Люська Гл. 27 Мышеловка

   Люська Гл 27
   Соседи.
   Мышеловка.
  К хорошему быстро привыкаешь.
  На следующий день Юрку отпустили со службы  еще и с полуторкой,  Володей,  и матросом Григорием..
  Переехали быстро. Пока молодые обустраивались, Екатерина Николаевна  готовила первый торжественный ужин на новом месте.   Благо примус остался от прежних хозяев А свой старый керогаз остался в городке.   Мужчины таскали «имущество»  Люська с мальчишками,  водя хороводы ,  нарезали круги по всему еще не обжитому и незнакомому пространству,  и между тем охотились на виноград, что свисал щедрыми гроздями  с перил балкона.  Бабушка охала, отнимала у них немытые ягоды, мыла их и возвращала. Но оказалось, что с куста интереснее. А когда мать закрыла балконную дверь оба сели на пол под  дверью и устроили маленький концерт. Люська, легкая на руку, надавала им по задницам. Второе отделение концерта стало еще громче.  Екатерина Николаевна потихоньку ворчала:  - Всех соседей поднимите на ноги!  Что подумают?  Не успели заехать, и уже!
  -Что подумают – не важно. Важно, что поймут, что на борт пришла морская авиация, будет диктовать свои правила  и свои позиции не отдаст!
  Новоселье коротенько отметили куриным бульоном с лапшой, жареной картошкой и манной кашей.  Из гостей –Софья Марковна,  Володя и Грыня. Рите не удалось отпроситься с работы.   Софья Марковна, после коротких посиделок,  скоро ушла в Городок, Володя с водителем вернулись в Камыши оставив  новоселов обживаться. 
  День пролетел вихрем.  Екатерина Николаевна как бы с опаской,  и еще пока  не окончательно уверовав в произошедшее,  пожелав детям и внукам  спокойной ночи,  пошла в свою комнату.  Она выбрала вторую, с балконом.  Радостная и растерянная  встала на пороге, не понимая, что дальше делать.  Перекрестилась, губы  сами  прошептали -  Господи благослови! 
  Нерешительно обошла комнату, выглянула в окно. За окном во дворе слышались приглушенные голоса, как она подумала – говорят,  конечно,  о новых соседях.  Расстелила кровать.  Юрка раздобыл железную кровать с мягкой пружиной ,  еще перед новосельем. В городковском  бараке помещалась только кровать молодых,  раскладушка Владьки, и маленькая  детская кровать Сереги, а  сама  спала там  на раскладушке. 
  Выключила свет. Вышла  на балкон в ночную тьму.  Вдали, уже как прошлое,  мерцали три знакомых  фонаря  и тусклые огоньки  бараков Палаточного городка.  Фонари  на Карантинной  почему-то не светили.  Детский переулок,  что напротив,  через балку,  едва  освещался через окошки одноэтажных  приземистых  домиков, что чудом уцелели после войны.  Над головой бескрайнее небо,  густо усыпанное бесконечным бисером звезд. Странно, подумала она, наверно последний раз такое небо я видела  в Грозном из голубятни Джамала.  Она растерянно пыталась вспомнить, какие звезды были там, в Грозном.  Но вспоминалась только  сама голубятня, печная труба, дощатый потолок и деревянные палати, на которых она прожила с дочерью почти пятнадцать лет, керогаз, две табуретки,  низкий  столик на толстых деревянных ножках.  Ужели это всё было?  А эта квартира теперь наша и у меня не угол,  а своя комната!  Такое возможно?  Она вернулась  в комнату и присела на край кровати и с удовольствием покачалась на пружине.  И кровать моя.  Чудеса да и только!   За дверью  Юрка по  полу  резвится с детьми,  Люська на него ворчит, но сама  потихоньку смеётся.   
  Наконец,  торжественно и ни от кого не прячась, стесняясь только стен,  переоделась в ночную рубашку и исполненная внутренней неописуемой радостью с  огромным удовольствием закрылась под одеяло. Хотела еще  что  то вспомнить.  Но успела подумать  только одно:
 - Счастье есть!...  И тут же заснула так крепко, как не спала наверно никогда.
  Жизнь потекла новым руслом.
  На Карантинной быстро обжились.  Через месяц жизни на новом месте, Городковский барак  вспоминался как далекое- предалекое прошлое.. 
 После первой же ночи проведенной с мужем  в своей собственной квартире, да на втором этаже, да в своей отдельной комнате,  ездить  ночевать в Камыши,  Люська наотрез отказалась.  Да  и Юрка теперь совсем   не горел желанием ночевать в Камышах.  Ему удалось договориться с комендантом, что их комнатка в бараке, остается  за ними, на случай, если из-за задержки по службе он не  успеет на последний автобус.  Комендант легко согласился, потому,  как на подходе  ожидалось еще строительство кирпичной казармы  и офицерского общежития с элементарными удобствами внутри.
