Наитие хирурга часть3

   Тишина! Как обманчива бывает минута затишья. Смотришь на краски заката, вдруг ухо улавливает свист снаряда. Издалека, едва весомый, но уже различимый.

   Понимаешь: свист – значит мимо… но интуитивно падаешь в ближайшее углубление,
опасаясь разлета осколков. Зарываешься в землю мыслью, прижимая тело плотнее к матушке Земле.  Авось, многострадальная убережет от  человеческой ненависти, посланной из канала ствола на большое расстояние.

   Беспечность  не проходит бесследно в такие секунды. Егор убедился в этом. Говорят: путь от просто человека к человеку истинному лежит через человека безумного. Отчаянно глупый поступок совершил, надеясь на возникшее перемирие. В тихий, скромный событиями день, не предвещавший особых изменений в его жизни. Осень золотила желтым округ, и казалось, черноту от разрывов поглотила. Спрятала от взгляда человеческого, пряча тем самым войну. Небо разбросалось голубым, вперемешку с белыми облаками. Осмелели птицы, исполняя сольные партии в амфитеатрах крон деревьев, насытили звуками живого недавно гремящую и смердящую атмосферу войны. Зашевелились люди в палисадах и огородах домов ближайшего села. Повеселела речушка, смывая комки чернозема, рассыпавшиеся от взрывов и упавшие в кромку воды у берегов.

   Чем-то мирным и радостным повеяло время на окопы и землянки, блиндажи и ходы сообщения. Распространился по долине запах кухни, призывный и возбуждающий аппетит. В общем – идиллия момента с прекращением стрельбы.

   На возвышении, в недалеком тылу, упирался в голубизну неба маковками храм. Окруженный золотом берез, ласкающих прядями едва дрожащий от утренней прохлады воздух. Березы беспричинно радовались легкому ветерку, но золото листвы надежно удерживали. Словно устроили праздник посреди морока войны и никак не хотели отпускать храм в жестокую реальность. От неги такой округа замерла  едва дыша.   Благостным веяло от битого осколками здания, и струился, казалось, Святой Дух, поднимаясь в пространство, сохраняя надежду в жизнь и благоразумие назло безрассудству людей, затеявших бойню.  Израненный, со щербинами в стенах и выбитыми стеклами, хранил веру в Бога,  привлекая христианскую душу окунуться в мир незыблемой твердости и непоколебимости основ благородства.

   И так зазывно в душе образовалось, захотелось любыми средствами оказаться в израненном храме. Соприкоснуться душой и обрести покой, уверенность в своей надобности. Егор достал бабкину иконку, с ней он не расставался последнее время. Почитал молитву, не помня, но по наитию подбирая хорошие слова, способные, на его взгляд, достичь небес. Проговорил слова, пока в землянке никого не было.
Обратился к Вадиму, читавшему книгу в капонире штабного УАЗика.

- Прогуляюсь до храма, не теряйте.

- Ты бы поостерегся Егор, не ходил.

- Здесь недалеко. Я недолго.

- Место пристрелянное. Не приведи Господь, заварушка начнется. Да и снайперы постреливают.

- Я с обратной стороны зайду, за бугром спрячусь. А внутри не просматривается. Сегодня туман, вряд ли станут наблюдать.

   Он так и не мог объяснить, что его притягивало в Божий дом, пустующий из-за постоянных обстрелов. А он стоял, не смотря ни на что. До фундамента не разбомбили – ориентир знатный. А может, опасались: тоже ведь христиане, не до конца веру утеряли. Так и стоял, приняв на свои плечи небо: с облаками и солнцем, тучами и ветрами. Службы давно не проводились, опасно. Но как боец, не сдавался и смотрел в мир проемами окон. Израненным куполом сверкал в прогалинах гари голубым в лучах заходящего и восходящего солнца, осеняя крестом окрестности.

   Может из-за того, что в памяти осталась картинка разрушенного сельского храма с подгнившими  нижними венцами. Некогда коммунары выгнали священника, устроили зернохранилище. Начал оживать храм усилиями прихожан – старушек из нескольких ближайших сел, во время войны. Те с опаской ходили в покосившуюся церковь, ставили свечи у икон, подернутых темными пятнами. Молили о снисхождении благодати на воинов, бьющихся на фронтах с врагом. Да ненадолго, только отгремели салюты Победы, как вновь помешала вера. Собственно говоря, не вера виновата, а принципы воспитания молодого поколения, требующие отказа от Бога.

   Так и этот израненный, с некогда белыми стенами и небесными куполами храм, манил в свое помещение. Словно нечто необыкновенное, отличительное от других церквей находилось внутри. Наполненная напряжением окружающей обстановки и все же пробуждающаяся каждое утро данность, зовущая жить, звала к светлому. Да где добыть эти светлые сутки, коли всякий день под обстрелом или под угрозой прилета смертоносного груза с неба? Стены горели поутру красным, возвещая о восходе солнца, той самой звезды, дающей право на существование в мире всякого организма. Просыпался человек, а с ним все живое: и жаворонки, и мыши полевки, кузнечики и бабочки. Только не слышно в селах утренней зазывной песни скота, сгоняемого на пастбища. Извели! Дюже крупная мишень. Порой подаст голос петух и стыдливо умолкнет, не собирает в стаю кур. Подворья в настороженной тишине, прислушиваются: как утро начать?

