На Урале

1

С ориентированием у меня было не очень. Да и со вниманием тоже. Я был весь погружён в свои думы и не сразу заметил, что карту держу вверх ногами. Компас же вообще затерялся на дне гигантского рюкзака. Остряков молча топтался рядом. Наконец он не выдержал.
— Ты карту-то переверни.
Я молча перевернул карту, но ясности это не прибавило.
В палатку входили и из палатки выходили какие-то люди, большей частью мне незнакомые. Из слов, что иногда до меня долетали, наиболее частыми были "тропа", "Перевал Дятлова", "группа", "Каменный брод" и прочие в том же духе. При чём тут перевал Дятлова, непонятно. Он же на сотню километров южнее.
— Ладно, — сказал я, складывая карту и засовывая в один из кармашков рюкзака. — Всё равно мы тут толком ничего не знаем.
Мы вышли из палатки. Солнце уже стояло над медвежьим кряжем. Было свежо. Невдалеке руководитель группы Космопоиска — высокий парень с тёмной канадской бородкой и странным именем Владлен — давал последние инструкции своим подопечным. По свидетельству местных жителей, объект видели над медвежьим кряжем два дня назад — примерно в семнадцать тридцать по местному времени. Странный светящийся шар, в течении получаса совершавший над лесом разнообразные эволюции. Наверняка космопоисковики, разбившись на более мелкие группы, потянутся именно к перевалу, обыскивая каждый кустик на своём пути. Нас, однако, такой колхоз не устраивал. Что-то мне подсказывало, что взять надо левее и, двигаясь вдоль кряжа, прочесать местность километров на 15-20 севернее. Откуда во мне такая уверенность, я бы и сам не смог сказать. Интуиция, должно быть. Признаюсь, она меня редко когда подводила. Именно благодаря интуиции, я нашёл в своё время Кубик. Все тогда попёрлись в пустыню, а я нырнул в озеро. Известная, впрочем, история...
Наша группа была самой маленькой. Я и Денис Остряков, неизменный мой напарник еще со студенческих лет.
— Куда двинем? — спросил он.
— Туда, — сказал я, махнув рукой на север.
Остряков поглядел на север, потом в сторону медвежьего кряжа, но возражать не стал.
— На север так на север, — проворчал он, пожимая плечами.
Мы взвалили рюкзаки на плечи и двинулись. Дорога была средней паршивости — мелкий камень, рыжий грунт со спутанными мелкими корнями и чахлой травой. Кустарник то там, то здесь. Далее, метрах в двухстах, стена леса — ель, лиственница, вяз.
Вскоре лагерь остался позади. Неясные голоса стихли. Вокруг теперь была тишина. Небо было безоблачное. Метеорологический прогноз, который я тщательно изучил накануне, обещал ясную погоду на ближайшие дни.
Дорога шла с небольшими уклонами то вверх, то вниз.
Вот и лес. Мягкий сумрак, окруживший нас, казался целительным. Наполненный лесными ароматами воздух словно бы очищал лёгкие. Для больных самое то. Может, приёмный покой тут организовать?
Иногда над нами, перепархивая с дерева на дерево, пролетали птицы. С фауной у меня тоже было не очень, да и не особенно она меня интересовала.
Шли мы по звериной тропе почти на одной и той же высоте — звери тоже, должно быть, предпочитали экономить силы, не меняя траверс. Впереди, по всей видимости, река. Так и есть — через полчаса мы вышли на обрыв, поросший боярышником и жёлтой осокой. С той стороны берег был более пологий. Деревья подступали почти к самой воде. Вода казалась тёмной, почти чёрной. Должно быть, из-за густой тени, падавшей от нависавших над речкой деревьев. Сама речка была неширокой — метров 7-8 от одного берега до другого. Из-за тени мы не сразу заметили, что на другом берегу у самой воды на камне сидит девушка. Она сидела, натянув на ноги цветастое платье, слегка склонив набок голову, и рыжие волосы волной сбегали вниз — ну, ни дать ни взять васнецовская Алёнушка собственной персоной. Какое-то время мы молча её рассматривали, потом переглянулись, чтобы удостовериться — не мираж ли это. Сам факт переглядывания свидетельствовал, что оба мы видим одно и то же.
— Расспросим её, — сказал я, снова разглядывая девушку. — Может, подскажет что.
— Не испугать бы.
— А мы заранее себя обозначим.
Мы стали намеренно громко производить шум — топали ногами, переговаривались. Денис стал стучать подобранной палкой по бокам своих берцов. Вскоре отыскалась тропинка вниз, однако когда мы вышли на берег, девушки там уже не было — один лишь пустой камень.
— Эй, вы где? — крикнул Денис.
В ответ не раздалось ни звука. Как мы ни прислушивались, вокруг была только тишина.
Тёмная вода казалась прозрачной. На дне реки лежали округлые камни разного размера. Мы потыкали в воду палкой и убедились, что тут неглубоко — по пояс, максимум. Хотя на середине возможно и глубже. То там, то здесь мелькали тёмные рыбьи спины — в другое время наверняка приехал бы сюда с рыбалкой, край непуганого ихти... Переправляться решили тут же. Разделись, одежду сложили на рюкзаки. Течение было довольно сильное — чтобы удержать равновесие, приходилось прилагать усилия. Впрочем, мы были опытными экспедиционщиками. Холодная вода взбодрила. Когда мы выбрались на другой берег, решили сразу двинуться дальше, а не отдыхать, как замыслили поначалу...
Я внимательно осмотрел землю вокруг камня, но каких-либо следов там не увидел. Впрочем, на мелком голыше следов и не могло остаться. Потом я стал глядеть вверх — пологий затяжной склон покрывали кустарник и многочисленные деревья — всё те же лиственница, ольха, вяз... Тёмно-зелёная, почти чёрная ель справа, а под ней усыпанная многолетними иголками почва, ещё правее камень, наполовину поросший зелёным мхом — будто какой-то художник походя мазнул по нему кистью.
Поселиться бы здесь, подумалось мне. Видимо, подумалось вслух, так как Денис тотчас поддакнул, с удовольствием озираясь по сторонам. Потом он извлёк из кармана пластмассовый раскладной стаканчик и, зачерпнув из реки воды, с наслаждением выпил. Я выпил тоже. Потом мы оделись и двинулись дальше, обнаружив, что звериная тропа имеет тут продолжение.
Какое-то время дорога шла на небольшой подъём, потом выровнялась, и идти стало легче. Иногда справа между деревьями мелькал поросший чахлой берёзой кряж, и становилось ясно, что выбранное направление мы пока что держим правильно.
К полудню мы прошли около полутора километров. После обеда ещё два с половиной.