  Екатерина Николаевна,   первый раз в жизни обретя свой  собственный угол, да в своей квартире,  едва верила своему счастью.   Думала – балкон – это так необычно, как у богатеев. Вместо  проваленной  раскладушки,  -  теперь у нее своя кровать,  да  на мягкой пружине. В углу, у балконной стены поставила легендарный сундук, что приобрела еще Грозном.  Рядом, у стены с окошком во двор,  встала на постоянное место,   подольская, ручная  швейная машинка, которой больше не надо было  каждый раз после шитья убираться  обратно в сундук.  У  входной двери  -  высокая пятиэтажная книжная этажерка с фигурными ножками. Многолетняя любимая подписка «Роман газеты» больше не стояла в углу, как наказанная, но аккуратными стопочками  запрыгнула на этажерку.  Там же появились -  Толстой, Достоевский и Пушкин – подарок Софьи Марковны к новоселью.  Там же  и стопочка любимого Люськиного «Огонька», который она  не очень-то и  читала, но очень любила рассматривать  цветные картинки. Наверху этажерки – красовался Юркин подарок Екатерине Николаевне   - радиоприемник «Рекорд» с переключателем на длинные, средние и укв.. 
  Молодые с удовольствием захватили первую комнату,  она была и побольше,  да и с  печкой, чтоб Владьку с Серегой не заморозить зимой, когда начнутся ветры и холода. Первая комната, одновременно стала  и гостиной и столовой. Из мебели  - большая железная кровать, Владькина раскладушка  и деревянная кроватка с  заборчиками, что досталась Сереге  от старшего брата по наследству.  Еще городковский  стол с тремя табуретками. Нижние соседи уже иногда топили, а потому деревянный пол  оказался настолько теплый, что Влад и Серега теперь могли  шлепать по всему дому босиком.
   Соседи по этажу – бездетные, уже не молодые муж и жена - оказались людьми тихими и спокойными, но чрезмерно любопытными, особенно сама.    Муж ее – сухой,  астеничный, не так, чтобы пожилой, но какой-то уж больно сморщенный, вялый,  и в целом – мужичок   никакой,  как старый,  поношенный пиджак.  А сама,   в отличие от мужа -  толстая и гладкая.    На ее голове буквально  пальмой возвышалась   густая  копна, схваченных на макушке  седых,   прямых  волос,   что  постоянно выбиваясь  из под дурацкого бантика,   торчали во все стороны как наэлектризованные.    Не смотря  на    полноту,   подвижная  и даже пластичная фря. Лицо круглое, почти без морщин, но зато с тремя подбородками.   
 - Ишь курдюк какой под бородой отрастила – подумала  Екатерина Николаевна, когда ее увидела в первый раз.
  Впрямую,  соседи особого любопытства  вроде  и не проявляли,  и ни о чем пока и не спрашивали, но  пару раз Екатерина Николаевна застукала Елену, так звали соседку, в прямом и наглом подслушивании, через коридорную дверь.  Правда не сразу о том догадалась. Ходила соседка  тихо, на цыпочках, как бы пританцовывая, даже когда готовила  или убиралась  на кухне.  Посудой  не гремела.    
-Ишь,  какие культурные и воспитанные – думала Екатерина Николаевна – повезло с соседями!   
   Но шпионские замашки  Елены в конце концов,  выдали два порога. Один собственный,  соседкин,  который скрипел, когда она выходила в свой коридор, а второй, что вел на веранду  Екатерины Николаевны. Правда этот  второй  совсем не скрипел, и «шпионка»,  стоя на пороге соседки,  чувствовала себя почти в полной безопасности, даже  не подозревая о том, что  своими тучными телесами, хоть и на  на цыпочках,  прогибает  этот самый деревянный порог, что хорошо  читалось  со стороны соседской веранды.  Когда в первый раз после скрипа чужого  порога прогнулся свой, Екатерина Николаевна только лишь удивилась.  Но когда ,  во второй раз, за разговором с дочерью, она опять заметила этот феномен,  ее это заинтересовало. Она потихоньку подкралась к двери и резко ее открыла. На пороге стояла соседка, зачем-то,  с большой чашкой возле уха, а в другой руке держала полотенце:
- Минуточку!
Елена в ответ испуганно отпрянула и вытаращила глаза.
  - Соседка! Что это вы тут делаете?  - спросила изумленная Екатерина Николаевна.
