Альтруистка Часть 1 Глава 6

В тот вечер он, наконец, получил ответ на свой вопрос, и его сомнения развеялись. Спросить напрямую он не решался, а тут вдруг такое везение: ответ пришёл сам собой, как будто по заказу, с неба, без всякого надрыва и ненужных метаний. Он не раз чувствовал в своей жизни Божественную помощь и действие этой необъяснимой мощи, которая брала его за руку, как маленького мальчика, и начинала вести по твёрдой почве, - так, что можно было даже закрыть глаза, довериться и не волноваться, что провалишься в булькающую трясину.

Он любил ощущать это на себе, находить божественное дуновение и в большом, и в малом, особенно в малом, потому что «сила Божия - в немощи совершается», и эти маленькие, ежедневные чудеса оставалось его личным достоянием и отрадой. Особенно он нуждался в этом на чужбине, где вокруг было так много чужых лиц, зачастую - улыбчивых масок, снять которые не решаешься, чтобы не повредить своему внутреннему миру. Разношёрстность вероисповеданий, похожая на лоскутный ковёр, от которого рябит в глазах. Не знаешь, куда пристать, к чему приткнуться, ведь всё равно, несмотря на то, что у тебя внутри - несгибаемый железный остов, нужно как-то взаимодействовать с чужаками и привести составляющие жизни в единую систему. Если бы у него не было этого остова, он бы, пожалуй, уже давно погиб.

К ней он тоже некоторое время приглядывался, не без этого. Ему удалось сделать это совершенно незаметно для неё, и теперь он мог поздравить себя с умением соблюсти высшую осторожность. Он переживал, а вдруг она тоже окажется чужачкой, - стоял перед иконами и, разговаривая с ними, с присущей его возрасту горячностью, вопрошал: «Господи, что мне делать, если она окажется слишком далека от всего, что мне по сердцу? Не поймёт меня, не захочет разделить со мной то, что составляет смысл моей жизни?»

И, как это обычно бывало, ответ пришёл в виде внезапной мысли, маленького озарения:

- Ты открой ей Меня, - как будто сказал ему кто-то.

Какое-то время спустя, однажды вечером, когда он вошёл в комнату для персонала, он увидел загорелую тонкую шею, а на ней - крошечный золотой крестик, спускавшийся на изящной цепочке в желобок между тоненькими ключицами. Такое впечатление, что молодой голубь опустился ей на грудь и обнял её за шею своими гибкими крыльями… Он был очарован, но ни на мгновение не обнаружил наполнивших его чувств. Это была большая радость, потому что отныне он знал, что она - своя, и что он может обращаться к Богу, прося Его проявить к ней милость, уберечь на чужбине, даже если внешне всё было хорошо и ей ничто не угрожало. Всегда мог найтись человек, готовый навредить ради извлечения своей выгоды.

- Господи, - была отныне его молитва в храме, - защити её от злых человек. Пошли ей ангела-хранителя, да упасёт рабу твою от труса, предательства, меча и всякой раны и болезни…

- Привет, гречанка! - раздался голос за её правым плечом, чуть поодаль, и Олимпиада вздрогнула от неожиданности. Румянец мгновенно начал заливать её лицо, потому что этот голос она не могла спутать ни с одним другим. - Куда направляешься?

- Иду на рынок, надо кое-что купить. Один из больных вчера попросил меня навестить его семью. Они, кажется, не в курсе, что его госпитализировали.

- Можно пойти с тобой? Может быть, тебе пригодятся мои мышцы? - сказал Филипп, намекая на то, что Оле, возможно, потребуется помощь, чтобы нести корзину с провиантом. Молодые люди в тот момент и не догадывались, насколько им пригодятся сегодня мышцы Филиппа.

- Пошли, - пожала плечами Оля. «Надеюсь, что это «пошли» не выглядело слишком восторженно! - мысленно пожурила себя девушка. - С другой стороны, чего я боюсь? Признаться себе, что думала о нём всё это время, и признать, что совсем не двигаюсь в своём обучении, «разучилась» читать, понимать и трезво мыслить, потому что думы постоянно витают где-то далеко от меня, рядом с ним?»