Другие группы нам не попадались. Лишь изредка оживала рация, и искажённый голос Владлена интересовался у подопечных, как дела. Дела у всех были примерно одинаковые — то есть ничего особенного пока что не было обнаружено. Однажды почти над самыми верхушками деревьев с невообразимым грохотом пролетел вертолёт. И это было единственное, чем напомнила о себе в этом краю человеческая цивилизация за всё то время, что мы находимся здесь.
Я шёл впереди и, зорко поглядывая по сторонам, размышлял на излюбленную свою тему — природу времени. Ещё в школе я, возмущённый историческими несправедливостями: злодействами инквизиторов, фашистов, североамериканских колонизаторов, истреблявших индейцев, и пр., мыслил, а нет ли какого-либо способа, чтобы повернуть историю вспять, точнее, восстановить справедливость, чтобы не было в прошлом горя, насилия, а было лишь взаимоуважение и доброе сосуществование. Вот бы изобрести машину времени и внести в историю соответствующие коррективы. Наивные, конечно, рассуждения, что и говорить. Ведь, как утверждали учёные и здравый смысл, прошлое — неизменная, запечатлённая на веки вечные данность. Только позже уже в институте я вдруг усомнился — а если всё-таки не неизменная? Вдруг прошлое не есть что-то навеки застывшее, а может так же меняться, как настоящее и будущее? Вдруг прошлое, как и будущее, многовариантно? Что прошлое и будущее не есть что-то навеки друг от друга отдельное, а две половинки чего-то общего, цельного, что они находятся в состоянии некоего творческого динамического взаимодействия, и потому могут влиять друг на друга, изменяя историю не только будущего, но и прошлого, создавая из всей человеческой истории нечто единое — как, к примеру, созревший на дереве плод. В древности такие цивилизационные анклавы называли эонами.
Признаюсь, мыслями этими я не особенно спешил делиться с кем ни попадя — только с Денисом да и то в общих чертах. Слишком уж парадоксальными они выглядели даже для моего друга. Самое большее, что я себе позволял, это небольшие статьи в Интернете под разными псевдонимами и на разных ресурсах...
"Тебе бы на РЕН-TV обратиться, — говорил Остряков иногда, и было не понять — иронизирует он или говорит всерьёз. — Там бы ты точно нашёл понимание..."
Со временем я стал думать о некоей сумме метафизического Добра, представляя его в виде критической массы радиоактивного вещества за мгновение до распада. Ядерный взрыв — только наоборот, не разрушение, а созидание, всеобщее безусловное преображение бытия. Переход на совершенно иной уровень функционирования, где будут иные универсальные законы для всех существ.
И никакого насилия. И никакого страдания...
Мечты, мечты...
Вскоре мы выбрались на небольшую поляну, которую пересекал ручей. Лучшего места для привала и не придумаешь. Пожалуй, тут можно и лагерь поставить. Не таскать же все причиндалы целый день на себе. Поставим палатку, сбросим в неё всё лишнее и налегке будем прочёсывать окрестности, возвращаясь сюда к вечеру на ночлег. Я поделился этими соображениями с Денисом и получил полное его одобрение.
Первым делом я, взобравшись на ольху, оглядел окрестности. Кругом была неровная гористая местность, покрытая лесом. Позади, там, откуда мы пришли, тоже, кроме леса, ничего не проглядывалось. Основного лагеря не было видно. Только однажды там, глухо стрекоча, пролетел давешний вертолёт, а во всём остальном казалось, что вокруг нас земля доисторического периода — без машин, городов, человека.
Потом мы стали обустраивать лагерь. Поставили палатку, очистили место для костра и отправились за дровами. Нет ничего слаще на природе горячего чая — тем более что сезон уже клонился к осени и ночи, мягко говоря, были прохладными...
После ужина Денис засел за Захарию Ситчина, а я, привалившись к вывороченному стволу дерева, задумался о дальнейших перспективах — с утра надо будет определить зону начального поиска, потом постепенно увеличивать её, если не будет результата. Интересно, откуда тут эта девушка? Согласно карте, тут на 30-40 километров ни одного поселения. Может, дочь какого-нибудь лесника?
— Ты девушку помнишь? — спросил я.
Остряков оторвался от книжки.
— Ну.
— Что она тут делает, как думаешь?
— Живёт, наверное.
— Где живёт?
Остряков пожал плечами.
— В какой-нить деревне.
— Тут нет поблизости деревень.
— Тогда дочка лесника.
Я внутренне усмехнулся, отметив, насколько у нас с Денисом иногда совпадает мышление. Что и говорить, знакомы мы уже не один год, изучили друг друга вдоль и поперёк — естественно, не без взаимного влияния.
— А ещё варианты?
Денис задумался.
— Да кто его знает.
— Все предположения могут быть интересными, даже, на первый взгляд, парадоксальные.
— Тогда Бажова вспомни.
— Хозяйка Медной горы?
— Угу. Она самая...
— Хозяйка Медной горы дама в летах, а эта девчонка совсем.
— Тогда её дочка.
— Стало быть, у неё есть муж?
— У хозяйки? Почему бы и нет.
— Этот... Данила мастер?
Остряков вдруг порывисто сел и поглядел на меня.
— А ведь и вправду, Николай, места тут глухие. Откуда же она взялась, девчонка эта?
— Вот и я про то же. Подумалось вдруг...
Денис выжидательно смотрел на меня, но я молчал. Он разочарованно вздохнул и снова лёг на спину, подоткнув под спину одеяло.
— Алексеева, видать, начитался, — проворчал он.
Я сходил к ручью, набрал в котелок воды, потом долго стоял, глядя на вечереющее небо, в котором с курлыканием тянула на юг лебединая стая, и потащился назад. Денис, лёжа на боку и подоткнув под голову огромный кулак, спал. Какой-то зверёк — ласка, должно быть, — сидел на стволе дерева, как раз на том месте, где недавно лежал я, и следил за мной бусинками глаз. Не желая его тревожить, я выбрал другое место — сел у палатки на сложенное вчетверо одеяло и стал дожидаться, когда в котелке закипит вода.
Эх, житие!


2

Утром был такой колотун, что сон отлетел, как теннисный мячик от стенки. Ни свитера;, которые я натянул на себя один на другой, ни толстое одеяло не помогали. Зуб, что называется, на зуб не попадал. Да и Денис (чёрт бы побрал этого жаворонка) то и дело ходил рядом с палаткой хрустя галькой и что-то напевая. Делать нечего — полез наружу.
