Страницы жизни Николая Гумилёва

 

  В штормовую ночь 3 (15) апреля 1886 года в Кронштадте у старшего судового врача, коллежского советника Стефана (Степана) Яковлевича Гумилёва и Анны Ивановны Гумилёвой родился третий ребёнок, мальчик. 15 (29) апреля 1886 г. он был крещён в Кронштадтской морской военной госпитальной Александро-Невской церкви и получил имя Николай.
Степан Яковлевич Гумилёв происходил из духовного сословия и вырос в многодетной семье. Он поступил в Рязанскую духовную семинарию, однако по окончании её не пожелал связывать свою судьбу с духовным образованием. Позже он окончил Московский университет и, получив в 1881 году звание лекаря и уездного врача, был направлен в Кронштадт, где его прикомандировали к госпиталю. В 1883 году старший Гумилёв был переведён в 3-й флотский экипаж, откуда и началась его морская жизнь. В 1887 году он вышел в отставку, и семья переехала в пригород Петербурга – Царское Село.
Мать, Анна Ивановна Гумилёва, происходила из старинного дворянского рода. По семейным преданиям одним из предков Львовых считался татарский князь Милок, перешедший на службу русскому царю. Мать была набожной и регулярно водила детей, Николая, брата Димитрия и сестру, в церковь, читала по вечерам Евангелие и Жития Святых.
Дед был морским офицером, а дядя – адмиралом.
В детстве Николай почти непрерывно болел. Врачи определили у него «повышенную деятельность мозга», то есть особую чувствительность и впечатлительность. Приступы слабости и головной боли преследовали его до ранней юности. Он вспоминал себя ребёнком с какой-то удивительной жалостью, но и не без гордости. Анна Ивановна, уже после его смерти, вспоминала, что в детстве он очень точно предсказывал погоду, а однажды в дождь вышел на крыльцо и стал что-то шептать. Чудо – дождь прекратился! Может быть, с этих пор появилась у него абсолютная вера в СЛОВО. При таком отношении к слову, словесному искусству, поэт превращается в мага, тайного повелителя мира. У него нет права на измену себе, на трусость, на мелочность.
«Самый первый: некрасив и тонок,
Полюбивший только сумрак рощ,
Лист опавший, колдовской ребенок,
Словом останавливавший дождь».
 
 Рос и развивался Николай стремительно. Разные периоды его жизни и творчества разительно отличаются друг от друга. Он полагал, что в одном и том же теле на протяжении жизни поселяются разные души.
Верная ему Анна Ахматова вспоминала, что стихи Николай начал сочинять очень рано, с шести лет, наполняя их звонкими экзотическими именами и сказочными персонажами. Он с интересом поглощал одну книгу за другой. Особенно приключения Луи Буссена, Густава Эмара, Майн Рида, Жюля Верна. Но не меньше литературы ему была мила география. Любимое занятие и развлечение его – вычерчивать на карте маршруты великих путешественников.
В 1897 году, когда Николаю исполнилось 9 лет, он поступил в первый класс Царскосельской гимназии, где уже учился его старший брат Дмитрий. Гуманитарные предметы давались ему легко, а с математикой все годы он был не в ладах. Когда настало время идти во второй класс, по настоянию отца в Петербурге была снята квартира. Коля выдержал экзамен и поступил во второй класс известной гимназии Гуревича. Но с учебой возникли проблемы. В ведомости появились двойки не только по немецкому языку, но и по латыни, греческому языку. В результате постановлением педагогического совета он был оставлен на второй год и окончательно потерял интерес в учебе.
На листах бумаги, в тетрадках начали появляться собственные стихи. Первой его читательницей стала мама, которую Коля очень любил и поверял ей свои тайны. Отец считал написание стихов блажью. Так и текла бы жизнь дальше, если бы не случай. Тяжело заболел старший брат Митя. Врачи определили воспаление лёгких и посоветовали сменить климат. На семейном совете отец определил новое место жительства – Тифлис. Новый мир, впечатления от окружающих город красивых ущелий и гор, поразили воображение юноши. Он стал серьёзно работать над стихами и даже рискнул зайти в местную газету «Тифлисский листок», где 8 сентября 1902 года появилось его первое печатное стихотворение «Я в лес бежал».

Я в лес бежал из городов,
В пустыню от людей бежал...
Теперь молиться я готов,
Рыдать, как прежде не рыдал.

Вот я один с самим собой...
Пора, пора мне отдохнуть:
Свет беспощадный, свет слепой
Мой выпил мозг, мне выжег грудь,

Я страшный грешник, я злодей:
Мне Бог бороться силы дал,
Любил я правду и людей;
Но растоптал свой идеал...

Я мог бороться, но, как раб,
Позорно струсив, отступил
И, говоря: "Увы, я слаб!",
Свои стремленья задавил...

Я страшный грешник, я злодей...
Прости, Господь, прости меня,
Душе измученной моей
Прости, раскаянье ценя!..

Есть люди с пламенной душой,
Есть люди с жаждою добра,
Ты им вручи свой стяг святой,
Их манит, их влечет борьба.
      Меня ж прости!..
 
Однажды Коля и Митя отправились в торговые ряды покупать подарки к Рождеству. Там они столкнулись с Митиной знакомой Верой Тюльпановой и её подругой. Старший брат стал разговаривать с Верой, а Коля остался со светлоглазой и хрупкой девушкой с чёрными длинными волосами и таинственной бледностью лица. Вера их познакомила:
« Моя подруга Аня Горенко, учится в нашей гимназии.…Да, я забыла тебе сказать, Аня, Коля пишет стихи». Коля гордо посмотрел на Аню, хотя вообще был не из красавцев: вытянутый череп, косящие глаза, да ещё «разные». В общем, выглядел форменным гадким утёнком. Аня не сказала, что сама пишет стихи, а только попросила:
«А не могли ли бы вы прочесть что-нибудь из ваших?»
Коля прочитал:
«Я конквистадор в панцире железном,
Я весело преследую звезду,
Я прохожу по пропастям и безднам
И отдыхаю в радостном саду.

Как смутно в небе диком и беззвездном!
Растет туман… но я молчу и жду
И, верю, я любовь свою найду…
Я конквистадор в панцире железном.

И если нет полдневных слов звездам,
Тогда я сам мечту свою создам
И песней битв любовно зачарую.

Я пропастям и бурям вечный брат,
Но я вплету в воинственный наряд
Звезду долин, лилею голубую».

 - Ну что, хорошие?
Аня кивнула головой и добавила: «Только немного непонятные».
Так познакомились гимназист седьмого класса  Николай Гумилёв и гимназистка четвёртого Анна Горенко. Высокая, худая, бледная, Аня Горенко отличалась загадочностью, томностью и любила играть роль роковой женщины, всегда как бы на грани смерти. Хотя никогда не жаловалась на аппетит и заразительно хохотала, обсуждая с подругами «кавалеров». А этот кавалер влюбился в неё с первого взгляда, увидев в ней свой идеал, свою Аэлиту, недостижимую и вечно манящую. Видимо не случайно судьба свела этих двоих.
 
 
Аня Горенко, согласно семейной легенде, вела своё происхождение от татарского хана Ахмата, и, впоследствии, поэтому взяла литературное имя Анна Ахматова. «Татарское, дремучее, пришло из ниоткуда. К любой беде липучее, само оно – беда» так писала она о своём псевдониме.
Она родилась под Одессой, в посёлке Большой Фонтан в семье отставного инженера-механика флота. Когда ей исполнился год, семья переехала в Царское Село под Петербургом. Там она жила до 16 лет и училась в Царскосельской женской гимназии. Каждое лето она проводила в Крыму, в окрестностях Севастополя, Херсонеса. Пушкинский строгий север и дикий, таинственный юг, полный античных отзвуков – две лирические родины Ахматовой. С морем она связывает первое явление Музы, отраженное в поэме «У самого моря», написанная в 1914 году. Последний класс гимназии она заканчивает в Киеве. В 1907 году она начинает учиться на юридическом факультете Высших женских курсов. Затем поступает на Высшие историко-литературные курсы Раева в Петербурге, но не заканчивает их. Её эрудиция была обширной и детальной: античная, русская и зарубежная литература, отечественная и мировая история, архитектура, музыка, театр, живопись, мировая политика… позднее её путешествия в Париж с Гумилёвым в 1910 и 1912 гг., по северной Италии в 1912 г. сообщили особую интимность и конкретность её «европейской теме».
 
 
Новая душа Гумилёва – отроческий романтизм, страстное увлечение поэзией. Однажды учитель математики после уроков окликнул его: «Гумилёв, подойдите ко мне! – и без переходов – ну-с, что, сударь? Доигрались, наконец! Даже у такого терпеливого директора, каким является наш Иннокентий Фёдорович, и то терпение лопнуло! Он вас ожидает в своём кабинете». До кабинета директора Николай шел, мысленно отвечая на возможные упрёки. Но директор встретил его приветливо и беседа пошла не об уроках, а о стихотворениях, которые Анненский одобрял и советовал ими заниматься серьёзно. Когда учителя ругали Гумилёва, то Анненский обычно говорил: «Да, да, господа! Всё это верно! Но ведь он пишет стихи!» И многие гимназические стихи написаны под явным влиянием Анненского и Бальмонта. Подростку начала века трудно было не увлечься модными в то время теориями, согласно которым искусство выше жизни. И требовать от него поучений или иной пользы значило унижать художника. Свойственная эпохе экстравагантность вкусов, нравов и манер не обошла и молодого Гумилёва. В альбом сестры в детской «анкете» он записал: любимый писатель – Оскар Уайльд; цветок - рододендрон; блюдо – Канандер. Обыкновенно гимназисты упоминали Пушкина, ромашку и мороженое. Звучные слова всегда восхищали Николая. Беда, однако, в том, что экзотический сыр назывался всё-таки «Камамбер», и Гумилёв чуть ли не уничтожил альбом, желая скрыть свой позор. Сам он в зрелые годы, смеясь, рассказывал об этом своей ученице И. Одоевцевой.
 
Настали смутные дни 1904 – 1905 годов. Поражение в русско-японской войне вылилось в стихийные бунты по стране. Николай собирался даже одно время сбежать добровольцем на фронт. Но война Гумилёва совершенно не та война, которая ввергла Россию в хаос. Его война – это война конквистадора, добивающегося славы.
Гимназические стихи Гумилёва стали появляться в рукописном журнале «Горизонт», организованном в стенах гимназии при его участии. Маме, Анне Ивановне, нравились стихи сына. И она дала необходимую сумму для издания первого сборника, вышедшего в Петербурге в 1905 году и называвшемся «Путь конквистадоров». Этот первый сборник состоял всего из 10 стихотворений. И. Ф. Анненский и В. Брюсов оценили первый сборник Гумилёва. Брюсов отозвался обнадёживающей рецензией и предложил сотрудничать в популярном журнале символистов «Весы».
 
