Жаворонки и совы. Глава 34

  Фитиль, наконец, погас. Я застыл у окна ротонды, наблюдая за светлеющей линией горизонта. Над морем висел пар, свет преломлялся в дрожащем воздухе. Самые расторопные лучи уже добрались до поверхности воды, слабо поблёскивая на гребнях волн. Штиль усыпил бездну, и томный покой исходил от персиковых скал, не желающих отпускать ускользающие утренние сны. Склоны казались покрытыми мягкой, как у спаниеля, шерстью, и мне нестерпимо захотелось их погладить. Но широкая полоса воды отделяла меня от этой пасторали, и я лишь уткнулся лбом в потеющее стекло.
  Рассвет окрасил облака в нежный розовый оттенок, вызвавший в памяти образ пионов со старинной китайской открытки. Её прислал Олсену какой-то дальний родственник, служивший матросом на торговом судне. "Привет!" — было написано на обороте, и ни слова больше. В самом деле, не считать же словами вьющиеся, как лоза, и порхающие, как перья, связки красивых штрихов, покрывавших левую сторону серого прямоугольника? Мне было шесть. Я не сводил с рисунка глаз, и Олс, всегда внимательно наблюдавший за мной, не раздумывая, протянул открытку своему любимому крестнику. Я вспомнил, как шершавый кусочек тонкого картона, пахнущий сладкой затхлостью, большими расстояниями и табаком, коснулся моих пальцев, и как быстро я спрятал драгоценный подарок в нижний ящик отцовского стола, служивший мне сокровищницей. Сердце моё сжалось от нежности, но кривая усмешка — всё, чем я смог ответить этому слабому голоску.
  Солнце нехотя поднималось выше, и тени на скалах стали контрастнее и глубже. Мне показалось, что я вижу на склоне первые жёлтые листья. Наверно, одна из скрюченных берёз, упрямо лепившихся к этой скупой земле, больше не веря теплу батрацкого лета, сдалась и выбросила не белый, но светлый флаг, смиренно покоряясь смене сезона. Я прищурился, чтобы разглядеть берег получше, но лёгкий ветерок налетел на тонкие ветки, отвернув от меня хрупкие листья и прогнав тревожное наваждение, будто уговаривая не спешить и награждая чересчур внимательного зеваку ещё одним тёплым днём не желающего заканчиваться лета.
  Такое утро стоило разделить с возлюбленной, но я наслаждался тем, что могу эгоистично смаковать в одиночестве столь редкие для побережья яркие тона.

  Когда фонарь остыл, я тщательно вытер его от копоти, долил керосин и заранее выпустил небольшой язычок фитиля, чтобы вечером не тратить на это время. Остров просыпался: ротонду с громким криком облетела пара чаек, умудрявшихся драться прямо на лету. Башня же, казалось, желала поскорей отойти ко сну. Пожалуй, и мне стоило последовать её примеру: нервная ночь давала о себе знать, глаза слипались, а тело ныло, с трудом удерживая позвоночник в вертикальном положении. Я осторожно спустился по ступеням, будто опасаясь разбудить эхо, таившееся где-то в тени под лестницей, и поплёлся к дому, загребая башмаками короткую сухую траву.
  Как только я открыл дверь, Аксель пулей вылетел на улицу, мгновенно скрывшись где-то за маяком. Я усмехнулся: самое время выйти на охоту за полусонными чайками. Дом ещё сохранил немного тепла, и я был рад тому, что могу пока не растапливать печь. Сжевав наскоро приготовленный бутерброд, я с наслаждением растянулся на постели и сразу же уснул.

  Когда я снова открыл глаза, день явно перевалил за середину. Точнее сказать было сложно. Без будильника мне придётся поменять день и ночь местами, иначе я просто не смогу бодрствовать до утра. С этой мыслью я решил было поваляться под одеялом ещё немного, но голод и вид неуютного кома Мартиновой одежды на спинке кровати заставили меня встать.
  Растопив печь и, слушая, как щелчки и треск за дверцей вторят воркованию чайника, будто огромный скворец, я кружил по комнате в поисках места для каждой вещи, осиротевшей без своего хмурого хозяина. Я был так внимателен и придирчив к складывающейся вокруг меня композиции, словно старательно вил гнездо, постепенно свыкаясь с мыслью, что когда-нибудь обязательно буду вспоминать это место, как обетованные земли. Наконец, в воздухе повис аппетитный запах супа, пол был выметен, вещи разложены, и дом будто расправил плечи и посветлел лицом, как только что подстриженный старик-крестьянин, ревниво осматривающий расчёсанную цирюльником бороду.
  Не хватало лишь кота. Я осознал, что его не было весь день. Это не слишком беспокоило меня: я понимал, что уж он-то имеет куда больше прав считать остров домом. Но мне нужен был зритель — или строгий критик, который, расслабленно устроившись на стуле, дал бы моим усилиям высшую оценку, щуря лукавые жёлтые глаза.
  Не без сожаления я покинул тёплую комнату. Остановившись у порога, я стал звать Акселя, подолгу прислушиваясь и переводя дух после каждой серии свистящих звуков, телеграфной дробью вылетавших из моей гортани между вдохом и выдохом. Довольно скоро я окончательно выдохся, но мой пушистый сосед и не думал появляться. Я направился к башне и, сунув голову в приоткрытую дверь, несколько раз выкрикнул имя кота куда-то в сторону спящих сводов. Подниматься наверх мне пока не хотелось, хотя Аксель с большой долей вероятности мог быть именно там. Но я, немного поколебавшись, решил пройтись по острову, воспользовавшись этим поводом, чтобы осмотреть свои новые владения. Я спустился к причалу, потом снова поднялся и обошёл почти весь остров по кругу, стараясь не сорваться с обрыва, но совсем скоро убедился, что за короткое время моего пребывания здесь этот скудный клочок суши уже успел открыть мне все свои достопримечательности. Нет, пару мест, где не ступала моя нога, я всё же нашёл: эти острые выступы скал были заняты чайками, без страха и даже с некоторым презрением глядевшими на меня с высоты.
  Я вернулся к дому. Заметив краем глаза какое-то движение за башней, я с запоздалым удивлением отметил, что никогда не пытался обойти маяк с этой стороны. Наверняка Аксель спасается от назойливого гостя именно там. Предположение необъяснимым образом перерастало в уверенность, и я почти бегом добрался до нужного места. К моему разочарованию, кота там не было, но, начинаясь почти у самой стены башни, к воде уходила ещё одна каменная лестница со стёртыми ступенями. Я сделал глубокий вдох, пытаясь успокоить вдруг подскочившее к горлу сердце, и отправился вниз по скользким камням, цепляясь за щели в скале и какие-то корни в тщетной попытке замедлить свой спуск.
  Вопреки ожиданию, к воде я не попал: сделав поворот, лестница открыла взгляду тощие хребты тонущих в море скал, хаотично покрывавших пространство от берега до острова, и неожиданно завершилась узкой, как французский балкон, платформой. Одна из её сторон слегка утопала в скале, но большая часть площадки просто висела над обрывом. Небо устремилось к земле, меня замутило, а ветер, носившийся над фьордами, с радостной яростью залепил мне глаза и рот, чуть не сбросив меня в море на потеху визгливым чайкам. Я отпрянул к скале, скребнув ногтями по камням и пытаясь найти спиной хоть какую-то опору. Плечо пронзила неожиданная боль: с трудом повернув голову, я различил острые грани обветренного каменного распятия и невидящий взгляд Адамовой головы.