Денис, оказывается, готовил завтрак. Весело горел костёр, над которым исходил вкусным паром котелок. Рядом валялись пустые консервные банки от говядины и ещё какие-то пакеты — из-под крупы, должно быть. Ясно, на завтрак у нас каша.
— Ну и здоров же ты спать? — сказал Остряков, как только увидел меня.
— А сколько времени?
— Уже шестой час. Все добрые люди давно в это время занимаются поисками загадочных объектов.
— Брр, — сказал я и трусцой побежал к ручью умываться.
Ведра у нас не было, поэтому я ограничился большой кружкой, которую несколько раз опрокинул на себя, перед этим наполнив водой. Через несколько секунд сон отскочил окончательно.
За чаем Денис вдруг сказал:
— А я вот всё про эту девчонку думаю. Стоит ли её воспринимать, как явление одного порядка с шаром?
— Да не, рановато пока. Хотя держать на памяти... почему бы и нет?
— Как она исчезла, тихо так...
— Не влюбился ли?
— Вот ещё!
— Ты не стесняйся, если что. Я, как давнишний женатик, всегда тебе подмогну — советом, действием, то-сё.
— Да ну тебя.
Пока собирались, послушали, включив рацию, что творится в основном лагере. Там тоже было без особых успехов. За вчерашний день худо-бедно обследовали десятую часть кряжа, к вечеру вернулись в лагерь, чтобы на следующий день возобновить поиски. Девчонка, которая нам всё это рассказала, то и дело разражалась взрывами хохота — кто-то её по ту сторону связи, должно быть, смешил, и она иногда даже называла его имя: "Ну хватит, Максим, ну хватит! Видишь, я же разговариваю!" Денис пожелал ей удачи и отключил рацию.
В низинах теснился туман. Ветра не было. Ни единого движения воздуха не теребило листву деревьев. Атмосферное бездвижье обостряло звуки, и негромкий говор наш, и хруст камней под ногами наверняка разносились на сотни метров вокруг.
В этот раз пошли налегке, всё лишнее оставив в палатке. Взяли только самое необходимое: инструменты, рацию, компас, карту, бинокль, пакет с бутербродами и термосом — это если поиски затянутся. Всё это легко поместилось в маленький рюкзак, который мы несли по очереди.
Я шёл и словно бы прислушивался, не пустой ли лес. Есть ли в нём что-нибудь? Трудно разобраться в ощущениях, когда задача ставится по заказу. Чёрт его знает — может, и не пустой. Недаром же меня сюда вчера потянуло. О чём думал Денис, можно было только догадываться. Он шагал молча — то рядом, то впереди, то сзади. Иногда приостанавливался, вглядываясь во что-то в чаще, и шагал дальше. Я тоже время от времени приостанавливался, но тревога, как правило, была ложной. Ничего интересного мы так и не обнаружили — до конца дня, по крайней мере. Часа в четыре мы решили возвращаться. Чтобы охватить большее пространство, мы не стали возвращаться той же дорогой, а взяли левее, где ещё не были. В четыре семнадцать я обнаружил, что Дениса рядом со мной нет. Я не особо встревожился. Мало ли куда он отошёл — может, к удобному дереву. Я подождал несколько минут, озираясь по сторонам, потом позвал:
— Денис!
Никто мне не ответил. Кругом была тишина. Лишь только ветер, поднявшийся после обеда, шумно шевельнул ветви деревьев. Я пошёл в обратную сторону, внимательно глядя по сторонам. Вот камень, на котором я сидел минутку-другую, отдыхая, вот еловая шишка, которую Денис пнул  ногой — он тут ещё был со мной. Но где же он сейчас, чёрт побери! И тут я его увидел. Он стоял метрах в пяти от тропы и что-то там разглядывал. Я подошёл. Ничего интересного, на первый взгляд, там не было. Кустарник барбариса, шиповник.
— Что тут?
Он не ответил.
Я проследил за его взглядом, но опять ничего особенного не обнаружил.
— Ты вообще предупреждай, когда отлучаешься, — сказал я. — А то бегаешь тут...
Денис молчал.
— Да что с тобой?
Я помахал перед его лицом рукой, но он по-прежнему никак на меня не реагировал. А потом он стал говорить.
— Первый раз вижу такое явление. Помнишь Зарафшан? Когда спустила шина на нашем авто. Такое же сияние, как и тогда...
Какое сияние? О чём это он? Я с изумлением смотрел на Дениса, потом снова глянул в ту сторону, куда был устремлён его взгляд, но по-прежнему не то что сияния, вообще чего-либо интересного там не было. А он продолжал:
— Ты тогда побежал за фотоаппаратом, а когда вернулся — всё исчезло. Только память у нас осталась. Или звонница во Владимире. Кольцевые волны. Сферические, точнее...
И тут я с ужасом обнаружил, что Денис, оказывается, не видит меня. Он, оказывается, разговаривает не со мной, а... то ли с самим собой, то ли с каким-то невидимым мне собеседником, на которого и устремлял свой взгляд.
— Денис! — заорал я.
Я хотел схватить его за руку, но это у меня не получилось. Я не смог дотянуться до него, хотя и стоял рядом. Как это могло быть, я не имел ни малейшего представления. Я стоял почти вплотную рядом с ним, но коснуться его, как ни старался, не мог. Может, он призрак какой-нибудь? Но тогда почему я слышу его голос? И ветка треснула под его ногой — будь он бесплотным призраком, такого бы не случилось.
Он, по-прежнему игнорируя меня, пошёл к тропинке. Я пошёл следом, то и дело восклицая:
— Денис! Что с тобой? Денис?!
Дальше происходило вообще что-то странное. Силуэт его, словно бы теряя телесность, приобретал на мгновение-другое некую как бы прозрачность, отчего сквозь него проглядывали располагавшиеся за ним объекты — деревья, кустарник. Он и впрямь всё больше становился похожим на призрак, и я по-прежнему не мог коснуться его. Мы словно бы существовали в параллельных реальностях, в различных не то пространствах, не то временных пластах, и это было ужасно. А что если это навсегда? Что за морок такой непонятный! Может, я засыпаю?
Тут на моём боку запищала рация. Давешняя девчонка, та самая, что утром вводила нас в курс общего дела, — Маринкой её звать, скороговоркой затараторила, что группа Сазонова обнаружила в 12 километрах восточнее от базового лагеря странный терем.
— Что за терем? — спросил я её машинально.
— Да я ж откуда знаю?! Я тут в лагере целый день сижу. Дежурная я. Но Владик сказал, чтобы все прочие группы туда тоже подтягивались — там, говорит, какие-то артефакты обнаружились...
— Ладно, понял, — сказал я. — До связи.
— До связи. Ждём вас.