Перевернём ещё одну страницу. В 1906 году Николай Гумилёв оканчивает гимназию, сдав государственные экзамены. По всем точным наукам «удовлетворительно»; по гуманитарным «хорошо»; по логике «отлично». После долгой беседы с Анненским о своей дальнейшей деятельности, Николай решает продолжать образование в Сорбонне. Отец был категорически против такого решения, так как считал это увлечение поэзией зряшным делом. Он думал, что сын образумится и займётся чем-то серьёзным. Брат Николая, Михаил, уже оканчивал морской кадетский корпус. Как всегда, стараниями Анны Ивановны, вопрос о поездке в Париж был улажен. Новые впечатления в Париже захлестнули Гумилёва. Одно за другим посылает он новые стихи Брюсову, пытаясь в учтивой форме отстаивать свою точку зрения. В Париже он посещает собрания русских художников, выставки искусства, слушает лекции в Сорбонне, много пишет, изучает стихотворную технику, стараясь выработать собственную манеру. Требования молодого Гумилёва к стиху – энергия, чёткость и ясность выражения, возвращение первоначального смысла и блеска понятиям долга, чести, героизма. Гумилёв начинает издавать свой журнал «Сириус», первый номер которого вышел в январе 1907 года. Основными авторами нового журнала стали сами издатели: Гумилёв, печатавшийся под псевдонимом «Анатолий Гранд и К*», а также юная Горенко. Но после третьего выпуска журнал прекратил своё существование. Гумилёв увлёкся другим, начал серьёзно изучать французскую литературу, историю театра и живописи. Принялся за написание прозаических новелл, которые были опубликованы в «Весах» № 4 за 1908 год. В этом же году выходит сборник «Романтические цветы», изданный в Париже. Брюсов писал: «стихи Гумилёва теперь красивы, изящны, и, большею частью, интересны по форме». Сборник включал 32 стихотворения и был издан на средства автора тиражом 300 экземпляров. В этом сборнике впервые появляется африканская тема, навеянная кратким посещением летом 1907 года Африканского континента.
 
Весной 1908 года Гумилёв решает оставить Сорбонну и вернуться в Россию.
В апреле он прибывает в Царское Село, а в июле подаёт прошение ректору Петербургского университета о зачислении его на юридический факультет. В университете протекала бурная литературная жизнь. Сергей Городецкий вместе с А. Гидони основал литературное общество «Кружок молодых». Один из друзей приводит Николая на литературную «среду» Вячеслава Иванова, где родилась «Академия стиха», творческая мастерская для начинающих поэтов. В Петербурге появляется граф Алексей Толстой, знакомый Гумилёву ещё по Парижу. Новый 1909 год начался открытием выставки художников «Салон 1909 года», который организовал и проводил поэт и критик Сергей Маковский. Николай Гумилёв сумел зажечь его идеей создания нового журнала. Так появился «Аполлон» - один из интереснейших журналов начала века, в котором вскоре были опубликованы декларации акмеистов. В этом же году Гумилёв переводится на историко-филологический факультет. Его ста-раниями был собран большой кружок молодых авторов при журнале «Аполлон». Лекции согласился читать И. Ф. Анненский. С первых чисел октября начались вечера-диспуты, на которых выступали Вячеслав Иванов, Николай Гумилёв, Максимилиан Волошин, О. Мандельштам. А 24 октября вышел первый номер журнала «Аполлон».
В декабре 1909 года Гумилёв впервые едет в Тропическую Африку, которая покорила его навеки. Из этой поездки он привёз в Петербург мучительную африканскую лихорадку. До конца жизни Николай отличался слабым здоровьем, но так стыдился собственной болезненности, что даже рецепты от врача заставлял выписывать на другую фамилию. В это время он появлялся на людях с тростью, говорил с важностью и апломбом. Зато в стихах его не ускользала самоирония, читалась нежность и простота.
 
1910 год начался для Гумилёва трагически. Хотя в семье уже привыкли к тому, что отец постоянно болеет, но его неожиданная смерть сильно подействовала на мать. А тут ещё так некстати намеченное ранее событие: Гумилёв получил официальное разрешение ректора университета на брак, и 25 апреля 1910 года был обвенчан с любимой Аней Горенко. Молодожены отправились в свадебное путешествие в Париж.
Немного ранее вышла в свет книга стихов Гумилёва «Жемчуга» с обложкой Д. Кардовского, которая принесла автору всероссийскую известность. Почти все его стихи написаны прекрасно обдуманным и утонченно звучащим языком. Муза странствий определяет лицо сборника. Поэт воспевает мужество и независимость. Гумилёв был благодарным учеником и посвятил книгу своему учителю В. Я. Брюсову. 1910 год стал годом кризиса символизма, о чем впоследствии признавался Блок. Некогда писавшие друг другу любезные письма, Брюсов и Вячеслав Иванов теперь стали врагами. Гумилёв оказался на перекрёстке литературной борьбы. Уйдя из университета, он серьёзно занялся литературным трудом. В журнале «Аполлон» в разделе «Письма о русской поэзии» постоянно появляются его «критические обзоры» поэтических книг современных авторов. Главное их отличие заключается в том, что Гумилёв пытался понять чувства, которые двигали поэтами. И сам для себя извлекал уроки, учился не только на своих ошибках, но и на ошибках других…
 
Вскоре после свадьбы Гумилёв решил навестить маменьку, которая проживала в имении Слепнёво. Анна Ахматова и подумать не могла, что этот родственный визит изрядно потреплет ей нервы. Оказалось, что в то же время в имении гостили две двоюродные племянницы Гумилёва. Одна из них Мария Кузьмина-Караваева произвела неизгладимое впечатление на поэта. «Машенька совсем ослепила Николая Степановича», - заметила нянечка Кузьминых-Караваевых. ««Увлечённый Машей, Коля в назначенный день отъезда, - вспоминала потом родственница поэта», - говорил, что у него сильно разболелась голова, театрально хватался при тётушке Варе за голову, и лошадей откладывали». Анна Ахматова наблюдала за увлечением мужа свысока, решив, что в этой платонической «блажи» он грани не перейдёт. Видимо, была не в курсе, что Николай Степанович не только писал Маше стихи, но и, будучи женатым человеком, сделал юной особе предложение. Маша ответила отказом, у неё была запущенная форма чахотки, и врачи оставляли ей совсем немного времени на жизнь:
«Когда она родилась, сердце
 В железо заковали ей,
 И та, которую люблю я,
 Не будет никогда моей».
По воле случая практически сразу после смерти Маши в январе 1912 г. на юбилее поэта Константина Бальмонта Гумилёв познакомился со своей сле-дующей пассией – Ольгой Высотской. Страсти вновь закипели:
«Вот я один в вечерний тихий час,
 Я буду думать лишь о вас, о вас.
 Возьмусь за книгу, но прочту:
 И вновь душа пьяна и смятена».
Результат этого романа, сын Орест, появился на свет 13 октября 1913 г. А сыну Гумилёва и Анны Ахматовой Льву на тот момент исполнился только год. Что стало причиной расставания с новой возлюбленной - чувство вины перед законной женой, боязнь ответственности или новый роман - неизвестно, но Ореста Гумилёв за 8 лет ни разу не навестил. «Мне неизвестно, что произошло между моей матерью и Николаем Степановичем, - вспоминал Орест Высотский, - но по некоторым намёкам могу догадаться, что мама первая прервала связь, чем-то обиженная. Хотя всю жизнь продолжала любить Гумилёва и так и не вышла замуж».
 
В 1910 году Анна Ивановна, мать Гумилёва, получила в наследство небольшое имение Слепнёво, в 15 вёрстах от г. Бежецка Тверской губернии. Это даже не было имение в полном смысле слова, а, скорее, дача, выделенная из имения Кузьминых-Караваевых – «Борисково». Вернувшись из свадебного путешествия, которое продолжалось около месяца, молодые Гумилёвы в начале июня приехали в Царское Село, где 10 июня 1910 года Анна впервые читала «Аполлоновцам» свои стихи. В июле они едут в Слепнёво и оставались там до конца августа. После Франции Слепнёво показалось Анне скучным уголком. Она так описывала окрестности Слепнёво: «это не живописное место: распаханные ровными квадратами на холмистой местности поля, мельницы, трясины, осушенные болота, «воротца», хлеба, хлеба…». Вот как описывает их пребывание в Слепнёво Вера Неведомская, их соседка по имению: «На веранду, где мы пили чай, Гумилёв вышел из сада. На голове была феска лимонного цвета, на ногах лиловые носки и сандалии. И к этому русская рубашка… Гумилёв вообще любил гротеск и в жизни, и в костюме. У него было очень необычное лицо: не то Би-Ба-Бо, не то Пьеро, не то монгола; а глаза и волосы светлые. Умные, пристальные глаза слегка косят. При этом подчеркнуто-церемонные манеры, а глаза и рот слегка усмехаются. чувствуется, что ему хочется созорничать и подшутить. У Ахматовой строгое лицо послушницы из староверческого скита. Все черты слишком острые, чтобы назвать лицо красивым. Серые глаза без улыбки. За столом она молчала, и сразу почувствовалось, что в семье мужа она чужая. В этой патриархальной семье они были, как «белые вороны». Конечно, успех «Жемчугов» и «Четок» произвёл в семье впечатление».
 
