За словами Телеграммы

Как всегда, трудно уснуть, дневной шум в голове уводит в прошедший день, заставляет спорить и доказывать кому-то что-то, что так и не доспорилось. Верный путь к бессоннице.

«А давай вспомним любимое? Путь на Крепостной пруд. Сначала по Калининской, потом по полевой дороге между лугами и высоким цветущим подсолнечником, запах разогретой травы, сухой земли… Не торопись, обведи взглядом. На деревенской улице, закрытой высокими густыми кронами карагача, почти посередине укатанной дороги течёт прозрачная вода, течёт по мелким камешкам куда-то вниз. Едва закрывающий пятки ледяной ручей… Эта вода, откуда она? Куда течёт? В знойном азиатском пространстве, где каждая капля воды – это ценность? Мокрый галечник кажется под хрустальным ручейком разноцветным и ярким. Густая зелёная тень могучих деревьев не затемняет чистейшую прозрачность текущей воды. Господи, каменистая и твёрдая дорога, благодатная прохладная тень – и тонкий ручей. Как всё просто. Почему же райское счастье охватывает душу? Потому что детство?

А вот огромная груша, грушевое дерево. Оно возвышается на большом пустыре за деревенскими огородами, подобно одинокому дубу из сказки. Это волшебное огромное дерево, его ствол невозможно обхватить и вдвоём. До нижних ветвей добраться невозможно. Ствол грубый, потрескавшийся, ветви высоко. Но если отойти несколько шагов в сторону, то захватывает дух от громадности великой груши! А как шумит твёрдая крупная листва, когда поднимается ветер! Высоко-высоко, медленно раскачивается тёмная вершина, она летит в бездонное небо. Груша, милая груша… Буду вспоминать её шум… Да, письмо от мамы!

Так, где оно? В сумке или на работе забыла?.. Давай до завтра. Если сейчас читать, опять полночи не уснуть. Давай до завтра. Итак… если охватить взглядом высокий зелёный полог над головой и уловить чуть слышный шелест листвы, если всмотреться в прозрачную воду на каменистой дороге... Можно сесть рядом и опустить ладони. Как искрится вода между пальцев, как отдаёт свою прохладу рукам…

Почему я редко вспоминаю о маме? Даже когда свободна. Мне прекрасно известно, что написано в её письме, но ведь надо что-то делать, надо совершить наконец этот поступок. Мама. Одинокая, больная, не с кем поговорить. Забрать из Маевки в Петербург. И что будет дальше? Одна на двоих комната, всё на виду, больше никого не позвать на посиделки до утра, когда сведут мосты. Мои любимые посиделки с друзьями и их подругами, с молодыми художниками и неожиданными гостями. Выставки, приёмы, поездки на пленэр со студентами. Возвращаться домой, когда захочешь, когда получится. Заставить себя готовить каждый день еду, класть вещи на своё место, говорить о здоровье, о погоде. Отвечать на вопросы. И главное, расстаться с мечтой? Да, та самая, древняя как мир мечта – любовь, любовь. А вдруг. Куда же тогда приткнуться, где посидеть… И мама, вечная мама.

А твой дочерний долг? Наверно, тебя нелегко было вырастить ей одной, приходилось жертвовать многим, чтобы поднять, дать образование, устроить после университета в Академию. Позабыла, как это всё происходило? Мама приехала и звонила, договаривалась о встречах со старыми друзьями дедушки, просила. Шли переговоры. И, о чудо, всё получилось! Она уже почти пятнадцать лет одна в деревне, а ведь ты обещала, что со временем заберёшь её к себе. Эта прекрасная комната в старом Петербурге в том числе принадлежит и маме. И ведь действительно, ты любишь её, вам есть о чём поговорить, вам интересно вместе. Мама умна, многое знает, верно судит о людях. С кем ещё можно так обсудить своих подруг, старых знакомых, жизненные ситуации у родственников. И вспомнить прошлое, дедушку, одноклассников. Поговорить о живописи…

Всё это так. Но одно дело – в отпуске, в деревне, на одну-две недели, больше не выдержать. Другое дело – жить рядом в одной комнате. Пусть и большой. Твоя жизнь, где есть своё пространство, любимые маршруты, заветные уголки. И даже рутинная работа, бумаги, бумаги, заказы, гранты, конкурсы. Отношения с окружающими. Да, появятся новые обязанности, но дело не в этом. Просто, уже не хозяйка себе, своему времени. Моя маленькая свобода. Как же не хочется ничего менять!