Я выключил рацию и огляделся. Дениса не было. Я был совершенно один. Кругом лес, тишина. И уже начали сгущаться сумерки.


3

Только к восьми вечера я добрался до своего лагеря. Признаться, во мне теплилась надежда, что Денис обнаружится там, что, мол, он, потерявшись, решил добираться до места сбора сам и сделал это быстрее меня. Увы, Дениса в лагере не было. В палатке всё было так, как мы оставили утром — вещи лежали нетронутые, и это говорило о том, что Денис здесь не появлялся. Стало окончательно ясно, что справиться с проблемой самому у меня не получится, а это значит, что надо запрашивать помощь у основной группы. Но и тут вдруг возникли трудности. На мои радиовызовы никто не ответил, как я ни старался. В эфире одни только шелест и треск.
Оставалось одно — идти в базовый лагерь. Но не сейчас, а утром. Ночью в темноте по незнакомой пересечённой местности легко заблудиться, и тогда искать придётся уже не только Дениса, но и меня. Чёрт бы побрал эту Маринку!
Я ещё раз попробовал вызвать её, но рация молчала.
Я без охоты перекусил бутербродами и выпил кружку чая. Исчезновение Дениса подействовало на меня самым угнетающим образом. Лес, такой дружелюбный поначалу, теперь казался враждебным, таящим угрозу. Разыгравшееся воображение то и дело подсовывало разнообразные звуки — не то стоны, не то вздохи за чертой света от костра. Время от времени за кругом света чудились какие-то тёмные фигуры, которые только и ждали, когда потухнет костёр, чтобы наброситься на меня. Я понимал, что это всё плод моего воображения, но ничего не мог поделать — было страшновато, что тут скрывать.
Заснул я, впрочем, легко.
Только положил голову на свёрнутое одеяло — и вот уже утро! Пора вставать. Я встал. Снаружи было сыро. Материя палатки и трава были покрыты росой. По небу бежали тяжёлые низкие тучи — вот и верь после такого метеорологам. Пожалуй, дождя не миновать.
Первым делом я попробовал снова вызвать базовый лагерь по рации. И снова в ответ был только шелест и треск. Честно говоря, это уже начало раздражать. Я быстро собрался и налегке, прихватив только самое необходимое, тронулся в путь.
Через полчаса зарядил дождь — мелкий, сыпучий. К счастью, на мне была нейлоновая куртка и нейлоновая же панамка, так что особого вреда от влаги я не ощутил. Время от времени я вызывал лагерь, но с прежним успехом — никто на мои вызовы не отвечал. И я уже подумывал по этому поводу чёрт знает что. Некстати вспомнилась судьба группы Дятлова, погибшая в этой местности более шестидесяти лет назад — последняя гипотеза об их гибели утверждала о нападении на туристов местных манси, капище которых туристы разграбили.
К обеду дождь кончился, и небо слегка развиднелось. Почва, к счастью, так и не успела пропитаться влагой в той мере, чтобы превратиться в грязь и стать серьёзным препятствием для ходьбы. Вместе с тем что-то меня постоянно тревожило, пока я, наконец, не сообразил, что именно, — да ведь речка, на которой мы давеча видели девушку, уже давно должна была возникнуть впереди. Но её всё не было. Может, я сбился с пути? Я сверился с компасом. Да нет, путь мой по-прежнему лежит строго на юг. Ничего не понимаю. Я в который раз попробовал вызвать смешливую Маринку и опять безуспешно.
Поднявшееся солнце высушило траву, листву на деревьях, одежду на мне. Стало полегче. В какой-то момент деревья впереди раздвинулись, и я вышел на свободное место. Впереди был обрыв, на краю которого я и остановился. Обрыв был глубокий — километра в полтора, наверное, если не больше. От самого его основания и до горизонта и вправо и влево тянулась покрытая тайгой равнина, а из-за горизонта торчали пики сверкающих ледниками гор. Я с изумлением уставился на эту картину. Тайга? Горные пики? Я, конечно, не большой знаток Урала, но что-то не припоминаю наличия на нём таких обрывов — ведь самые высокие горы на Урале, насколько я помню, едва превышают высоту в один километр над уровнем моря.
Я пошёл вдоль обрыва, выискивая в лесной чаще проход пореже, чтобы вернуться к прежнему маршруту, в конце которого, как мне казалось, располагался наш базовый лагерь.
Так прошло часа полтора. Солнце уже поднялось достаточно высоко и припекало будь здоров — совсем не так как это должно было быть здесь на Урале в это время года. Через некоторое время я снял куртку и панаму и запихнул их в рюкзак. Долгожданная речка всё никак не появлялась, рация тоже не отвечала.
Часам к двенадцати я стал склоняться к мысли, что окончательно заблудился. Признаться в этом было не очень приятно — ведь я участник полутора десятков экспедиций, человек опытный, — был и в пустыне, и в тайге, и на плато Путорана. Там было значительно, значительно сложнее, чем здесь, и вот поди ж ты — я заблудился именно на Урале — казалось бы, исхоженном вдоль и поперёк поколениями пермяков. Стало ясно, что самое разумное, что я мог сейчас сделать, это вернуться в наш с Денисом лагерь и уже оттуда, выбрав новое направление, пробиваться к своим в базовый лагерь. Наверняка я где-то ошибся с выбором направления и забрёл совсем в другую сторону. Компас, правда, свидетельствовал, что ни фига, направление самое что ни на есть правильное, ну так компас ведь железячка — может и подвести...
К шести вечера я вернулся в наш с Денисом лагерь. Всё там было так же, как я оставил сегодня утром. Вещи были аккуратно сложены в палатке, палатка застёгнута до самого низа замком на молнии. Какая-то птичка, серенькая, вроде зяблика, клевала крошки, оставшиеся от моих бутербродов. Не особенно она меня испугалась, скажем так. Я подошёл к ней вплотную, а она продолжала себе клевать, как будто меня тут вообще не было. Признаться, ещё накануне я заметил, что звери тут не особо пугливые. Видно, царь природы редко сюда захаживал, иначе мнение о нём у тварей земных было бы несколько иное.
Возвращение в лагерь меня порадовало. По пути я уж подумывал всякое и, признаться, не особо удивился, если бы вообще не обнаружил никакого лагеря. Со мной в этой местности явно происходило что-то непонятное, явно выходящее за пределы обыденного. Скорее всего, я попал в какую-то неизученную аномалию — попал как в ловушку, и вот теперь надо думать, как из неё выбираться. Я вдруг понял, что сколько я не буду пытаться, нужной речки я всё равно не найду. Поразмыслив, я пришёл к выводу, что нужно шаг за шагом пройти в обратном порядке весь тот путь, что мы вчера проделали с Денисом. Наверняка разрешение проблемы где-то там, на севере. Просто я искал каких-то материальных свидетельств необычного, а произошло что-то с пространством или со временем, к чему я был совершенно не готов.
