажном обстоятельстве. В 1919 году, как известно, в Сибири рас¬поряжался адмирал А. В. Колчак, некогда подававший большие надеж¬ды моряк-гидрограф. В Томске, откуда брала старт экспедиция Котель¬никова, у власти также находились белые. Гидрографическое описание низовий Оби было необходимо для того, чтобы встречать европейские морские караваны с грузами от союзной Антанты.
Следует оговориться, что позднее, когда советская власть укрепи¬лась в Сибири, и Котельников, и Сапожников безоговорочно встали на ее сторону. О Котельникове известно, что уже в 1921 году он делал до¬клад в отделении математической и физической географии Российского географического общества о Северном морском пути. Сообщение его большей частью базировалось на результатах Северообской экспедиции. Таким образом, Котельников передавал в руки советских органоз све¬дения, полученные его экспедицией в 1919 году.
Время гражданской войны — эпоха суровая, а для ученых, которые, конечно же, революционерами себя не считали, это время оказалось в 162 прямом смысле «смутным». В водовороте идей, мнений и демагогических
лозунгов разобраться было трудно, поэтому ученые старались честно заниматься своей работой, понимая, что научные исследования з ко¬нечном итоге пойдут на пользу родной стране.
Как бы там ни было, экспедиция 1919 года з Нижнее Приобье осу¬ществлялась вовсе не под красным флагом. НС борту головного экспе¬диционного судна «Мария» находился французский ревизор, морской офицер Гюлен.
Сапожников и его спутница Еннсфа Васильевна Никитина отпра¬вились из Томска до Ссмсрово на пароходе «Иван Корнилов». Восьмо¬го июля над ССМСРОЗСКИМ рейдом раздался гудок флагмана экспеди¬ции — винтового парохода «Мария», который экспедиция подрядила у известного тобольского воротилы Плотникова.
Задачей гидрографической экспедиции, кск объяснили Сапожнико¬ву, ставилось обследование «Обской губы со стороны ее проходимости для морских судов, определения курса плавания, постановка береговых знаков и другие работы, связанные не только с приемом иностранной флотилии з этом году и перегрузкой товаров, но также и с упорядоче¬нием плавания на будущие годы Северным морским путем». Адмирал Колчак надеялся долго зластвозать и торговать сибирскими богатства¬ми, но, как помним, история и красногвардейские штыки рассудила иначе.
Двенадцатого июля гидрографическая эскадра встала на рейде у Обдорска. День, который получил в сзое распоряжение Сапожников, он прозел з обдорской тундре, описывая тамошнюю растительность. Но назавтра снова пришлось подниматься нс загроможденную досками, бревнами, поленницами дров, керосиновыми бочками палубу «Марии», пробираться з крохотную, с тусклым иллюминатором каютку, которую отзели ученому. В полевом дневнике Сапожникова есть запись: «Я раз¬мечтался о пароходе, который когда-нибудь построят следующие поко¬ления для научных исследований Севера и других частей Сибири, паро¬ходе с помещением для научных исследований, библиотекой, метеоро¬логической станцией и тому подобным. Если бы тысячная, даже мень¬шая, доля тех ценностей, которые разрушены войной, была употребле¬на вовремя нс исследование и просвещение, Россия была бы з первом ряду нс пути к настоящей культуре. Ведь один выстрел из большой пушки стоил дороже содержания лаборатории з течение целого года».
Досадно, но до сих пор мечта ученого так и не осуществилась: не ходит по Оби хорошо оснащенное, комфортабельное научно-исследоза- 163
тельское судно. А разве нечего изучать в этом великом речном «госу¬дарстве»?
Базой Котельников выбрал бухту Находка, что на восточном берегу Обской губы, чуть южнее современного Нового Порта. По пути к ней ботаники провели исследовательские экскурсии у Пуйко и на мысе Ям- сале. Берег находкинской бухты они имели возможность изучить более обстоятельно, собрали богатые гербарии, взяли образцы почв и описали ямальскую пятнистую тундру.
Котельникова грузовой лихтер должен был доставить на рыболо¬вецкие пески в Тазовской губе. Сапожников попросился в рейс. Однако первые попытки «Марии» оказались безуспешными: судно не могло про¬биться сквозь ледовую пробку в «горле» меж двумя мысами Каменным и Круглым. Пришлось возвращаться назад, в спасительную находкин¬скую бухту. Только через две недели «Мария» вышла в "Газовскую губу. «На шестерке, сопровождаемые любопытными тюленями, мы высади¬лись верстах в 3-х севернее крутого обрыва мыса и направились по верхнему краю яра к слиянию Тазовской и Обской губ».
«Вообще Таз и Тазовская губа во многих отношениях представля¬ют еще «белое» место, ждущее своих исследований», — резюмировал Сапожников, подводя итоги этой экскурсии.
Сапожников и Никитина были первыми ботаниками, высадивши¬мися на этом участке побережья Тазовской губы. «Мария», пробиваясь во льдах, сломала две лопасти винта, поэтому у исследователей оказа¬лось достаточно времени, чтобы сделать полные описания арктических лугов Гыданского полуострова.
Суховатый стиль исследователя преображается, когда он рассказы¬вает о берегах Гыдана.
«Картина впереди и по сторонам при солнечной погоде была еще неопределеннее и даже фантастичнее, чем накануне. Вследствие рефракции вставали и таяли высокие берега, над горизонтом реяли и ко¬лебались какие-то извилистые черные линии, быстро пропадая из глаз для того, чтобы вновь появляться. К вечеру впереди забелели сначала отдельные льдины, а потом показались и большие ледяные поля. Че¬рез первые полосы льдов «Мария» пробилась легко, но следующие поля окончательно остановили пароход, и ему пришлось ретироваться».
Одному из мысов, что южнее Трехбугорного и несколько севернее семидесятой параллели, руководитель экспедиции присвоил имя Са¬пожникова. Еще один мыс в этом районе получил имя самого Котель- 164 никова. 13 августа университетские ботаники были высажены в Обдор-
ске, а «Мария» вновь ушла на север. Программа гидрографических работ была выполнена обширная: судоходные знаки установлены на западном и восточном берегах губы — на мысах Виткова, Каменном, Пато, Котельникова, на мысах Фирфарова и Таране. Работы осложня¬лись тем, что в то время не существовало хоть сколько-нибудь точных карт безлюдного района. Характерна запись в дневнике Сапожникова: «Справа, со стороны восточного берега губы, был отчетливо виден си¬ний береговой яр с полосами снега, сохранявшими постоянное рассто¬яние. Был ли это реальный берег или результат рефракции — сказать трудно. По поводу развернувшейся перед нашими глазами неясной кар¬тины на мостике возникли дебаты, французский капитан Гюлан не хо¬тел признать белую поверхность за льды и стоял на том, что это небо¬склон с темной полосой облаков. Однако новые доказательства опровер¬гли его».
«Мария» меняла курс не только из-за встречавшихся на пути льдов, но и потому, что часто теряла ориентиры.
Опубликованный Сапожниковым в «Трудах Института исследова¬ния Сибири» полевой дневник — первое ботаническое описание берегов Тазовской губы. Именно работы этого замечательного ученого, одного из выдающихся учеников великого Тимирязева, послужили основой для изучения флоры заполярных площадей Тюменского Севера.
Но где же обещанный и все еще неведомый Грдина?
Среди участников котельниковской экспедиции был девятнадцати¬летний моторист Александр Вейнберг. Сапожников в своих записях не упоминает его, но должен был знать — это сын его коллеги по инсти¬туту, известного сибирского астронома, ученика Менделеева, Бориса Петровича Вейнберга.
После того как Сапожников покинул Обскую губу, там разыгра¬лась трагедия.
Но — все по порядку. Наверное, не особо трудно представить чув¬ства отца, который отправляет сына в полярную экспедицию. Множест¬во опасностей поджидает исследователя, тем более время неспокойное... Но желание девятнадцатилетнего топографа было непреклонно, он доб¬ровольно записался в Северообскую гидрографическую экспедицию простым матросом.
Тревожным предчувствиям отца суждено было оправдаться: он уже никогда больше не увидел сына-студента, на которого возлагал нема¬лые надежды.
Котельников, вернувшийся в Томск поздней осенью, скупо сообщил 165
отцу, что его сын погиб 7 сентября в бухте Находка при «исполнении обязанности моториста вместе с 27 военнопленными (спаслись только 1 мстрос и 1 военнопленный), которых вместе с их багажом погрузили в шестерку сверх нормы в бурную погоду».
Молодой Вейнберг вел топографические зарисовки берегов Обской и Тазовской губ, но большая часть этих представлявших научную цен¬ность зарисовок пропслс. Многие другие вещи покойного также были похищены.
Мы должны помнить, что «военнопленными» на гидрографическом судне явно были красноармейцы. Почему нс перетруженной шлюпке, в шторм их отправили на безлюдный берег Обской губы и почему з этой шлюпке оказался Вейнберг? Эта трагедия остается загадкой, боюсь, что документальных свидетельств уже не отыскать.
Вейнберг-отец постарался оказаться з тех местах, где погиб сын. В Институте исследования Сибири географический отдел создал комис¬сию по восстановлению результатов экспедиции 1919 года, тск как про¬пали не только результаты исследований молодого Вейнберга, но и другие материалы. Старый астроном стал главным инициатором Обско- Тазозской экспедиции, которую снарядили з навигацию 1920 года. Профессор возглавил картографическую работу.
По тем нелегким временам это было обширное научное предприя¬тие. В нем принимали участие астроном, топограф, триангулятор, ме¬теорологи, зоологи, энтограф, ботаники. Вейнбергу помогали практикан¬ты по магнитометрии, з том числе и его второй сын — студент Констан¬тин.
Экспедиция проводилась в сложнейших условиях — первые сибир¬ские исследователи советского времени не располагали судном. Если до Обдорскс они не без приключений, но все же смогли добраться, то дальнейшие исследования в Обской и Тазозской губах были заметно осложнены отсутствием собственного транспорта. Приходилось пользо¬ваться редкими попутными судами. Томичам помогли моряки парохо¬да «Урал», на котором работала экспедиция по обстановке Нижней Оби, и экипаж парохода «Орлик» — флагмана Обской гидрографиче¬ской партии под начальством А. И. Осипова- В Обской губе в это же время выполняли работы экипажи уже знакомой нам «Марии» и «Пермякс», с капитанами которых также были заключены контракты о помощи.
Участникам исследований пришлось испытать немало опасных при- 166 ключений. Практикантку по ботанике Козьмину и студента Грдину (вот
он наконец!) высадили сначала на острове Определенном, где они рабо¬тали больше недели. «Урал» снял их с острова и доставил в Ныду. 11 азгуста практиканты двинулись к мысу Круглому, где находились другие участники экспедиции. Они оказались на мысе 2 сентября, но опоздали совсем ненамного: несколькими часами раньше «Орлик» снял работавших там людей. Корабль на горизонте превратился в черную точку и скрылся из виду.
«Вследствие сильного северного ветра они, — описывает приключе¬ния практикантов профессор Вейнберг, — не могли ехать далее на лодке, а отправились пешком, но были остановлены речкой. Пройдя в один из следующих дней до устья реки Ненянг-Юн, которую они счи¬тали конечной точкой своего пути и от которой построенные на мысе Круглом домик и знак отстояли всего на 7—8 верст, не будучи, одна¬ко, видимы оттуда, они 11 сентября отправились в обратный путь, ко¬торый и совершили с большими опасностями и лишениями, вследствие непогоды, холода и истощения всех запасов. Днем 19 сентября они до¬брались обратно до Ныды, откуда рано утром в тот же день ушел «Урал», снязший метеорологов Семенцовых и полагающий, что Грдина и Козь¬мина дошли до мыса Круглого; поэтому они двинулись далее на лодке же до Хэ, откуда их взял пароход «Пермяк».
Примерно с такими же приключениями добирались до пунктов сбора и другие участники экспедиции.
Вейнберги с «Орлика» пересели на «Марию», которая шла в Тазов- скую губу, чтобы забрать там баржу с рыбой. «Мария» достигла Ямбурсале, потом прошла к Юрхарово и в устье Пура — Гейвайсале. Не реже, чем раз в пять минут, астроном делал отметки курса, пелен¬говал приметные точки на берегу, отмечал траверзы, делал зарисовки берегов...
«Таким образом неожиданно для нас,— радовался старший Вейн¬берг,— получилась возможность — хотя и с большими трудностями — собрать значительный материал для картографии Тазовской губы. 19 августа вечером «Л!ария» двинулась в обратный путь, и мы снова несмотря на усталость от предыдущих почти непрерывных наблюдений, продолжали использовать всякое удобное время как для засечек при¬метных точек, так и для астрономических наблюдений».
В 1921 году в «Известиях Института исследования Сибири», кото¬рые выпускались в Томском губернском отделении Госиздата, была опубликована крупномасштабная «Карта берегов Тазовской губы и юж¬ной части Обской губы» — главный итог Обско-Тазовской экспедиции 167;
1920 года. Исследования Вейнберга дополняли изыскания Сапожникова,
На середине пути от мыса Парусного до мыса Круглого составители карты — отец и сын Вейнберги обозначили «мыс Грдины», отдав таким образом дань мужеству одного из самых юных участников экспедиции.
С первых дней своего существования советская власть брала дело исследования сибирского Севера в свои руки. Казалось, были более насущные задачи, чем изучение Обской губы, но в самом факте экспе¬диции мы видим, что победивший парод понимал не только свои пер-воочередные, но и перспективные задачи. Он брался за дело изучения и освоения Сибири на долгие годы.