Всё, пора спать! Груша, милая груша… А вот зима, морозный вечер, путь от Чайкиных к дому по мосту через шумящую быструю речку. Вода слегка парит в темноте. Снега мало, но свежий обжигающий запах мороза, в котором растворён печной дым! Чёрное небо с высокими крупными звёздами, резкий ветерок вдоль реки. Как будто вырезанные из белой бумаги снежные ветви деревьев, светящиеся медовые окна деревенских домов. За каждым происходит неизвестная жизнь, но различить её в маленьком окне невозможно. Запах мороза, запах мороза…»


Сегодня почти не опоздала. Это успех. Где нужные папки? Бегом в приёмную, хорошо, что подготовила бумаги с вечера. Если подпишут, то успеем со сроками. И это здорово! Тогда план на следующий год может быть очень и очень!

– Пётр Петрович, вот на подпись. Всё, что мы обсудили, ничего не забыла.

– Анастасия Семёновна, значит, надо ехать в Москву. Кроме вас, никто не справится, вы в курсе всех деталей, тонкостей.
 
– Нужны подписи регионального начальства.
 
– Это несложно. Сегодня же созвонюсь, подпишем. Всё же у нас федеральное подчинение. К концу дня будет готово. А вы оформляйте командировку. До среды нужно выехать, чтобы не попасть под конец недели. Это уже завтра.


«Ты молодец, камень с плеч! Целых полгода обсуждений, согласований, пакеты документов – и всё сложилось, как надо! Ах, да, мамино письмо… «Зиму эту я не переживу. Приезжай хоть на день. Дай поглядеть на тебя, подержать твои руки». Нет, надо ехать, больше так нельзя. Сначала в Москву, а потом отпрошусь в Маевку. Боже мой, как стыдно. Надо ехать».

Бухгалтерия, секретарь орготдела, заполнение бланков. Заказать билет на утро, номер в академической гостинице. Ещё раз внимательно просмотреть все бумаги.

– Настя, обедать!
 
– Уже? Лера, я завтра еду в Москву!

– Всё срослось? Молодец! Тебе полагается премия.

– В Москву! В Москву! Как чеховские героини.

– В отличие от них у тебя всё получилось.

В просторном буфете не так много народа, горячее, салат, чай с лимоном. И вдруг из-за спины:

– Рад вас видеть, девочки.

– Привет!

– У Насти лицо светится. Случилось что-то хорошее?

– Да-а, давно тебя не видно. Всё как всегда.

– У Насти прошли документы на большой проект, можешь её поздравить. Едет в Москву на утверждение.

– И кто же в деле?

– Группа Шестинской, плюс несколько выпускников прошлого года. Из-за них всё затевалось, ребятам нужен хороший старт. Будут работать на Беловодском храме. Стены, кровля есть, уложены полы, скоро подключат отопление.
 
– Ещё художники нужны?

– Ты это серьёзно? Почему нет? Работы начнутся с января.
 
– Настя, ты вечером свободна?

– Что вдруг так резко? Какое-то дело?

– Дело. Какое-то.

– Я вам не помешаю, Влад?

– Нет, ешьте спокойно. Так ты свободна после работы?

– В общем, да.

– Я подойду к концу дня?

– Как хочешь. Я в шесть освобожусь.

Влад зашагал к выходу.

– Да-а, выражение твоего лица весьма перевёрнутое. Ты с ним ещё в отношениях?

– Что за вопросы? Тебе соврать?



Вечером в тусклом зале привычного кафе достаточно многолюдно. Но музыка играет негромко.

– Я хотел бы всё вернуть обратно.

– Всё вернуть невозможно.

– Может быть, мы стали мудрее за это время?

– Ерунда. Мудрость в старости.

– Я хочу вернуть.

– Это уже было. И не раз.

– За последний год у меня было время хорошо подумать.

– Это просто слова.

– Но я хотел тебе об этом сказать.

– Знаешь, чего ты не хочешь мне сказать?

– Снова оправдываться? Разве так трудно понять, что я художник? Что чувства – это мой хлеб, насущная пища? Что я не могу их давить, иначе творчество моё никому не будет нужно?

– Зачем же тебе я?
 
– Потому что ты любишь меня.

– Это в прошлом.

– Нет. Это не в прошлом. Для тебя это никогда не будет в прошлом.

– Наш разговор бесполезен.

– Ты не хочешь принять очевидное. У тебя никогда не будет другой любви. Это твой путь. Как у твоей матери, у твоей бабушки. Они служили художнику до последнего дня.

– Мой дед талантлив, этого не требовалось никому доказывать.