Елена,  нескрываемо  любопытным глазом,  через плечо Екатерины Николаевны,  насквозь прострелила  соседскую веранду   и суетливо затерла полотенцем по чашке:
 - Да ничего. Посудку протираю.
 - Чашка то ваша уж давно сухая.
 - А вам что до моей чашки?.
 - А почему на моём пороге?
 - А коридор-то мой. Где хочу, там и протираю.
 
 Так,  в этот  раз Екатерина Николаевна ничего сильно дурного и не подумала. Но когда, через пару дней,  в воскресенье, когда всё семейство за мирной беседой,  грелось на утреннем осеннем солнце на своей веранде, после скрипа соседского порога,  опять плавно прогнулся и свой порог, Екатерина Николаевна насторожилась. Приложила  палец к губам,  жестом попросила  молодых продолжить разговор, взяла помойное ведро,  и тихохонько подкравшись к двери,   плавно  ее открыла. На пороге стояла ошарашенная Елена с чашкой  возле уха и полотенцем в руке.
 - Вытираете чашечку?
 - Вытираю.
 - Ухом?
Тут в разговор включился и Юрка:
 - А что это вы соседка подслушиваете?
 - Ничего я не это. Что это вы решили? – засуетилась соседка.
 - Проверенный способ – чашка,  приставленная к стене,  работает как усилитель звука. Любой шпион об этом знает.
Тут Екатерина Николаевна уже  себя не стала держать:
 - Ах ты гада, гиена старая!  Еще раз твой курдюк здесь застукаю,   это ведро будет на твоей голове!  Поняла? Мата Хари!
Сказано это было настолько решительно, что Елена проворно ретировалась в центр своего коридора.  -  Ладно, ладно  - спохватилась.  - И за меня,  есть кому заступиться!
И действительно, на помощь  ей тут же появился  соседкин муж, да  так быстро, будто уже давно к этому приготовился. Но,  по его испуганному  виду,   было слишком очевидно,   что,   он сам нуждается в помощи.
  - Больно вяленький,  у вас соседка,  заступник! – Заметила Екатерина Николаевна.
  -А что это Вы меня матерной харей обзываете! Я вообще никогда не матерюся!   
  -выпалила Елена и отступила подальше от помойного ведра, что угрожающе раскачивалось в руке Екатерины Николаевны.
  Силы разложились совершенно не в  соседкину  пользу,  с офицерской родней лучше ходить в друзьях, и  потому,  не дожидаясь развития событий,  она попыталась свернуть на мировую, чтоб   конфликт замылить на корню:
 - Да  ладно тебе Николавна!  Но вы только не обижайтесь – сами понимаете время какое, люди вы новые, кто  его знает…
 - Для Вас, соседка, от ныне и навсегда – Я Екатерина Николаевна, и пожалуйста,  на Вы.
  - Екатерина Николаевна, обещаю Вам , больше никогда не повторится!  - окончательно сдав позиции, примирительно заискивающе  пробормотала соседка, и уже явно собралась идти не только на сближение, но и попытаться совершить вторжение на сопредельную территорию для более близкого знакомства.  Екатерина Николаевна, предвидя такой сценарий, не закрывая дверь, перед носом  соседки,   «забыв» помойное ведро на пороге, и тем самым, как бы невзначай,  обозначив границы,  вернулась  к примусу, а молодые с детьми демонстративно ушли в свою комнату.
 Однако Елена, не оставляя надежду «навести мосты», подкатила с  порога  еще более ласково, и не нарушая установленной границы,  продолжила:
  - Екатерина Николаевна, кто старое помянет – ну сами понимаете…  Забудем. Но Вы мне только скажите, а как Вы догадались?
 - Вижу через стены. Имейте в виду,  на будущее, уважаемая Мата Хари.
 - Да? ... А кто такая,  кстати,  эта Мата Харя.
 - Плясунья восточная!
 - Серьезно? Это Вы про меня?
 - Ну да., Вы по кухне так легко ходите, как бы приплясывая.
  С тех пор  к соседке напрочь пристали сразу два  прозвища –Матерная Харя и  Елена-Гиена, а к ее мужу Вяленький.

   В  новом русле,    хлопот,  между тем,  прибавилось.  К  зиме  надо  готовиться. Дымоход почистить, уголь завести, дров напилить, да наколоть.  И хотя начало ноября еще иногда радовало, пусть не жарким, редким  осенним солнцем, небо все чаще затягивали низкие серые облака и непрестанно с моря задувал холодный ветер.  Море, еще месяц назад, небесно-голубое  у равелина  и темно синее на глубине теперь во все стороны гоняло серые стальные волны.  Вот уж действительно Черное!  Когда доходило до шторма,  рваные облака, сорвавшись с неба, обрушивались на море, будто сражаясь с ним, срывали с  волн буруны, и играючи подбрасывали их высоко вверх.