Великий сибиряк и великий патриот Сибири Дмитрий Менделеев в книге «К познанию Сибири» писал»:
«Для успешного и верного движения вперед — лучше всего на один из первых планов поставить завоевание Ледовитого океана!»
Профессор Б. П. Вейнберг был не только прилежным учеником Дмитрия Ивановича, но и верным последователем. Первая советская сибирская экспедиция за Полярный круг северного Приобья — свиде¬тельство того, что он свято выполнял заветы великого учителя.
СОЛОН РЫБАЦКИЙ
ПОТ
В июне солнце здесь не заходит. Четкий бледновато-желтый шар зави¬сает над кромкой горизонта. Земля, кажется, неудержимо тянет его к себе: вот уже скрылся краешек. Но, словно раздумав, солнце вырыва¬ется из плена и продолжает свой путь по небосклону. Подъем его стре¬мителен, для светила тороплив до несолидности. Все действо происхо¬дит в течение нескольких минут.
Это июньская полночь.
То ли земля здесь, на широте Северного полярного круга, изгиба¬ется круче, то ли свет так играет, но берега широко разлившейся Оби кажутся приподнятыми, летящими, а многочисленные острова словно парят, оторвавшись от сверкающего зеркала воды.
Просторную тишину солнечной полночи рассекает гулкое тарах¬тенье «зидовского» движка рыбацкой мотобударки. Спокойную блестя¬щую гладь режет ее нескладный нос. Лодка движется по направлению 168 к бочатам — пузатым бочкообразным поплавкам, обозначающим «кры-
лья» плавной сети. Плав закончился, рыбак спешит зыбрсть улоз. А из-зс заросшего густым тальником мыскс выскакивает вторая бу- дсркс, потом появится третья... По солнцу — утро, по чсссм — глубокая ночь. Но одна зс другой сплавляются сети, спешат к ним будсрки. С плсзс заведенным порядком они торопятся к приемному плашкоуту, чтобы сдать рыбу еще парной. Небритый шкипер на приемке, подняв¬шийся из своей каютки нс приближающийся звук, уже ворочает тяже¬лые крышки трюмс, где у него лежат ящики со льдом и куда он спря¬чет свежий улов.
Нс горизонте появляется тонкий стерженек мачты, обрамленный ажурными зантсми. Он словно бы зытягизсет зс собой грузноватый корпус судна — «пэтээски». Этот корабль-холодильник в свою очередь обходит кольцо плашкоутов, стоящих у рыболовецких песков. Скрипят лебедки, хриплозсто (спросонок, только что принял вахту) ругается старпом, когда псчкс ящиков с рыбой, ползущая из трюма плашкоута, накреняется.
— Вирс!
Лебедкс вздрагивает, скрежещет. Пачкс приобретает прежнюю стройность.
— Майна!
Ящики скрываются в отдающем металлическим холодом люке — чрезе приемо-транспортного судна. Лунобоко посверкизсют серебристые туши нельм и муксунов.
Шкипер плашкоута отдсет швартовы, устало чешет всклокоченную бороду и небрежно отмсхизается нс прощальный гудок старпома. К борту уже чслится очередная бударка...
ПТС доставит свежий улов на рыбоконсервный завод. На Нижней Оби — вонзь! Малоизвестное это хантыйское слово (означает оно «го¬ловка рыбного косяка») звучит на здешних берегах, кск сигнал к стс- ке. Вонзь ждут, готовят снасти и флот, с когда онс приходит— рабо¬тают, как и природа в этих краях, путая день и ночь. Косяки сырка, муксуна, щекурс идут щедро, но недолго. Спать некогда.
— Э-э-э... Это целое искусство — рыбака разбудить, если его сон сморил,— делится опытом бригадир.— Приходится нс разные недозво¬ленные приемы идти. Одного толкнешь: «Аркашс, женс к другу ушлс». Второго пихнешь: «Иван, мотор потопил!» Встрепенутся, глаза протрут, зот только тогда и с разговором. А иначе кск? Ведь з считан¬ные сутки, понимай, годовой план берем.
Неостановима путинная вахта, бессонны рыбацкие сутки.
Хорош северный малосол на столе, но если добавить к нему ры¬бацкий пот, крутого посола получилась бы рыбка!
Путина — время горячее, страдное и, как полярное лето, корот¬кое — дает основные тонны всего обского рыбного улова. Трудная пора, мозолистая, красноглазая с недосыпу. Но если уж говорить о ры¬бацких трудах, я бы вспомнил зимний лов, подледный.
Среди восьми рыбозаводов объединения Ямалрыба есть один — Новопортовский, в котором летние отпуска не проблема. Летом завод можно закрывать «на перерыв». Почти все свои тысячи центнеров за¬водские рыбаки берут из-подо льда.
Знаменит в Новом Порту Прокопий Яковлевич Чапала, все знает, за полсотни лет всех местных ветеранов пережил и хорониться собрался, часто об этом в последние годки поминает, в здешней вечной мерзлоте.
Он приходит в заводскую контору с обязательностью старого слу¬жаки. Заглянет на рацию — послушает, что за промобстановка в губе. Самый информированный в поселке человек — радист Мишка — допол¬нит, если что упустил. К трактористам в отсек заскочит, те только что из рейса, сто верст по льду губы. Трещало?
Присядет, сняв шапку и обнажив светлый шар бритой («под Котов¬ского») головы, присядет на краешек стула в тесноватом пенальчике кабинета зама директора по добыче. Зам молод, в комсомольском, как говорится, возрасте. В кабинет заходят и случившиеся в порту рыбаки, и вернувшиеся из командировок специалисты. Разговор один: рыба,, рыба, рыба... Как идет, какие фокусы выкидывает, почему ее нет там, где всегда брали надежно.
Он не молчит. Наоборот. Всегда готов сказать сзое слово, срав¬нить, подсказать, вспомнить.
Он столь привычен в Новом Порту, в рыбзаводе, Прокопий Яков¬левич Чапала, что никто, кажется, и не помнит, что уже десяток лет с лихвой старый добытчик на пенсии. Требуется совет — Чапала прика¬тит через минуту, на ногу он скор. Характер у человека такой беспо¬койный или никак от работы отвыкнуть не может? Пожалуй, все вме¬сте. Редкий северянин не построит домик на Большой земле и сразу с пенсионной книжкой начинает оформлять пожиточный контейнер. А Чапала не торопится и домика в родных южноуральских местах, как мечтал когда-то, все еще не выстроил. Здесь, в Новом Порту, на виду прошла его жизнь, четыре рабочих десятка, один пенсионный. Негра¬мотный крестьянский парень дорос до заместителя директора. Грамоте 170 его по случаю обучил несостоявшийся полудипломированный педагог
Ленька, подавшийся в рыбаки, подальше от алкогольных благ циви¬лизации. За несколько месяцев в рыбацкой палатке Ленька показал все свои неизрасходованные педагогические способности, и с моря Про¬копий вернулся, умея читать и писать. Вот и все университеты. Осталь¬ное дала жизнь.
Осенью 1929 года на берег Новопортовской бухты высадились с па¬русника четыре человека — будущий директор будущего рыбзавода Решетов и трое рабочих. Они поставили брезентовую палатку, а за зиму срубили бревенчатый дом. Так завод начинался. Когда Чапала появился в Порту, по берегу уже жались кое-какие постройки, можно было принимать и наскоро обрабатывать уловы. В первые годы ново- портовцы ловили только осетра крупными сетями — астраханскими аха- нами. До воины бригадир Чапала излазил всю Обскую губу, весь се¬верный Ямал: искал омуля на острове Шокальском, бил белуху у гы- данского берега, ловил навагу в Юрибейском устье на западном Ямале, возглавлял поисковые звенья, которые обшаривали озера на полуост¬рове. Спроси его про любую речку, про озерцо — он ответит, и ни один дипломированный ихтиолог не возразит — стоит ли там пытать счастья, или это занятие бесперспективное.
Не случайно припомнился мне ветеран Чапала. Треть всей тюмен¬ской рыбы дает сегодня Ямал, за сотню тысяч центнеров, титул стара¬ется не упустить — «деликатесный цех России». Но нынешние успехи не на пустом месте родились — негнущиеся ветераны, такие, как Чапала, опорный венец закладывали.
Сейчас у промысловика и транспорт, и связь, метеопрогнозом он обеспечен. На помощь всегда придут, как шутит Прокопий Яковлевич, «рация да авиация». В стахановские времена труд полярного рыбака был поопаснее.
Чапала дрейфовал четыре раза. Все дрейфы приходились на осень, в это времечко «море» — как здешние рыбаки фамильярно кличут Об¬скую губу — проявляет свой коварный нрав. Плавал он и один, и с бригадой. А был случай, когда на плавающей льдине оказалось почти полторы сотни добытчиков, три десятка лошадей. Пять суток носило по губе этот «плавзавод».
Но особо врезался в память первый дрейф.
Александр Иванович Решетов взял его, своего племянника Гришу и Ивана Тимохина ставить контрольные сети напротив Нового Порта. На пару саней погрузили снасть, продовольствия на три дня —— хлеб, масло, сушки, чай. Как положено — чайник, примус. Рассчитывали и 171
на улоз. Отмсхсли километров сорок от берега. Нс контроль постави¬ли девять полномерных сханов.
Ночью тревожно всхрапывали лошади. Поднявшийся раньше дру¬гих Прокопий, выйдя из палатки, увидел широкую полынью.
— Разводье! — злетел он з палатку.
— Я ж и говорю, торосить начинает,— спокойно отозвался Реше¬тов. Рыбак с Ксспия, он еще раньше понял, что произошло. Присказка у него была: «я крыла зсс».
— Все спокойно, ребята, я крыла зас, без паники.
Попозже он добавил:
— В относ попали.— Так это у них нс Каспии называлось.
Решетов заставил идти проверять сханы. Но проверять уже было нечего: пять из них заломало торосами, остальные унесло. Нс улов рас¬считывать не приходилось.
— А зот это, я крыла зас, зря.
Погода стояла теплая, льды оторвало южаком. Летели мокрые лс- потья снега. Промокла палатка, отяжелела одежда. Льдина ломалась и стаивсла. На третий день она уже была не больше двухсот шагов з длину и ширину. Четверо в этот день доедали последние сушки... Кон-чился керосин. Начинался шторм. Даже невозмутимый дядя Саша вре¬менами зпадал з задумчивость. Крепчайший зетер понес их на ста¬муху . Они едва успели перескочить на ледяной островок со своим скарбом.
— Размоет шторм ее к черту, дядя Саша.
— Скажи, Прокопий, спасибо, что з рубашке родился. Не прибей нашу льдину сюда, пришлось бы дяде Яше на поминки разоряться.
Шторм закончился бураном. А потом наступила тишина и... мороз. Гуси — все четверо были одеты по-ненецки, з меховые малицы и сукон¬ные гуси,— заледенели, не согнуться, не разогнуться. Голодные лошади грызли санные ободья. Как нс грех, никто не курил, запаса спичек не оказалось: ни обогреться, ни обсушиться. Трое этих суток з памяти — холодный промозглый тумсн. Ясно только одно помнится: настывающий лед вокруг их ледяного прибежища — это было их спасение, единст¬венный путь к теплому дому.
— Спокойно, ребятки,— квалифицированно заверял Решетов,— че¬рез три дня готовьтесь по чарочке зыпить. Обычное дело.
Как з комическом фильме вспоминаются эпизоды (хотя тогда смех
покороче был), как они ходили в своих заледеневших одеждах и если кто падал, то уже без помощи подняться не мог.
На седьмые сутки с маниакальной навязчивостью поминутно пробо¬вали лед. Решетов сумрачно сказал:
— Подождем еще.
Они двинулись после обеда. Хотя, конечно, никаким обедом и не пахло, да и во времени определиться было нелегко — полярная ночь уже началась. Осторожно, держась в ряд, шли люди и лошади. Послед¬нее препятствие они преодолели у кромки, где разошлись старый и мо-лодой льды. На санях были доски, и мостик через двухметровую по¬лынью для людей устроить было немудрено. Но лошади...
— А к такой-то их!..— не выдержал Иван Тимохин.
— Ваня, Ванек,— укоризненно покачал головой директор Решетов и достал откуда-то из мешка краюшку застывшего хлеба.
— Напоследок берег...
Он стал с краюхой на береговом припае, ласково подзывая лоша¬дей. Первая кобыла маханула удачно, вторая, обессилевшая, только царапнула копытами кромку.
— Ах, язви ее,— наконец-то ругнулся и Александр Иванович.— Прокопий, кидай вожжи.
Четверо измученных людей тянули из полыньи выбившееся из сил животное. По обреченным глазам лошади было видно, как она хочет жить. Они тоже хотели жить и вытянули лошадь.
В Порт они добрались ночью, Решетов на квартиру не пошел, а направился в контору. К утру он уже собрал бригаду, которая должна была искать пропавшие аханы. (К сетям приделывали специальные маяки, и аханы действительно скоро нашли.) Причем с уловом — де-сятка два крупных осетров спокойно дрейфовали в них.
Хозяйственный мужик был первый директор завода.
Чапале он сказал:
— Вот теперь, Проша, ты настоящий рыбак, я крыла вас. Сколько тебе?
— Девятнадцать.
— Теперь тебе всю жизнь бояться нечего, богов крестничек. Рыбаль!
