Есть только миг

- Баба, ты скоро?
Ох уж, этот родной голосок, несущий радость, умиротворение и покой! Бросаю все дела и бегу на второй этаж в нашу детскую. Мое пятилетнее чудо уже лежит в кровати, помытый дедом в бане, в свежей пижамке, с книгой в руках. Мы с внуком обожаем этот традиционный вечерний моцион, предполагающий обязательное чтение детской книги и сольный бабушкин концерт с разнообразным репертуаром  колыбельных.
Что же в программе на сегодня? Читаем несколько глав книги Воробьева “Капризка” с последующим обсуждением поведения героев - этакая конференция под одеялом , а затем, уставший от сравнительного анализа характеров персонажей, сонный голосок произносит:
- Баба, давай пой мою любимую!
И баба с огромным внутренним энтузиазмом старательно выводит:
 «Ооой ты, котенька-коток, котик-серенький хвосток, ты приди к нам ночевать, нашу детку покачать…» 
При этом просто необходимо не выпускать Максика из объятий. Только потеряна телесная связь , раздается сонное:
- Баба, обнимай!
 По усталым ноткам в голосе чувствую, что вот-вот уснет, прижимаю свое счастье поближе, и шестой круг колыбельной  проходит со сниженным звуком . Обычно по утрам за завтраком муж и дед, засыпающий в соседней спальне,  извещает нас, на котором из кругов он ушел в объятия Морфея…
Наконец Макс младший засыпает.
Я, продолжая по инерции гладить его по головке, закрываю глаза.
Память переносит меня на полвека назад, в маленький заснеженный городок на Западном Урале.
 Поздний вечер. Мы идем с бабушкой по улице с символичным для шестидесятых годов  названием Советская. И ходим уже не первый час.  Это такой психологический тренинг, как бы сейчас сказали. Ясное дело, что бабуля моя, пусть и педагог по образованию, даже и не подозревала тогда, что изобрела новый способ лечения детской депрессии и сейчас проводит курс под названием “профилактика депрессивного синдрома дошкольника”. “Лечение” начинается  всякий раз, когда она застает  меня сидящей на диване и смотрящей в одну точку. На ее вопрос, о чем я думаю, отвечаю:
- Ни о чем! Просто слушаю, как душа болит …
- Тааак, внученька, ну-ка давай одевайся, пойдем погуляем. 
Я машинально одеваюсь, сую ноги в белые валенки-самокатки (морозы в моем детстве были знатные), и мы выходим. Бабушка что-то рассказывает…
 Не сказки, нет, - она любит  вспоминать свое детство. И нарисованные ею картины проплывают передо мной, как кинокадры. Такими далекими казались тогда эти невыдуманные  истории.
Годы летят… Я теперь тоже, как и моя любимая бабушка, все чаще вспоминаю свое детство. И часто всплывают в памяти эти вечерние исцеляющие душу прогулки.
- Ну что, Леночка, как душа твоя? Стало полегче? - с надеждой спрашивает бабушка.
- Баба, давай еще погуляем!
 И мы идем дальше. Под ногами скрипит снег, рогатый полумесяц висит над крышами, а звезды кажутся такими яркими, что хочется потрогать их рукой…
Это были не просто прогулки, это были прогулки-облегчение.
 А началось все с того момента, когда я, маленькая девочка, узнала значение слова “смерть”.
Умер дедушкин брат, дядя Ваня.
На похороны меня не взяли, но я до мельчайших подробностей помню эту жутковатую, холодящую душу суету.
Мама сосредоточенно склонилась над круглым фамильным столом, с которого  снята связанная крючком белоснежная скатерть, и стол от этого выглядит беззащитно-голым. Я оглядываю комнату в поисках скатерти и нахожу ее уголок к уголку сложенной на серванте. Ее аккуратный вид, как будто, говорит: потерпи немного, я рядом, скоро этот кошмар закончится! А  мой любимый стол, за которым я нарисовала столько красивых рисунков и даже научилась писать все-все  гласные буквы, находится  сейчас во власти страшного черного сатина, разложенного на его поверхности в виде широких лент, на одной из которых моя мамочка выводит аккуратные буквы : “до-ро-го-му бра-ту  !” Она так сосредоточенно опускает красную деревянную ручку с металлическим  пером-лопаточкой в банку с золотой краской, что не замечает меня. И как-то это все не сочетается, не согласуется друг с другом:  черные ленты, обнаженный стол, мама …  Я растерянно смотрю на ее такое родное и одновременно отстраненное лицо и понимаю своим детским умом, что смерть важнее меня. И это открытие проникает в самые глубины детской души.
Подходит тетя Галя, мамина старшая сестра, и они начинают украшать венок из искусственных цветов ветками аспарагуса, который растет у бабушки в доме в огромной кадке. Несколько лет после этого события я старалась не находиться вблизи страшного растения, только вот, как назло, в углу, рядом с аспарагусом, стояла моя любимая радиола. Обойти аспарагус  было невозможно: когда я устанавливала пластинку на вращающийся диск радиолы, эти ужасные ветки непременно задевали мою правую щеку, как бы ни старалась я  уберечься от них. Какова же была моя радость, когда в очередной раз, придя к бабушке в гости, я увидела рядом с радиолой стул вместо аспарагуса.
- Бабуууль , - радостно закричала я, - а где цветок?
- В нем мошки завелись - выбросить пришлось, - обыденно ответила из кухни баба Катя.  Исполненная благодарности этим замечательным мошкам, победившим страшный аспарагус, я уселась рисовать за свой любимый круглый стол. 
А пока мне просто страшно. Страшно смотреть, как мама и тетя прикрепляют черную сатиновую ленту, и страшно слышать, как тетя кричит бабушке:
- Мамаа, венок от папы готов! Сейчас будем писать от племянников!                Со временем я поняла, что жизнь и смерть всегда идут рядом - так устроен мир. А тогда…   
 Я так благодарна своей постоянной спасительнице, моей любимой бабушке Кате, которая несмотря на постоянную загруженность, всегда находила время для меня.
До сих пор не понимаю, как бабуля все успевала ?! У нее были огород, корова, теленок, поросята… и мы, внучата, требовавшие внимания. Всех надо было накормить, напоить, приголубить. Такое ощущение, что в ее сутках не 24, а все 48 часов! Все думаю: во сколько же она вставала, если проснувшись поутру, мы с двоюродным братом Витей  всегда находили на припечке три противня: на одном шанежки с творогом , на втором - с картошкой , на третьем - сладкие булочки?!    В нашем детстве это было обыденностью. А сейчас я не могу понять, когда же бабуля пекла эти шанежки? Ночью?!  А ведь помимо этого в русской печке всегда настаивался чугунок с наваристым супом, на столе под расшитым льняным полотенцем остывала пара пышных буханок одуряюще пахнущего свежего хлеба…   
    Я все помню, и хочу оставить о себе такую же память. Но разве мне суметь столько успеть?! Однако, я стараюсь!               
  И по прошествии многих лет, крепко обнимая своего внука, всем нутром  чувствую в себе бабушкины гены: желание помочь, согреть, уберечь…
Максик спит, а я мысленно планирую наше с ним завтра. Талгат берет внука на горнолыжку, значит на завтрак напеку оладушек. Со сметаной Максимка их просто обожает… И, успокоенная, засыпаю.
 г.Первоуральск февраль 2020г.