 В 1911 году Николай Гумилёв с семьёй жил в Слепнёве с мая до августа. Здесь он был занят подготовкой к изданию альманаха «Аполлон», написал о Теофиле Готье и переводы стихов. В Петербурге Гумилёв часто бывал на «Башне» Вячеслава Иванова, читал там свои стихи. Иванов – теоретик символизма. Он опекал молодых литераторов, но при этом навязывал им свои вкусы. В 1911 году Гумилёв порывает с Ивановым, ибо, по его убеждению, символизм себя изжил. И в этом же году совместно с поэтом Сергеем Городецким создаёт новую литературную группу «Цех поэтов». По Гумилёву поэт должен быть профессионалом, ремесленником, чеканщиком и гранильщиком стиха. А всех поэтов разделили на мастеров и подмастерьев. В «Цехе» мастерами, или «синдиками» считались Городецкий и Гумилёв. Первоначально «Цех» не имел чёткой литературной направленности. На первом заседании, которое состоялось на квартире у Городецкого, были Пяст, Блок с женой, Ахматова и др. Блок писал об этом заседании:
«Безалаберный и милый вечер. … Молодёжь. Анна Ахматова. Разговор с Н. С. Гумилёвым и его хорошие стихи … Было весело и просто. С молодыми добреешь».
В 1912 году Гумилёв заявил о появлении нового художественного течения — акмеизма, в которое оказались включены члены «Цеха поэтов». Акмеизм провозглашал материальность, предметность тематики и образов, точность слова. Появление нового течения вызвало бурную реакцию, по большей части негативную. В том же году акмеисты открывают собственное издательство «Гиперборей» и одноимённый журнал.
Гумилёв поступает на историко-филологический факультет Петербургского университета, где изучает старофранцузскую поэзию.
Летом 1911 года Анна Ивановна купила дом в Царском Селе на Малой улице, № 5. Это был двухэтажный особняк с флигелем, садиком и уютным двориком. Николай получил возможность проводить у себя собрания и литературные встречи. Первого ноября члены Цеха поэтов собрались в его новом доме. Гумилёв, по сути, стал руководителем цеха. Мандельштам говорил о нём: «это наша совесть». Первыми акмеистами провозгласили себя Н. Гумилёв, А. Ахматова, С. Городецкий, М. Зенкович, О. Мандельштам. Первая акмеистская книга Гумилёва «Чужое небо» вышла в 1912 году. В нём, в частности, были напечатаны первая, вторая и третья песнь поэмы «Открытие Америки». Её автор - строгий, мудрый, отказавшийся от многих иллюзий поэт, чья Африка обретает вполне конкретные и, даже, бытовые черты. Он предстаёт утончённым эстетом, обретшим своё лицо европейца в российской поэзии, обладающим душой русского философа.
 
Информации о первой поездке Гумилёва в Абиссинию крайне мало: известно, что, вернувшись, он с восторгом рассказывал о своих впечатлениях и что от родителей путешествие тщательно скрывалось. Предусмотрительный Николай заранее написал родным несколько писем, и друзья отправляли их в Россию каждые десять дней. Небольшая поездка, спонтанная и неожиданная, стала началом большой любви поэта к Африке и его исследовательской деятельности. «Я знаю веселые сказки таинственных стран» писал он. В 1909 году Гумилёв всё же добивается руки Ахматовой и вновь уезжает в Африку, на этот раз в составе экспедиции, организованной академиком Радловым. Исследователи проходят пустыню, неоднократно подвергаются нападению аборигенов (у многих племен существовал обычай, по которому жениться мог лишь тот, кто уже убил человека), переправляются в корзинах на веревках через реку, кишащую крокодилами, — и возвращаются в Россию только в феврале 1910 года. Гумилев весел, вдохновлен, он венчается с Анной, выпускает сборник стихов «Жемчуга», а впечатления от поездки позже послужат основой для поэмы «Мик» и «Абиссинских песен». Пока же он счастлив, женат и едет с молодой женой в свадебное путешествие в Париж. Однако, там у Анны вспыхивает роман с художником Амадео Модильяни. Гумилёв настаивает на возвращении в Россию».
 
В сентябре 1910 года Гумилёв снова уезжает в Африку, на этот раз совершенно один. Но именно в этой экспедиции он ведет себя как настоящий исследователь. Он собирает местный фольклор и предметы быта, изучает обычаи и традиции, заходит в дома, выспрашивает о назначении неизвестных ему предметов, описывает нравы местных народов, фотографирует, охотится на диких зверей. Это путешествие продолжалось полгода. Вернулся он в Царское Село 25 марта 1911 года, больной тропической лихорадкой. Казалось, болезнь должна прекратить поездки, врачи уверяли родных поэта, что по состоянию здоровья он больше не может ездить в Африку, но Николай Степанович считал иначе. «Мы видели горы, лес и воды, мы спали в кибитках чужих равнин». Полтора года Николай боролся с болезнью, писал стихи, перерабатывал свои африканские впечатления и обдумывал план новой экспедиции. Он хотел пройти пустыню между Абиссинией и Красным морем, исследовать местные племена, которые можно попытаться объединить и цивилизовать. Он предлагает этот вариант Академии наук, но академики отвергают его как дорогостоящий.
 
 
В апреле 1913 года Гумилёв командирован в официальную экспедицию  в качестве начальника экспедиции от Академии Наук. Он и его племянник Николай Сверчков уезжают на полгода в Африку (для пополнения коллекции этнографического музея). Гумилёв ведет путевой дневник (отрывки из «Африканского дневника» публиковались в 1916г., более полный текст увидел свет в недавнее время). Гумилев пишет в дневнике: «Я должен был отправиться в порт Джибути оттуда по железной дороге к Харару, потом, составив караван, на юг, в область между Сомалийским полуостровом и озёрами Рудольфа, Маргариты, Звай; захватить возможно больший район исследования». Экспедицию преследовали неприятности: сначала из-за размытых путей исследователи не смогли добраться по железной дороге до Харара, на одной из переправ по пути в селение Шейх-Гуссейн Сверчкова чуть не утащил крокодил, после этого возникли проблемы с провизией, но всё же цель была достигнута. Там Гумилёв решил проверить свою греховность: по абиссинской традиции он должен был обнажённым пролезть в узкую щель между двумя камнями. Если испытуемый застревал, то умирал в страшных мучениях, и никто не смел помочь ему выбраться, и даже дать воды или хлеба. У камней лежало множество костей, видимо, грешников было много. Гумилёв рискнул — и благополучно вернулся. В сентябре поэт и его племянник вернулись на Родину. Все материалы, собранные в экспедиции, были переданы в Музей антропологии и этнографии, где и хранятся до сих пор.
 Начало 1914 года было тяжёлым для поэта: перестал существовать цех, возникли сложности в отношениях с Ахматовой, наскучила богемная жизнь, которую он вёл, вернувшись из Африки. Гумилёв хотел организовать ещё несколько экспедиций в Африку, чтобы исследовать хотя бы часть этого огромного неизученного материка, но грянувшая в августе 1914 года Первая мировая война нарушила его планы. Россия объявила всеобщую мобилизацию. Призывные пункты были переполнены. Среди первых добровольцев был и Гумилёв. В начале Первой мировой войны Гумилёв записался добровольцем в армию. Вместе с Николаем на войну (по призыву) ушёл и его брат Дмитрий Гумилёв, который был контужен в бою и умер в 1922 году.
Примечательно, что хотя почти все именитые поэты того времени слагали или патриотические, или военные стихи, в боевых действиях добровольцами участвовали лишь двое: Гумилёв и Бенедикт Лившиц.
Гумилёв был зачислен вольноопределяющимся в Лейб-Гвардии Уланский Её Величества полк. В сентябре и октябре 1914 года проходили учения и подготовка. Уже в ноябре полк был переброшен в Южную Польшу. 19 ноября состоялось первое сражение. За ночную разведку перед сражением, Приказом по Гвардейскому кавалерийскому корпусу от 24 декабря 1914 года № 30, он был награждён Георгиевским крестом 4-й степени № 134060 и повышен в звании до ефрейтора. Крест был вручен Николаю 13 января 1915 года.
 
Новый 1915 год ефрейтор Гумилёв встречал на боевых позициях. В конце февраля в результате непрерывных боевых действий и разъездов Гумилёв заболел простудой:
«Мы наступали, выбивали немцев из деревень, ходили в разъезды, я тоже проделывал всё это, но как во сне, то дрожа в ознобе, то сгорая в жару. Наконец, после одной ночи, в течение которой я, не выходя из халупы, совершил, по крайней мере, двадцать обходов и пятнадцать побегов из плена, я решил смерить температуру. Градусник показал 38,7.»
Николай был отправлен с диагнозом «воспаление лёгких» на телеге к ближайшей железнодорожной станции для посадки в санитарный поезд, который увозил уже унтер-офицера Гумилёва. Это звание было присвоено 15 января 1915 года «за отличие в делах против германцев». Больше месяца пробыл Гумилёв на больничной койке в Петрограде, и только весной вновь вернулся в армию.
В 1915 году, с апреля по июнь, Николай Гумилёв воевал на Волыни. Хотя активных боевых действий не велось, Гумилёв почти ежедневно участвовал в разведывательных разъездах. 6 июля началась масштабная атака противника. Была поставлена задача: удерживать позиции до подхода пехоты. Операция была проведена успешно, причём было спасено несколько пулемётов, один из которых нёс Гумилёв. За это Приказом по Гвардейскому кавалерийскому корпусу от 5 декабря 1915 года № 1486 он награждён знаком отличия военного ордена Георгиевского креста 3-й степени № 108868. Николай очень гордился этим крестом. На это Анна Ахматова откликнулась несколько скептически. Она так писала маленькому сыну Льву:
Долетают редко вести
К нашему крыльцу.
Подарили белый крестик
Твоему отцу.

 
В сентябре 1015 года поэт героем вернулся в Россию. А 28 марта 1916 года приказом Главнокомандующего Западным фронтом № 3332 произведён в прапорщики с переводом в 5-й Гусарский Александрийский полк.
Получив отдых от ратных дел, зиму 1915-1916 годов Гумилёв провёл в Петрограде и Царском Селе. Он вновь окунулся в литературную жизнь, участвуя в возрождении Цеха поэтов. Но уже весной 1916 года прапорщик Гумилёв явился в штаб гусарского полка, расположенный в Аузинии. С первых же боевых вылазок он снискал расположение гусар своей смелостью. Но в полку пробыл не долго. Снова открылся воспалительный процесс в лёгких и его отправляют в Петербург, в лазарет Большого Двора, что было высокой честью. А оттуда, по рекомендации врачей, он отбыл на лечение в Крым, в Массандру. Здесь, под шум прибоя, поэт в короткий срок набросал вчерне одну из лучших драм «Гондла», опубликованной в «Русской мысли» в № 1 за 1917 год. А 8 июля 1916 года он вновь уехал на фронт, и вновь ненадолго. Приказом по полку № 240 Гумилёв был командирован 17 августа в Николаевское кавалерийское училище, потом вновь переведён на фронт и оставался в окопах вплоть до января 1917 года.

 
Именно военный опыт у Гумилёва оказался решающим в его становлении. Невероятное преодоление любых физических трудностей стало одной из главных тем стихов и военной прозы. Описав одну из самых трудных ночей в своей жизни, он пишет: «И всё же чувство странного торжества переполняет моё сознание. Вот мы, такие голодные, измученные, замерзающие, только что выйдя из боя, идём навстречу новому бою, потому что нас принуждает к этому дух, который так же реален, как наше тело, только бесконечно сильнее его. И в такт лошадиной рыси в моём уме плясали ритмические строки:
«Расцветает дух, как роза мая,
 Как огонь, он разрывает тьму.
 Тело, ничего не понимая,
 Слепо повинуется ему».
В 1916 году вышел сборник стихов «Колчан», в который вошли стихи на военную тему.