КОРАБЛИ
В МАНГАЗЕЙСКОМ
МОРЕ
Мы с читателем уже выбрались в Обскую губу, пора завершать наше долгое путешествие. Но как не посмотреть на корабли в Мангазейском море! Посмотрим и закончим.
— У второго причала будет стоять мой теплоход, название у него «Суперлайф», вот на нем и поедем,— объяснял Шанев по телефону.— Подходите ввечеру, к десяти ноль-ноль.
В назначенное время я стоял у второго причала. У швартовой стен¬ки покачивался на ленивой вечерней волне белоснежный теплоход. На спиндеке четко, черным по белому полю было выведено латинскими буквами: «Галс».
«Что-то речники на латынь перешли,— размышлял я,— да уж боль¬но элегантные названия придумывают. Но что это моего «Лайфа» не видно?»
— Старина! — позвал я парня на белоснежном теплоходе.— Здесь должен «Суперлайф» швартоваться. Не видел?
В ответ раздался жизнерадостный молодой хохот. Отсмеявшись, парень крикнул:
— Ходи сюда! Это Геннадий Владимирович нас так кличет, вроде на нашем судне лайф сверх всяческих норм.
По лестнице, ведущей ко второму причалу, спускался плотный, оса¬нистый, в кожаном капитанском плаще рыжеватый человек — сам Шанев.
— Николаич,— нахмурил он брови, не доходя до судна, и голос его был по-капитански зычен,— почему крен на два градуса? Опять двухведерную кастрюлю щей наварил и на левый борт поставил?
В этот момент я окончательно понял, что попал в среду речников, с их вечными подначками и шуточками над сухопутным народом.
«Галс»—речная персональная «Волга» заместителя начальника Обь-Иртышского речного пароходства Геннадия Владимировича Ша- нева. Вместе с начальником Салехардского порта Иваном Николаеви¬чем Кочергой нам предстояло плыть в Обскую губу, туда, где на тра¬верзе Нового Порта разгружаются морские транспорты, добирающиеся 174 сюда из европейских портов Северным морским путем.
Местоположение Салехарда можно оценить только с реки — уди¬вительный зид открывается, когда стоишь на палубе плавно бегущего судна: речной простор, живописные горные берега Оби, впереди — кск бы поднятые рефракцией над водой, летящие острова, с дальше зс ними з туманной дымке величественные громады горной гряды Поляр¬ного Урала. Понятно, что место для города выбирали именно с реки, потому что более живописных холмов здесь не .нсйдешь. Основатели Салехарда еще и умудрились угодить прямо нс Северный полярный круг, сделав крепостицу нс долгие зекс географической уникаль¬ностью.
— Урал контрастный — ветер будет,— сказал Кочергс, глядя на горы.
Обычно Полярный Урал смотрится единой массивной громсдой, сейчас же четко нс фоне «взрослых» вершин рисовались горы-«под- ростки».
К мнению такого речника, как Изсн Николаевич, следовало при¬слушаться, я предположил, что качкс нсчнется скоро, но прогноз оп¬равдался через сутки, когда мы подходили к месту назначения.
Бывалые путешествующие хорошо знают, что самое главное — нс долгую дорогу запастись доброй книгой, не такой, которую можно за¬лпом проглотить з момент. Требуется книга, которую, как хорошо вы¬держанное вино, нужно пить маленькими глоточками.
Моим дорожным «детективом» з этот раз стал старый томик, вы¬пущенный еще в 1936 году Зспсдно-Сибирским краевым издательст¬вом — «Северный морской путь и Карские экспедиции». Об одном из авторов — Н. Сибирцезе — мне ничего не было известно, имя другого — Вивиан Итин — прочно занесено в литературную летопись Сибири. Поэт, писстель-фснтсст, один из зачинателей «Сибирских огней» и одно время главный редактор журнала, руководитель Западно-Си¬бирского правления СП, он был и неутомимым полярным путешествен¬ником.
Нс покачивающемся столике я зыписызал из книги длинные шпар¬галки и, наверное, мог бы переписать зсю книгу — ибо это была преды¬стория того, что сейчас делается нс северной Оби, от мангсзейских вре¬мен до первых послереволюционных лет. Не удержусь, чтобы не при¬вести две большие выдержки, которые непосредственно касаются сю¬жета нашего рсзгозорс. Новый Порт окончательно вписали в лоции сибирских капитанов во время Карской экспедиции 1921 года. Вот кск это, цитирую книгу, происходило:
«Следует отметить, что решение вопроса о переводе погрузочных работ в «Новый порт» было не так просто, как это может казаться сейчас. Речной флот того времени, жестоко пострадавший в годы войны и интервенции, представлял собой сильно потрепанные, обычные реч¬ные колесные пароходы, при постройке ни в коей мере не рассчитанные на полуморские условия плавания в губе. С капитанов речных парохо¬дов слагалась всякая ответственность за благополучный переход. Нуж¬но было принять ответственнейшее решение. Неудача при скверной репутации пути была бы равносильна прекращению внешних сообщений Сибири Северным морским путем на многие годы. Тем не менее реше¬ние было принято, приказ отдан, и операция, не имевшая примера в прошлом, была осуществлена без единой аварии».
Однако точку в этом деле на следующий год был вынужден поста¬вить руководитель западносибирских большевиков Роберт Эйхе. Кар¬ская экспедиция 1922 года прошла не вполне удачно, сразу появились «ликвидаторы». Они предлагали не рисковать «очень скудными запасами валютных ценностей лишь во имя одной идеи Северного морского пути. От Карских экспедиций, по крайней мере на ближайшие годы, безус¬ловно нужно отказаться».
Эйхе, я цитирую книгу, дал блестящий отпор оппортунистам: «Го¬ворить о недостатке экспортных грузов из Сибири смешно. А лес? Ос¬новное назначение Северного морского пути — массовый экспорт мало¬транспортабельных видов сибирской продукции, в первую очередь леса. Дороговизна пути в первые годы работы — явление естественное, орга¬низационные ошибки исправимы, а удешевление перевозок придет вме¬сте с опытом и техникой. О прекращении Карских экспедиций не может быть и речи».
Удивительная вещь книга. Простые слова доносят до тебя колорит эпохи, заставляют почувствовать в обычном деле его революционную суть, услышать перекличку эпох.
Ранним утром меня поднял истошный крик рулевого Вити, того задорного парня, который рассказывал о супере судового лайфа:
— Белухи!
На палубе «Галса» уже стояли все немногочисленные пассажиры, а из воды, широкой здесь, перед самым устьем Оби, там и тут, совсем недалеко от судна появлялось что-то белое, медленно переваливалось и уходило в воду. Их было штук пятнадцать. Белухи ловили рыбу. Похоже, что белухи ныряют фигурно, животами вверх, они этак лениво 176 переваливались, показывая полукруг белого тела.;
К корабельному образу жизни надо привыкнуть. Обская губа свои берега показывает редко, и ничего выразительного, при всем желании, на них не заметишь.
Мы идем Мангазейским морем — так в приснопамятные времена русские поморы именовали Обскую и Тазовскую губы. На картах той поры моря Карского еще не было, оно фигурировало под именем Няр- зомского. Впрочем, на старинной карте мне приходилось читать не со¬всем ясную надпись: «губа моря Мангазейско». Что имел в виду безы¬мянный автор — то ли морем Мангазейским он именовал Обскую губу вкупе с Тазовской, или название распространялось на все море, кото¬рое мы сегодня называем Карским? Ясно одно, что еще в доермаковы времена в Сибирь шли российские поморы, отважно преодолевая ковар¬ные воды «моря Мангазейско».
Как ни странно, чем более совершенствовался флот, тем труднее ему приходилось в Обской губе. Если поморским кочам угрожали только штормы, то для современных теплоходов главная опасность — мели, ходовой фарватер здесь очень ненадежен, южные ветры устраи¬вают такие сгоны, которые чуть ли не обнажают подводные банки. У своего впадения в Обскую губу река сотворила почти непроходимый редут — бар, где караваны могут идти по строго обозначенному ходу, который ежегодно разрабатывается мощными землесосами. Морским судам этот бар преградил дорогу напрочь. Новый Порт — южный рубеж губы, к которому могут подходить суда с морской осадкой. Для речни¬ков этот порт — не большая находка, ведь все суда, выходящие в район морского плавания, должны иметь соответствующие допуски. Для моря¬ков — тоже не океанское приволье, надо приноравливаться к здешней короткой волне. И, как всякая стыковка, операция «река — море» име¬ет много организационных и психологических издержек. Но, наверное, на Севере по-другому не бывает. Упрятав в стылых недрах бессметные под¬земные сокровища, природа сделала все, чтобы преградить человеку дорогу к богатствам. Иного не дано, надо приспосабливаться к нелег¬кому норову Мангазейского моря.
Десятки судов в пору Карских экспедиций везли к Новому Порту сибирскую пшеницу, круглый и пиленый лес, графит, асбест, волокно, жмыхи, шерсть, кожи. С кораблей, приходящих из европейских портов, на сибирские речные суда перегружался сельхозинвентарь, медицинское оборудование, цветные металлы, полуфабрикаты, сырье для промыш¬ленности. За 15 навигаций во льдах Карского моря погибло только два судна; одно из них, по странному для нас совпадению- называлось 177
12 Заказ 446
«Обь». 17 октября 1921 года ее кспитсн, прославленный полярный море¬ход М. В. Николаев подал сигнал «SOS»: «Терплю бедствие, требую немедленной помощи». «Обь» получила пробоину от мощной льдины, которая саданула ее з левую скулу. На помощь подошел ледокол «Ма¬лыгин», экипаж и часть груза были спасены, но ссм пароход з тумане ушел в пучину студеных зод у западных берегов Ямала.
В результате Ксрских товарообменных экспедиций промышленная Сибирь вышла нс мировой рынок, с сама получила необходимые товары. Но после десятилетнего оживления Обская губа почти нс пол¬века снова притихла — редкие суда появлялись на траверзе Нозого Порта.
В книге Сибирцева и Итинс меня особо призлек один фотоснимок — он изображал «Погрузку экспортного пиломатериала в лихтер Карской экспедиции у Могочинского лесозавода».
Я-то вглядывался з снимки потому, что нс Могочинском заводе работал мой отец, но только здесь, з уютной ксютке «Галса», я узнал, что отцовский зазод сыграл з сзое время такую значительную роль з экспортных операциях молодого Советского государства. Зназсли его продукцию з Голландии, Германии, покупали привередливые британцы, разгружали з южносфрикснском порту Дурбан. Это рождало законную гордость зс земляков, зс тех стариков, которых я хорошо помнил и знсл. Дслекие Карские операции приобретали для меня какой-то лич-ностный оттенок. Вон тот сутулый человек на снимке — не мой ли это отец? Впрочем, при чем здесь сутулость, ведь в те времена он был молодым и стройным.
— Приходилось бывать? — поинтересовался Иван Николаевич, за¬глядывая з книгу через мое плечо.
Я рассказал.
— Смотри-ка! — удивился он.— У меня ж тоже есть история, свя¬занная с маршрутом Могочино — Салехард.
Ну кск тут не скажешь, что з мире зсе переплетено.
— Я до Новосибирского института инженеров водного транспорта учился в тамошнем речном техникуме,— рассказывал свою историю Кочерга.— После третьего курса — практика. Мы номерки з шапку, тя¬нем жребий. Везет мне з жизни. Вытащил бумажку с названием «СТ-221». Новенький теплоход, игрушечка, превосходная практика. И зот на нем мы з Могочино грузили пиломатериал для Салехарда. Прямо должен сказать про зазод — впервые такую культуру произвол- 178 стзс видел: нс бирже штабеля досок, брусс. На каждом штабеле год
указан — с которого сохнет. Мы лично брали из штабеля «1951 г.». Торец доски, комель бруса побелен известкой. Сразу видно — высший класс. В заводском музее нам грамоту с вензелем аглийской королевы показали — какая-то британская фирма благодарила за лес высшей марки. Ведь Лондон в те годы монопольно все лучшее покупал.
— Да, практика — вещь знатная! — оживился Геннадий Владими¬рович.— Я ведь тоже на практику попал в Обскую губу. И уж как она сразу научила себя уважать! Попал я из Омской мореходки рулевым- мотористом на «Россию» — тогдашний флагман нашего пароходства. 1800 «лошадей», довоенной германской постройки, попал он, кажется, по репарациям. В августе «Россия» работала в губе, по всем прибреж¬ным факториям — развозили продовольствие, уголь, дрова. Подхода к берегам нет, мы сами на понтонах и вытаскивали этот груз. В Дровя¬ной надо было снять зимовщиков. «Россия» встала милях в пяти от берега, на глубине. Шел накат, ветерок, выплывать на шлюпке опасно. Мы связались с факторией, предупреждаем строго — ни в коем случае в такую погоду’ не выезжать. Но их-то понять можно, они в ледяной пустыне два года оттрубили, им каждая минута невмоготу. Взяли зи¬мовщики двенадцативесельный бот и раненько так, с утречка выехали. А туман, молочная дымка, мы у себя на «России» ничего не знаем, не видим. Их пятнадцать человек, еще жена начальника — роженица, сам начальник и один провожающий. Начальник-то опытный был, прихватил с собой на всякий случай ракетницу. Это их и спасло. Когда волна их бот накрывала и перевертывала, он каким-то чудом умудрился пару раз выстрелить. Наш вахтенный ракеты увидел, и по тревоге мы на двух шлюпках рванули. С милю там было, наверное, минут десять мы шли. Они все за шлюпку ухватились^, но смотреть на них уже было тягостно: в воздухе морось и ветер ледяной. Они все ледяной коростой покрылись. У некоторых руки прямо к днищу пристыли, ножом приходилось обка¬лывать. А волна. Подойти встык невозможно. Выход один — ныряли, подплываешь к перевернутому ялу, оторвешь его осторожненько и транспортируешь к шлюпке. Его принимают, он сам в этом деле ника¬кого участия — ледяная статуя. Я одного доставил, за вторым поплыл. Здоровенный такой парень, за румпель держался, а волной его оторва¬ло и понесло. И он диким таким голосом закричал:
— Ма-ма-а-а!..