   С Ритой теперь Люська виделась редко,  и с  головой погрузилась в детей и мужа.  Рита  работала,  и продолжала учебу в вечерней школе.  После школы ее иногда  встречал Володя и они, прежде чем отправиться в свой  городковский барак, еще успевали погулять, зайти в гости на Карантинную, или сходить в кино, на последний сеанс.  В кино просилась у мамы  и Люська, и иногда   получалось .
В пять утра Володя встречались с Юрой на остановке, и с первым автобусом  отправлялись на службу. По выходным Екатерина Николаевна иногда  оставив молодых на хозяйстве, на пол дня уходила к Софье Марковне. Гулять стало холодно, и потому  читали или просто беседовали,  вспоминая  свои непростые истории.
  Неожиданно Юра  с Володей  опять засобирались  в срочную командировку, на этот раз под Ленинград.
 - Ну вот!  - Возмущалась Люська – месяц не дадут пожить с мужем, и  видимся только ночами.
- Юра! Я так не выдержу. Это что,  у нас так вся жизнь пролетит?    Увольняйся из армии. Неужели никакой другой нормально работы не сможешь найти?
 - Люсенька?!  Ну что ты говоришь такое? Ты пойми, я кадровый военный, и отец,  и все мои деды были военные!  Это моя работа!  Я очень люблю свою работу. Да меня и не отпустят, мы в Севастополе с Володей лучшие специалисты, по  топливным агрегатам.
 - Я ничего не знаю. Все люди как люди, а все одна и одна! Я так не могу и не хочу. Любишь работу. А меня? А детей?
 - Ты не одна, ты с мамой и нашими детьми и всегда в моем сердце!
 - С нашими?  Так вот и сиди со своими детьми. А я может,  тоже хочу отдохнуть в командировку. Ты как под Ленинград уедешь  так на две недели  пропадаешь. Что это ты туда зачастил. Завел,  небось,  пассию?
Юрка, не на шутку удивился:
 - Люся! Что с тобой? Никогда не смей так со мной говорить! Ни говорить, ни думать!
 - Ну что там такое стряслось, что без вас так уж и не обойтись. Девку, там наверно завел, признавайся!.
Обычно всегда такой веселый, простой и забавный Юрка в одну секунду преобразился.  Перед ней теперь стоял совершенно незнакомый ей военный, и совсем не Юрка, но как минимум -  Юрий Николаевич.
 - Людмила!   Тебе хорошо известна цель моих командировок. Первый и последний раз я тебе скажу. Но,  То,  что я тебе скажу,  ты навсегда забудешь. В  начале октября  еще в прошлом году возле Гатчины столкнулись и разбились два наших самолета. Погибли все пассажиры и члены экипажей.
Удивленная,  преображением мужа, и еще не понимая всего смысла услышанного, Люська,  все же продолжала:
 - Что то, ни я,  и ни кто об это еще ничего не слышал. Какая Гатчина? Какие самолеты?
 - И не скоро услышите, если вообще когда-нибудь услышите. Катастрофа произошла во время Съезда партии.
 Пришло распоряжение не разглашать! Так что,  имей ввиду, и  забудь.
Люська не унималась, с каждой фразой все выше поднимая голос на мужа:
 - Это когда было? Год назад! Если было,   от куда я узнаю, если ни кто не узнает?  Ты год назад уже туда ездил. А теперь то,  что тебе там делать? Сколько  прошло времени.
Братья  еще никогда не видевшие ссоры родителей, заревели в два горла.
 - Писать заключение Люсенька! Расследование еще продолжается.  Ты еще до сих пор не понимаешь,   это моя работа!
С этими словами он спокойно сложил вещи в походный чемодан и уже на пороге, не оглядываясь, добавил: 
- Ты жена советского офицера. Помни!
Ушел. Просто так.  Ничего больше не сказал.  Первый раз не обнял. Взял и ушел.
Люська схватила обоих детей на руки и подошла к окну маминой комнаты. Дети сразу замолчали. От калитки двора до  остановки вела широко протоптанная тропа.  По тропе в сторону остановки быстро  шагал  такой знакомый, родной, а теперь как будто совсем чужой  военный.
  - Вон, полюбуйтесь на папашу вашего!
Люська ждала, но он так и не оглянулся. Только что и подумала – точно бабу завел!