 
В 1917 году Гумилёв решил перевестись на Салоникский фронт и отправился в русский экспедиционный корпус в Париж. Во Францию он поехал северным маршрутом через Швецию, Норвегию и Англию. В Лондоне Гумилёв задержался на месяц. Там он познакомился с поэтом Уильямом Батлером Йейтсом и писателем Гилбертом Честертоном. Англию Гумилёв покинул в отличном настроении: бумага и типографские расходы оказались там гораздо дешевле, и «Гиперборей» он мог печатать там.
Прибыв в Париж, проходил службу в качестве адъютанта при комиссаре Временного правительства, где подружился с художниками М. Ф. Ларионовым и Н. С. Гончаровой.
Уже к лету 1917 года Гумилёв в своём лондонском интервью даёт формулировку совершенно нового отношения к поэзии, которое он сопоставляет с общеевропейскими достижениями». Мне кажется, что мы покончили сейчас с великим периодом риторической поэзии, в который были вовлечены все поэты 19 века. Сегодня основная тенденция в том, что каждый стремиться к словесной экономии, решительно неизвестной как классическим, так и романтическим поэтам прошлого… Новая поэзия ищет простоты, ясности и достоверности. Забавным образом все эти тенденции невольно напоминают о лучших произведениях китайских поэтов. Интерес к последним явственно растёт в Англии, Франции и России».
В Париже поэт влюбился в полурусскую-полуфранцуженку Елену Кароловну дю Буше, дочь известного хирурга. Посвятил ей стихотворный сборник «К Синей звезде». Вскоре Гумилёв перешёл в 3-ю бригаду. Однако разложение армии чувствовалось и там. Вскоре 1-я и 2-я бригада подняли мятеж. Он был подавлен, причем Гумилев лично принимал участие в подавлении, многих солдат депортировали в Петроград, оставшихся объединили в одну особую бригаду.

 
Большая часть стихотворений, посвященных «Синей звезде», была написана летом 1917 года. Почти все они лишены каких бы то ни было конкретных деталей: невозможно сказать, где именно они написаны и при каких обстоятельствах. Лишь иногда Гумилёв называет имя своей возлюбленной («И всю ночь я думал об Елене…»), воспроизводит ее поэтический образ («Я наконец так сладко знаю, что ты — лишь синяя звезда»), намекает на ее черты («...девушка с газельими глазами», «девушка с огромными глазами»). Почти все стихи только о любви, точнее, о тоске по любви: «Лишь томленье вовсе недостойной, Вовсе платонической любви», «Смертной скорбью я теперь скорблю, Но какой я дам тебе ответ, Прежде чем ей не скажу "люблю" И она мне не ответит "нет"», «Но вместо женщины любимой Цветок засушенный храню».
И все-таки в одном стихотворении Гумилёв собрал собственные поэтические образы разных лет и в «благословенный вечер» привел всех «своих друзей» к дому парижской возлюбленной, указав почти точный ее адрес — «к тупику близ улицы Декамп» (Rue Decamps):
В этот мой благословенный вечер
Собрались ко мне мои друзья,
Все, которых я очеловечил,
Выведя их из небытия.

Гондла разговаривал с Гафизом
О любви Гафиза и своей,
И над ним склонялись по карнизам
Головы волков и лебедей.

Муза Дальних Странствий обнимала
Зою, как сестру свою теперь,
И лизал им ноги небывалый,
Золотой и шестикрылый зверь.

Мик с Луи подсели к капитанам,
Чтоб послушать о морских делах,
И перед любезным Дон Жуаном
Фанни сладкий чувствовала страх.

И по стенам начинались танцы,
Двигались фигуры на холстах,
Обезумели камбоджианцы
На конях и боевых слонах.

Заливались вышитые птицы,
А дракон плясал уже без сил,
Даже Будда начал шевелиться
И понюхать розу попросил.

И светились звезды золотые,
Приглашенные на торжество,
Словно апельсины восковые,
Те, что подают на Рождество.

«Тише, крики, смолкните, напевы! —
Я вскричал. — И будем все грустны,
Потому что с нами нету девы,
Для которой все мы рождены».

И пошли мы, пара вслед за парой,
Словно фантастический эстамп,
Через переулки и бульвары
К тупику близ улицы Декамп.

Неужели мы Вам не приснились,
Милая с таким печальным ртом,
Мы, которые всю ночь толпились
Перед занавешенным окном?

 
Улица Декамп (правильнее — Декам или Декан) располагается в том же 16-м аррондисмане, где жил Гумилёв, недалеко от площади Трокадеро, почти напротив Эйфелевой башни. О встречах там Гумилёва с Е. К. Дюбуше, со слов Гумилёва, рассказывала Ирина Одоевцева своей подруге Софье Иваницкой в Париже в 1980-х годах.  По словам Одоевцевой, они чаще всего встречались в одноименном кафе «Декам», располагавшемся на той же улице: «...однажды я даже поехала туда, чтобы увидеть, где Гумилёв встречался со своей возлюбленной и писал:
Я вырван был из жизни тесной,
Из жизни скудной и простой
Твоей мучительной, чудесной,
Неотвратимой красотой.

И умер я… и видел пламя,
Невиданное никогда:
Пред ослепленными глазами
Светилась синяя звезда..
Лицо Одоевцевой освежает улыбка, как всегда при упоминании имени, ставшего ей дорогим… — Броселиана, — нараспев говорит она, — так назвал он родину Синей звезды. Здесь царствовал Мерлин, сын лесной непорочной Девы и Дьявола. — А почему же ты не включала эту историю в книгу? — Вначале мне думалось, что эта история в жизни Гумилёва не была такой важной. Но потом я пожалела, что не написала о ней, поняв, что он мог прожить "не гибельную" судьбу. Он мог остаться жить в Париже. Никакого заговора, любовь и поэзия. В то время он усердно занимался французскими народными песнями, а в 1923 году они были изданы в Берлине…».

 
Положение Гумилёва, по крайней мере, формально, на ближайшее будущее определилось, о чем он тут же сообщил домой. Хотя, как показывают документы, попытки отправить его в Салоники предпринимались и позже, почти вплоть до октябрьских событий в России.
Можно утверждать, что единственное сохранившееся письмо Гумилёва Ахматовой из Парижа в Петроград было отправлено в конце августа, после получения на руки бумаги с резолюцией Генштаба от 28 августа: «Согласие о назначении последовало». Во всех прежних публикациях письмо Гумилёва датировали серединой октября 1917 года, что, исходя из его содержания, не соответствует действительности:
«Дорогая Анечка, ты, конечно, сердишься, что я так долго не писал тебе, но я нарочно ждал, чтобы решилась моя судьба. Сейчас она решена. Я остаюсь в Париже в распоряжении здешнего наместника от Временного Правительства, т.е. вроде Анрепа, только на более интересной и живой работе. Меня наверно будут употреблять для разбора разных солдатских дел и недоразумений. Через месяц наверно выяснится, насколько мое положение здесь прочно. Тогда можно будет подумать и о твоем приезде сюда, конечно, если ты сама его захочешь. А пока я еще не знаю, как велико будет здесь мое жалованье. Но положение, во всяком случае исключительное и открывающее при удаче большие горизонты.
Я по-прежнему постоянно с Гончаровой и Ларионовым, люблю их очень. Теперь дело: они хотят ехать в Россию, уже послали свои опросные листы, но все это очень медленно. Если у тебя есть кто-нибудь под рукой из министерства иностранных дел, устрой, чтобы он нашел их бумаги и телеграфировал сюда в Консульство, чтобы им выдали поскорее [новые] паспорта [вместо просроченных на право проезда в Россию]. Их дело совершенно в порядке, надо только его ускорить.
Я здоров и доволен своей судьбой. Дня через два завожу постоянную комнату и тогда напишу адрес. Писать много не приходилось, все бегал по разным делам.
Здесь сейчас Аничков , Минский, Мещерский  (помнишь, бывал у Судейкиных). Приезжал из Рима Трубников.
Целуй, пожалуйста, маму, Леву и всех. Целую тебя.
Всегда твой
Коля.
Когда Ларионов поедет в Россию, пришлю с ним тебе всякой всячины из Galerie Lafayette».
Оригинал письма написан черными чернилами на трех сторонах сложенного вдвое листа белой бумаги; на с.4 — приписка Ахматовой для матери Гумилёва, Анны Ивановны:
«Милая Мама, только что получила твою открытку от 3 ноября. Посылаю тебе Колино последнее письмо. Не сердись на меня за молчание, мне очень тяжело теперь. Получила ли ты мое письмо?
Целую тебя и Леву.
Твоя Аня».
Письмо шло в Россию около двух месяцев, что для военного времени, с учетом сложного пути, сначала морем через Лондон, Скандинавию и далее поездом до Петрограда (с обязательной проверкой военной цензурой), не так уж долго. Обнаруженное Ю. Топорковым письмо Гумилёву от Анны Энгельгардт  из Петрограда в Париж добиралось более полугода, с декабря 1917 по июнь 1918 года, и адресата уже не застало.

 
19 января 1918 года Гумилёв собирает последние документы, необходимые для получения разрешения на выезд из Франции. В этот день Управление Военного агента направляет в соответствующее ведомство просьбу об оформлении его паспорта: «Представительство Русского Военного Агента. Париж, 19 января 1918. 14, Avenue Elisee Reclus. Представительство Русского Военного Агента во Франции было бы чрезвычайно признательно Бюро выдачи разрешений за срочное оформление паспорта для лейтенанта русской армии Гумилёва, отправляемого со срочной миссией в Англию, маршрут следования его должен быть в Лондон через Булонь (Boulogne). Помощник Русского Военного Агента Подполковник Крупский» .
В этот же день Гумилёву вручают командировочное удостоверение, позволяющее ему покинуть Францию и отправиться в Англию: «Представительство Русского Военного Агента. Париж, 20 января 1918. 14, Avenue Elisee Reclus. Командировочное удостоверение лейтенанта русской армии Николая Гумилёва, направляемого в этот день в официальную командировку в Лондон через Булонь (Boulogne), для дальнейшей его отправки в специальную командировку по поручению Английского Правительства. Подполковник Крупский (Colonel Kroupsky), помощник Русского Военного Агента». Документ заверен печатями Военных агентов России и Англии, а также штемпелем специального комиссариата в Булонь-сюр-Мер о посадке на пароход 21 января 1918 года, который позволяет точно установить дату отплытия Гумилёва из Франции.
Отчаливая от французских берегов, Гумилёв не предполагал, что задержится в Англии надолго. Запрашивая Занкевича о присылке 26 русских офицеров, желающих попасть на Персидский фронт, генерал Ермолов торопил с отправкой, так как она должна была состояться уже в январе; в том же письме от 6 января 1918 года, он указал, что «доставка желающих будет исполнена попечением английских военных властей, причем офицеры должны быть снабжены теплой одеждой. Мы предполагаем выдать им содержание на четыре месяца и некоторую сумму каждому на подъем».