Утренняя такая тишина, и вдруг этот голос загробный, с надры¬вом. В воде и так не Сочи, а тут и вовсе мурашки по телу, чуть не не до судороги. Но поймал я его, доставил. Поднимали их на палубу 179
«России» грузовой стрелой, сделали оган —две петли специальных из швартовых — и поднимали. Иного не придумаешь. Была на судне у нас хорошая баня паровая, растерли их спиртом, внутрь дали мужикам, только зубы приходилось разжимать.
Часа через четыре только начали отходить. Я своего амбала спра¬шиваю:
— Помнишь, как маму ревел?
— Я орал? — удивляется.
Все отошли, но роженица только на следующее утро осознавать себя стала. Как там у нее дальше сложилось — не знаю.
По времени мы уже были на подходе к Новому Порту, но кругом, кроме необозримого пространства воды, ничего не виделось. Лишь по¬рой параллельным «Галсу» галсом пробегал или одиночка теплоход, или стайка судов — караван. Тогда рулевой включал переговорную ап-паратуру системы «Сейнер», и Шанев начинал деловые разговоры, от¬куда идут, как вода, кого видели, как дела с планами.
Начинает сбываться штормовой прогноз, тот самый, что связан с контрастностью полярноуральских гор. Волна здесь крутая, и она, этак по-матерински сердясь, поддает «Галсу» в корму, шлепает под горячую руку.
— На сколько ж это баллов тянет? •— интересуюсь я.
— Да балла на три, не больше,— отвечает Кочерга.
— А какие здесь штормишки бывают?
— На все двенадцать,— отрывается от селектора Шанев.— Вот в ту практику севернее от этих мест миль на двести, на траверзе мыса Харсё, это по нашему правому борту, попали мы на «России» как раз в такой, как вы изволили выразиться, штормишко. На корме был прочно принаптован генератор. Его сорвало. Представляете, торпеда весом в целую тонну бегает по палубе как сумасшедшая. Рушила на пути все. Стальные кнехты лопались, как пластмассовые игрушки. Дальше — больше: срывает шлюпки. Через люки начало заливать кают-компанию. У меня до сих пор перед глазами плывущий томик «Трех мушкете¬ров» — жемчужина нашей судовой библиотеки. Книжка развернулась, там как раз иллюстрация: д’Артаньян делает выпад шпагой. Не знаю, приходилось ли Дюма испытывать такие приключения. В общем, на палубе сорвало все, что только можно сорвать. Не выдержали за¬клепки, корпус-то потек, не молоденький. Пора белые рубашки из сундучков доставать. Капитаны договорились: лихтер выкладывает 180 полностью два своих якоря, мы бежим к мысу Трехбугорному отсто¬
яться. На лихтере команда выложила свои якорные цепи, а мы дейст¬вительно нашли спасительный покой под защитой мыса. На третий день видим «Ямал». Представляете, ветер такой силы, что протащил кованый лихтер нс двух мощнецких якорях почти двести верст. В об¬щем, мы как подранки, побежали к Салехарду, дзе недели ремонтиро¬вались: погром нс судне.
— А кск наш «Гслс»,— осторожно поинтересовался я,— надежное судно?
— Надежное,— рассеял мои сомнения Шанез.— Если золна пойдет боковая, он уляжется этак градусов нс 45 и лежит спокойно. Впечат¬ление, понятно, для сухопутного человека неприятное, но зато никаких опасений.
— Корабли! •— разносится звонкий голос рулевого, интонация при¬мерно такая же, как у Колумбова вахтенного, орсзшего: «Земля!» Что ни говори, а они всегда мечтают о каком-то соседстве — земли ли, другого корабля,— эти люди, обреченные спецификой своей работы нс одиночество плаваний. Ожидание таких встреч прорывается з этих вроде нейтральных обозначениях: вижу судно, вижу землю, белухи! И восклицательный знак з конце каждого предложения не просто призывает к вниманию, но и помогает выплеснуть накопившиеся страсти.
Уже не мать, а злющся мачеха шлепсет «Галс» в корму, когда мы подходим к судам на Нозопортозском рейде. Берег и поселок на нем видятся на горизонте неясной, угсдызсемой полоской, с весь первый план, кск будто надвигается кинокамера, занимает громадс морского пакетовоза «Федор Вараксин». Под его бортом болтается плавкран, с краном сшвартозана баржа-площадка. Тяжелые трубы для магистраль¬ных сибирских гсзопрозодов, уложенные в четыре ряда, или, кск выра¬жаются мои спутники, з «четыре шарика», издали смотрятся как ажур¬ные пчелиные соты. К корме нагруженной площадки приткнулся мощ¬ный буксир. Толксч, который тск внушительно смотрится нс речном просторе, нс фоне «Всрсксина» выглядит безобидным малышом. Паке¬товоз, вставший на специальные якоря, загородил речную мелочь от штормового ветра, но пять баллов зсе равно себя проявляют: толкач прыгает нс золне, как расшалившийся мальчуган, баржс танцует, с крсн, хотя и стоит под самым бортом «Варсксинс», как псцаненок у материнского подола, шстсет его, потому что он таскает тяжелые трубы из трюмс пскетозозс, крутит своей лебединой шеей и укладывает еще один «шарик» в верхний ряд нс барже. Того и гляди, что кто-то 181
«сядет» на другого, волна-то играет и возносит то одно судно, то другое.
Вот он — порт в открытом море и прелести здешнего труда. Реко¬мендуется прекращать всякие работы при шести баллах волнения, но не прекращают и при восьми. Дует здесь постоянно.
«Галс» прочно пришвартовался к толкачу, чтобы качаться в уни¬сон. Я отправился па плавкран, потому что там явно заканчивали рабо¬ты, укладывали последние трубы. Командовал на кране пожилой чело¬век в серо-зеленой прорезиненной робе, плотный приземистый коман¬дир по фамилии Кугаевский. Он голой рукой удерживал трос стропы, наверное нарушая все предписания техники безопасности, но кожа на руке у него была, по-моему, продубленнее, чем у современной спец- рукавицы.
— Штормит, Иван Павлович? — не нашелся я что спросить¬
— Да мы уж и не помним, когда не штормило,— махнул он рукой.
— Сколько здесь километров труб? Надо посчитать...
Иван Павлович начал загибать мозолистые пальцы.
— На этом «Вараксине» десять километров, на предыдущем — то же самое. Еще тут один большой корабль приходил, там километров 12 набралось. Всего пять судов.
— Выходит, километров полсотни?
— Где-то так.
Раздался могучий, перекрывающий шум моря и работающих мото¬ров крик: «Вира!» Кугаевский торопливо натянул каску, помчался в корму плавкрана.
По штормтрапу подняться на «Вараксина» было немыслимо, между верхней площадкой и бортом пакетовоза положили узкий трапик.
Когда я переходил по этим дрожащим дощечкам, вниз старался не глядеть. Вся эта эквилибристика происходила на высоте шестиэтаж¬ного дома, а внизу — волнующееся море и металлическая палуба. Я смотрел только на протянутые руки моряков, которые сразу же под-хватили меня. Шанев прошел, как будто шествовал по бульвару, и так же спокойно прошагал Иван Николаевич.
Капитан «Вараксина» Юрий Яковлевич Сараев оказался земляком Шанева -— омичом, и это сразу определило тон беседы. Шанева особо интересовал вопрос, нельзя ли придумать какое-нибудь приспособле¬ние, чтобы исключить «слепую» работу крановщика с плавкрана. Са¬раев вызвал стармеха, они озабоченно ходили трюмовыми отсеками, 182 оживленно обсуждали технические вопросы. Я взглянул в восемнадцати-
метровой глубины колодец трюма — да, нужна привычка, чтобы рабо¬тать здесь, не обращая внимания на эти судовые пещеры.
На палубе началась непонятная суматоха, в каюту постучался кто- то из капитанских помощников, что-то пошептал Сараеву на ухо.
— Извините, я на минуточку,— мягко попросил гостей Юрий Яков¬левич. А через несколько секунд мы услышали из динамика корабель¬ной связи его твердо-профессиональный голос:
— Палубной команде стоять на швартовке! Завести якоря!
В каюту он вернулся минуты через три и сообщил спокойным, все тем же мягким голосом:
— Шпринг порвало. Сейчас поставят.
Больше он к этому вопросу не возвращался.
Шпринг — канат толщиной этак в две солидных мужских руки. Он лопнул, как хорошо натянутая гитарная струна,— шторм набирал силу. Судно должно было снова стать лагом к волне, чтобы защитить корпу¬сом от волны речных «пациентов».
— Рабочее время кончилось? — спросил Юрий Яковлевич.
— 22 ноль-ноль по Москве, по-нашему уже полночь,— ответил Шанев.
— Значит, уже можно,— улыбнулся капитан и вызвал официантку. На столе появились банки с амстердамским пивом «Хайнекен бир», за¬мысловатая бутылка с нарядной этикеткой водки «Пьер Смирнофф» хартфордского разлива, аргентинская ветчина, голландский сыр, мур¬манские помидорчики. Настало время традиционного корабельного гос¬теприимства. Сараев между делом знакомил гостей с судном. Оно при¬писано к Архангельску, Северное морское пароходство. 747 труб боль¬шого диаметра фирмы «Маннесман» они погрузили в трюм и взяли на палубу в Роттердаме.
Чтобы попасть на этот рейд, они прошли морей... давайте подсчи¬таем — Балтийское, Северное, Норвежское, Баренцево (в Мурманске подзаправлялись), Карское — итого пять. Только в районе Харасавэя в Карском море они увидели льды, и судну пришлось маневрировать. Но оно имеет ледовый класс, и августовский морской лед ему не страшен. По Обской губе до рейда пакетовоз сопровождал ледокол «Капитан Сорокин». Десятидневный рейс средней тяжести. Разгрузившись в Но¬вом Порту, «Вараксин» пробежится до Игарки, где загрузится экспорт¬ным пилолесом, Сараев по-свойски назвал его «дровами», и повезет его на Кубу. В Игарку пакетовоз идет не впервые, а вот на рейде Нового Порта — в первый раз.
— Ну, и кск у нас? — резнизо интересуется Иван Николаевич.
— Приемлемо,— отвечает Сараев.— Я думаю, что при таких усло¬виях лучше работать невозможно.
— Наверное, это несравнимые вещи — Роттердам и Новый?..
— А зачем сравнивать? — спокойно останавливает Сарсез.— Мы же прекрасно понимаем, это Арктика. Боюсь, что хваленых европейцев сюда ни зс какие доллары, ни зс какие коврижки не заманишь. А наши люди работают и з этом порту.
— Вообще-то я впервые з конце речки,— признается Юрий Яков¬левич.— Никогда бы не подумал, что здесь так ветрено и холодно. На¬стоящая Арктика — зот куда Иртыш-то наш спокойный укатился.
Да, нынешнему ленинградцу, бывшему омичу сегодня привычнее всякие тсм Мадейры и Багамы, Трапезунды и Гсннозеры.
Когда зыпит традиционный (запамятовал, чьего производства) кофе—последняя экскурсия по теплоходу. Гостей особо заинтересова¬ла корабельная навигационная аппаратура спутниковой системы «Мсг- назокс». Космический «транзит» позволяет определиться в любую пого¬ду в любой точке земного шара.
— Хорошая система,— похвалил Сарсев.
— Речникоз тоже сейчас не обижают,— вставил Шанев.— Мы «си¬бирские» получаем, стопроцентная автоматика и своя ЭВМ.
Нс кромке шаткого трапс мы прощаемся с земляком-капитаном.
— А кто за вами следом шел?
— Кажется, «Степан Разин».
— Это из какой серии?
— Полководцы: «Донской», «Суворов», «Кутузов».
— Вот-зот, меня всегда интересовало, кск з эту компанию зсте- сслся народный зождь, волжский гангстер Стенькс Разин?
— История зсе на свои места расставила,— успокоил его Изсн Николаевич.
В каюте капитана Сараевс до меня как-то особенно ясно дошлс суть международного разделения труда. Ведь что стояло зс этими, свободно звучащими в устах капитана названиями — Роттердам, Бре¬мен, Гамбург? Как-то не всегда мы осознаем, как з нашу жизнь входят плоды международной разрядки. И вот простого, скромного, лысеюще¬го кспитснс Сараевс я увидел одним из рядовых процесса разрядки, нс моряках это более заметно, что ли.
Что и говорить, климат Мснгсзейского моря суроз, но развитие 184 здешнего судоходства, как об этом свидетельствует зся его история,
связано в первую очередь с климатом международным. Так было в пору первых Карских экспедиций, так оно остается и сегодня. Говоря языком международных обозревателей, это своего рода барометр — чем больше здесь кораблей, тем мягче обстановка в мире.