Как бы там ни было, это нужно оставить до утра.
Немного успокоенный, я лёг и снова проспал до утра без всяких происшествий.


4

Завтрак был скорым, насколько это было возможно. Запихнув в себя чашку холодной каши и запив кружкой холодного чая, я двинулся в путь. Через два часа, озираясь по сторонам, я выбрался на то самое место, где в последний раз видел Дениса. Тут, помнится, работала и рация. Я в очередной раз попробовал вызвать кого-нибудь, но никто мне не ответил. Потом я увидел Дениса. Он стоял на том самом месте, что и в прошлый раз, метрах в пяти от звериной тропы, с напряжением вглядываясь в кустарник. Сердце у меня подпрыгнуло. Денис по-прежнему меня не замечал, но всё равно я счёл его появление за добрый знак. Я приблизился к нему в тот момент, когда он произносил уже знакомую мне фразу: "Ты тогда побежал за фотоаппаратом, а когда вернулся — всё исчезло. Только память у нас осталось. Или звонница во Владимире. Кольцевые волны. Сферические, точнее..." Потом он вернулся на тропу и пошёл в сторону лагеря. Я шёл следом, надеясь, что увижу что-нибудь важное, чего не заметил в прошлый раз. Или, может, рация вдруг заработает.
И — о чудо! — рация вдруг заработала. Причём, как и прошлый раз, голосом Маринки.
— Николай, это ты? Вот здорово, что я до тебя дозвонилась. У нас сообщение от Сазонова. Они сегодня в два пополудни обнаружили на склоне медвежьего кряжа какой-то терем.
— Какой ещё терем? — крикнул я как и в прошлый раз.
— Да я ж откуда знаю?! Я тут в лагере целый день сижу. Дежурная я. Но Владик сказал, чтобы все прочие группы туда тоже подтягивались — там, говорит, какие-то артефакты обнаружились...
— Да это ладно, — закричал я, весь волнуясь от радости и счастья. — Мне тут помощь ваша нужна — срочно. У меня напарник пропал, Денис Остряков. Я не могу его найти вот уже вторые сутки. Да и сам тут плутаю, как леший. Передай Владлену...
Договорить мне не дали. Марина сказала:
— Что-то тебя плохо слышно. В общем, возвращайтесь. Ждём вас!
Рация отключилась.
Я с недоумением какое-то время на неё глядел, потом попробовал вызвать лагерь снова, но в этот раз безуспешно. Тут же выяснилось, что и Дениса рядом со мной опять нет. Стиснув зубы, я двинулся в обратную сторону по тропе и через минуту увидел, что Денис идёт мне навстречу. Взгляд у него был сосредоточенный. Я перешёл на бег, намереваясь с силой толкнуть его всем своим телом. Но это у меня не получилось. Я просто в какой-то момент оказался позади него и, только пробежав по инерции несколько метров, оглянулся. Денис спокойно шёл дальше, как будто меня тут не было вовсе, а у него целая куча дел впереди и надо спешить. Время от времени сквозь него проглядывали деревья и кустарник и даже какая-то птичка вроде бы как пролетела сквозь него, не потревожив его плоти. Потом у меня снова запищала рация, но я её в этот раз включать не стал, а стоял неподвижно, не отрывая глаз от фигуры Дениса.
Рация, впрочем, включилась сама.
— Николай, это ты? — затараторила она голосом Маринки. — Вот здорово, что я до тебя дозвонилась. У нас сообщение от Сазонова. Они сегодня в два пополудни обнаружили на склоне медвежьего кряжа какой-то терем... (Пауза) Да я ж откуда знаю?! Я тут в лагере целый день сижу. Дежурная я. Но Владик сказал, чтобы все прочие группы туда тоже подтягивались — там, говорит, какие-то артефакты обнаружились... (Ещё одна пауза) Что-то тебя плохо слышно. В общем, возвращайтесь. Ждём вас! Кстати, совсем забыла. Говорят, сам Аскольдов должен к нам сегодня подъехать. Ну, всё.
Рация отключилась. Я на неё не обращал внимания, по-прежнему не отрывая глаз от фигуры Дениса, которая медленно таяла в воздухе, и вместе с тем чувствуя в своём сознании словно бы какую-то занозу — недоговорённости, что ли, какой-то. И только потом я вдруг сообразил, в чём дело — да ведь речь Маринки хоть и не отличалась во всех трёх вариантах друг от друга по смыслу, но по форме... В первый раз — я это хорошо помню — она просто попрощалась со мной, и всё, а вот во второй и в третий раз заявила, что плохо меня слышит. Да ещё в третий раз про какого-то Аскольдова упомянула. Уж не тот ли это, кто главный у них в Космопоиске?
Впрочем, не это сейчас важно.
Главное тут в том, а что же это всё значит?! Если я в некой временной ловушке, то почему события не повторяются с мельчайшей точностью, а имеют некоторую эволюцию?
Может, меня разыгрывают? Я со злобой огляделся по сторонам. Если так, то надавать бы этим придурочным по башкам! Никого вокруг меня, однако, не было. Я был совершенно один в этом лесу — на несколько километров вокруг меня наверняка не было ни души.
Пройдя дальше я снова увидел призрак Дениса (я теперь решил именовать его только призраком, так было легче идентифицировать себя по отношению к реальности: этот призрак, а я живой). Он стоял в пяти метрах от тропы и с уже знакомым мне отсутствующим взглядом созерцал окружающий кустарник. Было ясно, что делать тут больше нечего. Завязка событий находится где-то там, в другом месте того самого пути, что мы проделали позавчера с Денисом.
Я двинулся дальше. Так прошло полчаса.
Потом я понял, что, видимо, где-то сделал ошибку, так как в какой-то момент местность стала неузнаваемой. Точнее, она была в какой-то степени узнаваемой, но совсем не той, что я ожидал. Деревья, как и вчера, вдруг раздвинулись, и я снова вышел на обрыв. Это был тот самый обрыв, с которого я вчера созерцал покрытую тайгой равнину внизу. В этот раз тайги не было, а был там огромный, просто-таки гигантский город, раскинувшийся от горизонта до горизонта и равного которому на Земле вряд ли было сыскать. Огромные здания немыслимых очертаний одновременно словно бы подавляли и восхищали, так как казались невесомыми, словно были сотканы из невесомых небесных материй. То там, то здесь над городом проплывали гигантские воздушные суда разнообразных расцветок. Какие-то ажурные фермы тянулись в небесную бездну и словно бы растворялись там, съедаемые расстоянием. Что удивительно, этот город был в абсолютной гармонии с окружающей природой, в нём не было ни малейшего противоречия небу, солнцу, облакам, он казался их гармоничным естественным продолжением. Ажурные конструкции, словно бы спускавшиеся из голубой бездны, казались корнями, связующими нитями, по которым из иных миров в этот город шли питательные небесные соки, и именно поэтому, по своей возвышенной небесной родословной, он, город, был так прекрасен, величественен — воистину совершенный мегаполис, в котором каждый дом — словно бы особый оттенок запечатлённой в форме любви. Какие же прекрасные существа должны были его населять...