– Не говори пошлостей. Разве только из-за этого они были рядом?

– Как я устала от твоих слов! Мне лучше знать, как всё было.

– Да, ты всё прекрасно знаешь. Ты бунтуешь. А жизнь идёт очень быстро.

– Я больше не хочу вести этот разговор. Пусть я останусь навсегда одна. Пусть. Так мне и надо. Тебе до этого какое дело? 

– Ты для меня тоже судьба. Мне тяжело, что ты несчастлива.

– Я больше не хочу это обсуждать. Давай мы будем как-то относиться друг к другу, но на расстоянии, я уже научилась. Запомни, теперь я хочу, чтобы любили и меня.

– А я люблю тебя.

– Ложь! Я удобная, вот и всё.

– Настя, за этот год я понял, что всё немного сложнее.

Сдерживая себя, ковыряется в пирожном.

– Приходи ко мне в мастерскую посмотреть последние работы?.. Как секретарь художественного совета.

Преодолевает себя. Отодвигает бокал и встаёт.

– Завтра я уезжаю в Москву. Потом еду к матери. Дальше созвонимся.

– Ты сдержишь своё обещание?

– Как секретарь художественного совета.


«Почему мама так и не вышла замуж, ведь она овдовела очень рано? Не из-за любви к отцу. Этого я от неё никогда не слышала. Она вообще не говорила об отце. Дед был главным. Почему? Властный, нетерпеливый, требовательный. Всё в доме подчинено его интересам. И переезд в деревню – это его упрямая идея. Уехать из Петербурга! Где театры, выставки, сам Петербург. Город всех надежд, он утешает в испытаниях, помогает верить в лучшее. Город-друг, город-учитель. Когда любовь мужчины сделалась адом, когда невозможно объяснить подлость поступков, открытую ложь, цинизм, Петербург раскрывал свои спасительные улицы и проспекты. Каналы, мосты. Дворцы и парки. Нельзя поверить, чтобы этого не чувствовал дед, такой тонкий и непростой художник.

И ведь уехали и прожили десятки лет в глуши. Да, иногда выезжали на выставки деда, вместе с ним, торжественно. В юности мне это казалось нормальным – знаменитый талантливый художник! Почти классик. Хорошо, если бы только бабушка. У неё остатки дворянского воспитания, супружеская преданность, всё такое. А ведь рядом прожила свою жизнь мама. И я в каком-то смысле. Были деньги деда, да, серьёзные деньги, видимо, этого хватало. Бесконечно тянущиеся дни, вечера, ночи. Утренний кофе на веранде, обеды на белоснежной скатерти, с полными столовыми приборами, хрусталём. Деревенские специально приходили посмотреть на фаянсовую супницу. Долгие ужины с разговорами вполголоса, сумеречные прогулки по саду. Всегда одно и то же. Деревня, деревня, бесконечная деревня. Пока я не узнала Питер, тоже думала: тишина, просторы, огромность неба! Но сейчас… Мне кажется, я замужем за Петербургом.

Мамины слова: «долг», «служение». «Смысл жизни». Она служила своему отцу, его творчеству, его памяти. Время изменилось, и я другая. А мама смотрит в глаза и ждёт такого же исполнения долга, разве это не жестоко?»


В поезде было спокойно, никто не предлагал праздные разговоры, и это прекрасно! Помолчать. Можно просто смотреть в окно, можно даже вздремнуть. Москва – это быстрый темп, большие расстояния, ясная логистика дня. Обратно – вечером в воскресенье. Быть в Москве и не попасть на балет противоестественно. Заказала случайный билет на субботу – «Собор Парижской Богоматери»!

«Может быть, всё дело в темпераменте? Для мамы – исполнение долга превыше всего. Для её это вопрос совести. Смысл жизни деда стал её смыслом. А если бы наш дед был обычный человек? Инженер какой-нибудь, врач, учитель. Тогда мама работала бы, скорее всего, врачом, учителем. Странно, но мне кажется, что она легко бы проработала всю жизнь в деревне и была бы довольна.

Господи, как сложно было с дедом: только накормить – целая эпопея. Тишина, порядок, никаких домашних обязанностей, с раннего утра и до сумерек только наброски, холсты, краски, длительные отлучки из дома. Кто-то должен служить этому идолу – творчеству. Ему служила вся семья. И сегодня мама: «Картины как дети. Их надо беречь, искать зрителей, покровителей, объяснять, передавать в надёжные руки». И теперь она служит творчеству. Разве это плохо?  А чему служишь ты? Себе?