В 1979 году морской транспорт «Золотица» привез на Новопортов- ский рейд первую партию труб — 3 тысячи тонн. На следующий год их было доставлено уже 80 тысяч тонн, через год — вдвое больше. К кон¬цу пятилетки планировался объем доставки труб в полмиллиона тонн. Каков рост! За одну пятилетку практически в 150 раз! И такая цифра может создать обманчивое впечатление — это делается легко, малой кровью. Но у каждого роста есть предел. На обустройство газового гиганта калибра Ямбурга требуется несколько миллионов тонн разного оборудования и материалов, приблизительно — миллион тонн в навига¬цию. Смогут ли моряки осилить такой объем? Сроки-то навигации — неполных три месяца, а количество флота ограничено. Можно ли раз¬двинуть хотя бы одну из этих жестких рамок? Можно. Вы, конечно, подумали, что можно увеличить число судов, которые будут швартовать¬ся на ямальских траверзах? Нет, это задача трудная, куда проще раз-вернуть рамки полярной навигации. Может, звучит это парадоксально, но только не для северян. И на Ямале, и на Таймыре они уже привык¬ли, что навигация начинается в самую глухую зимнюю пору, а корабли приходят с севера. Геологи на Харасавэе, это западный берег Ямаль¬ского полуострова, основную часть своих грузов получают в феврале — марте на кораблях, которые приводят к ледовому причалу атомные ле¬доколы. Наверняка скоро и Обская губа станет круглогодичным мор¬ским портом.
Он лежал долгие годы, вроде совсем бесхозный пресноводный за¬лив Карского моря, или, если позатейливее,— море Мангазейское. А сейчас за какую проблему развития Западно-Сибирского топливно¬энергетического комплекса ни возьмись, она так или иначе будет со¬пряжена и с транспортным освоением Обской губы.
Ранним утром я вглядывался в просторную, ничем не омраченную даль. Где-то здесь в это время должен был переплывать губу мой мо¬сковский приятель Дима Сорокин. Он и еще пара парней соорудили какой-то резино-алюминиевый катамаранчик и решили пройтись путем древнего сибирского речного люда — от Мангазеи к Обскому устью. В эти дни их «Наташа» должна была форсировать Мангазейское море. Но ровная гладь была пуста, может быть, эту «Наташу» и в телескоп не найдешь на этакой водной громаде.
Дима, узнал я позже, море успешно форсировал, еще разок дока¬зав, что отчаянный народ здесь никогда не переводился и что если уж совершать подвиги, то только в Сибири.
Бросив вызов морю Мангазейскому, покорить его на смертельно¬крохотной, хрупкой и ненадежной лодочке — да, это подвиг человече¬ского духа.
ОБЯЗАТЕЛЬНЫЙ ПОСТСКРИПТУМ
СПАСЕНИЕ ОБИ — СПАСЕНИЕ
СИБИРИ
Кто бы мог подумать, что самые последние новости о судьбе Оби мне придется услышать не где-нибудь, а в осенне-октябрьском, но все еще жарком Ташкенте. Проводились дни Тюменской культуры в Узбеки¬стане. Официальную делегацию возглавлял первый секретарь Тюмен¬ского обкома КПСС Г. П. Богомяков ’.
....Книги рождаются долго. Я начинал свое повествование в ту пору, когда над сибирскими реками, в том числе и над любимой Обью, висе¬ла угроза частичного переброса стока на юг, в Казахстан и Среднюю Азию. Естественно, мной овладело желание рассказать, как величава и велика, насколько насущно необходима нам всем красавица Обь. Не амбициозным сталинским планам «преобразования» природы должны мы следовать, а ее естественным законам, не вмешиваться в ее жизнь так, что последствия неосторожности человека становятся опасными и глобально непредсказуемыми. Однако потом, как известно, наступил апрель перемен, вышло Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР о прекращении работ по проекту переброса северных и сибир¬ских рек. Можно было вздохнуть с облегчением, хотя, конечно, угроза реке существует постоянно — ее представляют не только ретивые «пе- ребросчики», но и те, кто неразумно живет, неграмотно работает на ее берегах. Но «местная» угроза не казалась тотальной и смертельно неот¬вратимой. Помнится, меня очень удивили слова Сергея Залыгина, с которым тогда удалось встретиться.
1 В январе 1990 г. ушел в отстазку.;
— Вы рано ликуете и складываете оружие,— заметил он серьез¬но.— В правительственном постанозлении масса зацепок, с помощью которых можно благополучно похоронить его суть. Минводхоз кровные народные миллиарды так просто не отдаст — он проведет сквозь иголь¬ное ушко этих зсцепок своего проектного верблюда. Вы порыскайте по сибирским весям — есть немало организаций, которые и не собираются прекращать проектные работы.
Я последовал компетентному совету, но крамольно-подпольных ор¬ганизаций не обнаружил и подумал, что писатель не отошел от азартс борьбы или зсе еще не верит в победу, для которой ссм так много сделал.
Спору нет, ведомственные проектанты свой намазанный маслом кусок хлебс постараются не отдать. Однако по существу это их аго¬ния — ведь многомиллиардными тиражами, почти во всех центральных газетах опубликовано партийно-правительственное постановление. Но... Вероятно, стоит больше доверять опыту и интуиции повидавших жизнь писателей. А то ведь был момент, когда я эдак высокомерно посматри¬вал нс зслыгинские сомнения. Чудит, мол, старик...
Именно з Ташкенте пришлось убедиться, что борьба не закончена. Понятно, что страдающие от катастрофического безводья республики Средней Азии не перестанут ставить вопрос о перераспределении сибир¬ского речного стока. Когда молят о зоде — не задумываются, откуда, когда и как она должна появиться. Моление подразумевает чудо. Такие просьбы, впрочем, понятны и объяснимы. Но слозс о перебросе при¬шлось выслушать из других уст. В Ташкентском обкоме партии прово¬дил пресс-конференцию тюменский партийный секретарь Г. П. Бого- мякоз. Отвечая нс вопросы журналистов, он признался, что решительно и однозначно выступает за переброс. Даже уточнил, что Тюменский об¬ком зсегдс был сторонником проекта, единственным из сибирских обко¬мов неизменно поддерживал его. (Не думаю, что зсе члены Тюменского областного комитета КПСС единодушно и безоговорочно поддерживали своего «первого».)
— Вы напали на маньяка, который своего вероисповедания не ме¬няет,— признался партийный лидер откровенно.
— Есть ли у всс единомышленники? — уточнил журналист.
И на сей рсз откровенность была полной:
— Единомышленников мало, но ведь умные люди з стране не пере¬велись.
Так неназойливо и з одночасье зсе оппоненты проекта были занесены 187
в разряд откровенных «дураков», а учитывая массовость оппозиции пе¬ребросу, можно считать, что умных людей в стране совсем, если следо¬вать богомяковской логике, не осталось.
— Мы гоним 15 тонн тюменской нефти в секунду,— аргументиро¬вал свои доводы Геннадий Павлович.— Совокупный поверхностный сток тюменских рек в океан превышает 600 кубокилометров, только одна Обь дает более 400. Средняя Азия требует на полив 30—60 кубокило¬метров. Мы обязаны помочь.
Мне представилось в тот момент, что партийный руководитель дей¬ствовал по поручению и от имени... Бога. На берегах Оби проживает несколько миллионов человек, в том числе в так называемой зоне изъятия — около двух миллионов. Может, их мнение тоже небезынте¬ресно? II кстати, кто уполномочивал Богомякова говорить от их имени? Референдума, помнится, еще не было. Вообще на той пресс-конферен¬ции разошедшийся лидер высказал немало откровений, исходя из собст¬венной концепции «баснословно сказочных богатств» Тюменской обла¬сти. Сидеть на этих природных щедротах, по его мнению, неразумно. Что с того, что в цивилизованных странах принято торговать плодами труда рук своих — тюменскому руководителю очень нравилось распо¬ряжаться плодами трудов господа Бога. И он не стеснял себя масшта¬бами: предлагал довести добычу газа до немыслимой цифры в один триллион суточных кубометров, утверждал, что наиболее выгодно тор¬говать сырой нефтью — ведь продает же Гвинея фосфаты, призывал немедленно осваивать сибирские месторождения торфа («вся Европа гоняется за гумусом»), причем считал, что торф — возобновимый, во¬зобновляемый ресурс. Была попутно высказана мысль, что сырьевой Тюменская область пребудет еще долго, едва ли не века.
Как перебросить сибирские воды на несколько тысяч километров? И здесь рассказчик не ведал сомнений: ведь построены же трансконти¬нентальные нефте- и газопроводы, почему не проложить такие же во¬допроводы?
— Мне терять нечего,— подвел итог этой части разговора тов. Бо- гомяков (кстати, по первой своей профессии гидрогеолог, что он посто¬янно подчеркивает),— если меня даже не поддержит бюро обкома, я готов подписать любую бумагу, любой документ. Этот вопрос надо сов¬местно поставить на XXVIII съезде партии.
Возможно, партийному лидеру действительно нечего было терять — его карьера неумолимо продвигалась к закату. Может, ему очень хоте- 188 лось понравиться гостеприимным хозяевам, возможно, он руководство¬
вался какими-то непонятными мне политическими амбициями, но в тот момент стало ясно, что любители устроить свои политические дела за счет природы не переведутся никогда. Еще раз повторюсь: велика тяга торговать трудами господа Бога ;— водой, нефтью, лесом, газом, торфом. Значит, постоянно будет нависать и угроза над сибирскими реками — ибо нет ничего проще, как нахоженой тропой повторять ошибки пред¬шественников, считая наиболее примитивный путь решения сложных проблем самым выигрышным.
Здесь можно внести небольшой штришок, характеризующий таких людей. На юге самой Тюменской области есть маловодные и засушли¬вые районы, где на счету каждая капля воды, где из-за засухи частенько недобирают солидную часть урожая. За время своего некороткого (бо¬лее трех пятилеток) пребывания у власти тюменский лидер не сумел решить этой, казалось бы, ординарной и не такой уж масштабной про¬блемы. А дело именно в масштабе: чего таким людям тратиться на мелочи, когда можно показать себя на трансконтинентальном уровне! Поймут ли областного руководителя крестьяне тюменского засушливо¬го юга, чьи поля так и не дождались малой толики соседней воды?
Там, в Ташкенте, я побеседовал с двумя специалистами-узбеками из главного управления по комплексному использованию водных ресурсов Госкомводхоза республики и проектного института Средазгипроводхло- пок. Надо ли говорить, насколько соблазнителен очередной вариант переброса для узбеков — ведь он позволяет если не кардинально ре¬шить, то на время обезболить многие проблемы супержаркой респуб¬лики. Однако мои собеседники проявили завидную, как понимаю, чисто восточную осторожность, которую я посчитал мудростью.
— Сегодня все внимание сосредоточено на использовании наших внутренних ресурсов,— сказал зам. начальника главка республиканско¬го Госкомводхоза Владимир Валеевич Ханзафаров.— До 2010 года сток Оби ни в какие планы не закладывается, перспективно не просчитыва¬ется, мы четко следуем известному правительственному решению.
— Нет, тысячекилометровые трубопроводы нереальны,— после дол¬гого раздумья признал и Умид Валиевич Абдуллаев.— Трудный вари¬ант,— скорректировал он тут же свою позицию, видимо посчитав, что негоже ему отбрасывать такую солидную альтернативу. Но профессио¬нализм переборол патриотические чувства.— Откуда взять такие сум¬мы, это же грандиозные деньги, где их взять? Конечно, любая вода окупится, но это будет золотая вода. Вы видели единственную речку в Ташкенте-—Анхор? Она дает 50 кубометров в секунду. Анхор неширок, 189
но если его попытаться заключить з трубу, потребуется не одна труба. А нсм ведь нужен поток в 200 раз больше. Это ж сколько сзерхдлпнных трубопроводов потребуется! Сколько энергозатрат придется нести, чтобы поддерживать давление з трубах? Нет, невозможно...
В этой книжке я, по существу, не обращался к теме переброса об¬ских вод на юг, считая, что она отжила свое. Но после столь памятной для меня пресс-конференции понимаю, что охотники ревизовать прави¬тельственные постановления обязательно отыщутся, поэтому к эпопее переброса — х'отя бы зкрстце — следует вернуться. А для начала, ви¬димо, следует процитировать историческое для судеб Оби Постановле¬ние ЦК КПСС и Совмина СССР от 16 сзгустс 1986 года «О прекраще¬нии работ по переброске части стокс северных и сибирских рек»:
«ЦК КПСС и Совет Министров СССР, исходя из необходимости дополнительного изучения экологических и экономических аспектов про¬блемы переброски части стока северных и сибирских рек, зс что высту¬пают и широкие круги общественности, з целях концентрации финан¬совых и материальных ресурсов на выполнении работ по повышению эффективности использования водных ресурсов и имеющихся мелиори¬рованных земель признали целесообразным прекратить... дальнейшее осуществление проектных проработок, связанных с переброской части стока сибирских рек з Среднюю Азию и Казахстан. Госплану СССР, Госагропрому СССР, Министерству мелиорации и водного хозяйства СССР поручено исключить из планов на 1986—1990 годы задания по выполнению указанных работ».
Кажется, четко и безоговорочно. В чем же узидел умудренный Сер¬гей Залыгин двусмысленные зацепки? Они вот з этом абзаце Постанов¬ления: «Госкомитету СССР по науке и технике, Академии наук СССР и ВАСХНИЛу поручено продолжить изучение научных проблем, связан¬ных с региональным перераспределением водных ресурсов, нс основе проведения всесторонних экономических и экологических исследований, применения современных экономико-математических методов и техни¬ческих средств, а также глубокого анализа отечественного и зарубеж¬ного опыта в этом деле».