 
Прошло меньше недели после прибытия Гумилёва в Англию, и его служебные планы резко переменились, о чем он сразу же сообщил Ларионову — «на восток не еду …. Посижу месяц в Лондоне и поеду в Россию». Почему? Кратко на этот вопрос можно ответить поговоркой — «Нашла коса на камень»; вмешался «личностный» фактор. Дело в том, что помощником при Ермолове (как Гумилёв при Раппе) служил его друг, генерал барон Н. А. Врангель (1869–1927), типичный солдафон, но баловавшийся до войны стихами и выпустивший в 1911 году сборник «Стихотворения», на который Гумилёв дал в «Аполлоне» не типичную для него разгромную, уничижительную рецензию. Видимо, это запомнилось, и заранее возникшая неприязнь к Гумилёву настроила двух генералов на соответствующую встречу с офицером-выскочкой, о приезде которого они были заранее извещены. Как следствие этого стал немедленный отказ лично ему в отправке в Персию. Хотя поначалу Ермолов приказал Гумилёву убираться из Лондона в первый же день, даже выписал ему в долг 54 фунта на обратную дорогу, на основе изученных документов можно предположить, что вскоре отношение самого Ермолова к Гумилёву переменилось, и он оставил его в Лондоне на неопределенное время в своем распоряжении, ожидая развития событий в России. Вышло почти на три месяца.

 
Борис Анреп вспоминал о времени пребывания Гумилёва в Лондоне: «...Я виделся с Гумилёвым каждый день в течение многих месяцев в 1918 году, когда он работал в шифровальном отделе Русского Правительственного Комитета в Лондоне. Я также его видел у себя дома, один на один или среди гостей. … Лицо Гумилёва в Лондоне было худое, косина внешняя, глаза серые, бесцветные. Нос совершенно обыкновенный, ни слива, ни огурец, не костистый, вполне приличный. Никаких отеков и морщин, ни подглазных мешков. Благодаря сильно выраженной наружной косине одного глаза (правого), общий вид лица не красивый. Что особенно поражало в его голове, это неестественная, слегка шарообразная выпуклость лба и некоторая его узость. Походка совершенно нормальная, очень покойная, без всяких лишних движений рук или головы, держал себя очень прямо. Гумилёв был среднего роста, не ниже и не выше. Легкая фигура типичного кавалериста. Держал себя несколько чопорно, с показным достоинством; редко улыбался, немного шепелявил, был всегда очень вежлив. Вот все, что я могу Вам сказать о внешности Гумилёва, как он мне представлялся в Лондоне».

 
В письме к Струве от 23 октября 1968 года Анреп писал о книге Ирины Одоевцевой «На берегах Невы»: «По-моему она пишет очень занимательно, думаю, что длинные разговоры с Гумилёвым несколько обработаны ею, но, насколько я помню собственные разговоры с ним, остаются в его характере. Краски иногда чересчур сгущены, как например, его возмущение, что Анна Ахматова ищет смерти своего сына и его самого, это просто смехотворно, но возможно. ("Отними и ребенка и друга"). Гумилёв иногда любил представлять себя важным супругом. Вся тирада в разговоре по поводу "Муж хлестал меня узорчатым,  Вдвое сложенным ремнем" и дальнейшие заявления, "что из-за этих строк он прослыл садистом", и его возмущения и упреки возможны, как и не нелепы.… С другой стороны, мы, конечно, много раз говорили о стихах Анны Ахматовой. Я запомнил одну фразу: "Я высоко ценю ее стихи, но понять всю красоту их может только тот, кто понимает глубину ее прекрасной души". Мне, конечно, эти слова представились исповедью. Понимал ли он "всю красоту ее души" или нет, осталось для меня вопросом. Общее мое заключение о воспоминаниях Одоевцевой, что они, может быть, литературно использованы и сгущены, но близки к истине. Я говорю о ее характеристике Гумилёва, и только».

 
Впервые оказавшись во Франции в 1906 году, Гумилёв сразу же затеял в Париже издание журнала «Сириус». Дебютный номер, вышедший в январе 1907 года, открывался его стихотворением «Франция». Это было его первое впечатление от новой для него страны. Десять лет спустя, в июле 1918 года, в журнале Аркадия Аверченко «Новый сатирикон», №15, было напечатано стихотворение «Франции», написанное, судя по всему, во время плаванья до Англии. В нем Гумилёв одновременно обращался к Франции и прощался с полюбившейся ему страной. Это редкое для Гумилёва стихотворение с откровенно политическим подтекстом: поэт просит прощения у Франции за измену со стороны своей «родной Руси».
 
Франция <1906>

О, Франция, ты призрак сна,
Ты только образ, вечно милый,
Ты только слабая жена
Народов грубости и силы.

Твоя разряженная рать,
Твои мечи, твои знамена —
Они не в силах отражать
Тебе враждебные племена.

Когда примчалася война
С железной тучей иноземцев,
То ты была покорена
И ты была в плену у немцев.

И раньше… вспомни страшный год,
Когда слабел твой гордый идол,
Его испуганный народ
Врагу властительному выдал.

Заслыша тяжких ратей гром,
Ты трепетала, точно птица,
И вот на берегу глухом
Стоит великая гробница.

А твой веселый, звонкий рог,
Победный рог завоеваний,
Теперь он беден и убог,
Он только яд твоих мечтаний.

И ты стоишь, обнажена,
На золотом роскошном троне,
Но красота твоя, жена,
Тебе спасительнее брони.

Где пел Гюго, где жил Вольтер,
Страдал Бодлер, богов товарищ,
Там не посмеет изувер
Плясать на зареве пожарищ.

И если близок час войны,
И ты осуждена к паденью,
То вечно будут наши сны
С твоей блуждающею тенью.

И нет, не нам, твоим жрецам,
Разбить в куски скрижаль закона
И бросить пламя в Notre-Dame,
Разрушить стены Пантеона.

Твоя война — для нас война,
Покинь же сумрачные станы,
Чтоб песней звонкой, как струна,
Целить запекшиеся раны.

Что значит в битве алость губ?!
Ты только сказка, отойди же.
Лишь через наш холодный труп
Пройдут враги, чтоб быть в Париже.

Франции <1918>

Франция, на лик твой просветленный
Я еще, еще раз обернусь,
И как в омут погружусь бездонный,
В дикую мою, родную Русь.

Ты была ей дивною мечтою,
Солнцем стольких несравненных лет,
Но назвать тебя своей сестрою,
Вижу, вижу, было ей не след.

Только небо в заревых багрянцах
Отразило пролитую кровь,
Как во всех твоих республиканцах
Пробудилось рыцарское вновь.

Вышли, кто за что: один — чтоб в море
Флаг трехцветный вольно пробегал,
А другой — за дом на косогоре,
Где еще ребенком он играл;

Тот — чтоб милой в память их разлуки
Принести «Почетный легион»,
Этот — так себе, почти от скуки,
И средь них отважнейшим был он!

Мы сбирались там, поклоны клали,
Ангелы нам пели с высоты,
А бежали — женщин обижали,
Пропивали ружья и кресты.

Ты прости нам, смрадным и незрячим,
До конца униженным прости!
Мы лежим на гноище и плачем,
Не желая Божьего пути.

В каждом, словно саблей исполина,
Надвое душа рассечена,
В каждом дьявольская половина
Радуется, что она сильна.

Вот, ты кличешь: «Где сестра Россия,
Где она, любимая всегда?»
Посмотри наверх: в созвездьи Змия
Загорелась новая звезда.

 
В конце апреле 1918 года закончилось почти четырехлетнее пребывание Гумилёва на фронте. Великая война для него завершилась. Он вернулся в Петроград, где уже в июне вышла тоненькая книжечка «Костер», куда вошли многие стихотворения, написанные им в Париже. Один из самых ценных откликов на эту книгу, это слова Марины Цветаевой, сказанные уже после гибели поэта: «Дорогой Гумилёв, есть тот свет или нет, услышьте мою, от лица всей Поэзии, благодарность за двойной урок: поэтам — как писать стихи, историкам — как писать историю. Чувство Истории — только чувство Судьбы. Не "мэтр" был Гумилёв, а мастер: боговдохновенный и в этих стихах уже безымянный мастер, скошенный в самое утро своего мастерства-ученичества, до которого в "Костре" и окружающем костре России так чудесно — древесно! — дорос». Этот отзыв поэта о поэте был очень высоко оценен Ахматовой. «То, что она пишет о Гумилёве, самое прекрасное, что о нем до сего дня (2 сентября 1964 г.) написано, — записала в этот день Ахматова. — Как бы он был ей благодарен! Это про того непрочитанного Гумилёва, о котором я не устаю говорить всем "с переменным успехом". Эту его главную линию можно проследить чуть не с самого начала».

 

Из дневника Лукницкого

19.04.1925.
Когда Николай Степанович вернулся из-за границы в 1918 году, он позвонил к Срезневским. Они сказали, что Анна Ахматова у Шилейко. Николай Степанович, не подозревая ничего, отправился к Шилейко. Сидели вместе, пили чай, разговаривали.
Потом Анна  Ахматова пошла к нему — он остановился в меблированных комнатах «Ира». Была там до утра. Ушла к Срезневским. Потом, когда Николай Степанович пришел к Срезневским, Анна Ахматова провела его в отдельную комнату и сказала: «Дай мне развод». Он страшно побледнел и сказал: «Пожалуйста»». Не просил ни остаться, ничего не расспрашивал даже. Спросил только: «Ты выйдешь замуж? Ты любишь?» Анна ответила: «Да». — «Кто же он?» — «Шилейко». Николай Степанович не поверил: «Не может быть. Ты скрываешь, я не верю, что это Шилейко».
Вскоре после этого Анна Ахматова. с Николаем Степановичем уехали в Бежецк.
Я: «После объяснения у Срезневских, как держался с Вами Николай Степанович?»
А. А.: «Все это время он очень выдержан был. Никогда ничего не показывал. Иногда сердился, но всегда это было в очень сдержанных формах (расстроен, конечно, был очень) « Лева разбирал перед ними игрушки, они смотрели на Леву. Николай Степанович внезапно поцеловал руку Анне и грустно сказал ей: «Зачем ты все это выдумала?».
Решение о разводе не изменило дружеских отношений Гумилёва и Ахматовой. Постоянно встречался с Ахматовой. Она часто бывала у Гумилёва на Ивановской улице. Гумилёв бывал у Срезневских, где жила Ахматова и где по случаю выхода книг Гумилёва устраивались вечеринки.
То ли в отместку, то ли от обиды и отчаяния Николай Степанович практически сразу расписался с Анной Энгельгардт.