   Егор ползком добрался до входа в храм, преодолевая крутой склон. Легкий ветер от реки разогнал космы тумана, где-то оторвав от земли и бросив к вершинам крон, а где-то прижал седыми локонами к земле. Открыть дверь – опасно, обратишь внимание, привлечешь взгляд снайпера через прицел и подставишь себя. Забираться через проем окна наиболее надежно, но стыдно. Словно тать какой, воровским способом проникать в храм. Подполз ближе и приметил большое отверстие в нижней части одной створки. Видимо разрыв пришелся именно в это место и треть двери отсутствовала.

   Что не хватает людям? Приходится ползком в церковь пробираться. Каждый человек – богатство Вселенной, а здесь убивают право присутствия в этом мире. Бабушка вдруг пришла на ум со своим поучением: иди по миру каждый день, целуя небо и Землю. Каждый твой шаг – поцелуй для Земли, ведь ты – ее ребенок, а выдох твой – поцелуй небу, которое окружает каждый день от рождения до смерти. Уж больно короток этот промежуток в зоне боев, не всякий успевает поцеловать небо и землю. Когда в видениях или мыслях возникала бабушка, Егор чувствовал – находится под защитой старой. Там наверху она просит за него перед Богом и ангелами о помощи внуку.

   Пробрался через притвор, не поднимался в полный рост. Вдруг через проемы простреливается внутреннее помещение. Окна выполнены празднично, под самый потолок, жалко, от красоты остались лишь зияющие ветром проемы и лучи проникающего везде солнца. Посветлело, значит, туман рассыпался совсем. Пробрался в угол, где можно без опаски приподняться и осмотреться, поблагодарить Господа за то, что до сих пор жив и нашел себя в этой круговерти людей и событий.
Боковым зрением увидел на стене свою тень. Откуда? Силуэт колыхнулся и моментально раздался шлепок, полетели куски штукатурки в стороны. Инстинктивно упал и вжался в крошево на полу. Видимо, снайпер принял тень за силуэт человека, вот и получите подарок. Что это? Центральное кандило - подсвечник, расположенный на клиросе, освещался светом одинокой свечи. Откуда взялась свеча в безлюдном пространстве храма? Да еще и горящая? Кто-то должен ее зажечь.

   Огонек теплился и колыхался в подвижных слоях воздуха. Расстрелянные и поврежденные осколками иконы в иконостасе и по стенам, с болью и надеждой обращались к вошедшему. Святые лики, опаленные гарью пожара, с мольбой обращались о сбережении. Намоленное помещение искало защиту и само предоставляло ненадежное, но все же укрытие для страждущего, посетившего храм в такое время. Но свеча!? Откуда взялась свеча, горящая посреди пустого храма? Рука невольно потянулась ко лбу, как когда-то учила бабушка. Губы шептали и шептали слова, Егор понимал лишь, что просит не для себя, а для тех, кто прошел через его руки. Кто остался жив и те, что не смогли с его помощью уйти с последней ступеньки жизни.

   Оторвалось нечто от его тела, поднялось к потолку, не боясь пули, и наблюдало сверху за действиями хозяина. А  он испытывал от этого облегчение, словно освобождался от груза, набранного за последнее время, тяжелым комом лежащее  в области сердца.

   Догорела свеча, сколько прошло времени, Егор не понимал и не отдавал отчета. Просто понял, пора возвращаться. Горящую свечу в пустом обстрелянном храме он не забудет. Это необычное явление захватило душу. Что это? Предупреждение поберечься или какая-то гарантия защиты от жизненных неожиданностей?  Понимая, что за храмом уже наблюдают, рывком преодолел расстояние и перевалился в проем окна, оказавшись под защитой стен.


   Скоро развернулись события с контрнаступлением противника. Кто придумал наступать в осеннюю распутицу? Встала техника, люди тонули в грязи. Попытки перемочь, пересилить оборону остановившихся вдруг войск. Кто мог обрисовать полную обстановку? Ни командиры верхних эшелонов, ни низшее звено не могли овладеть быстро меняющейся обстановки. Оттого и приказы, доходившие до передка, зачастую опаздывали и часто не представляли, что нужно предпринимать в том или ином пункте обороны.

   Лишь рядовой боец на данном, конкретном участке понимал происходящее и мог обрисовать местоположение своих войск и подразделений противника. Пролежав порой день напролет в луже на дне окопа, выбирались ночью к своим подразделениям, вытаскивая раненых на себе. Находили госпитали, те тоже не отходили в тыл,  на передке, в каторжных условиях делали операции, размещали людей в самых непотребных местах, поскольку эвакуацией некому, да и некогда заниматься.
Хирургическое отделение без передышки резало, сшивало, обрабатывало раны, 
проводя многие часы возле операционных столов. По истечении трех суток определились с отдыхом, поскольку без сна невозможно стоять и сохранять внимание.
   Падали здесь же в уголке, засыпали на пару часов, но находились в постоянной
готовности немедленно заменить товарища или оказать ему помощь в сложном случае.