 - Я узнаю, кто у тебя есть, ты даже не представляешь как это просто…
Две недели Люська не понимала, что делать,  и всё порывалась сходить к Майке, но как-то всё не поучалось. А тут  из Гатчины, вдруг,  пришло письмо. В письме бала только  вырезка из «Гатчинской правды»:
«В воскресенье 5 октября  1952
 года в небе над Гатчинским районом Ленинградской области столкнулись  самолеты Ил-12 и ТС-62.  В катастрофе погибли 9 членов экипажа и 22 пассажира…»
   Письмо хлестнуло, крепче пощечины. Щеки пылали огнем,   мозг отказался думать, и тем более принимать какое-то решение. Она давно сама себе простила собственную измену, находя оправдание в постоянном отсутствии мужа. Люська, вдруг,  почувствовала себя в закрытой, пустой  комнате, из которой выхода нет.  Мысли перемешались. Она давно уже хотела сказать мужу, чтоб уходил из армии, потому как она хочет жить именно сейчас, а не тогда когда дети вырастут,   он демобилизуется, а она превратится в старуху.  Продолжая его любить,   как и прежде, и может еще сильнее, ей очень хотелось, чтоб все это видели,  какой у нее красавец муж, и как она сама хороша собой.  Хотелось с ним гулять, ходить в кино, в театр, чтоб все видели, хвалили  и завидовали. Теперь, когда она сама ему изменила, она панически боялась оставаться без него, чтоб не наделать еще глупостей. Убедившись, как это просто – изменить, теперь,  буквально на ровном месте, без малейшего повода ревновала и его к командировкам.    Да не может такого быть  - уверяла она сама себя -  чтоб он до сих пор не завел себе ни одной бабы, в том же Ленинграде, или какую-то зачуханную  «зайчиху» в своем Бельбеке.  Она ни как не хотела смириться с тем,  что теперь навсегда привязана к дому и детям и по вечерам вынуждена сидеть дома, в то время как молодость проходит, а он в командировках.  Что он там делает?  Не все же время ковыряет свои карбюраторы.  Даже когда муж был дома, этого ей теперь стало крайне мало, хотелось гулять, танцевать, веселиться, хотелось жить, а не сидеть в четырех углах!  В этой пустой комнате без выхода, ей захотелось спрятаться еще глубже, потому как стала бояться  себя. Спрятаться  от самой себя, потому как ей совершенно не стыдно, и что ей, похоже,  нет никакого дела до той катастрофы, которая произошла, и до тех, что  произойдут еще. Должно бы было быть стыдно. Но вместо  того, ее грызла досада. Что ей  чья-то чужая катастрофа?  Она видела в этом только свою личную  драму, что отнимает у нее мужа. Неужели я такая бездушная, что ничего не чувствую? -думала она.  Котенок, который всегда вставал на ее защиту, теперь больно грыз ее изнутри.
  Мама  видела письмо, но ничего не спрашивая,  молча пытается запалить печку.  Конечно она всё чувствует. Почему молчит?  Она Юрку очень любит и всегда на его стороне.    Влад   помогает  бабушке   растопить печь.  Любит. Огонь  ни как не хочет  приниматься. Дымоход  пыхает  порывами ветра на спичку,  а пламя , не успев запрыгнуть на дерево,  тут же гаснет. Когда щепки всё же занялись,  мама подбросила еще два поленца и быстро закрыла дверцу топки. Печке это так не понравилась, что она несколько раз злобно гукнула во все  щели огнем с дымом. Влад испугался и спрятался за бабушкой.  Однако пламя  от порыва ветра занялось  и не найдя никакого другого выхода загудело  в  дымоход.  Влад,  вынырнув,   из  под бабушкиной руки,  и передразнивая печку,   на нее   тоже,  два раза сердито гукнул.  Печке это понравилось и она еще веселее затрещала поленьями.
  Теперь мама сидит за столом напротив. Разглаживает газетную вырезку «Гатчинской правды» и беззвучно плачет. Слезы сами текут по ее щекам. Влад у нее на руках,  гладит бабушку, как будто баюкает. Жалеет. Сережка мирно сопит в своей кроватке. Почему меня никто не жалеет.  Ну да. Я же не плачу…
А мама?   Так переживает за Юрку? Или за нас  двоих? Или за тех, кто погиб в катастрофе?  Но видит как и мне плохо. Если бы еще знала почему. Не спросит.
  - Мам! Детей я накормила. Сережка спит. Пусти к Майке,  не на долго. Скоро вернусь.
Мама, на этот раз  молча, согласно кивнула головой.
Люська накинула  пальто, натянула ботиночки.  Тайком сунулв в карман колоду  карт. Думала мама не заметит. Заметила, но ничего не сказала.  Вышла на улицу.
