Сказка о судье...

В одном непролазном уголке зеленых легких планеты жил себе белый, как лунь, охотник. Всего делов-то у него было, что ходить по лесу, с деревьями разговаривать да зайчишек по опушкам гонять, чтобы жирок с тоски не отращивали.

Проснулся он как-то ранним утром от стука, будто кто-то топорищем по беременным стволам лупит. Оделся, обулся и давай скорее в лес, вглубь; на стук сами ноги несут. Видит: по одному деревцу кто-то разок топором ударил, только кору сдёрнул, всё равно, что ножом в драке полоснул; у другого ветка срублена, третье в половину укоротили, а иное и совсем под корень...

"Что за чертовщина? Что за гад, чужому горю рад?" — думает охотник и дальше на стук идёт.

В саму чащу забрался, видит: там человек топорищем орудует, а рядом на суку мантия чёрным флагом развевается.

— Ты кто таков, загранишный, будешь? Почто, иностранец, лес уродству предаёшь?

— А тебе какое дело? Что хочу, то и ворочу! — отвечает человек с топором, не прекращая рубить деревце.

— Этак дело не пойдёт... Ты давай прекращай шелубонить.

— Да успокойся, старик, ты мне не указчик! Я судья! А сюда пришёл для того, чтобы руку набить для моей работёнки. Вот на какое деревце у меня глаз ляжет, то и рубану. Тяпну по стволу — то же, что кого на месяцок в тюрьму посажу; что ни веточка — то и годок, а могу и полдерева срубить — это полжизни в тюрьме прогниёшь, а кто уж больно не взлюбится, и под самый корешок — это уж свету белого вовек не видать. Понял, что ли?

— Как не понять, понял... — отвечает старик. — Только вот не по-людски живёшь, а по-скотски...

— Ты, белая борода, меня не скотини... Иди пока жив, а то рубану тебя по кадыку, голова, как капуста, слетит, а скажу, что ты на меня сам напал. Во как! Кому поверят?

— Хех... нашёл, чем пугать... Старика - смертью, что корову - молоком... Я уж своё оттоптал...

Плюнул старик-промысловик и пошёл дальше, а судья остался рубить толстую беременную берёзку. Отошёл чуть служитель леса, а птички кучкой сели на ветки перед ним и щебечут:

— Чирик-чик-чик, дедушка, он у нас гнездо разорил... И у нас... И у нас...

— Что же делать прикажите? Заново стройте, не впервой...

Дальше идёт старик, а на тропку ёжик выкатился:

— Неужели так и уйдёшь? Ведь этот сучок дерево повалил, мне норку завалил...

— Ну, что ты, ёжик... Не расстраивайся, лапы есть, ещё выроешь...

Дальше идёт старик, а у самого с каждым стуком топора боль к сердцу комом подкатывает... Зайчиха ему навстречу выпрыгнула:

— Ооо-ой... Ооо-ой... Чего делается! — плачет зайчиха, а сама себе лапками в грудь бьёт...

— Да не реви, не реви, ничего понять не могу...

— Неужели не видишь! Этот пёс с топором дерево срубил, моих деток придавил... Дом рубят, щепки летят, наших деточек разят... А тебе всё равно...

Не стерпел тогда охотник, зашагал в чащу, вскинул ружьёцо, прицелился в судью, но в последний момент остановился. "На подлеца патрона жалко, — подумал он. - Сам свою участь найдёт".

И не успел он отойти в сторонку, как толстобрюхая берёза затрещала, закряхтела и упала на землю со всей своей мощью. Падая, будто специально, она хлестнула своей толстой веткой судью по спине, переломила ему спину и придавила его к земле, в которую он сам и сеял грехи. Закричал тот от боли, завопил, на помощь звать начал. Вспомнились ему все те, чьи жизни он укоротил, а чьи и совсем под корешок срубил, и казалось ему беспомощному, что лица их выглядывают из-за кустов и смеются...

А охотник стоял неподалёку, созерцая честный суд. Похмурился и произнёс с ухмылкой:

— Я так ничего не видал... и ты меня не выдавай...

А лес качал свои вековые деревья, шурша, поигрывая листвой, и говорил:

— Не выдам... не выдам... не выдам...