- Егор! Помощь нужна,- и пружиной подбрасывало к столу.

- Вадим, поспи. Здесь вроде просто.

   Сестры на ходу покачивались от усталости, но продолжали оставаться в строю. Морок в сознании говорил о потери ощущения времени, никто не в состоянии сказать не то что число, но и не мог бы назвать день недели. Глаза слезились от напряженной работы. А у входа лежали, сидели следующие, ожидающие очереди. Сидели с угасающими глазами, ждали, дойдет ли до них очередь или уже не нужно будет ложиться на операционный стол. Самое страшное: никто не мог сказать, когда все это закончится. Но надеялись: выдохнутся две силы, сошедшихся лоб в лоб  посреди чернозема полей, так и не давших урожая в этом году.

   Как и ожидалось, контрнаступление заглохло, войска встали в глухую оборону, принялись уточнять потери в территориях, личном составе и технике. Начальники всех степеней требовали пока не знали сами, чего. Но настойчиво и  упорно. Что касалось госпиталя – начали вывозить прооперированных в тыл, появились свободные койки, спало напряжение в работе, но только не поток раненных. Их везли и несли. До какого совершенства дошло оружие, продолжавшее выбивать живую силу. Особенно докучали дроны, способные на большом расстоянии наносить поражение. Обострилась минная война, безжалостно рвавшая металл гусениц и корпусов машин, отрывавшая ступни у бойцов и просто пичкая осколками крепкие тела мужиков. Досаждали снайперы, с большого расстояния без опаски для себя, валившие целые подразделения. Ранит такой воина, наши не могут оставить в беде товарища и приходят на помощь, вот тут и открывается, по своей сути, охота. Бьют любого подходящего и подползающего. Настреляет такая сволочь пару десятков человек и делает зарубки себе на прикладе.

   Тяжесть в работе хирурга не в том, сколько выстоишь на ногах, делая операции. Тяжело смотреть в глаза людям, когда очередность определяешь. Смотрит на тебя, морщится от боли, но молчит, даже улыбаться пытается.

- Доктор, я жить буду? Вы поможете мне?

   А сам внутренности руками придерживает, чтобы с носилок не упали.

- Терпи, милый, терпи,- как сказать, что отбегал уже свое на белом свете? Только и можешь, облегчить  страдания лошадиной дозой обезболивающего. Как взять на душу грех – кому помочь, а кому улыбаться и веру оставлять на выздоровление. Наитие хирурга – великая вещь. Провозишься с одним, трое других за это время не выдержат и отойдут в мир иной.

   Однажды отыскался свободный промежуток времени, позвали ужинать. На выходе из палатки стояли носилки, на них лежал совсем уж молодой мальчик. Отжил, отбегал. Ожидал, когда санитары вынесут. Егор проходил мимо и невольно бросил взгляд на комок грязного обмундирования. Говорят, сутки лежал в открытом поле и его вражеский снайпер расстреливал. Не добил, а баловался с судьбой наперегонки. Пулю пошлет в ногу и оставит на время. Посмотрит в себя пришел – добавит. Что удивительно, сам выполз из этого ужаса. Да вот не дотянул, уже будучи у своих.

   Взглядом скользнул по телу и перевел под ноги, чтобы не споткнуться. Да бросилось в глаза нечто, заставившее замереть и повернуть голову. В груди горела свеча, едва теплилась, пробиваясь светом сквозь обмундирование и бинты. Не может быть! Откуда? Кто зажег? И, ощущая нереальность происходящего, припал к груди мальчишки. Есть! Ниточкой бьется: ударит разок и замолчит, потом вновь, едва различимо, стукнет сердце, толкнет кровь. Живой, бродяга! Закричал:

- Срочно на стол!

   Они вдвоем с Вадимом доставали пули из нашпигованного тела. Шили и бинтовали. Восстанавливали кровообращение. Дважды восстанавливали сердцебиение. И к утру  убедились – сделали все! Будет жить! Осели на дощатый пол в изнеможении.

- Как ты определил, что жив?

- Не поверишь! Увидел свечу горящую внутри его.

- Талантище, Егор. Можно научную работу писать.

- Да брось ты. У нас призвание другое. Главное, в работе помогало бы.

   Они спали, прислонившись друг к другу. Хирургическая сестра Евгения принесла две чашки кофе, замерла, чтобы не разбудить двух здоровых мужиков, уставших до изнеможения и упавших на пол, ставший для них самой счастливой площадкой на Земле в этот самый момент.

   А Вы говорите, наитие! Егор с той поры смотрит в человеке свечу и знает, теперь точно выживет лежащий на операционном столе, как бы тихо она не горела.