Оля действительно за эти дни поняла, что полюбила, как можно полюбить только в шестнадцать лет, - дав себе разрешение на всё, не видя никаких преград, не страшась ничего, кроме только одного - по какой-то страшной, невообразимой случайности потерять объект своей любви. Всякое может случиться, и случается сплошь и рядом! Оля, конечно же, уже представила, что будет, если из её жизни изъять Филиппа: конец, невосполнимая потеря, затворничество до конца своих дней и невозможность терпеть никакого другого мужчину рядом с собой! И это было не кокетство, не манерничание, а самое что ни на есть серьёзное решение, хоть и принятое в шестнадцать лет. Либо Филипп, либо монашеский постриг!

Безусловно, Олимпиада не имела ни малейшего представления о монашеском служении и о роли монашества для человечества. Ей казалось, что монахинями становятся от безысходности, когда ты по той или иной причине оказываешься выкинутой из мира людей, куда нет возврата. Если бы не стало Филиппа, она бы добровольно ушла из этого поблекшего мира, плотно закрыв за собой дверь!

В шестнадцать лет чувство не знает границ и меры, в той степени, в которой знают её великовозрастные влюблённые. Те, - что воробьи, - рады крошкам, которые не заметили крупные и драчливые голуби, и благодарны, что им хоть что-то перепало. В ту же волшебную пору, когда человек делает шаг из песчаного детства в первый прилив чувственности, его уже не остановить, - он уже не отступит, не вернётся сухим на берег, а прыгнет в затапливающую его волну с головой, насладится своим погружением, когда, открыв глаза, сквозь синеватую толщу воду увидит над собой переливающееся солнце будущего счастья, грядущих услаждений и ласк. Мешать ему не то, чтобы нельзя, - мешать ему бессмысленно.

- Послушай, хотела у тебя спросить… - осмелилась Оля после того, как они несколько минут прошли молча плечом к плечу, часто обмениваясь красноречивыми взглядами и тут же расплываясь в невольной улыбке и заливаясь краской. - Тебе нравятся пионы?

- Великолепные цветы! - утвердительно кивнул Филипп. - А почему ты спрашиваешь?

- Нет, ничего особенного! Просто так… Мне они тоже очень нравятся!..

То, что Филипп предложил сопровождать её, оказалось настоящей удачей для Олимпиады. Адрес, по которому они пришли, больше смахивал на притон (хотя у Оли были весьма приблизительные понятия о притонах), но никак не на семейное гнёздышко, где ежеминутно раздаются детские голоса. К слову, детей там вообще не оказалось, - и, несомненно, к лучшему.

В первые мгновения Оля подумала, что они, вероятно, перепутали что-то, - а вокруг не оказалось ни души, чтобы уточнить, где живёт Пинг. Наконец, Филиппу и Олимпиаде попался какой-то бродяга, который шёл, пошатываясь, и поднимал клубы пыли подволакивающимися ногами. Голова его нет-нет да и подавалась вперёд, увлекая за собой всё тело разом, но каким-то чудом ему удавалось схватить за хвост ускользающее равновесие и удержаться в вертикальном положении. Как и все китайцы своего сословия, он был безмерно худ, с маленькими ладонями и ступнями, цвет его кожи отдавал в бронзу, и даже белки его глаз были не белыми, а какими-то отталкивающие желтушными.

- Да, Пинг здесь живёт. А зачем вам понадобился этот прохвост? - заплетающимся языком спросил китаец. Уже после этих слов молодым людям следовало бы воротиться восвояси, но тяжёлая корзина тянула руки к земле, да и Олимпиада была не из тех людей, кто легко отступал перед первыми трудностями.

- Не боишься? - вкрадчиво произнёс Филипп, перед тем, как нырнуть в тёмный дверной проем, занавешенный дырявой тряпкой не первой свежести.

- Боюсь. Но мне нужно на это взглянуть… - с этими словами они вступили в царство полумрака, но вынуждены были сразу остановиться, чтобы дать глазам привыкнуть и рассмотреть, где они оказались.

Внутри было довольно сносно, скудость обстановки не позволяла образовываться бардаку, еле уловимо пахло как будто скощённой травой. Из стены торчала пара гвоздей, на которых болтались старые и рваные китайские шляпы. Между ними - огромный китайский веер, перепачканный клопами, с несколькими повылазившими  спицами, которые торчали из него, словно переломанные кости - из тела. Это «убранство» не делало помещение уютным и семейным, - скорее, ощущались жалкие попытки создать для этого места хоть какую-то привлекательность.