Все отдается на откуп науке. Это правильно и спрсзедливо, прав¬да, при условии, что нсукс исключительно независима и на нее не мо¬жет влиять политическая конъюнктура... Кто хотел бы полнее позна¬комиться с ролью, скажем, лишь одного академического института вод¬ных проблем и его небезызвестного директора Г. А. Воропаева, может 190 почитать книгу С. П. Залыгина «Поворот». Драматизм борьбы с
учеными на корню купленными ведомствами, там вырисован очень ярко.
Углубляясь в историю проекта, было бы справедливым послушать мнение тех специалистов, которые в течение долгих лет вели «диверси¬онную» работу против великих сибирских рек — Оби, Иртыша и Енисея. Мне доводилось беседовать с ревностным апостолом идеи переброса, главным инженером проекта И. А. Герарди. Я даже взял у него ин¬тервью, но так как в те приснопамятные годы задавать неосторожные вопросы на эту тему было не принято, а цензура с соответствующей строгостью блюла запрет, то интервью я опубликовать не смог. Цензур¬ная мгла стояла в те времена столь плотно, что у меня не появилось даже маломальской надежды, что это «историческое» интервью можно будет опубликовать хоть когда-нибудь. Одним словом, я его не сохра¬нил. Но зато нечаянно убереглось интервью с коллегой Герарди Аза- рпем Кузьмичом Кияткиным, титул которого звучит привлекательно — главный инженер проекта схемы комплексного использования и охраны (именно так, охраны.— А. О.) водных ресурсов Оби и Иртыша.
Интервью я брал в 26-этажном здании, в котором в конце семиде¬сятых годов размещался Всесоюзный ордена Трудового Красного Зна¬мени Государственный головной проектно-изыскательский и научно¬исследовательский институт по переброске и распределению вод северных и сибирских рек Всесоюзного объединения Союзводпроект. На всех двадцати шести этажах умудренные и бывалые специалисты, последова¬тели известного нам киевского инженера Демченко решали судьбы Печоры, Северной Двины, Иртыша, Оби, Енисея.
Кстати, Азарий Кузьмич начал беседу именно с Демченко, отдав должное его плодотворно-безудержной фантазии, которая впоследствии кормила не одну тысячу водопроектовских специалистов. Был упомянут еще один великий энтузиаст — инженер М. М. Давыдов из института Гидропроект, который в тридцатые советские годы намеревался пере¬бросить в Среднюю Азию и Казахстан 300 кубокилометров сибирских вод, дабы изменить засушливый климат и попутно оросить 35 миллионов гектаров пустынных пространств. Впрочем, расшифруем разговор с магнитной ленты «Репортера».
^^ияткии: Мы в нашем институте ставим вопрос о перебросе совершенно по-иному. Крупных водохранилищ, на которые рассчиты¬вали предшественники, строить не собираемся, да и объем изъятия на несколько порядков ниже: 27 кубокилометров — на первом, обском, эта¬пе, 60 кубокилометров — на этапе втором, когда к Оби подключим Еии-
сей. Забор воды из Оби намечается ниже впадения в нее Иртыша, по системе гидроузлов и системе каналов вода будет подана в район То¬больска, четыре насосных станции подадут ее к Кургану и южнее, а через Тургайскую ложбину вода уже самотеком пойдет в республики Средней Азии и Казахстан.
Автор: Решат ли эти 27 кубокилометров все проблемы Срединно¬го региона или неизбежен второй, енисейский этап?
Кия тки н: Видите ли, на юге много земель, которые жаждут оро¬шения. Южный гектар дает продукции в несколько раз больше, чем в Сибири. Поэтому чем больше воды мы подадим, тем больше питатель¬ной земледельческо-садоводческой продукции получит государство. По¬лагаю, что до 2000-го, может, к 2010 году проблема переброса будет решена. Подача воды из Енисея прорабатывается по двум вариантам: по недостроенному Кас-Кетскому каналу или с помошь>ю тоннелей из Крас¬ноярского водохранилища в среднее течение Оби.
Автор: Но многие ученые высказывают по перебросу категориче¬ские возражения.
Кияткин: Настоящий ученый категорически никогда не высказы¬вается, он ставит под сомнение непроработанные, неясные аспекты про¬блемы. Я считаю так. Наши проектные проработки обосновываются на¬учными исследованиями, к мнению ученых мы внимательно прислуши¬ваемся и непременно учитываем. К работе на данный момент подклю¬чено 36 научно-исследовательских и 25 проектных институтов.
Автор: Силища! А хотя бы один оппонирующий научный коллек¬тив имеется?
Кияткин: Задача целевая, в ходе исследований, естественно,, появляются сомнения. Для того и наука, чтобы сомнения преодолеть, найти вариант, выход. Специально оппонента мы себе не созда¬вали.
Автор: Мне приходилось слышать мнение, что на трассе суперка¬нала есть зоны, которые будут засолять изъятую воду, к местам ороше¬ния она придет попросту непригодной. Не безрассудно ли гнать потоки воды, которая на конечном этапе водой может считаться только отно¬сительно?
Кияткин: Предварительные прогнозы, а мы подключали к этой проблеме несколько институтов, говорят, что подобного засоления не произойдет. Хотя, понятно, проблема существует, она серьезна. Мы ищем естественные понижения, куда будут сбрасываться грунтовые 192 воды с орошаемых земель.;
Автор: Тюменские геологи считают, что на трассе канала имеется ряд геологических «провалов» — вода попросту не сумеет самотеком дойти до зоны орошения.
Кияткин: Официально нам такие сведения не сообщались, мы ими не располагаем. Геологические изыскания по трассе проведены.
Автор: Сколько воды дойдет до потребителей?
Кияткин: Испарение и фильтрация не превысят десяти процентов, это допустимые нормы для всех видов каналов.
Автор: Как дорого обойдется канал?
Кияткин^: В пределах 12 миллиардов рублей. Это стоимость толь¬ко самого канала. Освоение земель, орошение, как говорится, пойдет по другой смете. Освоение — долговременный и наверняка тяжелый процесс, на него потребуется и времени много, и денег.
Автор: За какой срок канал окупится?
Кияткин: Хотя он и превысит норматив, но окупится относитель¬но быстро, лет за 15. Если это будет крупная всенародная стройка, построить его можно будет за 8 лет. Но, полагаю, более реально выгля¬дит срок в 12 лет.
Автор: Существуют ли такие глобальные проекты в мировой практике?
Кияткин: В Америке перебрасываются большие объемы воды из одного бассейна в другой.
Автор: Насколько живительна сибирская вода для южных такыров?
Кияткин: Каждый гектар орошаемых земель, особенно в хлопко¬вой зоне, дает до 1500 рублей прибыли. Мы собираемся оросить мил¬лионы гектаров. Нетрудно посчитать, какую прибыль это даст госу¬дарству. Мы облагородим пустыни, улучшим жизнь народов советской Азии, избавим Сибирь от разрушительных паводков. Жизнь станет культурнее, благороднее.
Автор: И все-таки о необратимых экологических последствиях. Немало ученых опасаются гигантизма проекта — он принесет измене¬ния на большую территорию, ведь значительную часть тепловодного стока не получит Карское море, часть Арктики — «кухни всемирной погоды». Изменение режима в Арктике — это эскалация природных из¬менений на планете. Вас это не страшит?
Кияткин: Не страшит. 10 процентов — чрезвычайно низкий по¬рог изъятия. Существенно сказаться на климате он не может. Когда мы проектировали Каракумский канал, было много противников. Никто их 193
13 Заказ 446
сегодня не вспоминает, зато туркменские пустыни превратились в оази¬сы. Люди это видят. Да, мы хотим преобразовать землю, но мы улуч¬шим, а не ухудшим ее. Она расцветет там, где не могла цвести, и ста¬нет лучше там, где выглядела уныло и убого. Мы рассматриваем все оппонирующие предложения. Один американский гидролог обратился в ООН. Он предостерегал, если будет осуществлен поворот сибирских и северных рек, а также рек Аляски через Канаду в США и Мексику, то сместится ось вращения земли. Геофизики многих стран, в том числе и наши специалисты, смоделировали ситуацию, провели ряд эксперимен¬тов и доказали: северной воды будет забираться столь ничтожно, что никакого смещения земной оси произойти не может.
Автор: Хорошо, для планеты это ничем не грозит, но для зоны изъятия ущербы невосполнимы?
Кияткин: Сотрудничающие с нами институты, прорабатывающие вопрос последствий для низовий Оби, полагают, что ущерба глобаль¬ного масштаба для этого района не предполагается».
Добавлю, что первый «апостол» проекта И. А. Герарди в том моем утраченном интервью был столь же «убедителен» и непреклонен...
Вообще мы — страна героев — любим несомневающихся людей. Отечественная проектная школа основана на базе несомненного оп¬тимизма: нашим исследователям чаще всего требуется не изучить, а доказать. Это всегда нетрудно, если видеть одно, не замечая другого. Наши специалисты забывают, что всякий прогноз должен учитывать достигаемый эффект и предполагаемый ущерб. А потом требуются точ¬нейшие политико-экономические весы, на которых нужно взвесить эф¬фект и ущерб. Достоинства наверняка должны в несколько раз превы-шать недостатки — даже при самом точном моделировании трудно учесть все нюансы. Чем схожи в своих посылах Кияткин и Богомяков? Увлекающиеся антидиалектики, они совершенно ясно видят (и в этом их трудно упрекать) только то, что хотят видеть, что доставит радость и им, и, скажем, дехканам Узбекистана, но не собираются серьезно изу¬чать и замечать глобально-необратимых последствий для Сибири, Севе¬ра, того региона, который называется бездушно-нейтрально «зона изъя¬тия».
Не доказываем ли мы своей бездумной, а порой и попросту безум¬ной деятельностью, что человечество — это болезнь планеты, и если планета все еще сильный организм, ей следует поскорее избавиться от этой болезни, то есть от нас с вами?
194 Одна деталь посещения высотного института на улице Енисейской,
недалеко от толкучки ВДНХ СССР, почему-то резко врезалась з па¬мять. Когда мы разговаризсли с уважаемым Азарием Кузьмичом, вдруг щелкнул репродуктор внутреннего радио и бодрый ведомственный го¬лос произнес завлекательную тираду о том, что сегодня священный день получения «заказов», и тоном неумеренного ликования добросовестно перечислялись деликатесы очередного заказа. Что мог подумать я, че¬ловек из пресловутой «зоны изъятия», слушая мажорного диктора? Ко-нечно, можно упрекнуть себя зс провинциальную мелочность, но поду¬малось, что для нескольких сотен, если не тысяч (постеснялся поинте¬ресоваться) сотрудников перебросочного института их проект — это их хлеб, и черный хлеб насущный, и «заказной» — наверное, столично¬пеклеванный. Разве просто тск они смогут отказаться от своего бутербро¬да с сервелатом?
Азсрий Кузьмич досадливо крякнул: некстати... Думаю, действи¬тельно некстати,— и меня перебросило от глобальных проблем спасения Оби к мелкопотребительской зависти провинциала.
Но именно з стенах этого института родилась и, наверное, нс зсю жизнь осталась мысль: этим людям не жаль моей родной Оби. Мне, моим землякам надо понять одно: есть много людей, которым Обь не матушка и даже не мачеха, а попросту нечто отзлеченно географиче¬ское, и душа у них не заболит, кск она течет, куда течет, и именно для них (с их куда больше, чем тех, кто Обью дорожит) аргументы Азсрия Кузьмича основательны и безупречны. Им импонирует масштаб¬ность замаха, дерзновенность планов, оригинальность и величие реше¬ний, они утонут з цифровых доводах, а сердце у них не заболит про¬сто потому, что Оби они никогда не видели и не стремятся увидеть. Это не их река. О ней задушевно не спето, проникновенно не сказано, даже кинокомедия «Обь-Обь» не поставлена.
Что для меня, к примеру, невиданный Нурек, Зея, необозримая Колыма? Наверное, мне не обязательно любить незнакомые реки, но — вот в чем я твердо уверен! — всем нам следует узажсть чузствс людей, для которых зейские, нурекские, колымские берега — родные и лю¬бимые.
Большие ученые — не пылкие злюбленные, они не приучены отве¬чать однозначно: да, нет. Да, но... Нет, но... В этих кратких формулах многосложность жизни, которую не уложить в подготовленное прокру¬стово ложе убогой схемы.
Я много встречался с учеными самого разного профиля, тск или иначе причастных к проекту переброса. Вспоминать все, пожалуй, не 195
имеет смысла, хотя корю себя за то, что не вел регулярного дневника этих встреч — почему-то считал, что он не понадобится никому ни ныне, ни завтра, ни во веки предстоящих веков. Еще раз напомню, какой мрак застоя царил в мозгах. Казалось, время брежневых-рашидовых- кунаевых — главных политических инициаторов переброса — будет длиться нескончаемо.
Из своих записей приведу две.
Сибирское отделение Академии наук СССР создало специальную комиссию, на тогдашнем эзоповом языке называвшуюся «комиссией по перераспределению водных ресурсов Сибири». Это факт несомнен¬ного гражданского мужества сибирских ученых: не в чести тогда было защищать интересы Сибири, России, оппонировать ученым кунаевско- рашидовского клана. Возглавил комиссию известный геолог, член-кор¬респондент Академии наук СССР Владимир Николаевич Сакс. Вели¬кий скромница, авторитетнейший ученый сделал немыслимое по тем временам: коллективная монография «Влияние перераспределения сто¬ка вод на природные условия Сибири» вышла в 1980 году, когда цен¬зура свирепо вырезала все, что хоть отдаленно напоминало критику проекта переброса.