 
В конце 1918 г. Гумилёв начал писать цикл стихов об Африке, вошедший в книгу «Шатер». Писал всю зиму.
18 октября состоялось заседание организационного совета Института живого слова, который открылся 15 ноября. Гумилёв был зачислен в институт преподавателем по курсам теории и истории поэзии. Сразу же начались лекции.
Гумилёв продолжал работать. Он взялся руководить группой поэтов в кружке «Орион», участвовал с литературной молодежью в их новогоднем маскараде. Был членом жюри в литературном состязании Тенишевского училища. Одновременно со всеми делами печатал много стихотворений в разных периодических изданиях; в издательстве «Всемирная литература» вышла брошюра «Принципы художественного перевода», состоящая из двух статей — Гумилёва и Чуковского; в издательстве Гржебина вышел перевод «Гильгамеша». 30 марта участвовал в праздновании юбилея М. Горького.
К работе в издательстве «Всемирная литература» привлек и Шилейко. Поручил ему перевод «La comedie de la mort» Т. Готье. Часто встречался с ним и Ахматовой. В течение всего лета бывал у них в Шереметьевском доме, и один и с сыном.
Зиму 1918 — 1919 гг. прожил на Ивановской улице с семьей — матерью, женою, сыном, братом и его женой. Временами из Бежецка приезжала сестра. Весною он переехал вместе с семьей на новую квартиру на Преображенскую ул. 5/12. И вскоре, 14 апреля, родилась у Гумилёвых дочь — Елена.

 
10 июня 1918 года Гумилёв был на официальном открытии Студии Всемирной Литературы на Литейном, 24, в доме Мурузи. Вместе с Лозинским взял на себя руководство отделом поэтического искусства. Принялся за работу с большим энтузиазмом. И не удивительно: первое в Петрограде художественно-педагогическое учреждение!
В течение всего лета аккуратно читал лекции и руководил практическими занятиями. Лекции и семинары Гумилёва были самыми посещаемыми.
Осенью 1919 г. в переводе Гумилёва и с его предисловием вышла в издательстве «Всемирная литература» «Поэма о старом моряке» Колриджа.
8 ноября Гумилёв участвовал в вечере Л. де Лиля, в Доме литераторов. После этого вместе с Кузминым ездил на несколько дней в Москву. Выступал с чтением стихов в Политехническом музее. Оттуда уехал к семье в Бежецк. Там, по предложению Бежецкого отдела народного образования, прочел в Доме культуры доклад о современном состоянии литературы в России и за границей. Собрал громадное для уездного города количество слушателей. Местное литобъединение обратилось с просьбой о своем включении во Всероссийский Союз поэтов. Гумилёв обещал ходатайствовать.
Вернувшись 19 ноября, участвовал в торжественном вечере открытия литературной студии — «Дом искусств», во главе которого стал М. Горький. Гумилёв вошел в Совет «Дома искусств» по литературному отделу. Был создан и журнал «Дом искусств». Первый номер журнала вышел в феврале 1920 г.
С конца ноября взял на себя чтение курса драматургии и ведение практических занятий по поэтике. Три раза в неделю читал лекции по теории поэзии.
В декабре провел первый вечер поэзии в Союзе поэтов. 18 декабря в Доме литераторов организовал вечер Ш, Бодлера, в конце декабря литературный вечер на фабрике изготовления государственных знаков (Фонтанка, 44).
Помимо Института живого слова и литературной студии «Дома искусств», Гумилёв вместе с Горьким и Чуковским преподавал в студиях Пролеткульта и в 1-й культурно-просветительской коммуне милиционеров.
В конце года он закончил для издательства «Всемирная литература» перевод французских народных песен, перевел произведения Ф. Вольтера, Лонгфелло, Р. Броунинга, Г. Гейне, Д. Байрона, В. Гриффина, Д. Леопарди, Ж. Мореаса, Ж.-М. Эредиа, А. Рембо, Л. де Лиля, Р. Соути, Р. Роллана и др. Написал много стихотворений и «Поэму Начала"

 Так же интересно и охотно работал Гумилёв и в 1920 — 1921 гг. Весною 1920 г. принял участие в организации Петроградского отдела Всероссийского Союза писателей, а в конце июня состоялось заседание организационной группы Петроградского отдела Всероссийского Союза поэтов под председательством А. Блока, которое постановило учредить Петроградское отделение Всероссийского Союза поэтов. Гумилёв был избран в приемную комиссию.
В августе состоялся творческий вечер Союза поэтов в Доме искусств. Через неделю состоялся второй вечер, и в скором времени Гумилёв провел третий вечер Союза поэтов, в котором среди друзей Гумилёва принимал участие приехавший с Кавказа Мандельштам.
Зимою 1920 — 1921 гг. был создан 3-й Цех Поэтов.
В январе 1921 г. Гумилёв был выбран Председателем Петроградского отдела Всероссийского Союза поэтов. Сразу же поехал к Блоку для переговоров…
Вскоре Гумилёв был выбран почетным председателем Бежецкого отделения Петроградского Союза поэтов. В Доме искусств был выбран почетным председателем литературного кружка «Звучащая раковина». Вошел в состав президиума на собрании, посвященном годовщине смерти Пушкина. 5 марта в Доме литераторов читал доклад «Современность в поэзии Пушкина».
Организовал издание альманаха Цеха Поэтов «Дракон».
30 марта в Бежецке состоялся вечер Гумилёва, в двух отделениях. 11 апреля в Доме литераторов Гумилёв прочел доклад об акмеизме и стихи из «Шатра», «Костра» и «Огненного столпа». 20 апреля участвовал в открытом «Вечере стихов Цеха Поэтов» в Доме искусств.
27 апреля в качестве председателя Союза поэтов ходатайствовал перед окружным военно-инженерным управлением об оставлении состоящего на военной службе поэта Н. С. Тихонова в Петрограде.
На заявлении Тихонова о принятии его в Союз поэтов как член приемной комиссии написал:
«По-моему, Тихонов готовый поэт с острым виденьем и глубоким дыханием. Некоторая растянутость его стихов и нечистые рифмы меня не пугают. Определенно высказываюсь за принятие его действительным членом Союза. Н. Гумилёв».
13 мая на заседании — редколлегии издательства «Всемирная литература» предложил привлечь М. Л. Лозинского к редакторской работе. Предложение было принято.
18 мая на два дня уезжал в Бежецк. Привез в Петроград жену и дочь. Это была последняя встреча Гумилёва с матерью…

 В конце мая 1921 года О. Мандельштам познакомил Гумилёва с В. А. Павловым, который приезжал в Петроград в командировку от командующего морскими силами. Павлов писал стихи и на этом основании несколько раз приходил к Гумилёву, а потом пригласил его проехаться до Севастополя в поезде командующего Черноморским флотом адмирала Немица. Гумилёв, не задумываясь, согласился. Несмотря на трудное, сложное время, он рад был случаю попутешествовать хоть немного…
Уехал на месяц. В Севастополе жил в вагоне. Познакомился и подружился с поэтом С. А. Колбасьевым, служившим во флоте. С ним прошел на военном корабле в Феодосию. Там Гумилёв и встретился с Волошиным…
В Севастополе издал книгу стихов «Шатер». В конце июня вернулся в Петроград. По дороге поезд остановился в Ростове-на-Дону. Случайно узнав из висевшей на вокзальной площади афиши, что в местном театре идет его пьеса «Гондла», Гумилёв пошел в театр, познакомился с режиссером Гореликом, с артистами. Вся труппа провожала его на вокзал.
С 2 по 6 июля останавливался в Москве, был в Союзе поэтов, встречался с литераторами. Вернувшись в Петроград, весь июль трудился насыщенно и неутомимо, как всегда. В этом же году выходит последняя книга "Огненный столп", которую он посвятил второй жене Анне Николаевне Энгельгардт, дочери историка и литературоведа Николая Александровича Энгельгардта. "Огненный столп" лебединая песня поэта. Стихи сборника как нельзя лучше отвечают формуле: «Лучшие слова в лучшем порядке». Эту формулу зрелый Гумилёв считал для себя главной заповедью. В книге тема колдовства и волшебства достигла своей завершенности.

 Теперь поэт углубляется в философское осмысление проблем памяти, творческого бессмертия, судеб поэтического слова. Индивидуальная жизненная сила, которая питала поэтическую энергию Гумилева раньше, сливается с надындивидуальной. Герой его лирики размышляет о непознаваемом и, обогащенный внутренним духовным опытом, устремляется в "Индию Духа". Это не было возвращением на круги символизма, однако ясно, что Гумилев нашел в своем мировосприятии место тем достижениям символизма, которые, как казалось ему в пору акмеистского "Sturm und Drang'a", уводили "в область неведомого". Тема приобщения к мировой жизни, звучащая в последних стихах Гумилева, усиливает мотивы сопереживания и сострадания и придает им общечеловеческий и одновременно глубоко личностный смысл. Гумилёв замкнул цикл жизненных исканий.
Огромный интеллектуальный багаж, накопленный Гумилёвым регулярными усердным чтением разнообразнейшей литературы, путешествиями, войной, общением с художниками, писателями, учеными, требовал отдачи. И Гумилёв охотно и радостно его отдавал. Он был, пожалуй, единственным русским поэтом в то время, признававшим «ученичество». Кого можно назвать учениками Ахматовой, Блока, Мандельштама? Зато о Гумилёвском влиянии на Николая Тихонова, Эдуарда Багрицкого говорили немало…
Младший друг, поэт, современник Гумилёва сказал о нем: «…В 1918-21 гг. не было, вероятно, среди русских поэтов никого, равного Гумилёву в динамизме непрерывной и самой разнообразной литературной работы… Секрет его был в том, что он, вопреки поверхностному мнению о нем, никого не подавлял своим авторитетом, но всех заражал своим энтузиазмом».