Я был в состоянии немыслимого восхищения.
И, вместе с тем, эта картина меня ужаснула. Но не сразу.
Я долго стоял, созерцая её, и вдруг (не понимая как) сообразил, что ни в коем случае не должен вступать в контакт ни с одним из жителей этого города. Если это произойдёт, то мне в силу возникающих связей уже никогда не выбраться отсюда. А то, что это был какой-то иной, не земной мир, было уже очевидно. Гигантский город — первейшее тому свидетельство. Это было как озарение. Откуда во мне возникло это знание, я в тот момент не задумался. Я только в ужасе отшатнулся назад, пытаясь скрыться в чаще, чтобы не попасться кому-нибудь на глаза или, что ещё хуже, не поддаться какого-нибудь личному соблазну. Ведь при виде этого прекрасного города внутри моего естества сразу же пробежала какая-то тоска, как бы томление по чему-то неизбывному, но такому близкому, что протяни только руку...
Но...
У меня свои обязательства, свои долги. Семья, например...
Я побрёл обратно в чащу и шёл до тех пор, пока снова не увидел Дениса. Я с горькой усмешкой отметил, что брожу тут уже чуть ли не как в собственном дворе. Вот Денис, а вот там заработает рация. Ещё дальше наш с Денисом лагерь, где дожидаются меня вкусные бутерброды. А за спиной — обрыв. Что ещё он мне преподнесёт, этот обрыв, если вдруг снова встретится на пути? Ещё один город? Неведомую планету? Сходящее на землю солнце?
Времени было только около одиннадцати — так что эксперименты можно было продолжать. Я внимательно оглядел местность вокруг призрака и обнаружил, что звериная тропа чуть дальше раздваивается —  потому-то я, видно, и взял левее, а надо было бы прямо...
Что ж, пойдём прямо...


5

К двум часам пополудни я вымотался окончательно. Три дня непрерывной ходьбы по тяжелой местности могут уработать и не такого как я. Я хоть и был опытный экспедиционщик, но тот же Денис был и выносливее, и сильнее. Это ведь только в экспедициях приходится выкладываться по полной, а во всё остальное время — тихая кабинетная работа, не способствующая укреплению организма. Вот и сказывается теперь пренебрежение залами с тренажерами.
Я понял, что если сейчас же не отдохну хотя бы полчаса, то засну на ходу. Выбрав местечко поудобнее — под ветвями гигантской ели — я растянулся на мягком мху и тут же провалился в небытие. И тут же вскочил, как подброшенный.
Зарафшан!
Слово это было как раскалённая игла, вонзившаяся в моё сердце. Полного прозрения не было, но... В чём-то тут таилась разгадка. Иначе на кой ляд Денис вспомнил про эту давнюю, одну из первых, нашу поездку. Было это ещё в девяностые. У нас тогда толком ещё и оборудования не было, и средств... Но по стране в определённых кругах так завлекательно тогда прошелестело — явление в Фергане. Зарафшан, конечно, не в Фергане, но зато там отделение местного Космопоиска, созданного на базе филиала Ташкентского университета. Я вспомнил долгую изнуряющую дорогу, жару, обжигающую атмосферу, словно бы высасывающую из организма остатки влаги. Коричневые от солнца узбеки, запрятанные в ватные халаты, дующие в чайханах литры горячего чая. Дико, на первый взгляд, но при детальном ознакомлении очень даже разумно — система создания жизнеспособного микроклимата под одеждой, спасающая от перегрева.
Что же там было? Почти под самым Зарафшаном. А я ведь забыл об этом почти. Странно, явление-то было неординарное. Пыльная бетонная дорога. По обе её стороны пески, марево над горизонтом. И мы — два чудика, колдующие на обочине над запаской... И странное, словно бы накатывающее из бездны, рождаемой пыльной бурей, сияние. На него было больно смотреть. Но не смотреть было ещё больнее. На него нельзя было не смотреть — это было бы неправильно, не смотреть. И мы смотрели, не в силах оторваться. На ближайшем бархане застыл гигантский апельсин, а над ним высилась странная, словно бы сотканная из жёлтого света фигура, явно женская, судя по одеянию и головному убору. Окружающее утопало в лучах, исходивших от этой фигуры, и казалось, что в мире ничего больше и не должно быть, кроме этого света. Ведь этот свет и есть истинное бытие. И никакого иного бытия и не надо. Он и пища, и вода и... смысл... А потом я кинулся в машину за фотоаппаратом, чтобы запечатлеть для вечности это чудо. Помню, долго копался в салоне, всё никак не мог его найти, а когда всё-таки нашёл, видения уже не было. Оранжевый апельсин исчез, фигура исчезла, и свет исчез тоже, будто никогда его и не было. Опять только песок и пустынная дорога. И вопрос, а почему, собственно, я назвал этот шар апельсином? Не потому ли, что он был каким-то радостным, от него словно бы исходила аура какого-то неведомого веселья, какого-то вдохновения, что ли.
В этом, собственно, явлении и заключался главный итог нашей поездки. В самом Зарафшане ничего особенного не обнаружилось. Местные узбеки, плохо понимавшие по-русски, ничего объяснить не могли. Или не хотели. Явления, которым они были свидетелями в течении нескольких дней до нашего приезда, они считали божественными, а значит, не подлежащими обсуждению в праздной болтовне. Только одно слово, которое они произносили иногда, было понятно нам: "Мариам..." Так в Коране именовалась мать Исы, более известного в мире под именем Иисуса Христа...