Но имя ответственного редактора монографии — в черной траурной рамке. Книга оказалась последней в творческом наследии В. Н. Сакса. Умер он довольно молодым...
В новосибирском Академгородке я беседовал с Александром Лео¬нидовичем Яншиным, который принял эстафету от коллеги и возгла¬вил комиссию. Выдающийся геолог, дважды лауреат Государственной премии СССР, Яншин своим огромным международным авторитетом подкреплял по существу «крамольные», почти нелегальные исследова¬ния комиссии.
Я слышу на магнитной пленке характерный, с трещинкой голос ста¬рого геолога:
«Мы выступаем против предложений Гидропроекта о первоочеред¬ном изъятии вод Оби в количестве 25 кубокилометров. Это изъятие для Сибири, на наш вгляд, еще безвредно, но ведь оно не несет никакого эффекта. Ирригационные системы Казахстана и Средней Азии теряют на фильтрации в грунт почти в два раза больше. Дешевле да и проще улучшить дырявую ирригационную сеть, чем сооружать канал длиной свыше 2 тысяч километров. До юга воды дойдет не более 15—16 кубо-километров. А это, как говорится, та овчинка, которая и выделки не 196 стоит. «Выделка» же обернется в 10—12 миллиардов рублей. Артель
«напрасный труд». Изобилие водных ресурсов Сибири — иллюзорное, они кажутся безграничными, но это вовсе не так. Сибирь уже сейчас испытывает колоссальный водный дефицит, особенно это касается юж¬ных областей. Ведь здесь также существуют огромные площади, кото¬рые при развитии поливного земледелия могут давать совсем не мень¬ше, чем Среднеазиатский регион. Если начинать переброс, то первой его целью надо видеть Западно-Сибирский Юг, Дальний бросок риско¬ван и, по всем примеркам, малоэффективен. Скажется ли серьезно изъятие 60 кубокилометров на климате сибирского Севера? Да, это всего десятая часть сибирского стока, но на ледовитости Карского моря, всего Северного Ледовитого океана это изъятие отразится несомненно. Море перестанет получать теплые речные воды, это приведет к похо¬лоданию прибрежной зоны. Но изменения на этом не закончатся, они — лишь первое звено в цепи последующих перемен. Хочу напомнить, что именно в этом видел главную опасность проекта мой коллега Владимир Сакс, он писал: «Следует считать одной из самых первоочередных за¬дач, стоящих перед советской наукой, скорейшее всестороннее изучение возможных изменений климата и смещения природных зон. Без учета результатов такого изучения нельзя принимать окончательного реше¬ния по перераспределению водных ресурсов Сибири, да и всей нашей страны».
Разговор с другим видным ученым, заведующим лабораторией эко¬логических основ охраны и рационального использования наземных по¬звоночных Института морфологии и экологии животных им. А. Н. Се¬верцева, членом-корреспондентом Всесоюзной сельскохозяйственной академии им. В. И. Ленина, доктором биологических наук Евгением Евгеньевичем Сыроечковским (он, кстати, много путешествовал и зани¬мался исследованиями в междуречье Оби и Енисея) происходил у нас после октябрьского (1984) Пленума ЦК КПСС. На пленуме докладчик, тогдашний премьер Н. А. Тихонов, еще робко, но все же возразил про¬тив неотвратимого осуществления скандального проекта: «Сроки строи¬тельства канала и связанных с ним объектов еще предстоит обсудить после разработки и утверждения проекта».
— За этой осторожной фразой премьера — титаническая борьба ученых,— пояснил Сыроечковский. Он был привлечен в качестве экспер¬та проекта и выдерживал тяжелейшие баталии с оголтелыми сторонни¬ками переброса.— Кунаев и Рашидов несколько утратили свои пози¬ции в Политбюро, но и политическая оппозиция им все еще слаба, ин¬тересы России особо защищать некому. Но, слава богу, какая-никакая 197
оппозиция уже появилась. Нсм, экологам, становится легче, к нсм при¬слушиваются, наши рекомендации начинают учитывать.
Евгений Евгеньевич был безусловным противником прокладки кана¬ла, но считал, что воду Оби возможно подавать по гигантскому трубо¬проводу.
— Тогда зода становится продукцией: ее можно продавать и поку¬пать,— приводил он свои аргументы.— В цену воды необходимо зало¬жить зсе компенсации зс те неизбежные потери, которые понесет зона изъятия. Видите, даже психологически —— или река Обь повернула к Аралу — это одно, или сибиряки отдают, делятся, продают сзоп ресур¬сы — это совершенное другое.
Была ли непоследовательной позиция ученого? Вряд ли... Тогда большую роль игрслс тактика — во что бы то ни стало следовало задер¬жать начало осуществления проекта. Если бы страна взязслась з про¬кладку канала, а именно к этому стремились рьяные его поборники, то зыйти из глобально-экологической азснтюры онс бы попросту не су¬мела. Выиграть время, оттянуть, хотя бы взглянуть на альтернативный вариант... Ведь именно з те годы в газетах запестрели заметки, з кото¬рых с присущей временам застоя помпой начинали описывать еще одну грандиозную эпопею. Призеду одну заметку с первой полосы газеты «Тобольская правда»:
«Начались изыскания
для проектирования уникального канала
Западная Сибирь — Средняя Азия.
В прошлом году з Тобольске начала работать комплексная изыска¬тельская экспедиция научно-исследовательского и проектного институ¬та Союзгипроводхоз Министерства мелиорации и водного хозяйства СССР. Коллектив зедет изыскания для проектирования уникального канала Западная Сибирь — Казахстан — Средняя Азия протяженно¬стью 2400 километров, который будет судоходным.
Искусственная водная артерия пойдет от Ханты-Мансийска до То¬больска, затем по междуречью Иртыша и Тобола в Тургайский прогиб и далее з республики Средней Азии для орошения засушливых земель. Много проблем возникло при проектировании головного участка канала.
Тобольская экспедиция занимается инженерно-геологическими изы¬сканиями для обоснования вариантов переброски воды из Оби до Тобольска.
—— Мы ведем топографические и буровые работы,— рассказывает 198 главный геолог экспедиции Б. П. Иссенко,— производим геологические
и гидрологические исследования. Предстоит выполнить объем изыска¬тельских работ.
Сейчас существует четыре варианта участка головного канала до Тобольска. Предполагается в каждом случае построить на Оби бес- плотинный водозабор. Первый вариант — намечается сооружение ка¬нала протяженностью 315 километров с двумя мощными насосными станциями, который пройдет по верхним террасам левого берега Ир¬тыша с удалением от реки на 20—70 километров. При втором вариан¬те канал должен идти по левобережной пойме вблизи основного русла.
По третьему варианту предстоит подавать воду до Тобольска по руслу Иртыша. В этом случае предполагается строительство несколь¬ких сложных гидроузлов с плотинами, водосбросами, насосными стан¬циями и судоходными шлюзами. И последний вариант — смешанный. Сначала вода будет подаваться вверх по руслу до села Демьянское, а потом — канал до Тобольска. Какой вариант выберут проектировщи¬ки — пока не известно.
Около Тобольска намечается построить большой гидроузел с водо¬хранилищем, обводным каналом и специальными пропусками для рыбы. Сейчас экспедиция определяет место для этого сложного сооружения. Предполагается держать уровень воды в Иртыше на средних многолет¬них отметках.
Много проблем предстоит решить проектировщикам. Нужно вы¬брать такой вариант, чтобы не нанести ущерба природе, сохранить рыб¬ные запасы рек. Над решением сложных вопросоз работает около 100 проектных и исследовательских организаций. Проектирование ка¬нала Западная Сибирь — Средняя Азия должно завершиться в 1986 году».
Привожу обычную газетную заметку полностью, чтобы мы все убедились: угроза приобретала реальные очертания, очередная промыш¬ленная эпопея, по размаху соперничающая с БАМом, неотвратимо на¬двигалась.
Нельзя сказать, что в отечественном ученом мире насчитывалось много защитников северных и сибирских рек. Но они были, ученые крупного калибра, с мировым авторитетом, а главное — дорожащие своей честью, независимостью суждений. И если бы Обь могла помнить, она бы не забыла имена своих защитников, тех, кто отстаивал в об- щем-то совершенно естественную истину, что река должна течь по рус¬лу, вычерченному искусной природой, а не по чертежу амбициозного фанатика. Кроме В. Н. Сакса и А. Л. Яншина это академики А. Г. Аган-
бегян, Г. И. Петров, Л. С. Понтрягин, академик ВАСХНИЛ В. А. Ти¬хонов и другие — не очень, правда, многочисленный ряд.
К ученым подключились писатели — наверняка не без активного влияния С. П. Залыгина. Декабрьский съезд писателей России (1985 года) назвали «экологическим». Василий Белов, Валентин Рас¬путин, Юрий Бондарев, Виктор Астафьев подняли свой голос против, надругательства над реками русского Севера; автоматически под их защиту попадали и Обь, и Иртыш, и Енисей. Пожалуй, съезд стал серьезным началом нового поворота к проблеме — прошу прощения за каламбур — поворота северных и сибирских рек. Логическим заверше¬нием общественной акции стало августовское партийно-правительст¬венное постановление.
Некоторые наивные люди вроде меня посчитали, что это финиш борьбы...
Нужно было почти случайно попасть в Ташкент, дабы убедиться, что борьба не закончена. Боюсь, что наступил новый этап, возможно, он будет более ожесточенным.
Мой знакомый Азарий Кияткин напомнил о себе в ноябре 1989 года. «Литературная газета» сообщила:
«28 сентября в Ташкенте прошло очередное заседание Комитета по спасению Арала, на котором присутствовал представитель Мпнвод- хоза А. Кияткин. В беседе с корреспондентом ТАСС он однозначно заявил: «Мы не сомневаемся в том, что проект «СибАрал» неминуемо придется возобновить».
Следующее звено в цепи событий вокруг воскресающей на глазах идеи переброски рек — выступление первого секретаря Тюменского об¬кома КПСС Г. П. Богомякова в Ташкенте на одном из мероприятий в рамках дней Тюмени в УзССР. 26 октября высокий гость заверил собравшихся, что он отлично понимает жизненную необходимость про¬екта и делает все возможное для его осуществления. В частности, под¬черкнул он, именно об этом я намерен говорить с трибуны XXVIII съез¬да КПСС.
И наконец, 28 октября на пленуме Ташкентского обкома партии первый секретарь ЦК КПСС Узбекистана И. А. Каримов указал, что прирост населения в республике остается по-прежнему очень высоким и к 2000 году оно превысит 30 миллионов человек. В этих условиях, за¬ключил руководитель республиканской парторганизации, продовольст¬венную программу без сибирской воды не решить».
200 Никто из отечественных специалистов не дал себе труда обобщить
предполагаемый эффект и ущерб проекта. Сделал это... профессор За¬падно-Мичиганского университета Филипп П. Миклин. Его обширную системную сводку опубликовал журнал «Мелиорация и водное хо¬зяйство» (2, 1989 г.). Обращение к исследованиям стороннего специа¬листа плодотворно: мы избежим обвинения з пристрастности.
Какие же последствия ожидают зону изъятия, то есть берега Оби и совокупные с нею земли? Прежде всего — затопление лесов и сель¬скохозяйственных угодий, площадей с залежами ископаемого топлива, подъем грунтовых вод, изменение слоя вечной мерзлоты, климатические изменения в прибрежной зоне крупных водохранилищ. Прогнозируется ущерб рыбному хозяйству из-зс изменения гидробиологического режима рек и их устьев з нижнем бьефе предполагаемых водозаборов. Меняется традиционный жизненный уклад коренных сибиряков, видятся архео¬логический, исторический и культурный ущербы. Среди последствий международного масштаба доктор Филипп Миклин отмечает «измене¬ния з постоянном ледяном покрове арктических морей (особенно — Карского), достаточные для климатических изменений, выходящих за пределы советских границ».
Благоприятным последствием зспсдно-мичиганский профессор счи¬тает «улучшение дренажа, ведущее к сокращению болот и заболочен¬ных земель». Но имеется точка зрения советского эколога Федота Шн- пуноза (она получает зсе большее признание), что легендарные средне¬обские болота играют не отрицательную, с сугубо положительную роль для климата не только Западной Сибири, но и всей Земли — они дают свободный, несвязанный кислород з планетарных количествах. Побоч¬ным же эффектом тотального осушения может стать более интенсив¬ное, как предсказывают специалисты, самовозгорание торфяников.
Все положительные результаты переброса, по мнению доктора Мик- лина, получает исключительно Средняя Азия. Единственный, на его взгляд, минус — соединение южной и северной речной флоры может привести к нежелательным биологическим новообразованиям.
В корректном анализе американского исследователя недостает од¬ного: он изначально полагает, что з Казахстан и Среднюю Азию пой¬дет чистая обскся зода. Но такой воды сегодня з природе попросту не существует. Я достаточно много рассказывал, кск загрязнена Обь. Ее воду намечается брсть у Белогорья, то есть там, где слились Обь и Иртыш, тсм, где Обь прошла самый грязный нефтяной «транзит»,— после Самотлора, Сургута, Нефтеюганска, других городов и поселков Среднего Приобья.
Надо задаться вопросом: годится ли для казахских арбузов, узбек¬ского хлопка, таджикских абрикосов вода, отличающаяся от принятых норм в десятки раз?