  Улица встретила темнотой и, мокрым,  пронизывающим,   и необычно холодным ветром. Не ожидала.  Застегнула пальто на все пуговицы. Такой ветер обычно  дует в конце февраля, когда море совсем остынет.  Где то далеко со стороны равелина  ревет «ревун». Ревун всегда начинал реветь перед штормом. Потом, когда шторм разыграется во всю, его уже будет не слышно.  Правильно, об опасности надо предупреждать заранее, а когда уже все произошло  - предупреждать поздно.
  Фонарный столб, что стоял  как раз напротив двора номер шесть вместо того,   чтоб  светить, только тревожно скрипел раскачивающемся на ветру плафоном.  Лампочка перегорела что ли? Ветер, не смотря на застегнутое на все пуговицы пальто,  бессовестно задувал во все самые мало-мальские щелочки и совершенно не стеснялся гулять по всему телу.  Дул  со всех сторон  -  с боку, снизу, в спину,  и с моря на встречу.   Не пускаешь!?   И ты против меня?
  Теперь, с Карантинной  от дома,   до Майкиного двора  стало совсем близко.  Через несколько минут  Люська дернула знакомое колечко. Звонить пришлось несколько раз.  Наконец,  послышались Майкины шаги и ее недовольный голос:
 - Ну,  и кого там еще принесло? 
  И не дожидаясь ответа,  звучно клацнув защелкой, открыла дверь. И хотя на ней был надет всего-то домашний халат, прямо на ночнушку, было не похоже, что ее вынули из постели:
 - Люська?! Ты с ума сошла, гулять на таком ветру!  Заходи быстрее, а то меня сейчас сдует.  Защелка громко клацнула еще раз. Они вошли в дом.
  В холода, у Майки  всегда  тепло.  Толик   сидел на корточках  и улыбаясь пылающим углям,  орудовал кочергой внутри печки.  Из за болезни он не выносил холод и топил в свое и всеобщее удовольствие. Топили больше углем,  он и горел дольше и жару давал достаточно, что не выветрить до самого утра.  Да и уголь ему возили из БТК бесплатно, по инвалидности. Люське кивнул головой, будто пять минут назад ее видел.  Зарядил печку совочком угля, молча ушел. В комнате чисто, без грязной посуды и на этот раз без картофельной шелухи.
 - Садись ненормальная! Что стряслось? Пальто то скинь. Запреешь, у нас как в бане.
Люська сняла пальто, кинула на спинку рядом стоящего стула.  Подозрительно посмотрела под стол, а потом на подругу.  Села за стол, а Майка,  - как всегда,  напротив своего любимого трюмо: 
  -Не ищи,  Толик картофельной шелухой дымоход чистит.
Люська вопросительно посмотрела на подругу:
  - Это как?
 -А ты что, образованная, и  не знала? Дым от картофельной шелухи чистит дымоход от гари. Чего бы мы ее собирали?
Единственный человек на свете, которому сходила с рук, фамильярность,  по отношению к Люське, это  Мая.
 - Май…
 - Ну и говори, не томи душу, какая нечистая тебя в такую погоду принесла?
Люська помолчала, потом почти прошептала:
 -Кинь карты…
 - Э нет Люсенька, помнишь, мы с тобой в прошлый раз договорились. Теперь только сама. Но сначала рассказывай, что ты там еще начудила. С Юркой поссорились?
   - А ты от  куда знаешь?
  - Чего бы ты ночью,  еще и в такой ветер прибежала?
  - Да и не так, чтоб поссорились. ОН опять укатил в срочную командировку, под Ленинград. Расстались плохо.  Я ему говорю, что без него жить не могу. А он мне, что не может жить без работы. Поехал – ни обнял, ни слова ни сказал.
  - А ты как хотела? Первым делом самолеты….
  - Он говорил, что по работе, а я так,  думала,  он туда рвется  – бабу завел.  А тут  письмо прислал,  с газетной вырезкой.   В письме только газетная вырезка и ни слова.  Оказывается, действительно,  там разбились два самолета, погибли тридцать человек. Их с Володей послали писать заключение.
 - Ужас! Мы ничего не слышали.
Люська было не прикусила язык, только теперь вспомнив просьбу мужа. Но сразу подумала, что теперь можно, раз в газете сообщили.
 - А никому и не сообщали. Но ты,  пожалуйста,  никому не говори, мало ли что. Юрка просил, еще  когда уезжал, он мне все рассказал, но я не поверила.
  - А сам-то как?
  - Да никак. Хоть бы слово приписал. Только вырезку газетную, где всё черным по белому.
 - И что ты хочешь узнать?
 - Есть у него там баба или нет.
Мая удивленно посмотрела на подругу:
 - И всё?
 - И всё. А что еще?