 
Смерть по-прежнему влекла поэта. И самое загадочное, пророческое стихотворение Николая Гумилёва «Заблудившийся трамвай» он написал незадолго до своей казни. Стоит обратиться к истории и вспомнить, как был написан «Заблудившийся трамвай». Вот что вспоминает ученица Гумилёва Ирина Одоевцева: «Я зашла за Гумилёвым в 11 часов утра, чтобы идти вместе с ним в Дом искусств. Он сам открыл мне дверь кухни и неестественно обрадовался моему приходу. Он находился в каком-то необычайно возбуждённом состоянии. Даже его глаза, обыкновенно сонные и тусклые, странно блестели, будто у него жар.
— Нет, мы никуда не пойдём, — сразу заявил он. — Я недавно вернулся домой и страшно устал. Я всю ночь играл в карты и много выиграл. Мы останемся здесь и будем пить чай.
Я поздравила его с выигрышем, но он махнул на меня рукой.
— Чушь! Поздравить вы меня можете, но совсем не с выигрышем. Ведь мне в картах, на войне и в любви всегда везёт.
«Разве всегда?..» — спросила я себя.
А он уже продолжал:
— Поздравить вы меня можете с совершенно необычайными стихами, которые я сочинил, возвращаясь домой. И так неожиданно. — Он задумался на мгновение. — Я и сейчас не понимаю, как это произошло. Я шёл по мосту через Неву, заря, и никого кругом. Пусто. Только вороны каркают. И вдруг мимо меня совсем близко пролетел трамвай. Искры трамвая, как огненная дорожка на розовой заре. Я остановился. Меня что-то вдруг пронзило, осенило. Ветер подул мне в лицо, и я как будто что-то вспомнил, что было давно, и в то же время как будто увидел то, что будет потом. Но все так смутно и томительно. Я оглянулся, не понимая, где я и что со мной. Я постоял на мосту, держась за перила, потом медленно двинулся дальше, домой. И тут-то и случилось. Я сразу нашёл первую строфу, как будто получил её готовой, а не сам сочинил. Слушайте:
Шёл я по улице незнакомой
И вдруг услышал вороний грай,
И звоны лир, и дальние громы —
Передо мной летел трамвай.
Я продолжал идти. Я продолжал произносить строчку за строчкой, будто читаю чужое стихотворение. Всё, всё до конца. Садитесь! Садитесь и слушайте!
Я сажусь тут же в кухне за стол, а он, стоя передо мной, взволнованно читает:
Как я вскочил на его подножку,
Было загадкою для меня.
Это совсем не похоже на прежние его стихи. Это что-то совсем новое, ещё небывалое. Я поражена, но он и сам поражён не меньше меня.
Когда он кончил читать, у него дрожали руки, и он, протянув их вперед, с удивлением смотрел на них.
— Оттого, должно быть, что я не спал всю ночь, пил, играл в карты, я ведь очень азартный, и предельно устал, оттого, должно быть, такое сумасшедшее вдохновение. Я всё ещё не могу прийти в себя. У меня голова кружится. Я полежу на диване в кабинете, а вы постарайтесь вскипятить чай. Сумеете?..»
Ирина Одоевцева «На берегах Невы».
Необходимо обратить внимание на очень важный литературный факт, который некоторые исследователи, к сожалению, совершенно упускают из виду: это стихотворение было написано на вдохновении, на одном дыхании. Оно вовсе не из тех стихов, что кропотливо и дотошно «конструируются», ожидая такого же кропотливого и дотошного анализа.

Заблудившийся трамвай

Шел я по улице незнакомой
И вдруг услышал вороний грай,
И звоны лютни, и дальние громы,
Передо мною летел трамвай.

Как я вскочил на его подножку,
Было загадкою для меня,
В воздухе огненную дорожку
Он оставлял и при свете дня.

Мчался он бурей темной, крылатой,
Он заблудился в бездне времен…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон.

Поздно. Уж мы обогнули стену,
Мы проскочили сквозь рощу пальм,
Через Неву, через Нил и Сену
Мы прогремели по трем мостам.

И, промелькнув у оконной рамы,
Бросил нам вслед пытливый взгляд
Нищий старик, конечно, тот самый,
Что умер в Бейруте год назад.

Где я? Так томно и так тревожно
Сердце мое стучит в ответ:
Видишь вокзал, на котором можно
В Индию Духа купить билет?

Вывеска… кровью налитые буквы
Гласят: Зеленная, знаю, тут
Вместо капусты и вместо брюквы
Мертвые головы продают.

В красной рубашке, с лицом, как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими
Здесь, в ящике скользком, на самом дне.

А в переулке забор дощатый,
Дом в три окна и серый газон.
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон!

Машенька, ты здесь жила и пела,
Мне, жениху, ковер ткала,
Где же теперь твой голос и тело,
Может ли быть, что ты умерла!

Как ты стонала в своей светлице,
Я же с напудренною косой
Шел представляться Императрице
И не увиделся вновь с тобой.

Понял теперь я: наша свобода
Только оттуда бьющий свет,
Люди и тени стоят у входа
В зоологический сад планет.

И сразу ветер знакомый и сладкий,
И за мостом летит на меня
Всадника длань в железной перчатке
И два копыта его коня.

Верной твердынею православья
Врезан Исакий в вышине,
Там отслужу молебен о здравии
Машеньки и панихиду по мне.

И всё ж навеки сердце угрюмо,
И трудно дышать, и больно жить…
Машенька, я никогда не думал,
Что можно так любить и грустить.

 
В 1921 г., Гумилёв подготовил новый сборник стихов. Он сам сдал рукопись в типографию, но держать в руках вышедшую книгу ему было уже не суждено. По странному стечению обстоятельств она вышла из печати накануне казни поэта. От зажженного в годы войны «Костра» вспыхнул «Огненный столп». В сборник вошло одно из последних стихотворений поэта, «Мои читатели», его духовное завещание. Гумилёв называет нескольких: это — «старый бродяга в Аддис-Абебе», «лейтенант, водивший канонерки», «человек, среди толпы народа застреливший императорского посла». В их число он мог включить и одного из офицеров Русского экспедиционного корпуса во Франции. В архиве случайно обнаружилась записная книжка лейтенанта маршевого эскадрона К. П. Тарутина из Омска, зачисленного в 1-ю Особую пехотную бригаду. Запись была сделана им на пароходе, плывшем из Владивостока в Марсель, 14 марта 1916 года, в районе Сингапура. От руки, явно по памяти, он вписал в тонкую тетрадку все четыре стихотворения цикла «Капитаны», созданного Гумилёвым в июне 1909 года в Коктебеле.
Хранили память о поэте и те, с кем он подружился в Париже в годы войны. Поражает один из портретов Гумилёва, выполненный Ларионовым: «провидческий», напоминающий посмертную маску, в частности снятую с лица умершего за три недели до расстрела Гумилёва Александра Блока.
И уже в другую войну, в 1944 году, Михаил Ларионов, изредка писавший сам для себя стихи, записал короткое стихотворное посвящение:

Гумилёву

Милый мой друг
Друг драгоценный
Великий недуг
Мне душу томит.
Уход твой с Земли
Печален и тяжек
И помнить всегда
Я буду твой образ
Геройски наивный,
Всегда выше наших забот.

 
О смерти Гумилев думал всегда. Известно, например, что в возрасте 11 лет он пытался покончить жизнь самоубийством. Поэтесса Ирина Одоевцева вспоминает большой монолог о смерти, который произнес перед ней Гумилев в рождественский вечер 1920 года.
"- Я в последнее время постоянно думаю о смерти. Нет, не постоянно, но часто. Особенно по ночам. Всякая человеческая жизнь, даже самая удачная, самая счастливая, трагична. Ведь она неизбежно кончается смертью. Ведь как ни ловчись, как ни хитри, а умереть придется. Все мы приговорены от рождения к смертной казни. Смертники. Ждем - вот постучат на заре в дверь и поведут вешать. Вешать, гильотинировать или сажать на электрический стул. Как кого. Я, конечно, самонадеянно мечтаю, что
Умру я не на постели
При нотариусе и враче...
Или что меня убьют на войне. Но ведь это, в сущности, все та же смертная казнь. Ее не избежать. Единственное равенство людей, это равенство перед смертью. Очень банальная мысль, а меня все-таки беспокоит. И не только то, что я когда-нибудь, через много-много лет, умру, а и то, что будет потом, после смерти. И будет ли вообще что-нибудь? Или все кончается здесь, на земле: "Верю, Господи, верю, помоги моему неверию..."
Осенью 1920 года Николай Гумилев неопределенно обещает свое содействие в случае антиправительственного выступления и номинально вовлекается в конспиративную деятельность. Через полгода с небольшим после этого разговора Гумилёва и ещё более 800 человек арестовали за участие в заговоре «Петроградской боевой организации» Владимира Таганцева.
Накануне ареста 2 августа 1921 года, встретившись днем с Одоевцевой, Гумилев был весел и доволен. "Я чувствую, что вступил в самую удачную полосу моей жизни,- говорил он.- Обыкновенно я, когда влюблен, схожу с ума, мучаюсь, терзаюсь, не сплю по ночам, а сейчас я весел и спокоен".

 
Последним, кто видел Гумилева перед арестом, был Владислав Ходасевич. Они оба жили тогда в "Доме Искусств", своего рода гостинице, коммуне для поэтов и ученых.
"В среду, 3-го августа, мне предстояло уехать,- вспоминает В. Ходасевич.- Вечером накануне отъезда пошел я проститься кое с кем из соседей по "Дому Искусств". Уже часов в десять постучался к Гумилеву, Он был дома, отдыхал после лекции. Мы были в хороших отношениях, но короткости между нами не было... Я не знал, чему приписать необычайную живость, с которой он обрадовался моему приходу. Он выказал какую-то особую даже теплоту, ему как будто бы и вообще несвойственную. Мне нужно било еще зайти к баронессе В. И. Икскуль, жившей этажом ниже. Но каждый раз, когда я подымался уйти, Гумилев начинал упрашивать: "Посидите еще". Так я и не попал к Варваре Ивановне, просидев у Гумилева часов до двух ночи. Он был на редкость весел. Говорил много, на разные темы. Мне почему-то запомнился только его рассказ о пребывании в царскосельском лазарете, о государыне Александре Федоровне и великих княжнах. Потом Гумилев стал меня уверять, что ему суждено прожить очень долго - "по крайней мере, до девяноста лет". Он все повторял:- Непременно до девяноста лет, уж никак не меньше. До тех пор собирался написать кипу книг. Упрекал меня:- Вот мы однолетки с вами, а поглядите: я, право, на десять лет моложе. Это все потому, что я люблю молодежь. Я со своими студистками в жмурки играю, и сегодня играл. И потому непременно проживу до девяноста лет, а вы через пять лет скиснете. И он, хохоча, показывал, как через пять лет я буду, сгорбившись, волочить ноги и как он будет выступать "молодцом". Прощаясь, я попросил разрешения принести ему на следующий день кое-какие вещи на сохранение. Когда наутро, в условленный час, я с вещами подошел к дверям Гумилева, мне на стук никто не ответил. В столовой служитель Ефим сообщил мне, что ночью Гумилева арестовали и увезли".