Я мог бы привести многочисленные факты того, как остервенело продолжается загрязнение великой реки, но остановлюсь только на двух. Собкор «Известий» М. Кургалина в заметках «Залпы по Оби» сообщила о том, что в Барнауле в результате аварии на канализацион-ных очистных сооружениях в Обь сброшены хозяйственно-фекальные стоки. «За пределами гласности остались оглушающие цифры загряз¬ненности реки в течение почти недели продолжавшихся аварийных вы¬бросов. Пресловутая ПДК была превышена в десятки тысяч раз (пред¬лагаю попутно, по случаю девальвации понятия, сменить его на какое- нибудь иное, скажем ЗНК — запредельно недопустимую концентра¬цию). Да что «гласные цифры»: потянешь за ниточку — такой клубок начнет разматываться. Узнаешь, к примеру, что и до аварии на КОС-2 с самого дня принятия госкомиссией ни единого раза не работала хло- раторная. Означает это, что из трех этапов обработки стоки проходили только два и попадали, недезинфицированные, в Обь. На вид — совер¬шенно прозрачные, а по сути — густонаселенные всякой микробной за¬разой».
Гласность приоткрывает страшные тайны. Томская партийная га¬зета «Красное знамя» сообщила о том, что неподалеку от Томска вот уже три десятилетия действуют две атомные станции. Томь — «атом¬ный» приток Оби. Следы радиоактивности высокого уровня отмечены не только в низовьях Томи, но и в Оби, вплоть до города Колпашеза. Это почти триста километров.
Радиоактивный речной «транзит» проходит, таким образом, и мимо моего родного Могочина. В детстве с соседскими пацанами мы очень любили ходить на рыбалку с ночевой на Беломольские пески. Завидо¬вали товарищу, радовались сами, когда удавалось выудить приличного подъязка, солидного чебака, верткого ельца, не говоря уж о том, когда мальчишечий самолов нечаянно подцеплял заветную стерлядку. Ее, чуть присолив, можно было есть тут же. С куском материнского хлеба вкус¬на она была невыразимо... И никто из моих сверстников не предпо¬лагал, что тающая во рту рыбешка уже наглоталась радиоактивных от¬ходов.
И этот обский Чернобыль тихо-мирно продолжается уже четвер¬тый десяток лет. Страшно!!!
202 Это в верховьях реки.
А вот сообщение с низовий. Заместитель председателя президиума Ханты-Мансийского окружного совета общества охраны природы А. Тар¬ханова в газете «Красный Север» приводит печальный перечень итогов завершившейся экологической экспедиции «За чистоту вод Обь-Иртыш- ского бассейна»:
«Работы по гидронамыву, осуществляемые трестом Нижневартовск- трансгидромеханизация, привели к обмелению и замыву протоки Лен- гепасская, гибели в ней рыбы, исчезновению нерестилищ. Основным за¬грязнителем малых рек и озер Аганского, Северо-Покурского, Ватин- ского, Мегионского месторождений является НГДУ Мегионнефть. Гра¬фики рекультивации шламовых амбаров они не соблюдают. Обваловку дренажных емкостей не делают.
Древесиной забита заливная пойма реки Конды — от Урая до ни¬зовий. Речка Оева завалена грунтом. А в поселках Нялнно и Селпяро- во Ханты-Мансийского района додумались «укреплять» берега навозом, ежегодно складируя его здесь в огромном количестве.
На Ватинском месторождении после аварии трубопровода нефтью поражено более двух гектаров территории. На кустовой площадке № 56 нефтью залиты близлежащие леса и ручьи, питающие речку Ватинский Еган. В середине июня по речке толстым слоем текла нефть, а из нее прямо в Обь. Такие же нефтяные ручьи стекают в Аган, Сайму, Мегу, Малый Еган».
А. Тарханова делает вывод: «Обь тяжело больна, она требует от нас экстренных, конкретных мер помощи».
«Лечащие доктора» вроде А. Кияткина или Г. Богомякова, навер¬ное, тут же предложат срочный и безупречный рецепт: повернуть эту нефтенавозную жижу на юг.
Миклин не детализировал, к чему могут привести изменения режи¬ма вечной мерзлоты. Специалисты из МГУ на основе предварительных исследований подсчитали, что в зоне изъятия речного стока среднего¬довое похолодание достигнет двух градусов. Это означает, что Обь бу¬дет вскрываться позже, замерзать раньше, а также, что мерзлота зна¬чительно продвинется на юг. На нынешнем ее «пороге» построены мощ¬ные газовые и нефтяные промыслы, проложена не одна нитка магист¬ральных газопроводов. Подобное холодное «наступление» приведет к серьезнейшим промышленным авариям, для ликвидации их последствий придется тратить дополнительные миллионы. Сибирская тайга падет по всему фронту похолодания, ибо два лишних среднегодовых градуса выморозят ее корневую систему.
Природа — слишком сложная модель, чтобы зтискизать ее з упро¬щенно-глобальные схемы.
В статье Филиппа П. Миклина мы найдем и реальную стоимость переброса — з рублях это, по здравым отечественным прикидкам,— от 30 до 100 миллиардов рублей, по его оценкам — 50—60 млрд. долларов. Это далеко не киятниисние 10—12 миллиардов (бывший член Полит¬бюро ЦК КПСС Е. К. Лигсчев в интервью Тюменскому телевидению подтвердил тогда цифру—100 млрд. руб.). Кого-то большая цифра, естественно, напугает, особенно, наверное, тех, кто распоряжается скуд¬ными финансами нашего госудсрстза. Но у медали есть обратная сто¬рона. Цены растут. И у кого-то обильно текут слюнки. Сто ли миллиар¬дов рублей, 60 ли миллиардов долларов,— куш солидный, привлека¬тельный, притягательный. В эпоху совместных предприятий в авантюру можно возлечь международные концерны. Кто-то из них не прочь по¬греть руки на среднеазиатской беде и сибирской трагедии.
Всех, кто живет в Сибири, наверняка не может не обескураживать югоцентрическая направленность проекта: Сибирь кск-то неназойливо выводится за скобки, вообще представляется кск край, непригодный для проживания. Вроде единственное оправдание его существования — то, что онс делится неисчислимыми богатствами с другими краями. А как же тот первый русский восторг? — воздух здрав и реки прекрас¬ные зело, зоды сладчайшие, дебрь, плодовитая нс жству, слсдкопесне- зые птицы, многоразличные травные цветы?
Сибирь — страна будущего. Ц это не просто красивый образ вели¬кого Нансена. Это подлинно так. II наверное, ни у кого не может быть права оставлять великую страну без будущего.
Филипп П. Миклин считает положительным эффектом создание новых рабочих мест для местных жителей з ходе строительства. Весь¬ма возможно, что з штате Мичиган это действительно можно считать привлекательным. Пример Тюмени показывает обратное. Сюда пришли нефтяники и практически оставляют без работы коренное население Северной Сибири — охотников, рыбаков, оленеводов. Нефтяники без¬думно зыкачсют нефть — что, надо искать работу для них? Лесорубы беспощадно, не думая о будущем, вырубят леса — надо приискать ра¬боту для трудяг лесорубов. Загадили реки — надо искать работу для рыбников. Хорошо, на какое-то время трудоустроим строителей, но про¬ложат они канал или систему суперводопроводоз — какое очередное грандиозное занятие им искать? К тому времени, наверное, не остснет- 204 ся ничего, что можно было бы погубить... Может, все-таки заниматься
комплексным и достаточно естественным освоением края, а не насилием над ним? Пора бы браться за ум, а не просто за топор и лопату.
Да, в Средней Азии и Казахстане серьезные проблемы. Процити¬рую еще раз Миклина, его слова, произнесенные на шестом Между¬народном конгрессе по водным ресурсам (IVRA) в конце мая 1988 года в Оттаве (Канада): «Советское правительство, возможно, бу¬дет вынуждено вернуться к проекту в 90-х годах не только по водохо¬зяйственным соображениям, но и по политическим и социальным при-чинам».
Сибирь сегодня, честно говоря, довольно нищий, развивающийся ре¬гион. То же самое можно сказать о республиках Средней Азии. Дале¬ко им даже до развитых стран третьего мира. И здесь напрашивается такое соображение. Если богатый поделится с нищим— мы будем иметь двух обеспеченных. Если нищий поделится с нищим — два нищих и ос¬танутся. Перекачка воды — это как раз «братское» разделение ресур¬сов двух нищих, оно никого не обогатит и если приглушит проблемы, то только на ничтожно короткий срок. Сибири надо развивать свой по¬тенциал, который до сих пор, по существу, остается первобытно, коло¬ниально-сырьевым. Нужда заставляет тружеников Средней Азии, уче¬ных искать самые совершенные, самые необычные, самые эффективные методы возделывания земли. Это путь трудный, но наиболее перспек¬тивный и плодотворный. Экстенсивная экономика, застойное мышление приводят только к новым проблемам, усилению напряженности. Соблазн велик. Но простое решение проблемы — это иллюзия дела. Надо думать наперед, рассчитывать на себя, а не на соседа.
Подача сибирской воды считается «чистым стимулом» экономиче¬ского роста и развития, но опять же односторонне — для Средней Азии. Кто же и когда подумает о Сибири, о сибирской России, которая пока исступленно трудится на страну и все еще не собралась уделить вни¬мания себе?
Трудно успевать за событиями.
Мой неспешный рассказ поневоле лихорадит. Когда я пишу эти строки, газеты печатают сообщение о заседании Политбюро ЦК КПСС. На заседании ведется речь о строительстве нефтехимических комплексов в Тюменской области. И вновь мы встречаем уже знакомое имя эколо-гического «демона» Западной Сибири Г. П. Богомякова. Пообещав пе¬ребросить воды Иртыша и Оби в Узбекистан, он обосновывает строи¬тельство каскада нефтехимических комплексов в Обь-Иртышском бас¬сейне— Тобольского, Сургутского и Новоуренгойского. Как сочетаются 205
идея переброса и строительство гигантов нефтехимии, как увязывают¬ся? Как одной рукой загрязнять воду, а другой перебрасывать эту гряз¬ную, вонючую жидкость? Когда мы осознаем, что существуют границы человеческого вмешательства в дела природы?
Отстоять Обь, отстоять сибирские реки — это значит отстоять бу¬дущее Сибири, дать возможность и нашим потомкам не быть рабами обстоятельств, а действовать на основе новых знаний и мудрости гря¬дущего тысячелетия.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Подвиг лоции' 90
Мастерская окнами нс Обь 65
«Взмыленные спины рек» 99
Языческий бслет 105
Забытое открытие 109
Неистовые прожектеры 114
Речная душа 122
Загадочные следы 126
Окно в Европу 128
«Соперница Рейна» 132
«Од прсмену к океану» 137
Корни рыбного «дерева» 140
Мертвся водс? 145
Пятск... нс экологию 151
Гибель «Луизы» 159
Эстсфетс эпох 161
Солон рыбацкий пот 168
Корабли в Мсн^ей^ом мере 174- Обязательный постскриптум: спасение
Оби — спасение Сибири 186
Омельчук А. К.
0-57 Ее величество Обь: По сибирской реке — в про¬странстве и во времени.— Свердловск: Сред.-Урал, кн. изд-во, 1991.— 208 с., 32 с. вкл.
ISBN 5—7529—0332—7
3 р. 10 000 экз.
Многие из книг Анатолия Омельчука, изданных Средне-Уральским книжным издательством, посвящены Сибири. Не составляет исключе¬ния и та, которая сейчас перед вами.
И все-таки она — особенная. В ней автор, родившийся на берегу Оби, не только воплощает давнюю творческую задумку, но и выпол¬няет нравственный долг публициста. Это не просто путешествие по великой сибирской реке от истоков до устья. В книге наряду с путе¬выми зарисовками — страницы глубоких и неравнодушных размышле¬ний об острых, подчас больных проблемах Западной Сибири, огромного края с самобытной историей и таким непростым настоящим и буду¬щим.
Книга адресована широкому кругу читателей.
4700000000-029
О 76-91
М 158(03)-91 ББК 26.22
Омельчук
Анатолий Константинович
ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВО
ОБЬ
Редактор А. И. Акимов
Художник О. И. Журавлева
Художественный редактор М. М. Кошелева Технические редакторы Н. Н. Заузолкова, Т. Н. Черепанова
Корректоры И. А. Тарская, М. А. Казанцева
И Б № 1998
Сдано в набор 16.11.90.
Подписано в печать 04.04.91.
Формат 70Х75‘/1б. Бумага типогр. № 1. Гарнитура литературная. Печать высокая.
Усл. печ. л. 14,55. Усл. кр.-отт. 20,91.
Уч.-изд. л. 15,1. Тираж 10 000.
Заказ 446. Цена 3 р.
Средне-Уральское книжное издательство, 620219, Свердловск, ГСП-351, Малышева, 24. Типография изд-ва «Уральский рабочий», 620151, Свердловск, пр. Ленина, 49.
Средне-Уральское книжное издательство
...И вот в небе проявляется парящий орел. Он, как неуловимо недостающее слово в поэтической строчке, как завершающе точный мазок на живописном полотне, делает полной картину вечного речного простора.
Его высочество — орел.
Его сиятельство — солнце.
А река, по которой я проплыл? Конечно же — ее величество.
************
https://writer-tyumen.ru/index.php?m=proiz&j=history
********************
Материалы из Сети подготовил Вл.Назаров
Нефтеюганск
16 июля 2024 года
Её Величество Обь!
© Copyright: Влад Лесной, 2024
Свидетельство о публикации №224071700246
Свидетельство о публикации №224071700246
Рецензии