 - Да-а-а   - задумчиво протянула Мая,  - что до Юрки, тут и гадать не надо. Нет у него никого кроме тебя. Ну а в остальном – хотела тебя еще раз отговорить, но,  похоже,   поздно.  Ты попалась.
 - Куда попалась?
 - В мышеловку.
 - В какую еще мышеловку?
 - В такую. Там где сыр есть, а выхода нет.
 - Майка! Не морочь мне голову. Доставай карты.
 - Какие карты? Ты разве свои,  не принесла?
 - Принесла. Только я думала, что  твои,  лучше.
 - Нету. Ни лучше,  ни хуже.  Надо иметь свои.
Люська достала из кармана пальто новенькую колоду карт.
  - Молодец. Надеюсь, пасьянс на них не раскладывала…
  - Нет.
  - Вот и не надо,  никому их не давай и не показывай. Только тому, кому гадать соберешься. Но в руки никому не давай!
   - Сшей этой колоде мешочек полотняный.
Люська перебила:
  -Какой мешочек?  Я не знаю с какой стороны иголку держать!
Майка с удивлением посмотрела на подругу:
 -Гадать хочешь – шей! И не вздумай об этом просить маму!
Карты пусть живут в мешочке, это их домик. Без надобности не доставай, но можешь  раз в день  потеребить и вопрос задать и сама тут же и отвечай. Так они к тебе привыкнут. Прежде чем сказать подумай,  ибо скоро,  будет именно так, как ты скажешь. 
Но чтоб гадать серьезно, и чтоб карты не врали, надо их хорошо  попросить, а  себе придётся другое имя придумать. Ни кому новое имя  не говори, только тому,  кому гадать будешь.
 -Зачем?
 - Чтоб зря шишки не голову не получать.  Потом поймешь.
Майка заглянула в ящик  в трюмо, достала небольшой холщовый мешочек.
  -Вот такой.
Затем выдернула лист из школьной тетради и протянула его Люське. Сверху на лист положила черный карандаш для бровей. Люська послушно взяла карандаш и повернула к себе лист бумаги.
 - Пиши:
     «Выйду я   (назови своё имя тайное) по полуночи
     В поле черное,
     Позову вас силы темные, не видимые
    Духи злобные, неприкаянные да голодные,
     По земле вы летаете окаянные,
    Дела всех людей знаете
    Окормлю я вас своим почитанием,
   поделитесь вы со мной своим знанием
   откройте всё за гаданием
   а придет  час,  послужу я  вам до скончания…»

  - Выучи. Листик сожги на улице, чтоб никто не видел. Сегодня!
Люська, пока писала, несколько раз вопросительно стрельнула глазами в подругу, но та ей жестом показала продолжить не перебивая. И только когда закончила писать,  возмущенно спросила:
 - Почему это  духи, да еще и злобные?
 - А ты что?  Хотела, чтоб тебе ангелы послужили?
 - Почему нет?
 - Нет, Да потому что ты атеистка. Какие тебе ангелы?
 - Так я и в  духов твоих не верю.
 - Не будешь верить – ничего и не получится. Но они, в тебя уже верят, иначе бы  тебя сюда сегодня привели.
 - Да?  А ты знаешь, что произошло, в поезде, когда я аборт ехать делала? 
 -Люська вопросительно посмотрела на подругу.
 - И что там такого произошло?
Тут Люська все рассказала и про сон,  и про Катерину и Олега.
 - О, подружка моя дорогая, ты действительно крепко попалась.  Только не загордись, это тебе был первый привет от духов – им наслаждение, а тебе испытание. Они  открыли ворота ловушки, но толкать тебя не будут. Но  будут ждать. …  Ангелы  открывают глаза праведникам, а нам с тобой грешницам, помогают духи злобные и голодные.
Тут Люська рассказала подруге и про цыганок.
  - Тогда цыганкам, кто помогает?   Откуда  она узнала про твою записку? Ладно,  деньги там все бабы носят, но как она узнала, про твою записку?   Она же без карт, просто в глаза мне глядела!
 -Люська, Люська, скажи спасибо, что  ты не цыганка. Твоя цыганка  от  «Куда»  все и узнала. Если к тебе духи только наведываются, то с ними они  рождаются, живут постоянно и умирают с ними. А если цыганки и достают карты, то только подурачить простака. Цыганка лучше фокусника может вытащить именно ту карту, что ей нужна.
  Люська задумалась.
  - Майка! Не буду я учить эту ахинею. Я же партийная.
 - Не учи!  -Спокойно ответила Мая.
 - Майка, не морочь мне голову.  Просто погадай!
 - Тебе не буду.
 - Тогда  скажи, как думаешь, есть у него баба или нет?