Обратно мы ехали в полном молчании, погружённые в свои думы. Вокруг тянулась казахская степь. Ещё совсем недавно она была частью одной великой страны. И Узбекистан, и Казахстан были частью великой страны. Ещё свежи были в памяти дни восстания ГКЧП. Интересно, была ли возможность сохранить в те августовские дни Советский Союз? Наверное, всё-таки нет. Тектонические социальные движения были уже таковы, что ни одна политическая сила не смогла бы им противостоять. Разве что только возглавить, как это ловко сделал Борис, бывший секретарь Свердловского обкома КПСС. Ни днём раньше, ни днём позже, а именно тогда, когда это было надо, запрыгнувший на самый гребень могучей социальной волны, пронёсшейся над страной. Это сейчас можно рассуждать, прикидывая, кто был прав, а кто нет, кто был прямым предателем, а кто просто приспособился. А тогда... Ощущение всеохватного абсолютного совершенного счастья во время митинга у Белого Дома — 21-го августа 1991 года. Тысячи людей — ликующая толпа, Красный Дракон, наконец, побеждён, а впереди — только одно: беззаботная счастливая солнечная жизнь — навсегда. Вот оно — свершилось. И только через двадцать лет наступает прозрение. И горькие слова, произнесенные Андреем Карауловым на одном из каналов: "Демократия — это как солнце. Ты смотришь на него с восхищением, ничего не замечая вокруг, а в это время чьи-то ловкие деловитые руки шарят у тебя по карманам..."
Где он — смысл жизни?
Во Христе?
В песне "Марш энтузиастов"?
В романе Войскунского-Лукодьянова "Плеск звёздных морей"?
В пророчестве Гийома Белибаста, последнего катарского совершенного, который перед своей казнью в 1321-м году объявил:
"Через 700 лет лавр зазеленеет опять!"
Почему многое, что в ранние годы казалось таким важным, таким незаменимым, прекрасным, так легко впоследствии забывалось?
Как можно было забыть Зарафшан?
Да ещё пусть бы в угоду чему-то более возвышенному, прекрасному, так нет же — вместо прямой светлой дороги теперь только "кривые, глухие, окольные тропы", где бурьян, чертополох и рожки, которыми брезгуют даже свиньи. А внутри одна лишь тоска, выпестывающая идею сверхфизического Добра, как младенца в утробе... Идея Добра и само Добро — одно ли это и то же?
Спать мне уже не хотелось. К моему сердцу вдруг словно бы подключили вилку с проводом от океана вселенской энергии. Я понял, что разобраться с проблемами должен обязательно. Иначе что-то в моём мире опять сложится не так — и снова будут и кривые тропы, и глухая тоска, и бесконечные топтания на месте — не только у меня, но, наверное, и у всего человечества тоже.
Моя интуиция — вроде духовного компаса. Ведь почти всегда знаю, как поступать, только, увы, прислушиваюсь не часто. В этот раз всё должно быть по-другому. Главное — не мешать.
Я шёл по вектору ожидания. Было легко.
Я знал, что мир в тупике. После развала Союза исчезла альтернатива. Мир должен был либо умереть, либо преобразиться. Но где та сила, что осуществит это преображение?
И вот чудо передо мной. Ослепительный жёлтый шар посередине поляны, вдруг открывшейся впереди. Интересно, почему я его в Зарафшане называл оранжевым? Он же ослепительно жёлтый. Как солнце. И как мы не заметили его раньше, два дня назад, когда проходили тут с Денисом? Наверное, он сам не захотел, чтобы мы его заметили. Всему своё время, быть может? Как он прекрасен! Сумма сверхфизического Добра. Откуда же ты? Какое совершенное сердце тебя сотворило? Или ты совершенное сердце и есть? Или дар от великой вселенской сверхцивилизации? Это раньше говорили о небесном граде, о небесной церкви, а теперь говорят о вселенской сверхцивилизации, что готова сойти на Землю. Я даже не буду задумываться о природе твоего вещества — возможно ли понять силу Девства, Чистоты, Красоты? Ты не механизм, ты живой, ты вроде Чаши Грааля, в которой основы нового кровотока для всего человечества. Не купюры, и не жреческие благословения будут теперь питать социального человека, но что-то другое, то, что откроет сегодня новые горизонты для эволюции, сотрёт границы между прочими добрыми мирами, один из городов которых я уже видел, и Земля, наконец, войдёт в синклит добрых вселенских цивилизаций...
Как-то понятно мне стало всё то, что происходило со мной в последние дни. Метрика пространства и времени менялась тут в невообразимой последовательности. Что-то преображалось быстрее, что-то медленнее, удивительный артефакт словно бы пробовал силы перед решающим своим делом — преображением целой планеты. Именно отсюда эти странные расслоения реальности — призрак Дениса, повторяющиеся вызовы по рации, незнакомая местность, прекрасный город, раскинувшийся невдалеке. Непонятные холодные межзвёздные пространства, которые так не любил Афанасий Лосев, нынче словно бы схлопывались — и миры становились удивительно близки друг к другу, и не парсеки теперь отделяли их друг от друга, а расстояния вытянутой руки, доброй, нежной, любящей руки, протянутой из бесконечности для мира и дружбы. Какие прекрасные слова: Мир и Дружба...
Мне вспомнилась моя полузабытая гипотеза о множественности миров. Не физической множественности, но параллельной как бы — или, быть может, иерархической? Ещё в 80-е мне вдруг пришло на ум — а что если, помимо известных элементарных частиц, из которых строится всё наше физическое бытие, электронов, протонов, нейтронов, — существуют ещё какие-нибудь подобные же частицы, этакие троицы с иными физическими свойствами, дающие начало каким-то иным мирам с иными законами, что если таких троиц может быть бесконечное количество, и тогда создаваемых на их основе миров тоже может быть бесконечное количество? Может ли так быть, что в некоем нечто плавают бесчисленные анклавы-миры, в чем-то похожие друг на друга, а в чём-то и нет. Физические свойства у каждой троицы немного иные, и потому миры эти не могут контактировать друг с другом. Они только как тени пронизывают друг друга в одном и том же пространстве, не встречая никакого сопротивления. Я тогда ещё повесть написал на эту тему "Горы в долине", сделав одно допущение — дескать, два вида материи, физически не имеющие точек сопротивления, всё же могут взаимодействовать друг с другом — посредством гравитации, общей для них силы, свойственной им изначально, — я сделал такое допущение, так как это было необходимо для сюжета повести. На месте нашего Солнца — сотворённая из иной материи иная звезда, невидимая нами; на месте нашей Земли — сотворённая из иной материи иная планета, тоже невидимая нами, —  со своим ландшафтом, — где у нас долина, у них, к примеру,  горы и т.д. Что интересно, в нулевые в научном мире появилась теория о существовании во вселенной так называемой тёмной материи, которой по расчётам было около 95 % от всей материи вселенной. Не моя ли это материя? Как вообще возникает она во вселенной? Что первично по отношению к элементарным частицам? Может быть, существуют некие энергетические поля, каждое из которых рождает собственные кирпичики для мироздания: электрон-1, электрон-2, электрон-3... Если так, то речь может идти не только о параллельных мирах, но и об иерархических. Естественно предположить, что мир, созданный на основе большего энергетического потенциала, будет богаче и разнообразнее того, где такого потенциала меньше? Периодическая таблица устойчивых элементов в таких мирах будет длиннее, чем у нас, а значит — и мир там будет разнообразнее. В силу большего энергетического потенциала, материя там должна быть более податливой и пластичной, форма более текучей и более чутко откликающейся на движение разума. Это воистину рай для творческого сознания. И вот, наконец, самый важный для меня вопрос — а возможно ли восхождение по такой энергетической лестнице существ или, быть может, даже целых миров — планет, звёзд, галактик? Если да, то не есть ли это то самое преображение, о котором я столько мечтал?
