Дочь полка записки волонтера из госпиталя

Катя подстриглась… Смотрю и понимаю, что должна, что пришло время написать про другую стриженую девочку, про которую молчу и вспоминаю уже третий год, а написать что-либо просто руки не поднимались. Это надо было пережить и осмыслить. Я тогда зашла в палату к тяжелому бойцу и просидела так долго, что Катя меня потом искала, а когда нашла, то спросила, про что мы так долго говорили, но я тогда ответила - «да, в принципе, не про что, так о разном…». У меня не повернулся язык повторить что-то из услышанного тогда еще четырнадцатилетней дочке, сейчас ей шестнадцать и последние годы были практически военными – дети взрослеют быстро в такой ситуации. Боец был из луганских и увидев Катю стал мне рассказывать про их «дочку», практически Катину ровесницу. Они ушли в ополчение практически сразу – несколько друзей с одной улицы, но пока защищали границу своей республики с одной стороны в их родное село с другой зашли нацики – они не регулярная армия, командир все понял и отпустил мужиков по срочной освобождать свои дома, свои семьи. Они ходили по домам и находили только кровь и трупы – они и не могли успеть – нацики шли быстро, стреляли направо и налево, а «добрые соседи» сдавали своих односельчан, мужья которых ушли в ополчение; стали хоронить своих, а сосед никак не мог найти дочку (мать и жена лежали тут же, прямо в доме, а девочка как в воду канула). Прошла, наверное, пара дней, и они решили уходить обратно. Сосед зашел проститься с опустевшим домом и услышал, как с чердака раздаются какие-то звуки, он залез на крышу и обнаружил там свою девочку, видимо мать или жена, услышав крики и стрельбу за окнами успели закинуть ее на чердак, закрыть вход и убрать лесенку. Девочка так и осталась там сидеть. На чердаке лежали грецкие орехи, висели мешочки с сушеными яблоками, видимо этим она и питалась, а может и не ела совсем, т.к. от того что она услышала и пережила – девочка поседела и перестала говорить. Отец поплакал над ней, остриг косички, переодел в мальчишку и в часть они вернулись уже с ребенком. Для мужчин, потерявших свои семьи она стала родной… Что писать дальше? Как она росла, как начала стрелять? Как закричала и начала говорить, когда на ее глазах погиб родной отец. На тот момент ей было примерно 16 – это ребенок, который не ходил в школу, практически не умеет писать, но отлично разбирается в оружии. Мужчины понимали, что так нельзя, но отдать ее в детский дом они не смогли, может быть, это был и их эгоизм, но она осталась с ними даже после гибели отца. Судьба поломана, но жизнь продолжается, они оберегают ее как могут, но она уже вполне самостоятельный полноценный воин. Не представляю как такие дети войны будут ассимилироваться в мирную жизнь, куда ее определили, когда ЛНР вошла в состав России. Вопросов без ответов слишком много.
Что мне сказал боец на прощание? – беречь дочку от злых людей, они могут встретиться не только на войне.