Золото, часть вторая, гл. пятая

Глава пятая
Ноябрь 1988 года
 
     - Сергей Васильевич, - сказал геолог, усаживаясь на широкую лавку под навесом, засыпанным снегом. – Мне, если честно, не дают покоя убиенные тобою люди. Хоть и понимаю умом, что многие из них получили свой мир иной заслуженно, но ведь не судья ты им был, а палач. А судить их мог только Господь.  Ты сам так говоришь! Но это как же нужно ненавидеть людей, чтобы вот так спокойно и без жалости их убивать?!
     Старик остро взглянул на геолога и долго молчал.
     - Что ж, я отвечу на твой вопрос, геолог, - наконец, промолвил Лаптев. -  Ты не прав, ибо я люблю людей. Еще с военных лет мне ведомо, что только любовь может научить побеждать. Странно, да? У меня в Волчьей сотне в 1905 году служил старый пластун, ему было уже под восемьдесят, и он помнил еще Кавказские войны с горцами, персами и турками. Он не уходил со службы, ибо идти ему было просто некуда – ни родни, ни двора, ни кола. Армия стала его домом… Так вот, он мне, молодому офицеру говорил так: «Твоими врагами, Ваше благородие, будут разные люди: ослепленные ненавистью или отравленные презрением, пышущие ярой, клокочущей злобой или коварные словно змеи. Знай же, что все это губительно. Научись любви и сочувствию к противнику, и тогда ты будешь побеждать любого врага. Ибо любовь и сочувствие не есть слабость, если это делает тебя непобедимым. Любить, значит, растворяться в другом. Сочувствовать – значит чувствовать вместе. Ты сможешь упредить удар, лишь почувствовав желание противника его нанести. Со-чувствуя, ты сможешь управлять его чувствами, как управляешь своими. Он будет видеть, слышать, ощущать то, что захочешь ты. Ты должен уметь превращать любовь и сочувствие в оружие. Заставь себя улыбаться навстречу врагу, и страх разольется по его жилам прежде, чем он сможет нанести свой первый удар. Но знай, что работает это только против противников, ослепленных злобой, ненавистью  и презрением».
     - А если этого нет, и противник внешне спокоен и выказывает желание поладить с тобой миром? – вклинился в разговор Найденов. – Ежели нет в его душе ни злобы, ни презрения к тебе?
     - Так ведь любой поединок - это не одномоментный эпизод, Димитрий! - ответил старый Лаптев. – Любая стычка всегда имеет продолжение, коль уж не закончилась разом. Коль не проявили стороны обоюдной любви и сочувствия. Не хотел бередить душу воспоминаниями, не весьма достойными, а скорей, больными для меня, для моей офицерской  чести. Никогда в жизни я не поднял руки на женщину, но однажды пришлось…
     Старик замолчал, опустив голову. Видно было по его потемневшему лицу, как тяжко даются ему воспоминания, которые, возможно, он всю жизнь гнал от себя.
     - Случилось это в конце двадцатых годов, или же в начале тридцатых. В то время мое семейство проживало на хуторе Забелина, куда давно заросли все дороги из внешнего мира, и мы сполна наслаждались благостной и здоровой жизнью тайги. Так вот, кто-то из наших, возможно даже из родственников, сдал наш Забелинский хутор властям, и первыми к нам заявились молодые люди, назвавшиеся «комсомольцами». Я в это время находился в горнице, чинил детскую обувь. Двое детишек помогали мне. Я счел благоразумным отправить их к матери на баз, где она управлялась со  скотиной, и сделал приглашающий жест рукой непрошенным гостям. Было их пятеро, и верховодила у них девушка лет двадцати трех, одетая в кожаную куртку, при портупее и кобуре с наганом на боку. С порога она потребовала предъявить ей всех проживающих на хуторе детей. Я несказанно удивился, ибо прежде никакие власти на наших детей не претендовали, проявляя к ним полнейшее равнодушие.
     - В чем же причина твоего интереса к детям, проживающим на хуторе? – спросил я.
     - Советская власть не может закрывать глаза на то, что ваши дети противопоставлены нашему социалистическому  обществу, они безграмотны, ведут в тайге полудикий образ жизни. Моя обязанность вернуть их в стены социалистического общежития, то есть, отправить в интернат, где они получат образование и станут полноценными гражданами нашей страны, - ответила мне девушка.
     - Во-первых, мои дети обучены грамоте и счету, я занимался с ними географией и историей…  - начал, было я, но девушка оборвала мой монолог.
     - Да?! Ну, надо же! И что они читают?! Церковные книги? А историю какого государства вы с ними изучали? Царской России? А знают ли они, что проживают ныне в великой и могучей стране, которая зовется Союз Советских Социалистических Республик?! Давайте-ка, гражданин Лаптев, на этом закончим наши препирания! Даю вам час на то, чтобы собрать детей в интернат, где они приобщатся к общественной жизни и получат качественное образование!
    - Послушайте, мадам, вы не обязаны возвращать моих детей в лоно социалистического общежития! Понятно? Обязанность заботиться о них, растить людьми сердобольными и миролюбивыми – это моя обязанность, данная мне свыше Господом нашим. Словом, я не отдам вам детей! – сказал я, как можно спокойнее. – Не потому, что я против Советской власти. Вовсе нет! А потому, что это – мои дети, и только Господь наш Иисус Христос и я вольны  распоряжаться их судьбой. А судьба их такова, что они останутся в тайге! Я не думаю, что это как-то повлияет на ваш социалистический строй, ибо пятеро подростков, оставшихся вне этого строя, никакой угрозы ему не несут – слишком мизерно их количество.
     Старый Лаптев снова надолго замолчал. Паузы в его монологе становились все длиннее – видно было, что воспоминания, зачастую далеко не радостные, утомляют его все больше и больше.
     - Сергей Васильич, - тихо сказал Найденов. – Предлагаю тебе сделать перерыв до завтра, ибо вижу, как тяжко даются тебе воспоминания. Понимаю, что желаешь ты поскорее выбраться из тюрьмы своей памяти, но понимаю и то, насколько выматывают тебя душевно и физически эти воспоминания. Давай прервемся!