 
В разгар красного террора, 3 августа 1921 года, Гумилев и ещё более 800 человек были арестованы по обвинению в антисоветской деятельности за участие в заговоре «Петроградской боевой организации» Владимира Таганцева. Человек исключительной прямоты и честности, он не скрыл на следствии своих монархических взглядов. И даже попытки М. Горького заступиться и уберечь поэта были тщетны. Он был убит на взлёте, накануне своих главных свершений.
Оглядываясь на прожитую жизнь, он написал за несколько недель до расстрела:
«Я сам над собой насмеялся,
И сам я себя обманул,
Когда мог подумать, что в мире
Есть что-нибудь, кроме Тебя.
Но Свет у Тебя за плечами,
Такой ослепительный Свет».
Николай Гумилёв свято верит в магическую силу слова. Всю свою сознательную жизнь он постепенно захватывает новые позиции в литературе, в обществе, в армии. Начав с поэзии, он показал себя, как прекрасный рассказчик, позже как великий критик, не менее удачный переводчик, и впоследствии драматург.
Долгое время точная дата смерти поэта была неизвестна. В 2014 году при работе с документами о расстрелах в период с 1918 по 1941 год историкам удалось обнаружить отметки о выдаче поэта для исполнения смертного приговора. 24 августа было издано постановление Петроградской Губчека о расстреле 61 человека за участие в так называемом «Таганцевском заговоре», среди приговоренных был и Гумилев. Их расстреляли в ночь на 26 августа 1921 года. Последнее, что он видел перед казнью – это русские берёзы.

 
"О том, как Гумилев вел себя в тюрьме и как погиб, мне доподлинно ничего не известно,- пишет Одоевцева.- Письмо, присланное им из тюрьмы жене с просьбой прислать табаку и Платона, с уверениями, что беспокоиться нечего, "я играю в шахматы", приводилось много раз. Остальное - все только слухи. По этим слухам, Гумилева допрашивал Якобсон - очень тонкий, умный следователь. Он якобы сумел очаровать Гумилева или, во всяком случае, внушить ему уважение к своим знаниям и доверие к себе. К тому же, что не могло не льстить Гумилеву, Якобсон прикинулся, а может быть, и действительно был пламенным поклонником Гумилева. И даже читал его стихи наизусть".
1 сентября 1921 года в газете "Петроградская правда" было помещено сообщение ВЧК "О раскрытом в Петрограде заговоре против Советской власти" и список расстрелянных участников заговора в количестве 61 человека.
Среди них тринадцатым в списке значился "Гумилев, Николай Степанович, 33 лет, бывший дворянин. Филолог, поэт, член коллегии «Издательства Всемирной литературы", беспартийный, бывший офицер. Участник Петроградской боевой организации, активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, которая активно примет участие в восстании, получал от организации деньги на технические надобности».

 
В марте 1922 года петроградский орган "Революционное дело" сообщил такие подробности о казни участников дела профессора Таганцева: "Расстрел был произведен на одной из станций Ириновской железной дороги. Арестованных привезли на рассвете и заставили рыть яму. Когда яма была наполовину готова, приказано было всем раздеться. Начались крики, вопли о помощи. Часть обреченных была насильно столкнута в яму, и по яме была открыта стрельба. На кучу тел была загнана и остальная часть и убита тем же манером. После чего яма, где стонали живые и раненые, была засыпана землей". Это подтверждает и рассказ А. А. Ахматовой: "Я про Колю знаю... их расстреляли близ Бернгардовки, по Ирининской дороге... я узнала через десять лет и туда поехала. Поляна; кривая маленькая сосна; рядом другая, мощная, но с вывороченными корнями. Это здесь была стенка. Земля запала, понизилась, потому что там не насыпали могил. Ямы. Две братские ямы на шестьдесят человек..."
«В тюрьму Гумилёв взял с собой Евангелие и Гомера, - вспоминал Георгий Иванов. - Он был совершенно спокоен при аресте, на допросах и вряд ли можно сомневаться, что и в минуту казни». Он также приводит слова Сергея Боброва (в пересказе М. Л. Лозинского) о подробностях расстрела Гумилева: "- Да... Этот ваш Гумилев... Нам, большевикам, это смешно. Но, знаете, шикарно умер. Я слышал из первых рук (т. е. от чекистов, членов расстрельной команды). Улыбался, докурил папиросу... Фанфаронство, конечно. Но даже на ребят из особого отдела произвел впечатление. Пустое молодечество, но все-таки крепкий тип. Мало кто так умирает..."

 
В конце 1980-х годов  в  СССР вспыхнула дискуссия о гибели Гумилева. Юрист в отставке Г. А. Терехов сумел посмотреть дело Гумилева (все дела такого рода обычно засекречены) и заявил, что с юридической точки зрения вина поэта заключалась только в том, что он не донес органам советской власти о предложении вступить в заговорщицкую офицерскую организацию, от чего он категорически отказался. Никаких других обвинительных материалов в том уголовном деле, по материалам которого осужден Гумилев, нет.
А это значит, что с Гумилевым поступили вне закона, так как по уголовному кодексу РСФСР того времени (статья 88-1) он подлежал лишь небольшому тюремному заключению (сроком от 1 до 3 лет) либо исправительным работам (до 2 лет).
Мнение Г. А. Терехова оспорил Д. Фельдман, указав, что, наряду с уголовным кодексом, могло быть применено постановление о красном терроре, принятое Советом Народных Комиссаров 5 сентября 1918 г., где говорилось, что "подлежат расстрелу все лица, причастные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам".
Если принять во внимание этот декрет о терроре, то становится ясным, почему могли расстрелять Гумилева всего лишь за недонесение. Судя по постановлению о расстреле, многие "участники" заговора (в том числе 16 женщин!) были казнены за куда меньшие "преступления". Их вина характеризовалась такими, например, выражениями: "присутствовал", "переписывал", "знала", "разносила письма", "обещал, но отказался исключительно из-за малой оплаты", "доставлял организации для передачи за границу сведения о... музейном деле", "снабдил закупщика организации веревками и солью для обмена на продукты".

 Остается добавить, что Гумилев, как и многие поэты, оказался пророком.
В стихотворении "Рабочий" (из книги "Костер", вышедшей в июле 1918 года) есть такие строки:

Он стоит пред раскаленным горном,
Невысокий старый человек.
Взгляд спокойный кажется покорным
От миганья красноватых век.
Все его товарищи заснули,
Только он один еще не спит:
Все он занят отливаньем пули,
Что меня с землею разлучит.
Пуля, им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной..

Единственно, что не угадал Гумилев,- это название реки: в Петрограде течет не Двина, а Нева. Вся жизнь его строилась по законам искусства. Тяга к старому укладу, порядку, верности законам дворянской чести и служение Отечеству – вот что отличало поэта в смутные времена Гражданской войны. всеобщий подъём захватил и опалил его. Но Гумилёв не принял большевизма.  Во многом он понимал причины восстания, и надеялся, что Россия выйдет на свой исконный путь. А потому служил России. Эмиграцию он не признавал и считал позором.
С 1986 года произведения Гумилёва и статьи о нём публикуются во многих советских периодических изданиях.
В 1992 г. Николая Гумилёва посмертно реабилитировали, постановив: «Никаких обвинительных материалов, которые бы изобличали Гумилёва в участии в антисоветском заговоре, в том уголовном деле, по материалам которого осуждён Гумилёв, нет».
 
     Единственный в России музей Николая Гумилева открыт в городе Бежецке Тверской области в деревне Слепнево в сохранившейся родовой усадьбе семьи Гумилевых. Там же, в Бежецке, установлен памятник Николаю        Гумилёву со скульптурной группой, изображающей Анну Ахматову и их сына Льва Гумилёва. Скульптор А. Ковальчук. В Бежецке есть также могила матери поэта Анне Ивановне Гумилёвой. Здесь можно положить цветы, вспомнить стихи Николая Гумилёва, поклониться их памяти. Иногда, в дни празднования Ахматовской поэзии, в Бежецк приезжают поэты, отдавая дань уважения, читают стихи.
     Памятники Николаю Гумилеву открыты в Коктебеле (Крым) и в поселке Шилово Рязанской области.
     В честь Николая Гумилева назван астероид.
     Николай Гумилёв является одним из главных героев романа Юрия Бурносова «Революция» литературного проекта «Этногенез».
      В 2011 году Почта России выпустила конверт с изображением книг Н. Гумилева и маркой с портретом поэта.

Николай Степанович Гумилёв оставил огромное творческое наследие:

Сборники стихов
• Горы и ущелья (рукописный) (Тифлис, 1901)
• Путь конквистадоров (СПб.: типо-лит. Р. С. Вольпина, 1905)
• Романтические цветы (Париж: Impr. Danzig, 1908) (Романтические цветы: Стихи 1903—1907 г. — 3-е изд. — СПб.: Прометей, 1918. — 74 с.)
• Жемчуга (М.: «Скорпион», 1910)
• Чужое небо (СПб.: Аполлон, 1912)
• Колчан (Москва-Петроград: Альциона, 1916) (Колчан: 4-я книга стихов. — 2-е изд. — Берлин: Петрополис, 1923. — 108 с.)
• Костёр (СПб.: Гиперборей, 1918)
• Фарфоровый павильон. Китайские стихи (СПб.: Гиперборей, 1918)
• Шатёр. Стихи 1918 г. (Севастополь: Издание цеха поэтов, 1921) (Шатёр: стихи. — Ревель: Библиофил, [1921])
• Огненный столп (Петербург: Петрополис, 1921)
Пьесы
• Дон Жуан в Египте (1912)
• Игра (1913, опубликована 1916)
• Актеон (1913)
• Гондла (1917)
• Дитя Аллаха (1918)
• Отравленная туника (1918, опубликована 1952)
• Дерево превращений (1918, опубликована 1989)
• Охота на носорога (1920, опубликована 1987)
Драматические сцены и фрагменты
• Ахилл и Одиссей (1908)
• Зелёный тюльпан
• Красота Морни (1919, опубликована 1984)
Проза
• Дитя Аллаха: Араб. сказка в 3 карт. (СПб., 1917)
• Записки кавалериста (1914—1915)
• Чёрный генерал (1917)
• Весёлые братья
• Африканский дневник
• Вверх по Нилу
• Карты
• Девкалион
Поэмы
• Мик. Африканская поэма (СПб.: Гиперборей, 1918)
• Поэма начала (1921)
Переводы
• Теофиль Готье «Эмали и камеи» (СПб.: изд-во б. М. В. Попова, вл. М. А. Ясный, 1914)
• Роберт Браунинг «Пиппа проходит» (1914)
• Альбер Самен «Полифем»
• «Гильгамеш» (1918)
• Уильям Шекспир «Фальстаф» (1921)
Критика
• Статьи и заметки о русской поэзии (1923)
Посмертные издания
• Гумилёв Н. С. Тень от пальмы. Рассказы. — Петроград: Мысль, 1922
• Гумилёв Н. С. Стихотворения: Посмертный сборник. — 2-е доп. изд. — Пг.: Мысль, 1923. — 128 с.
• Гумилёв Н. С. Письма о русской поэзии. — Петроград: Мысль, 1923. — 223 с.
• Гумилёв Н. С. К синей звезде Неизданные стихи 1918 г. — Берлин: Петрополис, 1923
• Гумилёв Н. С. Посмертные стихи. — Шанхай: Гиппокрена, 1935