Я похожа на деда, только таланта нет. А в юности так о нём мечтала! Рисовала, рисовала. Правда, дед был беспощаден: «У тебя, голубушка Анастасия Семёновна, его нет как нет». Когда пришла пора поступать в институт, деда уже похоронили, поэтому решила своевольно – Академия художеств. Но он оказался прав, на живопись не взяли. Факультет искусствоведения, и только с помощью мамы… Да уже и не обидно. Сейчас понятно: талант – разрушительная сила».
 
Дни в Москве пролетели быстро, всё сложилось вполне успешно, и уже в пятницу вышел свободный день. Конечно, на Лаврушенский, в любимую Третьяковку. Медленно-медленно, никуда не спешить, только по своим заветным залам. Магия ясности, досказанности Сурикова, Репина, Серова, мощь Врубеля, русский модерн. К вечеру притащилась в гостиницу, успела в буфет. Переоделась и поехала в гости к Маришке, она всегда в курсе всех дел. Интересно узнать, как живут однокашники, кто ещё в Москве, кто за границей.

У Маришки подросли дети, младший сынок очаровательный, личико словно фарфоровое, разумный, приветливый, бывают же такие лапушки. Муж вышел из своего кабинета только на ужин, сосредоточенно молчал, что-то крутил в голове. Маришка почтительно обхаживала. Вот так, учись у подруг. Хохотушка и непоседа, она вышла замуж ещё в студенчестве и не стала претендовать ни на какое творчество. А ведь отличная рисовальщица, лёгкая и точная рука! Определилась без колебаний – учитель в художественной школе. «Должен быть свободный график – у меня муж, дети».

– Вот так в целом живём, как видишь. Дети растут. Славик защитил докторскую, подал на конкурс профессора кафедры. Будет самым молодым профессором в лаборатории.

– Молодец, уважаю!

– Конечно, тесновато живём, но появились перспективы. Далеко, Новая Москва, зато большая площадь, каждому по комнате! Рядом школа, большой детский центр. Сложнее будет Славику – до института часа полтора добираться на машине. К нам переезжает мама Славика, она осталась одна в Калуге, бабушка скончалась. Так что необходимость.

– Да? И как же вы решились? Она совсем старая?

– Да что ты! Она ещё вполне ничего. Работающий пенсионер. Но раз была возможность расширения, решили сразу её забрать, пока в институте выделяют льготный сертификат. Где-то поможет с детьми, где-то по хозяйству. Я не напрягаюсь на этот счёт. Вот Славик раздражён. А куда деваться? Он у матери один, переложить не на кого.

– Маришка, а ты как работать будешь? Твоя школа совсем в другом районе.
 
– Уволюсь, а там видно будет. Знаешь, дети растут, появилось немного свободного времени. Я тут рисую на досуге. Хочешь посмотреть? Ты ведь эксперт.

Прошли в большой коридор, Маришка раздвинула створки огромного шкафа: вдоль задней стенки рядами стояли картоны, прижатые длинными рейками.

– Это Славик сделал, каждую мою картинку приберегает.

– Надо же, чует.

Стали вынимать один за другим. Настя жадно всматривалась в рисунки: дети на ковре, с мячом, на скамейке в парке, смеющаяся женщина, вечерняя улица, стремительный поток машин. Что-то кольнуло в сердце. В них была жизнь, энергия, свет! Вот он – лёгкий штрих карандаша, удивительная точность взгляда и линии! Выпукло, пространственно.

– Тебе надо этим серьёзно заниматься! Ты понимаешь?

– Действительно, появилась какая-то потребность. Не хочу ничего загадывать. Пока рисую. Есть акварели, но их не буду показывать, так себе.

– Маришка, какая ты умничка! Где же ты берёшь силы, время?

– Я давно поняла: если есть потребность, будут и силы. И время.

Переночевать не согласилась. Ночное такси. Гостиница. «Оказывается, она талантливая! Вот сделала я открытие! Столько раз видела её работы и не понимала этого. Да. Страшно завидую. Надеюсь, она не заметила».


В субботу Большой театр! Историческая сцена. По ступеням, по мягким коврам в волшебный зал. Медленно гаснет свет, звучит оркестр. Появляются нарядные фигурки, они сходятся и расходятся в круги и линии, движутся в магическом ритме, вращаются, взлетают в высоких прыжках. С дальнего балкона общее зрелище движущихся фигур не мешает вслушиваться в музыку. Танец как будто сопровождает её гармонические повороты, гипнотизирует, как разноцветные россыпи камешков между хрустальными струйками ручья.