 - Успокойся,  Я тебе уже сказала - нет у него никакой бабы.
 - А ты как  знаешь? Духи сказали?
 - Нет. Это по Юрке видно. Он в тебя влюблен по уши и от ваших пацанов  без ума.
 - А почему я так волнуюсь? Места себе не нахожу.
 - Поцапались, вот и волнуешься. Все волнуются.
 - А почему ни слова не написал.
 - Правильно сделал. Наука тебе будет. Вот приедет – медовый месяц вспомнишь.
 - Уверена?
 - А я тебя когда обманывала?
Люська облегченно вздохнула:
 - Ладно, пойду наверно. Поздно. Мама там с детьми одна. Спасибо. На сегодня вроде успокоила.
Майка как бы невзначай потрясла коробком спичек: 
 -Возьми. И записочку.
 - Зачем?
 - Ты не внимательная. Второй раз я тебе это диктовать не буду. Никогда.
С надрывом вздохнула:
 - И помни – все в твоих руках.  Это пока еще твой выбор.
Люська накинула пальто, облегченно крутанулась на пяточках.  Мая проводила ее до калитки.
  Уже за калиткой вопросительно и жалобно посмотрела на  подругу. Майка в ответ только жестко блеснула белками своих пронзительных круглых глаз, плавно закрыла калитку и щелкнула затвором.
  Люська, подгоняемая ветром,   бегом добежала до своего двора. Двор  надежно защищенный от ветра со всех сторон,   встретил тишиной и тусклым светом низких  окошек с первых этажей. Нащупала в кармане пальто записку и коробок спичек. Подумала. Опять записка, опять Майкина, и опять с ней надо что то делать. Достала записку, зачем-то на цыпочках прокралась к сараям в дальний угол двора.  Развернула перед тусклым светом единственного окошка первого этажа. Несколько раз прочла. Подумала:
  -Ахинея какая-то. Сожгу!!!
  Отошла подальше от окна. Встряхнула коробок. Спички внутри коробка дружно отозвались. Достала спичку. Чиркнула.  Сера  злобно прошипев ярким,  сине-зеленым пламенем, ядовито ударила в нос и внезапно погасла.  Достала вторую.  Чиркнула по коробку.  Но только пламя успело выхватить из темноты  сплошную дощатую  стену хозяйских  сараев, как налетевший сверху ветер, словно на нее плюнул,  и загасил.  Третья спичка опять  , только  прошипев,  опять  резко ударила в нос  едким запахом серы и не загорелась вообще.   Это знак! – подумала. Непроизвольно вернулась к окошку и, чтоб ни кто ее не заметил из комнаты,  прислонившись к стене,  и еще несколько раз прочла записку.  Что-то ей эта записка не понравилась, еще больше, чем та, первая.  Ушла назад в темноту. Только успела подумать:  - И без твоей записки у меня все получится!  Но спичку автоматически  зажгла.  На этот раз, язычок пламени  не смотря на ветер,  что выл  снаружи  двора,  весело заплясал. Огонь жадно лизнул лист школьной тетрадки  и скоро ее проглотил почти до пальцев. Люська отпустила оставшийся, несгоревший краешек листка, а тот в свою очередь,  блеснув последней вспышкой желтого пламени отдался на волю ветра и вылетел через крыши сараев на улицу, вон со двора.
  На следующее утро Люська еще сладко спала, как  кто-то громко позвал:
 -Кристина-а-а-а!
  От удивления она резко проснулась и открыла глаза. В полумраке едва занимавшегося утра она с трудом различала очертания предметов, и даже не сразу поняла, что уже не в городковском бараке, а на Карантинной.  Дети и мама еще спят,  и в комнате никого нет. Она испуганно вскочила с кровати и проверила рукой детей. Оба  мирно сопят.  Сухие.   Глаза быстро привыкли к полумраку и она осмотрелась по сторонам – слишком ясно прозвучал голос. Она пыталась  понять,  был ли то мужской или женский голос, как услышала свой собственный:
  -Выйду я, Кристина,  по полуночи
  В поле черное, 
  Позову вас силы темные, не видимые,
  Духи злобные, неприкаянные да голодные,
  По земле вы летаете окаянные,
  Дела всех людей знаете
  Окормлю я вас своим почитанием,
 поделитесь вы со мной своим знанием
  откройте всё за гаданием
  а придет  час,  послужу я  вам до скончания…»


  Всё, как по написанному. 
Подумала:  -  Майка  - точно ведьма!
Откуда-то со стороны печки  сверкнули белки знакомых глаз,  но тут же исчезли… 
 и опять ясно услышала 
  - А ты?...