Свет протискивался внутрь через крошечные квадратные окна, вырезанные в толстых стенах. В комнатах стоял полумрак и передвигаться нужно было очень аккуратно, чтобы ненароком не наступить на что-то или кого-то. Оля была уверена, что здесь водятся крысы. Погрызенные ими циновки парами лежали на глинобитном полу. Между подстилками удалось также разглядеть жестяной поднос, на котором стояли подобие горелки со стеклянным резервуаром, чайник с китайскими иероглифами на боку, плошка, заполненная каким-то порошком, и лежала странная очень толстая трубка с отведением для…

- Раскуривания опиума, - подытожил Филипп. - Спешу тебя огорчить, Оля, но твои приношения здесь никому не нужны. Здесь молятся другим богам. Пошли отсюда!

Услышав голоса, в смежной комнате зашевелились, послышалось нечленораздельное мычание, лишь отдаленно напоминающее человеческую речь. Потом кашель, сухой, хриплый и весьма сильный. Наконец, навстречу молодым людям вывалился тучный человек с красными воспалёнными глазами, обладатель таких толстых рук, которые, казалось, невозможно объять и которые больше походили на свиные окороки. Толстыми пальцами, напоминавшими сосиски, хозяин дома не переставал нервозно почесывать себя то тут, то там.

Он бесцеремонно и оценивающе оглядел Олю с ног до головы, отчего девушка сразу же почувствовала себя амёбой на предметном стекле микроскопа. Она все больше убеждалась, что им здесь не то, что не рады, но что дальнейшее нахождение в этом притоне сулит только недоброе.

- Вы пришли покурить? - спросил толстяк. Прилично одетые молодые люди не вызывали в нем иллюзий: даже если среди таких встречалось немало курильщиков опия, они предпочитали более цивильные курильни, где можно было не только расслабиться, но и остаться наедине друг с другом с известной целью. В их же притон забредали в основном те, у кого было совсем немного денег.

- Мы от Пинга. Он в больнице, в результате несчастного случая он потерял глаз, - объяснила Олимпиада. - Он попросил меня навестить его семью и передать им немного еды.

Хозяин притона раскатисто рассмеялся, потом закашлялся и снова принялся расчёсывать свои толстые руки, на которых привыкший к полумраку взгляд уже мог рассмотреть множественные язвы, покрытые корками. Оттуда, где он срывал корки грязными ногтями, начинала сочиться сукровица, блестящая, как слюда.

- У Пинга? Семья? Не смеши меня! Обычно он присылает мне молоденьких девушек с другой целью!

- Что ты хочешь этим сказать, барбос? - Филипп выступил вперёд, закрыв собою Олимпиаду. Выглядел он воинственно и, кажется, готов был драться до последней капли крови.

Толстяк помялся и оглянулся вокруг себя. Жаль, что все его подельники как раз отлучились, - это им, тощим, ловким и прытким, было под силу скрутить этого юнца, если к тому же накинуться сообща. А ему, тучному и нерасторопному, невозможно было с ним тягаться. Китаец прикидывал, что мальчишка, конечно, не сможет причинить ему физический вред, но он всегда сможет вырваться, удрать и позвать на подмогу жандармов.

О чём думал этот идиот Пинг, отсылая к нему девчонку в компании с провожатым?! Толстяку стало понятно, что ему не получится здесь чем-то поживиться.

- Ладно, отпущу вас, но с одним условием: оставите корзину тут! Что там у вас?

Филипп вцепился в ручку корзины и вопросительно воззрился на Олимпиаду. При достаточном освещении можно было бы увидеть, как протестующе заходили под его кожей желваки у самых ушей и как от напряжения побелели костяшки пальцев.

- Не злись, давай оставим, - тихо проговорила Оля. Было видно, как удручена она всем происходящим. С этими словами она, по мнению Филиппа, слишком беспечно подошла к китайцу и протянула ему мешочек с сухофруктами, а корзину, присев, поставила у ног.

Китаец схватился за мешочек, вероятно, полагая, что там монеты, но на вес определив, что ошибся, потерял к подарку всякий интерес и почти презрительно швырнул его на циновку. Потом порылся в корзине, содержимое которой, по всей видимости, удовлетворило его гораздо больше. Он утвердительно хмыкнул и тут же разразился сильным кашлем.

- Это тоже для вас, - Оля протянула китайцу записку от Пинга и направилась к выходу, утягивая за собой недовольного Филиппа.

Китаец равнодушно покрутил бумажку в своих толстых пальцах.

- Хехе, если бы я ещё умел читать! - бросил он им вслед.

Продолжить чтение http://proza.ru/2024/07/19/1182