«Удивительная радость – жить! Всё, всё в жизни прекрасно – так говорит музыка. Какой ещё нужен смысл? Просто жить. Он сказал, что я люблю. Эта любовь была для меня болью, темницей, путами. Ему нужна моя любовь… Не хочу больше ходить по замкнутому кругу, я ничего ему не должна. А маме? Это тоже путы? Ей нужна моя любовь.

Маришка служит своей семье, и вот – шанс реализоваться. Удивительно. А когда дети вырастут, станут ли они служить её творчеству? Они уйдут в свою жизнь и не оглянутся. И это нормально, у каждого своя дорога. Всё так, а если старческая немощь, болезни, бедность, а дети далеко? Вызванивать, жаловаться на одиночество, требовать помощи. И ведь помощь нужна.

Сейчас подруга смотрит снисходительно и думает, что я упустила что-то ценное, лучшее. Она думает так же, как и мама, но разве я не имею право на свои ошибки? Пройдет время, и все выровняемся: одиночество, беспомощность, страх перед смертью. И так будет всегда. Удерживать детей? Ждать, чтобы избавили от боли? Чтобы вернули долги? Нужно всех и всё отпускать».


Пора домой, как-то послоняться по магазинам и на поезд. Долгая ночь за окном вагона.

«И всё же пусть будет как будет. Если с мамой очень плохо – увезу с собой. Переживёт ли она переезд, уже не играет роли. Не будет чувства вины, не будет обиды. Если сложно ужиться, сниму себе квартиру. Хватит играть в кошки-мышки, долг перед ней действительно есть. Моя жизнь? Вот увидела Влада и поняла, что держалась за мифы. Любовь, судьба, путь – непонятные слова. Живу сейчас и здесь, как ни странно.

…Пушистая белая голова деда среди зелёных листьев яблони. Солнце просвечивает лёгкие пушистые волосы, они сияют. Перед ним мольберт, он что-то рисует. Поворачивает голову и ласково смотрит на меня. Улыбается. И вдруг сильнейший порыв ветра! Небесная вспышка и оглушающий треск! Небо рвётся на части! Гроза! Как весело на душе, как захватывает дух, бегом помогать деду, чтобы не унесло его принадлежности. Потоки небесной воды текут по лицу, плечам, холодят спину. Они текут по свежей акварели, цветные потоки. Дед смеётся: гроза рисует картину. Как удивительно пахнет летняя гроза! Так же невыразимо, как раскалённая солнцем земля или морозный воздух. Где-то у мамы хранится акварель, нарисованная грозой».


Тусклый свет в парадном, наконец дома.

– Ой, извините, пока вас не было, принесли телеграмму. Вот, пожалуйста.

– Спасибо.

Захлопнула за собой дверь. Страшно развернуть листок. «Катя помирает. Тихон». Ужас, жгучий ужас не успеть, не успеть! Не снимая пальто, вызвала такси. «Дотянула! Дождалась!» Как можно себя оправдать. И позвонить-то в деревню некому. Дорога на вокзал, поезд через четыре часа.

– Пётр Петрович, извините, что так рано. Всё хорошо с проектом. Успела. Приняли. Будут звонить сегодня-завтра.

– Пётр Петрович, у меня беда. С мамой плохо. Очень плохо. Я еду в деревню, нужно обязательно успеть! Билет есть. Да. Да…

Может ли что-нибудь удержать, какой-нибудь Пётр Петрович, который скажет – «нет, приезжайте для отчёта»? Никто не может удержать. Пусть всё сгорит ясным пламенем. Но время тянется бесконечно, бесконечно. Живи, живи, моя мамочка!

«…Долгая дорога вьётся по низкой луговой траве. Нет во всём пространстве ни одной преграды для этих бесконечных лугов. До самого горизонта. Вечернее небо сходится с землёй, отрезанной нежным закатом. Мама стоит на кромке дороги и кивает головой. Мама. Тонкая, гибкая, самая красивая. Хорошо видны в сумерках её распахнутые глаза, то ли они сияют, то ли отражается в них небесный свет. А вокруг громко звенят, звенят луга, всё живое радуется наступлению вечерней прохлады: сверчки, жуки, мотыльки… Подойти и взять её за руку, встать рядом и слушать, и смотреть, как уходит день, тает закат, темнеет высокое небо. Встаёт прохлада от речной заводи, крадётся вдоль травы. Наступает ранняя ночь. Как мало мне нужно для жизни – только твоя жизнь. Дождись меня, мама».