Я подошёл к шару и остановился метрах в трёх. Подобно Ланселоту, я не мог подойти к нему ближе. Просто не было сил. Свет, исходивший от шара, был как солнечный ветер, вымывавший из меня и отбрасывавший назад тень из несовершенных атомов, которых я нахватался за свою прошлую бестолковую жизнь. Это было и больно, и блаженно одновременно.
Это было как очищение.
Шар висел, примерно, на высоте метра от земли, но потом он поднялся ещё на метр, и вдруг на его поверхности словно бы проступило лицо — нос, глаза, губы. Столб плотного жёлтого света упал от шара вертикально вниз, приобретая очертания женской фигуры. Образовавшаяся картина была в точности как на иконе "Жена, облеченная в Солнце". Мариам — мать Иисуса Христа. София Пронойя — так Её называли гностики в древние времена. Матерь, питающая богов и людей. В Китае Её называли Гуань Минь. В Индии — Деванагари. Более поздние толкователи, улавливая созвучие со славянскими языками, объясняли это имя так: жрецы ставили на какое-нибудь возвышение юную девушку, и та читала тексты из священных писаний для собиравшихся вокруг людей — девушка на горе. Какая наивность. Древние во многом были глубже и мудрее своих потомков, далеко отошедших от понимания основ мироздания. Они знали о вселенском материнском начале, периодически приходящем из горнего мира на Землю, чтобы дать начало новому духовному циклу. Не девушка, но Дева, рождающая богов и людей в вечную жизнь. Та, в чьих руках — ключи к Преображению вселенной...
Не помню, как я очутился на земле — невозможно было стоять перед такой красотой, только лежать ниц. Я не отрывал от Девы глаз, замечая, что она, оказывается, не одна — вокруг неё, как спутники вокруг планеты, носились разнообразные светящиеся точки, в которых я с обострившимся зрением узнавал очертания различных существ и предметов — маленьких птичек, звёздочек, цветов самых разнообразных форм и цветовых оттенков, крохотных белопарусных кораблей, космических звездолётов и добролётов, белых лодочек,  и ещё много других существ, никогда мною не виданных, но прекрасных по сути и по форме, которые так легко и так изящно левитировали вокруг своей госпожи и которых было просто бесконечное количество... И чем больше я погружался в это прекрасное созерцание, тем этих существ становилось ещё больше, будто целый мир распахивался передо мной во всей своей полноте...
Я понял, что нахожусь на пороге преображения Земли. Моё согласие на это было Деве и нужно и не нужно одновременно. Да, в каждом акте Её действия не было ни малейшего насилия. Но, помилуйте, как можно было противиться такой прекрасной и великодушной воле, что исходила от Неё? Да, да, да! — только такими словами и можно было встречать каждое Её действие. Какими ничтожными и глупыми показались мне недавние страхи о прежних долгах, о семье, которую будто бы можно было потерять. Сердце Девы — самое прекрасное, самое безопасное место во всём мире.
Я весь был в это мгновение одно сплошное восторженное "ДА"!
Дева улыбнулась. Или это мне только показалось? Да нет же, вот, она улыбается!!
— Будь счастлив! — не то прозвучало, не то возникло каким-то непонятным образом у меня в сердце и голове. Тонкие невесомые пальцы легонько коснулись моего лба. В тот же миг словно вспышка от гигантского взрыва ослепила меня. Было ощущение, будто мир до последнего момента был какой-то театральной декорацией, окруженной серыми ширмами со всех сторон, и вот они, эти ширмы, вдруг лопнули, и всё, что находилось в мире: деревья, кустарник, небо, земля, облака, горы, города и пр., — заливает теперь море золотого света, преображая бытие до последнего атома.
"Всё сущее в конце времён станет просветлённым", — вспомнилась мне строчка из Алмазной Сутры.
Я сидел на вершине небольшого пригорка, озираясь по сторонам и отмечая про себя, как же всё-таки прекрасен наш земной, а теперь ещё и небесный, мир, как он чудесен, неповторим, свеж... Жёлтого шара я больше не видел, но я чувствовал — он где-то здесь, рядом, он со мной теперь навсегда. А откуда-то снизу из-за деревьев бежали с радостными воплями какие-то люди, в которых я с удивлением узнавал своих коллег по экспедиции. Вот Владлен, вот и Денис, и ещё какая-то девушка с ним, так удивительно похожая на Алёнушку, что мы видели три дня назад на берегу реки. Я вдруг сразу догадался, что это та самая смешливая Маринка, что связывалась со мной по рации. Денис легонько держал её за руку своей лапищей... Или это она держала его за руку? В общем, они оба друг друга держали за руки, и было видно, что оба этим чрезвычайно довольны. Ещё в ней было что-то от недавней Девы, облечённой в солнце. Может, я теперь всех женщин буду так воспринимать? Заметив мой взгляд, Маринка улыбнулась и, улучив момент (чтобы не было заметно для других), приложила палец к губам — мол, всему своё время. Я было задумался над этим, но тут на меня налетели. Первым на меня налетел Денис — повалил на землю, радостно тормоша и восклицая:
— Куда ж ты пропал? Мы ж тебя уже три дня ищем!
А Владлен вторил ему:
— Да, голубчик, нельзя же так. Мы тут уже все окрестности перерыли.
Прочие люди, мне незнакомые, но положительно очень приятные, тоже тормошили меня, хлопали по плечам, ерошили волосы. Кто-то уже тянул мне стаканчик с дымящимся чаем, бутерброды. Словом, радость была всеобщей и безусловной...
А я вдруг в какой-то момент подумал, ну какой же я всё-таки идиот — такой город лежал сегодня передо мной, а я даже не догадался заснять его на камеру. А впрочем... В памяти-то он у меня остался... А может, и не только в памяти. Может, он и сейчас ещё там? Настоящий...

                7-9 сентября 2016 год.